ПОБЕЛЕВШИЕ НИВЫ

М., 1994 г. Страницы издания выделены линейками

(номер страницы предшествует тексту на ней)

К оглавлению

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЕЛИГИЯ И ВЕРА

"Разумеешь ли, что читаешь?"

Несмотря на то, что слова "церковь" и "бабушки" в минувшие десятилетия крепко соединились друг с другом, едва ли кто будет всерьез утверждать, что христианская Церковь должна быть ориентирована исключительно на лиц пожилого возраста. Иисус пришел для того, чтобы люди "имели жизнь и жизнь с избытком". И хотя, разумеется, полноту жизни можно вдруг открыть для себя в любом возрасте, все же, чем раньше это происходит, тем полнее реализует себя человек в жизни. Здесь небезынтересно напомнить о том, что в середине IV в., когда государственная Церковь делала еще свои первые шаги, а основная масса общества жила еще языческим мироощущением, был распространен обычай креститься как можно позже, чуть ли не на смертном одре, чтобы перейти в другой мир очистившимся и не успевшим еще нагрешить в этом (поскольку было твердо усвоено, что крещение омывает все грехи). Иоанн Златоуст так же, как и Василий Великий, энергично предостерегал против такого обычая ввиду опасности бессознательного состояния:

             Если готовящийся принять таинство не узнает
присутствующих, не слышит их голоса, не может
произнести тех слов, посредством которых он должен
вступить в блаженный завет с общим нам всем Владыкой,
но лежит как безжизненное дерево или камень, нисколько
не отличаясь от мертвого, то какая польза от принятия
таинства в таком бесчувствии?
(Иоанн Златоуст, "Творения", т. II, с. 251, 1896)

Выше уже говорилось о том, что положение, при котором наша православная паства на 90 процентов состояла из пожилых и старых женщин, едва ли можно назвать нормальным. Что-то здесь было не так. Но что же именно?
82

Следует обратить внимание на то, что пожилые женщины по своей психологии и сложившейся судьбе более всего склонны принимать преподаваемое им христианство "как есть". Вопросов задается весьма мало, а те, которые и возникают, как правило, не слишком глубокого свойства: "а когда в этом году Пасха или родительская?"; "можно ли в такой-то день есть рыбу?"; "можно ли помянуть усопшего не в самый 40-й день, а накануне, так как это будет выходной?" и т. п. Коренное отличие всего нашего остального населения состоит именно в том, что их вопросы существеннее и глубже. Для всех этих людей значительное место в жизни все-таки занимает СМЫСЛ того, что им приходится делать, хотя бы минимальный.

Следовательно, задача нашей Церкви в первую очередь давать НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ. Надо отметить, что с самых первых шагов христианство распространялось именно через  наставление в вере и молитву о желающих вступить в Завет с Иисусом Христом. Самая древняя книга, которая рассказывает нам об   этом, - Деяния Святых апостолов - содержит многочисленные тому примеры. Первая проповедь апостола Петра в Иерусалиме в день Пятидесятницы содержала именно доказательство, что "Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса, Которого вы распяли". Разумеется, это было не просто логическое рассуждение, а свидетельство веры, излагаемое "в духе и силе".

Это была проповедь, в которой объяснялось, Кто же был Иисус и почему ученики уверовали в Него как в Мессию. Апостол Филипп, обративший к вере в Иисуса эфиопского вельможу, также разъяснял ему, в чем состоит вера учеников Иисуса:

              Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка
Исаию, сказал: РАЗУМЕЕШЬ ЛИ, ЧТО ЧИТАЕШЬ?
Он сказал: как могу разуметь,
если кто не НАСТАВИТ меня?..
Филипп отверз уста свои и, начав от сего писания,
благовествовал ему об Иисусе.

Обратившийся ко Христу апостол Павел с первых же дней "приводил в замешательство иудеев, живших в Дамаске, доказывая, что сей есть Христос". Подобных мест из книги Деяний можно было бы привести еще немало, но, чтобы не утомлять читателя, ограничусь этими.

Стоит, вероятно, упомянуть и о том, что во II-III вв. при христианских общинах всегда имелись своего рода школы, в которых желающие принять крещение готовились к нему,
83

часто не один год, хотя христиане были нередко гонимы за свою веру, которая была официально запрещена вплоть до 313 г.

В нашей стране, как мы знаем, христианство не было запрещено, хотя и ограничивалось "свободой отправления культа", с одной стороны, и "свободой антирелигиозной пропаганды" - с другой. Следовательно, официально всем желающим быть христианами был оставлен только культ, то есть церковное богослужение. Впрочем, та безболезненность и готовность, с какой наша Церковь отказалась от права наставлять паству каким-либо иным образом, помимо культа, была вполне традиционна. И до 1917 г. основой и практически единственной формой христианской жизни в России было храмовое богослужение. Гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь после, 1917 г., имели, в сущности, политический характер, облеченный в антиклерикальные формы. После установления к началу 30-х годов некоего "конкордата" между новым правительством и Церковью, последняя сохранила то, что представлялось главным и единственно важным, - богослужение.

Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V-VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.

Человек, приходивший в храм "из грешного мира", должен был смиренно "подтягиваться" к монашескому уровню. Кроме того, все государство было пронизано церковной христианской традицией, и ритм его жизни целиком подчинялся ритму богослужебного церковного круга. Поэтому естественно, что сейчас, в совершенно другой исторической обстановке, этот средневековый ритуал чрезвычайно труден для восприятия вновь пришедшим. Впрочем, труден он и для людей уверовавших, крестившихся и уже много лет посещающих храм. При всей их духовной чуткости и любви к храму обилие архаических и малопонятных элементов в нашем богослужении, особенно, повторяю, во всенощном бдении, по-прежнему остается лишь с трудом переносимым бременем. Не спорю, есть немалое число наших современников, которые, придя к вере уже взрослыми, через 3-4 года вошли в этот ритуал, целиком приняли и полюбили его.

Но надо заметить, что это, во-первых, всегда люди с образованием, которым по их культурному уровню эти усилия оказались возможными, и, во-вторых, принятие всего ри-
84

туала  всегда сопровождается какой-то неестественной зажатостью и стилизацией себя под некий средневековый стандарт. Здесь не происходит интегрирования церковной культуры, ритуала и, наконец, самого христианства с современностью, а просто имеет место уход от последней, как от тлетворной заразы. Речь, конечно, не идет о приспособлении христианства к нравам нехристианского окружающего мира, а об осознании необходимости преображения этого неоязыческого окружения через активную миссионерскую деятельность всей Церкви, не только духовенства, но и мирян, внутри собственной страны и собственного народа. Оторванное от жизни христианство становится закваской без теста.

Остальные люди, а их среди сознательно пришедших в Церковь большинство, избирают один из двух путей. Либо принимают весь ритуал как нечто неизбежное, что-то безусловно любя в нем, прилепляясь к этому сердцем, живя этим и стараясь соединиться через это со всем нашим верующим народом, терпя все остальное как неизбежный балласт. Либо через какое-то время просто перестают посещать храм, поскольку "неудобоносимые бремена" перевешивают все то, что их привлекает в Церкви и в христианстве. При избрании первого пути, при всем его внешнем благополучии тем не менее остается, как хорошо сказала она женщина, какое-то чувство обиды на Церковь. И это несмотря на то, что уже много лет ходишь в нее, знаешь, что получаешь подлинную духовную поддержку в совместной молитве со всем церковным народом, в исповеди, в причащении, подлинно переживаешь, что "где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду посреди них". И все-таки обида остается: на непонятность и архаичность богослужения, на грубость церковного народа, на слабые проповеди и низкий культурный и духовный уровень духовенства.

Что же касается второго пути - ухода от храмового богослужения, то, конечно, легче всего отмахнуться, что-де "много званых, но мало избранных". Но спросим себя: так ли проповедовал Евангелие Сам Иисус? Была ли его проповедь сложным ритуальным действием, понятным лишь для посвященных? Разумеется, нет. "Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Этот призыв звучал в самой простой, обыденной обстановке. Люди шли к Иисусу, привлекаемые не пышными одеяниями или сложными и таинственными священнодействиями, а той духовной силой, которая исходила от Него и исцеляла душевные и телесные недуги человеков. Иисус на протяжении 30 лет жил с людьми их каждодневной жизнью, три года ежед-
85

невно проповедовал и только один раз совершил евхаристию*. До недавнего времени наши священнослужители ежедневно совершали евхаристию, раз в неделю проповедовали (некоторые) и никогда не жили бок о бок с людьми - их работой, их каждодневной жизнью.

Как раз именно профессионалов - книжников, фарисеев и саддукеев - проповедь Иисуса не устраивала и возмущала: "Что это ваш учитель ест и пьет с мытарями и грешниками?"; "Не от Бога этот человек, раз он не соблюдает субботы!" На что Иисус отвечал: "Я пришел призвать не праведных, но грешников к покаянию... об одном таком грешнике на небесах больше радости, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии".

Без такой обращенности ко всем дальним и ближним, ко всем ищущим утешения, поддержки, истины, без обращенности ко вновь пришедшим со словом именно о Христе и Его Благой Вести, Евангелии, наша служба - страшно сказать эту правду - порой превращается лишь в пышный, торжественный спектакль и для очень многих становится не поддержкой, облегчающей путь к Богу, а  преградой на этом пути. Складывается совершенно парадоксальная ситуация: Церковь, самый смысл существования которой проповедовать всем людям об Иисусе Христе, напоминает о Нем до тех пор, пока человек далек от нее. Когда же человек приблизится, войдет в храм, то внешняя, обрядовая сторона церковной жизни становится барьером, загораживающим Христа от многих ищущих его.

Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об Иисусе Христе, сколько о Самой Себе: проповедовала свой устав, предания, иконы, ритуалы, песнопения и пр. Имеем ли мы в таком случае право утверждать,
что с нашей Церковью все в порядке, что кроме того, как сохранить "древлее благочестие", мы больше ни о чем и помышлять не должны? Не даем ли мы в этом случае ожидающим "хлеба жизни", наставления и духовной помощи "камень вместо хлеба"? Не становимся ли мы пастырями, которые пасут самих себя и десяток прибив-
__________
*Евхаристия - греч. "благодарение". Одно из семи таинств Православной Церкви, заповеданное Иисусом Христом, иначе называемое хлебопреломлением. Впервые его совершил Иисус на Тайной Вечере, преподав ученикам хлеб как Свое Тело и вино как Свою Кровь. Иисус в этой священной трапезе соединил вкушение хлеба и вина с воспоминанием о Его страданиях, смерти и Воскресении. См., например, Евангелие от Марка, 14-я глава, стихи 22-24.
86

шихся к ним овец, в то время как миллионы их блуждают в горах? Не стоит ли нам повнимательнее прочесть слова, обличающие таких пастырей?

             …Так говорит Господь Бог:
Горе пастырям Израилевым,
Которые пасли себя самих!
Не стадо ли должны пасти пастыри?
Вы ели тук и волною одевались,
Откормленных овец закалали, а стада не пасли.
Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали,
И пораненной не перевязывали,
И угнанной не возвращали, и потерянной не искали...
И рассеялись они без пастыря,
И, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю…
... Вот, Я на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их
И не дам им более пасти овец,
И не будут более пастыри пасти самих себя...
(Иез. 34: 2-5, 10)

В самое последнее время стало возможным для священнослужителей посещение больниц, домов престарелых, тюрем. Правда, делают это пока лишь единицы наиболее активных священников. Большинство же предпочитают по-прежнему ограничивать свою деятельность лишь богослужением. Надежда на то, что новое поколение духовенства, нынешние и будущие воспитанники семинарий, будут подбираться и наставляться иначе. Уже сейчас патриарх сделал указание о том, чтобы такого рода деятельность священников расценивалась на приходах как равноценная несению богослужебных обязанностей в храме, однако пока это мало где учитывается, и посещение священником, например, дома престарелых, расценивается коллегами и настоятелями как его личное дело - богослужебная нагрузка при этом остается неизменной. Конечно, сейчас проблема еще и в малом числе духовенства, по сравнению с теми задачами, которые неожиданно открылись перед нашей Церковью. Поэтому сейчас особое внимание обращено на служение мирян и восстановление должностей диаконов и диаконисс (от греч. слова "диакониа" - "служение"). Следовало бы уточнить, что эти должности могут быть работой, за которую исполняющий ее будет получать некоторое вознаграждение, поскольку рассчитывать только на пенсионеров и на энтузиазм людей, совмещающих такую работу с основной, было бы неправильным. Такая деятельность нередко требует отдачи всего времени и всех сил.
87

Предостережение      

Разве катастрофа, пережитая нашей Церковью в связи с падением самодержавия, поддерживающего Ее, не грозное для нас предостережение против всякого стремления видеть церковный идеал в жизни Русской Церкви XIX в. и предшествующих веков, против всякого стремления реставрировать жизнь и быт дореволюционной Церкви? Разве это не призыв к поиску новых путей проповеди Христа? К поиску новой, живой связи Церкви и верующего народа со Христом?         К пробуждению? Если бы все было так хорошо в нашей дореволюционной Церкви, как склонны думать многие, то почему же произошло крушение огромной Российской империи, которая, подобно многим империям прошлого, оказалась колоссом на глиняных ногах? Почему вслед за этим последовала жесточайшая братоубийственная война с невероятными зверствами с обеих сторон? Почему произошел такой быстрый и массовый отказ от "веры отцов", так что, несмотря на героические усилия многих тысяч верующих, многие миллионы отвернулись и от Церкви, и от Бога? И все это не в результате "нашествия иноплеменных", а действиями нашего собственного народа, того самого "стада", которое должны были пасти пастыри Русской Православной Церкви. Ведь все и крещены были...

В этом отношении характерен случай, о котором рассказывает В. Ф. Марцинковский. Это было в 18-м году. В. Ф. ехал из Москвы в Тулу с религиозными лекциями. Места в вагоне, естественно, не было, приходилось довольствоваться тамбуром, также забитым солдатами. По дороге, разумеется, разговор про всякие события войны. Один солдат особенно усердствовал в описании своих "подвигов" - грабежей и насилий. В. Ф. не выдержал и, хотя это было довольно опасно, стал увещевать рассказчика: "Как вам не стыдно похваляться всем этим! Разве Евангелие этому учит?" - "А что нам Евангелие? - отвечал нимало не смутившийся солдат. - Мы только яво крышку целовали, а што в ем написано - этого мы не знаем!"

Уместно будет напомнить, что даже такой горячо православный человек, как отец Сергий Булгаков, сразу же после выезда из России в январе 1923 г. писал в дневнике о необходимости присоединения Русской Церкви к Риму. Крушение империи, полная неспособность Церкви противостоять братоубийственной войне, упрямство иерархов, не желавших ничего менять и продолжавших спорить о привилегиях, - все это пошатнуло веру отца Сергия в Православие. Он писал а необычайном душевном богатстве русского народа, о том, что
88

оно нуждается в определенной форме, которую могло бы дать соединение с Римом. Это богатство должно быть поставлено на "камень", "скалу" - Римский Престол апостола Петра. Без этого, как писал о. Сергий, Русское Православие превратится в "этнографическую" Церковь по типу Антиохийской и Александрийской, без всякого влияния на народ.

Позже, не найдя поддержки и сочувствия со стороны эмигрировавших русских иерархов, о. Сергий преодолел католический "соблазн" и стал одним из лидеров Русской Православной Церкви в эмиграции. Вспоминая о "католических колебаниях" отца Сергия, автор совсем не хочет сказать, что они правильны и что именно по этому пути надо идти. Нет, речь идет лишь о той опасности, которую предвидел      о. Сергий для Русского Православия, - превращении его в этнографическую экзотику.

Шаги к этому сделаны. Так, недавно выпущена новая экспортная водка под названием "Золотое Кольцо". На этикетке гербы русских городов: Владимир, Суздаль, Загорск и т. д. - все архитектурные церковные памятники. Какой иностранец не раскошелится на такую "клюкву"! Места паломничества - Кижи, Киево-Печерская Лавра, Соловецкий монастырь, Троице-Сергиева Лавра - где больше, где меньше превращаются в "достопримечательности" для туристов…        А надпись у входа в Троице-Сергиеву Лавру (на мраморной доске, золотыми буквами) звучала как явная ирония: "Государственный историко-архитектурный музей-заповедник (разрядка моя. - А. Б.). В таком "заповеднике" можно позволить и монахов, и богослужение как каких-то редких, диковинных зверей, занесенных в "Красную книгу".

И несмотря на все это, по-прежнему главные усилия в нашей внутрицерковной политике долгие годы были направлены на сохранение уставного богослужения, церковно-славянского языка, акафисты чтимым иконам и т. д.

              Во что вас бить еще.
Продолжающие свое упорство?
Вся голова в язвах, и все сердце исчахло...
Все опустело, как после разорения чужими.
(Ис. 1: 5-7)

Разве молитва, приносимая Богу архиереем вслух во время богослужения - "призри на виноград сей, его же насади десница Твоя..." - не напоминает нашим пастырям притчу о винограднике? И разве не звучит совершенно реальным предупреждением о том, что виноградник может быть отдан
89

"другим виноградарям, которые будут отдавать Ему плоды во времена свои?"

А как было "раньше"?

Как уже говорилось, отсутствие учительного служения в нашей Церкви связано не с "трудностями ее современного положения". Это явление вполне традиционное, хотя у многих на сей счет имеется основательное заблуждение, будто "раньше" верующие люди "все знали". Давайте посмотрим, что писал об этом в конце прошлого века профессор Московской Духовной Академии Е. Голубинский в своей "Истории Русской Церкви" (М., 1881. Т. 1. 2-я пол., с. 720-723).

"...Наши главные речи о вере и нравственности общества не могут быть какой-нибудь хвалебной одой самим себе, ибо в истории церквей всего христианского мира эти вера и нравственность (как и не могло быть иначе при духовном немоществовании людей) представляют собой предмет не столько хвалебных од, сколько скорбных элегий.

По приказанию государя русские крестились и стали по имени и видимо христианами. Но иное дело было стать христианами в возможной мере действительными, христианами не по имени только, а по самой мере и нравственности.

Чтобы веровать, нужно знать то, во что веровать, иначе- знать учение веры, ее догматы. Знание предполагает средства познавания, ибо, по апостолу, "како уверуют его же не услышаша" (Рим. 10, 14). Следовательно, здесь первый вопрос: как было у нас с этими средствами познавания или научения в вере?

Обязанность учить мирян вере и вместе нравственности возложена в церкви христианской на пастырей, которые обязаны не только совершать таинства и вообще церковные частные и общественные службы, но и быть в отношении к христианству их учителями. По истинной идее пастыря, обязанность учить мирян вере и нравственности есть столь же существенная и непременная обязанность, как и обязанность совершать таинства. Но известно, что рознь идеи или идеалов с действительностью составляет, так сказать, фундаментальную сущность всей человеческой истории. Вообще в христианском мире обязанность учить понималась и понимается пастырями наибольшей частью весьма ограниченно...

...Как учился простой народ, как училась народная масса (речь идет о первых веках христианства на Руси)? На вопрос отвечать нелегко. Учился как-нибудь, но как? Обыкно-
90

венно принято отвечать, что училищем веры и благочестия для простого народа был у нас храм с его богослужением, причем с особенною силою указывается на то, что богослужение у нас совершалось не на чужом, непонятном языке, а на своем, понятном. Но, говоря откровенно, к этому ответу прибегают для успокоения совести и просто потому, что не находят другого, сколько-нибудь удовлетворительного ответа. Кто решится предполагать, что в древнее время богослужение совершалось лучше, чем в настоящее. И, следовательно, что мог разобрать простой человек во всем чтимом и поемом (как первое читается, а второе поется до настоящего времени в огромном большинстве русских церквей) кроме одного "Господи, помилуй"? Затем язык наших богослужебных книг, как мы уже не раз говорили выше, называют нашим собственным далеко не в собственном или не в точном смысле, и  он вовсе не был (и есть) так понятен для народа, как свой русский (здесь и далее разрядка наша. - А. Б.), причем совсем забывают и упускают из вида еще и то, что даже и свой русский язык понятен для простого народа только говорной, но не книжный. Но если бы даже мы устранили сейчас указанные препятствия со стороны неудовлетворительности совершения служб и  невразумительности языка, то и тогда можно было бы усвоять церкви с ее богослужением роль действительного училища веры для простого народа или для народной массы? Богослужение, совершаемое в церкви, - не для научения вере неведущих, а для назидания ведущих; не рассчитанное на то, чтобы подготовлять людей и быть для них начальным христианским училищем, оно, напротив, требует предварительной подготовленности и предполагает уже большую или меньшую наученность...

Мы вовсе не хотим сказать того, что для простого народа хождение в церковь было бесполезно: участие в общественной церковной молитве, по силе особого значения этой молитвы, одинаково необходимо как для христианина вполне верующего, так и для того, который знает только "Господи, помилуй"; мы говорим только, что напрасно усвояется Церкви роль, которую исполнять ей, собственно, не предназначено. Церковь есть, конечно, училище веры и нравственности, но не в смысле собственного и  первоначального научения, а в смысле повторения и укрепления".

Заметим, что это писалось тогда, когда в России были тысячи церквей, около 800 монастырей, церковно-приходские школы, многочисленные религиозные издания, четыре Духовных Академии, духовные семинарии при каждой архиерей-
91

ской кафедре, то есть несколько десятков, и Православие было первым из "трех китов", на которых держалась Российская империя ("православие, самодержавие, народность"). Следовательно, здесь дело не просто в стесненном положении нашей Церкви, а в отсутствии у нас традиции учительства, наставления в вере. И это положение сохраняется у нас не 20 и не 60 лет, а, если согласиться с                       Е. Голубинским (а не соглашаться с ним нет никаких оснований), практически все       10 веков существования нашей Церкви.

Я предвижу возмущенные возражения: а как же русские святые, какое множество дала их наша Церковь! Верно. Дала. Но можем ли мы сказать, что дело Христа в России тем самым закончено, что народ наш христианизирован, как никакой другой, и служит всем другим народам примером христианских добродетелей? Или, быть может, стоит, скорее, согласиться с Н. Лесковым, что "христианство на Руси не проповедано", что "Русь была крещена, но не просвещена"? При этом Н. Лесков, как немногие из русских писателей XIX века, знал Русскую Церковь и любил Ее, но не закрывал глаза на мрачные стороны русской действительности, имевшие место именно из-за необращенности человеческих сердец ко Христу. При всем том справедливость требует признать, что народ наш в большинстве своем был и остается очень религиозным.

Религиозность русского народа

Не только в прежние времена, но и сейчас иностранцы, приезжающие в Россию, не перестают отмечать особенную религиозность русских. Даже в 60-80-е годы, несмотря ни на что, в воскресные дни и в дни небольших церковных праздников церкви полны. Причем стремление не просто поставить свечку и уйти, а именно "службу отстоять". Без этого даже люди нецерковные понимают, что их посещение храма будет как бы неполноценным.

Конечно, без статистики здесь трудно что-либо утверждать объективно. Однако просто то, что "видно на глаз", - впечатления иностранцев и сравнение с Прибалтикой, где храмов относительно много, - все это свидетельствует о правильности вывода о высокой религиозности нашего народа. В Западной Европе, где имеется полная свобода вероисповедания, число практикующих христиан весьма невелико. По данным статистики Франции, число людей, посещающих церковь хотя бы раз в неделю, составляет лишь 10-12 процентов. Аналогичные цифры для США гораздо выше - 70-75 процентов.
92

Даже в Прибалтике (Эстонии, Латвии), где, правда, и церквей (разных конфессий) больше, чем в среднем по СССР, храмы полупустые (исключение - католическая Литва, где посещаемость храмов высокая). Это притом, что имеются и благоустроенные здания, и прекрасное музыкальное оформление, и хорошие проповедники. Люди как-то мало ходят - предпочитают дом, хозяйство. По нашей России мы прекрасно знаем - стоит где-нибудь появиться "хорошему батюшке", там сразу храм полон. За десятки километров люди едут. Да и сами эстонцы, которые едва ли будут преувеличивать положительные стороны русских, с убежденностью свидетельствуют, что русские более открыты к проповеди Евангелия, к пробуждению. Когда в баптистской церкви Олевисте (в Таллинне) стали проводить некоторые служения на русском языке специально для приезжающих русских, то из России хлынул такой поток верующих (причем не только баптисты), что не только светские, но и церковные власти были вынуждены эти служения прекратить, так как приезжающие грозили заполнить не только огромный храм Олевисте, но чуть ли не весь город.

Можно искать те или иные объяснения этой сравнительно высокой религиозности русских (под русскими имеется в виду не столько национальность, сколько принадлежность к культуре), но сейчас нас интересует не это, а сам факт. Следует, однако, рассмотреть, что здесь понимается под религиозностью.

Религиозное чувство
 как естественное чувство человека

Религиозное чувство, по-видимому, всегда психологически связано с тоской человека по совершенству, чистоте, непорочности, которые столь редки в окружающем мире и столь хрупки в сохранении этих своих качеств.

Другое основание религиозного чувства, тесно связанное с первым, - стремление преклониться перед чем-то высшим, по сравнению, опять же, с повседневной действительностью. Здесь есть, вероятно, сходство с так называемыми врожденными идеями. Так, мы нигде не встречаем геометрически точного круга, или шара, или килограмма и т. п , однако в нашем сознании имеются врожденные идеи этих понятий. Точно так же мы нигде не встречаем в зыбком и быстро изменяющемся окружающем нас мире абсолютной чистоты, абсолютного добра, абсолютного совершенства, абсолютной истины. Однако представления о том, что в принципе все это долж-
93

но "где-то" быть, желание, чтобы  это было, вложены в нас. Просто мы, люди, - такие. Мы так созданы. Таким образом, устремление человека к чистому, совершенному, истинному, лежащему где-то за пределами его самого, быть может, даже за пределами видимого мира, в соединении со стремлением преклониться перед этим совершенным лежит в основе религиозного чувства.

Отсюда же - отношение к этим вещам как к священным, то есть отделенным, не принадлежащим к обычному окружающему нас миру. Священная  инаковость, отделенность, непохожесть абсолютных свойств на первичный нам, профанный мир порождает к ним благоговейное отношение со стороны человека именно как к Святому.

Некоторые авторы (Р. Отто), напротив, считают первичным в религии переживание человеком чувства соприкосновения с божественным как с чем-то совершенно иным. Это чувство божественного является самым прочным основанием подлинной религиозности, будучи ничем не обусловлено и переживаемое как личный опыт Бога.

Кроме того, быть может, самым главным религиозным мотивом выступает именно чувство зависимости от невидимого духовного мира. Отсюда стремление в жизни своей как-то соответствовать этому миру, даже как-то умилостивить его или, во всяком случае, не прогневить. Стремление к умилостивлению мира может питаться как возвышенными мотивами (чувством собственного несовершенства, греховности, искреннего желания стать лучше), так и вполне утилитарными (заручиться поддержкой в том или ином деле, выздороветь от болезни и т. п.).

Нередко в основе религиозного чувства может лежать восхищение красотой и гармонией окружающей природы, переполняющая сердце радость бытия или, напротив, озадаченность человека вечными вопросами о смысле жизни, рождения и смерти. Все эти религиозные чувства дают начало тому, что может быть названо естественной религиозностью. Они действительно лежат в основе религий, называемых естественными, к которым принадлежат религии языческие. В них всегда имеется тот или иной миф о родоначальнике данного рода или народа, культ умерших предков в соединении с теми или иными представлениями об их посмертной судьбе и т. п. Нам нет необходимости на этом останавливаться. Для нас важно другое: естественная религиозность лежит в основании  каждой религии.
94

В отличие от естественных религий, существуют религии  откровения. К ним принадлежат в первую очередь, конечно, иудео-христианство, а также такие мировые религии, как ислам, буддизм и в какой-то мере даосизм. В отличие от естественных, в основании религий откровения лежат не просто широко распространенные религиозные чувства, а уникальные откровения Бога о самом Себе, данные конкретным историческим личностям: Аврааму, Моисею, Магомету, Будде, Лао-Цзы. Строго говоря, то, что мы называем естественным религиозным чувством, тоже, несомненно, имеет сверхъестественное происхождение - это тоже голос Божий, звучащий в душе каждого человека, и лишь "обычность" этого откровения побуждает нас называть его "естественным".

Великие откровения, данные Богом основателям мировых религий, настолько явно говорили о Боге, были настолько мощными импульсами, что именно они стали центрами всей нашей современной цивилизации. И, конечно, самое величественное из них было дано в личности Иисуса из Назарета - Человека, в Котором обитала полнота Божества, Которого мы, христиане, исповедуем как Сына Божия, через Которого нам открывается самый надежный доступ к Отцу.

Христианство - величайшее откровение Бога о Самом Себе - подобно другим религиям, как семя в почву накладывается на естественную религиозность того или иного народа. В значительной мере от этой естественной религиозности будет зависеть восприимчивость данного народа к христианству, его распространение среди него. Вспомним посещение апостолом Павлом Афин, описанное в 17-й главе книги Деяний.

             В ожидании их в Афинах Павел возмутился духом
при виде этого города, полного идолов...

Павел, однако, не сделал из этого вывода, что афиняне совершенно безнадежны для проповеди Евангелия. Напротив, в этом множестве идолов он усмотрел религиозные искания: активность, религиозную тоску греческого народа. И в своей речи в ареопаге он был, конечно, совершенно искренен, когда говорил:

             Афиняне! по всему вижу я,
что вы как бы особенно набожны;
ибо, проходя и осматривая ваши святыни,
я нашел и жертвенник, на котором написано:
"неведомому Богу".
Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам.

95

Не важно, что данная проповедь не обратила слушателей Павла. Важно другое: Павел верно заметил религиозную восприимчивость греков, точнее, наверное, людей, принадлежащих к греческой культуре. Именно они составили большинство в общинах, основанных апостолом, а греческая культура стала колыбелью всего восточного христианства и оказала неизгладимое влияние на западное.

Возвращаясь к нашей теме, отметим, что высокая природная религиозность нашего народа также нуждается именно в проповеди Евангелия. Без этого никакие самые пышные и торжественные богослужения не приведут к христианизации наших соотечественников, и христианство останется лишь православной религией меньшинства, а не христианской верой народа. Для того чтобы лучше показать, в чем тут дело, рассмотрим такие два понятия, как  религия и вера.

Религия и вера

Эти два понятия нередко смешивают, воспринимая их чуть ли не как синонимы. Между тем разница между ними весьма существенна, и различение их совершенно необходимо.

Общее между ними то, что и религия, и вера обращены к духовному невидимому миру. Однако они не идентичны, а, скорее, соотносятся друг с другом как форма и содержание. В Библии мы вообще не встретим слова "религия", поскольку само это понятие принадлежит римской культуре, сложившейся в условиях Римской империи, где существовало великое множество всевозможных культов - религий. Само слово "религия" происходит от латинского "религаре" - "связывать" и, таким образом, подразумевает определенную систему действий, культ, связывающий человека, принадлежащего к этому, видимому миру, с миром невидимым, духовным. Отсутствие в Библии слова "религия" не означает, что у древних евреев не было культа. В книгах Левит, Второзаконие и других мы встретим немало указаний относительно жертвоприношений, праздников и т. д. Однако в центре внимания Библии в целом стоит  вера. Внешнее выражение веры, культ, встречает довольно сдержанное, отношение у пророков - религиозных учителей Израиля.

В их речах и книгах постоянно подчеркивается преимущественное значение добродетельной жизни по сравнению с исполнением ритуалов. Многочисленные жертвы и пышные церемонии нередко даже осуждались, как вопиющее нечестие
96

и лицемерие перед Богом, если за ними не стояли милосердие и справедливость в повседневной жизни.

Участие в других, языческих культах осуждалось как вообще крайнее нечестие, как наибольший грех. В этом отношении нетерпимость израильского общества не идет ни в какое сравнение с относительной терпимостью, вернее, религиозным индифферентизмом Рима, в котором допускались практически любые культы, лишь бы они соглашались включить в себя также культ императора. Понятно, что в древнем Израиле, где не допускалось существование других религий, само это понятие - религия - не формируется как нечто отдельное, речь идет лишь о вере и о внешних ее выражениях: жертвоприношениях, обрядах очищения, праздниках и т. п.

Можно сказать, что вся Библия - книга именно о вере. Именно вера в Бога Авраама, Исаака и Иакова проходит через века и судьбы народов, читающих или слушающих эту книгу, в то время как внешнее выражение этой веры, культ многократно изменялись, причем самым радикальным образом.

В Послании к Евреям даже встречаем формулировку, что такое вера:

              Вера же есть
осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
(Евр. 11,1)

С понятием веры очень близко соприкасается, разъясняя его, представление           о  надежде:

             Ибо мы спасены в надежде.
Надежда же, когда видит, не есть надежда;
Ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?
Но когда надеемся того, чего не видим,
тогда ожидаем в терпении.
(Рим. 8: 24-25)

Итак, попытаемся выделить основные отличия веры от религии. Необходимость такого различения будет видна из самого текста.

1. Вера первична по отношению к религии. Вначале всегда возникает чувство некоего призыва со стороны Бога, и лишь после этого следует какое-то религиозное действие как форма, в которой мы выражаем наше отношение к Богу. Эта форма не всегда может быть удачной, адекватной нашему внутреннему чувству. Призыв же может быть столь велик и значителен, что дает начало целым эпохам, изменяет судьбы тысяч и миллионов людей, сила этого импульса
97

может простираться через века. Но и в жизни простых людей каким-то религиозным действиям всегда предшествует акт веры. Даже в тех крещениях младенцев, о которых мы рассказывали во второй главе. Прежде чем принести ребенка в храм, мать и отец имеют какую-то, пусть очень смутную, но все-таки веру или надежду - "что-то есть". И по своей этой вере они совершают свое религиозное действие - несут ребенка в храм для совершения крещения.

2. Вера своим  источником  всегда имеет внутренний импульс, который может быть назван откровением. Под воздействием тех или иных обстоятельств или даже без всякой видимой причины в душе человека рождается качественно новое убеждение, идея, желание. Оно не может быть объяснено рационально. Человек вполне отличает его от обычных своих мыслей и желаний. Оно происходит как бы не от нас. Религия - результат человеческого творчества, во всяком случае по большей части, особенно если речь идет о создании заново каких-либо ритуалов, религиозных гимнов, изображений. Здесь всегда доминирует уже имеющаяся культура, скорее подражание, переработка, чем создание качественно нового.

3. Вера есть всегда очень  личное состояние - личное решение, выбор, доверие кому-то или чему-то. Религия - действие чаще всего общественное, социальное. Человек здесь с необходимостью вынужден мириться с тем, что есть, хотя многое ему не вполне понятно или не очень-то устраивает. Личное здесь существенно умаляется и приносится как бы в жертву общественному действию, ритуалу.

4. В е р а  есть внутреннее решение, которое производит адекватные изменения в личности человека. Иными словами, есть прямое соответствие между уровнем веры и уровнем ее влияния на личность человека. Не может быть глубокой веры без соответственно глубокого ее осознания и глубокого влияния на всю жизнь данного человека. И наоборот, слабая вера, остающаяся на уровне туманного "что-то есть", соответственно не производит заметных изменений в личности и жизни человека. Поэтому вера очень специфична: мироощущение верующего христианина будет сильно отличаться от мироощущения буддиста, магометанина или атеиста. Напротив, религия может не затрагивать самых существенных сторон личности. Человек может быть очень религиозным в том смысле, что он регулярно посещает храм, знает и любит обряды, пение, вообще все связанное с культом, и при этом основные свойства его личности будут мало отличаться от личных качеств людей, не
98

исповедающих никакой религии. Это, по-видимому, объясняется тем, что само по себе религиозное чувство не специфично. Оно представляет собой ощущение священной инаковости, непохожести священного на мирское, профанное. У некоторых людей даже имеется какая-то особая любовь, тяга к "священному". Любая необычность в пейзаже, форме здания, во внутреннем убранстве, особенно когда мы заранее знаем, что это связано с культом (не обязательно христианским), вызывает в человеке религиозное чувство, даже восторг. И в этом, повторяем, нет ничего специфически христианского. Уверен, что храм Зевса с огромной прекрасной статуей, многочисленными стройными колоннами или высеченные в скалах колоссальные египетские храмы у любого человека вызывали бы священный трепет. При этом, как ни странно, вера людей, очень любящих "священное", нередко может оставаться на самом языческом уровне. Одновременно чисто "религиозная", храмовая ревность может даже усиливаться как бессознательная компенсация отсутствия подлинной жизни в вере. ("Что же, что я не делаю того-то и того-то. Человек слаб. И, в конце концов, все так поступают. Зато я ревностен в служении, не пропущу ни одной стихиры, вычитываю все положенные акафисты и каноны...").

Указанные четыре отличия веры от религии последовательно связаны между собой. Автор не претендует на исчерпывающее описание этих различий, важно, однако, подчеркнуть, что последнее из них, заключающееся в степени влияния на личность человека, является, в конце концов, самым решающим. Именно трагическим несоответствием между религией и верой людей объясняются столь многочисленные печальные страницы христианской истории: крестовые походы, инквизиция, религиозные войны, гонения на евреев, косность и фарисейство церковных должностных лиц - словом, все нехристианское, что было и есть в христианских Церквах.

В таком случае напрашивается вопрос: может быть, религия как внешний культ вообще не нужна, если она постоянно таит в себе угрозу подавления живой, непосредственной веры внешней, обрядовой стороной? Опыт некоторых протестантских деноминации, например квакеров, где внешняя сторона сведена до минимума, скорее, говорит об обратном. При всей чистоте и высоком уровне веры квакерские общины в тех странах, где они существуют, остаются все-таки Церковью меньшинства. Сами члены этих общин свидетельствуют о том, что, например, рабочие, пришедшие на собрание квакерской общины после трудового дня, просто засы-
99

пают во время полуторачасовой безмолвной совместной молитвы. Дело в том, что большинство людей устроено все-таки так, что их вера, религиозные чувства нуждаются в тех или иных формах - пении, молитвах вслух (читаемых по богослужебным книгам, как в Православии и Католичестве, или свободной импровизации, как у баптистов, а также в некоторых моментах богослужения в последнее время и у католиков), музыке, убранстве и т. п.

Здесь, очевидно, нужно постоянно искать и удерживать необходимый баланс между содержанием веры и ее внешним религиозным проявлением. Нужно всегда помнить, что обряд не цель, а лишь средство для более полного переживания всем нашим человеческим существом - то есть не только духом, но и душевной и телесной сферами нашего "я" - нашей веры, нашей радости богообщения. Всегда имеется опасность "засушить" общение верующих, полностью удалив все внешние священные элементы - изображения, музыку, одежды. Это внешнее оформление не имеет никакого значения лишь тогда, когда создается необычайный духовный подъем за счет горячей молитвы или вдохновенной проповеди. Но по немощи человеческой это не всегда получается. И в этих случаях внешняя сторона - убранство, музыка, пение, сама атмосфера храма - восполняет недостающее, "подтягивая" внутренний настрой до необходимого уровня духовных переживаний.  С другой стороны, по нашей православной жизни нам хорошо известна противоположная крайность, когда в прекрасном многоголосом пении тонут слова, когда, несмотря на могучий бас протодиакона, нельзя понять даже, какой отрывок из Евангелия он читает, когда роскошные одежды епископов с длинными мантиями, концы которых за ними носят иподиаконы, скорее вызывают в памяти образ средневековых монархов, чем Христа, идущего на проповедь. Содержание веры, воспоминания о страданиях, смерти и воскресении Иисуса из Назарета, ради которых собираются на богослужения сотни верующих, совершенно исчезают за пышными аксессуарами.

Церковь и Ее общественное богослужение - общественная совместная молитва верующих - должны быть открыты поиску новых форм для того, чтобы если не всегда, то возможно чаще достигалась цель общественной молитвы - присутствие Самого Христа в Его Святом Духе, по Его слову: "Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я пребуду посреди вас".

Сама по себе опасность поглощения веры религией, те есть забвение в религиозной жизни самого главного, ради че-
100

го все это совершается, - в христианстве это забвение о цели его: приближении ко Христу, - связана с тем, что религия, как мы говорили выше, в значительной мере является результатом человеческого творчества, как бы ответом людей на откровение, даваемое Богом. Об этом очень часто и очень многие забывают. В результате имеют место два недоразумения:

1. Весь культ и обряд воспринимаются как данные нам через святых Самим Богом, и поэтому малейшие отклонения считаются совершенно недопустимыми.

2. Неприятие явных несообразностей в нашем богослужении нередко мучительно переживается как недостаток веры.

Между тем в ряде случаев это неприятие - явление совершенно нормальное, и вина здесь не тех, кто не может заставить себя принять все "как есть", а тех, от кого зависит внести в наш ритуал изменения, диктуемые самим временем.

Если попытаться понять причины этого неприятия, то можно отметить следующее. Несмотря на то, что большинство из вновь приходящих совершенно не сведущи ни в Священном Писании, ни в Предании, но одно то, что взгляды этих людей сформировались на основе лучших гуманистических традиций русской культуры, уже обуславливает ожидание: духовное должно быть прежде всего духовным. Люди могут и не знать слов: "Бог есть дух и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине" (Ин. 4, 24). Но русская культура во всех своих лучших проявлениях это знала. Поэтому причина сознательного или бессознательного конфликта заключается здесь в том, что в нашем православном богослужении преобладающими, к сожалению, являются два подхода, которые, по сути, есть результат непонимания того, что же нового принесено в наш мир Иисусом Христом.

Первый можно назвать в определенном смысле магическим. Христианство в этом случае воспринимается как система спасительных священнодействий, данных нам Самим Иисусом. Отсюда задача священнослужителей сводится главным образом к тому, чтобы эти священнодействия вовремя и правильно исполнять, а мирян - вовремя и правильно к этим действиям прибегать. Осознание того, что любовь Бога к нам предполагает прежде всего нашу ответную любовь к Нему и ближним, вера в то, что в Иисусе все люди получают доступ к Богу, становятся Его детьми, - все это отступает куда-то на задний план, вытесняется, попросту говоря, обрядоверием.

Другой подход можно охарактеризовать как ветхозаветно-законнический. Он может либо переплетаться с первым, либо быть более или менее свободным от явного обрядоверия. При
101

этом весь наш культ и обряд воспринимаются так же, как и в ветхозаветном иудаизме. Трехчастность нашего храма имеет своим прообразом ветхозаветную скинию. Священнослужители воспринимаются как особое сословие посвященных, а не просто как старшие среди братьев, учеников Христа (между тем в Новом Завете мы нигде не найдем, чтобы последователи Иисуса именовались "священниками"). Место ветхозаветных законов и предписаний занимают "Правила Вселенских Соборов и Святых Отцов" с твердым убеждением, что самой первой и главной задачей христианина является жизнь по этим средневековым правилам.

В подобной системе взглядов совершенно забывают, что христианство - это не совокупность спасительных священнодействий, не воспроизведение ветхозаветного священства в "Новом Израиле" взамен "отпадшего". Это также и не система раз и навсегда сформулированных постановлений и законов.

Христианство - это (1) прежде всего открытие подлинного образа Бога как любящего Отца, целью которого является не культ и закон, а человек, его полное и окончательное благо, которое на языке Библии называется "спасение". (2) Открытие истинного образа Бога как любящего Отца и доступ к Нему становятся для нас возможными через личность Иисуса из Назарета. На это была направлена проповедь и вся жизнь Иисуса:

             Благословен грядый во имя Господне...

Именно во имя этого нового образа Бога, о Котором Он свидетельствовал и о Котором говорили все великие пророки Израиля, Иисус пошел на открытый конфликт с официальным иудаизмом, стоивший Ему жизни. Его учение было действительно новым, и оно становилось опасным для старого.

И, наконец, третье, что пришло с христианством и без чего оно осталось бы лишь возвышенным нравственным богословием, - это глубочайшие изменения в личности каждого уверовавшего и обратившегося ко Христу, изменения, которые происходили не за счет человеческих усилий, а являлись результатом благодатного действия Святого Духа, самой Божественной жизни, касающейся нашего человеческого существа в той мере, в какой мы способны и готовы ее принять. С человеческой стороны здесь необходимо лишь усилие веры, которое даже не столько усилие, сколько движение детского доверия к Богу, доверия к Его Слову, данному нам в Библии.

Это действие Божие может быть как едва уловимым прикосновением к иному, горнему миру, так и мощным пото-
102

ком, уносящим все привычные оценки и представления, очищающим от всего лишнего, что мешает подлинному познанию Бога. Это последнее, подаваемое либо на горячей молитве самого человека, либо по молитве о нем других, имеющих дар такой молитвы, и есть то, что в Новом Завете именуется как  крещение (т. е. очищение) Святым Духом. Об этом благодатном действии Божием, также принесенном в жизнь Иисусом, свидетельствуют все четыре Евангелия: "Тот есть крестящий (омывающий) Духом Святым".

Существует небольшая книга Шпенеля, являющаяся толкованием на 7-ю главу Послания к Римлянам, озаглавленная "Иисус Христос - конец религии". В самом деле, религия как поиск человеком новой формы, через которую можно установить связь с Божественным, утрачивает былое значение в том смысле, что эта связь установлена в самой личности Иисуса, Который потому и именуется Мессией, то есть Христом. Именно поэтому первостепенным в жизни христианина становится познание Иисуса через Слово Божие, молитву и деятельную любовь к ближним. При этом культ, аскеза, Предание и весь опыт Церкви имеют подчиненное значение - они важны лишь постольку, поскольку они служат главному.

Однако в истории "ветхий" человек всегда стремится отстоять свои собственные позиции, свои собственные представления о Боге и вместить христианство в "ветхие мехи" своей естественной религиозности, превратить его в религию определенных законов, правил и магических действий.

Человек сотворен по образу и подобию Божьему. Но материалом для этого творения послужила биологическая природа наших человекообразных предков, унаследовавшая все темные порывы и инстинкты непреображенной твари. Можно сказать, что на протяжении всей истории самым сильным и, пожалуй, самым опасным для человека было искушение поступить наоборот - создать Бога по своему образу и подобию.
103