Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Александр Каждан, Геннадий Литаврин

ОЧЕРКИ ИСТОРИИ ВИЗАНТИИ И ЮЖНЫХ СЛАВЯН

К оглавлению

Восточная Римской империя и «варвары» в IV—V вв.

В середине IV в., как и за несколько столетий до этого, Европа была по-прежнему разделена на две обширные области: к западу от Рейна и к югу от Дуная лежали владения Римской империи, а остальные земли были населены кельтскими, германскими и славянскими народами, которых римляне по-прежнему называли «варварами».
На первый взгляд могло показаться, что прежними оставались различия в образе жизни римлян и «варваров»: римские города были украшены зданиями, возведенными из мрамора, и связаны великолепными мощеными дорогами, — «варвары» обитали в рубленых избах и полуземлянках, где очаги нередко топились по-черному, а в окна была вставлена слюда; в римских скрипториях умелые рабы переписывали сотни рукописей на папирусе и на коже, украшая их затейливыми миниатюрами, — «варвары» почти сплошь были неграмотны и вряд ли многие из них слышали о Гомере и Еврипиде; в римских городах пестрая толпа собиралась в театре, чтобы послушать популярного ритора: надушенный, облаченный в легкие полотняные ткани, одев на голову венок, он вызывал восторг зрителей забавной игрой слов и полупонятными намеками на события городской жизни, — жители северных селений, лежа на соломе, ели мясо руками, запивали крепким хлебным вином и развлекались игрою в кости, проигрывая подчас не только волов и овчинный тулуп, но и собственную свободу.
Но при всем бросающемся в глаза различии быта в середине IV в. и «варвары» уже не были теми, каких знали римляне времен Цезаря и Тацита, и в Римской империи произошли существенные перемены.
Развитие земледелия и ремесла у северных соседей Римской империи пошло далеко вперед за три первых столетия нашей эры: повсеместно распространилось хлебопашество, изобильные урожаи позволяли «варварам» продавать хлеб римским купцам. Торговые связи становились все более интенсивными, способствуя развитию хозяйства германских и славянских племен.
Достаточно сказать, что только в Скандинавии археологи обнаружили тысячу римских сосудов I—II вв. и 8 тысяч римских монет; из Римской империи проникали на север и постепенно входили в быт серебряные изделия, стеклянная посуда, ножницы, замки и ключи. Со своей стороны «варвары», кроме хлеба, продавали римлянам лошадей, мясо, соль, янтарь и меха.
В новых условиях созревали элементы классового общества: племенные вожди и родовые старейшины, которые были одновременно и воинами и купцами, становились обладателями множества скота, рабов и денег. Они хотели иметь римские ткани, римскую посуду, римские пилочки для ногтей. Римское влияние ускоряло подспудный процесс имущественной дифференциации и содействовало формированию частной собственности.
А вместе с тем медленно и постепенно шел процесс политической консолидации: сперва возникали рыхлые и нестойкие союзы племен, руководимые влиятельными вождями и родовой знатью; затем — по мере обострения внутренних противоречий — все отчетливее стали вызревать предпосылки для образования ранних государств. Стала более богатой и духовная культура: у древних германцев зародилась руническая письменность, сложившаяся, по-видимому, под влиянием латинского письма.
Экономически более развитые, политически более сплоченные, чем прежде, северные соседи Рима не хотели быть поставщиками рабов для римских латифундий; все активнее сопротивляясь римлянам, они время от времени сами переходили в наступление, прорываясь через мощную линию оборонительных сооружений на римской границе, — то с суши, то с моря нападали они на римские города.
Правда, в первой половине IV в. римские войска еще были сильнее «варваров» и нередко наносили им поражения; особенно крупной была победа, одержанная 20 апреля 332 г., когда римская армия, перейдя Дунай, разгромила отряды готов и принудила их стать федератами, т. е. нести за небольшие субсидии службу по охране границ империи. И все же, хотя римляне одержали верх, хотя множество северных («скифских», как тогда говорили) рабов, было продано римским вельможам, положение на северной границе становилось все более опасным. И дело не только в том, что крепла экономическая и военная мощь «варваров», — и в самой Римской империи протекали такие внутренние процессы, которые неминуемо приводили к ее ослаблению.

Экономическое развитие Римской империи в IV в.

Эти процессы были внутренними, подспудными, на первый взгляд незаметными. Почти все области империи — за исключением, пожалуй Египта — переживали в IV в. подъем сельского хозяйства: все шире распространялись такие культуры, как виноград и оливка, требовавшие интенсивного труда: в Северной Африке, например, оливковые насаждения постепенно оттесняли на задний план возделывание пшеницы; виноградарство процветало не только в Паннонии и Мезии, ко и в долине Мозеля и в Южной Британии. Само производство зерна также интенсифицировалось. Высокого искусства достигали позднеримские ремесленники: во многих городах существовали обширные мастерские, где изготовляли оружие, шелковые ткани, стеклянную посуду, папирус; умелые строители воздвигали из камня дворцы, городские стены и христианские храмы. В 347 г., например, в сирийском городе Селевкии была отстроена новая гавань: для этого пришлось срыть высокий холм, чтобы корабли могли подходить к самому городу. Императорские монетные дворы чеканили в это время полновесную золотую монету — солиды, которые служили платежным средством далеко за пределами империи.
Анонимный географ, живший в середине IV столетия, так описывает Сирию: «Производством полотна занимаются Скифополь, Лаодикия, Библ, Тир и Бейрут, которые снабжают им весь мир и процветают во всяческом изобилии. Подобно этому Сарепта, Кесария, Неаполь, а также Лидда всему миру поставляют ткани, окрашенные настоящим пурпуром. Все названные города славны и изобильны хлебом, вином, оливковым маслом и другими плодами земли. Ты найдешь в Палестине, в месте, имя которому Иерихон, финиковую пальму, называемую именем Николая (имеется в виду Николай Дамасский, подаривший Августу финики. — А. К.), а также дамасскую пальму; эти края изобилуют и другими пальмами, меньшими по размеру, фисташковыми деревьями и всевозможными сортами яблонь».
Богатства господствующего класса по-прежнему создавались в значительной мере рабами. Конечно, в нашем распоряжении нет статистических данных, относящихся к IV в., но нельзя не видеть, что юридические источники и нарративные памятники этого времени говорят о рабах не менее часто, нежели документы, возникшие в условиях классической Греции. В IV—V вв. антиохийские богачи подчас были обладателями тысячи рабов; рабы в Сирии составляли настолько важную часть имущества богатых людей, что здесь в IV в. сложилась поговорка: «Кто отпускает своих рабов на свободу — разоряется, теряет свои владения».
Чтобы оценить значение рабского труда в Сирии IV в., мы можем обратиться к сочинениям оратора и политического деятеля, родившегося в Антиохии и связавшего свою судьбу с этим городом, — Ливания. В его речах мы постоянно слышим о рабах, которые наряду с домами, поместьями, кораблями и конями составляют основное имущество богача. Одну из своих речей, озаглавленную «О рабстве», Ливаний начинает так: «Эти два слова: раб и свободный — везде на устах: в домах, на рынках, в полях, на равнинах, на горах, даже на кораблях и челноках». По его словам, двух-трех рабов могли иметь даже антиохийские бедняки. О продаже рабов, о клеймении рабов, о бегстве измученных рабов говорит Ливаний в этой речи — о всех тех чертах рабства, которые были присущи ему в IV, как и в I в.
Конечно, не всюду в Римской империи рабство было так развито, как в Италии или в Сирии; на окраинах огромной страны, в горных областях ее, где было мало городов, где нередко господствовало полукочевое скотоводство, число рабов в IV в. оставалось незначительным.
Конечно, было бы очень важно узнать, где больше был развит рабский труд: в западной или в восточной половине империи. К сожалению, ученые еще не располагают данными, чтобы ответить на этот вопрос. Мы можем только предполагать, что на востоке было сравнительно немного больших рабовладельческих вилл, что здесь рабы были заняты преимущественно в городак или в пригородных усадьбах: они обслуживали непосредственные нужды своих господ, будучи поварами, месильщиками, ткачами, сапожниками; они вращали жернова на мельницах; они трудились в императорских красильнях или маслодельных мастерских.
Значительную часть населения восточных провинций (видимо, численно преобладавшую) составляли жители деревень. Селения Фракии, М. Азии, Сирии и Египта нередко представляли собой общины, имевшие своих должностных лиц и свои неразделенные угодья, составлявшие общинный фонд. Земля, на которой жила такая община, считалась собственностью государства, города или храма — и соответственно государство, город или храм присваивали себе львиную долю прибавочного продукта земледельцев.
Восточноримские земледельцы — по большей части общинники — назывались обычно греческим термином «георги», который латинские юристы того времени переводили словом «колоны». Однако между восточными георгами и западными колонами было существенное различие: на западе колоны — арендаторы земли — никогда не образовывали общин; их наделы составляли своего рода периферию рабовладельческого поместья и потому они привлекались, хотя и в незначительных масштабах, к выполнению отработочных и натуральных повинностей, которые были очень мало известны на востоке. В то же время западные колоны — во всяком случае, до середины IV в. — могли свободно покидать свои наделы, коль скоро за ними не числились недоимки по арендной плате; в отличие от этого восточные георги подобно царским земледельцам эллинистической эпохи были прикреплены к своим общинам, к своему «месту рождения» как тогда говорили: уже в надписях II и III вв. уход георга с земли всегда именуется бегством. Этот обычай в IV в. получил силу закона: начиная с 332 г. был издан ряд указов, запрещавших восточным «колонам» (т. е. георгам) уходить со своих земель и угрожавших, что беглецы будут в оковах водворены на прежнее место. Разумеется, нельзя думать, что закон 332 г. и последующие законы о «колонах» как-то принципиально изменили положение георгов: так называемое «закрепощение колонов» на востоке было не нововведением IV столетия, а остатком эллинистических форм общественных отношений — подобно тому как восточноримская община восходила к эллинистическим, если не к доэллинистическим общественным отношениям.
Развитие производительных сил приводило к тому, что обе эти общественные организации: рабовладельческая вилла и эллинистическая община — превращались в оковы, препятствующие дальнейшему прогрессу. С первых веков н. э. в Римской империи дает себя знать тенденция к укреплению мелкого свободного производства: она выражается в переводе рабов на пекулий, в массовом отпуске на волю, в укреплении прав колонов-арендаторов на арендуемые участки, которые (во всяком случае, в Африке) превращаются в наследственное владение; в соответствии с этой тенденцией в Египте IV в. исчезает понятие государственной собственности на землю общин — иными словами, наделы превращаются в собственность самих земледельцев. Эта тенденция получает отражение в идейной жизни империи: физический труд, который в условиях расцвета рабовладельческого общества был предметом презрения, рассматривается теперь по-иному — появляются басни, где трутни осмеиваются за леность, а в надгробных надписях родственники покойных прославляют их за трудолюбие и мастерство.
Однако эта основная экономическая тенденция эпохи — тенденция к укреплению мелкого самостоятельного хозяйства — встречает самое решительное сопротивление со стороны господствующего класса рабовладельческого общества. Римские юристы не только стоят за сохранение незыблемости рабовладельческих отношений, но и стремятся максимально сблизить колона с рабом: колоны и георги объявляются неполноправными лицами, им запрещается заключать браки со «свободными» женщинами и нести государственные должности, их права на землю категорически отрицаются. Идеологи господствующего класса (и, в частности, уже известный нам Ливаний) ищут аргументы в защиту рабовладения, стараются доказать, что оно не противоречит человеческим представлениям о справедливости: ведь господин, лицемерно рассуждает Ливаний, еще более раб, чем его собственный раб, — он раб судьбы и болезней, забот и общественного долга. «Рабу и земля приносит плоды без трудов, и одежда и обувь для него прядется и шьется, пока он бездействует, и в брак рабы вступают, ни о чем заранее не позаботясь, ибо забота — дело господина, а рабу потребна только мужская сила. У хворающего раба одно на уме — его недуг, а о лекарствах, врачах, наговорах позаботится другой. И умирающему рабу не надо думать о погребении: у него есть, кто его схоронит, — тот, кто кажется хозяином, а на самом деле раб».
И если мелкое производство оказывалось в новых условиях единственной экономически выгодной формой хозяйства, то государство обрушивало на него бесчисленную массу повинностей, способных поглотить не только прибавочный, но и часть необходимого труда земледельца; тут были и денежные платежи разного рода, и необходимость привозить зерно в города, и повинности по обслуживанию войск и чиновников, и обязанность платить налоги за земли соседей, опустевшие из-за смерти или бегства хозяев. Естественно, что земледельцы отказывались платить налоги, предпочитая нередко бегство в пустыню или в болота бесплодному труду на своей земле; по словам историка IV в. Аммиана Марцеллина, египтяне даже гордились рубцами, оставленными на их спинах бичами сборщиков податей, — упорство в неуплате недоимок было своего рода добродетелью бедняков. В разных областях империи раздавались в то время жалобы, что невозможно, мол, взыскать налоги с той или иной деревни без помощи войск. Нужно было все больше и больше войск и чиновников, чтобы собирать налоги — и, в свою очередь, все больше налогов, чтобы содержать эти войска и чиновников.
Так противоречие между экономически прогрессивным мелким производством и косным рабовладельческим правом создавало порочный круг, и это могло привести либо к полному сокрушению рабовладельческого государства, либо — временно — к созданию диктатуры — такой формы государственной власти, весь мощный апппарат которой был бы направлен на подавление народного недовольства и сопротивления.

Позднеримский город

Основной ячейкой рабовладельческого общества в Римской империи был город: муниципий, как его называли на западе, или полис — если пользоваться греческим термином, распространенным в восточных областях. Полис, или муниципий, был по существу общиной, гражданами которой являлись владельцы клеров — земельных наделов на городской территории: в период расцвета полиса они осуществляли управление городскими делами и способствовали своим искусством или своими денежными средствами его благосостоянию и славе. Строительство общественных зданий, организация ристаний на городском ипподроме, устройство пышных и веселых празднеств — все это было делом городской верхушки, так называемых куриалов, которые охотно воздвигали надписи с перечислением своих заслуг перед городом. С другой стороны, городской плебс, получавший подачки от куриалов, должен был составлять материальную силу для господства над рабами и обитавшими на городской территории восточных полисов георгами.
Тесная связь города с окружающим его аграрным районом, служащим источником существования горожан, составляла характерную черту античного полиса, и Ливаний, один из антиохийских куриалов, очень отчетливо охарактеризовал эту связь. «Ведь поля — это опора городов, — писал он. — И иной выразился бы, города стоят на деревнях, и эти последние — для городов основание, из них поступает пшеница, ячмень, виноградные кисти, вино, масло, пища людям, пища прочим живым тварям. Если бы не было ни быков, ни плуга, ни семян, ни растений, ни стад скота — городов просто-напросто не было бы. И те, которые появились, связаны с судьбою деревень: и хорошее, и дурное состояние городов зависит от этих последних».
Многочисленные письма, сохранившиеся от писателя и политического деятеля рубежа IV и V вв. Синесия, знакомят нас с образом жизни богатого куриала из Пентаполя (Кирены): большую часть времени он проводил в своем поместье, отдаваясь охоте и садоводству. «Мои пальцы привыкли более к лопате, нежели к перу», — писал он, немного кокетничая. Его окружали соседи, которые ничего не знали, кроме полевых работ и ухода за скотом: они не могли поверить, что море доставляет пропитание людям, и хотя они слышали о существовании императора, не в силах были вспомнить его имя. Куриалы были собственниками городской земли, которую возделывали рабы, георги и безземельные арендаторы; они были вместе с тем хранителями традиций рабовладельческого полиса — «рабами своих предков», как удачно назвал их один оратор IV в. Они по старой традиции должны были выполнять литургии: взыскивать государственные налоги, подвозить хлеб для города, строить дороги и мосты, поддерживать зимой огонь в общественных печах, содержать бани, нанимать для празднеств атлетов и вожаков дрессированных медведей. Они привыкли к широкому образу жизни: покупали дорогих коней в Аравии, облачались в шелковые ткани, любили не спеша путешествовать и жить на модных курортах. Все это требовало денег, а рабовладельческое поместье оказывалось в новых условиях все менее и менее рентабельным. Немудрено, что писатели IV в. постоянно жалуются на трудные обстоятельства, на то, что куриалы «проедают» и проигрывают свои состояния, что число куриалов сокращается.
К кому же переходило богатство городских землевладельцев? Частично это были наиболее удачливые из самих куриалов, которые скупали или арендовали земли своих соседей. В той же Антиохии в середине IV в. небольшая группа богачей арендовала запустевшие клеры собственных сограждан. Но чаще крупные землевладельцы приобретали поместья за пределами округи собственного полиса, в разных частях страны. Известный писатель и политический деятель IV в. Симмах имел не менее 15 вилл близ Рима и в Южной Италии, а кроме того, поместья в Самнии, Сицилии, Мавритании. При этом Симмах не принадлежал к числу самых богатых землевладельцев Римской империи: были люди, земли которых лежали в Африке, Сицилии, Испании, Галлии, и тысячи рабов возделывали эти земли.
Естественно, что такие богачи менее всего были заинтересованы в сохранении своих связей с полисом; они располагали достаточно мощной поместной администрацией, чтобы не нуждаться в полисе: у них были свои тюрьмы, свои вооруженные отряды. Их экономические интересы сосредоточивались в различных частях империи, и они не могли быть гражданами одного полиса. Крупные поместья — а они существовали преимущественно на западе — становились экзимированными, т. е. независимыми от городских властей: владельцы таких латифундий не должны были выполнять литургий и самостоятельно, а не через город, платили причитающиеся с их земель налоги.
На Востоке таких экзимированных поместий было сравнительно мало: здесь куриалы встретили другого противника — может быть, менее величественного, но зато более цепкого и пронырливого. Об этих людях постоянно с желчью и ненавистью говорит Ливаний: «Из каких же средств, полагаешь ты, государь, люди, оставившие свою родину и бежавшие от скудости отцовского дома, люди, явившиеся к нам в поношенной обуви, а иные и вовсе босиком, торгуют пшеницей, строят дома, имеют дела с менялами, ссужают деньги, всюду поминают о процентах, оставляют детям большие наследства?». Один из таких людей — бывший торговец рыбой Гелиодор — приобрел дом, рабов, табуны коней, стада быков, обширные владения в Македонии, Этолии, Акарнании. Эти люди, столь успешно оттеснявшие куриалов на задний план, были императорскими чиновниками и военачальниками; по своему происхождению они могли быть земледельцами, ремесленниками вольноотпущенниками, «варварами». Они выдвигались, используя благосклонность императора и его вельмож, обогащались за счет взяток, судебных процессов, хищений из казны. Это была новая знать, по-своему способная и энергичная и совершенно чуждая полисных традиций. Более того, она по самой своей природе должна была выступать против полисного партикуляризма, ибо остатки автономии полисов мешали распространению императорского самодержавия, которое было источником их власти и обогащения; кроме того, полисная форма собственности, юридически еще сохранявшаяся, мешала чужакам, негражданам приобретать клеры на городской территории. Поэтому новые богачи сплошь да рядом оказывались лишь арендаторами, но не собственниками городской земли.

Социальные противоречия в Римской империи

Таким образом, в Римской империи IV в. мы можем проследить две группы противоречий. Прежде всего, здесь все более обострялось противоречие между обездоленными «низами» (рабами, георгами, безземельными арендаторами) и господствующим классом; в соответствии с объективной экономической тенденцией к формированию мелкого самостоятельного производства эти труженики стремились к упрочению своих — пусть самых минимальных — прав на условия своего труда; наоборот, рабовладельческое государство и право закрепляло за господином полную собственность на раба, а георга и безземельного арендатора римские юристы — вразрез с основной экономической тенденцией эпохи — пытались трактовать как раба или полураба.
Это противоречие находило свое выражение в отказе платить налоги, в покушениях на податных сборщиков, в бегстве рабов и земледельцев, в создании вооруженных отрядов, нападавших на рабовладельческие виллы. Сопротивление трудящихся масс перерастало нередко в восстания, которые вспыхивали в IV в. в Северной Африке, Фракии, Сирии, Малой Азии и многих других областях. Эти народные движения уже с конца IV в. начинают сливаться с «варварскими» вторжениями. Опасность казалась настолько значительной, что один из наиболее прозорливых идеологов класса рабовладельцев — киренский куриал Синесий — рисовал императору возможность нового восстания Спартака и требовал удаления от двора и из войска всех «варваров» — потенциальных союзников непокорных рабов.
Другое противоречие было противоречием между куриалами, городскими землевладельцами старого типа, и новой, чиновной, и служилой знатью. Это противоречие не было по существу антагонистическим: обе группы боролись за увеличение своей доли прибавочного продукта, выжимаемого из народных масс. Чиновная и служилая знать стремилась разорить городскую аристократию, отнимая или сманивая в свои владения земледельцев, обрабатывавших поля куриалов, налагая на города непосильные подати, возбуждая против куриалов тяжелые судебные процессы. Неудивительно, что в маленьких городках куриалы не выдерживали борьбы: полностью разоренные, они бросали свои дома и уходили в горы или леса; тогда правительство объявило о прикреплении куриалов к их городам: отныне они, подобно георгам, не имели право покинуть место, где родились, а их дети не могли быть никем, кроме как куриалами. Более того, назначение куриалом теперь оказывается своего рода наказанием: арестованного преступника просто приписывают к тому или иному городу в качестве куриала с тем, чтобы дотла разорить его. В больших городах, однакож, куриалы оказываются более сильными: им удается иногда повести за собой широкие массы городского плебса. К этой последней категории принадлежали прежде всего нищие в прямом смысле этого слова: в одном только Константинополе в конце IV в. было около 50 тысяч нищих. «Везде, — говорит церковный писатель Григорий Нисский, — можно увидеть протянутую руку просителя, его дом — воздух под открытым небом». Сюда относились также поденщики, ремесленники и мелкие торговцы, которые едва-едва сводили концы с концами.
Столкновения между новой знатью и городской беднотой вспыхивали особенно часто на ипподроме, где собирались горожане, чтобы смотреть бег колесниц, выступления актеров, плясунов, дрессированных медведей. Огромные средства тратились на содержание коней для ристаний, целые караваны привозили в большой город клетки с дикими зверями. Но ипподром был не только местом развлечения: здесь императорские чиновники оглашали распоряжения властей, и здесь народные массы выражали криком и свистом свое отношение к этим рескриптам. Народное недовольство, искусно подогреваемое вождями куриалов, нередко перерастало в открытое столкновение: неугодного правителя могли тут же на ипподроме закидать камнями. Многие писатели IV в. вспоминают о случаях, когда народное возмущение на ипподроме завершалось казнью правителя города. Недаром специальные декреты (надпись, содержащая такой декрет, была найдена во время раскопок в Эфесе) запрещали горожанам носить оружие.
В конце IV в. городские волнения следовали одно за другим. В 387 г. крупное восстание вспыхнуло в Антиохии. Возмущенные известием о новых налогах, народные массы двинулись к дворцу правителя Сирии Цельса и пытались ворваться во дворец; статуи императора были сброшены с пьедесталов и разбиты; дома богачей подожжены. Лишь с большим трудом Цельсу удалось подавить восстание. В 388 г. происходили волнения в Константинополе, в 389 г. — в Александрии. В 390 г. командир готов-наемников, расквартированных в Солуни, распорядился арестовать популярного в городе возничего за его насмешки над германцами; в ответ народные массы восстали и предали казни готского вождя. По приказу императора была устроена жестокая расправа над солунянами: несколько тысяч горожан было перебито на ипподроме.

Начало готских вторжений

Таким образом, внутренняя обстановка в империи была чрезвычайно напряженной. Вместе с тем с конца IV в. резко ухудшилось внешнеполитическое положение. Во второй половине IV в. на владения готов, живших в это время в Причерноморских степях, напали пришедшие из Заволжья племена гуннов. Историк Аммиан Марцеллин подробно рассказывает о быте гуннов; впрочем, к подлинным фактам он примешивает легенды. По его словам, гунны не знали земледелия. «У них никто не занимается хлебопашеством и никогда не касается сохи». Охота и коневодство давали им все необходимое: Аммиан Марцеллин писал, что гунны пили конское молоко и ели сырую конину, которую предварительно держали под седлом, чтобы мясо сопрело; они будто бы одевались в одежды, сшитые из шкурок лесных мышей; они не знали жилищ: женщины жили в кибитках, а мужчины проводили всю свою жизнь верхом на своих низкорослых лошадках.
Кочевники-гунны были воинственным народом. Вооруженные метательными копьями и мечами, они вместе с тем умело пользовались крепко свитыми арканами: набросив петлю на противника, сваливали его с коня и брали в плен.
В начале 70-х годов IV в. готы были разбиты гуннами; часть готов признала над собой власть гуннов, а часть отступила на запад и просила у императора Валента разрешения перейти Дунай и поселиться на территории Римской империи. Весной 376 г. множество готов с домашним скарбом, с женами и детьми, перешло на территорию провинции Мезии и заполнило всю страну — «точно пепел после извержения Этны», по словам современника.
Императорские чиновники, жадные и корыстолюбивые, вопреки своим обещаниям не доставили готам продовольствия. Вскоре в готском лагере начался голод, так что «варвары» были вынуждены продавать в рабство своих детей. Корыстолюбие римских властей усиливало ненависть готов к Римской империи, вылившуюся в конце концов в вооруженное выступление: готы стали нападать на города, и тогда к ним примкнули рабы (в значительной части — их соплеменники), колоны, горнорабочие из фракийских рудников.
Решающая битва между восставшими и войсками императора Валента произошла 9 августа 378 г. у города Адрианополя; римская армия была разбита наголову, сам император погиб в битве. Поражение было настолько тяжелым, что Аммиан Марцеллин называл битву при Адрианополе новыми Каннами: готские отряды угрожали теперь Константинополю. Лишь после упорной борьбы и длительных переговоров новому римскому императору удалось заключить мир с готами; согласно мирному договору земли по Дунаю (кроме Добруджи) оставались за «варварами». Уже и раньше значительные отряды северных «варваров», преимущественно германцев, поступали на службу к римским императорам: они должны были в первую очередь охранять границы. После расселения готов в придунайских провинциях они заняли главенствующее место в римской армии: при этом готские дружины федератов продолжали подчиняться своим вождям, наделенным римскими титулами, и сохраняли значительную самостоятельность.
События 376—378 гг. были первым этапом в наступлении «варваров» на империю; при этом сразу же стало ясно, что рабы, колоны (георги), горнорабочие выступят союзниками «варваров». В то же время куриалы и часть городской бедноты враждебно относились к готам. Куриалы выступали против готского засилья в армии: Синесий выдвинул проект создания армии из ремесленников, торговцев и земледельцев, которые должны были заменить готов-наемников: «Скорее, чем дозволять скифам (так Синесий именует германцев. — А. К.) носить оружие, должно потребовать от нашего земледелия людей, которые им занимаются и которые готовы его защищать. Исторгнем поэтому философа из школы, ремесленника из мастерской, торговца из лавки; призовем эту чернь, шумящую и праздную, проводящую досуг в театрах, пока есть еще возможность действовать, — если она не хочет в скором времени перейти от смеха к плачу; пока еще нет никакого препятствия для создания собственной армии из римлян».
Городские круги, которые оказали сопротивление готам во время событий 376—378 гг., и дальше оставались настроенными против германцев; известное уже нам возмущение в Солуни в 390 г. было вызвано именно недовольством горожан действиями размещенного в городе готского гарнизона. Еще более грозным оказалось столкновение в Константинополе в ночь с 11 на 12 июля 400 г. Враждебное отношение населения к готам было настолько откровенным, что вождь готов Гайна решил вывести свои отряды из города. Синесий рисует живую картинку последовавших событий: готы действовали втайне; неожиданно какая-то нищенка заметила, что они увозят свой скарб, и, бросив миску, куда собирала милостыню, стала осыпать готов проклятиями; на шум сбежался народ, горожане заперли городские ворота, и принялись избивать «варваров»; храм, в котором искали спасения готы, был подожжен, и около 7 тыс. человек погибло.
Другие готские отряды, находившиеся на территории империи, также были перебиты; еще до этого в Памфилии (Малая Азия) римский офицер Валентин собрал ополчение из свободных земледельцев (преимущественно граждан маленького города Сельге) и нанес серьезное поражение попавшему в засаду готскому войску; готы, потеряв большое число воинов, должны были оставить Памфилию. Затем были разбиты основные силы готов, находившиеся во Фракии; оставшиеся отряды были вынуждены либо уйти за Дунай, либо вторгнуться в западную половину империи.

Разделение империи

По существу уже в середине IV в. Римская империя разделилась на Западную и Восточную, но вплоть до начала V в. обе эти части — хотя и имели обычно своих особых императоров — продолжали считаться единым целым. Однако различие обеих частей в экономическом и политическом отношениях становилось все более отчетливым. Это различие состояло прежде всего в том, что на Западе сформировался мощный слой владельцев обширных латифундий, возделываемых трудом рабоа и колодазгв Галлии, Италии, Африке этим магнатам принадлежали огромные пространства земли. Французские археологи вскрыли обширные комплексы строений, составлявших римскую виллу IV—V вв.: по их расчетам, такие владения могли простираться на тысячу гектаров. Стихи, написанные римским поэтом V в. Сидонием Аполлинарием, рисуют быт такого поместья, где «проворные рабы» обрабатывали землю, а господин заботился об охоте, празднествах и изящных поэмах. Таких крупных владений не было на Востоке.
Западная знать добилась не только экономического, но и политического верховенства, каким не располагали на Востоке ни куриалы, все более нищавшие, ни военно-служилая знать, представители которой находились в зависимости от милости или гнева императора. Политическая независимость западной аристократии отчетливо проявилась в создании так называемого «Суда пяти мужей» — учреждения, подобного которому не было на Востоке. Этот «Суд пяти мужей», состоявший из аристократов (сенаторов), был единственной судебной инстанцией, имевшей право разбирать дело по обвинению сенатора; на Востоке подобные дела могли разбираться обычным порядком.
Кроме того, на Западе было меньше городов, и сословие куриалов, по-своему заинтересованное в сохранении единства страны, оказалось здесь слабее, чем на Востоке; наконец, слой свободных зажиточных земледельцев, подобных тем, кто поддерживал Валентина в Памфилии, был здесь невелик: свободное мелкое землевладение сохранялось в Западной империи, преимущественно в областях по Рейну и Дунаю, тогда как в остальных частях страны свободные земледельцы разорялись, все чаще попадали в кабалу к магнатам и местами почти совершенно исчезли. Все это объясняет, почему на Западе были более сильными тенденции к политической децентрализации и почему сопротивление «варварам» оказалось более слабым, нежели на Востоке — несмотря на то, что именно Восток подвергся первому натиску готов.
С 395 г. императором Востока был Аркадий, правивший в Константинополе, а во главе Западной империи стоял его брат Гонорий, резиденцией которого была Равенна, хорошо защищенная болотами и искусственными рвами от нашествия врагов.
Когда Гонорий стал императорам, ему было всего 10 лет; фактически управление было сосредоточено в руках Стилихона, опытного полководца; вандал по происхождению, он, пожалуй, яснее многих римских сенаторов понимал необходимость сохранения единства и целостности империи. И действительно, на первых порах Стилихону удалось поддержать единство Римской империи: по словам историка Орозия, хотя в империи было два императора и две резиденции, она оставалась единой. Стилихон, в частности, оказал энергичную поддержку константинопольскому правительству во время борьбы против готов. Однако все попытки Стилихона сохранить единство империи были напрасны: западная аристократия, с которой он заигрывал, косо смотрела на полководца-вандала, особенно потому, что он пытался увеличить налоги на военные нужды. Лишь ценою колоссального напряжения сил (были отозваны легионы из Британии и частично из Галлии) Стилихон сумел отразить новые нашествия германцев: сперва под командованием Алариха, затем во главе с Радагайсом. У стен Флоренции отряды Радагайса были окружены и взяты в плен; многие из пленников были проданы в рабство. Но успехи Стилихона вызвали опасения как в Константинополе, так и среди сенаторской знати Италии. В 407 г. константинопольское правительство торжественно провозгласило победителя полчищ Радагайса врагом государства, вскоре после этого и в Равенне Стилихон был объявлен изменником, а затем Гонорий, обязанный ему своим престолом, приказал его казнить. Трагическую гибель этого талантливого полководца и прозорливого политического деятеля нельзя считать только результатом близоруких или корыстных интриг: Стилихон защищал старые порядки, политическую организацию, которая противоречила экономическим и социальным условиям: Западная империя в отличие от Восточной не имела тех сил, которые могли бы достаточно стойко защищать ее единство.
Развязка наступила скоро. Уже в 410 г. готы под командованием Алариха разграбили Рим — «вечный город», как называли его в то время. На территории Западной империи стали одно за другим возникать варварские королевства: вестготов (западных готов), вандалов, бургундов, франков. К 476 г. власть западного императора была лишь жалкой тенью, лишенной реального значения; занимавший престол мальчик по странной иронии судьбы соединил в себе два самых громких имени в римской истории: имя основателя Рима и имя основателя империи; этого мальчика, последнего римского императора, звали Ромул-Августул. В 476 г. он был низложен в результате бунта его собственных дружинников, которые отправили его на виллу в Кампании. Еще 10 лет спустя франкские воины присоединили к своим владениям последний обломок Западной Римской империи, еще сохранявшийся на берегах Луары. Западная Римская империя перестала существовать.

Попытки реставрации Римской империи и классовая борьба в VI в.

В V в. Западная Римская империя пала. Она пала в результате внутреннего кризиса, ослабившего ее экономически и заставившего, в конечном итоге, народные массы западных провинций предпочесть римской «свободе» зависимость от варварских королей. Иногда эти варварские короли называли себя наместниками восточноримского императора, на своих монетах чеканили его имя и изображение, публиковали не законы, но приказы, ибо закон мог быть издан только императором, а приказы — высшими чиновниками империи. Но все эти действия были лишь данью традиции, наивной попыткой победителей утвердить себя в качестве наследников Рима; на деле западные провинции находились уже вне сферы власти константинопольского императора. Более того, общественное развитие их пошло теперь иным путем: крупной рабовладельческой собственности был нанесен сокрушительный удар, и почти повсеместно распространилась свободная община (в меньшей степени — в Италии и Южной Галлии, где рабовладельческая аристократия сумела удержать свои позиции, а новая знать довольно скоро приобрела обширные угодья и вступила в союз со старой аристократией); положение рабов, которые еще сохранялись здесь, постепенно менялось: они переставали быть хозяйственно неправомочными лицами, и приближалось время, когда их станут рассматривать не как вещь, но как личность, облагая государственными повинностями и привлекая к военной службе.
В этих условиях, когда произошел революционный слом рабовладельческой системы, когда «варвары» заняли западную половину империи, а с севера и востока двигались все новые и новые племена (лангобарды, протоболгары, авары и пр.), только концентрация всех сил рабовладельческого государства могла на некоторое время задержать крушение Восточной Римской империи. И эта концентрация сил действительно имела место: после крайней растерянности, отступления, пассивности, которая характеризует политику константинопольского правительства на протяжении V столетия, рабовладельческая реакция предпринимает последнюю попытку не только укрепить свои позиции, но и перейти в наступление. Уже в первой половине VI в. константинопольские правители предпринимают попытки реставрации Римской империи.

Рабовладельческая реакция на Востоке


В этой своей политике они опирались на мощный и разветвленный государственный аппарат, существовавший в значительной степени за счет жестокой эксплуатации «георгов», и на часть городского плебса, подкармливаемую рабовладельческим государством; их поддерживал на востоке довольно широкий слой мелких и средних рабовладельцев, которые еще в IV в. нередко по собственой инициативе создавали отряды для борьбы против готов и которые продолжали в VI в. видеть в «варварах» лишь потенциальных рабов.
Люди, которые осуществляли в VI в. политику реставрации Римской империи, не принадлежали к старинной рабовладельческой аристократии; это может показаться странным на первый взгляд, но именно тот класс, который всем своим бытием был связан с рабовладельческой империей, оставался довольно безразличным к политике реставрации и даже фрондировал, играя роль оппозиции константинопольскому правительству. Представители сенаторской землевладельческой знати не хотели ничего видеть, кроме своих поместий, и аристократические поэты воспевали вино, женщин и дуновение ветерка в то время, когда рушилась Римская империя. Такова была слепота гибнущего, обреченного класса.
Наиболее энергичную роль в осуществлении политики реставрации сыграли в VI в. люди, которые вышли из «низов» общества; они, достигнув высоких чинов, проникли в состав господствующего класса и стали деятельными защитниками рабовладельческих порядков и римских традиций. Среди этих людей первое место принадлежит Юстиниану.
По своему происхождению Юстиниан был крестьянином-иллирийцем из верхней Македонии; его дядя Юстин, такой же крестьянин, как и он, женатый к тому же на бывшей рабыне и до конца жизни остававшийся неграмотным, сделал блестящую карьеру: начав военную службу простым солдатом, Юстин дослужился до высокого поста начальника императорской гвардии, а в 518 г. армия на константинопольском ипподроме провозгласила его императором. Юстиниан, приближенный ко двору и получивший блестящее по тем временам образование, сделался фактическим руководителем политической жизни страны, а после смерти своего бездетного дяди занял престол (527—565).
Историк Прокопий, современник Юстиниана, в книге «Тайная история» подробно рисует наружность и внутренний облик константинопольского императора. При этом надо иметь в виду, что сам Прокопий принадлежал к той части восточноримской аристократии, которая ненавидела Юстиниана; его «Тайная история» — это отнюдь не объективное, спокойное повествование о событиях, совершавшихся на глазах Прокопия, но своего рода гневный памфлет, где Юстиниан и его близкие выступают виновниками всех бед, постигших империю в VI в. Несмотря на преувеличения, допущенные Прокопием, его «Тайная история» остается очень важным памятником, известия которого служат любопытным коррективом к славословию в адрес Юстиниана, какое мы находим в официальных исторических сочинениях того времени, написанных, кстати сказать, тем же Прокопием.
По словам Прокопия, Юстиниан был человеком среднего роста, полным, круглолицым и румяным; простой в обращении, он не любил придворной торжественности и не требовал соблюдения этикета. Он мало ел и мало спал, проводя дни и ночи за письменным столом, сидя за которым, он хотел руководить делами своей обширной империи. Ночами он нередко бродил по пустынным залам дворца, обдумывая законы и богословские проблемы. Юстиниан хотел все делать сам, и хотя толпа секретарей окружала его, он любил своей рукой писать письма провинциальным чиновникам.
Поразительная трудоспособность Юстиниана удивляла константинопольских аристократов, предпочитавших отдавать свой досуг охоте, пиршествам и зрелищам ипподрома. Прокопий подхватывает и, смакуя, передает слухи, что Юстиниан якобы был сыном демона, что он будто бы, «внезапно вскочив с императорского трона, начинал ходить по всему дворцу... и вдруг у него пропадала голова, а тело продолжало совершать... долгие прогулки взад и вперед».
Юстиниан был быстр в своих решениях: без долгого расследования, едва выслушав обвинителя, он выносил судебный приговор. «Он без всякого колебания подписывал бумаги, содержавшие приказ о разрушении местечек, сожжении больших городов, обращении в рабство племен, хотя бы они ни в чем не были виноваты».
Он никогда не выказывал гнева, но мог «тихим и ровным голосом приказать избить десятки тысяч ни в чем неповинных людей», если считал, что этого требует благо государства. Он мог и лгать, а в нужную минуту легко проливал слезы. Сдержанный, коварный, жестокий, неутомимый в своих бумажных делах, не знавший своей страны и исходивший при решении политических задач из априорных, в кабинете придуманных целей — таким был этот человек, который почти полстолетия стоял во главе Восточной Римской империи.
Его жена Феодора, подобно Юстиниану, не могла похвастаться знатностью происхождения. Она была дочерью служителя при константинопольском ипподроме и прожила нелегкую жизнь; ей пришлось быть актрисой, проституткой, прядильщицей. Феодора оыла небольшого роста и на редкость хороша собой; к тому же она умела держать себя и отличалась умом и решительностью.
Став императрицей, она участвовала в делах, принимала посольства и писала письма политическим деятелям за рубежом. Страсть к богатству и пышной роскоши двигала ее интересами. Не довольствуясь теми земельными владениями, которые полагались ей как императрице, Феодора получила в подарок от своего супруга имения в Каппадокии, Пафлагонии и Вифинии. Немало людей было брошено в тюрьмы по приказу Феодоры только потому, что она завидовала их богатству.
Юстиниана и Феодору окружало большое число энергичных и дельных чиновников. Во главе финансового ведомства Юстиниан поставил Иоанна Каппадокийца, который начал свою карьеру мелким чиновником. Этот человек едва умел читать, но зато обладал удивительной энергией и искусством находить новые источники доходов: как для казны, так и для самого себя. Крайне неразборчивый в средствах, он, например, завел специальные темницы, куда бросал людей, чтобы получить от них выкуп. Вместе с тем он был самостоятелен в своих суждениях и не боялся протестовать против внешнеполитических авантюр, даже если они исходили от самого императора.
Близким помощником Юстиниана был талантливый юрист Трибониан, происходивший из маленького городка Сида. Он получил прекрасное образование, был великолепным знатоком римского права, но корыстолюбие сделало Трибониана ненавистным для широких кругов населения империи.
В окружении Юстиниана мы встретим не только одаренных администраторов, но и способных полководцев. Подобно императору, иллирийским крестьянином, женатым на танцовщице, был Велисарий, служивший в гвардии и отличившийся в пограничных столкновениях с персами. Он получил затем чин магистра солдат (главнокомандующего) и в течение ряда лет возглавлял наиболее ответственные экспедиции восточноримских войск. Умелым полководцем при Юстиниане показал себя также и евнух Нарсес. Существом политики Юстиниана была концентрация всех сил рабовладельческого государства в условиях, когда старый общественный строй оказался на краю гибели. Государство нуждалось в огромной армии для поддержания спокойствия как на границах, так и внутри страны; в средствах для подкупа варварских вождей, найма германских дружин и уплаты контрибуций то тому, то другому племени; в содержании пышного двора и обширной армии чиновничества. Короче говоря, финансовая проблема оказывалась одной из наиболее животрепещущих задач. Поэтому Иоанну Каппадокийцу, назначенному в 531 г. префектом претория и руководившему финансовым ведомством, необходимо было провести ряд мер, направленных на увеличение доходов и уменьшение расходов казны. В частности, он был инициатором такого непопулярного мероприятия, как введение обязанности земледельцев перевозить государственную почту и доставлять сельскохозяйственные продукты в Константинополь и другие крупные города. Вместе с тем Иоанн Каппадокиец стремился переложить часть бремени на плечи сенаторской аристократии; по его совету была проведена конфискация имущества отдельных представителей высшей знати империи.

Законодательство Юстиниана

В деле консолидации империи почетное место отводилось праву. B 528 г., уже в самом начале правления Юстиниана, была создана комиссия юристов, среди которых особенно выделялся Трибониан; задачей этой комиссии был пересмотр старых юридических памятников и создание единого правового свода, обязательного для всей страны. Уже в 529 г. появился первый вариант кодекса Юстиниана, переработанный в 534 г. Этот кодекс включал постановления римских императоров, разделенные на 12 книг в зависимости от их содержания. Кроме того, другая комиссия под руководством Трибониана составила сборник, получивший название «Дигесты» и содержавший многочисленные фрагменты из сочинений римских юристов, расположенные по их тематике в 50 книгах. Наконец, Трибониану было поручено составить «Институции», т. е. краткий официальный курс гражданского права; этой книге предстояло свести, говоря словами Юстиниана, «все мутные источники древнего права в одно прозрачное озеро». «Дигесты» и «Институции» появились в 533 г. Все эти сборники были написаны на латинском языке.
Работа по пересмотру права была проведена в короткий срок; это была очень трудоемкая работа — достаточно сказать, что при подготовке «Дигест» членам комиссии Трибониана пришлось изучить примерно 2000 книг (или три миллиона строк). Эта работа чрезвычайно показательна для того времени, когда она создавалась: кодификационная деятельность комиссии Трибониана была совершенно лишена живой, творческой мысли. Речь шла не о создании новых правовых норм, отвечающих новым потребностям, а о подборе у старых юристов и в старых законах таких положений, которые могли быть использованы при сложившихся обстоятельствах. Идеалы, комиссии Трибониана лежали в прошлом — и тем самым задача, выполняемая ей, была консервативной, а не созидательной.
Оценивая значение «Кодекса» и «Дигест», мы говорим обычно о том, что они донесли до нас традиции римского права, его тонкие и четкие определения, мастерски отражающие юридические взаимоотношения в обществе товаропроизводителей, — традиции, которые впоследствии были использованы молодой буржуазией в борьбе против феодализма и феодальной идеологии. Это бесспорный факт. Но нельзя забывать о том, что в разработке этого права нет никакой заслуги Трибониана и его коллег, что они явились лишь переписчиками старых норм, лишь антикварами своего рода, что они, более того, обрекли на уничтожение и забвение книги замечательных римских юристов, на костях которых было возведено пухлое здание «Дигест».
«Кодекс», «Дигесты» и «Институции» изобилуют звонкими фразами о свободе, справедливости, равноправии, которые будто бы являются принципами, определяющими правовое положение граждан империи. Однако присматриваясь внимательнее к правовым нормам юстинианова законодательства, мы не найдем там ни свободы, ни справедливости, ни равноправия.
Юстинианово законодательство сохранило прежде всего основной принцип римского права, согласно которому вce люди разделялись на свободных и рабов. Раб по-прежнему рассматривался как вещь, находящаяся в полной собственности господина, и последнему предоставлялось право не только продавать, но и карать своих рабов. Господин не нес ответственности, если раб умирал во время «отеческих наказаний» — и только изуверские пытки осуждались в этих законах. Раб не считался правоспособным: он не мог приобретать имущества, не мог по своей инициативе выступать на суде и должен был давать показания под пытками. Короче говоря, законодательство Юстиниана оставляло незыблемыми основные принципы рабовладельческого права. И это неудивительно, ибо оно, как мы видели, было устремлено в прошлое.
Большое внимание в «Кодексе» было уделено положению «георгов», которые здесь именуются латинскими терминами колоны или адскриптиции (приписные). Полностью игнорируя экономическую тенденцию эпохи к укреплению самостоятельности мелкого хозяйства, юристы Юстиниана всячески старались сблизить «георгов» с рабами. В постановлении самого Юстиниана, включенном в «Кодекс», прямо было сформулировано: «В чем же состоит разница между положением рабов и адскриптициев, когда и те и другие находятся во власти господина, который может раба с его пекулием выгнать, а адскриптиция прогнать с господской земли?»
Таким образом, в то время, как на Западе — в Испании, Африке, Галлии — все решительнее осуществлялось превращение раба в феодальнозависимого крестьянина, а в самой Восточной империи экономическая тенденция приводила к укреплению самостоятельности как отпущенных на пекулий рабов, так и «георгов»,— юстинианово право сохраняло и закрепляло рабовладельческие порядки.
Другая тенденция, пронизывающая юстинианово законодательство, это охрана авторитета императорской власти. Именно здесь был сформулирован принцип, что основным источником права является воля монарха: «Что угодно императору, это и есть закон».
Последующие постановления Юстиниана, вышедшие после 534 г., носят название «Новеллы», т. е. новые законы. Они написаны в своем большинстве на греческом языке и стоят ближе к действительности, чем более ранние сборники. В них, кстати сказать, мы встречаем уже совершенно иную характеристику положения «георгов»: в одной из новелл, например, идет речь о фракийских «георгах», которые являются собственниками землицы, быков и даже рабов, но вынуждены продавать их, чтобы уплатить долги.
Изданные им законодательные памятники Юстиниан считал венцом юриспруденции. Дальнейшее самостоятельное юридическое творчество запрещалось; положения «Кодекса» и «Дигест» были возведены в догму, причем разрешалось даже обращаться к первоисточникам (сочинениям римских юристов) с целью проверки или лучшего понимания отдельных положений юстинианова права. Отныне правоведы могли лишь толковать или просто запоминать собранный комиссиями Трибониана материал, переводить его на греческий язык, составлять на его базе краткие пересказы и комментарии. Ни один юрист не имел права выйти за рамки официально утвержденных правовых книг. Так кодификация Юстиниана, компилятивная по своему характеру, к тому же ставила предел для творческого развития юридической мысли.
Была еще одна причина, способствовавшая упадку римской юриспруденции: в VI в. исход судебных дел отнюдь не определялся искусством, с которым адвокат излагал аргументы в пользу своего подзащитного, — в это время связи, умение проникнуть к вельможе, вовремя данная взятка стоили куда больше, чем тщательно продуманная и хорошо сказанная адвокатская речь. «Суды были пусты, а приемные полны», — жалуется Прокопий.

Борьба с инакомыслящими

Одной из важнейших задач, которую ставило перед собой правительство Юстиниана, было подавление сопротивления народных масс. Предшествующие столетия были временем ожесточенной идеологической борьбы, принимавшей по большей части религиозные формы: в Римской империи (и в частности, в ее восточной половине) кипели ожесточенные споры между язычниками («эллинами», как их называли), иудеями, христианами; распространилось манихейство, выдвигавшее демократические требования и осуждавшее господствующие в стране порядки; христианская церковь, едва только успев возникнуть, распалась на множество враждующих течений, которые не могли договориться между собой по основным богословским вопросам. Многообразные социальные противоречия, этническая рознь, соперничество отдельных центров империи — все это внешне принимало форму религиозных дискуссий, где связь между реальными интересами и способом их выражения оказывалась донельзя туманной и завуалированной. В Константинополе и Александрии, в Антиохии и Кесарии Каппадокийской ремесленники, члены курий, пришедшие из деревень земледельцы до хрипоты спорили о природе Христа, о том, когда и каким образом слились в нем божественное начало спустившегося с небес Разума (по-гречески «логос») и смертная человеческая плоть. Одни — несториане — готовы были видеть в Христе человека, на которого снизошел божественный Разум, пребывавший в нем некоторое время и оставивший его тело еще до крестных страданий, и потому называли Марию не богородицей, а человекородицей; другие — монофизиты — наоборот, считали, что Христос обладает лишь одной — божественной — природой и, тем самым, как упрекали их противники, разрывали связь между Христом и человечеством, отвергая по существу веру в то, что воскресение Христа является залогом воскрешения людей.
Правительство Юстиниана, стремясь к консолидации империи, придавало огромное значение единообразию образа мыслей подданных и пыталось искоренить и язычество и ереси. В 527 г. был издан указ против еретиков (в это понятие включались также язычники, манихеи и иудеи): все они в течение трехмесячного срока должны были принять православие, т. е. тот вариант христианства, который был объявлен истинным на Халкидонском церковном соборе 451 г. Все еретические храмы подлежали закрытию, все еретики удалялись с государственной службы и ограничивались в своих гражданских правах.
На следующий год в Константинополе прокатилась волна преследований язычников: многие из них предстали перед судом, их имущество было конфисковано. Затем, в 529 г., была закрыта высшая школа в Афинах, которая оставалась последним центром, где изучали античную философию, по преимуществу идеалистическую; теперь преподаватели Афинской школы были вынуждены искать приюта в Персии.
Суровые религиозные гонения прокатились также и по Палестине: было запрещено читать Ветхий завет на древнееврейском языке, множество синагог было разрушено. Вместе с тем лица, сохранившие иудейское вероисповедание, ограничивались в гражданских правах.
Трудной проблемой, которая стояла перед правительством Юстиниана, было отношение к городской бедноте. Хотя городской плебс являлся той силой, которая могла поддержать рабовладельческое государство, однако его позиция оказывалась двойственной, и нередко нехватка продуктов или произвол городских властей порождали возмущение, начинавшееся с протеста на ипподроме и перераставшее в восстание. В V в. в крупных городах империи сложились своебразные организации — «цирковые партии»; их прямой функцией было устройство зрелищ на ипподромах, но вместе с тем они были особого рода политическими клубами, отражавшими настроения различных слоев городского населения. Наиболее влиятельными были цирковые партии «голубых» и «зеленых», получившие эти названия от цветов, которыми они убирали колесницы во время ристаний.
Правительство Юстиниана стремилось, натравливая «голубых» на «зеленых», отвлечь цирковые партии от активной политической борьбы и направить их энергию по пути мелких конфликтов, грабежей и убийств противников. При этом Юстиниан поддерживал «голубых», и в то же время распространялись слухи, что Феодора тайно сочувствует «зеленым».

Восстания народных масс


Таким образом, уже к концу 20-х и особенно к началу 30-х годов в Восточной Римской империи создалась крайне напряженная политическая обстановка: тяжкий податной гнет, продажность — сверху донизу — государственного аппарата, произвол судов, расправы над инакомыслящими — все это не могло не вызвать сопротивления трудящихся масс.
В 529 г. вспыхнуло восстание в Палестине, центром которого стал город Неаполь. Своим царем восставшие провозгласили Юлиана, который до этого был «разбойником», иначе говоря, одним из тех смельчаков, которые пытались в одиночку бороться с могущественной государственной машиной Восточной Римской империи. Восстание внешне было направлено против православной церкви и как бы явилось ответом на религиозные гонения, но по существу оно было выражением народного недовольства. Юстиниану пришлось двинуть против восставших большие силы; кроме регулярных войск, он привлек также отряды арабских федератов. В 530 г. восставшие потерпели поражение, Юлиан был убит в сражении, а около 20 тысяч человек арабские вожди продали на рабских рынках в Персии. Едва только восстание в Палестине было подавлено, как вспыхнуло еще более грозное движение в самой столице империи — восстание Ника, получившее такое название от клича восставших "Побеждай!" (по-гречески «ника!»).
Восстание Ника вспыхнуло в Константинополе в январе 532 г. Недовольство финансовой политикой и продажностью государственного аппарата заставило объединиться «голубых» и «зеленых», которые потребовали смещения крайне непопулярных в народе Трибониана и Иоанна Каппадокийца; их обвиняли в корыстолюбии, разврате, ограблении граждан. Народные массы разнесли тюрьму и освободили содержавшихся в ней заключенных.
Юстиниан, напуганный силой народного гнева, пошел на уступки, сместив Трибониана и Иоанна и заменив их угодными цирковым партиям людьми. Однако эти уступки не привели к прекращению движения. Константинопольская знать решила использовать народное возмущение с тем, чтобы низложить Юстиниана. Начались пожары: горела Меса, главная улица Константинополя; дворец был осажден, там не хватало пищи и воды, а дворцовая гвардия отказывалась выступать против народа. Велисарий с отрядом наемников-готов пытался разогнать восставших, но потерпел неудачу. Толпа, в которой были и женщины, забросала готов камнями и черепицей.
18 января Юстиниан явился на ипподром, где собрались восставшие; он призывал всех разойтись, признавая себя виновником всех бед и обещая полную амнистию. Народ встретил его криком: «Ты лжешь, осел, ты даешь ложную клятву!» Константинопольская аристократия, используя боевые настроения народа, тут же на ипподроме провела выборы нового правителя: одному из аристократов Ипатию, племяннику предшественника Юстина, возложили на голову золотую цепь, объявив его римским императором. Вокруг него собрались многочисленные сенаторы, которые требовали начать атаку дворца.
Однако Ипатий действовал нерешительно и не использовал благоприятный момент, когда Юстиниан уже готов был бежать из столицы. Промедление восставших позволило правительству собраться с силами, причем особенную энергию проявила Феодора, заявившая, по словам Прокопия, что «царская власть — прекрасный саван», и советовавшая напасть на восставших. Тем временем евнух Нарсес сумел сговориться с вождями «голубых» и, передав значительные суммы, отвлечь их от участия в восстании; затем наемные войска Велисария ворвались на ипподром и обратили народ в бегство. По словам Прокопия, в этот день было перебито 30 тысяч человек.
Ипатия и одного его родственника, которых считали возможными претендентами на императорский престол, предали казни, а тела их бросили в море. Имущество 18 сенаторов было конфисковано, их самих отправили в ссылку. Партии цирка, последняя отдушина для выражения народного недовольства, потерпев разгром, надолго уходят с исторической сцены: в течение многих лет источники совершенно не упоминают о них.
Разгром народных движений в столице и провинции открывал дорогу для триумфального шествия реакции. Трибониан и Иоанн Каппадокиец были возвращены на свои посты, податной гнет и коррупция все более возрастали, гонения на инакомыслящих продолжались, сопровождаемые казнями, пытками, конфискацией имущества и сожжением еретических книг. Одновременно с этим подавление оппозиции внутри империи позволило Юстиниану приступить к реставрации рабовладельческих порядков на Западе. В 536 г. он объявил в 30-й новелле о своем стремлении восстановить Римскую империю, но приступил к осуществлению этой задачи еще раньше — сразу же после подавления восстания Ника.

Реставрация империи

В 533 г. Юстиниан отправил небольшое войско для покорения Северной Африки, где в V в. сложилось Вандальское королевство. Эту экспедицию восторженно приветствовало православное духовенство, считавшее вандалов еретиками. Во главе войска был поставлен Велисарий, которому удалось довольно быстро одержать победу, несмотря на численное превосходство вандалов. Это объясняется тем, что Вандальское королевство было ослаблено смутами (как раз в это время Триполитания и Сардиния были охвачены восстанием), а православное духовенство и жители римских городов радостно встречали Велисария; к тому же сказались превосходные боевые качества дисциплинированного профессионального войска. В марте 534 г. Велисарий отпраздновал триумф.
Завоеватели стремились к восстановлению старых рабовладельческих порядков в Северной Африке. Военачальники и солдаты Велисария, по свидетельству Прокопия, занимались охотой за рабами, отправляли их целыми партиями на продажу в Карфаген. Особым постановлением земли, занятые вандалами, возвращались прежним собственникам: государственной казне, православной церкви, крупным магнатам. Были приняты меры к розыску беглых рабов и колонов и к возвращению их на прежние места. Восстанавливались старые налоги, отмененные в свое время вандалами. Прокопий пишет, что Юстиниан после завоевания Северной Африки «тотчас же послал земельных оценщиков и стал устанавливать невыносимые налоги, которых прежде не было». Таким образом, завоевание принесло широким слоям населения Северной Африки — если не говорить о городских и особенно торговых кругах, заинтересованных в тесных связях с Восточной империей, — лишь ухудшение их положения. Поэтому уже с 534 г. в Северной Африке начинаются восстания. Сперва восстали туземные племена маврусиев, разбитые войсками Юстиниана, потом волнение охватило самую армию. В 536 г. началось восстание под руководством Стотзы.
Причины этого восстания чрезвычайно показательны. Солдаты, завоевавшие Северную Африку, стремились осесть здесь, превратившись в мелких землевладельцев; они женились на вдовах и дочерях погибших вандалов и претендовали на получение принадлежавших тем наделов. Однако константинопольское правительство не склонно было содействовать укреплению мелкого землевладения и рассматривало эти земли как собственность казны. Так, в событиях в Северной Африке нашло свое выражение основное экономическое противоречие эпохи: противоречие между крепнущей мелкой свободной и рабовладельческой формой собственности.
К восставшим солдатам примкнули также рабы, бежавшие из плена вандалы, колоны, маврусии. Восстание охватило обширную территорию (Бизацена, Нумидия, Авразия) и продолжалось до 548 г. Стотза, проявивший себя прекрасным руководителем, героически сражался с врагами; после того, как он пал в бою, восставшие еще некоторое время продолжали борьбу. Правительство Юстиниана должно было пойти на ряд уступок и, в частности, признать свободу колонов, бежавших из поместий во время господства вандалов.
Сразу же после завоевания Северной Африки Юстиниан приступает к покорению Италии, где в конце V в. образовалось Остготское королевство. В 535 г. отряды Велисария высадились в Сицилии, в то время как другое войско вторглось в Далмацию. Первое время Велисарий имел успех, используя преимущество своих конных лучников перед конными копейщиками остготов, беззащитными, покуда они не вступят в тесное соприкосновение с противником. В 536 г. Велисарий вступил в Рим, а в мае 540 г. он взял после продолжительной осады Равенну, столицу остготов. Однако готы не прекратили сопротивления.
В 541 г. королем остготов стал Тотила, который использовал недовольство населения Италии, вызванное вымогательством присланных из Константинополя чиновников и грабежами войск Велисария; Тотила старался привлечь на свою сторону италийских земледельцев и даже рабов. «Земледельцам по всей Италии, — свидетельствует Прокопий, — Тотила не сделал ничего дурного; он разрешил им всегда без страха возделывать землю, где они это делали обычно, внося ему те подати, которые прежде они уплачивали казне или землевладельцам». В одной из речей Тотилы, переданной Прокопием, король остготов заявил, что никогда не выдаст врагу «рабов, перешедших на нашу сторону». Примкнули к готам и многие солдаты, которые в Италии, как и в Северной Африке, имели достаточно причин для недовольства.
В то же время армия Восточной империи разлагалась. «Начальники в укрепленных пунктах пировали со своими возлюбленными, а солдаты, позабыв о дисциплине, предавались всяческим безобразиям» (Прокопий). Все это позволило готам перейти в наступление. В 543 г. Тотила взял Неаполь, через несколько лет пал Рим. Велисарий, который не сумел организовать отпор, был отозван; практически почти вся Италия находилась в руках готов, лишь в нескольких городах удержались римские гарнизоны.
В 552 г. в Италию было направлено новое войско, которое насчитывало 25—30 тысяч человек; во главе этого войска стоял евнух Нарсес. Ценой крайнего напряжения сил правительству Юстиниана удалось одержать победу; Тотила пал в битве, его преемники после упорной борьбы прекратили сопротивление. К 555 г. Италия была в общем и целом покорена, хотя к северу от реки По столкновения продолжались еще несколько лет.
Уже в 554 г. была издана Прагматическая санкция, которая оформляла торжество рабовладельческой реакции в Италии. Все движимое и недвижимое имущество крупных земельных собственников, потерянное ими во время освободительной войны под руководством Тотилы, возвращалось прежним владельцам. Особо подчеркивается в Прагматической санкции, что прежним господам должны были быть возвращены рабы и колоны.
Вместе с тем Юстиниан гарантировал и политические права италийской знати, установив, что правителей провинций в Италии должны избирать местные магнаты и епископы.
Помимо Северной Африки и Италии, войска Юстиниана в середине VI в., воспользовавшись междоусобной борьбой претендентов на вестготский престол, завоевали юго-восточную Испанию. Таким образом, к середине VI в. значительная часть провинций прежней Западной империи вновь оказалась под властью константинопольского императора. Казалось, что реакция торжествует.

Результаты политики Юстиниана

Каковы же были результаты политики Юстиниана? На первый взгляд может показаться, что империя переживала полосу экономического подъема. Египет после долгого хозяйственного запустения вновь сделался житницей страны; усовершенствована была оросительная система, и это позволило засеять новые земли, до того пустовавшие. Улучшилось качество производимой стали, а на папирусах этого времени впервые стали появляться химические формулы. Монета оставалась устойчивой, и золотые солиды с изображением императора ценились на западе, в Галлии, и на востоке, на острове Тапробана (Цейлон). Торговые пути связывали Константинополь с Северным Причерноморьем, Йеменом и Абиссинией. Важным успехом была акклиматизация шелкопряда, вывезенного двумя монахами в конце правления Юстиниана — по-видимому, из Согдианы, где уже свыше ста лет был известен китайский секрет производства драгоценного шелка. И все же этот внешний блеск и оживленное строительство, и пышность дворцовых приемов не должны заслонить перед нашим взором того факта, что экспансия Юстиниана и величие империи были куплены чересчур дорогой ценой.
Прежде всего правительство Юстиниана, стремясь восстановить Римскую империю и ввязавшись в тяжелые войны на Западе, было не в состоянии уделить должного внимания положению на персидской границе. В 540 г. персы, перейдя границу, осадили Антиохию и, несмотря на мужественное сопротивление граждан, в первую очередь юношей из цирковых партий, взяли этот город. Затем персы вторглись в Коммагену, где опять-таки они встретились с упорным сопротивлением граждан Эдессы; даже женщины и дети защищали город. В 545 г. был заключен мир, по которому персы получали контрибуцию в размере 2 тысяч фунтов золота. Однако мир был недолгим. Теперь война вспыхнула из-за Лазики: персы проложили через леса и болота Колхиды дороги для конницы и боевых слонов и стремились удержать Лазику в своих руках. Только в 562 г. Юстиниану удалось заключить мир на 50 лет, причем империя взяла на себя обязательство выплачивать дань.
Война с Персией не только требовала больших средств, но и препятствовала торговле на Востоке, равно как и нормальной деятельности шелкоткацких мастерских Бейрута и Тира, не получавших достаточного количества сырья.
Далее, политика Юстиниана приводила к обнищанию широких слоев населения империи. Не только войны и разорительные контрибуции требовали огромных денежных средств; строительство укреплений, церквей, дворцов также обременяло государственную казну. Потребность в налогах непрерывно возрастала: правительство вводило новые, до тех пор неизвестные, поборы. Прокопий, в частности, говорит об установлении синоны и диаграфе; первая представляла собой принудительную поставку хлеба для войска (пропорционально размерам поземельного налога), вторая — была «прибавкой» к сумме налога, налагаемой на город, которая распределялась между гражданами пропорционально уплачиваемой каждым из них подати. Государство стремилось извлечь доход из продажи должностей, хотя и запрещало время от времени такую продажу. Были введены монополии на торговлю теми или иными товарами: эти монополии передавались отдельным вельможам за крупные суммы. По словам Прокопия, «Юстиниан установил много так называемых монополий» и тем самым незаметным образом «продал благосостояние своих подданных людям, которые сочли вполне достойным для себя извлекать отсюда выгоду. Получив взамен этого надлежащую оплату, сам император устранялся от этого дела, а тем, кто внес деньги, предоставлял устраивать его по своей воле». Так, например, монополия на торговлю хлебом в Александрии принадлежала префекту Гефесту. Продажа должностей и монополий приводили к еще большему разорению земледельцев и рядовых горожан, ибо в конечном итоге вельможи взыскивали именно с них свои затраты — к тому же с лихвой. К этому нужно добавить, что взяточничество процветало по-прежнему, несмотря на попытки Юстиниана в ряде новелл потребовать, чтобы чиновники сохраняли «чистые руки» при вынесении своих решений.
Все эти старые и новые поборы не возмещали колоссальных расходов империи; государственное казначейство должно было искать путей к сокращению трат. Юстиниану пришлось резко уменьшить размеры войска (с 600 до 150 тысяч}, да и то жалование солдатам выплачивалось неаккуратно; значительно сократить пришлось также раздачи городской бедноте, менее пышными сделались представления на ипподроме, убавились средства на освещение улиц, на благоустройство городов. Империя стояла перед лицом финансовой катастрофы. В 552 г. император был вынужден аннулировать недоимки.
А Юстиниан тем временем лихорадочно издавал указы, рассчитывая потоком бесконечных новелл разрешить военные, финансовые, социальные проблемы империи. Бесчисленные административные мероприятия должны были создать еще более мощную государственную машину. Юстиниан проводит укрупнение некоторых провинций, в ряде случаев осуществляя соединение военной и гражданской власти в руках одного чиновника. Так, проконсул Каппадокии получил военные, административные и финансовые функции.
Но эта огромная армия чиновников функционировала очень скверно. Вельможи заботились не о делах, а об аудиенции у Юстиниана и Феодоры; они часами ждали приема у императрицы, просиживая в тесном и душном помещении. Наконец, наступал долгожданный момент, их вводили в палаты, они совершали земной поклон (проскинесис) и уходили, поцеловав подошву башмачков Феодоры. Вельможи жили в страхе, ожидая в любой момент доноса (ибо толпы шпионов окружали императрицу), а за этим должна была последовать ссылка, темница, конфискация имущества. Один сенатор был брошен в темное подземелье, где его привязали за шею короткой веревкой, так что он даже не мог распрямиться. Проведя там четыре месяца, он сошел с ума.
Прокопий очень ярко описывает, как Велисарий, отозванный из Италии и впавший в немилость, был всеми оставлен и в одиночестве проводил дни у себя дома, на ложе, трусливо ожидая развязки. У этого человека, который в бою привык смотреть в лицо смерти, не явилось ни одной мужественной мысли. «От трепета его покрывал холодный пот, у него мешались мысли».
Таким образом, параллельно с ухудшением положения народных масс возрастал императорский деспотизм; бедствия подданных, наряду с коррупцией государственного аппарата, было свидетельством разложения рабовладельческой империи, которая доживала при всем внешнем блеске последние десятилетия.

Внешнеполитические неудачи империи в конце VI—VII вв.

Режим, созданный Юстинианом, был откровенной диктатурой рабовладельческого класса, сопровождавшейся террором, подавлением последних следов демократического движения и крайним обнищанием страны. Но и эта диктатура, несмотря на отдельные успехи во внешней политике, была уже не в состоянии обеспечить устойчивость рабовладельческих порядков в Средиземноморье. Со второй половины VI в. начинается распад Восточной Римской империи.
Благодаря специфике сохранившихся до нашего времени источников, всего отчетливее предстает перед нами картина внешнеполитических неудач. Уже в 568 г., три года спустя после смерти Юстиниана, лангобарды вторглись в Италию и вытеснили оттуда восточноримские войска: лишь Рим, Равенна и области Южной Италии продолжали признавать власть константинопольского императора.
Балканский полуостров империя также уже не могла удержать в своих руках: славяне, протоболгары, авары совершали набеги до самых стен Константинополя, проникали в Пелопоннес и на острова. На востоке персы опрокинули отряды восточноримских войск, вторглись в Армению, Сирию, Малую Азию; в 626 г. персы, славяне и авары осадили Константинополь. Правда, войскам императора Ираклия (610—641) удалось отразить натиск персов, но уже в 634 г. началось стремительное наступление арабов, и в течение недолгого срока империя потеряла Египет, Палестину, Сирию. Вскоре арабы закрепились на островах Эгейского моря и в 655 г. нанесли императорскому флоту сокрушительное поражение у Ликийского побережья.
В то время, как славяне, персы, а затем арабы продвигались в глубь территории Восточной Римской империи, сама она переживала очень существенные внутренние перемены, теснейшим образом связанные и в значительной мере обусловившие эти внешнеполитические неудачи. К сожалению, эти перемены обычно ускользали от внимания средневековых хронистов, и поэтому мы лишь с большим трудом можем проследить за ними. До самого последнего времени мы даже были лишены возможности ставить вопрос о судьбе восточноримских полисов, этого оплота рабовладельческой системы, — ибо нарративные источники (хроники и жития святых) содержали совершенно ничтожные сведения для истории городов. Положение дел несколько изменилось в последнее время благодаря раскопкам, которые дали ученым значительный нумизматический и археологический материал, освещающий в первую очередь перемены в характере городских поселений.
Судьбы позднеримского полиса. Теперь мы знаем, что Восточная Римская импария была покрыта множеством городов, больших и малых, живших интенсивной хозяйственной жизнью. Относящиеся к этому времени надписи из небольшого малоазийского города Корика свидетельствуют о наличии в нем самых разнообразных ремесленников-профессионалов: горшечников, медников, золотых дел мастеров, ножевщиков, слесарей, сапожников, валяльщиков, ткачей, портных, камнетесов и многих других; в Корике жили также виноторговцы, менялы, продавцы благовонных мазей, кондитеры, колбасники, содержатели харчевен и т. п. Некоторые из этих ремесленников и торговцев объединялись в коллегии, а иные были предпринимателями, эксплуатировавшими труд других лиц. Корик, конечно, нельзя считать исключением: подобную картину мы могли бы найти повсеместно. Позднеримские города были многолюдными поселениями, важными центрами ремесла и торговли.
Но если мы мысленно перенесемся через полтораста лет и обратимся к данным VIII в., то перед нами встанет совершенно иная картина: многие, восточноримские города к началу VIII в. перестали существовать, товарное производство замерло почти повсеместно, некогда столь оживленная торговля сократилась. Находки монет служат отчетливым показателем совершившихся в это время перемен. Во время раскопок на афинской агоре было обнаружено 1127 монет, выпущенных за 80 с небольшим лет, от 602 до 685 г., и всего лишь 109 монет, чеканных на протяжении почти двух столетий — в 685—867 гг.; раскопки в Коринфе дали 256 монет, датируемых 578—668 гг., и только 37 монет 668—829 гг. О таких же переменах свидетельствуют находки в Пергаме, Приене, Сардах и других городах: чеканка монеты с конца VII в. резко сократилась.
Археологический материал подтверждает те выводы, к которым приводят нас нумизматические данные. В конце VI—VII вв. почти полностью прекратилось городское строительство, многие городские районы и целые поселения запустели. В ремесленном районе Афин (между Ареопагом и Пниксом) дома были заброшены, водопроводная система пришла в упадок, и вся долина, некогда покрытая многочисленными жилищами гончаров и других ремесленников, теперь превратилась в болото. В Пергаме резко сократившееся население скучилось в южной части старого города, около крепостных башен, на верхних террасах вблизи от античного гимнасия; термы античного гимнасия перестали служить теперь общественными банями и были превращены в большой резервуар для воды. Короче говоря, значительная часть городов империи к началу VIII в. либо перестала существовать, либо же превратилась в сельские поселки, аграризировалась, за исключением самых крупных, таких, как Константинополь, Солунь, Эфес, но и их экономическая мощь уменьшилась.
Изменилось в это время не только экономическое положение н значение восточноримских городов, изменилось также и отношение горожан к империи: если в IV—VI вв. горожане составляли наиболее преданный рабовладельческому государству слой населения и ревностно участвовали в обороне своих городов от готов и персов, то правление Юстиниана показало им все самые черные стороны рабовладельческой диктатуры. Горожане убедились, что Восточная Римская империя может существовать лишь за счет предельного напряжения сил страны, за счет самого жестокого ограбления и унижения народных масс. Рабовладельческое государство взимало бесчисленные налоги, преследовало оппозиционные выступления цирковых партий, разоряло своими монополиями городских ремесленников и торговцев, и вместе с тем оно было бессильно теперь не только обеспечить более или менее постоянный приток рабов, но и даже защитить государственные границы от натиска северных и восточных соседей. Естественно, что в этих условиях горожане постепенно начинали со все большим безразличием относиться к военным неудачам империи и во многих случаях даже активно содействовали ее врагам. Когда арабы вторглись в Сирию и Палестину, только население Иерусалима, подстрекаемое православным духовенством, оказало им некоторое сопротивление — сирийские города и в том числе Антиохия сдались арабам без борьбы. То же самое произошло и в Египте: когда летом 646 г. арабские войска вошли в Александрию, горожане во главе с патриархом Вениамином приветствовали их, явственно показав, что предпочитают господство арабов власти константинопольского императора.
Экономическое ослабление городов и нарастание среди горожан безразличия к судьбам своего государства приводило в конечном итоге к прекращению политической самодеятельности городского населения. Цирковые партии, которые было возродились после смерти Юстиниана и играли некоторое время — по крайней мере в Константинополе — довольно значительную роль, постепенно исчезают с политического горизонта. Хронисты, рассказывая о волнениях, которые имели место в столице в 613 г., еще упоминают о «голубых» и «зеленых», а затем забывают о них на долгое время и вспоминают лишь еще раз, рассказывая, как в 695 г. «голубые» свергли императора Юстиниана II. С VIII в. цирковые партии перестали быть политическими организациями городского населения: мы встречаем их лишь в мало почетной роли статистов на торжественных придворных церемониях.
Восточноримские города, как мы знаем, были в IV—VI вв. опорой рабовладельческой системы; их экономический и политический упадок явился отражением краха рабовладельческих порядков. Военные неудачи империи со своей стороны способствовали захирению городов: многие города были разрушены арабами, протоболгарами, славянами, а арабский флот на Средиземном море препятствовал нормальному ведению морской торговли. Однако было бы неверно в войнах и набегах соседей видеть конеч: ную причину упадка городской жизни: ведь хорошо известно, что города, сожженные и разрушенные, обычно быстро возрождаются, если только в обществе налицо потребность в их существовании. Средневековый Милан был стерт с лица земли по приказу Фридриха Барбароссы, место, где он стоял, было вспахано, и соль как символ бесплодия брошена в борозды, проведенные плугом. А через несколько лет город вновь вырос на прежнем месте, и миланские горожане продолжали войну с Фридрихом. Такие примеры можно было бы приводить без конца. Если же не возродились к жизни восточноримские города, которые, подобно Корику, были разрушены арабами, то это значит, что исчезла потребность в поселениях такого типа — в полисах как центрах товарного производства и вместе с тем образующих клеточках рабовладельческого общества.

Обострение классовой борьбы

Крах рабовладельческой системы сопровождался в конце VI и VII вв. ожесточенной классовой борьбой, односторонне и неполно освещенной в сохранившихся источниках. Уже при Юстиниане на севере Балканского полуострова действовали многочисленные отряды latrones («разбойников»), или, как их называли в этих местах, скамаров. Это были городские низы, свободные земледельцы, георги, рабы, которые уходили в леса, создавали вооруженные отряды и нападали на поместья рабовладельцев. Постановления Юстиниана предписывали войскам вести беспощадную борьбу против latrones, а поместья постепенно превращались в неприступные замки. После смерти Юстиниана действия фракийских скамаров стали еще более решительными: они создавали независимые поселения и вели войны с империей и аварами.
Грозные восстания прокатились в конце VI в. и по Египту. В области Ахмим восстали черные рабы (эфиопы), с которыми соединились «разбойники», т. е. возмущенная свободная беднота; во главе восставших стал некто Азария. В боях с правительственными войсками восставшие рабы и «разбойники» потерпели поражение и были вынуждены отступить на высокую и крутую гору, где мужественно отражали атаки врагов; они не сдались и не пропустили противника, но все погибли от голода и холода.
Другое восстание в Египте возглавили люди из селения Айкелах: Исаак и его родственники, собравшие вокруг себя вооруженные отряды. Ворвавшись в город Бусир, они подожгли его и уничтожили в нем общественную баню; они захватили суда, доставлявшие зерно в Александрию, и требовали, чтобы наместник провинции выдал им подати, предназначенные для отправки в Константинополь. На своих кораблях люди Исаака достигли Кипра и разграбили имущество кипрских богачей. С огромным трудом правительство сумело расколоть ряды восставших и подавило восстание; вожди были захвачены в плен; в течение некоторого времени их с позором возили на верблюде, а затем предали смертной казни; Айкелах был сожжен, и террор царил по всему Египту.
Недовольство проявлялось также в сепаратистском движении, охватившем широкие круги населения провинций: особенно острым это недовольство было на Востоке, среди сирийцев и коптов, имевших свои языки и свою письменность, охотно поддерживавших монофизитство и иные религиозные движения, направленные против константинопольской церкви. Но и на Западе провинции готовы были отпасть: в 646—647 гг. восстание охватило Северную Африку, в 649—652 гг. Южная Италия не признавала власти Константинополя. Хотя правительству императора Константа II Бородатого (641—668) удалось восстановить свое господство и в Южной Италии, и в Северной Африке, однако лишь на недолгое время.
Грозною опасность представляли солдатские мятежи. В 602 г. вспыхнул мятеж войск, воевавших против славян: поводом для солдатского возмущения послужил приказ перезимовать на северном берегу Дуная, во вражеской стране, но причину его следует искать в общем недовольстве, охватившем широкие массы. Солдаты подняли на щит центуриона Фоку, по своему происхождению наполовину «варвара», и провозгласили его императором; войско двинулось на Константинополь и овладело им при активной поддержке горожан (в первую очередь, «зеленых»). Победа Фоки сопровождалась массовыми казнями константинопольских вельмож и кодфискациями их имущества. Фоке удалось удержать власть до 610 г., когда в Константинополь прибыл флот, присланный арттстократами из Северной Африки и Египта; Фока был предан казни, а его статуя на ипподроме сброшена с пьедестала и уничтожена.
Экономический упадок городов, тяжелое внешнеполитическое положение страны, ожесточенная социальная борьба — все это заставляло преемников Юстиниана сдавать одну позицию за другой; централизованное рабовладельческое государство все более отчетливо выказывало свою слабость.

Ослабление государственного аппарата


Рубеж VI и VII вв. был временем децентрализации государственного управления. Это проявилось прежде всего в укреплении власти местных должностных лиц: в конце VI в. на окраинах империи появились экзархаты (Равеннский и Карфагенский), а в VII в. в М. Азии были созданы первые фемы. Экзархаты и фемы представляли собой крупные территориальные единицы, вся власть в которых была сосредоточена в руках одного лица (экзарха или стратига фемы), происходившего обычно из местной аристократии. Правда, на первых порах наряду с фемами продолжали существовать старые провинции, и проконсул провинции ведал гражданской администрацией под надзором стратига.
Вместе с тем в это время изменяется и характер податного ведомства: если при Юстиниане все финансовое управление было сосредоточено в руках одного чиновника — префекта претория, то теперь сформировался ряд независимых финансовых учреждений, руководимых логофетами. С ослаблением централизации пошатнулось и старое представление о божественности императора: впервые после Феодосия I, умершего в 395 г., константинопольские императоры Маврикий (582—602), а затем Ираклий стали лично руководить войсками. Маврикий, пренебрегая идеей единства православной империи, даже предлагал разделить ее между сыновьями. Вместе с развалом централизованной империи пал авторитет Константинополя: император Констант II Бородатый предполагал перенести столицу империи на запад и почти все свое царствование провел в путешествиях по Балканскому полуострову и Сицилии.
Податной гнет был ослаблен. При Маврикии, если верить поздним известиям, налоговое бремя было сокращено на одну треть; система монополий, явно не оправдавшая себя, перестала существовать уже при ближайших преемниках Юстиниана; по-видимому, в самом конце VII в. был. отменен поземельно-подушный налог, введенный реформами Диоклетиана и Константина и являвшийся основной формой обложения в Поздней Римской империи; в то же время или несколько ранее исчезла система эпиболе — принудительное взимание налога с соседей за участки, брошенные их владельцами.
Вместе с ослаблением податного гнета исчезала прикрепленность сельского населения к земле: старый принцип, состоявший в том, что георги были прикованы к своей общине, уже не соблюдался столь строго; сохранились египетские папирусы, разрешающие колонам свободу перехода на условии, что они в новом месте будут вносить подати. Освободившиеся от своих городских собственников, а нередко и от казны, георги становились свободными земледельцами; поселения таких свободных земледельцев возникали часто заново, в первую очередь на окраинах империи, на запустевших землях, разоренных набегами арабов и других соседей. При этом, разумеется, в поселениях этого рода оказывалось немало беглых рабов — государство теперь не имело сил и средств, чтобы водворить их на старое место, тем более, что их прежние господа нередко были вынуждены покинуть свои владения, а то и вовсе погибли. Интенсивный процесс образования свободных сельских поселений на территории Восточной Римской империи еще более ускорялся благодаря тому, что соседние племена теперь легко проникали на ее земли и оседали на них; среди этих племен особенно важную историческую роль сыграли славяне.

Общественный строй древних славян

О материальной культуре и общественном строе древних славян мы знаем очень немного, источники, которые рассказывают нам о древних славянах, крайне скудны. Первые бесспорные упоминания о славянах принадлежат латинским и греческим писателям I—II вв. н. э. Тациту, Птолемею. Эти авторы называют славян венедами и сообщают, что жили славяне за Вислой, между Балтийским морем (Венедский залив) и Карпатами, — однако мы напрасно бы стали искать у латинских и греческих писателей I—II вв. подробное описание быта славянских племен: слишком далеки были венеды от греко-римского мира, слишком мало знали о них ученые географы и историки.
Скудные сообщения нарративных источников мы могли бы пополнить археологическими данными: на территории, которую в то время занимали славяне, сохранились своеобразные памятники, получившие в исторической литературе наименование культуры «полей погребения» или «полей погребальных урн». Это довольно неудачное и совершенно условное название возникло потому, что люди, создавшие культуру полей погребения, как правило, сжигали своих мертвецов и хоронили их прах в глиняных сосудах. Памятники культуры полей погребения появляются незадолго до нашей эры; они встречаются на обширной территории от верховьев Северного Донца до Западной Чехии. Мы не можем утверждать, что все памятники полей погребения созданы славянскими племенами: несомненно некоторая часть людей, похороненных в этих могильниках, принадлежала к кельтам или иным европейским племенам. Но во всяком случае, к числу создателей культуры полей погребения относились также и древние славяне.
Поля погребений были оставлены оседлыми земледельческими племенами, достигшими к тому времени довольно значительного развития хозяйства: помимо пашенного земледелия, они занижались скотоводством и, судя по находкам костей, разводили овец, свиней, коров, лошадей и коз. Археология свидетельствует и высоком уровне ремесла; хотя часть глиняной посуды изготовлялась вручную, славянам были известны уже и гончарный круг, и гончарная печь; следовательно, производство гончарной посуды находилось — по крайней мере частично — в руках специалистов-ремесленников. Другие мастера ковали железные орудия: ножи и сошники для плугов. Высокого совершенства достигло производство эмалей и костерезное ремесло.
Чрезвычайно разнообразными были типы жилищ, которые возводили создатели полей погребения. Одни поселения состояли из землянок или полуземлянок, в центре которых был сложен открытый очаг, в других местах люди устраивали полуземлянки с глиняными печами и двускатной крышей, в третьих — строили настоящие срубные избы с глинобитным полом.
У людей, создавших культуру полей погребения, еще сохранялся, по-видимому, родовой строй: об этом свидетельствуют в первую очередь однородность и бедность погребений. Однако хозяйственные успехи были уже настолько велики, что общество оказалось в состоянии производить прибавочный продукт; последний мог быть присвоен племенным вождем или родовым старейшиной. Тем самым была подготовлена экономическая основа для распада первобытнообщинного строя. Торговые связи между Приднепровьем и Римом, засвидетельствованные обильными кладами римских монет в области распространения полей погребения, ускоряли разложение родового строя. Археологические памятники позволяют догадываться о появлении имущественной дифференциации. Во время раскопок изредка встречаются могилы, содержащие импортные римские предметы из бронзы и серебра; так, в центре Черняховского могильника (Киевская область) были найдены две могилы, выделявшиеся своими размерами; стены этих могил были обложены деревянными плашками, укрепленными при помощи вертикально вкопанных столбов. Хотя обе могилы были ограблены еще в древности, остатки импортной стеклянной посуды свидетельствовали о богатстве их инвентаря. Такие могилы принадлежали, несомненно, родовой знати, занимавшей привилегированное положение в обществе.

Восточноримские писатели о славянах

Археологический материал по самой своей природе способен осветить лишь некоторые стороны истории хозяйства и быта. Более подробные сведения о древних славянах мы обнаружим в сочинениях восточноримских писателей. Среди них первым упоминает славян анонимный автор, живший на рубеже IV—V вв. и известный под именем псевдо-Кесария. Его сочинение посвящено богословским вопросам, и естественно, псевдо-Кесарий лишь мимоходом упоминает славян, но он уже в отличие от авторов I—II вв. помещает славян на Дунае. Более подробно рассказывают о славянах писатели VI—VII вв., современники славянского вторжения на территорию Восточной Римской империи; среди них надо назвать историков, писавших на греческом языке: известного уже нам Прокопия Кесарийского, а также более поздних авторов — Менандра Протиктора и Феофилакта Симокатту. Очень важные сведения о славянах найдем мы у сирийского историка Иоанна Эфесского, а также в трактате по военному делу, который был ошибочно приписан императору Маврикию и известен теперь под условным названием «Стратегикона» псевдо-Маврикия. Наконец, немногочисленные, но существенные сведения о славянах сохранил готский историк Иордан, писавший на латинском языке.
Известия этих писателей о славянах проникнуты определенной тенденцией, обусловленной как мировоззрением каждого автора, так и традициями античной литературы, определявшими приемы описания жизни «варваров». Отношение писателей VI—VII вв. к славянам было в соответствии с этим двояким. В некоторых произведениях мы встречаем презрительную характеристику славян, которых авторы третируют как неполноценных людей, стараются доказать их культурную бедность, пользуясь всевозможными анекдотами о примитивности славянских жилищ, способа добывания пищи и т. п. Восточноримские историки нередко рисовали славян «звероподобными племенами» (Прокопий), живущими в лесах и на болотах, представляя их жадными грабителями. Таким был сомнительный путь, при помощи которого идеологи рабовладельческого класса рассчитывали возвеличить «римский» образ жизни и прославить отживающую рабовладельческую империю.
Другие писатели, оппозиционно настроенные к правительству Восточной Римской империи, иначе решали этот вопрос: они противопоставляли свободный быт славян испорченному и деспотическому государству. Они подчеркивали миролюбие славян (это особенно ярко проявилось в сохранившейся у Феофилакта Симокатты легенде о трех славянских гуслярах, которые безоружными явились с далекого севера к берегам Дуная), указывали на отсутствие у них царской власти, на их демократизм, справедливость и гостеприимство.
Обе эти тенденции (иногда причудливо переплетающиеся у одного и того же автора) при всей их внутренней противоположности приводили в конечном счете к одному результату: византийские авторы — и те, которые идеализировали славянские порядки, и те, которые относились к славянам с пренебрежением, — в одинаковой мере тенденциозно старались подчеркнуть наличие коренной разницы между Восточной Римской империей и славянским миром. Достаточно сказать, что эти авторы подробно и охотно повествуют о лесах и болотах, где якобы только и жили славяне, и лишь мимоходом, случайно упоминают о полях, возделанных славянами: ведь возделывание полей вряд ли могло удивить их читателей.
Писатели VI—VII вв. говорят обычно о двух славянских народах: склавинах и антах, близких между собой и по языку, и по образу жизни. «Эти племена, склавины и анты, — рассказывает Прокопий, — не управляются одним человеком, но с древних времен живут в народоправстве, и поэтому соплеменники и счастье и несчастье делят сообща». Однако этот первобытный уклад, о котором говорит Прокопий, в его время подвергся далеко зашедшему разложению: уже сложилась социальная дифференциация, уже оформились прочные племенные союзы. Восточно-римские авторы знают о существовании рабства у славян. Менандр Протиктор, разумеется, преувеличивая, говорит о «мириадах» римских подданных, которые находились в конце VI в. в неволе у славян. Более подробно рассказывает о положении рабов у славян псевдо-Маврикий: по его словам, рабство у славян носило сравнительно примитивный характер — после определенного срока раба отпускали на волю. Мы могли бы сказать, что рабство у славян в VI—VII вв. было еще патриархальным.
Писатели VI—VII вв. засвидетельствовали и возникновение знати; они знают славянское слово «вождь» и упоминают старейшин, стоявших во главе многолюдных родов и пользовавшихся чрезвычайно большим авторитетом у своего народа. Войны, которые вели в это время анты и склавины, ускоряли процесс обособления знати: в руках отдельных племенных вождей скапливались значительные богатства, награбленные в Восточной Римской империи. Достаточно указать хотя бы на клад, найденный в 1912 г. у села Малая Перещепина Полтавской области: он содержал огромное количество драгоценных предметов, в том числе более 20 килограммов одних только золотых изделий.
Наконец, религия славян, насколько мы можем судить по известию Прокопия, была характерна именно для той стадии общественного развития, когда родовая демократия уступает место княжеской власти; эта последняя своеобразно преломляется в религиозных представлениях народа, создающего легенды о могущественном боге, господствующем над всем мирозданием. По рассказу Прокопия, славяне «считают, что один бог, а именно — творец молний, является единственным владыкой всего, и ему они приносят в жертву быков и совершают в его честь другие священные обряды». Это представление о могущественном боге-громовержце (Перуне) могло возникнуть только на сравнительно высокой стадии общественного развития.
Таким образом, когда славяне вступили в соприкосновение с Восточной Римской империей, у них еще не сложилось классовое общество, а эксплуатация военнопленных-рабов носила патриархальный характер. Но вместе с тем родовой строй был уже подточен развитием ремесленного производства и торговли, появлением рабов и выделением знати. Война, которую прежде вели преимущественно для того, чтобы отомстить за нападение соседей, стала в ту пору промыслом, грабеж обогащал знать, содействовал увеличению ее богатства и власти. Таковы были причины, которые побудили славян перейти Дунай и вторгнуться на территорию Восточной Римской империи.

Вторжения славян


Набеги славян начались, как свидетельствует Прокопий, в начале VI в. Славяне несколько раз переходили Дунай и доходили до стен Константинополя. В середине VI в. оборонительные рубежи империи были отодвинуты к Фермопилам и в восточную Фракию — северная Греция и Македония оказались по существу открытыми для славянских вторжений. Еще более энергичным становится проникновение славян после смерти Юстиниана, когда его преемники оказались бессильными справиться с внутренними и внешнеполитическими затруднениями. Первое вторжение славян в собственно Грецию относится к 578 г., когда, по известию Менандра, славяне, перейдя Дунай, опустошили не только Фракию, Эпир и Фессалию, но и Элладу. В 581 г. славяне, как сообщает Иоанн Эфесский, вновь нападают на империю и осаждают ее столицу. Иоанн находился в это время в Константинополе и, будучи очевидцем, сумел нарисовать яркую картину вторжения. Славяне, говорит Иоанн Эфесский, «стремительно прошли всю Элладу, области Солуни и всей Фракии и покорили многие города и крепости. Они опустошили и сожгли их, взяли пленных и стали господами на земле. Они осели на ней господами, как на своей, без страха... У самой внешней стены (перед Константинополем) они захватили и все царские табуны, много тысяч (голов) и другую разную (добычу). Вот и до сего дня, т. е. до 895 г. (селевкидской эры, иначе — до 583—584 гг. н. э.) они остаются, живут и спокойно пребывают в странах ромеев — люди, которые не смели (раньше?) показываться из дремучих лесов».
Рассказ Иоанна Эфесского чрезвычайно важен для историка, ибо он свидетельствует, что славяне во второй половине VI в. не только вторгались на территорию империи, не только грабили и опустошали захваченные области, но и начали уже оседать на землях, принадлежащих ромеям, как тогда называли себя жители Восточной Римской империи.
Не только Константинополь, но и Солунь, один из крупнейших городов империи подвергся в то время нападению славян и действовавших вместе с ними аваров. Анонимный автор, переживший осаду Солуни, так описывает славянское войско, стоявшее у городских стен: «И тут-то увидели на большом расстоянии это неисчислимое множество людей; они протянулись от восточного края городских укреплений, примыкающего к морю, до западного конца стен, — словно смертоносным венцом они охватили город. Нельзя было разглядеть ни единого клочка земли, который бы ни был попран варварами. Вместо земли, деревьев или травы виднелись лишь головы противников, собранные в одном месте и тесно прижатые друг к другу и угрожавшие нам завтра неизбежной смертью».
Уже в конце VI в. славяне заняли важные пункты на Адриатическом побережье; недаром напуганный успехами славянских племен папа Григорий I писал в 600 г., что славяне угрожают теперь вторжением в Италию. В начале VII в. славяне заняли Салону, административный центр Далмации. Тем временем другие славянские племена проникли в Фессалию, Аттику, на остров Эвбею и даже в Пелопоннес. Они предпринимали также попытки высадиться на Крите и других островах.
Кульминационным моментом славяно-аварского наступления на Восточную Римскую империю был поход 626 г. на Константинополь, когда славяне и авары действовали в союзе с персами. К стенам столицы было придвинуто множество осадных машин; славяно-аварская пехота осадила город с суши, тогда как бесчисленное количество славянских ладей-однодеревок, пришедших с Дуная, наполнило залив Золотой рог. Однако ромеи обладали превосходством на море, и это решило исход осады: славянский флот потерпел поражение, а вслед за тем были разбиты и их сухопутные войска.
Известия нарративных источников о вторжении славян на Балканский полуостров подтверждаются археологическими данными, и прежде всего многочисленными находками бронзовых изделий славянского производства на территории Греции. Особенно интересны находки в городе Новый Анхиал, в Фессалии, на берегу залива Воло: при раскопках одной из раннехристианских базилик здесь был обнаружен огромный скелет мужчины, похороненного с различными вещами, в том числе с характерными славянскими украшениями, — по-видимому, эта могила принадлежала славянскому князю; обнаруженный в ней инвентарь позволяет датировать ее серединой VII в.
Более спорными являются находки у Коринфской стены, где были раскопаны погребения воинов с железными наконечниками копий и бронзовыми поясными пряжками; эти погребения также датируются VII в., и одно время их считали славяно-аварскими, так как пряжки подобного типа часто встречаются в областях, заселенных в то время славянами и аварами; впрочем, такие пряжки изготовлялись и в византийских мастерских — поэтому вопрос об этнической принадлежности воинов из погребений у коринфской стены не может считаться окончательно решенным.
Топонимический материал также свидетельствует о проникновении и длительном пребывании славян в Греции и, в частности, в Пелопоннесе: мы можем насчитать в Пелопоннесе несколько сот названий местностей, восходящих к славянским корням и, следовательно, обязанных своим происхождением славянам.
Итак, в конце VI и в начале VII в. Балканский полуостров был занят и заселен славянами. Западные писатели VII—VIII вв. рассматривали Грецию как страну, принадлежащую славянам. Так, историк VII в. Исидор Севильский сообщал, что в начале правления императора Ираклия славяне отняли у «римлян» Грецию. А другой западный писатель, составивший в VIII в. описание «подвигов» благочестивого епископа Виллибальда, прямо помещал пелопоннеский город Монемвасию в «Славянской земле».
Только отдельные города, расположенные на побережье, подобно Солуни или Коринфу, смогли сохранить политическую независимость от славянских князей; при этом Солунь подверглась упорной осаде и даже разнесся слух, что город попал в руки славян; Коринф же действительно был взят, но императору Константу II удалось отвоевать его. Еще в начале IX в. славяне, продолжая наступление, пытались овладеть пелопоннеским городом Патры.
В Малую Азию славяне проникли в гораздо меньшем числе, и эта область не стала «славянской землей», хотя в Вифинии и некоторых других провинциях империи были расселены тысячи славянских поселенцев, обрабатывавших землю и служивших в императорских войсках.

Значение славянских вторжений

Восточная Римская империя испытала за время своего существования немало вторжений самых различных народов, но ни одно из этих вторжений не имело такого значения, как славянское. Другие народы приходили и уходили, и лишь скромные осколки промелькнувших племен оставались на ромейской земле; славяне же осели на Балканском полуострове, образовав здесь свои первые государственные объединения. Вместе с тем они составили важный этнический слой населения ряда областей Восточной Римской империи и оказали существенное влияние на ее социально-экономическое развитие.
Когда мы говорим о влиянии, оказанном славянами на развитие империи, то нам следует иметь в виду два аспекта. Прежде всего, расселение славян на территории империи непосредственно способствовало увеличению числа свободных земледельцев, т. е. той прогрессивной тенденции, которая, как мы уже видели, проявилась в IV—VI вв., но смогла реализоваться лишь в VII столетии в результате революционной борьбы народных масс. Процессу формирования класса крестьян-общинников, обусловленному внутренними причинами, способствовало расселение свободных славянских поселенцев на территории империи.
Во-вторых, славянское вторжение расшатывало и разрушало рабовладельческую государственную машину Восточной Римской империи. Поскольку славяне VI — начала VII в. еще не знали классового общества и иных форм эксплуатации, кроме патриархального рабства, славянское вторжение привело к облегчению положения трудящихся масс. По словам Иоанна Эфесского авары и славяне говорили земледельцам провинции Мезия: «Вы пашите, сейте и жните, мы возьмем с вас только половину подати». В то же время в ходе славянского завоевания было разгромлено значительное число поместий, как императорских, так и частновладельческих, были взяты и разрушены многие полисы — главный оплот рабовладельческой системы.
Иначе говоря, прогрессивность славянского завоевания состояла в том, что оно содействовало разрушению рабовладельческой системы хозяйства, изжившей себя к этому времени; оно содействовало победе прогрессивных экономических тенденций, подспудно вызревавших в недрах рабовладельческой формации в предшествующие столетия, — тенденций к созданию мелкого самостоятельного производства. Основной фигурой в хозяйственной жизни империи в конце VII—VIII вв. становится свободный общинник, тогда как многие старые города, важнейшие центры рабовладельческой экономики, лежали в развалинах. Тем самым был расчищен путь для формирования новых феодальных отношений, которые стали развиваться как в молодых славянских княжествах, возникших в разных частях Балканского полуострова, так и в уцелевших областях прежней Восточной Римской империи. Славяне омолодили ее точно так же, как это сделали германцы в отношении Западной Римской империи; они омолодили ее, содействуй становлению здесь новых, более прогрессивных общественных отношений.
Образование первых южнославянских княжеств. Уже в VI в., когда славянские племена начали вторгаться в земли Восточной Римской империи, родовой строй у них был подточен имущественной и социальной дифференциацией. Войны с ромеями и особенно захват обширных территорий на Балканском полуострове ускоряли этот процесс, начавшийся еще задолго до вторжений.
Все более отчетливо вырисовывался слой вождей, и старейшин, получавших львиную долю добычи и дань покоренных народов; имена многих из этих вождей сохранили нам современные историки и прежде всего Феофилакт Симокатта. Все эти Мусокии, Пирогасты, Радагасты, о которых они упоминают, обладали большими богатствами (по-видимому, рабами, скотом и золотом) и пользовались среди своих современников авторитетом, опиравшимся на их богатство и на их вооруженные дружины. Но чем влиятельнее и богаче они становились, тем более резким делался разрыв между ними и рядовыми свободными.
Рано или поздно должен был наступить такой момент, когда противоречия между рядовыми славянскими общинниками и родовой аристократией станут непримиримыми, когда старые органы родовой демократии будут не в состоянии урегулировать рознь, перераставшую из отдельных столкновений, определяемых случайными причинами, в социальную вражду. Этот внутренний процесс социального расслоения, приводящий к непримиримости противоречий внутри славянского общества, и явился важнейшей причиной возникновения новой формы политической организации у славян — государства.
Государство как раз и было признанием того, что общество расколото внутренними противоречиями, что органы родового строя, призванные примирять споры сородичей, теперь должны отмереть или коренным образом измениться.
Наряду с основной причиной (распадом общества на антагонистические классы) действовали и другие факторы, способствовавшие образованию государства у южных славян, живших на правом берегу Дуная и на Балканах. Прежде всего славяне, поселяясь на землях, прежде принадлежавших Восточной Римской империи, оказывались господами жившего здесь греческого, фракийского, иллирийского населения; они облагали местных жителей данью — пусть, как мы видели, меньшей, нежели взыскивавали податные сборщики римского рабовладельческого государства, но все же данью; они присваивали себе императорские владения, огромные табуны скота. Несложный аппарат органов родовой демократии не был приспособлен ни для взимания дани, ни для управления императорскими поместьями, само по себе господство над завоеванными территориями было плохо совместимо с органами родового строя.
Наконец, внешнеполитическая опасность ускоряла процесс территориального сплочения славян и формирования у них государства. В VII в. опасность надвигалась на южных славян с двух сторон: с северо-запада и с юго-востока. На северо-западе, по среднему течению Дуная и по Тиссе, образовался в это время Аварский каганат, угрожавший независимости южнославянских племен: авары подчинили своей власти словен и хорватов, расселившихся к востоку от Адриатического моря, и готовились к наступлению на другие славянские племена. На юго-востоке Восточная Римская империя, хотя и ослабленная к этому времени, предпринимала попытки отнять у славян занятые ими земли: император Констант II Бородатый совершил поход в Южную Македонию и подчинил империи часть живших там славян. Угроза аварского и восточноримского завоевания, постоянно нависавшая над славянами в VII в., способствовала их консолидации и формированию новых органов политической власти.
Конкретные пути образования первых южнославянских государств известны нам очень плохо: источники, освещающие историю Балкан этого времени, крайне скудны; авторы раннего средневековья ограничиваются обычно лишь тем, что называют имена отдельных племен или их вождей, но не понимают связи между теми или иными событиями. Нельзя, конечно, и требовать от средневекового хрониста, чтобы он мог уловить такой важный, но трудно заметный момент, как превращение рыхлого племенного союза в раннефеодальное государство. Большего мы могли бы ждать от раннеславянского обычного права, но, к сожалению, первые памятники обычного права южных славян дошли до нас во фрагментах и к тому же в записи более позднего времени. Естественно, в подобных условиях, наше представление об этом сложном процессе носит весьма неполный характер и в ряде случаев мы должны ограничиваться лишь более или менее правдоподобными гипотезами. Греческие хронисты неоднократно упоминают о племенных союзах славян, существовавших на Балканах в начале VII в. По-видимому, в 20-е годы этого столетия сложился племенной союз, куда входили дреговичи, велейезиты, ваюниты и некоторые другие расселившиеся поблизости от Солуни племена. В дальнейшем это племенное объединение, по-видимому, превратилось в территориальное княжество или даже в ряд княжеств: во всяком случае, греческий хронист IX в. Феофан упоминает некоего Акамира, который был в конце VIII в. князем славян Вельзитии, т. е. страны велейезитов, находившейся в Южной Фессалии. Несколько позднее был создан союз ринхинов, сагудатов и стримонцев; историки сохранили нам имя вождя этого племенного союза — Пребинда. На территории римской провинции Мезия возник в VII в. племенной союз, который был известен греческим писателям под именем «Семи славянских племен».
Греческие и арабские писатели говорят о стране славян — «Склавинии», — которая образовалась в это же время к северу от Солуни: это было настоящее княжество, сохранявшее независимость вплоть до начала IX в. Наконец, весьма вероятно, что и в Пелопоннесе, где, как мы знаем, западные писатели VIII в. помещали «Славянскую землю», шел процесс формирования территориальных княжеств.
Все эти факты, разумеется, очень скудны, но даже из них мы можем сделать существенный вывод: уже в первой половине VII в. славяне переживали процесс политической консолидации — старые формы политической организации, порожденные родовым строем, отжили и должны были уступить место новой форме — государству. Процесс формирования первых южнославянских государств, обусловленный начавшимся классообразованием и протекавший стихийно в разных частях Македонии и Мезии, был осложнен новым фактором — вторжением протоболгар на Балканский полуостров, придавшим раннеславянскому государству своеобразную форму.

Вторжение протоболгар

Протоболгары — это условный термин, принятый в современной исторической литературе, — современники называли этот народ болгарами. Протоболгары по языку принадлежали к тюркской группе племен; в тот момент, когда источники впервые упоминают о них (334 г.), они обитали в бассейне Дона и Кубани, это были степняки-скотоводы, разделившиеся на ряд племен. В V в. правители Восточной Римской империи несколько раз обращались за помощью к протоболгарам, стремясь использовать их в борьбе против остготов. Вслед за тем протоболгары сами стали нападать на балканские области империи, нередко вступая при этом в союзные отношения со славянскими племенами.
В конце VI в. в Северном Причерноморье образовалось обширное племенное объединение протоболгар, получившее у греческих хронистов наименование «Великой Болгарии»; во главе этого союза племен стоял вождь Куврат. Мы знаем о нем немногое: он правил в первой половине VII в. и поддерживал восточноримского императора Ираклия в его борьбе против персов. Протоболгарское племенное объединение при всем своем внешнем блеске оказалось внутренне слабым и непрочным; его естественный распад был к тому же ускорен натиском хазар; часть протоболгар попала под власть хазар, другая откочевала на север и осела на Каме и Средней Волге, наконец, третья группа во главе с вождем по имени Аспарух продвигалась на запад и заняла так называемый «Угол», в южной части Бессарабии. Это произошло в 70-е годы VII в.
При скудости наших известий об истории Балкан в VII в. мы, конечно, не можем надеяться определить количество протоболгар, пришедших с Аспарухом, и должны довольствоваться весьма неопределенным сообщением, что они явились сюда вместе с женами и детьми.
Осев в Южной Бессарабии, протоболгары стали совершать набеги на окрестные земли, в том числе и на владения Восточной Римской империи. Это было трудное для империи время, когда ей едва удавалось отстоять свое существование, когда арабы осаждали самую столицу империи Константинополь. Император Константин IV, отразив нападение арабов, попытался разгромить и протоболгар: с этой целью была подготовлена грандиозная экспедиция морских и сухопутных сил империи, отправленная в Южную Бессарабию. Поход окончился полной неудачей: протоболгары не приняли открытого боя, укрывшись в укрепленном лагере среди болот; позднее же, когда болезни и утомление ослабили ромейские войска, а отъезд императора еще более способствовал упадку дисциплины, протоболгары напали на противника и разгромили его. После первой победы они двинулись на юг, дошли до Одесса (нынешняя Варна) и заняли территорию, принадлежавшую «Семи славянским племенам». Эти успехи протоболгар были закреплены мирным договором 681 г., по которому Восточная Римская империя уступила протоболгарам завоеванные ими территории и приняла на себя обязательство платить им дань.
Договор 681 г. означал по сути дела признание того факта, что на Балканском полуострове появилось новое государство — Болгария, обладающее определенной территорией и признанное в системе международных отношений того времени.
Границы Болгарии простирались до Черного моря на востоке, шли западнее реки Искыр, на юге они проходили по Старой Планине, на севере — по всей вероятности по Дунаю. Основную массу населения Болгарии составляли славянские племена, входившие прежде в состав «Семи племен».
Протоболгары не были создателями первого южнославянского государства, носителями идеи государственности, будто бы вообще чуждой славянству, как это утверждали фашистские историки и как вплоть до последнего времени утверждают некоторые ученые на Западе.
Формирование государства у славян, как мы показали выше, было внутренним процессом, обусловленным расколом общества на враждующие классы, когда органы родовой демократии оказались уже не в состоянии примирить обострившиеся противоречия. Славянские княжества, подобные Склавинии или Семи племенам, образовались на севере Балкан еще до вторжения сюда протоболгар. Наоборот, протоболгары, отстававшие от славян по уровню экономического развития, сами поддались воздействию более передовой культуры, перешли со временем от кочевого скотоводства к земледелию и были, в конечном счете, ассимилированы численно превосходившими их славянами. Болгарское государство при всей сложности его этнического состава было с самого начала по преимуществу славянским государством. Таким образом, в VI—VII в. на Балканах и в Малой Азии произошли коренные перемены. В результате революционных движений народных масс Восточной Римской империи, объединившихся с варварскими, преимущественно славянскими племенами, была разрушена рабовладельческая система производства. В областях, некогда входивших в состав рабовладельческой империи, стали формироваться славянские княжества. Бок о бок с ними, правда, еще продолжала существовать Константинопольская империя, однако ее социальная структура стала качественно иной: как и в славянских княжествах, в ней формировались феодальные общественные отношения.

Физико-географическая и административная карта Византии в VIII в.

Византийцы на протяжении всего средневековья именовали себя ромелми (римлянами), а свое государство — империей ромеев. В соответствии с этим западные соседи называли эту страну Романия, а восточные — Рум. Термин, которым мы теперь пользуемся — Византия, Византийская империя — по существу условный; он обязан своим происхождением старому имени столицы государства ромеев Константинополя: до переноса сюда столицы этот город назывался Византией.
Поскольку термин Византия является условным, очень трудно решить, с какого момента мы можем начать им пользоваться, оставив старый термин Восточная Римская империя. Некоторые зарубежные историки даже предлагали считать, что государство это оставалось Восточной Римской империей вплоть до завоевания Константинополя турками, т. е. до 1453 г. Тем самым они как бы подчеркивали, что никаких существенных изменений в общественном и политическом строе империи не произошло, что средневековое государство было лишь видоизмененным античным государством.
Другие исследователи начинали историю Византии с основания Константинополя в 330 г. или даже с Никейского собора 325 г., утвердившего победу православной церкви над еретиками-арианами: одни поступали так, видя в основании Константинополя или в Никейском соборе факты всемирно исторического значения; другие же примыкали к этой точки зрения, полагая, что феодальные отношения уже восторжествовали в Средиземноморье к началу IV в. и что Константинопольская империя с самого начала своего существования была феодальным государством.
Мы же, прилагая термин Византия к империи начиная с VII в., наоборот, стараемся подчеркнуть, что изменения, происходившие в это время, имели качественный характер и что Византия средневековья коренным образом отличалась от позднеантичной Римской империи, хотя сами жители Константинополя называли и ту и другую империей ромеев.
Разумеется, такое употребление термина тоже условно, но оно, на наш взгляд, тем хорошо, что оттеняет исторические перемены, связанные с переходом от рабовладельческой эпохи к феодальной. IV—VII столетия были переходным периодом, временем распада рабовладельческой системы. С конца VII в. мы вступаем в новую историческую полосу: эпоху раннего феодализма, когда из зародышей, из неразвитых элементов феодального строя формируются феодальные отношения.
К этому моменту территория империи значительно сократилась. Сирия и Египет, а к началу VIII в. и Африка, отошли арабам; лангобарды отняли значительную часть Италии; другие области Апеннинского полуострова, формально остававшиеся под рукой византийского императора, практически также добились независимости: здесь формировались — медленно и постепенно — такие средневековые государства, как Папская область и Венецианская республика. Уже с середины 8 в. вмешательство константинопольского правительства во внутренние дела этих государств было сведено до минимума, хотя венецианские дожи еще продолжали носить звонкие титулы византийских чиновников. По существу Византия сохраняла лишь Сицилию и некоторые области южной Италии.
Не меньшими, чем в Италии, были внешнеполитические неудачи империи на Балканах. Придунайские области были потеряны целиком. Во Фракии, Македонии, Фессалии, Пелопоннесе славяне осели плотными массами, образовав ряд независимых княжеств. Византийский писатель X в. Константин Багрянородный прямо говорил, что Эллада «ославянилась и стала варварской», и ему вторил его современник, поэт Иоанн Геометр: «Не варварскую страну я увидел, но Элладу, — сокрушался он. — Она стала варварской и по языку, и по облику». Византия удерживала здесь лишь прибрежную полосу и ряд опорных пунктов — потерявших прежнее экономическое значение городов. Но и эти города находились в постоянной опасности.
Восточная граница империи до первой половины VIII в. по существу была открыта: арабские войска постоянно совершали набеги, осаждая и сжигая малоазийские города и доходя даже до стен Константинополя. Однако с середины VIII в. арабы уже не предпринимали попыток оккупировать малоазийские области Византийской империи и ограничивались лишь грабежами и набегами. В результате постоянных военных столкновений на востоке империи, в районе гор Тавра и на северо-восток от них, по правобережью Галиса, возникла своего рода «ничья зона», где поселения лежали в руинах, сожженные и разрушенные византийцами и арабами.
Таким образом, территория империи к началу VIII в. значительно сократилась: она перестала быть единой и единственной, универсальной средиземноморской державой, как это было во времена Юстиниана. В результате всех этих территориальных потерь первостепенное значение приобрели малоазийские провинции — единственная, по сути дела, значительная территория, признававшая власть византийского императора.
Малоазийокий полуостров по своим природным условиям — страна резких контрастов: мы встретим здесь горные цепи и приморские долины, образованные наносами рек, области с мягким средиземноморским климатом и вечнозеленой растительностью и полынные степи, выгорающие летом. Поэтому, характеризуя природные условия Малой Азии, всего естественнее было бы разделить эту страну на несколько географических районов.

Внутренние области Малой Азии

Внутренние области Малой Азии (античные Каппадокия, Галатия, Ликаония и Фригия) представляют собой высокое плоскогорье, отделенное от побережья рядом хребтов. Центральная часть плато покрыта стезями, и одинокие тополя и дикие грушевые деревья еще более подчеркивают пустынность местности, где обитают лишь змеи и ящерицы, да шакалы, трусливо сопровождающие караваны. Зимой здесь температура нередко падает до —20°, а летом от жары выгорает степная трава.
В средней части горного плато лежит обширное озеро Туз, настолько богатее солью, что она временами образует прочную корку, по которой можно переправляться даже на лошади. В древности считали, что вода этого озера обладает очищающими свойствами, и действительно, достаточно ненадолго окунуться в его воду, чтобы кожа получила ощущение удивительной чистоты и бархатистости. Озеро Туз еще в XVII в. снабжало все окрестные области солью.
Пресной воды здесь мало: озера — либо соленые, либо заболоченные; горные реки (из них наиболее значительные Галис и Сангарий) в своем верховье летом — лишь узкие струйки воды, бегущие посреди просторного ложа из гальки и камней, принесенных ими в дождливую пору, когда они становятся бурными и мутными потоками. Пригодную для питья воду приходится добывать из глубоких колодцев.
По окраинам центрального плато, у горных склонов, ландшафт меняется: здесь в средние века тянулись обширные лесные массивы, теперь уже по большей части вырубленные; плодородные красные почвы получают сравнительно обильную влагу: ее приносят ручьи, сбегающие по горным склонам, и обильные дожди, выпадающие тут в апреле и мае. Именно у горных склонов и в глубоких речных долинах возникали цветущие оазисы: население находило здесь не только воду, но и защиту от резких холодных ветров.
Центральное плато служило в средние века основным центром византийского скотоводства: именно отсюда, из области за Сангарием, пригоняли в Константинополь стада скота. Здесь разводили преимущественно овец и коз: обширные стада их паслись под охраной пастухов, вооруженных луками, бесконечные отары овец можно было встретить на дорогах Каппадокии и Галатии. В северо-западных частях плато население занималось также и коневодством.
Важнейшими оазисами центрального плато были районы Икония (на юго-западе) и Кесарии (на юго-востоке, у подножия массива Эрджияс). В районе Икония много озер и влажных лугов на засоленной почве, служащих превосходными летними пастбищами, камышовые заросли доставляют населению материал для покрытия крыш и изготовления циновок. В средние века здесь росли сосновые и дубовые леса. Население занималось садоводством на орошаемых землях, возделывало пшеницу и ячмень. Через Иконий проходила важнейшая караванная дорога, связывавшая Константинополь с Тарсом и другими владениями арабов. Еще более плодороден оазис у подножия Эрджияса: по горному склону тянутся виноградники и фруктовые сады, располагающиеся обычно у ручьев; среди них, а то и выше них лежат хлебные поля, не нуждающиеся в искусственном орошении.
В районе Кесарии сохранилось большое количество остатков византийских строений X—XI вв., возведенных из туфа: церквей, жилых помещений и кладовых. Селения в ту пору поднимались поразительно высоко в горы — туда, где теперь можно встретить лишь шатры пастухов. В горных лесах население, по-видимому, практиковало подсечное земледелие.
Преобладание скотоводства, сохранение отсталых форм земледелия, стремление воздвигать свои каменные домики как можно выше в горах объясняется в известной мере и той политической обстановкой, которая сложилась в восточной части центрального плато начиная с VII в.: в условиях постоянных войн и набегов, превративших обширные земли в «ничью территорию», вряд ли можно было возлагать прочные надежды на развитие интенсивных культур: наоборот, скот, который легко было угнать в горы, представлял собой единственный вид имущества, способный как-то обеспечить существование каппадокийского или галатского крестьянина, вынужденного постоянно считаться с угрозой нападения арабов или появления своих, византийских — но все-таки очень опасных для местного населения — войск.

Прибрежные области Малой Азии

Северное побережье тянулось узкой полосой между морем и горами. Лишь кое-где (например, в устье Галиса) горы расходились, образуя небольшие долины, удобные для возделывания плодовых деревьев: яблони, груши, вишни и иногда даже оливкового дерева.
Североанатолийские горы, отделяющие причерноморское побережье от центрального плато, трудно проходимы: лесистые склоны и узкие ущелья разделяют страну на изолированные области, мало связанные между собой. Зимой здесь бывают обильные снегопады, и мощный снеговой покров лежит от конца ноября до конца апреля. Узкие тропки ведут через высокие перевалы: например, дорога от Трапезунда до Арце, куда сходились на ярмарку армянские и сирийские купцы, пересекала три перевала, один из которых проходил на высоте свыше 2000 м. Лошади мало пригодны для таких троп: клади здесь переносят носильщики или везут на мулах.
Северные склоны гор сплошь покрыты лесами или кустарниками; среди кустарников особенно част орешник: выше зоны кустарников идет полоса елового леса, сменяющаяся субальпийской зоной с высокотравными лугами. Горы перерезаны речными ущельями, поросшими сосной и кустарниками; кое-где эти ущелья глубоко врезаются в центральное плато.
Природные условия не благоприятствовали здесь развитию мореплавания: на море дули сильные северные ветры, подолгу мешавшие кораблям выходить из гавани; береговая линия — малоизрезанная, а в западной части побережья отвесные горы подходили к самому морю. Тем не менее здесь возникло несколько византийских городов, которые вели торговлю со странами северного и восточного Причерноморья.
Совершенно иной характер имела береговая линия Эгейского побережья, изрезанная множеством заливов и бухточек, где издревле возникали торговые города. Северо-западная окраина малоазийского полуострова, лежавшая по берегу Проливов и Мраморного моря, связывавших Черное море с Эгейским, по своим очертаниям была словно переходным районом: далекая от монотонности черноморского побережья, она не обладала, впрочем, разнообразием очертаний, присущим береговой линии Эгейского моря. Пролив Геллеспонт тянется вдоль однообразных серо-желтых берегов, где лишь изредка виднеются сосны и редкие виноградники; побережье Мраморного моря гораздо более живописно: защищенное от северных ветров, оно покрыто разнообразной растительностью — платанами, кипарисами, кедрами; в восточной части Мраморного моря лежат Принцевы острова, поросшие сосновыми рощами. С Черным Мраморное море соединяет Босфор; его берега рассечены бухтами (среди них особенно значительная — Золотой Рог, который может служить естественной гаванью для крупных судов) и покрыты вечнозелеными растениями и вереском, который осенью раскидывает по холмам свой лиловый плащ.
Приморские долины вдоль Эгейского побережья невелики и скоро переходят в горы, окаймляющие с запада центральное плоскогорье. В северной части этой горной цепи возвышается стена вифинского Олимпа (нынешний Улу-даг). Сквозь горную цепь пробиваются многочисленные горные реки: Ермон, начинающийся в ущельях Фригии и разливающийся в низовьях по обширной заболоченной равнине Меандр, и некоторые другие. Летом Ермон мелеет, превращаясь в своих верховьях в тонкую струйку воды, неприятной на вкус, но весной он широко разливается, причиняя вред полям.
Климат приморских долин Эгейского побережья — средиземноморский; дожди выпадают по преимуществу в ноябре—январе, а летом месяцами можно не дождаться ни капли. Но и зимних дождей достаточно, чтобы приморские долины покрылись пышной вечнозеленой растительностью: кустарниковым дубом с блестящей темно-зеленой листвой, благородным лавром, жасмином. Знойный, сухой воздух в летнюю пору напоен ароматом множества ярких цветов.
Отступая на восток, долины переходят в холмы и горы, покрытые орешником, дубовыми и сосновыми лесами. Еще дальше к востоку, на горном плато, мы встретим травяные и кустарниковые степи, среди которых там и сям возвышаются сосны или можжевельник. Здесь, на горных склонах, выпадают обильные осадки (грозовые дожди в летнее время, снега — зимой) и берут начало многочисленные горные потоки. Поэтому летние пастбища, расположенные к югу от вифинского Олимпа, превосходны, а у горных склонов и в речных долинах можно разбивать сады и засевать хлебные поля.
Западная часть Малой Азии (включая и западные окраины плоскогорья) была наиболее плодородной областью империи ромеев. Здесь, по словам Константина Багрянородного, выращивался ячмень и пшеница, а также лен. На побережье, где плодородные земли чередовались с заболоченными равнинами, злаки высевали в долинах, тогда как сады разбивали на горных склонах, чтобы использовать сбегающие с гор ручьи. Обилие зимних осадков особенно благоприятствовало разведению таких растений, которые были в состоянии добывать влагу летом из запасов грунтовых вод: поэтому ландшафт местности определяло оливковое дерево с его серебристо-серыми листьями (оно почти совершенно не встречалось в центральных районах страны), а также смоковница и виноградная лоза; византийцы охотно сажали в своих виноградниках плодовые деревья. Район Никеи (древняя Вифиния) особенно отличался пышностью растительности, так как снега с северных склонов Олимпа обеспечивали долину водой во время летней засухи. Эта область славилась в древности и в средние века своим оливковым маслом, она стала также важнейшим районом разведения тутового дерева и культуры шелкопряда; вместе с тем Вифиния была одним из основных центров византийского коневодства.
На побережье Эгейского моря животноводство играло меньшую роль, нежели в Каппадокии и Галатии, но мы знаем, что крестьяне в окрестностях Смирны и Эфеса иной раз уходили со своими овцами и козами на горные пастбища и возвращались затем к началу полевых работ. Обилие дубовых рощ способствовало разведению свиней в этом районе.
В южной части Малой Азии мы могли бы выделить несколько своеобразных географических районов, отличающихся своими природными условиями. Прибрежные долины на юге значительно более многочисленны и обширны, нежели на черноморском побережье; горные хребты, менее широкие, нежели североанатолийские горы, представляли собой более высокий барьер и резко отделяли приморскую область от центрального плато. Наиболее обширная долина расположена в районе Атталии, где в песчаном побережье море образовало множество крошечных гаваней. Население побережья, отрезанное от внутренних областей, было тесно связано с морем: именно эта область поставляла наилучших моряков для византийского флота.
Жаркий климат средиземноморского побережья позволял расти даже финиковой пальме, а на плодородных наносных землях поля пшеницы чередовались с садами и огородами. Однако население этой области не было особенно многочисленным: летняя жара и лихорадка, поднимавшаяся от заболоченных низин, обилие комаров и мух заставляли жителей уходить в летнее время в горы; к тому же южное побережье Малой Азии было плохо защищено от морских набегов арабов.
Восточная часть средиземноморского побережья Малой Азии (горная область Тавра) не принадлежала византийцам: здесь сложился Тарсийский эмират. К северо-западу от Атталии лежала Ликийская горная страна, разделенная известняковыми хребтами на изолированные долины. Горы здесь поросли труднопроходимыми лесами: сосной, дубом и даже ливанским кедром — огромным деревом до 40 м высоты и до 11 в обхвате. К востоку от Ликии, на территории античной Писидии, лежит несколько крупных озер, пресноводных, но часто заболоченных. Здесь много бессточных впадин, орошаемых ручьями и арыками; на днищах этих впадин возделывают виноград. Дальше к северу страна постепенно переходит в центральное плато.

Острова и Греция

Острова Эгейского моря в это время потеряли почти всякое хозяйственное значение: они лежали беззащитными перед набегами арабских кораблей, и поэтому население предпочитало покидать их, ища на материке более надежного убежища. Заброшенные жителями, они поросли лесами и изобиловали оленями и дикими козами, поэтому Парос и некоторые другие острова постоянно манили византийских охотников. Еще в XI в. большой остров Патмос оставался почти совершенно пустынным.
Балканский полуостров был горной страной, разделенной на обособленные области, изолированные друг от друга. Горы Греции поросли вечнозелеными кустарниками и лесами. Византийские хронисты рассказывают, например, что пастухи Пелопоннеса выгоняли скот в леса; лес, видимо, подступал к стенам Солуни, и олени подходили к самому городу и паслись бок о бок со стадами коров. Много лесов было во Фракии, и даже вблизи Константинополя можно было в IX в. охотиться на оленей.
Эгейское побережье Балканского полуострова, чрезвычайно изрезанное, образовывало множество бухт и полуостровов. Один из них — Афонский мыс — играл очень важную роль в византийской истории: здесь, на первоначально пустынных землях, возник крупнейший центр византийского монашества. Было построено множество монастырей, разбиты сады и огороды, и Афонский мыс постепенно покрылся целой сетью водных источников, рощами, плодовыми деревьями.
Этническая карта Византии VIII в. Во времена Юстиниана I универсальная средиземноморская империя была населена различными народами, говорившими на разных языках и обладавшими собственными культурными и политическими традициями, которые не могли быть уничтожены нивелирующим воздействием Римской империи; более того, по мере кризиса империи тенденция к независимости становилась все более сильной в Египте и Сирии, в Африке и Италии. Когда Восточная Римская империя рухнула и из ее обломков выросла Византийская империя, обладавшая несравнимо меньшей территорией, разноплеменность населения стала значительно меньшей.
Основную массу византийского населения составляли греки и эллинизированное население Малой Азии. Если в VI в. латинский язык, чуждый большинству населения восточных областей, продолжал оставаться официальным языком администрации и армии, то с начала VII в. император Ираклий положил конец этому языковому дуализму: греческий язык сделался государственным языком империи. Однако процесс эллинизации коренного населения Малой Азии был еще далеко не завершен: еще в VI в. во многих районах Малой Азии плохо говорили по-гречески, — весьма вероятно, что местные языки сохранялись здесь и позднее. В Каппадокии жило племя исавров, считавшихся превосходными воинами. Еще в X в. жители Писидии и Ликаонии сохраняли этническую обособленность и даже образовывали отдельные военные отряды. Однако племенная разношерстность византийского населения образовалась не за счет остатков старых народностей, давно уже подвергавшихся эллинизации, но преимущественно в результате того переселения народов IV — VII вв., которое значительно изменило этническую структуру всего Средиземноморья.
В итальянских владениях империи состав населения был чрезвычайно пестрым: здесь наряду со старым италийским населением и потомками древних колонистов — выходцев из Греции, живших в районе Неаполя, расселились готы, лангобарды, переселенцы с Балканского полуострова, армяне: еще в грамотах X в. постоянно встречаются наряду с лангобардскими именами (Родельгард, сын Амельгарда) греческие (Феофилакт, Калоиоанн) и армянские (Крикор, Мелий). Колонисты из Византии заселили по преимуществу район Отранто; они постепенно ассимилировались местным населением, и только греческая знать Южной Италии и Сицилии поддерживала постоянные связи с Константинополем, направляя своих сыновей на императорскую службу.
Славяне не только образовали свои княжества на Балканском полуострове, но и проникали на территорию, остававшуюся под властью византийского императора. Фракия была в значительной степени славянизирована: славяне занимали здесь целые области и говорили на своем языке. В одном житийном памятнике, составленном не ранее X в., рассказывается о фракийской деревне, которая на местном наречии называлась Черница: следовательно, славянский язык был здесь местным наречием. И позднее во Фракии постоянно встречались поселения, носившие славянские названия: Черника, Новоселы, Сагудаи и пр. Анализ имен, встречающихся в византийских грамотах XIV в., показывает, что еще в это время в Македонии существовали деревни, целиком населенные славянами.
Славяне, поселившиеся вокруг Солуни, скоро вступили в тесные сношения с византийцами: они торговали с солунянами и выставляли в византийскую армию отряды лучников. Не случайно жители Солуни в IX в. свободно говорили по-славянски.
Славяне проникали и в Малую Азию. Еще в VII в. в Вифинии существовали славянские поселения, обязанные поставлять воинов для византийского войска. В начале 60-х годов VIII в. из Болгарии переселилось в Византию около 200 тысяч славян, которые были переправлены в Малую Азию: византийские писатели X в. неоднократно упоминают, что славянские племена, жившие к югу от Пропонтиды, посылали в византийское войско несколько сот воинов, находившихся под командованием собственных старшин.
Расселение славян в качестве воинов-колонистов в Малой Азии укрепляло свободное крестьянство и крестьянскую общину: на запущенных землях, где прежде были рабовладельческие хозяйства или трудились зависимые георги, теперь расселялись свободные земледельцы и воины.
Если славяне проникали главным образом в балканские владения Византии и в западные области Малой Азии, то в восточных провинциях империи широко распространились поселения армян. Здесь они во многих местах составили основное население, из них набирались лучшие военные соединения. Особенно значительным было армянское население в Халдии и соседних областях. Отдельные колонии армян возникали и на западе: большая армянская колония Платанион (на юго-западе Малой Азии) выставляла 500 воинов; немало армян было расселено также во Фракии; мы уже говорили о том, что армяне проникали и в Италию.
Ливанское племя мардаитов также дало Византийской империи значительное число колонистов: они расселились там при императоре Юстиниане II. Сперва они жили в окрестностях Атталии, позднее мардаиты проникают также в Пелопоннес и некоторые другие области Балкан. Они выставляли особые военные соединения, главным образом в составе византийского флота, и до начала X в. подчинялись особому должностному лицу — катепану мардаитов. Еще в X в. они выставляли свыше 5 тысяч воинов.
Кроме мардаитов, с востока на территорию Византии переселялись персы, «мавры» и арабы. Персы до середины IX в. составляли особое подразделение в византийском войске, насчитывавшее, если верить византийским хронистам, до 30 тысяч человек. Община «мавров» существовала около Милета; мы почти ничего о ней не знаем, кроме того, что «мавры» враждовали с местным населением. Арабы, переселившиеся из Тарса, жили в Каппадокии.
В северо-западной части Малой Азии сохранялись потомки готов, смешавшиеся с местным населением и получившие имя готогреков; область, которую они занимали, называлась еще в IX в. Готогреция.
Переселение этих народов, как и переселение славян, способствовало развитию тех прогрессивных тенденций, которые давно уже вызревали в недрах империи: укреплению мелкой свободной собственности, распространению крестьянского (по преимуществу общинного), землевладения.
Другие народы, жившие в Византии, не составляли таких компактных поселений. Евреи селились среди ромейского населения Солуни, Спарты, Коринфа и некоторых других городов Греции; сохранилось довольно большое количество документов, относящихся к еврейской колонии в маленьком городке Маставра на реке Меандре, датируемых началом XI в. Из этих документов можно видеть, что еврейское население Маставры подверглось значительной эллинизации и многие евреи носили здесь греческие имена. В византийских городах можно было также встретить латинских (итальянских) купцов, сирийских торговцев, грузин, число которых особенно возрастает в XI в. Грузины в это время играли важную роль в византийской администрации и армии; ими был основан Ивирский (Грузинский) монастырь на Афоне.
Наконец, впоследствии, по мере того, как Византийская империя расширяла свои владения на Балканском полуострове, под ее властью оказались потомки старого романского населения Далмации, остатки фракийцев, влахи, албанцы и так называемые вардариоты - по-видимому, венгры, расселившиеся вдоль реки Вардар.
Многие из этих племен и народов, расселившихся на территории Византийской империи, довольно долго сохраняли административную и языковую самостоятельность. В Пелопоннесе еще в XIII в. можно было встретить славянские племена, жившие в горных районах и сохранявшие независимость от империи: они признавали себя обязанными лишь нести военную службу, но не выполняли никаких иных повинностей. Степень эллинизации этих народов была различной: мы можем говорить лишь об остатках племенных традиций у исавров или ликаонцев, но лангобарды, славяне, армяне были (по крайней мере вплоть до X в.) сравнительно слабо затронуты эллинским влиянием. Нередко эти племена и народности управлялись своими вождями и старшинами или особыми должностными лицами (как катепаи мардаитов), хотя византийское правительство и стремилось подчинить их органам своей администрации.

Административное деление Византии в VIII в.

Старое деление на диоцезы и провинции, сложившееся в результате реформ Диоклетиана и существовавшее в империи Юстиниана, пало вместе с рабовладельческой империей, вместе со старой системой муниципального устройства. Мы видели, как уже в VII в. в Малой Азии были созданы — по образцу экзархатов в Равенне и Карфагене — крупные военно-административные области, возглавляемые стратегами и получившие названия фем. В VII в. и в последующих столетиях по всей Малой Азии были расселены значительные массы военных колонистов (славян, армян, мардаитов и пр.), образовавших ядро навой византийской армии: они были распределены по фемам и поставлены под командование стратигов фем. Вместе с тем стратиги сосредоточили в своих руках также и гражданскую власть, что привело к отмиранию старого провинциального управления. В VIII столетии фемы становятся основными административными единицами Византийской империи.
Первыми фемами, сложившимися в Малой Азии, были Армениак, Анатолик, Опсикий и Карависианы (морская фема). Эти фемы охватывали обширные территории, и их стратиги обладали огромной властью: в начале VIII в. судьбы константинопольского престола решались в фемах Опсикий и Анатолик, и между их стратигами не раз вспыхивали войны за обладание троном и Константинополем. Императоры VIII в., стремясь к централизации государства, стали дробить эти фемы: сперва Анатолик, затем Опсикий были разделены. В конце концов было образовано большое число новых фем, в том числе и на Балканах. В X в. известно не менее 40 фем — впрочем, некоторые из них явились эфемерными образованиями, исчезавшими сразу же после своего возникновения. Ряд новых фем, иногда очень незначительных, появился в XI в., тогда как многие старые были совершенно забыты.
Одной из наиболее крупных фем был Армениак, расположенный на востоке империи, к югу от побережья Черного моря: эта фема сложилась в VII в., согласно традиции, сохраненной у Константина Багрянородного, еще при императоре Ираклии. Позднее, видимо, в IX в., — образовались две соседние фемы: Пафлагония, на запад от Армениака, и Харсиан, к югу от него. В X в. Харсиан играл важную роль, являясь опорным пунктом византийцев в их экспансии на восток. Наконец, западнее Пафлагонии лежала фема Вукеляриев, в состав которой входил город Анкира.
Западную часть полуострова Малая Азия занимали три крупнейшие фемы: Анатолик, Опсикий и Фракисийская фема. Анатолик считался важнейшей фемой, и его стратиг занимал первое место среди всех стратигов. Главным центром Анатолика был Аморий. По словам Константина Багрянородного, эту фему населяло пять народностей: фригийцы, ликаонцы, исавры, памфилы и писидийцы. Опсикий был расположен к северо-западу от Анатолика, его центром являлся город Никея. Именно в феме Опсикий были расселены славянские племена. Фракисийская фема (выделенная из состава Анатолика) простиралась от Анатолика до побережья Эгейского моря, которое (во всяком случае, частично) входило в состав этой фемы. Войска Фракисийской фемы были по преимуществу кавалерийскими.
На месте старой морской фемы Карависианов сложился в VIII—X вв. ряд фем, из которых наиболее значительная называлась фемой Кивирреотов с центром в Атталии; среди населения фемы Кивирреотов важное место принадлежало мардаитам.
Западные фемы, расположенные на Балканах и в Италии, возникли несколько позднее, по мере наступления византийцев против славян и в борьбе с арабами за Южную Италию. Здесь фемы были более дробными уже с самого момента их основания: на территории собственно Греции, например, возникли фемы Эллада, Никополь и Пелопоннес; к северу от них в начале XI в., помимо Македонии и Фракии, существовало большое число карликовых фем: Стримон, Волерон, Филлиппополь, Солунь. Естественно, что стратиги западных фем имели меньший политический вес, нежели стратиги Анатолика или Армениака.
Наконец, в середине IX в. образовалась фема Херсон, иначе именовавшаяся Климаты, которая была расположена на южном побережье Крымского полуострова, где византийцы пытались в это время утвердить свою власть.
Византийские фемы не совпадали с этническими единицами и представляли собой чисто военно-административное учреждение, служившее на первых порах целям обороны империи, а впоследствии — ее наступлению на западе и на востоке. Этот административный характер фем определял их непрочность и постоянную изменчивость их границ: фемы непрерывно перекраивались, их то объединяли, то дробили.
Таким образом, Восточная Римская империя не погибла в результате социальных и этнических движений VI—VII вв. — значительно сократившись в размерах, она однако сохранила свое ядро — Малую Азию. И все же социальные перемены, которые она пережила, превратили ее по существу в новое, средневековое государство — в Византию.

Техника сельского хозяйства

Античные традиции сельскохозяйственной техники господствовали в византийском земледелии: это проявилось и в характере культур, и в приемах обработки почвы. Садоводство, виноградарство, разведение оливок были известны в различных областях империи; особенно славились своим виноградом и оливками окрестности Никеи.
Сельскохозяйственные культуры были в Византии довольно разнообразны: из злаков византийцы возделывали по преимуществу пшеницу и ячмень — впрочем, ячменный хлеб считался второсортным. Важное место в хозяйственной жизни отводилось разным сортам бобовых: гороху, фасоли, чечевице. От скотоводческих племен, населявших причерноморские степи, византийцы заимствовали просо. Лен, произраставший главным образом во Фракисийской феме, служил для изготовления одежды и корабельных парусов. К этому надо прибавить еще различные сорта овощей (капусту, морковь, огурцы и пр.), плодов и ягод: фиги, грушевые деревья, яблони, орехи, каштаны, миндаль, слива, черешня постоянно упоминаются в самых разнообразных источниках.
В жарком климате Малой Азии одним из важных условий получения хороших урожаев было искусственное орошение: орошались не только сады, но и нередко поля. Оросительную систему нужно было постоянно поддерживать в исправности — иначе вода могла залить засеянное поле. Стремясь сберечь драгоценную влагу, византийские земледельцы строили специальные водоемы и цистерны. В одном из житий рассказывается о строительстве больших водоемов на Афонском мысе: вода из нескольких цистерн собиралась в водохранилище, а вытекая из него, она образовывала искусственную реку, даже приводившую в движение мельницу.
Чтобы получить лучшие урожаи, византийцы применяли удобрение: скот выгоняли пастись на поля и в виноградники после уборки урожая, а в более позднее время стали устраивать специальные ограды для скота, где скапливался необходимый для полей навоз.
Византийские крестьяне пахали легким, бесколесным деревянным плугом, состоявшим из подошвы, рукоятки и сильно изогнутого дышла; в этот плуг запрягали пару волов; когда пахарь возвращался с поля, он переворачивал плуг и клал его на спины волов. Подобный плуг, не имевший отвалов, не поднимал пластов земли, но лишь проводил борозду; при пахоте, чтобы разрыхлить землю, приходилось проходить с плугом несколько раз — сперва вдоль, а затем поперек поля. Металлический сошник мог одеваться и сниматься. Огрехи на поле, а также землю в саду и винограднике взрыхляли двузубой мотыгой и лопатой. При плуге такой конструкции, когда пахарь был вынужден перепахивать землю по нескольку раз вдоль и поперек, пахотное поле должно было разделяться не на длинные коны, как это имело место в средневековых общинах Центральной Европы, а на небольшие участки, так называемые хорафии.
Хорафий, упоминаемый уже в «Земледельческом законе», представлял собой надел пахотного поля, обрабатываемый индивидуально и окруженный рвом или забором. О таких оградах, отделяющих два соседних полевых участка, источники упоминают очень часто: в одной грамоте, датируемой концом X в., рассказывается о тяжбе между соседями, один из которых проделал лаз в стене, разделявшей два смежных участка. Впрочем, такие ограды существовали не повсеместно: в «Земледельческом законе» упоминаются также наделы, отделенные от других лишь межой, которую легко можно было запахать.
Как бы то ни было, византийская деревня не знала системы открытых полей: каждый земледелец трудился со своей семьей на обособленном, нередко окруженном стеной участке; в таких условиях полевые наделы очень часто граничили с виноградниками и садами.
Посев приходился на позднюю осень, обычно на октябрь или ноябрь — на время, когда улетают журавли, как говорили сами византийские крестьяне; впрочем, некоторые сорта хлеба высевались в феврале.
При посеве крестьяне старались соблюдать традиционные магические запреты, корни которых уходили еще в первобытность: например, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы зерно соприкоснулось с рогами пашущего вола — иначе, верили византийские крестьяне, хлеб уродился бы жестким и несъедобным.
Урожай убирали обычно в июле; крестьяне жали серпами, захватывая левой рукой колосья. Чтобы защитить руку, они одевали специальный нарукавник, сделанный нередко из кожи. Сжатый хлеб, связанный в снопы, на телегах отвозили на гумно, устроенное на высоком месте, открытом для ветров.
Своеобразные приемы молотьбы в Византии восходили к старинным традициям Средиземноморья и отличались от распространенных в это время на Западе. В деревянные сани запрягали быка или осла и прогоняли его по гумну: под тяжестью саней, на которых стоял крестьянин, колосья вымолачивались. Затем зерно провеивали, подбрасывая на ветру лопатами, и ссыпали в большие глиняные пифосы или в вырытые в земле ямы.
Мельницы были самые разнообразные: одни приводились в действие руками, другие — силой животных, в третьих жернова вращала вода. Водяные мельницы лишь редко могли работать круглый год: маленькие речки обычно пересыхали летом, поэтому поставленные на них мельницы назывались «зимними».
Ветряная мельница появилась в Византии сравнительно поздно — по-видимому, не ранее XIV в.
Для выпечки хлеба в городах и в монастырских хозяйствах имелись специальные печи, сложенные из глины, но крестьяне — нередко вплоть до XIV в. — продолжали печь хлеб в золе очага.
Разнообразны были породы скота в византийских деревнях, особенно часто упоминаются овцы, козы и свиньи; свиней деревенские мальчишки выгоняли на день в дубовые рощи. Много было также коров, в пищу шло молоко и изготовленный из него сыр, мясо же нечасто встречалось в крестьянском рационе. Рабочим скотом служили волы, ослы и мулы, на них пахали и молотили, их заставляли вращать мельничные жернова, запрягали в телеги. Система упряжки была в то время еще примитивной: упряжь одевали непосредственно на шею животного, поэтому вол мог тащить лишь сравнительно небольшую тяжесть, легкий плуг или легкую повозку. К тому же на горных тропках далеко не везде удавалось пройти даже небольшой повозке. Все это заставляло византийцев широко пользоваться вьюками при перевозках: на ослика или мула грузили глиняные сосуды с зерном или оливковым маслом и гнали его на ярмарку.
Лошади были дороги и редки, они использовались почти исключительно для военных целей.
Византийцы пасли свой скот на пастбищах и в лесах; об этом постоянно говорит «Земледельческий закон», предусматривающий, например, случай, когда крестьянин рубит лес и дерево внезапно падает на чужую скотину. Нередко коровы паслись в лесу без пастуха, под охраной больших собак, которых неоднократно упоминает «Земледельческий закон»; чтобы скот не затерялся, коровам навешивали на шею колокольчик. Если житийные памятники часто рассказывают о перегонах скота с летних пастбищ на зимние, то они не упоминают о стойловом содержании скота: по-видимому, оно было очень редким.
Кроме скота, византийские крестьяне разводили птицу, главным образом гусей; им было известно также и пчеловодство. Наконец, важным подспорьем в крестьянской жизни служила рыбная ловля, особенно богаты рыбой были реки и озера в районе Солуни. Византийцы не ограничивались тем, что ловили рыбу сетями и вершами в естественных водоемах: они устраивали также рыбные садки-виварии, нередко упоминаемые в памятниках, относящихся к Малой Азии.
Наше описание крестьянских занятий было бы неполным, если бы мы не упомянули о всякого рода сельских ремеслах: крестьяне сами изготовляли глиняную посуду, ткани из льна и овечьей шерсти, плели корзины, плотничали. Они не только обслуживали несложные потребности крестьянского хозяйства, но и нередко создавали продукты, предназначенные для продажи на ярмарках.

Соседская община

Византийские сельские поселения VIII—X вв. были соседскими общинами. Общине принадлежали леса, пастбища и пустоши, окружавшие деревню; по словам «Трактата об обложении», крестьянин, нуждаясь в земле, мог перенести свое жилище «в долю всей деревни», т. е на общинную землю. Каждый крестьянин мог свободно пользоваться общинным лесом: выгонять туда скот и рубить дрова. За пользование общим пастбищем крестьяне должны были платить пошлину пропорционально количеству скота, который они выгоняли пастись; собранную сумму они разделяли между всей деревней с тем, чтобы общинники, не выгонявшие скот на пастбище, «могли, — говоря словами византийского юриста XI в., — извлекать выгоду из обладания им».
Другие земли (хорафии, сады, виноградники) были разделены между крестьянами и в хозяйственном отношении обособлены, они считались частью крестьянской стаси и могли быть проданы. Мы не знаем, существовало ли в византийской общине VII в. право отчуждения земли — о купле-продаже земли ничего не говорит «Земледельческий закон». Во всяком случае в памятниках IX—X вв. о продаже крестьянских земель речь идет как об обыденном явлении. Но и эти земли, находившиеся в индивидуальном владении и считавшиеся отчуждаемыми, не являлись полной собственностью их владельцев: права крестьян были в значительной степени ограничены как наличием в Византии большой семьи, так и сильно развитым правом на «чужую» землю.
Большая семья (по-гречески «сингения») засвидетельствована в ряде византийских источников этого времени, в некоторых случаях члены большой семьи могли жить вместе и вести общее хозяйство. В одном житии IX в. рассказывается о богатом пафлагонском крестьянине Филарете, семья которого состояла примерно из 30 человек: кроме самого Филарета и его жены, в его доме жили и вели общее хозяйство его сын Иоанн с женой и семью детьми, овдовевшая дочь Филарета и четверо ее детей и, наконец, его другая дочь с мужем и шестеро их детей. Иные из внуков Филарета были в то время уже взрослыми. О совместном владении родственников, о братьях, живущих вместе и ведущих общее хозяйство, наконец, о разделе семейной собственности постоянно упоминают, несмотря на свою немногочисленность, сохранившиеся до нашего времени документы X в. В соответствии с этим византийское законодательство сохраняло архаичный принцип равного раздела имущества между сыновьями покойного; закон императора Льва VI рассматривает такой принцип раздела как присущий самой природе, тогда как иная форма наследования открывает, по словам законодателя, путь для несправедливости отца по отношению к сыну, а последнего вынуждает ко лжи и обману.
Учитывая силу родственных связей, византийские императоры использовали их при построении воинских соединений; во всяком случае, в восточных фемах, где войско формировалось из армян и ромеев, стратигам предписывалось создавать воинские соединения «по родству».
Другое ограничение права частной собственности, проступавшее в существовании так называемых прав на «чужую» землю, отчетливо выражено в нормах «Земледельческого закона». Византийское обычное право устанавливало несравнимо меньшее наказание за нарушение права собственности, нежели, например, «Салическая правда»: если «Салическая правда» за запашку чужого поля карает высоким штрафом, то византийский крестьянин, вспахавший и засеявший чужое поле, лишь терял свой труд и зерно.
Даже если он при этом вырубил бы деревья на чужом участке, он не подвергался уголовному наказанию и только лишался взращенного урожая. Более того, «Земледельческий закон» не только не знал уголовной ответственности за нарушение границ чужого владения, но даже разрешал прямое использование чужой земли: византийский крестьянин имел право войти в сад и виноградник односельчанина и есть выращенные там плоды — наказанию подлежали лишь те, кто пытался унести с собой виноград или фрукты.
Еще и в Х в. крестьяне во многих случаях могли пользоваться пастбищами и лесами, перешедшими в индивидуальную собственность другого: соседи сохраняли право рубить дрова на этой земле, пасти там скот, собирать каштаны.
В «Земледельческом законе» отражена была и другая форма проявления права на «чужую» собственность: византийский крестьянин мог быть собственником дерева, которое росло на земле, принадлежавшей другому.
Важнейшим проявлением прав на «чужую» собственность являлась так называемая протимисис, т. е. предпочтение — право преимущественной покупки земли соседа. Византииский крестьянин не имел права продать свою землю кому ему вздумается: члены его сингении, соседи и, наконец, все односельчане являлись субъектами права протимисис, т. е. имели первоочередное право купить его надел, чтобы не допустить чужака в общину. И только в том случае, если все субъекты права протимисис отказывались от продаваемой земли, ее мог приобрести посторонний. Иск о нарушении права протимисис мог быть вчинен в течение 10 лет: иначе говоря, если сосед не дал официального отказа от своих претензий на продаваемое поле, он мог в течение 10 лет объявить сделку недействительной и добиться ее расторжения.
В византийской деревне не существовало периодических переделов земли, что было обусловлено спецификой сельскохозяйственной техники, а именно: значительной ролью виноградарства и садоводства, существованием карликовых хорафиев, обнесенных заборами, и отсутствием системы открытых полей. Однако несмотря на отсутствие периодических переделов, мы не могли бы объявить византийскую деревню поселением частных собственников в полном смысле слова: экономические связи между общинниками были настолько тесными, что каждый из них рассматривал себя как соучастника права собственности своего соседа.
Экономическое единство деревни обусловливало и ее административное единство. Общинники, например, могли не разрешить чужакам поселиться на принадлежащей общине территории. Община имела своих должностных лиц (старейшин), деревенских сторожей, мирских пастухов. Сходка всей общины решала тяжбы между крестьянами, особенно если споры касались вопросов земельной собственности. В таких случаях созывалось все село и деревенские старики, взяв в руки большой деревянный крест, обходили спорное поле, по памяти указывая его границы.
Византийская деревня имела свои доходы. Они складывались из судебных пошлин и штрафов за потравы, за нарушение чужих владений и т. п., из взносов за пользование общинными пастбищами, наконец, из всякого рода дополнительных взносов: община могла быть, к примеру, собственником церкви, которую посещали многочисленные богомольцы; из их даяний собирался известный фонд, который общинники делили между собой.
Единство общины проявлялось также в обязанности крестьян помогать друг другу при отправлении военной службы или при уплате налогов.
Естественно, что община постоянно выступала как единый коллектив с общими интересами: жития рассказывают, как вся деревня сообща нанимает мастеров, чтобы воздвигнуть мост через речку, или сообща строит водоем. Солидарными оказывались крестьяне и при общих бедствиях, и при общих празднествах: всем селением они преследовали разбойников или выходили отбиваться от хищных зверей, угрожавших скоту, всем селением убивали на праздник быка и делили его мясо между общинниками.

Устойчивость византийской общины

Итак, славяно-византийская община оказывается в целом более сплоченной, нежели германская община на Западе. Это обстоятельство нуждается в объяснении, и объяснено оно может быть двояко. Прежде всего народы, вторгшиеся в Восточную Римскую империю, могли обладать более стойкими, более прочными общинными связями, нежели готы, франки или бургунды, но, к сожалению, нам недостаточно знакомы общественные отношения славян (а также и армян) в пору их расселения в Византии. Далее, на востоке империи римское владычество, хотя и длившееся столетиями, не уничтожило и не могло уничтожить старых доэллинистических форм общинной собственности. Славянское вторжение влекло за собой возрождение общины, укрепление общинных связей, и со своей стороны местные — фракийские и малоазийские — общинные порядки оказывали существенное воздействие на структуру землевладения у славян и армян.
Следовательно, византийское влияние не может быть сведено только к расшатыванию общинных связей и оформлению рождающейся частной собственности, — традиционные, восходящие к доэллинистическим временам общественные отношения содействовали консервации общинных порядков у вторгшихся в Византию племен и народов. Это обстоятельство определяло относительную прочность соседской общины в Византии.
Основную массу населения византийской деревни VIII в. составляли свободные крестьяне. «Земледельческий закон» рассматривает их как полноправных владельцев своих участков, имеющих право обменять надел или отдать его в аренду. В отличие от позднеримских георгов крестьяне «Земледельческого закона» обладали свободой перехода: они могли уйти из деревни, и если при этом продолжали платить подати, никто не имел права занять их надел. Впрочем, если крестьянин покинул свою общину и перестал платить налоги, его сосед мог занять пустующую землю, засеять ее и собрать урожай — конечно, при условии, что уплатит причитающиеся с этого надела подати; старый хозяин, вернувшись, не имел бы в таком случае оснований требовать возмещения своих убытков. Следовательно, «Земледельческий закон» предполагает, что крестьянам разрешено свободно покинуть свою деревню и затем вернуться назад.
Стратиоты. Среди массы свободного византийского крестьянства несколько выделялись стратиоты — воины, составлявшие основное ядро фемных ополчений. В обычное время они крестьянствовали на своих наделах, но по первому приказу должны были отправляться в поход или на военный смотр со своим конем и оружием — несение военной службы было их правом и вместе с тем обязанностью, за отправление которой они освобождались от части налогов. Некоторые стратиоты (особенно в феме Кивирреотов) несли военную службу в качестве корабельного экипажа. Стратиотские наделы были неотчуждаемы и, по-видимому, по своим размерам превосходили обычные земельные владения крестьян, которые платили налоги и участвовали в походах лишь в качестве пехотинцев. Кроме земельных наделов, стратиоты получали выдачи деньгами и натурой для того, чтобы они — по словам анонимного писателя X в. — «могли вести безбедное существование и приобретать хороших коней и различное вооружение».
Коренная перестройка военного дела (замена стратиотским ополчением наемного профессионального войска, по большей части состоявшего из иноземцев-федератов) стала возможной лишь в результате того аграрного переворота, который империя пережила в VII—VIII вв., когда в результате острой социальной борьбы и вторжений соседних народов образовался широкий слой свободных крестьян-общинников. Отныне они давали государству и материальные средства в форме налогов, и вооруженную силу. Если Восточная Римская империя искала поддержку у плебейских масс рабовладельческих полисов, то Византийская империя VIII в. могла использовать в своих интересах гораздо более широкие и устойчивые слои нового крестьянства.
Образование стратиотского войска позволило византийскому правительству коренным образом изменить характер внешней политики: если императоры второй половины VII в. были вынуждены обороняться от натиска арабов и болгар под самыми стенами Константинополя, то при Льве III и его преемнике Константине V (741—775) Византия становится одним из наиболее могущественных государств Восточного Средиземноморья.

Военные успехи Византии в VIII в.

Лев III был по происхождению крестьянином из Северной Сирии, переселившимся вместе с родителями во Фракию. Во время смут при Юстиниане II он был приближен к императору и показал себя способным полководцем и дипломатом. Вскоре после смерти Юстиниана он стал стратигом Анатолика и, следовательно, оказался во главе наиболее значительных военных сил империи. В 717 г., опираясь на войска Анатолика и Армениака, Лев вторгся на территорию Опсикия, стратиг которого поддерживал царствовавшего в то время Феодосия III. Война восточных фем против Опсикия закончилась поражением Феодосия, который был пострижен в монахи. Его победителя, Льва, провозгласили византийским императором.
Это было трудное время для Византийской империи. Арабские войска продвинулись далеко на запад, заняв и разрушив Пергам; после этого они переправились на европейский берег Пропонтиды и осадили Константинополь; тем временем к византийской столице был двинут большой арабский флот. Однако осада 717—718 гг. закончилась победой византийцев. Действия арабского флота были парализованы железной цепью, перегородившей вход в Золотой Рог, а «греческий огонь» наносил серьезный ущерб кораблям арабов. Попытка внезапного штурма была отражена византийскими войсками. Болгарский хан Тервель, пришедший на помощь осажденному Константинополю, теснил арабов во Фракии. Вдобавок ко всему этому наступила морозная зима, а за ней — голод и болезни, и в августе 718 г. осада была снята и арабские корабли отошли от Константинополя.
Правда, и после этого арабы еще некоторое время продолжали наступление: каждый год они вторгались в Малую Азию, они даже осаждали Никею. Однако стратиотское ополчение Льва III в битве при Акроине (во Фригии) в 740 г. нанесло арабам сокрушительное поражение. Битва при Акроине явилась, по существу, поворотным моментом в истории арабо-византийской борьбы, и хотя в дальнейшем арабские набеги в Малую Азию время от времени повторялись, арабы уже не пытались подчинить себе империю и ни разу не осмеливались вновь осадить Константинополь.
Более того, при сыне Льва Константине V византийские войска сами переходят в наступление против своих соседей. Нервный до истеричности, физически слабый Константин был, несмотря на взрывы неоправданной жестокости, одаренным политиком и полководцем. Он совершил успешный поход в Северную Сирию и Армению, в то время как стратиг Кивирреотов нанес поражение арабскому флоту неподалеку от Александрии; теперь уже византийские войска действовали на территории халифата, а византийский флот вторгался в арабские воды. Упорную борьбу вел Константин против Болгарии: он расселил во Фракии большое число сирийцев и армян, строил пограничные крепости, а затем перешел к активным военным действиям, совершив не менее 9 походов в глубь болгарской территории. Особенно успешным был поход 763 г., когда византийский флот высадил большие кавалерийские отряды в устье Дуная, а навстречу им с юга двинулись войска под командованием самого Константина.
Соединившиеся части в упорной битве, продолжавшейся от зари до зари, нанесли поражение болгарам, и император вернулся в Константинополь с большой добычей и пленными.
Правда, наряду с успехами на Балканах и в Малой Азии, Византия познала в это время и горечь поражений. Лангобарды взяли Равенну, покончив с остатками византийского владычества в Северной и Средней Италии; папство начинало вести себя все более и более независимо, ища поддержки против лангобардов не в Константинополе, а у франкских королей. Заморские владения Византии готовы были отпасть от нее.
И все-таки мы могли бы сказать, что в VIII в. войско нового типа — крестьянское ополчение — обеспечивало успешные действия византийских армий, более того — самое сохранение Византии. Иными словами, мы могли бы сказать, что Византия как политическое целое смогла сохранить себя только благодаря тем коренным преобразованиям ее общественного строя, которые совершились на протяжении VII в. и привели, в частности, к созданию стратиотского войска.
Эти преобразования заключались, если рисовать схематичную картину, в замене системы поместий, основанных на эксплуатации рабов и прикрепленных к земле георгов, массой свободных общин. Разумеется, рабовладельческий уклад не исчез в это время бесследно, и рабство ни в коей мере не было отменено, однако удельный вес крупного землевладения и несвободного труда сделался теперь незначительным. Основными фигурами в византийской деревне VIII в. стали свободный крестьянин и стратиот, собственники земли и члены соседской общины.

Расслоение сельской общины

Мы уже говорили, что характерной чертой византийской сельской общины VIII—X вв. являлось отсутствие полной кристаллизации аллодиальной собственности, сохранение значительных прав на «чужую» землю, что способствовало сплочению общинников, упрочению единства византийской деревни. Но разумеется, несмотря на это, византийская община ни в коей мере не являлась коллективом равных в имущественном отношении лиц: сила византийской общины подрывалась изнутри процессами внутреннего расслоения, может быть, более медленными, нежели на Западе, но столь же неумолимыми.
Уже «Земледельческий закон» свидетельствует о существовании различных градаций среди сельского населения Византии. На самой низшей ступени социальной лестницы стояли рабы. «Земледельческий закон» пять раз упоминает рабов и всякий раз в связи со скотоводством: дважды он прямо говорит о рабах-пастухах, а в остальных случаях — о наказании рабов за кражу скотины. По-видимому, в крестьянских хозяйствах времени «Земледельческого закона» рабский труд применялся если не исключительно, то главным образом в скотоводстве.
Рабство не только само по себе было признаком социального неравенства, но и способствовало дальнейшему его росту, поскольку человек, обладавший рабами, мог использовать их для приобретения новых богатств и для насильственных действий в отношении своих односельчан. Именно богатые общинники были собственниками рабов.
Среди полноправных свободных мы можем выделить прежде всего богатых и бедных крестьян: уже «Земледельческий закон» упоминает крестьян-апоров (неимущих), которые не имеют возможности возделать собственное поле и отдают его в аренду.
Византийская агиография нередко рисует картину крестьянской нищеты: в житиях мы встречаем рассказы о поселянине, который имел всего только одно грушевое дерево, или о безземельном крестьянине, у которого была лишь одна голова скота; в одном житии идет речь о вифинском земледельце, обремененном многочисленным семейством, который безнадежно ковыряет скудную землю, в другом прямо говорится, что жизнь бедной вдовы была хуже смерти. Такие крестьяне-бедняки в IX и особенно в X в. очень часто продавали свои наделы более богатым соседям.
Разоряющаяся беднота подчас превращалась в мистиев, сельских батраков. Уже «3емледельческий закон» упоминает мистия, которого община нанимает в качестве мирского пастуха; в других случаях мистий мог служить подносчиком воды для поливания сада. Мистии обычно были чужаками, покидавшими свою общину и поселявшимися в чужих деревнях, но эти чужаки — во всяком случае в VIII—X вв. — оставались свободными людьми.
Бедность византийской деревни была настолько значительной, что земледельцы иной раз были вынуждены продавать своих детей в рабство. В одном житии рассказывается о мальчике-сироте, который зарабатывал свое пропитание, выгоняя на пастбище крестьянский скот. Неожиданно его затребовал брат, но крестьяне решили не отдавать ему пастушонка, опасаясь, как бы тот не продал младшего брата «за золото».
Ростовщичество, порождаемое бедностью, в свою очередь ускоряло процесс разорения крестьянства: византийские ростовщики сурово взыскивали со своих должников — они даже разрывали могилы под предлогом взимания долга, опасаясь, как бы наследники бедняка не спрятали там последних ценностей.
Таковы были факторы, способствовавшие разорению византийских крестьян; поэтому, несмотря на ряд ограничений (действие права протимисис, запрещение кредитору приобретать крестьянский надел за долги), земля постепенно переходила в руки наиболее зажиточных членов сельской общины. «Трактат об обложении» рассказывает, что некоторые члены общины, обладавшие большим количеством скота и рабами, были недовольны деревенскими порядками и предпочитали покидать свою родную деревню, переселяясь на хутора. Следовательно, в самой общине вырастали богатые хозяйства, которым уже становилось тесно в пределах общины с ее ограничениями и которые выделялись из общины, превращаясь в мелкие вотчины. Мелкие вотчинники — особенно в X в. — энергично осваивали новые земли: разбивали виноградники, строили водяные мельницы — в том числе и на наделах, захваченных у крестьян. На их землях трудились рабы и мистии, а некоторую часть земли они отдавали в аренду под условием уплаты морты, т. е. десятины (десятого снопа).
Таким образом, как только появилась возможность отчуждения земли — пусть даже в пределах общины, — сразу же создались предпосылки для перераспределения земельного фонда в среде общинников, а затем и выделения из самой общины мелких вотчинников, представителей новой социальной категории, отрицающей по существу прежнюю систему общинных отношений. В недрах византийской общины зарождались феодальные отношения.
Различные источники рисуют нам совсем не идиллическую картину взаимоотношений, сложившихся в византийской деревне к X в.: постоянные тяжбы из-за земли, сознательное нанесение имущественного ущерба, тяжкие бесчестия, покушения на жизнь. В одном житии XI в. нарисована картинка, свидетельствующая о распаде прежней солидарности византийской деревни; там идет речь о девочке, отец которой без вести пропал на войне, а мать умерла; после смерти матери соседи, разграбив все имущество, выгнали девочку вместе с ее маленькими братьями из дому.
Стихийные бедствия, вызванные в конечном итоге низким уровнем производительных сил и бедностью византийской деревни, в свою очередь способствовали разорению крестьян. То разливались реки, затопляя поля, то земля превращалась в бесплодный солончак, то мороз сковывал землю и губил урожай, то наступала засуха, когда пересыхали ручьи и реки, блекли и сохли цветы, скот страдал от жажды. Иногда сильные майские ветры губили урожай, а то и саранча поедала его. Сколько раз византийским общинам приходилось выходить на поля и совершать крестный ход, тщетно умоляя святых даровать дождь или защиту от саранчи!
За неурожаем неминуемо следовал голод, когда крестьяне питались дикими кореньями, напрасно вымаливая на дорогах горсточку зерна. Особенные бедствия принесли крестьянам голодные годы, последовавшие за неурожаем 928 г.: великий голод продолжался несколько лет, и смертность была настолько велика, что, по словам хрониста, живые не успевали хоронить мертвецов.
Источники следующего столетия рисуют нам страшную картину непрерывных крестьянских бедствий: в 1026 г. была страшная засуха, в 1028 г., наоборот, начались непрерывные ливни, которые шли всю зиму, погибло много животных, и плоды, сбитые на землю, сгнили; в 1032 г. Армениак, Пафлагония и некоторые соседние области были охвачены голодом, к тому же сопровождавшимся моровой язвой, и толпы людей, теряя надежду, переселялись на новые места. С 1032 по 1034 г. несметные тучи саранчи опустошили поля во Фракисийской феме, и жители этой области бежали от голода во Фракию. Едва исчезла саранча, как в том же 1034 г. выпал сильный град, побивший виноградники и особенно фруктовые деревья. В 1037 г. засуха продолжалась шесть месяцев, а затем шел сильный град, разбивавший даже черепичные крыши; голод охватил балканские фемы империи; новая засуха посетила Византию в 1040 г. Таким образом, каждый второй год приносил с собой бедствия, иногда распространявшиеся по всей Византии, иногда затрагивавшие отдельные ее области.
И все же процесс распада сельской общины и формирования мелкой вотчины до некоторой степени сдерживался в Византии благодаря существовавшей здесь сплоченности крестьянства. Поскольку аллодиальная собственность кристаллизовалась сравнительно медленно и была опутана множеством всяческих ограничений, рост мелкой вотчины был на первых порах затруднен. Рождающийся и еще слабый класс византийских феодалов встретил чрезвычайно стойкое сопротивление общинников; не будучи в состоянии порознь закабалить общину и превратить свободных крестьян в лично зависимых и крепостных, византийские феодалы стремились иным путем закабалить крестьянство — при помощи централизованной ренты.
Римская налоговая система рухнула в VII в.; вместе с ней прекратил существование и институт эпиболе. На протяжении VIII в., когда византийское свободное крестьянство переживало период расцвета, налоговое бремя не возрастало, наоборот, еще в конце VIII в. был отменен ряд пошлин и поборов: по словам современника, в то время перестали взимать пошлины с торговцев, моряков и ремесленников; рыболов больше не должен был отдавать каждую третью рыбу, охотник не должен был вносить определенную долю в казну, и стратиоты получили облегчение.
Централизованный натиск на крестьянство. Однако уже с начала IX в. положение изменяется: господствующий класс Византийской империи приступает к централизованному натиску на крестьянство. При императоре Никифоре I (802—811) были увеличены размеры налогов и введены различные до того не существовавшие пошлины. Вместе с тем Никифор попытался установить систему аллиленгия, в общих чертах соответствовавшего старой эпиболе: на соседей возлагалась ответственность за уплату налогов, кроме того, они должны были приобретать оружие для обедневших стратиотов.
Никифор продолжает наступление на Балканском полуострове. В 805 г. пелопоннесские славяне осадили один из византийских опорных пунктов Патры, войска Никифора нанесли им поражение и подчинили славянские общины империи. На славян, живущих в окрестностях Патр, была возложена обязанность принимать и кормить всех проезжающих стратигов, царских чиновников и иноземных послов. Для этого славянам было приказано иметь своих поваров и иных лиц, необходимых для приготовления трапезы, а также людей, прислуживающих за столом.
Однако и внутренняя и внешняя политика Никифора оказалась неудачной: его постановления вызвали массовое недовольство и были после его смерти отменены, а сам он потерпел поражение от болгар и погиб во время бегства.

Народные движения IX в.

Централизованное наступление на крестьянство порождало его упорное сопротивление. В IX в. народные движения принимают широкий, если так можно выразиться, общеимперский размах, когда в движение вовлекаются различные провинции империи. В начале 20-х годов IX в. Византия была потрясена восстанием под руководством Фомы Славянина, которое современники называли «гражданской войной» и «возмущением всей вселенной». Тогда, по словам хрониста, междоусобная война «подобно открывшимся Нильским порогам, затопила землю, но не водой, а кровью».
Фома был по происхождению славянином из Малой Азии и долгое время служил в императорских войсках. Социальная природа движения отчетливо проступает в словах современников: хронисты говорили, что «раб поднялся против своего господина и стратиот против своего командира». В первую очередь восстание было направлено против податного гнета: Фома, выступавший как защитник бедноты, повсеместно арестовывал податных сборщиков. Однако к движению народных масс присоединились разнородные и чуждые интересам народа элементы: монашество, недовольное политикой правящих кругов Константинополя, знать восточных фем, стремившаяся к политической самостоятельности. Арабы поддержали восстание Фомы, полагая, что оно ослабляет Византию; по приказу халифа антиохийский патриарх возложил на Фому императорскую корону.
В 821 г. Фома приступил к осаде Константинополя; фема Кивирреотов была на стороне восставших, и это позволило Фоме собрать большой флот. Его корабли мешали подвозить припасы в осажденную столицу. Однако император Михаил II опирался на войска крупнейших фем Опсикия и Армениака; его союзником выступили также болгары. К тому же в лагере восставших не было единства, что обусловливалось как разнородным составом участников движения, так и неясностью социальных задач, которые ставили перед собой крестьяне. Все это заставило Фому после долгой и бесплодной осады отойти от Константинополя, ряды его сторонников постепенно редели; в октябре 823 г. он был взят в плен и после долгих пыток казнен.
На середину IX в. приходится подъем павликианского движения. Павликианство, которое первоначально было религиозно-мистическим учением, распространенным в восточных фемах империи и осуждавшим неравенство и эксплуатацию, становится теперь идеологией вооруженного восстания. Павликиане под руководством Карвеаса и его преемника Хрисохира создали на восточных границах империи независимую республику с центром в Тефрике. Они вели успешные военные действия против константинопольского правительства: войска Хрисохира заняли Эфес, даже население Фракии оказывало поддержку павликианам. Движение павликиан было подавлено с огромным трудом лишь в 872 г. войсками императора Василия I (867—886).
Закабаление крестьянства. Василий родился в крестьянской семье; его родители были потомками армян, переселенных во Фракию. Юношей Василий ушел в Константинополь и поступил на службу в один из знатных домов. Колоссальная физическая сила и искусство укрощать лошадей сделали его заметным человеком в столице, где сам император Михаил III был поклонником борцов и возничих. Василий был приближен ко двору, и Михаил даже милостиво соизволил выдать за него свою бывшую любовницу.
Но Василия уже не удовлетворяла роль видного вельможи и супруга императорской любовницы; он стремился занять первое место в государстве и добился этого, совершив дворцовый переворот, стоивший жизни Михаилу.
Выходец из крестьянской среды, Василий был, однако, энергичным слугой господствующего класса. Это выразилось не только в разгроме павликианского движения, но и в ряде мероприятий, подготовивших новое наступление на крестьянство. Прежде всего правительство Василия предприняло попытку возобновить ответственность соседей за уплату налогов с опустевших участков (что стремился сделать еще Никифор I) — правда, Василий решил в конце концов отказаться от этого мероприятия; оно было осуществлено лишь в начале X в.
Затем правительство Василия приступило к рецепции римского права, нормы которого охраняли частную собственность, рабовладельческие порядки и колонат; эти нормы могли быть использованы для санкционирования процесса разорения и закабаления общинников. Подготовка нового сборника законов, начатая при Василии I, была завершена при его преемнике Льве VI, издавшем под названием «Василики» (Царские книги) сборник норм римского права, почерпнутых из греческих переводов и пересказов юстинианова свода, выполненных еще во второй половине VI в. Как бы архаична ни была терминология «Василик», как бы ни казались далекими от действительности IX в. отдельные их постановления, издание этого сборника законов должно было способствовать наступлению на крестьянство и, рассматривая вопрос шире, процессу феодализации.
Таким образом, IX столетие было временем массовых народных движений в Византии. Их программа, подчас затемненная религиозными идеями, по существу была обращена против податного гнета, против бесчинств податных сборщиков, которые становятся с этого времени наиболее ненавистной фигурой для византийского крестьянина, против крепнущих феодальных порядков. Но народные движения были разгромлены; византийскому правительству после неудачных попыток при Никифоре I и Василии I удалось в конечном итоге ввести аллиленгий, мы не знаем точно, когда, но, во всяком случае, не позднее первой четверти X в.
Одновременно с этим было покончено и со свободой крестьянского перехода: и крестьянам, и стратиотам было запрещено уходить из их общин, устанавливались высокие штрафы для тех, кто осмелился бы принять беглого крестьянина или стратиота. В одном из житий X в. рассказывается о десяти стратиотах-моряках, которые скрывались на опустевшем острове, они были арестованы по приказу наместника фемы и обвинены в уклонении от «общей повинности».
Памятники X в. рисуют нам византийское крестьянство разделенным на различные категории, обязанные строго определенными повинностями: стратиоты шли на военную службу, крестьяне-георги должны были платить денежную ренту (канон), поставлять хлеб, фураж и скот, нести барщины (рубить лес, строить укрепления, дороги, мосты, корабли); особая категория крестьян носила названия экскуссатов; они были освобождены от основных налогов, но зато должны были выполнять специальные повинности: одни экскуссаты обслуживали государственную почту и со своими лошадьми и повозками сопровождали императорских чиновников, другие снабжали продуктами императорский стол. Так, на экскуссатов из деревни Тември в феме Опсикий была возложена обязанность поставлять рыбу для трапез императора.
Помимо всех этих налогов, тяжелым бременем для крестьян был постой, т. е. обязанность принимать и кормить чиновников и войска, проходившие через их деревню; кроме того, крестьяне должны были платить специальные поборы землемерам, устанавливавшим размеры их владений и их повинностей, сборщикам налогов, принимавшим от них подати, и другим разнообразным чиновникам, кормившимся за счет крестьянства.
Усиление податного гнета и закабаление крестьянства ускоряло его разорение. Памятники X в. постоянно говорят о разорении стратиотов. Мы слышим о стратиотах, которые разорялись дотла, об обедневших стратиотах, которые лишь с помощью соседей могли приобрести коня, оружие и обмундирование, о стратиоте, коня у которого отнял стратиг: все хозяйство этого воина пришло в упадок и, умирая, он оставил детей нищими. Литературные памятники X—XI вв. постоянно порицают жестокость сборщиков податей, которые бросали в тюрьму недоимщиков, произвольно увеличивали налоги, разоряли крестьян; они даже привязывали недоимщиков вместе с голодными собаками, чтобы заставить их уплатить налог. Автор одного трактата X в., посвященного военному искусству, с гневом говорит о «людишках, собирающих подати», которые не приносят никакой пользы обществу, но зато умеют создавать для себя целые пуды золота из крови бедняков.
Перемена, которая произошла в положении крестьян в VIII—X в., была весьма существенной: из свободных людей на общинной земле они превратились теперь в «государственных париков», зависимых людей государства; их земля считалась государственной собственностью, они не имели права уходить из своих деревень, в случае бегства крестьянина община в соответствии с принципом солидарной ответственности (аллиленгий) принимала на себя обязанность платить подати, лежавшие на его участке.
Следовательно, в ходе централизованного наступления господствующего класса византийские свободные крестьяне были превращены в зависимых людей, с той только особенностью, что их сувереном было само государство и что рента, которую они уплачивали, была централизованной рентой.
Специфической особенностью генезиса византийского феодализма явилось то обстоятельство, что разгром общины феодалами совершился здесь сравнительно поздно. Аллодиальная собственность складывалась сравнительно медленно, а сила сопротивления византийской общины оказалась настолько значительной, что ей удалось на первом этапе сохранить себя как учреждение: сохранить общие земли, административные права и привилегии. Если вотчинники были слишком слабы, чтобы подчинить себе общину, то община, наоборот, оказалась достаточно сплоченной и сильной, чтобы отстоять свое бытие. Вот почему основная масса византийских крестьян была на первых порах обращена не в лично зависимых людей, а в государственных париков.

 
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова