В.В.БЫЧКОВ
К оглавлению
Религия
Первый и, с точки зрения апологетов, самый главный критический срез
римской культуры они делают на уровне религии, ибо культура, которую они защищали,
начиналась новым культом, новой религией.
Греко-римская культура, по единодушному мнению апологетов, не нашла
истинного Бога и потонула, захлебнулась в многобожии. В Риме III в. насчитывалось
до 420 храмов, в которых поклонялись по меньшей мере 30 тысячам богов во главе
с Юпитером. Естественно, такой сонм богов и культов вызывал критику и насмешки
со стороны всех здравомыслящих людей (вспомним трактат Цицерона «О природе богов»,
сожженный по приказанию Сената вместе с Библией, как подрывающий авторитет официального
культа, или сатиры Лукиана) и давал богатую пищу апологетам не только для насмешек,
но и для размышлений. Чтобы развенчать религию, надо показать ее реальные истоки,
ее происхождение и реальное место в культуре - вот первый важный вывод апологетов,
и они активно берутся за дело, опираясь на найденный ими метод историзма. Приступая
к анализу конкретного материала, следует помнить, что апологеты часто ведут исследование
в форме вопросов и ответов (апологет, он же - обвинитель, нередко провоцирует
«обвиняемого» на саморазоблачающие ответы,- не случайно почти все западные апологеты
были в прошлом адвокатами).
Разговор начинается с приведения нелепых мнений о христианах, их
Боге и обрядах, бытующих в среде язычников, ибо христиане первых двух веков держали
в тайне свое учение, ничего не рассказывали непосвященным о сущности «своих мистерий»
(Tertul. Ad nat. I, 7). Результатом этого «обета молчания» явились невероятные,
фантастические рассказы о христианах. Вспомним главные наиболее одиозные обвинения
против христиан169.
Христиане якобы поклоняются ослиной голове или ослиному богу. Как писал Тертуллиан,
один из борцов со зверями, «иудей по одному только обрезанию», выставил картину
с изображением человека в тоге с книгой, имеющего ослиную голову и копыто на одной
ноге. Под картиной стояла надпись: «Бог христиан ослиный потомок» (Apol. 16; Ad
nat. I, 14)170.
Эта карикатура, намекавшая, видимо, с одной стороны, на то, что Иисус родился
в хлеву и осел часто фигурирует в евангелиях, а с другой - на простоту и даже
глупость христианского учения, многими язычниками воспринималась (или выдавалась
в полемических целях) за истину, т. е. как реальный объект поклонения христиан.
По свидетельству апологетов, христиан обвиняли в ритуальном убийстве
детей, поедании трупов и хлеба, смоченного кровью младенцев, в коллективном блудодействе
и кровосмесительстве171.
Среди язычников было распространено мнение, что христиане в местах своих ночных
собраний привязывали к светильникам собак и, когда постыдные страсти их распалялись,
они бросали собакам куски мяса. Устремляясь к пище, собаки опрокидывали светильники,
и в образовавшемся мраке христиане блудодействовали (Ad nat. Ι, 7; Apol.
7). Все это перечисляет у Минуция Феликса и Цецилий, обвиняя христиан в подобных
грехах. Их секта, утверждает он, набирает своих членов из самой низкой, грубой
и необразованной части населения и легковерных женщин. Пороки христиан не поддаются
описаниям. Они питают постыдную любовь ко всем своим собратьям, даже не зная их
лично. Как говорят все, отмечает Цецилий, новообращенному в христианство предлагается
младенец, покрытый для маскировки мукой. Посвящаемому предлагается нанести несколько
ударов ножом, которые умерщвляют младенца. И тогда присутствующие с жадностью
пьют кровь невинной жертвы и поедают ее (Octav. 9, 5).
Христиане презирают храмы, не признают традиционных богов и насмехаются
над священными обрядами. Они помогают бедным и, будучи почти нагими, пренебрегают
почестями, богатством и багряницами жрецов. «О, удивительная глупость,- восклицает
образованный и благоверный римлянин Цецилий, - и невероятная дерзость! Они презирают
настоящие пытки, но страшатся сомнительного и будущего; и хотя они боятся умереть
после смерти, однако [настоящей] смерти не боятся» (8, 5). «А какие диковины (monstra),
какие странности выдумывают христиане!» - продолжает он. Они считают, что их невидимый
одинокий Бог все видит, все знает, даже мысли людей, везде присутствует и т. п.
Мир будет в конце концов разрушен, т. е. прекратится естественный ход природы,
а праведные воскреснут. «Все это,- резюмирует Цецилий, - вымыслы нездорового воображения
и нелепые утешения, облеченные лживыми поэтами в сладостные стихи и без зазрения
совести приписанные вами, легковерными, вашему Богу» (11, 9).
Словами Цецилия вся римская языческая интеллигенция порицает нелепое
учение христиан, их жалкий образ жизни, неразрывно связанный со страданиями, аскезой,
нищетой, отказом от удовольствий. «Итак, несчастные, вы и не воскреснете и [здесь]
не живете. Поэтому, если в вас есть хоть немного мудрости и скромности, - взывает
римская практическая рассудительность,- перестаньте исследовать небесные сферы
и судьбы и тайны мира; довольно для вас, [людей] необразованных, грубых, невежественных,
некультурных, смотреть [себе] под ноги; кому не дано понимать земное, тому тем
более отказано [в способности] обсуждать божественное». Если в вас горит страсть
к философствованию, то вам надлежит брать пример с Сократа, первого из мудрецов,
который на предлагавшиеся ему вопросы о небесном обычно отвечал так: «Что выше
нас, то нас не касается» (quod supra nos, nihil ad nos). Мудрость Сократа заключалась
в том, что он познал, что не знает ничего. «Итак, в признании незнания заключается
высшее благоразумие». Отсюда и происходит скептическая философия Аркесилая, Карнеада
и других академиков. Ее-то, столь подходящую духу римского практицизма, и предлагает
Цецилий христианам, ибо подобный способ философствования «безопасен для неученых
и славен для ученых» (12, 7-13, 3).
Христиан, наконец, обвиняли и во всех стихийных бедствиях, обрушивавшихся
время от времени на те или иные области Империи, полагая, что именно из-за неуважения
христиан к римским богам последние насылают на народ засуху, град, побивающий
виноградники, бури, болезни, эпидемии и т. п. (Cypr. Ad. Demetr. 5).
Нелепость и несостоятельность этих обвинений апологеты доказывали
подробно и всесторонне, опираясь, с одной стороны, на римскую историю и суждения
греческих и римских писателей, а с другой - на главные положения христианского
учения, вскрывая при этом важные стороны и тенденции позднеантичной культуры.
Да, христиане не признают римских богов, ибо они не боги, и сами
римляне и греки своим неуважением к ним доказывают это прежде всего.
Да и есть ли что-либо божественное в этих, с позволения сказать,
богах?
Вы, обращается Тертуллиан к язычникам, обвиняете нас в поклонении
Онокоиту, но у вас-то ведь таких богов множество. Есть у вас боги с собачьей головой
и со львиной, с рогами бычьими, бараньими и козлиными, есть боги козлиного, змеиного
и птичьего вида (Ad nat. Ι, 14). Воздвигаются огромные храмы, вторит Тертуллиану
Арнобий, кошкам, жукам, быкам, публично приносятся жертвы бывшим знаменитым блудницам,
возведенным в ранг богинь, и могущественные боги ваши терпят все эти безобразия
(Adv. nat. I, 28).
Но оставим этих чужеземцев Олимпа, над которыми так остроумно посмеялся
еще Лукиан. Обратимся к богам собственно греко-римского происхождения. Здесь богатый
материал апологетам предоставили сами римляне, и прежде всего Цицерон своим трактатом
«О природе богов» и энциклопедист Варрон, собравший «все из всех, существовавших
до него религиозных сочинений» (Tertul. Ad. nat. II, 1).
Безнравственность римских богов, по классификации христиан, принесших
новый строгий моральный кодекс Риму, известна всем с детства, ибо в школе уже
с раннего возраста заучивают гомеровские стихи о любовных похождениях главы богов
Юпитера. Все следующие за Гомером поэты и писатели развивали эту тему на все лады
как в связи с Юпитером, так и относительно других богов.
Приводя краткую классификацию римских богов, Тертуллиан перечисляет
не менее 40 богов, сопровождавших человека в жизни от его зачатия до смерти (II,
9 - 11). Эту тему позже обстоятельно разовьет Августин в своем главном сочинении
«О граде Божием».
Наиболее подробную и остросатирическую критику римских богов и римской
религии из апологетов дал, пожалуй, Арнобий. Прислушаемся к его едким насмешкам
- они типичный продукт интеллектуальной борьбы новой культуры со старой. Еще раз
подчеркнем, что Арнобий, как и другие апологеты, во многих конкретных своих замечаниях
неоригинален. Они возникли еще внутри самой римской культуры, но только у христиан
наполнились конкретным культурно-историческим содержанием, ибо насмешка и отрицание
не самоцель апологетов, но лишь путь к утверждению нового.
Вы считаете богов бессмертными, обращается Арнобий к своим римским
оппонентам, но для чего же им дан пол, если не для воспроизведения жизни. Для
чего иного имеют они половые органы? «Ведь невероятно, что они попусту имеют их
или что природа хотела сыграть с ними злую шутку, снабдив их такими членами, которыми
нельзя было бы пользоваться» (Adv. nat. III, 9). Но если они употребляют их по
назначению, как о том пишут ваши поэты, то богини полностью уподобляются земным
женщинам с их менструациями, слабостью, деформацией тела при беременности и родовыми
муками. Прилично ли все сие богам? (III, 11).
Далее Арнобий обращается к внешнему виду богов. По его мнению, всякое
божественное существо, не имеющее ни начала, ни конца бытия, чуждо телесных форм
и очертаний, ибо все имеющее телесные формы преходяще и смертно. Тем более божество
не может быть антропоморфно. Внутренняя структура человеческого тела непригодна
для божественной природы, а внешний вид вряд ли достоин бога. Да и для чего богам
иметь внешний облик, для того разве только, чтобы узнавать друг друга при встречах.
Тогда следует допустить себе, что боги, как и люди, имеют внешние отличительные
признаки. Одни из них выделяются крупными головами, другие маленькими остроконечными
головками, иные большими лбами, толстыми губами, вздернутыми носами, другие -
массивными подбородками, родимыми пятнами, острыми носами; одних отличают расширенные
ноздри, других - одутловатые щеки; одни из них карлики, другие высокого роста,
третьи среднего; одни - сухощавые, другие - толстые; головы одних покрыты густыми
вьющимися волосами, другие выделяются лысыми черепами. Все это подтверждают ваши
художники, изображая богов волосатыми и безволосыми, стариками, юношами и отроками,
с черными, голубыми и серыми глазами, полунагими или прикрытыми от холода широкими
одеждами (III, 14).
Кто из здравомыслящих людей может всему этому поверить, вопрошает
Арнобий. Не мы оскорбляем богов, не поклоняясь им, а вы - изображая их в таком
недостойном виде (III, 11).
Еще более оскорбительно для богов, продолжает Арнобий, то, что,
считая их в действительности не имеющими человеческого облика, вы изображаете
их так «из уважения и для вида». Какой гнев вызвали бы у нас животные, имей они
разум, если бы они стали поклоняться нам, людям, и изображали бы нас по своим
меркам в виде ослов, свиней или собак! «Какой, говорю, пламенный гнев они вызвали
бы и возбудили, если бы основатель города Ромул стоял в виде осла, а святой Помпилий
в виде собаки и если бы под изображением свиньи стояло имя Катона или Марка Цицерона!»
(III, 16).
Все человеческое, по мнению Арнобия, недостойно Бога, поэтому ему
вряд ли стоит приписывать даже душевные достоинства и добродетели. У Бога все
по-иному. «Бог или не имеет никакой формы, или, если имеет какую-либо форму, то
такую, о которой мы ничего не знаем». Он, может быть, и слышит, и видит, и говорит,
но совершенно не так, как люди. И все это нам неизвестно» (III, 17 - 19). Арнобий
знал библейские тексты только в устной интерпретации христиан, но библейские представления
о Боге уже активно используются им в борьбе с антропоморфизмом античных религий.
Римляне персонифицировали и превратили в богов почти все предметы
и явления окружающего мира. Как, удивляется и возмущается Арнобий, планеты и звезды,
воздух и земля могут быть богами? Каким образом Любовь, Согласие, Раздор, Здоровье,
Честь, Мужество, Счастье, Победа, Мир, Справедливость могут быть названы богами,-
а ведь им строятся храмы и приносятся жертвы. А бесчисленные боги - покровители
предметов? И почему у одних предметов есть покровители, а у других - нет? Если
кость, мед, дверные пороги имеют своих богов, то кто мешает ввести таких богов
и для бесчисленного множества других предметов типа тыквы, репы, свеклы, капусты
и т. п.? (IV, 1-10).
Далее, на основе противоречивых суждений в сказаниях об одних и тех же богах,
Арнобий делает вывод, что все это не могло относиться к одной личности, и, следовательно,
у римлян было по нескольку экземпляров каждого бога (как минимум три Юпитера,
пять Минерв, четыре Вулкана, три Дианы, четыре Венеры и т. д.), что дает ему повод
еще раз посмеяться над римской религией. Кому приносить жертву? Если мы принесем
ее Минерве, то явятся пять Минерв и начнут спор о жертве. Вот вы, обращается Арнобий
к гонителям христиан, путем пыток и казней склоняете нас к служению этим богам,
но покажите нам что-нибудь достойное веры, тогда мы не будем так несговорчивы.
«Покажите нам Меркурия, но одного, дайте нам одного Лидера, одну Венеру и одну
также Диану. Ибо никогда вы не убедите нас в том, что есть четыре Аполлона или
три Юпитера, хотя бы вы указали на самого Юпитера как на свидетеля или представили
Пифийца удостоверителем (IV. 14-17). Арнобий, как и его оппоненты, применял здесь
остросатирические приемы, направленные на планомерный подрыв самих основ римского
благочестия, и они приносили весомые результаты. Насмешка действовала сильнее
логических убеждений и проповедей.
Но главное острие своей критики апологеты направляли на безнравственное,
в их понимании, поведение римских богов и, как следствие, на безнравственность
самих языческих культов и мистерий, переходящую в культ безнравственности.
Строгие морально-нравственные принципы, выдвинутые христианством,
не были ханжеским изобретением евнухов и старых дев. Они явились естественной
защитной реакцией общества того времени на излишнюю увлеченность сексуальными
удовольствиями, половую распущенность и извращенность, процветавшие в Римской
империи. Повсеместное распространение фаллических культов и мистерий, изначально
направленных на освящение пола и половых отношений, привело в этот период к своей
противоположности - вульгарному торжеству плотских наслаждений.
Апологеты, следуя римским моралистам и стоикам, стремятся выявить
истинные причины такого извращенного отношения к полу и усматривают их в языческой
мифологии и религиозном культе. Конечно, тенденциозно ополчаясь против всего языческого,
они упускают многие существенные стороны в механизме античной религиозности и
односторонне подходят к интимным отношениям богов и к фаллическим культам, но
вряд ли было бы правомерным требовать от мыслителей того древнего периода научности
XX в. Их анализ культуры важен для нас в другом плане - самим фактом и тенденциозным
характером подхода к проблеме изучения уходящей духовной культуры с позиций новой.
Безнравственная, с точки зрения христианской морали, жизнь античных
богов служит для апологетов важным аргументом в критике греко-римской религии,
в доказательстве неистинности ее богов и выступает у них одной из главных причин
падения нравов в обществе. «Зачем же ты,- обращается Псевдо-Юстин к благочестивому
греку,- будучи эллином, гневаешься на своего сына, когда он, подражая Зевсу, злоумышляет
против тебя и оскверняет твое ложе? Зачем считаешь его врагом, а подобного ему
чтишь? Зачем негодуешь и на жену свою за развратную жизнь, а Афродите воздвигаешь
храмы?» (Orat. ad gr. 4). Климент. Татиан, Афинагор, Феофил критикуют античную
религию за столь недостойные объекты поклонения, как олимпийские боги;172
но предельно критичен опять же Арнобий. Интимные отношения богов, описанные в
мифах, он классифицирует как «грязные наслаждения», недостойные обитателей Олимпа.
Венера представлена в этих мифах «жалкой потаскухой» (meretricula), Юпитер - старым
развратником. Важно отметить интересный психологический прием воздействия на языческого
читателя, примененный Арнобием. Да, он не верит в богов языческого Рима, но как
истинный римлянин, обращающийся к римлянам, он и не оскорбляет их. Весь пыл своей
критики он направляет на то, чтобы показать, что уж если боги существуют, то оскорбляют
их не христиане, а сами язычники, изображая их в непристойном, неуважительном,
себе подобном виде. Читатель как бы сам должен прийти к выводу, что богов-то этих
придумали поэты и сочинители мифов.
Арнобий жалеет бедного старого Юпитера, оболганного сочинителями
его похождений. «Неужели, не довольствуясь одной женой, похотливый бог, подобно
молодым балбесам, повсюду проявлял свою невоздержанность, наслаждаясь с наложницами,
блудницами и любовницами и, будучи седым, возобновлял ослабевающий пыл страстей
бесчисленными любовными связями? Что говорите вы, нечестивцы, и какие гнусные
мнения измышляете вы о своем Юпитере!» (Adv. nat. IV, 22). С явным удовольствием
(Арнобий - человек своего времени, еще даже не принятый в христианскую общину),
хотя и порицая, перечисляет наш апологет любовные приключения Юпитера, Геркулеса
и других богов и богинь (IV, 26-27). Леда, Даная, Европа, Алкмена, Электра, Латона,
Лаодамия и тысячи других дев и жен, а с ними и мальчик Каталит стали жертвами
необузданного сладострастия главы богов. «Везде одни и те же речи о Юпитере, и
нет ни одного вида мерзости, соединенного с распутством, который не ставился бы
в связь с его именем, так что он, достойный жалости, по-видимому, для того только
и родился, чтобы стать вместилищем преступлений, предметом поношений, открытым
некоторого рода местом для отвода всех нечистот из помойных ям» (V, 22). Позиция
бескомпромиссного критика, а только такую и могло занять гонимое христианство
II - III вв., заставляет Арнобия видеть в мифах только буквальную их сторону (а
именно так их и воспринимало большинство народа), хотя он знает и аллегорические
толкования всех мифов (к его интересному пониманию аллегории мы еще будем иметь
случай вернуться). Вот Арнобий обращается к мифу о Великой Матери богов (V, 5-7).
Интересна его интерпретация мифа, различные варианты которого известны из Павсания,
Страбона, Овидия и других писателей древности. Уже в самом изложении мифа Арнобием
сквозит, хотя и скрытая, насмешка над святыней древних народов.
Во Фригии есть необычайной величины скала, которую называют Агдус.
Оставшиеся в живых после всемирного потопа Девкалион и Пирра по указанию Фемиды
бросали себе за спину камни от этой скалы, из которых возникли новые люди, а также
и Великая Мать. Когда она как-то спала на вершине горы, Юпитер воспламенился к
ней страстью. После продолжительной борьбы, так и не овладев Матерью, он излил
свое семя на камни. Скала зачала и после предварительных многочисленных мычаний
родила на десятом месяце сына, названного по матери Агдестисом. Он обладал огромной
силой, неукротимой яростью, безумной неистовой страстью к обоим полам, склонностью
похищать, разрушать и уничтожать все, к чему было привлечено его внимание. Он
не щадил ни людей, ни богов, полагая, что никого нет могущественнее его во вселенной.
Богам надоели эти бесчинства, и их совет поручил Лидеру обуздать
дерзкого выродка. Лидер наполняет вином источник, из которого обычно пил Агдестис,
и таким способом усыпляет его. Затем он набрасывает петлю, сплетенную из крепких
волос, на его гениталии, а другой конец веревки прикрепляет к его же ступне. Проснувшись,
Агдестис резко вскакивает и оскопляет сам себя, тем самым лишаясь главного источника
своей свирепости. Из раны вытекает большое количество крови, которая быстро впитывается
в землю, и из нее немедленно вырастает гранатовое дерево с плодами. Увидев его
и восхитившись красотой его плодов, дочь царя Сангария Нана срывает один плод,
кладет его за пазуху и делается от него беременной. Царь обрекает ее, опозоренную,
на голодную смерть, но Мать богов подкрепляет невинную деву древесными плодами.
Наконец, рождается ребенок, которого царь приказывает выбросить. Кто-то подбирает
его, пораженный красотой ребенка, и выкармливает козьим молоком. Он получает имя
Аттис. За свою удивительную красоту он пользовался особой любовью Матери богов.
Полюбил его и Агдестис, соблазнив на позорную связь.
Пессинунтский царь Мида, желая избавить юношу от этой связи, назначил
ему в жены свою дочь, а чтобы кто-либо не нарушил брачного торжества, приказал
запереть город. Но Мать богов, зная, что юноша будет пользоваться благосклонностью
людей только до тех пор, пока будет свободен от брачного союза, чтобы предотвратить
несчастье, входит в город, приподняв головой его стены (поэтому она и изображается
обычно в короне, состоящей из городских стен и башен). Проникает туда и Агдестис.
Пылая гневом из-за того, что отняли у него юношу, он приводит всех пирующих в
состояние исступления и бешенства. Фригийцы в испуге призывают друг друга к молитве.
Жрецы Кибелы оскопляют себя, дочь метрессы отсекает у себя груди. Аттис берется
за флейту, приводящую всех в еще большее безумие, и сам, придя в исступление,
неистово мечется, падает на землю и под сосной оскопляет себя, выкрикивая: «Вот
тебе, Агдестис, то, из-за чего ты причинил столько ужасных бед». Потеряв много
крови, он умирает. Великая Мать богов собирает отсеченные части и, обернув их
одеждой умершего, предает земле. Из земли, политой кровью, вырастает фиалка. Невеста
Аттиса Ия покрывает грудь умершего мягкой шерстью, оплакивает его вместе с Агдестисом
и умерщвляет себя. Ее кровь превращается в пурпурные фиалки. Мать богов погребает
и Ию, и на ее могиле вырастает миндальное дерево, вкус плодов которого указывает
на горечь смерти. После этого она относит сосну, под которой Аттис оскопил себя,
в свой грот и, присоединившись в плаче к Агдестису, истязает себя, нанося себе
раны в грудь.
Агдестис просит Юпитера оживить Аттиса; тот не соглашается, но позволяет,
чтобы тело его не разлагалось, волосы росли и оставался живым и подвижным один
лишь мизинец. Удовлетворившись этим, Агдестис устанавливает культ и празднества
в честь Аттиса, проходившие с изуверскими самоистязаниями и оскоплениями.
Участники этого изуверского действа находили в нем психическую разрядку,
получали, видимо, удовольствие от специфического высвобождения скрытых в глубинах
психики побуждений (агрессивных, сексуальных и т. п.). Все, подавленное в древнем
человеке многовековым развитием культуры, находило в таком культе свое высвобождение,
однако опять же под покровом культуры (в рамках официально признанного культа).
Новый этап самосознания культуры начинался с попыток приподнять
этот покров. В восточном мифе, достаточно поздно принятом Римом в качестве культа,
Арнобий усматривает прежде всего оскорбление Великой Матери: «Скажите, неужели
Мать богов, будучи опечаленной, сама с почтением и усердием собирала отсеченные
гениталии [Аттиса] вместе с излившеюся кровью, сама священными божественными руками
трогала и поднимала непристойные отвратительные органы, предавала их земле и,
конечно, для того, чтобы они, будучи обнаженными, не разлагались в недрах земли,
прежде чем обернуть их и покрыть тканями, омыла их, наверное, и натерла благовонными
мазями? Ибо каким образом могли бы вырасти пахучие фиалки, если бы гниение члена
не ослаблялось чрез это добавление бальзама?» (V, 14). Более едко вряд ли можно
высмеять одну из главных мистерий древнего мира. Рассказав с такой же долей сатиры
о других мистериях, где мужские и женские гениталии играли главную роль, когда
изображения фаллоса наполняли всю страну, а торжества в честь Лидера (Диониса)
начинались с того, что наиболее почитаемая матрона города при большом стечении
народа торжественно садилась на бутафорское изображение огромного фаллоса, которое
затем возили по всей стране,- рассказав все это, Арнобий приходит к выводу, что
язычники с подобными культами являются большими атеистами, чем те, кто отрицает
их богов и ими обвиняется в безбожии, ибо подобным почитанием они только оскорбляют
богов (V, 30). Вывод верный и точный, ибо позднеримская культура, что подчеркивали
и сами римляне, уже не имела настоящего благочестия и истинной религиозности.
Религия в Римской империи превратилась в одну из важных государственных формальностей,
а для народа религиозное действо стало зрелищем и праздником.
Приведенные здесь суждения Арнобия типичны, в менее острой форме,
для всех апологетов, и в наиболее развернутом и полном виде их представит затем
Августин. Однако, как уже указывалось, критика для апологетов не ограничивалась
высмеиванием. Их сатирические и иронические сентенции - особый эстетический прием
развенчания регрессивных, отживающих, но еще выдаваемых за истинные ценности сторон
культуры. Критику же, или «разоблачение», апологеты понимали в широком смысле
- как исследование, выявление сущности рассматриваемого (критикуемого) явления.
Где же усматривали они причины возникновения культа античных богов
и религий? Вот здесь-то и пригодились им традиции библейского историзма, умение
прислушиваться к «свидетельствам времен». Они внимательно всматриваются в греческую
и римскую историю, перечитывают древних авторов и особенно Эвгемера, стоиков (возможно,
аллегорические толкования ритора Гераклита или Корнута), Цицерона и Варрона, собравших
богатый материал о происхождении богов, и делают соответствующие выводы, которые
вкратце сводятся к следующему. Греки и римляне обожествили своих древних царей
и героев, также - природные стихии, космические тела, основные элементы мира,
персонифицировали и обожествили почти все свойства и качества человеческой души.
Поэты и писатели облекли все это в приятные, понятные и достоверные формы мифов
и сказаний, народ постепенно разработал систему культа и ритуалов, живописцы и
скульпторы позаботились о внешнем виде богов, а архитекторы соорудили им роскошные
храмы.
Юстин считал, что вся греческая мифология берет начало от пророческой
(библейской) литературы. Демоны, бытие которых признавали все апологеты, знали
слова пророков о Христе, но неправильно поняли их и внушили людям ложные мнения
о многих богах (Αροl. Ι, 54). В мифах о Дионисе, о Геракле,
об Асклепии, воскрешающем мертвых, Юстин склонен видеть искаженные библейские
пророчества о Христе (II, 69).
Другие апологеты, не связывая античную мифологию с ближневосточной,
единодушны в том, что сказания о богах сочинили поэты и философы, а народ стал
поклоняться им. Афинагор Афинский, процитировав Геродота173,
заявлял: «Итак, я утверждаю, что Орфей, Гомер и Гесиод [создали] тех, кого они
называют богами» (Leg. 17). С ним полностью согласен и Феофил Антиохийский, приводя
большие цитаты из «Теогонии» Гесиода, из Гомера и других греческих поэтов и писателей
(Ad Aut. 2; 5 - 8). Сказания же античных авторов никак нельзя принимать за действительность,
убеждает нас автор псевдоюстиновых трактатов, и потому, что мысли поэтов о происхождении
богов - «нелепые мнения» (Coh. ad gr. 2), и потому, что боги в мифах наделены
всеми мыслимыми пороками людей, что совершенно невозможно (Orat. ad gr. 2-3),
и, наконец, потому, что просто нельзя же верить басням (μύθοις)
такого легкомысленного человека, как Гомер, который положил «предметом своих песнопений,
началом и концом «Илиады» и «Одиссеи» - женщину (1).
Подробно занимались этим вопросом и латинские апологеты. Тертуллиан,
внимательно проштудировав Варрона (см. Ad nat. II, 1) и римскую историю, писал:
«Сколько бы [я ни исследовал] ваших богов, я вижу всего лишь имена некоторых древних
мертвецов, слышу басни и узнаю религиозные обряды, основанные на баснях» (Apol.
12). Культ богов у вас происходит из культа мертвых и во всем подобен ему (13).
Минуций Феликс, опираясь на сочинения «историков и мудрецов», пишет, что древние
старались увековечить своих умерших предков в статуях, которые впоследствии стали
считаться священными (Octav. 20-21). Ему вторит и Киприан. полагавший, что древние
почтили память умерших царей храмами и статуями. Их потомки стали поклоняться
им, как богам (Quod idol. 1). Минуций ссылается на Эвгемера174,
писавшего, что все божества суть люди, обоготворенные за свои благие деяния и
добродетели; он приводит сообщение из письма Александра Македонского к матери,
в котором Александр рассказывает о тайне, открытой ему одним жрецом, о том, что
боги - не что иное, как обоготворенные люди (Octav. 21, 1-3).
Арнобий, разобрав имена многих богов, показывает, что они означают
определенные природные явления, объекты или стихии, и, следовательно, сами-то
боги и не существуют. Здесь у Арнобия ощущается знание стоического аллегорического
толкования богов, подробно изложенного Цицероном (см. De nat. deor. II, 23-28)
или автором I в. Корнутом175.
Обожествление элементов и явлений мира ведет к обожествлению всего мира, что в
принципе неверно. «Сущность установленного и изложенного сводится к тому, что
ни солнце не является богом, ни луна, ни эфир, ни земля, ни прочее. Они - части
мира, а не особые наименования божеств, а так как вы путаете и смешиваете все
божественное, то получается, что во вселенной (in rerum natura) признается один
бог - мир и отвергаются все прочие, как признанные [за богов] совершенно напрасно,
тщетно и без всяких оснований» (Adv. nat. III, 35). А вот еще один вывод Арнобия,
важный уже не столько для вопроса происхождения богов, сколько для понимания человека
античностью и христианством (подробнее на этой проблеме мы остановимся ниже):
наши предки «стали представлять богов подобными себе и приписали им свойственный
самим род действий, чувствований и желаний. Но если бы они могли понять, что они
ничтожные существа, в незначительной степени отличающиеся от муравья, то они,
без сомнения, перестали бы думать, что они имеют что-либо общее с небесными существами,
и скрытно держались бы в границах своего низкого состояния» (VII, 34). Не принижая
так человека, и Климент Александрийский считал, что язычники придумали себе богов
по своему подобию, наделив их всеми чертами человеческого характера. В этом он
и усматривал начало всех суеверий (Str. VII, 22).
Иначе к вопросу о богах подошел Лактанций, потративший много усилий
на то, чтобы вслед за Лукрецием «распутать узлы религиозных заблуждений» (Div.
inst. Ι, 16). В античной религии он усматривает заблуждение, в которое впали
греки (а за ними и римляне) по своему легкомыслию. (Вторая книга его «Божественных
наставлений» так и называется «О начале заблуждений».)
В основе всех религиозных мифов и сказаний, по мнению Лактанция,
лежат события реальной истории, приукрашенные поэтами. Все деяния богов можно
принять за действительность, если признать их героями, а не богами (I, 11, 19).
Следуя этому принципу, Лактанций предпринимает попытку развенчать античную мифологию,
снимая с нее элемент чудесного и выявляя ее, так сказать, «реально-историческую»
основу.
Происхождение богов и религии он по уже установившейся традиции
усматривает в постепенном (для него ясна длительность и последовательность этого
исторического процесса) обожествлении умерших царей и героев, в перерастании обрядов,
связанных с их памятью, в культовое почитание, чему немало способствовали поэты,
не забывает всегда добавлять Лактанций. Сказание о том, что Сатурн - плод брака
неба и земли, кажется ему «поэтическим вымыслом». Вероятнее всего, полагает он,
Сатурн, будучи сильным государем, для увековечивания и возвеличивания памяти своих
родителей назвал их после смерти Небом и Землей, хотя при жизни они имели другие
имена (I, 11, 54-57). Поэты считают, что Прометей создал человека из земли и глины.
Надо полагать, что Прометей был первым скульптором, придумавшим искусство лепки
фигур из глины, что и послужило поводом к созданию мифа (II, 10, 12). Подобному
разоблачению подвергаются и остальные мифы. И Юпитер, вне всякого сомнения, был
человеком, а все его превращения - результат поэтической обработки. Конечно, Юпитер
не превращался ни в лебедя, ни в быка, ни в золотой дождь. Соблазнив золотыми
монетами, он купил у Данаи девство, а поэты это обычное дело представили в поэтическом
свете (I, И, 19). Ио не сама, превратившись в телку, переплыла море, а на корабле,
и т. д.
Но Лактанций не винит поэтов в сознательном обмане, фальсификации
действительности и, соответственно, в распространении ложных верований. Поэты
по законам своего творчества немного «приукрасили» историю, а народы приняли «поэтические
вольности» (poeticae licentiae) за чистую монету (I, 11, 23-24). Так представляет
себе Лактанций ход культурного развития. Он, как и другие апологеты, ясно сознает,
что этот этап духовной культуры изжил себя, оказался «заблуждением» в свете открывшейся
истины - христианского учения.
Современному человеку, со школьной скамьи с благоговением относящемуся
к непередаваемой красоте, очаровательной наивности и глубинной, общечеловеческой
значимости древних греческих мифов, «историзм» и «реализм» апологетов могут показаться
примитивными и даже забавными. Не такими, однако, они представлялись людям той
переломной эпохи. Многим сторонникам и теоретикам этого «наивного историзма» пришлось
доказывать его истинность своей кровью, открывая этим уже новую страницу истории.
Экскурсы в историю религии Афинагора, Феофила, Тертуллиана, Минуция, едкий смех
Арнобия и его сподвижников могли в любой момент прерваться мученической смертью
или ссылкой. (Вспомним печальную участь их собратьев по перу и вере - Юстина и
Киприана.) Разоблачение богов и римской веры могло в любой момент окончиться физическим
уничтожением разоблачителя, а диалог временно прекращался за исчезновением одной
из полемизирующих сторон, увлекаемой на арену амфитеатра в общество голодных зверей
или под меч палача.
Наивность и искренность идеалов новой культуры таили в себе притягательную
силу истины, и это заставляло ее апологетов бороться за нее даже под страхом смерти.
|
