ВВЕДЕНИЕ

Проблема гибели античного общества и развития феодальных отношений в Средиземноморье продолжает привлекать в наши дни внимание историков. В 1953—1956 г.г. эта проблема подверглась в советской историографии оживленному обсуждению, которое показало, что наиболее спорным и неясным в истории поздней античности является вопрос о характере социально-экономического строя Римской империи IV—V в.в. Если среди историков-марксистов не вызывает сомнения тот тезис, что падение Западной империи было обусловлено кризисом рабовладельческого способа производства, то формы проявления этого кризиса, его социальные и экономические последствия и степень развития феодальных отношений в рамках римского общества продолжают составлять предмет дискуссий. С другой стороны, хотя со времен Гиббона в исторической литературе прочно укоренилось представление о внутренней слабости Поздней империи как важнейшем условии, предопределившем ее завоевание «варварами», причины этой слабости получают самые разнообразные объяснения и нередко служат в Западной Европе и Америке пищей для тенденциозных исторических параллелей или модных философских спекуляций. Это лишний раз подчеркивает необходимость тщательного изучения тех процессов экономического развития, которые подготовили распад и гибель Римской империи.

В течение последних десятилетий проделана немалая работа по изучению отдельных сторон экономической жизни Поздней империи, в особенности форм труда, налоговой системы, торговли и денежного хозяйства. Ряд исследований по этим вопросам, опубликованных советскими {3} и зарубежными историками, позволил значительно пополнить и обновить научные представления об экономической структуре позднеримского общества. Однако, поскольку в большинстве исследований изучаемые вопросы рассматриваются применительно ко всей империи (или к ее западной либо восточной половине), они не позволяют в достаточной мере выявить особенности социально-экономического развития отдельных районов римского мира. Между тем достаточно обоснованные и конкретные выводы, относящиеся к Поздней империи в целом, возможны лишь на базе изучения истории отдельных провинций.

История Римской Африки периода Поздней империи предоставляет сравнительно благоприятные возможности для исследования указанного круга проблем. Мы располагаем большим количеством местных литературных источников, главным образом произведений церковных писателей, которые позволяют воссоздать хотя и неполную, но все же в ряде случаев довольно детальную картину хозяйственной жизни, общественных отношений, социальной и религиозной борьбы IV—V вв. Относительно богат также эпиграфический материал, относящийся к Африке этого времени. Кодексы Феодосия и Юстиниана содержат много императорских распоряжений, касающихся специально африканских провинций, что нередко позволяет уяснить особенности политики позднеримского государства в этом районе и расширяет круг сведений о социально-экономическом строе Римской Африки.

Настоящая работа не претендует на последовательное и полное изложение политической истории африканских провинций в IV—V вв. Ее основная цель, как это видно уже из сказанного выше, состоит в изучении экономических и общественных отношений и классовой борьбы. В связи с этим автор считал также необходимым рассмотреть более подробно те явления политической и религиозной жизни, которые позволяют в той или иной мере установить характер основных социальных противоречий и позиции различных общественных групп. Вместе с тем задача изучения кризиса античного общества в Северной Африке потребовала выйти за рамки истории собственно римских провинций и привлечь материал, относящийся к периоду господства вандалов в этом районе. В данном случае мы не ставили своей целью изучение истории Вандальского королевства в Северной {4} Африке во всех ее аспектах, но лишь пытались оценить социально-экономические последствия «варварского» завоевания, его роль и место в процессе перехода от античного рабовладельческого строя к феодализму. Попытка рассмотрения этого вопроса представлялась тем более целесообразной, что в последние годы к фрагментарным данным литературных источников о Вандальском королевстве присоединился такой интересный документ по аграрной истории, как найденные в Алжире акты продажи земли конца V в. (так называемые «Таблички Альбертини») 1.

Проблемы истории поздней Римской Африки не являются новыми для марксистской историографии. Ими много и плодотворно занимался Н. А. Машкин, который еще в 1935 г. опубликовал большую статью, посвященную классовой и религиозной борьбе IV—V вв. 2 Изложенная в этой работе концепция движения агонистиков и его связей с определенными течениями в африканском христианстве в настоящее время является наиболее обоснованной. Впоследствии Н. А. Машкин продолжил изучение этих вопросов, а также рассмотрел некоторые существенные особенности развития африканских городов в III—IV вв. 3 Историей народных движении в поздней Римской Африке занимался также А. Д. Дмитрев 4. Ряд интересных соображений по поводу социально-экономического строя Вандальского королевства высказала З. В. Удальцова 5.

История Северной Африки в период Поздней империи и Вандальского королевства все больше привлекает в последнее время внимание западных историков. В 1954 г. была опубликована монография Уормингтона, в которой едва ли не впервые в историографии была сделана попытка {5} сочетать изложение политической истории африканских провинций Поздней империи с очерком их социально-экономического строя 6. Автор уделил значительное место истории африканских городов, что позволило ему пересмотреть традиционный взгляд об их полном упадке в этот период, дал содержательную характеристику аграрных отношений, удачно исследовал вопрос о социальном составе массового религиозного движения донатистов. Значительный интерес и по проблематике, и по результатам исследования представляет книга Кристиана Куртуа «Вандалы и Африка» 7. В отличие от своих предшественников, рассматривавших историю Северной Африки после вандальского завоевания только как историю Вандальского королевства, автор стремится показать возросшую в V в. роль туземных берберских племен и уделяет в связи с этим значительное внимание процессу завоевания ими ряда районов бывших римских провинций. В книге Куртуа содержатся также интересные наблюдения по отдельным вопросам социально-экономической истории поздней Римской Африки и государства вандалов 8. Весьма существенный вклад в изучение религиозной борьбы в Римской Африке внесли капитальные работы Френда и Бриссона 9, в которых особенно примечательным является стремление авторов выяснить социально-политическое содержание этой борьбы.

Мы назвали лишь те работы западных историков, которые представляют наиболее непосредственный интерес для нашей темы. Перечисление многих книг и статей, в той или иной мере затрагивающих историю поздней Римской Африки либо посвященных анализу отдельных более частных вопросов, заняло бы слишком много места. Необходимо, однако, указать на некоторые наиболее типичные для западной историографии концепции истории Северной Африки IV—V вв.

Кризис и падение римской власти в Африке рассматриваются в подавляющем большинстве работ западноевропей-{6}ских и американских историков не как этап перехода от старого общественного строя к новому, но прежде всего как деталь в общей картине гибели римской цивилизации и возвращения к варварству. Отрицательное значение этого процесса обычно не вызывает сомнений у исследователей. Для Куртуа «дероманизация» Африки — это «драма», захват дикой природой территории, оставленной людьми. В тех же мрачных тонах рисуют упадок римской власти многие другие авторы. При этом весьма характерно, что в работах последних лет, особенно во французских, как наиболее отрицательный факт рассматривается не столько завоевание Африки вандалами, сколько связанное с ним расширение территории, захваченной берберами. Куртуа видит секрет «драмы Африки» в том, что благодаря религиозным противоречиям римлян с арианами-вандалами оказалось невозможным слияние римского и германского миров во имя спасения римской цивилизации от варваров-берберов. Эти идеи Куртуа развил впоследствии Ж. Каркопино 10, который упрекает вандалов в том, что они не смогли установить контакт с более цивилизованными и романизованными берберами и открыли поэтому дорогу диким кочевникам. Вандалы, с точки зрения Каркопино, несут также ответственность за вытеснение латыни семитическим пунийским языком, что облегчило впоследствии завоевание Африки семитами-арабами.

В этих рассуждениях весьма отчетливо проступает влияние настроений определенных кругов французского общества, заинтересованных в сохранении колониального господства Франции в Северной Африке. В римском господстве в Магрибе пытаются найти историческое оправдание современной колониальной политики, а вандальское завоевание рассматривают как событие, которое могло бы при более благоприятном совпадении обстоятельств сохранить «западное влияние» в этой стране. Поскольку вандалам это не удалось, произошло худшее: захват Африки берберами, а потом и арабами. Эта тенденция определенной части современной французской историографии откровеннее всего выражена в книге А. Бертье «Алжир и его прошлое». «Самое неприятное, — пишет автор, — это слишком легко допу-{7}скаемая мысль, что Северная Африка стала частью Востока, населенной арабами... и управляемой исключительно мусульманской религией, которая ведет к игнорированию всего, связывающего население Магриба с нашим западным миром, т. е. солидарности интересов и возможностей сообщества» 11. Таким образом, обычное для западной литературы по истории империи акцентирование «цивилизаторской роли» Рима усиливается, поскольку речь идет о Северной Африке, выдержанным в духе империалистической идеологии противопоставлением Запада Востоку. Разумеется, далеко не во всех работах западных историков эти идеи занимают столь доминирующее место, как в книге Бертье, но в той или иной степени они оказывают влияние на большинство исследователей. Даже в таком серьезном труде, как книга Френда, ценность наблюдений автора, относящихся к социальным предпосылкам оппозиционного империи движения донатистов, снижается из-за его стремления представить донатизм одним «из движений, которые вели к уничтожению классической культуры в Западном Средиземноморье» 12. В то же время некоторые авторы (например, Каркопино, Уормингтон) рассматривают историю берберов только с точки зрения влияния на них римской культуры и римских политических учреждений, совершенно не пытаясь выяснить внутреннее содержание развития берберских племен.

Вопрос о судьбах классической культуры и латинского языка в Северной Африке, несомненно, заслуживает изучения, но это не означает, что можно подменять этим вопросом всю проблему перехода от античности к средневековью, которая прежде всего является проблемой социально-экономической истории.

Тенденция к идеализации римского господства в Африке нередко ведет к игнорированию острых классовых противоречий и проникновению в историческую литературу предвзятых схем, находящихся в серьезном противоречии с фактами. Так, Ш. Сомань 13 в своих работах в неоправ-{8}данно розовых тонах рисует юридическое и экономическое положение африканских колонов и отрицает социальную и антиримскую направленность выступлений трудящихся слоев, Хейвуд объясняет эти выступления чисто религиозными мотивами 14, а Уормингтон вообще отрицает наличие «сколько-нибудь глубоких антиримских настроений среди туземного населения».

При таком подходе к вопросам социальной истории, разумеется, трудно дать в какой-либо мере убедительное объяснение причин падения римского господства. Уормингтон, характеризуя упадок Римской Африки в V в., ссылается на «неодолимые трудности», с которыми столкнулись императоры этого времени, но в чем эти трудности состояли, не разъясняет 15. Каркопино видит причину упадка римской цивилизации в нежелании римлян колонизовать менее доступные районы, что обусловливало проникновение на их территорию нероманизованных берберов 16. Ссылки на те или другие особенности политики Поздней империи преобладают и в других работах, где так или иначе ставится данная проблема. В то же время современные западные авторы отказываются видеть какие-либо иные последствия падения римской власти, кроме вытеснения «цивилизации» «дикостью». В социально-экономическом строе Вандальского королевства они не усматривают сколько-нибудь серьезных отличий от отношений, господствовавших в Римской Африке позднего периода и дают весьма одностороннюю интерпретацию аграрным документам конца V в.

Важно вместе с тем отметить, что в последнее время у некоторых западноевропейских историков начинают обнаруживаться признаки несколько иного подхода к основным проблемам истории Римской Африки. Особый интерес в этом отношении представляет упомянутая выше работа Ж.-П. Бриссона. Автор ее подчеркивает эксплуататорский характер экономических отношений в африканских провинциях и критикует в связи с этим взгляды Соманя на африканский колонат. Он отчетливо понимает социальную природу антиримских религиозных движений и отказывается видеть в них лишь отражение этнических {9} противоречий. Заключение Бриссона, что вандалы нашли в Африке «ситуацию, уже созревшую для политической автономии по отношению к империи», свидетельствует о том, что его объяснение причин падения римского господства в Северной Африке отличается большей глубиной, чем у его предшественников. Книга Бриссона показывает, что и на Западе тенденциозная идеализация римского владычества в Африке начинает наталкиваться на определенное сопротивление 17.

***

К середине III в. н. э. Северная Африка представляла собой в экономическом отношении одну из наиболее развитых областей Римской империи 18. Широкое развитие зернового хозяйства, а также культур оливок и винограда прочно закрепило за ней положение важнейшего источника сельскохозяйственных продуктов в западной половине империи. Рост сельскохозяйственного производства в I—II вв. сочетался с интенсивным развитием городов, представлявших собой в социальном отношении коллективы средних и мелких муниципальных землевладельцев 19. Городское землевладение было тесно связано с рабством — к началу III в. рабовладельческая вилла стала типичной формой хозяйства в африканских провинциях. Вместе с тем на землях императора и сенаторской знати широкое распространение в I—II вв. получил другой тип хозяйственной организации — крупное имение, обрабатывавшееся колонами и обычно сдававшееся в аренду съемщику-кондуктору. По мере расширения возделывавшейся территории, захваченной у туземных племен, обе эти формы проникали во все новые районы. Однако и древние местные формы социально-экономической организации не были целиком вы-{10}теснены римским завоеванием. Даже в пределах римских границ, в горных районах Мавретании и Нумидии, сохранялись поселения берберских племен, живших еще в значительной мере в условиях родоплеменного строя. В целом внутренние отношения в африканских провинциях представляли собой весьма сложную и пеструю картину. Экономический расцвет достигался здесь ценой эксплуатации различных категорий тружеников: рабов, колонов, туземного берберского населения, сгоняемого с лучших земель или используемого как рабочая сила в имениях. На плодородной африканской земле сталкивались интересы различных групп господствующих классов: сенаторской аристократии, куриалов, военных слоев. Каждая из этих групп обладала в африканских провинциях достаточно сильными позициями и была кровно заинтересована в их защите и расширении. Кроме того, благодаря своему экономическому значению Африка составляла один из важнейших элементов прочности римской императорской власти в Риме и Италии.

Естественно в этих условиях, что рост внешних и внутренних трудностей империи, приведший к кризису III в., не мог не сказаться на положении в Африке. Политика Максимина (235—238), как никогда ранее задевавшая интересы имущих слоев, вызвала в африканских провинциях наиболее сильную реакцию. Характерно, что именно в Африке был выдвинут первый из «провинциальных императоров» III в. — проконсул Гордиан, ставленник земельной знати и верхушки африканских городов, недовольных земельными конфискациями и налоговыми поборами Максимина. С восстания Гордианов в Римской империи начинается период наиболее острой внутриполитической борьбы, столь характерной для середины и второй половины III в. Но сама Африка, где разгорелся первый этап этой борьбы, в дальнейшем не принимает в ней заметного участия. После Гордианов местные провинциальные круги не проявляют сколько-нибудь значительных попыток выдвинуть собственных императоров, здесь отсутствуют явные признаки политической активности крупноземлевладельческих либо военных слоев. Как удачно показала Е. М. Штаерман, причину этого явления следует искать в резком усилении натиска на романизованные и урбанизованные районы африканских провинций туземных {11} берберских племен 20. Наиболее острый характер он имел на западе — в Мавретании, но в отдельные периоды мятежные племена захватывали значительные районы Нумидии, а по некоторым данным, доходили даже до Карфагена 21. Эти племена — бавары, бакватии, квинквегентанеи — объединялись в сильные военные союзы и нередко действовали, по-видимому, при поддержке местного сельского населения. Борьба с ними составляет основное содержание истории африканских провинций данного периода. Поскольку центральная императорская власть, обессиленная внутренней борьбой и войнами на Дунае, Рейне и на Востоке, не могла оказать значительной военной поддержки африканским провинциям, защиту от племен часто приходилось брать на себя непосредственно гражданскому населению городов и различным слоям землевладельцев. Все это, несомненно, требовало максимального напряжения сил и не оставляло места для какой-либо политической активности.

Бурные события периода восстания Гордианов, опустошительные набеги берберов, наконец, общее напряженное военное и экономическое положение империи — все эти факторы способствовали развитию в африканских провинциях определенных явлений экономического упадка. Если этот упадок и не был столь глубоким и всеобщим, каким его считают некоторые современные исследователи 22, то все же экономическое положение страны, несомненно, представлялось современникам весьма тяжелым. Известный фрагмент Киприана 23, в котором говорится о бесплодии полей и деревьев, о том, что рудники не доставляют серебра и золота, на полях нет земледельцев, а в море — моряков, как бы ни были преувеличены его характеристи-{12}ки, все же не может не отражать в какой-то мере реальной картины хозяйственной жизни. Судя по эпиграфическим данным о взносах куриалов на городские нужды, в этот период значительно ухудшилось экономическое положение средних и мелких муниципальных землевладельцев 24. Этому соответствовал и общий упадок городской жизни, выразившийся, в частности, в резком сокращении строительства в городах. Здания, разрушенные или поврежденные набегами берберов, не восстанавливались вплоть до конца III — начала IV в., городские курии были настолько обессилены, что не имели средств даже на производство незначительных ремонтных работ 25. Что касается крупных землевладельцев, то они, по-видимому, не только сохранили, но и расширили свои позиции 26.

К периоду кризиса III в. относятся серьезные сдвиги в идеологической жизни широких слоев провинциального населения. В городах растет число христиан: резкое ухудшение привычных условий жизни, войны и конфискации, распространявшееся сознание непрочности земных благ и земного бытия создавали благоприятную почву для успеха христианской проповеди в муниципальных кругах. В то же время христианство, очевидно, все шире распространяется среди эксплуатируемых слоев сельского населения: иначе трудно объяснить значительную роль этих слоев в религиозной борьбе, развернувшейся в IV в. внутри христианской церкви. Усложнение социального состава христианских общин вело к развитию внутренних противоречий, которые особенно ярко обнаруживались во время гонений.

Вплоть до самого конца III в. римским силам в Африке удавалось одерживать лишь временные и непрочные победы над берберскими племенами 27. Перелом наступил при тетрархии. В 296 или 297 г. август Запада Максимиан {13} предпринял крупную военную экспедицию в Африку 28. Впервые для борьбы с мятежными племенами в Африку были брошены крупные воинские части из других провинций: в состав войск, находившихся под командованием Максимиана, входили легионы из Аквилеи, Нижней Мезии, Египта, германские и галльские вспомогательные части, ветераны 29. Это, очевидно, и определило успех экспедиции. В Мавретании войска Максимиана разгромили квинквегентанеев 30; возможно, поражения были нанесены и другим племенам. Подробности военных операций Максимиана в Африке нам неизвестны, но в целом их итог оценивался и современниками, и более поздними авторами как полная победа над маврами и установление прочного мира 31. На монетах запечатлен триумфальный въезд Максимиана в Карфаген, в Риме его победа была отмечена постройкой терм на Квиринале 32. В дальнейшем правительство Диоклетиана и Максимиана провело значительные работы по укреплению границ африканских провинций, призванные обезопасить их от новых нападений берберов. Система оборонительных зон — лимесов — подверглась реорганизации: в каждой провинции был учрежден собственный лимес, на границах была сооружена сеть centenaria — военных постов с гарнизоном по сто солдат в каждом 33. Все эти мероприятия, закреплявшие решительные победы, одержанные над берберскими племенами, по всей видимости, дали довольно прочный эффект. Во всяком случае вплоть до 60-х годов IV в. мы ничего не слышим о каких-либо вторжениях берберов на римскую территорию; внешний мир в африканских провинциях был обеспечен более чем на полстолетия.

Сравнительно мирная обстановка позволила провести в Африке крупные работы по восстановлению дорог, ирригационных сооружений, общественных зданий в городах. {14} В значительной мере эти работы осуществлялись на средства городских курий и богатых горожан, но в большинстве случаев они стимулировались провинциальными властями, которые иногда также принимали участие в их финансировании 34. С политической точки зрения такие мероприятия, несомненно, носили реставраторский характер. Правительство тетрархии стремилось восстановить городскую жизнь, во всяком случае в ее внешних формах, пыталось показать муниципальным слоям, что отныне закончилась эра внутренних беспорядков и неуверенности, и продемонстрировать свое покровительство городам. Поддержка муниципальных землевладельцев была немаловажным фактором прочности позиций императорской власти в такой провинции, как Африка, известной гарантией для нее в случае возникновения новых сепаратистских мятежей.

При тетрархии была введена новая структура административного деления африканских провинций, в основном сохранявшая свое значение в течение всего периода Поздней империи 35. Из Проконсульской Африки были выделены две новые провинции: Бизацена на юге и Триполитания на востоке, Нумидия и Мавретания подверглись разделению на две провинции каждая (Нумидия впоследствии была воссоединена в одну провинцию; Mauretania Sitifensis и Mauretania Caesariensis существовали в границах, определенных при Диоклетиане, вплоть до конца римского господства в этом районе). Новое провинциальное деление было связано с разукрупнением как гражданского управления, так и военного командования в Африке: учитывая опыт провинциальных мятежей III в., правительство тетрархии стремилось таким образом уменьшить военную и экономическую мощь провинциальных правителей и верхушки армии.

Упрочение военного положения африканских провинций и подавление мятежей туземного населения развязало {15} руки местной земельной знати и позволило ей принять активное участие в той внутриполитической борьбе, которая развернулась в империи после отречения Диоклетиана (305 г.). Власть Максенция, провозглашенного в 306 г. августом в Риме, первоначально была признана в Африке 36. Однако в 308 г. африканские провинции отпали от империи, а викарий (наместник) Африки Луций Домиций Александр был провозглашен императором. Зосим (II, 12) связывает узурпацию Домиция Александра с мятежом африканских легионов, вызванным якобы популярностью в их среде имени Максимиана, с которым к тому времени порвал Максенций. Однако этот рассказ Зосима содержит ряд совершенно фантастических деталей, что ставит под сомнение его достоверность в целом 37. Роль африканской армии в узурпации Александра недостаточно ясна. Во всяком случае в войне с Максенцием Александр не располагал сколько-нибудь значительными военными силами и в первой же битве потерпел полное поражение от немногочисленных отрядов (paucissimis cohortibus) противника 38.

Максенций, судя по литературным источникам, смог организовать военную экспедицию для борьбы с Александром лишь в 311 г. 39 До этого времени власть последнего распространялась либо на все африканские провинции, либо на их большую часть 40. Для выяснения социально-политических предпосылок его узурпации следует учитывать общую направленность политики Максенция, которая должна была достаточно четко проявиться в Африке {16} в первые годы его правления. Литературные источники единогласно приписывают Максенцию антисенатскую политику: конфискации, смертные казни представителей знатных родов и т. п.41 Аврелий Виктор сообщает о введении Максенцием нового денежного налога на сенаторов 42. Имеются также эпиграфические данные о крупных денежных обложениях римской знати в период его правления 43. Подобные мероприятия не могли не затрагивать членов сенаторского сословия, имевших владения в Африке: налоговым поступлениям из африканских провинций в Риме всегда придавалось особое значение. В этих условиях африканская земельная знать, естественно, была заинтересована в выдвижении «своего» императора, чья власть не была бы связана с обременительными материальными жертвами. Предположение о подобном происхождении мятежа Домиция Александра подтверждается характером репрессивных мер, предпринятых Максенцием после его подавления. По сообщению Зосима, преследованию в Африке подверглись прежде всего люди, выделявшиеся знатностью или достатком (σοι κατ τν Λιβύην σαν γένους περιουσίας ε χοντες) 44. В период правления Домиция Александра Африка не направляла в Рим обычных натуральных поставок 45, что значительно облегчало, конечно, налоговое бремя с различных категорий земель, в том числе и с крупных частных имений.

Узурпация Домиция Александра во многом напоминает восстание Гордианов. В обоих случаях центральной императорской власти, проводящей антисенатскую политику и пытающейся упрочить свое финансовое положение и поддержку армии за счет материальных ресурсов земельной знати, противостоят «императоры», тесно связанные с крупнособственническими кругами африканских провинций. При этом Александр, так же как и Гордианы, не проводил сознательной сепаратистской политики. Монеты, выпущенные {17} в период его правления, свидетельствуют о том, что Африка не отделялась в его политической фразеологии от Рима — invicta Roma fel(ix) Karthago; Romae aeternae — и африканский август пытался связать свою власть с римским сенатом — s(enatus) p(opulus)q(ue) R(omanus) optimo principi 46. Мильный камень Александра, где он выступает вместе с Константином — Impp. dd. nn. L. Domitio Alexandro et Fl. Constantino Augg. (CIL, VIII, 22183) — подтверждает, что его политической целью было не отделение Африки от империи, а, скорее, консолидация всех сил, враждебных «тирану» Максенцию. Соответственно те африканские сенаторские круги, которые поддерживали власть Александра, очевидно, еще не отделяли себя в тот период от имперского сенаторского сословия в целом.

Правление Домиция Александра было последним проявлением в Африке политического кризиса, начавшегося в III в. После разгрома Максенция в 312 г. Константин послал в Африку его отрубленную голову 47. Эта демонстрация, несомненно, была рассчитана на те провинциальные круги, которые преследовал Максенций, мстя им за поддержку Александра 48. При Константине и его преемниках отсутствуют какие-либо признаки серьезной оппозиции императорской власти со стороны правящих слоев африканских провинций. В течение пяти или шести последующих десятилетий Африка жила в условиях внешнего и внутреннего мира, не прерываемого ни вторжениями берберов, ни войнами претендентов на императорский престол. Но в недрах африканского общества и в этот период зрел выливающийся в различные формы протест эксплуатируемых масс против господствующего строя. События, развернувшиеся в Северной Африке в середине и в конце IV в., показали всю непрочность и относительность этого мира и той консолидации господствующего класса империи, которая была характерна для первых десятилетий домината. {18}

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ

ЭКОНОМИКИ АФРИКАНСКИХ

ПРОВИНЦИЙ

В IV в. африканские провинции продолжали сохранять значение основного сельскохозяйственного района западной половины империи. С того времени, как Константинополь стал вторым центром империи, долина Нила, ранее дававшая треть хлеба, потребляемого Римом 1, превратилась в базу снабжения хлебом новой столицы. В связи с этим провинции Северо-Западной Африки стали играть роль основного поставщика хлеба для Рима и Италии. Высшие власти империи придавали первостепенное значение своевременному поступлению хлеба из Африки 2. Всякий раз, когда по тем или иным причинам подвоз зерна из африканского диоцеза прекращался, Рим оказывался перед угрозой голода и волнений плебса 3.

Африка была также важнейшим центром производства оливкового масла. В анонимном географическом трактате IV в. говорится, что провинция Африка доставляет масло почти всем народам 4. Начиная с правления Септимия {19} Севера, масло ежегодно привозилось в Рим в качестве составного элемента африканской анноны 5.

Наряду с земледелием в Северной Африке продолжало сохранять свое значение скотоводство, наиболее распространенной отраслью которого было, очевидно, разведение овец. Скотоводческое хозяйство было характерным главным образом для гористых местностей, где возможности земледелия ограничивались условиями рельефа 6.

В целом у нас нет оснований полагать, что характер африканского сельского хозяйства, соотношение отдельных его отраслей, их географическое распределение претерпели какие-либо серьезные изменения по сравнению с временем Ранней империи. Во всяком случае наши источники не сообщают никаких сведений на этот счет. В целом отрывочные и крайне суммарные данные римских авторов IV в. и кодексов в основных чертах соответствуют тем выводам, которые вытекают из изучения археологического и эпиграфического материала, относящегося ко времени Ранней империи либо не поддающегося датировке каким-либо ограниченным периодом истории африканских провинций 7. Эти выводы могут быть вкратце сведены примерно к следующим. Для африканского земледелия было характерным сочетание зерновых культур с возделыванием винограда, {20} оливковых и плодовых деревьев. Среди незерновых культур оливки занимали ведущее место (в ряде районов — основная культура). Хлеб возделывался всюду, где для этого выпадало достаточно осадков и местность была достаточно ровной. К числу основных хлебных районов принадлежали нижняя (район Карфагена) и — в меньшей степени — средняя части долины Баграда (совр. Меджерда) в Проконсульской Африке и северная часть Мавретании и Нумидии. Оливки были ведущей культурой в Бизацене, в верхней части долины Баграда, в Триполитании, они широко культивировались также в центральной и Юго-Восточной Нумидии. Наряду с этим следует учитывать, что ввиду чрезвычайной пестроты рельефа Северо-Западной Африки производство хлеба могло сочетаться с оливковыми плантациями или виноградниками в пределах относительно небольших районов, где достаточно воды и узкие полосы равнин чередуются с горами. Например, из известной надписи из Хенхир-Меттиха видно, что для средней долины Баграда были типичны имения и села, производившие одновременно хлеб, оливки, виноград и другие культуры. Вместе с тем в истории Римской Африки обнаруживается тенденция к постепенному изменению соотношения между хлебными культурами и оливками в пользу последних 8. В значительной мере эта тенденция объясняется тем, что вновь осваиваемые южные районы были в большинстве случаев слишком засушливыми для возделывания хлеба, но она проявлялась и в «старых» хлебных районах. По-видимому, здесь сыграла свою роль неизбежная в сильно всхолмленной или гористой местности эрозия почвы, тем более, что, как указывают некоторые исследователи, в романизованных районах Северной Африки слабо применялось террасирование 9. Одной из важнейших особенностей африканского сельского хозяйства являлось вызванное скудостью осадков широкое применение различных ирригационных устройств как для сбора и распределения дождевой воды, так и для подведе-{21}ния к полям и деревьям воды из источников. Строительству и восстановлению акведуков, бассейнов для сбора дождевой воды и тому подобных сооружений придавалось большое значение как в ранней, так и в поздней Римской Африке. Проблема водоснабжения принадлежала к числу наиболее острых, и распределение воды нередко являлось причиной конфликтов между различными группами землевладельцев.

В африканских провинциях IV—V вв., несомненно, существовало развитое ремесленное производство. «Ехроsitio totius mundi et gentium» сообщает об экспорте из Африки различного рода одежды 10. В эдикте Диоклетиана о ценах перечисляются многие виды африканских тканей 11. С другой стороны, осуществление в поздней Римской Африке значительных строительных и художественных работ предполагает наличие в городах многочисленных строителей, резчиков по камню, ремесленников, занятых изготовлением мозаик, и т. д. Но об организации и технике африканского ремесленного производства мы знаем крайне мало. Из данных юридических источников известны отдельные крупные государственные ремесленные предприятия: ткацкие мастерские в Карфагене, покупавшие пряжу у частных ремесленников, объединенных в коллегии (corporati), и мастерские по производству пурпура 12. Каких-либо иных сведений о ремесленных коллегиях, существовавших в Африке в это время, мы не имеем.

Проблема торговли и товарно-денежных отношений в поздней Римской Африке тесно связана с вопросом о том воздействии, которое оказывал на африканскую экономику специфический характер ее связей с центром римского мира и другими провинциями империи. Уже с раннего периода существования римской провинции Африки ее хозяйство развивалось не только под влиянием чисто внутренних факторов, но в значительной мере определялось стремлением римских правящих кругов использовать африканские владения империи в качестве житницы «вечного города». Уже при Августе африканский хлеб пользовался широкой {22} известностью 13; в I и особенно во II в. н. э. это стремление оказывает все большее влияние на императорскую политику в Африке. Эта политика была направлена на увеличение площади обрабатываемых земель путем вытеснения кочевых племен и стимулирования различных групп туземного и пришлого населения к освоению под земледельческие культуры все новых площадей. Указанная тенденция проявилась особенно отчетливо в аграрном законодательстве Адриана.

В период Поздней империи эта черта африканской экономики сказывалась в том особом значении, которое придавалось налоговым повинностям с африканских провинций. В кодексах и некоторых других источниках имеется значительное количество данных о налоговой системе, действовавшей в поздней Римской Африке 14. К сожалению, эти источники не содержат сколько-нибудь ясных указаний на общую сумму натуральных и денежных налоговых поступлений из африканских провинций либо хотя бы на примерную долю, которую составляли натуральные налоги по отношению к общему объему производства. Любые попытки выяснения этих цифр на основании различных косвенных данных представляются сомнительными. Вместе с тем не вызывает сомнения правильность распространенного представления о чрезвычайной обременительности для хозяйства налогов Поздней империи. Вся направленность внутренней политики императоров IV—V вв., их стремление подчинить деятельность самых различных социально-экономических институтов интересам фиска наглядно свидетельствует о растущих трудностях, с которыми сталкивался государственный аппарат по сбору налогов. Эти трудности могли объясняться только тем, что сумма требуемых налогов все чаще не соответствовала реальным экономическим возможностям налогоплательщиков. По отношению к североафриканским провинциям можно с уверенностью утверждать, что сумма налогов значительно возросла в IV в. по сравнению с периодом Ранней империи. Во-первых, как уже отмечалось выше, начиная со времени Константина, Северо-Западная Африка превратилась в {23} единственную базу снабжения хлебом Рима и Италии. Во-вторых, не говоря уже о возросших требованиях центрального правительства, значительно расширились те слои, которые кормились за счет африканского населения: провинциальная армия и местный бюрократический аппарат. При Диоклетиане и Константине численный состав римской армии был увеличен в восемь раз 15; даже если для Африки это число было несколько меньшим, все же количество продовольствия, потребного для содержания африканской армии, должно было возрасти в несколько раз. Что касается бюрократии, то для ее развития в период Поздней империи показательны следующие цифры. Только в канцелярии проконсула Африки служило 400 чиновников 16, а лишь в одном нумидийском городе Тамугади постоянно находилось 70 служащих различных государственных ведомств 17.

Для фискальной системы африканских провинций была характерна множественность сборов, взимавшихся с одних и тех же хозяйств и категорий налогоплательщиков. Основной фискальной повинностью являлся поземельный натуральный налог — аннона, взимавшийся для обеспечения хлебом Рима и африканской армии 18. Весьма характерно, что анноной облагались, за некоторыми исключениями, все основные категории землевладельцев. От него не были освобождены даже представители наиболее привилегированного сословия — сенаторы 19. В одном из указов Валентиниана I настоятельно подчеркивается необходимость неукоснительного сбора анноны с сенаторских земель 20. Понятно, что с других категорий землевладельцев, стоявших на более низких ступенях сословной лестницы, например, с куриалов, поземельный налог взимался еще более беспощадно. Единицей налогообложения, применявшейся {24} при сборе анноны, была центурия 21 (= 200 югеров = 50 га). Для столь крупной единицы земельной площади, в пределах которой могли располагаться совершенно разные по характеру почвы и рельефу участки, очевидно, было весьма затруднительным привести размер подати в соответствие с качеством земли, что открывало простор злоупотреблениям при раскладке налогов. Поскольку размер взноса представлял собой постоянную величину и не зависел от урожая, в неблагоприятные в климатическом отношении годы, когда уровень осадков был низок, сбор анноны должен был приводить к катастрофическим последствиям для менее мощных хозяйств. К этому следует добавить, что общая сумма налога определялась, исходя не из реальных хозяйственных условий, а из потребностей города Рима, армии и т. д., а затем распределялась между городами и другими группами налогоплательщиков 22. Положение последних еще более осложнялось тем фактом, что, хотя в принципе и аннону для города Рима (annona urbis Romae), и аннону для армии (militaris annona) должны были собирать одни и те же сборщики (exactores), на практике армейские провиантмейстеры (opinatores) сами являлись к землевладельцам требовать налог 23. Таким образом, землевладелец, только что уплативший — с бóльшим или меньшим трудом — подать, требуемую гражданским сборщиком, на следующий день мог оказаться вынужденным отдать последние остатки своего урожая вооруженным солдатам.

Помимо анноны, африканское население было обязано другими, более мелкими, но в общей совокупности также весьма обременительными натуральными и денежными взносами. Регулярно производились взимание сала и мяса на нужды армии, денежный сбор на ее экипировку, а также специальный «конский сбор» — денежный налог, заменявший поставку лошадей на военные нужды и колебавшийся в различные периоды и в различных {25} провинциях с 15 до 20 солидов с центурии 24. Куриалы были обязаны доставлять, кроме этого, лошадей, фураж и деньги для нужд почтовой службы 25. Сенаторы, кроме анноны, платили специальный денежный поземельный налог — фоллис, или gleba senatoria 26. Городское население, включая рабов, подлежало особой денежной подати 27. Помимо прямых постоянных налогов существовали различные экстраординарные сборы и косвенные налоги (quadragesimae и quinquagesimae vectigal) 28.

Множественность налогов, тяготевших над провинциальным населением, ярко иллюстрируется так называемым фискальным тарифом из Карфагена (60-е годы IV в.), разрозненные фрагменты которого были изучены Ш. Соманем. Этот тариф включал, по-видимому, лишь натуральные налоги, вносимые зерном (сумма налога исчисляется в тримодиях) и распространявшиеся на различные категории земельной собственности — как на городские земли, так и на экзимированные имения (fundi). Кроме налогов naviculariorum nomine и limitis nomine, соответствующих, очевидно, анноне города Рима 29 и воинской анноне, мы встречаем здесь еще налоги augmenti nomine и operantium nomine. Сомань полагает, что первый из них представлял собой процент с общей суммы налога, взимаемый в пользу {26} сборщиков, а второй — сбор на содержание лиц, занятых в различных государственных строительных работах.

Тяжесть официально установленных фискальных повинностей была достаточно велика, но она еще более усугублялась злоупотреблениями местных властей и чиновников аппарата по сбору налогов. Об этих злоупотреблениях постоянно говорится в императорских указах IV—V вв. Никакой фиксированной на более или менее продолжительный период нормы отчислений в пользу фиска практически не существовало. Если правительство империи нуждалось в дополнительных средствах в связи с теми или иными обстоятельствами внешнего или внутреннего порядка, сумма налогов намного повышалась. Так было, например, во время подготовки к войне между Констанцием и Юлианом. Аммиан Марцеллин ставит в особую заслугу императору Валенту, что тот не допускал увеличения никаких налогов 30. Очевидно, такая политика была редким исключением. Все эти факты свидетельствуют о том, что, несмотря на отсутствие точных данных об объеме налогов Поздней империи, сообщения литературных источников об их чрезвычайной обременительности для хозяйства 31 имеют под собой известную почву.

Если попытаться использовать данные о налоговой системе IV—V вв. для оценки состояния торговли и уровня развития товарно-денежных отношений, то перед нами встанут весьма сложные проблемы. Преобладание натуральных налогов и натуральных форм жалованья чиновникам и военным в данный период обычно служит основным аргументом в пользу тезиса о натурализации экономики. Этой более старой и традиционной точке зрения противостоит разработанная А. Допшем 32, Г. Миквицем 33 и некоторыми другими авторами концепция, отрицающая по сути дела какой-либо упадок товарно-денежных отношений в период Поздней империи. Здесь нет возможности останавливаться {27} на этой концепции и освещать большой круг вопросов, связанных с данной проблемой. Необходимо лишь напомнить, что в указанных работах — особенно в трудах Допша — проявилась совершенно неправильная тенденция к идеализации экономической жизни Поздней империи и к отрицанию социально-экономического кризиса античного общества в последний период его существования. В то же время в работе Миквица собран интересный материал, иллюстрирующий состояние денежного обмена в африканских провинциях. Этот материал показывает, что деньги применялись в частных коммерческих сделках гораздо шире, чем во взаимоотношениях между государством, с одной стороны, и налогоплательщиками и государственными служащими, — с другой. Мы полагаем, что при оценке значения системы натуральных налогов в Римской Африке, необходимо учитывать также специфическое назначение этих налогов. Африка была хлебной житницей западной половины империи, Римское государство было заинтересовано в получении из нее прежде всего продуктов сельского хозяйства, которые позволяли прокормить население крупных городов Италии и тем самым в известной мере гарантировать «внутренний мир» в центре империи. Так обстояло дело не только в IV в., но и значительно раньше. Таким образом, в преобладании натуральных налогов над денежными, поскольку речь идет о Римской Африке, сказывались не только чисто экономические факторы, но и определенные особенности социального строя империи — наличие неимущего плебса, находившегося в той или иной степени на иждивении государства. Необходимо в этой связи также учитывать потребности выросшей в IV в. армии.

Для оценки соотношения натуральных и денежных элементов в экономике африканских провинций существенный интерес представляет вопрос о так называемой adaeratio, т. е. о практиковавшемся позднеримским государством переводе натуральных повинностей и платежей в денежные. В работах итальянского историка С. Маццарино 34 и румынского ученого Э. Кондураки 35 вскрывается социальный {28} смысл этой политики; в силу разрыва между постоянно колебавшимся курсом медной монеты и растущей стоимостью золота от нее страдали наименее обеспеченные слои, «в то время как состояния крупных земельных собственников и кучки городских богачей оставались в полной сохранности, ибо в их основе лежало огромное количество накопленных золотых монет» 36. Но, идет ли речь о золотой или медной монете, такая политика, очевидно, могла проводиться лишь при наличии каких-то объективных возможностей для изъятия у различных категорий налогоплательщиков денег взамен натуральных платежей. Точно так же, если жалованье громадному количеству чиновников могло выдаваться не в натуральной, а в денежной форме, то это означает, что государство располагало определенными источниками получения соответствующих сумм. В этой связи для Африки весьма показательным документом является список пайков (sportulae), установленных в качестве жалованья различным категориям чиновников. Этот список происходит из нумидийского города Тамугади и относится ко времени императора Юлиана (361—363 гг.) 37. После указания количества пшеницы, причитающегося каждому оффициалу, в надписи всякий раз следует: aut pretium frumenti или aut pretium modiorum... и вновь указывается число модиев, составляющих размер sportulae. Иначе говоря, жалованье чиновникам могло выдаваться как натурой, так и деньгами. Такого рода система вряд ли совместима с абсолютным преобладанием в доходах провинциального населения, составлявших источник содержания бюрократического аппарата, натурального элемента над денежным.

Из всего этого, нам кажется, можно заключить, что, несмотря на ведущую роль натуральных налогов в фискальной системе поздней Римской Африки, эту систему все же вряд ли следует рассматривать как результат интенсивной натурализации африканской экономики в IV в. Может быть, она отражает скорее экономическую ситуацию, которая сложилась в период кризиса III века и повлекла за собой {29} в конечном счете налоговую реформу Диоклетиана. К средним же десятилетиям IV в. оказалось возможным, как показывает упомянутый декрет из Тамугади, несколько усилить денежный элемент в этой системе.

Вряд ли может вызвать сомнение тот факт, что налоговая система Поздней империи, при которой государство безвозмездно изымало значительную часть продукции сельскохозяйственного производства, оказывала резко отрицательное влияние на состояние коммерческого экспорта из африканских провинций. Однако — и в этом заключается одна из важнейших проблем, возникающих при изучении данной системы, — представляется существенным выяснить, насколько сильным было это влияние. Приводило ли взимание анноны и других налогов к тому, что в Африке практически не оставалось сельскохозяйственных продуктов для более или менее регулярного коммерческого экспорта в другие провинции? 38 Хотя данные источников по этому вопросу крайне немногочисленны, они все же позволяют думать, что в период Поздней империи приток африканских сельскохозяйственных продуктов по ту сторону Средиземного моря отнюдь не ограничивался только поступлениями по натуральным налогам. Выше уже приводилось сообщение «Expositio totius mundi et gentium» о том, что Африка доставляет масло почти всем народам. Это, конечно, не может относиться только к вывозу масла, входящего в состав африканской анноны. Сальвиан Марсельский, посетивший Африку в 30-х годах V в., писал, что благодаря изобилию своей торговли (copiae negotationis suae) она «казалась ему наполненной богатствами не только своими, но и всего мира» 39. Из одного императорского указа IV в. нам известно, что члены коллегии судовладельцев (navicularii) совмещали выполнение государственной повинности по перевозке анноны в Италию с частными коммерческими операциями; причем в том случае, если их корабли не были зафрахтованы другими лицами, такого рода {30} операции освобождались от ввозных пошлин 40. Августин определяет навикуляриев как людей, получающих прибыль от перевозки товаров через море 41. Все эти данные позволяют заключить, что частный экспорт из Африки не представлял собой в IV—V вв. какого-то исключительного явления.

В Италии и, по всей вероятности, в некоторых других западных провинциях существовал значительный спрос на продукты африканского сельского хозяйства. У нас нет никаких оснований думать, что потребность Италии в африканском хлебе ограничивалась только тем его количеством, которое поступало через посредство государства. В период Ранней империи в Риме существовала специальная коллегия торговцев африканским хлебом и маслом 42, что свидетельствует о существовании регулярного коммерческого импорта сельскохозяйственных продуктов из африканских провинций. Потребность в таком импорте сохранялась и в период Поздней империи. Оливковое масло, которым была столь богата Африка, в Италии IV в. было дефицитным продуктом. Августин рассказывает как о необычном для африканца факте о дороговизне оливкового масла в Италии: даже богатые люди там не могут по ночам освещать свои дома 43.

Если сопоставить данные о частном экспорте из Африки с тем фактом, что потребность в этих продуктах в Италии времени Поздней империи не только не уменьшилась, но возросла, то характер внешних экономических связей африканских провинций IV—V вв. станет более ясным. Эти связи, сложившиеся в более ранний период, не утратили своего значения и в изучаемое нами время.

Приведенные соображения подкрепляются некоторыми свидетельствами литературных источников, показывающими роль товарно-денежных отношений в африканском сельском хозяйстве. В одной из своих проповедей Августин убеждал куриалов Гиппона-Регия взять в аренду церковное {31} имение fundus Victorianensis на условиях, предложенных церковью. Куриалы считали эти условия невыгодными для себя и настаивали на арендной плате не свыше 40 солидов. Августин, возражая им, подчеркивал, что если съемщик продаст весь урожай по своей цене (omnes fructus pretiis suis fideliter vendat), он не понесет убытка 44. Из этого следует, что доход с земли в Гиппоне выступал обычно в денежной форме, а производство сельскохозяйственных продуктов на продажу было повседневным явлением. Гиппон был центром развитого сельскохозяйственного района, где природные условия благоприятствовали возделыванию хлебных культур, а его приморское положение способствовало вывозу хлеба на внешний рынок. Вместе с тем мы имеем сходные сведения, которые происходят из одного из «глухих углов» Римской Африки — южной части Триполитании (regio Arzugum), где не было городов, а население состояло главным образом из берберских племен. Один из корреспондентов Августина — сенатор Публикола — рассказывает, как он вывозит для продажи урожай из своего имения, расположенного в этом районе 45.

В одной из проповедей Августина упоминается практика покупки землевладельцами городских отбросов, которые затем вывозились на поля 46. Разумеется, покупка удобрений возможна лишь в условиях развитого товарного хозяйства.

Производство сельскохозяйственных продуктов на продажу было характерно не только для имений сенаторов и куриалов, но и в какой-то мере для хозяйств мелких зависимых земледельцев. Императорский указ 370 г., адресованный проконсулу Африки, требует взимать с колонов императорских имений, продающих свой урожай, «налог с оборота» — aurum lustrale 47. Валентиниан указом от 366 г. президу Триполитании запретил собственникам имений взимать оброк с колонов деньгами, «если этого не требует обычай имения», а колонам — выбирать деньги в качестве способа платежа 48. Подобный запрет обусловливался, очевидно, стремлением правительства получать налоги, выплачиваемые землевладельцами за своих колонов, прежде {32} всего в натуральной форме, дабы обеспечить хлебом и другими продуктами Рим и армию. Но в то же время он свидетельствует о том, что колоны могли обладать деньгами, из которых они выплачивали оброк, и даже предпочитать такой способ уплаты повинностей натуральному.

Об относительно высокой интенсивности торговых операций в Римской Африке говорит тот факт, что здесь существовала особая юридически фиксированная категория дельцов (negotiatores), в которую включались торговцы и ростовщики (studentes fenori) 49. Сферой деятельности торговцев были города и сельские территории (mercantes in territoriis sive civitatibus). Из этой формулировки кодекса можно заключить, что африканское сельское население было в той или иной степени втянуто в товарные отношения. О mercantes homines и negotiatores, объединявшихся в общества, неоднократно упоминает Августин 50. Возможно, что такие общества скупали земледельческие продукты непосредственно на местах их производства, а затем организовывали их вывоз.

Мы можем констатировать значительную распространенность в поздней Римской Африке производства сельскохозяйственной продукции на рынок. Это не означает, однако, что товарное производство играло господствующую роль в африканской экономике или что для нее были типичны хозяйства, которые, подобно современным капиталистическим фермам, целиком ориентировались бы на рынок. В произведениях Августина мы встречаем упоминания о примитивных формах обмена. Некоторые из этих форм вообще не связаны с рынком: ремесленник-сапожник изготовляет обувь по заказу потребителя, заранее получая за нее деньги 51. Обычным был также натуральный обмен: как говорил Августин, человек, желающий приобрести что-либо дорогое, готовит или золото, или серебро, или какие-либо продукты и животных, которые рождаются в его имении 52. Таким образом, обмен с помощью денег существует наряду и на равных правах с натуральным. Подобные отношения предполагают, очевидно, что значительная часть земледельческой продукции потребляется непосредственно {33} в данном хозяйстве и лишь излишки используются для обмена или для получения денежной выручки. Очевидно, дело обстояло по-разному в крупных имениях, обладавших большой массой прибавочного продукта, который можно было реализовать на рынке, и в мелких хозяйствах, где обмен носил более случайный характер. Центрами таких эпизодических обменных операций были, в частности, сельские рынки — нундины. Наличие таких рынков в Нумидии и в некоторых других районах засвидетельствовано в надписях более раннего времени 53. Обычно они бывали два раза в месяц в крупных имениях и селах. В IV—V вв. в Нумидии также имелись многочисленные нундины, разбросанные по сельской местности 54. На таких нундинах сельчане, очевидно, сбывали излишки своих продуктов, приобретали нужные им вещи, которые не могли произвести в своих хозяйствах; здесь, вероятно, появлялись время от времени скупщики — negotiatores, покупавшие хлеб, оливковое масло, вино для сбыта в города и на внешний рынок.

Если сделанные выше заключения в какой-то степени верны, они позволяют заключить, что в экономике Римской Африки сочетались различные формы и стадии перехода от натурального хозяйства к товарному. Общие закономерности этого перехода, как известно, вскрыты В. И. Лениным в «Развитии капитализма в России» и ряде других работ. Как указывал Ленин, исторически первой формой отделения промышленности от патриархального земледелия является производство ремесленных изделий по заказу потребителя. При этой форме нет еще товарного производства, но появляется лишь товарное обращение 55. Следующей стадией развития товарных отношений является производство ремесленных изделий на узкий местный рынок (мелкий сельский базар или ярмарка). Ленин связывает эту стадию с докапиталистическими способами производства, с преобладанием натуральнохозяйственных отношений, при которых «хозяйственные единицы могли существовать веками, не изменяясь ни по характеру, ни по величине, не выходя из пределов помещичьей вотчины, крестьянской деревни или небольшого окрестного рынка для сельских ремесленников...» 56. {34}

Приведенные выше сообщения источников свидетельствуют о наличии в Римской Африке IV—V вв. некоторых явлений, характерных для указанных двух стадий: производства ремесленных изделий по заказу потребителя и небольших местных рынков. В то же время мы наблюдаем в африканских провинциях данного периода развитие отдельных элементов третьей, более высокой стадии товарного производства, для которой, как отмечал Ленин, типично расширение торговли, появление особого слоя торговцев, «рынком для сбыта изделий служит не мелкий сельский базар или ярмарка, а целая область, затем вся страна, а иногда даже и другие страны» 57. Подобные черты принимала торговля африканским хлебом и оливковым маслом на внешних рынках.

Ленин указывал, что одной из форм общественного разделения труда, способствующей развитию товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве, является специализация отдельных районов на производстве определенных видов продуктов. В силу ряда условий: естественных факторов, кризиса италийского земледелия в период империи, наконец, специфической экономической политики, проводившейся Римом в Африке, здесь сложилась некая своеобразная разновидность специализированного земледелия. Своеобразие ее заключалось в том, что, в отличие от капиталистической специализации, она была связана не с обменом «между различными продуктами сельского хозяйства» 58, но с таким явлением, как снабжение областью с развитым земледелием области с многочисленным городским населением и земледелием, все более приходящим в упадок. Но если рассматривать эту специализацию не только с точки зрения ее сопоставления с капиталистическими отношениями, а руководствоваться критериями, более применимыми к исследуемой эпохе, то мы должны будем признать, что она создавала предпосылки для значительного — в тех исторических рамках — развития элементов товарного производства.

Таким образом, развитие товарных отношений в отдельные периоды и в отдельных районах античного мира могло, как это видно на примере Римской Африки, принимать {35} формы, сходные с теми, которые были характерны для перехода от феодализма к капитализму. Нельзя вместе с тем не видеть и коренного различия между процессами развития товарных отношений в указанные два периода. Характерно, что это различие особенно явно выступает не на ранних стадиях развития товарного производства, когда товарные отношения обеих эпох во многом аналогичны по своему характеру, но на его более высокой ступени. В период генезиса капитализма расширение торговли за пределы узких местных рынков неразрывно связано с развитием общественного разделения труда, обусловленного в конечном счете развитием производительных сил.

В африканских провинциях Поздней империи специализация сельскохозяйственного производства не была закономерным результатом определенного уровня развития производительных сил, но порождалась сочетанием разнородных географических и политических факторов. Поэтому те формы товарных отношений, которые были связаны с торговлей продуктами африканского земледелия, не стали господствующими в экономике провинций, но продолжали сосуществовать с более примитивными формами обмена и с натуральным хозяйством. Это был, так сказать, спорадический случай товарного производства в условиях общества, экономический строй которого не содержал предпосылок для сколько-нибудь широкого развития общественного разделения труда и связанных с ним процессов образования внутреннего рынка 59.

Этими историческими рамками были обусловлены и некоторые специфические особенности товарно-денежных отношений в африканских провинциях. Мы имеем два интересных свидетельства источников относительно характера африканской торговли, которые, правда, восходят к более позднему времени: одно к периоду вандальского, другое — к периоду византийского господства в Северной Африке, но имеют в виду ту ситуацию, которая — в большей или меньшей степени — существовала и в IV — начале V в. Прокопий Кесарийский, говоря об источниках богатства ван-{36}далов, господствовавших в течение 95 лет в Африке, пишет, что поскольку Африка — «страна богатая и в высшей степени изобильная необходимыми продуктами, то денежные доходы, собранные от произведенных там благ, не тратились в других странах для покупки продуктов, но владельцы имений (ο τ χωρία κεκτήμενοι) копили их...» 60. Арабский средневековый историк Ибн Абд эль Хаким рассказывает, будто во время завоевания Северной Африки арабами один арабский военачальник, захватив много денег, осведомился об их происхождении. Один из местных жителей показал ему оливковый плод и объяснил, что византийцы, у которых нет оливок, покупают оливковое масло у африканцев, давая за него деньги 61.

Таким образом, писатели различных эпох, характеризуя африканскую экономику, обращают внимание на значительную концентрацию денежных средств, обусловленную продажей земледельческих продуктов в другие страны. Иначе говоря, для Северной Африки позднеантичного и раннесредневекового времени было типичным значительное преобладание вывоза над ввозом. В этой торговле, которую Бриссон называет «странной» 62, на самом деле нет ничего удивительного: ее особенности целиком определялись экономическими условиями изучаемой исторической эпохи. Интенсивная торговля хлебом и оливковым маслом, которую вели африканские землевладельцы, была лишь характерным для начального периода товарного обращения превращением в деньги избытка потребительных стоимостей 63. Товаропроизводитель не выступал с той неизбежностью, с какой это имеет место при капитализме, как покупатель товаров. В этом выражался крайне низкий уровень развития общественного разделения труда. Африканский землевладелец получал многие продукты, а нередко также и ремесленные изделия, необходимые для его личного потребления в собственном хозяйстве 64. Иначе говоря, его {37} хозяйство оставалось в основе своей натуральным. Обращение денежной выручки на расширение или улучшение производства в условиях низкой агрономической техники не могло иметь широкого применения. Для поздней Римской Африки характерен рост числа заброшенных и необрабатываемых земель, что, очевидно, было связано с невыгодностью затрат на улучшение участков, худших по качеству почвы 65. Более или менее крупный собственник расходовал свои деньги преимущественно на предметы роскоши, строительство вилл и городских домов, либо на украшение города. Богатство частных и общественных зданий, остатки которых рассеяны по всей территории Римской Африки, говорит о значительной величине этих затрат. Остальная часть денежного дохода шла на образование сокровищ, т. е. принимала форму, совершенно естественную для тех условий, при которых золото и серебро являются, по выражению Маркса, «общественным выражением избытка, или богатства» 66.

Значительная роль товарно-денежных отношений и производства на рынок в экономике Римской Африки способствовала широкому развитию ростовщичества. Ростовщики (studentes fenori) составляли особую официально признанную категорию дельцов и как таковые должны были платить специальный налог (aurum lustrale) 67. Произведения церковной литературы IV—V вв. и акты африканских соборов свидетельствуют о том, что ростовщический капитал глубоко проник во все поры африканского общества. В частности, несмотря на многократные запреты, ростовщичество широко практиковали прелаты и клирики ортодоксальной церкви 68. В условиях накопления денег различными категориями земельных собственников и узких возможностей их производительного использования широ-{38}кое распространение ростовщического капитала было совершенно естественным явлением. В. И. Ленин, специально исследовавший вопрос о роли ростовщического капитала при преобладании натурального хозяйства, писал, что «необходимой принадлежностью мелких местных рынков... являются... примитивные формы торгового и ростовщического капитала». Преобладание натурального хозяйства порождает редкость и дороговизну денег, благодаря чему «зависимость крестьян от владельцев денег приобретает неизбежно форму кабалы» 69. С аналогичными явлениями мы встречаемся в поздней Римской Африке. По сообщениям Оптата и Августина, во время восстаний сельского населения особой опасности подвергались землевладельцы (possessores) и кредиторы, причем восставшие в первую очередь стремились уничтожить долговые расписки 70. Эта направленность восстаний нумидийских колонов наглядно свидетельствует о широкой распространенности долговой кабалы в африканской деревне.

Развитие торговли сельскохозяйственными продуктами и таких сопутствующих ей явлений, как ростовщичество и долговая кабала, неизбежно должно было оказывать разлагающее влияние на различные слои и группы африканского общества. Оно усиливало процессы имущественной дифференциации слоя средних землевладельцев, связанных с городской формой собственности, ухудшало экономическое положение мелких зависимых владельцев. Эксплуатация различных групп трудящегося сельского населения должна была принимать здесь особенно острые формы, поскольку для нее существовал такой стимул, как возможность выгодной продажи земледельческих продуктов. Все эти обстоятельства объясняют в какой-то мере остроту социальных противоречий в африканских провинциях Поздней империи и, в частности, развернувшуюся здесь борьбу трудящихся масс против владельцев земли и денег. {39}