Виденгрен Гео
К оглавлению
МИРОВАЯ ЕРЕСЬ
(послесловие к книге «Мани и манихейство»)
Книга Гео Винденгрена посвящена теме, которая никогда не перестанет занимать всех, кто интересуется историей религии. Действительно, манихейство, эта «мировая ересь», приобретавшая в различных культурных регионах самые причудливые лики, оставила по себе слишком яркую память, чтобы мы не возвращались к этому явлению.
Настоящая книга сделана настолько умело, что ее можно считать одним из образцовых примеров научно-популярной литературы на историческую тематику. Она не нуждалась бы в заключительных замечаниях, если бы не новые данные и оценки истории манихейства, накопившиеся в последние десятилетия.
В 1968 г. Кельнским университетом была куплена грекоязычная биография Мани, судя по всему переведенная с коптского в VI в. Она значительно расширила наши знания о происхождении манихейства и об идейном контексте начала III в.
В середине 90-х годов появились сообщения об открытии в оазисе Дахла (Средний Египет) папирусов с манихейскими текстами, свидетельствующие о том, что здесь в IV-V столетиях существовала манихейская община. Пока опубликованы (а тем более переведены) далеко не все новонайденные тексты, однако ясно, что они расширяют наши знания о т.н. коптском манихействе. До этого момента о нем было известно главным образом по книгам, обнаруженными в конце 20-х гг. немецким ученым К. Шмидтом и обычно называемым «коптской манихеикой» (или «текстами из Мединет Мади» — по месту, где они были обнаружены). Винденгрен постоянно ссылается на последнюю, однако нужно отметить, что использует ее далеко не полностью; особенно это касается центрального, самого объемного текста — «Глав» («Кефалайа»)[1].
Между тем совокупность новых факторов и внимательное изучение «Глав» позволяет построить несколько иную картину возникновения манихейства. Это касается главным образом той «баптистской» общины, в которой прошли детство и юность Мани.
Община эта входила в организацию элкасаитов, которых уже не стоит столь однозначно отождествлять с мандеями. Элкасаиты — иудеохристианская секта, основателем которой является некто Элкасай; она возникла в начале царствования императора Траяна и признавала в качестве Писания некую книгу, полученную Элкасаем от небесных ангелов. Христос и Дух Святой в его проповеди играли совсем другую роль, чем в учении мандеев, история мира рассматривалась через последовательность воплощений небесных сил в различных вероучителях, а сходство в обрядности свидетельствует только о том, что в то время в иудео-христианско-гностической среде существовало немало движений, внешне напоминавших друг друга.
У нас имеются свидетельства о бунте Мани против обрядности элкасаитов, но, что важно, нет указаний на то, что он восстал и против их догматики. Один момент из элкасаитского учения был явно заимствован Мани, — мы имеем в виду уже упомянутую последовательность воплощений апостолов.
Историю элкасаитов можно проследить до конца IV в.; они продолжали проповедовать на востоке римской империи еще во времена Феодосия Великого. Возможно лишь серия активных преследований инакомыслящих, предпринятая в Византии Юстинианом I, а в Персии Хосроем Ануширваном (20-40-е гг. VI в.) положили предел их существованию.
В таком случае возникает вопрос о том, что же было определяющим моментом в учении Мани: иранский дуализм, или же иудео-гностическая историософия. Нам все-таки кажется, что второе. Потрясающие, впечатляющие картины борьбы сил света и тьмы, которыми наполнены манихейские сочинения, свидетельсвтуют, в сущности, только о двух вещах. Во-первых, о том, что проповедь Мани происходила в гностическую эпоху, то есть в то время, когда человек ожидал некоего катаклизма, знаменующего завершение существования этого, подряхлевшего от грехов и зла, мира. Подобный катаклизм должен быть «срежиссирован» благой силой, которая несомненно будет проводить показательную акцию возмездия темным началам, овладевшим этим миром. Здесь нужно иметь в виду, что любая мифологическая картина, даже столь разработанная, как история борьбы зла и блага в манихейских текстах, имеет в первую очередь задачу введения в определенный круг переживаний, а не сообщения некой информации. Если мы не согласимся с этим положением, то тогда вся позднеантичная религиозная культура, оставившая после себя столь большое количество космогонических апокалипсисов, которое не создала ни одна из других эпох, останется для нас закрытой. Как понять культуру, в которой чуть ли не каждый второй из верующих готов рассказывать свой вариант истории происхождения зла? Возможно, конечно, обнаруживать египетские, палестинские, эллинские, фригийские, месопотамские, иранские, буддийские и проч. источники образной системы позднеантичных апокалисисов (например, апокалипсисов кодекса из Наг-Хаммади). Однако при таком, описательном, подходе мы сможем лишь рассказать о том, какие имена и мифологические сюжеты вызывали наибольший отклик в сердцах людей того времени, но смысл их окажется редуцирован к кругу до-гностических представлений и концептов.
Во-вторых, дуалистическая мифология Мани является сознательной попыткой вписать свою проповедь в государственную идеологию Сасанидов. Последние стремились восстановить «исконний» зороастризм. А, поскольку зороастризм эпохи Аршакидов, так же как и кодификация «Авесты», производившаяся последними, не были сочтены адекватными, появлялось поле для творческого поиска. Мани, основываясь на преданиях об Ахура-Мазде и Аримане предлагал радикальный вариант такого учения, который должен был приглянуться правящим кругам Сасанидов уже хотя бы потому, что восстановление Персидской державы не могло не происходить под лозунгами борьбы добра и зла, избранных (иранцев) и людей, погрязших во тьме греха и заблуждения (туранцев). Все это вполне соответствовало умонастроению Мани еще и по той причине, что его историософия предполагала периоды скрытого существования истинного знания и периоды его проявления, когда некий апостол образовывал церковь, через которую происходило «вычерпывание» световых частиц из этого мира. Сам Мани, похоже, воспринимал себя как последнего из череды подобных апостолов.
На этом моменте и остановим наше внимание. В «Главах» утверждается, что каждый из периодов истории мира знал своего спасителя. Существует некая вечная церковь, подобная древу, в определенный срок приносящему плоды. Когда наступает момент сбора урожая, является апостол, который и есть земледелец из евангельской притчи; благодаря ему души праведников отправляются в мир света. Едва плоды на дереве иссякают, начинается порча церкви, превращение ее в одно из орудий князя мира сего.
Вот имена апостолов, приводимых Мани: Адам, Сиф, Енос, Енох, Сим, Будда, Аурентис, Заратуштра, Иисус, апостол Павел и Истинный Праведник (видимо, Элкасай). Помимо определенного созвучия с исламом, который также будет говорить о последовательности пророков, вписывая в их ряд Иисуса, в этом списке обращает на себя внимание попытка сделать свое учение вселенским: даже Будда и загадочный Аурентис (тоже «индийский» персонаж) говорили о том же, что и Мани. Реконструкция генеалогии истинной церкви позволяет провести и еще одну параллель — с более поздними «гностическими» движениями, такими как павликианство и богомильство-катарство.
Действительно, когда средневековые ересиологи рассказывают о последних учениях, они возводят их генеалогию к Мани, перечисляя при этом как реальных, так и выдуманных персонажей. С одной стороны, все это является отзвуком средневекового интереса к генеалогии, а также стремления показать гибельность источника павликианских и катарских прелестей. Однако, с другой стороны, мы знаем, что сами еретики очень внимательно относились к преемству рукоположения и возводили свою историю к временам, близким жизни Иисуса — правда не к Мани, а к апостолу Павлу. У них также существовало представление о периодах «латентного» существования истинной церкви, и о тех временах, когда апостолы собирали обильный урожай из душ верующих. Павликиане вообще утверждали, что в их церквях, расположенных в Сирии и Армении, возрождаются церкви, упоминаемые в апостольских посланиях (Фессалоникская, Колоссян и т.д.).
Между тем дуализм был ясно выражен далеко не во всех толках перечисленных «наследников манихейства».
В связи с этим можно предположить, что для религиозности данного типа более важной чертой, чем дуализм, является представление о вселенском характере подлинного учения, которое проходит через скрытую и явленную стадии.
Именно это делало манихейство столь «живучим» движением, которое могло вписываться в разные культурные контексты, в том числе даже в китайский. С другой стороны, эта же черта определяла его место в религиозно-культурном горизонте: манихейство — за исключением котороткого периода «романа» Мани с шахами Шапуром и Ормиздом, а также «уйгурского эпизода» — было обречено на роль маргинального явления.
Р. Светлов.
[1] Эта книга переведена на русский язык Е.Б. Смагиной. См. Кефалайа. М. 1998. Изд-во «Восточная литература».
|
