ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ
РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Духовные основы русской
революции. В кн.: Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press,
1990. Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены
линейками. Текст на страницы предшествует ее номеру.
К оглавлению
КЛАСС И ЧЕЛОВЕК
См. другой вариант.
I
Борьба классов наполняет собою историю человечества. Она не есть
изобретение XIX и XX вв., хотя в эти века она приняла новые обостренные
формы. Эта борьба происходила ещё в мире античном и там уже имела
очень разнообразные проявления. Много поучительного можно прочесть
на эту тему в книге Пельмана «История античного коммунизма и социализма».
Некоторые страницы напоминают хронику наших дней. Социальное восстание
масс всегда и везде было одинаковым по своей психической атмосфере.
Слишком многое повторяется в жизни социальной, и трудно придумать
в этой области совершенно новые комбинации и перестановки. Много
было классовых коммунистических движений в прошлом, и они нередко
принимали религиозную окраску. Такие коммунистические движения особенно
характерны для эпохи реформации. Стихийный коммунизм низших классов
общества есть одно из очень старых начал, периодически подымающееся
и делающее попытку опрокинуть начала индивидуалистические и иерархические.
Коммунизм — стар, как мир, он был ещё у колыбели человеческой цивилизации.
Много раз в истории восставали народные низы, пытались смести все
иерархические и качественные различия в обществе и установить механическое
равенство и смешение. Это смесительное уравнение и упрощение общества
всегда было в несоответствии с прогрессивными
[56]
историческими задачами, с уровнем культуры. Периодически в истории
совершались приливы хаотической тьмы и стремились опрокинуть общественный
космос и его закон развития. Такого рода движения сплошь и рядом
бывали совершенно реакционными и отбрасывали народ назад. Социалист
Лассаль не считал прогрессивными крестьянские войны реформационной
эпохи, он считал их реакционными, т. е. противоречащими основным
историческим задачам того времени. И в стихии русской революции
действуют такие же старые, реакционные силы, в ней шевелится древний
хаос, лежавший под тонкими пластами русской цивилизации.
Классовая борьба, этот первородный грех человеческих обществ, в
XIX веке углубилась и изменила свой характер. В этот передовой век
человеческое общество очень материализировалось, потеряло свой духовный
центр, и звериное корыстолюбие человека под цивилизованным обличием
достигло крайнего напряжения и выражения. Моральный характер буржуазно-капиталистического
века делает борьбу классов за свои интересы более беззастенчивой,
чем в прежние века. И связано это не с фактом промышленного развития,
который сам по себе есть благо, а с духовным состоянием европейского
общества. Духовный яд в этом обществе пошел сверху вниз, от классов
господствующих к классам угнетенным. Материалистический социализм
Маркса и др., сконцентрировавший в себе весь яд буржуазного безбожия,
не ограничился более острым познанием факта классовой борьбы, —
он освятил этот факт и окончательно подчинил человека классу. Средства
борьбы окончательно затмили высшие цели жизни. Материалистический
социализм, порабощенный экономизмом капиталистических обществ, отрицает
человека и
[57]
общечеловеческую природу, он признает лишь классового человека,
лишь классовые коллективы. Нарождается совсем особенное чувство
жизни, ощущают лишь массы и совсем перестают ощущать индивидуального
человека. Класс есть количество. Человек же есть качество. Классовая
борьба, возведенная в «идею», закрыла качественный образ человека.
В нашу суровую эпоху, срывающую все покровы, невозможен уже и наивно-смешон
старомодный идеализм, отворачивающийся от неприглядного факта борьбы
классов, от познания классовых антагонизмов и классовых наслоений,
искажающих природу человека. Классовым антагонизмам и классовым
искажениям человеческого образа принадлежит огромная, хотя и не
почетная роль в социальной жизни. Но от этого природного факта не
должны стоять в зависимости наши нравственные суждения и наши представления
о духовном образе человека. Человеческая природа может быть искажена
классовым положением человека, оболочки человека могут определяться
классовой корыстью и классовой ограниченностью. Но духовное ядро
человека, но индивидуальный человеческий образ никогда не определяется
классом, не зависит от социальной среды. И тот, кто это отрицает,
тот отрицает человека, тот совершает духовное человекоубийство.
Безбожно и безнравственно вместо человека с его хорошими и плохими
свойствами видеть коллективную субстанцию буржуазии или пролетариата.
Так идея класса убивает идею человека. Это убийство теоретически
совершается в марксизме. В стихии русской революции оно совершается
практически в размерах ещё невиданных в истории. Человек «буржуазный»
и человек «социалистический» перестают быть друг для друга людьми,
братьями по Единому Отцу человеческого рода. В этой революционной
стихии не может быть освобождения
[58]
человека, ибо человек отрицается в своей первооснове. Освобождение
класса как бы связывает и порабощает человека.
II
С тех пор как мир сделался христианским и принял крещение, он в
религиозном сознании своем признал, что люди — братья, что у нас
Единый Отец Небесный. В мире христианском господин и раб по социальным
своим оболочкам не могут признавать друг друга волками, могут в
грехе своем, но не могут в вере своей. В светлые минуты свои, в
духовной глубине своей они признавали друг друга братьями во Христе.
Мир христианский остался грешным миром, он падал, изменял своему
Богу, делал зло, в нем люди ненавидели друг друга, и вместо закона
любви исполняли закон ненависти. Но грех ненависти, злобы и насилия
всеми христианами сознавался грехом, а не добродетелью, не путем
к высшей жизни. Вера в человека, как образ и подобие Божье, оставалась
верой христианского мира. Человек был дурен, вера же его была хороша,
хороша была сама духовная первооснова, заложенная Христом и Его
Церковью. Но вот в христианском человечестве произошел тяжелый кризис.
Душа людей и душа народов заболела. Вера стала плохой, перестали
верить в человека, как образ и подобие Божье, потому что перестали
верить в Бога. Изменились самые духовные основы жизни. Не социализм
повинен в этом духовном падении, оно произошло раньше. Социализм
лишь рабски воспринял это неверие в человека и в Бога, он доводит
его до конца и дает ему всеобщее выражение. Неверие в человека привело
к обоготворению человека. Борьба классов перестала быть фактом социально-экономическим,
она
[59]
стала фактом духовным, она распространилась на всю совокупность
человеческой природы и человеческой жизни. Не осталось ни одного
уголка в человеческой душе, в человеческих переживаниях и в человеческом
творчестве, куда бы не вторглась борьба классов со своими непомерными
притязаниями. Теории экономического материализма предшествовала
и соответствовала новая человеческая действительность — экономизм,
разлившийся по всему полю человеческой жизни. На этой почве в человеческом
обществе затерялся единый закон добра. Добро «буржуазное» и добро
«социалистическое» не хотят иметь между собой ничего общего, и над
ними нет никакого высшего, единого добра. И потому нет уже непосредственного
отношения человека к человеку, есть лишь отношение класса к классу.
Революционный социализм, как он обнаружился сейчас в России, окончательно
убивает возможность братства людей в принципе, в самой новой вере,
в идее. По этой новой вере, нет уже человека, а есть лишь носитель
и выразитель безличной классовой субстанции.
Не только «пролетарий» и «буржуа» не братья друг другу, а волки,
но и пролетарий и пролетарий не братья, а «товарищи», товарищи по
интересам, по несчастью, по общности материальных желаний. В социалистической
вере товарищ заменил брата веры христианской. Братья соединялись
друг с другом, как дети Единого Отца, по любви, по общности духа.
Товарищи соединяются друг с другом по общности интересов, по ненависти
к «буржуазии», по одинаковости материальной основы жизни. Товарищ
в товарище почитает класс, а не человека. Такое товарищество убивает
в корне братство людей, не только высшее единство христианского
человечества, но и среднее единство цивилизованного человечества.
Французская
[60]
революция злоупотребила лозунгом «свобода, равенство и братство».
Но братства она не осуществила и не пробовала осуществить. Революция
социалистическая мнит о себе, что она может и должна осуществить
братство. Но она осуществляет лишь товарищество, вносящее небывалый
раздор в человечество. Равенство не есть братство. Братство возможно
лишь во Христе, лишь для христианского человечества, это — откровение
религии любви. Идея братства выкрадена у христианства и вне его
невозможна. Пафос равенства есть пафос зависти, а не любви. Движения,
порожденные уравнительной страстью, дышат местью, они хотят не жертвовать,
а отнимать. Братство
- органично, равенство же механично. В братстве утверждается всякая
человеческая личность, в равенстве же «товарищей» исчезает всякая
личность в количественной массе. В брате торжествует человек, в
товарище торжествует класс. Товарищ подменяет человека. Брат — религиозная
категория. Гражданин
- категория политическая, государственно-правовая. Товарищ — лжерелигиозная
категория. «Гражданин» и «брат» имеют оправдание. «Товарищ» не имеет
никакого оправдания. Через идею товарища класс убивает человека.
Человек человеку не «товарищ», человек человеку гражданин или брат,
— гражданин в государстве, в мирском общении, брат — в церкви, в
общении религиозном. Гражданство связано с правом; братство связано
с любовью. Товарищ отрицает право и отрицает любовь, он признает
лишь общие или противоположные интересы. В этом сближении или разъединении
интересов погибает человек. Человеку нужно или гражданское к нему
отношение, признание его прав, или братское к нему отношение, отношение
свободной любви.
[61]
III
Русские люди должны пройти школу гражданства. В этой школе должно
выработаться уважение к человеку и его правам, должно сознаться
достоинство человека, как существа, живущего в обществе и государстве.
Через эту ступень всякий человек и всякий народ должен пройти, через
нее нельзя перескочить. Когда восставшие рабы утверждают, что гражданское
состояние для них ненужно и недостаточно, что они сразу же могут
перейти к высшему состоянию, они обычно впадают в состояние звериное.
Школа братства вырабатывает любовь человека к человеку, сознание
духовной общности. Это — религиозный план, который не следует смешивать
с планом политическим. Нелепо и нечестиво чудеса жизни религиозной
переносить на жизнь политическую и социальную, придавая относительному
абсолютный характер. Принудительное братство невозможно. Братство
— плод свободной любви. Братская любовь — цвет духовной жизни. Гражданином
же всякий быть обязан. Всякий может требовать уважения к своим правам,
признания в нем человека, если даже нет любви. Социалистическое
товарищество по идее своей есть принуждение к добродетели, принуждение
к общению большему, чем то, которого добровольно хочет человек.
«Товарищ» есть недопустимое смешение «гражданина» и «брата», смешение
государственного и церковного общества, подмена одного плана другим,
не то и не се. За эти месяцы в России слово «товарищ» приобрело
смехотворное и почти постыдное значение. С ним связано у нас истребление
гражданства и окончательное отрицание братства любви. Класс в лице
«товарища» восстал не только на класс, класс восстал на человека.
О человеке забыли в разъярении классовой ненависти.
[62]
А ведь человек есть подлинная, непреходящая реальность. Человек
наследует вечность, а не класс. Всякий класс есть временное, преходящее
явление, его не было и не будет. Человек конкретен. Класс же есть
абстракция. В этой абстракции объединяются схожие социальные интересы
и схожие социальные психики. Но эти абстрактные объединения никогда
не могут образовать подлинной реальности, реальной ценности. «Пролетариат»
социалистов есть отвлеченная «идея», а не реальность. Реально существуют
лишь разнородные группы рабочих, нередко различающихся и в своих
интересах, и в своих душевных укладах. Самих рабочих хотят принудить
подчиниться отвлеченной идее пролетариата. И этой бескровной отвлеченности,
как идолу, приносят человеческие жертвы.
Класс не обладает также той реальностью, которой обладает нация,
государство. Класс — очень относительное образование, он может занимать
лишь самое подчиненное положение. Все «классовое» относится к оболочкам
жизни, а не к ядру. Попытка положить в основу судьбы общества идею
класса и факт класса есть демоническая попытка, она направлена на
истребление человека, нации, государства, церкви, всех подлинных
реальностей. Класс, которому приписывают верховенство, разлагает
все ценности и искажает все жизненные оценки. Рабочий класс, поверивший,
что он единственный избранный класс, не оставляет живого места,
все сносит и калечит. В России не будет свободного гражданства,
пока русские будут жить под властью демонической идеи класса. И
эта же темная классовая идея будет истреблять остатки братства в
русском народе, как народе христианском. Гипноз классовой идеи коверкает
и самый социализм и придает ему разрушительный и самоубийственный
[63]
характер. Если возможен и допустим социализм, то в основу его должен
быть положен человек, а не класс. Против классового абсолютизма
необходимо проповедовать крестовый поход. В темных русских людях,
одержимых лживой идеей, обманутых и изнасилованных, должно пробудить
человека, человеческий образ и человеческое достоинство. Самомнение
и наглость класса не есть достоинство человека, в них погибает человек.
В массе рабочих и крестьян не только не пробуждается человек, но
окончательно забывается и тонет в стихии темных инстинктов. Большевистский
коллективизм и есть последствие нераскрытости в России человеческого
начала, человеческой личности, человеческого образа. Пролетарский
классовый коммунизм на русской почве есть переживание дочеловеческого
первобытного коммунизма. Революция разнуздала эту коммунистическую
тьму, но ничего не сделала для развития в народной массе свободного
гражданства. Новая и лучшая жизнь начнется в России, когда светлый
дух человека победит темного демона класса.
«Народоправительство», № 20, с. 2-4,
8 января 1918 г.
[64] |