|
См. библиографию
по истории философии.
К оглавлению
См. о Пирогове: Кони.
Франк С. Пирогов, как религиозный мыслитель. (К пятидесятилетию со дня смерти — 23 ноября 1881) / Путь.— 1932.— № 32 (февраль).— С. 73—84.
2. Николай Иванович Пирогов (1810—1881) родился в семье чиновника[2] и получил
первоначальное воспитание дома; позднее он поступил в частную школу, а 14-ти лет
выдержал вступительный экзамен в университет (в университет принимали тогда лишь
тех, кому исполнилось 16 лет, но родители Пирогова показали, что ему уже исполнилось
16 лет, хотя фактически ему было только 14 лет). 17-ти лет Пирогов сдал выпускные
экзамены в университете и был отправлен для подготовки к профессорскому званию
в Дерпт. 23-х лет Пирогов защитил докторскую диссертацию, а затем .выехал за границу
для дальнейшего усовершенствования. В 26 лет он занял кафедру хирургии в Дерите
и быстро приобрел репутацию выдающегося хирурга, выпустил ряд первоклассных работ.
Особенно прославился он изданием «Анналов хирургической клиники», в которых он,
между прочим, мужественно и правдиво описывал свои ошибки при операциях. В 1840
году Пирогов был назначен профессором Военно-Медицинской академии (в Петербурге);
в это время особенно развилась его научная и общественная деятельность. Когда
вспыхнула русско-турецкая война, Пирогов выехал в Севастополь, но смог остаться
там лишь шесть месяцев, до такой степени угнетающе действовали на него беспорядок
и злоупотребления. Все же через некоторое время он вернулся в Крым (в Симферополь),
где и оставался до конца войны. По возвращении в Петербург, в 1856 году, Пирогов
напечатал несколько очень ярких статей на педагогические темы (под общим названием
– «Вопросы жизни»). Статьи эти, горячо защищавшие примат воспитания над образова-
365 ЧАСТЬ II
нием, проникнутые высоким гуманизмом, имели исключительный успех в русском
обществе – их перепечатывали в разных изданиях. Пирогову был предложен пост попечителя
Одесского учебного округа, – но независимый характер Пирогова, его прямолинейность
и либеральные взгляды вызвали ряд конфликтов с местной администрацией. Пирогова
перевели в Киев на ту же должность, но и здесь началась травля его со стороны
местной администрации за его смелые и свободные выступления. В 1861 году Пирогов
был освобожден от должности «по расстроенному здоровью» и уехал в свое имение,
где почти непрерывно и жил до своей смерти. В мае 1881 года вся Россия торжественно
праздновала 50-летний юбилей научно-медицинской деятельности Пирогова, а уже в
ноябре того же года он скончался.
3. Пирогов не считал сам себя философом и не претендовал быть им[3], но в действительности
мы находим у него цельное и продуманное философское миропонимание. До поступления
в университет Пирогов был всецело проникнут религиозным мировоззрением, но, с
поступлением в университет, он довольно быстро усвоил те взгляды, которыми была
пропитана тогда медицина. Это был четкий и последовательный материализм, – и хотя
Пирогов соприкасался с натурфилософскими учениями его времени, но они на него
не действовали. Материализм импонировал его юному уму простотой и ясностью картины
мира. «Я – один из тех, – писал Пирогов в Дневнике[4], – кто, едва сошел со студенческой
скамьи, с жаром предавался эмпирическому направлению науки, несмотря на то, что
вокруг все еще простирались дебри натуральной и гегелевской философии». Эмпириком,
добросовестным исследователем фактов Пирогов остался на всю жизнь, но свою гносеологическую
позицию он скоро расширил до формы «рационального эмпиризма», как он выражался.
Изучением гносеологических взглядов Пирогова мы займемся позже, – они всецело
связаны с его учением о метафизике мышления, но сразу же укажем, что разрыв с
материализмом произошел у Пирогова все же на гносеологической почве. «Я убедился,
прослужив верой и правдой эмпирическому направлению, – читаем там же, – что для
меня невозможно оставаться... позитивистом». «Мне не суждено быть позитивистом,
– пишет Пирогов дальше[5], – я не в силах приказать моей мысли – не ходи туда,
где можно заблудиться». Для Пирогова характерна именно эта безостановочная работа
ума, не позволяющая застыть навсегда на каких-либо положениях. «На каждом шагу,
– читаем тут же[6], – мы
366 XIX ВЕК
встречаемся с тяготеющей над нами тайной... (лишь) скрытой под научными именами.
Мы окружены со всех сторон мировыми тайнами». И прежде всего Пирогову стала ясна
«неосновательность» материализма[7], а, главное, стало нестерпимо то обожание
случая, как он выражается[8], какое царит в науке. Случаю отводится повсюду в
науке такое непомерное место, что с этим совершенно не может мириться наш ум.
С другой стороны, атомистическое учение о материи нисколько не вводит нас в тайну
вещества. «Остановиться мыслью на вечно движущихся и вечно существовавших атомах
я не могу теперь, – пишет Пирогов[9], – вещество бесконечно делимое, движущееся
и бесформенное – само по себе, как-то случайно делается ограниченным и оформленным».
«Атом – понятие отвлеченное»; «вещество вообще мне кажется таким же беспредельным,
как пространство, время, сила и жизнь». Пирогов склоняется постепенно к мысли,
столь уже простой для нашего времени, что «возможно даже допустить образование
вещества из скопления силы»[10].
Но неудовлетворительность чистого материализма стала Пирогову еще яснее, когда
он пришел к убеждению о невозможности свести понятие жизни к чисто материалистическому
объяснению. Непроизводностъ понятия жизни превращает это понятие в одну из основных
категорий мысли, – и Пирогов решительно и смело приходит к тому миропониманию,
которое ныне часто называют биоцентрическим, «Я представляю себе, – пишет он[11],
– беспредельный, беспрерывно текущий океан жизни, бесформенный, вмещающий в себе
всю вселенную, проникающий все ее атомы, беспрерывно группирующий и снова разлагающий
их сочетания и приспособляющий их к различным целям бытия». Это учение о мировой
жизни по-новому осветило для Пирогова все темы познания, – и он приходит к учению
о реальности «мирового мышления»[12]. В этом учении Пирогов не только уже отрывается
совершенно от метафизического материализма, но развивает новое понимание бытия.
«Не потому ли наш ум и находит вне себя целесообразным творчество, что он сам
есть проявление высшего, мирового, жизненного начала, которое присутствует и проявляется
во всей вселенной?» – спрашивает Пирогов[13]. «Невозможно думать, – пишет несколько
далее он, – что во всей вселенной наш
367 ЧАСТЬ II
мозг является единственным органом мышления, что все в мире, кроме нашей мысли,
безумно и бессмысленно. Невозможно думать, что в целой вселенной один наш мозг
служит местом проявления какого-то "я", вовсе не признающего своей солидарности
с местом своего происхождения... Поэтому мне кажется правдоподобным другое предположение,
что наше "я" привносится извне, и не есть ли оно – мировая мысль, встречающая
в мозге аппарат, искусно сработанный ad hoc самой жизнью и назначенный для обособления
мирового ума?» Это и есть новая метафизика, построенная Пироговым, – согласно
этой метафизике, наше «я» не есть продукт химических и гистологических элементов,
а «олицетворение общего, вселенского разума». «Это открытие собственным своим
мозговым мышлением мышления мирового... и есть то, почему мой ум, – пишет Пирогов,
– не мог остановиться на атомах, ощущающих, сознающих себя... посредством себя,
без участия другого, высшего сознания и мысли. Для меня неоспоримо то, что высшая
мировая мысль, избравшая своим органом вселенную, проникая и группируя атомы в
известную форму, сделала и мой мозг органом мышления».
Это новое учение о мировом мышлении становится ныне исходным пунктом мировоззрения
у Пирогова. «Мировое сознание, – пишет он[14], – становится моим индивидуальным
– посредством особенного механизма, заключающегося в нервных центрах. Как это
происходит, мы, конечно, не знаем. Но то для меня несомненно, что мое сознание,
моя мысль и присущее моему уму стремление к отысканию целей и причин не может
быть чем-то отрывочным и единичным, не имеющим связи с мировой жизнью, не может
быть чем-то заканчивающим мироздание, то есть не имеющим ничего выше себя».
4. Это высшее начало, стоящее над миром, сообщающее ему жизнь и разумность,
пока для Пирогова открывается как «мировое мышление», как «вселенский разум».
В этом построении Пирогов чрезвычайно приближается к стоическому пантеизму с учением
о мировом Логосе. Но постепенно он пришел к сознанию, что «основать точку опоры
на вселенной – значит строить на песке»[15]. «Мой бедный ум, – пишет тут же Пирогов,
– останавливаясь, вместо Бога, на вселенной, благоговел перед ней, как беспредельным
и вечным началом». Но вселенная «есть лишь проявление и обнаружение творческой
мысли, иначе говоря, мировое сознание или мировой разум находится в вечном движении
и изменении, для понимания же бытия необходимо найти неизменную, абсолютную почву»[16].
Отсюда Пи-
368 XIX ВЕК
рогов и приходит к мысли, что должно признать над мировым сознанием Абсолют,
– «надо признать верховный разум и верховную волю Творца, проявляемую целесообразно
посредством мирового ума и мировой жизни в веществе»[17]. Так Пирогов, шаг за
шагом, восстанавливает основные положения религиозного мирообъяснения и рядом
с познанием отводит очень большое место вере. У него было решительное и глубокое
отвращение к тому «обожанию случая», которое, по мнению Пирогова, держит в плену
испытующую мысль[18]. Случай – это только asylum ignorantiae[19] для Пирогова[20];
в точном смысле слова, случайного ничего нет, нет ничего беспричинного, но для
того, чтобы утвердить принцип причинности, где все кажется нам сочетанием случайностей,
надо призвать реальность высшего руководящего миром начала – мирового разума.
В метафизике Пирогова очень существенно признание именно «мирового разума» (над
которым стоит Бог, как Абсолют); это понятие мирового разума по существу тождественно
с понятием мировой души. Нужно тут же отметить, что в этом учении Пирогов предвосхищает
те космологические построения (начиная от Вл. Соловьева до наших дней), которые
связаны с так называемыми софиологическими идеями. Пирогов в своей космологии
действительно очень близок к позднейшим русским софиологам.
5. Пирогов, как строгий ученый, хорошо сознавал гипотетический характер этих
построений, но вместе с тем ясно понимал невозможность остаться на почве одних
только фактов. «Только тот факт, который есть, был и будет, был бы истиной, –
пишет Пирогов[21], но такого мы не знаем; если же мы убеждаемся в необходимости
или возможности и нефактического существования того, что всегда было, есть и будет,
то это убеждение и есть для нас истина, хотя, очевидно, не фактическая». «То уже
не эмпиризм, когда мы, везде и всегда видящие границы пространства, начинаем помышлять
о безграничном». Эта обращенность нашего ума к «безграничному»— центральная идея
гносеологии Пирогова[22]. «Мы, – пишет он, – роковым образом, не видя и не ощущая
неизмеримого и безграничного, признаем фактическое его существование; в существовании
безграничного и безмерного мы гораздо больше убеждены, чем был убежден Колумб
в существовании Америки до ее открытия, – разница только в том, что мы нашу Америку
никогда не откроем так, как он свою». Опыт (восприятие пространства, времени,
жизни) сам основан на первичном ощущении «безмерного и безграничного бытия», –
и это первичное ощущение
369 ЧАСТЬ II
бытия, времени и пространства – «скрывается глубоко в существе жизненного начала»[23].
Наша мысль – «всегда индивидуальная, ибо она – мозговая, органическая... мировая
же мысль именно потому, что она мировая, – не может быть органической. Наш ум,
будучи индивидуальным и органическим, не может возвыситься до понимания целей
творчества, присущих уму неорганическому, неограниченному, мировому». Вот почему
познание не может опираться только на факты, – для восхождения по пути познания
нужно еще «умозрение». Свою позицию Пирогов характеризует, как «рациональный эмпиризм»,
все наши восприятия сопровождаются, по Пирогову, бессознательным мышлением (в
самый уже момент их возникновения), – и это мышление есть функция нашего «я»,
в его цельности[24]. Для Пирогова бесспорно, что все отдельные восприятия в действительности
связаны друг с другом в нашем «я», в котором живут «нефактические знания», как
говорил Пирогов. Поэтому Пирогов отличает частные истины от истины единой и всецелой[25].
В этом учении о «всецелой истине» Пирогов приходит к признанию ограниченности
чистого рассудка, отделенного от моральной сферы: ограниченность эта с особой
силой выступает в том, что уму представляется иллюзией то, без чего невозможно
жить человеческому духу. Так, сознание свободы, без которого человеку невозможно
жить и действовать, уму представляется иллюзией; еще важнее то, что в то время,
как ум уводит нас в область «бесконечного, беспредельного, вечного начала», живое
чувство отрывает нас от этой горней сферы и связывает с конкретным бытием. Это
сосредоточение на реальной конкретности, текучей, преходящей – уму представляется
заблуждением, иллюзией, – а между тем все творчество человека, вся его моральная
сфера обращены именно к конкретной реальности (в то время, как ум от нее уводит).
Эти «иллюзии»[26] освобождают нас от ограниченности ума и вносят начало цельности
в духовный мир наш; благодаря им раскрывается для нас внутреннее единство познавательной
и моральной жизни.
Важнейшим результатом освобождения нашего духа от «последовательности» чистого
ума является вера. В одном замечательном письме[27] Пирогов утверждает даже, что
вера открывает и начинает для нас путь познания. Правда, из недр самой же этой
изначальной веры возникают сомнения, которые формируют в нас тот критицизм, с
которым так тесно связана наука. Но, пройдя ста-
370 XIX ВЕК
дню сомнений и освобождаясь от ограниченности «последовательного» умствования,
дух наш возвращается к вере[28]. В этой высшей стадии вера становится силой, связующей
нас с сферой идеала, с Богом. Если «способность познания, основанная на сомнении,
не допускает веры, то, наоборот, вера не стесняется знанием... идеал, служащий
основанием веры, становится выше всякого знания и, помимо его, стремится к достижению
истины»[29].
Так, в высшей цельности духа, когда сформируется вера, она оставляет простор
и свободу познавательной активности духа, человек достигает свободного и творческого
сочетания веры и знания. И здесь Пирогов с полной решительностью отошел от деизма,
как доктрины и построения чистого ума[30], и обратился к христианству. Вера для
Пирогова означала живое ощущение Бога; не историческая, а именно мистическая реальность
Христа напитала его дух, – и потому Пирогов стоит за полную свободу религиозно-исторических
исследований, ибо суть христианства «не в истории»[31].
Так из критического раздумья родилось у Пирогова сознание невозможности остаться
на почве позитивизма и необходимость перейти к метафизике, – а из метафизики мышления
родилось сознание того, что «последовательность» чистого ума не подводит нас к
цельной истине. «Иллюзии» духа оказались силой, вводящей в целостную, единую истину,
– через них зажегся свет веры, открылась правда религиозного понимания мира.
6. Во всем этом сложном и напряженном борении духа, которое пережил Пирогов,
рушилась для него по существу традиция секулярной установки духа. Пирогов очень
ярко пишет, как было трудно ему, как врачу, который имеет всегда дело именно с
телесной сферой в человеке, принять высшую реальность духа в человеке, в частности
идею бессмертия[32]. Проблема вещественности стала для него еще более далекой
от упрощенных решений в духе материализма. «Непроницаемая таинственность» бытия
предстала пред ним еще ярче, и самое противоположение вещественного и духовного
начала утеряло для него бесспорный характер[33]. Пирогов даже готов строить своеобразную
метафизику света[34], сближая начало жизни со светом. Здесь Пирогов как бы стоит
на пороге разных метафизических гипотез, – в его Дневнике есть много набросков,
могущих быть положенными в основу новых построений, но все это очень фрагментарно.
371 ЧАСТЬ II
Так же отрывочны, хотя и очень интересны мысли Пирогова по вопросам философской
антропологии. Очень глубоко ощущал он то, что Достоевский называл «подпольем»,
– ту закрытую сферу души, где лежат корни различных стремлений. Пирогов даже чуть-чуть
приближается к той позиции в антропологии, которую уже в XX веке с такой остротой
выразил Klages[35], о том, что душа много теряет от осознавания своих внутренних
движений. Во всяком случае, Пирогов с исключительной глубиной коснулся темы о
«самостилизации» души в замечательной статье «Быть и казаться»[36]. Статья эта
была написана по вопросу об устройстве детского театра, и в ней ставится под сомнение
уместность раннего раздвоения между «быть» и «казаться». Вмешательство сознания
в жизнь души постоянно вносит момент «самостилизации», но у детей еще не проявляется
в полной силе различение этих категорий – «казаться» чем-либо и «быть» им на самом
деле. А у взрослых уже резко выступает внутренняя раздвоенность, раздельность
подлинного и кажущегося бытия, то есть выступает ложь и перед другими, и перед
самими собой. Эта раздвоенность, эта ложь глубоко связана с ложью современной
жизни, с ее риторикой и театральностью. В то же время, по мысли Пирогова, в самом
«подполье» души, как в омуте, могут скрываться «злые, паскудные и подлейшие движения»,
как выражается он[37]. Зло подстерегает человека до того, как он овладеет своим
сознанием и научится управлять своей жизнью[38], – поэтому духовная жизнь неизбежно
переходит во внутреннюю борьбу со всем, что может таиться в «подполье» человека.
Пирогов, исходя из самой гипотезы о мировом сознании, мировой мысли, стал вплотную
перед тем вопросом, который с особой остротой был поставлен трансцендентализмом,
– о различии индивидуального и общечеловеческого момента в личности. По мысли
Пирогова, само наше «я» есть лишь индивидуализация мирового сознания, но поскольку
мы сознаем себя (а это само сознание, – говорит Пирогов, – «цельно и нераздельно»)[39],
мы уже закрепляемся в духовной обособленности. «Меня поражает, – писал Пирогов,
– необъяснимое тождество и цельность нашего «я»[40]. Пирогов стоял, как видим,
перед проблемой персоналистической метафизики, но дальше веры в индивидуальное
бессмертие его мысль не пошла.
7. Самое замечательное в построениях Пирогова есть, конечно, его разрыв с материализмом
и позитивизмом и выход за пределы секулярной идеологии. То «биоцентрическое» понимание
мира,
372 XIX ВЕК
к которому пришел Пирогов, живое ощущение мирового разума и истолкование в
свете этих идей тем космологии и антропологии, – все это обратило сознание Пирогова
к религиозной жизни. Следы былой покорности секуляризму остались на всю жизнь
у Пирогова; хотя он жил глубоко и пламенно верой в богочеловечество Христа, –
но к исторической Церкви, к догматическому учению христианства он относился свободно
и сдержанно. «Несмотря на то, что мое мировоззрение отлично от церковного, – писал
Пирогов[41], – я все же признаю себя сыном нашей Церкви». Пирогов хотел провести
различие между «верой» и «религией»[42]; во всяком случае, защищал совместность
подлинной веры в Богочеловека со свободой совести и ума.
Дневник Пирогова стал известен русскому обществу уже после его смерти, – и
все то оригинальное мировоззрение, которое строил Пирогов, осталось без прямого
влияния на русскую мысль. Тем не менее духовные его искания, преодоление позитивизма,
разрыв с секуляризмом являются симптоматически чрезвычайно ценным свидетельством
того, как русская мысль постепенно преодолевала тот духовный плен секуляризма,
в котором она так долго пребывала.
Не менее, если не более симптоматическим является тот духовный перелом, который
пережил другой выдающийся человек той же эпохи – Лев Толстой. Обратимся к изучению
его мысли.
[1] В России существовало много памятников и учреждений, посвященных Пирогову,
но особенно замечательны Всероссийские «Пироговские» съезды врачей (начиная с
1885 г.).
[2] Н.И. Пирогов сам написал краткую свою автобиографию (см. Соч. изд. 1910,
т. I). Еще более важен его «Дневник старого врача». (Соч., т. II), который является
исключительно ценным для характеристики философской мысли Пирогова. Из литературы
о Пирогове наиболее важны статьи С.Я. Штрайха; см. его книгу о Пирогове 1923 (изд.
Гржебина). Очень важна в биографическом отношении переписка Пирогова, напечатанная
в сборнике Рус. Акад. наук, т. XCV (1920) и особенно в Рус. старине, 1915 и 1916
гг., а также и других журналах. О миросозерцании Пирогова есть только статья С.
Л. Франка (Путь. № 32. 1932). Мой очерк о философских воззрениях Пирогова, напечатанный
в Эстонии в 1940 г., до меня не дошел.
[3] Соч., т. II (изд. 1910 г. Киев), стр. 23, 76.
[4] Ibid., стр. 44.
[5] Ibid., стр. 76.
[6] Ibid., стр. 56—57, 62—63, 201.
[7] Соч., т.п., стр. 178.
[8] Ibid., стр. 169. Критика идеи случайности еще в других местах. Ibid., стр.
172—3, 175, 178—9.
[9] Ibid., стр. 13. К критике материализма, см. стр. 19—11, 25, 38.
[10] Ibid., стр. 21—2, 39.
[11] Ibid., стр. 15. Основные тексты к этому учению о мировой жизни – стр.
19, 20, 23, 40, 75— 8, 199.
[12] Ibid., стр. 17.
[13] Ibid., стр. 35. Основные тексты к учению о мировом мышлении. – Ibid.,
стр. 17,18, 26, 75, 77.
[14] Соч., т. II, стр. 20.
[15] Ibid., стр. 169.
[16] Ibid., стр. 169.
[17] Соч., т. II, стр. 169.
[18] О проблеме случайности, см. Ibid., стр. 169—179.
[19] Убежище незнания (лат.).
[20] Ibid., стр. 175.
[21] Ibid., стр. 52. Гносеологические высказывания Пирогова, стр. 27, 41—46,
52—7, 167.
[22] См. интересные комментарии этого у Франка (Путь, № 32, стр. 78).
[23] Соч., т II, стр. 29.
[24] Ibid., стр. 49.
[25] Ibid., стр. 57.
[26] Учение об «иллюзиях», восстанавливающих целостную истину, развито там
же. Ibid., стр. 63—68.
[27] См. Рус. старина, 1916 г. № 2 (письмо 1850 г.).
[28] Ibid., стр. 237.
[29] Соч., т. II, стр. 182.
[30] Ibid., стр. 185.
[31] Ibid., стр. 187.
[32] Ibid., стр. 198.
[33] Ibid., стр. 199.
[34] Ibid., стр. 40, 200—1. Это напоминает отчасти Шеллинга, отчасти средневековые
идеи.
[35] Клагес Людвиг (1870—1956), немецкий психолог и философ, представитель
«философии жизни».
[36] Соч., т. I, стр. 79—91.
[37] Соч., Т. II, стр. 207.
[38] Ibid., стр. 209.
[39] Ibid., стр. 83.
[40] Ibid., стр. 114.
[41] Соч., т. II, стр. 216.
[42] Ibid., стр. 221.
|
