ПУТЬ ПОДВИГА
ВОСПИТАНИЕ СЕРДЦА
Грех и покаяние.
Я долго думал: что сказать? Как
будто все сказано за многие годы... И решился сказать две или три вещи, может
быть, разрозненные, но которые, мне кажется, могут пойти на пользу.
По мере того, как проходят годы - и это зависит
не от старости, а порой от утомления, от изношенности телесной и душевной, - некоторые
вещи делаются особенно трудными. И одна из вещей, которая делается такой трудной,
это лицом к лицу встретиться со своим прошлым, заглянуть ему в глаза - и не ужаснуться;
потому что по мере того как растет в нас какая-то внутренняя опытность, мы большей
частью, оглядываясь назад, изумляемся тому, как слепы, как глухи мы были, как
непонятливы, и сколько мы могли бы сделать добра, и сколько мы могли бы не сделать
дурного.
Мне вспоминается одна наша очень старая прихожанка,
теперь уже много лет почившая - и когда я говорю «почившая», я именно выражаю
то, что чувствую о ней: после многих лет она почила телом и вошла в вечность.
Она как-то ко мне пришла со своей тревогой, с неизбывной какой-то тоской; она
говорила о том, что теперь, когда старость пришла, она уже не владеет своими мыслями,
как раньше. По мере того, как ночи (как ей казалось) становятся все длиннее и
длиннее, потому что она спать может все меньше и меньше, перед ней каждую ночь
встают образы ее прошлого. Редко встают светлые образы - те она может вспоминать
в сиянии дня; встают образы темные, грустные, болезненные, позорные. Они находят
на нее, как туча, и не дают ей покоя; восстают они ночью и накидывают на весь
день как бы пелену тьмы: стыда, раскаяния. И вместе с тем, как она говорила, она
не находит пути на свободу. Как справиться? Ей давали снотворное, но тогда эти
образы прошлого, эти мысли превращались в какой-то круговорот ужаса; они не уходят
- только вместо яркого и мучительного воспоминания делаются кошмаром.
Я ей тогда сказал то, что хочу сказать вам, что
говорю себе постоянно: конечно, вернуться назад к тем моментам, которые вспоминаются,
и на основании пережитого, на основании обогатившего нас опыта поступить иначе,
мы не можем. Однако, как я ей сказал, нам дано не только раз пережить нашу жизнь,
а много, много раз возвращаться к прошлому. Но есть как бы разные виды прошлого.
Есть вещи, которые случились в прошлом и вместе с прошлым вымерли, как бы отпали,
словно листья с дерева опадают осенью; вещи, которые случились, но которые изжились,
которые в нашем настоящем больше не существуют. Так бывает с раскаянным грехом:
человек поступает плохо, словом ли, делом, помышлением, желанием, поступком -
и вдруг приходит в ужас от себя и обращается к Богу, и кричит свою боль, свой
стыд, и кается перед Ним, и отрекается от того строя души, который мог произвести
такой поступок, вызвать такие чувства, такие слова. Иногда большой грех, страшный
поступок как бы изглаживается; он оставляет рубец - больше как напоминание, чем
воспоминание, - напоминание о нашей хрупкости, о том, как надо осторожно жить,
чтобы не случилось то же самое.
И поступки могут быть страшные, но они могут изгладиться
до конца настоящим покаянием. Святой Никита Стифат, ученик святого Симеона Нового
Богослова, говорит: Слезы истинного покаяния могут вернуть нам даже утраченную
девственность нашу... И святой Варсонофий Великий говорит, что если мы действительно
покаялись перед Богом и знаем, что вернуться к тому, что случилось, нам больше
невозможно, потому что покаянием что-то сожжено в нас, уничтожено и не может больше
породить того зла, которое мы совершили, тогда мы можем сказать, что мы прощены
и случившееся изглажено из книги жизни. Прошлое стало прошедшим. По русской пословице:
прошлое прошло, да быльем поросло.
Но бывают в нашем прошлом вещи неизжитые, они когда-то
были совершены или пережиты, но не изжиты. В какой-то момент началось недружелюбие,
зародилась вражда. Конечно, ничего не случилось, а где-то она отложилась, как
яд. И хоть мы можем даже и не вспоминать того человека или те обстоятельства,
в которых эти чувства, расположения в нас родились, они в нас есть. И чем бы мы
ни жили, кем бы мы ни становились - они где-то отравляют наше бытие в самом корне,
в самой глубине. И тогда это прошлое - уже не прошлое; на самом деле оно остается
настоящим. Это не пройденный этап жизни, это начатый этап. И что-то должно случиться,
чтобы это прошлое действительно было исцелено.
В качестве примера того, о чем я говорил вначале,
для меня очень ярко встает образ первого человека, который ко мне пришел на исповедь.
Этот человек совершил убийство много лет до нашей встречи, и в течение долгих
лет он жил ужасом о том, что совершил, каялся, не только сожалея, но сгорая от
ужаса и в этом ужасе. И наконец он пришел к Богу со своим покаянием, потому что
это покаяние так созрело, что он мог сказать Богу: я больше не тот человек, который
совершил это убийство; прости, отпусти меня на свободу!..
Вот эти слова: «Я уже больше не тот человек, который
совершил грех», - являются как бы мерой того, изглажено или не изглажено преступление,
очищен или остался неочищенным наш грех. И если мы можем сказать: «Я больше не
тот человек»; можем сказать, что этот грех мы знаем за тем, кем мы были, но тот
человек умер, его больше нет, а есть только новый человек, родившийся из покаяния
и из страшного опыта, тот же самый святой Варсонофий Великий говорит: в таком
случае даже на исповедь можно не идти, потому что с уверенностью можно сказать:
Бог меня простил, раз Он меня сотворил новым человеком...
Но часто бывает иное - то, о чем говорила наша старушка-прихожанка:
образ за образом вставало ее прошлое - мелкие события, крупные события. Не такие
грехи, как убийство, но грехи, которые отравляли жизнь другим и ее собственное
сердце. И как это забыть? Я тогда настаивал на том, что не надо забывать, нельзя
забывать; можно быть прощенным, но себя простить нельзя. И забывать нельзя, потому
что это не решает никакого вопроса, не исцеляет душу, не изменяет жизнь.
А что же делать? Я ей посоветовал каждый раз, когда
встает какой-нибудь образ прошлого, поставить перед собой вопрос: если бы я снова
оказалась в тех обстоятельствах, в которых я согрешила, - как бы я поступила теперь,
с новым опытом, с долголетним опытом жизни? Тогда мне было двадцать лет, и тридцать,
и сорок - теперь мне восемьдесят, я столько пережила и поняла; если вернуться
в это событие, вглядеться в него самым глубоким, душу разрывающим образом, вглядеться
в него с трезвостью и беспощадностью к себе и поставить себе вопрос: случись те
же самые обстоятельства теперь - как бы я поступила? Кем бы я была?.. И если ты
можешь сказать: этого я бы не могла больше никогда сделать, сказать, подумать,
пережить, - тогда знай, что ты переродилась и можешь Богу сказать: та, которая
это совершила, тот или та, которые были этим человеком, теперь умерли; я даже
каяться в этом по-настоящему не могу, потому что этот человек вымер во мне...
Я помню подобную исповедь, когда человек говорил:
вот грехи моего прошлого, я их знаю, я от них отрекаюсь, я их ненавижу; но каяться
слезно сейчас не могу, потому что я больше не тот человек, который их совершил;
тот - умер, ничего от него не осталось в результате даже не такой уж долголетней
жизни, а потрясающего переживания раскаяния и покаяния.
И эта женщина нашла в себе мужество вглядеться в
каждое устрашающее ее событие жизни, ее прошлого; она вглядывалась во все зло,
во всю неправду, во весь ужас прошлого, и ставила перед собой и перед Богом этот
решающий вопрос; и решив, в отдельности, каждый из этих вопросов, она почувствовала,
что освобождается шаг за шагом от своего прошлого.
С ней это случилось на старости лет, случилось за
два-три года до ее смерти. Но тот же вопрос встает перед нами каждый раз, когда
мы готовимся к исповеди; только мы, большей частью, еще полны сил, наша жизнь
нас влечет, как река, мы действуем, у нас нет той оседлости, которая позволяет
глядеть на прошлое, как человек глядит на природу, усевшись на горе, когда он
окидывает взором все, что ему открывается; бесстрастно, метко, зорко и с глубоким
переживанием.
Нам надо учиться с ранних лет готовиться к каждой
исповеди таким образом, не обязательно исповеди перед священником, а исповеди
своей жизни изо дня в день перед Богом. Если бы мы каждый день вглядывались в
этот день и во все, что нам вспомнится в нашем прошлом, с готовностью на то, что
это прошлое нас будет обличать, что оно поставит под вопрос наше право называться
христианином или даже порой просто человеком! Если бы мы были готовы так смотреть
в свое прошлое, то могли бы его изжить из года в год и на исповедь приходить с
подлинно глубоким переживанием: не эмоциями, а строгим, трезвым сознанием своей
греховности. А сознание греховности означает перед лицом Бога и людей сознание,
что мы недостойны того, чтобы нас уважали, чтобы нас любили. Надо спросить себя:
если бы все люди знали обо мне то, что я сам знаю, как бы я себя чувствовал перед
ними?.. Себя страшить тем, что когда-либо на Страшном суде откроются перед всеми
людьми тайны нашей жизни - недостаточно, потому что мы слишком легко откладываем
на будущее то, что надо делать сейчас. Да, будет Страшный суд - тогда увидим,
что будет! К тому времени успеем покаяться! К тому времени мы переменимся!.. А
«то время» никогда не приходит, потому что мы умираем слишком рано для того, чтобы
успеть на земле уже стать жителями вечности.
И вот, готовясь к очередной исповеди, общей ли,
частной ли, мы должны попробовать пережить нашу жизнь заново; не только взглянуть
и сделать список того, что недостойно, что нехорошо, а заглянуть глубже: как это
было возможно?
Я сейчас отступлю немножко от той линии, которой
я следовал, и скажу так: недостаточно нам каяться в очередных грехах; недостаточно
ставить вопрос чисто нравственный: хорошо ли, плохо ли я поступаю? Надо ставить
вопрос о том, кто же я такой. Я себя называю человеком; я так рад и благоговею
перед тем, что я русский; я православный христианин; я - сын, я - дочь, я - муж
или жена, я - жених или невеста, я - отец или мать, я - друг, я - товарищ, я -
соработник: во всех планах - кто я такой? Сколько во мне подлинности и сколько
мишуры? Насколько я стараюсь казаться вместо того, чтобы просто быть?
Рано или поздно, когда в нас начнут слабеть те силы,
которые позволяют нам отметать воспоминания, закрываться, нам придется встретиться
с нашим прошлым, далеким и близким, но тогда так трудно бывает с ним справиться.
А если бы мы это делали мужественно и решительно, мы могли бы это делать, мы могли
бы это совершить вовремя, так, чтобы измениться не внешне только, но в наших глубинах.
Я хочу сказать еще о другом, что тоже относится
к тому состоянию усталости внутренней, усталости внешней, телесной, душевной -
следствиям бегущих лет и обстоятельств жизни, которые нас застигают и в молодости,
и в средние, и в поздние годы.
Порой не хватает сил собрать ум для того, чтобы
молиться; порой и хотелось бы молиться - и сил нет; сердце рвется - а ум колеблется,
наподобие, может быть, тихого озера, по которому бежит ветерок: вся поверхность
дрожит и не может отразить ни небо, ни землю; а глубины остаются тихими, нетронутыми
этим ветром. Так часто бывает и с нами: глубины наши остаются прозрачными, тихими;
а на поверхности такая буря, что не собрать мыслей и чувств. Что же тогда делать?
И вот я хочу вам дать совет, который я в свое время
получил и за который глубоко благодарен своему духовному отцу. Он мне советовал
перед тем, как лечь спать, положить пять поклонов (но, конечно, речь идет не о
том, сколько поклонов класть и класть ли поклоны вообще, а встать перед Богом,
поклониться Ему духом и истиной, всем своим существом) и сказать: Господи! По
молитвам тех, кто меня любит, - спаси и защити меня!.. И потом, - говорил мне
отец Афанасий, - ляг в постель, не напрягай ум, но откройся воспоминанию всех
тех людей, лики которых всплывут в твоей памяти, людей, которые тебя любят...
У каждого из нас есть кто-то, кто нас любит, какие-то люди в настоящем, еще на
земле, которые желают нам подлинного, истинного добра, которые мечтают о том,
чтобы мы расцвели, выросли в полную меру нашего человеческого, христианского призвания.
И каждый раз, когда вспомнится имя и встанет образ, - поблагодари Бога, что есть
на земле или на небе такой человек, и попроси Бога этого человека благословить
за его любовь. И так вспоминай, не ища в памяти, а давая образам возникать. Вспомнятся
люди близкие, родные; вспомнятся люди, которых когда-то встретил и которые тебя
полюбили достойной любовью. А за ними, может, начнут вспоминаться и святые, которые
были близки к сердцу и которые, может быть, часто вспоминаются; и, конечно, те,
которых мы особенно почитаем, - но вспомнятся уже по-новому, как бы не «объективно»,
а по отношению к нам самим; не потому что мы их любим, почитаем, им дивимся, а
потому что мы не могли бы этого делать, если бы они лицом не обратились к нам,
если бы их любовь, их заботливость о нас не тронула наше сердце. Каждый может
вспомнить и Николая Чудотворца, и Серафима Саровского, и других святых. Каждый
из нас носит имя святого и, значит, связан с этим святым, с этой святой на всю
вечность; с момента нашего крещения этот святой или эта святая о нас молится,
о нас думает, нас любит - и такой любовью, которую мы на земле редко-редко можем
встретить. А потом, может быть, вспомнятся и другие святые, жития которых мы читали,
икона которых нас поразила, о которых мы услышали, которые вошли в жизнь другого
человека и каким-то образом ее изменили.
И потом - засни на этом. Заснешь тогда в обществе
святых; а за этим обществом святых стоит Живой Бог; за этим обществом святых Божия
Матерь стоит... И тогда действительно случается с нами то, что в Ветхом Завете
написано: Я сплю, а сердце мое бдит, оно живо (Песн 5,2). Только мое сознание
потухло, а сердце бьется в общении любви с миром тех людей, живых и усопших, для
которых, кроме любви, больше ничего не остается, которые любят нас нераздельной
любовью.
Это может каждый сделать. Произнести: Господи! По
молитвам тех, кто любит меня, - спаси и сохрани!.. И открыться воспоминанию той
любви, которая сделала жизнь возможной, тоже может каждый. Сколько бы ни было
у нас за плечами лет, как бы мы ни были разбиты усталостью, болезнью, как бы ни
были мы рассеянны и издерганны, - это остается возможным.
О покаянии во время говения