Алан Гуггенбюль

ЗЛОВЕЩЕЕ ОЧАРОВАНИЕ НАСИЛИЯ

К оглавлению

Предисловие к русскому изданию

«Депутат от баскской общины погиб от взрыва бомбы, подложенной в его машину». «Во время ограбления два молодчика убили трех посетителей» (Дулликон, Швейцария). «Солдаты Ирландской Республиканской армии подвергли пыткам и казнили мужчину!»… На страницах газет и в телевизионных новостях мы постоянно сталкиваемся с сообщениями подобного рода. К сожалению, ни одно общество не свободно от таких явлений, как убийство, избиение и разрушение. Насилие имеет место в масштабах целых государств: чудовищный геноцид Тутси в Руанде, систематическое умерщвление трех миллионов евреев в фашистской Германии, депортации эпохи сталинизма, массовые убийства армян турками и ужасы чеченской войны. Наряду с этим насилие вторгается в рамки повседневной жизни. Наше непосредственное окружение полно красноречивых свидетельств его присутствия: омерзительная драка с летальным исходом на автозаправочной станции, убийство из ревности или ограбление, совершенное двумя албанцами на улице Цюриха. Насилие пугает, устрашает, повергает в смятение и возмущает. Нам всем хочется жить в мире с другими людьми. Мы надеемся прийти к этой цели, выслушав конфликтующие стороны. На словах все без исключения: политики; мужья, избивающие своих жен; солдаты[1]; жены, убившие своих мужей; разбойники, насильники и даже террористы – искренне против насилия[2]. Все они утверждают, что предпочитают решать любой конфликт мирным путем и прибегают к насилию только в крайних случаях, когда у них не остается иного выхода, кроме применения грубой физической силы, кулачной расправы, выстрела из пистолета или использования бейсбольной биты: «Этот полицейский во всем виноват сам! И как это угораздило этого придурка загородить мне выход!» – уверяет мужчина, совершивший попытку ограбления банка в маленьком американском городке Спрингфилде и застреливший охранника. Самое удивительное, что он не производит впечатления человека, пытающегося ввести других в заблуждение. Он искренне верит в то, что говорит. На словах большинство людей против применения насилия и не выносят разрушения. В культурах древности положение было иным. На заре человеческой цивилизации насильственные акты, по-видимому, обоготворялись[3]. Мы мечтаем о золотом веке, хотим помешать эскалации противостояния в Аргунском ущелье или действиям мафиозных групп, направленным на то, чтобы запугать несговорчивых противников. Однако дело обстоит в полном соответствии с поговоркой о благих намерениях, которыми устлана дорога в ад: все наши попытки воплотить эти намерения в жизнь терпят неудачу. Расхождение между словами и делами проявляется со всей остротой. В большинстве случаев факт подмены просто ускользает от нашего внимания, так как нам представляется, что нас вынуждает прибегнуть к насилию другая сторона – конкурирующая партия, врач или вызывающее поведение партнера. Все наши действия продиктованы необходимостью самообороны и являются вынужденными. Виновен всегда кто-нибудь другой. Ответственность несут дискриминационная политика, коррумпированное общество или засилье эмигрантов иной национальности.

Как и в моей следующей книге на ту же тему «Смотреть в глаза демону»[4], речь здесь пойдет о насилии среди детей и подростков. Что толкает детей на проявление насилия? Разве дети не должны вести себя мирно? Подрастающее поколение олицетворяет нашу надежду на лучшее будущее. Зловеще раскручивающаяся спираль насилия не должна касаться детей, их мира. Откуда же тогда берется насилие среди детей и подростков на территории школы? Разве детство и школа не должны оставаться заповедными зонами, куда запрещен вход мрачному демону насилия? Кто виноват как в явных, так и завуалированных проявлениях агрессии в детской среде: общество, система воспитания или родители?.. Данная книга написана в ином ключе. Вместо бесконечных сетований по поводу эскалации насилия, огрубления нравов и продажности общества автор сосредоточивает свое внимание на глубинно-психологическом значении феномена насилия. В книге показано, что насилие, на словах отвергаемое как детьми, так и взрослыми, одновременно имеет черты неизъяснимого очарования, могучей привлекательности. Прекраснодушные заявления не способны помешать школьным конфликтам. Потребность в насилии исходит из глубочайших недр нашей души, является антропологической константой. Для того чтобы избавить нашу культуру от столь ощутимого привкуса насилия и перейти к более цивилизованным формам решения конфликтных ситуаций, необходимо со всей серьезностью отнестись к тому непреложному факту, что насилие как таковое наделено зловещей магнетической силой. Без ясного осознания неизбежного присутствия насилия в умах и сердцах подрастающего поколения эффективное противодействие его эскалации невозможно. Насилие – не только постоянная тема периодических изданий, обращенных к взрослому населению, но и предмет, непосредственно касающийся мира детей и подростков. Речь идет и о возмутительной перестрелке в Литтлтоне штата Колорадо, и о многих тысячах случаев, ежедневно происходящих в школах и при любых контактах между детьми. Мне как президенту Института по оказанию помощи в разрешении конфликтных ситуаций по долгу службы приходится ежедневно сталкиваться с фактами, повергающими в глубокую печаль: избиение учителя подростками с помощью бейсбольных бит, изнасилование школьницы ее одноклассниками в помещении класса или намеренное унижение ученицы. Как это ни прискорбно, мир, в котором живут наши дети, не является безоблачным; им, как и взрослым, приходится постоянно сталкиваться с такой теневой стороной человеческой природы, как насилие.

Книга, предлагаемая вниманию читателя, посвящена описанию различных аспектов проявления демона насилия среди детей и подростков. Наряду с этим речь пойдет о том, что может быть сделано для преодоления насилия в пределах школы заинтересованными сторонами: родителями, учителями и администрацией. Очарование, исходящее от насилия, слишком велико, чтобы от него можно было избавиться путем простого запрета. Гораздо предпочтительнее другой путь: необходимо помочь подросткам найти более цивилизованные формы выражения всей той энергии и буйства фантазии, которые связываются в их сознании с феноменом насилия и для которых насилие служит каналом, позволяющим им проявиться вовне. Нам надо помочь детям научиться проводить грань между насилием чисто негативного свойства, деструктивным по сути и отвратительным в своих проявлениях, и насилием, допустимым и даже в определенной степени необходимым, связанным с умением постоять за себя, с удалью и т. п. Насилие является формой эскалации агрессивного выяснения взаимоотношений сторон. Мир, достигший полной гармонии, – недостижимая утопия, однако, возможно, нам удастся научить детей и подростков выяснению взаимных отношений без нанесения серьезных увечий; их споры, борьба и перебранки не должны переходить в мордобитие. Необходимо перенаправить энергию агрессивных импульсов в русло более приемлемых, с точки зрения базисных культурных ценностей, форм агрессии. Необходимо развить альтернативные формы преодоления агрессии. Применительно к школе это означает, что детям надо помочь выработать ритуалы сдерживания агрессии, ставящие ей определенные рамки и не позволяющие ей переходить грань допустимого во время споров, единоборства или озорства. Пафос защищаемого нами тезиса – в гипотетической возможности достижения положения, при котором борьба за власть будет происходить без применения пуль, а идеологические диспуты будут вестись без использования ракет.

Возможность познакомить русскоязычного читателя с моими идеями и поделиться с ним своим опытом – большая радость для меня. Надеюсь, что чтение этой книги вызовет у читателя собственные мысли в связи с этой трудной темой, а также даст ему материал, который, возможно, найдет применение в его собственной деятельности на поприще педагогики или в личном плане.

В заключение я хочу выразить благодарность переводчику Никите Скородуму и моему коллеге и другу Валерию Зеленскому, взявшему на себя труд отредактировать рукопись, а также издательству «Когито-Центр» за благожелательный интерес, проявленный к данной работе, и усилия по изданию книги.

Давос, 28 февраля 2000 года

Вступление. Насилие – факт нашего бытия

«Мы должны воспитать нового человека. Возможно, это звучит слишком самонадеянно, слишком гордо, однако тем не менее является приметой и реальностью нашего времени, столь отличного от предшествовавших исторических эпох»[5]. Разделяем ли мы сегодня оптимизм профессора, окрыленного волной энтузиазма 60-х годов? Куда пропал лозунг «Занимайтесь любовью, а не войной», выдвинутый авангардом тогдашней молодежи? Я еще припоминаю, с каким остервенением учитель срывал с двери класса наклейку с этим лозунгом, прилепленную на нее одним из учеников. Похоже, что спустя четверть века все до неузнаваемости изменилось. Сегодняшние учителя могут только мечтать о том, чтобы лозунги «Flower Power» (власть цветов) совпали с умонастроениями их учеников. Однако кто сегодня серьезно верит в возможность победы любви над насилием?

Есть родители, которые стремятся перепоручить детям часть домашних обязанностей, другие отказываются от этого метода воспитания из опасения, что само выдвижение каких-либо требований означает использование власти и насилия. Третьи в стремлении придерживаться исключительно проверенных ценностей сосредоточивают все внимание на воспитании у своих детей светских манер и на обучении их правилам хорошего тона. Удивительно, до какой степени эти родители заботятся о создании гармоничных отношений внутри семьи вплоть до самых мелочей. Тем печальнее видеть, как быстро дети в ходе взаимного общения совершенно спонтанно переходят к силовому решению конфликтов наперекор целям воспитания, которые мы себе ставим, а именно достижения возможности разрешать конфликты мирным путем.

А что же школа? Немало учителей стремятся модернизировать процесс обучения, ищут новые формы подачи материала, пытаются создать непринужденную атмосферу на уроке, вовлечь учеников в творческий процесс, развить у них самостоятельное мышление, однако при столкновении с суровой реальностью на уровне класса, например провокаций отдельных учеников, они вынуждены отказаться от формы преподавания, основанной на принципах солидарности и диалога, и вернуться к авторитарному стилю поведения, который сами в глубине души не одобряют.

Проблемы межкультурного общения разрешаются в местах, где учащиеся находятся во время перемены (а зачастую не только там), и осуществляется это силовыми методами как на вербальном уровне, так и с применением рук, увы, почти вне каких-либо культурных рамок.

Насилие есть средство подавления соперника. И все же почему применяющий силу не оставляет противника в покое и после того, как тот потерпел явное поражение? Чем объясняется подобный садизм? Это извечный феномен или примета нового времени, зеркало постмодернистского брожения умов?

Примеры беспричинной жестокости современной молодежи, выразившиеся в ряде убийств, совершенных за последнее время, кажутся утрированным выражением подобной тенденции, когда молодежь ищет в агрессии выход нерастраченной энергии.

На сухом научном языке агрессия именуется «целенаправленным распределением травмогенных раздражений»[6]. Однако мы имеем дело с колоссальным разбросом мнений, как только ставится вопрос, является ли агрессия изначально позитивной силой, обеспечивающей необходимую целеустремленность в решении задач, поставленных жизнью, или же она может рассматриваться как однозначно деструктивный потенциал человеческой деятельности и должна подвергаться регулированию с помощью внешних педагогических приемов и самовоспитания, т. е. постоянно переключаться в безопасное для окружающих русло. Какова природа насилия? Надо ли возводить насилие к врожденному инстинкту, или оно является побочным следствием процессов, вышедших из-под контроля?

Фрейд в ходе исследований подверг пересмотру свою изначальную концепцию либидо, единственной движущей силой которого он считал Эрос, и дополнил эту концепцию включением так называемого влечения к смерти, в основе которого заложена идея изначально деструктивного потенциала агрессивной энергии. В это время он был глубоко потрясен событиями Первой Мировой войны, смертью своей дочери и далеко не в последнюю очередь характером протекания собственной раковой болезни. Немало теоретиков отнеслось к выдвинутому им постулату влечения к смерти резко негативно. По их мнению, нет оснований судить о насилии как о чем-то изначально присущем человеческому поведению. Агрессия – это реакция на фрустрацию. Таким образом, агрессии можно избежать, во-первых, путем устранения по возможности фрустрации, а во-вторых, путем применения «громоотводов», способных перевести агрессию в более безопасное русло. Спросим себя, насколько данная гипотеза способна дать удовлетворительное истолкование проблемы насилия применительно к ряду ситуаций, с которыми мы вынуждены сталкиваться на практике.

Имя, которое мы хотели бы назвать в данной связи, – Конрад Лоренц. Согласно его мнению, агрессия является не реакцией на внешние воздействия, а настоящим инстинктом, уже в животном царстве служащим целям самосохранения[7]. У людей данный инстинкт получил чрезмерное развитие, выбился из колеи, приобрел гротескные формы. По мнению Лоренца, в настоящее время возможностей перевода проявлений бессознательной (инстинктивной) агрессивности в социально безвредное русло не существует.

Какими же, однако, могли бы выглядеть подобные возможности абреакции[8]? Задав этот вопрос, мы вступаем в область злополучной дискуссии на тему о характере участия болельщика в футбольном матче, на котором он присутствует в качестве зрителя: что происходит с последним: он заражается агрессией или сбрасывает ее?

То же самое можно спросить о наблюдении и восприятии сцен насилия, врывающихся в атмосферу домашнего уюта с экрана телевизоров или видеомагнитофонов: чем является подобное действие – относительно безобидным сбросом инстинктивных побуждений или подзарядкой, ищущей разрешения в асоциальных поступках? Подростки, регулярно проглатывающие порции продукции видеофильмов «ужасов», пригласили меня посмотреть с ними вместе эти фильмы, чтобы я наконец понял полную безобидность этого рода видеопродукции: все это только серия трюков, не имеющих никакого отношения к реальной действительности. Только патологическая неспособность взрослых проводить различие между воображаемым и действительным становится причиной их беспокойства.

Так называемые высокохудожественные проблемные фильмы, поставленные лучшими режиссерами, которые мы смотрим с удовольствием, по сравнению с этими неуклюжими инсценировками оставляют в душе гораздо более глубокий след.

В настоящее время уже немало клубов, в которых молодежь занята самостоятельным изготовлением видеопродукции, изображающей насилие, ее привлекает даруемая техникой возможность перейти от пассивного созерцания к активному воссозданию деструктивного начала. И напротив, другая часть молодежи предпочитает переживать увиденные сцены насилия в самой жизни, проецируя образы персонажей, подвергшихся издевательствам, на личность учителя или шефа, которые их не устраивают по тем или иным причинам.

Еще одна категория детей, в основном девочки, вообще не выносит изображения сцен насилия: при этом, как правило, они закрывают глаза, что не мешает им оставаться перед экраном телевизора, чтобы вновь и вновь пощекотать себе нервы леденящим чувством страха.

К числу тех, кто наиболее пристально изучал тему деструктивности человеческого поведения, относится Эрих Фромм[9]. Ему принадлежит разделение агрессивности на позитивную, поставленную на службу витальным интересам вида и негативную, обязанную своим возникновением стремлению к удовлетворению влечения к жестокости самой по себе. Инстинктивное управление человеческим поведением, ведающее агрессивным потенциалом, который служит жизненным целям, в ходе филогенеза постепенно сходит на нет и передается функциям мозга, которые оказываются не в состоянии компенсировать образовавшийся вакуум власти и не справляются со своей задачей. Возникающая в итоге проблема затрагивает самые основы существования рода человеческого, он не в состоянии от нее отмахнуться и вынужден иметь с ней дело до тех пор, пока, возможно, в один прекрасный день не сумеет от нее избавиться, научившись находить «новые формы своего отношения с миром». Если бы наши отношения с миром были безоблачными, тема насилия устранилась бы сама собой. Если бы…

Дополнительным стимулом к возникновению агрессии и насилия служат любые отношения, в которых попирается человеческое достоинство и ущемляется человеческая свобода, любые проявления подавления инакомыслия и нетерпимости. В каждом из нас все еще достаточно живы стремление бить лежачего, преклонение перед грубой силой, презрение ко всему слабому, нежному и нуждающемуся в опеке для своего роста, ксенофобия и боязнь новизны.

Однако в данной книге речь идет не об очередной попытке разрешения фундаментальных вопросов, связанных с этиологией и преодолением насилия. Эта книга посвящена рассмотрению феноменологии и методов преодоления насилия в подростковой среде как психолого-педагогической задачи с прагматической целью. Аллан Гуггенбюль воспринимает насилие как данность, хотя он и не исключает, что в отдаленной перспективе возможен мир, свободный от насилия. До настоящего времени еще ни одной религии, этической системе или идеологической доктрине не удалось справиться с насилием. Все как раз наоборот. Констатация данного факта не имеет ничего общего с призывом к смирению перед неизбежным, однако дает почувствовать всю серьезность проблемы, связанной с негативным аспектом агрессивности. Чувство растерянности перед лицом всеобщей агрессии неизбежно приводит к тому, что насилие рассматривается в качестве неотъемлемой компоненты человеческого существования, которую нельзя назвать досадной заплаткой на безупречной в остальном картине. Однако, даже не питая никаких иллюзий относительно психической природы человека, можно и должно найти в себе силы для активного участия в деле разрешения и даже недопущения конфликтных сценариев, а также в трезвом осознании достаточно достоверного существования антропологических констант как залога достижения благочестивого желания всеобщего мира.

Мартин Кунц

* * *

«К., 29 сентября 195…». Уличное хулиганство. Вчера утром в К. внезапно по неизвестным причинам собралась толпа хулиганов, которая начала дебоширить. Толпа все увеличивалась. Хулиганы стали приставать к прохожим, разбили стоящую поблизости машину, перевернули другую, остановили движение транспорта и забросали прибывших полицейских булыжниками и палками. Пришлось срочно вызвать подкрепление, арестовать наиболее злостных возмутителей спокойствия; толпу удалось разогнать только с помощью водометов. Ведутся поиски зачинщиков беспорядков, однако судя по всему этот неприглядный инцидент произошел совершенно спонтанно.

«Ф, 29 сентября 195…» Пятилетний убийца. В пригороде Р. среди играющих детей пятилетнего возраста возникла ссора. Один из них вытащил нож и заколол им своего приятеля Курта Б., сына эмигранта. Отец убитого работал в той же фирме, что и отец убийцы.

Когда заходит речь о случаях подобного рода, всегда находятся люди, которые склонны занижать их значение. По их мнению, газеты сообщают об исключениях, отклонениях от нормы, от которых не свободна ни одна эпоха. Было бы заблуждением считать, что сегодняшняя молодежь хуже молодежи предыдущих поколений.

Согласно статистическим данным, среди молодежи растет преступность, в особенности в американских мегаполисах. Она возрастает и в Европе. Находятся люди, несогласные с этим и приводящие противоположные данные статистики. Они указывают, что в прежние времена не велся учет детской и юношеской преступности. Приводятся факты с целью доказать, что поведение подростков в прошлом было не лучше нынешнего.

Так, например, в сельской местности имели место так называемые подростковые войны. Мальчики в возрасте от 12 до 16 лет объединялись в группу, объявляли войну группе ребят из другой деревни. Вооружившись палками, булыжниками, луками и стрелами, а порой даже маленькими самодельными пушками (ибо орудийная канонада придавала войне более вид настоящего боя) подростки сходились где-нибудь на окраине села в глухом лесу, где они могли без помехи со стороны взрослых дать волю своему воинственному духу (еsprit combatif по Пиаже). Участники побоища награждали друг друга шишками, ранами, разбитыми носами и синяками, а кому-то удовольствие померяться силами стоило глаза. Понятно, что когда о подобных столкновениях становилось известно, в дело вмешивались соответствующие инстанции: школьная администрация, учителя и лесничие. Эти войны подвергались строгому запрету под угрозой наказания, местность прочесывали патрули, прибегавшие к силе в случае отказа подростков подчиниться, и в итоге эти аномальные явления пресекались.

Плачевную известность получили и подвиги неких «ночных шалопаев». Так называли подростков из числа учащихся вечерних школ, курсов повышения квалификации и ремесленных училищ. После работы и занятий они собирались вместе, чтобы подурачиться и осуществить какую-нибудь проделку, отнюдь не всегда безобидную, и таким образом дать выход своим инстинктам разрушения. Вот одна из их шуток: подростки разобрали стоящую у крестьянского дома телегу, приставили к дому лестницу и по ней бесшумно втащили на крышу все составные части телеги, для чего им пришлось изрядно попотеть, затем телега была вновь собрана и установлена на коньке крыши. С наступлением утра взору сельских жителей предстало невиданное зрелище, вызвавшее у одних злорадный смех, а у других понятное негодование. Ряд других свидетельств их «подвигов»: кухонные двери, снятые с петель и прикрепленные веревками или цепями к верхушке вишни; снятая с петель садовая калитка, брошенная затем в ручей; семена сорняков, посаженные в свежеразрыхленную клумбу – крестьянка обнаружила проделку ночных хулиганов только тогда, когда показались первые всходы; отвинченные или даже оторванные крепления у новенькой садовой ограды и т. д. Однако, как правило, люди только посмеивались надо всем этим и не принимали таких проказ всерьез, вспоминая свои аналогичные проделки в том же возрасте. Если причиненный ущерб был значителен, сообщали местному лесничему: он находил виновников, и родители последних сообща улаживали дело, т. е. собирали деньги и возмещали причиненный ущерб, после чего инцидент считался исчерпанным.

Худшего свойства были проделки более старших парней, от 18 до 22 лет, субботними вечерами уходящих на «круг». Они собирались вместе и отправлялись в соседнее село, где в питейном заведении устраивались танцы, и начинали задирать присутствующую молодежь, поначалу словами, оскорбительными замечаниями, а затем переходили к действиям.

Они вырывали ножки стульев и использовали их как оружие, разбивали лампы, в результате начиналась всеобщая драка, в которой зачастую друзей и врагов уже не различали и в которой хозяин заведения, не оставшийся в стороне, и другие взрослые получали свою долю. Нередко тот или иной участник такой баталии попадал в госпиталь. Когда мать одного из пострадавших спросили, где теперь ее Яков, – она с улыбкой заявила: его немножко задели, так что он лежит в госпитале, однако он многим успел здорово «вмазать». В ее голосе звучала явная гордость за юного «героя», и ее восхищение разделяли сельские красотки. Порой становилось известно, что гулящие парни в очередной раз подстерегли где-то зазевавшуюся девушку и, раздев ее догола, оставили в таком виде ночью в поле[10].

Глава 1. Формы проявления насилия в школе

Явные и латентные формы насилия

Насилие среди детей и подростков – тема, которая не может не волновать. Узнав о страданиях 9-летней школьницы, которая потеряла сон, потому что терпит побои во время перемен, мы испытываем печаль или ярость. Школа должна быть местом, где дети растут и развиваются, а не местом для проявления негативных сторон человеческой природы. К сожалению, опыт свидетельствует об обратном. Школа, классная аудитория не застрахованы от проявлений агрессии и насилия, прорывающихся во время уроков, на переменах или по дороге в школу, а зачастую и полностью подчиняющих себе распорядок дня ребенка. Эта малоприятная сторона человеческой сущности обнаруживается у людей всех возрастов, и детство не составляет здесь исключения.

Однако сравнение форм проявления насилия в различных школах приводит к выводу об отсутствии одного «почерка», одного знаменателя, типа. Проблема варьируется от школы к школе, обладает специфическими особенностями, характерными для данного класса или квартала. Насилие предстает в бесчисленном множестве вариантов. Мы вынуждены изыскивать методы его укрощения в соответствии с формой или личиной, в которой оно себя обнаруживает. Формы проявления детского насилия всегда имеют отпечаток той или иной школы, той или иной группы детей и подростков, той или иной среды.

Быстрее всего взрослые реагируют на явные проявления агрессии. Под этим подразумеваются случаи детского садизма, когда дети мучают своих сверстников или совершают поступки, выходящие за рамки обычных шалостей и пугающие своей жестокостью и отсутствием сдерживающего начала.

В одном из 5-х классов начальной школы постоянным издевательствам подвергалась страдающая ожирением и близорукостью девочка. Во время перемены или по дороге в школу несколько мальчиков, подбадриваемых одноклассниками, окружали девочку – почти инвалида – и, вырвав у нее очки, растаптывали их ногами, чтобы затем сообща насладиться зрелищем ее всхлипываний и беспомощных попыток найти дорогу. Слабость зрения этой девочки стала поводом для издевательств с их стороны.

Явные проявления насилия могут быть направлены не только против отдельных лиц, вызывающих к себе повышенный интерес окружающих, но и целой группы. В одной из школ Цюриха возникла мода на «бросание карликов». Во время перемен ученики 5-х и 6-х классов ловили 7– и 8-летних первоклассников, выстраивались в линейку перед полем и устраивали соревнование: победителем считался тот, кому удавалось дальше всех забросить в поле малолеток – мальчика или девочку. Другой пример насилия одной возрастной группы над другой, осуществляемого в форме террора, скрытого от глаз взрослого, имел место в одной из школ Берна. Напротив здания школы находился магазин, торгующий аудио– и видеопродукцией. Его директор обратился к администрации школы с жалобой на участившиеся кражи дисков, в которых он обвинял учеников школы. Он утверждал, что большинство ворующих кассеты и диски – дети младшего школьного возраста. Преподавательницы начальных классов отказывались этому верить и возмущенно отвергали самую мысль о чем-то подобном, им казалось невероятным, чтобы ученики 1-го и 2-го классов могли быть замешаны в воровстве. Все это казалось им явным недоразумением, и они отвергали все упреки. Однако после того, как в результате подключения специалистов по критическим ситуациям было проведено расследование и соответствующая работа с самими учащимися, выяснилось, что младшие школьники оказались жертвами террора со стороны группы мальчиков 6-го класса. Эти «деды» приказывали малышам таскать для них диски под угрозой применения физической силы. Боязнь учеников младших классов мести со стороны старшеклассников была причиной их молчания. Происходящее оставалось тайной как для родителей, так и для учителей.

Наряду с явными и вербализованными формами агрессии нередки случаи ее скрытых и тщательно замаскированных проявлений, к сожалению, слишком часто ускользающих от внимания преподавателя. В одном из классов нам бросилась в глаза особенность размещения детей за партами: они жались к окнам. Широкий средний ряд оставался незанятым. Учительница объяснила подобное поведение «модой». Благодаря нашему расследованию выяснилось, что группе лидеров класса не нравилось, когда их одноклассники пользовались средним проходом между партами. Поэтому они приказали пользоваться проходом вдоль окон. Любого, осмелившегося нарушить это предписание, ждала расправа на перемене. У учеников этого класса не было сомнений в том, кому принадлежит лидерство в классе. Учительница была в их глазах пустой фикцией, истинные носители власти сидели с ними рядом.

Зачастую насилие выражается вербально, как это имеет место в тех классах и школах, где в ходу нецензурная похабная брань, или в компаниях подростков, пользующихся при общении самыми грубыми словами и лексикой, почерпнутой из области сексуальных отношений. В подобных случаях лексика служит оружием для нанесения взаимных ударов.

Эскалация вербализованной формы насилия может проявляться и в письменном виде. В одном из сочинений мальчик описал, как, по его мнению, надо было поступить с его одноклассницей Карин: «В начале ее повесили, а затем отрезали ноги и руки. Затем ей вырвали язык и распороли живот. После всего этого ей запихали в рот бомбу и Карин взорвалась. На сем кончаю».

Независимо от того, проявляется ли насилие вербально, явно или скрыто, оно никогда не оставляет нас равнодушными и взывает к ответным мерам. Когда школа становится местом пыток и мучений детей, а «разборки» во время перемен перестают носить характер безобидных шалостей, учителя, психологи и родители не могут делать вид, что это не их ума дело, и должны попытаться найти выход из создавшейся ситуации.

Прежде всего обратимся к психологическим основам насилия. После экскурса в прошлое мы рассмотрим аспекты проявления насилия в современной школе. В заключение речь пойдет о стереотипах поведения, ритуалах и детях, потерявших социокультурную ориентацию. Наконец, мы постараемся представить образ школы, способной стать активным фактором противодействия любым проявлениям насилия.

Власть банды

Каждый специалист по детской и юношеской психологии наверняка согласится с тем, что, по наблюдениям преподавателей и родителей, самые отчаянные дебоширы и агрессивные подростки при общении с ними с глазу на глаз ведут себя довольно смирно, производят впечатление обычных учеников. Драчун, наводящий ужас на всю школу, смирно сидит перед вами и, глядя вам прямо в глаза, уверяет, что ему претит всякое насилие. Он совершенно убежден, что любой конфликт следует разрешать путем взаимного обсуждения спорных моментов, без всякого рукоприкладства. Порой он может даже выражать искреннее сожаление в том, что отнюдь не все дети разделяют эту точку зрения и во время перемен дебоширят и буянят. Он не из их числа. Специалист по детской и юношеской психологии постоянно сталкивается с тем, что так называемые плохие, агрессивные дети, оставшись наедине с психологом или иным взрослым, ведут себя крайне мирно. Их отношение к конфликтам, насилию и спорам почти совпадает с точкой зрения преподавательского состава. По их словам, они относятся к насилию резко отрицательно. К сожалению, мне приходилось слишком часто быть свидетелем того, как все эти прекрасные рассуждения улетучиваются, стоит этим мальчикам и девочкам вновь окунуться в общество своих свестников. Миловидный блондин, только что жаловавшийся на агрессивное поведение своих одноклассников, пятью минутами позже способен, грозя кулаком, вторгнуться в группу девочек и заорать: «Хотите попробовать моих тумаков?» Все его гуманные принципы забыты. Он сам не видит в своем поведении противоречия: всему виной не его агрессивность, а вызывающее поведение девочек, которые «имели наглость тупо на него пялиться».

Данное специфическое изменение поведения объясняется феноменом банды или группы. Как только дети и подростки оказываются среди себе подобных, они погружаются в иную реальность. Поведенческие нормы и идеалы, которыми они руководствуются лично, утрачивают свою силу. Их поведение определяется группой. Все их действия, слова и устремления модифицируются под влиянием динамики и идей группы, в которую они входят. Они чувствуют себя персонажами другого мира. Благовоспитанные мальчики и девочки превращаются в неукротимых воинов, робкие девочки становятся маленькими разбойницами. Дети чувствуют себя частью команды. Сознание индивида, ориентирующегося в своем поведении на мать или отца, преподавателей или друзей, сменяет сознание члена группы. Он переживает чувство общности со своими ровесниками.

Включившись в жизнь этой общности или группы, дети выдумывают особый мир, непохожий на реальный. Его отличительной чертой является контраст по отношению к миру взрослых. Дети отдают себе отчет в том, что начинают вращаться в своем собственном мире, где они предоставлены самим себе. Взрослые теряют над ними всякую власть. Находясь в группе, детям начинает казаться, что они в состоянии подчинить себе мир.

Чувство групповой принадлежности связано с рядом специфических договоренностей: дети и подростки предпочитают пользоваться словами, неупотребимыми в лексике взрослых. Они говорят «клёво», «ништяк», «супер». Зачастую предпочтение отдается словам, с помощью которых дети реализуют свои властные инстинкты, а также выражениям провокационного характера, вызывающим у взрослых резкое неприятие. Употребление этого жаргона детьми вызвано желанием утвердить собственную значимость. Резко негативная реакция учителей и родителей служит, по их мнению, доказательством их силы и независимости. Краска смущения, выступающая на лице учительницы в момент, когда она слышит нецензурные выражения, укрепляет чувство групповой общности. И напротив, понимание, или даже одобрение, выраженное преподавателем, приводит их в крайнее замешательство. Стоит учителю объяснить ребенку, что употребление нецензурных выражений для него не ново, или попытаться придать этим выражениям безобидный смысл, или объяснить их значение, как дети теряют почву под ногами. Эффект пропадает, если учитель вместо того, чтобы испытать шок, сохраняет объективность. Детям не удалось продемонстрировать себе свою силу.

В одном классе реакция со стороны учительницы на употребление непристойных и агрессивных выражений привела к их резкой эскалации. Дело дошло до того, что ученики стали здороваться друг с другом, вскидывая руку в нацистском привете. Идеология правого экстремизма их нисколько не интересовала, однако они заметили, что слова из нацистского лексикона вызывают у учительницы бурную реакцию. Испытываемый ею ужас был тем, чего они так добивались: наконец-то они смогли почувствовать себя сильным и мощным коллективом.

Принадлежность к коллективу или группе часто выражается в специфической манере одеваться. Во многих школах действуют правила ношения одежды. Обязательной является униформа группы Пир[11]. В некоторых школах ученики носят кроссовки только одной фирмы, например, «Nike», «Puma» и т. д. Нередко предписывается не только стиль одежды определенной фирмы, но и манера ношения одежды и обуви, например, кроссовки «с развязанными шнурками и свисающим наружу язычком». Регламентировано ношение свитеров или бейсбольных шапочек. В отдельных школах и кварталах Цюриха регламентируется выбор бейсбольных курток. Например, куртка рэйдера является привилегией учеников с восточного берега озера.

В одной школе дети стали покупать себе брюки размером на три-четыре номера больше требуемого. Поскольку дети подбирали себе одежду сами, родители не могли этому помешать. Мало того, что размер брюк был несоответствующим: дети носили их задом наперед, ширинкой сзади. В другой школе ученики первого и второго классов стали носить куртки обнажив плечи. Матери, сопровождавшие своих детей в школу, каждый раз натягивали им куртки на плечи, однако, оказавшись на перемене, дети стягивали куртки вниз, так, чтобы были видны плечи. Данная манера ношения курток позволяла детям подчеркивать свое отличие от взрослых и принадлежность к особому, им одним открытому миру.

Членство в группе или коллективе позволяет детям ощутить чувство собственного величия. Данное чувство диктуется ощущением принадлежности к группе, обращающей на себя внимание и отнюдь не безобидной для окружающих, с ней приходится считаться. Следствием подобного ощущения собственного величия является слишком частая крайняя переоценка значения собственной деятельности. Два десятилетних мальчика с напускной небрежностью сообщили мне, что после визита ко мне собираются вызвать переполох в городе: весь Берн застынет в изумлении при виде того, как они пересекают старую застройку.

Группы могут существовать реально, а порой быть всего лишь плодом воображения подростков, в подобном случае дети считают себя частью какого-то большого коллектива, тогда как в действительности его нет и в помине. Малыши идентифицируют себя с черепашками (Turtles), «Рафаэло» или «He-man» (атлетически сложенным суперменом), позднее отождествляют себя с «хоумбоями» (героями трущоб) или Ниндзя, хотя членами этих групп являются только они сами.

Стоит им найти одного или двух единомышленников, им кажется, что они олицетворяют целое направление. Эти дети мысленно всегда исходят из своей принадлежности к группе и соответствующим образом строят свое поведение. Подобные крошечные группки зачастую ищут своих героев в фильмах и видеоклипах. Они стараются повторять эффектные выходы знаменитой рок-звезды и одеваться на манер звезды экрана. Данная форма идентификации характерна в первую очередь для детей, относящихся к интравертному типу – именно им более всего свойственно стремление с помощью воображения приобщиться к групповым лидерам и благодаря этому чувствовать себя сильными.

Опыт переживания приобщенности к группе важен с точки зрения психологии развития. Вливаясь в коллектив, дети сталкиваются с реалиями человеческого бытия, которые не входят в рамки учебного плана. Детям приходится задавать себе экзистенциальные вопросы, аналогичные тем, которые пытаются разрешать взрослые, они учатся реагировать на предательство, интриги, преодолевать страх, враждебность, включаться в выяснение отношений и испытывать ревность. Они сталкиваются с негативными сторонами человеческой природы и учатся мобилизовать свои силы и способности для преодоления теневых сторон человеческой природы. Они открывают для себя ценность и значение дружбы, преданности и чувства долга и постигают сложное искусство мирного разрешения споров. В группе происходит спонтанное обучение жизни в социуме. Дети получают знания, которые не входят ни в один школьный предмет.

Согласно воспоминаниям одной пожилой дамы, в пору ее молодости в группе, в которую она входила, инсценировались суды. Если один мальчик совершил проступок в отношении другого или если он зашел слишком далеко во время драки, в лесу устраивали трибунал. Проводилось судебное расследование. Трибунал определял меру дозволенного и то, какое действие является недопустимым. Дети вершили правосудие сами, без помощи взрослых.

В своей субкультуре дети сталкиваются с негативными сторонами человеческой природы и наряду с этим приобретают компетентность в социальных вопросах. Когда дети становятся старше, эти миры начинают распадаться. Старшеклассники с 7-го по 9-й класс зачастую перестают быть той монолитной группой, какой они казались прежде. Былая общность распадается, давая выход индивидуальным пристрастиям: объединяются любители скейтбординга, компьютерные фанаты и рокеры. Аналогичный рост индивидуальных пристрастий наблюдается у девочек: социальная ангажированность одних соседствует с увлеченностью аэробикой других, одни в свободное время посещают дискотеки, другие запоем читают. В этом возрасте общие идеалы постепенно утрачивают свое значение. Поэтому подросткам данного возраста свойственно чувство дезориентации. Моногенная группа теряет былую привлекательность и наступает черед увлечений, сообразных индивидуальным особенностям каждого.

Все это чревато опасностью того, что отсутствие психологического стержня приведет к психологически непредсказуемой ситуации. Скипетр лидерства переходит в руки подростков из неблагополучных семей, мальчиков и девочек из социально незащищенных слоев, трудновоспитуемых подростков. Именно они начинают верховодить в группе в том случае, если верх не одерживают некие общие приоритеты.

Ученики одного класса колледжа в прибрежной части (Unterland) Цюриха были полностью покорены необыкновенной силой личности и обаяния своей одноклассницы. Девочка была мулаткой. Благодаря своему ярко выраженному чувству собственного достоинства, броской внешности и неуемному темпераменту она полностью завладела умами и сердцами одноклассников. Весь класс был готов ради нее на все. В торговом центре города она приманивала мужчин для своих подруг, одного своего одноклассника она подбила совершить кражу со взломом, своим поведением она доводила учителей до отчаяния, посещала уроки, когда ей заблагорассудится. Она приблизила к себе мальчика и девочку из класса. Эта тройка обладала непререкаемым авторитетом. Если один из членов тройки подвергался критике, она проводила смотр хоумбоям (см. ниже) в коридорах школы. Подобный демарш производил должный эффект: никто более не осмеливался выступать с критикой этой тройки. Проблема данного класса заключалась в том, что тон в нем задавала подгруппа, которая на деле не выражала интересов всего коллектива класса.

Уличные парни: Историческая ретроспектива

Естественно, в наличии подростковых групп нет ничего нового. Благодаря группам или командам дети и подростки с незапамятных времен постигают азы поведения в столкновении с реалиями человеческого бытия. Уже в прошлые столетия уличные хулиганы приставали к добропорядочным бюргерам и нарушали покой городов и деревень. «Из-за уличных хулиганов… в городе возникла совершенно ненормальная ситуация. Их забавам нет числа, и каждая их забава возмутительна. Их бичи своим звуком не только бесцеремонно нарушают тишину, но нередко задевают почтенных граждан. Если кто-то не сойдет на обочину, почтительно давая путь их обручам, они катятся прямо под ноги. В результате прохожий спотыкается и падает наземь под дикое улюлюканье проказников. Сколько почтенных дам приходило в ужас при виде подобного обруча, стремительно катящегося им навстречу. Не было дня, чтобы эти отпетые негодяи не совершили такого хулиганства, как стрельба дротиками и глиняными пулями из арбалета, самодельного лука и духового ружья по ни в чем не повинным девушкам-служанкам. Волчок, по-видимому, изобретен только для того, чтобы помешать людям совершать прогулки по мостовой, где и без того приходится все время смотреть себе под ноги, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму. Если задумавшийся прохожий не обращает на волчок внимания, озорники стегают его по ногам кнутом, если же прохожий наступает на него, от него не отвяжутся, пока он не приобретет новый. У кого нет волчка, тот забавляется бросанием камней, комьев земли и т. п., и в особенности желанием доставить неприятность транспортным средствам. Нет коня, которого не мучили, нет кареты, над пассажирами которой не подшутили. Перебежать улицу прямо перед едущей каретой считается веселой шуткой. Когда при этом кучер, резко натянув поводья, заставляет лошадей встать на дыбы, а пассажиры, сидящие в карете, в ужасе восклицают: "Несчастное дитя попало под колеса!" – озорник смеется и его товарищи вторят ему издевательским хохотом. Имеет ли подобное явление социальные корни? Сыновей бедняков не было среди тех, кто воспользовался только что импортированными из Индии петардами и ракетами, чтобы с наступлением вечера учинить форменное бесчинство на улицах города. Они кидали эти шипящие и разбрасывающие искры игрушки прямо в ничего не подозревающую толпу гуляк… или целились в пространство между лошадьми, везущими карету, пугая их и заставляя нестись, не разбирая дороги, или же попадали в кареты с сидящими в них разодетыми кавалерами и дамами, в результате чего либо парики и тупеи, юбки и бархатные камзолы охватывало пламя, либо наряды приходили в полную негодность от лихорадочной суеты при попытке погасить огонь. Безбожная компания озорников приходила в дикий восторг и делала всякое преследование бессмысленным, бросаясь врассыпную, а затем скрываясь из виду в переулках и подворотнях»[12]. Данное описание «подвигов» уличных хулиганов в Гамбурге в 1741 г. показывает, что в деятельности подростковых групп нет ничего нового. В своем поведении дети постоянно берут пример с представителей своей же возрастной группы. Ибо, вырвавшись на волю из тесноты родительской квартиры, мастерской и классной аудитории, дети большую часть своего времени проводят на улице[13]. Нередки случаи, когда поведение детских банд оказывается настолько вопиющим, что без вмешательства администрации уже не обойтись. Так, 6 мая 1765 г. бургомистр и городской совет города Геттингена постановили:

«Окончательно убедившись в недостаточности отеческих увещеваний учителей для прекращения баловства молодежи на территории церковно-приходских кладбищ, на улице, на валу и на аллее, считаем необходимым подкрепить старания учителей административными мерами и почитаем за должное еще раз напомнить родителям, опекунам и всем, имеющим на своем иждивении детей, о необходимости неукоснительно следить за тем, чтобы вверенные их попечению дети вели себя в соответствии с христианскими добродетелями и нормами благопристойности не только у себя дома, но и за его пределами, ни в коем случае не позволяя им играть, кидать что-либо, и т. п. шалости на территории церковно-приходских кладбищ, на улицах и в других общественных местах, которые не для того предназначены.

Предупреждаем всех забывших о своем долге и проявляющих преступную халатность родителей и опекунов о том, что уже сделано распоряжение арестовывать всех подростков, играющих на территории церковно-приходских кладбищ, улицах и других общественных местах с целью их последующего наказания в назидание другим и в соответствии с результатами расследования и решением городского совета, что не избавляет родителей, опекунов и других лиц, имеющих на своем иждивении детей, уличенных в нарушении общественного порядка, о необходимости полного возмещения ущерба, причиненного баловством их детей, равно как и от моральной ответственности.

Геттинген 4 мая 1765 года»[14]

Наибольшую тревогу вызывали тогда непозволительные действия подростковых банд среди руин оставленных монастырей и на территории церковно-приходских кладбищ. Дети и подростки выкапывали из-под земли черепа и кости. Они устраивали потасовки, разбрасывали ребра и забавлялись глухим звуком катящихся по земле черепов[15].

 

Школа в качестве арены деятельности банды

 

В самом наличии банд нет ничего нового, однако арена деятельности подростковых банд сменила адрес. Если ранее место возникновения подростковых групп находилось, как правило, вне школы, за ее пределами, сегодняшние подростки стремятся пережить ощущение групповой принадлежности в стенах самой школы. Улицы, леса, церковноприходские кладбища, сады или заброшенные фабричные корпуса потеряли былую привлекательность – банды выбирают в качестве арены своей деятельности помещение школы, классную аудиторию или место, куда дети приходят во время перемен. Именно это превращает сегодняшнюю школу в место проявления насилия и агрессии. Причины этого разные. В качестве первой из них можно назвать повышение образовательного ценза, благодаря чему получение образования оказывается сопряженным со многими рисками. Опасности, подстерегающие ребенка на улице в связи с движением городского транспорта, заставляют нас сегодня требовать от своих детей соблюдения всех пешеходных правил. Им следует ходить по тротуару, переходить улицу, дождавшись зеленого сигнала светофора, ни в коем случае не пересекать проезжую часть при красном свете и прежде, чем начать переходить улицу, посмотреть по сторонам. Ребенок постигает правила адаптации, существенно снижающие вероятность несчастного случая. Для большинства школьников усвоение правил по предотвращению опасностей, подстерегающих его на улице, не составляет особенного труда, и они ведут себя осторожно. Поскольку перспектива попасть под машину не кажется им привлекательной, они подчиняются требованиям взрослых и автоинспекции. В результате этого они ведут себя по дороге в школу достаточно дисциплинированно. Чтобы пройти дорогу к школе, необходимо предпринять определенные усилия. К сожалению, требование соблюдать правила дорожного движения не лишено негативного аспекта – путь в школу утрачивает характер непредсказуемости и полухаотической атмосферы. Здесь нет места блужданию, разгуливанию, беготне, возне и проделкам. Путь в школу лишен аспекта поиска. Дети сами возвращаются прямо домой или их приводят туда их родители и в результате почти не имеют возможности вступить в контакт и общение с другими детьми. Путь в школу крайне редко оказывается в поле действия банды. Когда ребенок идет домой в сопровождении патруля, зная, что будет там через десять минут, шансы возникновения подростковой группы равны нулю.

Следующей причиной смещения арены действия банд является гуманизация атмосферы школьной жизни. Всего несколько десятилетий отделяют нас от того времени, когда школы считались заведениями, перед которыми ученики трепетали. Для большинства детей школа, если они вообще ее посещали, была местом муштры, просиживания штанов, побоев и зубрежки[16]. Школьникам не дано было знать, какова будет реакция учителя на их действия и будут ли они наказаны, исключены из школы или станут жертвой учительского произвола. В глазах учеников школы нередко являлись настоящим подобием ада, внушавшим к себе уважение посредством муштры, наказаний и самоуправства.

Вплоть до недавнего времени в аудиториях английских интернатов можно было встретить ремень – «The strap» – висящий на стене или лежащий на учительском столе. В случае непослушания ученика вызывали к доске и приказывали вытянуть руки. Учитель наносил ремнем несколько сильных ударов. Если удары не помогали, указанного ученика отправляли в кабинет ректора, где его ожидало более суровое наказание: стоя со спущенными штанами перед кафедрой ректора, он должен был терпеливо сносить удары, наносимые по его заду.

Следствием подобных наказаний всегда является страх школьников перед школой. О школе пытались поскорей забыть и вычеркнуть ее из жизни. Сегодня школы стали гуманнее. Неоспоримое преимущество этого нового порядка заключается в том, что дети чувствуют себя здесь комфортнее. Преподаватели уже не внушают им такого ужаса и предстают детям не в виде монстров, грубо навязывающих им свою волю, а в качестве лиц, относящихся к ним с пониманием, для которых реакция детей не безразлична, которые ее учитывают и с ней соотносят свое поведение. Следствием этого стало изменение психологического климата в классе, где преподаватель воспринимается не в качестве авторитарной фигуры, а в качестве члена группы.

Учительница 5-го класса жаловалась родителям на неприличное поведение их дочери. По ее словам, девочка на каждом уроке позволяла себе шлепать учительницу по заду. Учительница считала это оскорбительным для себя, возмутительное поведение девочки ее удивляло.

В сфере педагогики заметен прогресс. Школы стали гуманнее, дети получили возможность развиваться более свободно, отдаваться учению целиком, без остатка, без ущерба для своей личности. Однако, к сожалению, стены школы отнюдь не застрахованы от выплескивания (сброса, абреакции) потребности в групповой активности, и классы становятся местом специфической групповой динамики. Если прежде дети ориентировались в своем поведении на фигуру учителя, то теперь их гораздо больше волнуют события в своей возрастной группе. Согласно анкетам, полученным при опросе учеников школ Берна, события внутри группы интересуют детей гораздо больше, чем учебный материал или личность учителя.

Наконец, смещение территории групповой активности вызвано уменьшением числа детей в нашем обществе. Поскольку, с одной стороны, количество детей в каждой семье уменьшилось, а доля взрослых в общем народонаселении постоянно возрастает, вследствие снижения рождаемости, увеличения средней продолжительности жизни и улучшения жилищных условий ребенок – все более редкий гость в нашем мире. На улице, в магазинах и в общественных местах дети составляют явное меньшинство. Приметой нашего бытия оказывается не детский крик или резвая беготня девочек и мальчиков, а размеренный ритм спокойных взрослых. Дети покидают сферы общественной жизни, не в силах противостоять явному доминированию взрослых. Им отведены специальные резервации – площадки для игр. Однако поскольку последние находятся под неусыпным контролем матерей, площадка для игр тоже, как правило, малопригодна для деятельности группы. Площадка для игр оказывается неподходящим местом для начала процесса освоения мира уже в силу своей обустроенности руками взрослых. Дети вынуждены принимать предлагаемые им возможности как данность: качаться на качелях, ползать по трубам или по канатам. Они с готовностью участвуют в этих аттракционах, однако при этом теряется возможность столкновения с неведомым, с опасностями, которые дает участие в группе. За рамками детской площадки остаются такие качества окружающего детей мира, как таинственность, столкновение с превосходящей тебя силой, непостижимость. Для того чтобы играть в песочнице, группа не нужна.

Перенасыщенность плана занятий

Последней причиной превращения школы в центр групповой активности является перегрузка детей в образовательном плане. Под этим понимается чрезмерная вовлеченность детей во всевозможные организованные формы проведения досуга и различные курсы.

Недельное расписание детей и подростков перегружено занятиями. Помимо школьных занятий, у них немало других возможностей для собственного развития: обучение каратэ в понедельник, рисование во вторник, езда на пони в полдень в среду, английский для начинающих в пятницу и участие в мероприятиях пфадфингеров (немецкий аналог бойскаутов) в субботу. У детей почти нет свободного времени, и даже внеурочное время у них тщательно распланировано и учтено. Взятые по отдельности, все эти меры для развития способностей и выявления позитивных качеств личности вполне разумны и, как правило, воспринимаются детьми с энтузиазмом, однако все должно быть в меру. Само по себе понятное и похвальное стремление дать детям все необходимое для их полноценного развития приводит к чрезмерной регламентации их досуга. У большинства детей подобные формы проявления активности не вызывают внутреннего протеста, они охотно рисуют, лепят, занимаются спортом или даже изучают иностранные языки, и во всем этом нет места скуке. Однако только однообразие бесконечно тянущегося свободного от занятий послеполуденного отрезка времени в среду позволяет им собраться с мыслями и сосредоточиться на собственных идеях и целях. Соблазненные программой мероприятия или занятия, дети перестают испытывать чувство скуки и в группе. Они ведут себя в соответствии с ожиданиями руководителя курса, не поддаваясь очарованию бесцельного блуждания в компании однолеток. Чрезмерная занятость не способствует формированию групп.

Гуманизация школьного преподавания, снижение рождаемости и перегрузка учебного плана заставляют сегодняшних детей искать свой микрокосм именно в школе. Как уже упоминалось, группы помогают детям соприкоснуться с той частью окружающей их реальности, которой им не достает. Пребывание в группе позволяет им пережить феномен человеческого существования более всесторонне как в позитивном, так и в негативном аспекте. Смещение центра деятельности подростковых групп привело к изменению самих форм проявления агрессии в сегодняшнем мире. Оно зачастую сконцентрировалось в стенах школы, которая по сравнению с окружающим ее миром предоставляет для этого больше возможностей. Школа выбрана сегодня демоном насилия в качестве места, где этот демон может позволить себе развернуться.

Глава 2. Поколение джунглей

«Хоумбои», или потребность в создании собственного мифа

С психологической точки зрения, любая социальная группа живет не в безвоздушном пространстве. Детские и подростковые группы в целях своей идентификации имеют свой особый комплекс идей и представлений. Иногда это некий архетипический образ, которому они подражают. С одной стороны, этот комплекс образов имеет к ним непосредственное отношение, служит сколом их бытия, а с другой стороны, не имеет ничего общего с миром взрослых в детском понимании. Избранный образец должен принадлежать какой-либо субкультуре. Ему должны быть свойственны черты, прямо противоположные миру взрослых, он должен быть его антиподом и собирательным понятием всего того, чего взрослые избегают. Характерный для него мир образов и символов в состоянии выразить их собственное мироощущение, или, иными словами, это должен быть миф, наделяющий данное поколение и время ореолом неповторимости и уникальности.

Нет ни одной детской группы, для которой не были бы характерны поиски мифа, гарантирующего ей уже в настоящем приобщение к чему-то ценному и непреходящему. В силу того, что ни одно поколение не желает влиться в современное ему общество тихо и незаметно, оно требует воспринимать его в качестве уникального со ссылкой на придуманную легенду, цитируемую при столкновениях с оппонентами. Эта легенда становится идейным базисом отношения с окружающим миром. Она позволяет включиться в окружающую реальность, вызволяет из оков собственного бытия и придает осмысленность существованию.

Дети находят мифы или архетипические комплексы в том потоке информации, которая обрушивается на них из мира взрослых. Зачастую это образы, почерпнутые из средств массовой информации, из продукции музыкальной и киноиндустрии и предлагающие детям широкий спектр возможностей для самоидентификации. Развитие средств массовой информации в западном мире позволило нашим детям соприкоснуться с образным миром различных субкультур. Они узнают подробности о жизни детей, проводящих время на улицах Рио-де-Жанейро, видят сцены из жизни молодежи на Ямайке, находящей смысл жизни в занятиях регатой, получают информацию о событиях, происходящих в Нью-Йорке, Лондоне, Париже или других мегаполисах. Благодаря средствам массовой информации дети получают возможность ознакомиться с различными культурными регионами в качестве пищи в их стремлении к самоидентификации. Из бесконечного множества образов и символов каждую пару лет констеллируется очередной миф. Выбор поколения, по-видимому, падает на субкультуру, отвечающую его внутреннему самоощущению.

Окидывая взором архетипические схемы трех последних поколений, хорошо видишь, как честь представлять тот или иной миф переходила от одного культурного центра к другому. Меккой экзистенциалистов 50-х был Париж; свойственное ему отношение к жизни характеризовалось абсолютизацией неверия и дискредитацией всех ценностей. В 60-е годы на короткое время честь быть выразителем мифа перешла к Лондону: битломания, захлестнувшая весь мир, отвечала новому жизнеощущению. Все «знаковые» события происходили тогда в Лондоне. Затем лидерство перешло к Сан-Франциско с его Flower Power (Власть цветов).

Взгляды всего мира были прикованы к Хай-Эшбьюри-парку в Сан-Франциско, где происходило «это». Тысячи молодых людей в своих мечтах отправлялись в Калифорнию и строили свою жизнь в соответствии с возникшей там субкультурой. Каждое поколение переживало рождение новой системы ценностей и жизненного поведения. Способом создания собственной легенды было использование субкультуры.

Новые образцы для подражания, новый миф заимствованы у обитателей гетто. На рубеже конца 80-х – начала 90-х годов признание подростков завоевали жизненный уклад и мировосприятие хоумбоев. Сегодня тысячи детей живут представлениями, обязанными своим возникновением подростковым группам, проводящим жизнь на улицах Нью-Йорка, Чикаго или Лос-Анджелеса. Окружающий мир в их представлении – это джунгли, где в постоянной борьбе с непредсказуемым и враждебным окружением им приходится отстаивать свое право на существование. Миф хоумбоев служит нынешнему поколению подростков образцом, по которому строится их поведение.

Подобно любому мифу, последний, естественно, может быть интерпретирован по-разному. В отличие от системы конкретного объяснения мира, миф является психологическим сценарием, соответствующим определенному жизненному ощущению. Для некоторых детей главное заключается в чисто музыкальном аспекте данного феномена; им прежде всего важен «рэп».

Другие подростки и дети отдают предпочтение не рэпу, а брейк-дансу и хип-хопу. Они с увлечением подражают этим танцевальным стилям, в основном созданным усилиями чернокожих детей, обитающих в мегаполисах. Оригинальный стиль, свойственный этим танцам, позволяет многим детям освоить новые двигательные навыки.

Третья группа детей предпочитает граффити. Они испещряют бетонированные стены изображениями и «тэг-сами» (изречения и слова, служащие для маркировки собственной территории). Миф хоум-боев способен, таким образом, преломляться по-разному, у него много граней. В соответствии с индивидуальными особенностями акцентируется та или иная его сторона.

Наряду с вышеуказанными качествами, позволяющими мифу о хоумбоях зачастую оказывать благотворное влияние на повседневную жизнь детей и подростков, он, к сожалению, не застрахован от интерпретации в деструктивном смысле. Понятие насилия, некогда полностью табуированное хиппи, теперь переживает новую пору расцвета: в мире представлений, рожденных мифом хоумбоев, его частные проявления приветствуются и поощряются. Насилие предстает в качестве эффективной и потому желанной возможности преуспеть в этом мире. Миф о хоумбое венчает образ уличного борца, вооруженного бейсбольной битой, ваджрой (звездой Ниндзя) или бумерангом. Образ хоумбоя, складывающийся в сознании тысяч и тысяч детей и подростков, имплицирует насилие в качестве действенного фактора обретения осмысленности бытия. Хоумбои отнюдь не превосходят другие молодежные группы по своей брутальности: в свете их мифологии насилие разрешено.

В отдельных группах хоумбоев приняты специальные ритуалы, связанные с применением насилия. Дети различают хоумбоев настоящих и игрушечных (toys). В группу игрушек попадают дети от 11 до 13 лет. Для того чтобы быть принятым в число хоумбоев, перешедших этот возрастной рубеж, надо избить эмигранта или голубого. Без подобного акта насилия признание в качестве хоумбоя невозможно.

«Я хочу заставить о себе говорить. Я хочу иметь плохую репутацию – у меня и так достаточно подмоченная репутация, однако не настолько, как бы мне этого хотелось. Я хочу увековечить мое имя. Я хочу преступать закон, хочу творить зло. Я хочу реализовать себя через зло. Врубаешься, лопух? Борьба – доступна каждому, и никто не может нам в этом помешать. Стрелять может каждый, и плевали мы на все запреты. Я хочу мочить людей, и мы будем их мочить». Данное высказывание принадлежит хоумбою из Лос-Анджелеса[17].

Сами хоумбои воспринимают себя совершенно по-особому: насилие чинят не они, а другие группы или полицейские. Зачастую их образ мысли укладывается в незатейливую схему из двух граф, в одной из которых значатся друзья, а в другой – враги. В результате этого любые агрессивные действия в отношении членов других групп или представителей закона не кажутся им предосудительными. На вопрос, что заставляет их убивать, хоумбои, находящиеся в исправительных колониях в Калифорнии, отвечали: потому что он мой враг[18].

Согласно представлениям данных групп, внешние отклонения или ничтожные поводы служат убедительным основанием для применения насилия. Достаточно представителю чужаков косо посмотреть на девицу группы «Мух», показаться в куртке рэйдера на чужой территории или надеть кроссовки не той фирмы, чтобы тут же спровоцировать группу на контрмеры. С точки зрения группы, все это непозволительные жесты, которые нельзя оставлять без ответа. Члены лос-анджелесских групп «Крипс» и «Бладс» обвиняют друг друга в бессмысленной жестокости. Оправданием их собственных действий служит то обстоятельство, что поведение враждебной группы кажется им более жестоким.

«Я знаю о крипсах с 13 лет… эти козлы способны на все. Застрелить двухлетнего младенца прямо на руках матери только из-за того, что шнурки на его обуви не того цвета – это что, нормально?! Дались ему эти шнурки! Этим козлам отправить кого-нибудь на тот свет – как пить дать! Они только этим и занимаются». Это высказывание бывшего члена группы «Бладс».

На деле всего лишь незначительному числу детей и подростков удается привести свою жизнь в соответствие со своими представлениями о насилии, подобно определенным группам хоумбоев в Соединенных Штатах Америки. Как уже упоминалось, миф обитателей трущоб имеет много граней. Частичным оправданием насилия, декларируемого мифом о хоумбоях, служат уже те жестокие условия борьбы за выживание, в которые поставлены подростки низших слоев населения современных мегаполисов, вполне сравнимых с настоящими джунглями. Так насилие становится формой проявления пассионарности.

Насилие как крик о помощи

В меру своих возможностей я попытался продемонстрировать ориентацию детского сознания на образцы групп или банд и стремление к образованию группы как одну из доминант детского сознания. Продолжая тему, я описал процесс превращения школы в место возможных контактов детей со своей возрастной группой и другими неформальными объединениями подростков, которых перестала привлекать улица. На следующей стадии были проанализированы архетипические образцы или мифы, служащие этим детским и подростковым группам в качестве эталона. Однако объяснение феномена насилия в школах влиянием подобных групп верно лишь отчасти и не исчерпывает всех случаев. Каждый учитель согласится, что проявления насилия в школах не обязательно вызваны негласными «разборками» противоборствующих групп. Зачастую в качестве проводников насилия выступают одиночки, выделяющиеся своей агрессивностью и буйным нравом. Среди них много детей из неблагополучных семей, страдающих от побоев дома и нуждающихся в абреакции полученной фрустрации, школьников и школьниц, прибегающих к насилию с целью избавления от давящего их кошмара. Проявляемое ими насилие на деле является криком о помощи. К другой категории относятся дети, для которых затруднена социальная интеграция. Они чувствуют себя изгоями, жертвами и аутсайдерами. Их повышенная агрессивность – всего лишь отчаянная попытка добиться признания со стороны членов собственной возрастной группы. Характер их поведения объясняется не влиянием группы, а нерешенными личными проблемами. Например: Джованни учится в 5-м классе и живет в предместье Берна. Его одноклассники и одноклассницы отказываются с ним контактировать. По их словам, это наказание за жестокость его обращения. Он бил их по животу, он таскал девочек за волосы, он кусал своих противников, он… Все, что бы Джованни ни говорил и ни делал, воспринимается окружающими в штыки (резко отрицательно).

В личном общении Джованни отнюдь не замкнут и словоохотлив. Он с гордостью упоминает о контактах своего отца с сицилийской мафией. Это не удивительно, учитывая его происхождение, так как он родом из знатной итальянской семьи. Оставив разговор о своей родословной, он переходит к описанию собственной футбольной команды, которую собирается создать в ближайшем будущем. Обращает на себя внимание крайнее расхождение между восприятием им самого себя и характеристикой, данной ему одноклассниками. В собственных глазах он есть нечто потрясающее (Big-King)[19]. В ходе беседы выясняется, что Джованни постоянно подвергается побоям со стороны отца. Его мать смирилась с этим, впала в апатию и производит впечатление человека, уставшего бороться. Для сохранения чувства собственного достоинства у Джованни нет иного выхода, кроме бегства в призрачный мир фантазий, где он предстает героем. Его агрессивность нельзя рассматривать в отрыве от его душевной драмы. В случае, когда проводниками насилия в классах становятся отдельные, трудновоспитуемые школьники и школьницы, они нуждаются в индивидуально-психологическом лечении. Их зов должен быть услышан.

Однако в контексте психологии групп на это можно посмотреть и с другой точки зрения. Удастся ли этим трудным, неуравновешенным или испытавшим на себе неблагоприятное влияние среды детям навязать свою проблематику группе, или она окажется способной нейтрализовать их склонности? Это зависит от соотношения членов остальной группы, от сложившейся в классе констелляции, психологической атмосферы, идеальных представлений и других групп.

При наличии в детской группе слабой внутренней структуры ее иммунитет и сопротивляемость меньше и вероятность того, что неблагополучные дети начнут задавать тон, больше. И напротив, если дети сообща найдут в себе силы, достаточные для противостояния давлению этих разрушительных тенденций, их шансы оградить себя от возможности возникновения эксцессов грубого насилия достаточно велики. Позитивные силы группы сводят на нет влияние агрессивных детей.

Ритуалы как средство против насилия

К одному из позитивных явлений, обязанных своим возникновением группам, следует отнести ритуалы. Под ритуалом понимается стереотип поведения, к которому прибегают в качестве способа разрешения конфликтной ситуации. Ритуалы – это коллективные действия, служащие для сохранения контроля как во время кризисов, когда грозит опасность, так и при переходных состояниях, таких, как брак, рождение и смерть. Ритуалы необходимы и для обеспечения безопасности, и для того, чтобы грубые, низменные инстинкты не смогли взять верх над человеческой природой. Ритуалы всегда связаны с группой.

Этнология дает немало примеров ритуальных форм обращения с насилием. У разных племен и народов эти ритуалы весьма различаются.

Природный ландшафт Папуа Новой Гвинеи, островного государства в Индонезии, горист и лесист. Изрезанность ландшафта обусловила разноязычие: племена, разделенные горами, не понимают друг друга. Многие из них находятся в состоянии перманентной войны друг с другом. Военные противостояния зачастую длятся месяцами, отнимая много времени и энергии. При этом обращает на себя внимание явное несоответствие между размахом военных операций и потерями в живой силе. Облачившись в боевые доспехи, нанеся боевую раскраску и оглашая окрестности воинственными криками, племя вторгается на вражескую территорию, по сути, не нанося противнику никакого урона – набег не оставляет после себя ни разрушений, ни убитых.

Все эти боевые действия осуществляются в рамках определенного сценария. Вначале одно племя нападает на другое, стараясь произвести как можно больше шума. Другое племя отступает, затем приходит в себя и подстегивая себя криками, в свою очередь устремляется на врага. В промежутке между акциями стороны забрасывают друг друга копьями. Крики воюющих состоят из хвастливых восхвалений собственных достоинств и богатства. Качества и степень состоятельности противника высмеиваются в самой обидной форме. Обе стороны стараются превзойти друг друга в бахвальстве и взаимном поношении. Зачастую, чтобы доказать собственное богатство, демонстрируют приведенную с собой корову. С той же целью ее демонстративно забивают. Другому племени волей-неволей приходится приводить одну или две коровы, чтобы показать, что и они не лыком шиты. Подобная форма ритуального военного противостояния – к сожалению, сегодня разыгрываемая в Папуа Новой Гвинеи нечасто – долгое время была костью в горле австралийских просветителей, сводя на нет все их усилия по поднятию сельского хозяйства Папуа Новой Гвинеи. Все коровы, подаренные ими этим племенам для развития их животноводства, через какое-то время забивались.

Подобные и аналогичные формы ритуализации проявления насилия можно наблюдать в самых разных племенах Азии, Африки и Южной Америки. Благодаря некоторому ослаблению запрета на насилие данные ритуалы приводят к снятию (абреакции) напряжения, позволяя не доводить дело до смертей и разрушения. Сдерживание агрессии достигается переводом ее в русло социальных форм.

Интересно, что аналогичные ритуалы можно встретить и у школьников. При благоприятных условиях возникают стереотипы поведения, служащие детям способом сброса, или абреакции, их агрессивных импульсов. Костру агрессии, дав ему вспыхнуть на какой-то миг, не дают разгореться.

Так, в одной из школ 4-классники стали избивать кого-либо из соучеников каждую пятницу. Всякий раз утром оглашалось имя жертвы.

Например: в послеполуденные часы приготовиться Бербелю. Это означало, что избиение должно состояться в конце последнего послеобеденного урока. Соответственно в течение всего дня росло напряжение, кипели страсти. Школьники с энтузиазмом предвкушали ожидаемое событие, болели за жертву, испытывали страх за свою собственную шкуру или присоединялись к агрессорам. Однако до настоящего избиения, как правило, не доходило. Жертва, предупрежденная еще с утра, успевала заранее подготовиться. После последнего урока мальчик, схватив ранец, со всех ног прямиком мчался домой, опережая своих преследователей. Подкараулить жертву и осуществить задуманное, как правило, не удавалось. В этом классе насилие было ритуализовано.

Другие примеры аналогичного рода касаются столкновений между группами молодежи разных деревень и кварталов. По словам отца одного ученика, пока он учился в школе, мальчики из Витикона (района Цюриха, в котором он жил) готовились к столкновению с ненавистными подростками из Цолликона (деревня в окрестностях города). В течение всего учебного процесса разрабатывались планы и делались попытки разгадать планы противника. Велись нескончаемые разговоры о предстоящей «битве века», в которой им предстояло окончательно расквитаться с шалопаями из Цолликона. Примечательно, однако, что ни сам ученик, ни его одноклассники никогда не видели этих подростков в глаза. До сих пор он теряется в догадках, существовали ли злобные «плохиши» из Цолликона на самом деле, или это только плод детского воображения.

Выяснения отношений подростков различных кварталов города протекают в форме аналогичных ритуалов: «випкингерские» парни (из одного района Цюриха) не выносят «обер-тресслеров» (из другого района). Обе группы периодически сходятся на «стрелке». В противоположность «плохишам» из Цолликона, «обертресслеры» существуют реально, регулярно появляются, их угрожающие жесты не оставляют никаких сомнений относительно их намерений, а брошенные ими камни метят в головы парней из Випкингера. И все же до настоящих столкновений дело, как правило, не доходит, стороны довольствуются демонстрацией своей боеготовности и угрозами в адрес противника.

Иногда ритуалы становятся данью традиции. В Бруннене (Кантон Швюц) принято давать Санта-Клаусу двух провожатых. Данная роль каждый раз поручается двум деревенским мальчикам. При прохождении Санта-Клауса через деревню, обоим мальчикам, облаченным в коричневые рясы, разрешается отколотить любого, встретившегося им на пути.

Один мой коллега рассказал мне, что в пору его ученичества в одном из интернатов бытовала некая игра. В случае, если один из учеников нарушал групповой кодекс, он должен был встать на постель, вооружившись подушкой, другие мальчики вставали напротив него. Подушку можно было держать только за два конца. По свистку арбитра, роль которого отводилась ученику старшего класса, все бросались бить по подушке. Постель служила рингом, за пределами которого игра не дозволялась. Старшеклассник решал, когда игру следовало прекратить.

Подобные ритуалы, сдерживающие проявления насилия и не дающие случиться худшему, можно нередко наблюдать в школе на перемене. То и дело возникают драки, однако действует правило: «Не бей лежачего». Стоит кому-либо из участников поединка оказаться на спине, как борьба прекращается. Аналогичное ограничение касается борьбы: нельзя кусаться, царапаться, таскать за волосы и душить.

Ритуалы, разработанные участниками групп, объединенных чувством солидарности, – единственное действенное средство подавления агрессивных тенденций. Своего рода прививка незначительной инъекции насилия приостанавливает его дальнейшее распространение. Подобные ритуалы не могут быть навязаны группе извне. Надеяться на окончательную ликвидацию агрессивных тенденций в мире детей с помощью взрослых – значит тешить себя иллюзиями. Добиться этого невозможно, однако речь идет о нахождении социальных форм, служащих преградой деструктивному началу и неконтролируемому насилию. Агрессивные тенденции, по-видимому, заложены в самой человеческой природе. Стремление запретить их волевым решением – бесперспективно и свидетельствует о непонимании сути явления: любые запреты или загоняют агрессию в подполье, или даже приводят к ее эскалации. Иммунитет против насилия должен быть выработан внутри самой группы за счет имеющихся в ней здоровых, положительных тенденций – ритуалы как раз и являются одной из форм выработки подобного иммунитета.

Другим, в прежние годы хорошо зарекомендовавшим себя ритуалом было празднование окончания учебного года в Цюрихе (школьный день святого Сильвестра). В последний день учебного года дети вставали в четыре-пять часов утра и, взяв с собой крышки от кастрюль, свистульки, тарелки и другие предметы, способные производить шум, высыпали на улицы, а затем, проходя по городу, своим шумом будили горожан. Цель мероприятия заключалась в том, чтобы досадить взрослым. Любимым развлечением были звонки в дверь. Если кого-либо удавалось поднять с постели и заставить показаться в дверях, цель считалась достигнутой. Вид рассвирепевшего взрослого с лихвой вознаграждал за все усилия. Наряду с шумом и изгнанием Морфея из спален горожан в программу «школьного Сильвестра» входили разные шутки. Дети с воодушевлением снимали с петель садовые калитки, обливали пеной для бритья поверхность автомобилей или прятали в укромном месте садовые скамейки. Существовал целый репертуар действий, осуществляемых, несмотря на запреты, и носивших скорее провокационный характер – реальной угрозы они не представляли.

В конце 60-х администрация школ, преподаватели, комитет по образованию и озабоченные родители решили положить конец этому «безобразию». Раньше положенного времени были открыты бассейны, учителям было рекомендовано отвлечь учеников с помощью альтернативных заманчивых программ проведения утреннего досуга. Населению советовали на время снять звонки с дверей. Полиция ввела комендантский час до 6 часов утра.

И действительно, множество детей поспешили в школу, чтобы принять участие в обещанных походах или разрекламированных танцевальных утренниках. Многие педагоги и родители решили, что дети покинули улицу и забыли о прежнем увлечении. К сожалению, эффект оказался противоположным. Наиболее здоровая и воспитуемая часть детей и пошла в школу, а другие решили встать еще раньше, чтобы включиться в проведение ежегодных акций. Разрушение ритуала благодаря целенаправленному педагогическому вмешательству привело только к усугублению агрессивных тенденций: теперь дети уже не ограничились относительно невинными шутками – они подрывали почтовые ящики, наносили царапины на автомобили, разбивали витрины и поджигали мусорные баки. Благие намерения педагогов возымели обратный эффект и разрушили ритуал, формировавшийся десятилетиями внутри детского мира в качестве фактора сдерживания агрессивных тенденций.

Насилие в средствах массовой информации

Насилие в средствах массовой информации – это тема постоянных дискуссий. Сериалы, фильмы и видеокассеты изобилуют сценами насилия. Независимо от того, имеем ли мы дело с «Рэмбо», «Классом 84» или криминальной хроникой, насилие – постоянный гость в наших средствах массовой информации. Мы ежедневно можем созерцать убийства, нападения, драки, разрушения на экране нашего телевизора. Дети сталкиваются с этими воплощениями ужаса уже в самом раннем возрасте. Агрессивные импульсы широко представляют и различные компьютерные игры, в которых убивают людей, сбивают самолеты или даже инсценируются атомные войны. Подобные игры нас пугают. Нас шокирует, что в качестве средства для абреакции нашей игровой потребности не находится ничего лучшего, кроме лицезрения на экране этих ужасающих событий. Неужели это не оказывает на наших детей разрушительного влияния, проходит бесследно для их психики?

Решение этого вопроса вызывает жаркие дискуссии. Согласно данным исследований, показ сцен насилия по телевидению приводит к повышению «зараженности» агрессией. Однако, строго говоря, данные исследований свидетельствуют всего лишь о повышении возбудимости и склонности к участию в военных играх. Становятся ли дети в своей повседневной жизни более агрессивными и неуправляемыми – неизвестно[20]. В связи с вопросом о влиянии СМИ на психику детей можно сказать следующее.

Определяющим в данном случае является характер реакции детей на сцены насилия, их впечатление и возникающие в связи с этим психологические процессы. Считать, что ребенок имитирует сцены, увиденные им на экране телевизора в масштабе один к одному, было бы крайним упрощением. Если бы примеры были настолько заразительны, школьные занятия имели бы гигантский успех у детей. Их реакции на сцены агрессии, транслируемые по телевидению, неоднозначны. Непосредственное подражание – всего лишь одна из форм реакций.

Другой известной формой реагирования является неприятие. Сцена насилия выглядит настолько отталкивающе, что ребенок отказывается ее воспринимать. Он зажмуривает глаза, сосредоточивается на позитивных аспектах фильма и не обращает внимания на насилие. Такое поведение служит ему защитой. Подобная спонтанная реакция характерна для весьма многих детей. Ужасное не фиксируется сознанием.

Следующей формой реакции является виртуализация: при виде сцены насилия дети спрашивают себя, имеют ли они дело с реальностью или фикцией. Утверждение фильма в качестве фикции позволяет им смотреть его без ущерба для своей психики. Все, что разыгрывается у них на глазах, не многим отличается от сказки. Ужасающая история, леденящая кровь в жилах, – это правда, но какое отношение она имеет к реальности? Дети проявляют необычайную чуткость к фальши и, следовательно, умение отличать реальное от вымышленного с самого раннего возраста[21]. Они без особого труда отличают подлинное от присочиненного сценаристом. Насилие, виденное в фильмах, как правило, попадает в категорию вымышленного. Негативное воздействие подобных сцен на сдерживающие центры чаще всего минимально, хотя они и приводят детей в некоторое возбуждение.

К следующей форме реакции следует отнести отвращение. Многие дети при созерцании сцен насилия мыслят моральными категориями: они возмущаются, пугаются, их неприятие насилия обостряется. В случае подобного вида реакции у детей усиливаются не агрессивные тенденции, а напротив, отрицательное отношение к насилию. Фильм освежает проблему, которая касается их лично и решать которую приходится им самим.

Наконец, есть род поведения, сводящийся к подражанию. Дети этой категории ищут в фильмах образцы для подражания. Увиденное претворяется ими в жизнь. Три 3-классника насильно привели к себе домой девочку. Пользуясь отсутствием родителей, они привязали ее к постели и вознамерились ее «трахать». О том, что это такое, у них были самые смутные представления. Они, не раздеваясь, попытались лечь на девочку сверху и совершить толчкообразные движения.

Понятно, что образцом для подобного поведения послужила соответствующая сцена на видео. Данный случай имитации изнасилования без сексуального действия как такового – следствие стремления к подражанию. Мальчики хотели повторить сцену, запечатленную ими на видео. Видеофильм пробудил дремлющие в них инстинкты.

Видеопродукция и сцены насилия, зафиксированные СМИ, способны воздействовать на детское сознание. Вопрос лишь в том, какова в действительности степень оказываемого ими воздействия и насколько они способствуют усилению агрессивности. Служат ли видеофильмы своеобразной школой агрессивного поведения для детей, или их роль сводится всего лишь к абреакции уже накопившихся агрессивных импульсов?

Трое других 3-классников в среду похитили после уроков свою одноклассницу. Они притащили ее на ферму и заперли в загон для кроликов. Ей было сказано, что теперь ее повесят. Ей протолкнули в щель между досками кусок черствого хлеба, опрыскали ее водой и заявили, что это была ее предсмертная трапеза. На глазах у онемевшей от страха девочки они привязали канат к перекладине перекрытия и велели ей приготовиться: наступил ее последний час.

Несмотря на то, что мальчики в итоге отказались от исполнения своего намерения, переживание этих действий было для девочки крайне тяжелым. Когда мальчиков впоследствии спросили, что навело их на мысль повесить свою одноклассницу, они смущенно ответили: «Рассказ в воскресной школе». Учительница воскресной школы рассказала детям историю, каждого из героев которой в наказание привязывали к позорному столбу и вешали. Вопреки намерениям учительницы дети сделали из истории свой вывод, решив, что это средство устранения от неугодных им лиц. Поскольку они отнесли эту девочку к категории неугодных, было решено исполнить задуманное.

Однако изучение истории жизни этих мальчиков выявило у них наличие уже имеющихся отчетливых агрессивных тенденций. Лидер этой группы мальчиков еще в детском саду отличался повышенной агрессивностью в общении со своими сверстниками: однажды он с силой ударил курткой по голове одну девочку, она с плачем убежала домой и отказалась вернуться в этот день обратно.

Данный пример показывает, что СМИ являются далеко не единственным фактором воздействия на психику детей; объяснять акты насилия исключительно негативным влиянием просмотра жестоких сцен было бы крайним упрощением. Имеющиеся у многих детей агрессивные тенденции и наслаждение, получаемое ими от их удовлетворения, толкает их на поиски героев, под маской которых им было бы легче проявлять свои агрессивные наклонности. Их агрессивный потенциал ищет форму для своего выхода. Определяющим является не степень изображенного насилия, а степень вовлеченности в него ребенка, то, под каким углом он его воспринимает, сам характер его восприятия. С чем мы имеем дело: с отторжением, акцентированием вымышленности инсценировки с последующим дистанцированием или перед нами отчетливое стремление к подражанию? Представление о том, что дети слепо копируют сцены насилия, психологически наивно и зиждется на упрощенном понимании детской души. Детская психика слишком многослойна для того, чтобы чисто пассивно усваивать агрессивный импульс. В ее распоряжении целый спектр возможных психических реакций – прямое подражание герою-насильнику – только одна из многих. Как правило, оно связано с наличием уже имеющихся у ребенка агрессивных тенденций и поисков им героя, агрессивным подвигам которого можно было бы подражать.

Данный случай показывает, что прототипы применения насилия могут черпаться из самых неожиданных источников. Называть видеофильмы и СМИ главными виновниками усиления агрессивности детей и подростков – явное упрощение. Имитация видеосцен не мешает детям искать в своем окружении или в соответствующих условиях среди своих близких возможности для абреакции своих латентных агрессивных тенденций. Изображение сцен насилия в видеофильмах или СМИ оказывают фатальное воздействие только в случае их востребованности сознанием ребенка, ищущим образцы для своего поведения в сфере насилия. За исключением определенных видеофильмов, сбываемых на черном рынке, с изображением сцен, шокирующих даже взрослых, действие видеофильмов и образов СМИ на детское сознание само по себе относительно безобидно. Иное действие производят они на трудных, слабовольных и крайне агрессивных детей. Если для детей со здоровой психикой при виде ужасного на экране характерно либо дистанцирование (осознание нереальности демонстрируемого на экране), либо вытеснение или стремление закрыть глаза на все страшное, видимое на экране, неуравновешенные дети видят в этом возможность выхода для своих агрессивных тенденций. Не будучи причиной детской агрессивности, насилие в СМИ тем не менее является оправданием для некоторой части молодежи. Подобные дети идентифицируют себя с Ниндзя или хоумбоями в силу своего стремления найти роль, позволяющую им абреагировать скрытые агрессивные тенденции. Фильмы ужасов и сообщения о катастрофах в СМИ являются источниками образов и фантазий для отчаявшихся, социально обездоленных и беспризорных детей. Надежда на то, что запрет фильмов ужасов остановит волну насилия, крайне наивна. Как уже было видно на примере воскресной школы, сцены, ролевые установки и образы, связанные с применением насилия, могут быть найдены в любой обстановке. Дети и подростки с соответствующей мотивацией ищут их повсюду и стремятся к их имитации. Сдерживающие центры подавляют не только образы фильмов ужасов, но и стремление к имитации увиденных сцен насилия. У детей со здоровой психикой встреча с насилием в СМИ отнюдь не приводит к немедленному крушению их моральной надстройки.

Фильмы ужасов и компьютерные игры предъявляют новые требования к родителям и учителям в плане воспитания детей. Как раньше при обучении детей правилам поведения на улице, нам нужно научить их ответственному обращению с этими играми и СМИ. Предание этих игр и фильмов ужасов анафеме грозит потерей контроля над этим миром переживаний и опыта ребенка. Излишне морализаторская, осуждающая эту игру позиция взрослых приводит к уклонению детей от любого обсуждения этой темы со взрослыми. Взволнованное и озабоченное отношение взрослых кажется им истерией. В силу наличия у подавляющего числа детей и подростков безошибочного умения отличать реальность от вымысла запреты и нотации не вызывают у них ничего, кроме зевоты. «Это ваша проблема» – думают они про себя и спокойно отдаются очарованию насилия, сквозящему в этих играх. Единственным следствием неуступчивости и непримиримости родителей является то, что дети замыкаются в себе, потеряв желание делиться с родителями своими интересами. Родители и педагоги получают возможность доступа в эту область интересов своих питомцев только в том случае, если ни во что не вмешиваются. Это означает, что вместо того чтобы рвать на себе волосы и приходить в ужас, они сами знакомятся с видеопродукцией и принимают участие в компьютерных играх и только после этого обсуждают свои впечатления с детьми. Одно дело – выразить собственное восхищение или ужас, другое дело – показать, какую позицию следует занять в отношении данного способа убивать время. Наилучшим следует признать разумный подход, при котором компьютерные игры воспринимаются не в качестве сатанинского наваждения, а в качестве формы времяпрепровождения, позволяющей ощутить агрессивные тенденции и очарование насилием в самом себе. Дети должны почувствовать, что родители тоже ощущают в себе насилие как возможный стереотип поведения и вынуждены постоянно подавлять его.

Глава 3. Насилие и агрессия в детских садах

Представьте себе, что вы сидите вместе со своими сотрудниками в прекрасном ресторане на свежем воздухе в окружении зелени. Вы мирно беседуете, наслаждаясь совместным поеданием Piccata Milanese (отбивной по-милански) и чудесным вечером. Внезапно ваш сосед по столу запускает вилку в ваше блюдо спагетти и швыряет его наземь. Вы протестуете, однако вместо того, чтобы извиниться, он хватает вашу сумочку и выкидывает ее на улицу, а вы едва успеваете проследить за описанной ею кривой. Кипя от возмущения, вы вцепляетесь в обидчика, и тогда ваш бессовестный сосед во весь голос жалуется администратору ресторана на ваше поведение…

Вероятно, вы представляли себе приятный ужин несколько иначе, и поведение вашего сотрапезника не слишком вас порадовало.

Эта сцена выглядит малоправдоподобной. Однако дети, посещающие детский сад, сталкиваются с таким поведением постоянно. То, что нам кажется кучей-малой или беспричинным воплем, в восприятии детей имеет свою этиологию. Для того чтобы понять, как дети в детских садах воспринимают насилие и агрессию, нам необходимо мысленно поставить себя на их место. Переживание детьми актов агрессии и насилия в детских садах отличается не меньшей драматичностью, чем в вышеописанном случае в ресторане. Вещи, кажущиеся, на взгляд взрослых, невинными шалостями, в глазах детей выглядят совершенно иначе. Когда на уроке рукоделия шестилетняя девочка неожиданно сталкивается с агрессивным поведением своего соседа по парте, который ранит ей руку, или когда мальчик, показавший своему партнеру по играм, что его бутерброд лучше, получает удар в живот, дети реагируют на это не менее болезненно, чем мы в описываемом случае в ресторане – их охватывает ярость и отчаяние. Поставив себя на место детей и научившись воспринимать детские переживания серьезно, вы начинаете осознавать всю степень проблемы насилия и агрессивности как для воспитательницы детского сада, так и для самих детей. Эта проблема, с которой многие дети и воспитательницы сталкиваются в самых благополучных на вид детских садах, в которых зрелище играющих детишек способно привести в трогательное умиление ничего не подозревающих прохожих.

В данной главе мы вначале обратимся к рассмотрению форм проявления агрессии и насилия в детских садах, а затем проанализируем роль воспитательницы. В заключение мы попытаемся проследить ее возможные реакции.

Формы проявления насилия и агрессии в детских садах не такие, как в школе. В каждой стадии своего развития агрессивные импульсы детей выражаются по-разному, в детском саду мы имеем дело с одной стадией, в школе – с другой. Если в школе насилие чинит, как правило, некая группа, в детском саду нарушителями спокойствия являются один или два ребенка. Мальчик, с размаху ударивший по голове сверстника деревянным бруском в завершение их долгой и мирной совместной работы по возведению гаража, или девочка, столкнувшая свою сверстницу с лестницы в наказание за насмешку, – типичные примеры насилия в детском саду. Агрессивное поведение имеет индивидуального носителя. Насилие проявляется спорадически, в отдельных инцидентах и акциях. Случаи, когда акты насилия инициируются обособленной группой детей, относительно редки. Не менее редки случаи, когда в насильственные действия вовлекается весь детский сад, вернее, все его питомцы, как это имело место в инциденте с воспитательницей, встреченной градом туфель после непродолжительного отсутствия, или в случае, когда одной девочке удалось сколотить маленькую шайку, специализировавшуюся на краже и порче игрушек. В отличие от школы, где насилие быстро становится проблемой групповой психологии, в детском саду насилие связано с действием отдельных, конкретных детей.

Следующий момент, обращающий на себя внимание, касается самой специфики проявления насилия в детских садах. Его характерной особенностью является непосредственность. Двое детей только что мирно играли друг с другом, как вдруг в следующее мгновение один ребенок плача встает и жалуется на то, что другой ударил его «прямо в живот». Насилие в детских садах не знает предварительной стадии, обдумывания, предвкушения, периода накопления напряжения, которое ищет выхода и наконец находит разрядку. Одно состояние в мгновение ока меняется на противоположное, мирное сопение разражается вспышкой ярости. Полутонов здесь нет.

Многие питомцы детских садов не осознают до конца своих действий. Нет понимания последствий своих действий и чувства вины. Мальчик ударяет девочку, а затем, сбив ее с ног, начинает топтать ногами. Воспитательница в ужасе оттаскивает его от жертвы: «Разве ты не понимаешь, что делаешь ей больно?» Мальчик отрицательно качает головой: «Да ведь на мне же кроссовки!»

Зачастую оправданием насильственного действия является незначительный проступок, наказывается крайне субъективно оцениваемая провинность. Девочка расцарапала другой лицо только за то, что та ее не дождалась. Многие дети не отдают себе отчета в неадекватности своей реакции и в том, что шишка на голове, удар в живот или удар с размаху вызывают у другого боль. Довод: «У нее глупый смех» – выглядит оправданием для применения насилия, так же как и следующее: «Нечего ей было так орать».

Нередко агрессивное поведение детей расходится с их словами. На словах все они против насилия – что не мешает им применять насилие против своих сверстников. Но ведь это совсем другое дело! Можно ли терпеливо сносить то, что «у нее такие ужасные лакированные туфельки»?

В отличие от школьного преподавателя воспитательница не остается в стороне от происходящего, ее вовлекают в гущу событий и делятся самым сокровенным, она в курсе всех взаимных претензий. Если в школе дети зачастую хранят молчание из желания не выглядеть «стукачами» в глазах своей возрастной группы и скрывают происходящее от преподавателя, то в детском саду дети возбужденно бегут к воспитательнице с жалобами на своих сверстников: «Урс меня ударил!», «Барбара меня ущипнула». Они, не задумываясь, выдают своих сверстников, ждут от воспитательницы помощи или поддержки, рассказывают все подробности происшествий. Поскольку отдельные дети проявляют настоящую виртуозность в искусстве жаловаться и по самому незначительному поводу громко требуют немедленного вмешательства воспитательницы, ей следует предварительно взвесить все за и против и прежде, чем вмешаться, подумать, следует ли это делать и не лучше ли предоставить детям возможность самим улаживать конфликт. Зачастую плач прекращается сам собой, как только дети замечают, что воспитательница не собирается реагировать на любой пустяковый повод.

Дети информируют воспитательницу обо всех своих бедах, полагая, что любые проявления насилия и агрессии в детских садах частично лежат на ее совести. Детская и взрослые сферы еще четко не разграничены. Если в 4-м классе насилие зачастую не выходит за рамки собственной субкультуры и ребенок, поставивший учителя в известность о случившемся, рассматривается как предатель, дети в детском саду заведомо ждут от воспитательницы той или иной реакции. Любое происшествие требует определенного отношения с ее стороны. Осуществление насилия не замыкается сферой своей субкультуры, а рассчитано на восприятие всего окружения. Внутри этого сообщества дети делегируют воспитательнице особую роль: ей предназначается роль арбитра, проводящего грань между недопустимой и здоровой агрессией. Дети требуют от нее, чтобы она встала на ту или иную сторону. Это еще не означает, что они готовы принять ее точку зрения, однако позиция воспитательницы становится для них ориентиром в поисках собственной позиции. В случае, когда речь идет об изживании агрессивных импульсов и фантазий, дети нуждаются в позиции воспитательницы как в неком противовесе. Она становится моральной инстанцией, к которой они могут апеллировать.

Детям предстоит научиться самим проводить грань между недопустимым действием и здоровым проявлением агрессии. Игра с черепашками безобидна, размахивание палкой допустимо в определенных пределах, а вот дергать кого-либо за волосы или вытаскивать из-под кого-либо стул – нельзя. Уровень развития детей позволяет воспитательнице при общении с ними заострять их внимание на теме насилия, постепенно приучая их самим справляться с агрессией в себе и других. Родители, доверившие воспитательнице своих детей, возложили на нее обязанность четкого распознания любой формы насилия и агрессии.

Влияние, оказываемое воспитательницей на детей, заметно при прослушивании детских разговоров. Нередко произносятся фразы типа «Фрау Люсси сказала…» или «Бригитта не велела…» Разговоры детей в детских садах ведутся с постоянным упоминанием имени воспитательницы. В школе данный феномен проявляется в значительно меньшей степени. Естественно, и там позиции учителя отводится достаточно важная роль, однако открыто ссылаться на его авторитет в разговоре с одноклассниками считается проявлением несамостоятельности.

Суть проблемы – нахождение точек соприкосновения между позицией воспитательницы и позицией детей. В случае, если позиция оказывается для них неприемлемой по психологическим причинам, дети ее отвергают. Позиция воспитательницы должна быть соотнесена, приведена в соответствие с характером детского восприятия. Все ее слова должны затрагивать струны в детских душах и быть не заумными, а понятными, на уровне их развития. Шансы на усвоение детьми утопических идей или идей радикального толка минимальны.

Опасность «пуританской» позиции

Исполнение данной задачи предполагает различные варианты. Один из них: воспитательница занимает своего рода «пуританскую» позицию, с высоты которой она, не вдаваясь в тонкости различения дозволенного и недозволенного в сфере применения насилия, начисто отвергает все агрессивные и насильственные действия. Фантазии ребенка о супермене или разыгрывание двумя детьми в гардеробе сценки из боевика с помощью воображаемых пистолетов вызывают крайнее возмущение. Детям дают понять, что подобных игр следует избегать: «То, что вы делаете, ужасно!» Агрессия отождествляется с насилием.

Есть опасность, что в результате подобной позиции воспитательницы дети довольно быстро почувствуют свою ущербность. Когда радость, испытываемая от агрессивных игр и фантазий, объявляется патологией, дети уже не могут свободно им предаваться и чувствуют, что вот-вот их могут поймать с поличным. Агрессивные действия и мечты кажутся им чем-то недостойным. Стремление воспитательницы оградить детей имеет целью полное вытеснение агрессии и насилия из их мира. Агрессивные фантазии, высказывания и истории отождествляются с актами насилия. В основе этого лежит стремление к достижению некоего утопического состояния, при котором атмосфера внутри детского сада будет характеризоваться исключительным дружелюбием и уравновешенностью. В подобной атмосфере нет места теневым сторонам человеческой природы, как, например, в случае с воспитательницей, пытавшейся скрыть от детей гибель детсадовской кошки, всеобщей любимицы, попавшей под машину. Страшное табуируется (выносится за рамки сознания).

Однако подобная оградительная тенденция чревата большими психологическими проблемами. К сожалению, вместо пассивной имитации подобной позиции детьми, происходит «уход» агрессии в неконтролируемую зону.

Дети замечают, что насилие и агрессия является для их воспитательницы неким пугалом и замыкаются в себе. От их внимания не ускользает характер ее реакции при виде потасовки и отвращение, вызываемое в ней игрушечным монстром, и, как следствие этого, они перестают делиться с ней своими агрессивными фантазиями. Наиболее покладистые дети, не желая терять с ней контакта, внешне уступают ее требованиям, однако в действительности только прячут свою тень. Почувствовав одностороннюю преданность воспитательницы утопической идее «безоблачного» мира, они ощущают себя оставленными наедине со своим очарованием насилием. Диалог с детской тенью прерван. Радость при виде танка нельзя показывать, и стрельба из пистолета строжайше запрещена.

Пуританская тенденция может таиться и за стремлением найти насилию обоснование за пределами детского сада (ментальной экстер-нализацией конфликта). Для любого проявления насилия в детском саду подыскивается параллельное событие, имевшее место во внешнем мире, например, в семье, и это событие объявляется причиной случившегося. Агрессивный мальчик и на самом деле подвергается дома унижениям и издевательствам, строптивая девочка действительно предоставлена дома самой себе и без конца смотрит дома по видеомагнитофону фильмы ужасов. Отыскание причин и подспудных мотивов, лежащих в основе актов детского насилия, бесспорно, важно, однако не следует выплескивать вместе с водой ребенка и доводить дело до элиминирования тени. Стремление к выявлению семейной зависимости чревато опасностью забвения причин детского насилия, лежащих как в детях, так и в нас самих. Данная экстернализация имеет еще один негативный аспект, суть которого в уменьшении шансов осознания в случившемся (акте насилия) доли нашей собственной вины.

Небезынтересно отметить, что подобная реакция в отношении насилия характерна и для многих родителей. Им тоже свойственна экстернализация причины насилия: их собственное дитя, понятное дело, само на такое не способно, и всему виной дурное влияние, оказываемое на него со стороны, будь то нездоровый психологический климат в детском саду, «плохой мальчик» из детской группы или из рук вон плохое руководство детским садом.

Однако правильная позиция зиждется на осознании того, что агрессивные тенденции заложены в самой человеческой природе. Радость, получаемая от актов разрушения и применения насилия, – первозданное свойство человека. Ответственность за агрессивные наклонности ребенка отнюдь не всегда лежит на внешних причинах – семье и среде. Конечно, за повышенной агрессивностью ребенка нередко скрывается настоящее горе и зов о помощи, однако не менее часто к нему примешивается врожденная склонность и упоение насилием и разрушением. В случаях, когда в детских садах имеет место насилие, необходимо не упускать из виду обе стороны проблемы. Насилие, служащее, с одной стороны, симптомом неблагополучия, семейных неурядиц и непонимания окружения, с другой стороны, является магнитом, испокон веков притягивающим к себе человеческую душу. Приводя к вытеснению извечной радости, получаемой от агрессивных фантазий и игр, пуританская установка затрудняет детям нахождение грани между областью допустимого и непозволительного, четкого разграничения сферы насилия и агрессии. Тема тени, или страшного, в человеческой душе не получает развития.

Парадоксальным образом ярко выраженное стремление уберечь детей от контактов с насилием может возыметь обратное действие и развязать дремлющие в них инстинкты. В одном детском саду дети избегали контактов с девочкой, страдающей от лишнего веса, и во время загородной экскурсии забросали ее еловыми шишками. Воспитательница решила вразумить детей. Почти час она растолковывала им недопустимость подобного поведения и требовала в корне изменить их отношение к девочке. Сразу же после этого разговора она услышала, как дети в гардеробе воодушевленно скандируют: «Ну, мы ей руки-ноги-то повыдергаем!» Дети ощутили внутреннюю потребность привести в действие компенсационный механизм и уравновесить прочтенные им нотации всплеском агрессивных настроений в отношении девочки. Им хотелось дать темному началу, или тени, возможность укорениться в мире их психики. В ответ на запрет воспитательницы дети либо отказываются слушаться, либо пытаются при любом удобном случае «пронести с собой» тень каким-нибудь другим способом, как это имело место с мальчиком, который на вопрос, предполагающий в качестве ответа «Один», с ухмылкой показал воспитательнице средний палец.

Монополия воспитательницы на применение насилия

Каково должно быть поведение воспитательницы детского сада в случае столкновения с актами насилия? В отличие от преподавателей средних и старших классов школы воспитательница детского сада обладает монополией на власть. Ее полномочия никем не оспариваются и не подвергаются сомнению. С точки зрения детей, в распоряжении воспитательницы достаточно средств для поддержания своего монопольного господствующего положения. Уже один ее вид отметает все сомнения благодаря ее очевидному и подавляющему преимуществу в массе. Одно уже осознание этого превосходства удерживает детей от вспышек насилия: в качестве существа, обладающего вдвое большим ростом и четырехкратно большей силой, ей ничего не стоит поднять их, потрясти, схватить за волосы и выставить вон – всех этих преимуществ преподаватель старших классов лишен. Благодаря своему физическому превосходству воспитательница занимает особое положение. Даже если она не пользуется своим преимуществом, дети никогда об этом не забывают. Ей ничего не стоит разнять двух борющихся детей или выставить буяна за дверь. В силу явного силового превосходства любое ее вмешательство по сравнению с аналогичными действиями других педагогов оказывается несравненно более эффективным.

Естественно, данным преимуществом не следует злоупотреблять. Принуждение не должно становиться единственным побудительным мотивом поведения детей, однако так или иначе физическое превосходство воспитательницы имеет для детей огромное психологическое значение. Дети отождествляют ее с силовой составляющей даже в том случае, когда она субъективно воспринимает себя иначе и меньше всего об этом думает.

Любое нарушение правил поведения в детском саду, любой непозволительный поступок чреват, с точки зрения детей, угрозой применения воспитательницей ее силового преимущества. Воспитательница тоже это чувствует. Стоит ей только захотеть – и она может вывернуть руку одному, дернуть за волосы другого и дать щелчок третьему ребенку. В силу подавляющего силового преимущества вероятность подобных действий воспитательницы детского сада значительно выше, чем педагога в школе, где садистские наклонности быстро пресекаются бурной реакцией класса.

В глазах детей воспитательница – центральная фигура детского сада. В отличие от некоторых классов, где учителю в психологическом отношении отводится роль маргинала, а право на лидерство считается прерогативой какого-то члена собственной возрастной группы, лидерство воспитательницы детского сада не подвергается сомнению. Атмосфера, царящая в детском саду, носит отчетливые следы влияния личности воспитательницы. Дети ведут себя в соответствии с ее настроениями. Они живо чувствуют перемену ее эмоций и подстраиваются под нее. Воспитательница предстает неким связующим звеном между самоопределением ребенка и его контактами с другими детьми. Она нередко выступает в качестве посредницы в их спорах. Детская группа становится зеркальным отражением душевного состояния воспитательницы. Данная роль делает ее профессию непростой. Создание хорошей психологической атмосферы в детском саду зависит от того, найдет ли она в себе достаточно душевных сил и энергии.

Что это означает применительно к насилию? На атмосферу детского сада непосредственно влияет характер ее самоощущения и позиции по отношению к тем, от кого она зависит. Следствием ее внутренней неуравновешенности, проблем в личной жизни или конфликтов становится неспокойная, нервозная атмосфера. Дети тонко чувствуют все то, что происходит в ее душе и соответственно выражают это в своем поведении: они становятся раздражительными и упрямыми, бранятся и дерутся. Они чувствуют шестым чувством, что у воспитательницы что-то не так, неладно с психикой. Поэтому в случае возникновения эксцессов насилия в детском саду воспитательница должна спросить себя: не связано ли это с ней самой и не она ли невольно стала причиной этого? Может быть, она слишком беспокойна, невыдержанна и дурно настроена? Чтобы понять долю своей вины в случившемся, мало критического анализа своего поведения – надо заглянуть и в глубины собственной души.

Душевный разлад воспитательницы становится фатальным в случае ее уверенности в возможности обмануть самоё себя и нежелании признаваться себе самой в собственных чувствах: «У нее все отлично! Она агрессивна? – Ничего подобного! У нее проблемы? – Да что вы!» Подобная позиция действует на детей разлагающе: они начинают всячески ее провоцировать и нарочно ведут себя вызывающе, чтобы заставить ее сбросить лживую маску и обнаружить свое истинное состояние. Когда у воспитательницы наконец сдают нервы, дети воспринимают это с облегчением: «Наконец-то она пришла в ярость, мы ведь знали, что у нее внутри все бурлит!»

Наличие душевного разлада и скрытой агрессивности у воспитательницы предоставляет питомцам детского сада шанс: плохое настроение воспитательницы становится мостом, позволяющим детям ввести тень в пределы детского сада. Искренность и открытость детям воспитательницы, перестающей делать тайну из своих душевных метаний, позволяет детям эмпатически соприкоснуться с неудобными сторонами человеческого существования. Насилие и агрессия уже не элиминируются и не отдаются на откуп детям, а становятся общей проблемой.

Концепция ограниченной ответственности

Следующая проблема, с которой дети постоянно сталкиваются в детских садах и школах и которая способна приводить к вспышкам насилия, касается этнических конфликтов, ксенофобии, а также соперничества между различными типами некоренной для данной местности национальности.

В одном детском саду появилась новенькая девочка-турчанка. Она почти не говорила по-немецки. Однако воспитательница не видела в этом ничего страшного, полагаясь на уже принятых в группу турецкого мальчика и турецую девочку, не имевших проблем с языком, считая, что они, несомненно, помогут новенькой преодолеть языковой барьер и установить контакт с остальными детьми. Со своей стороны, воспитательница решила сделать все возможное для облегчения установления контакта девочки с другими детьми. Что же произошло в действительности? Дети подвергли новенькую остракизму, не давали ей проходу на пути домой и два-три раза даже побили. Вокруг вновь поступившей эмигрантки возникла резко враждебная атмосфера. Детям удалось запугать девочку настолько, что она перестала говорить. Правда, на словах дети соглашались, что поступают неправильно, и клялись оставить девочку в покое, однако все их благие намерения вылетали у них из головы, стоило им ее увидеть.

Что это было: ксенофобия? Воспитательница решила внимательнее присмотреться к поведению других детей турецкой национальности и с удивлением обнаружила, что соплеменники новенькой не только дистанцируются от нее сами, но и постоянно натравливают на нее остальных детей. Они подвергали ее преследованиям и принимали участие в избиении. Наконец объяснение было найдено: вновь пришедшая была курдской национальности.

Возможность для возникновения этнических конфликтов у питомцев детских садов есть всегда. Дети воссоздают борьбу, соперничество и антагонизм, которые наблюдали у себя на родине: хорватов с сербами, курдов с турками или даже камбоджийцев с вьетнамцами. Они привносят в атмосферу детского сада конфликт, ассоциирующийся в их сознании с их домом и их родителями. Воспитательница становится невольным свидетелем этого конфликта и, естественно, стремится каким-то образом его нейтрализовать.

Однако как этого добиться? В голове у нее проносится уйма мыслей и эмоций. С позиций логики, прежде всего следует установить причину. Установка «Надо хорошенько все обдумать» при всей своей бесспорности таит в себе определенные опасности. Она всплывает не только в связи с этническими конфликтами, но и в связи с другими идентифицируемыми причинами агрессии и насилия: надо было запретить распространение фильмов ужасов, надо было научить родителей еще до рождения первого ребенка азам воспитания, надо было запретить компьютерные игры типа Game-Boys и т. д. Мы начинаем предъявлять требования к обществу, к политикам и, наконец, к мироустройству.

Не подвергая сомнению значение осознания глобальных взаимосвязей, надо указать на опасность подобной установки, так как она заставляет нас забыть о своей собственной, личной ответственности. Обнаружение, осознание и постижение глобальных взаимосвязей отвлекает нас от нашего собственного, узкого поприща, в пределах которого мы сами несем ответственность за происходящее. Естественно, нам не под силу решить проблемы, касающиеся нашего общества и мира в целом, однако чувство сопричастности мировым событиям и боль за все человечество не должны заслонять возможности, имеющиеся в нашем распоряжении.

Применительно к детскому саду это означает, что воспитательнице следует ограничиться доступной ей сферой деятельности. Пусть ее не смущает сознание того, что виной всему нездоровая атмосфера в семье, губительное влияние бесконтрольного просмотра видеофильмов или этнический конфликт. Польза осознания взаимосвязей – в расширении горизонта видения и повышения чувствительности к оттенкам, однако в области реальной педагогики оно может побудить воспитательницу к отказу от любой попытки исправить положение. Стремление к доискиванию причин приводит к полной пассивности. Мы смиряемся и замыкаемся в себе.

Человек не несет персональной ответственности за все совершающееся в мире. Однако никогда не следует забывать о нашей ответственности за вверенный нам участок. Там, где это возможно, мы не должны оставаться безучастными зрителями. Надо делать все от нас зависящее как в отношении нас самих, так и в ограниченных пределах детского сада. Сознание невозможности разрешить извечные конфликты и повлиять на порождающие их условия не должно нас останавливать. Задача воспитательницы – никогда не оставаться безучастной, любить свою работу, подавать детям пример, разговаривать с ними, отмечать собственные агрессивные импульсы. В этом ей должно помочь сознание того, что, хотя она не в силах поменять что-либо в глобальном отношении, она вносит весомый вклад во вверенный ей участок работы. Вышеупомянутая воспитательница, естественно, была не в состоянии погасить чувство взаимной враждебности у детей разной национальности, однако ей удалось создать в детском саду психологическую атмосферу, которая существенно ограничила вероятность конфронтации на межэтнической почве и препятствовала вовлечению детей в этот конфликт.

Глава 4. Страхи детей и подростков

По самой своей природе любое живое существо способно испытывать чувство страха. Не составляет исключения и человек. Однако наше отношение к этому чувству двойственно. С одной стороны, сознательное отношение к страху проявляется в стремлении вести максимально безопасное существование и по возможности избегать неблагоприятных ситуаций, могущих стать источником этого чувства; с другой стороны, мы ощущаем некое исходящее от страха зловещее очарование. Чтение криминального романа или просмотр фильма ужасов сопровождается приятным щекотанием нервов. В случае отсутствия реальной опасности переживание страха доставляет нам удовольствие. Именно наслаждение, связанное с переживанием страха, толкает детей выбирать в качестве места для катания на роликах улицы, круто спускающиеся вниз и делающие это развлечение опасным, это же чувство заставляет детей залезать на деревья или осыпать друг друга угрозами. Опасность привлекает в первую очередь мальчиков. Она служит для них стимулом и обостряет их чувства. В качестве антропологической константы страх не меняется, меняются только формы его проявления и его возбудители. При появлении первых железных дорог паровозы, напоминающие неких доисторических чудовищ, вызывали у многих людей чувство панического страха. Врачи тогда всерьез полагали, что поездки по железной дороге вредят здоровью. В 1950-е годы многие люди боялись летать на самолете. Любой, даже самый короткий перелет внутри страны сопровождался обязательным приступом рвоты у одного или двух пассажиров. Сегодня люди боятся летать значительно в меньшей степени. Возникли новые источники страха, людей пугает повышенная радиация, опасность радиоактивного облучения, заражения пищи или загрязнения среды. Формы проявления страха модифицируются в соответствии с духом времени и событиями, происходящими в мире. Облик страха и его возбудители постоянно изменяются. Определение личин страха и причин, его вызывающих, можно сравнить с работой Сизифа. Подобно тому как ему постоянно приходилось вновь и вновь катить в гору все тот же камень, нам приходится вновь и вновь принимать вызов стихии страха, предстающей во все новых обличьях, сознавая при этом всю невозможность достижения окончательной победы.

В данной главе описываются современные формы проявления страха у детей и подростков и предпринимается попытка их типизации, а затем приводятся способы их преодоления силами самих детей и подростков.

Личный сценарий ужаса

Беат – подвижный, способный школьник 10 лет. Ему предстоит продолжить обучение в школе второй ступени, это следующий за начальной школой этап. Учительница убеждена, что у него не будет проблем с обучением. Никто не сомневается, что в школе второй ступени он будет хорошо учиться. Однако внезапно поведение Беата изменяется: в школе его успехи резко снижаются, он делает домашние задания с крайней неохотой и чаще всего небрежно, он перестает интересоваться школьными делами. Учительница и родители не понимают, в чем дело. Беат патетически заявляет, что не желает поступать в школу второй ступени, она не для него. Внезапная перемена в его поведении и отношении к учебе беспокоит близких. Какая муха его укусила?

В качестве консультанта по педагогике я попытался установить психологические причины этой перемены в настроении и поведении ребенка с помощью бесед, анализа рисунков и наблюдения за его поведением. Что случилось с этим мальчиком? В его окружении нет и следа заметных изменений, его опекают любящие родители. Происходящее в душе мальчика остается загадкой до третьей беседы, в ходе которой он при прощании вскользь упоминает о том, что оставил свой велосипед на Маульберштрассе, как раз напротив бассейна. Любит ли он плавать, спрашиваю я. Мальчик медлит с ответом и запинается. Я начинаю прозревать, в чем дело. Наконец мы говорим о плавании и уроках обучения плаванию. Стараясь не смотреть мне в глаза, он признается в ненависти к прыжкам с трамплина. Он не может побороть страх перед прыжками с трехметрового трамплина. Ему известно, что от ученика школы второй ступени требуется умение прыгать с трехметрового трамплина, так как он видел, как учитель плавания заставлял старшеклассников прыгать с него. Эта сцена не выходит у него из головы. Совершенно понятно, что причиной нежелания Беата переходить в школу второй ступени является страх перед подобными прыжками. Снижение успеваемости и нежелание продолжать учебу вызваны боязнью бездны, открывающейся перед глазами прыгуна с трамплина.

Поведение Беата типично для многих подростков и юношей. Естественно, далеко не все они испытывают страх перед прыжками, однако типичным для них является стремление скрыть свои страхи от окружающих. Поведать о своих страхах для них не менее мучительно, чем дать знать о других интимных чувствах, например о чувстве первой любви, боязни импотенции или неуверенности в завтрашнем дне (возможности получения работы). Мог ли Беат признаться, что у него трясутся поджилки при одной мысли о необходимости совершить прыжок с трехметрового трамплина? Он был бы жестоко высмеян, в итоге он молчит. Подобное поведение я наблюдал и у крайне контактных детей экстравертного типа, охотно вступающих в общение с учителями и родителями и не скрывающих от них своих эмоций. Зачастую подобные дети способны делиться и своими страхами: так, Беат выражал свою крайнюю озабоченность гибелью лесов и войной в Боснии. Внешне он производил впечатление человека, который выплескивает наружу все, что у него на душе, в действительности он делал исключение для отдельной категории своих страхов, утаивая их внутри.

При вербальном описании своих страхов подростки стремятся избегать всего того, что считается предосудительным в их окружении и что расходится с представлениями их родителей. Пример Беата типичен для многих его сверстников. Большую часть своих мучительных переживаний они скрывают и зачастую делятся лишь незначительной долей своих страхов. Их высказывания зеркально отражают отношение к страхам их окружения и меньше всего непосредственно выражают эмоции, владеющие ими в действительности. Им необычайно трудно делиться своими сокровенными страхами еще и потому, что они не знают их рациональных причин. Они отдают себе отчет в полной безосновательности своего страха: строительный рабочий на площади перед школой не затащит их в люк, врач, делающий им рентгенограмму, не обнаружит у них ничего, вызывающего опасения, – и все же они не в силах избавиться от давящего, неприятного ощущения. С рациональных позиций и Беат понимает, что бояться прыжков с трамплина смешно, и все же страх сильнее его. Подобные затаенные страхи затормаживают жизненную активность детей и подростков и приводят их к тому, что они не могут выполнять требования, соответствующие их возрасту. У них возникает внутренний блок.

То, с чем дети субъективно ассоциируют свои страхи, возможно, имеет более глубокие корни. Естественно, что прыжки – не истинная причина страха Беата, однако этот бессознательный выбор продиктован его соответствием извечному страху существования. Мы можем посмотреть на все это в обратной перспективе и постараться взглянуть на страх Беата под углом зрения не действительной, а конечной причины. Образ трамплина символизирует страхи, свойственные жизненной стадии мальчика. Боязнь прыжков – только косвенная причина его страхов и снижения успеваемости, на деле образ трамплина выбран его душой для отождествления с темой, наиболее важной в его возрасте. Этот образ был ему необходим для выражения обуревающих его чувств. Возможно, его выбор обусловлен неуверенностью ребенка в будущем. Переживание в школе совпало с тем, что творится у него на душе. Мальчик, которому скоро «стукнет» одиннадцать лет, вступает в переходный возраст, он испытывает страх перед новой полосой своей жизни. Он боится не справиться с требованиями, предъявляемыми к нему на этом новом этапе жизни, и не оправдать возлагаемые на него надежды. Это чувство дает о себе знать в форме неясных импульсов. Оно ищет объект для своей манифестации. Таким образом, у страха перед трамплином две грани: реальная и символическая. Настоящая причина страха – в боязни прыжка в неведомое, перехода на следующий этап жизни и обучения.

В чем корень этих страхов? Для ответа на этот вопрос обратимся к обычаям, характерным для культур, оставшихся вне сферы влияния европейской цивилизации. Согласно описаниям Ван Геннепа[22] и Джозефа Кэмпбелла[23], во многих культурах переход от детства к юности и от юности к взрослому возрасту обставляется специальными ритуалами. Для перехода в следующую жизненную фазу ребенку требуется выдержать испытания. Так, например, у индейцев племени Омаха дети, достигшие четырехлетнего возраста, проходят некую церемонию, цель которой зафиксировать, что отныне они перестают считаться маленькими детьми и получают право ношения сандалий. Во время этой церемонии им отрезают волосы, а затем заставляют пройти по прямой от одного пункта до другого. Каждый их шаг сопровождается пением песен, специально предназначенных для данного случая. Судя по тому, что пишут Алиса Флетчер и Фрэнсис ла Флеш[24], данный ритуал сопряжен для детей с сильным страхом. Их страх коренится в неуверенности в том, способны ли они выдержать это испытание. Отклонение от предписанной линии считается дурным предзнаменованием.

В ходе других подобных церемоний, так называемых обрядов инициации, право именоваться взрослыми обретается путем мучительных и болезненных процедур. У аборигенов Арнхэйм-лэнда на севере Австралии перед посвящением в тайны своего племени инициируемые должны часами лежать под палящим солнцем, доводя себя почти до состояния высохшей мумии.

Все эти церемонии посвящения связаны со страхом. Дети испытывают страх и учатся его преодолевать.

В страхе Беата перед прыжками с трамплина скрывается страх перед следующей жизненной ступенью. В силу отсутствия в арсенале современной культуры церемоний, отвечающих этому переживанию, Беат сам бессознательно выбрал арену для разыгрывания личного сценария своей инициации. Трамплин выбран в качестве вехи и барьера, который ему необходимо преодолеть на пути своего развития. Его страх перед прыжками – симптом его готовности к переходу на следующую ступень. Стремление к переходу в следующее состояние бессознательно побудило его остановиться на этом мотиве. Понимание этого вносит коррективы в трактовку снижения его успеваемости, вызванного не столько патологическими причинами, сколько необходимостью мобилизации внутренних душевных ресурсов накануне перехода на новый жизненный этап.

Проблема в том, что ему приходится скрывать происходящее у него в душе от близких людей. Он бы не стал этого делать, если бы его страхи воспринимались окружающими с пониманием и сочувствием. Задача педагогики – создать ритуалы, помогающие детям научиться справляться со своими страхами.

Данная проблема касается в первую очередь детей младшего возраста. Как правило, они почти не в состоянии разработать собственный сценарий контакта с их личными страхами, так как мы ориентируем их на наши собственные страхи, при этом главная роль отводится транспорту, гигиене и тем или иным конкретным угрозам. Они приспосабливаются к нашему образу страшного в ответ на наше требование избегать реальных опасностей. Церемонии, позволяющие детям встретиться со своими собственными страхами и воплотить их в форму, адекватную их возрасту, отсутствуют. У нас совсем мало церемоний, позволяющих сообща пережить чувство страха. Страх в качестве совместного переживания устранен из всех сфер нашей жизни за исключением, может быть, телевидения. Идея «беззаботного» детства побуждает нас таить свои страхи от детей, избегать делиться ими. У нас нет ни одного ритуала, помогающего пережить и преодолеть страхи, своим возникновением обязанные тому или иному возрасту. Вместо этого мы требуем от детей приспособиться к нашему видению мира. Следствием этого становится стремление детей найти собственные сценарии переживания страха, о которых они никому не говорят. То, что они таят свои страхи, может помешать им от них освободиться (чревато опасностью стагнации). Конфликт вытесняется, и проблема остается нерешенной (вызов стихии остается без ответа).