Дэвид Дойч

CТРУКТУРА РЕАЛЬНОСТИ

К оглавлению

Глава 13. Четыре нити  

Широко  распространен  следующий  стереотип  научного процесса: молодой новатор-идеалист,    противостоящий    закоснелым    людям    из    научного "истэблишмента". Эти закоснелые люди, ограниченные удобной  традиционностью, которую они защищают и  пленниками которой являются, приходят в ярость из-за любого вызова, брошенного ей. Они ведут себя нерационально. Они отказываются прислушиваться  к  критике,  вступать в  спор или принимать  свидетельство и пытаются подавить идеи новатора.

Этот стереотип  был возведен в  ранг философии  Томасом Куном,  автором влиятельной  книги The Structure of Scientific Revolutions. В соответствии с Куном,   научный  истэблишмент   определяется   верой  его  членов  в  набор общепринятых  теорий, которые вместе формируют мировоззрение, или парадигму. Парадигма -- это психологический и теоретический аппарат, на основе которого его  приверженцы наблюдают  и  объясняют все, что  присутствует  в их опыте. (Также можно говорить о парадигме в пределах любой  самодостаточной  области знания,  например,  в  физике). Стоит  только какому-то  наблюдению нарушить важную  парадигму, ее приверженцы  просто перестают  видеть  это  нарушение. Столкнувшись  со свидетельством  этого нарушения, они  обязаны рассматривать его как "аномалию", экспериментальную ошибку, обман -- как все, что позволит им поддерживать парадигму  ненарушенной.  Таким  образом,  Кун считает,  что научная  ценность  открытости  критике и  экспериментальности  при  принятии теорий,  а также  научные  методы  экспериментальной  проверки  и  отказ  от общепринятых теорий после их опровержения,  --  это,  главным образом, мифы, которые человек  не  смог  бы разыграть,  имея дело с любой  важной  научной проблемой.

Кун  принимает, что для  неважных  научных  проблем действительно имеет место нечто, похожее на научный процесс  (как я обрисовал в главе 3). Дело в том,  что  он  верит,  что   наука  развивается  переменными  эпохами:  есть "нормальная наука" и есть "революционная  наука". В  эпоху нормальной  науки почти все ученые верят в общепринятые фундаментальные теории  и изо всех сил пытаются приспособить  все свои наблюдения и  вспомогательные теории под эту парадигму.  Их исследование  состоит  в том,  чтобы  согласовать  нерешенные вопросы усовершенствовать практическое применение теорий, систематизировать, переформулировать и согласовать. Что касается  применения, они  вполне могут использовать методы,  которые являются  научными в попперианском  смысле, но они никогда  не откроют  ничего фундаментального, потому  что они никогда не исследуют ничего фундаментального.  Затем  неожиданно  появляются  несколько молодых    смутьянов,    отрицающих   некоторые   фундаментальные   доктрины существующей  парадигмы. Это не  настоящая научная критика,  поскольку  сами смутьяны не подчиняются здравому смыслу. Просто они смотрят на мир на основе новой,  отличной парадигмы.  Как  они  пришли  к  этой  парадигме?  Давление накопленных свидетельств  и грубость  оправданий старой  парадигмы,  в конце концов, привели  их к новой.  (Достаточно справедливо, хотя и трудно понять, как человек  может  уступить давлению  в  виде свидетельства, которое  он, в соответствии с гипотезой, не видит).  Как  бы  то  ни было, начинается эпоха "революционной" науки.  Большинство,  которое  все еще  пытается  заниматься "нормальной"  наукой в  рамках старой парадигмы, сражается,  используя любые средства, -- мешая публикациям, смещая еретиков с академических  постов и т. д. Еретики умудряются найти  способы публикации своих трудов, они высмеивают закоснелых  ученых   и  пытаются  проникнуть  во   влиятельные  организации. Объяснительная способность новой парадигмы, на ее собственном языке (ибо  на языке    старой   парадигмы   ее   объяснения   кажутся    сумасбродными   и неубедительными),  привлекает  новичков   из  рядов  молодых,  свободных  от обязательств ученых. В обоих лагерях могут  быть  и дезертиры. Некоторые  из закоснелых ученых умирают. В конечном итоге, одна из сторон побеждает.  Если побеждают еретики, они становятся новым научным истэблишментом и также слепо защищают свою  новую парадигму,  как старый истэблишмент защищал свою;  если еретики проигрывают, они становятся сноской в истории науки. В любом случае, впоследствии продолжается "нормальная" наука.

Эта   точка   зрения  Куна  относительно  научного   процесса   кажется естественной  многим людям.  На первый  взгляд, она объясняет  повторяющиеся резкие  перемены, которые наука  навязывает современному  мышлению, на языке повседневных   человеческих  качеств  и   импульсов,   знакомых  всем   нам: укоренившихся предрассудков  и предубеждений, нежелания  видеть свидетельств своих ошибок, подавления несогласия  законными интересами, желания спокойной жизни и т. д.  И  в  оппозиции всему  этому: непокорность  молодости, поиски новизны,  радость  нарушения  запретов и борьба  за  власть.  В  идеях  Куна привлекает  еще  одно: он  ставит  ученых  на  место. Они  больше  не  могут объявлять себя  благородными  искателями  истины, использующими рациональные методы гипотезы, критики и  экспериментальной проверки  для решения задач  и создания  самых лучших объяснений в мире. Кун открывает, что ученые -- всего лишь команды-соперники, которые играют в бесконечные игры за  право контроля территории.

Идея  самой парадигмы  неисключительна. Мы  действительно  наблюдаем  и понимаем мир с помощью набора теорий, который и составляет парадигму. Но Кун ошибается, считая,  что  приверженность  парадигме  мешает  человеку  видеть достоинства другой парадигмы, или препятствует  смене парадигм, или на самом деле  мешает  человеку понять  две  парадигмы  одновременно. (Для обсуждения более  широких  последствий  этой  ошибки  см. The  Myth  of  the  Framework Поппера).  Вероятно,  всегда  существует   опасность   того,  что  мы  можем недооценить   или   полностью  упустить  объяснительную  способность   новой фундаментальной теории, оценивая ее на концептуальной  основе старой теории. Но  это   всего  лишь  опасность,   и  ее  можно  избежать  при  достаточной внимательности и интеллектуальной целостности.

Также  истинно  и то, что люди,  включая  ученых,  и  особенно  те, кто занимает   важное   положение,    действительно   стремятся   придерживаться общепринятого образа  действий, и  могут  с  подозрением  отнестись к  новым идеям, поскольку весьма удобно чувствуют  себя  со старыми.  Никто не  может заявить, что  все ученые в равной степени  скрупулезно  рациональны  в своих суждениях  об  идеях.  Неоправданная лояльность  по  отношению к  парадигмам действительно зачастую является причиной противоречий в науке,  как и везде. Но  если рассмотреть теорию Куна как описание или анализ научного  процесса, мы увидим ее роковую ошибку. Эта теория объясняет  последовательный  переход от   одной  парадигмы  к   другой  на  основе  социологии   или  психологии, предварительно  не  останавливаясь на объективных достоинствах конкурирующих объяснений. Тем не менее, пока человек не поймет науку как поиск объяснений, тот факт, что  она находит последовательные объяснения,  каждое следующее из которых объективно лучше предыдущего, останется необъяснимым.

Следовательно, Кун  вынужден решительно отрицать, что следующие друг за другом  научные  объяснения  объективно  совершенствовались,   или  что  это усовершенствование возможно, хотя бы в принципе:

"...  есть  [этап], который хотели бы принять  многие философы науки  и который  я   отказываюсь   принимать.  Они  хотят   сравнивать  теории   как представления  природы,   как   утверждения   о   том,   "что  действительно существует". Принимая, что ни  одна теория из исторической пары  не является истинной, они, тем не менее, ищут смысл, в котором последняя теория является лучшим приближением  к  истине. Я  считаю,  что  ничего подобного  найти нет возможности".  (Лакатос и  Масгрейв  (ред.),  Criticism and  the  Growth  of Knowledge стр. 265)

Таким образом, рост объективного научного знания невозможно объяснить с помощью картины  Куна. Ничего хорошего  нет  в том, чтобы притворяться,  что следующие друг за другом объяснения лучше только на основе своей собственной парадигмы.  Существуют  объективные  различия.  Мы  можем летать,  тогда как большую  часть  истории  человечества люди  могли  только мечтать  об  этом. Древние  люди не были бы слепы к действенности  наших летательных  аппаратов только потому, что, имея свою парадигму, они  не смогли бы понять принцип их работы.  Причина того,  почему  мы  можем  летать,  состоит  в  том, что  мы понимаем, "что действительно существует", достаточно хорошо, чтобы построить летательные аппараты. Причина того,  почему древние не могли  сделать это, в том, что их понимание было объективно хуже нашего.

Если привить реальность объективного научного прогресса теории Куна, то она  будет  означать,  что  все  бремя  фундаментального  новаторства  несут несколько   иконоборческих  гениев.  Оставшаяся   часть   научного  общества использует их,  но в важных вопросах только препятствует  росту знания. Этот романтический взгляд (который часто выдвигают независимо от идей Куна) также не  соответствует действительности.  Действительно  были  гении,  которые  в одиночку совершали революции  в целых науках:  о нескольких я уже упоминал в этой  книге  -- это  Галилей. Ньютон,  Фарадей,  Дарвин,  Эйнштейн,  Гедель. Тьюринг. Но в целом, эти люди умудрялись работать, публиковать свои  труды и завоевывать признание, несмотря на неизбежное противостояние увязших в грязи и служителей времени.  (Галилео был сломлен,  но не учеными-соперниками).  И несмотря  на  то,  что  большинство  из  них  сталкивались  с нерациональной оппозицией,   карьера  ни  одного  из  них  не   соответствовала  стереотипу "иконоборца  против  научного истэблишмента".  Большинство из  них извлекали выгоду  и  поддержку  из своих  взаимодействий  с  учеными,  поддерживавшими предыдущую парадигму.

Иногда   я   обнаруживаю,   что   принимаю    сторону   меньшинства   в фундаментальных  научных  противоречиях.  Но  я  никогда  не  сталкивался  с чем-либо, подобным ситуации Куна.  Конечно, как я  уже сказал, большая часть научного общества не всегда настолько  открыта критике, насколько она должна быть  открыта  ей  в   идеале.  Тем   не  менее,  степень,  в   которой  она придерживается   "должной   научной   практики"   при   проведении   научных исследований,   --   это   нечто   замечательное.   Стоит   только  посетить исследовательский  семинар в  любой  фундаментальной области  "точных" наук, чтобы увидеть,  насколько отличается  поведение  исследователей от  обычного поведения  людей.  Итак, мы видим, как  эрудированный  профессор, признанный ведущим  экспертом в своей области,  проводит семинар. Семинарская аудитория полна людей  из  каждого  ранга  иерархии  академического  исследования:  от аспирантов,  которые познакомились с этой областью только  несколько  недель назад, до других профессоров,  авторитет которых  соперничает  с авторитетом оратора. Академическая иерархия -- это замысловатая властная  структура, где карьера, влияние  и репутация человека постоянно подвергаются риску,  как  в рабочем кабинете,  так  и в  зале заседаний.  Однако пока идет  семинар, для наблюдателя  может   оказаться   достаточно   сложным  определить  положение участников.  Самый  молодой  аспирант  спрашивает:  "Ваше  третье  уравнение действительно  следует  из  второго? Я  уверен,  что  нельзя пренебречь  тем членом, которым  пренебрегли  вы". Профессор уверен, что этим  членом  можно пренебречь  и  что  студент делает ошибочное суждение, которое не сделал  бы более опытный человек. Итак, что же происходит дальше?

В аналогичной ситуации обладающий властью главный исполнитель, деловому суждению  которого  противоречит  новичок,  мог бы  сказать: "Послушайте,  я сделал больше подобных суждений, чем вы съели горячих обедов. Если я говорю, что  это работает, значит,  это работает". Важный политик в ответ на критику неизвестного, но амбициозного партийного рабочего  мог  бы сказать:  "Вы  на чьей стороне?" Даже наш профессор, вне исследовательского контекста (скажем, читая лекцию студентам), вполне мог бы свободно ответить: "Сначала научитесь ходить, а уж  потом бегайте. Прочтите  учебник,  а пока  не тратьте ни  свое время,  ни наше".  Но  на исследовательском семинаре  такой ответ на критику вызвал бы волну смущения  в аудитории. Люди отвели бы  глаза и  притворились бы, что усердно изучают  свои  записи. Появились бы ухмылки и косые взгляды. Все  были  бы  шокированы  откровенной  неуместностью  такого  отношения.  В подобной ситуации взывать  к авторитету (по  крайней мере,  открыто)  просто неприемлемо, даже  когда самый старший ученый  во всей области обращается  к самому младшему.

Поэтому  профессор всерьез  принимает точку зрения студента и  приводит краткий, но адекватный аргумент  в  защиту спорного уравнения. Профессор изо всех сил пытается скрыть свое  раздражение  этой критикой  из такого низкого источника. Большинство  вопросов из  низов будет в  форме  критики, которая, будучи  обоснованной, уменьшила бы или вообще уничтожила бы  ценность работы всей жизни профессора. Но появление сильной и разнообразной критики принятых истин  --  одна из причин семинара. Каждый считает само собой  разумеющимся, что истина не очевидна, и что  очевидное не обязательно должно быть истиной; эти идеи следует принять или  отвергнуть  в соответствии с их содержанием, а не  с их происхождением; что величайшие умы могут ошибаться; и что самые, на первый  взгляд,  тривиальные возражения  могут  оказаться ключом к  великому научному открытию.

Таким образом, участники семинара, пока они заняты наукой, ведут себя с научной рациональностью. Но вот семинар заканчивается. Последуем за  группой в столовую. Немедленно  заявляет  о себе нормальное человеческое поведение в обществе. К профессору относятся с уважением, он сидит за  столом  вместе  с людьми, равными ему по положению. Несколько  избранных из более низких слоев также получили  привилегию сидеть вместе с ним. Беседа переходит на  погоду, сплетни или (особенно) академическую политику. Пока  обсуждают эти предметы, снова появится весь  догматизм и предрассудки, гордость и лояльность, угрозы и   лесть   обычных   взаимоотношений,   свойственных   людям   в   подобных обстоятельствах. Но если случится так, что беседа вернется  к теме семинара, ученые мгновенно снова превратятся в  ученых.  Начинаются поиски объяснений, правят свидетельство и аргумент, и положение людей становится несущественным по ходу спора.  Во всяком  случае, таков  мой  опыт в  тех  областях, где  я работал.

Даже  несмотря  на  то,  что  история  квантовой теории дает  множество примеров нерациональной склонности ученых к тому, что можно было бы  назвать "парадигмами", было бы  сложно найти более наглядный  пример, противоречащий теории  Куна  о  последовательности  парадигм.  Открытие   квантовой  теории несомненно было концептуальной революцией,  возможно, величайшей  революцией со времен  Галилео,  и, в  самом  деле, было  несколько "закоснелых ученых", которые так  и не приняли  ее.  Однако  главные фигуры физики, включая почти всех,  кого  можно  считать частью  физического  истэблишмента, были  готовы немедленно отказаться  от классической парадигмы.  Все быстро  признали, что новая теория требует радикального отхода от классической концепции структуры реальности. Единственный спор  заключался  в том, какой  должна  быть  новая концепция. Через  некоторое  время  физик Нильс Бор  и  его  "Копенгагенская школа" установили новую традиционность.  Эта новая традиционность никогда не принималась  достаточно  широко как описание  реальности,  чтобы назвать  ее парадигмой,  хотя большинство  физиков  открыто одобряли  ее  (Эйнштейн  был выдающимся исключением). Удивительно, но  она  не соглашалась с утверждением истинности  новой квантовой  теории. Напротив,  она  критически зависела  от ложности квантовой теории, по крайней  мере, в той форме, в какой она была в то  время!  В  соответствии  с   "Копенгагенской  интерпретацией"  уравнения квантовой  теории  применимы  только  к  ненаблюдаемым  аспектам  физической реальности.  В  моменты  наблюдения  начинается  отличный  процесс,  который включает прямое взаимодействие между человеческим сознанием и  дробноатомной физикой. Одно конкретное состояние  сознания становится  реальным, остальные --  только  возможными.  Копенгагенская интерпретация изложила  этот  мнимый процесс  только  в  общих чертах;  более  полное описание считалось  задачей будущего или, возможно, находилось за пределами человеческого понимания. Что касается  ненаблюдаемых   событий,   интерполирующих   между   сознательными наблюдениями,  "было непозволительно  спрашивать" о них! Как физики,  даже в расцвет позитивизма и  инструментализма, могли  принять такую несущественную конструкцию,  как  традиционная  версия  фундаментальной  теории,   остается вопросом для историков.

Нет  необходимости  заниматься  замысловатыми  деталями  Копенгагенской интерпретации, потому что ее мотивация была, главным образом,  направлена на то,  чтобы избежать вывода  о  многосмысленности реальности,  и уже по одной этой причине эта теория  несовместима со  сколь-нибудь  истинным объяснением квантовых явлений.

Лет  двадцать  спустя  Хью Эверетт,  в  то  время аспирант в Принстоне, работавший  под  руководством  выдающегося физика  Джона  Арчибальда Уилера, впервые изложил  выводы о  наличии множества вселенных,  исходя из квантовой теории.  Уилер не  принял  их. Он был убежден (и  до  сих пор убежден),  что видение  Бора, хотя и не полностью, было основой правильного объяснения.  Но повел  ли он себя так  же, как нам следовало бы ожидать  по стереотипу Куна? Попытался ли он  подавить  еретические идеи  своего ученика? Напротив, Уилер боялся,  что  идеи  Эверетта  могут  недооценить.  Поэтому  он  сам  написал небольшую статью в сопровождение статьи, публикуемой Эвереттом, и обе статьи появились рядом  в  журнале  Reviews of Modern,  Physics.  Статья Уилера так действенно  объясняла  и  защищала  статью  Эверетта,  что  многие  читатели предположили,  что оба автора ответственны за  содержание  статьи.  Поэтому, теорию мультиверса в  течение многих следующих лет ошибочно считали "теорией Эверетта-Уилера", что весьма огорчало последнего.

Достойная  для подражания верность Уилера научной рациональности, может быть, чрезмерна, но ни в коем случае не уникальна. В этом отношении я должен упомянуть  Брайса ДеВитта,  еще одного  выдающегося  физика, который сначала выступал против Эверетта. В исторической переписке ДеВитт выдвинул целый ряд подробных технических возражений  теории Эверетта, каждое из которых Эверетт опроверг. ДеВитт завершил свое доказательство на неофициальной ноте, указав, что он  просто  не может почувствовать, что "расщепляется" на многочисленные различные   копии  всякий  раз,  когда  принимает  решение.  Ответ  Эверетта прозвучал как отголосок спора между Галилео и Инквизицией. "А вы чувствуете, что Земля вертится?" -- спросил он -- поскольку  квантовая теория объясняет, почему мы не чувствуем этого расщепления так же,  как теория инерции Галилео объясняет,  почему мы не чувствуем, что Земля вертится.  ДеВитт признал свое поражение.

Тем не  менее,  открытие  Эверетта не  получило  широкого признания.  К сожалению, большинство физиков поколения между Копенгагенской интерпретацией и  Эвереттом отказалось от идеи объяснения в квантовой теории. Как я сказал, это был расцвет позитивизма в  философии науки. Отвержение (или непонимание) Копенгагенской  интерпретации  вместе с  тем,  что  можно  было  бы  назвать практическим  инструментализмом,  стало  (и  остается)  типичным  отношением физиков   к   самой   глубокой   из   известных   теории   реальности.  Если инструментализм  -- это  доктрина  о  бессмысленности объяснений,  поскольку теория  --  это  всего  лишь  "инструмент"  для  предсказаний,  практический инструментализм -- это практика использования научных теорий без  знания  их смысла.  В  этом  отношении подтвердился пессимизм Куна  в отношении научной рациональности. Однако отнюдь не подтвердилась история Куна о том, как новые парадигмы   замещают   старые.   В   некотором   смысле   сам   практический инструментализм стал  "парадигмой", которую физики приняли,  чтобы заместить классическую идею  объективной реальности. Но это не та парадигма, на основе которой человек понимает  мир! В любом случае, что бы  еще ни делали физики, они уже  не  смотрели на мир через парадигму классической  физики,  которая, кроме  всего  прочего,  являла  собой  объективный  реализм и  детерминизм в миниатюре. Большинство физиков отказались от этой парадигмы, как только была предложена квантовая  теория, даже  несмотря на то,  что она властвовала над всей наукой  и была неоспорима  с тех  пор,  как  Галилео триста  лет  назад победил в интеллектуальном споре с Инквизицией.

Практический инструментализм сгодился только  потому, что в большинстве разделов  физики  квантовая  теория  не  применима  в  своей  объяснительной способности. Она используется только косвенно, при проверке других теорий, и необходимы только ее  предсказания. Таким  образом,  физики  из  поколения в поколение  считали  достаточным  рассматривать  интерференционные  процессы, подобные  тем,  что  происходят  за тысячетриллионную  долю  секунды,  когда сталкиваются две элементарные частицы, как "черный ящик": они готовят вход и наблюдают выход. Они используют уравнения квантовой  теории для предсказания одного из  другого,  но  никогда не знают,  да их  это  и  не  волнует,  как получается выход в  результате входа.  Однако существует два раздела физики, где  подобное  отношение  невозможно,  потому  что  внутренняя  деятельность квантово-механического  объекта составляет весь предмет этих разделов. Этими разделами  являются  квантовая  теория  вычисления  и  квантовая  космология (квантовая теория физической  реальности  как  единого  целого).  Как-никак, плоха  была бы  та "теория  вычисления", которая никогда не обращалась  бы к проблемам того, как  выход  получается из входа!  А что  касается  квантовой космологии,  мы  не  можем  ни  подготовить  вход в  начале  мультиверса, ни измерить  выход  в  конце.  Его  внутренняя  деятельность  --  это  все, что существует. По  этой  причине  абсолютное  большинство исследователей в этих двух  областях  используют  квантовую  теорию  в   ее  полной  форме,  форме мультиверса.

Таким образом,  история Эверетта  -- это действительно история молодого новатора,   который  оспаривал   общепринятое  мнение,   и  которого  многие игнорировали,  пока десятилетия спустя его точка  зрения постепенно не стала новым общепринятым  мнением. Однако основа новшества Эверетта заключалась не в том, чтобы заявить о ложности общепринятой теории, а в том, чтобы  заявить о ее  истинности!  Те  ученые, которые  были далеки от того, чтобы думать на языке  своей   собственной  теории,  отказывались  думать  на  ее  языке   и использовали ее только как инструмент. Однако они ничуть не жалея отказались от  предыдущей объяснительной  парадигмы,  классической  физики,  как только появилась теория лучше.

Нечто подобное этому  же странному явлению произошло  и  в  трех других теориях, которые обеспечивают основные нити объяснения структуры реальности: в теориях вычисления, эволюции и познания. Во всех случаях общепринятая ныне теория  не  сумела  стать  новой  "парадигмой",  несмотря  на  то,  что  она определенно  вытеснила своего  предшественника  и других конкурентов  в  том смысле, что  ее регулярно применяют на практике. То есть, те, кто работает в этой области, не принимают ее как фундаментальное объяснение реальности.

Принцип  Тьюринга, к примеру, вряд ли  когда-либо  всерьез  подвергался сомнению как  практическая  истина, по крайней  мере,  в  его  слабых формах (например, что  универсальный  компьютер  мог  бы передать  любую  физически возможную среду). Критика Роджера Пенроуза  --  редкое исключение, поскольку он  понимает,  что  противоречие принципу Тьюринга  связано  с  предложением радикально новых  теорий как  в  физике,  так  и  в  эпистемологии,  а также некоторых  интересных  новых  допущений в биологии. Ни Пенроуз,  ни кто-либо другой  пока  не  предложили хоть  сколь-нибудь  жизнеспособного  конкурента принципу   Тьюринга,  поэтому   последний   остается  общепринятой   теорией вычисления. Тем не менее, высказывание о том, что искусственный интеллект  в принципе возможен, логично следующее из этой  общепринятой теории, ни в коем случае  не  принимают  как нечто  само  собой  разумеющееся.  (Искусственный интеллект  --  это   компьютерная  программа,  которая  обладает  свойствами человеческого  разума, включая ум,  сознание, свободную  волю  и эмоции,  но работает  на  аппаратном  обеспечении,  отличном  от  человеческого  мозга). Возможность  искусственного  интеллекта  ожесточенно  оспаривают  выдающиеся философы (включая, увы, и Поппера), ученые и математики  и, по крайней мере, один  выдающийся  ученый,  который  занимается вычислительной техникой.  Но, видимо,  мало кто  из этих оппонентов понимает, что противоречит признанному фундаментальному  принципу  фундаментальной дисциплины.  Они  не  предлагают альтернативных  основ для этой дисциплины, как это  делает Пенроуз. Это  все равно,  что отрицать возможность нашего путешествия на Марс, не замечая, что наши  лучшие  теории инженерного дела и  физики утверждают  обратное.  Таким образом, они  нарушают  основной принцип  рациональности, который  состоит в том, что не следует с легкостью отказываться от хороших объяснений.

Но не  только оппоненты искусственного  интеллекта не  сумели  включить принцип  Тьюринга в свою  парадигму.  Мало кто вообще сделал  это.  Об  этом свидетельствует тот факт, что прошло четыре  десятилетия после того, как был предложен этот  принцип, прежде  чем начали  исследовать  его  следствия для физики, и  еще одно десятилетие,  прежде чем  открыли квантовое  вычисление. Люди  принимали  и   использовали  этот   принцип  на  практике   в   рамках вычислительной техники, но его не рассматривали как неотъемлемую часть всего мировоззрения.

Эпистемология  Поппера во всех практических смыслах стала  общепринятой теорией природы  и роста  научного знания. Когда в любой области доходит  до принятия правил экспериментов, как "научного свидетельства",  теоретиками из этой области, или уважаемыми научными журналами для публикации,  или врачами для выбора между конкурирующими методами лечения, современные пароли подобны тем,  которые   предлагал   Поппер:  экспериментальная   проверка,  критика, теоретическое объяснение  и признание, что эксперименты подвержены  ошибкам. По  распространенным оценкам  науки, научные теории представляют скорее  как дерзкие  гипотезы,  чем как  выводы, сделанные  из накопленной информации, и разницу между  наукой и (скажем)  астрологией правильно объясняют скорее  на основе  проверяемости, чем  степени подтверждения.  В  школьных лабораториях "создание и проверка гипотез"  -- основная цель. От учеников уже не ожидают, что они "научатся  с помощью эксперимента", как это было в  то время,  когда учился  я  и мои современники -- то есть, нам давали какое-нибудь устройство говорили, что  с  ним  делать,  но не  излагали теорию, которую  должны были подтвердить результаты эксперимента. Предполагалось, что мы выведем ее.

Даже являясь в этом смысле  общепринятой теорией, эпистемология Поппера формирует часть мировоззрения очень немногих людей. Популярность теории Куна о последовательности парадигм --  одна из иллюстраций  этого. Если  говорить серьезно, очень немногие философы соглашаются с заявлением  Поппера  о  том, что "задачи индукции" больше не существует, потому что в действительности мы ни получаем, ни  доказываем теории  из наблюдений, а вместо этого используем объяснительные гипотезы  и опровержения. Дело не  в том, что многие философы -- индуктивисты, или что они не согласны с описанием и предписанием научного метода Поппером, или верят, что научные теории действительно ненадежны из-за их статуса гипотез.  Дело в  том, что они  не принимают  объяснение Поппером того, как все это работает. И снова здесь слышен отголосок истории Эверетта. Мнение   большинства  заключается  в  том,  что  существует  фундаментальная философская проблема, связанная с методологией Поппера, даже несмотря на то, что наука  (везде, где  она преуспела)  всегда  следовала  этой методологии. Еретическое новшество Поппера принимает форму заявления, что эта методология всегда была обоснованной.

Теория  эволюции  Дарвина также  является  общепринятой теорией в своей области в том смысле,  что никто всерьез не сомневается, что  эволюция через естественный отбор, действующий на популяции с беспорядочными вариациями, -- это  "происхождение видов"  и,  в общем,  биологической  адаптации.  Ни один серьезный   биолог   или   философ   не   приписывает   происхождение  видов божественному  созданию  или   эволюции  Ламарка.  (Ламаркизм,  эволюционная теория,  которую вытеснил  Дарвинизм, был аналогом  индуктивизма. Эта теория приписывала биологические адаптации  наследованию характеристик,  к  которым организм стремился и которые он приобрел за всю свою жизнь). Однако, как и в случае   с   тремя   другими  основными  нитями,  многочисленны   и   широко распространены  возражения  чистому  Дарвинизму  как  объяснению  явлений  в биосфере.  Один класс  возражений сосредоточивается на  вопросе,  было ли  в истории  биосферы   достаточно  времени   для  развития  такой  колоссальной сложности путем только естественного отбора.

Для  подтверждения  подобных  возражений  не было  выдвинуто  ни  одной жизнеспособной конкурирующей теории, кроме, вероятно, одной идеи (последними защитниками которой были астрономы Фред Хойл и  Чандра Викремасингхе) о том, что сложные молекулы,  на  которых  основана жизнь,  зародились  в  открытом космосе. Однако цель  таких возражений не столько в том, чтобы противоречить модели  Дарвина,   сколько   заявить,  что  нечто  фундаментальное  остается необъясненным в отношении того, как появились  адаптации, наблюдаемые нами в биосфере.

Дарвинизм также критиковали за его цикличность, потому что он говорит о "выживании сильнейших" как об объяснении,  в  то время  как  "сильнейших" он определяет,  обращаясь  к   прошлому,  как  тех,  кто  выжил.  Существует  и альтернатива: на  языке  независимого  определения "пригодности" идее о том, что эволюция  "благоприятствует сильнейшим",  кажется,  противоречат  факты. Например, наиболее интуитивным  определением биологической пригодности  было бы "пригодность вида для выживания в  определенной нише"  в  том смысле, что тигра  можно  было  бы счесть  оптимальной машиной  для занятия  именно  той экологической  ниши,  которую  занимают тигры. Стандартные примеры,  которые противоречат  "выживанию сильнейших",  --  это адаптации, такие,  как  хвост павлина,  которые, на первый взгляд, делают организм гораздо менее пригодным для  проживания   в   его  нише.  Подобные  возражения  вроде  бы  подрывают способность  теории  Дарвина достичь своей  первоначальной  цели: объяснить, каким  образом  могли  появиться видимые  "модели"  (т.е.  адаптации)  живых организмов через действие  "слепых" законов физики над неживой материей  без вмешательства целеустремленного Творца.

Новшество Ричарда Доукинса, изложенное в  его  книгах The Selfish Gen и The Blind  Watchmaker. тем не  менее, опять является  заявлением  истинности общепринятой  теории.  Он  считает,  что  ни  одно из  настоящих  возражений неприукрашенной модели Дарвина  при более  внимательном изучении не является хоть  сколь-нибудь  существенным.  Другими  словами,  Доукинс  заявляет, что теория   эволюции   Дарвина  обеспечивает  полное  объяснение  происхождения биологических  адаптации. Доукинс развил  теорию  Дарвина в  ее  современной форме   как   теорию   репликаторов.  Репликатор,   который   лучше   других реплицируется  в  данной  среде,  в конце  концов,  вытеснит  все  остальные варианты самого  себя,  потому что, по определению, они реплицируются  хуже. Выживает вариант  не сильнейшего вида (Дарвин это осознавал не полностью), а сильнейшего  гена. Одно из следствий этого заключается в том, что иногда ген может  вытеснить  гены  варианта  (например, гены менее громоздких хвостов у павлинов)  средствами  (например, полового отбора),  которые не  обязательно продвигают благо для  всего  вида  или его отдельной  особи. Но вся эволюция продвигает "благо" (т.е. репликацию) генов, реплицирующих наилучшим образом, -- отсюда и пошел термин "эгоистичный ген". Доукинс объясняет все возражения и показывает, что теория  Дарвина при  правильной  интерпретации не имеет ни одного  из  мнимых   недостатков  и  действительно  объясняет  происхождение адаптации.

Именно версия дарвинизма Доукинса стала общепринятой теорией эволюции в практическом   смысле.  Однако  она  по-прежнему  не  является  общепринятой парадигмой. Многих биологов и философов до сих пор не покидает ощущение, что в этом объяснении есть огромный  пробел. Например, в том  же смысле, в каком теория   "научных   революций"   Куна  оспаривает  картину   науки  Поппера, соответствующая эволюционная  теория оспаривает картину  эволюции  Доукинса. Это теория периодически нарушаемого равновесия, которая гласит, что эволюция происходит краткими периодами бурного развития, которые разделяют длительные периоды  равновесия.  Эта  теория даже может  быть  фактически  истинной.  В действительности она противоречит теории  "эгоистичного гена" не больше, чем эпистемологии  Поппера противоречит  высказывание  о том, что концептуальные революции  не  происходят  ежедневно  или  что   ученые  часто  противостоят фундаментальным  новшествам.  Но  как и  в  случае  с  теорией Куна,  способ представления теории периодически нарушаемого  равновесия и других вариантов сценариев  эволюции  как  решающих  некоторую  проблему,  которую  вроде  бы пропустила предыдущая  теория эволюции, открывает степень, в которой нам еще предстоит усвоить объяснительную силу теории Доукинса.

Для всех  четырех нитей  имелось очень неудачное следствие опровержения общепринятой теории, как объяснения, хотя серьезных конкурирующих объяснений не  предлагалось.  Так получилось,  что  защитники  общепринятых  теорий  -- Поппер,  Тьюринг,  Эверетт,  Доукинс  и  их  сторонники  -  обнаружили,  что непрерывно   защищаются  от   устаревших  теорий.  Спор  между   Поппером  и большинством  его  критиков  (как  я  уже отметил  в  главах 3 и 7), главным образом заключался  в  задаче индукции. Тьюринг провел последние годы  своей жизни,  по  сути  защищая,  высказывание  о  том,  что  человеческим  мозгом управляют   не   сверхъестественные   силы.    Эверетт   прекратил   научное исследование, перестав  продвигаться  вперед,  и в  течение  нескольких  лет теорию  мультиверса почти в одиночку  защищал  Брайс ДеВитт, пока  в  1970-х годах прогресс  в  квантовой космологии  не вынудил  ученых из  этой области принять  ее   для  практического  использования.  Однако  противники  теории мультиверса как объяснения редко выдвигали конкурирующие объяснения. (Теория Дэвида Бома, о  которой я упоминал в главе  4, -- исключение). Вместо этого, как  однажды  заметил  космолог  Деннис  Скьяма:   "Когда  дело  доходит  до интерпретации  квантовой механики, нормы аргумента внезапно падают до нуля". Защитники теории мультиверса обычно сталкиваются с тоскливым, вызывающим, но бессвязным  призывом  к Копенгагенской интерпретации  -- в которую,  однако, вряд ли кто-то верит до  сих пор. И наконец, Доукинс каким-то  образом  стал публичным защитником  научной рациональности  именно  от креационизма,  а  в более общем смысле, от донаучного мировоззрения,  которое со времен  Галилео уже устарело. Самое угнетающее во  всем  этом - то, что пока защитники наших лучших теорий о  структуре  реальности  вынуждены расточать свою  умственную энергию на  тщетное опровержение и переопровержение теорий, ложность которых известна  уже  давно,  состояние  нашего самого  глубокого знания  не  может улучшиться. Как Тьюринг,  так и Эверетт легко могли бы  обнаружить квантовую теорию  вычисления.  Поппер мог  бы разработать теорию научного  объяснения. (Если честно,  я должен признать, что он  действительно понял  и  разработал некоторые связи между своей  эпистемологией и теорией эволюции). Доукинс мог бы, например, продвигать свою собственную теорию эволюции реплицирующих идей (мимов).

Единая  теория  структуры  реальности, которая  и является  темой  этой книги, на самом прямом уровне, -- это просто комбинация четырех общепринятых фундаментальных теорий о соответствующих  им  областях. В этом смысле данная теория  тоже   является  "общепринятой   теорией"  этих   четырех  областей, рассмотренных как единое целое. Достаточно широко признаны даже некоторые из связей между  этими четырьмя  нитями.  Значит,  и  моя  идея также принимает форму: "Все-таки общепринятая теория истинна!" Я не только защищаю серьезное отношение  к  каждой   из   фундаментальных   теорий  как  к  объяснению  ее собственного содержания, я  утверждаю, что все вместе они обеспечивают новый уровень объяснения единой структуры реальности.

Я  также утверждал,  что  ни  одну из четырех нитей  невозможно должным образом  понять, не понимая  трех других. Возможно, это и есть ключ к  тому, почему  всем этим  общепринятым теориям  не  верили.  Все  четыре  отдельных объяснения  имеют  общее  непривлекательное свойство,  которое  подвергалось всевозможной  критике,  как  "идеализированное  и  нереальное", "узкое"  или "наивное"  --  а  также  "холодное", "механистическое" и "бесчеловечное".  Я считаю,  что в  инстинктивном  чувстве, которое  стоит за подобной критикой, есть  некоторая  доля  истины. Например,  из  тех. кто отрицает  возможность искусственного интеллекта, а по сути отрицает то, что мозг -- это физический объект,  мало  кто  действительно  только пытается  выразить  гораздо  более разумную критику: что объяснение вычисления Тьюрингом, видимо, не  оставляет места, даже в принципе,  для любого будущего  объяснения  на  основе  физики умственных качеств, таких, как сознание и свободная воля. В этом  случае для энтузиастов искусственного интеллекта резко  отвечать, что принцип  Тьюринга гарантирует, что компьютер может сделать все, что может сделать мозг, --  не лучший  вариант.  Это,  безусловно,   так,  однако  это   ответ  на   основе предсказания, а проблема заключается в объяснении. Существует объяснительный пробел.

Я  не  думаю,  что  этот  пробел  можно  заполнить  без  введения  трех оставшихся нитей.  Сейчас,  как я уже  сказал,  я  считаю, что  мозг  -- это классический, а не квантовый компьютер, поэтому я не жду объяснения сознания как квантово-вычислительного явления  некоторого рода. Тем  не менее, я жду, что объединение  вычисления и квантовой физики  и,  вероятно, более  широкое объединение   всех   четырех   нитей   будет  важным   для  фундаментального философского прогресса,  из  которого однажды последует  понимание сознания. Чтобы читатель не счел это парадоксальным, позвольте мне провести аналогию с похожей  проблемой из более ранней  эпохи: "Что такое жизнь?". Эту  проблему решил  Дарвин.  Смысл  решения  заключался  в  идее о  том,  что  сложная  и несомненно  целенаправленная форма, которую мы наблюдаем в живых организмах, встроена в реальность эмпирически, как вытекающее следствие действия законов физики.  Законы физики  конкретно подтверждали  форму  слонов и  павлинов не более, чем это делал  Создатель. Они не ссылаются на результаты, особенно на исходящие  результаты;  они  просто  определяют правила,  в  соответствии  с которыми  происходит взаимодействие атомов и  им  подобного.  Сейчас  данная концепция закона природы как набора  законов  движения является относительно новой.  Я полагаю, что  ее можно  приписать  Галилео  и  в какой-то  степени Ньютону. Предыдущая концепция закона природы заключалась в  правиле, которое излагало,  что происходит.  Примером  служат законы движения  планет Иоганна Кеплера, которые описывали принцип движения планет по эллиптическим орбитам. Им  можно  противопоставить  законы Ньютона,  которые  являются  физическими законами  в  современном  смысле. Они  не упоминают об  эллипсах,  хотя  при соответствующих  условиях повторяют  (и  поправляют)  предсказания  Кеплера. Никто  не  смог бы объяснить, что  такое жизнь, используя  концепцию "закона физики"  Кеплера, поскольку все искали бы закон,  подтверждающий слонов  так же, как законы Кеплера подтверждают эллипсы. Однако Дарвину было  интересно, каким образом законы природы, не упоминавшие о слонах, могли, тем  не менее, породить их так же, как законы Ньютона породили эллипсы. Несмотря на то, что Дарвин  не использовал ни одного конкретного  закона Ньютона,  его  открытие было  бы  непонятно без того  мировоззрения,  которое  лежит  в  основе этих законов. Я ожидаю, что решение проблемы "Что такое сознание?" будет зависеть от квантовой теории именно в таком смысле. Оно не задействует никаких особых квантово-механических   процессов,   но   будет   критически   зависеть   от квантово-механической, и в особенности, многовселенской картины мира.

Каковы мои свидетельства? Я уже представил некоторые  из них в главе 8, где  говорил  о знании с перспективы  мультиверса. Хотя мы и  не знаем,  что такое сознание, оно явно тесно  связано с ростом  и представлением знания  в мозге.  Тогда  кажется  невероятным,  что мы  сумеем  объяснить,  что  такое сознание  как  физический  процесс, пока не  объясним на основе физики  само знание.  Подобное  объяснение  было трудно  получить  в рамках  классической теории  вычисления.  Но,  как я  уже объяснил, в квантовой  теории для этого объяснения есть хорошая основа: знание можно понимать как сложность, которая простирается через множество вселенных.

С  сознанием некоторым образом связано еще одно  умственное качество -- свободная воля.  Хорошо известно,  что свободную волю  тоже сложно понять  в рамках классической картины  мира.  Сложность примирения  свободной  воли  с физикой часто  объясняют  виной  детерминизма.  Хотя виновато  здесь (как  я объяснил в главе 11) классическое пространство-время. В пространстве времени что-то происходит  со  мной в  каждый конкретный момент моего будущего. Даже если  то,  что  произойдет,   непредсказуемо,  оно  уже  находится  там,  на соответствующем сечении  пространства-времени.  Не  имеет смысла говорить  о том, что я "изменю" то, что находится на этом сечении. Пространство-время не изменяется, а значит, в рамках физики пространства-времени невозможно понять причины, следствия, открытость будущего или свободную волю.

Таким    образом,    замена   детерминистических    законов    движения недетерминистическими  (случайными)  никак не  помогла  бы  решить  проблему свободной  воли,  пока  эти законы оставались бы классическими.  Свобода  не имеет ничего  общего со случайностью. Мы оцениваем  свою свободную  волю как способность выражать в своих действиях то, кем мы являемся  как индивидуумы. Кто оценил бы случайность? То,  что мы считаем своими свободными действиями, -- это не случайные или  неопределенные действия, а действия, в значительной степени определенные тем, чем мы являемся, что мы думаем  и что получается в результате.  (Хоть они и определены в значительной степени,  на практике они могут быть в высшей степени непредсказуемы из-за их сложности).

Рассмотрим  следующее  типичное  утверждение,   которое   относится   к свободной воле: "После тщательного  размышления я выбрал сделать X: я мог бы сделать другой выбор; это было правильным решением: у меня хорошо получается принимать  такие решения". В рамках  любой  классической  картины  мира  это утверждение  абсолютно  бессвязно.  В  рамках картины мультиверса  оно имеет прямое физическое  представление, показанное в таблице 13.1. (Я не предлагаю определять   моральные   или   эстетические   ценности   на   основе   таких представлений; я просто показываю, что благодаря тому, что квантовая реальность  имеет характер мультиверса,  свободная  воля  и  связанные с ней  концепции теперь совместимы с физикой).

Таким образом, концепция вычисления Тьюринга выглядит менее отвлеченной от  человеческих ценностей  и уже  не  препятствует  пониманию  человеческих качеств,  подобных  свободной  воле,  при  условии,  что  она  понимается  в контексте мультиверса. Тот же  самый пример оправдывает и теорию Эверетта. В этой  связи ценой  понимания  явления  интерференции  является  создание или углубление множества  философских  проблем.  Но  здесь,  и во  многих других примерах, которые я привел в этой  книге, мы видим,  что  происходит как раз обратное.  Эффективность  теории мультиверса при вкладе  в  решение  издавна существующих  философских  проблем  так  высока, что эту  теорию  стоило  бы принять даже при полном отсутствии ее физических свидетельств. В самом деле, философ Дэвид Льюис  в своей книге On  the Plurality of  Worlds постулировал существование мультиверса, исходя исключительно из философских причин.

Таблица   13.1    Физические   представления   некоторых   утверждений, относящихся к свободной воле.

После тщательного размышления я выбрал сделать Х

После тщательного размышления некоторые копии меня, включая ту, которая говорит, выбрали сделать Х

Я мог бы сделать другой выбор

Другие копии меня сделали другой выбор

Это было правильным решением

Представления  моральных или эстетических ценностей, которые отражены в моем выборе варианта  X, повторяются в мультиверсе гораздо более  часто, чем представления конкурирующих ценностей

У меня хорошо получается принимать такие решения

Те копии  меня, которые выбрали Х и в других подобных ситуациях сделали правильный выбор, численно превосходят все остальные копии

Вновь  обращаясь к  теории эволюции, я точно так же могу согласиться  с некоторой  обоснованностью  критики  теории эволюции Дарвина на основе того, что кажется  "невероятным", чтобы такие сложные адаптации могли развиться за данный промежуток времени. Один  из критиков Доукинса хочет, чтобы  биосфера удивляла нас так  же, как удивило бы  нас, если бы  груда брошенных запасных частей упала в форме Боинга-747.  В связи  с этим  такая критика наводит  на аналогию  между,  с  одной  стороны, миллиардами  лет проб и ошибок, имевших место  на  всей  планете,  и, с  другой  стороны,  мгновенной  "случайностью совместного  падения". Тем  не  менее,  является  ли  точно  противоположная позиция Доукинса полностью  адекватной  как  объяснение?  Доукинс не  хочет, чтобы нас удивляло то, что  сложные  адаптации появились спонтанно.  Другими словами,  он заявляет, что его  теория "эгоистичного  гена"  --  это  полное объяснение, конечно, не конкретных адаптации, но возможности появления таких сложных адаптации.

Однако это не полное объяснение. В этом объяснении существует пробел, и на этот раз мы уже  знаем гораздо больше  о том,  каким образом  другие нити могли бы заполнить этот пробел. Мы видели, что сам факт того, что физические переменные  могут хранить информацию, взаимодействовать  друг  с другом  для передачи и репликации этой  информации,  и что подобные  процессы устойчивы, полностью  зависит от  деталей квантовой  теории. Более того, мы видели, что существование  высокоадаптированных  репликаторов  зависит   от   физической осуществимости создания и универсальности виртуальной реальности, которую, в свою очередь,  можно  понимать  как  следствие  глубокого принципа, принципа Тьюринга,  который  связывает физику и теорию вычислений  и не делает  явной ссылки на репликаторы, эволюцию или биологию.

Аналогичный  пробел  существует  и в эпистемологии Поппера. Его критики удивляются, почему работает этот  научный метод  или что оправдывает то, что мы полагаемся на  свои лучшие научные теории.  Это приводит их  к страстному желанию   принципа   индукции    или   чего-то   подобного   (хотя,   будучи крипто-индуктивистами, они обычно  осознают, что такой принцип  также ничего не объяснил  бы и  не оправдал). Для  последователей  Поппера ответить,  что такой вещи, как  оправдание, не существует  или что неразумно полагаться  на теории, -- все равно, что обеспечить объяснение. Поппер даже сказал, что "ни одна  теория  знания  не  должна  пытаться объяснить,  почему  наши  попытки объяснить вещи оказываются успешными" (Objective Knowledge, стр. 23). Но как только мы понимаем, что рост человеческого знания -- это физический процесс, мы видим, что пытаться объяснить, как и почему он происходит,  не может быть не дозволено. Эпистемология -- это теория (исходящей) физики. Это основанная на фактах  теория  об обстоятельствах, при которых вырастет  или не вырастет определенная физическая величина (знание).  Голые  утверждения  этой  теории широко  принимаются.  Но  мы  не в состоянии найти объяснение  их истинности только в рамках теории познания  как таковой. В этом узком смысле Поппер был прав. Объяснение должно включать квантовую физику,  принцип  Тьюринга и, как отмечал сам Поппер, теорию эволюции.

Защитники общепринятой теории,  в каждом из четырех  случаев, постоянно отражают нудные нападки критиков на эти объяснительные  пробелы.  Это  часто вынуждает их возвращаться к  сути своего собственного направления.  "Это моя позиция,  другой  у  меня нет",  -- это  их  конечный  ответ,  так  как  они полагаются   на   самоочевидную   нелогичность    отказа    от   неоспоримой фундаментальной теории  их собственной конкретной  области. Из-за этого  они кажутся критикам еще более узкими,  и это порождает  пессимизм  относительно перспектив дальнейшего фундаментального объяснения.

Несмотря на  все  оправдания,  которые  я  привожу  в  пользу  критиков центральных теорий,  история всех  четырех  нитей показывает, что в  течение большей  части   двадцатого  века  с  фундаментальной  наукой  и  философией происходило   нечто   очень   неприятное.    Популярность   позитивизма    и инструменталистского  взгляда  на  науку  была связана  с  апатией,  потерей уверенности  в  себе и пессимизмом относительно  истинных  объяснений, в  то время когда  престиж,  полезность,  а в  действительности, и  финансирование фундаментальных  исследований  были  на высоком уровне.  Конечно, было много отдельных исключений, включая четверых героев этой главы. Но беспрецедентный образ одновременного принятия и игнорирования их теорий говорит сам за себя. Я не  претендую на то, что имею полное объяснение  этого  явления, но что бы его ни вызвало, кажется, сейчас мы от него отказываемся.

Я указал на  одну  причину,  которая  могла поспособствовать  этому,  а именно:  по  отдельности  все четыре теории содержат  объяснительные пробелы из-за которых они могут показаться узкими, бесчеловечными и пессимистичными. Но я  считаю, что как  только их будут  рассматривать совместно, как  единое объяснение структуры реальности, это  неудачное свойство изменится  на прямо противоположное. Далекое от  отрицания свободной  воли, далекое от помещения человеческих  ценностей  в  контекст,  где  они  становятся  тривиальными  и неважными,   далекое  от   пессимизма,   это   фундаментально  оптимистичное мировоззрение помещает человеческий  разум в центр  физической  вселенной, а объяснение  и понимание -- в центр  стремлений людей. Я надеюсь, что нам  не придется потратить  слишком много времени, чтобы, глядя назад, защитить этот единый  взгляд  от  несуществующих  конкурентов.  В   конкурентах  не  будет недостатка,  когда, всерьез  приняв единую  теорию структуры реальности,  мы начнем развивать ее. Пора двигаться дальше.

ТЕРМИНОЛОГИЯ

Парадигма -- набор идей, на основе которого его приверженцы наблюдают и объясняют все, что  происходит в  их опыте.  В  соответствии с Томасом Куном приверженность  парадигме  делает  человека  слепым  к  достоинствам  другой парадигмы и  мешает  ему  менять парадигмы. Невозможно понять  две парадигмы одновременно.

Копенгагенская  интерпретация  квантовой  механики  --   идея,  которая заключается в том, чтобы как можно легче избежать следствий квантовой теории для природы реальности.  В моменты наблюдения результат в одной из вселенных предположительно  становится реальным, а все  другие  вселенные --  даже те, которые  внесли  в  этот  результат  свой  вклад  --  считаются  никогда  не существовавшими. В соответствии с этим взглядом непозволительно спрашивать о том, что происходит в реальности между сознательными наблюдениями.

РЕЗЮМЕ

Интеллектуальные истории фундаментальных теорий четырех нитей  содержат замечательные параллели.  Все  четыре  нити были  одновременно приняты  (для практического использования) и проигнорированы (как  объяснения реальности). Одна из  причин этого заключается в том, что по  отдельности  каждая из этих теорий содержит объяснительные  пробелы и кажется холодной и пессимистичной. Основывать мировоззрение  на  любой  из них в  отдельности,  в общем смысле, редуктивно.  Но если рассмотреть их вместе, как единое  объяснение структуры реальности, все тут же изменяется.

Так что же дальше?  

Глава 14. Конец Вселенной  

Хотя история и не имеет смысла, мы можем дать ей смысл.

Карл Поппер (The Open Society and Its Enemies1, T. 2, стр. 278)

Когда в ходе моих исследований основ квантовой теории я впервые осознал связи между квантовой физикой,  вычислением и эпистемологией, я рассматривал их  как  свидетельство исторической  тенденции  физики  поглотить  предметы, которые до этого казались  никоим образом с ней не  связанными.  Астрономия, например,  была  связана  с  физикой  земли  через  законы  Ньютона,  и   за последующие  несколько веков физика поглотила большую ее часть, превратив ее в  астрофизику.  Химию  начали относить к физике после  открытий  Фарадея  в области электрохимии, а квантовая теория сделала значительную часть основной химии  прямо   предсказуемой  из  одних   законов   физики.   Общая   теория относительности Эйнштейна поглотила геометрию и избавила как космологию, так и  теорию времени  от их  прежде чисто  философского статуса, превратив их в укрупненные разделы  физики.  Недавно, как я уже отметил, теория путешествия во времени тоже примкнула к физике.

Таким  образом,  будущие перспективы  поглощения  квантовой физикой  не только  теории  вычисления,  но и  теории  доказательства  (у  которой  есть альтернативное название "мета-математики") представляются мне свидетельством двух  тенденций.  Первая тенденция  в том, что человеческое знание  в  целом продолжало принимать единую структуру, которой оно должно обладать, если оно понятно  в  том смысле, на который я надеялся. И вторая тенденция в том, что сама  единая  структура  должна  состоять  из   непрерывно  углубляющейся  и расширяющейся теории фундаментальной физики.

Читатель узнает, что  мое мнение  насчет  второй тенденции  изменилось. Характер структуры реальности,  которую  я  предлагаю  сейчас,  касается  не только  фундаментальной  физики. Например, квантовая  теория вычисления была создана путем выведения принципов вычисления  не только из квантовой физики. Она  включает  принцип  Тьюринга, который  уже  был,  под названием гипотезы Черча-Тьюринга, основой  теории вычисления. Его  никогда  не  использовали в физике,  но я  доказал,  что его можно  должным  образом понять  только  как физический принцип.  Он  находится на  одном  уровне  с принципом сохранения энергии  и  другими   законами  термодинамики:  то  есть,  он  являет  собой ограничивающее условие,  которому, для пользы нашего знания, подчиняются все остальные теории.  Но в отличие  от  существующих законов физики,  он  имеет исходящий  характер,  который обращается  прямо к  свойствам сложных машин и только косвенно к дробноатомным объектам и процессам. (Можно утверждать, что второй закон термодинамики -- принцип увеличения энтропии --  тоже имеет эту форму).

Точно так  же,  если  мы  понимаем знание  и  адаптацию  как структуру, которая тянется  через  множество вселенных,  то мы  ожидаем,  что  принципы эпистемологии  и эволюции  можно  прямо выразить в виде законов  о структуре мультиверса. То есть, они являются  физическими законами,  но  на  исходящем уровне. Вероятно, квантовая теория  сложности еще не достигла  того  уровня, где она может  выразить в физической  форме высказывание о  том,  что знание может расти только  в ситуациях,  соответствующих модели Поппера, показанной на рисунке 3.3. Однако появления высказывания именно такого рода я ожидаю  в появляющейся   Теории  Всего,  объяснительной  и  предсказательной   теории, объединяющей все четыре нити.

При таком положении вещей мнение  о том, что квантовая физика поглощает другие  направления, следует рассматривать  как ограниченный взгляд физиков, испорченный,   возможно,   редукционизмом.  Действительно,  каждая  из  трех оставшихся  нитей  достаточно  богато,  чтобы  сформировать   целую   основу мировоззрения  некоторых людей  почти  так же,  как  фундаментальная  физика формирует основу  мировоззрения  редукционистов. Ричард Доукинс считает, что "Если высшие  создания  из  космоса  когда-либо  посетят  Землю,  их  первым вопросом,  для оценки  уровня нашей  цивилизации будет: "Они уже  обнаружили эволюцию?"" Многие  философы  согласны  с Рене  Декартом, что  эпистемология лежит  в основе всего  остального  знания  и  что  нечто подобное  аргументу Декарта  cogito  ergo  sum --  это наше самое  основное  объяснение.  Многие специалисты по вычислительной технике  были так  поражены  недавно открытыми связями между физикой и вычислением, что сделали вывод, что вселенная -- это компьютер, а  законы физики - программы, обрабатываемые этим компьютером. Но все это узкие взгляды на истинную структуру реальности, которые  даже вводят в заблуждение. Объективно  новый  синтез  имеет  свой собственный  характер, который существенно отличается от характера любой из четырех объединяемых им нитей.

Например, я заметил, что фундаментальные теории каждой из четырех нитей подвергались   критике,   частично    справедливой,   за   их   "наивность", "ограниченность",   "холодность"   и   т.   д.   Поэтому  с   точки   зрения физика-редукциониста, подобного Стивену Хокингу,  человеческая раса  --  это всего лишь  астрофизически  неважный  "химический  мусор".  Стивен  Вайнберг думает, что "Чем более понятной  кажется вселенная, тем более  бессмысленной она  кажется.  Но  если в плодах  нашего исследования нет  утешения, то,  по крайней  мере,  некоторая доля  утешения есть в  самом  исследовании".  (The First. Three Minutes1, стр. 154). Но  любой, кто не связан с фундаментальной физикой, должен заинтересоваться, почему это происходит.

Что  касается вычисления,  специалист по вычислительной технике Томассо Тоффоли заметил, что "мы никогда не  выполняем вычисление самостоятельно, мы просто подключаемся к великому Вычислению, которое уже происходит". Для него это не  вопль отчаяния  --  совсем наоборот.  Однако критики  мировоззрения, основанного на  теории вычислительных  систем, не хотят  видеть  себя в виде чьей-то  программы,  обрабатываемой  чьим-то  компьютером.  Теория эволюции, понимаемая  в  узком  смысле,  рассматривает   нас  как  простые  "средства" репликации наших  генов или  мимов и отказывается отвечать  на вопрос о том, почему эволюция  стремилась создавать все большую  адаптивную сложность, или на  вопрос о  роли,  которую  такая  сложность играет в более широкой  схеме всего.  Подобным  образом,  (крипто-)индуктивистская  критика  эпистемологии Поппера  заключается  в том, что, формулируя условия роста научного  знания, его эпистемология не  объясняет,  почему  это  знание  растет  -- почему она создает теории, которые стоит использовать.

Как  я уже объяснил,  в  каждом случае защита зависит  от представления объяснений  других  нитей.  Мы  не просто  "химический  мусор",  потому  что (например) макроскопическое  поведение  нашей  планеты, звезды  и  галактики зависит от  исходящего, но фундаментального физического свойства:  знания  в этом мусоре.  Создание  полезного  знания  в  процессе  науки и адаптации  в процессе эволюции следует понимать как исход самоподобности,  подтвержденной физическим принципом, принципом Тьюринга. И т.д.

Таким образом, проблема  принятия  одной из этих фундаментальных теорий за  основу  мировоззрения  состоит   в  том,  что  каждая  из  них  является редукционистской.  в  широком смысле  этого  слова.  То  есть,  они обладают монолитной  объяснительной  структурой, в которой  из нескольких чрезвычайно глубоких  идей  следует  все остальное.  Но  это  оставляет  аспекты  самого предмета  полностью   необъясненными.  Напротив,  объяснительная  структура, которую они совместно  предоставляют для структуры реальности,  не  является иерархической:  каждая из четырех нитей содержит принципы, которые "исходят" из перспектив трех других, но, тем не менее, помогают объяснить их.

Кажется, что  три нити из четырех исключают  людей  с их  ценностями из фундаментального уровня объяснения. Четвертая нить, эпистемология, выдвигает знание на передний план, но не дает причины рассматривать саму эпистемологию как имеющую значимость за пределами  психологии нашего вида.  Знание кажется ограниченной   концепцией,  пока  мы  не  рассматриваем  его  с  перспективы мультиверса.  Но  если  знание обладает фундаментальной важностью,  мы можем спросить,  какая же роль в единой структуре реальности кажется  естественной для  существ,  создающих знание,  таких,  как  мы сами.  Этот вопрос  изучил космолог Фрэнк  Типлер.  Его ответ, теория омега-точки,  -- отличный  пример теории, которая, если соотнести ее  с этой  книгой, рассказывает о структуре реальности  в целом. Она  не  укладывается  в рамки  ни одной  из  нитей, но неприводимо принадлежит всем четырем. К сожалению, книга Типлера The Physics of  Immortality  содержит преувеличенные притязания  на  его  теорию,  из-за которых  большинство  ученых  и философов сразу  же  отвергло  ее, тем самым упустив ценную основную идею, которую я сейчас объясню.

С моей  точки зрения,  простейшая точка входа  в  теорию омега-точки -- принцип  Тьюринга. Универсальный генератор виртуальной  реальности физически возможен.  Такая  машина способна передать  как  любую  физически  возможную среду, так и  определенные  гипотетические и  абстрактные категории  с любой желаемой   точностью.  Следовательно,  его   компьютер  имеет   потенциально неограниченное   требование   дополнительной   памяти   и   может  выполнить неограниченное  количество  этапов.   Тривиально   было   встраивать  это  в классическую теорию вычисления, поскольку универсальный  компьютер  считался абстракцией  в чистом виде. Тьюринг просто  постулировал ленту с  бесконечно долгой памятью (с самоочевидными,  на его  взгляд,  свойствами),  совершенно точный   процессор,   не  требующий   ни   мощности,   ни  обслуживания,   и неограниченное  время. В том, чтобы сделать эту модель  более  реалистичной, разрешив  периодическое обслуживание,  нет  принципиальной  проблемы, но три остальных требования --  неограниченная емкость памяти, неограниченное время обработки   и  энергоснабжение   --  проблематичны   в  свете   существующей космологической  теории.  В  некоторых  современных  космологических моделях вселенная после  Большого Сжатия повторно разрушится  через конечное время и будет также пространственно конечной. Вселенная имеет геометрию  "3-х мерной сферы", трехмерного аналога двухмерной поверхности сферы. В этой связи такая космология  наложила бы  конечный предел как  на емкость памяти,  так  и  на количество этапов обработки, которые  смогла бы осуществить машина до  конца вселенной. Это сделало бы  универсальный  компьютер физически невозможным, и принцип Тьюринга был бы  нарушен. В других космологических моделях вселенная продолжает вечно расширяться и является пространственно бесконечной, что, на первый  взгляд,  может  предоставить неограниченный  источник  материала для создания дополнительной памяти.  К сожалению, в большинстве подобных моделей плотность   энергии,  доступной   мощности   компьютера,  уменьшалась  бы  с расширением вселенной, и  ее  пришлось бы собирать  очень далеко  от  Земли. Из-за  того, что  физика налагает на скорость  абсолютный предел -- скорость света, -- доступ  к памяти компьютера пришлось бы  замедлить, и,  в конечном итоге,  мы  снова пришли  бы  к  выполнению  только  конечного  числа этапов вычисления.

Ключевое   открытие   теории   омега-точки   --  это  открытие   класса космологических моделей, в которых,  несмотря на конечность  вселенной как в пространстве, так и во времени, емкость памяти, количество возможных  этапов вычисления  и  снабжение  эффективной  энергией  неограниченны.  Эта  мнимая невозможность может  произойти  из-за  чрезвычайной  силы конечных  моментов разрушения  Большого Сжатия вселенной.  Сингулярности  пространства-времени, подобные Большому Взрыву и Большому Сжатию, редко бывают спокойными местами, но  это гораздо  хуже  большинства  из  них.  Форма  вселенной изменится  от трехмерной  сферы  на  трехмерный  аналог  поверхности  эллипсоида.  Степень деформации увеличится, потом  уменьшится, потом снова увеличится еще быстрее по  отношению к  другой оси. Как  амплитуда, так и  частота этих  осцилляции будет   безгранично   увеличиваться   по   мере   приближения   к   конечной сингулярности,   так  что   буквально  бесконечное   количество   осцилляции произойдет,  даже если  конец  наступит за конечное  время. Материя, как  мы знаем  ее,  не выживет:  вся  материя,  и даже сами атомы,  будет  разорвана гравитационными     силами      сдвига,      вызванными      деформированным пространством-временем.   Однако    эти   силы   сдвига    также   обеспечат неограниченный источник доступной энергии, который  в  принципе можно  будет использовать для питания компьютера. Как в таких условиях может существовать компьютер?  Единственным   "материалом",  который  останется   для  создания компьютеров, будут элементарные частицы  и сама гравитация, предположительно в каких-то в высшей степени экзотических квантовых состояниях, существование которых мы (все еще  не имея адекватной теории квантовой гравитации)  сейчас не можем  ни  подтвердить, ни опровергнуть. (Вопрос об  их экспериментальном наблюдении,  конечно,  не  стоит).   Если  подходящие  состояния   частиц  и гравитационного поля  существуют,  то  они  также  обеспечат  неограниченную емкость  памяти,  и вселенная будет сжиматься  так  быстро,  что бесконечное количество доступов к памяти станет осуществимым за  конечное время до конца вселенной. Конечную  точку гравитационного разрушения,  Большое Сжатие  этой космологии, Типлер называет омега-точкой.

Принцип Тьюринга означает, что не существует верхней границы количества физически возможных этапов  вычисления.  Таким  образом.  при  условии,  что космология омега-точки  --  это (при правдоподобных допущениях) единственный тип космологии, при  котором  может произойти бесконечное количество  этапов вычисления, можно  сделать вывод. что наше действительное пространство-время должно иметь форму  омега-точки. Поскольку  все вычисление  прекратится, как только  не  останется переменных,  способных  переносить  информацию,  можно сделать   вывод,   что   необходимые    физические   переменные   (возможно, квантово-гравитационные   переменные)   действительно  существуют  прямо  до омега-точки.

Скептик  мог  бы  поспорить,   что  рассуждение  такого  рода  содержит громоздкую  и  неоправданную экстраполяцию. У  нас есть опыт "универсальных" компьютеров только в самой  благоприятной  среде, которая  даже отдаленно не напоминает конечные стадии вселенной. И у  нас есть опыт выполнения на  этих компьютерах только конечного количества этапов вычисления, при использовании только конечного объема  памяти.  Как может быть обоснована экстраполяция от этих  конечных  чисел к бесконечности? Другими словами, как мы  можем знать, что принцип Тьюринга, в  его самой жизнестойкой форме, строго истинен? Какие существуют свидетельства  того, что  реальность  подтверждает нечто большее, чем приблизительную универсальность?

Конечно,  этот  скептик  --  индуктивист. Более того,  точно  такой тип мышления  (как   я  доказал  в  предыдущей  главе)   мешает  нам   понять  и усовершенствовать наши лучшие теории. "Экстраполяция" зависит или не зависит от того, с какой  теории начинают. Если начать с какой-то неопределенной, но ограниченной  концепции  того,  что  является  "нормальным"  в  возможностях вычисления, концепции, не обладающей  лучшими из имеющихся объяснений  этого предмета,  то  любое  применение  этой  теории  вне  знакомых  условий будет рассматриваться   как  "неоправданная  экстраполяция".  Но  если   начать  с объяснений лучшей из доступных фундаментальных теорий,  то  сама идея о том, что в чрезвычайных ситуациях  остается в  силе некая неясная "нормальность", будет  выглядеть как  неоправданная  экстраполяция. Чтобы понять наши лучшие теории,  мы должны всерьез принимать их как объяснения реальности, а  не как простые  обобщения  существующих наблюдений. Принцип  Тьюринга --  это  наша лучшая  теория  основ  вычисления.  Конечно,  нам  известно  лишь   конечное количество примеров, которые  его подтверждают  --  но  это  касается  любой научной теории. Остается, и всегда будет оставаться, логическая  возможность того,  что  универсальность может  быть  только приблизительной.  Однако  не существует конкурирующей теории вычисления, которая заявляла бы это. И на то есть хорошая причина, ибо "принцип приблизительной универсальности" не  имел бы объяснительной  силы. Например, если мы хотим понять, почему  мир кажется понятным,  объяснение могло бы заключаться в том, что мир является понятным. Такое объяснение можно согласовать с другими объяснениями из других областей (на  самом  деле  так  и  происходит).  Но  теория о том,  что  мир  понятен наполовину, ничего не объясняет, и  ее невозможно согласовать с объяснениями из других областей, если только они не объяснят ее. Такая теория просто дает новую формулировку проблемы и  вводит  необъясненную константу:  наполовину. Короче, допущение,  что принцип Тьюринга  в полной форме остается  в силе  в конце  вселенной, оправдывает то, что любое другое  допущение портит хорошие объяснения того, что происходит здесь и сейчас.

Теперь  оказывается, что тип  осцилляции пространства,  который вынудит омега-точку произойти, как силен, так  и в  высшей степени неустойчив (вроде классического хаоса). Сила и  неустойчивость  этих осцилляции  увеличиваются неограниченно по  мере  приближения  омега-точки.  Небольшое  отклонение  от правильной формы будет  быстро  увеличено, и условия продолжения  вычисления нарушатся, так  что  Большое Сжатие произойдет  после  конечного  количества этапов вычисления.  Следовательно,  чтобы удовлетворить  принципу Тьюринга и достичь омега-точки, вселенную следует постоянно "направлять"  на правильные траектории. Типлер в принципе показал, как  это  можно  сделать, манипулируя гравитационным  полем   над  всем  пространством.  Предположительно   (чтобы убедиться,  нам  опять  нужна   квантовая  теория  гравитации),  технологию, используемую  для стабилизации механизмов и  хранения  информации,  придется постоянно  совершенствовать -- на самом деле,  совершенствовать  бесконечное число раз, -- поскольку плотность и  напряжения станут безгранично большими. Это  потребует  непрерывного  создания  нового  знания, которое, как  гласит эпистемология Поппера, требует  присутствия рациональной критики,  а потому, разумных  существ.  Таким образом, из  принципа Тьюринга и некоторых  других независимо  оправданных  допущений мы  пришли к выводу, что разум выживет, и знание будет непрерывно создаваться до конца вселенной.

Процедуры  стабилизации и сопровождающие  их процессы  создания  знания должны будут постоянно ускоряться, пока в конечном безумии в конечное  время не будет  создано бесконечное количество  того и другого.  Мы не знаем такой причины, по которой не должно существовать физических ресурсов осуществления этого, но  можно  поинтересоваться, почему обитатели  должны подвергать себя такому беспокойству. Почему они должны продолжать столь аккуратно направлять гравитационные осцилляции во время, скажем, последней секунды вселенной? Вам осталось жить всего одну секунду,  почему бы, наконец, просто  не откинуться на  спинку стула и  не  отнестись  ко  всему  этому проще? Но  это, конечно, неправильное представление  ситуации. Вряд  ли  можно  было бы  придумать  в большей степени неправильное представление. Дело в том, что разум этих людей будет  работать,  как  компьютерная  программа в  компьютерах с  безгранично увеличивающейся физической скоростью.  Их мысли так же,  как и  наши,  будут передачами  в  виртуальной  реальности,  выполняемыми   этими  компьютерами. Действительно,  в конце этой  последней секунды  весь сложный механизм будет разрушен. Но  мы знаем,  что  субъективная длительность ощущения виртуальной реальности  определяется не астрономическим временем работы, а вычислениями, выполненными  за это время.  В бесконечном количестве этапов вычисления есть время  для бесконечного количества мыслей --  предостаточно времени для тех, кто мыслит,  чтобы поместить себя в  любую  виртуальную  среду,  которая  им понравится, и ощущать ее столько, сколько  им этого захочется. Устав от нее, они могут переключиться на любую другую среду или на любое количество других сред, которое  они позаботятся  создать.  Субъективно,  они  окажутся не  на конечных стадиях своей жизни,  а  на самых начальных. Они не будут  спешить, ибо  субъективно  они будут  жить вечно.  С  одной оставшейся  секундой  или микросекундой  у них,  тем не  менее, останется "все  время  в  мире", чтобы сделать больше, ощутить  больше, создать больше -- бесконечно больше  -- чем кто-либо  в мультиверсе  сделал  бы до  этого  времени. Поэтому у  них  есть множество  стимулов  посвятить  свое  внимание управлению  своими ресурсами. Занимаясь  этим,  они   просто   подготавливают  свое  собственное  будущее, открытое, бесконечное будущее,  которое они будут полностью контролировать и в которое, в любое определенное время, они просто вступят.

Мы  можем надеяться, что  разум в омега-точке будет состоять  из  наших потомков. Это все равно, что сказать:  из наших разумных потомков, поскольку наши настоящие  физические формы не смогли  бы выжить вблизи омега-точки. На некоторой  стадии  людям  пришлось  бы   перевести  компьютерные  программы, которыми является их разум, в более прочное аппаратное обеспечение. На самом деле, в конечном итоге это пришлось бы сделать бесконечное количество раз.

Механика "направления" вселенной  к омега-точке  требует  осуществления действий во всем пространстве. Следовательно,  разум  должен  будет  вовремя распространиться  по  всей   вселенной,  чтобы  сделать  первые  необходимые настройки. Это один  из ряда сроков завершения, которым, как показал Типлер, нам придется удовлетворить -- он также показал, что удовлетворить любому  из них для  пользы нашего настоящего  знания  физически возможно.  Первый  срок завершения (как я отметил в главе 8) наступит примерно через пять миллиардов лет  от сегодняшнего момента, когда  Солнце, если  оставить его  на произвол судьбы, станет красной  гигантской звездой  и сотрет нас  с  лица Земли.  До этого  момента мы  должны научиться управлять Солнцем или покинуть Солнечную Систему. Затем мы  должны  заселить нашу галактику,  потом местные скопления галактик и потом всю вселенную. Мы должны  делать все это достаточно быстро, чтобы удовлетворить  соответствующему  сроку  завершения,  но мы  не  должны продвигаться  вперед так  быстро,  что израсходуем все  необходимые  ресурсы прежде, чем создадим новый уровень технологии.

Я говорю, "мы должны" делать  все это, однако это всего лишь допущение, что  именно  мы  будем   потомками  разума,  который  будет  существовать  в омега-точке. Нам  не нужно играть эту роль, если мы  не хотим этого. Если мы выберем не играть ее и принцип Тьюринга верен, то мы можем быть уверены, что ее сыграет кто-то другой (предположительно какой-то внеземной разум).

Тем временем в параллельных вселенных наши двойники делают тот же самый выбор.  Преуспеют ли  все они?  Пли, другими словами, обязательно  ли кто-то преуспеет в создании  омега-точки в  нашей вселенной?  Это зависит от  одной детали принципа Тьюринга. Он  гласит, что  универсальный компьютер физически возможен,  а "возможный" обычно означает "действительный в этой или какой-то другой  вселенной".  Требует  ли  принцип, чтобы универсальный компьютер был построен  во  всех вселенных,  или только в  некоторых,  или, может быть, "в большинстве"?  Мы  еще  недостаточно  хорошо  понимаем этот  принцип,  чтобы решить. Некоторые принципы физики,  например,  принцип  сохранения  энергии, остаются  в  силе  только в  группе вселенных, а в  отдельных  вселенных при некоторых  обстоятельствах  могут  нарушаться.  Другие  принципы,  например, принцип сохранения  заряда, остаются в  силе строго  в каждой вселенной. Две самые простые формы принципа Тьюринга были бы следующими:

(1) универсальный компьютер существует во всех вселенных; или

(2) универсальный  компьютер существует, по  крайней  мере, в некоторых вселенных.

Версия  о  "всех вселенных"  кажется слишком  сильной,  чтобы  выразить интуитивную идею о  том, что такой компьютер физически возможен. Но версия о "по  крайней  мере, некоторых вселенных" кажется  слишком  слабой, поскольку если  универсальность остается  в силе только в очень немногих вселенных, то она  теряет   свою  объяснительную  силу.   Однако  версия  с  "большинством вселенных"  потребовала  бы,  чтобы  принцип  точно   определил   конкретное процентное  соотношение,  скажем.  85%,  что кажется весьма невероятным.  (В физике  не существует  "натуральных" констант,  гласит  аксиома, кроме нуля, единицы  и  бесконечности). Следовательно, в  действительности Типлер отдает предпочтение  версии  о  "всех  вселенных",  и  я  согласен,  что это  самый естественный выбор при том немногом, что нам известно.

Это  все,  что  имеет  сказать  теория омега-точки  -- или, скорее,  ее научная составляющая, которую  я  защищаю.  Можно прийти к тому  же  выводу, начав с нескольких различных отправных точек в трех из четырех нитей.  Одной из них является эпистемологический принцип,  что  реальность  понятна.  Этот принцип также является независимо  доказуемым, поскольку  он  лежит в основе эпистемологии  Поппера.  Но его существующие формулировки  слишком  размыты, чтобы  из  них  можно  было  сделать  безоговорочные   выводы,   скажем,   о безграничности физических  представлений  знания.  Поэтому  я предпочитаю не постулировать  этот  принцип непосредственно,  а  вывести  его  из  принципа Тьюринга.  (Это  еще  один  пример   большей  объяснительной  силы,  которая становится доступной при рассмотрении четырех нитей  как составляющих единую основу.) Сам Типлер полагается  на постулат  о том, что жизнь  будет длиться вечно,  или на постулат о том, что обработка информации будет длиться вечно. С  нашей настоящей  точки  зрения  ни один  из  этих  постулатов не  кажется фундаментальным. Преимущество принципа Тьюринга состоит в том,  что его уже, по  причинам,  достаточно   независимым  от  космологии,  рассматривают  как фундаментальный принцип природы -- вероятно, не  всегда  в этой жизнестойкой форме, но  я  доказал,  что такая  форма необходима, чтобы  объединить  этот принцип с физикой.

Типлер доказывает  положение  о  том,  что наука  космологии стремилась изучать  прошлое  (на  самом  деле,  главным  образом,  отдаленное  прошлое) пространства-времени. Но большая часть пространства-времени лежит в  будущем от настоящей  эпохи.  Существующая  космология  действительно  обращается  к вопросу о том, произойдет ли повторное разрушение вселенной, но помимо этого было     очень    мало    теоретических    исследований     большей    части пространства-времени. В частности, причины Большого Сжатия изучались гораздо меньше,  чем  последствия  Большого  Взрыва.   Типлер  считает,  что  теория омега-точки  заполняет  этот  пробел.  Я   считаю,  что  теория  омега-точки заслуживает    того,    чтобы    стать    общепринятой   теорией    будущего пространства-времени, до тех пор, пока не будет экспериментально (или как-то иначе) опровергнута. (Экспериментальное  опровержение  возможно, потому  что существование омега-точки  в будущем  налагает определенные  ограничения  на состояние вселенной сегодня).

Создав  сценарий  омега-точки,  Типлер  делает несколько дополнительных допущений -- одни из них вероятны, другие не очень, -- которые разрешают ему разработать больше подробностей истории будущего.  Именно  квази-религиозная интерпретация этой истории будущего  Типлером, а также его неумение отличить эту интерпретацию от лежащей в ее основе научной теории, помешали серьезному восприятию  последней.  Типлер  отмечает,  что ко времени  омега-точки будет создан бесконечный объем знания. Затем он допускает, что разум, существующий в этом отдаленном будущем, подобно нам, пожелает открыть знание, отличное от того, которое немедленно необходимо  для его выживания (или, может  быть, он будет нуждаться в этом). Он  действительно  обладает потенциалом открыть все физически известное  знание, и Типлер допускает,  что он  сделает это. Таким образом,  в  некотором смысле,  омега-точка  будет  всеведущей. Но только  в некотором смысле. Приписывая омега-точке такие свойства,  как всеведение или даже  физическое существование,  Типлер  использует удобный  лингвистический метод,  который достаточно широко распространен в математической  физике, но может сбить с правильного пути, если принимать его слишком  буквально.  Этот метод заключается в  идентификации ограничивающей точки последовательности с помощью  самой последовательности.  Таким  образом,  когда он  говорит,  что омега-точка "знает"  X, он имеет в виду, что Х  известен  какой-то  конечной категории  до  времени омега-точки, а,  следовательно,  он никогда  не будет забыт.  Типлер  не  имеет  в виду,  что  в  конечной  точке  гравитационного разрушения существует  знающая сущность, поскольку там вообще нет физических сущностей. Таким образом,  в самом буквальном  смысле  омега-точка  не знает ничего,  и о ее "существовании"  можно говорить только потому, что некоторые наши объяснения структуры реальности  ссылаются  на  ограничивающие свойства физических событий в отдаленном будущем.

Типлер использует теологический термин "всеведущий" по причине, которая вскоре станет очевидна;  но  позвольте  мне сразу же отметить, что  в данном случае  это  слово   не  используется  в  его  полном  традиционном  смысле. Омега-точка  не будет знать все. Подавляющее  большинство абстрактных истин, подобных истинам о средах Кантгоуту и тому подобном, будут также недостижимы для нее, как недостижимы они для нас.

Итак, поскольку все пространство будет заполнено разумным  компьютером, оно будет вездесуще (хотя лишь после определенной даты). Поскольку оно будет непрерывно перестраивать себя и направлять гравитационное  разрушение, можно сказать,  что оно  будет контролировать все,  что происходит в  материальной вселенной  (или  мультиверсе,  если  явление омега-точки произойдет во  всех вселенных). Поэтому, говорит Типлер, омега-точка будет всемогущей. Но опять, это  всемогущество не  абсолютно. Напротив, оно строго ограничено  доступной материей и энергией и подчинено законам физики.

Поскольку разумом компьютера будут созидательные мыслители, их  следует классифицировать  как  "людей".  Любая  другая классификация,  как правильно утверждает Типлер, была бы расистской. И поэтому он заявляет, что  в пределе омега-точки существует  всеведущее,  всемогущее,  вездесущее общество людей. Это общество Типлер отождествляет с Богом.

Я упомянул  несколько отличий  "Бога"  Типлера  от  Бога  или богов,  в которых  верит  большинство  религиозных людей. Есть  еще  и другие отличия. Например, люди вблизи  омега-точки  не  смогли  бы,  даже если бы  захотели, заговорить  с  нами, или сообщить  нам свои желания,  или  сотворить  чудеса (сегодня). Они не создавали  вселенную,  они не изобретали законы  физики -- они не смогли бы и нарушить эти законы, если  бы захотели. Они могут слышать молитвы  из сегодняшнего дня  (возможно, улавливая очень слабые сигналы), но они не могут  на  них ответить.  Они противостоят  (и  это можно вывести  из эпистемологии Поппера) религиозной  вере и не хотят, чтобы им поклонялись. И гак далее.  Однако  Типлер  на  этом не  останавливается и  утверждает,  что большая часть основных черт Бога иудейско-христианских религий свойственна и омега-точке. На мой взгляд,  большинство  религиозных  людей не согласится с Типлером в том, что касается основных  черт  их религий. В частности, Типлер указывает, что  достаточно продвинутая технология будет  способна воскрешать мертвых. Она сможет делать  это несколькими различными способами, простейшим из которых,  возможно, является  следующий. Как  только появится достаточная компьютерная мощность  (не забывайте, что, в конце концов, доступным  станет любой  желаемый  объем),  можно  будет  запустить  программу  передачи  всей вселенной -- а  в  действительности,  всего  мультиверса  --  в  виртуальной реальности, начиная  с Большого Взрыва, с любой желаемой степенью  точности. Если начальное состояние не будет известно достаточно точно,  можно испытать произвольно маленький образец всех возможных начальных состояний и  передать все   их  одновременно.  Возможно,  передаче   придется  остановиться  из-за сложности, если передаваемая  эпоха слишком приближается  к  действительному времени осуществления  передачи. Но  вскоре она сможет продолжиться  по мере того, как  на линии появится больше вычислительной мощности. Для компьютеров омега-точки   нет   ничего   труднообрабатываемого.  Для   них  есть  только "вычисляемое"   и  "невычисляемое",  а  передача  реальных  физических  сред определенно  относится  к категории  "вычисляемых". Во время  этой  передачи появится  планета Земля  и множество  ее  вариантов. Разовьется  жизнь, а  в конечном  итоге, и люди. Все люди, когда-либо жившие где-либо в  мультиверсе (то  есть,  все  те, чье  существование было физически  возможным), появятся где-то в этой  огромной передаче. То же самое произойдет  со всем когда-либо существовавшим  внеземным разумом  и  искусственным интеллектом. Управляющая программа сможет подыскать эти разумные существа  и, если захочет, поместить их в лучшую виртуальную среду -- в такую, где они, возможно, не умрут снова, а  все их  желания будут  выполняться  (или,  по крайней мере,  все желания, которые   сможет  удовлетворить   данный,   невообразимо   высокий   уровень вычислительных ресурсов). Почему он делал бы это? Одна причина могла бы быть моральной: по нормам отдаленного будущего среда, в которой мы живем сегодня, чрезвычайно сурова, и мы ужасно страдаем. Может быть, не спасти таких  людей и не дать им  шанс лучшей  жизни,  будет считаться  неэтичным.  Но если этих людей воскресить  и  немедленно  поместить в современную  культуру, это даст обратный результат: они мгновенно  запутаются, почувствуют себя униженными и подавленными.   Следовательно,  говорит   Типлер,  можно   ожидать,  что  мы воскреснем  в  среде  такого   типа,  который  в  сущности  нам  знаком,  за исключением  того, что  будут  удалены все неприятные  элементы  и добавлены многие чрезвычайно приятные. Другими словами, небеса.

В  такой  манере Типлер продолжает  воссоздавать  многие другие аспекты традиционной  религиозной  панорамы,  заново  определяя  их  как  физические категории или процессы, существования  которых смело  можно  ожидать  вблизи омега-точки.  Теперь  давайте отложим  вопрос,  похожи  ли эти  воссозданные версии на своих религиозных  аналогов. Вся история о  том, что будут, а чего не  будут  делать  эти разумные  существа  из далекого будущего, основана на цепочке  допущений. Даже если мы поверим, что каждое из этих  допущений само по себе правдоподобно, общие выводы не могут претендовать на что-то большее, чем предположение, сделанное на  основе знания. Подобные предположения стоит делать, но важно  отличать  их  от  аргумента в  пользу  существования самой омега-точки и от теории ее физических и  эпистемологических свойств. Ибо эти аргументы   допускают   не  больше,   чем   то,  что   структура  реальности действительно  подчиняется нашим  лучшим  теориям, допущение,  которое можно доказать независимо.

В  качестве  предостережения о ненадежности предположения,  пусть  даже сделанного  на  основе   знания,  позвольте  мне   нанести  повторный  визит проектировщику из  главы 1 с его донаучным знанием архитектуры и инженерного дела.  Нас отделяет от него такой огромный разрыв  культур, что ему было  бы чрезвычайно трудно постичь  реальную картину нашей  цивилизации. Но мы с ним почти  современники  по сравнению  с огромным  разрывом  между нами  и самым ранним  возможным моментом типлеровского  воскрешения.  Итак,  допустим, что этот строитель  размышляет об отдаленном будущем строительной промышленности и по  какой-то экстраординарной случайности  сталкивается с  точной  оценкой современной  технологии. Тогда он будет знать, кроме всего  прочего, что  мы можем  строить  конструкции  более огромные  и впечатляющие, чем  величайшие соборы того времени. Мы могли бы  построить собор высотой  в  милю, если  бы захотели.  И мы могли  бы сделать это, потратив гораздо  меньшую часть своих средств, меньше времени и меньше  человеческого труда,  чем  понадобилось бы ему, чтобы построить самый скромный  собор. Поэтому он с уверенностью мог бы предсказать,  что к 2000 году будут  построены соборы  высотой в милю. Он бы ошибся, и очень ошибся, поскольку, несмотря на то, что у нас есть технология строительства  таких  соборов, мы  выбираем  их  не  строить. Действительно, сейчас кажется невероятным, что  подобный собор когда-нибудь будет построен. Даже  если допустить  правоту  нашего  почти-современника относительно нашей технологии,  он ошибся  бы в  наших предпочтениях. Он  ошибся бы, потому что некоторые  из его неоспариваемых  допущений о мотивации людей устарели всего через несколько веков.

Точно так же нам может  показаться естественным,  что разумные существа омега-точки   ради  исторического  или  археологического   исследования,  из сострадания, морального долга или просто по своей прихоти, в конечном итоге, создадут  передачу нас в  виртуальной  реальности  и  когда  их  эксперимент завершится, они даруют нам вычислительные ресурсы, которые нам потребовались бы,  чтобы  вечно  жить  на  "небесах".  (Лично  я предпочел бы,  чтобы  мне разрешили  постепенно  вливаться в их культуру).  Но мы не можем знать, чего захотят   они.   На   самом  деле   ни  одна  попытка  предсказать   будущее крупномасштабное развитие человеческих (или  суперчеловеческих) дел не может дать надежных результатов.  Как показал Поппер, будущий ход человеческих дел зависит  от будущего роста знания. И  мы  не можем предсказать, какое именно знание будет создано в будущем -- потому что, если бы мы могли  это сделать, по определению, мы уже обладали бы этим знанием в настоящем.

Но  не  только  научное  знание  характеризует  предпочтения   людей  и определяет  манеру  их  поведения.  Существуют  также,  например,  моральные критерии,   которые   устанавливают  такие   понятия   как   "правильно"   и "неправильно" для возможных действий. Известно, что подобные ценности трудно подогнать  под  научное  мировоззрение.   Кажется,  что  они  образуют  свою собственную  замкнутую  объяснительную  структуру, отделенную  от  структуры физического мира. Как показал Дэвид Юм, невозможно логически вывести понятие "должно"  из понятия "есть".  Тем не менее, мы используем такие ценности как для объяснения, так и для определения своих физических действий.

Бедный  родственник морали --  полезность.  Поскольку  кажется  гораздо проще  понять,  что объективно  полезно  или бесполезно,  чем что объективно правильно  или  неправильно, мораль много раз пытались определить на  основе различных  форм   полезности.  Существует,  например,  эволюционная  мораль, которая отмечает, что многие виды поведения, которые мы объясняем на  основе морали, как-то: не  убей, не обманывай,  сотрудничая  с  другими людьми,  -- имеют аналоги в поведении животных. Существует и раздел эволюционной теории, социобиология.   добившийся  некоторых  успехов  при   объяснении  поведения животных. Многие люди  поддались  искушению  сделать  вывод,  что  моральные объяснения выбора  человека, -- это всего лишь  видимость; что мораль совсем не имеет объективной основы и что "правильно" и "неправильно" --  это просто ярлыки, которые мы применяем к нашим врожденным мотивам именно такого, а  не какого-то иного поведения. Другая версия того  же самого объяснения замещает гены мимами и заявляет, что терминология морали --  это всего лишь видимость социальных  условностей. Однако ни  одно из этих объяснений не соответствует фактам. С одной стороны, мы не стремимся объяснять врожденное  поведение  -- скажем, приступы эпилепсии, -- на основе морального выбора; у нас существует понятие произвольных и непроизвольных действий, и  только  для  произвольных действий существуют моральные  объяснения. С  другой  стороны, сложно думать только  о врожденном человеческом  поведении  --  избегать боли,  заниматься сексом,   есть  или  что  угодно   еще   --  которое   люди  при   различных обстоятельствах  не сделали доминирующим  по причинам  морали.  То же  самое относится,  даже  в  более  широком  смысле,  к   социально   обусловленному поведению.  Доминирование как  врожденного, так и  социально  обусловленного поведения само по себе является  характеристическим поведением людей. Таково объяснение  подобного  сопротивления  на основе морали. Ни одна из этих форм поведения не имеет аналога у животных; ни  в одном из этих случаев моральные объяснения  невозможно истолковать  на основе  генов  или мимов. Это роковая ошибка целого класса теорий. Разве мог бы существовать ген доминирования над генами,  если  человек  захотел  бы  этого?  А  социальная  обусловленность, поддерживающая  сопротивление?  Может  быть,  это  возможно,  но по-прежнему остается проблема, связанная с тем, как мы выбираем, что делать вместо этого и что  мы имеем в виду, когда  объясняем свое сопротивление, заявляя, что мы просто правы и что поведение, предписанное нашими генами или нашим обществом в этой ситуации, просто пагубно.

Эти  генетические  теории можно  рассматривать как особый  случай более обширной уловки; которая отрицает смысл моральных суждений  на основе  того, что в действительности мы не выбираем свои действия -- что свободная воля -- это иллюзия, несовместимая  с  физикой. Но  на самом деле, как  мы  видели в главе  13,  свободная  воля  совместима  с  физикой   и  вполне  естественно вписывается в описанную мной структуру реальности.

Утилитаризм  был  ранней  попыткой  объединить  моральные объяснения  с научным    мировоззрением    через    "полезность".    Здесь    "полезность" отождествлялась  с   человеческим  счастьем.  Делать  моральный  выбор  было равноценно  вычислению, какое  действие  принесет больше  счастья  либо  для одного  человека  (здесь теория становилась более  неопределенной), либо для "самого  большого" количества людей. Различные версии  этой  теории заменили "удовольствие"   или   "предпочтение"  на   "счастье".  Если   рассматривать утилитаризм как отречение от  ранних  авторитарных  систем морали,  то он не является исключением. И в том смысле, что он просто защищает  отказ от догмы и действие в соответствии  с "предпочитаемой"  теорией, которая выжила после рациональной  критики, все  люди  --  утилитаристы.  Но  как попытка  решить обсуждаемую здесь  проблему, проблему объяснения смысла моральных  суждений, он тоже содержит роковую ошибку: мы выбираем свои предпочтения. В частности, мы  изменяем  свои предпочтения  и  даем  этому моральное объяснение.  Такое объяснение нельзя перевести на язык  утилитаризма. Существует  ли  основное, главное  предпочтение, которое  контролирует  изменения наших  предпочтений? Если бы такое предпочтение существовало, то его невозможно было бы изменить, и  утилитаризм деградировал бы,  превратившись в генетическую теорию морали, описанную выше.

Как  же  тогда  моральные  ценности  относятся  к  конкретному научному мировоззрению, которое я защищаю в  этой книге?  Я могу,  по  крайней  мере, утверждать, что нет фундаментального  препятствия тому, чтобы сформулировать это  отношение. Проблема  со  всеми предыдущими  "научными  мировоззрениями" заключалась в их  иерархических объяснительных структурах. Точно так же, как невозможно, в рамках такой структуры, "доказать" истинность  научных теорий, невозможно  и  доказать правильность образа действий (потому  что, как тогда доказать правильность структуры  в  целом?). Как  я  уже  сказал,  каждая из четырех нитей имеет иерархическую  объяснительную  структуру,  но  структура реальности  в  целом выглядит иначе. Поэтому  объяснение моральных ценностей как объективных качеств физических процессов не нужно приравнивать выведению их из чего-либо, даже в принципе. Так же, как с абстрактными математическими категориями, возможность или невозможность  понимания физической  реальности без  приписывания реальности  и таким ценностям, будет  связана  с  вкладом, который они делают в объяснение.

В этой связи  позвольте мне показать, что "исход"  в обычном смысле  -- это  единственный способ  связи  объяснений различных нитей.  До  сих пор  я рассматривал только то, что можно было  бы назвать предсказательным исходом. Например, мы верим,  что предсказания теории эволюции логически  следуют  из законов физики, даже несмотря на то, что доказать эту связь может  оказаться трудно  с  позиций вычисления.  Но  мы  не  верим,  что объяснения  в теории эволюции следуют  из физики. Однако неиерархическая объяснительная структура допускает возможность объяснительного исхода. Допустим, ради доказательства, что данное моральное суждение можно  объяснить  как правильное  в  некотором узком утилитарном смысле.  Например: "Я  хочу это; это  никому  не повредит: значит, это правильно". Но это суждение однажды может превратиться в вопрос. Я мог  бы спросить: "Следует ли мне хотеть этого?" Или: "Действительно  ли я прав, что  это никому не  повредит?" -- так  как сам вопрос о  том, кому, по моему суждению,  "повредит"  это  действие,  зависит от моральных допущений. Если  я буду спокойно сидеть в кресле у себя дома,  то это  "повредит"  всем людям на Земле, которые  могли бы извлечь пользу, если бы я вышел и помог им в тот момент: это также "повредит" всем ворам, которые хотели бы украсть мой стул, если  только я ненадолго  куда-то выйду; и  так далее. Чтобы разрешить подобные вопросы, я  привожу дополнительные теории морали,  включающие новые объяснения  моей   моральной  ситуации.  Когда  такое  объяснение  покажется удовлетворительным,  я   буду   экспериментально  использовать   его,  чтобы рассудить,  что  правильно,  а  что  нет.  Но  объяснение,  хотя  и временно удовлетворительное для меня, все же не поднимется над уровнем утилитаризма.

Итак,  допустим, что  кто-то создает общую  теорию о таких объяснениях. Допустим, что в эту теорию вводят такое понятие высокого уровня,  как "права человека",  и  предположим, что введение этого понятия  (для данного  класса моральных проблем,  подобных  той, которую я только что описал) всегда будет порождать  новое  объяснение, решающее эту  проблему  в утилитарном  смысле. Далее,  допустим,  что эта  теория  об  объяснениях сама  по  себе  является объяснительной  теорией.  Она  с   помощью  какого-то  другого   направления объясняет, почему анализировать проблемы на основе прав человека "лучше"  (в утилитарном   смысле).   Например,  она   могла   бы  объяснить   с  помощью эпистемологии,  почему  можно  ожидать,  что  уважение  прав  человека будет способствовать росту знания,  которое само  по себе является предварительным условием решения моральных проблем.

Если объяснение кажется хорошим, возможно, эта теория стоит того, чтобы ее приняли. Более того,  поскольку вычисления утилитарных понятий невозможно трудны,   тогда  как  анализ  ситуации  на  основе  прав  человека  зачастую осуществим,  возможно, стоит предпочесть  анализ на  основе  "прав человека" любой   другой  определенной  теории  о  том,  сколько  счастья  в  каком-то конкретном действии. Если бы  все это было  истинно, понятие "прав человека" невозможно  было бы выразить, даже  в принципе, на  основе "счастья"  -- это совсем не утилитарное понятие. Мы можем назвать  его моральным понятием. Эти понятия   связаны  через  исходящее   объяснение,  а   не  через   исходящее предсказание.

Я  не  защищаю  именно  этот  частный поход; я просто показываю  способ объективного  существования моральных ценностей через  их  роль  в исходящих объяснениях. Если бы такой подход  действительно работал, то  он бы объяснил мораль, как разновидность "исходящей полезности".

Подобным  образом,  "художественную  ценность"  и  другие  эстетические понятия всегда было сложно объяснить  объективно. Их  также  часто объясняют как произвольные черты культуры или  как врожденные предпочтения. И снова мы видим, что это совсем не обязательно так. Как мораль относится к полезности, так и художественная ценность имеет  менее благородного, но более объективно определенного двойника, намерение. И опять, ценность  особенности  намерения можно понять только в  контексте  данной  цели придуманного  объекта. Но  мы можем обнаружить, что невозможно усовершенствовать намерение,  включая в его критерии  хороший  эстетический  критерий.  Подобные  эстетические  критерии невозможно  было бы вычислить  из критериев намерения: одно из их применений заключалось  бы  в  усовершенствовании самих критериев намерения.  Отношение снова было бы связано с объяснительным исходом.  И  художественная ценность, или красота, была бы разновидностью исходящего намерения.

Чрезмерная уверенность Типлера  в своей способности предсказать  мотивы людей вблизи омега-точки привела к тому, что он  недооценил важное следствие теории омега-точки для роли разума в мультиверсе. Оно заключается в том, что разум  находится  там  не  только  для  того,  чтобы  управлять  физическими событиями в  огромном масштабе, но  и чтобы выбирать, что произойдет. Именно мы будем  выбирать  конец вселенной,  как сказал  Поппер.  Действительно,  в большой степени будущие разумные мысли содержат то,  что произойдет,  ибо, в конце концов, все пространство и его содержимое станет  компьютером. В конце вселенная  будет  состоять буквально  из  разумных  мыслительных  процессов. Где-то  вблизи дальнего конца  этих  материализованных  мыслей, может  быть, лежит все физически возможное знание, выраженное в физических моделях.

Моральные  и  эстетические  намерения,  как  и  результаты  всех  таких намерений, также  выражены в этих моделях. В самом деле,  существует или нет омега-точка  везде,  где есть знание  в мультиверсе (сложность  через многие вселенные),  там должны  быть и физические следы  морального и эстетического рассуждения, определившего, какого  рода  задачи создающая  знание  сущность выбрала  решать  там.  В  частности,  прежде  чем любой отрезок фактического знания  может стать похожим через полосу вселенных, моральные и эстетические суждения  тоже  должны стать похожими через  эти  вселенные.  Следовательно, такие  суждения  также  содержат объективное  знание в  физическом смысле, в смысле   мультиверса.   Это   оправдывает  использование  эпистемологической терминологии, как-то: "задача", "решение", "рассуждение" и "знание", в этике и  эстетике.  Таким  образом, если  этика  и эстетика  вообще  совместимы  с мировоззрением, защищаемым в этой книге, красота  и правильность должны быть столь  же объективны, как  научная или математическая истина.  И они  должны создаваться аналогичным образом, через гипотезы и рациональную критику.

Таким образом,  Ките  резонно сказал, что "красота  --  это  истина,  а истина  --  это  красота".  Это  не  одно  и  то  же, но это  одна  и та  же разновидность, они одинаково создаются  и неразрывно связаны  друг с другом. (Но он, безусловно,  был  весьма неправ, когда  продолжил "это  все, что  вы знаете на земле, и все, что вам нужно знать").

В  своем  энтузиазме  (в  первоначальном  смысле этого  слова!)  Типлер пренебрег частью урока Поппера  относительно того, как должен выглядеть рост познания.  Если  омега-точка существует  и  если она будет создана  так, как изложил  Типлер,  то  поздняя  вселенная  действительно  будет  состоять  из воплощенных мыслей непостижимой мудрости, творчества и абсолютных чисел.  Но мысль -- это решение задач, а решение задач означает конкурирующие гипотезы, ошибки, критику, опровержение  и возвращение.  Вероятно, в пределе (которого не ощутит  никто)  в  момент  конца  вселенной  можно будет понять все,  что понятно. Но в каждой конечной точке знание  наших потомков будет изобиловать ошибками. Их  знание будет больше, глубже и шире, чем мы  можем представить, но и масштаб их ошибок соответственно будет титаническим.

Как  и  мы,  они  никогда  не  познают  определенность  или  физическую безопасность, поскольку их выживание, как и наше, будет зависеть от создания ими  непрерывного  потока  нового  знания. Если у них,  хотя бы однажды,  не получится открыть способ увеличения скорости вычисления и емкости  памяти за имеющееся  у  них время, определенное неумолимым законом физики, небо упадет на  них,  и  они  погибнут.  Их  культура  предположительно  будет мирной  и благотворной,  о какой мы не можем  даже  мечтать,  но она  отнюдь  не будет спокойной. Она начнется с решения огромных проблем  и будет раскалываться от неистовых противоречий. По  этой причине кажется невероятным, что ее успешно можно  рассматривать как  "человека". Скорее  это  будет огромное количество людей, многообразно  взаимодействующих  на многих  уровнях.  но не способных прийти  к  соглашению.  Они  будут  говорить  в  один  голос не  более,  чем современные ученые на  исследовательском семинаре. Даже  когда они  случайно придут к соглашению, они часто будут ошибаться, и многие их ошибки останутся неисправленными  произвольно  долгое  время  (субъективно). По  той же самой причине эта  культура никогда не станет морально однородной. Не будет ничего святого (еще одно  отличие от традиционной религии!), и люди постоянно будут оспаривать   допущения,  которые   другие   люди  считают   фундаментальными моральными истинами. Конечно, мораль,  поскольку  она  реальна, постижима  с помощью  методов   разума,  а  потому   каждое  частное  противоречие  будет разрешено.  Но  на  смену ему  придут следующие, даже  более захватывающие и фундаментальные  противоречия.  Подобное  дисгармоничное,  но  прогрессивное скопление  частично  совпадающих сообществ  весьма  отличается  от  Бога,  в которого  верят религиозные люди. Но именно это, или даже некая  субкультура внутри этого, и воскресит нас, если Типлер не ошибается.

В свете всех объединяющих идей, о которых я говорил, как-то:  квантовое вычисление,  эволюционная  эпистемология  и  концепции  познания  с  позиций мультиверса. свободная  воля  и время, -- мне кажется ясным, что современная тенденция в нашем всеобъемлющем понимании реальности именно такова, на какую я надеялся, будучи  ребенком.  Наше знание становится шире и глубже, причем, как я отметил в главе 1, глубина побеждает. Но в этой книге я претендовал на нечто большее.  Я защищал  конкретное единое  мировоззрение,  основанное  на четырех нитях:  квантовой  физике  вселенной, эпистемологии  Поппера, теории эволюции  Дарвина   -Доукинса  и  усиленной   версии  теории  универсального вычисления  Тьюринга.  Мне  кажется,  что при  современном  состоянии нашего научного   знания   придерживаться   такого   взгляда   "естественно".   Это консервативный взгляд,  который не предлагает никаких  пугающих изменений  в наших  лучших   фундаментальных   объяснениях.  Значит,   он  должен   стать общепринятым,  таким, относительно которого судят о предложенных новшествах. Я защищаю именно  такую  роль  этого  взгляда.  Я  не надеюсь  создать новую традицию; я далек от  этого. Как я уже  сказал, я считаю, что пора двигаться дальше.  Но мы можем перейти к  лучшим теориям  только тогда,  когда всерьез воспримем лучшие из наших существующих теорий, как объяснения мира.

Библиография

ЭТО ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ КАЖДЫЙ

Richard  Dawkins,  The Selfish Gene,  Oxford  University  Press,  1976. [Revised edition 1989.]

Richard  Dawkins,  The Blind Watchmaker, Longman, 1986,  Norton,  1987; Penguin Books, 1990.

David Deutsch, "Comment on "The Many  Minds  Interpretation  of Quantum Mechanics"  by  Michael Lockwood", British Journal  for  the  Pholosophy  of Science, 1996, Vol.47, No. 2, p. 222.

David  Deutsch  and  Michael Lockwood,  "The  Quantum  Physics of  Time Travel" Scientific American, March 1994, p. 68.

Douglas R.  Hofstadter,  Godel,  Escher, Bach, an Eternal Golden Braid. Harvester, 1979, Vintage Books, 1980.

James  P.Hogan,  The  Proteus  Operation,  Baen  Books,  1986,  Century Publishing, 1986. [Fiction!]

Bryan Magee, Popper, Fontana, 1973, Viking Penguin, 1995.

Karl    Popper,   Conjectures   and   Refutations,   Routledge,   1963, Harper-Collins, 1995.

Karl Popper, The Myth. of the Framework, Routledge, 1992.

ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО ПРОЧТЕНИЯ

John  Barrow and  Frank Tipler,  The  Anthropic Cosmological Principle, Clarendon Press, 1986.

Charles  H. Bennett,  Gilles  Brassard  and Artur  K.  Ekert,  "Quantum Cryptography", Scientific American, October 1992.

Jacob Bronowski.  The  Ascent  of  Man,  Publications, 1981,  Little Brown, 1976.

Julian Brown,  "A Quantum Revolution for Computing", New  Scientist, 24 September 1994.

Paul  Davies  and  Julian Brown,  The  Ghost  in  the  Atom,  Cambridge University Press, 1986.

Richard Dawkins, The Extended Phenotype, Oxford University Press, 1982.

Daniel C.Dennett, Darwin's  Dangerous Idea: Evolution and  the Meanings of Life, Alien Lane, 1995; Penguin Books, 1996.

Bryce S.DeWitt  and Neill  Graham (eds), The Many-Worlds Interpretation of Quantum Mechanics, Princeton University Press, 1973.

Artur K. Ekert,  "Quantum Keys for  Keeping Secrets", New Scientist, 16 January 1993.

Freedom and  Rationality: Essays  in  Honour of  John  Watkins, Kluwer, 1989.

Ludovico Geymonat,  Galileo Galilei: A  Biography and  Inquiry into his Philosophy of Science, McGraw-Hill, 1965.

Thomas Kuhn, The Structure  of  Scientific  Revolutions,  University of Chicago Press, 1971.

Imre Lakatos  and  Alan Musgrave  (eds), Criticism and  the  Growth  of Knowledge, Cambridge University Press, 1979.

Seth   Lloyd,  "Quantum-mechanical  Computers",  Scientific   American, October 1995.

Michael Lockwood, Mind, Brain and the Quantum, Basil Blackwell, 1989.

Michael Lockwood, "The Many Minds Interpretation of Quantum Mechanics", British Journal for the Pholosophy of Science, 1996, Vol. 47, 2.

David Miller (ed), A Pocket Popper, Fontana. 1983.

David Miller, Critical Rationalism:  A Restatement  and  Defense,  Open Court, 1994.

Ernst Nagel and  James R.Newman, Godel's Proof, Routledge 1976. Anthony O'Hear, Introduction to the Philosophy of Science,  Oxford University Press, 1991.

Roger Penrose. The Emperor's New Mind: Concerning Computers. Minds, and the Laws of Physics. Oxford University Press, 1989.

Karl  Popper Objective  Knowledge: An Evolutionary  Approach, Clarendon Press, 1972.

Randolph Quirk,  Sidney Greenbaum, Geoffrey Leech  and  Jan Svartvik, A Comprehensive Grammar of the English Language, 7th edn, Longman, 1989.

Dennis Sciama, The Unity of the Universe, Faber & Faber, 1967.

Ian  Stewart,  Does  God  Play Dice:  The  Mathematics  of Chaos, Basil Blackwell, 1989; Penguin Books, 1990.

L. J. Stockmeyer and A. K. Chandra, "Intrinsically Difficult Problems". Scientific American. May 1979.

Frank Tipler, The Physics of Immortality, Doubleday, 1995.

Alan  Turing,  "Computing  Machinery  and Intelligence",  Mind, October 1950. [Reprinted  in the  The Mind's I,  edited by Douglas R. Hofstadter and Daniel C.Dennett, Harvester, 1981.]

Steven Weinberg, Gravitation and Cosmology, John Wiley, 1972.

Steven Weinberg,  The First Three  Minutes, Basic Books, 1977. [ :  .   . -- .:, 1981.]

Steven Weinberg. Dreams of a Final Theory, Vintage, 1993, Random, 1994.

John  Archibald  Wheeler,  A   Journey  into   Gravity  and  Spacetime, Scientific American Library, 1990.

Lewis Wolpert,  The Unnatural Nature  of Science,  Faber  &  Faber, 1992, HUP, 1993.

Benjamin  Woolley,  Virtual  Worlds,  Basil  Blackwell,  1992;  Penguin Books,1993.