Александр Горфункель

Петербургский Д’Артаньян

Журнал "Вестник онлайн" Номер 11(348) 26 мая 2004 г.http://www.vestnik.com/issues/2004/0526/win/gorfunkel.htm

С большим интересом прочитал опубликованный в «Вестнике» № 2 (339) очерк Валентина Рабиновича-Рича «Легендарный Тарасюк». В свое время и мне пришлось ознакомиться с рассказом писателя М.Веллера в сборнике «Легенды Невского проспекта», изобилующим не просто ошибками, но очевидными искажениями фактов, бросающими тень на человека, чья память до сих пор живет в сердцах всех, кто знал его во время учебы на Историческом факультете Ленинградского университета, во время его работы в Эрмитаже, его друзей, учеников и коллег, кто многое знал и слышал о нем после его отъезда в Израиль (потом — в США). Автор статьи В.Рабинович-Рич опровергает некоторые из этих неизвестно откуда взявшихся выдумок, в частности, о годе рождения Леонида Ильича Тарасюка (а, стало быть, и о его участии в войне) и о том, что он вынужден был при отъезде из СССР придумывать себе «еврейскую» национальность.

В.Рабинович-Рич рассказал о своем близком знакомстве с Л.Тарасюком в Ленинграде в первый послевоенный год. Характерно, что оно оставило в его памяти яркие и незабываемые воспоминания; так было со всяким, кому приходилось иметь дело с этим незаурядным и чрезвычайно живым человеком. В дальнейшем пути подружившихся молодых людей разошлись, В.Рабинович-Рич после демобилизации уехал в Москву, и недолгая переписка и единственная встреча могли только поддержать первые впечатления. Все последующие сведения, приводимые автором, — отрывочны и часто неточны; это никак нельзя поставить ему в вину: поздние наезды в Ленинград не могли восполнить неизбежных пробелов. Я не хочу перечислять невольные вкравшиеся в его статью ошибки; спасибо В.Рабиновичу-Ричу за то многое, что он вспомнил и чему был свидетелем.

Я, хоть и не принадлежал к числу ближайших друзей Леонида Ильича Тарасюка, но входил в круг его соучеников и добрых приятелей, на протяжении многих лет был знаком с ним, и в университете, и в последующие годы, кое-что узнавал о нем и после его отъезда. А главное — я был очевидцем многих эпизодов из его биографии и был наслышан о разных обстоятельствах, которые окружали его жизнь и позволяли говорить о нем (разумеется, посмертно), как о легендарном Тарасюке. Надеюсь, что и мои заметки могут представить интерес для читателей «Вестника».

Л.И. Тарасюк

Как я уже упоминал, имя Леонида Тарасюка (в искаженном виде, но с сохранением главного — его профессии хранителя Эрмитажного арсенала) появилось в вышедшей в 1994 году в Петербурге книге М.Веллера «Легенды Невского проспекта». В рассказе «Оружейник Тарасюк», изменив имя своего героя (назвав его Толей) автор исказил и всю его биографию: он изобразил его белорусским мальчиком-партизаном, которому в начале войны было 10 лет (подлинный Тарасюк был 1925 года рождения и положенное ему время отслужил в Красной Армии), извратил его страсть к оружию, не имеющую ничего общего с научным интересом к истории вооружений, присвоил ему чуждые его характеру низменные пороки и, наконец, заставил своего персонажа переменить с помощью взятки национальность, чтобы «под видом еврея» эмигрировать из СССР в Израиль. Все это не имело ни малейшего отношения к обстоятельствам жизни эрмитажного оружейника.

Леонид Ильич Тарасюк (1925-1990) был специалистом высочайшего класса, знатоком русского, европейского и американского оружия. Он приобрел международную известность; за консультациями к нему обращались многочисленные исследователи со всего мира. Его эрудиция была легкой, не отягощала людей, прибегавших к нему за помощью. Казалось, что она была присуща ему изначально, трудно было представить себе, сколько сил было положено ученым для понимания всех особенностей и достоинств вооружений прежних веков.

Эта же легкость отличала и манеру поведения Л.Тарасюка. Внешняя непринужденность не была маской, это был обычный (привычный) стиль выражения его человеческой сущности. Тарасюк знал, в каком обществе он жил; он не был диссидентом, он просто был чужим. Его образ жизни настолько вырывался из принятых в тоталитарном обществе предписаний, что, в конце концов, это не могло не кончиться взрывом; хотя он только и мог ответить на это, подобно булгаковскому герою: «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус…». Ибо преданность своему культурному делу и недопустимая свобода внешнего общения взрывала изнутри принятый и привычный тогдашний образ жизни. Вместе с тем игра в «мушкетеры», вживание в образ героя Александра Дюма далеко выходила за рамки обычной шутки. В своем игровом поведении он стремился лучше почувствовать историческое прошлое.

Многое, окружавшее жизнь «легендарного Тарасюка», возникало в кругу его знакомых и друзей; порой невозможно было отличить действительные события от вымыслов или, по крайней мере, сильных преувеличений. Иногда он сам отвергал приписываемые ему поступки, так что трудно было разобраться в возникающих вокруг него фантастических ситуациях.

Как многое самое лучшее (а, впрочем, и самое худшее) — всё начиналось с детства. Второклассник Леня Тарасюк нашел золотую бляху с гербом Орлова-Чесменского. Мама отвела его в Эрмитаж; там подтвердили ценность находки. Он отдал её в эрмитажную коллекцию и получил месячный пропуск в музей. Как говорил он в своем нью-йоркском интервью, записанном Марком Серманом, «а отнес бы в Торгсин [советский магазин для торговли с иностранцами] — и ничего бы этого не было». С этих лет он изучил всю эрмитажную экспозицию и мог пройти из одного зала в другие, не сбиваясь. Но главное впечатление произвел знаменитый Рыцарский зал, где были представлены образцы оружия — кони в латах, мечи, сабли, шпаги, мушкеты и пистолеты. Когда-то Л.М.Баткин заметил, что умение талантливо помешаться на античности определило характер и репутацию итальянского гуманиста начала XV века Никколо Никколи; возникшая в детстве, а затем подтвержденная многими годами труда талантливая любовь к средневековому оружию определила жизненный путь Л.И.Тарасюка.

Начальные годы войны он провел в блокадном Ленинграде; потом служил в армии. В.Рабинович рассказывает, что они познакомились на Ленинградском вокзале в Москве: он возвращался к месту службы, а Лёня, демобилизованный, после похода в Чехословакию, Венгрию и Австрию, возвращался домой, в Ленинград. Их сблизил город и Эрмитаж: полковую школу, где служил Рабинович, направили в распоряжение академика И.А.Орбели, солдаты занимались восстановлением эрмитажной экспозиции, поднимали из подвалов хранившиеся там во время блокады и только что вернувшиеся из эвакуации музейные ценности, в частности, он с товарищами водружал на место Гудоновскую статую Вольтера. Он вспоминает и квартиру Тарасюка, в доме на Невском, в десяти минутах ходьбы от Московского вокзала. Много свободного времени друзья проводили в квартире, где посетителю запомнились великолепная библиотека и произведения французского прикладного искусства. Близкое общение закончилось после отъезда В.Рабиновича в Москву; какое-то время они перезванивались, один раз Л.Тарасюк побывал в гостях у своего московского приятеля, но их непродолжительное знакомство постепенно стало сходить на нет.

Я познакомился с Л. Тарасюком вскоре после его демобилизации и поступления на Исторический факультет Ленинградского университета, осенью 1946 года. Он учился на археологическом отделении: еще в школьные годы он занимался в археологическом кружке в Эрмитаже, ездил на раскопки Херсонеса Таврического в Крыму. Я тогда учился на 2 курсе, специализацию проходил на кафедре истории Средних веков. Как в ту студенческую пору завязывались знакомства, я уже не помню; на нашем факультете тогда на всех курсах было до тысячи студентов. Лёня выделялся хорошим ростом, изяществом поведения, мушкетерскими усами и отличным знанием французского языка. Он появлялся и на нашей кафедре, и у античников, где стремился приобщиться к изучению древних языков. Да мало ли где завязывались разговоры и заводились знакомства в бесконечных, как нам тогда казалось, коридорах Истфака; возможно, что первым из моих друзей сошелся с ним мой однокурсник Воля Райцес; их мог свести интерес к истории средневековой Франции. И было еще место для встреч — Большой зал Ленинградской филармонии; мы в те времена появлялись там до 50 раз в году, конечно, за самые дешевые билеты («входной на хоры», стоивший тогда 6 рублей). Их покупали мы у нашей истфаковской распространительницы Мадорской, которая легко верила нам и продавала под будущую стипендию. Мы только проходили на хоры, там и раздевались, а потом бродили где было удобно, предпочитали смотреть на дирижера и оркестр, стоя за сидячими местами на хорах, а в перерыв спускались вниз, прогуливались по фойе. Там я почему-то и запомнил одну из первых встреч с Тарасюком (не первую, ибо мы были уже знакомы), у колонны филармонического зала; в разговоре он неожиданно предложил мне отказаться от слишком вежливого обращения, не свойственного студенческой среде, и сделал это по-своему, с игривой легкостью: «Мне кажется, я не на столько моложе вас, почему бы нам не перейти на ты?» Мне в то время только исполнилось 18 лет, выглядел я моложе своего возраста, а Лёня был не просто на три года старше меня: это были еще и годы войны.

О войне, кстати, я почти никогда с ним не говорил. Как многие из моих и его однокурсников, он не носил никаких наград и знаков отличия, я так и не знаю, был ли он награжден (уж медаль за «Победу над Германией» всяко у него была). Не помню, тогда или позже я обратил внимание на знак, украшавший лацкан его куртки. Он сказал, что это была французская медаль, которой он был награжден за освобождение немецкого концлагеря, где содержались французские военнопленные.

Лёня обладал превосходным музыкальным слухом; одно время он брал уроки игры на скрипке. Позднее, по воспоминаниям А.А.Иерусалимской, он появлялся в их доме, чтобы «посвистеть» с ее мужем симфонии, от начала до конца. Порой любовь к музыке приводила к конфузам: однажды на исполнении 1-го фортепьянного концерта Листа (пианист был очень плохим) он громко расхохотался: ему «услышались» в первой фразе рояля слова: «Что // ты сде-лал // cукин сын?! // Гевалт!», пришлось срочно убегать. Другой случай оказался по тем временам куда более опасным: после концерта итальянского дирижера Вилли Ферреро (в 1951 г.) Леня и Анна Иерусалимская долго аплодировали ему. Подойдя к эстраде, Лёня, помахав программами, что-то крикнул ему по-французски, и дирижер пригласил их к себе за кулисы; «не успели мы сделать два шага в том направлении, как увидели идущих навстречу «типов» и услышали тихую команду: «Взять!» — ух как мы дунули назад!».

Отделением археологии в университете заведовал в те годы профессор Михаил Илларионович Артамонов; он был одним из немногих, кто во время идеологических кампаний 1949-1951 гг. не каялся в своих «ошибках». Полагаю, что это создавало и особую обстановку на его кафедре.

Л.Тарасюк серьезно занимался археологией, его научным руководителем был проф. В.Ф.Гайдукевич; темой Лёниного дипломного исследования было «Боспорское денежное обращение и скифская нумизматика». На нашей кафедре (Истории Средних веков) он бывал; иногда приходил на заседания студенческого научного кружка; помнится, посещал он и некоторые спецкурсы по истории Франции, которые читала Александра Дмитриевна Люблинская.

В студенческие годы он занимался всерьез фехтованием (началось это с его довоенных школьных лет). Леня с самого начала выделялся блистательными успехами и вполне оправдывал прилипшую к нему еще со школьных лет кличку Д’Артаньян; потом он совершенствовал свое мастерство и получил звание чемпиона университета; позднее ему была присвоена судейская категория — то ли всесоюзного, то ли международного масштаба. Однажды, в предновогоднюю ночь перед наступающим 1948 годом, он отправился по Невскому проспекту и по Университетской набережной в мушкетерском костюме, специально сшитом им, на бал-маскарад в Академию Художеств; там он стрелял из настоящего кремниевого пистолета, заряженного конфетти. Легенда превратила этот случай в разыгранную его приятелями дуэль на Дворцовой площади. Свои занятия фехтованием он не оставил и позднее, работая в Отделе оружия в Эрмитаже. Тогда он имел дело с главным фехтовальщиком Ленинграда Иваном Эдмундовичем Кохом (1901-1979), преподавателем (а затем заведующим кафедрой) сценического движения Театрального института. Именно он ставил на ленинградских сценах все фехтовальные сражения, от «Дона Сезара де Базана» в Театре им. В.Ф.Комиссаржевской до «Ромео и Джульетты» в Театре юного зрителя и одноименного балета Прокофьева в Мариинском театре.

Как-то после судейства соревнований по фехтованию Лёня позвал к себе в хранилище И.Э.Коха и кого-то из его коллег показать подлинное холодное оружие. Гости по достоинству оценили собранную в главном музее страны коллекцию (к счастью, её не коснулась распродажа эрмитажных сокровищ, осуществленная в 1920-1930-е годы). А после этого Тарасюк предложил сразиться на настоящих шпагах. Э.И.Кох охотно согласился, и вдвоем они разыграли дуэль. Первым опомнился профессор Театрального института: он немедленно прекратил слишком уж азартное сражение. Он поставил спинками друг к другу два больших кожаных кресла и легким нажатием на эфес шпаги проколол их насквозь: «Ну, ладно, ты человек молодой, но я-то как позволил себя вовлечь в эту авантюру!». Действительно, от чуть-чуть смелого удара импровизированная дуэль могла кончиться если не смертью, то ранением одного из сражающихся.

Это стремление освоить оружие, историей которого он занимался, почувствовать его «в руках», знать особенности его применения было не просто чертой поведения Л.Тарасюка — оно было характерно для его творческого метода постижения истории.

Рассказывали (возможно, это одна из приписанных ему легенд), что соседи по коммунальной лестнице украли его любимого кота Мурзика. Тарасюк немедленно повесил на двери квартиры превосходный фотопортрет исчезнувшего кота: при нём несли почетный караул мальчишки, жившие по той же лестнице и почитавшие мушкетера, вывешен был и плакат, покрывавший позором презренных похитителей. Владелец Мурзика подал заявление в суд, и состоялось слушание по гражданскому делу. На суде истец выступил с обвинительной речью, в которой превозносил достоинства похищенного животного: «Мурзик превосходил своими умственными способностями своих похитителей: в частности, он прекрасно понимал команды хозяина на нескольких иностранных языках». Речь вызвала такое оживление, что судья пригрозил вывести публику из зала заседаний. Суд потребовал вернуть похищенную собственность… Этот шутейный процесс (если он происходил на самом деле) случился во второй половине 40-х годов, правда, как кажется, до начала «ленинградского» дела и борьбы с космополитизмом; вольность по тем временам странная, и хотя касалась она вещей бытовых и вполне невинных, но свидетельствовала о внутренней свободе Тарасюка. А кот Мурзик действительно остался в памяти Лёниных друзей прекрасно выдрессированным животным; он умел прыгать через палочку в честь гостей, а при имени отвратительной лекторши по марксизму-ленинизму приходил в неописуемую ярость.

Книгами из своей библиотеки (особенно ценной интересными французскими изданиями) он охотно делился с друзьями. Я помню, как он передал В.И.Райцесу несколько приложений из какого-то французского юмористического журнала; это были выпуски, посвященные разным историческим эпохам из истории Франции (что-то вроде «Всемирной истории» «Сатирикона»); там были «газеты» времен Каролингов, Столетней войны, религиозных войн во Франции XVI века. Одна из них была посвящена Генриху IV, которому приписывалось известное пожелание, чтобы у каждого француза в воскресенье была на столе курица. В газете была опубликована информация под заглавием: «Курица Генриха IV»; под ним шел обычный кулинарный рецепт: «Возьмите курицу…», без дальнейших пояснений, каким образом правитель обеспечит её появление на обеденном столе рядового француза.

В 1951 г. недоброжелатели устроили собрание, на котором клеймили студента Тарасюка за странное поведение и вредные идеологические высказывания; как мне рассказывала А.А. Иерусалимская, они с подругой, видя, чем может закончиться дело, сбежали из аудитории и нашли двоюродного брата Лени И.Шмуклера (он учился на другом курсе и на другом отделении), тоже фронтовика, и к тому же члена партии; тот немедленно явился на собрание и сумел отвести обвинения, сославшись на военное прошлое Лёни.

Университет Л.И.Тарасюк окончил в 1951 году. Обстановка в стране была тяжёлая. На какое-то время В.Ф.Гайдукевич устроил его на работу в археологической экспедиции в Крыму. А в 1952 г. Лёня получил работу в Эрмитаже. Вакансия освободилась обычным сталинским способом: хранителя отдела оружия и первого создателя экспозиции в послевоенном Эрмитаже М.Ф.Косинского в третий раз арестовали и выслали, а начатую им работу по восстановлению экспозиции необходимо было завершить. Лёню взяли на временную работу, а после устройства экспозиции зачислили в штат Эрмитажа. Думаю, что без покровительства дирекции дело не обошлось; по анкетным данным таких людей полагалось не принимать на службу, а изгонять. Но в послевоенные годы Эрмитажем заведовал академик Иосиф Абгарович Орбели, а после увольнения Орбели за космополитизм его место занял профессор М.И.Артамонов, заведующий кафедрой, где учился Тарасюк. Получил Тарасюк самую нищенскую из возможных зарплат (музейные работники принадлежали к самой необеспеченной категории интеллигенции), но зато оказался в своей стихии. Для научной работы на материале эрмитажных коллекций открывались самые заманчивые перспективы, и молодой сотрудник их превосходно использовал. В считанные годы он стал редкостным знатоком, и в 1958 г. был избран членом Туринской академии оружия. В 1959 году он опубликовал статью в «Journal of the Arms and Armour Society» об оружейной коллекции в Эрмитаже. Как заметил в своих воспоминаниях М.Ф.Косинский: «Поскольку в нашей стране нет соответствующего периодического издания, он несколько раз позволял себе посылать свои оружиеведческие работы для опубликования в журнале, издающемся в Лондоне. Ему официально, хотя и в форме дружеского предупреждения, посоветовали прекратить отправление статей за границу». Предупреждение не подействовало.

Поведение Л.И.Тарасюка в столь солидном государственном учреждении отдавало порой чудачеством, а то и просто мальчишеством, всегда вызывающим; одни относились к Лёне с веселым восхищением, другие — терпимо и снисходительно; были и такие, в ком его поведение вызывало глухую ненависть. То он мечтал лихо прокатиться по перилам одной из знаменитых эрмитажных лестниц — и осуществил это свое желание, избрав для этого Советскую лестницу (названную так не в честь государственного строя СССР, а сохранившую это наименование от Государственного Совета). То, будучи назначен в комиссию по похоронам одного сотрудника, продиктовал секретарю комиссии, доводившей его вопросами о похоронах, заявку на получение необходимого количества питьевого спирта для сохранения тела покойного и пустил ее по инстанциям; скандальное «требование» было обнаружено. Самым знаменитым оказалось появление рядом с Дирекцией траурного сообщения, в котором администрация и общественные организации с глубоким прискорбием извещали о внезапной кончине научного сотрудника Леонида Ильича Тарасюка; в траурной рамке была помещена и фотография безвременно почившего. Одна из сердобольных сотрудниц сразу же начала собирать деньги на венок и появилась с подписным листом в кабинете заместителя директора Эрмитажа по научной работе В.Ф.Левинсона-Лессинга, который был крайне удивлен, ибо не далее как нынешним утром беседовал с покойным. Куда большее впечатление ужаса и страха произвело явление воскресшего из мертвых на уборщицу, когда он вышел на лестницу из хранилища средневекового оружия. Много лет спустя Л.Тарасюк решительно отвергал авторство траурного объявления, говорил, что его сочинили его друзья из отдела реставрации, которые попросили у него для своей затеи фотографию — якобы для стенгазеты.

В мае 1958 г. в Эрмитаже торжественно праздновали 60-летие Матвея Александровича Гуковского. В знаменитом театре собрались не только коллеги и ученики исследователя итальянского Возрождения, но и студенты многих прежних (еще и довоенных) выпусков Исторического факультета университета, сохранившие с давних лет верную память о любимом преподавателе («нашем Моте»). Устроители соединили обычный «капустник» — в котором, правда, выступали актеры академических театров и учащиеся знаменитой петербургской балетной школы — и небольшую научную конференцию, посвященную этой дате. В ней выступило четыре участника, в том числе и Леонид Ильич Тарасюк. Его доклад был посвящен найденной им в эрмитажной коллекции небольшой пушке, принадлежавшей роду итальянских герцогов Гонзага. Орудие было поставлено в центре сцены, рядом с кафедрой, и после обычной атрибуции докладчик произвел холостой, но сильно прогремевший выстрел в честь юбиляра.

Все эти эпизоды привлекали к себе далеко не только дружественное внимание. Вскоре имя Леонида Тарасюка появилось во вполне серьезном «Деле», заведенном на него в ленинградском Большом доме (Литейный, 4).

Весть о неожиданном для всех аресте Л.Тарасюка в январе 1959 г. поразила многих. Всё-таки — «хрущевская оттепель». Люди легковерные (или желавшие быть таковыми), в том числе даже и некоторые близкие приятели Тарасюка, продолжали считать что «у нас зря не сажают». Самое поразительное было в том, что общество оставалось во власти этого «у нас» (разве что с добавлением: «сейчас») и через три года после доклада Хрущева «о культе личности».

Обвинения, выдвинутые против арестованного, были нелепыми (зато они странным образом оказались достоянием общественного мнения): говорили, что он был уличен в попытке побега в Израиль через Черное море; как выяснилось, в его записной книжке был упомянут какой-то тайник в пещерах горного Крыма. Тайник в Восточном Крыму действительно существовал. Братья Тарасюк и Шмуклер, зная о сталинских планах «решения еврейского вопроса» (им в руки попал совершенно секретный справочник «Евреи г. Москвы», подготовленный к предстоящему выселению евреев) решили не сдаваться. И запасли в Крыму приемник, медикаменты, консервы, кажется, было там и легкое оборонное оружие; впрочем, после того, как прямая угроза после смерти тирана миновала, они о тайнике забыли. Потом тайник нашли дети и сообщили властям…

Братья рассказали всё как есть, но именно эта правда и не устраивала следствие. Потом просочились слухи о том, что хранитель отдела оружия собирался стрелять во время всенародных праздников-демонстраций в находившихся перед Зимним дворцом на трибунах руководителей «партии-правительства» — очевидно, из мушкетов XVII века; но тут же выяснилось, что в праздничные дни хранилища Эрмитажа были наглухо закрыты, а допуск в дирекцию разрешался самому ограниченному кругу лиц. Сам Тарасюк упоминал позднее (в эмиграции) о хранившемся у него оружии (после «дела врачей» он считал необходимым защищаться от будущей депортации или от погромщиков), но это оружие сочли частью домашней коллекции, связанной с его специальностью.

На состоявшемся вскоре процессе подсудимый обвинялся в «антисоветской пропаганде» (статья Уголовного кодекса 58.10): были приведены, по доносу начальницы Тарасюка, его высказывания о наличии в СССР государственного антисемитизма, о том, что уровень жизни в США выше, чем в СССР. Когда Тарасюк сослался на аналогичные заявления об уровне жизни самого генсека КПСС, ему ответили, что т. Хрущев высказывал сходные мысли не с целью умалить преимущества советского строя — в отличие от обвиняемого.

Весной 1959 г. стало известно, что Коллегия Верховного суда СССР отменила приговор, ленинградцы ликовали и ждали появления Тарасюка на юбилейном вечере-концерте по случаю 25-летия восстановления Исторического факультета в Ленинградском университете. Но через несколько недель по протесту прокурора РСФСР приговор был утвержден Пленумом Верховного суда СССР. В советские времена оправдательный приговор по идеологическим статьям был невозможен. Двоюродный брат Л.Тарасюка И.Шмуклер был вызван в КГБ РСФСР из Запорожья, где он работал; он, как мог, защищал подсудимого; сам И.Шмуклер посадки избежал, но был исключен из партии; последние годы (до эмиграции в США) он работал на заводе.

Три года Л.Тарасюк провел сперва в Тайшете (в интервью Б.Езерской Тарасюк назвал этот лагерь «гиблым местом»), а потом в одном из мордовских лагерей. Николай Николаевич Покровский (попавший туда по делу московской студенческо-аспирантской группы, теперь академик Российской АН) рассказывал мне, а потом подробнее подтвердил в письме, что с Леонидом Тарасюком они «спали на соседних койках-вагонках. Он сохранял и там немало от своего «питерско-мушкетерского» образа — в горделивой манере говорить, в рассказах об оружии Эрмитажа. <…> Я начал в Мордовии учить итальянский, Зоя [жена Н.Н.Покровского] привезла мне на свидание учебник, и одно время мы с Леонидом что-то учили по нему». В конце срока оба они оказались месяца на три на «бесконвойке» — «на каменном карьере на берегу р. Цна, недалеко от Сасово, где в лагере была утренняя и вечерняя перекличка, работа под надзором пары-тройки конвойных и довольно свободное остальное время. Норму — 3 куба камня в день на человека — мало кто выполнял. Вплотную к карьеру лежало распаханное поле, мы стали находить на нём керамику, пряслица, бронзу, железо. Я собрал посылку этого подъемного материала и отправил ее в ГИМ, а Леонид другую — в Эрмитаж. <…> В каких-то Записках ГИМ материал был опубликован, и даже с упоминанием моего имени. О судьбе посылки Леонида в Эрмитаже ничего не знаю. Это была городецкая культура, самый северо-восточный ее ареал».

В лагере Тарасюк изучил итальянский язык (настолько, что позднее, после освобождения, смог заниматься техническими переводами и даже водить экскурсии по Эрмитажу), а еще до этого, в тюрьме он овладел немецким языком; как он позднее рассказывал в интервью, он начал им заниматься 17 июня 1959 г. — «в честь шестой годовщины восстания берлинских рабочих» (это выступление было названо в советских газетах 1953 г. неожиданным словом «волынки»). Французский он знал с детства, английским начал заниматься ещё во время войны.

Из лагеря Л.Тарасюк вышел в 1962 г. Прописаться в Ленинграде ему поначалу не разрешили. Но помог директор Эрмитажной библиотеки М.А.Гуковский, он был знаком с писателем Юрием Германом, который поговорил со своим другом генералом МВД Лукьяновым, и тот дал распоряжение прописать вчерашнего зека. Но этим дело не ограничилось: «органы» пытались сделать из Лёни Тарасюка стукача. Он прибегнул к одной из своих мистификаций: когда его послали на какой-то концерт, где должны были находиться сотрудники израильского посольства, он разговорился с соседями — оказалось, вовсе не с теми, на которых его «ориентировали», а с обычными советскими зрителями. Поняв, что имеют дело с «чокнутым», сотрудники КГБ от него отвязались, но эта история сказалась на его дальнейшей судьбе.

В те годы мне довелось побывать в квартире Л.Тарасюка на Невском пр., дом 100. Не помню причину, которая привела меня туда, но номер запомнил — это был дом, известный своим магазином антикварной книги. Из книг его библиотеки меня заинтересовало полное собрание сочинений Александра Дюма, на французском языке, в 40 томов. Но главной достопримечательностью было письмо, полученное автором от Президента Франции Шарля Де Голля — ответ на присланную Л.Тарасюком статью о хранящемся в Эрмитаже образце средневекового оружия, напечатанную в одном из французских журналов. Президент благодарил за подарок. Письмо было свернуто и хранилось в трубке и, вероятно, было передано через французское консульство в Ленинграде.

В отделе оружия его восстановили не сразу. Первое время он был без работы, потом заведующая Отделом Востока А.В.Банк смогла добиться для него должности хранителя коллекций восточного оружия, и только некоторое время спустя он был восстановлен в прежней должности.

В мае 1965 г. Л.Тарасюк защитил кандидатскую диссертацию на заседании Ученого Совета Исторического факультета. Тема его исследования — «Русское ручное огнестрельное оружие XVI-XVII веков: Воспламенительные механизмы, их эволюция и применение». Я был на этой защите. Первым официальным оппонентом был профессор, декан Исторического факультета Владимир Владимирович Мавродин (полагаю, что его усилиями и была организована эта защита бывшего — и столь недавнего — зэка), вторым — археолог, научный сотрудник Артиллерийского музея Анатолий Петрович Кирпичников. Оба они должным образом оценили серьезное исследование, далеко выходящее за пределы рядового «диссертационного» потока. Мне хорошо запомнилось выступление заведующего Кафедрой истории средних веков профессора Матвея Александровича Гуковского. Он говорил (привожу его выступление по памяти), что нынешние аспиранты, чуть заболеют гриппом, тут же требуют себе продления аспирантского срока, а Леонид Ильич провёл время в таких местах, каких в приличном месте и упоминать не надо, не бывал ни в какой аспирантуре и написал превосходную работу. Шли первые годы правления Брежнева, начиналось ползучее наступление сталинистов, и напоминать в публичном месте о «таких вещах» было, по меньшей мере, неудобно, тем более что речь шла не о «незаконных репрессиях» 30-х годов, а о делах нынешних. Но Матвея Александровича, проведшего в лагере с 1949 по 1955 год, эти соображения лакейского этикета не занимали.

В 1966 году в «Journal of the Arms and Armour Society» вышло продолжение статьи Л.Тарасюка об эрмитажной коллекции; задержка её публикации была вызвана неупомянутыми обстоятельствами его биографии.

Кстати, прежнее поведение Тарасюка не изменилось и после хрущевской «оттепели».

Вскоре после защиты М.А.Гуковский пригласил Л.И.Тарасюка преподавать на Кафедру истории Средних веков, разумеется, на условиях почасовой оплаты. Его лекции по истории средневекового оружия проходили в хранилище Эрмитажа, можно было только позавидовать тем студентам нескольких курсов, которым посчастливилось их слушать. Кафедра в те годы привлекала к чтению лекций более десятка внештатных преподавателей, научных сотрудников музеев и библиотек; спецкурс Л.Тарасюка был и на этом фоне явлением незаурядным.

Сразу же после возвращения из лагеря (когда Л.Тарасюку еще не нашлось места в Эрмитаже), М.А.Гуковский свёл его с режиссером Г.М.Козинцевым, ставившим в это время фильм «Гамлет» (вышел на экраны в 1964 г.; еще до посадки Леня был консультантом по оружию в фильме «Двенадцатая ночь» режиссера Я.Б.Фрида, появившемся в 1955 г.). В рабочей тетради Г.М.Козинцева 1963 г. сохранилась запись, сделанная во время съемок «Гамлета»: «Историк-консультант Л.Тарасюк, зайдя в павильон и взглянув на мятежников и солдат, в восторге воскликнул; «Как хорошо! Слушайте, а не назвать ли нам фильм «Bоенный быт XVI века»?» Захотелось заплакать». В фильме Л.Тарасюк снимался в роли офицера королевской гвардии и гордился похвалой Г.М.Козинцева: «У Леонида Ильича — ни одного фальшивого жеста». Позднее он участвовал и в подготовке оружейной части другого фильма Козинцева, «Король Лир» (1970). В 1968-1969 гг. он консультировал режиссера Г.А.Панфилова, вооружая французские и английские войска XV в. в посвященных Жанне Д’Арк разделах фильма «Начало» (вышел на экраны в 1970 г.). Старые университетские друзья, он и В.И.Райцес, автор известных работ о Жанне, совместно работали в команде режиссера. Обстановка во время съемок фильма была одновременно и очень серьезной, и весело-игровой. Как-то они, торопясь на встречу с режиссером, бежали по подземному переходу московского метро. Тарасюк опережал своего коллегу и закричал: «Владимир Ильич! Вы безнадежно отстали»; Райцес ответил: «Леонид Ильич! Не зарывайтесь! Полегче на поворотах!». Случай этот не привлек внимания блюстителей порядка, но зато имел продолжение в анекдоте. Я сам слышал в ленинградском автобусе, как эту историю рассказывал своему товарищу какой-то инженерного вида молодой человек; в его версии, разумеется, друзья были задержаны и предъявили в милиции свои паспорта.

Работа консультантом исторических фильмов означала для Л.Тарасюка не просто применение своих знаний в практике киноискусства, это был еще один способ вживания в историческую эпоху, своего рода исторический эксперимент, позволявший лучше понять военную историю.

Обвинение в сионизме, если и не было доказано во время суда над Л.Тарасюком в 1959 г., имело пророческую силу. Серьёзно заболела мать (полиартрит). О поездке за границу на лечение в те времена не могло быть и речи; вышедшие на свободу зэки навсегда оставались невыездными. Весной 1972 г. Л.Тарасюк был приглашен в дирекцию Эрмитажа. Ему вручили ордер и ключи от новой квартиры, которую он ожидал несколько лет. Леня в своем интервью назвал её роскошной (это была советская «распашонка» из трех небольших комнат; прежде там жил народный артист СССР певец Е.Е.Нестеренко, уехавший в Москву). Проносив этот драгоценный документ и ключи в кармане несколько часов, он явился к Б.Б.Пиотровскому и сообщил, что от квартиры отказывается в связи с подачей документов на выезд в Израиль. В результате, как писал в воспоминаниях М.Ф.Косинский (которому после возвращения из ссылки так и не дали возможности вернуться к любимым занятиям), «наша страна, и в частности Эрмитаж, потеряла еще одного оружиеведа. Очень способного, нужно добавить».

Перед этим Лёня опубликовал буклет к выставке: «Детское и миниатюрное оружие ХV — ХIХ в.». Л., изд-во Гос. Эрмитажа, 1971, а вскоре вышла и фундаментальная книга Л.И.Тарасюка: «Старинное огнестрельное оружие в собрании Эрмитажа. Европа и северная Америка. Альбом». Ленинград: издательство «Искусство», Ленинградское отделение, 1971. Книга была напечатана тиражом в 20000 экземпляров и поступила в продажу. В предисловии к книге (включающей 541 иллюстрацию) автор подробно рассказывал о создании эрмитажного собрания, возникшего из личной коллекции великого князя Николая Павловича (позднее императора Николая I), о включении в её состав русского оружия (из вооружения крепостей Троице-Сергиева и Кирилло-Белозерского монастырей), трофейного оружия, полученного во время русско-персидской и русско-турецкой войн, из частных собраний А.Орловского, князя Потоцкого и других коллекционеров. Особо он отмечал заслуги своих предшественников: Ф.Жиля, назначенного заведующим Царскосельским Арсеналом с 1844 г. (до его смерти в 1863 году) и Э.Э.Ленца, ведавшего коллекцией после помещения её в Эрмитаж, с 1899 по 1918 гг., об издании им каталога и альбома, включавшего около 200 фотографий. Новый каталог Л.Тарасюка содержал уточненные атрибуции, имена мастеров и владельцев оружия, знакомил читателей с новыми поступлениями в собрание Эрмитажа. После подачи автором заявления на выезд из СССР книгу должны были изъять из обращения и пустить «под нож», но тираж разошёлся мгновенно.

Началось время «отказа». Памятным моментом этого периода осталась отмеченная в августе 1972 г. 400-летняя годовщина Варфоломеевской ночи, когда в доме коллеги и друга Л.Тарасюка В.И.Райцеса собрались в компании Мушкетера его ученики и друзья Л.П.Лисненко, Ю.П.Малинин, И.Х.Черняк. «Отказ» продлился более 10 месяцев. В январе 1973 г. Л.И.Тарасюк с семьей выехал в Израиль.

И тут произошел случай, по советским меркам вполне «легендарный». Через несколько недель после отъезда Тарасюка из СССР (когда даже переписка с эмигрантами была крайне затруднена) я позвонил своему другу В.И.Райцесу и сообщил, что недавно по радио услышал рассказ о Лёне Тарасюке. Он среагировал совершенно естественным образом: «По Би-Би-Си или по «Голосу Америки»?» — «Да нет, по Ленинградскому». И действительно, в одной из воскресных детских передач состоялось чтение рассказа (имя автора я не выяснил, оно было названо до начала передачи) о Лёне Тарасюке (в 1941 г. ему было 16 лет), по прозвищу Д’Артаньян, который собрал вокруг себя ребят помладше для борьбы с немецкими зажигательными бомбами, град которых был обрушен в это время на город, о том, как они организовали свой мушкетерский отряд и дежурили по ночам на крышах. Очевидно, рассказ был написан достаточно давно. Редакция долго продержала сюжет и выпустила в эфир, ничего не зная об отъезде его героя за границу (а, может быть, и зная, но рассчитывая на то, что начальство не сообразит).

Эмигрант нашел себе работу в Музее подводной археологии в Хайфе. К сожалению, вскоре после репатриации у Л.Тарасюка обнаружили серьёзное глазное заболевание — отслоение сетчатки. Надежды на израильских врачей себя не оправдали, и в ноябре 1975 г. он уехал в США; там ему помогли восстановить зрение.

В 1975 году Тарасюк был принят в штат музея Метрополитен (кажется, какое-то время он работал там по гранту) и стал ведать лучшей в США коллекцией средневекового оружия. А уже в следующем 1976 году в Нью-Йорке вышла в свет книга бывшей «первой леди» США Жаклин Онассис (Кеннеди) «In the Russian Style. With the cooperation of the Metropolitan Museum of Art» — альбом по истории русского придворного костюма, стилизованного под народный. В большом списке благодарностей (Acknowledgements), предваряющем книгу, на первом месте (не по алфавиту!) значился Dr. Leonid Tarassuk.

С Эрмитажем Л.Тарасюк переписывался. Учитывая цензуру, он использовал для корреспонденции открытки. Так как письма в Эрмитаже обычно выкладывались на подоконник при служебном входе, то содержание письма становилось известным всем желающим. Однажды, узнав, что новый хранитель эрмитажного оружия, человек в этой области достаточно невежественный, решил порушить принятый Тарасюком порядок хранения и экспозиции, он написал ему грозное письмо и предупредил, что если новый хранитель не откажется от своего намерения, то он поставит об этом в известность международные конгрессы оружейников и специалистов в музеях мира. Новоявленному разрушителю коллекции пришлось отказаться от своего, губительного для эрмитажного собрания, предприятия.

В первые же годы работы в США Л.Тарасюк избирается членом нескольких академий оружия, Национальной организации стрелков и других научных и профессиональных организаций. В 1980 г. в еженедельнике «Новый американец» (№ 19, 17-22 июня) была опубликована беседа с ним Марка Сермана «Искусствовед со шпагой», в 1982 г. вышла книга Б.Езерской «Мастера», содержащая интервью Л.Тарасюка (Нью-Йорк, изд-во «Эрмитаж»).

В Музее Метрополитен Л.Тарасюк был в 1986 г. назначен на должность старшего научного сотрудника. Он много сделал для организации музейной экспозиции, устраивал выставки средневекового оружия в других музеях США. Занимался он в США и общественной деятельностью: выступал в университетах с лекциями, писал статьи о положении культуры в СССР, о причинах и характере «третьей волны» эмиграции. В 1990 г. он поехал во Францию, намереваясь посетить коллекции оружия в местных музеях. Во время этой (или другой из его заграничных поездок) Л.Тарасюк, по рассказам знавших его, посетил город, где родился и похоронен исторический Д’Артаньян и положил цветы на его могилу. Это не совсем точная информация: знаменитый мушкетер погиб во время сражения при штурме Маастрихта, в Голландии, там же был и погребен. Скорее всего петербургский Д’Aртаньян посетил замок Кастельмор, где родился его герой, либо поклонился статуе мушкетера в комплексе памятника Александру Дюма на площади Малерб в Париже.

11 сентября 1990 г., неподалеку от г. Кемпер (Quimper) в Бретани, на северо-западной оконечности Франции машина, в которой находились Леонид Тарасюк, его жена Нина Ростовцева и Андрей Прийменко, сын многолетней сотрудницы Эрмитажа Ноэми Соломоновны Прийменко и жившего в Париже Валерия Стефановича Прийменко, попала в автомобильную катастрофу. Погибли все.

Некролог был опубликован в газете «Нью-Йорк Таймс» 18 сентября 1990 г.

большим интересом прочитал опубликованный в «Вестнике» № 2 (339) очерк Валентина Рабиновича-Рича «Легендарный Тарасюк». В свое время и мне пришлось ознакомиться с рассказом писателя М.Веллера в сборнике «Легенды Невского проспекта», изобилующим не просто ошибками, но очевидными искажениями фактов, бросающими тень на человека, чья память до сих пор живет в сердцах всех, кто знал его во время учебы на Историческом факультете Ленинградского университета, во время его работы в Эрмитаже, его друзей, учеников и коллег, кто многое знал и слышал о нем после его отъезда в Израиль (потом — в США). Автор статьи В.Рабинович-Рич опровергает некоторые из этих неизвестно откуда взявшихся выдумок, в частности, о годе рождения Леонида Ильича Тарасюка (а, стало быть, и о его участии в войне) и о том, что он вынужден был при отъезде из СССР придумывать себе «еврейскую» национальность.

Кстати, прежнее поведение Тарасюка не изменилось и после хрущевской «оттепели».

Некролог был опубликован в газете «Нью-Йорк Таймс» 18 сентября 1990 г.

*В уточнении некоторых фактов при написании этого очерка мне помогли Я.Л.Бутовский, Ю.Г.Ефимов, А.А.Иерусалимская, Н.И.Николаев, И.Х.Черняк (Санкт-Петербург), В.Б.Ковалевская (Москва), Н.Н.Покровский (Новосибирск), автор беседы с Л.Тарасюком, опубликованной в еженедельнике «Новый американец» в 1980 г. М.И.Серман и И.Хива-Гиттельсон (Нью-Йорк) — всем им выражаю мою глубокую признательность. Мною были использованы: интервью Б.Езерской в книге «Мастера» (Нью-Йорк, 1982), воспоминания М.Ф.Косинского «Первая половина века» (Париж, 1995) и статья В.Рабиновича-Рича (Торонто) «Легендарный Тарасюк» в журнале «Вестник» № 2, 21 января 2004 г. (Балтимор, США).