Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: Российская империя в 20 в.
К оглавлению
1.8. Крымское духовенство в 1944—61 гг.
Число священников в Крыму примерно соответствовало числу действующих храмов и в разные годы колебалось от 70 (в первые послевоенные) до 30 и даже менее.1 В относительно стабильные пятидесятые оно замерло где-то в районе 55.
Большинство духовенства редко общалось друг с другом. Епархиальные собрания проходили не часто, реже, чем раз в год. А приезжать в гости в другой приход и сослужить пресвитеры не имели права. Таким правом обладал только правящий епископ и благочинные, которых в Крыму было четыре.2
Нередко епископ приглашал священников «на переподготовку» в Троицкий кафедральный собор.3 Но чаще всего для поддержания связи прибегал к помощи посланий и деловых писем. Иногда сам посещал храмы. Чаще, однако, это делали благочинные.
Большинство крымских священников (52 из 59 в 1953-м) находилось в оккупации, и за ними тянулся длинный шлейф подозрений. Репрессированных среди них было 8 человек.4Власти старались не допускать бывших заключенных к общественному служению.5 Нередко за первым арестом священника следовал второй арест и ссылка. Об этом мы узнаем из слов Луки, который посетил У. 5 мая 1951 г. «Он высказал жалобу и обиду на то, "что у него в Епархии очень тяжелое положение с кадрами, священников не хватает, несколько приходов продолжительное время находятся без священников и заместить их некем. Что самых лучших его священников арестовали и выслали на пожизненную высылку только за то, что они ранее отбывали наказание". Назвал Дубровина Сергея, Рогова Михаила, Безродного Григория и Ковшика Стефана и еще повторил, что это были его самые лучшие священники».6
С началом «оттепели» некоторые прибывшие из заключения священники получили место. Представитель Совета «на всякий случай» фиксирует их настроение: «Священник Афанасьев говорит, что он болен легкими, так как много претерпел в заключении. Хотя он сам не высказывает недовольства, что его напрасно будто бы осудили, но это чувствуется».7 «Руденко всего 44 года, но он имеет сильную глухоту. Читает газеты, журналы, интересуется политикой и считает как видно себя патриотом, чему можно поверить».8
В начале 1959-го в штате епархии числилось уже 13 ранее осужденных человек.9
Кроме пресвитеров в клире значились дьяконы, впрочем, их было всего 2—3 человека.
Большинство пресвитеров имело преклонный возраст. Так, в 1953-м до 40 лет было 5 человек, от 40 до 55 — 7, старше 55 — 48. Рукоположенных после войны числилось 19.10
Интересно, что 16 человек посвятил в сан сам архиепископ, «который выискивал лиц для посвящения в священники всяческими способами, как путем обращения к мирянам в проповедях, дачей заданий священникам и т. п., поэтому в составе духовенства имеются врачи, портные, педагоги, механики, бухгалтера».11
В епархии постоянно ощущался небольшой недостаток в служителях алтаря, и Лука обращался к архиереям с письмами, в которых просил не используемых ими священников направлять в Крым.12
23 священника, то есть 43%, (в 1953-м) имели среднее духовное образования: цифра для СССР не такая уж маленькая. И все-таки образовательный ценз духовенства был невысок. Высшее светское образование имели только 3 человека, среднее — 13, начальное — 14.13
«Лука почти всех служителей культа (за исключением 6) неоднократно перемещал из одной церкви в другую, а отдельные священники перемещались по 4—5 раз и более».14
Комментируя это сообщение У., можно, конечно, посетовать на оскудение общинной жизни, на отступление от канонических норм древней церкви. Но с другой стороны, необходимо заметить, что без сугубо армейского подхода многие приходы пришлось бы закрыть. По существующему положению, храмы, где священник отсутствовал более полугода, подлежали ликвидации. Таким образом, в 1949 было закрыто 4 церкви.
«В этом же году также все время 3—4 церкви не действовали за отсутствием священников; боясь того, что они могут быть закрыты, Лука делает так: если в Найденовке церковь не действует за отсутствием священника месяца 3—4, тогда он переводит в нее священника из Емельяновки, а месяца через 3—4 в Емельяновку переводит из Ново-Ивановки и т. д. Это один его метод сохранения количества церквей, другой — это выдача духовенству и церквам ссуд и дотаций».15
Нередко священники переводились для оживления церковной жизни. Конечно, такие переводы встречали противодействие со стороны властей и не всегда проходили. К примеру, Луке не удалось в 1950-м перебросить иеромонаха Серафима (Пекло) из Мазанки в пос. Старый Карантин под Керчью, чтобы укрепить разваливающуюся общину.16
Выстраивая жесткую вертикаль власти, «архиепископ Лука во всех случаях поддерживал настоятелей церквей в отношении отстранения или перевыборов исполнительных органов».17
Во многом такая линия поведения диктовалась форс-мажорными обстоятельствами: иначе легально конструировать церковную жизнь было трудно. Однако ущемление соборности не порождало катастрофического разрыва между духовенством и верующими, равно испытывающими на себе пресс атеистического государства.
По наблюдению У., крымское духовенство пользовалось среди прихожан авторитетом. Мы видим среди клириков немало молитвенных, деятельных священников. К некоторым из них из разных мест приезжали духовные дети. До поры до времени это терпелось, но затем «стали приниматься меры»: «За организацию ночлежек в крестилках для приезжих гостей к священникам были наказаны, по моей рекомендации, архиепископом Лукой священник Алуштинской церкви Клаас, Евпаторийской Севбо, Кладбищенской Кадуш и Либацкий».18
Запомнился жителям села Партизанское прибывший из Эстонии о. Андрей Клаас. Он активно миссионерствовал, ходил по селам, хлопотал о разрешении на совершение богослужений среди руин древней церкви (не получил). Сразу приступил к ремонту Петропавловского храма. Заметим, что ремонт в церковном контексте — не просто набор определенных работ. При умелой его организации он помогает сплотить общину, создать дополнительные пространства пересечения верующих, их общения.19
В 1940—50-е годы в Крыму с амвона звучала проповедь. Обычно она говорилась на евангельскую тему, но нередко священники вплетали в нее практические советы, размышления о возрастании в вере и любви, о воспитании детей.
Большинство крымского духовенства, особенно в сельской местности, жило скромно, если не сказать бедно. В начале 50-х настоятелям 14 храмов Лука выдавал ежемесячно пособия от 150 до 200 руб.20 Некоторым священникам, чтобы прокормиться, приходилось подрабатывать. Иногда, что любопытно, им удавалось использовать свою «тесноту» для оживления приходской жизни. Так, настоятель Александро-Невского храма в селе Шубино о. Симеон Маликов «стал ходить в мастерские, вести беседы на разные темы. Во время уборки урожая несмотря на свой преклонный возраст — 71 год, предложил свои услуги правлению колхоза и работал более двух недель на бунте по очистке зерна. Колхозники его работой и беседами были довольны, и Маликов стал пользоваться у них авторитетом. Стали ходить в церковь не только жители села Шубино, но и других окружающих селений». По рекомендации Совета, У. переговорил с работодателем и лишил отца-настоятеля возможности трудиться на колхозной ниве.21
Не будучи людьми богатыми, священники испытывали на себе деятельную заботу государства, стремящегося залезть в их карман. Возможности заработать на требах постепенно сужались. Во время очередных кампаний по борьбе с религиозным дурманом их душили налогами. В 1952 г. свящ. Иоанну Кудрину из села Черноморское предложили заплатить налог в размере 35191 руб. После многочисленных протестов районный финансовый отдел вынужден был снизить эту цифру до 1667 руб., то есть в двадцать с лишним раз. Похожие истории случились и с другими клириками.22
С началом хрущевских преследований верующих подоходный налог увеличился на 50%.23
Несмотря на невысокий уровень доходов духовенства, далеко не все священники жили бедно: существовало несколько богатых сельских приходов, многие городские храмы считались «хлебным» местом.
Борьба за доходы, может быть, одна из самых тяжелых и трудноизлечимых болезней церкви. В разные исторические эпохи ее течение было то бурным, то скрытым. В крымской общине священников эта болезнь инициировала кляузы, подсиживание и выживание конкурента. Архиепископ не раз пытался остановить борьбу за доходы и имущество. «Священник Покровского собора г. Севастополя Елин Феодор за жадность и донос Архиерею на диакона Бондаренко переведен в сельский приход».24
О. Григорий Бесталанный временно оказывается за штатом «за то, что бывшего священника Буйницкого Н.И. перед смертью заставил написать завещание в свою личную пользу».25
Подобных примеров множество. В 1950-м Лука пишет «Братское увещание, о братолюбии». «В послании Лука задается вопросом: «Что лежит в основе раздоров между священниками?» И отвечает: «Прежде всего их неблагочестие, отсутствие страха Божия, леность в молитве и в чтении слова Божия.
Ибо братолюбие и любовь приобретаются больше всего неустанным и всеусердным подвигом в молитве и посте; усердным и уставным совершением богослужений.
Вторая и столь же важная причина небратолюбия — это сребролюбие, которое св. Павел глубоко мудро назвал корнем всех зол.
Именно из-за доходов церковных враждуют священники и диаконы, и выживают друг друга».26
1940-е годы стали эпохальными в формировании типа советского священника. Если в 20—30-е годы клирики чувствовали себя волками, серыми хищниками, на которых шла азартная охота, с красными флажками и лютым собачьим лаем, то в «сталинскую оттепель» атмосфера меняется. Политика кнута и пряника давала надежду конформистски настроенному духовенству на сытую, относительно спокойную жизнь. Для людей духовно чутких, интеллигентных эта смена настроений внутри клира не могла не причинить внутренних страданий. Они противодействовали, как могли, новым внутрицерковным ветрам (принесшим, как известно, активное сотрудничество карательных органов с приходским духовенством, многоглагольные речи о мире во всем мире высших иерархов и равнодушие значительной части служителей культа к духовным основам жизни). Лука не поощрял откровенных заигрываний священников с властью. Во всяком случае, верноподданнические выходки подчиненных не вызывали у него никакого восторга.27Но даже в его епархии духовенство занималось фискальной деятельностью. По требованию У., к примеру, секретарь епархии одно время предоставлял ему по каждой церкви не только сведения о совершенных требах, но и список тех, кто венчался. С возникновением в середине 50-х годов устойчивой сети осведомителей это требование было СНЯТО.28
В советские годы существовало два полюса власти, с которыми духовенству приходилось считаться. Первый, канонический, был связан с деятельностью правящего епископа. Второй — с местной властью и, прежде всего, с представителем Совета. Если учесть, что сам архиерей сильно зависел от властей предержащих не только при решении внешних, но и сугубо внутренних церковных проблем, многие линии управления епархией замыкались на У.
Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что У. довольно легко создал внутри церковной ограды сеть осведомителей. И не потому, что было огромное число желающих выслужиться. Просто категорический отказ фактически вел к потере места. Совсем не сотрудничать было невозможно, и, например, во время приезда иностранных делегаций все «задействованные» в приеме высоких гостей клирики информировали У. о деталях приема и имевших место разговорах.
Другое дело, когда речь шла о сотрудничестве в контексте расшатывания церковного корабля. На первый взгляд, иудин грех, на который провоцировал верующих представитель власти, совершило немало священников. И в то же время, даже оступаясь, священники помнили об интересах церкви. Нередко им приходилось выбирать из двух зол меньшее. То, что это было именно так, свидетельствуют случайно зафиксированные фразы или более поздние поступки «стукача». Скажем, настоятель кафедрального собора Коломиец активно сотрудничал с У., регулярно предоставляя ему информацию о мелочах приходской жизни: столько-то совершено треб, такие-то разговоры идут среди клирошан, во дворе храма такие-то верующие говорят о том-то. В таком свете, наверное, он бы и остался в глазах исследователя, если бы в документах не отложился рассказ о том, как священник вылетел за штат, отстаивая интересы церкви. В 1961-м власти пытались закрыть духовные образовательные учреждения и чинили всяческие препоны молодым людям, стремившимся туда поступить. Коломиец, несмотря на партийные установки, пишет необходимое для поступления рекомендательное письмо 18-летнему Борису Калинкину. «Выдача Коломийцем хорошей характеристики Калинкину была осуждена даже бывшим епископом (т.е. Лукой), который объявил Коломийцу строгий выговор (видимо, для того чтобы не сняли с регистрации. — Б.К.). На это Коломиец среагировал следующим образом: «Я священник и мой долг помогать церкви и лицам, желающим работать в пользу церкви, и правильно поступил, выдав хорошему верующему юноше Калинкину характеристику для поступления в семинарию. И если еще будет такой случай, я еще выдам такой документ».
Выезду Калинкина в семинарию воспрепятствовали через облвоенкомат. Коломиец будет снят с регистрации».29
Видимо, далеко не обо всех подробностях приходской жизни докладывал У. отец настоятель. И не только он.
Документы редко дают нам основания судить о выборе человека «на глубине»: слишком многое остается за кадром, слишком запутана игра и правила ее до конца не ясны. Поэтому, говоря о сотрудничестве духовенства с властью, мы не ставим себя в позу прокурора. Но что было, то было.
Определенная часть доносов одних священников на других была связана с внутрицеховой разборкой между русским и украинским духовенством, точнее, теми пресвитерами, которые прибыли из западных областей Украины. Скажем, настоятель кафедрального собора Коломиец жаловался У. на «западников» Довбенко и Карвовского, которые травят «честных верующих». А о. Владимир Довбенко приходил жаловаться на настоятеля, который «вовлекает прислуживать школьников».30
Борьба между украинской и русской частью духовенства возникла в начале 50-х, когда из Западной Украины прибыло 10 человек (9 священников и 1 дьякон). Вскоре это число выросло до 12.31 Все они «являются между собой если не родственниками, то очень близкими знакомыми по прежней службе. Архиепископ Лука этим священникам, да и вообще прибывшим из западных областей, делает предпочтение по отношению к старым местным священникам. Представляет им лучшие приходы и главным образом в городах, якобы по той причине, что они имеют духовное образование (оканчивали семинарии)».32
Вскоре глухой ропот пошел по епархии. Луке в известной мере приходилось считаться с мнением местного духовенства. Тем более что Совет тишайше просил не приглашать подозрительных личностей (к коим относились все «западенцы») в приграничную область.33
В конце 50-х община священников Крыма оказалась разгромленной. И тот тип священников, который воспитывал, на который опирался в своей пастырской деятельности Лука, быстро ушел с исторической сцены. Даже если священник выживал на приходе, роль его сильно сужалась. Он уже ничем не руководил и ничего не решал. Отказывался от работы с молодежью, от крещения взрослых, переставал читать проповеди и т.д.34 Таков был итог вмешательства властей в жизнь духовенства.
Примечания
1. Ф. 6991, оп. 1, № 2096, л. 18; ф. 6991, оп. 6, № 26, л. 107, 108.
2. Ф. 6991, оп. 1, № 1897, л. 8.
3. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 21.
4. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 30.
5. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 54.
6. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 59.
7. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 43.
8. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 42.
9. Ф. 6991, оп. 1, № 1700, л. 5.
10. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 37.
11. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 70.
12. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 38.
13. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 60.
14. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 70.
15. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 85.
16. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 55, 56, 57.
17. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 53.
18. Ф. 6991, оп. 1, № 1897, л. 14, 15.
19. Ф. 6991, оп. 1, № 1139, л. 17.
20. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 65.
21. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 125.
22. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 4.
23. Ф. 6991, оп. 1, № 1797, л. 8.
24. Ф. 6991, оп. 1, № 189, л. 26.
25. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 32.
26. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 68.
27. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 14.
28. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 29.
29. Ф. 6991, оп. 1, № 1997, л. 9.
30. Ф. 6991, оп. 1, № 1596, л. 45.
31. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 60.
32. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 25.
33. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 46.
34. Ф. 6991, оп. 1, № 2096, л. 3, 8, 11, 14; ф. 6991, оп. 1, № 1197, л. 19.
Страница 2
Главная страница » Библиотека » Б.Ф. Колымагин. «Крымская экумена: Религиозная жизнь послевоенного Крыма»
В Симферополе Лука жил на Госпитальной улице на втором этаже старого, давно не ремонтированного дома. Кроме архиерея в доме находилась его епархиальная канцелярия и несколько посторонних семей, которые вскоре отселили.
С тех пор как Лука поселился в курортном Крыму и стал получать немалое жалованье, у него отыскалась большая родня. И вскоре под его крыло приехали две племянницы с детьми. К 1947 г. с архиепископом под одной крышей жило восемь родственников.1 И всех святитель кормил. Родных и не только родных. По воспоминаниям С. Галкиной, «на архиерейской кухне всегда готовился обед на пятнадцать-двадцать человек. Обед простой, немудреный, состоящий подчас из одной похлебки, но у многих симферопольцев в голодные 1946—48 годы и такой еды не было».2
Лука помогал бедным не только бесплатными обедами. Секретарь епархии вел длинные списки нуждающихся. В конце каждого месяца по этим спискам рассылали тридцать-сорок почтовых переводов, на которые уходила изрядная доля архиерейского жалованья.3
Владыка регулярно совершал богослужения по воскресным и праздничным дням. Обычно службы его затягивались до трех часов. Так что духовенство выказывало даже некоторое недовольство, так как во время его служения нельзя было совершать никакие требы.4 Люди специально приходили в храм, чтобы увидеть святого хирурга. Особенно на Пасху и на Крещение. Это обстоятельство отмечает У., сообщая, что многие пришли «посмотреть, как совершается водосвятие самим архиепископом, водосвятие совершалось в бочках в ограде собора».5
Лука всячески «шевелил» приходскую жизнь. Этому немало способствовали поездки святителя по епархии. Послушать лауреата Сталинской премии приходили не только «практикующие христиане», но и те, кто редко бывал в храме, и даже неверующие. Конечно, далеко не все, что говорил святой, принималось пришедшими, поскольку он ставил человека перед внутренним выбором: «Во время своей проповеди в воскресенье 23 сентября (1951 г.) в Алуштинской церкви на тему: "воздвижение креста господня" говорил всякую чушь об этом кресте, затем об апостоле Павле. Что Павел оставил все мирское и следовал за христом и им только хвалился». Далее Лука сказал: «А чем мы сейчас хвалимся? Своими достижениями в науке, в политике, в экономике, полученными орденами, премиями, но все это ничто по отношению Христа, и разрешит ли Он нам, хотя бы спотыкаясь и падая, следовать за ним и т. п.».
Об этой проповеди его поклонниками было широко оповещено по Алуште. К началу его проповеди в церкви было человек 150. К концу осталось не более 30, да и то больше старухи. Многие, уходя из церкви, говорили: «Какую же он говорит чепуху и в своем ли он уме, а еще профессор, Лауреат Сталинской премии».6
Слово Луки, ужаснувшее «просвещенную» публику, было насквозь христоцентрично. Он не боялся говорить о главном — о Пасхе крестной и воскресной, о радостотворном пути крестоношения. В его словах был вызов, который невозможно было не принять, не ответить на него. Болезненная реакция слушателей и инфернальная злоба чиновников — один из вариантов ответа.
По свидетельству Луки, за годы своей церковной жизни он произнес 1250 проповедей, из которых не менее 750 были записаны и составили двенадцать толстых томов машинописи. Совет Московской Духовной академии назвал это собрание проповедей «исключительным явлением в современной церковно-богословской жизни» и избрал автора почетным членом Академии.7
Проповеди Луки имели широкое хождение в народе. Его речи с амвона пересказывались на симферопольских кухнях, записывались от руки, перепечатывались на машинке. Святитель, сам того не желая, оказался у истоков самиздата. Особенно важной в миссионерском смысле стала книга «Дух, душа и тело». О. Александр Мень главным достоинством этой работы считал широкое привлечение данных современной науки, свободный и смелый подход к трудным проблемам мироздания, законную попытку изложить миросозерцание ученого-христианина в едином живом синтезе.8 Современники видели в его философских построениях некоторую аналогию с гносеологией Владимира Соловьева и натурфилософией Тейяра де Шардена.9
Довести до сведения своей паствы основные мысли рукописи Лука решил на ранних обеднях, выступая по возможности ежедневно. Первая строка первой проповеди звучала примерно так: «Некоторые невежественные люди говорят, что Бога нет...» Далее следовал апологетический текст со ссылками на новейшие факты науки и выпадами против «невежд».
В проповедях архипастыря присутствовала глубина и широта. Своим примером он свидетельствовал, что Церковь не может быть замкнута в церковные стены, что верующие призваны воцерковлять весь мир.
Совет по делам РПЦ руками патриарха хотел заградить уста иерарху. Состоялась непростая беседа архиепископа с предстоятелем церкви. Лука пообещал постепенно отменить свои проповеди в будние дни, а по воскресеньям и праздникам ограничиться толкованием Священного Писания.10 Но тем не менее он по-прежнему выходил за отведенные рамки.
Владыка по праву считался крутым руководителем. К тем священникам, которые компрометировали свой сан, он был предельно строг. Так, за систематическое пьянство Лука лишил сана священника Вязового и перевел его в псаломщики. На виновника святитель наложил епитимью: пройти пешком 150 км от Партизанского до Соленого озера. У Вязового были больные ноги и большой горб. Он уклонился от выполнения наказания и скрылся в неизвестном направлении.11
Однако «крутизна» нравилась далеко не всем. Однажды в откровенной беседе с о. Николаем Розановым святитель сказал: «Если 50% священников меня уважают, это хорошо».12
Что же являлось причиной напряжения духовенства на правящего епископа? Почему служители алтаря не всегда жили в мире со своим архипастырем? На эти вопросы могут быть даны разные ответы. Самый напрашивающийся, лежащий на поверхности — это стремление клириков попасть на богатые приходы, во всяком случае не самые бедные. В первые годы Лука достаточно активно перемещал священников, и это вызывало постоянные упреки в его адрес.
Другим источником напряжения служили вполне определенные требования святителя к жизни клириков. Он не отделял ортодоксию от ортопраксии, то есть церковное учение от жизни по вере, и требовал неукоснительного соблюдения поста, строгого уставного служения, обязательного ношения рясы, отказа от вредных привычек — пьянства и курения. Не разрешал одиноким священникам содержать у себя дома даже родственниц, в помощи которых они нуждались, дабы исключить злые слухи. Такого рода требования далеко не всем нравились.
Отсюда обиды. Скажем, о. Леонид Семенюк жалуется У. на то, что Лука «запрещает брить бороды, стричь волосы и носить гражданскую одежду, вследствие чего нельзя в Ялте выйти на улицу, пройтись по набережной. Стыдно ходить с длинными волосами, с бородой, в рясе, особенно среди курортников. Когда приглашал меня архиепископ в Крым, то в телеграмме написал: "Если будешь носить длинные волосы, не будешь брить бороды и будешь ходить в рясе, приезжай, если не будешь, то лучше не езди"».13
А вот сетования настоятеля симферопольского Благовещенского храма о. Леонида Юркевича: «Врачи рекомендуют кушать только молоко и масло, но сейчас пост. Обратился к архиепископу Луке, как к своему начальнику, чтобы разрешил во время поста кушать молоко. Архиепископ категорически запретил и, более того, прочитал целую нотацию, что "если Вы, как пастырь, соблюдать посты не будете, что скажут Ваши прихожане"».14
У о. Леонида, похоже, был темный страх перед епископом. Однажды во время совершения Юркевичем литургии Лука зашел в алтарь и стал молиться. «Юркевич так растерялся, что прекратил службу, облокотился на престол, повернулся спиной к Луке и стал что-то бормотать». Объяснение Юркевича: «Когда вошел в алтарь "владыка", я так растерялся и испугался, что весь облился холодным потом и упустил...»15
Ортопраксия Луки нередко граничила с ригоризмом, обычным для определенного типа епископата. Здесь были свои положительные и отрицательные стороны. Ориентация на манифестацию церковности в атеистической атмосфере помогала дисциплинировать паству. К тому же внешние формы имели, так сказать, миссионерский мессидж. Минусы были тоже очевидны: чрезмерная привязка к форме, к букве. Традиция при таком подходе распадалась на ряд элементов, которые существовали как бы сами по себе, представляли некую онтологическую ценность вне связи со всей полнотой церковной жизни. Лука, к примеру, настраивал священников на ежедневное совершение богослужений строго по уставу, даже если в храме никого не было.16 Видимо, он считал, что сами элементы традиции — ношение подобающей сану одежды, строгое соблюдение постов, службы пустому залу — мистическим образом соединяются между собой, раз в реальных советских просторах их соединить не удается. Может быть, он надеялся, что они чудесным образом встретятся в далеком завтра. И станут частью обновленной жизни. Той жизни, где главное — следование за Христом. Остальное, как известно, приложится.17
Вернемся, однако, к проблемам, с которыми сталкивался святитель. Претензии духовенства не ограничивались перемещениями и уставными требованиями. Епархия обладала небольшой, но реальной властью. А где власть, там и злоупотребления: взятки, подсиживание, борьба за влияние, денежные недостачи. Если Лука узнавал о недостойных фигурах поведения своего окружения, то принимал меры незамедлительно. Нечистый на руку секретарь епархии о. Иоанн Кудрявцев был смещен.18 Его участь разделяли нечистые на руку старосты и казначеи. Но за всем не уследишь, и обиды, как поганки, появлялись то тут, то там.
Регулируя внутрицерковную жизнь, владыке удалось выстроить жесткую вертикаль власти, без которой в условиях тоталитаризма руководить епархией было практически невозможно. Все настоятели беспрекословно подчинялись правящему епископу. Исполнительные органы — настоятелям. Конфликт, если он возникал в общине, решался, как правило, в пользу пресвитера. Архиепископу довольно быстро удалось установить некую закрытую зону, куда У. редко показывал свой нос. Более того, до конца 50-х годов большинство поступавших к чиновнику Совета жалоб внутрицерковного характера пересылалось в епархию.19 Скажем, У. отказался рассмотреть жалобу на старосту из Джанкоя, который «крадет деньги из церковного ящика», говоря, что «она имеет отношение к епархии».20
Несколько раз Лука пытался размыть само понятие «регистрация», поставить чиновника Совета перед свершившимся фактом перемещения. Но подобные вольности не проходили.21
До конца 50-х внутрицерковная власть епископа не ставилась под сомнение, «достаточно было грозного послания Луки, и смута прекращалась».22 Довольно долго бурлили страсти разве что в Никольском соборе Евпатории, где прихожане горой встали за о. Николая Ливанова. О. Николай согрешил против седьмой заповеди (прелюбодеяние) и, несмотря на бурную деятельность по созиданию общины, был отчислен за штат.23 В других общинах конфликты быстро затухали. И только когда в конце 50-х власть правящего епископа пошатнулась, во многих общинах, в том числе в кафедральном соборе, разгорелись склоки среди прихожан, омрачившие и без того грустную картину последних лет архипастырства Луки.
И все-таки не стоит преувеличивать степень самостоятельности святителя в управлении епархией. Даже в самые благоприятные годы она была невелика. Перевод священника, вывод за скобки провинившихся руководителей общины, элементарное разруливание ситуации — на все это требовалось хотя бы косвенное согласие У. К тому же многие практические вопросы управления церковью были неминуемо завязаны на местную власть, которая, в свою очередь, тесно взаимодействовала с уполномоченным. Святителя такое положение не вполне устраивало, и он несколько раз пытался расширить зону своего влияния, выйти, так сказать, на прямое общение с крымскими чиновниками. Но всякий раз получал отказ.
В 1951 г., к примеру, Лука написал письмо начальнику милиции с просьбой разобраться с ситуацией в Евпатории, где «ежедневно школьники из рогатки бьют стекла в окнах церкви». Ответ из милиции пришел представителю Совета, и этот факт, естественно, огорчил архиепископа.24
Во время отпуска У. святитель пытался напрямую обратиться в облисполком с просьбой не закрывать молитвенный дом в Желябовке. Ему ответил вернувшийся из отпуска чиновник.25 Лука решил завести специальные шнуровые книги, где фиксировались бы доходы духовенства, и тем самым ограничивался произвол налоговой полиции. Форму записей в этих книгах он хотел согласовать с финансовыми органами, но ответа не дождался. Ответ пришел из Совета в виде ЦУ чиновнику: «Совет считает, что нет необходимости епархиальному управлению обращаться в финорганы для согласования формы книг так называемых братских доходов».26
Таким образом, все попытки Луки расширить сферу своего влияния, установить прямые связи с представителями крымской власти помимо представителя Совета не удавались.
Это было, кроме всего прочего, психологической проблемой для архипастыря. Ведь отношения с У. у него складывались совсем непросто, и были случаи, когда он из-за разногласий не пересекался с ним больше года и всю черновую работу поручал своему секретарю.
Святителя неоднократно пытались сместить с должности. Но всякий раз это не удавалось. Лука имел большой общественный вес. В научных кругах его высоко ценили. Да к тому же государство было заинтересовано в его медицинских изысканиях. С этим приходилось считаться.
В Совете по делам РПЦ владыки больше всего опасались в качестве церковного политика. Поэтому многие решения Совета доводились до сведения Луки окольными путями, намеками и советами через третьи лица. Святитель и в далеком Крыму оставался интеллектуальным ресурсом Церкви. Он неоднократно ставил перед патриархом постановочные вопросы: о выпуске богослужебных книг, о необходимости созыва архиерейского собора в 1953-м, об упорядочении налогового бремени и т.п. С одной стороны, его всячески зажимали: статьи в ЖМП не печатали, не давали возможности переписываться с заграницей, редко допускали к трибуне. С другой — его мнение, сказанное шепотом на кухне, разносилось по дальним уголкам страны.
В жестах и фигурах поведения святого мы можем увидеть немало диссидентских ходов. Феномен диссиденства имел среди многих других и религиозные корни; в то время как партаппарат создавал единое «эго» однородной идеологизированной массы, словно пропущенной через «я-вождя». Церковь учила ответственности и свободе. Поэтому волею обстоятельств человек традиции мог в любой момент превратиться в изгоя, в «белую ворону». В известном смысле, Луку можно считать «несознательным диссидентом». Многое в поведении архипастыря воспринималось как неслыханная дерзость. Один из самых ярких примеров — чтение лекций в медицинских вузах в рясе и с панагией. Ему неоднократно предлагали выступать в светском костюме, но святитель не соглашался. Тогда его попросту перестали приглашать. Однажды он заказал в типографии визитные карточки с надписью: «Архиепископ Симферопольский и Крымский Лука — Лауреат Сталинской премии 1-й степени». «После соответствующей консультации с начальником Обллито (областной орган цензуры печати. — Б.К.), — сообщает начальству уполномоченный Совета, — мною было отказано и разъяснено, что ему Сталинская премия была присуждена не как архиепископу Луке, а как профессору, доктору медицинских наук за научный труд по вопросам медицины. В таком содержании без указания его духовного звания отпечатать могут, кроме того, со слов начальника Обллито, мною Милославову (т.е. секретарю епархии. — Б.К.) было замечено, что у нас сейчас в СССР визитные карточки не в моде и ими не пользуются».27
Многие высказывания Луки резко диссонировали с официальной точкой зрения. Вот только одна выписка из беседы с У.: «Разговор коснулся событий в Венгрии. Лука считает, что много в Венгрии было пролито крови напрасно. На мое замечание о контрреволюционном заговоре и его последствиях в случае победы заговорщиков Лука промолчал».28
Но несмотря на «несознательное диссидентство», по ментальности архиерей был патриотом и государственником. Патриотизм церковь продемонстрировала еще в годы Великой Отечественной войны. Он не был высосан из пальца, и Лука вполне искренне служил родине чем мог: в госпитале, за письменным столом, в церковной ограде. Думал он и о дальнейшей судьбе государства в контексте церковного строительства. Судя по всему, у него оставались какие-то надежды, что в один прекрасный момент власть откажется от атеизма и установится новая симфония. Ведь не шутки же ради посылал он своего секретаря в 1956 г., то есть накануне очередной мочиловки, спросить у У.: «Верны ли слухи о введении в школах преподавания Закона Божия?»29
Конфронтация с У. сменялась временами более спокойными, тихими, позволившими Луке как-то сказать: «Мы, духовенство, отмечаем, что вы к нам, Яков Иванович, подобрели».30Эти патерналистские нотки появились совсем не случайно. Они лишний раз свидетельствуют о жесткой привязке церкви к государству. Ведь фактически уже в сталинские времена У. нередко выступал по отношению к епископу как начальник к подчиненному. Может быть, еще и поэтому Лука лишний раз старался не попадаться на глаза «начальнику». И на предложение У. почаще встречаться ответил, «что он очень занят», «даже до сих пор не смог выбрать время посетить в Симферополе картинную галерею».31
Времени у Луки действительно было в обрез. Ведь он не только управлял епархией, но и активно занимался врачебной практикой. На двери его кабинета было вывешено объявление, которое сообщало, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней.
Интересно, что среди пациентов хирурга значился и уполномоченный Я.И. Жданов (стоял на боевом посту вплоть до своей смерти, наступившей 15 мая 1955 г.). Это вносило дополнительную интригу в отношения духовной и светской властей. В отчетах мы можем прочитать такие пассажи: «Я, предварительно позвонив архиепископу Луке, посетил его на дому. Вначале у нас с ним была беседа о моей болезни (воспаление почек и бронхиальная астма). Просмотрев анализы, он рекомендовал строгую диету в питании и др. После чего я поставил его в известность о необходимости изъятия журнала... Затем архиепископ Лука попросил меня порекомендовать ему хорошую грамотную машинистку и сказал, что он приступил к писанию большой научной медицинской книги "О региональной анестезии". В конце беседы он заметил, что ежедневно принимает до 6 чел. больных, просил меня знакомить его с анализами моей болезни».32
Медицинский труд, о котором упомянул святитель, писался несколько лет, но так и не был доведен до конца, — помешала глазная болезнь. За свою жизнь Лука написал 55 научных трудов по хирургии и анатомии. Но, пожалуй, самая известная его книга — «Очерки гнойной хирургии», выдержавшая 3 издания. В 1956 г. владыка послал только что отпечатанную монографию патриарху в подарок.
И врачебная, и научная деятельность помогала правящему епископу сохранять дистанцию с чиновником Совета. 31 мая 1953 года исполнилось 50 лет врачебной и научной медицинской деятельности владыки, и У. с уважением отметил: «В связи с этим он получил поздравительное письмо от Министра здравоохранения СССР тов. Третьякова».33
Годы шли, здоровье Луки стало ухудшаться, зрение на единственном здоровом глазу притуплялось. Академик В.П. Филатов, друг владыки, нашел у него помутнение хрусталика. К 1956 г. святитель полностью ослеп.
И вот совершенно немощный старик принимает на себя волны хрущевских гонений. «Церковные дела мучительны. Наш уполномоченный, злой враг Христовой Церкви, все больше и больше присваивает себе мои архиерейские права и вмешивается во внутрицерковные дела. Он вконец измучил меня», — напишет архиепископ за год до смерти.
В свою очередь У. рапортует в Совет: «Лука заявил, как мне стало известно: "Уполномоченный Гуськов злейший враг и ненавистник церкви и с ним решать церковные вопросы невозможно". и пришел к совершенно неправильному выводу не только не прислушиваться к законному требованию уполномоченного, но и стал поучать священнослужителей решать все вопросы жизни и деятельности общины только с ним и через него, обходя меня. Например: решение облисполкома о закрытии евпаторийской Ильинской церкви как аварийной не выполнять, не подчиняться решениям облисполкома о расторжении договора с церковными общинами с. Ново-Александровка, с. Пшеничное и пос. Октябрьский. Не стал последнее время соглашаться ни по одному вопросу, явно игнорируя меня, и потребовал также, чтобы не соглашались с моими рекомендациями и указаниями церковные общины и священнослужители».34
Однако долго такой эта ситуация оставаться не могла. Церковная жизнь, даже в усеченном виде, требовала вмешательства архиерея. Поэтому роль посредника стало брать на себя окружение архипастыря.
До последних дней Лука оставался грозой партаппаратчиков и нравственным полюсом церковной власти. Не случайно именно к нему приехал секретарь Астраханской епархии от имени целого ряда архиереев с просьбой выразить свой протест Синоду по поводу принятого весной 1961 г. постановления. В принятом по приказу властей постановлении речь шла о коренной ломке всего приходского уклада. Отныне священник переставал быть главой прихода. Храм, его имущество и все права передавались в ведение «двадцатки», которую реально назначали районные или городские власти. Двадцатка нанимала священника, сам же пастырь не мог быть членом двадцатки и не имел никакого отношения к управлению храмом. Владыка, однако, отказался возглавить оппозицию, заметив, что это может привести к расколу в епископате.35 Однако свое отношение к постановлению Синода, утвержденному, к слову, на Архиерейском Соборе 18 июля 1961 г., он выразил в приватном письме. Своей духовной дочери он писал: «Я всецело захвачен и угнетен крайне важными событиями в Церкви Русской, отнимающими у всех архиереев значительную часть их прав. Отныне подлинными хозяевами Церкви будут только церковные советы и двадцатки, конечно, в союзе с уполномоченными».36
...Лука угасал. Мысли о разорении Церкви не давали ему покоя. И тем не менее дрожащей рукою он продолжал удерживать руль терпящего бедствие корабля. В этой своей борьбе он находил сочувствие в сердцах многих жителей Крыма. Недоброжелатели побаивались святителя, а доброжелатели любили и уважали. Среди них были не только представители различных вероисповеданий, но даже убежденные атеисты. 11 июня 1961 г. архиепископ скончался. Стихийная демонстрация, в которую переросли его похороны, стала грандиозным провалом агитационной деятельности советских чиновников.37
Примечания
1. Поповский М. Указ. соч. С. 412.
2. Газета «Таврида Православная», № 2, 2002 г.
3. Поповский М. Указ. соч. С. 413.
4. Ф. 6991, оп. 1, № 640, л. 21.
5. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 16.
6. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 88.
7. Поповский М. Указ. соч. С. 461.
8. Поповский М. Указ. соч. С. 440—443.
9. Архиепископ Лука. Дух, душа, тело. Брюссель.: Жизнь с Богом, 1988. С. 4.
10. Марущак В. Указ. соч. С. 64.
11. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 28.
12. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 23.
13. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 20.
14. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 120.
15. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 132.
16. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 40.
17. Обновленной жизни во Христе и ее росту святитель посвятил немало проповедей. «Вот так же таинственно, как вырастают растения и образуются дети в утробе матери, — говорил он в одной из них, — начинается и становится реальным в душе христианской Царство Божие. И тайна эта еще более глубока, чем тайна возникновения жизни организма. Это тайна воздействия на сердце, жаждущее правды, всецело возлюбившее Христа, Божественной благодати».
Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Спешите идти за Христом! М.: Храм Космы и Дамиана на Маросейке, 2000. С. 234.
18. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 8.
19. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 48.
20. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 15.
21. Ф. 6991, оп. 1, № 1389, л. 59.
22. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 9.
23. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 113.
24. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 62.
25. Ф. 6991, оп. 1, № 453, л. 53, 54.
26. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 50.
27. Ф. 6991, оп. 1, № 1139, л.58.
28. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 39.
29. Ф. 6991, оп. 1, № 1497, л. 27.
30. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 116.
31. Ф. 6991, оп. 1, № 769, л. 117.
32. Ф. 6991, оп. 1, № 899, л. 17, 18.
33. Ф. 6991, оп. 1, № 1032, л. 92.
34. Ф. 6991, оп. 1, № 1797, л. 20.
35. Ф. 6991, оп. 1, № 1997, л. 10.
36. Поповский М. Указ. соч. С. 482.
37. «Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь... До самого кладбища путь был усыпан розами. Медленно, шаг за шагом, процессия продвигалась по улицам города. "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас", — звучало над гробом архиерея».
Поповский М. Указ. соч. С. 484, 487.
Фармацевт Оверченко вспоминает: «Это была настоящая демонстрация. Казалось, весь город присутствует на похоронах: помню заполненные людьми балконы, людей на крышах, на деревьях...»
Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание...» Автобиография. М.: Русский Хронограф, 1995. С. 204.
