Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Дитрих Бонхёффер

ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД

К оглавлению

ПРЕДИСЛОВИЕ

Но времена церковного обновления мы открываем в Священном Писании новые богатства. За злободневными и боевыми лозунгами церковных споров слышно, как растет тяга к Тому, кто единственно важен: к самому Иисусу. Что хотел нам сказать Иисус? Чего Он хочет от нас сегодня? Как Он сегодня помогает нам быть верными христианами? В конце концов нам не важно, чего хочет тот или иной церковник; чего хочет Иисус — вот что мы хотим знать. Идя к проповеди, мы хотим слышать Его собственное слово. И значит, речь не только о нас самих, но и обо всех тех (а таких немало), кому стала чужда Церковь и ее весть. И мы убеждены, что совсем не те, что теперь, люди слушали бы слово и совсем не те от него бы отворачивались, будь в проповеди среди нас сам Иисус и только Он со своим словом. Не то чтобы проповедь нашей Церкви переставала быть словом Божьим, но сколько фальшивых звуков, сколько человеческих, суровых законов и ложных надежд и утешений еще замутняют чистое слово Иисуса и мешают подлинному решению! И разве вина лишь на других — на тех, кому наша проповедь кажется трудной и тягостной? Мы, разумеется, хотим, чтобы она была исключительно проповедью Христа, но ведь ее действительно отягощают формулы и понятия, чуждые этим людям. Поэтому неверно, будто всякое слово, направленное сегодня против нашей проповеди, есть уже отказ от Христа, есть антихристианство.   Неужели мы и

7/8

впрямь решимся отрицать нашу общность с теми (а их сейчас так много), кто, придя на нашу проповедь, желая ее слушать, должен снова и снова удрученно признаваться, что из-за нас ему слишком трудно подойти к Иисусу? Они думают, что не от слова Иисуса они отшатываются, но что между ними и Иисусом замешалось слишком много человеческого, организационного, доктринального. Сегодня у любого из нас есть наготове все возможные ответы, с помощью которых легко уйти от ответственности за этих людей. Но разве не лучше было бы спросить самих себя: не мы ли сами часто преграждаем путь слову Иисуса, слишком сильно привязываясь к некоторым формулам; к известному типу проповеди, который приспособлен к своему времени, месту, общественному устройству; проповедуя чересчур "догматически" и очень редко -"жизненно"; охотно повторяя одни места Писания и пропуская другие — не менее важные; слишком часто проповедуя собственные мнения и убеждения и слишком редко — самого Иисуса Христа? Ничто так не противоречит нашим собственным намерениям, ничто так не губительно для нашего "провозвестия", как то, что мы обременяем тяжкими человеческими преданиями тех труждающих-ся и' обремененных, которых призвал к себе Иисус, — и тем самым отталкиваем их от Него. Как хулится из-за этого любовь Иисуса Христа у язычников и христиан! Но раз здесь бессильны абстрактные вопросы и самообличения, то обратимся к Писанию, Слову и призыву самого Иисуса Христа. Здесь, покинув бедность и тесноту наших убеждений и вопросов, будем искать простора и богатства, дарованных нам в Иисусе.

Мы будем говорить о призыве идти за Иисусом. Не возложим ли мы при этом на человека новое, еще более тяжкое иго? Не прибавится ли к человеческим преданиям, под которыми стенают души и тела, еще более трудное, более неумолимое? Не вонзится ли от напоминания о призыве идти вслед Иисусу новое, еще более острое жало в и без того запуганную и раненную совесть? Не прозвучат ли в который уже раз в истории Церкви невыполнимые, мучительные, эксцентричные требования, выполнение которых могло бы составить благочестивую роскошь немногих, но которые должен отвергнуть как безбожнейшее искушение Бога человек трудящийся, заботящийся о хлебе,  о работе,  о семье?  Не  идет ли речь о

8/9

духовном деспотизме Церкви, которая, грозя земными и вечными карами, самовластно решала бы и приказывала, что человеку делать и во что верить, чтобы спастись? Не принесет ли слово Церкви новую тиранию и насилие над душами возможно, кто-то и тоскует по такому рабству. Но разве Церковь может служить таким желаниям?

Призывая идти вслед Иисусу, Священное Писание возвещает освобождение человека от всех человеческих преданий, от всего, что гнетет и отягощает, тревожит и мучит совесть. Идя вслед Христу, люди переходят из-под сурового ига своих собственных законов под благое иго Иисуса Христа. Наносится ли этим ущерб строгости заповедей Иисуса? Нет, и напротив лишь там, где сохраняет полную силу заповедь Иисуса и призыв к безусловному хождению вслед, возможно полное освобождение человека для соединения с Иисусом. Кто нераздельно следует заповеди Иисуса, кто не противясь возлагает на себя его иго, тому легко бремя, которое надо нести, тот в благом гнете этого ига черпает силу идти верным путем не изнемогая. Заповедь Иисуса сурова, нечеловечески сурова для того, кто ей противится. Заповедь Иисуса блага и не тяжко для того, кто ей вольно покоряется. "Заповеди его не тяжки"(1 Ио. 5, 3)*. Заповедь Иисуса не имеет ничего общего с принудительным лечением души. Иисус ничего от нас не требует, не дав нам силы это исполнить. Заповедь Иисуса не разрушает жизнь, но хранит, укрепляет, лечит.

Но все же нас смущает вопрос, что сегодня может значить призыв идти вслед Иисусу для рабочего, коммерсанта, фермера, солдата; вопрос, не вносится ли нестерпимый раскол в бытие работающего в мире человека и христианина? Не предназначено ли христианство хождения вслед для слишком немногих? Принять его - не значит ни оттолкнуть огромные массы людей, пренебречь слабыми и бедными? Не отрицается ли тут великое милосердие Иисуса Христа, пришедшего к грешникам и к мытарям, к бедным и к слабым, к заблудившимся и к отчаявшимся? Что на это ответить? Мало или много тех, кто принадлежит Иисусу? Иисус умер на кресте один, покинутый учениками. Рядом с Ним были распяты не двое верных, а два

* Здесь и далее цитаты из Ветхого и Нового Завета приводятся, по синодальному переводу (иногда - с изменениями, приближающими цитату к немецкому тексту) - Примеч. пер.

9/10

убийцы. Но стояли у креста все: враги и верующие, сомневающиеся и робкие, насмешники и сторонники; и молитва Иисуса о прощении в тот час была о всех них и об их грехах. Милостивая любовь Бога живет среди своих врагов. Милостиво зовет нас идти за собой тот же Иисус Христос, милость которого спасла распятого разбойника в его последний час.

Куда призыв идти вслед приведет тех, кто его послушает? Какие вызовет он решения и расколы? С этим вопросом мы должны обращаться к тому Единственному, кто знает ответ. Зовущий за собой Иисус Христос единственный знает, куда ведет путь. Но мы твердо знаем, что этот путь будет милостив сверх меры. Идти вслед Иисусу Христу радостно.

Сегодня кажется, что очень трудно неуклонно идти узким путем церковных решений и при этом оставаться со слабыми и безбожными, сохраняя всю широту любви Христа ко всем людям, терпение и милосердие, "филантропию" (человеколюбие) Бога (Тит. 3, 4); и все же то и другое должно идти рука об руку, иначе наш путь — человеческий. Во всей серьезности хождения вслед да подарит Бог нам радость, во всяком "нет" греху — "да" грешнику, во всякой обороне от врагов - преодолевающее и победоносное слово Евангелия. "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко" (Мф. И, 28 сл.).

I

ДОРОГАЯ МИЛОСТЬ

Дешевая милость — смертельный враг нашей Церкви. Сегодня мы сражаемся за дорогую милость.

Дешевая милость — это милость как бросовый товар, задешево полученное прощение, утешение, таинство; милость как неистощимый церковный склад, откуда беспечно и расточительно идет легкомысленная раздача; милость без цены, без стоимости. Будто сущность милости состоит именно в том, что счета оплачены вперед на все времена. А по оплаченному счету все можно получить задаром. Раз бесконечно велика уплаченная цена, то бесконечно велики и возможности пользования и мотовства. Да и что это за милость, если она не достается задешево?

Дешевая милость - это милость как учение, как принцип, как система; это прощение грехов как всеобщая истина; это любовь Бога как христианская: идея Бога. Кто с ней согласился, уже получил прощение грехов. А Церковь с таким учением о милости, по самому смыслу данного учения, тоже этой милости причастна. В такой Церкви мир получает дешевое покрытие грехов, в которых не раскаялся и от которых тем более не собирается избавляться. Поэтому дешевая милость — это отрицание живого Слова Божьего, отрицание Его вочеловечения.

Дешевая милость — это оправдание не грешника, а греха. Раз всё творит только милость, то пусть все остается по-старому. "Деянья наши все — тщета". Мир остается миром, мы остаемся грешниками, даже "при жизни наи-

13

лучшей" 1. Итак, пусть христианин живет так же, как мир,пусть он во всем ставит себя с миром вровень и уж конечно не дерзает — под страхом впасть в ересь мечтательства! - вести под милостью иную жизнь, чем под грехом! Да не дерзнет восстать против милости, осквернить великую, даровую милость и, попытавшись вести жизнь, послушную заповедям Иисуса Христа, воздвигнуть новый догматизм! Мир оправдан милостью, следовательно — чтобы не умалить эту милость! чтобы не противиться этой незаменимой милости! — пусть христианин живет, как прочий мир! Он, разумеется, охотно совершил бы что-нибудь чрезвычайное, ему, несомненно, огромного труда стоит отказываться от таких дел и исполнять свой долг, живя жизнью мира. Но он должен отказываться, должен отречься от себя, чтобы его жизнь не отличалась от жизни мира. Чтобы не мешать милости быть настоящей милостью, он поддерживает веру мира в дешевую милость. В этой обмирщенности, в необходимом самоотречении, на которое он должен пойти ради мира — нет, ради мило-сти! - пусть христианин утешается, уверенный (securus2) в обладании той милостью, которая сама всё творит. Итак, пусть христианин не идет вслед, но утешается милостью! Вот дешевая милость как оправдание греха, а не кающегося грешника, который оставил свой грех и обратился; здесь нет того прощения греха, которое отделяет от греха. Дешевая милость — это та милость, которую мы имеем такие, какие мы есть.

Дешевая милость проповедует прощение без раскаяния, крещения вне надзора общины, причащение без исповедания грехов, отпущение грехов без исповеди. Дешевая милость есть милость без хождения вслед, милость без креста, милость без живого вочеловечившегося Иисуса Христа.

Дорогая милость есть спрятанное в поле сокровище, ради которого человек идет и радостно продает всё, что имел; драгоценная жемчужина, за которую купец отдает все свое добро; Царство Христа, ради которого человек вырывает себе глаз, если тот его искушает; призыв Иисуса Христа, в ответ на который ученик оставляет сети и идет вслед.

Дорогая милость — это Евангелие, которое надо все время искать, дар - о котором молиться, дверь - в которую стучать.

14

Она дорога, поскольку зовет идти вслед, она — милость, поскольку зовет идти вслед Иисусу Христу; она дорога, так как стоит челавеку всей жизни, она милость, так как только она и дарит жизнь человеку; она дорога, так как она осуждает грех, она милость, так как оправдывает грешника. Милость дорога прежде всего потому, что она дорого стала Богу, что она стоила ему жизни его Сына - "вы куплены дорогою ценою", - и потому, что для нас не может быть дешево то, что дорого обходится Богу. Милость она прежде всего потому, что Богу его Сын был не дороже нашей жизни, и Он отдал Его за нас. Дорогая милость есть вочеловечение Бога.

Дорогая милость — это милость как святыня Бога, которую нужно защищать от мира, которую нельзя бросать псам, и потому — это милость как живое слово, слово Бога, которое Он сам произносит, как Ему угодно. Оно приходит к нам как милостивый призыв идти вслед Иисусу, как Прощающее слово к стесненному духу и сокрушенному сердцу. Милость дорога, так как покоряет человека под иго хождения вслед Иисусу Христу, и она — милость, так как Иисус говорит: "Иго Мое благо и бремя Мое легко".

Призыв "иди за мной!" дважды обращен к Петру. Он был первым и последним словом Иисуса к ученику (Мк. 1,17; Ио. 21, 22). Вся жизнь Петра заключена между этими двумя призывами. В первый раз, на Генисаретском озере, Петр в ответ на призыв Иисуса оставил сети и ремесло и по первому его слову пошел за ним. В последний раз Воскресший застает его за прежним занятием, снова на Генисаретском озере, и снова раздается: иди за мной! В промежутке уместилась вся жизнь ученика, идущего вслед Иисусу. Посреди этой жизни — исповедание Иисуса как Христа, как Помазанника Божьего. Петру трижды: в начале, в конце и в Кесарии Филипповой - возвещается одно и то же: Христос - его Господь и Бог. Та же милость Христа и зовет его: иди за мной! — и открывается ему в его исповедании Сына Божьего.

Трижды вставала милость на пути Петра, Единая милость, трижды по-разному возвещенная, поэтому она была собственной милостью Христа, а отнюдь не милостью, которую ученик сам себе присвоил. Это была всё та же милость Христова: она побудила ученика всё бросить ради хождения вслед, она внушила ему то исповедание, которое весь мир принял за богохульство, она призвала не-

15

верного Петра в последнюю общность мученичества, простив ему тем самым все грехи. Милость и хождение вслед составляют единое, неразрывное целое в жизни Петра. Он получил дорогую милость.

С распространением христианства и растущим обмирщением Церкви понимание дорогой милости понемногу утратилось. Мир стал христианским, милость стала всеобщим достоянием христианского мира. Она начала доставаться задешево. Но католическая Церковь сберегла остаток прежнего понимания. Решающую роль сыграло то, что монашество не порвало с Церковью и что мудрость Церкви терпела монашество. На окраине Церкви было место, где сохранялось понимание того, что милость дорога, что милость включает хождение вслед. Люди бросали всё, что имели, ради Христа и старались тщательно исполнить его заповеди в ежедневном упражнении. Так монашеская жизнь стала живым протестом против обмирщения христианства, против обесценивания милости. Однако, терпя этот протест и не допуская окончательного разрыва, Церковь этот протест обесценивала, более того, именно из него добывала оправдание собственной обмирщенности; ведь монашеская жизнь к тому времени превратилась в особое достижение немногих, не обязательное для массы церковного народа. Применимость заповедей Иисуса роковым образом ограничили группой особо квалифицированных людей, и из-за этого стали различать максимальную и минимальную норму христианского послушания. Тем самым стало возможно, отвечая любым нападкам на обмирщение Церкви, указывать на монашеский путь внутри Церкви, рядом с которым путь более легкий оказывался вполне оправдан. В итоге ссылка на раннехристианское понимание дорогой милости, сохранявшееся монашеством в римской Церкви, парадоксальным образом окончательно оправдывала обмирщение Церкви. При всем при том решающая ошибка монашества состояла не в том, что оно — пусть во многом неверно понимая волю Иисуса — пошло милостивым путем строгого хождения вслед. Напротив, монашество отдалилось от христианской сути, поскольку позволило своему пути сделаться необязательным достижением немногих и тем самым поставило его себе в особую заслугу.

Когда через своего слугу Мартина Лютера Бог возобновил во время Реформации Евангелие чистой, дорогой

16

милости, Он провел Лютера через монастырь. Лютер был монахом. Он все оставил и хотел идти вслед Христу в совершенном послушании. Он отрекся от мира и приступил к христианскому деланию. Он учился покорности Христу и Церкви, зная, что только послушный может верить. В ответ на призыв уйти в монастырь Лютер готов был заплатить всей своей жизнью. Но на пути к Богу он потерпел крушение. Бог показал ему через Писание, что хождение вслед Христу — это не особая заслуга избранных, а, божественная заповедь всем христианам. Смиренный труд хождения вслед сделался в монашестве особой заслугой святых. Самоотречение идущих вслед разоблачается здесь как последнее духовное самоутверждение праведника. Мир прорвался в самую сердцевину монашеской жизни и действовал там самым опасным образом. Монашеское бегство от мира оказалось на поверку утонченнейшей формой любви к миру. В этом крушении последней надежды на праведную жизнь Лютер усмотрел милость. В крахе монашеского мира он увидел спасающую руку Божью, протянутую во Христе. Он усмотрел ее в вере в то, что "деянья наши1 все тщета при жизни наилучшей" . Дарованная ему милость обошлась ему дорого, она сломала всё его существование. Он снова должен был отбросить невод и пойти вслед. В первый раз, когда он пришел в монастырь, он бросил всё, кроме себя самого, кроме своего праведного Я. На этот раз было отобрано и оно. Он пошел не за своими заслугами, а за милостью Бога. Ему не было сказано: хоть ты и согрешил, но теперь всё прощено, оставайся впредь, где ты сейчас, и утешайся прощением! Лютер должен был оставить монастырь и вернуться в мир не потому, что мир будто бы сам по себе хорош и свят, а потому, что монастырь — это тот же мир.

Уход Лютера из монастыря обратно в мир был самой грозной атакой на мир со времен раннего христианства. Отречение монаха от мира — детская игра по сравнению с тем отказом, который мир услышал от вернувшегося в него. Началась прямая схватка с миром. Теперь хождение вслед Иисусу нужно было прожить посреди мира. То, в чем раньше, как в чем-то особенном, упражнялись при особых условиях и поблажках монастырской жизни, теперь стало обязательной заповедью для всякого.христианина в мире. Совершенное послушание заповеди Иисуса

17

нужно было осуществлять в повседневной жизни, в повседневной работе. Из-за этого бесконечно углубился конфликт между жизнью христианина и жизнью мира. Началась рукопашная.

Самым губительным и превратным толкованием дела Лютера было бы мнение, будто, открыв Евангелие чистой милости, Лютер провозгласил свободу от заповедей Иисуса в мире, будто реформаторское открытие — это канонизация мира, его оправдание прощающей милостью. Напротив, мирское занятие христианина оправдано в глазах Лютера лишь тем, что в нем с последней остротой заявлен протест против мира. Лишь поскольку мирское занятие христианина осуществляется в хождении вслед Иисусу, лишь постольку дает ему Евангелие новое право. Оправдание не греха, а грешника - вот что было причиной возвращения Лютера из монастыря. Лютеру была дарована дорогая милость. Она была милостью, ибо была водой для жаждущей земли, утешением от страха, освобождением от рабства на самовольно избранном пути, прощением всех грехов. Она была дорогой, ибо не освобождала от труда, но бесконечно усиливала призыв к хождению вслед. Но именно потому она дорога, что она милость, и именно потому милость, что дорога. Такой была тайна реформаторского Евангелия, тайна оправдания грешника.

И все же победителем в истории Реформации осталось не лютерово понимание чистой, дорогой милости, а чуткий религиозный инстинкт человека, приводящий туда, где милость достается дешевле всего. Достаточно было совсем легкого, почти незаметного сдвига акцента, чтобы сделать опаснейшее и губительнейшее дело. Лютер учил, что даже на праведнейших путях и делах человеку не устоять перед Богом, ибо в сущности он ищет всегда самого себя. В этом критическом положении он ухватился за милость свободного и безусловного прощения всех грехов в вере. При этом Лютер знал, что он сам заплатил и платит каждый день за эту милость жизнью, ибо милость не избавила его от хождения вслед, но впервые поставила на этот путь. Говоря о милости, Лютер всегда имел в виду собственную жизнь, которая только милостью и могла быть обращена к совершенному послушанию Христу. Только так он и мог говорить о милости. Слова Лютера, что всё творит только милость, за ним повторяли учени-

18

ки — но с тем единственным различием, что они очень скоро вычеркнули и из мыслей, и из слов самоочевидную для Лютера вещь, а именно хождение вслед — то, о чем Лютеру было незачем говорить, ибо он всегда говорил как тот, кого милость привела к самому трудному хождению вслед Иисусу. Так что доктрина учеников была неуязвима с точки зрения доктрины Лютера, и все-таки их учение стало концом и отрицанием Реформации как откровения дорогой милости Бога на земле. Из оправдания грешника в мире вышло оправдание греха и мира. Из дорогой милости вышла дешевая милость без хождения вслед.

Если Лютер говорил, что наши деяния — тщета даже при наилучшей жизни и что поэтому перед Богом ничто не имеет силы "кроме Его милости и благости грех прощать", то он говорил как тот, кто до этой минуты и даже в эту самую минуту ощущал себя призванным вновь и вновь идти за Иисусом и все, что имеет, оставить. Познание милости было для него окончательным радикальным разрывом с грехом его жизни, но отнюдь не оправданием этого греха. Ухватившись за прощение, он увидел в милости окончательный радикальный отказ от своевольной жизни, и именно поэтому - первый по-настоящему серьезный призыв идти вслед. Соответственно милость была для него "итогом", но конечно не человеческим, а божественным "итогом". Но этот итог потомки превратили в принципиальную предпосылку вычислений. Отсюда все беды. Если милость — это дарованный самим Христом "итог" христианской жизни, то такая жизнь ни на мгновение не избавлена от хождения вслед. Но если милость - принципиальная предпосылка моей жизни как христианина, то, значит, мне заранее дано отпущение грехов, которые я совершаю, живя в мире. Опираясь на эту милость, я могу грешить, да и сам мир принципиально оправдан этой милостью. Я по-прежнему остаюсь в моем гражданско-мирском существовании, всё остается по-старому, и я могу не сомневаться, что храним милостью Божьей. Под такой милостью весь мир стал "христианским", но само христианство под такой милостью невиданным прежде образом превратилось в мир. Конфликт между христианской и гражданской, мирской, профессиональной жизнью устранен. Христианская жизнь, мол, именно в том и состоит, что я живу в мире и как мир, ничем от него не разнясь, даже не

19

смею — ради милости! — с ним разниться, состоит в том, что я в известное время попадаю из пространства мира в пространство Церкви, чтобы там удостовериться в прощении моих грехов. От хождения вслед Иисусу я избавлен дешевой милостью, которая должна быть жесточайшим врагом хождения вслед, которая должна ненавидеть и хулить подлинное хождение вслед. Милость как предпосылка - это самая дешевая милость, милость как итог — дорогая милость.Страшно представить, сколько зависит от того, каким именно образом высказана и применена евангельская истина. Слова об оправдании только милостью всё те же, но ложное применение этих слов полностью губит их суть.

Когда Фауст, прожив жизнь в трудах познания, говорит: "Я вижу, знать нам не дано" — то это итог и нечто совсем иное, чем те же слова, сказанные студентом в конце первого семестра в оправдание своего безделья (Кьер-кегор). Как итог этот тезис истинен, как предпосылка — самообман. То есть понимание нельзя отрывать от жизни, в которой оно добыто. Лишь тот, кто идет вслед Христу, отрекшись от всего, что имел, смеет сказать, что оправдан только милостью. Сам призыв идти вслед для него — милость, а милость - призыв идти вслед. Но сам себя обманывает тот» кто хочет, чтобы милость избавила его от хождения вслед.

Но не впал ли и сам Лютер в опасную близость к такому извращению смысла милости? Что еще значат его слова: "Ресса fortiter, sed fortius fide et gaude in Christo" —

"Смело греши, но верь и радуйся во Христе еще сме-,,,з — Да, ты грешник и тебеиз греха не^выораться; монах ли ты или мирянин, хочешь ли быть праведником или злодеем, из пут мира ты не ускользаешь, ты грешишь. Так греши смело — и именно помня об оказанной милости! Это ли не неприкрытое провозглашение дешевой милости, охранная грамота греха, уничтожение хождения вслед? Это ли не кощунственное подстрекательство дерзко грешить, исходя из милости? Можно ли оскорбить милость более дьявольским образом, чем греша на основе дарованной Богом милости? Разве католический катехизис не прав, видя здесь грех против Святого Духа?

Всё зависит от того, проведено ли различие между итогом и предпосылкой. Если тезис Лютера - предпосылка теологии милости, тогда провозглашена дешевая милость.

20

Но тезис Лютера нужно считать не началом, а исключительно концом, итогом, замковым камнем, последним словом. Понятое как предпосылка, ресса fortiter становится этическим принципом; принципу милости должен соответствовать принцип ресса fortiter. Это оправдание греха. Тогда тезис Лютера превращается в свою противоположность. Но для Лютера "смело греши" могло быть только крайним выходом, только ободрением того, кто на пути хождения вслед понял, что не может стать безгрешен, кто, страшась греха, отчаивается в милости Божьей. ' Для него "смело греши" — отнюдь не принципиальное одобрение его непослушной жизни, но благая весть о милости Бога, весть, перед лицом которой мы всегда и во всяком состоянии грешники и которая нас именно как грешников ищет и оправдывает. Смело признай себя ответственным за свой- грех, не пытайся от него ускользнуть, но "верь еще смелее". Ты грешник, так и будь греш-никой, не желай быть чем-то иным, чем ты есть, ежедневно заново становись грешником и будь в этом смел. Кому еще можно такое сказать, как не тому, кто ежедневно всем сердцем отрекается от греха, кто ежедневно отрекается от всего, что мешает ему идти вслед Иисусу, и кто тем не менее безутешен из-за своей ежедневной неверности и греха? Кто еще может услышать такое без риска для своей веры, как не тот, кто слышит в таком утешении новый призыв в хождение вслед Христу? Так тезис Лютера, понятый как итог, становится дорогой милостью, которая одна и есть милость.

Милость как принцип, ресса fortiter как принцип, дешевая милость как принцип — это в конечном счете всего лишь новый закон, который не помогает и не делает свободным. Милость как живое слово, ресса fortiter как. утешение в испытаниях и призыв идти вслед, дорогая милость - это единственная чистая милость, которая действительно прощает грехи и освобождает грешника.

Как вороны собрались мы вокруг трупа дешевой милости, тянем из него яд, от которого в нас умирает хождение вслед Иисусу. Правда, доктрина чистой милости узнала несравненный апофеоз, чистая доктрина милости сама стала Богом, сама стала милостью. Повсюду слова Лютера — превращенные, однако, из истины в самообман. То есть: если у нашей Церкви есть доктрина оправдания, то и сама она непременно — оправданная Церковь! Даже

21

и верность наследию Лютера распознавалась по тому, насколько дешевой делали милость. Быть наследником Лютера значило уступать хождение вслед законникам, реформатам, мечтателям, исключительно в интересах милости; значило оправдывать мир, а христиан, идущих вслед, считать еретиками. Народ стал христианским, стал люте-ровским, но очень задешево и за счет отказа от хождения вслед. Дешевая милость победила.

Но понимаем ли мы, что эта дешевая милость оказалась к нам крайне немилосердна? Разве крах организованной Церкви, которым мы сегодня расплачиваемся, — это не необходимое следствие слишком задешево полученной милости? Провозвестие и таинства раздавались задаром, целый народ крестили, конфирмовали, отпускали ему грехи, не ставя вопросов и условий, из человеколюбия давали святыню насмешникам и неверующим, изливали бесконечные потоки милости, но призыв к строгому хождению вслед Христу звучал все реже. Где опыт ранней Церкви, которая, проводя катехизацию, так тщательно охраняла границу между Церковью и миром, охраняла дорогую милость? Где предостережения Лютера против проповеди Евангелия, которая бы утверждала людей в их безбожной жизни? Когда еще христианизация мира бывала такой жестокой и губительной? Что такое 3000 саксов, физически убитых Карлом Великим, по сравнению с сегодняшними миллионами убитых душ? На нас подтвердилось, что дети расплачиваются за грехи отцов до третьего и четвертого колена. Дешевая милость оказалась очень немилосердна к нашей Евангелической Церкви.

Разумеется, она оказалась немилосердна и к большинству из нас лично. Она не открыла, а закрыла нам путь к Христу. Она не позвала нас идти вслед, но утвердила в непослушании. Разве милосердно, что над нами разразилось слово о дешевой милости там, где мы когда-то услышали призыв идти вслед Иисусу как милостивый призыв Христа, где мы, может быть, решились на первые шаги хождения в строгом послушании заповедям? Разве могли мы услышать в этом слове что-то иное, нежели призыв к крайне мирскому отрезвлению и желание остановить нас на нашем пути, погасить в нас радость хождения вслед, указав, что это всего лишь самовольно нами избранный путь, трата сил, усердия, дисциплины — бесполезная и да-

22

же крайне опасная? Ведь всё уже готово и совершено в самой милости! Тлеющий фитиль немилосердно потушили. Немилосердно было.так говорить с человеком, ибо он, сбитый с толку предложением столь дешевого товара, оставлял путь, на который его позвал Христос, и хватался за дешевую милость, которая его навсегда отгораживала от познания дорогой. И неизбежно получалось, что обманутый слабый человек сразу начинал казаться себе сильным, раз получил дешевую милость, а в действительности терял силы к послушанию и хождению вслед. Слово о дешевой милости погубило больше христиан, чем любая заповедь 1 о делах.

Дальше мы будем говорить ради тех, кому знакомы эти искушения, для кого слово о милости стало ужасающе пусто. Правдивость требует, чтобы что-то было сказано ради тех из нас, кто признает, что, получив дешевую милость, перестал идти вслед Христу и вместе с тем — понимать дорогую милость. Попросту говоря: раз мы не хотим отрицать, что уже не стоим в верном хождении вслед Христу, что хоть мы и члены правоверной Церкви с чистым учением о милости, но уже не члены церкви, идущей вслед, то нужно попытаться заново понять милость и хождение вслед в их взаимосвязи. Дальше уступать мы уже не имеем права. Все отчетливей беды нашей Церкви сводятся к одному вопросу: как нам сегодня жить по-христиански.

Счастлив, кто уже стоит в конце пути, который мы собираемся пройти, и изумленно понимает то, что поистине кажется непонятным: что милость дорога именно потому, что она чистая милость и милость Бога в Иисусе Христе. Счастлив, кто, простодушно идя вслед Иисусу Христу, побежден милостью и поэтому смеет в смирении духа хвалить всевластную милость Христову. Счастлив, кто, зная такую милость, может жить в мире и не терять себя для милости, кто, идя вслед Иисусу Христу, так уверен в небесном отечестве, что действительно свободен для жизни в этом мире. Счастлив, для кого хождение вслед Иисусу Христу значит одно: жить по милости, и для кого милость значит одно: хождение вслед. Счастлив, кто стал таким христианином, и к кому слово милости было милосердно.

23

Примечания

1 Цитата из гимна Мартина Лютера "Из глубины бед взываю к Тебе".- Примеч. пер.

2 Securus (лат.) - защищенный, находящийся вне опасности. — Примеч. пер.

3 Dr. Martin Luther Briefwechsel. Bearbeitet von Dr. E.L. Enders und fortgesetzt von G. Kawerau, Frankfurt am Main, 1884-1932, Enders III, S. 208, 118f.

24

ПРИЗЫВ ИДТИ ВСЛЕД

"Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он встав последовал за Ним" (Мк. 2, 14).

Раздается призыв, и без всякого промежутка следует послушное деяние позванного. Ответ ученика — не словесное исповедание веры в Иисуса, но послушное действие. Как возможна эта непосредственная встреча призыва и послушания? Она возмущает естественный разум, он старается разорвать эту жесткую непосредственность, что-то вставить между, что-то объяснить. Ведь при любых обстоятельствах должен иметься посредник — психологический или исторический. Задается дурацкий вопрос, а не знал ли раньше мытарь Иисуса, не поэтому ли был готов откликнуться на его призыв. Но именно об этом текст упрямо молчит, для него все дело как раз в непосредственной встрече призыва и действия. Ему не интересны психологические мотивы праведных решений человека. А почему не интересны? Потому что для встречи призыва и действия есть лишь одно значимое основание: сам Иисус Христос. Он Тот, кто зовет. Потому мытарь и идет вслед. В этой встрече проявляется безусловный, непосредственный и не нуждающийся в основаниях авторитет Иисуса. Нет ничего до, и нет ничего после, кроме послушания позванного. Иисус есть Христос — поэтому у него есть власть звать и требовать послушания своему слову. Иисус зовет идти вслед не как учитель и

25

образец, но как Христос, Сын Божий. Так что в этом коротком тексте возвещается Иисус Христос и его притязания на человека, больше ничего. Ни ученику, ни его убежденному христианству не достается никаких похвал. Не на него надо глядеть, а лишь на Того, кто зовет, на его власть. И не указано никаких путей к вере, к хождению вслед: к вере нет иного пути кроме послушания призыву Иисуса.

А что же сказано о содержании хождения вслед? Иди за мной, беги за мной! Вот и всё. Идти вслед за Ним — это что-то совершенно бессодержательное. В самом деле: нет ни жизненного плана, который бы казался осмысленным, ни цели, ни идеала, к которому можно стремиться. Нет ничего такого, ради чего, по человеческому мнению, стоило бы ставить на карту хоть что-нибудь, тем более самого себя. И что происходит? Позванный оставляет всё, что имеет, не затем, чтобы сделать что-то особенно ценное, но просто ради самого призыва, так как иначе он не может пойти за Иисусом. Самому этому поступку не придается ни малейшей ценности. Сам по себе он что-то вполне незначительное, неважное.

Человек сжигает мосты и идет вперед. Вызванный должен "выступить" из прежнего существования, должен осуществования,долженосуществить "экзистенцию"1 в буквальном смыслеслова.

Старое осталось позади и целиком принесено в жертву. Ученик брошен из сравнительной жизненной обеспеченности в полную необеспеченность (то есть на самом деле в полную обеспеченность и укрытость общности с Иисусом); из области обозримого и предусмотримого (то есть на самом деле совершенно непредусмотримого) в область совершенно необозримого и случайного (то есть на самом деле единственно необходимого и предусмотримого); из области конечных возможностей (то есть на самом деле бесконечных возможностей) в область бесконечных возможностей (то есть на самом деле в единственную освобождающую действительность). И снова - никакого всеобщего закона, напротив, точная противоположность всякой законности. Снова нет ничего, кроме связи с Иисусом Христом, то есть полный разрыв с любыми планами, идеалами и законами. Потому и невозможно больше никакое другое содержание, что единственное содержание есть Христос. Помимо Иисуса здесь нет никакого иного содержания. Только Он.

26

Итак, призыв идти вслед означает связь исключительно с личностью Иисуса Христа, разрыв всякой законности милостью Того, кто зовет. Это милостивый призыв, милостивая заповедь. Он по ту сторону вражды Закона и Евангелия. Христос зовет, ученик идет вслед. Здесь и милость и заповедь. "Буду ходить свободно; ибо я взыскал повелений Твоих" (Пс. 118, 45).

Хождение вслед — это связь с Христом; раз есть Христос, должно быть и хождение вслед. Идея Христа, систематическая доктрина, общезначимое религиозное ' представление о милости или прощении грехов делают необязательным, в сущности, даже исключают хождение вслед, ему враждебны. По отношению к идее человеку доступны знание, вдохновение, может, даже осуществление, но никоим образом - послушное личное хождение ей вслед. Христианство без живого Иисуса Христа — это неизбежно христианство без хождения вслед, а христианство без хождения вслед — это всегда христианство без Иисуса Христа; оно идея, миф. Христианство, в котором есть только Бог-Отец, но нет Христа как живого Сына, попросту уотраняет хождение вслед. Доверие Богу есть, а хождения Ему вслед нет. Лишь потому, что Сын Божий стал человеком, лишь потому, что Он — Посредник, лишь поэтому хождение вслед — это верное отношение к Нему. Хождение вслед связано с Посредником, и где верно говорится о хождении вслед, там говорится о Посреднике Иисусе Христе, Сыне Божьем. Только Посредник, только Богочеловек может призвать в хождение вслед.

Хождение вслед без Иисуса Христа — это своевольный выбор пути, может быть идеального, может быть мученического, но лишенного обетовании. Иисус его отвергнет.

"И пошли в другое селение. Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову. А другому сказал: следуй за мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие. Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! Но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: ни-

27

кто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия" (Лк. 9, 57—62).

Первый ученик сам вызывается идти за Иисусом, он не призван, и ответ Иисуса указывает энтузиасту, что тот не понимает, что делает. Он и не может этого понимать. Таков смысл ответа, в котором ученику показана жизнь с Иисусом в ее действительности. Здесь говорит Тот, кто идет на крест, Тот, вся жизнь которого в символе веры обозначена одним словом "страдавший". Этого ни один человек не может захотеть по своей воле. Никто не может призвать сам себя, говорит Иисус, и его слово остается без ответа. Между желанием пойти вслед и действительным хождением остается зиять пропасть.

Но самая глубокая пропасть преодолима, если зовет сам Иисус. Второй ученик, прежде чем пойти, хочет похоронить отца. Его обязывает закон. Он знает, что он хочет и должен делать. Сначала пусть будет исполнен закон, а потом он пойдет. Здесь между позванным и Иисусом встает ясная заповедь закона. Призыв Иисуса властно противостоит тому, чтобы именно теперь, какими бы ни были обстоятельства, что-то встало между Иисусом и позванным, пусть самое великое и святое, пусть даже закон. Именно теперь нужно ради Иисуса нарушить стоящий на пути закон, ибо между Иисусом и позванным у него прав уже нет. Здесь Иисус противопоставляет себя закону и велит идти вслед. Говорит только Христос. Последнее слово за Ним. Противиться другой не может. Этот призыв, эта милость неотразимы.

Третий, подобно первому, считает хождение вслед предложением, которое может сделать только он сам, считает собственным жизненным планом, который он сам выбирает. Но в отличие от первого он думает, что вправе ставить со своей стороны условия. При этом он совершенно запутывается в противоречиях. Он хочет предоставить себя Иисусу, но одновременно ставит что-то между собой и Иисусом: "разреши мне сперва". Он хочет пойти вслед, но хочет сам себе создать условия для хождения. Для него хождение вслед — это возможность, для осуществления которой необходимы условия и предпосылки. Так хождение вслед превращается во что-то по-человечески разумное и понятное. Сначала делаешь одно, потом другое. Всему свое место и свое время. Ученик хотя и сам вызывается пойти, но при этом сохраняет право

28

ставить условия. Ясно, что в этот момент хождение вслед перестает быть хождением вслед. Оно становится человеческим планом, который я сам составляю и могу оправдать с точки зрения разума и этики. Итак, этот третий и хочет идти вслед и в ту самую минуту, когда об этом говорит, — уже не хочет. Самим своим предложением он отменяет хождение вслед, ибо хождение вслед не терпит никаких условий, встающих между Иисусом и тем, кто Ему послушен. Итак, этот третий впадает в противоречие не. только с Иисусом, но и с самим собой. Он не хочет ни того, чего хочет Иисус, ни того, чего хочет сам. Он сам себя судит, сам с собой в разладе, и всё это из-за "разреши мне сперва". Ответ Иисуса дает образ этого внутреннего разлада, исключающего хождение вслед: "Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия".

Идти вслед — значит делать определенные шаги. Первый же шаг, сделанный в ответ на призыв, отделяет идущего от его прежнего существования. Поэтому призыв идти вслед сразу создает новую ситуацию. Оставаться в прежней ситуации и идти — взаимоисключающие вещи. Сначала это было вполне очевидно. Чтобы идти за Иисусом, мытарю нужно покинуть сбор пошлин, Петру — сети. А нам кажется, будто уже и тогда всё могло быть совсем иначе. На наш взгляд, Иисус мог бы изложить мытарю новое представление о Боге и оставить его в прежней ситуации. Не будь Иисус вочеловечившимся Сыном Божьим, такое было бы возможно. Но так как Иисус — Христос, то с самого начала должно стать ясно, что его слово — это не доктрина, а новое сотворение бытия. Действительно идти с Иисусом — вот что важно. Кого Он зовет, тому тем самым сказано, что у него есть одна-един-ственная возможность верить в Христа: всё бросить и идти с вочеловечившимся Сыном Божьим.

С первым шагом идущий попадает в ситуацию, в которой возможна вера. Не пойдя, оставшись на месте, верить он не научится. Позванный должен перейти из своей ситуации, в которой он не может верить, в ту, в которой вера впервые становится возможна. Сам по себе этот шаг лишен программной ценности, он оправдан только тем, что обретена общность с Иисусом Христом. Левий, оставаясь у сбора пошлин, и Петр — у сетей, могут .честно и верно заниматься своим ремеслом, могут иметь прежнее

29

или новое представление о Боге, но если они хотят научиться верить Богу, то пусть идут за вочеловечившимся Сыном Божьим, идут с Ним.

Прежде было иначе. Прежде они могли тихо, незаметно жить за работой, соблюдали закон, ждали Мессию. Но вот Он пришел, вот раздался его призыв. Теперь верить — значит уже не тихо ждать и жить, но вступить в хождение вслед. Теперь его призыв идти вслед разорвал все связи ради единственной связи с Иисусом Христом. Теперь нужно сжечь все мосты, нужно сделать шаг в бесконечную необеспеченность, чтобы узнать, что Иисус требует и что Он дает. Оставаясь у сбора пошлин, Левий мог бы считать Иисуса помощником во всякой нужде, но он не узнал бы в Нем своего единственного Господа, которому должен вручить всю свою жизнь, не научился бы верить. Должна создаться ситуация, в которой возможна вера в Иисуса — вочеловечившегося Бога, та невозможная ситуация, когда всё поставлено на одно — на слово Иисуса. Петр должен шагнуть из лодки на зыбкую воду, чтобы узнать свое бессилие и всесилие своего Господа. Не шагнув, он не научился бы вере. Должно возникнуть совершенно невозможное, с этической точки зрения просто безответственное положение на зыбком море, чтобы стала возможна вера. Путь к вере лежит через послушание призыву Христа. Требуется шаг, а иначе призыв Иисуса уходит в пустоту, и все предполагавшееся хождение вслед без этого шага оборачивается ложным меч-тательством.

В разделении ситуаций на те, в которых вера возможна, и те, в которых она невозможна есть большой риск. Должно быть совершенно ясно, что, во-первых, это никогда не зависит от самой ситуации и никогда по ней самой нельзя узнать, какого она рода. Только призыв Иисуса Христа определяет ее как такую, в которой возможно верить. Во-вторых, ситуацию, в которой возможно верить, никогда не создает человек. Хождение вслед не может быть предложено самим человеком. Ее создает только призыв. В-третьих, сама по себе эта ситуация лишена всякой ценности. Она оправдана только призывом. Последнее и главное: ситуация, в которой возможна вера, сама возможна только в вере.

Понятие ситуации, в которой возможно верить, — это просто описание положения вещей, при котором имеют

30

силу два одинаково истинных тезиса: только верящий послушен, и только послушный верит.

Мы сильно погрешили бы против Библии, оставь мы первый тезис без второго. Только верящий послушен — так нам хотелось бы понимать. То есть послушание будто бы идет за верой, как хороший плод от хорошего дерева. Сначала вера, лишь потом послушание. Если имеется в виду, что оправдывает только вера, а не дела послушания, тогда это, безусловно, необходимая и бесспорная предпо-.сылка всего дальнейшего. Но если бы имелось в виду какое-то временное разделение: сперва, мол, нужно поверить, а затем уже следует послушание, то тогда вера и послушание оторвались бы друг от друга и остался бы открытым в высшей степени практический вопрос: когда же должно начаться послушание. Послушание отделено от веры. Чтобы верно понимать оправдание, нужно разделить послушание и веру, но это разделение ни в коем случае нейолжно отменить их единство, состоящее в том, что вера существует только в послушании, без послушания ее нет, что только в акте послушания вера - это вера.

Поскольку недостаточно сказать, что послушание есть следствие веры, поскольку вера и послушание связаны неразрывным единством, то тезису, что только верящий послушен, нужно сопоставить другой: только послушный верит. Как там вера служит предпосылкой послушания, так здесь послушание — предпосылкой веры. В точно таком же смысле, в каком послушание названо следствием веры, его нужно назвать и ее предпосылкой.

Только послушный верит. Нужно оказать послушание какому-то конкретному приказу, тогда возможна вера. Нужно сделать первый шаг послушания, тогда вера уже не благочестивый самообман, не дешевая милость. Все дело в первом шаге. Он качественно отличается от всех последующих. Первый шаг послушания должен увести Петра от сетей, с лодки, юношу — от богатства. Только в этом новом существовании, созданном послушанием, возможно верить.

В этом первом шаге надо прежде всего видеть внешнее дело, состоящее в перемене одного образа жизни на другой. На такой шаг способен всякий. Для того у человека и есть свобода. Это поступок в рамках iustitia civilis ' второй человек свободен. Петр не может сам себя обратить, но сети оставить он может. В сущности, в Евангели-

31

ях уже с первым шагом требуется поступок, затрагивающий всю жизнь в целом. Римская Церковь такого шага требовала только в виде чрезвычайной возможности монашества, в то время как для остальных верующих было достаточно готовности безусловно подчиняться Церкви и ее заповедям. И в лютеранских символических книгах знаменательным образом признается важность первого шага. Когда опасность синергистских3 лжетолкований уже принципиально устранена, можно и нужно освободить место для того первого внешнего деяния, которое необходимо для веры: здесь это шаг к Церкви, в которой проповедуется слово Спасителя. Этот шаг можно сделать в полной свободе. Иди в Церковь! На это ты способен в силу твоей человеческой свободы. Ты можешь в воскресенье выйти из дома и пойти в церковь. Не делая этого, ты добровольно исключаешь себя оттуда, где возможно верить. Тем самым лютеранские символические книги свидетельствуют, что им известна ситуация, в которой возможно верить, и ситуация, в которой вера невозможна. Хотя здесь это понимание задвинуто в тень, его чуть ли не стыдятся, но оно налицо: важен первый шаг как внешний поступок.

Подтвердив это понимание, во-вторых следует сказать, что этот первый шаг как чисто внешний поступок является и остается мертвым делом закона, которое само по себе никак не может вести к Христу. Будучи внешним деянием, новое существование остается целиком прежним; в лучшем случае оно становится новым законом, новым стилем жизни, не имеющим ничего общего с жизнью с Христом. Бросивший пить пьяница или раздавший деньги богач освобождается, конечно, от алкоголя и денег, но от самого себя - нет. И он остается с самим собой, вероятно, даже ближе к себе, чем до того, остается под требованием что-то сделать, целиком пребывая в смерти, которая есть его прежняя жизнь. Хоть дело и нужно совершить, само по себе оно не выводит из смерти, непослушания, безбожия. Если мы сами видим в своем первом шаге предпосылку для милости, для веры, то самим нашим делом мы уже осуждены и совершенно отрезаны от милости. При этом во внешнее дело входит все, что мы привыкли называть убеждениями, хорошими намерениями,все, что римская Церковь называет facere quod in se est4.Если мы делаем первый шаг с умыслом поставить себя в ситу-

32

ацию, где возможна вера, то эта возможность веры оказывается просто делом, просто новой возможностью жить внутри нашего прежнего существования и, значит, совершенно неверно понята — мы остаемся в неверии.

И все-таки внешнее дело должно совершиться, все же мы должны попасть в ситуацию, где возможна вера. Мы должны сделать шаг. Что это значит? Это значит, что такой шаг делается верно лишь тогда, когда мы совершаем его, имея в виду не наше дело, которое надо сделать, а только слово Иисуса Христа, зовущее нас к этому шагу. Петр знает, что, по собственной воле выйдя из лодки, погибнет с первым же шагом, и поэтому зовет: "Повели мне придти к Тебе по воде", и Христос отвечает: "Приди". Итак, сначала должен был позвать Христос, лишь в ответ на его слово можно было сделать шаг. Призыв этот и есть его милость, зовущая из смерти в новую жизнь послушания. Зато теперь, когда Христос позвал, Петр должен покинуть лодку, чтобы к Христу прийти. Поэтому на самом деле уже самый первый шаг послушания есть акт веры в слово Христа. Но только совершенно извратив сущность веры, можно было бы отсюда заключить, что, раз вера уже налицо, то первый шаг не обязателен. Нужно решительно выдвинуть противоположный тезис: прежде чем станет возможно верить, нужно сделать шаг послушания. Непослушный верить не может.

Ты жалуешься на то, что не можешь верить? Но никто не должен удивляться, что не приходит к вере, если он в каком-то пункте сознательно противится заповеди Иисуса или уклоняется от нее. Ты не хочешь подчинить заповеди Иисуса какую-то греховную страсть, вражду, надежду, планы, разум? Тогда не удивляйся, что не получаешь Святого Духа, что не можешь молиться, что твоя молитва о вере тщетна! Лучше пойди и примирись со своим братом, откажись от греха, у которого ты в плену, и тогда снова сможешь верить! А отвергая слово заповеди Божьей, ты не воспримешь и слова его милости. Как ты можешь обрести общность с Тем, от кого ты сознательно в каком-то пункте уклоняешься? Непослушный верить не может, только послушный верит.

Здесь милостивый призыв Иисуса Христа идти вслед превращается в строгий закон: делай это! Оставь то! Сойди с лодки к Иисусу! Тому, кто верой или неверием извиняет свое непослушание, призыву Иисуса на деле, Иисус

33

 

говорит: сперва стань послушен, соверши внешнее дело, оставь то, что тебя связывает, откажись от того, что тебя отделяет от воли Бога! Не говори: у меня на это не хватает веры. У тебя ее нет до тех пор, пока ты остаешься в непослушании, пока не хочешь сделать первого шага. Не говори: у меня уже есть вера, мне уже незачем делать первый шаг. У тебя ее нет, пока и поскольку ты не хочешь сделать этот шаг, но коснеешь в непослушании под личиной смиренной веры. Ссылаться при нехватке послушания на нехватку веры, а при нехватке веры на нехватку послушания — это недобросовестная уловка. Непослушание "верующих" в том и состоит, что, когда от них требуется послушание, они признаются в неверии и орудуют этим признанием (Мк. 9, 24). Если веришь — сделай первый шаг! Он ведет к Иисусу Христу. Не веришь — сделай тот же шаг, так тебе приказано! Тебя не спрашивают о твоей вере или неверии, тебе приказано немедленно выполнить акт послушания. В нем создастся ситуация, когда и возможна и действительно существует вера.

И не сама создастся, но Он создает для тебя ситуацию, в которой ты можешь верить. Важно попасть в эту ситуацию, чтобы вера была не самообманом, а настоящей верой. Эта ситуация необходима именно потому, что дело только в настоящей вере в Иисуса Христа, только вера — цель сейчас и всегда ("из веры в веру", Рим. 1, 17). Если кто станет слишком поспешно и слишком по-протестантски протестовать, пусть спросит себя, не дешевую ли милость он защищает. Ибо на самом деле лишь стоя рядом могут эти два тезиса не быть преградой на пути к настоящей вере, а врозь они, конечно же, величайший соблазн. Только верящий послушен — это сказано послушному внутри верящего; тол'ько послушный верит — это сказано верящему внутри послушного. Если взят отдельно первый тезис, то верующий выдан дешевой милости, то есть проклятию; если второй, то — делам, то есть проклятию.

С этой точки зрения мы можем взглянуть на христианское пастырство. Крайне важно, чтобы пастырь помнил об обоих тезисах. Он должен знать, что жалобы на недостаток веры всегда происходят от сознательного или уже ставшего бессознательным непослушания и что такие жалобы слишком легко находят утешение в дешевой милости. При этом непослушание остается в неприкосновенности, а слово о милости превращается в утешение, кото-

34

рым непослушный сам себя утешает, в прощение грехов, которое он сам себе дает. Но тогда провозвестие для него тщетно, он его уже не слышит. И прости он себе грехи хоть тысячу раз, все равно он не сможет поверить в действительное прощение, именно потому, что на самом деле оно ему не даровано. Неверующий кормится дешевой милостью, так как хочет упорствовать в непослушании. В сегодняшнем христианском пастырстве это частая ситуация. Неизбежно доходит до того, что, сам себе простив грехи, человек коснеет в непослушании и отговаривается тем, что не умеет распознать добро и заповедь Бога. Они, мол, неоднозначны и допускают разные толкования. Сознание непослушания, вначале ясное, постепенно помрачается и переходит в косность. Теперь непослушный сам себя так запутал и связал, что уже не способен слышать слово. Теперь на самом деле верить уже невозможно. Тогда между закосневшим и пастырем происходит примерно такой разговор: "Я больше не могу верить". — "Слушай слово, его тебе проповедуют!" — "Я слушаю, но оно ничего мне не говорит, оно тщетно для меня, идет мимо". — "Ты не хочешь слушать". - "Нет, хочу". На этом месте душеспасительная беседа чаще всего обрывается, так как пастырь не знает, с чем он столкнулся. Он знает лишь один тезис: только верующий послушен. Этим тезисом он не в силах помочь закосневшему, у которого именно что нет и не может быть веры. Пастырь думает, что уже оказался перед последней загадкой: Бог отказывает кому-то в той вере, которую дарует другим. Тогда, при наличии лишь одного тезиса, происходит капитуляция. Закосневший остается один и беспомощно оплакивает свою беду. А ведь именно здесь — поворотная точка разговора. Поворота полного. Доводы прекращаются, вопросы и беды собеседника больше не принимаются всерьез, чтобы тем серьезнее принять самого собеседника, который хочет за ними укрыться. И в ту крепость, которую он себе выстроил, происходит прорыв с помощью тезиса: только послушный верит. Беседа обрывается, и пастырь говорит: "Ты непослушен, ты отказываешь Христу в послушании, хочешь сохранить хоть сколько-нибудь собственной власти. Ты не способен услышать Христа, так как ты непослушен, не способен верить в личность, так как не хочешь повиноваться. У тебя в сердце есть место, где ты упорно противишься призыву Христа. Твоя беда — это твой грех".

35

Здесь снова на первом плане сам Христос: он поражает беса, который до сих пор прятался в человеке за дешевой милостью. Теперь важнее всего, чтобы у пастыря наготове были оба тезиса: только послушный верит и только верующий повинуется. Именем Христа он должен призвать к послушанию, к действию, к первому шагу. Брось всё, чем связан, и иди Ему вслед! В этот миг всё зависит от первого шага. Нужно разбить позицию непослушного, ибо заняв ее, Христа он уже не услышит. Беглец должен покинуть убежище, которое он себе выстроил. Лишь выйдя, он снова сможет свободно видеть, слышать, верить. Правда, перед лицом Христа ничего не приобретешь, совершив дело, ведь само по себе оно мертво, и все же Петр должен ступить на зыбкое море, чтобы начать верить.

Коротко говоря, дела обстоят так: тезис, будто только верующий послушен, отравляет человека дешевой милостью. Он коснеет в непослушании, утешает себя прощением, которое сам себе дарит, и замыкается от слова Христа. Прорыв в его крепость терпит неудачу, пока ему твердят тот самый тезис, за которым он укрылся. Нужен поворот, нужно призвать другого к послушанию: только послушный верит!

Не совращают ли его тем самым на путь собственных дел? Отнюдь нет: напротив, ему указывают на то, что его вера — вовсе не вера, его освобождают от его внутренних пут. Он должен выйти на вольный воздух решения. Тогда ему снова становится внятен призыв Христа верить и идти вслед.

И так мы попадаем в рассказ о богатом юноше.

"И вот, некто подошел сказал Ему: Учитель Благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как один только Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: все это сохранил я от юности моей; чего еще недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною. Услышав слово сие, юноша отошел с печалью, потому что у него было большое имение" (Мф. 19, 16—22).

36

Вопрос юноши о вечной жизни — это вопрос о спасении, попросту говоря, единственный важный вопрос. Но правильно задать такой вопрос нелегко. Это ясно из того, что юноша, очевидно имея в виду этот вопрос, задает, в сущности, совсем другой и что от этого вопроса он на самом деле уклоняется. Ведь он обращает свой вопрос к "благому учителю". В ответ он хочет услышать мнение, совет, суждение благого учителя, великого наставника. Он дает понять две вещи: во-первых, вопрос ему крайне важен, и у Иисуса, конечно же, есть что-то значительное в ответ. Но, во-вторых, он ждет от благого учителя, от великого наставника очень существенных слов, но все-таки не безусловно обязывающего божественного веления. Вопрос о вечной жизни - для юноши это вопрос, о котором он хотел бы поговорить, поспорить с "благим учителем". Но уже здесь у него на пути встает слово Иисуса: "Что ты называешь меня благим? Никто не благ как один только Бог". Вопрос уже выдал тайну его сердца. Он хотел бы поговорить о вечной жизни с благим рабби, но теперь слышит, что на самом деле стоит со своим вопросом не перед благим учителем, а перед самим Богом. И поэтому он не получит от Сына Божьего никакого ответа кроме ясного указания на заповедь единого Бога. Он не получит ответа "благого учителя", который бы прибавлял свое мнение к явной воле Бога. От себя Иисус отсылает к единственно благому Богу и именно этим выказывает себя совершенно послушным Сыном Бога. А если спрашивающий стоит перед самим Богом, то он сразу изобличен в том, что бежит от явной заповеди Бога, которую и сам знает. Конечно, юноша знает заповеди. Но в том-то и заключается его положение, что он не может ими довольствоваться, хочет их превзойти. Его вопрос изобличен как вопрос своевольно измышленной и избранной праведности. Почему юноше мало явной заповеди? Почему он ведет себя так, словно давно уже не знает ответ на свой вопрос? Почему он хочет упрекнуть Бога за то, что тот его будто бы оставил в неопределенности по этому решающему жизненному вопросу? Итак, юноша попался и приведен на суд. От необязательного вопроса о спасении он возвращен к простому послушанию явным заповедям.

Тут следует вторая попытка убежать. Юноша отвечает новым вопросом: "Какие?" В этом вопросе спрягался сам сатана. И, конечно, только этот выход оставался тому, кто

37

понял, что попался. Разумеется, юноша знает заповеди; кто же еще захотел бы в полноте заповедей распознать имеющую значение именно для него, именно сейчас? Явность заповедей многозначна, неясна — вот что говорит юноша. Заповедей он не видит, он все время видит только себя, свои проблемы, свои конфликты. От ясной заповеди Бога он отступает к интересной, бесспорно — человеческой, ситуации "этического конфликта". Не в том ложь, что ему знаком этот конфликт, а в том, что этот конфликт выставляется против заповеди Бога. А заповеди как раз затем и даны, чтобы покончить с этическим конфликтом. Этический конфликт как этический прафеномен падшего человека — это и есть разлад человека с Богом. Змей в раю вложил этот конфликт в сердце первого человека. "Подлинно ли сказал Бог?" От ясной заповеди и простодушного детского послушания человека отрывает этическое сомнение, указание на то, что заповеди еще нужно толкование и осмысление. "Подлинно ли сказал Бог?" Опираясь на свое знание добра и зла, на свою совесть, человек сам должен решить, что такое добро. Заповедь многозначна, Бог хочет, чтобы человек сам ее толковал и осмысливал, и свободно принимал решение.

Отказ от послушания заповеди уже произошел. Место простодушного поступка заняло двоедушное мышление. Человек со свободной совестью превозносится перед послушным ребенком. Ссылка на этический конфликт — это отказ от послушания. Это отход от действительности Бога к человеческому миру возможного, от веры к сомнению. Итак, случилось непредвиденное: тот самый вопрос, которым юноша пытался прикрыть свое непослушание, раскрыл его таким, каков он есть: он — человек под грехом. Это раскрытие совершено ответом Иисуса. Названы явные заповеди Бога. Назвав их, Иисус заново их подтверждает как заповеди Бога. Юноша снова застигнут врасплох. Он надеялся еще раз ускользнуть в необязательность разговора о вечных вопросах. Он надеялся, что Иисус предложит ему разрешение этического конфликта. Но разъяснен не вопрос, а он сам. Единственный ответ на нужду этического конфликта — это сама заповедь Бога и, значит, требование прекратить обсуждения и наконец повиноваться. Разрешение этического конфликта есть только у дьявола, а именно: продолжай спрашивать и так освободись от послушания. Иисус смотрит не на проблемы

38

юноши, а на него самого. Он не принимает всерьез тот этический конфликт, к которому так серьезно относится юноша. Ему важно одно: чтобы юноша наконец услышал чаповедь и ей повиновался. Именно там, где этический конфликт требует такого серьезного отношения к себе, где он мучит и порабощает человека, не пуская к освобождающему акту послушания, именно там раскрывается вся его безбожность, там его нужно вывести на свет во всей его безбожной несерьезности как решительное непослушание. Серьезен только акт послушания, который заканчивает и разрешает конфликт и дает нам свободу стать детьми Бога. Вот диагноз, который Бог ставит юноше.

Второй раз юноша застигнут истиной слова Божьего. Он уже не ходит вокруг да около божественной заповеди. Хорошо, заповедь ясна и нужно ей повиноваться! Но — этого мало! "Все это я сохранил от юности моей. Чего еще мне недостает?" Отвечая так, юноша, как и во всех предыдущих случаях, убежден в искренности своих стремлений. В этом он и упрямится против Иисуса. Он знает заповеди, исполняет их, но не считает, что к ним может сводиться вся воля Бога: должно еще что-то прибавиться, что-то чрезвычайное, неповторимое. Такое он бы сделал. Явная заповедь Бога несовершенна, говорит юноша, последний раз уклоняясь от истинной заповеди, последний раз пытаясь остаться сам по себе, по-своему судить о добре и зле. Теперь он согласен с заповедью, но вместе с тем и впрямую на нее нападает. "Все это сохранил я; чего еще мне не достает?" Марк здесь добавляет: "И Иисус взглянул на него и полюбил его" (10, 21). Иисус видит, как безнадежно замкнулся этот юноша от живого слова Бога, как серьезно, всем своим существом он противится живой заповеди, простому послушанию. Он хочет помочь юноше, он его полюбил. Поэтому Он дает ему последний ответ: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною". В этих словах, обращенных к юноше, нужно обратить внимание на три вещи. Первое, теперь повелевает сам Иисус. Иисус, только что отсылавший юношу от благого учителя к единому благому Богу, теперь сам берет на себя полномочия произнести последнее слово и заповедь. Юноша должен понять, что перед ним стоит сам Сын Божий. Именно скрытое от юноши сыновство Иисуса позволило Ему отсылать

39

от себя к Отцу, чем Он себя совершенно соединил с Отцом. Это то самое единство, которое теперь позволяет Иисусу самому произнести заповедь Отца. Это должно стать юноше недвусмысленно ясно, когда он слышит призыв Иисуса идти вслед. Вот сумма всех заповедей: юноша должен жить в общности с Христом, цель заповедей — это Христос. И вот Христос стоит перед ним и зовет. В неправду этического конфликта лазеек уже не осталось. Заповедь однозначна: иди за мной. Второе: но и этот призыв идти вслед еще нуждается в разъяснении, чтобы исключить возможность любых недоразумений. Нужно исключить возможность того, чтобы юноша теперь уже само хождение вслед принял за этическую авантюру, за весьма интересный, но в любом случае обратимый путь и стиль жизни. Хождение вслед было бы неверно понято и в том случае, если бы юноша мог счесть его завершением своих прежних поступков и вопросов, добавлением к предыдущему, дополнением, усовершенствованием, исправлением прежнего. Поэтому, ради недвусмысленной ясности, нужно создать ситуацию, в которой был бы невозможен возвратный ход, ситуацию необратимую и одновременно очевидным образом не являющуюся дополнением к прежнему. Необходимая ситуация создана Иисусовым требованием добровольной бедности. Оно составляет жизненно важную, пастырскую сторону дела. Оно наконец поможет юноше в верном понимании и верном послушании. Оно возникает из любви Иисуса к юноше. Оно — всего лишь промежуточный момент между прежним путем юноши и хождением вслед. Но оно — внимание! — не тождественно самому хождению вслед, оно даже не первый шаг в нем, оно — послушание, в котором хождение вслед только и может осуществляться. Сперва пусть юноша пойдет, всё продаст и раздаст бедным, а потом пусть идет вслед. Цель — хождение вслед, а путь к нему, в данном случае, — добровольная бедность. И третье: говоря "Если хочешь быть совершенным...", Иисус принимает вопрос юноши, чего ему еще недостает, и могло бы показаться, будто речь действительно о добавлении к прежнему. Но в таком добавлении уже заключена отмена всего прежнего. Как раз совершенен юноша и не был до сих пор, ибо он ложно понимал и исполнял заповедь. Лишь теперь он может понять и исполнить ее верно, идя вслед, но даже и теперь лишь потому, что к это-

40

му его призвал Иисус Христос. Приняв вопрос юноши, Иисус этот вопрос у него отобрал. Юноша спросил о пути к вечной жизни, Ииоус отвечает: Я тебя зову, это все.

Юноша искал ответа на свой вопрос. Ответ гласит: Иисус Христос. Юноша хотел услышать слово благого учителя и узнает, что слово это — сам Человек, которого он спрашивает. Юноша стоит перед Иисусом, Сыном Бога, вот вся полнота встречи. Есть только "да" или "нет", послушание или непослушание. Ответ юноши — "нет"._ Юноша отошел с печалью, он был разочарован, обманут в своих надеждах, и он не смог отбросить прошлое. Он был очень богат. У призыва идти вслед и здесь нет никакого иного содержания, кроме самого Иисуса Христа, связи, общности с ним. Но жизнь идущего вслед — не мечтательное поклонение благому учителю, а послушание Сыну Божьему.

У истории о богатом юноше есть точное соответствие в обрамлении притчи о добром самаритянине. "И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?" (Лк. 10, 25—29).

Вопрос законника такой же, как у юноши. Только здесь заранее сказано, что этот вопрос — искусительный. Искусителю исход этого вопроса известен. Он должен завершиться апорией этического конфликта. Ответ Иисуса совершенно схож с ответом богатому юноше. Спрашивающий уже в принципе знает ответ на свой вопрос, но продолжая, хотя уже знает, спрашивать, хочет уклониться от послушания заповеди Божьей. Ему оставлен лишь один выход: делай, что знаешь, и будешь жить.

Так у него отвоевана первая его позиция. И опять как у юноши, следует бегство в этический конфликт: А кто мой ближний? После законника-искусителя этот вопрос — искренне и бездумно — задавался без счету, у него репутация серьезного и разумного вопроса пытливого человека. Но неверно была понята взаимосвязь написанного. Вся история о милосердном самаритянине - это

41

сплошное отражение и разрушение Иисусом этого вопроса как сатанинского. Это вопрос без конца, без ответа. Он исходит от "поврежденного ума тех, кто чужд истины", "кто заражен страстью к состязаниям и словопрениям". От него "происходят распри, злоречия, лукавые подозрения" (1 Тим. 6, 4 ел.). Это вопрос пресыщенных, которые "всегда учатся и никогда не могут дойти до познания истины", "которые имеют вид благочестия, силы же его отреклись" (2 Тим. 3, 5 ел.). Они неспособны к вере, они задают такие вопросы, потому что "сожжены в совести своей" (1 Тим. 4, 2), так как они не хотят покориться слову Бога. Кто мой ближний? Разве можно ответить, брат ли это мой по плоти, соплеменник, собрат по общине или мой враг? Разве нельзя с равным правом утверждать или отрицать и одно, и другое? Разве итог этих вопросов - не разлад и непослушание? Да, этот вопрос — бунт против самой заповеди Бога. Конечно, я хочу быть послушным, но Бог мне не говорит, как же это для меня возможно. Заповедь Бога неоднозначна, она меня оставляет в вечном конфликте. Вопрос: что я должен делать? — был первой ложью. Ответ: Исполняй заповедь, которая тебе известна. Не спрашивать ты должен, а исполнять. Вопрос: кто же мой ближний? — это последний вопрос либо отчаяния, либо самоуверенности, которым себя оправдывает непослушание. Ответ: ближний — это ты сам. Иди и будь послушен в делах любви. Быть ближним — это не какое-то определение другого, а его притязание на меня, вот и всё. Всякую минуту, во всякой ситуации от меня требуется действие, послушание. Буквально нет времени спрашивать, кто мне другой, как его определить. Я должен действовать и слушаться, я должен быть ближним другому. Но если ты все же испуганно спрашиваешь, не должен ли я сначала узнать и обдумать, как мне действовать, — то есть только один выход: узнать и обдумать я могу не иначе, как только уже все время действуя, уже все время считая себя востребованным. Что такое послушание, я узнаю только повинуясь, а не спрашивая. Только слушаясь я узнаю истину. От расколотой совести и от греха призыв Иисуса ведет нас к простоте послушания. Но богатый юноша был позван Иисусом в милость хождения вслед, а законник-искуситель — отброшен обратно к заповеди.

 

Примечания

1 От латинского глагола exiftere - "существовать" буквально: "выступать из". - Примеч. пер. n p

2 Justitia civilis (лат.) - "мирская праведность . - " \

3 От греч. "synergon" ("сотрудничество", "участие в труде ), имеется в виду способность человека помогать благодати.

4 SceTquod in se est (лат.) - делать то, что в силах человека. - Примеч. пер.

42

 

ПРОСТОЕ ПОСЛУШАНИЕ

Когда Иисус требовал добровольной бедности от богатого юноши, тот знал, что ответить можно только послушанием или непослушанием. Когда Левий был позван от сбора пошлин, а Петр — от сетей, не было сомнений в серьезности призыва Иисуса. Они должны были всё оставить и пойти вслед. Когда Петр был позван на зыбкое море, он должен был встать и отважиться на шаг. От всех них требовалось лишь одно: положиться на слово Иисуса Христа, счесть это слово более прочной опорой, чем все гарантии мира. Между словом Иисуса и послушанием вставали тогда не меньшие силы, чем сегодня. Возражали разум, совесть, ответственность, благочестие, вмешивались даже сам закон и верность Писанию, чтобы предотвратить эту крайность, это беззаконное "мечтательство". Но призыв Иисуса прорвал все эти преграды и создал послушание себе. Это было слово самого Бога. Требовалось простое послушание.

Если бы Иисус Христос сегодня так обратился к кому-то из нас через Священное Писание, мы, пожалуй, рассуждали бы следующим образом: Иисус приказывает что-то вполне определенное, это так. Но я должен помнить про приказания Иисуса, что он никогда не требует законнического послушания, а хочет от меня лишь одного — чтобы я верил. Но моя вера не привязана ни к богатству, ни к бедности, ни к тому подобным вещам, напротив, я могу, веря, быть как богатым, так и бедным. Не в том дело,

44

чтобы не иметь богатства, а в том, чтобы иметь его будто неимеющий, чтобы внутренно быть от него свободным, чтобы сердце к нему не привязывалось. Например, Иисус говорит: продай твое богатство! Но имеется в виду: дело, в сущности, не в том, чтобы исполнить это внешним образом, напротив, ты можешь спокойно владеть богатством, но так владеть, будто у тебя его нет. Не привязывайся к богатству сердцем. Наше послушание слову Иисуса состояло бы, следовательно, именно в том, чтобы отвергнуть простое послушание как законническое ради послушания "в вере". Этим мы отличаемся от богатого юноши. Он от своей печали не сумел утешиться, сказав себе: хоть я и хочу вопреки слову Иисуса остаться богат, но внутренне я хочу от богатства освободиться и во всем своем несовершенстве утешаться прощением грехов и в вере иметь общность с Иисусом; нет, он отошел с печалью и вместе с послушанием лишился и веры. Юноша был в этом вполне честен. Он расстался с Иисусом, и бесспорно у такой честности лучшее будущее, чем у мнимой общности с Иисусом, основанной на непослушании. Очевидно, с юношей, по мнению Иисуса, дело обстояло так, что он даже и внутренне не мог освободиться от богатства. По всей вероятности, будучи серьезным, ищущим человеком, юноша и сам тысячи раз это пробовал. А что у него ничего не вышло, видно из того, что в решающий момент он не смог подчиниться слову Иисуса. Итак, юноша в этом был честен. Но с нашими рассуждениями мы вообще отличаемся от библейского слушателя слов Иисуса. Если ему Иисус говорил: брось всё и иди за мной, уйди от своего занятия, семьи, народа, родного дома! — то он понимал: на такой призыв можно откликнуться только простым послушанием, поскольку именно такому послушанию обещана общность с Иисусом. А мы бы сказали: хоть призыв Иисуса и надо "безусловно принимать всерьез", но истинное послушание Ему состоит именно в том, чтобы я оставался с моим занятием, с моей семьей и там Ему и служил, правда, в истинной внутренней свободе. Итак, если бы Иисус позвал: выйди наружу! — мы понимаем его так, будто на самом деле Он имеет в виду: оставайся внутри! — хотя, разумеется, как тот, кто внутренне вышел. Или Иисус сказал бы: не заботьтесь; а мы бы поняли: естественно, мы должны заботиться и трубиться для наших близких и для оебя. Ведь всё иное было бы безот-

45

ветственностью. Но внутренне, разумеется, мы должны быть от такой заботы свободны. Иисус сказал бы: кто тебя ударит по одной щеке, подставь ему и другую; а мы бы поняли: именно в битве, именно в ответном ударе и может вырасти настоящая любовь к брату. Иисус сказал бы: ищите прежде всего Царствия Божьего; мы бы поняли: естественно, сначала нам надо искать всего остального. А иначе как же нам жить? Ведь имеется-то в виду просто окончательная внутренняя готовность всё отдать ради Царства Божьего. Повсюду то же самое:' сознательная отмена простого, буквального послушания.

Как возможна такая перемена? Из-за чего слову Иисуса пришлось подвергнуться такому обращению? Таким насмешкам мира? Во всех иных случаях при отдаче приказа отношения ясны. Отец говорит ребенку: иди спать! — и ребенок понимает, о чем речь. А ребенок, вымуштрованный лжетеологией, рассуждал бы так: отец говорит: иди спать. Он имеет в виду, что я устал; он не хочет, чтобы я уставал. Я могу справиться с усталостью, если пойду играть. Значит, хотя отец говорит: иди спать! — он на самом деле имеет в виду: иди играть. С такими рассуждениями и ребенок от отца и гражданин от властей получили бы недвусмысленный ответ — наказание. Только по отношению к приказу Иисуса должно быть иначе. Здесь простое послушание должно извратиться и даже стать непослушанием. Как это возможно?

Возможно это потому, что у этого извращенного рассуждения в основе лежит что-то вполне верное. У приказа Иисуса богатому юноше, то есть у призыва в ситуацию, в которой возможно верить, в сущности лишь одна цель: призвать человека к вере в Иисуса, то есть в общность с ним. В конечном счетец от того или иного человеческого поступка ничего не зависит, зато всё зависит от веры в Иисуса как Сына Божьего и Посредника. В конечном счете, ничто не зависит от богатства или бедности, брака или безбрачия, занятия или не-занятия, но всё зависит от веры. И в этом смысле мы, в общем, совершенно правы: можно, обладая богатством и благами мира, верить в Христа, и значит, иметь их, будто не имеешь. Но эта возможность есть последняя возможность христианского существования вообще, возможность ввиду серьезного ожидания скорого второго пришествия, а вовсе не первая и простейшая возможность. У парадоксального понимания за-

46

поведей есть своя христианская правота, но оно не должно вести к отмене простого понимания заповедей. Напротив, у него есть право и возможность лишь для того, кто в какой-то момент своей жизни уже принял всерьез простое понимание и поэтому уже живет в общности с Иисусом, в хождении вслед, в ожидании конца. Это бесконечно более трудная, человечески говоря — невозможная возможность — понимать Иисуса парадоксально, и именно поэтому она постоянно подвержена огромному риску обратиться в свою противоположность и стать удобным выходом, бегством от конкретного послушания. Кто не понимает, что ему было бы бесконечно легче просто понимать и буквально исполнять заповедь Иисуса и, скажем, действительно раздать имущество по приказу Иисуса, вместо того, чтобы его сохранять, у того нет никакого права понимать слово Иисуса.парадоксально. Поэтому в парадоксальном понимании заповеди Иисуса всегда неизбежно содержится и буквальное.

У конкретного призыва Иисуса и простого послушания есть непреложный смысл. Иисус зовет в конкретную ситуацию, в которой возможно Ему верить, Он потому и \зовет так конкретно и хочет быть понят именно так, что знает, что только в конкретном послушании человек освобождается для веры.

А где простое послушание принципиально устранено, там снова из дорогой милости Иисусова призыва возникает дешевая милость самооправдания. И сразу же воздвигается ложный закон, мешающий слышать конкретный призыв Христа. Этот ложный закон есть закон мира, которому противостоит и соответствует закон милости. Здесь мир — это не побежденный во Христе и ежедневно в общности с ним заново побеждаемый мир, но мир, ставший жестким, непробиваемым, принципиальным законом. Но тогда и милость уже не дар живого Бога, отрывающий нас от мира и ставящий в послушание Христу, но всеобщий божественный закон, божественный принцип, который просто надо применять в каждом отдельном случае. Принципиальная борьба против "законничества" простого послушания сама воздвигает самый опасный закон: закон мира и закон милости. Принципиальная борьба против законничества есть верх законничества. Законничество преодолевается только реальным послушанием милостивому призыву Иисуса идти

47

 

вслед, а в этом хождении закон исполнен и отменен самим Иисусом.

Где принципиально устранено простое послушание, там введен неевангельский подход к Писанию. Предпосылкой понимания Писания становится владение ключом к этому пониманию. Но этот ключ — не сам живой Христос в суде и милости, и обладание этим ключом — уже не только в воле Святого духа, нет: ключ к Писанию — это общезначимое учение о милости, и мы применяем его по своему усмотрению. Таким образом, проблема хождения вслед оказывается здесь еще и герменевтической проблемой. Евангельской герменевтике должно быть ясно, что нельзя так просто отождествлять нас с теми, кого позвал Иисус, напротив, и позванные тоже суть часть Писания и, значит, провозвестия. В проповеди мы не просто слышим ответ Иисуса на вопрос ученика, который может быть и нашим вопросом, но ответ и вопрос вместе, будучи словом Писания, суть предмет проповеди. И простое послушание было бы герменевтически неверно понято, захоти мы действовать и идти вслед в прямой одновременности с тем, кто был позван. Но возвещенный нам в Писании Христос во всех своих словах есть Тот, кто дарит веру лишь послушному и лишь послушному дарит веру. Мы не в силах и не вправе проникать сквозь слово Писания к реальным происшествиям: всё слово Писания в целом зовет нас идти вслед, именно потому, что мы не хотим подвергать Писание законническому насилию с помощью принципа, пусть даже с помощью учения о милости.

Но как раз потому, что мы хотим не воздвигнуть закон, а возвещать Христа, парадоксальное понимание заповеди Иисуса включает в себя и простое. Так что почти незачем тратить слова, опровергая возражение, будто простое послушание предполагает какие-то человеческие заслуги, какое-то facere quod in se est1, какие-то предварительные условия веры. Послушание призыву Иисуса никогда не бывает своевольным поступком. Скажем, сама по себе раздача имущества — это не то послушание, которое требуется; вполне возможно, что такой шаг осуществляет не послушание Иисусу, а свободно устанавливает собственный стиль жизни, какой-то христианский идеал, францисканский идеал бедности. Может, именно раздачей имущества человек утверждает себя и свой идеал, а не заповедь Иисуса, не освобождается от себя, а еще крепче по-

48

падает к себе в плен. Шаг в нужную ситуацию — это отнюдь не предложение человека Иисусу, но всегда милостивое предложение Иисуса человеку. Лишь тогда этот шаг законен, но, значит, он перестает быть свободной человеческой возможностью.

"Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. Услышавши это, ученики Его весьма изумились и сказали: так ' кто же может спастись? А Иисус сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно" (Мф. 19, 23—26).

Изумление учеников и их вопрос, кто же тогда может спастись, показывают, что они считали случай богатого юноши не особым, а просто-напросто самым общим. Они не спрашивают: какой богач? — но в самом общем виде: "кто же" тогда может спастись? — ибо эти богатые, которым шк трудно попасть на небо, — это все, это сами ученики. Ответ Иисуса подтверждает, что его слова поняты учениками верно. Спастись в хождении вслед невозможно людям, Бегу же все возможно.

Примечание

1 Facere quod in se est (лат.) — делать то, что в силах человека. - Примеч. пер.

49

ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД И КРЕСТ

"И начал учить их, что Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о сем открыто. Но Петр, отозвав Его, начал прекословить Ему. Он же, обратившись и взглянув на учеников Своих, воспретил Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое. И подозвав народ с учениками Своими, сказал им: кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною; ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее; ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами" (Мк. 8, 31—38).

Здесь призыв в хождение вслед связан с возвещением страданий Иисуса. Иисус Христос должен пострадать и быть отвержен. Это "должен" обетования Божьего, чтобы сбылось Писание. Страдание и отверженность — не одно и то же. Даже и в страдании Иисус мог бы стать торжествующим Христом. Страданию еще могло бы достаться все сочувствие и восхищение мира. Страдание, будь оно трагическим, могло бы еще в самом себе иметь собственную

50

ценность, честь и достоинство. Но Иисус - но mm |> ный в страдании Христос. Отверженность ошим.i.г< i страдания всякое достоинство и честь. Это страдание должно быть бесчестным. Страдание и отверженность вот в чем крест Иисуса. Крестная смерть значит: пострадать и умереть будучи отверженным, изгоем. Иисус должен пострадать и быть отвержен в силу божественной необходимости. Всякая попытка предотвратить необходимое — от сатаны; сама по себе или именно потому, что исходит из круга учеников, ибо это попытка помешать Христу быть Христом. Из того, что виновен оказался именно Петр, только что исповедавший Иисуса Христом и названный "скала Церкви", ясно, что Церковь с самого начала была шокирована страдающим Христом. Такого Господа она не хочет и, будучи Церковью Христа, не хочет, чтобы ее Господь навязывал ей закон страдания. Прекословие Петра — это его нежелание страдать. Так сатана вошел в Церкбвь. Он хочет ее оторвать от креста ее Господа.

Поэтому Иисусу было нужно ясно и определенно отнести "должно" страдания и к ученикам. Как Христос есть Христос, только пострадав и быв отвержен, так и ученик — ученик, только пострадав, быв отвержен и со-распят. Хождение вслед как связь с личностью Иисуса Христа возлагает на идущего закон Христа, то есть крест. Но, примечательным образом, сообщение этой неотъемлемой истины начинается с того, что Иисус снова дает ученикам вольную. "Если кто хочет идти за мной", говорит Иисус. Это желание вовсе не само собой разумеется, даже среди учеников. Нельзя никого к этому принуждать, этого нельзя даже ждать ни от кого, напротив: "если кто", вопреки всем прочим предложениям, которые к нему обращены, хочет идти вслед. Еще раз всё должно решиться, еще раз, посреди хождения вслед, в котором находятся ученики, всё прекращено, оставлено открытым — никаких ожиданий, никакого принуждения. Настолько решающим является то, что сейчас должно быть сказано. Поэтому еще раз, прежде чем будет возвещен закон хождения вслед, ученикам дана вольная.

"Если кто хочет идти за мной, отрекись от себя". Как, отрекаясь от Христа, сказал Петр: я не знаю этого человека, — так сейчас должен сказать о себе идущий вслед. Сколько ни совершать отдельных актов самоистязания или аскезы, самоотречение из них никогда не возникнет;

51

оно не означает и самоубийства, ибо и в нем есть место своеволию человека. Самоотречение значит: знать только Христа, а не себя, видеть только Его, идущего перед тобой, а не путь, который тебе так труден. Самоотречение просто повторяет: Он идет впереди, неуклонно иди Ему вслед.

"...и возьми свой крест". Милость Иисуса в том, что к этим словам Он приготовил учеников словами о самоотречении. Только забыв и уже не помня себя, мы готовы ради Него нести крест. Зная лишь Его, мы уже не знаем боли нашего креста и видим только Его самого. Не приготовь Иисус нас так дружески к этим словам, нам бы их не вынести. Но Он дал нам силы воспринять и эти суровые слова как милость. Они застают нас в радости хождения вслед и укрепляют в ней.

Крест - не беда, не тяжелая доля, но страдание, вызванное нашей связью только с Иисусом Христом. Крест — не случайное, а необходимое страдание. Крест — страдание, связанное не с нашим естественным существованием, а с тем, что мы — христиане. И крест — не просто страдание, но страдание и отверженность, причем отверженность в узком смысле — из-за Иисуса Христа, а не из-за какого-нибудь иного исповедания или позиции. Христианство, уже не принимавшее всерьез хождения вслед, превратившее Евангелие в дешевое утешение верой; христианство, для которого слились до неразличимости естественное и христианское существование, неизбежно должно было понимать крест как повседневные горести, как нужду и тревоги нашей естественной жизни. Было забыто, что крест всегда значит еще и отверженность, что позор страдания - часть креста. Быть в страдании отверженным, презираемым и брошенным людьми, как в несмолкаемой жалобе псалмопевца, — вот этого существенного признака крестного страдания уже не может понять то христианство, которое разучилось отличать гражданское существование от христианского. Крест — это страдание вместе с Христом, страдание Христа. Только связь с Христом, как она есть в хождении вслед, по-настоящему стоит под крестом.

"...тот возьми свой крест..." Он уже готов, с самого начала, надо только его взять. Но никто пусть не сочтет, будто сам себе должен искать креста, умышленно искать страдания, говорит Христос; нет, каждому уже готов его

52

крест, назначен и отведен ему Богом. Каждый понесет определенную ему меру страдания и отверженности. У всякого эта мера своя. Одного Бог удостаивает большего страдания, посылает ему милость мученичества, другому не позволяет быть искушаемым выше сил. И все же это Единый Крест.

Он возложен на каждого христианина. Первое Христово страдание, которое всякий должен испытать, — это призыв, вызывающий нас из связей этого мира. Это , • смерть прежнего человека во встрече с Иисусом Христом. Вступающий в хождение вслед отдается в смерть Иисуса, предает свою жизнь умиранию, причем — с самого начала: крест — это не ужасный финал счастливой праведной жизни, нет, он стоит в начале общности с Иисусом Христом. Бросим ли мы вместе с первыми учениками дом и работу, чтобы идти за Ним, уйдем ли с Лютером из монастыря к мирской работе, в обоих случаях нас ждет одна смерть* смерть в Иисусе Христе, умирание нашего прежнего человека в призыве Иисуса. Раз призыв Иисуса Христа к богатому юноше несет тому смерть, раз тот может идти вслед только умерев для собственной воли, раз каждая заповедь Иисуса зовет нас умереть вместе со всеми нашими похотями и желаниями, и раз мы не можем хотеть нашей собственной смерти, то нашей смертью и жизнью должен быть Иисус Христос в своем слове. Призыв Христа идти вслед, крещение именем Иисуса Христа — это жизнь и смерть. Призыв Христа, крещение бросают христианина в ежедневную борьбу против греха и дьявола. Поэтому каждый день приносит ученику новые искушения плотью и миром и новое страдание Иисуса Христа. Раны и рубцы, с которыми ученик из этой борьбы выходит, суть живые знаки его крестной общности с Иисусом. Но есть еще одно страдание, еще одно бесчестие, которых не избежать ни одному христианину. Хотя только страдание самого Христа — искупительное, но раз Христос пострадал за грехи мира, раз на него пало все бремя вины и раз Иисус Христос передал ученикам плод своих страданий, то и на ученика падает искушение и грех, покрывает его явным позором и выгоняет за городские ворота как козла отпущения. Так христианин начинает нести грех и вину за других людей. Они бы неизбежно его сломили, не неси его самого Тот, кто понес грехи всех. Но теперь он может силой страданий -Христа победить падшие на него

53

грехи, прощая их. Христианин начинает нести бремя -носите бремена друг друга и так исполните закон Христов (Гал. 6, 2). Как Христос несет наше бремя, так и мы должны нести бремя братьев, и закон Христа, который надо исполнить, — это несение креста. Бремена брата, которые я должен нести, — это не только его внешняя участь, характер, наклонности, но и в самом прямом смысле слова его грехи. А нести их я могу, только их прощая силой креста Иисуса, которому я стал причастен. Поэтому призыв Иисуса нести крест ставит каждого идущего вслед в общность прощения грехов. Прощение грехов — это назначенное ученику Христово страдание. Оно возложено на всех христиан.

Но как ученику узнать, в чем его крест? Он поймет это, вступив в хождение вслед страдающему Господу, он узнает свой крест в общности с Иисусом.

Поэтому страдание — признак идущего вслед Христу. Ученик не выше своего учителя. Хождение вслед — это passio passiva1, должное страдание. Поэтому Лютер мог отнести страдание к признакам истинной Церкви. Поэтому в предварительных материалах к Аугсбургскому исповеданию Церковь была определена как община тех, "кто гоним и терпит мученичество из-за Евангелия". Кто не хочет взять свой крест, отдать жизнь страданию и отверженности, тот теряет общность с Христом, тот уже не идет вслед. Но кто теряет жизнь, идя вслед, неся крест, тот обретет ее в самом хождении вслед, в крестной общности с Христом. Противоположность хождению вслед — это стыдиться Христа, стыдиться креста, видеть в нем искушение.

Хождение вслед - это связь со страдающим Христом. Поэтому нет ничего удивительного в страдании христиан. Зато в нем есть чистая милость и радость. Деяния первых мучеников Церкви свидетельствуют, что Христос преображал для своих верных миг предельной муки в неописуемую уверенность в близости к Нему и общности с Ним. Так посреди самой страшной муки, которую они терпели ради своего Господа, им доставалась высшая радость и блаженство общности с Ним. Несение креста оказывалось для них единственным преодолением страдания. Но так и со всеми, кто идет за Христом, ибо так было и с Ним самим.

"И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша

54

сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты... Еще, отошед в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтоб,ы не пить ее, да будет воля Твоя" (Мф. 26, 39 и 42).

Иисус просит Отца, чтобы чаша прошла мимо, и Отец слышит просьбу Сына. Чаша страдания минует Иисуса, но лишь потому, что она будет выпита. Второй раз молясь в Гефсимании, Иисус знает, что страдание пройдет мимо, поскольку Он будет страдать этим страданием. Лишь неся, страдание, Он его преодолеет и победит. Его крест -это его победа.

Страдание — это богооставленность. Поэтому находящийся в общности с Богом не может страдать. Иисус подтверждает это положение Ветхого Завета. Именно поэтому Он берет на себя и преодолевает страдание всего мира. Всю богооставленность Он несет на себе. Именно потому, что Он пьет чашу, она идет мимо. Иисус хочет преодолеть страдание мира, поэтому Он должен его целиком вкусить. Поэтому, хотя страдание и остается богоостав-ленностью, но в общности со страданием Иисуса Христа страдание преодолено .страданием, и именно в страдании дарована общность с Богом.

Страдание нужно вынести, чтобы оно миновало. Либо его должен понести мир и из-за него погибнуть, либо оно падет на Христа и в Нем будет преодолено. Поэтому Христос страдает вместо мира. Только Его страдание - избавляющее. Но теперь и община знает, что страдание мира ищет носителя. Поэтому оно падает на идущую вслед Христу общину, и она его несет, сама будучи несома Христом. Община Иисуса Христа замещает мир перед Богом, идя вслед и неся крест.

Бог есть Бог несения. Сын Божий понес нашу плоть, поэтому Он понес крест, понес все наши грехи и, неся, искупил их. Поэтому и идущий вслед призван нести. Нести и значит быть христианином. Как Христос, неся, хранит общность с Отцом, так и для идущего вслед нести значит быть в общности с Христом. Конечно, человек может скинуть возложенное на него бремя. Но так он не освободится от бремени, а понесет бремя еще тяжелее, еще непосильней. Он понесет им самим выбранное бремя себя самого. Иисус призвал всех, кто отягощен какими-то страданиями и бременами, сбросить их иго и взять Его иго, которое хорошо, и Его бремя, которое легко. Его иго

55

и бремя — это крест. Идти под этим крестом - это не беда и отчаяние, но наслаждение и покой души, это высшая радость. Мы идем уже не под самочинными законами и бременами, но под игом Того, кто нас знает и сам идет с нами под этим игом. Под Его игом мы уверены в Его близости и общности с Ним. Он сам и есть то, что находит идущий вслед, беря крест.

"Должно идти не по твоему разуму, а мимо твоего разума: погрузись в неразумие, и Я дам тебе мой разум. Неразумие —это истинный разум; не знать, куда идешь, — значит вершГ знать, куда идешь. Мой разум превращает тебя в неразумного. Так Авраам вышел из своего отечества и не знал куда. Он отдался Моему знанию и отбросил свое, и пошел верным путем к верной цели. Смотри, это путь креста, этот путь ты не можешь найти сам, но Я тебя должен вести как слепого; потому не ты, не человек, не тварь, но Я, Я сам Моим духом и словом укажу тебе путь, по которому ты сможешь идти. Не дело, тобою выбранное, не страдание, тобою измышленное, но выпавшее тебе вопреки твоему выбору, замыслам, желаниям — вот чему следуй, туда Я зову, там будь учеником, там настало время, туда пришел твой Учитель" (Лютер).

Примечание

Passio passiva (лат.) — букв. Примеч. пер. страдательное страдание" . -

56

ХОЖДЕНИЕ ВСЛЕД И ОДИНОЧЕСТВО

"Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником" (Лк. 14, 26).'

Призыв Иисуса идти вслед превращает ученика в одиночку. Хочет он или нет, он должен решиться, решиться один. Стать одиноким — это не собственный выбор человека, одиноким делает позванного Христос. Позван каждый в одиночку. И пойти вслед он должен один. Страшась этого одиночества, человек ищет защиты у людей и вещей вокруг. Он сразу вспоминает весь круг своих обязательств и цепляется за них. Он хочет принять решение под их прикрытием, лишь бы в одиночку не встречаться с Иисусом, лишь бы не решать, глядя только на Него. Но ни отец, ни мать, ни жена, ни ребенок, ни народ,ни история не укроют позванного в этот час. Христос хочет сделать человека одиноким, чтобы человек видел лишь Того, кто его зовет.

В призыве Иисуса уже совершился разрыв с естественными условиями, в которых живет человек. Его совершает не пошедший вслед, а сам Христос своим призывом. Христос освобождает человека от непосредственного отношения к миру и ставит его в непосредственное отношение к себе самому. Никто не может идти вслед Христу, не признав и не одобрив уже совершенный разрыв. Не произвол самовольной жизни, а сам Христос приводит ученика к разрыву.

57

Отчего должно быть именно так? Отчего нет непрерывного врастания, медленного освящающего продвижения от естественного распорядка к общности с Христом? Что за злая сила вклинивается между человеком и богоданным распорядком его естественной жизни? Разве не законнический методизм - такой разрыв? Разве это не угрюмое презрение к благим дарам Бога, несовместимое со свободой христианина? Да, в самом деле, что-то встает между тем, кого позвал Христос, и данностями его естественной жизни. Но отнюдь не угрюмое презрение к жизни, отнюдь не закон праведности, — встает сама жизнь, сам Христос. Вочеловечившись, Он поставил себя между мной и данностями мира. Вернуться я уже не могу. Посередине — Он. Он отнял у позваннбго непосредственное отношение к этим данностям. Он хочет быть Посредником, всё должно происходить только через Него. Он стоит не только между мной и Богом, но Он стоит и между мной и миром, между мной и другими людьми и вещами. Он — Посредник, не только между Богом и человеком, но и между человеком и человеком, между человеком и действительностью. Так как весь мир создан через Него и для Него (Ио. 1, 3; 1 Кор. 8, 6; Евр. 1, 2), то Он - единственный посредник в мире. С прихода Христа у человека больше нет непосредственного отношения ни к Богу, ни к миру; Христос хочет быть Посредником. Хотя полно богов, предоставляющих человеку непосредственный доступ, хотя мир всеми средствами пытается встать в непосредственное отношение к человеку, но именно в этом и заключается вражда против Христа, против Посредника. Боги и мир хотят отнять у Христа то, чего Он их лишил: исключительность и единственность непосредственного отношения к человеку.

Разрыв с непосредствённостями мира — это ничто иное, как признание Христа Сыном Божьим, Посредником. Этот разрыв не бывает произвольным актом, в котором человек ради какого-то идеала отрекается от уз мира, меняя меньший идеал на больший. Это было бы мечта-тельством, самоуправством, и вновь — непосредственным отношением к миру. Только признание совершившегося факта, что Христос есть Посредник, отрывает ученика Иисуса от мира людей и вещей. Призыв Иисуса, понятый не как идеал, а как слово Посредника, распространяет и на меня действие этого совершившегося разрыва с миром. Иди речь о каком-то взвешивании идеалов, то пришлось

58

бы так или иначе сначала их приравнять; может быть, выиграет христианский, но сначала должно быть равноправие. С точки зрения идеалов, с точки "ответственной" жизни нельзя было бы оправдать ради кальное обесценивание естественного распорядка жизни перед лицом христианского жизненного идеала. Вероятно, даже слишком многое можно сказать в пользу обратной оценки — разумеется, именно исходя из христианских идеалов, христианской этики ответственности или совести! Но речь вовсе не об идеалах, оценках, ответственности, а о совершившемся факте и о его признании, и о личности самого Посредника, который поставил себя между нами и миром, и потому остается только разрыв с непосредственностями жизни, потому перед Посредником позванный должен стать одинок.

Итак, позванный Иисусом Христом узнаёт, что в своих отношениях с миром жил иллюзиями. Иллюзией этой была йепосредственность. Она мешала ему верить и слушаться. Теперь он понимает, что даже в теснейших узах его жизни, в кровных связях с отцом и матерью, с детьми, братьями и севтрами, в брачной любви, в исторической ответственности у него не может быть ничего непосредственного. Между сыном и отцом, между мужем и женой, между отдельным человеком и народом стоит Христос, Посредник, способны они Его узнать или нет. Теперь у нас нет пути к другому, кроме пути через Христа, через его слово и наше хождение вслед. Непосредственность — это обман.

Но раз надо ненавидеть обман, скрывающий от нас правду, то ради Посредника Иисуса Христа надо ненавидеть и непосредственное отношение к естественным данностям жизни. Какая бы общность ни мешала нашему одиночеству перед Христом, какая бы общность ни притязала на непосредственность, ее — ради Христа — надо ненавидеть; а раз всякая непосредственность есть, сознательно или нет, ненависть к Христу — Посреднику, то надо ненавидеть и ту — именно ту — общность, которая хочет считаться христианской.

Теология глубоко заблуждается, используя посредничество Иисуса между Богом и человеком чтобы оправдать непосредственности жизни. Рассуждают так: если Христос — Посредник, то, значит, Он понес грехи всех наших непосредственных отношений к миру и нас оправдал. Ии-

59

сус — наш Посредник перед Богом, поэтому мы с чистой совестью можем снова непосредственно относиться к миру, к миру, распявшему Христа. Тем самым любовь к миру и любовь к Богу сведены к одному знаменателю. Разрыв с данностями мира объявляется "законническим" непониманием милости Божьей, которая будто бы хотела нас из- бавить от этого разрыва. Слова Иисуса о ненависти к не-посредственностям становятся теперь ясным и радостным Да "богоданной действительности" этого мира. Оправдание грешника снова превращается в оправдание греха.

Для идущего вслед Иисусу "богоданная действительность" существует только через Иисуса Христа. Что мне дано не через Христа, который вочеловечился, то мне дано не от Бога. Что мне дано не ради Христа, исходит не от Бога. Благодарность за дары творения произносится через Иисуса Христа, и просьба о милостивом поддержании нашей здешней жизни произносится ради Христа. Когда я не могу благодарить ради Христа, тогда я вообще не могу благодарить, это вменится мне в грех. И путь к "богоданной действительности" другого человека, вместе с которым я живу, идет через Христа, иначе это ложный путь. Все наши попытки средствами естественных или душевных связей преодолеть пропасть, отделяющую нас от другого человека, непреодолимую дальность, инакость, чуждость другого человека — неизбежно терпят крах. От одного человека к другому нашего собственного пути нет. Самая любовная чуткость, самая продуманная психология, самая естественная открытость не приводят нас к другому человеку, никаких душевных непосредственностей нет. На пути стоит Христос. Только через Него идет путь к ближнему. Поэтому молитвенное прошение есть самый многообещающий путь к другому, а общая молитва во имя Христа — самая истинная общность.

Нельзя верно узнать дары Бога, не узнав Посредника, только ради которого они нам и даны. Нельзя по-настоящему благодарить за народ, семью, историю без глубокого раскаяния, которое только и воздает Христу честь. Не бывает ни настоящей связи с данностями тварного мира, ни настоящих обязательств в этом мире без признания того разрыва, которым мы от него уже отделены. Нельзя по-настояшему любить мир кроме как любовью, которой Бог возлюбил мир в Иисусе Христе. "Не любите мир" (1 Ио. 2, 15). Но: "Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Сво-

60

его единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную" (Ио. 3, 16)

Разрыв с непосредственыостями неминуем. Совершится ли этот разрыв видимо в разрыве с семьей или народом, призван ли кто явно нести позор Христа, принять на себя обвинение в человеконенавистничестве (odium generis humani)1, или же этот разрыв останется скрыт, известен лишь самому человеку, всегда готовому осуществить его явно, — это разница не решающая. Образцом для обеих возможностей стал Авраам. Он должен был оставить свое родство и отчий дом, между ним и его близкими встал Христос. Тогда разрыву пришлось быть явным. Ради земли обетованной Авраам стал странником. Таким был первый призыв к нему. Потом Бог призвал Авраама принести сына Исаака в жертву. Между отцом веры и сыном обетования встал Христос. Здесь разорвана не только естественная непосредственность, но даже и духовная. Авраам^должен узнать, что и обетование принадлежит не Исааку, а только Богу. Никто не знает об этом призыве Бога, даже слуги, сопровождающие Авраама к месту жертвоприношения. Авраам остается совсем один. Он снова совершенно одинок, как и тогда, когда ушел из отчего дома. Он принимает призыв впрямую, не перетолковывает его, не придает ему духового смысла, он понимает Бога буквально и готов повиноваться. Вопреки любой естественной, этической, религиозной непосредственности он покоряется слову Бога. Он приносит своего сына в жертву. Ради Посредника он готов явно осуществить тайный разрыв. И вот ему снова подарено всё, что он отдал. Авраам получает сына обратно. Богом указана лучшая жертва, которая должна занять место Исаака. Это поворот на 360 градусов, Авраам снова обрел Исаака, но теперь он связан с ним не так, как прежде. Он связан с ним через и ради Посредника. Будучи тем, кто готов буквально понять и исполнить приказ Бога, он может теперь иметь Исаака как неимеющий, иметь через Иисуса Христа. Об этом не знает никто другой. Авраам идет с Исааком с горы, как и взошел на нее, но все переменилось. Между отцом и сыном встал Христос. Авраам все оставил и пошел вслед Христу, и теперь он может посреди хождения вслед снова жить в мире, в котором жил прежде. Внешне все осталось по-старому. Но старое прошло, смотри, теперь все новое. Все должно было.пройти через Христа.

61

Это другая возможность быть одиноким, идти вслед Христу посреди общности, в народе и отчем доме, с имуществом и собственностью. Но к такому существованию призван именно Авраам, который прошел перед тем через явный разрыв и вера которого стала образцом для Нового Завета. Мы слишком охотно обобщаем и понимаем законнически эту возможность Авраама, то есть без оговорок распространяем ее и на нас самих. Будто таково и наше существование как христиан: посреди обладания благами этого мира следовать Христу и поэтому быть одиноким. Но ясно, что для христианина дойти до внешнего разрыва — это путь более легкдй, чем в вере скрытно сносить разрыв тайный. Кто этого не знает, то есть не узнал из Писания или из опыта, тот, несомненно, себя обманц-вает и идет совсем не тем путем. Он впадет в непосредственность и утратит Христа.

Выбрать ту или иную возможность не в нашей воле. Так или иначе по воле Христа мы вызваны прочь из непосредственности и тайно или явно должны стать одиноки.

Но тот же самый Посредник, который делает нас одинокими, оказывается основой совершенно новой общности. Он стоит посередине, между другим человеком и мною. Он разделяет, но Он же и объединяет. Поэтому, хотя и отрезаны все непосредственные пути к другому, но зато теперь идущему вслед указан новый и единственно реальный путь к другому — через Посредника.

"И начал Петр говорить Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою. Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто бы оставил дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонении, в сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцев, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной; многие же будут первые последними, и последние первыми" (Мк. 10, 28—31). .

Здесь Иисус обращается к тем, кто ради него стал одинок, всё оставил в ответ на его призыв, кто может сказать о себе: смотри, мы всё оставили и пошли за Тобой. Им дано обетование новой общности. По слову Иисуса, они должны уже во время сие стократно получить то, что оставили. Иисус говорит здесь о своей общине, которая обретает себя в Нем. Оставивший ради Иисуса отца непременно найдет здесь и отца, и братьев, и сестер, ему при-

62

готовлены даже земли и дома. Вступает в хождение вслед каждый в одиночку, но в хождении вслед никто не остается одинок. Решившемуся в ответ на слово стать одиноким даруется общность общины. Он снова обретает себя в явном братстве, стократно возмещающем ему потерянное. Стократно? Именно потому, что он всем обладает теперь только через Иисуса, через Посредника, это "стократно" означает, конечно, "среди гонений". "Стократно" — "среди гонений", вот милость общины, которая идет вслед своему Господу под крестом. Это и обещание' идущим вслед, что они станут членами крестной общины, будут народом Посредника, народом, несущим крест.

"Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе. Подозвав двенадцать, Он опять начал им говорить о том, что будет с Ним" (Мк. 10, 32). Словно подтверждая серьезность своего призыва идти вслед и одновременно невозможность хождения для человеческих сил, подтверждая обещание, что и среди гонений они будут принадлежать Ему, Иисус идет в Иерусалим на крест, и идущих Ему вслед охватывает изумление и страх на том пути, на который Он их зовет.

Примечание Выражение из "Анналов" Тацита, XV, 44, 3. — Примеч. пер.

63

НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Матфей, 5: О "чрезвычайном " в христианский жизни

БЛАЖЕНСТВА

Иисус на склоне горы, толпа народу, ученики. Народ видит: вот Иисус со своими учениками, Его обступившими. Ученики - совсем недавно они сами целиком и полностью принадлежали народу. Они были как все остальные. Потом раздался призыв Иисуса; они всё оставили и пошли Ему вслед. С тех пор они принадлежат Иисусу, целиком и полностью. Теперь они ходят с Ним, живут с Ним, следуют за Ним, куда бы Он их ни повел. С ними случилось что-то, чего не случилось с остальными. Это крайне тревожный и соблазнительный факт, явно стоящий у народа перед глазами. Ученики видят: вот народ, из которого они вышли, потерянные овцы дома Израилева. Это призванная община Бога. Это Народ-Церковь. Когда призыв Иисуса отобрал их из этого народа, они сделали очевидную и необходимую для потерянных овец дома Израилева вещь: они пошли на голос доброго пастыря, ибо узнали его голос. Именно на своем пути принадлежат они этому народу, в этом народе будут жить, в него войдут и станут проповедовать ему призыв Иисуса и славу хождения вслед. Но каким будет конец? Иисус видит: вот его ученики. Они явно подступили к Нему, выступив из народа. Он позвал каждого по отдельности. В ответ на его призыв они отказались от всего. Теперь они живут в лишениях и нужде, самые нищие из нищих, самые искушаемые из искушаемых, самые голодные из голодных. У них есть только Он. И с Ним у них в мире нет ничего, совсем

64

ничего, но у них есть всё — в Боге. Вот маленькая община, которую Он нашел, и вот большая, которую Он ищп, видя народ. Ученики и народ — одно целое, ученики era нут Его вестниками, повсюду они найдут слушателей и верующих. И все же до самого конца между ними сохранится вражда. Весь гнев против Бога и его слова падет на его учеников и вместе с Ним будут отвержены и они. Становится виден крест. Христос, ученики, народ - налицо уже весь образ истории страстей Иисуса и его общины1.

Поэтому: блаженны! Иисус обращается к ученикам (ср. ' Лк. 6, 20 ел.). Он обращается к тем, кто уже во власти его призыва. Этот призыв сделал их нищими, искушаемыми, голодными. Он называет их блаженными не из-за их нужды или их отречения. Ни нужда, ни отречение сами по себе — отнюдь не причина так их называть. Достаточная причина — только призыв и обетование, из-за которых идущие вслед живут в нужде и отречении. Наблюдение, что в^одних блаженствах сказано о нужде, а в других — о сознательном отречении, то есть об особенных добродетелях учеников, — ничего не меняет. И у объективной нужды и у личного отречения общая причина: призыв и обетование Христа. Само по себе и то и другое лишено как ценности, так и каких бы то ни было прав2.

Иисус называет своих учеников блаженными. Народ это слышит и ужасается происходящему. То, что по обещанию Бога принадлежало всему народу Израиля, достается маленькой общине выбранных Иисусом учеников. "Их есть Царство Небесное". Но ученики и народ едины потому, что все они — призванная Богом община. Поэтому слова Иисуса о блаженствах могут стать для всех решением и спасением. Все призваны стать теми, кто они воистину суть. Блаженны ученики из-за призыва Иисуса, за которым они последовали. Блажен весь Народ Божий из-за обещания, которое сохраняет для него силу. Но поймет ли теперь Народ Божий это обещание, веря в Иисуса Христа и в его слово, или же, не поверив, отделится от Христа и его общины? Это остается вопросом.

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". Ученики испытывают нужду во всем. Они попросту "нищие" (Лк. 6, 20). Ни безопасности, ни имущества, которое они могли бы назвать своим собственным, ни клочка земли, который бы смели назвать своей родиной, ни земной общности, к которой бы по праву принадлежали.

65

Но у них нет и собственных духовных сил, опыта, познаний, на которые они могли бы опереться, которыми бы утешались. Ради Него они всё потеряли. Пойдя Ему вслед, они потеряли и самих себя и всё, что еще могло бы сделать их богатыми. Теперь они нищие, до того неопытные, до того глупые, что им больше не на кого надеяться, кроме как на Позвавшего их. Иисус знаком и с другими: представителями и проповедниками народной религии, властными, авторитетными, прочно стоящими на земле, укорененными в народности, духе времени, народном благочестии. Но не им, а лишь своим ученикам Он говорит: блаженны, - ибо их есть Царство Небесное. Заря Царства Небесного занимается над теми, кто ради Иисуса просто живет в нужде и отречении. Посреди нищеты они - наследники Небесного Царства. Сокровище их глубоко скрыто, их сокровище — крест. Царство Небесное обещано им в явном великолепии и славе и уже сейчас даровано в совершенной нищете креста.

Иисусовы блаженства ничуть не похожи на свою карикатуру в виде политико-социальных программ. Антихрист тоже называет нищих блаженными, но не из-за креста, в котором заключена, в котором блаженна всякая нищета, а как раз ради отпора кресту с помощью политико-социальной идеологии. Пусть он даже назовет эту идеологию христианской — именно поэтому он и станет врагом Христа.

"Блаженны скорбящие, ибо они утешатся". С каждым следующим блаженством углубляется пропасть между учениками и народом. Ученики вызываются прочь, изымаются из народа все более явно. Скорбящие — это те, кто готов жить, отрекшись от всего, что мир зовет счастьем и миром, кто не может настроиться в унисон с миром, стать с ним наравне. Они несут скорбь о мире, его вине, судьбе, счастье. У мира праздник, а они в стороне; мир кричит: радуйтесь жизни, а они скорбят. Они видят, что корабль, на котором празднуют и ликуют, уже дал течь. Мир грезит о прогрессе, о силе, о будущем, а ученики знают о конце, о Суде и о пришествии Царства Небесного, к которому мир нисколько не готов. Поэтому ученики - чужаки в мире, докучливые гости, возмутители тишины, которых отвергают. Отчего община Иисуса на стольких праздниках народа, среди которого живет, должна стоять поодаль? Неужели она перестала понимать своих ближ-

66

них? Неужели впала в ненависть и презрение к людям? Лучше, чем община Иисуса, своих ближних не понимает никто. И ближних никто не любит сильнее, чем Иисусова община — потому-то они стоят вовне, потому-то и несут скорбь. Глубокомысленно и прекрасно перевел Лютер греческое слово как "нести скорбь". Именно в том, чтобы нести, всё дело. Община учеников не сбрасывает скорбь, будто та не имеет к ней отношения, но несет ее. В этом и выражается их связанность с ближними. И значит, она не ищет скорбей самовольно, не устраняется в своевольном презрении к миру, но несет возложенное и павшее на нее ради Иисуса Христа в хождении вслед. И наконец скорбь не обессиливает, не изматывает, не ожесточает учеников, не сокрушает их. Напротив, они несут ее силой Того, кто несет их самих. Ученики несут возложенную на них скорбь только силой Того, кто на кресте понес всякую скорбь. Неся скорби, они стоят в общности с Распятым. Они?чужаки и стоят в стороне силой Того, кто был настолько чужд миру, что мир Его распял. Вот их утешение, вернее, вот их Утешитель (ср.: Л к. 2, 25). Община чужаков утешена крестом,' утешена тем, что изгнана туда, где ее ждет Утешитель Израиля. И она находит свою истинную родину у распятого Господа, здесь и вовеки.

"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю". Эта община чужаков не защищена в мире никакими правами. Она на них и не притязает, так как кроткие — это те, кто, отрекшись от всех своих прав, живет ради Иисуса Христа. Их поносят — они спокойны, их притесняют — они терпят, их выгоняют — они отступают. Они не заводят тяжбы о своих правах, не поднимают шума, когда с ними несправедливо обошлись. Никаких своих прав им не надо. Всё право они хотят предоставить только Богу; non cupidi vindictae гласит толкование ранней Церкви. Право для их Господа пусть будет правом и для них. Только оно. Из каждого их слова, каждого жеста ясно, что они этой земле не принадлежат. Оставьте им небо, сочувственно говорит мир, вот их место 4. Земля принадлежит этим бесправным и бессильным. Владеющие ею теперь с помощью силы и несправедливости ее потеряют, а совершенно от нее отрекшиеся, кроткие вплоть до креста, будут хозяевами новой земли. Не надо при этом думать о карающем правосудии Бога, действующем в мире (Кальвин); нет, когда настанет Цар-

 

67

ство Небесное, тогда облик земли обновится и она будет землей общины Иисуса. Бог не покидает землю. Он ее сотворил. Он послал на землю своего Сына. Он на земле построил свою общину. Так что начало положено уже в этом веке. Знак дан. Уже здесь бессильным дан клочок земли - той, которая есть у Церкви; дана ее общность, ее блага, братья и сестры - посреди гонений вплоть до креста. Но и Голгофа - это клочок земли. Начиная с Голгофы, где умер Кротчайший, земля может обновляться. Когда придет Царство Бога, кроткие наследуют землю.

"Блаженны алчущие и жаждущие правосудия, ибо они насытятся". Идущие вслед живут отрекшись не только от собственных прав, но даже и от собственного правосудия. За то, что они делают и чем жертвуют, собственной славы у них нет. Правосудие у них может быть только в голоде и жажде по нему; ни своего правосудия, ни правосудия Бога на земле; они смотрят все время на будущее правосудие Бога, но сами его осуществить не могут. Идущих вслед Иисусу в пути охватывает голод и жажда. Они несут тоску по прощению всех грехов и полному обновлению, по новой земле и совершенному правосудию Бога. Еще покрыты они проклятием мира, еще падает на них грех мира. Тот, за кем они идут, должен проклятый умереть на кресте. Отчаянная тоска по правосудию — его последний вопль: Боже мой, Боже мой, почему Ты Меня оставил? Но ученик не выше своего учителя. Они идут Ему вслед. И в этом они блаженны, ибо им обещано, что они насытятся. Они насытятся правосудием - не слух только, но всё их тело. Они будут есть хлеб истинной жизни на будущей вечере со своим Господом. Из-за этого будущего хлеба они блаженны; ибо будущий хлеб есть у них уже сейчас. Во всяком голоде среди них Тот, кто есть Хлеб Жизни. Вот блаженство грешников.

"Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут". Эти неимущие, эти чужаки, эти грешники, эти идущие вслед Иисусу живут с Ним, еще и отрекшись от собственного достоинства, ибо они милостивы. В лишениях, в нужде они сами обделены, но участвуют еще и в чужой нужде, в чужом унижении, в чужой вине. Непреодолима их любовь к ничтожным, больным, несчастным, к униженным и оскорбленным, к терпящим несправедливость и гонения, ко всему, что мучится и тревожится; они ищут впавших в грех и вину. Нет ни столь глубокой нужды, ни

68

столь страшного греха, чтобы к ним не пришло милосердие. Милостивый дарит впавшему в позор собственную честь и берет его позор на себя. Он отправляется к мытарям и грешникам и добровольно несет бесчестье общности с ними. Они отдают высшее благо человека: достоинство и честь, и они милостивы. Они знают только одну честь и достоинство: милосердие их Господа — единственное, чем они живы. Он не постыдился своих учеников, стал братом людям, понес их позор до смерти на кресте. Вот Его милосердие, которым только и хотят быть живы те, кто с Ним связан, милосердие Распятого. От этого милосердия они забывают собственную честь и достоинство и ищут только общности с грешниками. Если позор и падет из них, все же они блаженны, ибо помилованы будут. Когда-нибудь Бог низко склонится к ним и возьмет на себя их грех и позор. Бог даст им свою честь и снимет с них бесчестье. Честью Бога будет нести позор грешников и облечь их своей честью. Блаженны милостивые, ибо милостив их Господь.

"Блаженны чистые сердцем, ибо они смогут увидеть Бога"5. Кто чист сердцем? Лишь тот, кто до конца отдал свое сердце Иисусу, чтобы лишь Он в нем царил; кто не запятнал своего сердца ни злом, ни даже собственным добром. Чистое сердце — это простое сердце ребенка, не знающего о добре и зле, сердце Адама до падения, сердце, где царит не совесть, а только воля Иисуса. Кто живет, отрекшись от собственного добра и зла, от собственного сердца, кто живет в раскаянии и зависит только от Иисуса, сердце того очищено словом Иисуса. Здесь чистота сердца противопоставлена всякой внешней чистоте, к которой относится даже и чистота благих намерений. Чистое сердце чисто от добра и от зла, оно целиком и нераздельно принадлежит Иисусу, оно смотрит лишь на Того, кто идет перед ним. Узрит Бога лишь тот, кто в этой жизни смотрел только на Иисуса Христа, Сына Божьего. Его сердце свободно от пятнающих образов, не разрывается на части от многообразия собственных желаний и замыслов. Оно целиком поглощено созерцанием Бога. Бога узрит тот, чье сердце стало зеркалом для образа Иисуса Христа.

"Блаженны миротворцы, ибо они детьми Бога нарекутся". Идущие вслед Иисусу призваны к миру. Когда Иисус их позвал, они обрели свой мир. Их мир — Иисус. Теперь они пусть не только имеют, но и творят мир6.Т ак

69

они отрекаются от насилия и бунта. В деле Христа от таких вещей проку нет. Царство Христа — царство мира, и в общине Христа друг друга приветствуют приветствием мира. Ученики Иисуса поддерживают мир, охотно страдая сами, лишь бы не причинить страдание другому, храня общность тогда, когда другой ее разрушает, отрекаясь от самоутверждения и смиряясь перед ненавистью и несправедливостью. Так они побеждают зло добром. Так они становятся основателями божественного мира среди ненависти и войны. Но выше всего их мир тогда, когда они миром встречают злых и готовы от них пострадать. Миротворцы понесут крест со своим Господом, ибо мир был заключен на кресте. Они вовлечены в миротворчество Христа, призваны к труду Сына Божьего, потому их назовут сыновьями Бога.

"Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное". Здесь речь не о правосудии Бога, но о нии ученика Иисуса за правое дело7, за правое су и поступок. Кто пошел вслед Иисусу, отрекшись от собственности, счастья, права, правосудия, чести, насилия, будет отличаться от мира в суждениях и поступках, будет возмущать мир. Поэтому ученики будут гонимы за правду. Не признание, а отвержение — вот похвала их слову и делу от мира. Важно, что Иисус называет учеников блаженными и тогда, когда они страдают не непосредственно за исповедание Его имени, но просто за правое дело. Им достается то же обетование, что и нищим. Они равны им, если их гонят.

Здесь, в конце блаженств, возникает вопрос, а есть ли в мире место для такой общины. Стало ясно, что для нее есть лишь одно место: то, где находится самый нищий, самый искушаемый, самый кроткий, это место — крест на Голгофе. Община блаженных — это община Распятого. С Ним она все потеряла, с Ним все нашла. Начиная с креста, это и значит: быть блаженным. И теперь Иисус обращается исключительно к тем, кто способен это постичь, к ученикам и потому — с прямым обращением: "Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас". "За меня" - поносить будут учеников, но попадут в самого Иисуса. Всё падет на Него, ибо за Него будут их поносить. Вину несет Он. Хула, смер-

70

тельные гонения и клевета удостоверяют блаженство учеников в их общности с Иисусом. Только так и может быть: мир вымещает свою ярость на кротких чужаках словом, насилием, злословием. Слишком опасен и громок голос этих нищих и кротких, слишком терпеливо и тихо их страдание, слишком сильным оказывается оружие этих учеников Иисуса — нищета и страдание от несправедливости мира. Это смертельно опасно. В то время как Иисус восклицает: блаженны, блаженны! — мир кричит: прочь, прочь! Да, прочь! Но куда? В Царство Небесное. Радуйтесь и утешьтесь: велика ваша награда на небесах. Там нищие обитают в чертоге радости. Сам Бог отирает у плачущих слезы изгнания, кормит голодных на своей вечере. Израненные и измученные тела просветляются, и вместо одежд греха и покаяния носят белые одежды вечного правосудия. Из этой вечной радости уже сейчас рвется зов к общине идущих вслед и несущих крест, зов Иисуса: блаженны, блаженны.

ВИДИМАЯ ОБЩИНА

"Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш Перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5, 13—16).

Эти слова обращены к тем, кто в блаженствах позван в милость хождения вслед Распятому. Если до сих пор названные блаженными казались хотя и достойными Царства Небесного, но совершенно неприспособленными к жизни на этой земле, то теперь они приравнены к самому необходимому земному благу. Они — соль земли. Они самое драгоценное, самое высшее, чем владеет земля. Без них земля не смогла бы жить. Земля держится этой солью; земля жива именно из-за них — этих нищих, незнатных, слабых, отвергнутых миром. Изгоняя учеников, земля отрицает собственную жизнь и — о чудо! — именно из-за этих изгоев способна жить дальше. Эта "божественная соль" (Гомер) проявляется в своей действенности. Она действует по всей земле. Она ее сущность. Поэтому уче-

71

никам указано не только Царство Небесное, им указана и земная миссия. Им, связанным лишь с Иисусом, указано на землю, соль которой — они. Назвав солью не себя, а учеников, Иисус поручает им деятельность на земле. Он вовлекает их в свою работу. Он остается в народе Израиля, а ученикам поручает всю землю. Лишь оставаясь солью, лишь сохраняя очистительную силу приправы, может соль хранить землю. Как ради себя, так и ради земли соль должна оставаться солью, община учеников должна оставаться тем, чем стала из-за призыва Христа. В этом — ее истинная деятельность на земле и ее хранящая сила. Соль должна быть нетленной и потому прочной силой очищения. Поэтому Ветхому Завету соль нужна для жертвы, поэтому в католическом обряде крещения соль кладут в рот ребенку (Исх. 30, 35; Иез. 16, 4). В нетленности соли — залог прочности общины.

"Вы — соль ", а не: станьте солью! Захотеть или не захотеть стать солью не отдано на волю учеников. И их не призывают стать солью. Нет, они — соль, хотят ли того или нет, в силу настигшего их призыва. Вы — соль, а не: у вас есть соль. Захоти кто вместе с реформаторами приравнять соль к миссии учеников, это было бы сужением. Имеется в виду всё их существование, поскольку оно заново основано призывом Христа идти вслед, то существование, о котором говорили блаженства. Кто настигнутый призывом Иисуса, идет Ему вслед, того во всем его существовании этот призыв сделал солью земли.

Разумеется, есть другая возможность: соль станет пресной, перестанет быть солью. Она перестанет быть действенной. Тогда, конечно, она лишь на то и будет годна, чтобы ее выбросить. В этом отличие соли. Всякую вещь можно посолить, но ставшую пресной соль уже ничем не посолишь. Любое, самое испорченное вещество можно спасти солью, лишь ставшая пресной соль испорчена безнадежно. Вот другая сторона дела. Вот грозящий общине учеников суд. Земля может спастись общиной, лишь община, переставшая быть собой, пропала безвозвратно. Призыв Иисуса Христа значит: быть солью земли или уничтожиться, идти вслед или — сам призыв уничтожит позванного. Еще одной возможности спастись нет. Ее и не может быть.

Не только невидимой действенностью соли, но и видимым свечением света наделяет призыв Иисуса общину

72

учеников. "Вы свет" - опять-таки не: станьте светом! Светом их сделал сам призыв. Иначе и быть не может: они свет, который видел; будь иначе, было бы ясно, что призыв их покинул. Хотеть стать светом миру — что за недостижимая, бессмысленная цель для учеников Иисуса, для этих учеников! Они уже им стали — из-за призыва, в хождении вслед. Опять-таки не: у вас есть свет, но: вы свет! Свет - это не что-то вам данное, скажем, ваша проповедь, но вы сами. Тот самый, кто сам говорит о себе: Я Свет, — сам говорит и своим ученикам: вы свет во всей" вашей жизни, пока вы держитесь призыва. А раз вы свет, то уже не можете укрыться, даже если бы и захотели. Свет светит, и город на горе не может укрыться. Просто не может. Он виден издалека, будь это укрепленный город, охраняемый замок или руины. Город на горе — какому израильтянину не вспомнится Иерусалим, высоковыстроенный град! — это община учеников. Всем сказанным идущие вслед не поставлены перед каким-то решением: единственное бывшее у них решение уже принято. Теперь они должны быть тем, чем являются, иначе они не идут вслед Иисусу. Идущие вслед — видимая община, их хождение — видимое действие, которым они выделяются из мира, - а иначе это никакое не хождение вслед. И именно оно видно, как свет в ночи, как гора на равнине.

Бегство в невидимость есть отрицание призыва. Община Иисуса, желающая быть невидимой, перестает быть идущей вслед общиной. "Зажженную свечу не прячут, а ставят на подсвечник" — вот опять-таки другая возможность: свет добровольно спрячется, укроется, призыв будет отвергнут. Укрытие, за которым прячет свой свет видимая община, может быть как человеческим страхом, так и сознательным уподоблением миру ради какой-нибудь цели - миссионерского ли толка, возникшей ли из неверно понятой любви к людям! Укрытием этим может стать — что еще опаснее — так называемая реформаторская теология, которая даже не боится именовать себя theologia crucis8 и отличительный знак которой в том, что она предпочитает "фарисейской" заметности "смиренную" невидимость в форме полного растворения в миро-подобии. Не чрезвычайная заметность, а приспособленность к justitia civilis становится признаком общины. И выходит, что критерий христианства именно в трм, чтобы свет не светил. Но Иисус говорит: пусть ваш свет светит

73

перед язычниками. В любом случае светящий здесь свет — это свет Иисусова призыва. Но каким же светом должны светить идущие вслед Иисусу, ученики из Блаженств? Какой свет должен исходить с того места, на которое имеют право только ученики? Что общего у невидимости и ук-рытости Иисусова креста, лежащего на учениках, со светом, который должен светить? Не следует ли из его укры-тости, что и ученики должны быть в укрытости, а не на свету? Такой вывод — дурной софизм, выводящий из креста Иисуса мироподобие Церкви. Разве простому слушателю не очевидно, что именно там, у креста, стало видно что-то чрезвычайное? Разве же всё это — justitia civilis, разве крест — это мироподобие? Разве крест - это не то, что к ужасу остальных стало неслыханно видимо в любой тьме? Разве плохо видно, что Христос отвержен и должен пострадать, что его жизнь кончается за воротами города, на холме позора? Это ли невидимость?

Вот в этом свете должны стать видны добрые дела учеников. Не вас они должны увидеть, но ваши добрые дела. Что такое добрые Дела, которые можно увидеть в этом свете? Это лишь те добрые дела, которые в них сотворил сам Иисус, призвав, сделав их светом миру под его крестом: нищета, чуждость, кротость, миролюбие и, наконец, гонимость и отверженность и во всем это одно: нести крест Иисуса Христа. Крест — вот необычайный, светящий здесь свет в котором только и видны все добрые дела учеников. Ни разу нет речи о том, что видим становится Бог; нет, видны "добрые дела", и за них люди хвалят Бога. Становится виден крест и дела креста, становятся видны нужда и отречение тех, кто назван блаженными. Но за крест и такую общину уже нельзя хвалить человека, хвалить за них можно только Бога. Будь добрые дела человеческими добродетелями, тогда бы за них хвалили не Отца, а ученика. Но нечего хвалить в несущем крест ученике, в общине, свет которой так светит, которая так заметна на горе, — за их добрые дела можно хвалить только Отца на небесах. Поэтому люди видят крест и общину креста - и верят в Бога. Но это свет воскресения.

74

ПРАВЕДНОСТЬ ХРИСТА

"Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам, если" праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное" (Мф. 5, 17-20).

Было бы неудивительно, если бы, услышав от своего Господа обетования, в которых обесценивалось всё ценное в глазах народа, а всё неценное названо блаженством, ученики вообразили, что Закону настал конец. К ним обратились, их отметили как тех, кому по свободной милости Бога досталось абсолютно всё, кто теперь обладает всем, кто стал наследником Царства Небесного. У них есть полная и личная общность с Христом, который все сделал новым. Она — соль, свет, город на горе. Все старое миновало, отменилось. И так естественно было ждать, что сейчас Иисус проведет окончательную границу между собою и всем прежним, упразднит закон Ветхого Завета и отречется от него в сыновней свободе, объявив его недействительным для своей общины. После всего предыдущего ученики могли бы подумать то же, что Маркион, который, увидев в этом тексте иудаистскую фальсификацию, так его переменил: "Вы думаете, что я пришел исполнить закон и пророков? Я пришел разрушить, а не исполнить". И после Маркиона нет числа подобным толкованиям слова Иисуса. Но Иисус сказал: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков..." Христос утверждает закон Ветхого Завета.

Как это понимать? Мы знаем, что слова эти обращены к идущим вслед, к тем, кто связан только с Иисусом. Никакой закон не вправе был помешать общности Иисуса с учениками, это стало ясно при толковании Лк. 9, 57 ел. Хождение вслед— это связь исключительно и непосредственно с Иисусом Христом. А здесь выявляется совершенно неожиданная связь учеников с ветхозаветным законом. Иисус говорит ученикам сразу две вещи: с одной

75

стороны, связь с Законом — это еще не хождение вслед, но, с другой ~ и внезаконная связь с личностью Иисуса Христа не может зваться хождением. Он сам указывает на Закон тем, кому даровал все свои обетования и полную общность с собой. Раз на Закон указывает Тот, за кем следуют ученики, значит, Закон для них имеет силу. Тут неизбежно возникает вопрос: что же имеет силу, Христос или Закон? С чем я связан? Только с Христом или все-таки еще и с Законом? Христос сказал, что никакой закон не смеет встать между Ним и его учениками. А теперь он говорит, что разрушить Закон — значит порвать и с Ним самим. Что это значит?

Закон — это закон Ветхого Завета, отнюдь не новый закон, но единственный, прежний Закон, на который как на явную волю Бога было указано и богатому юноше и искусителю-книжнику. И новой заповедью Закон становится лишь потому, что Христос связывает с этим Законом идущих Ему вслед. Нет речи о каком-то "лучшем законе", как у фарисеев; это единственный и все тот же Закон, это Закон, каждая буква которого должна сохраняться и исполняться до конца света, каждая йота которого должна сбыться. Но, разумеется, речь идет о "лучшей праведности". У кого нет этой лучшей праведности, тот не войдет в Царство Небесное, именно потому, что покинул хождение вслед Иисусу, который указывает ему на Закон. Но никто и не обрел бы этой лучшей праведности кроме того, к кому сейчас обращено слово, кроме призванного Христом. Условие лучшей праведности — это призыв Христа, это сам Христос.

Так становится понятно, что в этом месте Нагорной проповеди Христос впервые говорит сам от себя. Между лучшей праведностью и учениками, от которых Он ее требует, стоит Он сам. Он пришел исполнить закон Ветхого Завета. Вот предпосылка всего остального. Иисус показывает полное свое единство с волей Бога в Ветхом Завете, в Законе и Пророках. Ему действительно нечего добавлять к заповедям Бога, Он их соблюдает - вот единственное его добавление. Он исполняет Закон, это Он сам о себе говорит. Потому Закон и истинен. Он исполняет его до последней йоты. Но благодаря тому, что Он его исполняет, "сбывается всё", что должно сбыться для исполнения Закона. Иисус сделает то, чего требует Закон, поэтому Он будет должен претерпеть смерть; ибо только Он видит в

76

Законе Закон Бога, то есть ни сам Закон не есть Бог, ни сам Бог не есть Закон, так что Закон не занимает места Бога. Такое - неверное,— понимание Закона было у Израиля. Обожествление Закона и озаконивание Бога были грехом Израиля. А ученикам, напротив, грозило другое, тоже греховное, понимание: разбожествление Закона и отрыв Бога от его Закона. В обоих случаях Бог и Закон либо разошлись, либо совпали бы, что, в сущности, сводится к одному и тому же. Отождествляя Бога и Закон, евреи хотели с помощью Закона завладеть самим Богом/ Бог растворился в Законе и перестал быть его господином. А ученики, полагая, что могут оторвать Бога от его Закона, хотят завладеть Богом, будто это они — хозяева спасения. В обоих случаях смешаны дар и даритель, и Бог отрицается то с помощью Закона, то с помощью обетовании спасения.

Обоим толкованиям вопреки Иисус утверждает Закон как закон Бога. Бог — даритель и господин Закона, и только в личной общности с Богом исполняется Закон. Нет исполнения Закона без общности с Богом и нет общности с Богом, без исполнения Закона. Первое существенно для евреев, второе — для учеников рискующих впасть в ошибку.

Иисус, Сын Божий, единственный, у кого есть полная общность с Богом, ради Него заново утверждает Закон, придя исполнить закон Ветхого Завета. Раз Он был Единственным, кто это делал, то только Он и мог верно учить Закону и исполнению Закона. Ученики должны были это знать и понять, когда Он это сказал, ибо знали, кто Он. Евреи этого понять не могли, поскольку Ему не верили. Потому они и должны были отвергнуть его учение как хулу на Бога, точнее — хулу на Закон Божий. Поэтому ради истинного Божьего Закона Иисус должен был пострадать от поборников ложного закона. Иисус умирает на кресте как богохульник, как законопреступник, так как утвердил истинный закон против неверно понятого, ложного закона.

Исполнение закона, о котором говорит Иисус, лишь в том и может сбыться, что Иисус будет распят на кресте как грешник. Он сам, распятый, и есть совершенное исполнение Закона.

Значит, Иисус Христос и только Он исполняет Закон, ибо Он находится в совершенной общности с Богом. Он сам встает между учениками и Законом, а не Закон — ме-

77

жду Ним и учениками. Путь учеников к Закону лежит через крест Христа. Так Иисус, указывая ученикам на Закон, исполнение которого — лишь Он, заново связывает их с собой. Он должен отвергнуть беззаконную связь, ибо она — мечтательство, а потому и не связь вовсе, а просто полное освобождение от любых уз. Но при этом рассеяна и тревога учеников, не оторвет ли их от Иисуса связь с Законом. Такая тревога могла возникнуть лишь из неверного понимания Закона, которое действительно оторвало евреев от Бога. А вместо этого делается ясно, что настоящая связь с Иисусом даруется только заодно со связью с Законом Бога.

Но Иисус стоит между учениками и Законом не затем, чтобы освободить их от исполнения Закона, а чтобы дать им силы к тому исполнению Закона, которого Он требует. Именно связь с Ним ставит учеников в положение послушания. Но даже и исполнение Закона до йоты не отменяет для учеников ни йоты из Закона. Она исполнена, вот и всё. Но именно потому она только теперь собственно и введена в силу, так что теперь в Царстве Небесном великим наречется тот, кто исполняет Закон и учит Закону. "Исполняет и учит" — из этого выводили даже такое учение о Законе, которое как раз избавляет от исполнения, представляя Закон так: он, мол, служит лишь к осознанию его невыполнимости. На Иисуса такое учение ссылаться не может. Закон предназначен для исполнения, и Иисус, конечно, его исполнил. Кто, идя вслед, остается с Ним, с Тем, кто исполнил закон, тот исполняет и преподает Закон в хождении вслед. В общности с Иисусом может остаться только деятельный исполнитель Закона.

Не закон отличает учеников от евреев, но "лучшая праведность". Праведность учеников "превышает'' книжников. Она их превосходит, она есть нечто чрезвычайное, особенное. Здесь впервые звучит понятие "perisseuein"9, которое будет для нас еще важнее в стихе 47. Мы должны спросить: в чем состоит праведность фарисеев? В чем — праведность учеников? Разумеется, фарисей никогда не впадал в противную Писанию ошибку, будто Закон надо лишь преподавать, но не исполнять. Фарисей хотел быть исполнителем Закона. Его праведность состояла в непосредственном, буквальном исполнении заповеданного в Законе. Его праведностью было его поведение. Совершенное соответствие поведения заповеданному в Законе

78

было его целью. Тем не менее всегда имелся какой-то остаток, который надо было покрыть прощением. Его праведность оставалась несовершенной. Также и праведность учеников могла состоять лишь в исполнении Закона. Не-исполняющего Закон нельзя назвать праведным. Но исполнение учеников выше фарисейского потому, что оно — действительно совершенная праведность по сравнению с несовершенной фарисейской. Почему? Преимущество учеников — в том, что между ними и Законом стоит _ совершенно Исполнивший Закон, Тот, в общности с кем они живут. Перед ними не неисполненный, а уже исполненный Закон. Ученик еще не начал повиноваться Закону, а Закон уже исполнен, его требования уже удовлетворены. Требуемая Законом праведность уже налицо: это праведность Иисуса, всходящего на крест ради Закона. Но раз эта праведность - не только должное благо, но сама совершенная и истинная общность с Богом, то у Иисуса йе только есть эта праведность, но она - это Он сам. Он — это праведность учеников. Призвав, Иисус сделал учеников причастными себе самому, даровал им общность с собой и, значит — сделал причастными своей праведности, даровал им ее. Праведность учеников — это праведность Христа. Лишь затем, чтобы это сказать, и начинает Иисус свои слова о "лучшей праведности" указанием на то, что исполняет Закон. Но праведность Христа — на самом деле праведность и учеников тоже. Конечно, строго говоря, она остается дарованной праведностью, дарованной в призыве идти вслед. Это праведность, состоящая именно в хождении вслед и уже в блаженствах получившая обетование Царства Небесного. Праведность учеников — это праведность под крестом. Это праведность нищих, искушаемых, голодных, кротких, миротворцев, гонимых из-за призыва Иисуса, видимая праведность тех, кто именно во всем этом есть свет мира и город на горе — благодаря призыву Иисуса. Потому праведность учеников "лучше" фарисейской, что основана только на призыве в общность с Тем, кто единственный исполнил Закон; потому праведность учеников — настоящая, что теперь они сами творят волю Божью, исполняют Закон. И Христову праведность нужно не только преподавать, но и исполнять. Иначе она окажется не лучше Закона, которому только учат, но который не исполняют. Об этом исполнении учениками Христовой праведности говорит всё пос-

79

ледующее. Коротко говоря, это исполнение есть хождение вслед. Это реальное, простое действие в вере в праведность Христа. Христова праведность — это новый закон, закон Христа.

БРАТ

«Вы слышали, что сказано древним: "не убивай; кто же убьет, подлежит суду". А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему "рака", подлежит синедриону; а кто скажет "безумный", подлежит геенне огненной. Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнить, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником, и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта» (Мф. 5, 21—26).

"А я говорю вам" — Иисус подводит итог всему сказанному о законе. После предыдущего невозможно видеть в Иисусе революционера или предполагать противопоставление одного мнения другому в духе раввинов. Напротив, в продолжение сказанного, Иисус выражает свое единство с законом Моисеева завета, но именно в истинном единстве с Божьим Законом делает ясным, что господин и даритель Закона — это Он, Сын Божий. Лишь воспринимая Закон как слово Христа, можно его исполнить. Греховному непониманию, в котором пребывают фарисеи, не должно быть места. Лишь в признании Христа господином и исполнителем Закона заключено истинное познание Закона. Христос заявил свое право на Закон. Тем самым Он делает то, чего поистине хочет Закон. Но в этом единстве с Законом Он превращает себя во врага ложного понимания Закона. Он отдает себя в руки ложным ревнителям Закона именно потому, что чтит Закон. Закон, на который Иисус указывает идущим Ему вслед, запрещает им убийство и вверяет брата. Жизнь брата—в руке Бога и Богом дана, только у Бога власть над жизнью и смертью. Убийце нет места в Божьей общине. Он подлежит тому суду, которым судит сам. Поставленный под защиту божественной заповеди брат — это не

80

только брат внутри общины; это ясно из того, что поведением идущего вслед Иисусу руководит не то, каков другой человек, а лишь Тот, кому он послушно следует. Идущему вслед за Иисусом убийство запрещено под страхом божественного суда. Жизнь брата — это поставленный идущему вслед предел, которого нельзя переступать. Но нарушение этой границы уже есть в гневе, тем более в злом слове, исходящем от нас (рака), наконец в сознательном оскорблении другого (безумный). Всякий гнев " направлен против жизни другого, отказывает ему в жизни, стремится его уничтожить. Нет разницы между так называемым праведным гневом и неправедным10.Уч еник вообще не должен знать гнева, иначе он грешит против Бога и брата. Сорвавшееся слово, к которому мы так легко относимся, свидетельствует, что мы не уважаем другого, превозносимся над ним и ценим нашу жизнь выше, чем егр. Такое слово — удар по брату, удар ему в сердце. Оно задевает, ранит, губит. Намеренное оскорбление лишает брата чести и в глазах других людей, хочет унизить его перед всеми, злобно стремится уничтожить его внутреннее и внешнее существо. Я вершу суд над ним. Это убийство. Убийца подлежит суду.

Кто гневается на брата, бранит, публично оскорбляет или чернит, тому, как убийце, нет места перед Богом. Отделившись от брата, он отделился и от Бога. К Богу у него уже нет доступа. Его жертва, богослужение, молитва не смогут угодить Богу. Идущий вслед Иисусу, в отличие

ужение. .охсдуже

бгжгуЛрезрение к брату делает богослужение ложными м отнимает у него все божественные обетования. Отдельный ли человек, община ли, выходящие к Богу с сердцем, полным презрения или непримиренным, имеют дело не с Богом, а с каким-то идолом. Пока брату отказано в служении и любви, пока он предмет презрения, пока он обижен на меня или Иисусову общину, до тех пор жертва неугодна. Между мною и Богом встает даже и не мой собственный гнев, но просто тот факт, что где-то есть обиженный, оскорбленный, обесчещенный мною брат, который "имеет что-нибудь против меня". Поэтому пусть проверит себя Иисусова община: не виновата ли она перед каким-то братом, не ненавидит ли, презирает, оскорбляет его заодно с миром и миру в угоду, не виновна ли поэтому перед братбм в убийстве. Пусть сегодня про-

81

верит себя Иисусова община: не вздымаются ли между нею и Богом, не прерывают ли ее молитву обвиняющие голоса, когда она выходит к Богу для молитв и богослужений. Пусть проверит себя Иисусова община: дала ли она тем, кого мир оскорбил и обесчестил, знак Иисусовой .любви, сохраняющей, поддерживающей, сберегающей жизнь. Если нет, то ни самое исправное богослужение, ни самая благочестивая молитва, ни глубочайшие познания не помогут ей ничем, но будут против нее свидетельствовать, ибо она перестала идти вслед Иисусу. Бог не хочет, чтобы Его отделяли от брата. Он не хочет почестей, когда обесчещен брат. Он Отец. Да, Он — Отец Иисуса Христа, ставшего братом всем нам. Вот решающая причина, по которой Бог не хочет, чтобы Его отделяли от брата. Его воплотившегося Сына оскорбляли и бесчестили ради чести Отца. Но Отец не дает отделить себя от Сына и не хочет, чтобы Его отделяли от тех, кому уподобился Сын, ради кого его Сын понес позор. Поскольку Сын Бога вочеловечился, служение Богу уже нельзя отделить от служения брату. И кто говорит, что любит Бога, и все-таки ненавидит брата, тот лжец.

Поэтому если кто хочет, идя вслед Иисусу, истинно служить Богу, тому остается лишь один путь — путь примирения с братом. Кто приходит к проповеди слова и к вечере с непримиренным сердцем, тот слышит и вкушает свой суд. Перед лицом Бога он убийца. Поэтому "пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой". Путь, которого Иисус требует от учеников, труден. Он сопряжен с унижением и позором. Но это и путь к Нему, к распятому Брату, и потому — путь, полный милости. В Иисусе служба наименьшему из братьев и Богу сливаются воедино. Он пошел и примирился с братом и тогда принес единую истинную жертву Отцу — себя самого.

Еще длится время милости, ибо у нас еще есть брат, еще мы "с ним на пути". Суд впереди. Еще мы можем уступить брату, уплатить долг. Близок час, когда нас отдадут судье. Тогда будет поздно, тогда с нас взыщут до последней вины. Понимаем ли мы, что для учеников Иисуса брат — не закон, а милость? Это милость — иметь возможность уступить брату, отдать причитающееся ему по праву, примириться с ним. Брат — это наша милость перед судом.

82

Такое может сказать нам лишь Тот, кто сам как наш брат стал нашей милостью, примирением, спасением перед судом. В человечестве Сына Божь'Ьго нам дарована милость брата. Лишь бы ученики Иисуса хорошо это помнили!

Служение Брату, уступающее ему право и жизнь, — это путь самоотвержения, путь креста. Никто не имеет большей любви, чем отдающий жизнь за друзей. Это любовь Распятого. Поэтому закон этот исполняется лишь в кресте Иисуса.

ЖЕНА

«Вы слышали, что сказано древним: "не прелюбодействуй". А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввер-жено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, то подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» (Мф. 5, 27—32).

Связью с Иисусом Христом те желания, в которых нет любви, не отпущены на волю, но запрещены идущим вслед. Раз хождение вслед есть самоотвержение и целостная связь с Иисусом, то собственная, одержимая страстями воля ученика свободно проявляться не может. Такие желания, заключайся они хоть в едином взгляде, отделяют от хождения и все тело ведут в ад. Человек продает небесное первородство за чечевичную похлебку страстей. Он не верит Тому, кто может стократной радостью возместить отказ от желания. Он не доверяется невидимому и хватает видимый плод желания. Он низвергается с пути хождения вслед и отделяется от Иисуса. Нечистота желаний — это неверие. Лишь поэтому и надо их отвергать. Ради свободы от желаний, отделяющих от Иисуса, идущий вслед может пойти на любую жертву. И глаз и рука меньше, чем Христос. Если глаз или рука служат страстям К .отнимают у всего тела чистоту хождения вслед, то лучше

83

принести в жертву их, чем Иисуса Христа. Приносимый желанием выигрыш ничтожен против урона — на миг выигрываешь желаемое глазу или руке и теряешь тело навеки. Твой глаз, служа нечистым страстям, не может созерцать Бога.

Не обязаны ли мы ответить здесь на вопрос, предполагал Иисус буквальное или метафорическое понимание этой заповеди? Разве не зависит от ясного ответа вся наша жизнь? Разве этот ответ уже не дан поведением учеников? В этом — по видимости жизненно важном — вопросе наша воля советует бежать от решения. Но сам вопрос — ложный и дурной. Ответа на него быть не может. Ведь будь сказано, что понимание, конечно же, должно быть не буквальным, то вот мы уже и отклонились от серьезности заповеди; но будь сказано, что, конечно же, надо понимать буквально, то оказалось бы принципиально абсурдным само христианское существование, и тем самым заповедь лишилась бы силы. Именно от того, что нам не дано ответа на этот принципиальный вопрос, мы и захвачены целиком заповедью Иисуса. Мы не можем отклониться ни в какую сторону. Мы вызваны и должны повиноваться. Иисус не загоняет учеников в нечеловеческие судороги, не запрещает им взгляд, но обращает их взгляды на самого себя и знает, что здесь взгляд останется чист, даже если потом направится и на женщину. Он не возлагает на учеников непосильную ношу Закона, но милосердно помогает им Евангелием.

Иисус отнюдь не принуждает учеников к браку. Но он освящает брак согласно Закону, объявляя его нерушимым и запрещая второй брак, если первый распался из-за неверности. Такой заповедью Иисус освобождает брак от дурных эгоистических желаний и хочет, чтобы он стал служением любви — только так и может быть в хождении вслед. И Он не осуждает тело с его естественными стремлениями, а отвергает скрытое JSJHCM неверие. Так что он не отменяет брак,а укрепляет и освящает его верой. И поэтому идущий вслед должен будет сохранить в строгости и самоотречении свою единственную связь с Христом также и в браке. Христос — господин и его брака. Этим брак ученика отличается от гражданского брака, но это опять-таки не презрение к браку, а его освящение.

Кажется, будто, требуя нерасторжимости брака, Иисус противоречит ветхозаветному Закону. Но Он сам говорит

84

(Мф. 19, 8) о своем единстве с Моисеевым Законом. "Из-за жестокосердия" израильтянам было разрешено разводное письмо, то есть лишв затем, чтобы уберечь их сердце от еще большей распущенности. Но цель ветхозаветного Закона — та же, что и у Иисуса: ведь и в нем речь только о чистоте брака, о браке, проживаемом с верой в Бога. Но эта чистота, то есть целомудрие, сохраняется в общности с Иисусом, в хождении Ему вслед.

Так как Иисусу важна только полная чистота, то есть целомудрие его учеников, Он должен сказать, что похвален и полный отказ от брака ради Царства Божьего. Иисус ни брак, ни безбрачие не превращает в программу, а освобождает от porneia, от распутства в браке и вне брака, которое есть грех не только против собственного тела, но и против тела самого Христа (1 Кор. 6, 13—15). Тело ученика тоже принадлежит Христу и хождению вслед, наши тела — члены его тела. Так как Иисус, Сын Бога, понес человеческое тело и так как у нас есть общность с его телом, то распутство есть грех против тела Христа.

Тело Христа было распято. Апостол говорит о принадлежащих Христу, что они распяли плоть со страстями и желаниями (Гал. 5, 24). Поэтому истинно и этот ветхозаветный Закон исполняется только в распятом, истерзанном теле Иисуса Христа. Вид этого тела и общность с ним, отданным ради них, дает ученикам силу для целомудрия, которое заповедал Иисус.

ПРАВДИВОСТЬ

«Еще слышали вы, что сказано древним: "не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои". А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: "да, да", "нет, нет"; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5, 33-37).

Толкование этих стихов в христианской Церкви по сей день исключительно неопределенно. Начиная еще с ранней Церкви, толкователи держатся самых несходных мнений: от ригористского отвержения любой клятвы как греха до более мягкого отказа от необдуманных клятв и от

85

клятвопреступления. Популярней всего в ранней Церкви было такое толкование: хотя клятва и запрещена "совершенным" христианам, но более слабым она в известных границах разрешена. Среди прочих и Августин защищал это мнение. В оценке клятвы он согласен с языческими философами: с Платоном, пифагорейцами, Эпиктетом, Марком Аврелием. Они считали клятву недостойной благородного человека. В символических книгах церквей Реформации говорится, что слова Христа, конечно же, не применимы к присяге, которой требует мирская власть. С самого начала главным аргументом служило то, что клятва заповедана в Ветхом Завете, что сам Иисус клялся перед судом, что апостол Павел часто использует клятвен-ные формулы. Наряду с прямыми указаниями Писания решающее значение для реформаторов имело разделение духовного и мирского царств.

Что такое клятва? Это публичное призывание Бога в свидетели какого-то утверждения, которое я делаю о прошлом, настоящем или будущем. Пусть всевидящий Бог покарает меня за обман. Как же мог Иисус назвать такую клятву грехом, более того — "от лукавого", ek tou poner-ou, "сатанинской"? Дело в том, что Иисус имеет в виду полную правдивость.

Клятва — свидетельство того, что в мире есть ложь. Умей человек не лгать, не надо было бы клясться. Поэтому клятва — преграда на пути лжи. Но как раз из-за этого клятва лжи и способствует — ведь если на окончательную правдивость претендует лишь клятва, то, значит, и лжи отводится какое-то место в жизни, значит, и за ложью признано известное право на существование. Ветхозаветный Закон клятвой борется против лжи. Иисус борется с ложью — запрещая клятву. В обоих случаях речь о главном — об уничтожении неправды в жизни верующего. Клятва, выставленная против лжи Ветхим Заветом, сама оказалась захвачена ложью и поставлена ей на службу. Лжи хотелось утвердиться и завоевать себе право еще и с помощью клятвы. Поэтому Иисус должен поразить ложь и там, куда она скрылась, то есть в клятве. Клятва должна пасть, поскольку превратилась в защиту лжи.

Покушение лжи на клятву могло происходить двумя путями: или она утверждается под видом клятвы (клятвопреступление), или вкрадывается в самое форму клятвы. В последнем случае ложь в клятве пользовалась обраще-

86

нием не к живому Богу, а к каким-нибудь мирским или божественным силам. А раз ложь проникла в клятву так глубоко, то обеспечить полную правдивость можно только запретив клятвы вообще.

Да будет ваша речь "да, да" и "нет, нет". Но при этом слово ученика отнюдь не избавлено от ответственности перед всевидящим Богом. Напротив, именно потому, что имя Божье не призывается вслух, вообще всякое слово ученика поставлено перед само собой разумеющимся присутствием всевидящего Бога. Раз вообще нет словаТ] звучащего не перед Богом, то ученик не может клясться^! Каждое слово должно быть правдой и потому не нуждается в подкреплении клятвой. А клятва бросает на все остальные слова тень сомнения. Поэтому она "от лукавого". Но ученик во всяком своем слове должен быть светом.

Если клятва упразднена, то ясно, что только ради правдивости. Очевидно, что заповедь Иисуса не терпит ника^х исключений, перед кем бы клятва ни приносилась. Но следует сказать, что и отказ от клятвы, со своей стороны, не должен служить сокрытию правды. А где именно дело обстоит так, то есть где как раз ради правдивости и надо дать клятву, этого в общем виде решить нельзя, это должно решаться в каждом отдельном случае. Реформаторские Церкви держатся мнения, что так обстоит всякий раз, когда клятвы требует мирская власть. Возможно ли здесь общее решение, остается спорным.

Бесспорно другое: если кажется, что случай именно такой, дать клятву можно лишь тогда, когда, во-первых, налицо полная ясность насчет содержания клятвы; во-вторых, надо различать между клятвами, относящимися к прошлому или нынешнему положению дел, и имеющими характер обещания. Поскольку христианин никогда не может безошибочно знать прошлое, то он призывает Бога не в подтверждение своих, не застрахованных от ошибок, слов, а ради чистоты своего сознания и совести. Но поскольку христианин никогда не распоряжается своим будущим, то клятвенное обещание, скажем присяга, с самого начала грозит ему большой опасностью. Ибо не только его собственное будущее не зависит от христианина, но, самое главное, будущее того, кто его этой присягой связывает. Поэтому и правдивость, и хождение вслед Иисусу запрещают давать такую клятву, не оговорив ее условием: если угодно Богу. Для Христианина нет абсолютных зем-

87

ных связей. Присяга, желающая абсолютно связать христианина, будет для него ложью, она "от лукавого". В такой присяге призывать имя Божье можно не в подтверждение обещания, но исключительно в свидетельство того, что, идя вслед Иисусу, мы связаны только волей Бога и что из-за Иисуса любая иная связь стоит под этой оговоркой. Будь в сомнительном случае такая оговорка не высказана или не принята, то клятву давать нельзя, ибо такой клятвой я как раз того и обману, кто с меня ее берет. Но да будет ваша речь "дал да" и "нет, нет".

Заповедь полной правдивости — просто иное имя для целостности хождения вслед. Лишь тот, кто, идя вслед, всецело связан с Христом, стоит в полной правдивости. Ему нечего скрывать от своего Господа. Он живет перед Ним открыто. Он Иисусом познан и поставлен в правду. Он явно грешен перед Иисусом. Не он себя явил Иисусу, но когда Иисус явил ему себя в своем призыве, он оказался явлен Иисусу в своем грехе. Полная правдивость возникает только из нескрытого греха, прощенного Иисусом. Лишь тот не стыдится правды, где бы ни пришлось ее сказать, кто, исповедуя грехи перед Иисусом, стоит в правде. Правдивость, которой Иисус требует от ученика, заключается в самоотречении, не скрывающем греха. Всё явно, всё свет.

Раз, в первую и последнюю очередь, правдивость — это открытость человека во всем его бытии, в его зле перед Богом, то эта правдивость возбуждает противодействие грешников, ее гонят и распинают. Единственная причина правдивости ученика - хождение вслед Иисусу, во время которого Он нам на кресте являет наш грех. Нас делает правдивыми лишь правда Бога о нас. Кто знает крест, не испугается никакой другой правды. Кто живет стоя под крестом, для того клятва как закон правдивости отменена, ибо он живет в абсолютной правде Бога.

Не может быть правды по отношению к Иисусу без правды по отношению к людям. Обман разрушает общность. Но ложную общность рассекает правда и основывает настоящее братство. Не может быть хождения вслед без жизни в открытой правде перед Богом и людьми.

ВОЗМЕЗДИЕ

«Вы слышали, что сказало: "око за око, и зуб за зуб". А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Мф. 5, 38—42).

Здесь Иисус соотносит слова: око за око, зуб за зуб — с прежде названными ветхозаветными заповедями, в том числе с запретом убивать из декалога. И в этих словах он тоже признает несомненную заповедь Бога. Их тоже надо не отменять, но до конца исполнить. Иисус не знает нашего выделения из ветхозаветных заповедей десяти важнейших. Для него заповедь Ветхого Завета едина, и вот Он указывает ученикам на ее исполнение.

Идущие вслед Иисусу живут ради Него, отрекшись от собственных прав. За кротость Он назвал их блаженными. Захоти они, уже все отдав ради общности с Ним, удержать за собой одну эту, собственность, они бы покинули хождение вслед. Так что здесь происходит просто развитие блаженств.

Ветхозаветный Закон ставит право под божественную защиту возмездия. Не должно быть зла без возмездия. Надо установить настоящую общность, преодолеть и изобличить зло, убрать его из общины народа Божьего. Этому служит право, поддержанное силой возмездия.

Иисус воспринимает эту волю Бога и подтверждает силу возмездия изобличать и преодолевать зло и беречь общину учеников как общину истинного Израиля. Правое возмездие кончает с несправедливостью и сохраняет ученика в хождении вслед.

По слову Иисуса, состоит это правое возмездие в том, чтобы не сопротивляться злу.

Этими словами Иисус выделяет свою общину из политически-правового распорядка, из национальной формы народа Израиля и делает ее тем, чем она на самом деле является: стоящей вне политически-национального плана общиной верующих. Если, согласно воле Бога, для богоизбранного народа Израиля как для политической формы возмездие было возвратом удара за удар, то для общины учеников, которая уже ни на что не может рассчитывать в

89

национально-правовом смысле, возмездие состоит в том, чтобы терпеливо сносить удар, чтобы не прибавлять зло ко злу. Лишь так можно основать и сохранить общину.

Становится ясно, что идущий вслед, с которым поступили несправедливо, уже не привязан к своему праву как к какому-то имуществу, которое должен защищать при любых обстоятельствах, но, связанный лишь с Иисусом Христом, от всякого имущества полностью свободен и, подтверждая эту свою связь лишь с Иисусом, как раз и создает единственную прочную основу общины и вручает грешника Иисусу.

Победа над другим - лишь в том, что его зло должно выдохнуться, что оно не найдет того, что ищет, то есть сопротивления и, значит, нового зла, от которого могло бы еще сильней разгореться. Зло делается бессильным, когда не встречает отпора, сопротивления, когда его добровольно терпят и сносят. Тогда зло сталкивается с противником, который ему не по силам. Разумеется, лишь в том случае, когда сопротивление убрано без остатка, когда всецело отказались воздавать злом за зло. Здесь зло не в силах достичь цели: творить и множить зло, — и остается одиноко.

Страдание проходит, если его нести. Зло находит свой конец, если мы его беззащитно терпим. Бесчестие и оскорбление становятся явным грехом, если идущий вслед не наносит их сам, а беззащитно сносит. Насилие осуждено тем, что ему не противостоит никакая сила. Неправое притязание на мою рубашку посрамлено тем, что я отдаю еще и верхнюю одежду, эксплуатация моей услужливости выходит на свет, если я не ставлю ей никаких пределов. Готовность всё отдать, когда попросят, — это готовность иметь вдоволь с одним лишь Иисусом Христом, готовность следовать лишь Ему одному. В добровольном отказе от самозащиты утверждается и проявляется безусловная связь идущего вслед с Иисусом, свобода, отрешенность от собственного Я. И только в исключительности этой связи можно преодолеть зло.

При этом речь не только о зле, но и о злом. Иисус называет злого злым. Я не должен оправдывать или извинять притесняющего меня насильника. Мое терпеливое страдание нужно не затем, чтобы выразить сочувствие праву злого. У Иисуса нет ничего похожего на эти сентиментальные соображения. Бесчестящий удар, насилие,

90

эксплуатация остаются злом. Ученик обязан это помнить и свидетельствовать об этом по примеру Иисуса, именно потому, что иначе злой не будет поражен и побежден. Но именно потому, что незачем оправдывать противостоящее ученику зло, и обязан ученик не сопротивляться, а, страдая, положить злу конец и тем самым зло победить. Вольное страдание сильнее зла, оно — смерть зла.

И невозможно придумать поступка, в котором зло было бы настолько велико и сильно, что оно потребовало бы от ученика иной позиции. Чем страшнее зло, тем готовней к страданию обязан быть ученик. Злой должен отойти во власть Иисуса. Пусть ему отвечает Иисус, а не я.

Реформаторское толкование ввело в этом месте решающую новую мысль: нужно различать, нанесена ли обида мне лично или же в моей общественной роли, то есть в возложенной на меня Богом ответственности. Если в первом случае надо поступать, как заповедал Иисус, то во втором я от этого освобожден, и, напротив, ради истинной любви даже обязан поступать противоположным образом, то есть противопоставить силе силу, чтобы воспрепятствовать атаке зла. Так оправдывается позиция Реформации по отношению к войне и к любому применению обществом законных средств ради отражения зла. Но Иисусу совершенно чуждо это различение между мною как частным лицом и как должностным. Он нам ни слова об этом не говорит. Он обращается к идущим Ему вслед как к тем, кто все оставил, чтобы пойти за Ним. "Частное" и "должностное" нужно было целиком и полностью подчинить заповеди Иисуса. Слово Иисуса завладело ими безраздельно. Он требовал безраздельного послушания. И действительно, названное различение ведет к неразрешимым трудностям. Когда в реальной жизни я только частное лицо, когда — только должностное? Разве я не остаюсь всегда, когда бы на меня ни напали, отцом моих детей, проповедником моей общины, политиком моего государства? Разве на этом основании я не обязан давать отпор всякому нападению, неся ответственность за свой пост? А на своем посту разве я не остаюсь всегда самим собой, в одиночку предстоящим Иисусу? Разве при таком различении не приходится забыть, что идущий вслед Иисусу всегда совершенно одинок, одиночка, который в конце концов может действовать и решать лишь за себя самого, и что именно в таком по-

91

ведении содержится самая серьезная ответственность за тех, кто мне вверен?

Но можно ли защитить слова Иисуса, обладая опытом, согласно которому зло разгорается именно при встрече со слабым и отчаянней всего разнуздывается при встрече с беззащитным? Не остаются ли эти слова просто идеологией, которая не считается с реальностью, иначе говоря — с грехом мира? Внутри общины эти слова еще могли бы сохранять силу. А по отношению к миру они кажутся просто мечтательной слепотой к греху. Раз мы живем в мире и мир зол, то эти слова не имеют силы.

Но Иисус говорит: раз вы живете в мире и мир зол, то имеют силу слова: не сопротивляйтесь злу. Едва ли кто скажет, что Иисус не знал, как сильно зло, Он, с первых дней жизни сражавшийся с дьяволом. Иисус называет зло злом, потому и говорит такое идущим ему вслед. Как это возможно?

Всё, что Иисус говорит ученикам, действительно было бы чистым мечтательством, если бы мы должны были видеть в его словах общезначимую этическую программу, если бы тезис, что зло побеждается только добром, воспринимался как общезначимая мирская и житейская мудрость. Тогда всё действительно свелось бы к безответственному выдумыванию законов, которым на самом деле мир вовсе не подчиняется. Беззащитность как принцип мирской жизни — это безбожное разрушение милостиво оберегаемого Богом мироустройства. Но сейчас говорит отнюдь не создатель программ, сейчас о преодолении зла терпением говорит Тот, кто сам на кресте был побежден злом и кто вышел из этого поражения как торжествующий победитель. Не может быть иного оправдания этой заповеди Иисуса Христа кроме его креста. Лишь обретя в i кресте Иисуса веру в победу над злом, можно следовать этой заповеди, и лишь такому послушанию дано обещание. Какое обещание? Обещание общности с крестом Иисуса и с его победой.

Страсти Иисуса как преодоление зла божественной любовью — вот единственная прочная основа для послушания ученика. Этой заповедью Иисус снова зовет идущих Ему вслед стать в общность его страстей. Как могла бы проповедь о страстях Иисуса стать для мира явной и достоверной, уклонись сами ученики от страстей, отвергни их для собственного тела? Данный сейчас закон Иисус

92

сам исполняет в своем кресте11. И своей заповедью Он милостиво сохраняет для идущих Ему вслед общность своего креста. Лишь в кресте истинно и действительно, что возмездие за зло и его преодоление — это страждущая любовь. Но общность с крестом дарована ученикам в призыве идти вслед. В этой видимой общности они названы блаженными.

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова