А.Амман
ПУТЬ ОТЦОВ
К оглавлению
ИЛАРИЙ
ПИКТАВИЙСКИЙ
(†367)
Первого латинского церковного писателя на Западе породила Галлия:
это был Иларий Пиктавийский. В IV в. по-прежнему сохраняет силу речение Плиния,
что Галлия - это «скорее Италия, нежели провинция». Благая весть достигла Атлантики
примерно за столетие. В Бордо и, разумеется, в Тулузе уже в III в. появились епископы.
Вскоре своего епископа обрел и Пуатье.
Аквитания слыла в эпоху Константина одним из цветущих заповедников
культуры Римской империи, и Пуатье купался в лучах этой славы. Иларий был родом
из знатной городской семьи; такие семьи особенно пеклись о культуре, а еще больше
- о своем благосостоянии. Они стремились «к богатству и ничегонеделанию», по замечанию
самого Илария.
ВЗЫСКУЯ БОГА
Помимо благородного происхождения, у Илария было благородство души:
поэтому-то он и возвысился над посредственностью и возжелал большего, нежели обставленная
изысками обеспеченная жизнь. Он был из тех настойчивых натур, которые принимают
решение по зрелом размышлении. Такие люди никогда не сбиваются с единожды намеченного
пути. Мужество их непоказное: они готовы бестрепетно противостоять испытаниям
и вражде.
Историки нередко сближали Илария и Афанасия. Они и в самом деле
были современниками и защищали под натиском арианства единую ортодоксию: и тот
и другой претерпели изгнание за веру, отторжение от паствы. При ближайшем рассмотрении
очевидны и различия: Афанасий рожден в христианском семействе и взращен в церковности;
Иларий же - искатель, медленно обретающий Бога. Первый - редкостный пастырь, человек
действия; второй превосходит его умом и культурой.
Иларий - аристократ в самом достойном смысле слова: обходительность
сочетается в нем с великодушием, по слову епископа Верцельского, коему он непосредственно
подчинялся. Этот ученый муж стремится не блистать, а убеждать. С помощью благодати
сказалась даровитость его натуры - богатой, уравновешенной, возвышенной.
Иларий родился язычником и был женат; очевидно, у него была дочь,
если письмо, адресованное «дочери моей Абре», подлинно. Он довольно пространно
объясняет в начале своего трактата «О Троице», как пришел к христианскому Богу,
расставляет вехи на этом пути, описывает открытие за открытием. Из книги Моисеевой
он почерпнул «свидетельство, что Господь зиждитель рек о Себе так: «Я есмь Сущий»...
Я преисполнился восхищения перед этим совершенным определением Бога, где словами,
внятными рассуждению человеческому, изъяснялось непостижимое осознание Бога».
Его обращение довершило чтение св. Иоанна: ему открылось, что Бог
Отец явил себя в Слове, ставшем плотью. «Душа моя раскрылась навстречу откровению
этой божественной тайны. Ибо по плоти моей я близок Богу, а верою призван родиться
заново. Я сам властен обрести возрождение в небесах».
Вера, к которой пришел Иларий и которую он желал представить во
всей ее цельности, была для него не системой взглядов, а прежде всего собственной
историей его обращения. Сдержанность и немногословие, приводившие в отчаяние его
переводчиков, не помешали ему сказать о том, что было для него всего дороже. Ариане
не просто противоречили учению его Церкви, они покушались на то, что стало смыслом
его жизни, залогом надежды, надругались над избранием его сердца.
Как бы ни укрывался Иларий за ровной, сдержанной, трезвой фразой,
холодность его полна кипения. В его отрешенном духе есть сила кротости, напор
молчания. Он принял крещение, и в жизни его словно бы ничего не изменилось, он
лишь примкнул к христианской общине в Пуатье, остался мирянином. Жизнь свою он
заполнил делами благочестия и чтением Писания. Излюбленным его чтением было Евангелие
от Матфея, затем - от Иоанна.
В 350 г. скончался городской епископ. Мы даже не знаем его имени;
может быть, это был Максенций, брат Максимина, епископа Трирского, у которого
нашел прибежище Афанасий? В точности сказать невозможно. Народ христианский единогласно
провозгласил Илария новым епископом. Он принял сан в сознании служения и новой
ответственности.
ЕПИСКОП
Епископ сразу взялся за самое существенное: отдал все силы проповеди.
Он разъяснял пастве Евангелие от Матфея, в которое продолжал вчитываться, открывая
за буквой духовный смысл Писания. По счастью, до нас дошли записи его толкований.
За Иларием отнюдь не легко следовать, он требует труда, чтобы быть понятым. Паства
не столько его понимала, сколько им восхищалась. Простонародье часто особым чутьем
угадывает достойных людей и воздает им должное.
Иларий безуспешно пытался оставить при себе Мартина, будущего апостола
Галлии, в звании диакона. Кажется, он составил общину из подвластного ему священства.
Жил он вдалеке от Рима, в стороне от арианской распри. Он сам признавался, что
«и слова не слышал о Никейском символе, пока не удалился в изгнание». Пуатье находился
на другом краю Империи, здесь все еще было впереди.
До 353 г. в Галлии никого не волновали поднятые арианами споры,
раздиравшие Восток. Лишь епископ Трирский, приютивший Афанасия, оказался замешанным
в раздоры. Иларий не принял в них участия ни на соборе в Арле (353), ни в Милане
(355) - оба собора были созваны императором Констанцием, в очередной раз сместившим
Афанасия и пытавшимся привлечь Запад на сторону арианства.
В 355 г. Иларий возглавил активное сопротивление ревнителю арианства
Сатурнину Арльскому, который действовал именем императора. Что конкретно тогда
произошло? Приходится ограничиваться догадками. Ясно лишь, что епископ Пуатье
заново созвал всех галльских епископов, и те пересмотрели свои арльские решения:
они отмежевались от арианских епископов и отказались осудить Афанасия. Императорский
ответ не заставил себя ждать: Иларий был изгнан в Малую Азию, в глубь нынешней
Турции. Испытание пошло ему на пользу и помогло приобщиться к восточному богословию.
ИЗГНАНИЕ
С 356 по 359 г. Иларий жил и странствовал в тех краях. «Мне отрадно
мое заточение, ибо на слово Божие не наложить оков». По правде говоря, епископ
в изгнании пользовался достаточной свободой передвижения и не замедлил этим воспользоваться
для повышения собственной осведомленности. Он посещал церкви, беседовал с епископами,
наблюдал и сравнивал.
Иларий нашел здешнюю Церковь благоустроенной, а духовенство - просвещенным
и красноречивым. Богословие тут волновало умы, и народ был глубоко вовлечен в
споры. Когда прошла первая растерянность и Иларий толком уяснил себе положение
дел, для него стала очевидной вся пагуба арианства.
Наблюдая смятение умов и умножение разноречий, он решился писать,
понимая, как важно со всей непреложностью утвердить православный подход к Писанию
и к богословским доводам. Он немедля приступил к делу и создал свое важнейшее
произведение «О Троице», первоначально озаглавленное, может быть, более удачно
- «О вере против ариан». Ничего подобного в богословской мысли Запада до той поры
не было. Иларий приближается к божественной тайне с безграничным благоговением:
«И вот я своим нескладным слогом вынужден изъяснять тайны непостижимые и с опаскою
призывать язык человеческий для изъяснения сих тайн, которые должно бы безмолвно
хранить в глубине души». Книга открывается повестью его обращения.
Для Илария богословие не имеет ничего общего с любознательностью,
но означает приближение к присносущему Богу. Его уразумение достойно быть основой
всякого богословского исследования, опирающего на Предание. Во времена забвения
и упадка лишь он один попытался обратить поток словопрений вспять, к Первоисточнику.
Освоившись на Востоке, епископ отчасти утратил свое западное простодушие.
Будучи миролюбив от природы, он попытался выступить примирителем, обнаружить зерно
истины в каждой из догматических формул, выдвигавшихся с 325 г. Он оправдывает
все, в чем не видит прямого порока, и стремится перетолковать на ортодоксальный
лад особо опасные места. Его не пугает общение с несогласными: «По суждению моему,
нет преступного в том, чтобы беседовать с ними, ниже входить в их молельни, не
разделяя их веры, ниже надеяться, что они вместе с нами порадеют для всеобщего
мира».
По обыкновению своему, он не только признает за противником некоторую
правоту, но отмечает и промахи своей стороны, полемические преувеличения, обострившие
распрю вокруг арианства. В ортодоксальной среде его не жаловали, ибо многие там
не умели совмещать истину с милосердием, догматическую непреклонность с уважением
к личности. Особо твердолобые подозревали и обвиняли Илария в предательстве.
Епископ присутствовал на Селевкийском соборе, но роль вразумителя
ему не удалась. Не больше успеха имела и его беседа с императором в Константинополе.
К тому же Илария предали земляки с Запада, которых он неосмотрительно причислил
к сторонникам ортодоксии. Он был глубоко уязвлен. Горечь его выразилась в красноречивом
обличении, где сказался внутренний пыл этого достаточно уравновешенного человека:
«Раб, не скажу добрый раб, но раб хотя бы послушливый не потерпит, чтобы оскорбляли
господина его: он постоит за него, елико возможно. Воин стоит за государя, не
помышляя о жизни своей, и служит ему оплотом. Пес лает, почуяв недоброе, и мигом
мчится на выручку. А вы, вы слышали, как говорилось, будто Христос, истинный Сын
Божий, не есть Бог? В молчании вашем одобрение сему богохульству, и вы молчите.
Да когда бы еще молчали; а вы ополчаетесь на тех, кто вступается за Господа, вы
заодно с теми, кто ищет задушить их голос».
В конце концов Илария отослали обратно на Запад сами ариане, видя
в нем «помеху миру на Востоке». На Западе он принялся вновь утверждать ортодоксию.
На опыте изгнания он понял, сколь трудно с помощью одного богословия противостоять
грубой силе. На Парижском соборе он добился отлучения двух предстоятелей арианства
в Галлии, епископов Арльского и Перигезского. Что до прочих епископов, то здесь
Иларий лишний раз выказал осторожность и благоразумие, опять-таки наперекор ригористам.
Он стоял на том, что епископы, покаявшиеся в прежних ошибках, должны остаться
при своих епархиях. Это послужило ко спасению христианской Галлии. «Всему миру
известно, - писал Сульпиций Север, - что наша Галлия была избавлена от преступной
ереси рачением Илария Пиктавийского».
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПУАТЬЕ
По возвращении в центр своей епархии Иларий встретился с Мартином,
который поведал ему о сокрушении ортодоксии в северной Италии. В 364 г., когда
воцарился новый император Валентиниан, епископ Пуатье решил, что настало время
решительно вмешаться в итальянские дела. Созванные им в Милан итальянские епископы
тщетно пытались отстранить от епископства миланского архипастыря арианина Авксентия
(Auxenсе). Тот оказался большим пройдохой и сумел удержаться на своем месте до
самой смерти (373 г.). Во времена его преемника Амвросия еще живо чувствовался
нанесенный им вред.
Очередная неудача огорчила Илария. По возвращении он написал памфлет
«Против Максенция», резко обличая вмешательство императора в религиозные вопросы.
Затем он устранился от дальнейших споров. Последние годы жизни Иларий провел в
мире и спокойствии. Возвращение к ортодоксии продолжалось; епископ смог предаться
размышлениям над Библией, вновь наставлять свою паству и изъяснять ей Псалтырь.
ПИСАТЕЛЬ
От этого времени до нас дошли его толкования ряда псалмов. Подобно
Оригену и Афанасию, он проницает их духовный смысл, в трех книгах толкований Псалтири
повествуется о пути человеческом «ко упокоению к субботе истинной, каковое предназначение
и должно исполнять». Он собирал документы, касающиеся арианства, и намеревался
писать его историю.
Иларий сочинял литургические гимны, дабы помочь верующим осваивать
богословие, охранить их ортодоксию и сделать богослужение понятнее и ближе. Он
несомненно был поражен богатством обрядовых песнопений на Востоке, сравнительно
с которым христианский Запад выглядел убого и отстало. Его усилия не имели особенного
успеха, он был прежде всего мыслителем, а не популяризатором (в этом деле куда
более преуспел Амвросий Медиоланский). Епископ Пуатье скончался в 368 г.
Иларий был склонен к умозрительности, и одновременно он был способным
деятелем и зачинателем, всегда готовым служить Богу и людям. Он не был честолюбив,
но всегда оказывался на высоте самых трудных задач, всецело и безоглядно предаваясь
евангельскому служению. Он просто и смиренно принял епископский сан и с послушанием
носил его. В нем очевидны свойства прирожденного предстоятеля: решительность и
выдержка, кротость и твердость. Он несколько напоминает св. Киприана.
Этот направитель дел людских сумел обратить невзгоды себе на пользу.
Изгнание стало его учебой. Он умел наблюдать, извлекать уроки, исходить из реального
положения дел. Непримиримый недруг арианства, он тем не менее выказывал сдержанность
и такт в обращении с инакомыслящими, считался с их чувствами. Во всем сквозило
обаяние его личности, он внушал безоговорочное доверие и уважение.
Авторитет его был огромным. Иероним пишет, что имя его известно
повсюду, и восхищается его слогом, «обутым в галльские котурны: его непреложная
вера, ревностная жизнь и могучее красноречие прославлены по всей Римской империи».
Иларий - образованный епископ. Древнееврейского он, правда, не знал,
но греческий освоил во время изгнания. Он был весьма начитан в философии и сам
мыслил оригинально и глубоко, хотя глубина у него не всегда сочетается с ясностью.
Он особо стремится к добротному слогу, пишет взволнованно и лаконично, не чуждается
красочности, но избегает патетики. Он заботится об архитектонике и завершенности
своих произведений. Если ему случается увлечься и отступить от темы, он тут же
приносит извинения.
Он мастер стиля и вместе с тем человек глубоко чувствующий, глубоко
религиозный, духовность его раскрывается во всем напряжении, когда рассуждение
завершается молитвой и являет нам облик служителя Божия. В теологические дискуссии
он вступает крайне неохотно и лишь для того, чтобы протянуть через пропасть руку
помощи. Знакомство с восточной мыслью позволило этому сыну Запада лучше понять,
что Бог не объект, а субъект богословия. В осознании этого требования времени,
прозвучавшего из Александрии и Каппадокии,- его немалая заслуга. Пожалуй, Августин
несколько заслонил его, хотя явился вслед за ним и вдохновлялся его примером.
Иларий заслуживает большей известности, ему необходимо воздать по заслугам.
В него нелегко вчитаться, но кто откроет его для себя, тот с Иларием
уже не расстанется. Стиль и мысль - это человек, а человек перед нами неоценимый.
Господь вездесущ и сокрыт непроницаемой завесой тайны.Мы
повсюду сталкиваемся с нею, но разум наш не в силах ее объять.
ИСПОВЕДАНИЕ ВЕРЫ
(из трактата «О Троице», 12, 52, 53, 57)
Сколько отпущено мне по милости Твоей жизни здешней, о снятый Отче,
Господи всемогущий, столько не устану возглашать Тебя Богом и Отцом предвечным.
Да не будет во мне смехотворного дерзновения судить о Твоем всемогуществе и о
Твоих тайнах, да не поставлю свой слабый рассудок прежде истинного знания о Твоей
безграничности и веры в предвечность Твою. Да не дерзнут уста мои утверждать существование
Твое помимо Твоей Мудрости и Твоей Благости, помимо Слова Твоего, Бога единородного,
Господа моего, Иисуса Христа.
Немощный и несовершенный язык человеческий да не помутит заложенное
в природе моей знание о Тебе, ибо лучше тогда веровать в молчании, за недостатком
словес. Если и мы влекомы внутренним побуждением к слову, мудрости и добродетели,
то сколь же совершенней порождение совершенства Божия, Твое Слово, Твое Всеведение,
Твоя Благость. И Он, Которому все это присуще, предвечно единосущен Тебе, рожденный
от Тебя прежде всех век. Рождение же Его непостижно уму, лишь Ты, свершитель,
ведаешь тайну сию; и вера наша в Твою безграничность пребывает нерушимой, доколе
утверждаем, что Он родился прежде всех век.
Равно и в самой природе не ведаем причин, но зрим происшествия.
И преступая за пределы своей природы, приобщаемся вере. Обращая слабые очи зрения
своего к Твоим небесам, мыслю, что лишь Тебе подвластны они. Помышляя о круговращении
звездном, о ежегодном возврате, о звездах весенних, о звезде северной и звезде
утренней, о небесах, где расчислено всякое светило, открываю в мире небесном Тебя,
Господи, непостижимого для рассудка моего.
Взираю ли на дивное волнение моря, и не только скрытая его природа,
но и сама размеренность движения вод таинственна для меня. И все же сохраняю веру
в благоустроение природы, пусть и не могу проницать за грань видимого. И за пределами
моего рассудка открывается мне Твое присутствие.
Окидываю ли внутренним взором необъятные земли, приемлющие различнейшие
семена в недра свои и скрытою силой дающие им рост, жизнь и умножение, а за умножением
и утверждение на земле; и разум мой не в силах здесь ничего объяснить. Но в неведении
своем я тем паче созерцаю Тебя, и отрешаясь от данной мне на потребу природы,
постигаю Твое Присутствие.
Даже и сам я неведом для себя же; и чем менее ведаю о себе, тем
более восхищаюсь Тобой. Я пользуюсь таинственным для меня устройством своего рассудка
и духовной жизни; и всем этим я обязан Тебе, недоступному для понимания и по милости
Своей наделяющего природу, нам на радость, глубоко сокрытым смыслом.
И вот я знаю о Тебе, не ведая о себе самом, и знание мое благоговейно;
да не ослабит, во мне ничто веры в Твое всемогущество, державное и непостижное.
И так же не дано мне постигнуть происхождение Твоего Единородного Сына; да не
восхочу встать судьей над Создателем и Богом моим.
И молитвенно прибегаю к Тебе: сохрани же в неприкосновенности мою
благоговейную веру и даруй мне прояснение о знании моем, дабы я твердо хранил
обретенное и блюл бы исповедание символа веры в возрождение мое, ибо принял крещение
во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Позволь же чтить Тебя, Отца нашего, и Сына Твоего с Тобою купно;
подай благодати быть достойным приятия Духа Святого, исшедшего от Тебя через Единородного
Сына. Да будет свидетелем моей веры Тот, кто сказал: Отче! все, что имею Я, есть
Твое, и все, что имеешь Ты, есть мое. Господь мой, Иисус Христос, Который в Тебе,
от Тебя и одесную Тебя, Его же хвалим во веки вечные. Аминь.
|
