|
"Путь": орган русской
религиозной мысли под редакцией Н.А.Бердяева.
Страницы первого издания журнала
указаны в прямых скобках,
номер страницы предшествует тексту на ней.
"Путь", Окт. - нояб. 1926. - №5. - С. 119-122
(Heinrich Barnkamm. Luther und Bohme. 1925. Paul hankamer. Jakob Bohme. Getalt
und Gestaltung.1924. Jacob Bohme. Gegankgabe der Stadt Gorlitz zu seinem 300 jahrigen
Todestage. Herausgegeben von Richards Jecht. 1924.)
Яков Беме - один из величайших гениев человечества, но гениев мало доступных,
остающихся в тени. Читают его лишь немногие и целые эпохи забывают о нем. Духовная
атмосфера ныне начинающейся эпохи благоприятна для возрождения интереса к Беме.
Кстати, в 1924 г. исполнилось трехсотлетие его смерти. И в Германии появилось
несколько новых книг о Беме. Немцам свойственно почитание своих великих людей.
О Беме написано мало хорошего. Недурными должны быть признаны книги Бутру и Элерта.
Долгое время в мышлении нового времени Я. Беме остается незамеченным и забытым.
Возникновение духовного интереса к Беме связано с именами Сен-Мартена и Фр. Баадера.
И уже Шеллинг последнего периода, периода Philosophie des Mythologie и Philosophie
der Offenbarung в значительной степени определяется духом Я. Беме. Гегель признает
Я. Беме родоначальником новой философии и дает ему очень высокую оценку. Яков
Беме бесспорно должен быть признан величайшим христианским теософом (употребляя
это слово не в современном вульгаризованном, а в старом благородном смысле) и
величайшим мистиком гностического типа. Но подпочвенное влияние Беме шире гностико-теософических
и мистических течений. Имя его принадлежит всей германской философии, которая
в самых значительных своих явлениях получала прививку от его духа. Беме, как и
все подлинно великое, принадлежит вечности, но во времени он был человеком реформации
и возрождения, он принадлежит духовному течению той эпохи. Бемевская натурфилософия
имеет ренессанский характер. По вероисповеданию Беме был лютеранином и перед смертью
принял напутствие лютеранского пастора. Но лютеранское духовенство преследовало
и истязало его при жизни, запрещало ему печатать его произведения. Явление характерное
для всех вероисповеданий. Беме нес в себе положительные и отрицательные черты
реформационной эпохи. Но по духу своему он стоит выше вероисповедных различий,
он сверхконфессионален, как и большая часть мистиков. Беме представляет совершенно
исключительное явление: великий теософ и гностик был человеком из народа, простым
ремесленником, сапожником, человеком не прошедшим никакой школы, не ученым, не
книжным человеком. Питался он прежде всего Библией и отрывочными познаниями, которые
получал, главным образом, от людей, с которыми встречался в жизни. Знал он некоторые
произведения Парацельса, другого великого теософа и натурфилософа Ренессанса,
и усвоил себе его алхимически-астрологическую терминологию. Получил он также какими-то
неясными для нас путями прививку Каббалы. Влияние Каббалы освобождает от отвлеченной
мистики типа неоплатонического и экхартовского и прививает начала конкретной космологии
и антропологии. Но тщетно искать влияний, определивших миросозерцание Беме, -
он есть явление первородное и оригинальное. Источники познания Беме - жизненные,
а не книжные, он прежде всего визионер, ясновидец, ему дан был дар видения, созерцания
тайн жизни божественной, природной и человеческой. Проблема, которая ставится
явлением Беме, есть проблема гностической одаренности, особого дара видения, который
не является прямо пропорциональным ступени святости, освященной церковью. Беме,
в качестве протестанта, не принадлежал к телу Церкви, но к душе Церкви, конечно,
принадлежал. Это был человек, соединявший в сеье необычайную сложность познания,
змеиную мудрость с голубиной простотой сердца и праведностью жизни. И еще явление
Беме ставить проблему христианского эзотеризма, более сокровенного познания тайн
христианства, откровения об откровении, как выражался Ж. де Местр.
В миросозерцании и миропонимании Я. Беме была абсолютная новизна и по сравнению
с античной философией и по сравнению с средневековой схоластикой. Бытие для него
не есть вечный порядок и гармония, как для мысли античной, которой была подавлена
схоластика. Бытие, и божественное бытие и бытие космическое, - динамично, а не
статично. Повсюду видит Беме борьбу противоположных начал, света и тьмы, доброго
и злого, сладкого и горького. Он открывает антиномичность бытия, видит в мировом
процессе трагедию. И трагедия эта заложена в самом Божестве. Этот простой ремесленник,
не ученый, не книжный, не подавленный школьной трагедией, задался дерзновенной
задачей познать происхождение Божественной Троичности из Перво-Божества. Ungrund,
бездна, как первооснова бытия, есть основная идея Беме. Это ведь есть также основная
и наиболее оригинальная идея германской мистики, определившая всю германскую философию.
Уже Экхардт различает Gotheit от Gott. Германская мистика есть одно из величайших
явлений мировой духовной жизни. Творческая динамика бытия определяется Ungrund’ом,
темными приливами из изначальной бездны бытия, которая должна быть просветляема.
Беме мыслит не понятиями, а символами и мифами. Это всегда ведь есть особенность
религиозного гнозиса в отличие от чистой философии. И Беме творит теогонический
миф. Он признает процесс в Боге в отличие от официальной теологии, которая, пользуясь
категориями античной мысли, признает абсолютную бездвижность и покой в Боге. В
основе бытия по Беме лежат иррациональнее начало и оттого и происходит динамический
процесс, теогонический, космогонический и антропогонический. Гениальность и оригинальность
германской мысли, принципиальное отличие ее от мысли античной и схоластичной,
связаны с Бемевской идеей. Германская философия поставила себе задачу рационального
познания иррациональной основы бытия. Античная и средневековая мысль не видела
в первоосновах бытия борьбы противоположных начал, она утверждала изначальную
естественную солнечность бытия. В величайшем своем творении – в “Mysterium magnum”
Беме пытается истолковать книгу Бытия, как космогонический и антропогонический
процесс. Официальная теология оставалась в пределах ветхозаветного понимания Библии.
Беме делает попытку новозаветного понимания Библии, т.е. истолкования ее в духе
Нового Адама. И особенно замечательна не натурфилософия Беме, на которую обратили
больше внимания, а его антропология, его учение о человеке. Антропология его обоснована
на христологии. И есть особенная гениальность и озаренность в его учении об Андрогине.
Гениально также Бемевское учение о Софии, как девственности души, как Деве, отлетевшей
на небо после грехопадения, и оно более верно духу христианства, чем учение Вл.
Соловьева, который, впрочем, находился под влиянием Беме. Вообще, все учение Беме
проникнуто христианским пафосом, в центре для него всегда стоит Христос, Новый
Адам. Динамизм и антиномизм Беме носят более христианский характер, чем статизм
схоластики, целиком находящийся под влиянием Аристотеля и греческой философии.
Беме освобождается и освобождает от власти античной и статической мысли. Для него
мир не есть застывший порядок, гармония, он понимает мир, как динамику и борьбу,
как трагический процесс, как огненный поток. Из античных мыслителей он близок
к Гераклиту. Совершенно ошибочно определять мировоззрение Беме, как пантеизм.
Беме совсем не был пантеистом и никогда не отождествлял Бога с миром. Уж скорее
можно было бы его назвать понентеистом. И также ошибочно считать мировоззрение
Беме натуралистическим, как делают некоторые теологи, сами грешащие натурализмом.
У Беме не Божество принижается до природы, а природа возносится до Божества, и
понимается, как символитика духа. Божество не исчезает в природе и не отождествляется
с ней. Все природные процессы, все природные стихии огня, серы, все природные
качества сладкого, горького лишь символы духовного мира. Беме – великий символист,
он не допускает закрепощения бесконечного в конечном. Он в своей теософии идет
дальше теологии, но у него всегда остается неисчерпаемая тайна. И догматы, выраженные
в теологических формулах, не есть еще последняя тайна, последняя глубина. В мистическом
гнозисе Беме скрыты неисчерпаемые богатства. Ему многое открылось как в блеске
молнии. Им можно пользоваться для противоположных целей. Христианским учеником
и продолжителем Беме был Фр. Баадер, католик с сильными симпатиями к Православному
Востоку. У Вл. Соловьева также можно найти многое от Беме. Но Бемовские идеи могут
развиваться и в направлении нехристианском, напр. у Э. Гартмана, или в направлении
псевдохристианском, напр., в антропософии Р. Штейнера. В Беме была уже заложена
и германская пессимистическая метафизика, для которой мир есть порождение безумной
и темной воли. Но это есть извращение Бемовского учения об Ungrund’е, Беме остро
чувствовал зло и вместе с тем сознавал значение свободы. Беме, как Ницше, пользуются
для своих целей противоположными направлениями. Это свидетельствует о внутреннем
богатстве и разнообразии мотивов. За последние три года в Германии появились три
новые книги о Я. Беме – книги Ганкамера, Борнкамма и юбилейный сборник родного
города Беме – Горлица, в котором напечатаны статьи Рихарда Кохта и Феликса Фойгта
и который интересен главным образом материалами для биографии Беме. Книга Ганкамера
очень модернизирует и эстетизирует Беме и для углубленного его понимания мало
дает. Ганкамер хочет воспринять и понять Беме после Шопенгауера, Ницше, Достоевского,
Стефана Георге. Он очень подчеркивает, что мышление Беме было художественное и
чувственно-созерцательное и потому не переводимое в понятия. Беме, великий художник
познания и мысли, как бы сам сотворил мир. В книге Ганкамера есть отдельные тонкие
мысли, но в общем подход его к Беме арелигиозный и чуждый внутреннему пафосу самого
Беме, который во всяком случае был христианин и всегда хотел жить и познавать
во Христе. Книга имеет значение главным образом, как симптом интереса современной,
модернизированной души к великому мистику и гностику старого времени. Беме становится
доступен и людям нашего времени. Но для изучения Беме Гонкамер дает мало и в книге
есть неприятная претенциозность. Книга Борнкамма представляет собой исследование
протестантского теолога, который задался целью показать связь Беме с Лютером.
Тема эта, конечно, представляет некоторый интерес в изучении Беме, но исключительная
поглощенность ею делает исследование односторонним. И есть несомненные натяжки
в доказательстве тезиса, что Беме был по духу лютеранином. Борнкамм видит родство
Беме с Лютером прежде всего в том, что у Беме было сильное чувство зла, что он
исходит из дуалистической борьбы света и тьмы. Беме, как и Лютер, был волюнтаристом,
и оба определили собой волюнтаристический характер германской метафизики. У Беме,
как у Лютера, Бог раскрывается в любви и гневе. Беме, как и Лютер, переносит центр
тяжести религиозной жизни внутрь и верит прежде всего в Церковь духовную. Бесспорно,
Беме связан с некоторыми духовными мотивами реформации. Но Беме не был конфессиональным
человеком, он совсем не типичен для лютеранства, он сверхконфессионален. Есть
глубокие различия между Беме и Лютером, на которые Борнкамм не обращает достаточного
внимания. Беме был не только человеком реформации, но и человеком ренессанса,
ренессанского обращения к природе, к космической жизни. Беме более всего мучил
вопрос о переходе от Бога к природе, от единого к множественному, от вечного к
времени. Беме – гностик, Лютер же гностиком не был, Лютер антигностичен. Лютер
также антикосмичен по своему миросозерцанию, его тема – человеческая душа и действие
на нее божественной благодати. Беме же прежде всего космичен, ему чужд протестанский
индивидуализм. У лютера было прежде всего отношение к Богу как к личности. Для
Беме же Бог становится личностью лишь во Христе. У лютера благодать имеет прежде
всего значение, как сила оправдывающая и спасающая, у Беме же прежде всего, как
сила возрождающая и преображающая. У Лютера преобладает нравственное воззрение,
у Беме же метафизическое. У Беме было совершенно иное учение о свободе, чем у
Лютера. Лютер учил о несвободе воли, у него свобода пожирается благодатью. У Беме
же свобода лежит в основе бытия. Наконец, для Беме совсем иначе стоит проблема
человека, чем для Лютера. У Лютера был несомненный монофизитский уклон, которого
не было у Беме. Человек имеет центральное значение для Беме и антропологическая
проблема решается его христологией. Беме богат внутренними мотивами, чуждыми Лютеру.
И Борнкамм тщетно хочет лютеранизировать Беме. Но книга его представляет несомненный
интерес, как исследование некоторых сторон миросозерцания Беме. Быть может, наиболее
ценен юбилейный сборник о Беме. В нем можно найти много сведений о жизни Беме
и об отношении его к предшественникам и современникам. Статья Фойгта интересна
и для понимания миросозерцания Беме. Возрождение интереса к Беме, как и вообще
к истории мистики, очень знаменательно и свидетельствует о том, что мы вступаем
в более духовную эпоху.
Николай Бердяев.
|
