ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати
томах.
Том 8.
К оглавлению
1. Много тщательности надобно нам, возлюбленные, иметь во
всем. Ведь самый строгий отчет мы дадим и в словах, и в делах наших. Дела наши
не оканчиваются настоящею жизнию, а еще другая жизнь встретит нас, и мы
предстанем страшному судилищу. Всем бо
явитися нам подобает пред судищем Христовым, говорит Павел, да приимет кийждо, яже с телом содела, или
блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же всегда помышлять об этом судилище,
и таким образом мы сможем постоянно пребывать в добродетели. Как отвергающий от
души своей мысль об этом дне несется в пропасть, подобно коню, сбросившему
удила, – оскверняются бо, говорит
Писание, путие его на всяко время, и,
указывая причину этого, прибавляет:
отъемлются судбы Твоя от лица его (Пс. 9, 26), – так постоянно имеющий в
себе этот страх проводит жизнь целомудренно: помни, говорит Писание, последняя
твоя, и во веки не согрешиши. Тот, кто прощает нам грехи ныне, тогда
воссядет на судилище. Умерший ради нас снова явится – судить весь род
человеческий: второе, говорит
Писание, без греха явится, ждущим Его во
спасение (Евр. 9, 28). Потому-то и здесь Он сказал: Отец не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови, да вси чтут Сына,
якоже чтут Отца. Итак, не следует ли, скажут, назвать Его и Отцом? Никак.
Он для г, того и сказал: Сына, чтобы
мы чтили Его, остающегося Сыном, так же как Отец; а кто называет Его Отцом, тот
уже не чтит Сына, как Отца, но смешивает их. Так как люди побуждаются не
столько благодеяниями, сколько наказаниями, то Он и говорит здесь так грозно,
чтобы по крайней мере страх понудил их чтить Его. А когда говорит: весь суд, выражает этим то, что и Он
властен и наказывать, и награждать, делать то и другое, как Ему угодно.
Выражение же: даде употреблено для
того, чтобы ты не почитал Его нерожденным и не думал, будто есть два Отца. Все,
что есть в Отце, это же есть и в Сыне, только Он рожден и остается Сыном. А
чтобы убедиться, что выражение: даде
здесь равносильно выражению родил,
выслушай изъяснение этого из другого места: якоже,
говорит Он, Отец имать живот в Себе, тако
даде и Сынови живот имети в Себе (ст. 26). Что же? Неужели Отец прежде
родил Его, а потом уже дал Ему жизнь? Ведь дающий дает что-либо тому, кто уже
существует. Так уже не был ли рожден Он без жизни? Но этого и бесы не могут
подумать, потому что это не только нечестиво, но и безумно. Потому как
выражение: даде живот означает, что
Он родил Его жизнию, так и слова: даде суд значат, что Он родил Его судиею. Чтобы ты, слыша, что Сын имеет
виновником Отца, не подумал, будто Сын имеет различествующее от Отца существо и
достоинством ниже Его, вот Он Сам грядет судить тебя, доказывая и этим Свое
равенство. Тот, Кто имеет власть наказывать и награждать, кого хочет, Тот,
конечно, обладает такою же силою, как и Отец. А иначе, если бы Сын уже по
рождении Своем, впоследствии, получил эту честь, то можно бы спросить, по
какому же поводу Он почтен так впоследствии? Каким преуспеянием Он достиг того,
что получил такое достоинство и возведен в такой сан? Не стыдно ли вам – так
дерзко приписывать эти человеческие и унизительные свойства Существу
бессмертному, не имеющему ничего превзошедшего во времени? Для чего же, скажете
вы, Он так говорит о Себе? Для того, чтобы сказанное было удобоприемлемо и
проложило путь к высшим понятиям. Для того Он и смешивает в Своих словах и то,
и другое (и возвышенное, и уничиженное), и смотри – как; кстати, рассмотрим это
сначала. Он сказал: Отец Мой делает, и Аз
делаю, показывая этим Свое равенство и равночестность с Отцом; но иудеи искаху Его убити. Что же Он после этого
делает? Он смягчает выражения, но мысли удерживает те же самые и говорит: не может Сын творити о Себе ничесоже.
Затем опять возвышает слово: яже бо Отец
творит, сия и Сын такожде творит; опять говорит смиренно: Отец бо любит Сына и вся показует Ему, яже
Сам творит; и больша сих покажет Ему; снова возвышенно: якоже бо Отец воскрешает мертвыя и живит,
тако и Сын, ихже хощет, живит; и опять смиренно и вместе возвышенно: Отец бо не судит ни комуже, но суд весь даде
Сынови; и еще возвышеннее: да вси
чтут Сына, якоже чтут Отца. Видишь ли, как Он разнообразит Свое слово,
употребляя в нем наименования и выражения то возвышенные, то уничиженные, так,
чтобы и для тогдашних людей оно могло быть удобоприемлемо, и будущие ничего не
теряли, от возвышенных выражений получая надлежащее понятие и о прочих? А иначе,
если слова Его сказаны не по снисхождению к людям, для чего прибавлены такие
возвышенные выражения? Кто имеет право сказать о себе нечто высокое, а между
тем говорит что-либо уничиженное и смиренное, тот, конечно, имеет на то
благовидную причину и некоторое особенное намерение; а кто должен говорить о
себе смиренно и между тем скажет что-нибудь великое, тот для чего станет
употреблять выражения, превосходящие его природу? Это уже не особое какое-либо
благонамерение, а крайнее нечестие.
2. Поэтому мы можем сказать, что смиренные выражения Христа
о Себе имеют справедливую и достойную Бога причину, именно: снисхождение к нам,
намерение научить нас смирению, и чрез это – устроение нашего спасения, что Он
и Сам изъясняет в другом месте, когда говорит: сия глаголю, да вы спасени будете (ст. 34). Именно, когда Он
прибегнул к свидетельству Иоанна, оставив собственное, что могло казаться
недостойным Его величия, – то, приводя причину такого уничижения в словах, Он и
сказал: сия глаголю, да вы спасени
будете. А вы, утверждающие, будто Он не имеет одинаковой с Родившим Его
власти и силы, что скажете, когда услышите собственные Его слова, которыми Он
выражает равенство силы, власти и славы с Отцом? Почему Он требует Себе равной
с Ним чести, если Он, как вы говорите, гораздо ниже Отца? А Он еще, не
останавливаясь на этих словах, присовокупляет: иже не чтит Сына, не чтит Отца, пославшаго Его (ст. 23). Видишь,
как честь Сына соединена с честию Отца? Что же из этого, скажете вы? Это
относится и к Апостолам: иже вас приемлет,
говорит Он, Мене приемлет (Мф. 10,
40). Но там Он говорит так потому, что все, касающееся рабов Его, усвояет Себе
Самому; а здесь потому, что Ему принадлежит одно существо и одна слава с Отцом.
Да притом об Апостолах Он не говорит: да
чтут их. И хорошо Он говорит: иже не
чтит Сына, не чтит Отца. Если где два царя и бесчестят одного из них, то
этим и другому наносится бесчестие, особенно если оскорбляемый есть сын
царский; оскорбляется царь и тогда, когда оскорблен его оруженосец, но не так и
не непосредственно; а здесь он оскорбляется сам по себе. Потому Христос и
предупреждает словами: да вси чтут Сына,
якоже чтут Отца, чтобы затем, когда скажет: иже не чтит Сына, не чтит Отца, ты разумел одну и ту же честь. Не
просто говорит: иже не чтит, но: иже не чтит так, как я сказал, не чтит Отца. Но каким образом, скажешь,
Посылающий и Посылаемый могут быть одного и того же существа? Опять ты
переносишь слово на человеческие отношения и не разумеешь, что все это
говорится только для того, чтобы мы и Виновника познали, и не впали в недуг
Савелия, чтобы
и немощь иудеев уврачевалась таким образом, и они уже не почитали Его
противником Богу; ведь они и говорили: Он не от Бога, Он не пришел от Бога. А к
уничтожению такой мысли способствовали не столько возвышенные, сколько
уничиженные слова Его: вот поэтому Он часто в разных местах и говорил, что Он послан, – не с тем, чтобы ты принимал
такое слово за выражение умаления Его (пред Отцом), но чтобы заградить уста
иудеев. Поэтому Он и обращается часто к Отцу, выражая между тем и собственную
власть. А если бы Он все говорил о Себе сообразно с собственным Божественным
достоинством, то они не принимали бы слов Его, так как и за немногие подобные
выражения гнали Его и часто хотели побить камнями. С другой стороны, если бы, применяясь
к ним, Он говорил о Себе только смиренно, то впоследствии это послужило бы
многим во вред. Таким образом, Он перемешивает и разнообразит Свое учение о
Себе и смиренными выражениями, как я сказал, заграждает уста их, а словами,
сообразными с достоинством Его, удаляет здравомыслящих от уничиженного
понимания выражений Его и показывает, что такое понимание вовсе не
приличествует Ему. Быть посланным – это выражает перемену места, а Бог
вездесущ. Для чего же Он говорит о себе: послан?
Он употребляет чувственное выражение, чтобы показать Свое единомыслие с Отцом.
К той же цели направляет Он и последующие слова: аминь, аминь глаголю вам, яко слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему
Мя имать живот вечный (ст. 24). Видишь, как часто Он повторяет одно и то же,
чтобы исправить мнение иудеев, чтобы и этими и последующими словами, и страхом,
и обетованием благ победить упорство против Него, – как много и здесь опять
нисходит в выражениях о Себе? Не говорит: слушаяй
словес Моих и веруяй Мне; они почли бы это гордостию и крайним тщеславием в
словах, потому что если спустя уже долгое время, после бесчисленных чудес, они
приписывали Ему надменность, когда Он говорил таким образом, то тем более в
настоящем случае. Так они говорили Ему впоследствии: Авраам умре и пророцы, и Ты глаголеши: аще кто слово Мое соблюдет,
смерти не имать вкусити во веки (8, 52). Итак, чтобы и теперь они не пришли
в ярость, Он вот что говорит: слушаяй
словесе Моего и веруяй Пославшему Мя имать живот вечный. От этого слово его
не мало делалось удобоприемлемым для них, то есть – от вразумления, что
слушающие Его веруют Отцу. Охотно приняв это, они уже удобнее могли принять и
прочее. Таким образом, употребляя уничиженные слова о Себе, Он приготовляет и
пролагает путь к понятиям высшим. Затем, сказав: имать живот вечный, Он присовокупляет: и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот (ст. 24). Так
двумя замечаниями Он располагает к принятию Своего учения – тем, что чрез Него
веруют Отцу, и тем, что верующий сподобится великих благ. А слова: на суд не приидет означают: не подлежит
наказанию. И смерть разумеется здесь
не временная, но вечная, равно как и жизнь – бессмертная. Аминь, аминь глаголю вам, яко грядет час, и ныне есть, егда мертвии
услышат глас Сына Божия и услышавше оживут (ст. 25). Слова Свои Он
подтверждает доказательством от дел. Когда Он говорил: якоже Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит,
– то, чтобы это не показалось тщеславием и надменностью, Он представляет и от
дел доказательства Своих слов, и говорит: грядет
час, потом, чтобы не предполагал ты здесь отдаленного времени,
присовокупляет: и ныне есть, егда мертвии
услышат глас Сына Божия и услышавше оживут. Видишь ли здесь
самостоятельность и власть неизреченную? Как будет во время воскресения,
говорит, так и ныне. Тогда, услышав повелевающий глас, мы восстанем, потому что
сказано: в повелении Божии мертвии воскреснут (1 Сол. 4, 16). А
откуда видно, может быть спросит кто-нибудь, что сказанное не есть одно
тщеславие? Из прибавленных Им слов: и
ныне есть. Если бы Он возвещал только о будущем времени, то учение Его
могло бы быть для иудеев подозрительно, но Он представляет на то и
доказательство. Еще во время Моего пребывания с вами, говорит Он, это сбудется.
Если бы Он не мог сделать этого, то и не обещал бы на такое время, чтобы, в
противном случае, обещание не подвергло Его еще большему посмеянию. Потом
прилагает и объяснительный довод к словам Своим, говоря: якоже бо Отец имать живот в Себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе
(ст. 26).
3. Видишь ли, какое здесь равенство открывается, с тем только
различием, что один – Отец, а другой – Сын? Слово: даде одно только и выражает различие, а во всем прочем показывается
равенство и единение. А отсюда ясно, что Он делает все с такою же властию и
силою, с какою Отец, и ни от кого иного не заимствует Своей силы. Он так же
имеет жизнь в Себе, как и Отец. Потому и далее тотчас присовокупляет такие
слова, из которых можем уразуметь и предыдущие. Какие же именно? И область даде Ему и суд творити (ст.
27). Но для чего Он так часто повторяет о воскресении и суде? Якоже, говорит, Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит.
Опять: Отец не судит ни комуже, но суд
весь даде Сынови. И еще: якоже Отец
имать живот в Себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе. Также: услышат глас Сына Божия и услышавше оживут. И
здесь опять: и область даде Ему и суд
творити. Для чего же Он так часто касается этих предметов, то есть суда,
жизни и воскресения? Потому, что это больше всего может подействовать и на
самого несговорчивого слушателя. Кто убежден, что воскреснет и даст тогда отчет
во грехах своих, тот, хотя бы и не видел никакого другого знамения, по одному
этому убеждению скоро обратится и постарается умилостивить Судию своего. Яко Сын Человечь есть, не дивитеся сему (ст.
27, 28). Павел Самосатский не так читает это место, а – как? Область даде Ему суд творити, яко Сын
Человечь есть. Но такое чтение не имеет никакой последовательности. Он не
потому получил суд, что Он человек; иначе, что препятствовало бы и всем людям
быть судьями? Но потому Он есть Судия, что Он – Сын неизреченного Существа.
Поэтому и надобно читать так: яко Сын
Человечь есть, не дивитеся сему. Так как слушателям могли казаться слова
Его не совместными, потому что они почитали Его не более как простым человеком,
а между тем слова Его были выше человека, даже выше ангела, и только одному
Богу могли быть свойственны, то, разрешая такое недоумение, Он и
присовокупляет: не дивитеся, яко Сын
Человечь есть: яко грядет час, в оньже вси, сущии во гробех, услышат глас Его,
и изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение
суда (ст. 28–29). Но почему Он не сказал так: «не дивитеся, яко Сын
Человечь есть; Он есть вместе и Сын Божий», – а упомянул о воскресении? Он уже
высказал это выше: услышат глас Сына
Божия. А что здесь умолчал об этом, не удивляйся. Говоря о таком деле,
которое свойственно Богу, этим самым дает слушателям основание заключать, что
Он есть и Бог, и Сын Божий. Если бы Он часто повторял это, то слушателям это
надоело бы, а доказывая то же самое чудными делами, Он делал учение Свое не
столь ненавистным. Так и те, которые составляют умозаключения, положив
известные основания, твердо доказывающие искомую истину, часто не выводят из
них заключения, а, чтобы более убедить в том слушателя и одержать более
блистательную победу, предоставляют самому противнику вывести надлежащее
заключение, так что присутствующие при этом тем более соглашаются с ними, когда
противники произносят суд против самих себя. Далее Христос, упоминая о воскресении
относительно Лазаря, умолчал о суде, – потому что не для суда воскрес Лазарь; а
говоря о всеобщем воскресении, присовокупил и то, что сотворшии благая изыдут в воскрешение живота, а сотворшии злая в
воскрешение суда. Подобным образом Иоанн убеждал слушателей напоминанием о
суде и тем, что иже не верует в Сына, не
узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем (3, 36). Так и Сам Христос
говорил Никодиму: веруяй в Сына не будет
осужден, а не веруяй уже осужден есть (3, 18). Так и здесь Он упоминает о
суде и наказании за злые дела. Выше Он сказал: слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя на суд не приидет; а
чтобы кто не подумал, будто это одно достаточно для спасения, Он касается и дел
жизни и говорит: сотворшии благая изыдут
в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда. Но так как Он
сказал, что Ему даст отчет вся вселенная и все воскреснут по гласу Его, – дело
новое и необычайное, которому и ныне еще многие не верят, даже из людей по
видимому верующих, не говоря уже о тогдашних иудеях, – то послушай, как Он это
объясняет, снисходя опять к немощи слушателей. Не могу, говорит, Аз о Себе
творити ничесоже. Якоже слышу, сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли
Моея, но воли пославшаго Мя Отца (ст. 30). Немалое уже доказательство
воскресения Он дал и в том, что исцелил расслабленного; поэтому и не прежде
стал говорить о воскресении, как совершив исцеление, – такое дело, которое было
не слишком далеко от воскресения. Также и о суде намекнул тогда, сказав после
исцеления тела: се, здрав еси, ктому не
согрешай, да не горше ти что будет (5, 14). Но Он предвозвещает здесь
вместе о воскресении и Лазаря, и всей вселенной; а предрекая о двух этих
воскресениях, о Лазаревом, имевшем вскоре совершиться, и о всеобщем, имевшем
быть впоследствии, спустя долгое время, Он уверяет в первом исцелением
расслабленного и самою близостию этого события, когда говорит: грядет час, и ныне есть, а в истине
последнего убеждает воскресением Лазаря, как бы представляя пред глаза еще
несбывшееся посредством уже случившегося. Видно, что так Он и во всех случаях
делал, то есть соединял вместе два или три предсказания и чрез исполнение
одного удостоверял в других, будущих событиях.
4. Впрочем, сказав и сделав столь великие дела, Он тем еще
не довольствуется; но, так как слушатели Его были еще слишком немощны, Он и
последующими словами сокрушает их упорство, говоря так: не могу Аз о Себе творити ничесоже. Якоже слышу, сужду, и суд Мой
праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца. Слова эти
могли и казаться странными и несогласными с Пророками, которые говорили, что
Бог есть Судия всей земли, то есть рода человеческого (так Давид повсюду
проповедует, говоря: Господь судит людем
правостию (Пс. 95, 10), и еще: Бог
судитель праведен, и крепок, и долготерпелив (7, 12); также и все другие
Пророки и Моисей; а Христос говорил: Отец
не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови); итак, это могло смутить
тогдашнего слушателя – иудея и внушить опять мысль, что Он – богопротивник;
поэтому Он здесь весьма снисходит в слове о Себе, настолько, насколько
требовала немощь иудеев, чтобы совершенно искоренить такое пагубное мнение, и
говорит: не могу Аз о Себе творити
ничесоже, то есть ничего странного, богопротивного, такого, чего не хочет
Он, вы не увидите в Моих делах и не услышите в словах. Как прежде, сказав: яко Сын Человечь есть, Он тем показывал,
что они считали Его простым человеком, так и здесь присовокупляет подобные
слова. Как выше Он говорил: еже вемы,
глаголем, и еже видехом, свидетельствуем (3, 11), и евангелист Иоанн: еже виде и слыша, сие свидетельствует; и
свидетельства Его никтоже приемлет (3, 32), и в том и в другом месте
разумея ведение точное, а не просто одно слышание и видение; так и здесь,
говоря о слышании, выражает только то, что Он не может желать ничего иного,
кроме того, чего хочет Отец. Только Он не сказал этого так ясно (потому что
они, услышав это прямо, не стерпели бы), но – как? Весьма смиренно и
по-человечески: якоже слышу, сужду.
Он не говорит также здесь о научении, не сказал: якоже научаюсь, но: якоже слышу, и не потому говорит так,
будто бы нуждался в слушании, – Он не только не имеет нужды учиться, но и
слушать, – но выражает этим единомыслие (с Отцом) и тожество суда. Таким
образом, слова Его означают следующее: Я так сужу, как бы и Сам Отец судил.
Затем присовокупляет: и суд Мой праведен
есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшаго Мя Отца. Что Ты говоришь?
Стало быть, Ты имеешь волю, отличную от воли Отца? А в другом месте Ты сказал: якоже Аз и Ты едино есмы; и еще, говоря
о единстве воли и единомыслии: да и тии в
Нас едино будут (17, 22, 21), то есть верою в Нас. Видишь ли, как то, что
кажется наиболее уничиженным, скрывает в себе высокий смысл? А этим Он дает
разуметь вот что: не иная есть воля Отца и иная у Меня; но как одной душе
принадлежит и одно хотение, так и у Меня с Отцом. Не удивляйся, что Он говорит
о таком единении с Отцом. Павел употребляет такой же пример и относительно
Духа, когда говорит: кто весть от
человек, яже в человеце, точию дух человека, живущий в нем? Такожде и Божия
никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. 2, 11). Итак, Он говорит только вот
что: нет у Меня хотения иного, отдельного от Отца, но чего Отец хочет, того и
Я, и чего Я хочу, того и Он. Потому как Отцу никто не может противоречить,
когда Он судит, так и Мне; суд тем и другим произносится с одною и тою же
мыслию. А что Он беседует об этом человекообразно, и этому не удивляйся: ведь
иудеи еще считали Его простым человеком. Поэтому в подобных случаях надобно
обращать внимание не только на слова Его, но иметь в виду и понятия слушателей,
и принимать слова Его, как приспособление к их понятиям; иначе может произойти
много нелепых последствий.
Вот смотри, – Он говорит: не ищу воли Моея; следовательно (можно бы подумать), у Него воля
иная (чем у Отца) и притом гораздо несовершеннее, и не только несовершенна, но
и не столь благотворна, так как, если бы она была спасительна и согласна с
волею Отца, то почему Ты не ищешь ее? Люди по справедливости могли бы говорить
это, потому что они имеют много желаний, несогласных с волею Божией; а почему
это говоришь Ты, во всем равный Отцу? Такие слова, можно сказать, несвойственны
даже человеку совершенному и распявшему самого себя. Если Павел так сочетал
волю свою с волею Божиею, что сказал: живу
не к тому аз, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20), то как Владыка
всяческих мог сказать: не ищу воли Моея,
но воли Пославшаго Мя, как будто они различны? Итак, что же означают слова
Его? Он ведет речь по-человечески и приспособляется к понятиям слушателей. Как
в предыдущей беседе Он употреблял выражения то богоприличные, то
человекообразные, так и здесь делает то же самое и говорит как человек: суд Мой праведен есть. А откуда это
видно? Яко не ищу воли Моея, но воли
Пославшаго Мя. Как между людьми тот, кто чужд самолюбия, не может быть
обвиняем в неправости суда, так и Меня ныне вы не можете упрекать в этом; кто
хочет делать по-своему, того справедливо могут подозревать другие, что он по
этой причине нарушает справедливость; а кто не имеет в виду своей воли, тот
какую может иметь причину судить несправедливо? Таким же образом рассуждайте и
относительно Меня, потому что если бы Я говорил, что Я не от Отца послан и
славу дел Своих не относил к Нему, то, может быть, кто-нибудь из вас и
справедливо подозревал бы, что желаю только Себя Самого прославить и говорю не
истину. Если же дела Мои Я вменяю и усвояю другому, то почему и по какому
побуждению вы стали бы наводить подозрение на слова Мои? Видишь, к чему Он
приводит слово и как доказывает правость Своего суда? – тем, что и всякий
другой стал бы говорить в свою защиту. Видишь, как ясно становится то, что я
часто говорил? Что же такое я говорил? То, что крайнее смирение в словах,
оно-то наиболее и внушает людям здравомыслящим не уничижать смысла изречений
так, как по первому взгляду представляется, а в разумении их восходить на
высоту заключающихся в них мыслей. Таким образом, это смирение в словах
мало-помалу и удобно, и пресмыкающихся долу возвышает горe.
Итак, имея все это в виду, не будем, убеждаю вас, оставлять
без внимания изречения, но будем тщательно исследовать всё и везде обращать
внимание на причину сказанного. Не будем думать, что для нас достаточным
извинением может служить наше незнание и простота; Христос заповедал нам быть
не только простыми, но и мудрыми. Поэтому с простотою позаботимся соединить и
благоразумие, как в учении, так и в делах жизни; будем судить сами себя здесь, да не с миром тогда осудимся. И в
отношении к рабам своим будем такими, каким желаем иметь к себе самим Господа
нашего. Остави нам, говорим мы, долги наша, якоже и мы оставляем должником
нашим (Мф. 6, 12). Знаю, что оскорбленная душа нелегко переносит
оскорбления; но если подумаем, что прощением обиды мы делаем добро не столько
оскорбившему, сколько себе самим, то легко извергнем из себя яд гнева. И тот,
кто не простил должнику своему ста динариев, обидел не собрата своего, но себя
самого сделал должником тысячи талантов, которые прежде были прощены ему. Таким
образом, когда мы не прощаем другим, то не прощаем самим себе. Будем же не Богу
только говорить: не помяни согрешений наших, но и самому себе пусть каждый
говорит: да не помянем согрешений собратий наших против нас. Ты сам первый
судия твоим делам, а потом уже судит их Бог. Ты пишешь себе закон прощения и
наказания и изрекаешь себе приговор того или другого; таким образом, от тебя
зависит – помянет ли или не помянет Бог грехи твои. Потому и Павел заповедует
прощать, аще кто на кого имать поречение
(Кол. 3, 13), да и не просто прощать, а так, чтобы и следов (гнева) не
оставалось. И Христос не только не поставил на вид грехи наши, но и не
воспомянул о том, что мы согрешили, и не сказал: ты согрешил в том и в том, а
простил и уничтожил рукописание, не вменив нам преступлений, как изъяснил это
Павел (Кол. 2, 14). Так будем поступать и мы, и изгладим всё из нашей памяти;
разве что-либо доброе сделано оскорбившим нас – это одно и будем помнить. А
если он сделал что-нибудь оскорбительное и враждебное, то оставим это и
изгладим из памяти, так чтобы не осталось и следов. Если же от него не было нам
ничего доброго, то тем больше нам награды, больше хвалы, если мы прощаем. Иные
изглаждают грехи свои бдениями, лежанием на земле и бесчисленными подвигами; а
ты можешь уничтожить все согрешения свои гораздо более легким способом –
непамятованием зла. Для чего же ты поднимаешь меч на самого себя, подобно
беснующимся и сумасшедшим, и лишаешь себя будущей жизни, тогда как надобно
всеми способами достигать ее? Если настоящая жизнь так вожделенна, то что
сказать о той, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания? Там уже не надобно
ни бояться смерти, ни опасаться потери тамошних благ. Блаженны, и преблаженны,
и многократно блаженны те, которые сподобились этого блаженного жребия;
напротив, несчастны, и пренесчастны, и неисчетно несчастны те, которые сами
себя лишают блаженства. Да что же, скажут, может доставить нам такую жизнь?
Послушай, как Сам Судия беседовал об этом с одним юношею. Когда юноша спросил: что благо сотворю, да имам живот вечный? (Мф.
19, 16), – тогда Христос, напомнив о заповедях закона, остановился на любви к
ближним. И, может быть, теперь кто-нибудь из слушателей, подобно тому богачу,
скажет: и мы все то сохранили: не крали, не убивали, не любодействовали. Но
того еще не можешь ты сказать, что ты и ближнего возлюбил, как должно любить.
Ты, например, или позавидовал кому-нибудь, или позлословил, или не помог
обиженному, или не поделился собственностию, а следовательно, и не возлюбил
ближнего. Но Христос заповедал не это только, а и еще нечто другое. Что же
такое? Продаждь, говорит, имение твое и даждь нищим; и гряди в след
Мене (Мф. 19, 21). Последованием называет Он подражание Ему в делах. Чему
же мы научаемся отсюда? Во-первых, тому, что не имеющему всего этого невозможно
достигнуть преимуществ будущего жребия. Когда юноша сказал, что он сделал все,
тогда Христос, как бы недоставало еще чего-то важного для полного совершенства,
говорит ему: аще хощеши совершен быти,
продаждь имение твое и даждь нищим; и гряди в след Мене. Итак, во-первых,
этому мы должны научиться. Во-вторых, видим, что юноша сам себя обличил в
пустом самодовольстве; ведь если он жил в таком изобилии, а других,
находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил
ближнего? Значит и то (что исполнил заповеди) он говорил несправедливо. Итак,
будем исполнять то и другое; постараемся расходовать наше имущество так, чтобы
приобрести небо. Если иной за житейское величие часто отдает все свое
имущество, величие, которое останется здесь и даже не может продолжаться
немного времени, так как многие еще задолго до смерти лишались власти, другие
за нее платили иногда самою жизнию, и все же, несмотря на это, жертвуют за нее
всем, – если, говорю, ради этого люди так много делают, то можно ли быть
несчастнее нас, для славы нескончаемой и неотъемлемой не уделяющих даже
малости, не желающих отдать и того, что чрез немного времени должны же будем
здесь оставить? Какое безумие – не хотел добровольно отдать и взять с собою то,
чего можем лишиться против воли? Ведь если бы нас вели на смерть, а потом
предложили избавиться от смерти ценою всего нашего имущества, мы, конечно,
почли бы это за милость; а теперь, когда мы увлекаемся по пути в геенну и могли
бы избавиться от нее, пожертвовав половину имения, мы соглашаемся лучше
подвергнуться мучению и хотим удержать у себя то, что нам не принадлежит, и
таким образом теряем истинно нам принадлежащее. Какое же оправдание будем мы
иметь, какое прощение, если нам проложен столь удобный путь к жизни, а мы
носимся по стремнинам, идем путем бесплодным, лишая себя всего и здесь, и там,
тогда как могли бы верно приобрести всё и там, и здесь? Так если не прежде, то
по крайней мере теперь образумимся и, пришедши в себя самих, будем употреблять
настоящие блага, как следует, чтобы удобнее получить и будущие, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом
слава во веки веков. Аминь.
1. Если кто несведущий станет рыть землю, содержащую в себе
металлы, то золота не добудет, а только, перемешав все без разбора, понесет
труд бесполезный и даже во вред себе. Так и не знающие порядка мыслей в
божественном Писании, не вникающие в его особенности и законы, а все
невнимательно и безразлично пробегающие, смешивая золото с землею, никогда не
найдут скрытого в нем сокровища. Это говорю я теперь потому, что предстоящее
место (Писания) заключает в себе много золота, но оно незаметно, а прикрыто
снаружи большою неясностию. Поэтому надобно раскапывать и расчищать это место,
чтобы дойти до истинного его смысла. Кто с первого раза не смутится, слыша
слова Христовы: аще Аз свидетельствую о
Мне, свидетельство Мое несть истинно? Мы видим, что Он многократно
свидетельствовал о Самом Себе; так, беседуя с женою самарянкою, Он говорил: Аз есть, глаголяй с тобою (4, 26); и
слепому также сказал: глаголяй с тобою
Той есть (9, 37); и иудеев обличал: вы
глаголете, яко хулу глаголеши, зане рех: Сын Божий есмь (10, 36); и во
многих других местах Он так делает. Если же все это неправда, то какая
останется нам надежда спасения? Где мы найдем истину, если сама Истина говорит:
свидетельство Мое несть истинно? И не
это только противоречие здесь представляется, а еще и другое, не меньшее. Он
говорит далее: аще Аз свидетельствую о
Себе, истинно есть свидетельство Мое (8, 14). Что же, скажешь, нам принять?
Которое из этих двух изречений считать не истинным? Если мы примем эти слова
просто так, как они сказаны, не обращая внимания ни на лицо, ни на причину, ни
на что другое, – в таком случае и то и другое будет ложно. Если вообще
свидетельство Его не истинно, то и эти самые слова не истинны, – не только
последние, но и первые. Что же означают эти изречения? Много внимательности
нужно нам иметь или, лучше, благодати Божией, чтобы не останавливаться на одних
словах: потому и еретики заблуждаются, что не обращают внимания ни на цель
говорящего, ни на свойства слушателей. Итак, если мы не вникаем в это, а также
и в другие обстоятельства, как то: время, место, дух слушателя, то может произойти
много нелепостей. Что же означают слова Христовы? Иудеи намеревались возразить
Ему: Ты о Себе Сам свидетельствуеши:
свидетельство Твое несть истинно (8, 13); а Он, предупреждая их, и сказал
это, как бы так говоря: вы, конечно, скажете Мне: мы не веруем Тебе потому, что
между людьми никто, свидетельствующий о самом себе, никогда не заслуживает
веры. Потому выражение: свидетельство Мое
несть истинно надобно разуметь не просто, а приспособительно к понятию
иудеев, то есть: для вас не истинно. Таким образом, Он сказал эти слова не
вопреки достоинству Своему, а приспособительно к их мнению. Итак, когда Он
говорит: свидетельство Мое несть истинно,
– этим обличает их мысли и преднамеренное с их стороны возражение Ему; а когда
говорит: аще Аз свидетельствую о Себе,
истинно есть свидетельство Мое, – этим показывает самую сущность дела, то
есть что Его, как Бога, следует почитать достойным веры и тогда, как Он говорит
о Самом Себе. Пред этим Он говорил о воскресении мертвых и суде, – о том, что
верующий в Него не подлежит суду, но прейдет в живот, что Он воссядет некогда
на суд, чтобы потребовать от всех ответа, и что Он имеет единую с Отцом власть
и силу; теперь, намереваясь снова подтвердить все это и еще иным образом, Он по
необходимости предварительно выставляет на вид их возражение. Я сказал,
говорит, что, якоже Отец воскрешает
мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит; Я сказал, что Отец не судит ни комуже, но суд весь даде
Сынови; сказал: да вси чтут Сына,
якоже чтут Отца. И иже не чтит Сына, не чтит и Отца; сказал, что слушаяй словесе Моего и веруяй, не узрит
смерти, но прейдет от смерти в живот; Я сказал, что глас Мой воскресит мертвых, – одних ныне, а других впоследствии
времени; сказал, что Я истребую от всех отчета во грехах, что буду судить праведно
и вознагражу делающих добро. Так как все это было высказано, и все это очень
важно, но ясного доказательства для иудеев еще не было дано, а только сказано
прикровенно, то Он, намереваясь поспешить к изъяснению сказанного, наперед
представляет их возражение и говорит как бы так, хотя и не такими именно
словами: может быть, вы скажете: все это говоришь Ты, но Ты свидетель, не
заслуживающий веры, когда свидетельствуешь Сам о Себе. Таким образом, Он с
первого раза поражает их любопрение, выставляя на вид то, что они намеревались
сказать, и тем показывая, что Он знает и тайные помышления их; а дав чрез это
первое доказательство Своей силы, Он после возражения представляет и другие
ясные и неоспоримые доказательства, именно приводит трех свидетелей истинности
Своих слов: дела, Им совершенные, свидетельство Отца и проповедь Иоанна. При
этом выставляет наперед меньшее: именно свидетельство Иоанново. Сказав: ин есть свидетельствуяй о Мне, и вем, яко
истинно есть свидетельство его, присовокупляет: вы посласте ко Иоанну, и свидетельствова о истине (ст. 33). Но,
если свидетельство не истинно, как же Ты говоришь, что свидетельство Иоанново
истинно и что Он свидетельствовал об истине? Видишь ли, как и отсюда становится
ясно, что слова: свидетельство Мое несть
истинно сказаны приспособительно к мыслям иудеев?
2. Но что если Иоанн свидетельствовал так из угождения
Христу, – скажешь ты? Чтобы иудеи не сказали этого, посмотри, как Христос
устраняет и такое подозрение; не просто говорит: Иоанн свидетельствовал о Мне,
а наперед заметил: вы посласте ко Иоанну,
а вы, конечно, не послали бы, если бы не почитали его свидетельства
достоверным. А что еще важнее, они посылали спросить его не о Христе, а о нем
самом (1, 19); итак, если они почитали его достойным веры в свидетельстве о
самом себе, тем более о другом. Мы все, люди, привыкли не столько верить
говорящим о самих себе, сколько говорящим о других. А Иоанна признавали
настолько достойным веры, что и касательно себя самого он не имел нужды в
постороннем свидетельстве. Таким образом, посланные не спрашивали: что ты
скажешь о Христе? а только: ты кто еси?
Что глаголеши о себе самом? Столь великое благоговение имели они к этому мужу.
На все это Христос и указывал, когда говорил: вы посласте ко Иоанну. Потому-то и евангелист не просто сказал, что
они послали, но и о посланных с точностию заметил, что это были и священники, и
фарисеи, а не простые люди, не отверженные и не такие, которые могли бы
увлечься и обмануться, но которые способны были в точности выразуметь сказанное
Иоанном. Аз же не от человек
свидетельства приемлю (ст. 34). Почему же Ты привел свидетельство Иоанна?
Потому, что и оно было свидетельство не человеческое; Иоанн говорил: Пославый мя крестити водою, Той мне рече (1,
33). Таким образом и свидетельство Иоанна было свидетельство Божие, потому что
по Божию внушению он говорил то, что говорил. Но чтобы они не сказали: откуда
известно, что Иоанн говорил по внушению Божию, и чтобы не прекословили этому,
Христос решительно заграждает уста их, направляя опять Свою беседу против их
мыслей. Многие, вероятно, не знали этого, а внимали Иоанну, как говорившему от
себя самого. Потому Христос говорит: Аз
же не от человек свидетельства приемлю. Но если Ты не намерен принимать
свидетельство от человека и на нем основываться, то для чего приводишь
свидетельство Иоанна? Чтобы они не сказали этого, послушай, как Он опровергает
и такое возражение прибавлением последующих слов; сказав: Аз не от человек свидетельства приемлю, Он присовокупляет: но сия глаголю, да вы спасени будете
(ст. 34), то есть: Я, как Бог, не имел бы нужды в человеческом его
свидетельстве; но так как вы более внемлете ему, считаете его достовернее всех
других и к нему стекаетесь, как к Пророку (а весь город стекался на Иордан),
Мне же не веруете и тогда, как Я творю чудеса, – то вот почему Я и напоминаю
вам его свидетельство. Он бе светильник
горя и светя; вы же восхотесте возрадоватися в час светения его (ст. 35).
Чтобы они не сказали: что же, хотя Иоанн и говорил, но мы не приняли
свидетельства его, – Он показывает, что они именно приняли сказанное, потому-то
и не простых людей посылали, а священников и фарисеев. Так они уважали этого
мужа и не решались тогда противоречить словам его. Но выражением: в час Он показывает легкомыслие их, – в
том, как скоро они отошли от Иоанна. Аз
же имам свидетельство более Иоаннова (ст. 36). Если бы вы хотели принять
веру, как следует, то Я привел бы вас к ней лучше всего делами Своими; но как
вы не хотите этого, то Я отсылаю вас к Иоанну, не потому чтобы имел нужду в
свидетельстве его, но Я для того все делаю, чтобы вы спаслись. Аз имам свидетельство более Иоаннова,
именно – свидетельство от дел Моих; но Я не то только имею в виду, чтобы быть
принятым вами по свидетельству дел, которые достойны веры сами по себе, но и по
свидетельству людей, вам известных и вами уважаемых. Таким образом, словами: вы же восхотесте возрадоватися в час
светения его упрекнув их в том, что они показали усердие к Иоанну только
временное и нетвердое, Он называет его светильником
и тем показывает, что Иоанн имел свет не от себя самого, но от благодати Духа.
Впрочем, в противоположность этому свету, Христос еще не высказывает, что Сам
Он есть Солнце правды, а только намекает на это, и тем сильно поражает их и
дает видеть, что они и во Христа не могли уверовать по тем же самым свойствам
сердца, по которым пренебрегли Иоанном. И уважаемого ими человека они уважали
только на час; а если бы поступили не так, то он скоро привел бы их к Иисусу.
Итак, доказав, что они во всех отношениях не заслуживают никакого извинения, Он
присовокупляет: Аз же имам свидетельство
более Иоаннова. Какое же? Свидетельство от дел. Дела бо, говорит, яже даде
Мне Отец, да совершу Я, та дела, яже Аз творю, свидетельствуют о Мне, яко Отец
Мя посла (ст. 36). Здесь Он напоминает им о расслабленном, о сухоруком
исцеленном и о многих других. О свидетельстве Иоанновом иной из них, может
быть, сказал бы, что оно преувеличено и сказано по дружелюбию, хотя, впрочем, и
это-то не могли они сказать об Иоанне – муже, исполненном строгого любомудрия и
столько ими самими уважаемом; но о делах Христовых даже крайне безумные не
могли иметь такого подозрения. Поэтому Христос и привел это второе
свидетельство, сказав: дела, яже даде Мне
Отец, да совершу Я, та дела, яже Аз творю, свидетельствуют о Мне, яко Отец Мя
посла. Здесь же Он опровергает и обвинение в нарушении субботы. Они
говорили: как может быть от Бога тот, кто не хранит субботы? На это Он и
сказал: яже даде Мне Отец. Хотя Он
действовал и по собственной власти, но, желая вполне показать, что Он не делает
ничего противного Отцу, Он употребил смиреннейшее выражение.
3. Но почему Он не сказал: дела, которые Отец дал Мне
совершить, свидетельствуют, что Я равен Отцу? Ведь и то, и другое можно было
видеть из дел Его, – и что Он не делает ничего противного, и что Он равен
Родившему Его, подобно тому как в другом месте, утверждая это, Он говорил: аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте, да
разумеете и веруете, яко во Мне Отец, и Аз в Нем (10, 38). То и другое
свидетельствовали о Нем дела, – и что Он равен Отцу, и что ничего не делает
противного Ему. Почему же Он так не сказал, но, оставив важнейшее, сказал
только вышеозначенные слова? Потому, что о том-то и был прежде всего вопрос.
Хотя уверить, что Он пришел от Бога, значило гораздо менее, нежели уверить, что
Он Бог, равный Отцу (так как первое и Пророки говорили, а последнего не могли
сказать), однако Он со тщанием утверждает меньшее, зная, что когда будет
принято меньшее, тогда уже легко будет принято и большее. Потому-то, вовсе не
упоминая о высшем свидетельстве, Он приводит меньшее, чтобы чрез последнее они
приняли и первое. Сделав это, Он продолжает: и пославый Мя , Отец Сам свидетельствова о Мне (ст. 37). Где же
Отец свидетельствовал о Нем? На Иордане, когда сказал: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Того послушайте (Мф. 3, 17; Лк. 9,
35). Но и это свидетельство еще требовало объяснения. Свидетельство Иоанна было
для них ясно, потому что они сами посылали к нему и не могли отказаться от
того; также очевидно было и свидетельство чудотворений: они видели совершаемые
Христом чудеса, слышали о них от исцеленных и верили, потому и обвиняли Христа.
Оставалось, наконец, доказать истинность свидетельства от Отца. Итак,
намереваясь объяснить это, Он присовокупляет: ни гласа Его нигдеже слышасте (ст. 37). А как же Моисей говорит: Моисей глаголаше, Бог же отвещаваше (Исх.
19, 19)? Как Давид: языка, егоже не
ведяше, услыша (Пс. 80, 6)? И как опять Моисей говорит: аще кий язык слыша глас Бога Живаго
(Втор. 4, 33)? Ни видения Его видесте (ст.
37). Однако об Исаии, Иеремии, и Иезекииле, и многих других сказано, что они
видели Бога. Что же значат слова Христовы? Он возводит их к любомудрому учению,
показывая мало-помалу, что у Бога нет ни голоса, ни вида, но что Он выше таких
образов и звуков. Как словами: ни гласа
Его слышасте Он не то выражает, что Бог издает голос, только не слышимый, –
так и словами: ни видения Его видесте
выражает не то, что Бог имеет лицо, только незримое, а то, что в Боге ничего
такого нет. Именно, чтобы иудеи не сказали: напрасно Ты хвалишься, Бог говорил
с одним только Моисеем [как действительно они и говорили: мы вемы, яко Моисеови глагола Бог, сего же не вемы, откуду есть (9,
29)], – вот Он и сказал так, показывая им, что у Бога нет ни человеческого
голоса, ни вида. Да что Я говорю, продолжает Он, вы не только гласа Его никогда
не слыхали и вида не видали, но и того, чем вы наиболее хвалитесь и в чем все
вы уверены, будто вы принимаете и храните заповеди Его, – и этого вам нельзя
сказать о себе. Это самое Он давал им разуметь, присовокупив: и словесе Его не имате пребывающа в вас
(ст. 38), то есть повелений, заповедей, закона, Пророков. Хотя Бог и дал эти
заповеди, но их нет у вас, потому что вы не веруете Мне. Если Писания и здесь и
там учат, что надобно веровать Мне, а вы не веруете, – ясно, что слово Его не
пребывает в вас. Таким образом, Он далее прибавляет: зане Егоже Той посла, Сему вы веры не емлете (ст. 38). Потом, чтобы
они не сказали: как же Бог свидетельствовал о Тебе, когда мы не слыхали голоса
Его? – говорит: испытайте Писаний, та бо
суть свидетельствующая о Мне (ст. 39), и этим показывает, что Отец
свидетельствовал чрез Писания. Он свидетельствовал и на Иордане, и на горе;
однако ж на этот голос Христос не указывает. Может статься, что они этому и не
поверили бы, потому что в одном случае они и не слыхали голоса, именно на горе,
а в другом – и слышали, да не обратили внимания. Поэтому Христос отсылает их к
Писаниям, показывая, что и в них есть свидетельство Отца. Но сперва Он
уничтожает их старое самохвальство, будто они видели Бога или слышали голос Его.
Так как можно было ожидать, что они не поверят словам Его о голосе Отца,
представляя себе то, что происходило на горе Синае, то Христос, исправив сперва
мысли их об этом предмете, показав, что все то сделано было по снисхождению,
затем и отсылает их к свидетельству Писаний.
4. Будем же и мы в состязании и борьбе с еретиками
заимствовать для себя подкрепление из Писаний. Всяко Писание, говорит Апостол, богодухновенно
и полезно есть ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию еже в
правде, да совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (2
Тим. 3, 16–17) – а не так, чтобы одно он имел, а другого не имел: такой еще не
совершен. Какая, например, польза, скажи мне, если кто молится прилежно, а
милостыню подает не щедро? Или щедро подает милостыню, но лихоимствует и
притесняет других, или подает только напоказ людям и ради похвалы от зрителя?
Или хотя подает милостыню с полным усердием и для благоугождения Богу, но этим
сам превозносится и высокомудрствует о себе? Или смиряется и соблюдает посты,
но при этом сребролюбив, любостяжателен и, будучи привязан к земле, вводит в
душу свою мать всех зол? Ведь корень всех зол есть сребролюбие. Будем
страшиться его, будем убегать этого греха. Сребролюбие возмутило всю вселенную;
все привело в беспорядок; оно удаляет нас от блаженнейшего служения Христу: не можете, говорится, Богу работати и мамоне (Мф. 6, 24), –
потому что мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай
нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай
злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей,
нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а
мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных, – и
таким образом в день суда сделает страшным для нас Судию. Тогда все наши деяния
предстанут пред нашими глазами: обиженные и обнаженные нами лишат нас всякого
оправдания. Если Лазарь, нисколько не обиженный богачом, а только не получивший
от него помощи, сделался строгим его обвинителем и не допустил богатого
получить какое-либо снисхождение, то, скажи, какое оправдание будут иметь те,
которые не только не подают милостыни из своего имущества, но еще присвояют
себе чужое и разоряют дома сирот? Если не напитавшие алчущего Христа навлекли
на главу свою столь великий огонь, то похищающие чужое, ведущие бесчисленные
тяжбы, несправедливо присвояющие себе имения от всех какую получат отраду?
Итак, исторгнем из себя эту страсть, а исторгнем, если подумаем о тех, которые
прежде нас делали другим несправедливости, лихоимствовали и умерли. Не другие
ли пользуются их богатством и трудами, тогда как сами они подвержены казни,
мукам и невыносимым злостраданиям? Не крайнее ли это безумие – трудиться и
заботиться, чтобы и при жизни истощаться от трудов, и по смерти терпеть
невыносимые наказания и мучения, тогда как надлежало бы и здесь наслаждаться
благоденствием (а ничто не доставляет столько удовольствия, как милостыня при
чистой совести), и по отшествии в другую жизнь избавиться там от всех зол и
достигнуть бесчисленных благ. Как порок здесь, еще прежде геенны, обыкновенно
мучит преданных ему, так добродетель еще прежде Царствия доставляет здесь
наслаждение подвизающимся в ней, услаждая их жизнь приятными надеждами и
постоянным удовольствием. Итак, чтобы нам получить это удовольствие и здесь, и
в будущей жизни, обратимся к добрым делам; таким образом сподобимся мы и
будущих венцов, которых и да удостоимся все, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом
слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Много надлежит нам, возлюбленные, иметь попечения о делах
духовных; и не будем думать, что для спасения достаточно заниматься ими
как-нибудь. Если в делах житейских ничего великого достигнуть не может тот, кто
исполняет их небрежно и как случилось, то тем более так должно быть в делах
духовных, потому что они и требуют наибольшей тщательности. Поэтому и Христос,
отсылая иудеев к Писаниям, отсылал не для простого чтения, а для точного и
обдуманного испытания их. Он не сказал: читайте
Писания, но: испытайте Писаний,
потому что сказанное о Нем в Писаниях требовало много внимания (как прикровенно
сказанное для пользы людей того времени). Итак, Он повелевает им теперь со
тщанием углубляться в Писания, чтобы они могли найти сокровенное в глубине их.
Сказанное о Христе не поверхностно сказано и не на виду положено; но, как
сокровище некое, положено в великой глубине. А кто, отыскивая положенное в
глубине, с усердием и трудом не станет искать, тот и никогда не найдет
искомого. Поэтому, сказав: испытайте
Писаний, Христос присовокупил: яко вы
мните в них имети живот вечный. Не сказал: имеете, но: мните имети,
показывая, что надеющиеся спастись одним чтением, без веры, не могут приобрести
никакого великого и важного плода. Он как бы так говорит: не уважаете ли вы
Писаний? Не почитаете ли их источниками жизни? На них и Я теперь утверждаюсь,
потому что они свидетельствуют о Мне. И
не хощете приити ко Мне, да живот вечный имате. Итак, справедливо Он
говорил: мните, потому что они не
хотели повиноваться Писаниям, а только хвалились одним чтением их. Далее,
чтобы, ради великого попечения Его об них, не стали они подозревать Его в
любочестии и чтобы не подумали, будто, желая от них веры Себе, Он наблюдает
Свою выгоду (а Он упоминал и о голосе Иоанна, и о свидетельстве Бога Отца, и о
Своих делах, и обещал жизнь, и употреблял все, чтобы привлечь их к Себе), – так
как, говорю, многие, вероятно, подозревали, что Он говорил такие слова из любви
к славе, то вот послушай, что Он прибавляет: славы от человек не приемлю (ст. 41), то есть не имею в ней нужды.
Не такова, говорит, Моя природа, чтобы Мне нуждаться в человеческой славе. Если
солнце от светильника не получает приращения света, тем более Я далек от того,
чтобы иметь нужду в человеческой славе. А для чего говоришь это, могли сказать
Ему, если не нуждаешься в славе? Да вы
спасены будете (ст. 34); это Он сказал еще прежде. Но то же самое выражает
и здесь словами: да живот имате. Но
Он выставляет и другую причину, – какую? Разумех
вы, яко любве Божия не имате в себе (ст. 42). Иудеи часто гнали Его, будто
бы из любви к Богу, – за то, что Он делал Себя равным Богу (ст. 18); с другой
стороны, Он знал, что они не хотели веровать в Него. Итак, если бы кто спросил:
для чего же Ты говоришь это? – Он и отвечает: для того, чтобы обличить вас в
том, что вы преследуете Меня не из любви к Богу. И Сам Он свидетельствует обо
Мне и делами, и Писаниями. Как прежде вы Меня гнали, считая Меня
богопротивником, так теперь, когда Я показал это, вам следовало бы обратиться
ко Мне, если бы вы любили Бога. Но вы не любите Его; поэтому-то Я и сказал это,
чтобы показать, что вы слишком надменны и напрасно хвалитесь, прикрывая только
свою зависть. Но это доказывает Он не только из настоящих обстоятельств, но и
последующих. Аз приидох, говорит, во имя Отца Моего, и не приемлете Мене; аще
ин приидет во имя свое, того приемлете (ст. 43). Видишь ли, как Он и там и
здесь говорит о Себе, что Он послан от Отца, и суд получил от Него, и ничего не
может делать Сам от Себя, именно для того, чтобы отсечь всякий предлог к
неправомыслию. Но о ком это Он говорит: приидет
во имя свое? Здесь Христос намекает на антихриста и вместе представляет
неопровержимое доказательство их неблагомыслия. Если вы преследуете Меня,
говорит Он, из любви к Богу, то гораздо более следовало бы так поступить с
антихристом. Он ничего подобного не будет говорить, то есть что послан от Отца,
что пришел по воле Его; но совершенно напротив, насильственно будет похищать
все ему не принадлежащее и называть себя богом над всем, как и Павел пишет: паче всякаго глаголемаго Бога или чтилища,
показующу себе, яко Бог есть (2 Сол. 2, 4). Это именно и значит, что он приидет во имя свое. Но Я, говорит
Христос, пришел не так, а во имя Отца Моего. Достаточно было и этого для
доказательства, что они не любят Бога, так как не приняли Того, Кто говорил им
о Себе, что послан от Бога. Но в настоящем случае Он показывает бесстыдство их
и с противоположной стороны – из того, что они готовы принять антихриста. Как
скоро они не приняли говорившего им о Себе, что Он послан от Бога, но готовы
были поклониться тому, который не признает Бога, а превозносится и выдает себя
за Бога над всеми, то ясно, что гонение (на Христа) было делом зависти, а не
любви к Богу. Таким образом, Христос представляет две причины на то, что сказал
о Себе: сперва более снисходительную, сказав: да вы спасени будете, и: живот
имате: потом, – так как они намеревались осмеять Его, – представляет и
более поразительную причину, показывая, что, хотя бы слушающие и не веровали
Ему, Бог во всяком случае сделает Ему угодное.
2. Павел, беседуя об антихристе, пророчески сказал: послет им Бог действо льсти, да суд приимут
вси не веровавшии истине, но благоволившии в неправде (2 Сол. 2, 11, 12).
Но Христос не сказал, что антихрист придет, но: аще приидет, щадя слушателей, потому что их нечестие тогда еще не
вполне открылось. Вот почему Он умолчал о причине пришествия антихриста; а
Павел с точностию означил эту причину для людей, могущих разуметь, и тем лишил
иудеев всякого извинения. Но далее Христос показывает и причину их неверия,
продолжая: како можете веровати, славу
друг от друга приемлюще, и славы, яже от Единаго Бога, не ищете? (ст. 44);
таким образом, опять дает видеть, что они действительно не заботились о славе
Божией, а под таким предлогом хотели только оправдать свою страсть. В таких поступках
они так далеки были от желания славы Божией, что сами искали более славы
человеческой, нежели Божией. Как же они могли возыметь такую неприязнь из-за
славы Божией, которою столько пренебрегали, что даже предпочитали ей славу
человеческую? Сказав же, что они не имеют любви к Богу, и доказав это двумя
причинами – их поступками в отношении к Нему и будущими отношениями к
антихристу, изъяснив притом, что они не заслуживают никакого прощения, Христос
приводит на обличение их и Моисея, и так поражает их: не мните, яко Аз на вы реку ко Отцу: есть, иже на вы глаголет, Моисей,
наньже вы уповаете. Аще бо бысте веровали Моисеови, веровали бысте и Мне: о Мне
бо той писа. Аще ли того писанием не веруете, како Моим глаголом веру имете?
(ст. 45–47). Он как бы так говорит: своими действиями против Меня вы прежде
Меня оскорбляете Моисея, потому что вы не веруете еще более Моисею, нежели Мне.
Смотри, как Он со всех сторон лишает их всякого оправдания. Вы говорите, что
гонением на Меня доказываете свою любовь к Богу? Но Я показал, что вы делаете
это по нелюбви к Нему. Вы говорите, что Я нарушаю субботу и преступаю закон? Я
отверг и это обвинение. Вы утверждаете, что по вере в Моисея дозволяете себе
такие поступки против Меня? Я опять вам объясняю, что этим-то в особенности вы
и доказываете свое неверие Моисею. Я столь далек от намерения идти против
закона, что и обвинителем вашим будет не другой кто, а сам тот, кто дал вам
закон. Как о Писаниях Христос говорил: яко
в них мните имети живот вечный, – подобным образом и о Моисее говорит: наньже вы уповаете, связывая иудеев во
всяком случае их собственными словами. Откуда же видно, сказали бы, что Моисей
будет обвинять нас и что Ты этим не напрасно хвалишься? Что общего у Тебя с
Моисеем? Ты нарушаешь субботу, которую Моисей законоположил сохранять: каким же
образом он может обвинять нас? Да откуда видно и то, что мы уверуем в другого,
который придет в свое имя? Все это Ты говоришь без доказательств. Но все это
(отвечает им Христос) выходит уже из предыдущего. Как скоро Моими делами,
голосом Иоанна, свидетельством Отца подтверждено, что Я пришел от Бога, то
ясно, что Моисей будет обвинять вас. Что он сказал? Не то ли, что, если явится
муж, творящий чудеса, приводящий людей к Богу и верно предрекающий будущее, –
такому с полною доверенностию надобно повиноваться? Христос не сделал ли всего
этого? Он и чудеса совершал несомненно истинные, и к Богу всех привлекал, и
Свои предсказания оправдывал исполнением их. Но откуда видно, что они уверуют в
другого? Из самой ненависти их ко Христу. Отвергающие Того, Кто приходит по
воле Божией, без сомнения, примут богопротивника. Если же Он указывает теперь
на Моисея, а прежде говорил: Аз от
человека свидетельства не приемлю (ст. 34), – ты этому не удивляйся: Он не
к Моисею их отсылает, а к божественным Писаниям. Но так как Писания мало
устрашали их, то Он обращает слово к лицу Моисея, представляя им обвинителя в
самом законодателе, и таким образом производит в них гораздо сильнейший страх и
опровергает все, что ни было сказано ими. Замечай же: они говорили, что
преследуют Его из любви к Богу, – Он показывает, что они делают это по нелюбви
к Богу. Они говорили, что держатся Моисея, – Он показывает, что они поступают
так по недоверию к Моисею. Если они ревновали о законе, то им следовало принять
исполнявшего закон. Если любили Бога, то им надлежало повиноваться
привлекавшему их к Богу. Если верили Моисею, то им следовало поклониться Тому,
о Ком Моисей пророчествовал. А если ему не верили еще прежде, чем Мне, то нет
ничего удивительного, что гоните и Меня, проповеданного им. И тогда, как иудеи
благоговели к Иоанну, Христос доказывал из их поступков с Ним, что они
презирают Иоанна; и теперь, когда они думают, что верят Моисею, Он показывает
их неверие, и, таким образом, все, чем они мечтали оправдать себя, Он постоянно
обращает на их же голову. Я, говорит Он, столько далек от мысли – отвлекать вас
от закона, что к обвинению вашему призываю и самого законодателя. Впрочем, хотя
Он сказал, что Писания свидетельствуют о Нем, но где они свидетельствуют, этого
не присовокупил, желая навести на них тем больший страх, обратить к испытанию
Писаний и поставить в необходимость спрашивать Его Самого об этом. А если бы Он
предупредил их и объяснил это без вопросов с их стороны, то они отвергли бы и
свидетельства Писаний. Теперь же, если они были внимательны к Его словам, им
следовало прежде всего спросить об этом и узнать от Него. Для этого-то Он
особенно и распространяет не только Свои доказательства против них, но и
прещения и угрозы, чтобы по крайней мере страхом изрекаемых на них слов
вразумить их. Но и несмотря на это, они молчат. Такова злоба! Что бы ни
говорили, что бы ни делали, она не трогается, но упорствует, сохраняя в себе
свой яд.
3. Поэтому надлежит извергать из души всякую злобу и никогда
не сплетать никаких козней. К стропотным,
сказано, стропотныя пути посылает Бог
(Притч. 21, 8), и: Святый Дух наказания
отбежит льстива и отъимется от помышлений неразумных (Прем. 1, 5). Ничто
так не делает людей глупыми, как злоба. В самом деле, когда человек бывает коварен,
неблагонамерен, непризнателен (а это виды злобы), когда раздражается, ничем не
обиженный, строит ковы, то не представляет ли в этом доказательств крайнего
своего безумия? С другой стороны, ничто так не делает людей разумными, как
добродетель: она делает их признательными, благонамеренными, человеколюбивыми,
тихими, кроткими, смиренными; она обыкновенно рождает и все другие
совершенства. Кто же может быть мудрее человека с такими расположениями?
Поистине, добродетель есть источник и корень мудрости, как всякий порок берет
начало от неразумия. И надменный и гневливый человек увлекается этими страстями
по недостатку благоразумия. Поэтому и Пророк говорил: возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего (Пс. 37, 6),
показывая, что всякий грех получает свое начало от неразумия. Напротив, человек
добродетельный, имеющий в себе страх Божий, мудрее всех; потому и некий мудрец
говорит: начало премудрости страх
Господень (Притч. 1, 7). Если же бояться Бога значит иметь мудрость, а
порочный не имеет этого, то, без сомнения, он лишен мудрости; а лишенный
истинной мудрости бессмысленнее всех. Хотя многие удивляются людям порочным
потому, что они могут делать другим обиды и вред, но они не понимают, что таких
людей должно считать несчастнейшими из всех, потому что, думая вредить другим,
они вонзают меч в себя самих; а то и есть признак крайнего безумия, когда кто,
поражая самого себя, не сознает того, но думает, что он вредит другому, между
тем как закалает сам себя. Потому и Павел, зная, что, поражая других, мы убиваем
себя самих, говорит: почто не паче
обидими есте? Почто не паче лишени бываете? (1 Кор. 6, 7). Чтобы не быть
обидимым, не надобно обижать; чтобы не терпеть зла, не надобно делать зла, –
хотя это может показаться загадкою людям обыкновенным и не желающим
любомудрствовать. Итак, зная это, будем считать несчастными и оплакивать не
обижаемых и оскорбляемых, а делающих другим обиды и оскорбления. Эти-то люди
наиболее страдают, потому что они вооружают против себя Бога, отверзают уста
тысяче обвинителей, приобретают худую славу в этой жизни и навлекают на себя
великую казнь в будущем веке. Напротив, обижаемые и всё великодушно переносящие
преклоняют и Бога к милосердию, и всех людей к состраданию им, к похвалам и
благорасположению. Такие люди, представляя величайшее доказательство своего
любомудрия, и в этой жизни приобретают великую славу, и в будущей получат
вечные блага, которых да сможем достигнуть и все мы, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом
слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Не надобно, возлюбленные, входить в состязания с злыми
людьми, но научимся, если только это не повредит нашей добродетели, уступать
место их злым наветам. Таким образом укрощается всякая дерзость. Как стрелы,
попадая во что-нибудь упругое, твердое и противодействующее, с большею силою
отскакивают назад – на пустивших их; когда же стремительность их полета не
встречает противодействия, то скоро теряет силу и прекращается, – так бывает и
с дерзкими людьми. Когда мы идем наперекор им, они еще более свирепеют; когда
же уступаем им и отстаем от них, тем легко укрощаем их неистовство. Таким
образом и Христос, узнав о дошедшем до фарисеев слухе, что Он приобретает Себе
учеников и крещает более, чем Иоанн, отошел в Галилею, чтобы погасить в них
зависть и Своим удалением укротить их ярость, которая, конечно, родилась в них
от этих вестей. Однако ж, удалившись опять в Галилею, Он идет уже не в прежние
места, – пришел не к Кану, а на ту сторону моря. И по Нем идяше народ мног, яко видяху знамения, яже творяше. Какие
знамения? Почему евангелист не говорит о каждом из них? Потому, что этот
евангелист заботится о том, чтобы большую часть книги наполнить словами и
беседами Христа к народу. Вот смотри: в продолжение целого года, даже и в
праздник Пасхи, евангелист не упоминает ни об одном чуде, кроме исцеления
расслабленного и еще сына у царедворца. Евангелист не о том заботится, чтобы
все пересказать: это и невозможно было бы; но из многого и великого – только
немногое. И по Нем идяше, говорит, народ мног, яко видяху знамения, яже творяше.
Это следование за Христом было делом не очень твердого убеждения; иудеи
увлекались более чудесами, нежели высотою учения, которое слышали; а это было
признаком грубых душ: знамения, сказано, не для верующих, а для неверных (1
Кор. 14, 22). Но не таков был народ, упоминаемый у Матфея, а вот, послушай,
каков: ужасахуся вси о учении Его,
говорит Матфей, зане учаше их, яко власть
имея (см.: Мф. 7, 28, 29). Но для чего Христос восходит теперь на гору и
там садится с учениками? Для совершения имеющего быть чуда. А что взошли на
гору только ученики, это – вина народа, который не последовал за Ним. Но не для
этого только Он восходит на гору, а и для того, чтобы научить нас всегда
уклоняться от шума и народной молвы, потому что уединение способствует
любомудрию. Впрочем, Он часто и один восходил на гору и проводил там ночь в
молитве, научая нас, что особенно приступающему к Богу должно удаляться от
всякого шума и искать безмолвного времени и места. Бе же близ Пасха, праздник жидовский. Почему же Он, скажешь, не
идет на праздник, но, тогда как все спешат в Иерусалим, отправляется в Галилею,
и не Сам только, а ведет с Собою и учеников, и оттуда – в Капернаум? Это
потому, что Он понемногу начинал уже отрешать закон, имея повод к тому в
коварстве иудеев. И возвед очи и видев
мног народ (ст. 5). Здесь евангелист показывает, что Он никогда не сидел с
учениками без дела, но что-нибудь излагал им, вероятно с особенною
обстоятельностию, учил и привлекал к Себе. Отсюда можно видеть, какое Он имел
попечение о них и как кротко и снисходительно обращался с ними. Они, сидя с
Ним, вероятно, смотрели друг на друга. Потом, воззрев, Христос видит народ,
идущий к Нему.
Другие евангелисты говорят, что ученики, приступив к Нему,
просили и умоляли Его не отпускать народ голодным (Мф. 14, 15; Лк. 9, 12); а
Иоанн замечает, что Христос предложил об этом вопрос Филиппу. Мне кажется,
справедливо и то, и другое; только происходило не в одно и то же время, но одно
было прежде другого, поэтому одно было так, а другое – иначе. Почему же Он
спрашивает Филиппа? Потому, что знал, которые из учеников Его наиболее требуют
научения. А это – тот самый Филипп, который впоследствии говорил: покажи нам Отца, и довлеет нам (14, 8).
Потому Христос заранее и наставляет его: если бы чудо совершилось без
предварения, то оно не показалось бы столь дивным; но теперь Христос
предварительно побуждает Филиппа признаться, что (в пище) скудость, чтобы,
сознав, как велика была она, он тем лучше уразумел величие имевшего совершиться
чуда. И вот что Христос говорит Филиппу: чим
купим хлебы, да ядят сии? (ст. 5). Так и в Ветхом Завете Бог говорил Моисею
(а совершил чудо не прежде, как спросил его): что есть в руце твоей? (Исх. 4, 2). Так как события необычайные,
неожиданно случающиеся, обыкновенно приводят в забвение предшествовавшие
обстоятельства, то Бог предварительно связал Моисея признанием настоящего
положения своего, чтобы он, будучи потом поражен удивлением, уже не мог забыть
того, что сам признал, и таким образом, чрез сравнение одного с другим, познал
величие чуда. То же и здесь происходит. Спрошенный Филипп отвечает: двема стома пенязей хлебы не довлеют им, да
кийждо их мало что приимет. Сие же глаголаше, искушая его: Сам бо ведяше, что
хощет сотворити (ст. 7, 6). Что значит: искушая его? Разве Христос не знал,
что будет сказано Ему Филиппом? Этого нельзя думать.
2. Какой же смысл этого изречения? Его можно понять при
пособии Ветхого Завета. Там также говорится: и бысть по глаголех сих, Бог искушаше Авраама. И рече: поими сына твоего
возлюбленнаго, егоже возлюбил еси, Исаака (Быт. 22, 1, 2). Но Бог
представляется там говорящим это не потому, чтобы хотел чрез искушение узнать
последствие, то есть будет ли Ему повиноваться Авраам или нет (нужно ли это для
Того, Кто ведает вся, прежде бытия их –
Дан. 13, 42). Но в этом и в другом случае сказано человекообразно. В том
случае, когда Писание говорит, что Бог испытует сердца человеческие (Рим. 8,
27), оно показывает испытание, свойственное не неведению, а, напротив,
совершенному ведению; и когда говорит: искушаше,
выражает не иное что, как ведение совершенное. Можно и иначе объяснить это,
именно, что Бог делает человека чрез искушение более испытанным, – и как тогда
Авраама, так теперь Филиппа вопросом приводит Он к точному уразумению чуда. Потому-то,
чтобы ты, остановившись на простоте изречения, не пришел к какой-либо
неуместной мысли о вышесказанном, евангелист и присовокупляет: сам бо ведяше, что хощет сотворити.
Притом надобно и то заметить, что, как скоро могло быть какое-либо злое подозрение,
евангелист немедленно с великим старанием устраняет его. И вот, как здесь,
чтобы слушатели не возымели такого подозрения, он присовокупляет ограничение,
заметив: Сам бо ведяше, что хощет
сотворити, так, когда сказал, что иудеи гнали Его, яко не токмо разоряше субботу, но и Отца Своего глаголаше Бога, равен
ся творя Богу (5, 18), евангелист и здесь прибавил бы от себя замечание,
если бы это не было намерением Самого Христа, подтвержденным делами Его. Если
евангелист всегда предостерегает, чтобы кто не заподозрил слово Самого Христа,
то гораздо более он остерегался бы этого при изложении того, что говорили о
Христе другие, когда бы замечал, что о Нем держатся не надлежащего мнения. Но
евангелист в настоящем случае не сделал этого, потому что знал, что такова
мысль Самого Христа и таково Его непоколебимое определение. Поэтому, сказав: равен ся творя Богу, он не сделал
никакого замечания, так как это не было их испорченное понятие, а мысль
истинная, утвержденная делами Христа. Между тем, когда был спрошен Филипп,
Андрей, брат Симона Петра, сказал: есть
отрочищь зде един, иже имать пять хлеб ячменных и две рыбе; но сии что суть на
толико? (ст. 9). Андрей становится выше Филиппа; но и он не совсем понял
дело. Я думаю, что он и не просто это сказал, а потому, что слышал о чудесах
Пророков, о том, например, как Елисей совершил чудо над хлебами. Поэтому, хотя
Андрей и взошел на некоторую высоту, но не смог достигнуть самой вершины.
Отсюда же познаем мы, преданные сластолюбию, чем питались те
великие и дивные мужи; обратим внимание на то, как скудна была их трапеза и по
количеству, и по качеству пищи, и будем подражать им. Но последние слова Андрея
показывают великую немощь. Сказав: имать
пять хлеб ячменных, он присовокупил: но
сии что суть на толико? Он думал, что чудотворец мог бы сделать только из
малого малое, а из большего большее. Но было не так. Для Господа равно легко
было из большего или меньшего числа хлебов произвести изобилие в них, потому
что Он не нуждался для этого в готовом веществе. Но, чтобы не думали, что тварь
чужда Его премудрости (как впоследствии говорили клеветники – маркиониты), Он
для совершения чудес употребляет в орудие самую тварь. Итак, когда оба ученика
не знали, что делать, Он тогда уже и совершает чудо. Признав предварительно
трудность дела, они, таким образом, получали более пользы, – именно тем, что,
когда оно совершится, они тем более должны были познать силу Божию. Так как
должно было совершиться чудо, которое творили и Пророки, хотя не одинаковым
образом, с другой же стороны, Христос, пред совершением его, имел намерение
воздать хвалу Богу, то, чтобы ученики не впали в какую-либо немощную мысль, –
смотри, как Христос возвышает чудо над всеми другими самим образом совершения
его и показывает его отличие от чудес пророческих. Еще прежде, чем явились
хлебы, Он уже творит чудо, чтобы ты знал, что Ему подчинено и не существующее,
как существующее, как говорит Павел: нарицаяй
не сущая, яко сущая (Рим. 4, 17). Как бы уже готова была трапеза, и совсем
устроена, Он повелевает народу немедленно возлечь, и уже этим возбуждает мысль
учеников. А они, уже получив пользу от сделанного им вопроса, тотчас
повиновались, не смутились и не сказали: что это значит? как ты повелеваешь
возлечь, когда еще ничего пред нами нет? Таким образом те, которые вначале так
мало имели веры, что говорили: откуда нам купить хлеба? – те стали верить еще
прежде, чем увидели чудо, и теперь охотно размещали народ. Но почему Христос,
пред исцелением расслабленного, пред воскрешением мертвого, пред укрощением
моря, не молился, а здесь, над хлебами, это делает? Он этим показывает, что,
приступая к пище, нам должно воздавать благодарение Богу. С другой стороны, Он
делал это обыкновенно в случаях не очень важных, чтобы ты знал, что Он это
делает не по какой-либо нужде. А если бы нуждался (в молитве), то скорее Он
делал бы это в чудотворениях важнейших. Но совершавший важнейшие чудеса Своею
властию, без сомнения, и молитву совершал по снисхождению.
3. Притом же, тут было много народа, и его надлежало
убедить, что Христос пришел по воле Божией. Поэтому, когда Он творит
какое-нибудь чудо наедине, то ничего такого не показывает; а когда совершает
чудо при многих, то, чтобы они уверовали, что Он не враг Богу, не противник
Родившему Его, чрез возношение хвалы уничтожает такое подозрение. И даде возлежащим, и насытишася (ст. 11,
12). Видишь ли, какое расстояние между рабом и Господом? Рабы чудодействовали,
имея благодать только отчасти; а Бог совершает все с полным всемогуществом, во
всей обширности. И глагола учеником:
соберите избытки укрух... Собраша же и исполниша дванадесяте кошя (ст. 12,
13). Это не лишнее было доказательство чуда, но сделано было именно для того,
чтобы не считали такого дела призраком; для того-то и совершил Он чудо из
готового вещества. Но почему Он дал нести кошницы не народу, а ученикам?
Потому, что хотел в особенности их научить, как будущих учителей вселенной. А
народ немного пользы извлекал из чудес; он скоро их забывал и просил потом
других чудес; ученики же должны были извлечь не маловажную пользу. Это было не
малым осуждением и для Иуды, который также носил кошницу. А что это было
сделано для научения их, видно из сказанного впоследствии, – когда Христос
напоминал им об этом случае: не ли
разумеете, колико кош взясте? (Мф. 16, 9). По этой причине и число кошниц с
остатками хлебов было равно числу учеников. Впоследствии же, когда они уже были
научены, остатков было не столько, а семь кошниц. Но я дивлюсь не только такому
умножению хлебов, но и, при множестве их, определенному количеству остатков. Он
произвел их ни больше ни меньше, а именно столько, сколько хотел, предвидя,
сколько будет употреблено, что было делом Его неизглаголанной силы. Итак, самые
укрухи удостоверяли в действительности чуда, показывая и то, что это событие
было не призраком, и то, что укрухи остались именно от тех хлебов, которые
народ ел. Что же касается до чуда над рыбами, то оно тогда было совершено из
готовых рыб; а после, по воскресении Христа, уже не из готового вещества. Для
чего? Чтобы мы знали, что и теперь Он употребил готовое вещество не по нужде,
не потому, чтобы нуждался в основе, а чтобы заградить уста еретиков. Человецы же глаголаху: сей есть воистинну
Пророк (ст. 14). О, непомерное чревоугодие! Тысячи дел, гораздо более
дивных, совершил Христос, и они не исповедали этого, а только теперь, когда
насытились. Но из их слов видно, что они ожидали какого-то особенного Пророка,
потому что и Крестителю они говорили: Пророк
ли еси (1, 21), – и здесь: сей есть
Пророк. Иисус убо разумев, яко хотят приити, да восхитят Его и сотворят Его царя,
отъиде в гору (ст. 15). Увы, как преобладало в них чревоугодие! Какое было
непостоянство в мыслях! Они уже не защищают закон, уже не обращают внимания на
нарушение субботы, уже не ревнуют по Боге: они бросили все, лишь только чрево
было наполнено. Христос стал для них и Пророком, они хотят поставить Его и
царем; но Он уклоняется. Для чего? Чтобы научить нас презирать мирские почести
и показать, что Он ни в чем земном не нуждается. Избравший для Себя все убогое:
и мать, и дом, и город, и воспитание, и одежду – не хотел славиться и земными
отличиями. Что имел Он в небесах, то было славно и велико: ангелы, и звезда, и
Отец глаголющий, и Дух свидетельствующий, и Пророки, издалека предвозвестившие
о Нем; а что было у Него на земле, то все было уничиженно, чтобы тем более
проявлялась Его сила. Пришел же Он и нас научить – презирать мирское и никогда
не увлекаться и не поражаться житейским блеском, но, отвергая все это,
стремиться сердцем к будущему. А кто увлекается здешним, тот уже не станет
восхищаться небесным. Поэтому Он и Пилату говорил: Царство Мое несть отсюду (18, 36), чтобы не подумали о Нем, будто
Он для внушения людям веры к Себе употреблял страх и силу. Но как же Пророк
сказал: се, царь Твой грядет тебе кроток,
и всед на подъяремника (Зах. 9, 9)? Здесь Пророк говорит о Царстве ином,
Небесном, а не земном. Потому-то Христос говорил также: славы от человек не приемлю (5, 41).
4. Научимся же, возлюбленные, презирать человеческие почести
и не желать их. Мы почтены величайшею честию, сравнительно с которою почесть
земная поистине – бесчестие, смех и шутовство. Как и богатство земное
сравнительно с небесным – убожество, и жизнь эта без той – смерть (остави, говорит Христос, мертвых погребсти своя мертвецы – Мф. 8,
22), так и слава здешняя в сравнении с тою – стыд и смех. Не будем же гоняться
за нею. Если и те самые, которые воздают ее другим, ничтожнее тени и
сновидений, то тем более самая слава. Слава
человеча, яко цвет травный (1 Пет. 1, 24). А что может быть ничтожнее цвета
травного? Но если бы слава земная была и долговечна, какую пользу могла бы она
принести для души? Никакой. Она даже причиняет величайший вред, делая людей
рабами хуже невольников, – рабами, которые повинуются не одному господину, а
двум, трем и бесчисленным, дающим различные приказания. Во сколько раз лучше
быть свободным, нежели рабом, – свободным от рабства людям, а рабом владычества
Божия! Наконец, если хочешь любить славу, люби, но – славу бессмертную, потому
что она и блистательнее, и пользы от нее больше. Люди велят тебе угождать им с
ущербом для тебя самого; а Христос, напротив, за каждое твое даяние воздает
тебе сторицею и к тому прилагает еще жизнь вечную. Что лучше, на земле ли быть
прославляему, или на небесах, – от людей ли, или от Бога, – со вредом ли для
себя, или с пользою, – увенчиваться ли на один день, или на бесконечные веки?
Ты подай нуждающемуся, а не давай пляшущему, чтобы с деньгами не погубить тебе
и души его. Чрез неуместную щедрость ты становишься виновником его погибели.
Если бы плясуны знали, что их искусство останется без прибыли, то они давно
перестали бы заниматься им. Но они видят, что ты рукоплещешь, бежишь к ним,
входишь в издержки, истрачиваешь все достояние на них, поэтому, хотя бы и не
хотели продолжать своего дела, увлекаются, однако ж, желанием прибыли. Если бы
они знали, что никто не станет хвалить их ремесла, то немедленно оставили бы
свои труды как неприбыльные. Но когда видят, что дело их служит для многих
предметом удивления, то похвала других делается для них приманкою. Оставим же
бесполезные издержки. Научимся, на что и когда должно издерживать свое
достояние, чтобы не прогневить нам Бога в обоих случаях: и собирая, откуда не
следует, и расточая, на что не должно. Какого гнева не заслуживаешь ты, когда
даешь деньги блуднице, но проходишь мимо нищего без внимания? Если бы ты давал
и от праведных трудов, и тогда не грешно ли было бы давать награду за порок и
честь за то, за что следовало бы наказывать? Когда же ты питаешь свое
сладострастие, ограбляя сирот и обижая вдов, то подумай, какой огонь ожидает
дерзающих на такие дела? Послушай, что говорит Павел: не точию сами творят, но и соизволяют творящим (Рим. 1, 32). Быть
может, мы уже слишком укоряем вас; но, если бы мы и не укоряли, все же
наказания ожидают неисправимых грешников. Что же пользы угождать словами тем,
которые на самом деле подлежат наказаниям? Ты одобряешь плясуна? Хвалишь,
восхищаешься им? Итак, ты хуже и его самого, потому что он может извиняться
бедностию, хотя и не основательно, а ты не имеешь и этого оправдания. Если я
спрошу его, зачем он, оставив прочие занятия, обратился к этому презренному и
непотребному, он скажет, что в этом занятии, трудясь немного, он может получить
прибыли много. А если я спрошу тебя, почему ты восхищаешься человеком
распутным, живущим на погибель других, ты не можешь прибегнуть к тому же
оправданию, но принужден будешь поникнуть долу, устыдиться и краснеть. Итак,
если нам, требующим от тебя отчета, ты не имеешь ничего сказать, то как мы
устоим, когда откроется то страшное и неумолимое судилище, на котором мы должны
будем отдать отчет и в помыслах, и в делах, и во всем? Какими очами воззрим на
Судию? Что скажем? Чем оправдаемся? Какое представим извинение – благовидное
или неблаговидное? Издержки ли, удовольствие ли, или гибель других, которых мы
губим, поддерживая их ремесло? Ничего нельзя будет сказать, но неизбежно
подвергнемся казни, не имеющей конца, не знающей предела. Чтобы этого не
случилось с нами, отселе будем всячески осторожны, и, таким образом, по
отшествии отсюда с благою надеждою, мы достигнем вечных благ, которые и да
получим все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез
Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков.
Аминь.
1. Христос, не только находясь телом с учениками Своими, но
и будучи далеко от них, устрояет полезное для них. Как всемогущий и премудрый,
Он и противные случаи направляет к одной цели. Вот смотри, что Он делает и в
настоящем случае: Он оставляет учеников и восходит на гору. Они, оставленные
Учителем, так как уже было позднее время, сошли к морю и до вечера оставались в
ожидании Его возвращения. А когда наступил вечер, они уже не могли удержаться,
чтобы не пойти и не поискать Его: так сильна была любовь их к Нему. Они не
говорят: теперь вечер, и ночь наступает, куда же теперь мы пойдем? Место
опасное и время небезопасное. Но, пламенея любовию к Нему, они сходят на
корабль. Евангелист не без цели, конечно, означает и время, а для того, чтобы
тем показать пламенную их любовь. Для чего же Христос оставляет их и удаляется,
а еще более – для чего является один, идя по морю? В первом случае Он научал
их, каково им быть без Него, и хотел усилить в них любовь к Нему, а в другом –
Он показывал им опять Свое могущество. Как не с народом только они слушали
учение, так не с народом только видели и чудеса. Тем, которые должны были
получить власть над вселенной, надлежало иметь нечто более, чем другим. А какие
чудеса, спросишь, они видели одни? Преображение на горе, настоящее чудо на
море, многие и великие чудеса по воскресении, а по этим я заключаю и о других.
Шли же они в Капернаум, не зная наверное, но только надеясь встретить Его там
или даже во время плавания. На это сделал намек и Иоанн, сказав, что тма абие бысть, и не у бе пришел к ним
Иисус. Море же, ветру велию дыхающу, воздвизашеся. Чего же они смущаются?
Многие и различные обстоятельства приводили их в смущение: и время, потому что
была тьма, и буря, потому что море воздымалось, и место, потому что они были не
близко от земли, но отплыли яко стадий
двадесять пять (ст. 19), и наконец, необычайность явления, потому что они
видят Его ходящим по морю. При этом-то сильном их смущении Он говорит им: Аз есмь, не бойтеся (ст. 20). Для чего
же Он явился? Чтобы показать, что Он есть тот, кто укротит бурю. На это указал
евангелист, сказав: хотяху прияти Его, и
абие корабль бысть на земли (ст. 21). Значит, (Христос) сделал их плавание
не только безопасным, но и благопоспешным. Народу Он не показал Себя ходящим по
морю, потому что это чудо было выше его немощи. Да и ученики не долго видели
Его в этом положении, а едва лишь Он явился им, как и удалился. Мне кажется,
это чудо другое, а не то, которое рассказывается у Матфея (гл. 14), и что оно
действительно другое, это видно из многого. Христос часто совершал одни и те же
чудеса с тем, чтобы не только привести зрителей в великое изумление, но и
приготовить их принимать эти чудеса с многою верою. Аз есмь, не бойтеся. Сказав эти слова, Он изгнал страх из их душ; а
в другом месте Он поступает не так. Потому-то и Петр говорил: Господи, аще Ты еси, повели ми прийти к Тебе
(Мф. 14, 28). Отчего же они тогда приняли эти слова не вдруг, а теперь
поверили? Оттого, что тогда буря продолжала еще качать корабль, а теперь вместе
с словами Христа наступала тишина; или, если не по этой причине, то по той, о
которой я сказал прежде, то есть что Христос, часто совершая одни и те же
чудеса, чрез чудеса предыдущие делал более удобоприемлемыми чудеса последующие.
Для чего же Он не взошел на корабль? Чтобы сделать чудо более поразительным, а
вместе с тем яснее открыть им Свое Божество и показать, что и тогда, когда Он
благодарил, делал это не потому, чтобы нуждался в помощи, а из снисхождения к
ним. Итак, Он попустил быть буре, чтобы они всегда искали Его, потом вдруг
прекратил ее, чтобы показать Свою силу, и не взошел на корабль, чтобы сделать
чудо поразительнее. Во утрий же народ,
иже стояше, видев, яко корабля иного не бе ту, токмо един той, в оньже внидоша
ученицы Его, и яко Иисус не вниде (ст. 22), вошел и сам в другие корабли,
пришедшие от Тивериады. Для чего же с такою обстоятельностию повествует Иоанн? Почему
бы ему не сказать: а на другой день переправился на ту сторону и народ? Этим Он
хочет показать нам нечто другое. Что же такое? Что Христос и народу, хотя не
прямо, но косвенно, дал возможность уразуметь случившееся. Видели, говорит, яко корабля иного не бе ту, токмо един, и
яко Иисус не вниде, и, вошедши в корабли тивериадские, приидоша в Капернаум, ищуще Иисуса (ст. 24). Что другое, в самом
деле, можно было подумать, кроме того, что Он перешел море, пешешествуя по нему
(потому что нельзя было сказать, что Он переправился на другом каком-либо
корабле: един бе, сказано, в оньже внидоша ученицы Его). Однако ж и
после такого чуда они, пришедши, не спросили Его, как Он переправился, как
прибыл, и не позаботились узнать о таком чуде; а что говорят? Равви, когда зде бысть? (ст. 25). Разве
кто станет утверждать, что слово: когда
ими сказано здесь вместо: как.
2. Следует и здесь обратить внимание на непостоянство их
мыслей. Те, которые говорили: сей есть
Пророк, которые старались восхитить Его и сделать царем, нашедши Его, не
думают ни о чем таком, но, забыв, как мне кажется, о чуде, более уже не
удивляются ничему, прежде бывшему. Они искали Его, но, конечно, потому, что
хотели опять насладиться трапезою так же, как прежде. Перешли некогда Чермное
море и иудеи, под предводительством Моисея; но большое различие между тем, что
было там, и что – здесь. Тот все совершал молясь, и как раб; а Этот – со всею
властию. Там вода уступила напору ветра, так что можно было перейти посуху;
здесь же было большее чудо: море оставалось в своем естественном состоянии и
таким образом носило Владыку на своем хребте, подтверждая изречение, которое
говорит: ходяй по морю, яко по земли
(Иов. 9, 8). Между тем благовременно совершил Он чудо над хлебами, намереваясь
войти в строптивый и непокорный Капернаум. Он хотел смягчить неверие жителей
этого города чудесами, не только бывшими в нем, но и совершенными вне его.
Стечение в этот город такого множества народа, выказавшего великое усердие,
какого не могло бы смягчить и камня? Но с ними не случилось ничего подобного:
нет, – они желали только пищи телесной, а потому Иисус и укоряет их. Зная это,
возлюбленные, будем благодарить Бога и за чувственные блага, но еще гораздо
более – за духовные. Этого хочет и Он, и ради этих-то благ дарует и те, привлекая
и научая ими несовершенных, как людей еще сильно привязанных к миру. Впрочем,
если они, получив эти блага, на них и останавливаются, то подвергаются
осуждению и наказанию. Вот и расслабленному Христос хотел дать прежде благо
духовное, но присутствующие этого не вынесли. На Его слова: отпущаются тебе грет твои они сказали: сей хулит (Мф. 9, 2, 3).
Да не будет же с нами, убеждаю вас, ничего подобного; но
блага духовные да будут предметом наших особенных забот. Почему? Потому, что
когда есть блага духовные, не бывает никакого вреда от неимения благ телесных.
А если нет их, то какая нам останется надежда, какое утешение? Потому о них
всегда нужно молить Бога и их просить. О них молиться научил нас и Христос. И
если мы вникнем в ту молитву, то не найдем в ней ничего плотского, но все
духовное. Даже и то немногое чувственное, о чем мы просим в ней, становится от
образа прошения духовным. Уже и одно наставление не просить ничего более, как
только хлеба насущнаго, то есть
ежедневного, было бы знаком ума духовного и любомудренного. Но смотри, что
предшествует этому: да святится имя Твое;
да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли
(Мф. 6, 9–10). Затем, сказав о том чувственном, Он тотчас уклонился и опять
пришел к учению духовному, говоря: остави
нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим (6, 12). Ничего (не
сказал) о начальстве, ничего о богатстве, ничего о славе, ничего о власти, но
включил в молитву все, что клонится к пользе души, – ничего земного, но все
небесное. Итак, если нам заповедано воздерживаться от вещей житейских и
настоящих, то как будем мы несчастны и жалки, когда станем просить у Бога того,
что Он заповедал нам отвергать, если и имеем, чтобы избавить нас от забот, а
чего повелел просить, о том не будем иметь никакого попечения или даже не будем
и желать того? Подлинно это значит пустословить. Потому-то, хотя мы и молимся,
но не получаем успеха. Как же, скажешь, богатеют люди злые? Как неправедные,
преступные, хищники, лихоимцы? Не Бог дарует им это, нет. Но как же Бог
попускает? Как попускал некогда и богачу, соблюдая его для большего наказания.
Вот послушай, что сказано ему: чадо,
восприял еси благая твоя, и Лазарь злая: ныне же сей утешается, ты же страждеши
(Лк. 16, 25). Итак, чтобы и нам не услышать этого голоса, нам, которые
суетно и безрассудно проводим жизнь в роскоши и прилагаем грехи ко грехам,
станем заботиться о приобретении истинного богатства и совершенного любомудрия.
Чрез это мы получим обетованные блага, которых и да сподобимся все мы, по благодати
и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со
Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Снисходительность и кротость не везде полезны; бывают
случаи, когда учителю нужна и строгость. Так, когда ученик ленив и упрям, нужно
употребить против него и наказание, чтобы возбудить его от лености. Так
поступил и Сын Божий, и во многих других случаях, и в настоящем. Когда народ
пришел и, найдя Иисуса, стал с лестию говорить Ему: Равви, когда где бысть? – то Он, чтобы показать, что не ищет чести
у людей, а имеет в виду одно только – спасение их, отвечал ему со строгостию.
Он хотел этим не только исправить народ, но и открыть и обнаружить его мысли.
Что же Он говорит? Аминь, аминь глаголю
вам (определительно и утвердительно), ищете
Мене, не яко видесте знамение, но яко яли есте хлебы и насытистеся.
Поражает словом и обличает, но не жестоко и сильно, а с большим снисхождением.
Не сказал: о, сластолюбцы и чревоугодники! Я совершил столько чудес, но вы
никогда не последовали за Мной, и не подивились совершенному; но – с некоторою
кротостию и спокойствием: ищете Мене, не
яко видесте знамение, но яко яли есте хлебы и насытистеся, указывая не на
прежние только чудеса, но и на чудо настоящее. Он как бы так говорит, чем и
обличает их: не чудо над хлебами поразило вас, а то, что вы насытились. А что
Он это говорил о них не по догадке, это они сами тогда же показали. Они,
действительно, затем снова и пришли, чтобы насладиться тою же пищею, а
потому-то и говорили: отцы наши ядоша
манну в пустыни (ст. 31), опять привлекая Его к пище плотской, что и
заслуживало обвинения и величайшего осуждения. Но Христос не останавливается на
обличении, а присоединяет к нему и наставление, говоря: делайте не брашно гиблющее, но брашно, пребывающее в живот вечный, еже
Сын Человеческий вам даст: сего бо Отец знамена Бог (ст. 27). А эти слова
имеют такое значение: не заботьтесь нисколько об этой пище, но – о той,
духовной. Но так как некоторые из людей, желающих жить праздно, злоупотребляют
этими словами, как будто бы Христос отвергал в них трудолюбие, то теперь
благовременно ответить и им. Они порочат целое, так сказать, христианство и
подвергают его осмеянию за праздность. Но прежде надобно обратиться к изречению
Павла. Что же он говорит? Поминайте
Господа, рекшего: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (Деян. 20,
35). Но из чего было бы давать тому, кто сам ничего не имеет? Как же Марфе
сказал Иисус: печешися и молвиши о мнозе,
едино же есть на потребу. Мария же благую часть избра (Лк. 10, 41, 42); и
еще: не пецытеся на утрей (Мф. 6, 34)?
Необходимо теперь все это разрешить не только для того, чтобы отвратить людей
праздных, если только захотят, но и для того, чтобы показать, что слова Божии
не противоречат между собою. Вот и в другом месте Апостол говорит: молим же вы избыточествовати паче и любезно
прилежати, безмолвствовати и деяти своя, да ходите благообразно ко внешним (1
Сол. 4, 10–12); и еще: крадый ктому да не
крадет, но паче да труждается, делая своима рукама, да имать подаяти требующему
(Еф. 4, 28). Здесь Павел заповедал даже не просто заниматься делом, но с таким
трудом, чтобы было из чего подать и другому. И в другом месте опять он же
говорит: требованию моему и сущим со мною
послужисте руце мои сии (Деян. 20, 34). И в Послании к Коринфянам говорил: кая убо ми есть мзда? Да благовествуяй без
мзды положу благовестие (1 Кор. 9, 18). И когда он был в том городе (в
Коринфе), то находился у Акилы и Прискиллы, и трудился (Деян. 18, 3): бяху бо скинотворцы хитростию. Все это
по видимому находится в большом противоречии с сказанным, и потому необходимо
представить на это разрешение.
Что же нам ответить? Что не пещись не значит не трудиться,
но – не привязываться к вещам житейским, то есть не заботиться о покое на
завтра, но считать эту заботу излишнею. Можно и трудиться – и не собирать
ничего на завтра, можно и трудиться – и ни о чем не пещись. Попечение и труд не
одно и то же. Иной и трудится не для того, чтобы полагаться на труд, но чтобы
подать нуждающемуся. Равным образом и слова, сказанные к Марфе, относятся не к
труду и занятию делом, а к тому, что надобно знать время (для труда) и времени,
определенного для слушания, не употреблять на дела плотские. Значит, Он сказал
те слова не с тем, чтобы вовлечь Марфу в праздность, но чтобы привлечь к
слушанию. Я пришел, говорит Он, научить вас необходимому; а ты беспокоишься об
обеде? Ты хочешь Меня принять и приготовить дорогую трапезу? Приготовь другой
пир, предложи Мне усердное слушание и подражай ревности сестры. И не с тем это
Он сказал, чтобы запретить гостеприимство, нет, совсем нет, – но чтобы
показать, что во время слушания не должно заниматься другими делами. А словами:
не делайте брашна гиблющего – не то дает разуметь, будто должно жить в
праздности (это-то по преимуществу и есть брашно гиблющее, так как всякому злу
научила праздность – Сир. 33, 28), но то, что должно трудиться и подавать. Вот
это брашно уже не гиблющее. Кто, живя праздно, предается чревоугодию и роскоши,
тот делает брашно гиблющее. Напротив, если кто, трудясь, питает, напаяет и
одевает Христа, то не найдется никого столько бесчувственного и несмысленного,
кто сказал бы, что такой человек делает брашно гиблющее, потому что за это
брашно обещано будущее Царство и те блага. Это брашно остается навсегда. С
другой стороны, так как иудеи вовсе не заботились о вере, не старались узнать,
кто совершает такие дела и какою силою, а хотели только одного – насыщаться,
ничего не делая, то Христос справедливо назвал такую пищу брашном гиблющим. Я
напитал ваши тела, говорит Он, чтобы вы отселе искали пищи другой, пребывающей,
питающей душу; а вы опять бежите к пище земной. Значит, вы не понимаете, что Я
веду вас не к этой несовершенной пище, а к той, сообщающей не временную жизнь,
но вечную, питающей не тело, но душу. Потом, так как Он выразился о Себе столь
возвышенно и сказал, что Он дает ту пищу, то, чтобы сказанное опять не
показалось им странным, Он подаяние этой пищи относит к Отцу, сообщая тем
достоверность Своим словам. Сказав: еже
Сын Человеческий вам даст, Он присовокупил: сего бо Отец знамена Бог, то есть послал с тем, чтобы Он принес вам
эту пищу. Впрочем, это изречение допускает и другое толкование, потому что
Христос говорит и в другом месте: кто слушает Мои слова, сего знамена Отец, яко Бог истинен есть (3, 33), то есть показал
очевидно. Это же, мне кажется, и здесь означает вышеприведенное изречение. В
самом деле, знамена Отец значит не другое что, как – показал, открыл Своим
свидетельством. Правда, Христос и Сам Себя показал, но так как говорил с
иудеями, то поставил на вид свидетельство Отца.
2. Научимся же, возлюбленные, просить у Бога того, чего
должно просить у Него. Те то есть житейские обстоятельства, каковы бы ни были,
не приносят нам никакого вреда. Обогатимся ли мы, – насладимся только здесь
удовольствиями. Впадем ли в бедность, – не потерпим от того никакой беды. Ни
отрадные обстоятельства этой жизни, ни печальные не заключают в себе
достаточной причины для печали и для удовольствия, но и те и другие не стоят
нашего внимания и протекают с большею скоростию, отчего справедливо называются
и путем, так как проходят и не могут оставаться надолго. Между тем будущее, и
то и другое, остается навеки – как наказание, так и Царство. Итак, в отношении
к будущему станем прилагать большее старание, чтобы одного избежать, а другого
достигнуть. Какая, в самом деле, польза от наслаждения земного? Сегодня оно
есть, а завтра его нет; сегодня оно – цвет красивый, а завтра – прах
рассеянный; сегодня – огонь пылающий, а завтра – пепел остывший. Но не таковы
блага духовные: они всегда сияют и цветут и с каждым днем становятся прекраснее.
То богатство никогда не гибнет, никогда не переводится, никогда не истощается,
никогда не подвергает беспокойству, зависти или порицанию, не губит тела, не
растлевает души, не возбуждает зависти, не навлекает ненависти, между тем как
все это соединено с богатством. Та слава не доводит до безумия, не рождает
надменности, никогда не перестает и не помрачается. Покой и наслаждение на
небесах также непрерывны, всегда неизменны и бессмертны: нельзя найти для них
ни предела, ни конца. Возжелаем же, убеждаю вас, этой жизни. Если будем ее
желать, то не поставим ни во что блага настоящие, но станем презирать их,
смеяться над ними. Все, что имеет конец, не очень вожделенно. Все, что
прекращается, что сегодня есть и чего завтра нет, хотя бы то было что-нибудь и
очень великое, – все это кажется слишком малым и не стоящим внимания. Итак,
будем любить не скоротечные, не преходящие и утекающие блага, но блага
постоянные и неизменные, чтобы и сподобиться их, по благодати и человеколюбию
Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом
слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Нет ничего хуже, ничего постыднее чревоугодия. Оно делает
ум тупым; оно делает душу плотскою; оно ослепляет и не позволяет видеть. Вот
смотри: это случилось и с иудеями. Так как, будучи преданы чревоугодию, они
всецело были заняты предметами житейскими и не думали ни о чем духовном, то
хотя Христос возбуждает их множеством слов, исполненных то строгости, то
снисходительности, но и при всем этом они не встают, а по-прежнему лежат долу.
Посмотри, Он сказал им: ищете Мене, не
яко видесте знамения, но яко яли есте хлебы и насытистеся, – (и чрез это)
поразил обличением; показал, какой должно искать пищи, сказав: делайте не брашно гиблющее; предложил им
награду в словах: но пребывающее в живот
вечный; наконец, предупредил их возражение, сказав, что Он послан Отцом.
Что же они? Как бы не слыхав ничего, говорят: что сотворим, да делаем дела Божия? Сказали же это (как показывают
последующие обстоятельства) не с тем, чтобы узнать и исполнить, но чтобы расположить
Его опять дать им пищу и насытить их. Что же Христос? Се есть дело Божие, да веруете в Того, Егоже посла Он. На это они
сказали: кое убо Ты твориши знамение, да
видим и веру имем? Отцы наши ядоша манну в пустыни. Ничего нет
бесчувственнее, ничего бессмысленнее этих слов. Тогда как чудо было еще пред их
глазами, они говорили так, как будто еще не сделано ни одного чуда: кое Ты твориши знамение? И, сказав это,
не предоставляют Ему на произвол выбор чуда, но хотят поставить Его в
необходимость совершить не другое какое-либо чудо, а именно такое, какое было
при их предках. Потому-то и говорят: отцы
наши ядоша манну в пустыни, думая тем подстрекнуть Его совершить такое
чудо, которое могло бы напитать их телесно. В самом деле, отчего они вспомнили
не о каком-либо другом из прежних чудес, хотя их тогда много было совершено и в
Египте, и над морем, и в пустыне, – но именно о манне? Не оттого ли, что сильно
желали ее, будучи порабощены чревоугодию? Как же вы, называвшие Его Пророком и
хотевшие поставить царем, потому что видели чудо, – как вы теперь, как будто не
было никакого чуда, оказываетесь неблагодарными и непризнательными, и просите
чуда, как просили бы прихлебатели и голодные псы? Теперь ли дорога вам манна,
когда душа ваша изнемогает? И заметь хитрость их слов. Не сказали: Моисей
сотворил такое-то чудо, а Ты какое сделаешь, – чтобы не раздражить Его; но,
ожидая от Него пищи, все еще обращаются к Нему с великою почтительностию. С
другой стороны, не говорят и того, что Бог сотворил такое-то чудо, а Ты какое
сделаешь, – чтобы не подать мысли, будто они равняют Его Богу. Не упоминают и о
Моисее, чтобы не подать мысли, будто унижают Его. Но избирают средину, говоря: отцы наша ядоша манну в пустыни. Христос
мог, конечно, сказать: Я совершил чудеса большие, чем Моисей, и не нуждался в
жезле, не имел надобности в молитве, но все совершил Сам Собою. Если же вы
напоминаете манну, то вот Я дал вам и хлеб. Но тогда не время было говорить
это, а была одна забота – обратить их к пище духовной. И смотри, с какою беспредельною
мудростию Христос отвечает им: не Моисей
даде вам хлеб с небесе, но Отец Мой дает вам хлеб истинный с небесе (ст.
32). Почему же Он не сказал: не Моисей дал, а Я, но вместо Моисея указал на
Бога и вместо манны на Себя? Потому, что велика была немощь слушателей, как это
видно из последующего. И тогда, как Он сказал эти самые слова, Он не остановил
их. Хотя и вначале говорил: ищете Мене,
не яко видесте знамения, но яко яли есте хлебы и насытистеся, и в
последующих словах исправлял их, но, несмотря на все это, они не перестают
(требовать хлеба). Когда Христос обещал самарянке дать воду, то при этом не
упомянул об Отце, а просто так сказал: аще
бы ведала еси, Кто есть глаголяй ти: даждь Ми пити, ты бы просила у Него, и дал
бы ти воду живу, – и опять: вода, юже
Аз дам (4, 10, 14), – но не отсылает к Отцу. Здесь же упоминает об Отце,
чтобы ты узнал, как велика была вера самарянки и как велика немощь иудеев. Но
ведь манна была не с неба; как же говорится: с небесе? Так же, как Писание говорит: птицы небесныя, и опять: и
возгреме с небесе Господь (Пс. 8, 9; 17, 14). Хлебом же истинным называет
тот хлеб не потому, чтобы чудо над манною было ложно, а потому, что она была
образом, а не самою истиною. А упомянув о Моисее, не противопоставил Себя ему,
потому что иудеи еще не предпочитали Его Моисею, а напротив, о Моисее имели
высшее понятие, чем о Нем. Поэтому, сказав: не
Моисей даде, Он не присовокупил: Я даю, но вместо того сказал: Отец дает. Услыхав это, они опять
говорят: дай нам есть хлеб этот, – потому что все еще думали, что это нечто
чувственное, все еще ожидали насыщения своего чрева, а оттого и стеклись так
скоро. Что же Христос? Мало-помалу возвышая их мысль, продолжает: хлеб Божий есть сходяй с небесе и даяй живот
миру (ст. 33), – не иудеям только, но и всей вселенной. Потому-то и не
сказал просто – пищу, но – жизнь, какую-то другую и отменную, чтобы показать,
что все были мертвы. Но они все еще поникают долу и говорят: даждь нам хлеб сей (ст. 34). Обличая их
за то, что они, пока предполагали трапезу чувственную, дотоле стекались к Нему,
а как скоро узнали, что это некая духовная трапеза, то уже не приступают к
Нему, Христос говорит: Аз есмь хлеб
животный: грядый ко Мне не имать взалкатися, и веруяй в Мя не имать вжаждатися
никогдаже. Но рех вам, яко и видесте Мя, и не веруете Мне (ст. 35–36).
2. Так еще прежде говорил и Иоанн: еже ведает, глаголет, и еже
виде, свидетельствует; и свидетельства Его никто же приемлет (3, 32).
Равным образом, и Христос: еже вемы,
глаголем, и еже видехом, свидетельствуем, и свидетельства Нашего не приемлете
(3, 11). Делает же это, предупреждая их и показывая, что их неверие не смущает
Его, что Он не ищет славы и знает сокровенные их мысли, как настоящие, так и
будущие. Аз есмь хлеб животный.
Намеревается уже приступить к учению о таинстве и сначала беседует о Своем
Божестве, говоря: Аз есмь хлеб животный,
– потому что это сказано не о теле. О теле говорит под конец: и хлеб, егоже Аз дам, плоть Моя есть
(ст. 51), – а теперь говорит о Божестве. Плоть (Христова) ради Бога Слова есть
хлеб, равно как и этот хлеб ради наития на него Духа бывает хлебом небесным.
Здесь Христос не приводит свидетелей, как в прежней беседе, потому что имеет
свидетельство в чуде над хлебами, да и иудеи все еще показывали вид, что верят
Ему, между тем как там противоречили Ему и порицали Его. Вот почему Он здесь и
говорит прямо. Между тем иудеи, надеясь насладиться пищею телесною, остаются и
не смущаются, пока впоследствии не потеряли всякой надежды. Но Христос,
несмотря и на это, не замолчал, а напротив, сказал многое в их вразумление и
обличение. Они же, называвшие Его Пророком в то время, как ели, теперь
соблазняются и называют Его сыном тектона. А
тогда не соблазнялись, когда ели хлебы, но говорили: сей есть Пророк, и хотели сделать Его царем. По-видимому, они
досадовали на то, что Он сказал: с небесе
снидох; но настоящею причиною их негодования было не это, а то, что они
потеряли всякую надежду насладиться телесною трапезою. Если бы они
действительно негодовали (на те слова), то им следовало бы спросить и узнать,
каким образом Он есть хлеб животный и как сошел с неба. Между тем этого они не
делают, а ропщут. И что не это их соблазняло, видно из следующего. На Его
слова: Отец Мой дает вам хлеб, они не
сказали: умоли Его, чтобы дал; а что? Даждь
нам хлеб. Хотя Он и не сказал: Я даю, но: Отец Мой дает, однако ж, из желания пищи, они признали, что и Он
может подать ее. Каким же образом, признав, что и Он может подать пищу, они
могли потом соблазняться, и притом тогда, как услышали, что Он дает ее? Итак,
какая же тому причина? Они услышали, что больше не получат уже пищи, и поэтому
опять начали не верить и в оправдание своего неверия представляют то, что Его
слово слишком высоко. Поэтому Он и говорит: и
видесте Мя, и не веруете, указывая, с одной стороны, на чудеса, с другой,
на свидетельства Писаний. Та суть,
говорит, свидетельствующая о Мне (5,
39). Еще: Аз приидох во имя Отца Моего, и
не приемлете Мене (ст. 43). Еще: како
можете веровати, славу друг от друга приемлюще? (ст. 44). Все, еже дает Мне Отец Мой, ко Мне приидет,
и грядущаго ко Мне не изжену вон (6, 37). Смотри, как Он все делает для
спасения людей. С тою именно целию Он и присовокупил это, чтобы не показалось,
будто Он занимается предметами ненужными и говорит без цели. Что же Он говорит?
Все, еже дает Мне Отец Мой, ко Мне
приидет... и воскрешу его в последний день (ст. 37, 39). Но почему Он
упоминает и об общем воскресении, в котором будут участвовать и нечестивые, как
об особенном даре верующих в Него? Потому, что и речь у Него не просто о
воскресении, но именно о таком воскресении. Сказав наперед: не изжену его и не погублю от Него, Он
потом уже говорит о воскресении. В воскресение действительно одни будут
извержены, как можно видеть из слов: возмите
его и вверзите во тму кромешную (Мф. 22, 13), а другие погибнут, как и это
видно из слов: убойтеся паче могущаго и
душу и тело погубити в геенне (см.: Лк. 12, 5). Таким же образом, слова:
живот вечный даю – значат то же, что слова: изыдут
сотворшии злая в воскрешение суда, сотворшии же благая в воскрешение живота
(5, 29). Вот на это-то воскресение, которое принадлежит людям добрым, Он и
указал здесь. А что Он хочет сказать словами: все, еже дает Мне Отец, ко Мне приидет? В них Он обличает неверие
иудеев и показывает, что неверующий Ему преступает волю Отца, только говорит об
этом не так прямо, но прикровенно. Так поступал Он и всегда, когда хотел
показать, что неверующие оскорбляют не Его только, но и Отца. В самом деле,
если в том воля Отца и для того пришел (Христос), чтобы спасти весь мир, то
неверующие преступают волю Отца. Итак, когда кого-либо, говорит, путеводит
Отец, то ничто не может воспрепятствовать ему прийти ко Мне. Это Он говорит и
ниже: никтоже может прийти ко Мне, аще не
Отец привлечет его (см.: ст. 65). А Павел сказал, что Он передает их Отцу: егда, сказано, предаст Царство Богу и Отцу (1 Кор. 15, 24). Итак, как Отец, когда
дает, тем ничего не лишает Себя, так и Сын, когда передает, тем ничего не
отнимает от Себя. Говорится же о Нем, что Он передает, потому что чрез Него мы получили доступ (Еф. 2,
18).
3. Но это же выражение: чрез
Него – употребляется и об Отце, как, например, в этом месте: Имже звани бысте в общение Сына Его (1 Кор.
1, 9), то есть волею Отца. И еще: блажен
еси, Симоне, вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебе (Мф. 16, 17). Здесь
смысл почти такой: вера в Меня – дело не маловажное, но для нее нужно внушение
свыше. И это Христос утверждает повсюду, показывая, что для этой веры нужна
душа, истинно доблестная и привлекаемая Богом. Но, быть может, скажет
кто-нибудь: если все, что дает Отец, приходит к Тебе, и (если приходят) те,
которых только Он привлечет, и никто не может прийти к Тебе, если не будет дано
ему свыше, то кому Отец не дает, те свободны от всякой вины и осуждения. Это –
пустые слова и одна отговорка. Без сомнения мы имеем нужду и в собственной
воле, потому что поучаться и веровать – дело воли. Здесь же словами: еже дает Мне Отец Он означает не другое
что, как следующее: веровать в Меня – дело не маловажное, и для того нужны не
умствования человеческие, но откровение свыше и душа, с благодарностию
принимающая откровение. А слова: идущий ко Мне спасен будет – значат: будет
пользоваться великим попечением. Затем-то, говорит, Я и пришел, и воспринял
плоть, и принял зрак раба. Потом присовокупляет: снидох, не да творю волю Мою, но волю Пославшаго Мя (ст. 38). Что
Ты говоришь? Разве иная воля – Твоя, а иная – Его? Чтобы кто не подумал этого,
Христос отклоняет такую мысль, говоря далее:
се же есть воля Пославшаго Мя, да всяк видяй Сына и веруяй в Него имать живот
вечный (ст. 40). А это разве не Твоя воля? Как же Ты говоришь в другом
месте: огня приидох воврещи на землю, и
что хощу, аще уже возгореся (Лк. 12, 49)? Если же и Ты хочешь этого, то
явно, что у Тебя одна воля с Отцом. Да и в другом месте Он говорит: якоже Отец воскрешает мертвыя и живит, тако
и Сын, ихже хощет, живит (Ин. 5, 21). В чем же состоит воля Отца? Не в том
ли, чтобы не погиб ни один из них? А этого же хочешь и Ты. Значит, не иная воля
та (Отца) и не иная эта (Сына). Так и в другом месте, и еще сильнее, Он утверждает
Свое равенство с Отцом, говоря: Я и Отец
приидем и обитель у него сотворим (14, 23). Итак, слова Его имеют такой
смысл: Я пришел совершить не другое что, как то, чего хочет и Отец, и у Меня
нет какой-либо особенной Своей воли, кроме воли Отца, потому что все Отчее
принадлежит Мне, и все Мое принадлежит Отцу. Если же у Отца и Сына все общее,
то Он справедливо говорит: не да творю
волю Мою. Но здесь Он не сказал так, но соблюдал это к концу. Предметы
возвышенные, как я сказал, Он пока скрывает и поставляет в тени, чтобы
показать, что, если бы Он сказал: то воля Моя, то Им пренебрегли бы; поэтому
говорит: и Я содействую той воле (то есть Отца), чтобы тем сильнее поразить их.
Он говорил как бы так: что вы думаете? Что, не веруя, прогневляете Меня? Нет, вы
раздражаете Отца Моего. Се же есть воля
Пославшаго Мя, да все, еже даде Ми, не погублю от Него (ст. 39). Здесь
показывает, что не нуждается в их почтении и пришел не по Своей надобности и не
для чести от них, но для их спасения. Это же Он сказал и в предыдущей беседе: славы от человек не приемлю (5, 41), и
еще: сия глаголю, да вы спасени будете
(5, 34). Да и при всяком случае Он старается показать, что пришел для их
спасения. Говорит же, что уготовляет славу Отцу, чтобы тем отклонить от Себя
всякое подозрение. А что с этою целию Он говорил так, это яснейшим образом
открыл в следующих словах: ищущий воли своей, говорит, славы своея ищет; а ищай славы Пославшаго Его, Сей истинен есть, и
несть неправды в Нем (7, 18). Се же
есть воля Отца, да всяк, видяй Сына и
веруяй в Него, имать живот вечный, и воскрешу его в последний день (6, 40).
Для чего Он так часто и при всяком случае говорит о воскресении? Чтобы не
думали, будто Промысл Божий ограничивается только настоящими вещами, и потому
не впадали бы в уныние, если здесь не наслаждаются благами, но надеялись на
блага будущие, и не презирали бы Его, если не терпят наказания в настоящей
жизни, но ожидали жизни будущей.
4. Но если от частого собеседования о воскресении ничего не
приобрели они (иудеи), то постараемся приобрести мы. Захотим ли мы неправедно
обогатиться, или похитить что-нибудь, или сделать другой какой бесчестный
поступок, тотчас приведем себе на мысль тот день, вообразим то судилище, – и
эта мысль сильнее всякой узды сдержит дурное наше стремление. Будем постоянно
говорить и себе, и другим: есть воскресение, и нас ожидает страшное судилище.
Если кого-либо увидим тщеславящимся и надмевающимся настоящими благами, скажем
ему то же самое, и объявим, что все это останется здесь. Если опять увидим
другого удрученным скорбями и унывающим, выскажем и ему то же самое, указывая
на то, что скорбям будет конец. Если также увидим кого-либо преданным
беспечности и лености, представим ему опять то же, выставляя на вид, что нужно
будет отдать отчет в беспечности. Эта речь лучше всякого лекарства может
уврачевать душу. И подлинно, есть воскресение и – воскресение у дверей, не
далеко, но близко. Еще мало, говорит
Павел, Грядый приидет и не укоснит
(Евр. 10, 37), и в другом месте: всем нам
явитися подобает пред судищем Христовым (2 Кор. 5, 10), то есть и злым, и
добрым: тем – чтобы пред всеми потерпеть бесславие, этим – чтобы пред всеми
оказаться еще более славными. Как здесь судьи и злых наказывают, и добрым
воздают честь открыто пред всеми, так точно будет и там, чтобы для одних было
больше стыда, а для других больше славы. Будем же представлять себе это каждый
день. Если будем иметь это в мыслях, то ничто из вещей настоящих и преходящих
не удержит нас, потому что видимое временно, а невидимое вечно. Будем же
непрестанно говорить и себе, и другим: есть воскресение, и суд, и отчет в
делах. Пусть говорят и все те, которые допускают судьбу, – и они немедленно
освободятся от этой гнилой болезни. Ведь если есть воскресение и суд, то нет
судьбы, сколько бы они ни спорили и ни препирались. Но я стыжусь, что учу
христиан о воскресении. Кого нужно учить, что есть воскресение, и кто не вполне
убежден, что все совершается не по необходимости, и не просто, и не как-нибудь,
тот, очевидно, не христианин. Поэтому, я прошу и умоляю: очистим себя от
всякого зла и сделаем все, чтобы получить прощение и оправдание в тот день. Но,
быть может, кто-нибудь скажет: да когда будет кончина, когда воскресение? Вот
сколько уже прошло времени, – и ничего такого не случилось. Но будет, –
поверьте. Ведь и пред потопом то же говорили и смеялись над Ноем; но пришел
потоп и всех этих неверовавших поглотил, и только его одного, веровавшего,
оставил в живых. И при Лоте не ожидали той, свыше ниспосланной казни, пока
ниспавшие молнии и громы не уничтожили всех. И ни тогда, ни при Ное не было
никакого предварительного указания на то, что имело случиться; но беды пришли
неожиданно в то время, как все пировали, пили и упивались. Так настанет и
воскресение, не с предварительными какими-либо признаками, но среди нашего благополучия.
Потому Павел и говорит: егда же рекут:
мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них погибель, якоже болезнь во
чреве имущей, и не имут избежати (1 Сол. 5, 3). Так устроил это Бог для
того, чтобы мы всегда были бдительны и не предавались беспечности среди самой
безопасности.
Что ты говоришь? Не ожидаешь воскресения и суда? Это
исповедуют и демоны, – а ты не исповедуешь? Пришел
еси семо, говорят они, прежде времене
мучити нас (Мф. 8, 29). Если же говорят, что будет мучение, то знают,
конечно, будет и суд, и отчет, и наказание. Не будем же прогневлять Бога, сверх
худых дел, еще и неверием слову о воскресении. Как во всем прочем Христос был
начатком для нас, так и в этом. Потому Он называется и перворожденным из
мертвых. А если бы не было воскресения, то как бы Он мог быть перворожденным,
когда никто из мертвых не последует за Ним? Если бы не было воскресения, то как
бы могла сохраниться правда Божия, когда столько злых людей благоденствуют и
столько добрых страдают и в страдании оканчивают жизнь? Где все эти люди
получат по своим достоинствам, если нет воскресения? Никто из живущих праведно
не сомневается в воскресении, но каждый день молится, произнося это святое
изречение: да приидет Царствие Твое
(Мф. 6, 10). Кто же не верует в воскресение? Люди, идущие оскверненными путями
и проводящие нечистую жизнь, как говорит Пророк: оскверняются путие его на всяко время: отъемлются судьбы Твоя от лица
его (Пс. 9, 26). Подлинно, невозможно человеку вести жизнь чистую, когда он
не верует в воскресение. А кто не знает за собою ничего худого, те и говорят, и
желают, и веруют, что получат воздаяние. Не будем же прогневлять Бога, но
послушаем Христа, Который говорит: убойтеся
могущаго и душу и тело погубити в геенне (Мф. 10, 28). Боязнь эта соделает
нас лучшими, и таким образом мы, избавившись от этой погибели, удостоимся
Царства Небесного, которого и да сподобимся все мы, по благодати и
человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, с
поклоняемым, всесвятым и животворящим Его Духом слава ныне и присно, и в
бесконечные веки веков. Аминь.
1. Имже Бог чрево, и
слава в студе их, – говорил о некоторых людях Павел в Послании к
Филиппинцам (Флп. 3, 19). Что таковы же были и иудеи, видно и из предыдущих
обстоятельств, видно и из того, что они говорили, пришедши ко Христу. Когда Он
дал им хлеб и насытил их чрево, они и Пророком называли Его, и царем хотели
поставить; а когда преподавал им учение о пище духовной, о жизни вечной, когда
беседовал о воскресении и возвышал их мысль и когда в особенности следовало бы
дивиться Ему, – тогда они ропщут и отступают от Него. Между тем, если Он
Пророк, как они прежде говорили, – а Он и действительно есть Тот, о Котором
сказал Моисей: Пророка от братии вашея
возставит вам Господь Бог, якоже мене, Того послушайте (Втор. 18, 15; Деян.
3, 22), – то им надлежало слушать Его, когда Он говорил: с небесе снидох; но они не слушали, а роптали. Они еще уважали Его
за недавнее чудо над хлебами, и потому явно не противоречили, но ропотом
выражали свою досаду на то, что Он не дал им трапезы, какой они хотели, и среди
ропота говорили: не Сей ли есть сын
Иосифов? Из этих слов видно, что они еще не знали даже о его чудном и
необычайном рождении, отчего и называют Его сыном Иосифа. И Христос не упрекает
их и не говорит: Я не сын Иосифа – не потому, чтобы Он был сын Иосифа, но потому,
что они еще не могли услышать о том чудном рождении. Если же они не могли ясно
услышать о Его рождении плотском, то не могли тем более – о неизреченном,
горнем. Если Он не открыл им уничиженного, то тем более не мог бы говорить им о
тех вещах. И хотя их много соблазняло Его происхождение от простого и
незнатного отца, однако ж Он не открыл (истины), чтобы, отстраняя один соблазн,
не произвести другого. Что же Он отвечает на их ропот? Никтоже может приити ко Мне, аще не Отец, пославый Мя, привлечет его (ст.
44). На это нападают манихеи и говорят, будто ничто не зависит от нас. Между
тем эти-то слова особенно и доказывают, что мы властны в своем произволении. Но
какая, говорят, надобность привлекать, если кто сам приходит к Нему? Опять и
это не уничтожает нашего произволения, а, напротив, показывает, что мы
нуждаемся в помощи. Здесь (Христос) говорит не о всяком приходящем, но о том,
кто пользуется великим содействием (от Бога). Далее показывает и способ,
которым Отец привлекает. А чтобы иудеи опять не подумали о Боге чего-либо
чувственного, Он присовокупил: не яко
Отца видел есть кто, токмо Сый от Бога, Сей виде Отца (ст. 46). Как же,
спросишь, привлекает? Это давно показал Пророк, предвозвещая и говоря: будут вси научени Богом (ст. 45). Видишь
ли достоинство веры? Видишь ли, как, по предсказанию Пророка, люди имеют быть
научены ни от человек, ни человеком (Гал. 1, 1), но Самим Богом? Потому-то,
чтобы придать достоверность Своим словам, Он и отослал иудеев к Пророкам. Но
если сказано, что все будут научены Богом, то отчего, спросишь, некоторые не
веруют? Оттого, что те слова сказаны о большей части людей, или еще:
пророчество указывает не вообще на всех, но на всех желающих. Учитель стоит
пред всеми и всем готов преподать и сообщить свое учение. И Аз воскрешу его в последний день (ст. 39). Не малое здесь
означается достоинство Сына: если Отец привлекает, то Он воскрешает. Но этим Он
не отделяет Своих дел от Отца (как это возможно?), а только показывает
равенство могущества. Почему, как в том месте, сказав: и пославый Мя Отец свидетельствова о Мне (5, 37), вслед за тем Он
отослал иудеев к Писанию, чтобы кто-нибудь из них не стал понапрасну много
трудиться над объяснением Его слов; так и здесь, чтобы не стали по-прежнему
подозревать Его, отсылает их к Пророкам, которых весьма часто и приводит, чтобы
показать, что Он не противник Отца. Что же, скажешь, жившие до того времени
разве не были научаемы Богом? Что же здесь особенного? То, что тогда люди
научались Божественным истинам при посредстве людей, а теперь научаются чрез
Единородного Сына Божия и Духа Святого. Далее Христос присовокупляет: не яко Отца видел есть кто, токмо Сый от
Бога, разумея здесь эти слова (Сый от Бога) не о причине бытия, но о
свойстве существа. Если бы Он разумел ту мысль, то в чем бы тогда состояло
преимущество Сына и Его отличие от нас? И мы ведь все от Бога. Для чего же,
скажешь, Он не выразил этого яснее? Ради немощи иудеев. Если они так
соблазнились и словами: с небесе снидох,
то что было бы с ними, если бы Он присовокупил и это? А хлебом животным
называет Себя потому, что от Него зависит наша жизнь, и настоящая и будущая.
Оттого и присовокупил: аще кто снесть от
хлеба сего, жив будет во веки (ст. 51), разумея здесь под хлебом или
спасительные догматы и веру в Него, или Свое Тело, потому что и то, и другое
укрепляет душу. Хотя в другом случае при Его словах: аще кто слово Мое соблюдет, не имать вкусити смерти (8, 51, 52)
иудеи соблазнились, но теперь ничего такого не случилось, вероятно оттого, что
они еще уважали Его, ради чуда над хлебами.
2. Заметь еще и то, откуда Он выводит различие между этим
хлебом и манною: из следствий употребления той и другой пищи. Показывая, что
манна не принесла никакой особенной пользы, Он присовокупил: отцы ваши ядоша манну в пустыни и умроша
(ст. 49). Потом представляет убедительнейшее доказательство тому, что они
удостоились несравненно большего дара, чем отцы их, намекая на бывших при
Моисее тех дивных мужей. Поэтому, сказав, что евшие манну умерли, Он прибавил: аще кто снесть от хлеба сего, жив будет во
веки. И слово: в пустыни Он
употребил не без цели, но чтобы дать заметить, что манна и продолжалась
недолго, и не перешла в обетованную землю; а этот хлеб не таков. И хлеб, егоже Аз дам, Плоть Моя есть, юже Аз
дам за живот мира (ст. 51). Справедливо здесь может кто-нибудь в недоумении
спросить: благовременно ли было говорить эти слова, когда они отнюдь не
послужили к назиданию и не принесли никакой пользы, а, напротив, даже повредили
тем, которые были уже наставлены? От сего,
сказано, мнози от ученик Его идоша
вспять, говоря: жестоко слово сие, кто может Его послушати? (66, 60). Ведь
можно было это преподать одним ученикам, с которыми, как заметил Матфей,
Христос и беседовал особо. Что же отвечать на это? То, что и в настоящем случае
эти слова были весьма полезны и нужны. Так как иудеи настоятельно просили у
Него пищи, но – телесной, и, вспоминая о пище, какая была ниспосылаема их
предкам, считали манну чем-то великим, то Он и упоминает о пище духовной, желая
показать, что все то было образом и тенью, а эта пища есть самая истина вещей (Евр. 10, 1). Но надлежало,
говорят, сказать: отцы ваши ели манну в пустыне, а Я дал вам хлеб. Но в этом
большое различие. Это чудо (над хлебами) казалось даже меньшим того (дарования
манны), потому что манна была ниспосылаема с неба, а чудо над хлебами было
совершено на земле. Итак, поелику они домогались пищи, сходящей с неба, то Он
часто и говорил: с небесе снидох.
Если же кто полюбопытствует узнать, для чего Он завел речь и о таинствах, то мы
скажем ему, что было очень благовременно сказать и о них. Темнота слов всегда
подстрекает слушателя и делает его более внимательным. Потому иудеям не
соблазняться следовало, а, напротив, спросить и узнать. Но они удаляются. И
если они считали Его Пророком, то должны были поверить Его словам. Таким
образом, причина соблазна заключалась в их неразумии, а не в непонятности речи.
Но ты смотри, как Он мало-помалу привязывал к Себе учеников. Они говорят: глаголы живота имаши, куда идем (см.:
ст. 68), несмотря на то, что здесь Он представляет уже Себя дающим, а не Отца,
говоря: хлеб, егоже Аз дам, Плоть Моя
есть. Но народ не так, а напротив: жестоко
слово сие, говорит он, почему и уходит. Между тем это учение было не новое
какое-либо и необычайное. На него прикровенно указал еще прежде Иоанн, назвав
Христа Агнцем. Но и при всем том, скажешь, народ не понимал. Знаю это и я; но
не понимали также и ученики. Если они еще ничего ясно не знали о воскресении, а
потому и не понимали, что бы такое значило: разорите
церковь сию, и треми денми воздвигну ю (2, 19), то еще гораздо менее могли
понять те слова, потому что они темнее этих. Что воскресали Пророки, это они
знали, хотя Писание говорит об этом и не так ясно; но чтобы кто-нибудь ел
плоть, о том никогда не говорил ни один из Пророков. И, однако ж, ученики поверили
Христу, следовали за Ним и исповедали, что Он имеет глаголы живота вечного.
Долг ученика – не разбирать с излишним любопытством слов учителя, но слушать,
верить и ожидать надлежащего времени для решения недоумений. Отчего же,
скажешь, (с некоторыми) случилось противное и они обратились вспять? Причина –
в их неразумии. Как скоро придет на мысль вопрос: как? – вместе с тем является и неверие. Оттого смущался и Никодим,
говоря: како может человек внити в утробу
матери своея? (3, 4). Оттого смущаются и они, говоря: како может Сей нам дати Плоть Свою ясти? (ст. 52). Если ты теперь
спрашиваешь: как? – то отчего не говорил того же о хлебах? Как из пяти Господь
сделал такое множество? Очевидно, они тогда думали только о том, как бы
насытиться, а не о том, чтобы уразуметь чудо. Но тогда, скажешь, самый опыт
научал их. Если так, то по тому же самому опыту им следовало без труда принять
и это учение. Для того-то Христос наперед и совершил то чудо, чтобы они,
наученные им, веровали уже и тому, что Он после говорил. Итак, иудеи в то время
не получили никакой пользы от сказанного; а мы уже на самом деле пользуемся
этим благодеянием. Поэтому и нужно знать чудо этих таинств – в чем оно состоит,
для чего дано и какая от него польза. Едино
тело, сказано, мы бываем и уди от
плоти Его и от костей Его (Еф. 4, 4; 5, 30). Да внимают этим словам
посвященные!
3. Итак, чтобы не любовию только, но и самим делом быть нам
членами Плоти Христовой, будем причащаться этой
Плоти. А это бывает чрез пищу, которую Христос даровал, чтобы выразить Свою
великую любовь к нам. Для того Он смешал Самого Себя с нами и растворил тело
Свое в нас, чтобы мы составили нечто единое, как тело, соединенное с головою. И
это знак самой сильной любви. На это указывал и Иов, когда говорил о своих
домочадцах, которые так сильно любили его, что желали сростись с его плотию: кто убо дал бы нам от плотей его насытитися?
(Иов. 31, 31). Так говорили они, желая выразить свою великую любовь к нему.
С этою же целию так поступил и Христос: чтобы ввести нас в большее содружество
с Собою и показать Свою любовь к нам, Он дал желающим не только видеть Его, но
и осязать, и есть, и касаться зубами Плоти Его, и соединяться с Ним, и насыщать
Им всякое желание. Будем же отходить от этой трапезы, как львы, дышащие огнем,
страшные для диавола, помышляя о нашей Главе и о той любви, какую Он показал к
нам. Часто родители отдают детей своих на вскормление другим; а Я, говорит
(Спаситель), не так, но питаю вас Своею Плотию, Самого Себя предлагаю вам,
желая, чтобы все вы были благородны, и подавая вам благие надежды на будущее.
Кто отдал вам Самого Себя здесь, то тем более (сделает для вас) там. Я восхотел
быть вашим братом; Я ради вас приобщился плоти и крови; и эту плоть и кровь,
чрез которые Я сроднился с вами, Я опять преподаю вам.
Эта Кровь придает нам вид цветущий и царский; рождает
красоту неизобразимую; не дает увядать благородству души, непрестанно напояя ее
и питая. Наша кровь, образующаяся из пищи, не вдруг становится кровию, но
(сначала) бывает чем-то другим; а эта Кровь не так, но тотчас же напояет душу и
сообщает ей некую великую силу. Эта Кровь, достойно принимаемая, отстраняет и
далеко прогоняет от нас демонов, призывает же к нам ангелов и Владыку ангелов.
Демоны бегут оттуда, где видят Владычнюю Кровь, а ангелы туда стекаются.
Пролитая (на кресте), эта Кровь омыла всю вселенную. Много об этой Крови
любомудрствовал и блаженный Павел в Послании к Евреям. Эта Кровь очистила место
недоступное и святая святых. Если же ее образ имел такую силу и в храме
еврейском, и в Египте, когда кровию были помазаны дверные косяки, то гораздо
более – сама истина. Эта Кровь освятила золотой жертвенник. Без нее архиерей не
дерзал входить в место недоступное. Эта кровь поставляла во священника. Она в
образах омывала грехи. Если же в образах она имела такую силу, если смерть так
страшилась тени, – то может ли, скажи мне, не убояться самой истины? Эта Кровь
– спасение душ наших. Ею душа омывается, ею украшается, ею воспламеняется. Она
делает наш ум светлее огня. Она делает нашу душу чище золота. Эта Кровь
излилась, – и соделала Небо для нас доступным.
4. Страшны поистине таинства Церкви, страшен поистине
жертвенник. Из рая выходил источник, изливавший чувственные реки; от этой же
трапезы происходит источник, изводящий реки духовные. При этом источнике
насаждены не ивы бесплодные, но дерева, досягающие до самого Неба и приносящие
плод всегда спелый и никогда не увядающий. Если кто томится от зноя, – пусть
идет к этому источнику и прохладит свой жар, потому что этот источник
уничтожает засуху и освежает все попаленное, – попаленное не солнцем, а
раскаленными стрелами (диавола). Его начало – свыше, и исток его там же, и
оттуда он напаяется. У этого источника много потоков, которые изводит
Утешитель, а посредником при этом бывает Сын, не заступом пролагая им дорогу,
но отверзая в нас расположение. Этот источник есть источник света, изливающий
лучи истины. К нему стекаются и горние силы, чтобы созерцать красоту его
потоков, потому что они яснее видят и силу Предлежащих Даров, и неприступное их
сияние. Если бы возможно было, чтобы кто-нибудь вложил свою руку или язык в
расплавленное золото, – они тотчас озолотились бы. Точно такое же и еще гораздо
большее действие производят и здесь на душу Предлежащие Тайны. Сильнее огня
кипит и стремится эта река, но не сожигает, а только очищает все, чего
касается. Эта Кровь древле была прообразована на жертвенниках, в закланиях,
определенных законом. Она есть цена вселенной; ею Христос купил Церковь; ею Он
всю ее украсил. Как тот, кто покупает слуг, дает за них золото и потом, желая
их украсить, украшает золотом, так и Христос и купил нас Кровию, и украсил
Кровию. Приобщающиеся этой Крови стоят вместе с ангелами, архангелами и горними
силами, облеченные в царскую одежду Христову и имея духовное оружие. Но этим я
еще не сказал ничего великого: они бывают облечены в Самого Царя. Но насколько
велико и чудно это таинство, настолько же верно и то, что, если приступишь к
нему с чистотою, – приступишь во спасение, если же с совестию лукавою, – в
наказание и мучение. Ядый бо, сказано,
и пияй Господа недостойне, суд себе яст и
пиет (1 Кор. 11, 29). Если и оскверняющие царскую порфиру наказываются
одинаково с раздирающими ее, то что удивительного, если приемлющие Тело с
нечистою мыслию подвергнутся такому же наказанию, как и те, которые истерзали
его гвоздями? Смотри, на какое страшное наказание указывает Павел в словах: отверглся кто закона Моисеова, без
милосердия при двоих или триех свидетелех умирает. Колико мните горшия
сподобится муки, иже Сына Божия поправши и Кровь заветную скверну возмнив, еюже
освятися? (Евр. 10, 28–29). Будем же, возлюбленные, внимательны к самим
себе, наслаждаясь такими благами. И если родится в нас желание сказать
что-нибудь срамное или заметим, что нами овладевает гнев или другая какая
страсть, – подумаем, чего мы удостоены, какого получили Духа. Такая мысль
обуздает наши безумные страсти. Да и доколе мы будем привязаны к настоящему?
Доколе не восстанем? Доколе будем нерадеть о своем спасении? Помыслим, чего нас
удостоил Бог, возблагодарим, прославим Его – не верою только, но и самими
делами, чтобы сподобиться и будущих благ, по благодати и человеколюбию Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во
веки веков. Аминь.
1. Когда беседуем о предметах духовных, ничто житейское да
не будет в душах наших, ничто земное; но все это да будет удалено, все да будет
устранено, чтобы мы могли всецело предаться одному слушанию божественных слов.
Если при входе царя в город затихает весь шум, то гораздо более в то время, как
Дух беседует с нами, мы должны вникать с глубоким безмолвием и с великим
страхом. А что сегодня читано, то действительно достойно страха. Что же именно,
– послушай. Истинно говорю вам, говорит Христос, если кто не будет есть Плоти
Моей и пить Крови Моей, тот не будет иметь жизни в себе. Так как иудеи пред тем
говорили, что это невозможно, то Он показывает, что не только не невозможно, но
и весьма необходимо. Поэтому и прибавляет: ядый
Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний
день. Слова Его: если кто ест от хлеба сего, не умрет вовеки, легко могли
показаться им странными, как и тогда, когда они говорили: Авраам умер, и
Пророки умерли, как же Ты говоришь: не вкусит смерти (Ин. 8, 52)? Поэтому Он,
чтобы разрешить такое недоумение и показать, что действительно не умрет
навсегда, упомянул о воскресении. Часто же говорит о таинстве (причащения),
чтобы показать, как оно необходимо и что оно непременно должно быть. Плоть Моя истинно есть брашно, и Кровь Моя
истинно есть пиво (6, 55). Что значат эти Слова? Ими Он хочет или сказать
то, что Плоть Его есть истинное брашно, спасающее душу, или же уверить их в
сказанном, так, чтобы они не считали слов Его загадкою и притчею, но знали, что
непременно должно вкушать Его Тело. Далее говорит: ядый Мою Плоть во Мне пребывает (ст. 56); этим показывает, что
такой человек соединяется с Ним. Следующие же слова, если не вникнуть в их
смысл, представляются как будто не имеющими связи с предыдущими. Какая, в самом
деле, говорят, последовательность – сначала сказать: ядый Мою Плоть во Мне пребывает, и затем продолжать: якоже посла Мя живый Отец, и Аз живу Отца
ради (ст. 57)? Однако ж между этими словами есть большое соответствие. Так
как (Христос) много раз говорил о жизни вечной, то в подтверждение того же и
присовокупил: во Мне пребывает. Если
же во Мне пребывает, а Я живу, то явно, что и он будет жить. Потом говорит: якоже посла Мя живый Отец. Это –
сравнение и уподобление. Он как бы так сказал: Я живу так, как Отец. А чтобы ты
не счел Его нерожденным, Он тотчас прибавил: Отца ради; но этим показывает не
то, будто Он для Своей жизни имеет нужду в каком-либо содействии. Еще прежде Он
опроверг эту мысль, сказав: якоже Отец
имать живот в Себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе (5, 26). Если же
(допустить, что) Он нуждается в содействии, то будет следовать, что Отец не дал
так (то есть Сыну иметь живот в Себе), и значит, те слова – ложны; а если дал,
то Сын уже не имеет нужды ни в каком постороннем содействии. Что же значит:
Отца ради? Здесь Христос указывает только причину, говоря как бы так: как живет
Отец, так и Я живу. И ядый Мя, и той жив
будет Мене ради (ст. 57). Жизнь здесь разумеет не обыкновенную, но
прославленную. А что Он говорит о жизни не обыкновенной, но о той, славной и
неизреченной, это видно из того, что все – и неверующие и непосвященные – тоже
живут, хотя и не вкушают той Плоти. Видишь, что речь идет не об этой жизни, но
о той. Он как бы так говорит: ядущий Мою Плоть не погибнет по смерти и не
подвергнется наказанию. И не об общем также воскресении говорит, так как все
одинаково воскреснут, но о воскресении особенном, славном, соединенном с
наградою. Сей есть хлеб, сшедый с небесе:
не якоже ядоша отцы ваши манну и умроша: ядый хлеб сей жив будет во веки
(ст. 58). Непрестанно повторяет одно и то же для того, чтобы напечатлеть это в
душе слушателей (так как учение об этом было почти последнее), и чтобы
утвердить веру в догмат о воскресении и жизни вечной. Итак, (Христос) говорит и
о воскресении частию потому, что сказал о жизни вечной, а частию и для того,
чтобы показать, что эта жизнь не теперь, но будет по воскресении. Откуда же,
скажешь, это видно? Из Писания. К нему при всяком случае отсылает Он иудеев,
повелевая из него удостоверяться в том. А словами: даяй живот миру (ст. 33) Он возбуждает в них соревнование, чтобы,
таким образом, они не лишали себя этого дара по крайней мере из ревности, что
другие наслаждаются им. О манне же часто упоминает для того, чтобы и различие
показать между ею и небесным хлебом, и привести их к вере. Если для Него
возможно было без жатвы, без хлеба и других снадобий сохранить, в продолжение
сорока лет, жизнь их предков, то тем более это возможно будет теперь, когда Он
пришел совершить большие дела. С другой стороны, если то были некоторые образы,
и, однако ж, тогда собирали пищу без пота и трудов, то тем более это будет
теперь, когда во всем большое различие, когда смерти уже нет и мы пользуемся
истинною жизнию.
Хорошо и то, что Христос часто упоминает о жизни, потому что
жизнь вожделенна для людей и ничто так не приятно, как не умирать. И в Ветхом
Завете было обещание долговечности и многолетия, но теперь обещается не просто
долговечность, но жизнь, конца не имеющая. Вместе с тем Христос хочет показать,
что Он отменяет наказание, бывшее следствием греха, уничтожает тот смертный
приговор и, вопреки прежнему определению, вводит не просто жизнь, но жизнь
вечную. Сия рече на сонмищи, уча в
Капернауме (ст. 59), где Он совершил много чудес и где поэтому Его должны
были слушать с особенным вниманием.
2. Но для чего Он учил в синагоге и в храме? Как для того,
чтобы уловить собиравшийся в них народ, так и для того, чтобы показать, что Он
действует не противно Отцу. Мнози же
слышавше от ученик Его, реша: жестоко есть слово сие (ст. 60). Что значит: жестоко есть? Значит: сурово, трудно,
тягостно. Но ведь Он ничего такого не говорил, потому что и беседовал не о
жизни и деятельности, но о догматах, часто упоминая о вере в Него. Так что же,
то ли значит: жестоко есть слово, что
Он обещает жизнь и воскресение? То ли, что Он сказал: с небесе снидох? Или то, что нельзя спастись не ядущему Его Плоти?
Это ли, скажи мне, жестоко? Но кто станет утверждать это? Итак, что значит:
жестоко? Значит: неудобоприемлемо, превышает их немощь, наводит великий страх.
Они думали, что Он говорит нечто такое, что выше Его достоинства и далеко
превосходит Его силы; почему и говорили: кто
может Его послушати? (ст. 60), желая, может быть, тем оправдать себя,
потому что намерены были отстать от Него. Ведый же Иисус в Себе, яко ропщут о
сем ученицы Его (а такое ведение тайных помыслов есть доказательство Его
Божества), говорит: сие ли вы блазнит?
(ст. 61). Аще убо узрите Сына
Человеческаго восходяща, идеже бе прежде? (ст. 62). Так же Он поступил и с
Нафанаилом, сказав: зане рех ти, видех тя
под смоковницею, веруеши: больша сих узриши (1, 50), – и с Никодимом: никтоже взыде на небо, токмо Сын
Человеческий, сый на небеси (3, 13). Что же? К недоумениям Он
присовокупляет новые недоумения? Отнюдь нет; напротив, величием и множеством
догматов хочет удержать их при Себе. Сказав просто: с небесе снидох, и не присовокупив ничего больше, Он тем скорее
соблазнил бы их; но сказав: тело мое – жизнь мира, также: якоже посла Мя живый Отец, и Аз живу Отца ради, и еще: с небесе снидох, Он тем разрешает их
недоумение. Кто говорит о себе одно великое, того, конечно, еще можно
подозревать во лжи, но кто, вслед за тем, высказывает столь многое, тот
уничтожает всякое подозрение. Все же Он и делает и говорит для того, чтобы
удалить их от мысли, что отец Его Иосиф. Значит, Он говорил так не для усиления
соблазна, а, напротив, для его уничтожения. Кто считал бы Его сыном Иосифа, тот
не принял бы Его слов; а кто убедился, что Он сошел с неба и опять взойдет
туда, тот удобнее мог внимать Его словам. После того Христос присовокупляет и
другое решение их недоумения, говоря: Дух
есть, иже оживляет, плоть не пользует ничтоже (6, 63). Это значит: что
говорится обо Мне, тому должно внимать духовно; а кто внимает чувственно
(????????), тот ничего не приобретает и не получает никакой пользы. Сомневаться
же в том, как Он сошел с неба, и думать, что Он – сын Иосифа, и спрашивать: како может нам дати Плоть Свою ясти?
(ст. 52) – было делом плотского слушания, между тем как все это следовало
понимать таинственно и духовно. Но откуда, скажешь, они могли понять, что такое
значит есть Плоть? Потому-то им и
следовало выждать удобного времени и расспросить, а не оставлять Его. Глаголы, яже Аз глаголах вам, дух суть и
живот суть (ст. 63), то есть божественны и духовны, не заключают в себе
ничего плотского и не подлежат естественному порядку, но чужды всякой этого
рода необходимости и выше законов, действующих на земле, и имеют смысл другой,
особенный. Таким образом, как здесь сказал: дух,
вместо того чтобы сказать: духовные
(глаголы), так и, сказав: Плоть,
разумел неплотские (предметы), но
плотское слушание, намекая вместе и на иудеев, которые всегда желали плотского,
между тем как надлежало желать духовного, потому что, кто предметы духовные
станет понимать чувственно, тот не приобретет никакой прибыли. Что же, разве
Его Плоть не есть плоть? Без сомнения, – плоть. Как же Он сказал: плоть не пользует ничтоже? Это Он сказал
не о Своей Плоти, отнюдь нет, – но о тех, которые Его слова понимают
чувственно. Что же значит – понимать чувственно? Смотреть на предметы просто и
не представлять ничего больше, – вот что значит понимать чувственно. Но не так
должно судить о видимом, а надобно внутренними очами прозирать во все его
тайны. Вот это значит понимать духовно. Ведь кто не ест Его Плоти и не пиет Его
Крови, не имеет жизни в себе: как же плоть ничего не пользует, когда без нее
невозможно жить? Не видишь ли, что слова: плоть
не пользует ничтоже сказаны не о Плоти Его, но о плотском слушании? Но суть от вас нецыи, иже не веруют (ст.
64). Опять, по Своему обычаю, придает важность Своим словам, предрекая будущее
и показывая, что Он говорил все это не потому, чтобы искал славы у них, а
потому, что заботился о их благе. Сказав: нецыи,
Он чрез то исключил учеников, – потому что вначале Он говорил: и видесте Мя, и не веруете Мне (ст. 36),
а теперь: суть от вас нецыи, иже не
веруют. Ведяше бо искони, кии суть неверующии, и кто есть предаяй Его. И
глаголаше: сего ради рех вам, яко никтоже может приити ко Мне, аще не будет ему
дано от Отца Моего (ст. 64–65). Здесь евангелист указывает нам на
добровольное, принятое Христом, Домостроительство (спасения) и на Его незлобие.
И слово: искони здесь поставлено не
без цели, но чтобы ты познал Его предведение и то, что Он еще прежде этих слов,
и не после того, как иудеи возроптали и соблазнились, а еще прежде, знал предателя,
– что было доказательством Его Божества. Затем присовокупил: аще не будет ему дано свыше от Отца Моего,
убеждая их считать Бога Отцом Его, а не Иосифа, и показывая, что уверовать в
Него – дело немаловажное. Он как бы так говорил: не тревожат, не смущают, не
удивляют Меня неверующие. Я знаю это гораздо прежде, чем случилось. Знаю, кому
дал Отец (уверовать в Меня).
3. Но когда ты слышишь: дал,
не думай, чтобы было раздаяние просто по жребию, а веруй, что получает тот, кто
оказывается достойным принять. От сего
мнози от ученик Его идоша вспять и ктому не хождаху с Ним (ст. 66). Не без
причины евангелист не сказал: отошли, но: идоша
вспять. Этим Он показал, что они, отделившись (от Христа), прервали
преуспеяние в добродетели и потеряли ту веру, которую прежде имели. Но с
двенадцатью (учениками) этого не случилось. Поэтому Он и говорит им: еда и вы хощете ити? (ст. 67) – чем
опять показывает, что не нуждается в их служении и послушании, и не за тем
водит их с Собою. Иначе – стал ли бы Он спрашивать их так? Почему же Он не
похвалил их? Почему не превознес? Частию для того, чтобы соблюсти приличное
Учителю достоинство, а частию для того, чтобы показать, что Он этим способом
скорее мог привлечь их к Себе. Если бы Он похвалил, то они могли бы подумать,
что оказывают Ему услугу, и поддаться какой-нибудь немощи человеческой. Когда
же показал, что не нуждается в их следовании за Ним, то этим более удержал их
при Себе. И смотри, с какою мудростию Он говорит. Не сказал: отойдите, потому
что это значило бы отгонять, но говорит вопросительно: еда и вы хощете ити? – чем показывает, что Он устраняет всякое
насилие и принуждение и хочет, чтобы они оставались при Нем не из-за
какого-либо стыда, но по чувству благодарности. А тем, что не укорил их явно,
но коснулся незаметно, Он показал, как должно любомудрствовать в подобных
случаях. Но с нами бывает напротив, и это понятно, потому что мы все делаем
ради своей славы. Поэтому и думаем, что наше благосостояние уменьшается, когда
уходят служащие нам. Но Христос не стал ни льстить, ни отгонять, а только
спросил. И это не потому, чтобы Он презирал учеников, но потому, что не хотел
удерживать их при Себе силою и принуждением, – ведь оставаться по этой причине
все равно что и отойти. Что же Петр? К
кому идем? Глаголы живота вечнаго имаши, и мы веровахом и познахом, яко Ты еси
Христос, Сын Бога Живаго (ст. 68–69). Видишь ли, не слова Христовы были
причиною соблазна, а невнимание, беспечность и неблагодарность слушателей? Если
бы Он и не сказал (тех слов), они и тогда соблазнились бы и не успокоились бы,
потому что непрестанно думали о пище телесной и были пригвождены к земле. Ведь
вместе же с ними слушали и эти (Апостолы); однако ж высказали совсем не то, что
они, говоря: к кому идем? Этот ответ
обнаруживает великую любовь. Он показывает, что для них Учитель дороже всего –
и отцов, и матерей, и имений, и что, оставив Его, они не могли бы уже найти,
куда прибегнуть. Но чтобы не показалось, будто слова: к кому идем? – Петр сказал потому, что не было никого, кто бы
принял их, Он тотчас присовокупил: глаголы
живота вечнаго имаши. Другие внимали (словам Христовым) чувственно и с
умствованиями человеческими; а они (Апостолы) – духовно, предоставляя все вере.
Потому и Христос говорил: глаголы, яже Аз
глаголах, дух суть, то есть: не предполагай, что учение, содержащееся в
Моих словах, подлежит обыкновенному порядку вещей и тем законам, по которым все
совершается. Предметы духовные не таковы: они не могут быть подчинены законам
земным. На это и Павел указывает, говоря:
да не речеши в сердцы твоем: кто взыдет на небо, сиречь Христа свести. Или кто
снидет в бездну, сиречь Христа от мертвых возвести (Рим. 10, 6–7). Глаголы живота вечнаго имаши. Вот они
уже приняли учение о воскресении и о будущем воздаянии. Смотри же, какое
братолюбие и какую любовь высказывает Петр, отвечая за весь лик (Апостолов). Не
говорит: я познал, но: познахом.
Особенно же обрати внимание на то, как приноравливается к самим словам Учителя,
говоря не то, что говорили иудеи. Те говорили: сей есть сын Иосифов, а Петр: Ты
еси Христос, Сын Бога Живаго, и еще: глаголы
живота вечнаго имаши; (и он говорил так), вероятно, потому, что часто
слышал слова Христовы: веруяй в Мя имать
живот вечный. Припомнив, таким образом, самые слова, Он показал тем, что
содержит (в памяти) все сказанное. Что же Христос? Не похвалил и не превознес
Петра, хотя это и сделал при другом случае; но что говорит? Не Аз ли вас дванадесяте избрах; и един от
вас диавол есть (ст. 70). Так как Петр сказал: и мы веровахом, то Христос исключает из этого лика Иуду. В другом
месте Петр не сказал ничего об учениках, но на вопрос Христа: вы же кого Мя глаголете? – отвечал: Ты еси Христос, Сын Бога Живаго (Мф. 16,
15, 16). Но так как здесь сказал: и мы
веровахом, то Христос, по справедливости, не оставляет Иуду в лике учеников.
А это Он сделал с намерением заранее отвратить вероломство предателя; и хотя
знал, что это будет бесполезно, тем не менее исполнял Свое дело.
4. И смотри, с какою мудростию (поступил Христос)! Он и не
открыл вполне предателя, и не оставил его совсем неизвестным, чтобы он, с одной
стороны, не сделался более бесстыдным и упорным, а с другой, думая, что
остается неизвестным, не отважился бесстрашно на злодеяние. С этою-то целию,
продолжая Свою беседу, изобличает его яснее. В самом деле, сначала Он включил и
его в число прочих, сказав: суть от вас
нецыи, иже не веруют. А что здесь Он разумел и предателя, это показал
евангелист словами: ведяше бо искони, кии
суть неверующии, и кто есть предаяй Его. Но так как Иуда остался при Нем,
то Он изобличает его сильнее, говоря: един
от вас диавол есть, и, таким образом, наводит страх на всех вообще, желая
прикрыть его. При этом справедливо может возникнуть недоумение: отчего теперь
ученики не говорят ничего, а впоследствии приходят в страх и в недоумении
смотрят друг на друга и спрашивают: еда
аз есмь, Господи? (Мф. 26, 22), и Петр подает знак Иоанну, чтобы он узнал о
предателе и спросил у Учителя, кто это (Ин. 13, 24). Итак, какая тому причина?
Петр тогда еще не слышал: иди за Мною,
сатано (Мк. 8, 33), а потому и не имел никакого опасения. Когда же
подвергся упреку, и, несмотря на то что говорил от великого расположения, не
только не заслужил одобрения, но и услышал название сатаны, то при словах: един от вас предаст Мя (Ин. 13, 21)
справедливо уже убоялся. С другой стороны, и Христос теперь не говорит: един от вас предаст Мя, а: един от вас диавол есть. Потому они даже
не поняли этих слов, а думали, что Он только укоряет за лукавство. Но для чего
Он сказал: не Аз ли вас дванадесяте
избрах; и един от вас диавол есть? Чтобы показать, что Его учение чуждо
лести. Так как в то время, когда все оставили Его, они одни остались при Нем и
чрез Петра исповедали Его Христом, то, чтобы не подумали, что Он станет за это
льстить им, Он удаляет их от такой мысли. Он как бы так говорит: ничто не может
отклонить Меня от обличения людей злых; не думайте, что Я стану льстить вам за
то, что вы остались при Мне, или что Я не буду обличать порочных, потому что вы
последовали за Мной. К этому не склонит Меня и то, что гораздо сильнее могло бы
склонить учителя. Кто сам собою остается при учителе, тот представляет тем
свидетельство своей любви к нему; а избранный учителем почитается от людей
несмысленных за безумного и отвергается ими. Но и это не удержит Меня от
обличений. Между тем в этом и теперь язычники обвиняют Христа, но напрасно и
неразумно: Бог никогда не делает людей добрыми чрез насилие и принуждение, и
Его избрание призываемых не насильственное, но совершается чрез увещание. А
чтобы тебе увериться, что, призывая, Он не насилует, смотри, сколько погибло
людей званных. Отсюда видно, что в нашей воле – и спасение, и погибель.
5. Слыша это, научимся же всегда трезвиться и бодрствовать.
Иуда был причтен к тому святому лику, сподобился столь великого дара, совершал
чудеса (потому что и он вместе с прочими был послан воскрешать мертвых и
очищать прокаженных), и, несмотря на это, как скоро был порабощен тяжким
недугом – страстию сребролюбия, предал и своего Владыку. И ничто не принесло
ему пользы: ни благодеяния, ни дарования, ни пребывание со Христом, ни
служение, ни омовение ног, ни общение в трапезе, ни хранение ковчежца; но это
все обратилось даже в повод к его наказанию. Будем же бояться, чтобы и нам чрез
сребролюбие не сделаться подражателями Иуде. Ты не предаешь Христа; но, когда
презираешь нищего, истаевающего от голода или гибнущего от холода, навлекаешь
на себя то же осуждение. Также, когда мы недостойно приобщаемся Тайн, мы
погибаем наравне с христоубийцами. Когда похищаем, когда угнетаем бедных, то
навлекаем на себя величайшее наказание, и весьма справедливо. В самом деле,
доколе будет так владеть нами любовь к настоящим вещам – излишним и
бесполезным? А богатство и принадлежит к вещам излишним, от которых нет никакой
пользы. Доколе нам не взирать на небеса, не трезвиться, не знать сытости в
наслаждении этими земными и преходящими благами? Ужели мы не знаем из опыта их
ничтожества? Представим себе бывших до нас богачей. Не сон ли все их блага? Не
тень ли и цвет, не поток ли протекающий? Не повесть ли и басня? Вот такой-то
был богат: где же теперь его богатство? Сгибло и истлело. А грехи, совершенные
из-за него, и наказание за грехи – остаются. Но если бы даже и наказания не
было и Царства не предстояло, – и тогда следовало бы уважать (в бедном)
одноплеменность и однородность с нами, и постыдиться того, что он
подобострастен нам. Между тем мы кормим псов (многие же кормят и диких ослов, и
медведей, и других разного рода зверей), а презираем человека, истаевающего от
голода; таким образом, для нас чужое – дороже родного и свое – хуже того, что не
наше и не родственно нам. Но не приятно ли, скажешь, строить великолепные дома,
иметь множество рабов и, покоясь на ложе, смотреть на золотой свод? Да это
излишне и бесполезно. Есть другие здания, гораздо великолепнее и лучше этих.
Ими нужно увеселять свои взоры, – и никто тому не воспрепятствует. Хочешь ли
видеть прекраснейший свод? Когда настанет вечер, смотри на небо, усеянное
звездами. Но это, скажешь, не мой свод? Напротив, этот даже более твой, чем
тот. Он для тебя и создан, и принадлежит тебе наравне с твоими братьями. А тот
не твой, но твоих наследников, после твоей смерти. Притом этот (свод небесный)
может принести величайшую пользу, потому что своею красотою возводит к
Создателю; а тот причинит тебе величайший вред, сделавшись в день суда твоим грозным
обвинителем, потому что он был облечен золотом, когда Христос не имел и
необходимой одежды. Не будем же впадать в столь великое безумие; не станем
гоняться за тем, что мимолетно, и убегать того, что пребывает постоянно; не
будем предателями своего спасения, но станем держаться надежды на блага
будущие: старики – как верно знающие, что им не долго остается жить, юноши –
как вполне убежденные, что (и для них) немного остается времени, потому что
день Господень придет, как тать ночью. Итак, зная это, жены пусть умоляют
мужей, мужья пусть убеждают жен, будем учить юношей и дев, и все будем
наставлять друг друга – презирать настоящие блага и искать будущих, чтобы и
сподобиться их, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез
Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков.
Аминь.
1. Нет ничего хуже зависти
и злобы. Чрез них смерть вошла в мир. Когда диавол увидел человека в чести, то
не вынес его благоденствия и сделал все, чтобы погубить его. Да и везде от
этого корня можно видеть такой плод. Так и Авель убит; так и Давид едва не
погиб; так и многие другие праведники. Также сделались христоубийцами и иудеи,
на что и указал евангелист словами: и
хождаше Иисус по сих в Галилеи, потому что не имел власти во Иудеи ходити, яко искаху Его убити.
Что ты говоришь, блаженный Иоанн? Не имел власти Тот, Кто мог делать все, что
хотел? Кто сказал: Кого ищете, и тем
отбросил их назад, Кто мог присутствовать и не быть видимым, – Тот не имел
власти? Как же Он после явился между ними и среди храма, во время праздника,
при народном собрании, и в присутствии убийц беседовал с ними о том, что
наиболее их раздражало? Этому и они удивлялись, говоря: не Сей ли есть, Его же ищут убити? И се, не обинуясь глаголет, и
ничесоже Ему глаголют (ст. 25–26). Что же это за загадочные слова? Нет,
евангелист сказал это не с тем, чтобы мы сочли его слова загадочными, но чтобы
показать, что Христос обнаруживал и свойства Божества, и свойства человечества.
Таким образом, когда он говорит, что Христос не имел власти, то выражается о
Нем, как о человеке, так как Он многое делал и по-человечески; а когда говорит,
что Он стоял среди их и они не удержали Его, то очевидно указывает на силу Его
Божества. Он и убегал, как человек, и являлся, как Бог, будучи истинно тем и
другим. Что злоумышленники не могли удержать Его, когда Он был среди их, это показывало
Его неодолимость и непобедимость; а что Он уклонялся, этим подтверждал Он Свое
воплощение и удостоверял в нем, чтобы ничего не могли сказать ни Павел
Самосатский, ни Маркион, ни
зараженные их недугом. Итак, этим Он заграждает уста всем. По сих бе праздник Иудейский, потчение сени. Выражение: по сих означает не другое что, как то,
что (евангелист) для краткости опустил много времени, протекшего между двумя
событиями. И это видно из того, что, когда Христос сидел на горе, тогда был
праздник Пасхи (6, 3, 4), а теперь (евангелист) упоминает о празднике Кущей.
Таким образом, из событий в течение пяти месяцев Он ни о чем другом нам не
рассказал и ничего иного не передал, кроме чуда над хлебами и беседы к народу,
евшему хлебы. Между тем Христос постоянно совершал чудеса и беседовал не только
днем и вечером, но часто и ночью. Так, например, ученикам, по сказанию всех
евангелистов, Он предстал ночью. Отчего же они опустили те события? Оттого, что
невозможно было всего пересказать. К тому же они старались особенно говорить о
том, из-за чего могло возникнуть со стороны иудеев какое-либо порицание или
противоречие. Событий, подобных тем. (которые опущены), было много, и потому
евангелисты, написав много раз, что Христос и больных исцелял, и мертвых
воскрешал, и возбуждал удивление, иногда об этом и не говорят. Но когда им
предстояло говорить о чем-либо необычайном или рассказывать что-нибудь такое,
что могло бы по видимому служить для Него порицанием, об этом они повествуют.
Так вот и теперь евангелист замечает, что братья Его не веровали в Него, хотя в
этом обстоятельстве заключается не мало поносного для Него. Подлинно достойно
удивления правдолюбие евангелистов, как они не стыдятся говорить о том, что по
видимому служит к поношению Учителя, и даже стараются больше повествовать об
этом, чем о чем-либо другом. Потому-то теперь и Иоанн, пройдя молчанием многое
– и знамения, и чудеса, и беседы Христовы, тотчас приступил к следующему. Реша, говорит, к Нему братия Его: прейди отсюду в Иудею, да и ученицы Твои
видят дела, яже твориши (ст. 3). Никтоже
бо в тайне творит что, и ищет сам яве быти. Яви Себе мирови. Ни братия бо Его
вероваху в Него (ст. 4–5). Какое же, скажешь, здесь неверие, когда они
просят Его творить чудеса? Даже и очень большое. Неверие выражается и в их словах,
и в их смелости, и в их неуместном дерзновении. Они думали, что им, как
родственникам, можно свободно говорить с Ним. Их просьба по видимому дружеская,
но в словах много обидного: ими они упрекают Его и в малодушии, и в славолюбии.
Сказав: никтоже в тайне творит что,
они тем обвиняют Его в малодушии и вместе выражают подозрение к Его делам, а
присовокупив: ищет яве быти, упрекают
в славолюбии.
2. Но ты обрати внимание на силу Христову. Из числа
говоривших это один был впоследствии первым Иерусалимским епископом, именно
блаженный Иаков, о котором и Павел говорит: иного
же от Апостол не видех, токмо Иакова, брата Господня (Гал. 1, 19). Говорят
также, что и Иуда сделался достойным удивления. Хотя они и присутствовали в
Кане, когда вода была претворена в вино, однако ж от того не приобрели еще
никакой пользы. Отчего же у них такое неверие? От худого расположения души и
зависти: сродникам знаменитым как-то обыкновенно завидуют сродники не столько
знаменитые. Кого же они здесь называют учениками? Народ, следовавший за
Христом, а не двенадцать (Апостолов). Что же Христос? Смотри, как кратко Он
отвечал. Не сказал: вы кто таковы, что даете Мне такие советы и учите Меня? А
что? Время Мое не у прииде (ст. 6).
Мне кажется, здесь Он намекает и на нечто другое. Быть может, они из зависти
замышляли даже предать Его иудеям, а потому, обнаруживая это, Он и говорит: время Мое не у прииде, то есть время
креста и смерти. Зачем же прежде времени вы торопитесь убить Меня? Время же ваше всегда готово есть (ст.
6). Как бы так говорил: хотя бы вы постоянно обращались с иудеями, они не
умертвят вас, потому что вы ревнуете о том же, о чем и они; а Меня они готовы
немедленно убить. Таким образом, для вас всегда есть и время – не подвергаясь
опасности, обращаться с ними; а для Меня время будет тогда, когда настанет
время креста, когда Мне нужно будет умереть. А что Он действительно это
разумеет, видно из следующих затем слов: не
может мир ненавидети вас (ст. 7). Как он может ненавидеть тех, кто одного с
ним желает и одного домогается? Мене же
ненавидит, яко Аз обличаю его, яко дела его зла суть, то есть Меня
ненавидит за то, что Я укоряю и обличаю. Научимся отсюда удерживаться от гнева
и не сердиться, когда нам что-либо советуют и люди незначительные. Если Христос
с кротостию перенес совет людей неверовавших, которые советовали то, чего не
следовало советовать, и советовали не от доброго расположения, то какое мы
получим прощение, мы – земля и пепел, если будем негодовать на советников,
когда они хотя немного ниже нас, считая их советы недостойными нас? Вот смотри,
с какою кротостию Христос отстраняет от Себя их обвинение. На их слова: яви Себе мирови, Он говорит: не может мир ненавидети вас, Мене же мир
ненавидит, и этим уничтожает их обвинение. Не только, говорит, Я не ищу
славы у людей, но и непрестанно обличаю их, хотя и знаю, что это рождает
ненависть ко Мне и готовит мне смерть. Когда же, скажешь, Он обличал? Но когда
же и переставал обличать? Не говорил ли Он: не
мните, яко Аз на вы реку ко Отцу: есть, иже на вы глаголет, Моисей (5, 45);
еще: разумех вы, яко любве Божия не имате
в себе (ст. 42); и еще: како можете
веровати, славу от человек приемлюще, и славы, яже от Единаго Бога, не ищете
(ст. 44)? Видишь ли, как всем этим Он показал, что ненависть к Нему происходила
от Его открытых обличений, а не от нарушения субботы? А для чего Он посылает их
на праздник, говоря: вы взыдите в
праздник, Аз не у взыду (ст. 8)? Чтобы показать, что Он не нуждается в них
и не хочет, чтобы они льстили Ему, и что Он дозволяет им соблюдать иудейские
обряды. Но как же, скажешь, Он пошел на праздник, когда прежде сказал: не взыду? Он не просто сказал: не взыду, но прибавил: теперь, то есть
вместе с вами: яко время Мое не у
исполнися (ст. 8). Но ведь Он имел быть распят в следующую Пасху, – почему
же бы и Ему не идти? Если же не пошел потому, что еще не настало Его время, то
следовало бы и совсем не ходить. Но Он пошел не для того, чтобы пострадать, а
чтобы преподать им учение. Зачем же тайно? Мог Он, конечно, пойти и явно, и
быть среди иудеев, и удержать их неистовое нападение, что нередко и делал, но
Он не хотел так действовать всегда. Если бы Он пришел явно и опять поразил их
слепотою, то этим яснее выказал бы Свое Божество и еще более открыл бы его,
чего пока не следовало делать. Но так как они (Его братья) думали, что Он
остался по малодушию, то (Своим появлением на праздник) Он, напротив,
показывает и безбоязненность, и мудрую предусмотрительность, а равно и то, что
Он, наперед зная время, в которое пострадает, с наступлением этого времени
вполне охотно пойдет во Иерусалим. Мне, впрочем, кажется, что в словах: вы взыдите Он высказывает и такую мысль:
не думайте, что Я принуждаю вас против воли оставаться со Мной; а в следующих
затем: время Мое не у исполнися
показывает, что Ему надлежало еще совершать и чудеса, и говорить беседы, чтобы
и больше уверовало народа, и тверже стали ученики, видя дерзновение Учителя и
все, что Он потерпел.
3. Научимся же из сказанного уступчивости и кротости
Спасителя: научитеся от Мене, яко кроток
есть и смирен сердцем (Мф. 11, 29), – и отвергнем всякую гневливость.
Восстанет ли кто против нас, – мы будем смиренны. Станет ли кто поступать с
нами нагло, – мы будем услужливы. Будет ли кто язвить и терзать нас насмешками
и ругательствами, – не будем отвечать тем же, чтобы мщением за себя не погубить
себя. Гнев есть зверь, зверь жестокий и лютый. Чтобы укротить его, будем
припевать себе стихи из божественного Писания и говорить: земля еси и пепел (Быт. 3, 19); и: почто гордится земля и пепел? (Сир. 10, 9); также: устремление ярости его падение ему (Сир.
1, 22); и еще: муж ярый неблагообразен (Притч.
11, 25). Подлинно нет ничего хуже, ничего безобразнее гневного лица; если же –
лица, то тем более – души. Как тогда, когда разрывают грязь, обыкновенно бывает
зловоние, так и тогда, когда душа возмущается гневом, появляется великое
безобразие. Но не могу, скажешь, вынести поношения от врагов. Отчего же, скажи?
Если враг сказал правду, то, еще прежде его, тебе самому следовало бы укорить
себя, и ты должен благодарить его за обличение; если же ложь, – не обращай на
то внимания. Он назвал тебя нищим, – посмейся этому. Назвал низким или
бессмысленным, – пожалей о нем, потому что, кто скажет брату своему: уроде, повинен есть геенне огненней (Мф. 5, 22).
Итак, когда кто станет поносить тебя, помысли о том наказании, которому он
подлежит, – и не только не будешь гневаться, но и прольешь слезы. Никто не
сердится на одержимых лихорадкою или горячкою, но все жалеют о подобных людях и
плачут. А такова и душа разгневанная. Если же хочешь и отмстить, смолчи, – и
тем нанесешь врагу смертельный удар. Если же будешь отвечать на укоризну
укоризною, то зажжешь огонь. Но присутствующие, скажешь, будут обвинять в
малодушии, если стану молчать. Не в малодушии будут обвинять, а подивятся
любомудрию. Если же ты, подвергшись поношению, станешь огорчаться, то чрез это
будешь поносить сам себя, потому что заставишь думать, что сказанное о тебе
справедливо. Отчего, скажи мне, богач смеется, когда слышит, что его называют
нищим? Не оттого ли, что не сознает за собою нищеты? Так и мы, если на бранные
слова будем отвечать более смехом, чрез то представим величайшее
доказательство, что мы не сознаем за собою того, в чем укоряют нас. Притом же,
доколе нам бояться суждений людских? Доколе презирать общего всем Владыку и
прилепляться к плоти? Идеже бо в вас
зависти и рвения и распри, не плотстии ли есте? (1 Кор. 3, 3). Будем же
духовными и обуздаем этого страшного зверя. Между гневом и бешенством нет
никакого различия; гнев есть тоже беснование, только временное, или даже и хуже
беснования. Бесноватый может еще получить прощение, а гневающийся подвергнется
тысяче мучений, как добровольно стремящийся в бездну погибели. Да и прежде
будущей геенны, он уже здесь терпит наказание, так как во всю ночь и во весь
день носит в помыслах души своей непрестанное смятение и незатихающую бурю.
Итак, чтобы избавиться и наказания в жизни настоящей, и мучения в будущей,
отринем эту страсть и будем выказывать всякую кротость и уступчивость. Чрез это
мы обретем покой нашим душам и здесь, и в Царствии Небесном, которого и да
сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки
веков. Аминь.
1. Когда Христос совершал что-либо, как человек, то совершал
не для уверения только в Своем воплощении, но и для научения нас добродетели.
Если бы Он всегда поступал, как Бог, то откуда могли бы мы узнать, что нам
должно делать в затруднительных обстоятельствах? Если бы, например, и в
настоящем случае, когда иудеи дышали убийством, Он вдруг предстал среди их и
удержал их порыв, и если бы так поступал всегда, то мы, не имея возможности
сделать то же, между тем находясь в подобных обстоятельствах, откуда могли бы
узнать, как нам должно поступить? Следует ли тотчас же умереть, или нужно
что-нибудь предпринять, чтобы придать делу благоприятный оборот? Итак, поелику
мы, не имея равных (с Ним) сил, не знали бы, что нам делать в трудных
обстоятельствах, то Он Своим примером научает нас и этому. Сия, сказано, рек Иисус, оста
в Галилеи. Егда же взыдоша братия Его в праздник, тогда и Сам взыде, не яве, но
яко тай. Слова: взыдоша братия
Его показывают, что Он не хотел идти с ними. Поэтому и остался там, где был, и
не явил Себя, хотя братья некоторым образом и понуждали Его к тому. Но отчего
Он, беседовавший всегда явно, теперь идет на праздник как бы тайно?
(Евангелист) не сказал: тайно, но: яко
тай, – оттого, что надлежало чрез это научить нас устроять наши дела. А
кроме того, не все равно было для Него – явиться ли среди иудеев в то время,
когда они кипели и пламенели от гнева, или после, при окончании праздника. Жидове же искаху Его и глаголаху: где есть Он?
(ст. 11). Прекрасные поистине дела у них в праздничные дни! Порываются к
убийству и совещаются на празднике схватить Его. Так говорят они и в другом
месте: что мнится вам, яко не имать ли
приити в праздник? (Ин. 11, 56); и здесь: где есть Он? (ст. 11). От чрезмерной ненависти и вражды не хотели
назвать Его по имени. Великое уважение к празднику, великое благоволение!
Хотели уловить Его в самый праздник. И
ропот мног бе о Нем в народех (ст. 12). Мне кажется, что их раздражало
самое место совершения чуда и что они в одно и то же время и свирепели, и
боялись, но не столько негодовали из-за прежнего чуда, сколько опасались, чтобы
Он не совершил чего-либо подобного. Но вышло совсем иначе: они сами, против
воли, сделали Его известным. Овии
глаголаху, яко благ есть; инии же глаголаху: ни, но льстит народы (ст. 12).
Первое, я думаю, – мнение народа, а последнее – князей и священников, потому
что клеветать было свойственно их зависти и злобе. Льстит, говорят, народы.
Но каким образом, скажи мне? Разве Он совершает чудеса призрачные, а не
действительные? Но опыт свидетельствует противное. Никтоже яве глаголаше о Нем, страха ради Иудейскаго (ст. 13).
Видишь ли, начальники – люди развращенные, а подначальные, хотя и здраво судят,
но лишены надлежащего мужества, которого преимущественно недостает у народа? Абие же в преполовение праздника взыде
Иисус, и учаше (ст. 14). Чрез промедление Он сделал их внимательнее. Те,
которые искали Его в первые дни праздника и говорили: где есть Он? – теперь, увидев Его неожиданно перед собою, смотри,
как поспешили к Нему и старались внимать Его словам, – и те, которые называли
Его добрым, и те, которые не считали таким; одни, чтобы получить пользу и
подивиться, другие, чтобы схватить Его и задержать. Говорили же они: льстит народы, вследствие Его учения о
догматах, так как не понимали того, что Он говорил; а – благ есть, вследствие Его чудес. Итак, Он предстал пред ними, после
того как утишил их ярость, чтобы они внимательно могли выслушать Его слова,
когда гнев не заграждал уже их слуха. Чему Он учил, евангелист того не сказал;
говорит только, что Он учил дивно, что пленил их и произвел в них перемену:
такова была сила Его слов! Те, которые говорили: льстит народы, теперь, переменившись в своих мыслях, дивились Ему и
потому говорили: како Сей книги весть не
учився? (ст. 15). Видишь ли, как евангелист показывает, что и здесь их
удивление было полно злобы? Не сказал, что они дивились учению или что
принимали слова Его; но просто: дивились, то есть приходили в изумление и в
недоумении говорили: откуда Сему сия?
(Мк. 6, 2). Между тем это недоумение должно было привести к сознанию, что в Нем
не было ничего человеческого. Но так как этого они не хотели исповедать, но
ограничивались только удивлением, то послушай, что говорит Сам Христос: Мое учение несть Мое (ст. 16). Опять
отвечает на их тайную мысль, обращая их к Отцу и желая тем заградить им уста. Аще кто хощет волю Его творити, разумеет о
учении, кое от Бога есть, или Аз от Себе глаголю (ст. 17). Эти слова значат
вот что: отриньте от себя злобу, гнев, зависть и ненависть, которую напрасно
питаете против Меня, и ничто не помешает вам познать, что Мои слова – поистине
слова Божии. Теперь эти страсти омрачают вас и искажают в вас правильное и
светлое суждение. А если исторгнете их из себя, то уже не будете подвергаться
этому. Но Христос так не сказал, потому что этим слишком уязвил бы их; а все
это прикровенно выразил в словах: кто творит волю Его, разумеет о учении, кое от Бога есть, или Аз от Себе глаголю, то
есть или Я возвещаю что-либо чуждое, и новое, и противное, потому что
выражение: от Себе всегда употребляется в следующем значении: Я не говорю
ничего, не угодного Богу, но чего хочет Отец, того – и Я. Если кто волю Его творит, разумеет о учении. Что значит: если кто
волю Его творит? Значит: если кто любит жизнь добродетельную и хочет быть
внимательным к пророчествам, чтобы видеть, сообразно ли с ними Я говорю или
нет, тот уразумеет силу Моих слов.
2. Как же (Его учение есть) Его и не Его? Он не сказал: это
учение не Мое, но, сказав прежде: Мое
и таким образом усвоив его Себе, потом уже присовокупил: несть Мое. Как же одно и то же может быть и Его, и не Его? Его,
потому что Он говорил не как наученный; не Его, потому что оно было учение
Отца. А как же Он говорит: все Отчее – Мое, и все Мое – Отчее (17, 10)? Если
оно потому не Твое, что оно Отчее, то те слова (все Отчее – Мое) будут ложны,
так как по этому самому оно должно быть Твое. Но слова: несть Мое весьма ясно показывают, что Его учение и учение Отца –
одно и то же. Он как бы так говорил: (Мое учение) ничуть не отлично (от учения
Отца), как учение другого (лица). Хотя во Мне ипостась и другая, но Я и говорю,
и делаю так, что нельзя подумать, будто Я говорю и делаю что-либо отличное от
Отца: Я говорю и делаю то же самое, что и Отец. Потом присовокупляет и другое
неопровержимое умозаключение, выставляя на вид нечто человеческое и научая
примером из обыкновенной жизни. Что же это такое? Глаголяй от себе славы своея ищет (ст. 18), то есть кто хочет
ввести свое какое-либо учение, – хочет не для чего другого, как для того, чтобы
чрез то приобрести себе славу. Если же Я не хочу снискивать Себе славу, то для
чего Мне желать вводить Свое какое-либо учение? Глаголяй от себе, то есть высказывающий нечто свое и отличное,
говорящий для того, чтобы приобрести себе славу. Если же Я ищу славы Пославшего
Меня, то для чего Я стал бы учить другому? Видишь ли, что была некоторая
причина, почему Он и там говорил, что не делает ничего Сам от Себя (5, 30)?
Какая же это причина? Та, чтобы уверить, что Он не ищет славы у людей. По этой
же причине, говоря о Себе смиренно, Он произносит: Я ищу славы Отца, и таким
образом везде хочет убедить их, что Он не желает славы (человеческой). А почему
Он выражается смиренно, на это много есть причин, как то: чтобы не подать о Себе
мысли, что Он не рожден или богопротивен, чтобы уверить, что Он облечен плотию,
чтобы снизойти к немощи слушателей, чтобы научить людей быть скромными и не
говорить о самих себе ничего великого. Когда же Он выражается о Себе
возвышенно, то на это можно найти только одну причину – величие Его естества.
Но если (иудеи) соблазнились и тем, что Он сказал: прежде Авраама Аз есмь (8, 58), то чего не случилось бы с ними,
если бы они постоянно слышали речи возвышенные? Не Моисей ли даде вам закон; и никтоже от вас творит закона. Что Мене
ищете убиты? (ст. 19). Какую, скажешь, связь или что общего имеют эти слова
с преждесказанными?
Два обвинения возводили на Него иудеи: одно, что разорял
субботу, другое, что Бога называл Отцом Своим, делая Себя равным Богу. А что это
было не их мнение, а мысль Его Самого, и что он называл Бога Своим Отцом не
так, как другие, но в смысле отличном и особенном, это видно из следующего.
Многие часто называли Бога своим Отцом, например: не Бог ли Един созда вас; и не Отец ли Един всем вам? (Мал. 2, 10).
Однако ж от этого люди не были равны Богу. Потому-то, слыша эти слова, (иудеи)
и не соблазнялись. Притом, как тогда, когда они говорили, что Он не от Бога, Он
неоднократно вразумлял их, и как оправдывал Себя в нарушении субботы, так и
теперь, если бы то было их мнение, а не мысль Его Самого, Он исправил бы его и
сказал: зачем вы считаете Меня равным Богу, – Я не равен. Но Он ничего такого
не сказал, а даже, напротив, и дальнейшими словами доказал, что Он равен Богу.
Слова: якоже Отец воскрешает мертвыя и
живит, тако и Сын; и: да вси чтут
Сына, якоже чтут Отца; и: дела, яже
Он творит, сия и Сын такожде творит (5, 21, 23, 19), – все эти слова
доказывают Его равенство. И о законе Он также говорит: не мните, яко приидох разорити закон, или пророки (Мф. 5, 17). Так
Он обыкновенно исторгает из их ума несправедливые о Нем мнения. Здесь же не
только не опровергает мнения о равенстве Его с Отцом, но еще и утверждает его.
Поэтому же и в другом месте, когда они сказали: твориши себе Бога, Он не отверг этого мнения, а, напротив,
подтвердил, сказав: да увесте, яко власть
имать Сын Человеческий отпущати грехи на земли, глагола расслабленному: возми
одр твой и иди (Мер. 9, 6). Итак, сначала Он говорил против того их
обвинения, что Он делает Себя равным Богу, показывая, что Он не только не
богопротивен, но и говорит одно и то же и учит тому же самому, чему и Бог. А
теперь Он уже приступает к обвинению в нарушении субботы, говоря: не Моисей ли даде вам закон; и никто же от
вас творит закона. Он как бы так говорил: закон предписывает: не убий, а вы убиваете и еще обвиняете
Меня, как преступающего закон! А почему Он сказал: никтоже? Потому, что все искали Его убить. Если же Я, говорит, и
нарушил закон, то для спасения человека; а вы преступаете его для злодеяния. Если
Мой поступок и был нарушением закона, то он совершен для спасения, и вам,
которые преступаете важнейшие заповеди, не следовало судить Меня, потому что
ваше преступление есть разрушение всего закона. Вслед за тем Христос вступает с
ними в состязание; и хотя много беседовал об этом и прежде, но тогда
возвышеннее и согласно с Своим достоинством, а теперь смиреннее. Почему же так?
Потому, что не хотел часто раздражать их: теперь они и без того пламенели
гневом и порывались к убийству. Поэтому Он и старается убедить и успокоить их
двумя следующими доводами: во-первых, обличает их дерзкое покушение, говоря: что Мене ищете убити? – и присовокупляя
с кротостию: Человека, иже истину
глаголах (8, 40); а во-вторых, показывает, что они, дыша убийством,
недостойны судить другого. Но ты обрати внимание на смирение, с каким
спрашивает Христос, и на дерзость, с какою они отвечают: беса ли имаши? кто Тебе ищет убити? (ст. 20). Это – слова гнева и
ярости, вылившиеся из их души, потерявшей всякий стыд и крайне смущенной от неожиданного
обличения в том, о чем они думали. Как разбойники, распевающие во время своих
замыслов, когда хотят застать врасплох того, против кого злоумышляют, делают
это молчаливо, так и иудеи. Но Христос не обличает их за это, чтобы не сделать
их еще более бесстыдными, и опять начинает оправдываться в нарушении субботы,
заимствуя Свои доводы против них от закона.
3. И смотри, как премудро! Нисколько не удивительно,
говорит, что вы не слушаете Меня. Вы не слушаете и закона, которому, как вам
кажется, вы повинуетесь и который считаете данным от Моисея. Поэтому ничего нет
странного, если вы не внимаете Моим словам. Так как они говорили: Моисеови глагола Бог, Сего же не вемы,
откуду есть (9, 29), то Он показывает, что они оскорбляли и Моисея. Он дал
закон, а между тем они не слушали закона. Едино
дело сотворих, и вси дивитеся (ст. 21). Смотри: когда Ему нужно
оправдываться и опровергать возводимое на Него обвинение, Он не упоминает об
Отце, но выставляет Свое Лицо. Едино дело
сотворих. Этим хочет показать, что не совершить того дела значило бы
нарушить закон, что есть многое, что выше закона, и что Моисей допустил
заповедь вопреки закону и в то же время высшую, чем закон. Обрезание выше
субботы, хотя оно не установлено законом, а перешло от отцов. А Я совершил дело,
которое выше и превосходнее даже обрезания. Далее не упоминает о заповеди
закона, то есть о том, что священники нарушают субботу, как сказал об этом
выше, но (говорит) с большею силою. Выражение же: дивитеся значит: смущаетесь, тревожитесь. Если закону надлежало
быть совершенно неизменным, то обрезание не было бы выше его. Он не сказал
также: Я совершил дело важнее, чем обрезание; но обличает их сильнее, говоря: аще обрезание приемлет человек (ст. 23).
Видишь ли, что закон тогда преимущественно и остается в своей целости, когда
Христос нарушил его? Видишь ли, что нарушение субботы есть соблюдение закона,
так что если бы не была нарушена суббота, то чрез это по необходимости был бы
нарушен закон? Значит, и Я не нарушил закон. И не сказал: вы гневаетесь на Меня
за то, что Я совершил дело большее, чем обрезание; но, высказав только Свое
дело, предоставил им на суд, не важнее ли обрезания всецелое здравие. У вас,
говорит, нарушается закон для того, чтобы человек получил знак, нимало не
способствующий здоровью; и между тем, когда человек избавляется от столь тяжкой
болезни, вы досадуете и негодуете. Не
судите на лица (ст. 24). Что значит – на
лица? Моисей пользуется у вас большим уважением; но вы произносите суд,
основываясь не на достоинстве лица, а на существе дел: это значит судить
справедливо. Почему никто не обвинял Моисея? Почему никто не восставал против
его повеления нарушать субботу ради заповеди, отвне привнесенной в закон? Между
тем Моисей допускает, что та заповедь (о обрезании) выше его собственного
закона, – заповедь, которая установлена не законом, а привнесена отвне (что
особенно удивительно); а вы, не будучи законодателями, сверх меры защищаете
закон и мстите за него. Но Моисей, повелевший нарушать закон ради заповеди
незаконной, заслуживает веры более вас. Словами: всего человека Христос показывает, что обрезание приносило только
часть здравия. Какое же здравие от обрезания? Всякая душа, сказано, которая не
обрежется, погубится (Быт. 17, 14). А Я восставил (от одра) не отчасти только
больного, а совершенно расслабленного. Итак, не судите на лица. Будем уверены, что это сказано не жившим только
тогда, а и нам, чтобы мы ни для чего не нарушали справедливости, но все для нее
делали. Нищ ли кто или богат, мы не должны обращать внимания на лица, но обязаны
исследовать их дела. Не помилуеши,
сказано, нищаго на суде (Исх. 23, 3).
Что это значит? Значит: не преклоняйся и не смягчайся, если несправедливо будет
поступать и нищий. Если же не должно быть пристрастным к нищему, то гораздо
более – к богатому. Это говорю Я не к судьям только, но и ко всем людям, чтобы
они нигде не нарушали справедливости, но везде соблюдали ее свято. Любит, сказано, правду Господь: любяй же неправду ненавидит свою душу (Пс. 44, 8;
10, 5). Не будем же ненавидеть свои души, не будем любить неправду. Прибыли от
нее и теперь, без сомнения, мало или вовсе нет, а в будущем – много вреда. А
лучше сказать, мы и теперь не можем наслаждаться от нее удовольствием. Когда мы
живем в роскоши с злою совестию, то не наказание ли и не мучение ли это?
Возлюбим же справедливость и не будем никогда преступать этого закона. Какой
плод принесет нам настоящая жизнь, если отойдем без добродетели? Что там за нас
будет предстательствовать? Дружба ли, родство ли или чье-либо благоволение? Но
что я говорю о чьем-либо благоволении? Хотя бы мы имели отцом Ноя, или Иова,
или Даниила, – и это нисколько не поможет нам, если нам будут изменять наши
собственные дела. Нам только одно нужно – добродетель души. Она в состоянии
будет спасти нас и избавить от вечного огня. Она ведет нас в Царство Небесное,
которого и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего
Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и
присно и во веки веков. Аминь.
1. В божественном Писании ничего не сказано без цели, так
как все изречено Духом Святым. Потому мы должны все тщательно исследовать.
Часто и по одному в нем слову можно дойти до целой мысли, как, например, и в
предложенном ныне месте. Многие от
Иерусалимлян глаголаху: не Сей ли есть, Егоже ищут убити? И се, не обинуяся
глаголет, и ничесоже Ему не глаголют. Зачем прибавлено: от Иерусалимлян? Этим евангелист
показывает, что те, которые по преимуществу удостоились великих чудес, были
жалче всех, что те, которые видели величайшее знамение Его Божества, всё
предоставляли суду своих развращенных начальников. В самом деле, не великое ли
то было знамение, что люди, неистовствовавшие и дышавшие убийством, – люди,
следившие за Ним и искавшие Его убить, имея уже Его в руках своих, вдруг
успокоились? Кто мог бы это сделать? Кто мог бы так скоро укротить столь великое
неистовство? Однако ж и после таких знамений, смотри, какое у них безумие и
неистовство! Не Сей ли есть, Егоже ищут
убити? Смотри, как они сами себя осуждают! Егоже ищут убити, говорят, и
ничесоже Ему не глаголют. И не просто ничего не говорят Ему, но даже тогда,
как Он говорит с дерзновением. А говоря с дерзновением и со всею свободою, Он
еще более должен был раздражить их; но они ничего Ему не делают. Еда воистинну разумеша, яко Сей есть
Христос? А вам как кажется? Вы какой произносите о Нем суд? Мы, говорят,
противоположный. Поэтому они говорили: но Сего
вемы, откуду есть. Какая злоба!
Какое противоречие! Не следуют даже приговору начальников, а произносят свой
суд, несправедливый и достойный их безумия. Сего
вемы, говорят, откуду есть: Христос
же егда приидет, никтоже весть, откуду будет (ст. 27). Между тем начальники
ваши, будучи спрошены, именно говорили, что Он должен родиться в Вифлееме. Были
опять и такие, которые говорили: мы вемы,
яко Моисеови глагола Бог, Сего же не вемы, откуду есть (9, 29). Вот – речи
пьяных! И опять: еда из Галилеи Христос
приходит? Не от Вифлеемския ли веси? (ст. 41, 42). Вот – приговор людей
неистовствующих! Знаем – и не знаем. Христос приходит от Вифлеема, и Христос же егда приидет, никтоже весть,
откуду будет. Что яснее этого противоречия? Но они заботились только о том,
чтобы не веровать. Что же на это Христос? И
Мене весте, и весте, откуду есмь: и о Себе не приидох, но есть истинен Пославый
Мя, Егоже вы не весте (ст. 28); и еще: аще
Мя бысте ведали, и Отца Моего ведали бысте (14, 7). Как же Он говорит, что
они знают и Его, и откуда Он; а потом – что не знают ни Его, ни Отца? Говоря
таким образом, Он не противоречит Себе, нет; а, напротив, говорит совершенно
согласно с Самим Собою. Говоря: не весте,
Он разумеет другое ведение, подобно тому, как говорится: сынове Илии, сынове погибельнии, не ведуще Господа (1 Цар. 2, 12),
и в другом месте: Израиль же Мене не
позна (Ис. 1, 3). В этом смысле и Павел говорит: Бога исповедуют ведети, делы же отмещутся (Тит. 1, 16). Значит, и
знающему можно не знать. Итак, Он говорит вот что: если вы Меня знаете, то
знаете, что Я – Сын Божий. Ведь слова: откуду
есмь указывают здесь не на место, как это видно из прибавления: и о Себе не приидох, но Пославый Мя истинен
есть, Егоже вы не весте. Под неведением Христос разумеет здесь неведение
делами, о котором говорит и Павел: Бога
исповедуют ведети, делы же отмещутся. То был грех не неведения, а злой и
порочной воли. Они знают, и, однако ж, хотят не знать. Но какая во всем этом
связь? Каким образом Христос, в обличение их, говорит то же, что и они? Когда
именно они сказали: но Сего вемы, откуду
есть, Он присовокупил: и Мене весте.
Как же они говорили: не вемы, когда
вот сами же говорят: вемы? Но,
говоря: вемы, откуду есть, они не
иное что высказывали, как то, что Он от земли и сын тектона. А Христос, говоря:
весте, откуду есмь, то есть не
оттуда, откуда вы предполагаете, но оттуда, где Пославший Меня, – возносил их
мысль на небо. Слова: о Себе не приидох
намекают на то, что они знали, что Он послан от Отца, хотя и не признавались в
том. Итак, Он изобличает их двояким образом. И, во-первых, чтобы пристыдить их,
Он открыто объявляет пред всеми то, что они говорили только тайно. Потом
открывает и то, что было у них в душе, говоря как бы так: Я не из числа людей
отверженных и не из тех, которые приходят без всякой причины; но истинен есть Пославый Мя, Егоже вы не
весте. Что значит: истинен Пославый
Мя? Если Он истинен, то и послал истинно. Если Он истинен, то следует, что
истинен и Посланный.
2. Это же Он доказывает и другим образом, уловляя их
собственными словами. Так как они говорили: Христос
егда приидет, никтоже весть, откуду будет, то Он и отсюда выводит
заключение, что Он Сам и есть Христос. Никтоже
весть, – они говорили, имея в виду какое-либо определенное место. А Он
отсюда и доказывает, что Он – Христос, потому что пришел от Отца, а знание Отца
Он всюду приписывает Себе одному, говоря: не
яко Отца кто видел, токмо Сый от Отца (6, 46). Слова Христовы раздражили
их, потому что, сказав: вы не знаете Его (Отца), и обличив в том, что они,
зная, притворяются не знающими, Он действительно уколол и уязвил их. Искаху убо да имут Его: и никтоже возложи
нань руки, яко не у бе пришел час Его (ст. 30). Видишь ли, как невидимою
силою они удерживаются и как их гнев обуздывается? Но отчего евангелист не
сказал, что удержал их невидимою силою, но – яко не у бе пришел час Его? Он хотел выразиться человекообразнее и
смиреннее, чтобы на Христа смотрели и как на человека. Он везде говорит о Нем
возвышенно; а потому по местам примешивает и это. Когда же Христос говорит: яко
от Него есть, то говорит не как Пророк, которому сообщается ведение, но как
созерцающий Его (Отца) и сущий с Ним. Аз вем Его, говорит, яко от Него есмь (ст. 29). Видишь ли, как Он всюду подтверждает слова
Свои: не о Себе приидох, и: Пославый Мя истинен есть, стараясь
убедить в том, чтобы не считали Его чуждым Богу. И смотри, какой плод от
смиренных слов. После этого, сказано, многие говорили: Христос, егда приидет, еда больша знамения сотворит, яже Сей творит
(ст. 31). Сколько же знамений? Было только три знамения, именно – претворение
воды в вино, знамение над расслабленным и над сыном царедворца, а больше
евангелист не сообщил ни об одном. А из этого видно, что евангелисты, как я
часто говорил, многое проходят молчанием и говорят нам о том, из-за чего
злодействовали начальники. Искаху убо,
яко да имут его и убиют. Кто искал? Не народ, который не домогался
начальства и не мог быть увлечен завистию, а священники. Народ, с своей
стороны, говорил: Христос, егда приидет,
еда больша знамения сотворит? Впрочем, и это не была вера здравая, а вера,
какая обыкновенно бывает у простого народа. Сказав: егда приидет, народ тем показал, что он не вполне убежден, что
Иисус есть Христос. Итак, или по этой причине народ сказал те слова, или
потому, что говорил при многолюдном собрании. Так как начальники всячески
старались доказать, что Он не Христос, то народ сказал: положим, что Он не
Христос; но разве Христос будет лучше Его? Люди простые и грубые, – я всегда
это говорю, – привлекаются не учением или проповедию, а чудесами. Слышаша фарисее народ ропщущ, и послаша
слуги, да имут Его (ст. 32). Видишь ли, что нарушение субботы было только
предлогом и что более всего уязвляло их именно это (сочувствие народа)? Так как
в настоящем случае они не находили ничего ни в Его словах, ни в делах, за что
бы могли обвинить, то хотели схватить Его ради народа; но сами не смели,
предвидя опасность, а послали наемных слуг. Какое насилие и неистовство или,
лучше, какое безумие! Сами много раз покушались, но не могли, и вот поручают
это дело слугам, чтобы как-нибудь удовлетворить своей ярости. Много беседовал
Он и при купели, и они ничего такого не сделали; намеревались, правда, схватить
Его, но не решились. А теперь они уже не могут более выносить, так как народ
готов был устремиться к Нему. Что же Христос? Еще мало время с вами есмь (ст. 33). Имея силу и преклонить, и
устрашить слушателей, Он произносит слова, исполненные смиренномудрия, и
говорит как бы так: зачем вы стараетесь убить Меня и преследовать? Потерпите
немного, – Я дозволю вам задержать Меня и без вашего старания. Потом, чтобы кто
не подумал, что в словах: еще мало время
с вами есмь Он говорит об общей для всех смерти (а так и действительно
думали), чтобы, говорю, кто не подумал этого, а вместе и того, что по смерти Он
уже не будет действовать, – Он присовокупил: и идеже есмь Аз, вы не можете приити (ст. 34). Если бы Он должен
был остаться в области смерти, то и они могли бы (туда) прийти, потому что все
мы туда отходим. Эти слова преклонили к Нему людей простых, устрашили дерзких,
а любознательных побудили спешить к слушанию, потому что уже не много остается
времени и не всегда можно будет пользоваться таким учением. И Он не сказал
просто: здесь есмь, но: с вами есмь,
то есть хотя вы Меня преследуете и гоните, но Я и на короткое время не
перестану устроять ваше счастие, говорить то, что относится к вашему спасению,
и наставлять вас. И иду к Пославшему Мя
(ст. 33). Это, естественно, могло устрашить их и привести в беспокойство, потому
что (здесь) Он показывает, что придет время, когда они будут нуждаться в Нем. Взыщете, говорит, Мене, – не только не забудете, но и взыщете Мене, – и не обрящете (ст. 34). Когда же иудеи искали Его?
Лука говорит, что о Нем плакали жены, а вероятно, и многие другие, как тогда,
так и при пленении города, вспоминали о Христе и Его чудесах и желали Его
присутствия. Все же это Он сказал для того, чтобы привлечь их к Себе. И
действительно, как то, что уже немного оставалось времени, так и то, что, по
отшествии, Он будет для них вожделенным и что уже нельзя будет найти Его, – все
это могло расположить их обратиться к Нему. Если бы Его присутствие не должно
было сделаться для них вожделенным, то в Его словах не было бы для них ничего
особенно важного. С другой стороны, если бы оно и должно было сделаться
вожделенным, но можно было бы найти Его, то и этим Он не смутил бы их.
3. Равным образом, если бы Он еще долгое время оставался
среди них, то и в этом случае они были бы беззаботны. Но теперь Он со всех
сторон тревожит их и устрашает. А словами: иду
к Пославшему Мя показывает, что от их злого умысла Он не потерпит никакого
вреда и что Его страдание будет добровольное. Итак, Он изрек два предсказания:
одно – что спустя немного времени Он отойдет, другое – что они не придут к
Нему. Что Он предсказал Свою кончину, это, конечно, не было делом ума
человеческого. Смотри, вот и Давид говорит: скажи
ми, Господи, кончину мою и число днии моих, кое есть, да разумею, что лишаюся
аз (Пс. 38, 5). Да и подлинно никто не может узнать этого. От одного же
(предсказания) получает достоверность и другое. А я думаю, что те слова
прикровенно относились и к слугам и что Христос и к ним обращал Свою речь, чем
наиболее и привлек их к Себе, показав, что знает, зачем они пришли; Он как бы так
говорил: потерпите немного, и Я отойду. Реша
же Иудеи к себе: камо Сей хощет ити? (ст. 35). Правду сказать, тем, которые
желали освободиться от Него и употребляли все средства, чтобы не видеть Его, не
следовало бы доискиваться этого, а следовало сказать: мы и рады (что Ты
уходишь); когда только это будет? Однако же слова (Христовы) несколько тронули
их, и они стали спрашивать друг друга, делая неразумные предположения: камо хощет ити? Еда в разсеяние Еллинское? (ст.
35). Что значит: в разсеяние Еллинское?
Так иудеи называли язычников, потому что те были повсюду рассеяны и
беспрепятственно смешивались одни с другими. Этому же поношению подверглись
впоследствии и сами иудеи, потому что и они были рассеяны. Но в древности весь
иудейский народ был собран в одно место, и иудея нельзя было найти нигде, кроме
Палестины. Потому-то они и называли язычников рассеянием, понося их и величаясь
собою. А что значит: идеже Аз иду, вы не
можете приити? В то время иудеи были уже смешаны с язычниками и находились
во всех странах света; следовательно, если бы Христос указывал здесь на
язычников, то не сказал бы: туда вы не
можете приити. А те, которые говорили: еда
в разсеяние Еллинское хощет ити, не сказали: и губить (эллинов), но: учити. Таким образом, они уже оставили
свой гнев и поверили словам Его; если бы не поверили, то не стали бы спрашивать
друг друга: что есть сие слово? Но
это было сказано иудеям; а я боюсь, чтобы и к нам не имели приложения те слова,
то есть что, где Он, туда мы не можем прийти, – по причине нашей жизни,
исполненной грехов. О Своих учениках Христос говорит: хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мною (17, 24); об нас же,
боюсь, чтобы не было сказано противного: идеже
есмь Аз, вы не можете приити. В самом деле, как нам прийти туда, когда мы
поступаем вопреки заповедям? Ведь и в настоящей жизни, если кто-либо из воинов
станет действовать несоответственно с достоинством царя, то не будет иметь
возможности видеть царя, а напротив, лишится своей власти и подвергнется
величайшему наказанию.
Так и мы, если будем похищать и лихоимствовать, если станем
оказывать несправедливости и обиды и не будем творить милостыни, то не только
лишимся возможности прийти туда, но и потерпим то же, что случилось с девами. А
они не могли войти туда, где был Жених, но удалились, потому что угасли их
светильники, то есть оставила их благодать. Действительно, этот огонь, который
мы получили по благодати Духа, если захотим, мы можем усилить; если же не
захотим, тотчас угасим его. А когда он угаснет, в наших душах не останется
ничего, кроме тьмы. Как с возжжением светильника появляется большой свет, так с
его погашением не остается ничего, кроме мрака. Поэтому сказано: Духа не угашайте (1 Сол. 5, 19). Угасает
же тогда, когда не имеет елея, когда подвергается какому-либо сильному напору ветра,
когда подавляется и стесняется (от этого именно и гаснет огонь); подавляется же
житейскими заботами и угасает от злых пожеланий. Но при этом ничто так не
угашает огонь Духа, как бесчеловечие, жестокость и хищничество. Если мы, не
имея елея, нальем еще холодную воду (а это и есть лихоимство, охлаждающее
унынием души обижаемых), то как тогда он может загореться? И вот мы отойдем
отсюда, неся с собою золу и пепел, окруженные великим дымом, который будет
обличать нас в том, что мы угасили свои светильники. Где дым, там необходимо
допустить угасший огонь. Но не дай Бог никому услышать этот глас: не вем вас (Мф. 25, 12). А когда можно
услышать его, как не тогда, когда, видя бедного, мы остаемся в таком же
расположении духа, как если бы не видели? Если мы не хотим знать Христа, когда
Он алчет, то не узнает и Он нас, когда мы будем нуждаться в Его милости. И
справедливо: кто презирает несчастного и не подает своего, тот не должен
надеяться получить что-либо из того, что не его. Потому, умоляю вас, будем всячески
стараться и заботиться, чтобы не оскудел у нас елей, чтобы наши светильники
были украшены, и мы могли вместе с Женихом войти в брачный чертог, чего и да
сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки
веков. Аминь.
1. Приступающие к божественной проповеди и внимательные к
вере должны выказывать расположение жаждущих и возжигать в себе такое же, как у
них, желание. Чрез это они будут в состоянии вернее удержать в себе
проповедуемое. Жаждущие, взяв чашу, выпивают ее с великою охотою, и тогда
только успокаиваются. Так и те, которые слушают божественные слова, если будут
принимать их с жаждою, никогда не отстанут от них прежде, нежели совершенно
насытятся. А что всегда должно жаждать и алкать, об этом сказано: блажени алчущии и жаждущии правды (Мф.
5, 6). И здесь Христос говорит: аще кто
жаждет, да приидет ко Мне и пиет. Эти слова означают: Я никого не влеку
принуждением и насилием; но кто имеет великое усердие, кто пламенеет желанием,
того Я призываю. Но почему евангелист заметил, что (это было) в последний день
великий? Потому, что первый и последний дни были великими, а средние между ними
большею частию проводимы были в увеселениях. Почему же говорит: в последний?
Потому, что в этот день все были в собрании. В первый день (Господь) еще не
пришел, объяснив Своим ученикам и причину этого. Во второй же и в третий день
Он не говорит ничего такого, чтобы не тратить напрасно слов, так как (иудеи в
эти дни) предавались увеселениям. Но в последний день, когда они возвращались
домой, Он дает им напутствие ко спасению и громко говорит, частию для того,
чтобы показать Свое дерзновение, частию по причине большого многолюдства. А
чтобы показать, что Он говорит о питии духовном, присовокупляет: веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от
чрева его истекут воды живы. Чревом называет здесь сердце, подобно тому,
как и в другом месте говорится: и закон
Твой посреде чрева моего (Пс. 39, 9). Но где сказано в Писании: реки от чрева его истекут воды живы?
Нигде. Что же значат слова: веруяй в Мя,
якоже рече Писание? Здесь надобно поставить точку, так, чтобы слова: реки от чрева его истекут – были
изречением Самого Христа. Так как многие говорили: Сей есть Христос, и еще: Христос,
егда приидет, еда больша знамения сотворит, то Он показывает, что должно
иметь правое познание и убеждаться не столько чудесами, сколько Писанием.
Действительно, многие, хотя и видели Его чудодействовавшим, однако ж не
принимали за Христа, а, напротив, готовы были сказать: не Писание ли рече, яко от Семене Давидова Христос приидет? (ст.
42). Поэтому Христос весьма часто обращался к Писанию, желая показать, что не
избегает доказательств от Писания; поэтому же и теперь отсылает их к Писаниям.
Итак, выше Он говорил: испытайте Писаний
(5, 39); и еще: есть писано во пророцех:
и будут вси научени Богом (6, 45); также: Моисей на вы глаголет (5, 45). Равным образом и здесь говорит: якоже рече Писание, реки от чрева его
истекут, указывая этими словами на богатство и изобилие благодати. Это же
самое Он и в другом месте выражает словами: источник
воды, текущия в живот вечный (4, 14), то есть (верующий в Него) будет иметь
великую благодать. Итак, в том месте Он называет ее животом вечным, а здесь
водою живою. Живою же называет ее потому, что она всегда действенна. Благодать Духа,
когда войдет в душу и утвердится в ней, течет сильнее всякого источника, не
прекращается, не истощается и не останавливается. Таким образом, чтобы показать
и неоскудеваемость дара благодати, и вместе неизреченную ее действенность, Он
назвал ее источником и реками, – не одною рекою, но бесчисленными. А в том
месте (4, 14) обилие Он представил под образом течения. И всякий ясно увидит
истину сказанного, если представит себе мудрость Стефана, язык Петра, силу
Павла, – как ничто их не останавливало, ничто не удерживало – ни ярость
народная, ни восстания тиранов, ни козни демонов, ни ежедневные смерти, и как,
напротив, они, подобно рекам, несущимся с великим стремлением, все увлекали
вслед за собою. Сие же рече о Дусе,
говорит, Егоже хотяху приимати верующии:
не у бо бе Дух Святый (7, 39). Как же Пророки пророчествовали и творили
бесчисленные чудеса? Апостолы изгоняли (демонов) не Духом, но властию,
полученною от Христа, как Он Сам говорит: аще
Аз о веельзевуле изгоню бесы, сынове ваши о ком изгонят? (Мф. 12, 27). А
это Он говорил с тем, чтобы показать, что прежде креста не все изгоняли
(демонов) Духом, но полученною от Него (Христа) властию. Потому-то, когда Он
хотел послать их, то сказал: приимите Дух
Свят (20, 22), как и в другом месте сказано: прииде на них Дух Святый
(Деян. 19, 6), и тогда стали творить чудеса.
2. А когда посылал их (прежде страдания), тогда не сказано,
что Он дал им Духа Святого, но – даде им власть, говоря: прокаженныя очищайте, бесы изгоняйте, мертвыя воскрешайте, туне
приясте, туне дадите (Мф. 10, 1, 8). Относительно же Пророков всеми
признано, что они имели дарование Святого Духа; но эта благодать оскудела,
отступила и иссякла на земле с того дня, как сказано было: оставляется дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Впрочем, и прежде этого дня
она уже начала становиться редкою. Ведь у них (иудеев) не было уже Пророка, и
благодать не осеняла их святыни. Итак, поелику Дух Святой был отнят, а между
тем впоследствии Он имел излиться обильно, и это излияние началось после
креста, не только с обилием, но и с большими дарованиями [да и действительно
чудеснее был дар, когда, например, сказано: не
весте, коего духа есте (Лк. 9, 55); и опять: не приясте бо духа работы, но приясте Духа сыноположения (Рим. 8,
15); древние, хотя сами и имели Духа, но другим не сообщали; напротив, Апостолы
исполнили Духом бесчисленное множество], – поелику, говорю, (верующие) имели
получить такую благодать, но она не была еще дарована, то и сказано: не у бо бе Дух Святый. Итак, указывая на
эту-то благодать, евангелист сказал: не у
бо бе Дух Святый, то есть не был еще дарован, яко Иисус не у бе прославлен (7, 39), – называя славою крест. Мы
были врагами и грешниками, были лишены дара Божия и стали ненавистными Богу; а
благодать есть свидетельство примирения, и дар подается не врагам и лицам
ненавистным, но друзьям и людям благоугодившим. Поэтому надлежало прежде
принестись за нас жертве, разрушиться вражде во плоти, и нам соделаться
друзьями Божиими, и тогда уже получить этот дар. Если так было при обетовании,
данном Аврааму, то тем более при благодати. Показывая это, Павел говорит: аще бо сущии от закона наследницы,
испразднися вера... закон бо гнев соделовает (Рим. 4, 14, 15). Слова его
значат следующее: обетовал Бог Аврааму и семени его дать землю; но потомки
сделались недостойными этого обетования и не могли благоугодить собственными
трудами. Поэтому пришла вера – дело не трудное, чтобы привлечь благодать и
чтобы не отпали обетования. Сего ради от
веры, продолжает Апостол, да по
благодати, во еже быти известну обетованию (Рим. 4, 16). Потому – по благодати, что не могли (стяжать
этого) делами. Но почему, сказав: по
Писанию, не приводит самого свидетельства? Потому, что иудеи были заражены
превратными понятиями. Одни говорили: Сей
есть пророк (7, 40); другие: льстит
народы; иные: не от Галилеи Христос
приходит, но от Вифлеемския веси (ст. 41, 42); еще иные: Христос егда приидет, никтоже весть, откуду
будет (ст. 27), – словом, мнения были разнообразны, как обыкновенно бывает
в волнующемся народе. Да они и внимали тому, что говорилось, не надлежащим
образом и не с тем, чтобы узнать истину. Потому-то Он ничего не отвечает им,
хотя они говорят: еда от Галилеи Христос
приходит? А Нафанаила, который выразился сильнее и разительнее: от Назарета может ли что добро быти? (1,
46) – похвалил, как истинного израильтянина. Они, равно как и те, которые
говорили Никодиму: испытай и виждь, яко
пророк от Галилеи не приходит (7, 52), говорили это не с тем, чтобы узнать
истину, но чтобы только опровергнуть мнение о Христе; а он (Нафанаил) говорил
это потому, что любил истину и в точности знал все древние Писания. Итак,
поелику они имели одну только цель – опровергнуть то, что Он есть Христос, то
Он ничего и не открыл им. Притом те, которые и себе самим противоречили, говоря
иногда: никтоже весть, откуду приходит,
а иногда: от Вифлеема, – очевидно,
стали бы противиться и после того, как узнали бы истину. Пусть они не знали
места, именно – что Он из Вифлеема, так как Он жил в Назарете, хотя и это для
них неизвинительно, потому что Он не там родился: но ужели они не знали и рода
Его, именно – что Он из дома и племени Давидова? Как же они говорили: не от семене ли Давидова Христос приидет? Но
теми словами они и это хотели затемнить, потому что обо всем говорили
злонамеренно. Почему бы им, пришедши к Нему, не сказать: так как мы всему
прочему удивляемся в Тебе, но Ты повелеваешь веровать в Тебя по Писаниям, то
скажи, каким образом Писания говорят, что Христос должен прийти из Вифлеема,
между тем как Ты пришел из Галилеи? Но они ничего такого не сказали, а, напротив,
всё говорят с злым умыслом. А что они не искали истины и не желали узнать ее,
евангелист тотчас присовокупил: нецыи
хотяху яти Его, никтоже возложи Нань руце (7, 44). Если уже ничто другое,
по крайней мере это могло привести их в умиление; но они не умилились, как
говорит Пророк: разделишася, и не
умилишася (Пс. 34, 15). 3. Такова-то злоба! Ничему не хочет уступить, к
одному только стремится – погубить того, кто подвергся ненависти. Но что
говорит Писание? Изрываяй яму искреннему
впадется в ню (Притч. 26, 27). Это сбылось и тогда. Они хотели погубить
Христа, чтобы уничтожить Его проповедь, а случилось противное. Проповедь, по
благодати Христовой, процветает; а у них все исчезло и погибло: они лишились и
отечества, и свободы, и безопасности, и богослужения, потеряли всякое
благоденствие и сделались рабами и пленниками. Итак, зная это, никогда не будем
злоумышлять против других, памятуя, что мы изощряем чрез это меч против себя
самих и наносим себе глубочайшую рану. Но тебя оскорбил кто-нибудь, и ты хочешь
ему отомстить? Не мсти. Таким только образом ты действительно будешь в
состоянии отомстить. Если же будешь сам мстить, тогда не отомстишь. И не думай,
что эти слова – загадка; нет, это – истина. Как и каким образом? Так, что когда
ты не мстишь, тогда поставляешь Бога врагом ему (обидчику), а когда сам мстишь,
тогда этого уже не бывает. Мне отмщение,
Аз воздам, глаголет Господь (Рим.
12, 19). Если мы имеем рабов, и они, рассорившись между собою, не нам
предоставят расправу и наказание, а присвоят их себе самим, то хотя бы они
после тысячу раз приступали к нам, мы не только не отмщаем за них, а, напротив,
еще гневаемся на них, называя их бродягами и забияками. Все, говорим мы им,
следовало предоставить нам; но так как ты прежде отомстил сам за себя, то уже
не докучай нам. Тем более скажет это Бог, Который повелел все предоставлять
Ему. Да и не стыдно ли, что мы от своих рабов требуем такого любомудрия и
послушания, а Господу не предоставляем того, чего требуем себе от рабов? Это я
говорю потому, что вы склонны мстить друг другу; между тем, кто истинно
любомудрствует, тот не должен этого делать, а, напротив, должен прощать и
оставлять грехи, хотя бы за это и не было той великой награды – отпущения
собственных грехов. Если ты осуждаешь согрешившего, то зачем же, скажи мне, сам
грешишь и впадаешь в то же самое? Оскорбил ли кто тебя? Не оскорбляй его
взаимно; иначе сам себя оскорбишь. Ударил ли кто тебя? Не плати ему тем же;
иначе между вами не будет различия. Опечалил ли кто тебя? Не огорчай его с
своей стороны, потому что прибыли от этого нет никакой, между тем ты опять
сделаешься подобным ему. Только тогда ты в состоянии будешь образумить его,
когда перенесешь обиду спокойно и с кротостию; только чрез это ты устыдишь его
и укротишь его гнев. Никто не исцеляет зла злом, но зло – добром. Так
любомудрствуют и некоторые из язычников. Если же у несмысленных язычников такое
любомудрие, то постыдимся быть хуже их. Многие из них были обижены, и
переносили обиды. Многие были оклеветаны, и не мстили; подвергались наветам, и благодетельствовали.
Но я боюсь немало, чтобы некоторые из них не оказались выше нас по жизни и чрез
то не увеличили нашего наказания. В самом деле, если мы, которые получили Духа,
ожидаем Царствия, любомудрствуем о небесах, не боимся геенны, имеем повеление
быть ангелами, пользуемся таинствами, – если мы не достигнем даже до их
добродетели, то какое будем иметь извинение? Если нам должно превосходить
иудеев, так как сказано: аще не избудет
правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное (Мф. 5,
20), то тем более – язычников. Если (должны мы превосходить) фарисеев, то тем
более – неверных. Если же и в том случае, когда мы не превзойдем по жизни
иудеев, для нас заключено Царство Небесное, то как сподобимся достигнуть его,
когда окажемся хуже и язычников? Удалим же от себя всякую раздражительность, и
гнев, и ярость. Таяжде глаголати мне
неленостно, вам же твердо (см.: Флп. 3, 1). И врачи употребляют несколько
раз одно и то же лекарство. Так и мы не перестанем одно и то же внушать, об
одном и том же напоминать, учить, умолять. Ведь у нас много житейских забот,
которые могут приводить нас в забвение, а потому и наставление нам нужно
постоянное. А что мы не напрасно и не без пользы собираемся здесь, представим
доказательство на это в делах, чтобы чрез то сподобиться и будущих благ, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Нет ничего яснее, ничего проще истины, если мы действуем
не злонамеренно; но когда мы поступаем злонамеренно, тогда нет ничего ее
труднее. Вот поэтому-то фарисеи и книжники, люди, считавшиеся самыми мудрыми,
хотя всегда находились со Христом (с тем, чтобы строить против Него козни), и
видели чудеса, и читали Писания, однако ж не получили никакой пользы, а,
напротив, еще потерпели вред. А слуги, которые не могли сказать о себе ничего
такого, были уловлены одною только беседою Христа и, отправившись связать Его,
возвратились, сами связанные удивлением. Но не одному только благоразумию их
надобно удивляться, что они не имели нужды в чудесах, а пленились единственно
учением, – ведь не сказали они: никогда человек не чудодействовал таким
образом; но – что? Николиже тако есть
глаголал человек, – так не одному только этому благоразумию их надобно
удивляться, но и дерзновению, что они говорили это пославшим их фарисеям,
которые враждовали против Него и всячески вооружались. Приидоша же, сказано, слуги,
и реша им фарисеи: почто не
приведосте Его? Что они пришли, это гораздо более значило, чем если бы они
остались: в последнем случае они освободились бы от гнева их, а теперь они
делаются провозвестниками Христовой мудрости и выразительнее обнаруживают свое
дерзновение. И не говорят они: не могли мы по причине народа, потому что народ
внимал Ему, как Пророку; а – что? Николиже
тако есть глаголал человек. Они могли выставить и то оправдание, однако ж
открывают свое истинное мнение. А своим мнением они показали, что не только
удивляются Ему, но и осуждают фарисеев за то, что они послали их связать Того,
Кого надлежало слушать. Между тем они и слышали не продолжительную беседу, а
краткую. Да, когда ум беспристрастен, тогда и нет нужды в пространных речах:
такова истина! Что же фарисеи? Тогда как надобно было прийти в умиление, они,
напротив того, с своей стороны обвиняют слуг, говоря: еда и вы прельщени бысте? (ст. 47). Еще льстят и не употребляют
резких слов, из опасения, чтобы они совершенно не отделились. Однако ж
обнаруживают гнев, хотя и говорят снисходительно. Им следовало спросить, что Он
говорил, и подивиться Его словам; но они этого не делают, зная, что будут уловлены,
а, напротив, хотят убедить их доказательством весьма несмысленным. Почему
никто, говорят, от князь верова в Онь?
(ст. 48). Так ужели в этом, скажи мне, ты обвиняешь Христа, а не тех, которые
не веровали? Но народ, говорят, иже не весть закона, прокляти суть (ст.
49). Оттого-то вы еще более достойны обвинения, что народ уверовал, а вы не
уверовали. Народ поступал именно так, как следовало поступать знающим закон:
каким же образом прокляты суть? Вы прокляты, не соблюдающие закона, а не они,
повинующиеся закону. Притом же не следовало из-за неверующих обвинять того,
кому не веруют. Такой способ неправилен. Вот и вы не веровали Богу, как говорит
Павел: что бо, аще не вероваша нецыи, еда
неверствие их веру Божию упразднит? Да не будет (Рим. 3, 3–4). Да и Пророки
всегда обвиняли их, говоря: услышите,
князи содомстии (Ис. 1, 10); и: князи
твои не покаряются (1, 23); и также: не
вам ли есть еже разумети суд? (Мих. 3, 1). И везде очень сильно порицают
их. Что же? Ужели поэтому станет кто-нибудь обвинять и Бога? Да не будет: это
их вина. А чем другим можно лучше доказать ваше незнание закона, как не тем,
что вы не повинуетесь ему? Но так как они сказали, что никто из князей не
уверовал в Него, а незнающие закона, то их справедливо укоряет Никодим, говоря
таким образом: еда закон наш судит
человеку, аще не слышит от него прежде? (7, 51). Этими словами он
показывает, что они и не знают закона, и не исполняют закона. Если закон
заповедует не убивать ни одного человека, наперед не выслушав его, а они
устремились к этому прежде, чем выслушали, то они – преступники закона. А так
как они сказали, что никтоже от князь
верова в Онь, то евангелист замечает, что был один от них, чтобы показать, что и начальники веровали в Него.
Правда, они еще не обнаруживали надлежащего дерзновения, однако ж были преданы
Христу. Смотри, как осторожно (Никодим) обличает их! Он не сказал: а вы хотите
Его убить и без исследования осуждаете человека как обманщика. Нет, не так
сказал он, но с большею снисходительностию, чтобы остановить их сильный порыв и
безрассудное стремление к убийству. Поэтому-то он обращается к закону, говоря: аще не слышит от него внимательно и разумеет, что творит (ст. 51).
Следовательно, нужно не просто только выслушать, но и внимательно. Это именно
значат слова: и разумеет, что творит,
то есть чего он (обвиняемый) хочет, и почему, и для чего; не для ниспровержения
ли общественного порядка и не как враг ли? Так как они с сомнением сказали, что
никто из князей не уверовал в Него, то и не отвечали ему ни сурово, ни
снисходительно.
2. В самом деле, какая, скажи мне, последовательность в том,
что на его слова: закон наш не судит никого – они отвечают: еда и ты от Галилеи еси (ст. 52)? Тогда
как им следовало доказать, что они не безрассудно послали взять Его или что нет
надобности позволять Ему защищаться, они весьма грубо и с большим гневом
возражают: испытай и виждь, яко пророк от
Галилеи не приходит (ст. 52). Что же сказал этот человек? То ли, что
(Христос) – Пророк? Сказал, что не должно убивать без суда. А они с укоризною
возразили ему это, как человеку, нимало не сведущему в Писании. Это то же, как
если бы кто сказал: пойди научись; это именно означают слова: испытай и виждь. Что же Христос? Так как
они неоднократно упоминали о Галилее и Пророке, то Он, чтобы избавить всех от
такого неправильного предположения и показать, что Он не из числа Пророков, но
– Владыка мира, говорит: Аз есмь свет
миру (8, 12), не Галилеи только, не Палестины, не Иудеи. Ты о Себе Сам свидетельствуеши,
свидетельство Твое несть истинно (8, 13). Какое безумие! Он постоянно
отсылал их к Писаниям, а они говорят: Ты
о Себе Сам свидетельствуеши. Что же Он свидетельствовал? Аз есмь свет миру. Великое это
изречение, поистине великое! Однако ж оно не очень изумило их, потому что
теперь Он не равнял Себя с Отцом и не называл Себя ни Сыном Его, ни Богом, но
только светом. Впрочем, они хотели и это опровергнуть, так как это гораздо
больше значило, чем слова: ходяй по Мне
не имать ходити во тме (8, 12); свет и тьму Он разумеет в духовном смысле,
то есть не останется в заблуждении. Здесь Он и Никодима привлекает и ободряет,
так как он обнаружил великое дерзновение, и восхваляет слуг, которые поступили
таким же образом. То, что Он воззвал1, показывает, что Он хотел, чтобы и они
услышали. Вместе с тем Он показывает и то, что они (иудеи) строят ковы втайне,
во мраке и заблуждении, но не преодолеют света; и Никодиму припоминает слова,
которые сказал ему прежде: всяк, делаяй
злая, ненавидит света и не приходит к свету, да не обличатся дела его (3,
20). Так как они (фарисеи) сказали, что никто из князей не уверовал в Него, то
Он и говорит: делаяй злая не приходит к
свету, показывая этим, что они не пришли не по слабости света, но по
развращению своей воли. Отвещаша и реша
ему: Ты о Себе Сам свидетельствуеши. Что же Он? Аще Аз свидетельствую о Себе, истинно есть свидетельство Мое, яко вем,
откуду приидох и камо иду; вы же не весте, откуду прихожду (8, 14). Что Он
прежде Сам сказал, то теперь они противопоставляют Ему, как изречение особенно
важное. Что же Христос? Опровергая это и показывая, что Он говорил прежде
применительно к ним и к их предположению, так как они принимали Его за простого
человека, говорит: аще Аз свидетельствую
о Себе, истинно есть свидетельство Мое, яко вем, откуду приидох. Что это
значит? Значит: Я – от Бога, и Бог, и Сын Божий. А Бог Сам о Себе достоверный
свидетель. Вы же не весте: вы,
говорит, по своей воле поступаете худо и, зная, притворяетесь незнающими, обо
всем говорите по человеческому разумению, не желая помыслить ни о чем выше
того, что видимо. Вы по плоти судите (ст. 15). Как жить по плоти – значит худо
жить, так и судить по плоти – значит судить несправедливо. Аз не сужду ни комуже. И аще сужду Аз, суд Мой истинен есть (ст.
15–16). Эти слова значат: вы судите несправедливо. Но если мы несправедливо
судим, могли сказать они, то почему Ты не обличаешь нас, почему не наказываешь,
почему не осуждаешь? Потому, отвечает Он, что Я не для этого пришел. Это именно
и значат слова: Аз не сужду ни комуже. Но
и аще сужду Аз, суд Мой истинен есть. Если бы Я захотел судить, то вы были
бы в числе осужденных; но и это говорю Я, продолжает Он, не с тем, чтобы
судить. Впрочем, не потому Я сказал: говорю не с тем, чтобы судить, будто бы не
надеялся уличить вас, если бы стал судить; нет, если бы Я стал судить, то справедливо
осудил бы вас; но потому, что теперь не время суда. Далее Он сделал намек и на
будущий суд, сказав: яко един несмь, но
Аз и пославый Мя Отец (ст. 16), и вместе указал, что не Он один осуждает
их, но и Отец. Затем прикрыл это, приводя во свидетельство о Себе: и в законе же вашем писано есть, яко двоих
человеков свидетельство истинно есть (ст. 17). 3. Что бы сказали здесь
еретики? Что Он имеет большего пред людьми, если эти слова будем разуметь
просто? По отношению к людям так определено потому, что никто один и сам по
себе не заслуживает доверия. Но в отношении к Богу может ли это иметь
какое-либо значение? Почему же сказано: двоих?
Потому ли двоих, что они – два или
что они люди? Если потому, что они – два, то почему Он не прибег к Иоанну и не
сказал: свидетельствую о Себе Я, и свидетельствует обо Мне Иоанн? Почему не к
ангелу? Почему не к Пророкам? Ведь Он мог бы найти множество и других
свидетельств. Но Он хочет показать не только то, что два, но и то, что Они
одного и того же существа. Глаголаху же
Ему: где есть Отец Твой? А Он отвечает: ни Мене весте, ни Отца Моего (ст.
19). Так как они, зная, говорили как незнающие и как бы искушали Его, то Он и
не удостаивает их ответа. Поэтому-то, наконец, Он говорит обо всем яснее и с
большим дерзновением, имея о Себе свидетельство в знамениях и в учении Своих
последователей (и зная), что уже близок крест. Вем, говорит Он, откуду
приидох. Это не очень тронуло их; но следующие затем слова: и камо иду более устрашили их, потому
что показывали, что Он не пребудет в смерти. Но почему Он не сказал: знаю, что
Я – Бог, но: вем, откуду приидох? Он
всегда примешивает уничиженное к высокому и об этом последнем говорит
прикровенно. Так, сказав: Аз
свидетельствую о Себе и доказав это, Он перешел к словам уничиженнейшим,
как бы так говоря: Я знаю, от Кого Я послан и к Кому возвращаюсь. В этом случае
(иудеи) ничего не могли возразить, потому что слышали, что Он от Него послан и
к Нему отходит. Я, говорит, не сказал ничего ложного: откуда Я пришел, туда и
отхожу, – к истинному Богу. Но вы не знаете Бога. Поэтому судите по плоти. Вы
слышали столько свидетельств и доказательств, и еще говорите: несть истинно. Моисея вы признаете
достоверным, как в том, что говорит он о других, так и в том, что говорит о
себе; а Христа – нет. Это значит судить по плоти. Но Аз не сужду ни комуже. Между тем в другом месте Он сказал: Отец не судит ни комуже (5, 22). Как же
здесь говорит: и аще сужду Аз, суд Мой
истинен есть, яко един несмь (8, 16)? Опять Он говорит применительно к их
мнению. То есть суд Мой есть суд Отца. Не иначе судил бы и Отец, если бы стал
судить, нежели как и Я сужу. И Я не иначе сужу, как судил бы и Отец. Но для
чего Он упомянул и об Отце? Для того, что они не признавали Сына достойным
веры, если Он не будет иметь свидетельства от Отца. В ином смысле эти слова не
имеют силы. У людей свидетельство тогда бывает истинным, когда двое
свидетельствуют в чужом деле. В этом состоит свидетельство двоих. Если же кто
сам будет свидетельствовать о себе, то это уже не свидетельство двоих. Видишь ли,
что Он сказал это не для чего другого, как для того, чтобы показать свое
единосущие (с Отцом), показать, что Сам по Себе Он не имеет нужды в постороннем
свидетельстве и что Он ничем не меньше Отца? В самом деле, смотри, какая
самобытность: Аз есмь свидетельствуяй о
Мне Самем, и свидетельствует о Мне пославый Мя Отец (ст. 18). Не мог бы Он
сказать этого, если бы по существу был меньше. А чтобы ты не подумал, что это
сказано ради числа, – заметь власть, ничем не отличную (от власти Отца).
Человек свидетельствует тогда, когда сам по себе заслуживает доверия, а не
тогда, когда имеет нужду в свидетельстве, и свидетельствует в чужом деле; а в
своем деле, когда нуждается в свидетельстве другого, он уже не заслуживает
доверия. Но здесь – совсем напротив. И свидетельствуя в своем деле и говоря,
что о Нем свидетельствует другой, Он называет Себя достоверным, показывая в том
и другом случае Свою самобытность. В самом деле, для чего, сказавши: един несмь, но Аз и пославый Мя Отец, и
также: двоих человек свидетельство истинно
есть, – не перестал говорить, но присовокупил: Аз есмь свидетельствуяй о Мне Самем? Очевидно, для того, чтобы
показать Свою самобытность. И наперед Он сказал о Себе Самом: Аз есмь свидетельствуяй о Мне Самем.
Этим Он показывает и равночестность Свою (с Отцом), и вместе то, что нет
никакой пользы для тех, которые говорят, что знают Бога Отца, между тем не
знают Его. А это, говорит, зависит от того, что не хотят Его познать.
Поэтому-то и говорит, что без Него невозможно познать Отца, чтобы хотя таким образом
привлечь их к познанию Его. Так как они, оставляя Его, всегда старались узнать
Отца, то Он говорит: не можете познать Отца без Меня. Таким образом, те,
которые хулят Сына, не Его только хулят, но и Родившего Его.
4. Будем мы избегать этого, будем прославлять Сына. Если бы
Он был не одного и того же естества (с Отцом), то не стал бы говорить таким
образом. И если бы Он только учил, а на самом деле был другого естества, то
можно было бы, и не зная Его, знать Отца, и, наоборот, совершенно зная Его, не
знать Отца. Кто ведь знает человека, тот не знает еще ангела. Так, скажешь; но,
кто знает тварь, тот знает и Бога. Нет; многие знают тварь или, лучше сказать –
все люди, потому что видят ее, и, однако ж, не знают Бога. Итак, будем
прославлять Сына Божия не только этою (словесною) славою, но и славою дел.
Первая без последней ничего не значит. Се,
ты, сказано, иудей именуешися, и
почиваеши на законе, и хвалишися о Бозе... Научая убо инаго, себе ли не
учиши?.. Иже в законе хвалишися, преступлением закона Бога безчествуеши?
(Рим. 2, 17, 21, 23). Смотри, как бы и нам, хвалящимся правотою веры, не
обесчестить Бога своею жизнию, не соответствующею вере, и не подать повода к
хуле на Него. Господь хочет, чтобы христианин был для вселенной учителем,
закваскою, светом и солию. А что значит свет? Жизнь светлая, не имеющая в себе
ничего темного. Свет не себе полезен, равно как и соль и закваска, но приносит
пользу другим. Поэтому от нас требуется, чтобы мы не себе только были полезны,
но и другим. Ведь соль, если не осоляет, уже не есть соль. Этим показывается
также и то, что если мы будем вести жизнь добродетельную, то и другие
непременно будут жить так же; равно как и наоборот: пока мы сами не будем
добродетельными – не принесем никакой пользы и другим. Да не будет у нас ничего
неразумного, ничего суетного. А таковы мирские дела, таковы житейские заботы.
Потому-то и девы названы юродивыми, что они заботились о пустых мирских делах,
собирали здесь, а не отлагали туда, куда следовало. Но я боюсь, чтобы и нам не
потерпеть того же. Боюсь, чтобы и нам не прийти одетыми в нечистые одежды туда,
где все имеют одеяния светлые и блистательные. Нет ничего грязнее, ничего
сквернее греха. Потому-то и Пророк, изображая природу греха, взывал: возсмердеша и согниша раны моя (Пс. 37,
6). И если хочешь узнать зловоние греха, то представь его себе по совершении, в
то время, когда освободишься от пожелания, когда уже не будет беспокоить тебя
огонь (страсти): тогда ты увидишь, каков грех. Представь себе гнев, когда
находишься в спокойном состоянии. Представь любостяжание, когда бываешь чужд
этой страсти. Нет ничего гнуснее, ничего отвратительнее хищения и любостяжания.
Мы часто говорим об этом не потому, будто хотим тревожить вас, но для того,
чтобы доставить вам великую и чудную пользу. Кто не исправился, услышав
однажды, может быть, исправится, услышав в другой раз, а кто пропустил в другой
раз, исправится в третий. Да сподобимся же все мы, освободившись от всякого
зла, иметь благоухание Христа, Ему же с Отцом и Святым Духом слава, ныне и присно
и во веки веков. Аминь.
1. Как безумны иудеи! Еще до Пасхи искали Иисуса, потом,
когда нашли Его среди народа, много раз пытались схватить Его и сами
непосредственно, и чрез других, но не могли: и при всем этом не подивились силе
Его, но продолжали упорствовать в своей злобе и не отставали (от нее). А что
они всегда старались (схватить Его), об этом говорит (евангелист): сия глагола в газофилакии, уча в церкви, и
никтоже ят Его. Он говорил в церкви и в качестве Учителя, что в особенности
могло раздражать их; притом говорил то, из-за чего они досадовали и обвиняли
Его в том, что Он творит Себя равным Отцу: такой именно смысл имеют слова: двоих человеков свидетельство истинно есть
(8, 17). И, однако ж, несмотря на то что Он говорил это в церкви и как Учитель,
никтоже, сказано, ят Его, яко не у бе пришел час Его, то
есть не наступило еще то благоприятное время, в которое Он хотел быть распятым
на кресте. Таким образом, и тогда это было делом не их силы, но Его смотрения.
Они и прежде хотели (взять Его), но не могли. Так точно и тогда они не могли
бы, если бы Он Сам не соизволил на это. Рече
же им паки Иисус: Аз иду, и взыщете Мене (ст. 21). Для чего Он часто
говорит об этом? Для того, чтобы потрясти и устрашить их души. В самом деле,
смотри, какой страх это наводило на них! Невзирая на то, что хотели умертвить
Его, чтобы избавиться от Него, они стараются узнать, куда Он отходит. Так
важным они представляли себе это! А с другой стороны, Он хотел научить их, что
это дело не зависит от их насилия, но что еще издревле Он предызобразил его;
вместе с тем Он предуказал уже этими словами и воскресение. Глаголаху убо: еда ся Сам убиет? (ст.
22). Что же Христос? Опровергая предположение их и показывая, что такое дело
есть грех, говорит: вы от нижних есте
(ст. 23). А это значит: нет ничего удивительного, что так думаете вы, люди
плотские и не помышляющие ни о чем духовном. Но Я ничего такого не сделаю: Аз от вышних есмь; вы от мира сего есте
(ст. 23). Здесь опять говорит о мирских и плотских помыслах. Отсюда видно, что
и слова: Аз несмь от мира сего
означают не то, будто бы Он не принял плоти, но что Он далек от их лукавства. В
самом деле, Он и об учениках говорит, что они не суть от мира, и, однако ж, они имели плоть. Таким образом, как
Павел, говоря: вы несте во плоти
(Рим. 8, 9), не бестелесными называет их (римлян), так и Он, когда говорит об
учениках, что они не от мира, свидетельствует этим не о другом чем, как только
об их любомудрии. Рех убо вам, яко аще не
имете веры, яко Аз есмь, умрете во гресех ваших (ст. 24). Действительно,
если Он для того пришел, чтобы взять грех мира, и если можно совлечься греха не
иначе, как чрез крещение, то в неверующем по необходимости остается ветхий
человек. Кто не хочет умертвить его (ветхого человека) и погребсти чрез веру,
тот умрет с ним и отойдет туда, чтобы понести наказание за прежние грехи.
Поэтому говорил: а не веруяй уже осужден
есть (3, 18), не потому только, что он не верует, но и потому, что отходит
отсюда с прежними грехами. Глаголаху убо
Ему: Ты кто еси? (ст. 25). Какое безумие! После столь продолжительного
времени, после знамений и учения они еще спрашивают: Ты кто еси? Что же Христос? Начаток,
яко и глаголю вам (ст. 25). А это значит вот что: вы недостойны даже
слушать слова Мои, не только знать, кто Я, потому что вы все говорите с
намерением искусить Меня и нимало не внимаете словам Моим. Во всем этом Я мог
бы теперь же обличить вас (это именно значат слова Его: много о вас имам глаголати и судити – ст. 26), и не только
обличить, но и наказать; но Пославый Мя,
то есть Отец, не хочет этого. Не приидох
бо, да сужду мирови, но да спасу мир (12, 47). Не посла бо Бог Сына Своего, сказано, да судит мирови, но да спасется им мир (3, 17). Итак, если Он для
этого послал Меня, а Он истинен (8,
26), то Я справедливо не сужу теперь никого, но Я говорю то, что служит ко
спасению, а не к обличению. Говорит же это Он для того, чтобы не подумали, что
Он, слыша все, что они говорили, не мстит им по слабости или что Он не понимает
их мыслей и насмешек. Не разумеша убо,
яко Отца им глаголаше (ст. 27). Какое бессмыслие! Непрестанно говорил им о
Нем (Отце), и – они не понимали! Вслед за тем, так как ни многими знамениями,
ни учением не мог привлечь их к Себе, Он начинает уже беседовать о кресте,
говоря: егда вознесете Сына
Человеческаго, тогда уразумеете, яко Аз есмь, и о Себе ничесоже творю, но якоже
научи Мя Отец Мой, сия глаголю. И Пославый Мя со Мною есть: не остави Мене
единаго Отец (ст. 28–29). Этим показывает, что справедливо сказал: начаток, яко и глаголю вам.
2. Так-то они были невнимательны к словам Его! Егда вознесете Сына Человеческаго. Не
ожидаете ли вы, что тогда по преимуществу избавитесь от Меня, когда умертвите
Меня? Но Я говорю: тогда-то особенно вы и узнаете, яко Аз есмь, из знамений, из воскресения и пленения; все это
действительно достаточно показывало силу Его. И не сказал Он: тогда узнаете,
Кто Я, но: когда увидите, что Я ничего не потерплю от смерти, тогда, говорит, уразумеете, яко Аз есмь, то есть
Христос, Сын Божий, все носящий и устраняющий, и не противник Его (Отца).
Поэтому-то Он и присовокупил: и о Себе
ничесоже глаголю. Вы узнаете тогда и то, и другое – и силу Мою, и
единомыслие Мое с Отцом. В самом деле, изречение: о Себе ничесоже глаголю показывает и неразличность существа, и то,
что Он не говорит ничего несогласного с мыслями Отца. Когда вы лишены будете
богослужения, когда вам не позволено будет даже служить Ему, как прежде, тогда
вы узнаете, что это Он делает в отмщение за Меня, негодуя на тех, которые не
послушали Меня. Как бы так Он говорил: если бы Я был противник Богу и чужд Ему,
то Он не воздвиг бы против вас столь великого гнева. Об этом говорит и Исаия: даст лукавыя вместо погребения Его (Ис. 53,
9); и Давид: тогда возглаголет к ним
гневом Своим (Пс. 2, 5); и Сам Христос: се,
оставляется дом ваш пуст (Мф. 23, 38). То же самое показывают и притчи,
когда, например, (Христос) говорит: что
сотворит делателем тем господин винограда того? Злых зле погубит их (Мф.
21, 40–41). Видишь ли, что Он везде говорит так потому, что они еще не
веровали? Но если Он погубит их, как и действительно погубит, потому что
сказано: враги моя оны, иже не восхотеша
мене, да царь бых был над ними, приведите семо и изсецыте (Лк. 19, 27), то
почему Он называет это не Своим делом, но Отца? Потому, что говорит
приспособительно к их немощи, а вместе с тем воздает честь и Родившему Его.
Поэтому Он не сказал: оставлю дом ваш пуст, но: оставляется, – выразился безлично. Между тем, так как Он сказал: колькраты восхотех собрати чада твоя, и не
восхотесте (Мф. 23, 37), и потом уже присовокупил: се, оставляется, то этим показывает, что именно Он произвел это
запустение. Так как вы, говорит Он, не хотели познать Меня, когда Я благодетельствовал
и служил вам, то узнаете, Кто Я, когда подвергнетесь наказаниям. И Пославый Мя Отец со Мною есть. Чтобы не подумали, что выражение – Пославый Мя – означает, что Он меньше, –
говорит: со Мною есть. То указывает
на Домостроительство, а это – на Божество. И
не остави Мене единаго, яко Аз угодная Ему всегда творю (ст. 29). Опять Он
снизошел к речи уничиженной, непрестанно обращаясь к тому, что они говорили,
именно – что Он не от Бога и что не соблюдает субботы. Приспособительно к этому
Он говорит: угодная Ему всегда творю,
показывая, что и нарушение субботы угодно Ему. Так Он говорил и пред крестом:
думаете ли, яко не могу умолити Отца
Моего (Мф. 26, 53), – хотя одним только словом: кого ищете? – поверг их ниц на землю. Почему же Он не говорит:
ужели вы думаете, что Я не могу вас погубить, когда доказал это самим делом? Из
снисхождения к их немощи; а притом Он всячески старался показать, что не делает
ничего противного Богу. Так точно и здесь Он говорит человекообразно. А в каком
смысле сказано: не остави Мене единаго,
– в таком же и это: яко Аз угодная Ему
всегда творю. Сия Ему глаголющу, мнози вероваша в Него (ст. 29–30). Когда
снизошел к речи уничиженной, тогда многие уверовали в Него. Ужели и после этого
станешь еще спрашивать, для чего Он говорит уничиженно? Евангелист ясно указал
на причину этого, когда сказал: сия Ему
глаголющу, мнози вероваша в Него. Чрез это событие Он как бы вопиет: не
смущайся, слушатель, если услышишь что-нибудь уничиженное, потому что те,
которые после столь продолжительного учения не уверовали, что Он от Отца, по
справедливости, должны были слушать речь более уничиженную, чтобы уверовать. И
это же служит оправданием тому, что будет говорено далее уничиженного. Итак,
они уверовали, но не надлежащим образом, а просто и как случилось, пленившись и
успокоившись уничиженностию Его слов. Что действительно они имели веру
несовершенную, это открывает евангелист в следующих затем словах, в которых они
оскорбляют Его. А что это те же самые лица, на это указал словами: глаголаше убо Иисус к веровавшим Ему Иудеом:
аще вы пребудете во словеси Моем (ст. 31), показывая тем, что они еще не
приняли учения Его, но только внимали Его словам. Поэтому и выразился сильнее:
прежде Он просто сказал – взыщете Мене,
а теперь присовокупил – и во гресех ваших
умрете. Он показывает и то, каким образом это произойдет, то есть, пришедши
туда (в вечность), вы уже не будете иметь возможности умолить Меня. Сия глаголю в мире. Этими словами Он
открыл уже, что Он отходит к язычникам. Но так как иудеи еще не поняли, что Он
прежде говорил им об Отце, то Он снова вещает о Нем. А евангелист представил и
причину, почему Он говорил уничиженно.
3. Вот если с таким тщанием, а не как-нибудь, мы станем
исследовать Писания, то будем в состоянии достигнуть своего спасения. Если будем
постоянно упражняться в них, то узнаем и правые догматы, и жизнь
добродетельную. Хотя бы кто был крайне упрям, и непреклонен, и ленив; хотя бы
прежде он не приобрел никакой выгоды, – при всем том в настоящее время соберет
плод и получит какую-нибудь пользу, хотя и не такую, чтоб мог ее чувствовать,
но все же получит. Если тот, кто приходит в мироварницу и сидит в подобных
заведениях, невольно проникается благоуханием, то гораздо более тот, кто ходит
в церковь. Как от бездействия рождается леность, так и от упражнения появляется
усердие. Поэтому, хотя бы ты был исполнен бесчисленным множеством грехов, хотя
бы ты был нечист, – не убегай от здешнего собрания. Но что ж, скажешь, если я
слушаю, но не исполняю? Не малое приобретение и это – признать себя достойным
сожаления. Не бесполезен и этот страх; не бесплодна и эта боязнь. Если только
будешь сокрушаться о том, что, слушая, не исполняешь, то непременно придешь
когда-нибудь и к исполнению. Кто беседует с Богом и слушает беседу Божию, тому
невозможно не получить никакой пользы. Ведь мы тотчас же поправляем на себе
одежду и умываем руки, как только хотим взять Библию. Видишь ли, какое
благоговение еще прежде чтения? Если же мы со вниманием и читать будем, то
приобретем великую пользу. В самом деле, если бы (это чтение) не приводило душу
в благоговение, мы не стали бы умывать рук; сверх того, жена, если она
непокрыта, тотчас надевает покрывало, представляя этим свидетельство своего
внутреннего благоговения; а муж, если голова его покрыта, обнажает ее. Видишь ли,
как внешний вид бывает провозвестником внутреннего благоговения? Потом, и севши
слушать, человек часто вздыхает и осуждает свою настоящую жизнь. Будем же
внимать Писаниям, возлюбленные! И если не другое что, то по крайней мере
Евангелие да будет для нас предметом особенного внимания, да будет всегда в
наших руках. Ведь только что откроешь эту книгу, тотчас увидишь пред глазами
имя Христово и тотчас услышишь слова: Иисус
Христово рождество сице бе: обрученный бо бывши Матери Его Марии Иосифови,
обретеся имущи во чреве от Духа Свята (Мф. 1, 18). А кто услышит это,
тотчас пожелает девства, подивится рождению, отрешится от земли. Немаловажно и
то, что ты увидишь Деву, сподобившуюся Духа, и ангела, беседующего с Нею. Между
тем это еще в начале. Если же ты будешь продолжать чтение до конца, то тотчас
отвергнешь все житейское и будешь смеяться над всем земным. Если ты богат, – за
ничто почтешь богатство, когда услышишь, что Она, обрученная тектону и
происшедшая из смиренного дома, соделалась Материю твоего Владыки. Если ты
беден, – не будешь стыдиться своей бедности, когда узнаешь, что Творец мира не
устыдился беднейшего дома. Помышляя об этом, ты не станешь брать того, что
принадлежит другим; напротив, скорее сам сделаешься любителем бедности и будешь
презирать богатство. А достигнув этого, ты избежишь всякого зла. Далее, когда
увидишь Его лежащим в яслях, тогда не будешь стараться украсить свое дитя
золотом или устроить для своей жены серебряное ложе. А не заботясь об этом, ты
не станешь из-за этого лихоимствовать и похищать. Много и других выгод можно
получить, которых нельзя теперь пересказать в подробности; но их узнают те,
которые сделают опыт. Потому умоляю вас и приобретать книги (Священного
Писания), и усвоять себе мысли их, и начертывать их в душах. Иудеям, так как
они не были внимательны, повелено было привешивать книги к рукам; а мы даже и
не на руках, а в доме полагаем их, тогда как надлежит отпечатлевать их в
сердце. Чрез это мы очистим настоящую жизнь и достигнем будущих благ, которых
да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса
Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и
во веки веков. Аминь.
1. Великое нам нужно терпение, возлюбленные! А терпение
бывает тогда, когда в нас глубоко укоренены догматы. Подлинно, как дуб, глубоко
пустивший свои корни в недра земли и тщательно обвязанный, не может быть
исторгнут никаким порывом ветра, так точно и душу, пригвожденную страхом
Божиим, никто не в состоянии будет ниспровергнуть, потому что пригвождение еще
сильнее укоренения. Об этом-то и Пророк молится, говоря: пригвозди страху Твоему плоти моя (Пс. 118, 120). Так и ты
пригвозди себя и прикрепи, как бы гвоздем, глубоко вонзенным. Как с трудом
можно овладеть человеком пригвожденным, так, напротив, легко взять и нетрудно
ниспровергнуть непригвожденного. Вот это и случилось в то время с иудеями: они
и слушали, и уверовали, и опять совратились. Поэтому-то Христос, желая углубить
в них веру, так, чтобы она не была поверхностною, пронзает душу их словами
самыми разительными. Конечно, им, как верующим, естественно было бы и обличения
перенести; но они тотчас вознегодовали. Как же (Христос) в этом случае
поступает? Сначала увещевает: аще вы
пребудете во словеси Моем, воистинну ученицы Мои будете, и истина свободит вы.
Как бы так говорит: Я намерен нанести вам глубокую рану, но вы не бойтесь. Впрочем,
этим же самым Он уже смирил и гордость их души. От чего, скажи мне, освободит?
От грехов. Что же эти гордецы? Семя
Авраамле есмы и ни комуже работахом николиже (ст. 33). Тотчас ниспала мысль
их, а это произошло оттого, что они были крайне пристрастны к предметам
мирским. Аще пребудете во словеси Моем.
Этим Он показал, что Он знает тайны их сердца, знает, что они, хотя и
уверовали, но не были твердыми в вере. При этом Он обещает им нечто великое,
именно – что они будут Его учениками. Так как некоторые прежде отпали от Него,
то, намекая на них, Он говорит: аще
пребудете; ведь и те слушали и уверовали, но отпали, потому что не были
твердыми в вере. В самом деле, мнози от
ученик Его идоша вспять и ктому не хождаху с Ним (6, 66). Уразумеете истину, то есть Меня, потому
что Аз есмь истина (14, 6). Все
иудейское было образом, а истину вы узнаете от Меня, и она освободит вас от
грехов. Как тем Он говорил: во гресех
ваших умрете, так и этим сказал: свободит
вы.
Не сказал: Я избавляю вас от рабства, но представил им самим
уразуметь это. Что ж они? Семя Авраамле
есмы и ни комуже работахом николиже. Но если уж следовало негодовать, то
справедливее было бы на то, что Он сказал прежде, именно: уразумеете истину, и – сказать: что же? Разве теперь мы не знаем
истины? Значит, закон и наше знание – ложь? Но они ни о чем этом не заботились,
а беспокоятся о мирских делах, предполагая этого рода рабство. Есть, подлинно
есть и теперь много таких, которые стыдятся вещей безразличных и этого рабства;
но не стыдятся рабства греховного, и лучше хотели бы тысячу раз назваться
рабами в этом отношении, нежели однажды в том. Таковы-то были и иудеи. Они и не
знали другого рабства, а потому и говорят: ты назвал рабами людей, происшедших
от рода Авраамова, – людей благородных, которых, по этой именно причине, не
следовало называть рабами. Мы, говорят, никогда не были рабами. Вот чем
тщеславятся иудеи! Мы – семя Авраамле,
мы – израильтяне; а о своих делах никогда не упоминают. Поэтому Иоанн взывал к
ним, говоря: не начинайте глаголати в себе:
отца имамы Авраама (Мф. 3, 9). Но почему Христос не обличил их? Ведь они
много раз бывали в рабстве: и у египтян, и у вавилонян, и у многих других.
Потому, что Он говорил не для состязания с ними, но для их спасения и пользы:
вот о чем Он заботился. Он мог бы, конечно, сказать о четырехстах лет рабства;
мог бы сказать о семидесяти; мог бы сказать о рабстве во времена Судей, иногда
в продолжение двадцати лет, иногда двух, иногда семи; мог бы сказать, что они
никогда не переставали быть рабами. Но Он старался доказать не то, что они были
рабами людей, но что они – рабы греха. А это рабство и есть самое тяжкое; от
него может избавить один только Бог, потому что никто другой не может отпускать
грехов, что они и сами признавали. И так как они признавали это делом Божиим,
то Он и приводит их к этому, и говорит: всяк,
творяй грех, раб есть греха (8, 34), показывая, что Он говорит об этой
свободе, о свободе от этого именно рабства. Раб
же не пребывает в дому; сын пребывает во век (ст. 35). И здесь Он незаметно
ниспровергает постановления закона, указывая на прежние времена. Чтобы они не
ссылались (на закон) и не говорили: мы имеем жертвы, предписанные Моисеем, они
могут нас освободить, – для этого Он и присовокупил те слова. Иначе какую
последовательность имели бы слова Его? Вси
бо согрешиша и лишени суть славы Божия, оправдаеми туне благодатию Его (Рим.
3, 23), даже сами священники. Поэтому и Павел говорит о священнике, что он должен есть якоже о людех, такожде и о себе
приносити за грехи, понеже и той немощию обложен есть (Евр. 5, 3, 2). Вот
это и выражается словами: раб не
пребывает в дому. А сверх того здесь Христос показывает и равночестность
Свою с Отцом, и различие между свободным и рабом. Приточное изречение имеет
именно этот смысл, то есть что раб не имеет власти, что и означается словом: не пребывает.
2. Но для чего Он, говоря о грехах, упомянул о доме? Чтобы
показать, что как хозяин над домом, так Он властвует над всем. Выражение: не пребывает значит – не имеет власти
раздавать даров, так как он не домовладыка. А сын – домовладыка; это и означают
слова: пребывает во веки, по
переносному от вещей человеческих выражению. Чтобы не сказали: Ты кто? – Он как
бы так говорит: все – Мое, потому что Я – Сын и пребываю в доме Отца, называя
домом власть. Так Он и в другом месте называет начальство домом Отца: в дому Отца Моего обители многи суть (14,
2). Так как речь была о свободе и рабстве, то Он справедливо употребил такое
переносное выражение, говоря, что они не имели власти отпускать (грехи). Аще убо Сын вы свободит (ст. 36). Видишь
ли единосущие Его с Отцом, – как Он показывает, что имеет одинаковую с Ним
власть? Аще Сын вы свободит, то уже
никто не станет этому противоречить, и вы будете иметь верную свободу, потому
что Бог оправдаяй. Кто осуждали? (Рим. 8, 33, 34). Этим он
показывает, что Он свободен от греха, и вместе намекает на свободу только по
имени. Последнюю дают и люди, но первую – один Бог. А чрез это Он убеждает их
стыдиться не того рабства, но рабства греховного. И, чтобы показать, что они,
хотя бы и не были рабами, так как отвергли от себя то рабство, тем не менее –
рабы, Он тотчас присовокупил: воистинну
свободни будете (ст. 36). А этим присовокуплением Он и показывает, что их
свобода – не истинная. Потом, чтобы они не сказали, что не имеют греха (а можно
было думать, что они и это скажут), смотри, как Он подверг их обвинению в нем.
Не обличая всей их жизни, Он выставляет на вид то злодеяние, которое они только
еще хотели совершить, и говорит: вем, яко
семя Авраамле есте, но ищете Мене убити (ст. 37). Незаметно и мало-помалу
отстраняет их от этого родства, научая не превозноситься им, потому что как
свобода и рабство, так и родство зависят от дел. И не сказал Он тотчас: вы не
дети Авраама, вы человекоубийцы, а Он праведник; но пока еще соглашается с ними
и говорит: вем, яко семя Авраамле есте,
но не в этом дело; а потом произносит против них более сильное обличение. И
весьма часто можно видеть, что Он, намереваясь совершить что-нибудь великое,
после совершения говорит с большим дерзновением, так как свидетельство от дел
заграждало им уста. Но ищете Мене убити.
Что ж, скажут, если справедливо? Напротив, совсем несправедливо. Поэтому Он
представляет и причину: яко слово Мое не
вмещается в вы (ст. 37). Как же было сказано, что они уверовали? Но я уже
сказал, что они опять отложились. Поэтому-то Он сильно и обличает их. Если вы
тщеславитесь родством с ним, то вам надобно выказывать и жизнь его. И не сказал
Он: вы не вмещаете слова, но: слово Мое
не вмещается в вы, показывая тем высоту Своих догматов. А за это не убивать
следовало, напротив – еще более почитать и уважать, чтобы научиться. Что ж,
могли сказать, может быть, Ты от Себя это говоришь? Поэтому Он присовокупил: Аз, еже видех у Отца Моего, глаголю, и вы,
еже слышасте у отца вашего, творите (ст. 38). Как Я, говорит, и словами и
истиною являю Отца, так и вы – своими делами. Я имею не только одно и то же
существо с Отцом, но и одну и ту же истину. Реша
ему: отец наш Авраам есть. Глагола им Иисус: аще чада Авраамля бысте были, дела
Авраамля бысте творили. Ныне же ищете Мене убити (ст. 39–40). Часто Он
говорит здесь об их преступном намерении и упоминает об Аврааме; и это для
того, чтобы и отклонить их от этого родства, и уничтожить излишнее их
тщеславие, и убедить полагать надежду спасения уже не на Авраама и не на
родство по естеству, но на родство по душевному расположению. То именно и
служило для них препятствием приступить ко Христу, что они почитали это родство
достаточным для своего спасения. Но о какой говорит Он истине? О той, что Он
равен Отцу. Действительно, за это иудеи искали убить Его, как Он и говорит: ищете Мене убити, яко истину вам глаголах,
юже слышах от Отца Моего (ст. 40). Чтобы показать, что это не противно
Отцу, Он опять прибегает к Нему. Реша
Ему: мы от любодеяния несмы рождени: единаго Отца имамы, Бога (ст. 41). Что
вы говорите? Вы имеете отцом Бога и обвиняете Христа, когда Он говорит это?
Видишь ли, что Он называл Бога Отцом Своим в особенном смысле?
3. Так как Он отстранил их от родства с Авраамом, то они, не
имея ничего сказать против этого, отваживаются на нечто еще большее, –
прибегают к Богу. Но Он лишает их и этой чести, говоря: аще Бог Отец ваш бы был, любили бысте убо Мене: Аз бо от Бога изыдох и
приидох: не о Себе бо приидох, но Той Мя посла. Почто беседы Моея не разумеете?
Яко не можете слышати словесе Моего. Вы отца вашего диавола есте, и похоти отца
вашего хощете творити. Он человекоубийца бе искони и во истине не стоит: егда
глаголет лжу, от своих глаголет (ст. 42–44). Он отстранил их от родства с
Авраамом; но так как они отважились на большее, то Он уже наносит им удар,
говоря, что они не только не чада Авраама, но что они сыны диавола. Чрез это Он
нанес им рану, равную их бесстыдству. И это не оставляет без свидетельства, но
подтверждает доказательствами, потому что убивать, говорит, свойственно злобе
диавола. И не сказал просто: дела, но: похоти
его творите, показывая, что как он (диавол), так и они крайне склонны к
убийствам и что причиною этого зависть. В самом деле, диавол погубил Адама не
потому, чтобы мог обвинять его в чем-нибудь, но по одной только зависти. Вот на
это Христос и здесь указывает. И во
истине не стоит, то есть в доброй жизни. Так как (иудеи) постоянно осуждали
Его, – что Он не от Бога, – то Он говорит, что и это (обвинение) происходит
оттуда же (от диавола), потому что он первый породил ложь, сказав: в оньже аще день снесте от него, отверзутся
очи ваши (Быт. 3, 5). Он же первый и воспользовался ею. Люди пользуются ею
не как своею, но как чужою, а он – как своею. Аз же зане истину глаголю, не веруете Мне (ст. 45). Какая
последовательность в этих словах? Ни в чем не обвинив Меня, вы хотите убить
Меня. Вы преследуете Меня, потому что вы враги истины. Если же не потому, то
скажите вину Мою. Поэтому и присовокупил: кто
от вас обличает Мя о гресе? (ст. 46). Иудеи еще говорили: мы от любодеяния несмы рождени. Хотя
многие из них были рождены и от любодеяния, потому что у них были и незаконные
браки, однако ж Он не обличает их в этом, а продолжает говорить о прежнем.
Доказав всем вышесказанным, что они не от Бога, а от диавола, потому что и
убивать есть дело диавольское, и лгать – дело диавольское, а вы делаете и то и
другое, теперь показывает, что любовь есть признак происхождения от Бога. Почто беседы Моея не разумеете? Так как
они всегда с недоумением спрашивали: что это Он говорит: аможе Аз иду, вы не можете приити? (ст. 22), то Он и отвечает: вы
не разумеете беседы Моей потому, что не вмещаете в себе слова Божия. А это
происходит с вами оттого, что ваши помышления пресмыкаются по земле, между тем
как слова Мои гораздо выше. Что ж, если они и действительно не могли разуметь?
Но здесь слово – не можете значит: не
хотите, потому что вы приучили себя пресмыкаться долу и ни о чем великом не
помышляете. А так как они говорили, что преследуют Его по ревности будто бы к Богу,
то Он всюду старается показать, что преследовать Его – значит ненавидеть Бога;
напротив, говорит, любить Его – значит знать Бога. Единаго Отца имамы, Бога. Вот чем хвалятся – честию, а не делами.
Итак, что вы не веруете, это доказывает не то, будто Я чужд Богу; напротив,
неверование ваше служит знаком того, что вы не знаете Бога. Причина же этому
та, что вы хотите лгать и творить дела диавольские, а это происходит от
бедности души, как говорит Апостол: идеже
бо в вас зависти, и рвения, и распри, не плотстии ли есте? (1 Кор. 3, 3).
Почему вы не можете? Потому, что похоти
отца вашего хощете творити, – (об этом) стараетесь, ревнуете.
Видишь ли, что слово: не
можете означает нехотение? Сего
Авраам несть сотворил (ст. 40). Какие же дела его? Кротость, снисходительность,
послушание; а вы поступаете напротив: вы непокорны и жестоки. Но откуда им
пришло на мысль прибегнуть к Богу? Христос показал, что они недостойны Авраама.
Вот, чтобы избежать этого, они и прибегли к большему. Так как Он укорил их в
убийстве, то они этим говорят, как бы в некоторое оправдание себе, что они
мстят за Бога. Но (Христос) показывает, что и это самое служит признаком
противников Божиих. Выражение: изыдох
означает, что Он от Бога. Говорит – изыдох,
указывая на Свое пришествие к нам. А так как можно было ожидать, что они
скажут: Ты говоришь что-то странное и новое, то Он и прибавляет, что пришел от
Бога. Поэтому, говорит, естественно, что вы не слушаете Моих слов, так как вы
от диавола. В самом деле, за что вы хотите убить Меня? В чем можете обвинить
Меня? Если же ни в чем, то почему не веруете Мне? Доказав, таким образом, из их
лживости и склонности к убийству, что они происходят от диавола, Он вместе
показал и то, что они чужды Аврааму и Богу, так как, с одной стороны, ненавидят
человека, который не сделал ничего худого, а с другой– не слушают слова Его.
Так Он всюду показывает, что Он не противник Божий и что они не по этой причине
не веровали в Него, но потому, что были чужды Богу. В самом деле, если не
веруют Тому, Кто греха не сотворил, Кто говорит, что Он пришел от Бога и от
Него послан, Кто изрекает истину, и так изрекает истину, что вызывает всех
опровергнуть, то очевидно, что неверующие не веруют в Него потому, что они люди
плотские. Он знал, верно знал, что грехи уничтожают душу. Потому-то сказано: понеже немощни бысте слухи ваши (Евр. 5,
11). Подлинно, кто не может презреть вещей земных, тот может ли когда-нибудь
любомудрствовать о небесном?
4. Потому, умоляю, будем всячески стараться исправить нашу
жизнь, очистить нашу душу, чтобы ничто нечистое не служило для нас
препятствием. Засветите в себе свет знания и не бросайте семян в терние. Кто не
знает, что любостяжание порок, как узнает что-нибудь большее? Кто не
отвращается от этого (земного), тот как возжелает того (небесного)? Хорошо
восхищать, но только не гибнущие вещи, а Царство Небесное: нуждницы, сказано, восхищают
е (Мф. 11, 12); следовательно, не леностию можно достигнуть его, но
старанием. Что же значит: нуждницы?
Потребно большое усилие, потому что путь тесен, нужна душа юношеская и бодрая.
Восхищающие хотят всех предварить, не смотрят ни на что, ни на порицание, ни на
осуждение, ни на наказание; думают лишь об одном, как бы овладеть тем, что
хотят восхитить, и предупреждают всех находящихся впереди. Станем же мы восхищать
Царство Небесное. Это восхищение не грешно, а похвально; грех здесь – не
восхищать. Здесь наше богатство не причиняет ущерба другим. Постараемся же
восхитить, и если нас удручает гнев, если тревожат вожделения, то победим
природу, соделаемся кроткими, потрудимся немного, чтобы навсегда успокоиться.
Не похищай золота, но похищай богатство, при котором золото представляется
грязью. Скажи мне: если бы пред тобою лежали свинец и золото, что бы ты
похитил? Не очевидно ли, что золото? Итак, в том случае, когда похищающего
наказывают, ты предпочитаешь вещь лучшую: ужели же тогда, когда похищающий
заслуживает честь, ты не отдашь предпочтения лучшему? Ведь не избрал ли бы ты
(из двух вещей) предпочтительно эту (лучшую), если бы за похищение той и другой
было наказание? Но здесь нет ничего такого, а, напротив, здесь блаженство. Как
же можно, спросишь, похитить (Царство Небесное)? Брось то, что у тебя в руках.
Пока будешь держать это, – не можешь похитить того. Представь мне человека, у
которого руки наполнены серебром: в состоянии ли он будет похитить золото, пока
держит серебро, а не бросит его и не сделается свободным? Похищающий не должен
быть ничем связан, чтобы не быть задержанным. Ведь и ныне есть враждебные силы,
которые нападают на нас и стараются отнять у нас (Царство Небесное). Будем же
убегать от них, будем убегать, не оставляя за собою ничего, за что бы они могли
ухватиться. Пресечем нити, обнажим себя от предметов житейских. Какая вам нужда
в шелковых одеждах? Доколе будем укутываться в эти смешные одеяния? Доколе
будем зарывать в землю золото? Я желал бы перестать всякий раз говорить об
этом, но вы не позволяете, подавая всегда к тому повод и побуждение. Теперь, по
крайней мере, оставим это, чтобы, и других научив своею жизнию, получить
обетованные блага, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки
веков. Аминь.
1. Злоба бесстыдна и дерзка. Когда бы надобно было
устыдиться, тогда она еще более ожесточается. Так было и с иудеями. Им
надлежало бы прийти в умиление от слов и подивиться дерзновению и
последовательности Его беседы; а они, напротив, поносят Его, называют
самарянином, утверждают, что Он имеет беса, и говорят: не добре ли мы глаголем, яко самарянин еси и беса имаши? Когда Он
говорил нечто высокое, тогда этим людям, крайне бесчувственным, казалось это
безумием. И хотя евангелист выше нигде не заметил, что они называли Его
самарянином, но из приведенных слов можно заключать, что они часто это
говорили. Говорят: беса имаши. Но кто
имеет беса? Тот ли, кто чтит Бога, или – кто оскорбляет чтущего? Что же
Христос, – эта кротость, эта снисходительность? Аз беса не имам, но чту Отца, пославшаго Мя. Когда надлежало
научить их, смирить великую их надменность и наставить не гордиться Авраамом,
тогда Он был строг; а когда Ему Самому надобно было перенести от них поношение,
тогда Он выказывает великую кротость.
Когда они говорили: мы имеем отцом Бога и Авраама, тогда Он
сильно поразил их; а когда Его Самого называли имеющим беса, тогда отвечает
кротко, научая нас отомщать за то, чем оскорбляется Бог, и не обращать внимания
на оскорбления, наносимые нам. Аз не ищу
славы Моея (ст. 50). Это, говорит, сказал Я с тем, чтобы показать, что вам,
как человекоубийцам, не прилично называть Бога Отцом; значит, Я сказал это ради
чести Его, и за Него Я слышу это, за Него вы бесчестите Меня. Но Я нисколько не
обращаю внимания на это оскорбление. Вы дадите ответ в своих словах Тому, за
Кого Я слышу это ныне. Аз не ищу славы
Моея. По этой-то причине, вместо того чтобы наказывать вас, Я обращаюсь к
убеждению и советую вам делать то, посредством чего вы не только избежите
наказания, но и получите вечную жизнь. Аминь, аминь глаголю вам: аще кто слово Мое соблюдет, смерти не имать
видети во веки (ст. 51). Здесь Он говорит не об одной только вере, но и о
чистой жизни. Выше Он сказал: имать живот
вечный (5, 24); а здесь говорит: смерти
не имать видети, указывая вместе и на то, что они ничего не могут Ему
сделать. Если не умрет тот, кто соблюдает слово Его, то тем более Сам Он. Это
поняли и они, и потому говорят: ныне
разумехом, яко беса имаши: Авраам умре и пророцы умроша (ст. 52), то есть
умерли те, которые слушали слово Божие: так ужели не умрут слушавшие Твое
слово? Еда Ты болий еси отца нашего
Авраама? (ст. 53). Какое тщеславие! Опять обращаются к родству с ним. Им
следовало бы сказать: ужели ты больше Бога? Или: ужели слышавшие Тебя больше
Авраама? Но они не говорят этого, потому что почитали Его меньшим даже Авраама.
Христос же прежде доказал, что они человекоубийцы, и тем отстранил их от
родства с Авраамом. Но так как они оставались при своих мыслях, то вот Он снова
идет к тому же другим путем, показывая, что они напрасно трудятся. Впрочем, о
смерти Он нисколько с ними не беседовал и даже не открыл и не сказал, какую
разумеет смерть. Теперь Он только уверяет их, что Он выше Авраама, чтобы хотя этим
пристыдить их. Ведь, конечно, говорит Он, если бы Я был и обыкновенным
человеком, – и тогда не следовало бы убивать Меня, потому что Я не сделал
ничего худого. Но если Я притом говорю истину, и не имею никакого греха, и
послан от Бога, и больше Авраама, то не безумствуете ли вы и не напрасно ли
трудитесь, стараясь умертвить Меня? Что же они? Ныне разумехом, яко беса имаши. Но не так самарянка; она не сказала
Ему: беса имеешь, – но только вот что: еда
ты болий еси отца нашего Иакова? (4, 12). Это – потому, что иудеи были
поносители и убийцы, а она желала научиться. По этой-то причине она и выразила
недоумение, и давала ответы с приличною скромностию, и называла Его Господом. И
действительно, Кто обещает гораздо большие (блага) и Кто достоин веры, Того следовало
не оскорблять, а, напротив, почитать; но иудеи называют Его имеющим беса. Те
слова, слова самарянки, были выражением недоумения; а эти выказывают людей
неверующих и развращенных. Еда ты болий
еси отца нашего Авраама? Значит, по тем словам Своим (ст. 52), Он был
больше Авраама. И когда вы увидите Его вознесенным, тогда признаете, что Он
действительно больше. Поэтому Он говорил: егда
вознесете Меня, тогда уразумеете, яко
Аз есмь (ст. 28). И смотри, какая мудрость: сперва отстранил их от родства
(с Авраамом); затем показывает, что Он больше его, а чрез это дает уже
заметить, что Он несравненно больше и Пророков. А они всегда называли Его
Пророком; поэтому Он и говорил: слово Мое
не вмещается в вы (ст. 37). Там Он говорил, что воскрешает мертвых (5, 21),
а здесь, что верующий в Него не узрит смерти, – это же гораздо важнее, чем не
допустить навсегда остаться во власти смерти. От того-то они еще более
вознегодовали. Что же они? Кого Себе Сам
Ты твориши? (ст. 53). И эти слова также укоризненны. Ты, говорят, Сам Себя
возвеличиваешь. Но Христос на это отвечает: аще
Аз славлюся Сам, слава Моя ничесоже есть (ст. 54).
2. Что говорят тут еретики? Слышал (говорят) Христос: еда болий еси отца нашего Авраама? – но
не смел сказать им: так точно, а сделал это прикровенно. Что же? В самом деле
слава Его ничего не значит? Для них (иудеев) – ничего. Поэтому, как Он говорил:
свидетельство Мое несть истинно,
применяясь к их мнению (5, 31), так и здесь говорит: есть славяй Мя (ст. 54). Но почему Он не сказал: Отец, пославший Меня,
как говорил прежде, но: Егоже вы
глаголете, яко Бог ваш есть. И не познасте Его (ст. 54–55)? Он хотел
показать, что они не знают Его не только как Отца, но и как Бога. Аз же вем Его (ст. 55). Следовательно,
когда говорю: Аз вем Его, – это не
хвастовство; а если бы сказал: не знаю Его, – это была бы ложь. Но вы, когда
говорите, что знаете Его, говорите ложь. Таким образом, как вы лжете, говоря,
что знаете Его, так и Я (солгал бы), если б сказал, что не знаю Его. Аще Аз славлюся Сам. Так как они
говорили: кого Себе Сам Ты твориши? –
то Он и отвечает: если Я Сам Себя творю, слава
Моя ничесоже есть. Итак, Я знаю Его совершенно, а вы не знаете Его.
Впрочем, как в отношении к Аврааму Он не все отнял у них, но сказал: вем, яко семя Авраамле есте, чтобы чрез
это подвергнуть их большему осуждению, так и здесь не все отнял у них, но –
что? Егоже вы глаголете. Дозволив им
хвалиться этим на словах, Он сделал вину их более тяжкою. Каким же образом вы
Его не знаете? Вы поносите Того, Кто все и говорит, и делает для Него, чтобы
прославить Его, и Кто послан от Него. Но это (кажут) остается без
свидетельства. Напротив, дальнейшие слова служат тому доказательством. И слово Его соблюдаю (ст. 55). При этом
они, конечно, могли бы обличить Его, если бы только имели что-нибудь, потому
что это служило самым сильным доказательством тому, что Он послан от Бога. Авраам, отец ваш, рад бы был, дабы видел
день Мой: и виде и возрадовася (ст. 56). Опять показывает, что они чужды
Аврааму, так как чему он радовался, о том они скорбят. А под днем, мне кажется,
Он разумеет здесь день креста, который (Авраам) прообразовал принесением овна и
Исаака. Что ж они? Четыредесят лет
не у имаши, и Авраама ли еси видел? (ст. 57). Христос говорит им: прежде даже Авраам не бысть, Аз есмь. А
они взяша камение, да вергут Нань
(ст. 58–59). Видишь ли, как Он доказал, что Он больше Авраама? Кто рад был
видеть день Его и почитал это для себя вожделенным, тот, очевидно, признавал
это для себя благодеянием и был меньше Его. А так как они говорили, что Он –
сын тектона, и ничего большего о Нем не представляли, то Он мало-помалу
возводит их к высокому о Себе понятию. Итак, когда они услышали, что не знают
Бога, тогда не огорчились; а когда услышали: прежде даже Авраам не бысть, Аз есмь, тогда – как будто унижалось их
благородство – они вознегодовали и стали бросать камни. Видел день Мой, и возрадовася. Этим показывает, что не поневоле
идет на страдание, потому что хвалит того, кто радовался о кресте, так как
крест был спасением вселенной. А они бросали камни: так-то они склонны были к
убийству и делали это самовольно, без всякого исследования.
Почему же Он не сказал: прежде
даже Авраам не бысть, Я был, но – Аз
есмь? Как Отец Его употребил о Себе это слово: есмь, так и Он. Оно означает присносущность бытия, независимо ни от
какого времени. Поэтому слова Его и показались им богохульными. И если они не
потерпели сравнения с Авраамом, хотя это и не так важно, то могли ли перестать
бросать в Него (камни), когда Он стал часто сравнивать Себя с Богом? Поэтому
Он, действуя по-человечески, снова убегает и скрывается. Предложив им
достаточное наставление и исполнив Свой долг, Он вышел из церкви и пошел
исцелять слепого, чтобы самими делами показать, что Он прежде Авраама. Но,
может быть, кто-нибудь спросит: почему Он не уничтожил их силу? В этом случае
они, может быть, уверовали бы. Он исцелил расслабленного, – и они не уверовали.
Он совершил множество и других чудес, и во время самого страдания поверг их ниц
на землю, и омрачил очи их, – и они не уверовали. Возможно ли же, чтобы они
уверовали, если бы Он уничтожил их силу? Так, нет ничего хуже души
ожесточенной: хотя бы она видела знамения, хотя бы чудеса, – она все остается в
том же бесстыдстве. Вот и фараон, несмотря на множество казней, вразумлялся
только тогда, когда терпел наказание, и до последнего дня остался все таким же
гонителем тех, которых отпустил. Поэтому-то Павел неоднократно говорит: да не ожесточится некто от вас лестию
греховною (Евр. 3, 13). Как силы телесные со временем мертвеют и теряют
всякую чувствительность, так и душа, одержимая многими страстями, становится
мертвою для добродетели. Тогда, что бы ты ни представлял ей, она ничего не
чувствует; хотя бы угрожал наказанием или чем другим, она остается
бесчувственною.
3. Потому-то умоляю вас, пока еще имеем надежду спасения,
пока можем обратиться, будем всячески о том заботиться. Как отчаявшиеся
кормчие, предав судно на волю ветра, сами нисколько не помогают ему, так точно
поступают, наконец, и те, которые потеряли всякую надежду. Завистливый только
то имеет в виду, как бы удовлетворить своему желанию; и хотя бы пришлось ему
подвергнуться наказанию или смерти, – он остается преданным одной своей
страсти. Человек распутный и любостяжательный поступает так же. Если же так
велика сила страстей, то гораздо более сила добродетели. Если мы презираем
смерть для первых, то тем более для последней. Если те пренебрегают своею
душою, то тем более мы должны пренебрегать всем для своего спасения. В самом
деле, какое будет для нас оправдание, когда погибающие так много заботятся о
своей погибели, а мы не выкажем и такого старания о своем спасении, но всегда
будем истаевать от зависти? А ведь нет ничего хуже зависти. Чтобы погубить
другого, (завистливый) губит и себя самого. Глаз завистливого снедается
печалию. Завистливый живет в непрерывной смерти, всех считает своими врагами,
даже и тех, которые ничем его не обидели. Он скорбит о том, что воздается честь
Богу; радуется тому, чему радуется диавол. Приобрел ли кто почтение у людей?
Это не честь; не завидуй. Почтен ли кто у Бога? Поревнуй ему и будь подобен. Но
ты не хочешь? Зачем же еще и губишь себя? Зачем бросаешь и то, что имеешь? Ты
не можешь сравняться с ним и сделать что-нибудь доброе? Для чего же еще
предпринимаешь и худое? Если ты не можешь разделять с ним труды его, ты должен,
по крайней мере, радоваться вместе с ним, чтобы получить пользу от этого
сорадования. Ведь часто достаточно бывает и одного намерения, чтобы получить
великое добро. Вот, Иезекииль говорит, что моавитяне за то были наказаны, что
радовались (несчастию) израильтян (Иез. 35, 12); а были и такие, которые
спаслись потому, что воздыхали о бедствиях других. Если же есть некоторое
утешение для тех, которые воздыхают о чужих бедствиях, то гораздо более
(утешения) для тех, которые радуются почестям других. Бог обвинил моавитян за
то, что они радовались (несчастиям) израильтян. И хотя Сам же Он наказывал их,
однако ж Он не хочет, чтобы мы радовались наказанию других даже и тогда, когда
Он Сам наказывает, – потому что и Сам не охотно наказывает. Если же должно соболезновать
о наказываемых, то тем более не должно завидовать тем, кому воздается честь.
Чрез это именно погибли Корей и Дафан; кому они завидовали, тех сделали более
славными, а на себя навлекли наказание. Зависть есть зверь ядовитый, зверь
нечистый, зло произволения, не заслуживающее прощения, порок, которому нет
оправдания, причина и матерь всех зол. Итак, уничтожим ее с корнем, чтобы
избавиться и от настоящих бед, и сподобиться будущих благ, по благодати и
человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со
Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. И мимоидый виде
человека слепа от рождества. Будучи весьма человеколюбив и заботясь о нашем
спасении, а притом желая заградить уста нечестивым, Господь не опускает ничего,
что только Ему подобало, хотя бы никто Ему не внимал. Это знал и Пророк, и потому
говорил: яко да оправдишися во словесех
Твоих и победиши, внегда судити ти (Пс. 50, 6). Поэтому-то и теперь, –
когда не приняли Его высокого учения и даже назвали Его беснующимся и
покушались убить, – Он, выйдя из храма, исцеляет слепого. Таким образом, Своим
отсутствием Он укрощает их ярость, а совершением чуда смягчает их жестокосердие
и упорство и удостоверяет в словах Своих. И совершает Он чудо не обыкновенное,
но такое, которое теперь только в первый раз последовало: от века бо несть слышано, яко кто отверзе очи слепу рождену (9,
32). Слепому, быть может, кто-нибудь и отверзал очи, но слепорожденному – еще
никто. А что Спаситель, выйдя из храма, пошел нарочно для этого дела, видно из
того, что Сам Он увидел слепого, а не слепой подошел к Нему, – и так пристально
посмотрел на него, что обратил внимание и учеников. Вот это и подало им повод к
вопросу; видя, как Он пристально смотрит, они спросили Его, говоря: кто согреши, сей ли, или родителя его?
Странный вопрос! Как он мог согрешить до рождения? Или как мог быть наказан за
грехи родителей? Каким же образом они пришли к такому вопросу? Прежде того,
исцелив расслабленного, (Христос) сказал: се,
здрав еси, ктому не согрешай (5, 14). Итак, вспомнив, что тот расслаблен
был за грехи, они говорят: пусть тот расслаблен был за грехи, но что Ты скажешь
об этом? Он ли согрешил? Но этого нельзя сказать, потому что он слеп от
рождения. Или родители его? Но нельзя и этого, потому что сын не наказывается
за отца. Таким образом, как мы, когда видим страдающее дитя и говорим: что
сказать о нем, что сделало это дитя? – этим не спрашиваем, а выражаем
недоумение, так точно и ученики, когда говорили это, не столько спрашивали,
сколько недоумевали. Что же Христос? Ни
сей согреши, ни родителя его (ст. 3). Этим, впрочем, Он не освобождает их
от грехов; не просто сказал: ни сей
согреши, ни родителя его, но присовокупил: яко слеп родися. Но да прославится Сын Божий. Согрешил и он, и
родители его; но не в этом причина слепоты.
Не означает также (Христос) этими словами и того, что не
этот, а другие подвергались слепоте по этой причине, то есть за грехи
родителей, потому что за грехи одного нельзя наказывать другого. Если же
допустим это, то должны будем допустить и то, что (слепорожденный) согрешил до
рождения. Значит, как словами: ни сей
согреши не то утверждает, что можно от рождения согрешить и быть за то
наказанным, так равно, сказавши: ни
родителя его, выражает не ту мысль, что можно быть наказанным за родителей.
Такое мнение (Господь) опровергает чрез Иезекииля: живу Аз, глаголет Господь, аще будет еще глаголема притча сия: отцы
ядоша терпкое, а зубом чад их оскомины быша (см.: Иез. 18, 3). Да и Моисей
говорит: да не умрут отцы за сыны
(Втор. 24, 16). И об одном царе повествуется, что он потому не сделал этого (не
убил детей убийц), что соблюдал закон Моисеев (4 Цар. 14, 6). Если же кто
скажет: как же написано: отдаяй грехи
отец на чада до третияго и четвертаго рода (Исх. 20, 5)? – то мы ответим на
это, что это не всеобщее определение, а сказано применительно к исшедшим из
Египта. Слова эти значат вот что: так как исшедшие из Египта, несмотря на
знамения и чудеса, сделались хуже своих предков, которые ничего этого не
видели, то их постигнет то же самое, что постигло их предков, потому что они
дерзнули на такие же преступления. А что это именно о них сказано, в том вполне
уверится всякий, кто вникнет в это место. Итак, почему (слепорожденный) родился
слепым? Да явится, говорит, слава Божия. Вот опять новое недоумение: как будто,
без его наказания, нельзя было явиться славе Божией! Но совсем не то и сказано,
чтобы нельзя было; конечно было можно; но да явится (слава Божия) и на нем.
Итак, скажешь, он обижен был ради славы Божией? Чем же обижен, скажи мне? Что,
если бы Господу было угодно, чтобы он и совсем не родился? Я, с своей стороны,
утверждаю, что он получил даже благодеяние от своей слепоты, потому что прозрел
внутренними очами. Что пользы в зрении иудеям? Они подверглись только большему
наказанию оттого, что остались слепыми при своем зрении. А ему какой вред от
слепоты? Чрез нее он прозрел. Таким-то образом, как зло настоящей жизни не есть
зло, так и добро не есть добро. Только грех есть зло, а слепота – не зло. И Кто
привел (слепца) из небытия в бытие, Тот имел власть и оставить его в таком
положении. А некоторые говорят, что эта частица (??? – да, чтобы) и указывает
здесь не на причину, а на последствие, – точно так же, как и в другом месте,
где говорится: на суд Аз в мир сей
приидох, да невидящии видят, и видящии слепи будут (9, 39). Не для того,
конечно, пришел Христос, чтобы видящие слепы были. Равным образом Павел
говорит: разумное Божие яве есть в них...
во еже быти им безответным (Рим. 1, 19, 20), – хотя Господь не для того
явил им это, чтобы они лишены были оправдания, а для того, чтобы получили
оправдание. И опять в другом месте: закон
же привниде, да умножится прегрешение (Рим. 5, 20), – хотя закон прившел не
для этого, а для обуздания греха.
2. Видишь ли, что эта частица везде указывает на
последствие? Как отличный домостроитель, построивши одну часть дома, другую
оставляет недоконченною для того, чтобы остальными постройками защитить себя
пред неверующими в устройстве всего дома, так и Бог укрепляет и исправляет тело
наше, как бы некоторую обветшавшую храмину, – исцеляет иссохшую руку, укрепляет
расслабленные члены, выпрямляет хромых, очищает прокаженных, воздвигает
больных, восстановляет расслабленных голенями, воскрешает мертвых, отверзает
смежившиеся очи, дает зрение тем, которые никогда его не имели. Исправляя,
таким образом, все эти недостатки нашей немощной природы, Он являет Свое
могущество. Когда же (Христос) говорит: да явится слава Божия, говорит о Себе,
– не об Отце, потому что слава Отца была явна. Так как знали, что Бог создал
человека, взяв персть от земли, то и Христос поступил таким же образом. Если бы
сказал Он: Я – Тот, Кто взял персть от земли и создал человека, то это
показалось бы невыносимым для слушателей; а когда Он показал это на деле, – они
уже не могли оскорбляться. Вот почему, взяв персть и растворив ее слюной, Он
таким образом обнаружил сокровенную Свою славу. Не малая слава в том, чтобы Его
признали за Содетеля твари. А из того действительно следовало заключать и о
прочем: часть служила ручательством за целое; несомненность большего
удостоверяла и в меньшем. Ведь человек превосходнее всей твари, а глаз
превосходнее всех наших членов. Вот почему Христос создал зрение не просто, а
вышесказанным образом. Глаз хотя по величине и малый член, но необходимее всего
тела. На это указывает и Павел, когда говорит: аще речет ухо, яко несмь око, несмь от тела: еда сего ради несть от
тела? (1 Кор. 12, 16). Хотя все в нас служит доказательством премудрости
Божией, но глаз – по преимуществу. Он управляет всем телом; он всему телу
придает красоту, он украшает лицо, он служит светильником для всех членов. Что
солнце во вселенной, то глаз в теле. Погаси свет в солнце, – и все погибнет и
придет в смятение; погаси свет в глазах, – бесполезны будут и ноги, и руки, и
душа. Без глаз становится невозможным познание. Посредством их мы познали Бога:
невидимая бо Его от создания мира
твореньми помышляема видима суть (Рим. 1, 20). Таким образом, глаз служит
светильником не только для тела, но еще больше, чем для тела, – для души.
Потому-то он и помещен как бы на некотором царском месте – вверху, и
председательствует над другими чувствами. Вот его-то и устрояет Христос. Потом,
чтобы ты не подумал, что Он имеет нужду в веществе, когда творит, и чтобы знал,
что и в начале Он не имел нужды в брении (Кто произвел из ничего высшие
существа, Тот тем более мог сотворить глаз без вещества), дабы, говорю, ты
знал, что Он делает это не по нужде, а для того чтобы показать, что Он же был
Творцом и в начале, – помазавши брением, говорит: иди, умыйся (9, 7). Познай, что Я не имею нужды в брении, чтобы
сотворить глаза, но да явится на нем (слепом) слава Моя. А что Он о Себе Самом
сказал эти слова: да явится слава Божия, видно из того, что затем прибавил: Мне подобает делати дела Пославшаго Мя
(ст. 4). То есть: Мне должно явить Себя и совершить дела, которые могли бы
показать, что Я делаю то же, что и Отец, – не подобное только, но то же самое.
А это служит знаком большого равенства и говорится только о тех, из которых
один нисколько не отличен от другого. Кто же будет еще противоречить, видя, что
Он может то же, что и Отец? Он не только образовал глаза, не только отверз их,
но и даровал зрение; а это служит доказательством, что Он вдохнул и душу,
потому что без действия души и самый совершенный глаз никогда не может ничего
видеть. Итак, Он даровал и силу души, Он дал и члены со всеми принадлежностями
– с артериями, нервами и жилами, с кровию и со всем прочим, из чего слагается
наше тело. Мне подобает делати, дондеже
день есть (ст. 4). Что значат эти слова? И какую они имеют связь? Очень
тесную. Вот значение этих слов: дондеже
день есть, – доколе можно людям веровать в Меня, доколе продолжается эта
жизнь, Мне подобает делати. Приидет нощь,
то есть будущее время, егда никтоже может
делати (ст. 4). Не сказал: когда Я не могу делать, но: когда никтоже может делати, то есть когда не будет уже ни веры, ни
трудов, ни покаяния. А что делом Он называет веру, видно из того, что, когда
Ему говорили: что сотворим, да делаем
дела Божия? – Он отвечает: се есть
дело Божие, да веруете в Того, Егоже посла Он (6, 28–29). Но почему же
этого дела не может никто делать в то время? Потому, что не будет уже и веры,
но, волею или неволею, все будут повиноваться. Итак, – чтобы кто-нибудь не
сказал, что Он делает это по тщеславию, – Он показывает, что делает все для
пользы людей, так как они только здесь имеют возможность веровать, а там уже не
могут сделать для себя ничего полезного. Поэтому-то Он исцелил слепого,
несмотря на то что тот даже не подходил к Нему. Впрочем, что слепой достоин был
исцеления и если бы имел зрение, то уверовал бы и приступил бы ко Христу, даже,
если бы услышал от кого о Его присутствии, и тогда не преминул бы сделать
этого, – видно из последующего, из его мужества и веры. Ему естественно было
подумать и сказать: что это такое? Сотворил брение, помазал мне глаза и
сказать: иди, умыйся. Разве не мог
исцелить, и потом уже послать в Силоам? Я часто умывался там вместе со многими
другими, и не получил никакой пользы. Если бы имел Он какую-либо силу, то
исцелил бы теперь же. Так говорил и Нееман об Елисее. Получив приказание идти
омыться в Иордане, он не поверил, несмотря на великую славу Елисея. Но слепой
был чужд неверия, не возражал и не рассуждал сам с собою: что это такое? Брение
ли нужно было возложить? Оно скорее может ослепить. Кто когда прозревал таким
образом? Нет, он не подумал ничего такого. Видишь ли его твердую веру и
доблесть душевную? Приидет нощь. Этим
показывает, что и после креста будет иметь попечение о нечестивых и многих
привлечет, потому что еще день есть; но затем уже окончательно отвергнет их. На
это и указывает словами: егда в мире есмь,
свет есмь миру (ст. 5). То же самое говорил Он и другим: веруйте, дондеже свет имате (12, 36).
3. Как же Павел назвал настоящую жизнь ночью, а ту (будущую)
– днем? Этим он не противоречит Христу, но говорит то же самое, только не по
словам, а по мыслям. Нощь, говорит
он, прейде, а день приближися (Рим.
13, 12). Ночью называет настоящее время по причине сидящих во тьме, или по
сравнению с тем (будущим) днем. Христос ночью называет будущее, потому что
тогда уже не будут делать грехов; а Павел ночью называет настоящую жизнь,
потому что живущие во зле и неверии находятся во тьме. Таким образом, беседуя с
верными, сказал: нощь прейде, а день
приближися, так как (верные) имеют насладиться тем светом; ночью же
называет прежнюю жизнь и говорит: отложим
дела темная. Видишь ли, что в них-то, по его словам, и заключается ночь?
Потому и прибавляет: яко во дни,
благообразно да ходим, чтобы мы могли насладиться тем светом. Если же так
прекрасен этот свет, то подумай, каков будет тот. Сколько солнечный свет лучше
светильничного, столько же, или еще гораздо более, будущий лучше нынешнего. Вот
на это и указывал Христос, когда говорил: солнце
померкнет (Мк. 13, 24), то есть от обилия того света не будет видно и
солнца. И если теперь, для того чтобы иметь светлые и с здоровым воздухом дома,
мы тратим множество денег, подвергаясь тяжким трудам при постройках, то
подумай, не должны ли мы пожертвовать и самыми телами, чтобы создать себе
светлые обители там, где тот, неизреченный свет? Здесь споры и раздоры по
поводу границ и стен; там нет ничего подобного, нет ни зависти, ни клеветы,
никто не станет спорить с нами из-за границ. Притом этот дом непременно нужно
будет покинуть; а тот останется при нас навсегда. Этот со временем неизбежно
подвергается гниению и многочисленным повреждениям; тот не стареется никогда.
Этого бедный не может построить; тот можно построить и на две лепты, как
вдовица. Поэтому крайне прискорбно мне, что при стольких предстоящих нам благах
мы беспечны и нерадивы. Чтобы иметь блистательные дома здесь, о том мы всячески
стараемся; а чтобы на небесах устроить себе хотя малое пристанище, о том не
заботимся, не помышляем. Скажи мне: здесь где желал бы ты иметь себе дом? В
пустыне или в одном из небольших городов? Не думаю; без сомнения – в столицах и
в больших городах, где больше блеска. Но я веду тебя в такой город, которого
строитель и художник – Бог. Там, умоляю, устрояй и созидай себе дом, – с
меньшими издержками и с меньшим трудом. Этот дом созидается руками нищих, и он
есть наилучшее здание; а те, которые строятся теперь, – дело крайнего безумия.
Если бы кто повел тебя в Персию с тем, чтобы посмотреть на эту страну и потом
возвратиться, а между тем стал бы советовать строить там дома: не назвал ли бы
ты его крайне безумным за то, что он советует тебе тратиться по-пустому? Как же
ты делаешь то же самое на земле, которую скоро потом покинешь? Да я, говоришь
ты, оставлю все детям. Но ведь и они оставят скоро после тебя, а нередко и
прежде тебя; точно так же и их потомки. Таким образом, и это бывает для тебя
поводом к скорби, когда ты не видишь после себя наследников. Но там нет нужды
опасаться ничего подобного; там приобретение остается постоянным и для тебя, и
для детей, и для внуков, если они будут подражать той же добродетели. Тем
зданием заведует Сам Христос; строящему его нет нужды ни поставлять
надсмотрщиков, ни заботиться, ни беспокоиться. Когда дело принимает на Себя
Бог, к чему тогда заботы? Он Сам все собирает и воздвигает жилище. И не это
только удивительно, но и то, что Он создает его так, как нравится тебе, или
даже лучше, чем как тебе нравится и как ты желаешь, потому что Он – наилучший
художник и весьма заботится о твоих выгодах. Хотя бы ты был нищим и пожелал
создать такой дом, это не породит против тебя зависти, не возбудит клеветы,
потому что не видит его никто из тех, кому знакома зависть, а видят ангелы,
умеющие только радоваться твоему благополучию. Никто не станет захватывать
границ твоего дома, потому что там нет ни одного соседа, страждущего такою
болезнию. Твоими соседями там будут святые, Петр и Павел, все Пророки,
мученики, сонм ангелов и архангелов. Ради всего этого раздадим наше имение
нищим, чтобы наследовать те обители, которых да сподобимся все мы, по благодати
и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со
Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Желающие получить какой-либо плод от того, что
прочитывается, не должны оставлять без внимания ни одного слова. Потому-то и
заповедано нам исследовать Писания, что многое, что с первого взгляда
представляется простым, заключает в себе глубокий сокровенный смысл. Вот таково
и настоящее место. Сия рек, сказано, плюну на землю. Что же такое: сия? Да явится слава Божия, и: Мне подобает делати дела Пославшаго Мя
(ст. 4). Не без намерения евангелист напомнил нам эти слова и затем прибавил: плюну, но с тем, чтобы показать, что
слова Он подтвердил делами. Но зачем для брения употребил не воду, а
плюновение? Он хотел послать слепого в Силоам, а потому, чтобы ты ничего не
приписывал источнику, но познал, что именно исшедшая из уст Его сила и
образовала и отверзла очи, – Он плюнул на землю. На это самое указывает и
евангелист словами: и сотвори брение от
плюновения. Затем, чтоб не подумали, что исцеление произошло от земли,
повелел умыться. Но для чего было не сделать этого тут же, а послал в Силоам?
Для того, чтобы ты видел веру слепого и чтобы сделать безответным неверие
иудеев. Естественно, что все видели его, когда он шел с глазами, помазанными
брением. Такою необычайностию он не мог не привлечь на себя взоры всех,
знакомых и незнакомых, и, конечно, все смотрели на него со вниманием. Так как
не легко признать, что слепой прозрел, то (Христос) наперед приготовляет
дальностию пути многих свидетелей, а необычайностию зрелища – внимательных
зрителей, чтобы они, хорошо заметив, не могли уже говорить: это – он, это – не
он. Кроме того, посылая в Силоам, хочет и то показать, что Он не чужд закона и
Ветхого Завета. А, наконец, нельзя было опасаться и того, что слава будет
отнесена к Силоаму. Многие и много раз умывали в нем глаза, но не испытали
ничего подобного. Нет, и тут действовала сила Христова, все содевающая.
Потому-то евангелист присовокупляет нам и толкование. Сказавши: в Силоам, прибавил: еже сказается послан, – чтобы ты знал, что и тут исцелил его
Христос, как говорит Павел: пияху бо от
духовнаго последующаго камене; камень же бе Христос (1 Кор. 10, 4). Значит,
как духовным камнем был Христос, так и духовным Силоамом. А мне кажется, что и
внезапное появление воды указывает нам на непостижимое таинство. На какое же
именно? На нечаянное и неожиданное явление (Христово). Но обрати внимание на
душу слепца, во всем послушную. Не говорил он: если брение или плюновение может
даровать зрение, то какая мне нужда в Силоаме? А если нужен Силоам, то зачем
брение? Зачем помазал мне глаза? Зачем приказал умыться? Нет, не думал он
ничего подобного, но заботился только о том, чтобы во всем повиноваться
Повелевающему, и не соблазнялся ничем происходившим. Если же кто спросит: как
он прозрел, отложивши брение? – то не услышит от нас ничего другого, кроме
того, что мы не знаем, как это произошло. И что удивительного, если мы не
знаем? Не знал того ни евангелист, ни сам исцеленный. Он знал только, что
произошло, а как – того не мог понять. И, когда спрашивали его об этом, он
говорил: брение положи мне на очи, и
умыхся, и вижу (ст. 15); а как это сделалось – он не может сказать, хотя бы
тысячекратно спрашивали его. Соседи же и
иже бяху видели его прежде, яко слеп бе, глаголаху: не сей ли есть седяй и
просяй? Овии глаголаху, яко сей есть (ст. 8–9). Необычайность события
приводила их даже к неверию, несмотря на то что сделано было так много, чтобы
устранить всякое недоверие. Некоторые говорили: не сей ли есть седяй и просяй?
О, как велико человеколюбие Божие! До чего не снизошел
Христос, когда великою благостию исцеляет нищих, и тем заграждает уста иудеям!
Не славных только, и знаменитых, и облеченных властию, но и простых удостаивает
одинакового попечения, потому что пришел для спасения всех. И что было с
расслабленным, то же случилось и с слепым. Ни тот не знал, кто таков исцеливший
его, ни этот. Это произошло оттого, что Христос удалился, а Он всегда удалялся
после исцелений, чтобы устранить от чудес всякое подозрение. Незнавшие, кто Он
таков, каким, в самом деле, образом могли благоприятствовать Ему и помогать в
устроении этих дел? Что же касается этого слепого, то он не был и из числа тех,
которые ходят повсюду, но сидел при вратах храма. Но между тем как все
недоумевают о нем, что говорит он сам? Аз
есмь. Не устыдился прежней слепоты, не убоялся ярости народа, не отказался
объявить себя, чтобы возвестить о Благодетеле. Глаголаху ему: како ти отверзостеся очи? (ст. 10). Он отвечает: Человек, глаголемый Иисус. Что ты
говоришь? Человеку ли творить такие дела? Но он еще не знал о Нем ничего
великого. Человек, глаголемый Иисус,
брение сотвори и помаза (ст. 11).
2. Смотри, как он правдив. Не сказал, из чего сделал брение:
чего не знает, о том и не говорит. Не видел он, что (Христос) плюнул на землю;
а что помазал – это узнал он по ощущению и осязанию. И рече ми: иди в купель Силоамлю и умыйся (ст. 11). Об этом ему
сказало чувство слуха. Но откуда знал он Его голос? Из Его разговора с
учениками. Таким образом, он все это рассказывает, опираясь на свидетельство
самого дела, и, однако ж, не может сказать о способе исцеления. Если же по
отношению к чувственному и осязаемому нужна вера, то тем более по отношению к
невидимому. Реша убо ему: где Той есть?
Глагола: не вем (ст. 12). Спрашивали: где
Той есть, уже замышляя против Него убийство. Но заметь: как далек Христос
от желания суетной славы! Он не оставался вместе с исцеленными, потому что не
хотел приобретать славы, ни увлекать народ, ни выказывать Себя. Заметь и то,
как все согласно с истиною отвечает слепой. Иудеи хотели найти Христа, чтобы
отвести его к священникам; но так как не нашли Его, то ведут слепого к фарисеям
для более строгого допроса. Потому-то и евангелист замечает, что была суббота,
чтобы показать злой их умысел и причину, по которой они искали (Спасителя), то
есть они полагали, что нашли возможность оклеветать чудо – мнимым нарушением
закона. И это видно из того, что они, лишь только увидели слепого, ничего
другого не сказали ему, а только: како
отверзе очи твои? И заметь, как говорят. Не сказали: как ты прозрел? – но: како отверзе очи твои? – представляя ему
случай оклеветать Его за такое дело. Но он отвечает им кратко, как людям,
которые уже все слышали. Не упомянув ни об имени, ни о словах, сказанных ему: иди, умыйся, он прямо говорит: брение возложи мне на очи, и умыхся, и вижу,
– как будто они уже сильно оклеветали Его и сказали: смотри, что делает Иисус в
субботу – помазывает брением. Но ты обрати лучше внимание на то, как не
смущается слепой. Когда его спрашивали соседи и он отвечал, не подвергаясь
никакой опасности, тогда не так много значило сказать истину. Но удивительно
то, что и теперь, находясь в большом страхе, он не отказывается, не говорит
ничего несогласного с прежними словами. Что же фарисеи или, лучше, что вместе с
ними и другие? Привели его, полагая, что он откажется, но услышали противное, –
то, чего не желали, – и точнее узнали все дело. Так было с ними и при всех
чудесах; но это мы яснее покажем впоследствии. Что же говорили фарисеи? Глаголаху нецыи (не все, а более
дерзкие): несть Сей от Бога Человек, яко
субботу не хранит. Овии глаголаху: како может человек грешен сицева знамения
творити? (ст. 16). Видишь, что они привлекаемы были чудесами? Ведь они же
прежде посылали затем, чтобы привести Его, а теперь, слушай, что говорят, –
хотя и не все. Будучи начальниками, они впадали в неверие от честолюбия.
Впрочем, и из начальников многие веровали в Него, только не выражали того
открыто. Простой народ был пренебрегаем, так как он и не имел важного значения
в их сонмище; но начальники, как люди более знаменитые, с большим трудом
решались говорить откровенно. Одних удерживало властолюбие, других – робость и
боязнь перед толпой. Потому-то и говорил (Христос): како вы можете веровати, славу друг от друга приемлюще? (5, 44). О
себе эти люди говорили, что они от Бога, несмотря на то что домогались
неправедного убийства, а о том, Кто исцеляет слепых, говорят, что Он не может
быть от Бога, потому что не соблюдает субботы. Другие на это возражали, что
грешник не может творить таких знамений. Таким образом, первые злонамеренно
умалчивали о чудном событии и выставляли на вид мнимое нарушение закона, так
как не говорили: исцеляет в субботу, но: субботу
не хранит. Но и последние, с своей стороны, отвечали слабо. Тогда как нужно
было показать, что суббота не нарушается, они ссылаются только на знамения; и
это естественно, потому что они еще считали Его человеком. В противном случае
они могли сказать в Его оправдание и то, что Он – Господь субботы: и Сам
установил ее. Но они не имели еще о Нем такого понятия. Впрочем, никто из них и
не осмеливался прямо сказать то, что хотел; говорили нерешительно, но с
сомнением, одни по недостатку смелости, другие по властолюбию. И распря бе в них (ст. 16). Эта распря
началась прежде в народе, а потом уже перешла и к начальникам. И овии глаголаху, яко благ есть; инии же:
ни, но льстит народы (7, 12). Видишь, что начальники неразумнее народа и
разделились между собою уже после (народа)? Но и, разделившись, они не выказали
никакой твердости, видя настояния фарисеев. А если бы отделились совершенно, то
скоро познали бы истину. Ведь и разделение может быть хорошо, почему и Христос
говорил: не приидох воврещи мир на землю,
но мечь (Мф. 10, 34). Бывает и согласие худо, бывает и разногласие хорошо.
Так, строившие башню были согласны между собою во вред себе, и они же опять,
хотя и невольно, разделились к своему благу. И сообщники Корея не на добро
согласились между собою, потому были разделены к добру. Иуда также был в
согласии с иудеями не на добро. Значит, и разногласие может быть хорошо, и
согласие худо. Потому-то (Христос) говорит: аще
око твое соблазняет тя, изми е... аще нога твоя, отсецы ю (Мф. 18, 9, 8).
Если же нужно отсекать член, который, будучи соединен с нами, вредит нам, то не
гораздо ли более должно удаляться от друзей, когда связь с ними ведет не к
добру. Итак, не всегда хорошо согласие, как и не всегда худо несогласие.
3. Я говорю это для того, чтобы мы избегали людей злых и
искали добрых. Если мы отсекаем сгнившие и неизлечимые члены, опасаясь, чтобы
все тело не подверглось той же заразе, и делаем это не из пренебрежения к ним,
а из желания предохранить прочие части тела, то тем более должно поступать так
по отношению к людям, общество которых зловредно для нас. Если мы можем и их
исправить, и сами не потерпеть вреда, то должны употребить на то все старание.
Если же и они не исправятся, и мы получим вред, в таком случае необходимо их
отвергнуть и бросить. От этого и они сами часто получают гораздо более пользы.
Потому-то и Павел убеждал таким образом: измите
злаго от вас самех, и: да измется от
среды вас содеявый дело сие (1 Кор. 5, 13, 2). Пагубно, истинно пагубно
обращение с злыми людьми. Не так скоро пристает зараза и короста губит
подвергшихся этой болезни, как злые нравы людей порочных. Тлят обычаи благи беседы злы (1 Кор. 15, 33). И Пророк также
говорит: изыдите от среды их и удалитесь
(см.: Иер. 51, 6). Пусть же никто не имеет порочного друга. Если мы
отказываемся и от детей порочных и не уважаем ни природы, ни ее законов, ни ее
связей, то тем более должны убегать порочных друзей и знакомых. Пусть мы и не
получим от них никакого вреда, но все же не в состоянии будем избежать худой
молвы. Посторонние не всматриваются в нашу жизнь, но судят нас по нашему
обществу. Заповедую это и женам, и девам. Сказано ведь: промышляюще добрая не только пред Богом, но и пред человеки (Рим. 12, 17). Будем же всячески стараться, чтобы не
соблазнить ближнего. Хотя бы жизнь наша была самая праведная, но если она
служит соблазном для других, – теряет всю цену. Но как возможно, чтобы
праведная жизнь соблазняла? (Это бывает), когда сообщество с другими людьми
навлекает на нее худую молву. Когда мы, надеясь на себя, обращаемся с людьми
порочными, то, если сами и не терпим вреда, соблазняем других. Говорю это и
мужам, и женам, и девам, предоставляя их совести узнать в точности, сколько
отсюда рождается зол. Пусть я не подозреваю ничего худого, а равно и никто
другой из более совершенных; но простодушнейший брат терпит вред от твоего
совершенства. А надобно обращать внимание и на его немощь. Но если и он не
потерпит вреда, то потерпит язычник. А Павел заповедал быть беспреткновенными Иудеем и Еллином и церкви Божией (1 Кор.
10, 32). Я не подозреваю ничего худого о деве, потому что люблю девство, а
любовь не мыслит зла. Я крайне люблю такой образ жизни и не могу подумать
ничего дурного. Но чем мы убедим внешних? А надобно и о них иметь попечение.
Будем же вести себя так, чтобы никто даже из неверных не мог найти повода
справедливо упрекать нас. Как те, которые ведут жизнь праведную, прославляют
Бога, так, напротив, живущие худо подают повод к хуле на Него. Но не дай Бог,
чтобы между нами были такие, а да светятся дела наши так, чтобы прославлялся
Отец наш, Иже на небесех, и чтобы мы могли насладиться славою Его, которой и да
сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки
веков. Аминь.
1. Священное Писание должно читать не просто и не
как-нибудь, но со всяким тщанием, чтобы не впадать в затруднения. Вот и в
настоящем случае справедливо кто-либо может прийти в недоумение, каким образом
(иудеи), сказав: несть Сей от Бога, яко
субботу не хранит, говорят слепому: ты
что глаголеши о Нем, яко отверзе очи твои? Не сказали: ты что скажешь о
Нем, нарушившем субботу; но вместо обвинения указывают теперь на то, что могло
служить оправданием. Что же должно сказать? Это были не те, которые говорили: несть Сей от Бога, но отделившиеся от
них и говорившие: не может человек грешен
сицева знамения творити. Желая еще более заградить тем уста и чтобы не
подать повода думать, что защищают Христа, они выводят на средину и спрашивают
того, кто испытал на себе Его силу. Заметь же мудрость нищего: он отвечает
разумнее всех их. И во-первых, говорит: яко
пророк есть. Не испугался суда развращенных иудеев, которые противоречили и
говорили: как Он может быть от Бога, когда не соблюдает субботы; но сказал, что
Он – пророк. Не яша убо веры Иудее о нем,
яко слеп бе и прозре, дондеже возгласиша родителя того (ст. 18). Смотри,
сколько употребляют способов, чтобы затмить и уничтожить чудо. Но таково
свойство истины, что от того, чем люди думают подорвать ее, она становится
сильнее, и просиявает чрез то, чем хотят затмить. Если бы этого не было, – чудо
могло бы, пожалуй, остаться в подозрении у многих; теперь же они действуют так,
как будто старались открыть истину; и не иначе они стали бы поступать и в том
случае, если бы всячески заботились о Христе. Между тем они старались унизить
Его уже тем самым, что говорили: како
отверзе очи твои? – то есть не волшебством ли каким? И при другом случае,
не имея ничего возразить, они старались оклеветать способ врачевания и
говорили: Сей не изгонит бесы, токмо о
веельзевуле (Мф. 12, 24); и теперь опять, не зная, что сказать, обращаются
к времени и говорят, что Он нарушает субботу и что Он грешник. Но ведь Он со
всею строгостию спрашивал вас, своих завистников, всегда готовых порицать Его
дела: кто от вас обличает Мя о гресе?
(8, 46). И никто не отвечал и не сказал: Ты богохульствуешь, называя Себя
безгрешным. А если бы они могли что сказать, – никак не умолчали бы. В самом
деле, люди, которые бросали в Него камнями и сказали, что Он не от Бога, когда
услышали, что Он был прежде Авраама, люди, которые, будучи сами человекоубийцами,
хвалились, что они от Бога, а о Том, Кто совершает такие знамения, когда Он
исцелил в субботу, говорили, что Он не от Бога, потому что не хранит субботы, –
эти люди, если бы имели против Него хотя тень обвинения, не преминули бы
воспользоваться и тем. Если же теперь и называют Его грешником за то, что Он по
видимому нарушил субботу, то и это обвинение оказалось напрасным, так как сами
же товарищи их признали его неосновательным и ничтожным. Встречая, таким
образом, отвсюду препятствия, они обращаются к новому средству, еще более
бесстыдному и наглому. К какому же именно? Не
яша веры, говорит (евангелист), яко
слеп бе и прозре. Как же обвиняли Его в том, что не соблюдает субботы? Не
очевидно ли, что веровали? И как вы не верите многочисленному народу – соседям,
видевшим его? Но, как я сказал, ложь всегда изобличает сама себя тем, чем
думает повредить истине, а истину обнаруживает яснее. Это же случилось и
теперь. Чтобы не сказал кто-нибудь, что соседи и видевшие его не сказали ничего
решительного, но говорили о подобном лице, вот они выставляют на средину
родителей и чрез то невольно подтверждают действительность события, потому что
родители лучше всех знали своего сына. Не будучи в состоянии устрашить слепого
и видя, что он с полным дерзновением проповедует о Благодетеле, они надеялись
повредить чуду чрез родителей. И заметь их злостный вопрос. Что они говорят?
Поставив их на средину с тем, чтобы привести в замешательство, они с великим
жаром и гневом спрашивают: сей ли есть
сын ваш? И не сказали: который был прежде слепым, но – как? Егоже вы глаголете, яко слеп родися (ст.
19), – как будто они злонамеренно выдумали это из приверженности к Христу. О,
беззаконные и пребеззаконные! Какой отец решится солгать так о своем сыне? А
они почти так говорят: которого вы выдали за слепого, и не только (выдали), но
и повсюду распустили о том слух: како убо
ныне видит? Какое безумие! Это ваша, говорят, хитрость и уловка. Таким
образом, сказав: егоже вы, глаголете,
и: како убо ныне видит? – теми и
другими словами стараются расположить их к тому, чтобы они отреклись.
2. Из трех предположенных вопросов: сын ли он их, был ли
слеп и как прозрел, родители отвечают только на два, а на третий не отвечают.
Но и это послужило к утверждению истины, что на него отвечал не кто другой, а
сам исцеленный, который в этом случае и есть достоверный свидетель. И возможно
ли после того допустить, чтобы родители благоприятствовали, когда они из
опасения иудеев умолчали нечто и из того, что знали? Что же они говорят? Вемы, яко сей есть сын наш и яко слеп
родися. Како же ныне видит, или кто отверзе ему очи, не вемы. Сам возраст
имать, сам о себе да глаголет (ст. 20–21). Так они отстранили себя,
представив его достойным веры. Он не дитя, говорят, не малолетний, но может сам
о себе свидетельствовать. Сия рекоста
родителя его, яко боястася жидов (ст. 22). Заметь, как и здесь евангелист
выставляет на вид их мысли и намерения. Говорю это по поводу того замечания,
которое они сделали прежде, сказав: равен
ся творя Богу (5, 18). Если бы и это было мнение только иудеев, а не учение
Христово, то евангелист прибавил бы и сказал, что таково было мнение иудейское.
Итак, когда родители отослали их к самому исцеленному, они снова позвали его –
во второй раз. Тут не говорят ему прямо и бесстыдно: откажись от того, что
Христос исцелил тебя, но хотят устроить это под видом благочестия. Даждь, говорят, славу Богу (ст. 24). Сказать родителям: скажите, что это не сын ваш
и что он не родился слеп, – казалось крайне смешным; а сказать то же ему самому
– было бы явным бесстыдством. Потому и не говорят этого, но избирают другой
путь: даждь, говорят, славу Богу, то есть сознайся, что Он
ничего не сделал. Мы вемы, яко Человек
Сей грешен есть. Зачем же вы не обличили Его, когда Он говорил: кто от вас обличает Мя о гресе? И откуда
вы знаете, что Он грешен? Слепой ничего не отвечал на эти слова их: даждь славу Богу, и Христос,
встретившись с ним, похвалил его, а не осудил; не сказал: зачем ты не воздал
славы Богу? – а что? Веруеши ли в Сына
Божия? (ст. 35) – чтобы ты знал, что это и значит воздавать славу Богу.
Если бы Он не был равночестен Отцу, то это не было бы
славою; но так как, кто чтит Сына, чтит и Отца, то (Христос), по
справедливости, не порицает слепого. Итак, пока ожидали, что родители примут их
сторону и отрекутся, ничего не говорили ему самому; но когда увидели, что с
этой стороны им нечего более надеяться, то снова обращаются к нему и говорят: Человек Сей грешен есть. Отвеща он и рече:
аще грешен есть, не вем; едино вем, яко слеп бех, ныне же вижу (ст. 24–25).
Не испугался ли слепой? Нимало. Как же, сказав прежде, яко пророк есть, теперь говорит: аще грешен есть, не вем. Говорит не от страха и не потому, чтобы
так думал, но чтобы свидетельством самого дела, а не своими словами оправдать
от обвинений и чтобы сделать это оправдание несомненным, так как благоприятное
свидетельство посрамляло их. Уже после многих слов сказал он, что если бы этот
человек не был чтителем Бога, то не мог бы творить таких знамений; и тут они
так вознегодовали на него, что сказали: во
гресех ты родился еси весь, и ты ли ны учиши? (ст. 34). Чего же бы ни
сделали они и чего бы ни сказали, если бы он сказал это вначале? Аще грешен есть, не вем. Как бы так
говорил он: об этом теперь ничего не говорю и не даю пока моего мнения; но то
хорошо знаю и готов утверждать, что, будучи грешником, Он не мог бы творить
таких дел. Этим он устранил от себя всякое подозрение и свое свидетельство
сделал беспристрастным, потому что не говорил, как человек расположенный, но
свидетельствовался самим делом. Не успевши, таким образом, отвергнуть и
уничтожить события, они снова обращаются к прежнему, разбирают способ
исцеления, подобно людям, которые, отыскивая повсюду зверя, в безопасном месте
лежащего, бегают то туда, то сюда. Возвращаются к прежним словам, но опять для
того, чтобы чрез частые вопросы выказать всю их ничтожность. Что, говорят, сотвори тебе? Како отверзе очи твои? (ст. 26). Что же слепой?
Победив их и низложив, он уже говорит теперь не униженно. Пока дело требовало
исследования и разбирательства, он, представляя доказательства, говорил с
покорностию; а когда уловил их и одержал блистательную победу, он уже смело
нападает на них. Что же он говорит? Рекох
вам уже, и не слышасте: что паки хощете слышати? (ст. 27). Замечаешь ли
смелость нищего пред книжниками и фарисеями? Так могущественна истина и так
бессильна ложь! Первая, когда бывает и у простых людей, делает их славными;
последняя же, хотя бы была на стороне сильных, являет их слабыми. Слова нищего
значат: вы не внимаете моим словам, поэтому я не стану больше говорить, не буду
отвечать на ваши частые и пустые вопросы, потому что вы спрашиваете не для
того, чтобы узнать, но чтобы надругаться над моими словами. Еда и вы ученицы Его хощете быти? (ст.
27). Здесь уже включает себя самого в число учеников: выражение: еда и вы
показывает, что он уже ученик. А вместе с тем сильно осмеивает и уязвляет
иудеев.
3. Действительно, он знал, что это сильно уязвляло их; а
потому и сказал, желая как можно более укорить, чем выказал душу дерзновенную,
возвышенную и презирающую их бешенство, – показал высокое достоинство Того, за
Кого так смело говорил, и объявил, что они оскорбляли Человека, который достоин
удивления. Сам же он не оскорблялся, но считал за честь для себя то, что ему
ставили в укоризну. Ты, говорят, ученик еси Того, мы же Моисеевы есмы ученицы
(ст. 28). Но это неправда. Вы не ученики ни Моисея, ни Его. Если бы вы были
учениками Моисея, то были бы учениками и Его. Поэтому-то и выше Христос говорил
им: аще бысте веровали Моисеови, веровали
убо бысте и Мне: о Мне бо той писа (5, 46), – так как они постоянно
прибегали к этим словам. Мы вемы, яко
Моисеови глагола Бог (9, 29). Кто сказал, кто сообщил вам об этом? Наши
предки, скажете. Так ужели не более ваших предков заслуживает веры Тот, Кто
доказывает знамениями, что Он пришел от Бога и возвещает горнее (учение)? И не
сказали они: мы слышали, что Моисею глаголал Бог, но: мы вемы. О чем вы слышали, иудеи, то утверждаете, как люди знающие;
ужели же то, что сами видели, считаете менее достоверным, чем то, о чем слышали?
Ведь того вы не видели, а только слышали; а это не слышали, но сами видели. Что
же слепой? О сем бо дивно есть, яко вы не
весте, откуду есть (ст. 30), и такие знамения творит. Удивительно, что Он,
будучи Человеком не из числа известных между вами, не из числа знаменитых и
славных, творит такие дела; из этого совершенно очевидно, что Он Бог, не
имеющий нужды ни в какой человеческой помощи. Вемы же, яко грешники Бог не послушает (ст. 31). Так как они прежде
сказали: како может человек грешен сицева
знамения творити? (ст. 16), то он теперь и обращается к их суду, припоминая
им их собственные слова. Это мнение, говорит, одинаково у меня с вами; так
оставайтесь же при нем. И заметь его благоразумие. Везде выставляет на вид
знамение, так как они не могли отвергнуть его, и от него делает заключения.
Видишь ли, что и вначале, когда говорил он: аще
грешен есть, не вем, говорил не потому, чтобы сомневался? Нет, он
совершенно знал, что не грешник; и потому-то теперь, когда настало
благоприятное время, смотри, как оправдал Его. Вемы же, яко грешники Бог не послушает, но аще кто богочтец есть и волю
Его творит (ст. 31). Здесь не только представил Его свободным от грехов, но
и показал, что Он весьма угоден Богу и исполняет все Его повеления. Так как и
иудеи называли себя чтителями Бога, то Он прибавил: и волю Его творит. Недостаточно, говорит, знать Бога, но надобно и
волю Его творить. Затем превозносит событие, говоря: от века несть слышано, яко кто отверзе очи слепу рождену (ст. 32).
Итак, если вы признаете, что грешников Бог не слушает, а Он сотворил чудо, и
такое чудо, какого не совершал ни один человек, то очевидно, что Он всех
превзошел силою и могущество Его больше, чем человеческое. Что же иудеи? Во гресех ты родился еси весь, и ты ли ны
учиши? (ст. 34). Пока надеялись, что он отречется, считали его достойным
веры, и потому призвали раз и другой. А если не считали его достойным веры, то
зачем, мы могли бы сказать им, вы и призывали и спрашивали его в другой раз?
Когда же, не смутившись ничем, он сказал истину и когда особенно следовало
почтить его, тогда осуждают. Что ж значат слова: во гресех ты родился еси весь? Здесь беспощадно укоряют его в самой
слепоте и как бы так говорят: с первого возраста ты во грехах, давая разуметь
тем, что оттого он и родился слепым; но это несправедливо. Потому Христос,
утешая его в этом, говорил: на суд Аз в
мир сей приидох, да не видящии видят, и видящии слепи будут (ст. 39). Во гресех ты родился еси весь, и ты ли ны
учиши? Что же сказал этот человек? Разве свое высказал он мнение? Не общее
ли выставил решение, сказав: вемы, яко
грешники Бог не послушает? Не ваши ли собственные слова привел он? И изгнаша его вон (ст. 34). Видишь ли
проповедника истины, как бедность не была препятствием любомудрию? Видишь, чего
не выслушал и чего не вытерпел он с самого начала, и как свидетельствовал и
словом, и делом?
4. Но об этом написано для того, чтобы и мы были
подражателями. В самом деле, если нищий, слепой, не видевший даже Христа, и,
прежде чем удостоился от Него ободрения, тотчас показал такое дерзновение, что
стал против целого народа, беснующегося, дышащего убийством и бешенством и
желавшего с его слов осудить Христа, и не уступил, и не отказался от своих
слов, но с полным дерзновением заградил им уста и предпочел лучше быть
изверженным вон, чем изменить истине, то не тем ли более мы, – жившие столько
времени в вере, видевшие бесчисленные чудеса, совершенные чрез веру,
облагодетельствованные больше его, прозревшие внутренними очами, созерцавшие
неизреченные таинства и призванные к столь великой чести, – не тем ли более мы
должны показывать всякое Дерзновение за Христа против тех, которые стараются
клеветать и говорить что-либо на христиан, (не должны ли таким людям)
заграждать уста, а не соглашаться с ними безрассудно?
А это мы в состоянии будем сделать тогда, когда и
дерзновение будем иметь, и станем внимать Писаниям, а не слушать их как-нибудь.
И кто будет постоянно приходить сюда, тому, хотя бы он не читал дома, а внимал
только тому, что здесь говорится, достаточно и одного года, чтобы приобрести
великую опытность. Мы не читаем сегодня одно Писание, а завтра другое, но
всегда и постоянно одно и то же. И при всем том, есть многие до того жалкие,
что, несмотря на такое чтение, не знают даже названий книг. И не стыдятся, и не
трепещут, что так небрежно посещают божественное училище. Если игрок на цитре,
танцор или другой кто из принадлежащих к театру позовет город, все бегут с
поспешностию, благодарят его за приглашение и тратят целую половину дня, внимая
ему одному. А когда Бог беседует с нами чрез Пророков и Апостолов, мы зеваем,
чешемся, скучаем. Летом нам кажется слишком знойно, и мы отправляемся на
площадь; зимою опять помехою дождь и грязь, и мы сидим дома. На ристалищах, где
нет кровли, защищающей от дождя, под проливным дождем и при ветре, бросающем
воду в лицо, стоят многочисленные зрители, беснуясь и не обращая внимания ни на
холод, ни на дождь, ни на грязь, ни на дальность пути: ничто их не удерживает
дома, ничто не препятствует явиться туда. А сюда, где есть и кровля, и приятная
теплота, не приходят и не собираются, несмотря на то что это нужно для блага их
собственной души. Скажи мне: можно ли это снести? Потому-то, будучи опытнее
всех в тех вещах, мы в необходимом знаем меньше детей. Если кто назовет тебя
возницею и танцором, ты считаешь себя обиженным и всячески стараешься отклонить
от себя эту укоризну; а если повлечет тебя на подобные зрелища, ты не
отказываешься и почти вполне изучаешь то самое искусство, имени которого
избегаешь. Но здесь, где ты должен и знать дело, и носить имя, и быть и
называться христианином, ты не знаешь даже, что это за дело. Что может быть
хуже такого безумия? Я хотел бы постоянно говорить вам об этом; но боюсь, чтобы
напрасно и без пользы не сделаться для вас ненавистным. Вижу, что безумствуют
не только юноши, но и старики, за которых особенно стыжусь, когда вижу, как
человек, почтенный сединою, срамит свою седину и увлекает с собою дитя. Что
может быть смешнее и постыднее этого? Сын учится у отца постыдным делам!
5. Вас огорчают эти слова? Того я и хочу, чтобы неприятными
речами удержать вас от постыдных дел. А есть и такие, которые гораздо более
бесчувственны, которые не только не стыдятся того, что мы говорим, но сплетают
еще длинные рассуждения в защиту такого рода дел. Если спросить их: кто такой
Амос, или Авдий, или сколько числом Пророков или Апостолов, не смогут и рта
раскрыть, а в защиту коней и возниц представят рассуждение лучше софистов и
риторов. И после всего этого еще говорят: какой отсюда вред? какая потеря?
Потому-то я и воздыхаю, что вы не сознаете даже вреда и не чувствуете зла. Бог
дал тебе определенное время жизни, чтобы ты служил Ему; а ты попусту, напрасно
и без всякой пользы тратишь его и еще спрашиваешь: какая потеря? Когда ты
истратишь напрасно хоть несколько денег, называешь это потерею; а, тратя целые
дни своей жизни на сатанинские зрелища, полагаешь, что ничего не делаешь
предосудительного? Тебе следовало бы всю жизнь проводить в молитвах и молениях,
а ты тратишь свою жизнь на крики, шум, сквернословие, ссоры, безвременные
увеселения и дела фокуснические, – тратишь напрасно и на свою погибель, и после
всего этого спрашиваешь: какая потеря? Или не знаешь, что всего более следует
беречь время? Если истратишь золото, можешь снова приобрести его; если же
погубишь время, трудно воротить его, потому что не много дано его нам на
настоящую жизнь. Итак, если не употребим его на что должно, что скажем,
явившись туда? Скажи мне: если бы ты приказал которому-нибудь из твоих сыновей
выучиться какому-нибудь искусству, а он всегда оставался бы дома или проводил
время где-либо в другом месте, не отказался ли бы от него учитель? Не сказал ли
бы тебе: ты заключил со мною условие и назначил срок. Но если сын твой будет
находиться это время не у меня, а где-либо в другом месте, то как представлю
его тебе обученным? Это же необходимо должны сказать и мы. Да и Бог скажет нам:
Я дал время для того, чтобы вы научились искусству благочестия; зачем же
истратили это время даром и попусту? Зачем не ходили постоянно к учителю и не
внимали словам его? А что действительно благочестие есть искусство, послушай,
что говорит Пророк: приидите чада,
послушайте мене, страху Господню научу вас (Пс. 33, 12). И в другом месте: блажен человек, егоже аще накажеши, Господи,
и от закона Твоего научиши его (Пс. 93, 12). Итак, когда напрасно истратишь
время, какое будешь иметь оправдание? Зачем же, говоришь, мало дано нам
времени? Какая бесчувственность и неблагодарность! За что особенно следовало бы
благодарить Господа, что Он сократил твои труды и уменьшил подвиги, и
приготовил тебе продолжительное и бессмертное успокоение, за то ты обвиняешь
Его и тем недоволен. Но я не знаю, как перешло сюда мое слово и сделалось
продолжительным. Поэтому и необходимо окончить его. И в том ведь наше
несчастие, что здесь, если продолжится слово, мы все скучаем, а там начинают с
половины дня и расходятся при лампадах и светильниках. Но, чтобы не всегда
осуждать вас, мы просим и молим: окажите эту милость и нам, и себе, – оставив
все прочее, посвятите себя этому (изучению благочестия). Таким образом, и мы
приобретем чрез вас радость и веселие, заслужим похвалу за вас и получим
воздаяние. Всю же награду восприимите вы за то, что, будучи до сих пор с таким
безумием преданы зрелищам, по страху Божию и вследствие наших убеждений,
свергнули с себя эту болезнь, разорвали узы и прибегли к Богу. И не там только
получите награду, но и здесь будете иметь чистейшее наслаждение. Такова
добродетель: кроме венцов там, она и здесь уготовляет нам жизнь приятную. Будем
же исполнять сказанное, чтобы достигнуть и здешних и тамошних благ, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со
Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Те, которые за истину и исповедание Христа подвергаются
каким-либо бедствиям и терпят поношение, удостаиваются за то и особенных
почестей. Как тот особенно приобретает имущество, кто тратит его ради Бога, и
тот особенно любит душу свою, кто ее ненавидит, так, равным образом, тот
особенно удостаивается почестей, кто подвергается оскорблениям. Так было и с
слепым. Изгнали его иудеи из храма, но обрел его Владыка храма; он удален был
от заразительного сонмища, и очутился у спасительного источника; был обесчещен
обесчестившими Христа, и почтен Владыкою ангелов. Вот каковы награды за истину!
Так и мы, если здесь раздадим имущество, обретем там дерзновение; если здесь
дадим пособие страждущим, получим успокоение на небесах; если потерпим
поношение ради Бога, удостоимся почестей и здесь, и там. Когда изгнали слепого
из храма, его нашел Иисус. Евангелист показывает, что (Христос) для того и шел,
чтобы встретиться с ним. И смотри, чем награждает его: первым из благ.
Открывает Себя слепому, который прежде не знал Его, и включает его в число
Своих учеников. Но ты заметь, с какою подробностию повествует евангелист. Когда
Христос спросил: ты веруеши ли в Сына
Божия? – (слепой) отвечает: и кто
есть? Он еще не знал Его, хотя и получил от Него исцеление; прежде чем
приступил к Благодетелю, был слеп, а после исцеления влачим был теми псами.
Итак, (Христос), как некий подвигоположник, принимает его, как подвижника,
много потрудившегося и увенчанного. И что говорит? Веруеши ли в Сына Божия? Что это значит? После такого состязания с
иудеями, после стольких слов (слепого), спрашивает: веруеши ли? (Спрашивает) не по неведению, но желая открыть Себя и
показать, что высоко ценит его веру. Столько людей, говорит, поносили Меня, но
Я не обращаю на них никакого внимания; об одном у Меня забота – чтобы веровал
ты. Лучше один, творящий волю Господню, чем тысячи беззаконных. Ты веруеши ли в Сына Божия? Спрашивает
так, давая разуметь, что Он находится здесь и слышит ответ, и уже наперед
возбуждает в нем любовь к Себе. Не сказал вдруг: веруй, но предложил вопрос.
Что же слепой? И кто есть, Господи, да
верую в Него? Глас души любящей и усильно ищущей! Не знает Того, Кого
столько защищал, – чтобы ты познал отсюда его любовь к истине. Он еще не видел
Его. Рече же ему: и видел еси Его, и
глаголяй с тобою Той есть (ст. 37). Не сказал: это – Я, но скромно и
смиренно: и видел еси Его. А как это
еще было неясно, то и прибавил яснее: глаголяй
с тобою Той есть. Он же рече: верую, Господи. И поклонися Ему тотчас (ст.
38). Не сказал: Я – Тот, Кто исцелил тебя, Кто сказал тебе: иди, умойся в
Силоаме; но, умолчавши обо всем этом, говорит: веруеши ли в Сына Божия? Тем не менее слепой, в знак великого
расположения, тотчас поклонился, что сделали немногие из исцеленных, как то:
прокаженные и некоторые другие. Этим он исповедал Его Божественную силу: чтобы
не подумали, что сказанное им только слова, он присоединил и дело. После того
как он поклонился, Христос сказал: на суд
Аз в мир сей приидох, да невидящии видят, и видящии слепи будут (ст. 39).
То же говорит и Павел: что убо речем? Яко
языцы, не гонящии правду, постигоша правду, правду же, яже от веры в Иисуса.
Израиль же, гоня закон правды, в закон правды не постиже (Рим. 9, 30–31).
Сказавши: на суд Аз в мир сей приидох,
и слепого еще более утвердил в вере, и возбудил внимание в следовавших за Ним;
а за Ним шли фарисеи. Выражение же: на
суд – значит: для большего наказания. Этим (Христос) показывает, что
осудившие Его сами осуждены и что обвинившие Его, как грешника, сами обвинены.
Здесь говорит Он о двух родах прозрения и слепоты: чувственном и духовном. На
это Ему отвечают некоторые из следовавших за Ним: еда и мы слепи есмы? (ст. 40). Как в другом месте говорили: ни комуже работахом николиже (8, 33), и:
мы от любодеяния несмы рождены (8,
41), так и здесь смотрят только на чувственное и стыдятся этой слепоты.
Поэтому, показывая, что лучше бы им быть слепыми, чем иметь зрение, (Христос)
говорит: аще бысте слепи были, не бысте
имели греха (ст. 41). Так как они это несчастие считали за стыд, то Он и
обратил это на их голову, сказав, что слепота облегчила бы для вас наказание.
Так повсюду Он разрушает человеческие помышления и возводит к великому и
чудному разумению! Ныне же глаголете, яко видим (ст. 41). Как прежде говорил: Егоже вы глаголете, яко Бог ваш есть (8,
54), так и теперь: ныне же глаголете, яко
видим, – потому что в самом деле вы не видите. Таким образом, что они
считали для себя великою похвалою, то Он выставляет здесь как повод к их наказанию,
а вместе с тем утешает и слепорожденного в прежней слепоте. Потом рассуждает об
их слепоте. Так как они могли сказать, что не по слепоте нашей не приходим к
Тебе, но убегаем и отвращаемся Тебя как обманщика, то против этого Он и
направляет все Свое слово.
2. И не просто заметил евангелист, что это слышали бывшие со
Христом фарисеи и сказали: еда и мы слепи
есмы? – но чтобы напомнить тебе, что это были те самые, которые прежде
отстали от Него и потом бросали в Него камни. Некоторые, действительно, без
твердой веры следовали за Ним, и потому легко переходили на сторону
противников. Как же Он доказывает, что Он не обманщик, но пастырь? Представляет
признаки того и другого, как пастыря, так и обманщика – губителя, и чрез то
дает им возможность открыть истину. И во-первых, показывает, кто обманщик и
тать, заимствуя это название из Писания и говоря: аминь, аминь глаголю вам: не входяй дверьми во двор овчий, но прелазяй
инуде, той тать есть и разбойник (10, 1). Заметь признаки разбойника:
во-первых, он входит не явным образом; во-вторых, не по Писаниям, что и значит:
не дверьми. Здесь Христос указывает и
на тех, которые были прежде Него, и на тех, которые явятся после Него: на
антихриста и лже-Христов – Иуду и Февду и других им подобных. И справедливо
назвал Писание дверьми. Оно приводит нас к Богу и отверзает путь богопознания;
оно производит овец, оно охраняет и не позволяет привходить волкам. Подобно
какой-либо надежной двери, оно заграждает вход еретикам, поставляет нас в
безопасности от всего и не позволяет впасть в заблуждение. И если мы сами не
откроем этой двери, то будем недоступны врагам. По ней мы распознаем всех – как
пастырей, так и не пастырей. Что значит: во
двор? Значит – к овцам и к попечению о них. Кто не пользуется Писанием, но прелазит инуде, то есть не идет
установленным путем, но пролагает себе иной путь, тот есть тать. Видишь и
отсюда, что Он согласен с Отцом, потому что выставляет на вид Писание? Поэтому
Он и иудеям говорил: испытайте Писаний
(5, 39), и Моисея приводил и называл свидетелем, равно как и всех Пророков. Все, говорил Он, послушавшие Пророков, приидут ко Мне (6, 45), и: аще бысте веровали Моисеови, веровали бысте
убо и Мне (5, 46). И здесь Он высказал то же самое, только иносказательно.
А словами: прелазяй инуде Он указывал
и на книжников, потому что они учили заповедям и преданиям человеческим, а
закон нарушали, в чем Он и укорял их, говоря: никтоже от вас творит закона (7, 19). И хорошо сказал: прелазяй, а не входяй, потому что так
обыкновенно поступает вор, желающий проникнуть за ограду и делающий все с
опасностию. Видишь ли, как Он изобразил разбойника? Заметь и признаки пастыря.
Какие же они? Входяй дверьми пастырь есть
овцам. Сему дверник отверзает, и овцы глас его слышат, и своя овцы глашает по
имени, и, когда изгонит их, пред ними ходит (10, 2–4). Так указал признаки
и пастыря, и разбойника. Посмотрим теперь, как Он приложил к ним последующее. Сему, говорит, дверник отверзает. Продолжает говорить иносказательно для большей
выразительности. Если же хочешь разбирать в притче и каждое слово, то ничто не
препятствует разуметь здесь под дверником Моисея, потому что ему вверены были
слова Божии. И овцы глас его слышат, и
своя овцы глашает по имени. Так как (иудеи) часто называли Его обманщиком и
доказывали это своим собственным неверием, говоря: кто от князь верова в Онь? (7, 48), то Он показывает, что, по
причине их неверия, не Его должно называть губителем и обманщиком, но их, так
как они не внимают Ему, и потому, естественно, исключены из числа овец. Если
пастырю свойственно входить законною дверью, а Он вошел этою самою дверью, то
все последовавшие за Ним могут быть овцами, а те, которые отступили от Него, не
пастыря унижают, но самих себя отлучают от стада овец. А что он впоследствии
Себя Самого называет дверью, то этим опять не должно смущаться. Он называет
Себя и пастырем, и овцою, указывая на различные стороны Своего служения. Когда
приводит нас к Отцу, – называет Себя дверью; а когда выражает Свое попечение о
нас, – пастырем. Чтобы ты не подумал, что дело Его только в том, чтобы
приводить (к Отцу), – Он называет Себя и пастырем. И овцы глас его слышат, и своя овцы глашает по имени и изгонит их, и
Сам пред ними ходит. Пастыри обыкновенно поступают иначе – ходят сзади
овец; но Он, показывая, что всех приведет к истине, поступает не так, как они.
Точно так же, и посылая овец, Он посылал их не в сторону от волков, но в
средину волков. Это пастырство гораздо удивительнее, чем то, какое бывает у
нас.
3. А мне кажется, что здесь есть указание и на слепого,
потому что и его призвал и извел из среды иудеев, и он услышал и узнал Его
голос. По чуждем же не идут, яко не знают
чуждаго гласа (10, 5). Говорит здесь или о Февде и Иуде, так как все, не
верившие им, как говорит (Писание), разсыпашася
(Деян. 5, 36, 37), или о лже-Христах, которые будут прельщать впоследствии. А
чтобы не сказали, что и Он из числа их, – отличает Себя от них многими
признаками. И первым отличием поставляет учение, основанное на Писании. Он
приводил к Себе людей посредством Писания, а они привлекали не так. Вторым – послушание
овец: Ему не только при жизни, но и по смерти все веровали, а тех тотчас
оставили. К этому можно присовокупить и третье немаловажное (отличие). Те всё
делали как тираны и с целию возмущения: а Он так далек был от подобных
намерений, что, когда даже хотели Его сделать царем, удалился и, когда
спрашивали, должно ли давать кинсон кесарю, приказал давать и Сам заплатил
дидрахму. Кроме того, Он пришел для спасения овец, да живот, говорит, имут и
лишше имут (10, 10); а те лишили их и настоящей жизни. Те предали
поверивших им и бежали; а Он так твердо стоял, что положил и душу Свою. Те
пострадали против воли, по необходимости, не успев убежать; а Он все претерпел
добровольно и по собственному желанию. Сию притчу рече им Иисус: они же не разумеша, что бяше, яже глаголаше
им (10, 6). Для чего же Он говорил им неясно? Для того, чтобы сделать их
более внимательными. Потому, достигнув Своей цели, оставляет уже неясный образ
речи и говорит таким образом: Аз есмь
дверь: Мною аще кто внидет, спасется, и внидет, и изыдет, и пажить обрящет (10,
9), то есть будет пользоваться безопасностию и свободою. Под пажитью же
разумеет здесь пищу и корм овец, также власть и господство, то есть: пребудет
на ней и никто не изгонит его. Так и было с Апостолами, которые свободно входили
и исходили, как бы владели всей вселенной, и никто не мог изгнать их. Вси, елико их прииде, татие суть и
разбойницы, но не послушаша их овцы (10, 8). Говорит здесь не о Пророках,
как утверждают еретики, потому что их послушали и чрез них уверовали все, кто
только уверовал во Христа; но говорит о Февде и Иуде и других возмутителях.
Притом же слова: не послушаша овцы сказаны в похвалу (овцам). Но нигде
не видно, что Он хвалил тех, которые не слушали Пророков, а везде, напротив,
сильно обличает и осуждает их. Отсюда ясно, что это выражение: не послушаша относится к тем
возмутителям. Тать не приходит, разве да украдет, и убиет, и погубит (10, 10).
Так и было тогда, потому что все были умерщвлены и погибли. Аз приидох, да живот имут и лишше имут.
Что же, скажи мне, больше жизни? Царство Небесное. Но Он еще не называет его, а
употребляет известное им название жизни. Аз
есмь пастырь добрый (10, 11). Здесь говорит уже о страданиях и показывает,
что подъемлет их для спасения мира и подвергается им не поневоле. Затем снова
указывает признаки пастыря и наемника.
Пастырь душу свою полагает. А наемник, иже несть пастырь, емуже не суть овцы
своя, видит волка грядуща, и оставляет овцы, и бегает, и волк приходит и
расхитит их (10, 11–12). Здесь Он представляет Себя таким же Владыкою, как
и Отец, потому что Он Сам пастырь и у него есть Свои овцы. Видишь ли, как в
притчах Он говорит возвышеннее, как здесь речь прикровенна, и не подает
слушателям явного повода (к нападению). Что же делает наемник? Видит волка грядуща, и оставляет овцы, и
волк приходит и расхитит их. Так поступили те, но Он – напротив. Даже в то
время, как был схвачен, Он говорил: оставите
сих ити, да сбудется слово, что никто из них не погиб (18, 8). Но можно
здесь разуметь и волка мысленного, потому что и ему Он не попустил расхищать
овец. Но это не только волк, а и лев: супостат
ваш диавол, говорит Писание, яко лев
рыкая, ходит (1 Пет. 5, 8). Это змей и дракон: наступайте на змию и скорпию (Лк. 10, 19).
4. Потому, умоляю, будем всегда оставаться под руководством
Пастыря. А мы останемся, когда будем слушать гласа Его, когда будем послушны
Ему, когда не будем следовать за чужим. Какой же глас Его? Блажени нищии духом. Блажени чистии сердцем. Блажени милостивии (Мф.
5, 3, 8, 7). Если будем исполнять это, – останемся под руководством Пастыря, и
волк не в состоянии будет проникнуть к нам; а если и войдет, то сделает это на
свою погибель. Мы имеем Пастыря, который столько любит нас, что положил за нас
и душу Свою. Если же Он и могущ, и любит нас, то что может воспрепятствовать
нам спастись? Ничто, если только мы сами не отступим от Него. А как мы можем
отступить? Послушай, что говорит Он: не
можете двема господинома работами: Богу и мамоне (Мф. 6, 24). Итак, если мы
будем работать мамоне, то не будем уже оставаться под владычеством Божиим.
Пристрастие к богатству хуже всякого тиранства: удовольствия не доставляет
никакого, а порождает заботы, зависть, коварство, ненависть, наговоры и
бесчисленные препятствия к добродетели – беспечность, распутство, любостяжание,
пьянство. А это и свободных делает рабами, и даже хуже рабов, рабами не людей,
но ужаснейшей из страстей и болезней души. Такой человек решается на многое,
что противно и Богу, и людям, из опасения, чтобы кто не исторг его из-под этого
владычества. Горькое рабство, диавольское владычество! В особенности пагубно
то, что, находясь в столь несчастном положении, мы веселы духом, лобызаем свои
оковы и, обитая в темнице, исполненной мрака, не желаем выйти на свет, но
привязываемся к злу и услаждаемся болезнию. Потому-то не можем и освободиться и
находимся в худшем состоянии, чем те, которые работают в рудниках, потому что
подвергаемся трудам и бедствиям, но не пользуемся плодами. Хуже же всего то,
что, если бы кто и захотел избавить нас от этого тяжкого плена, мы не только не
позволяем, но еще гневаемся и негодуем, и, таким образом, являемся ничем не
лучше безумных, и даже гораздо несчастнее всех их, потому что не хотим и
расстаться со своим безумием. Ужели для того явился ты на этот свет, человек?
Ужели для этого родился человеком, чтобы только разрабатывать рудники и
собирать золото? Не для этого создал тебя (Господь) по образу Своему, но чтобы
ты угождал Ему, чтобы достиг будущих благ и ликовал с ангелами. Зачем же ты
лишаешь себя такого сообщества и нисходишь до последней степени бесславия и
унижения? Твой брат по рождению – разумею рождение духовное – погибает от
голода, а ты изнемогаешь от пресыщения. Брат ходит с обнаженным телом, а ты и
для одежд устрояешь одежды, чтобы охранить их от червей чрез такие покровы. А
не гораздо ли лучше было бы прикрыть ими тела бедных? Тогда и одежды остались
бы целыми, и ты был бы свободен от всякой заботы, и это приобрело бы тебе
будущую жизнь. Если не хочешь, чтобы одежды твои съедены были молью, отдай их
бедным: они умеют хорошо вытряхивать эти одежды. Притом Тело Христово и
почетнее, и безопаснее шкапа. Оно не только сберегает одежды, не только
сохраняет невредимыми, но и делает их блистательнее. Шкап часто похищают вместе
с платьем и чрез то подвергают тебя крайнему убытку. Но этому хранилищу не
может повредить самая смерть. Тут не нужно нам ни дверей, ни запоров, ни
бодрствующих слуг, ни других каких подобных предосторожностей. Оно не доступно
ни для какой злонамеренности, и что сохраняется в нем, так же безопасно, как
если бы было на небесах; туда не может проникнуть никакое зло. Мы никогда не
перестаем говорить об этом, но вы не слушаетесь наших слов. А это оттого, что
душа наша бедна, привязана к земле и пресмыкается долу. Впрочем, не подумайте,
что я осуждаю всех вас в этом зле, как будто бы все вы были больны неисцельно.
Если люди, упоенные богатством, заграждают свой слух для моих слов, зато
обратят на них внимание живущие в бедности. Но как, скажешь, идет это к бедным?
Ведь у них нет ни золота, ни многих одежд? Но у них есть хлеб и холодная вода;
есть две лепты и ноги, чтобы посетить больных; есть язык и слово, чтобы утешить
несчастного; есть дом и кров, чтобы принять странника. Мы и не требуем от
бедных столько-то и столько-то талантов золота, этого (требуем) только от богатых.
Если же кто беден и придет к дверям других (бедняков), от того Господь наш не
постыдится принять и лепту, и даже скажет, что принял от него больше, чем от
людей, которые подали много. Как многие из предстоящих здесь желали бы жить в
то время, когда Христос во плоти пребывал на земле, чтобы быть под одним с Ним
кровом и разделять с Ним трапезу! Теперь вот это возможно: мы можем пригласить
Его на вечерю и вечерять с Ним даже с большею пользою. Из тех, которые тогда
вечеряли с Ним, многие погибли, как то: Иуда и другие подобные. Между тем
всякий, кто ныне позовет Его в дом свой и предложит трапезу и кров, удостоится
великого благословения. Приидите,
говорит Он, благословеннии Отца Моего,
наследуйте уготованное вам Царствие от сложения мира. Взалкахся бо, и дасте Ми
ясти; возжадахся, и напоисте Мене; странен бех, и введосте Мене; болен, и
посетисте Мене; в темнице бех, и приидосте ко Мне (Мф. 25, 34–36). Итак,
чтобы услышать эти слова, будем одевать нагого, принимать странного, питать
алчущего, напоять жаждущего, посещать болящего, ходить к находящемуся в
темнице. Чрез это мы получим дерзновение и прощение грехов и удостоимся благ,
превосходящих и слово, и ум, которых и да сподобимся все мы, по благодати и
человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки
веков. Аминь.
1. Великое дело, возлюбленные, великое дело –
предстоятельство в Церкви. Оно требует и много любомудрия, и такого мужества,
что должно, как сказал Христос, полагать душу за овец, никогда не оставлять их
без защиты и помощи и твердо стоять против волка. Этим пастырь отличается от
наемника. Последний, не заботясь об овцах, имеет всегда в виду собственную
безопасность; первый, напротив, всегда заботится о спасении овец, забывая о
себе самом. Указав, таким образом, признаки пастыря, Христос выставляет на вид
двух губителей: один из них – тать, убивающий и расхищающий, а другой – тот,
кто ничего такого сам не делает, но зато не обращает внимания и не
препятствует, когда другие это делают. В лице первого Он указывает на Февду и
подобных ему, а в лице другого выставляет учителей иудейских, которые не
пеклись и не заботились о вверенных им овцах. В этом и Иезекииль некогда укорял
их, говоря: оле, пастыри Израилевы! Еда
пасут пастыри самих себе? Не овец ли пасут пастыри? (Иез. 34, 3). Но они
поступали напротив, а это величайшая степень нечестия и причина всех прочих
зол. Потому-то и говорит (Пророк), что они и заблудшую (овцу) не обращали на
путь, и погибшую не искали, и ту, у которой сокрушены голени, не обвязывали, и
больную не врачевали, пасли самих себя, а не овец (Иез. 34, 4, 8). На то же
самое указывал другими словами и Павел, говоря: вси бо своих си ищут, а не яже Христа Иисуса (Флп. 2, 21); и в
другом месте: никтоже своего си да ищет,
но еже ближняго кийждо (1 Кор. 10, 24). Но Христос отличает Себя от тех и
других: от первых, приходящих с целию губить, – словами: Аз приидох, да живот имут и лишше имут (Ин. 10, 10); а от
последних, попускающих волкам расхищать овец, – тем, что не только не оставил,
но и положил за овец душу Свою, чтобы не дать им погибнуть. В самом деле, когда
положили убить Его, Он и не отступил от учения, и не предал верующих, но стоял
твердо и благоволил умереть. Потому-то часто и говорил: Аз есть пастырь добрый. Но так как слова Его представлялись
бездоказательными (ведь хотя изречение: душу
Мою полагаю и сбылось спустя немного времени, зато другое: да живот имут и лишше имут имело
осуществиться после преселения из здешней жизни, в веке будущем), то что Он
делает? Посредством одного удостоверяет в другом. Тем, что положил душу Свою,
(удостоверяет и в том), что дарует жизнь. Об этом говорил и Павел: аще бо врази бывше, примирихомся Богу
смертию Сына Его, множае паче примирившеся спасемся (Рим. 5, 10). Также и в
другом месте: иже убо Своего Сына не
пощаде, но за нас всех предал есть Его, како убо не и с Ним вся нам дарствует?
(Рим. 8, 32). Но почему не обвиняют Его теперь, как прежде, говоря: Ты о Себе Сам свидетельствуеши,
свидетельство Твое несть истинно (Ин. 8, 13)? Потому, что Он часто уже
заграждал им уста и чудесами приобрел право свободно говорить пред ними. Далее,
так как Он выше говорил: и овцы глас его
слышат и по нем идут (10, 3, 4), то, чтобы не сказал кто-нибудь: отчего же
(были) неверовавшие? – послушай, что прибавил: и знаю Моя, и знают Мя Моя (10, 14). На это указывал и Павел,
говоря: не отрину Бог людий Своих, ихже
прежде разуме (Рим. 11, 2); и Моисей: позна
Господь сущих Его (Чис. 16, 5; 2 Тим. 2, 19). Разумею тех, говорит Христос,
о которых Я наперед знал. А чтобы ты не представлял меры знания одинаковою,
послушай, как Он предупреждает это дальнейшими словами. Знаю, говорит, Моя, и знают
Мя Моя. Но здесь знание неодинаковое. Где же одинаковое? В Отце и во Мне;
здесь – якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца (Ин. 10, 15). Если бы не это Он
хотел показать, то зачем бы прибавлять те слова? Но как Он часто поставляет
Себя в ряд людей, то, чтобы не подумал кто, что Его знание подобно
человеческому, Он прибавил: якоже знает
Мя Отец, и Аз знаю Отца. Так же совершенно Я знаю Его, как Он Меня.
Потому-то Он и говорил: никтоже знает
Сына, токмо Отец, ни Отца, токмо Сын (Мф. 11, 27), разумея некоторое
особенное знание, – такое, какого никто другой не может иметь. И душу Мою полагаю. Часто повторяет это,
чтобы показать, что Он не обманщик. Так и Апостол, когда хотел показать себя
истинным учителем и направлял свое слово против лжеапостолов, хвалился бедами и
смертями, говоря: в ранах преболе, в
смертех многащи (2 Кор. 11, 23). Выражения: Аз есмь свет, и: Аз есмь
живот – казались для несмысленных надменными; но слова: хочу умереть – не
возбуждали ни зависти, ни ненависти. Потому и не говорят Ему: Ты о Себе Сам свидетельствуеши, свидетельство
Твое несть истинно. Те слова показывали в Нем великое попечение, так как Он
хотел предать Себя за людей, которые бросали в Него камнями.
2. Потому благовременно вводит слово и об язычниках. И ины овцы имам, говорит, яже не суть от двора сего: и тыя Ми подобает
привести (10, 16). Вот опять выражение: подобает означает не принуждение,
но указывает на действие, имеющее непременно последовать. Как бы так говорил:
что удивительного, если эти пойдут за Мною и если овцы послушают гласа Моего?
Когда вы увидите, что и другие следуют за Мною и слушают Моего гласа, тогда
изумитесь более. Не смущайся тем, что Он говорит: яже не суть от двора сего. Это различие только по отношению к
закону, как и Павел говорит: ни обрезание
что может, ни необрезание (1 Кор. 7, 19). И тыя Ми подобает привести. Показывает, что те и другие были
рассеяны и смешаны и что те и другие не имели пастырей, до пришествия доброго
Пастыря. Затем предсказывает и будущее их соединение, что они будут едино стадо (Ин. 10, 16). Это же самое
опять указал и Павел, сказав: да оба
созиждет Собою во единаго новаго человека (Еф. 2, 15). Сего ради Мя Отец любит, яко Аз душу Мою полагаю, да паки прииму ю (Ин.
10, 17). Что может быть уничиженнее этих слов? Господь наш пользуется любовию
(Отца) ради нас, потому что умирает за нас! Что же, скажи мне, разве прежде Он
не был любим, а только теперь Отец стал любить Его, и мы были виновниками этой
любви? Видишь ли, как Он приспособляется к нашей немощи? Но что же Он хочет
показать здесь? Так как называли Его чуждым Отцу и обманщиком и утверждали, что
Он пришел для вреда и погибели, то Он говорит, что если уже не что другое, то,
по крайней мере, то побуждало Меня любить вас, что вас любит Отец, так же как и
Меня, и что Он любит (Меня) потому, что Я умираю за вас. А вместе с этим хочет
и то показать, что идет на смерть не поневоле (если бы поневоле, то каким
образом это доставило бы Ему любовь?) и что это весьма угодно и Отцу. И не
удивляйся, что Он говорит здесь, как человек. Мы уже много раз указывали
причину этого, а снова повторять то же самое было бы излишне и тягостно. Аз полагаю душу Мою, да паки прииму ю.
Никтоже возмет ю от Мене, но Аз полагаю ю о Себе. Область имам положити душу
Мою, и область имам паки прияти ю (10, 18). Так как часто замышляли убить
Его, то Он говорит: без Моего соизволения напрасен ваш труд, и предыдущим
доказывает последующее: смертию – воскресение. Это удивительно и необычайно,
потому что и то и другое (смерть и воскресение) последовало особенным и
необыкновенным образом. Но будем тщательно внимать тому, что говорится. Область имам, говорит, положити душу Мою. Да кто же не имеет
власти положить душу свою? Всякий, кто хочет, может умертвить себя. Но слова
Его имеют не этот смысл. Какой же? Я имею такую власть положить, что, против
Моей воли, никто не может отнять ее у Меня; а этого нельзя сказать о людях. Мы
не иначе сами по себе можем положить душу свою, как только умертвив себя. А
если впадем в руки людей, злоумышляющих и могущих убить нас, то уже не имеем
власти положить и не положить, но они убивают нас и против нашей воли. А Он –
не так. Он властен был не положить душу Свою даже и тогда, как другие
злоумышляли. Поэтому-то, сказав: никтоже
возмет ю от Мене, затем уже прибавил: область
имам положити душу Мою, то есть Я один властен положить ее, а вы не имеете
этой власти, потому что у вас и многие другие могут взять ее. Вначале Он этого
не говорил, потому что тогда слова Его не показались бы и вероятными. Но когда
Он имел уже доказательство в самих делах, когда не раз злоумышлявшие против Него
не могли захватить Его (а Он много раз уходил из рук их), – тогда уже говорит: никтоже возмет ю от Мене. Если же это
справедливо, то следует и то, что Он добровольно идет на смерть. А если и это
справедливо, то несомненно и то, что Он, когда захочет, снова может воспринять
душу Свою. Если смерть Его была таким делом, которое превышает силы
человеческие, то не сомневайся насчет Его в остальном. То, что Он один имеет
власть положить душу Свою, показывает, что, по той же самой власти, Он может и
снова принять ее. Видишь ли, как первым утвердил второе, и смертию неоспоримо
доказал и воскресение? Сию заповедь приях
от Отца (10, 19). Какую же сию? Умереть за мир. Так ужели Он ожидал, чтобы
прежде услышать, и после того уже решился, и ужели имел нужду узнавать о том?
Но кто здравомыслящий может сказать это? Нет, как выше словами: сего ради Мя Отец любит показал свое
добровольное желание и уничтожил всякую мысль о противном, так и здесь, сказав,
что получил заповедь от Отца, не выражает ничего другого, кроме того, что Отцу
угодно то, что Я делаю, чтобы, когда умертвят Его, не думали, что умертвили,
как оставленного и преданного Отцом, и не поносили так, как поносили: иныя
спасе, Себе ли не может спасти, и: аще Сын еси Божий, сниди со креста (Мф.
27, 42, 40). Потому-то именно Он и не сходит (со креста), что Он Сын Божий.
3. А чтобы ты, слыша, что Он принял заповедь от Отца, не
подумал, что это дело чуждое Ему, Он уже наперед сказал: пастырь добрый душу свою полагает за овцы, показывая тем, что овцы
принадлежат Ему, что все последовавшее было Его делом и что Он не имеет нужды в
заповеди. И если бы имел Он нужду в заповеди, то как бы мог сказать: полагаю о Себе? Кто полагает Сам по
Себе, тот не имеет нужды в заповеди. Притом Он указывает и причину, почему
поступает так. Какая же это причина? Та, что Он Пастырь, и Пастырь добрый; а
добрый Пастырь не имеет нужды, чтобы другой побуждал его к такому делу. Если
так бывает у людей, то тем более должно ожидать этого от Бога. Потому и Павел
говорит, что Он Себе умалил (Флп. 2,
7). Итак, слово «заповедь» означает здесь не что другое, как только единомыслие
Его с Отцом. Если же здесь говорится так уничиженно и по-человечески, то
причина этому – немощь слушателей. Распря
же паки бысть во Иудеех за словеса сия. Глаголаху же мнози от них: беса имать и
неистов есть: что Его послушаете? Инии глаголаху: сии глаголы не суть
беснующагося. Еда может бес слепым очи отверсти? (Ин. 10, 19–21). Так как
слова Его были выше человеческих и выходили из ряда обыкновенных, то называли
Его бесноватым, отзываясь о Нем так уже в четвертый раз. И прежде говорили: беса ли имаши? Кто Тебе ищет убити? (7,
20). И опять: не добре ли мы глаголем,
яко Самарянин еси Ты и беса имаши? (8, 48). Также и здесь: беса имать и неистов есть: что Его
послушаете? Впрочем, вернее, что и не четыре раза, а чаще Он слышал такой
отзыв. Слова: не добре ли мы глаголем,
яко беса имаши? – служат знаком, что они не два и не три раза, но часто
говорили это. Инии, сказано, глаголаху: сии глаголы не суть беснующагося.
Еда может бес слепым очи отверсти? Так как не могли заградить уста,
ссылаясь на слова, то, наконец, заимствуют доказательство от дел. И самые
слова, (говорят), очевидно, не приличны бесноватому; но если вас не уверяют
слова, то убедитесь делами. Если это не дела бесноватого, и между тем они выше
человеческих, то очевидно, что они – действие какой-то силы Божественной. Понял
ли умозаключение? Что дела были выше человеческих, видно из слов их: беса имать. А что Он не имел беса, то
доказал Своими делами. Что же Христос? Ничего не отвечает на это. Прежде Он
отвечал: Аз беса не имам, а теперь не
отвечает. Представив уже доказательство от дел, Он теперь молчал. Да и не
достойны были никакого ответа называвшие Его бесноватым за то, чему следовало
удивляться и за что должно было признавать Его Богом. И нужны ли были еще с Его
стороны какие-либо обличения, когда сами они восставали друг против друга и
обличали одни других? Поэтому-то Он молчал и все переносил с кротостию.
Впрочем, не только по этой причине, но и для того, чтобы нас научить кротости и
всякому долготерпению.
4. Итак, будем подражать Ему. Он не ограничился одним
молчанием, но и снова выступил, и, когда Его спросили, отвечал, и выказал Свое
попечение. Его назвали бесноватым и неистовым люди, получившие от Него
бесчисленные благодеяния, и не однажды и не дважды, но много раз; однако ж Он
не только не мстил, но и не переставал им благодетельствовать. И что я говорю –
благодетельствовать? За них Он и душу Свою положил, и на кресте ходатайствовал
за них пред Отцом. Будем же и мы подражать этому. Ведь быть учеником Христовым
и значит быть кротким и незлобивым. Но каким же образом мы можем стяжать эту
кротость? Если будем постоянно размышлять о своих грехах, – если будем скорбеть
и плакать. Душа, погруженная в такое сетование, не может ни раздражаться, ни
гневаться. Где скорбь, там гнев невозможен; где печаль, там нет места злобе;
где сокрушение духа, там не может быть негодования. Душа, терзаемая скорбию, не
имеет и времени раздражаться; но горько сетует и еще горше плачет. Знаю, что
многие, слыша это, смеются; но я не перестану плакать о смеющихся. Настоящее
время есть время скорби, слез и рыданий. Мы много грешим и словами, и делами; а
таких грешников ожидают геенна и река, кипящая огненными волнами, и, что всего
хуже, лишение Царствия. И при таких-то угрозах, скажи мне, ты смеешься и
веселишься? И в то время, как Господь твой гневается и угрожает, ты остаешься
беспечным? И ты не боишься возжечь тем для себя горящую пещь? Не слышишь ли,
что взывает Он каждый день? Вы видели Меня алчущим – и не напитали, жаждущим –
и не напоили. Идите во огнь, уготованный
диаволу и аггелом его (Мф. 25, 41). Такие угрозы Он повторяет каждый день.
Но я, говоришь, питал Его. Когда и сколько дней? Десять, двадцать? Но Он хочет,
чтобы не в течение этих только дней, но во все время, пока живешь на земле.
Ведь и девы имели елей, но не в достаточном для их спасения количестве. И они
возжгли светильники, но не были допущены в брачный чертог. И совершенно
справедливо, потому что светильники их угасли до пришествия Жениха. Поэтому нам
должно иметь много елея и много человеколюбия. Послушай, что говорит Пророк: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей
(Пс. 50, 1). Так и нам должно миловать ближних по великой, возможной нам
милости. Каковы будем мы сами по отношению к подобным нам рабам, такого
приготовим себе и Владыку. Когда же милость бывает великою? Когда мы даем не от
избытка, но от скудости. А если мы не даем и от избытка, то какая останется нам
надежда? Что избавит нас от тех зол? Куда прибегнем и где найдем спасение? Если
девы после столь многих и столь великих трудов не получили ниоткуда никакого
утешения, то кто будет нашим заступником, когда мы услышим те страшные слова,
когда Сам Судия, укоряя нас, скажет: вы не напитали Меня, алчущего? Понеже, говорит, не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе (Мф. 25, 45),
разумея здесь не учеников только и избравших жизнь иноческую, но и всякого
человека верующего. Хотя бы это был раб, хотя бы был из числа нищих, просящих
на площади, но, если он верует в Бога, имеет право пользоваться всем
расположением. И если мы призрим такого человека, когда он наг или алчет, то
услышим те слова. И совершенно справедливо.
Трудного ли чего и обременительного (Господь) требует от
нас? Не того ли, напротив, что весьма легко и удобоисполнимо? Ведь не сказал
Он: Я был болен, и вы не исцелили Меня, но: не посетисте Мене. Не сказал: Я был
в темнице, и вы не освободили Меня, но: не приидосте ко Мне. А чем легче
заповеди, тем большее наказание тем, которые не исполняют их. Что же может быть
легче, скажи мне, чем пойти и зайти в темницу? Что даже приятнее? Когда ты
увидишь одних в оковах, других – в грязи, одних – обросших волосами и одетых в
рубища, других – истаевающих от голода и, подобно псам, прибегающих к ногам,
иных – с растерзанными ребрами, иных – только теперь возвращающихся в оковах с
площади, где они целый день просят подаяния, но не собирают и необходимого
пропитания, а между тем вечером принуждены бывают отдать стражам и то, что
достали этим тяжким и несносным трудом, – то, хотя бы ты был камень, непременно
сделаешься человеколюбивее; хотя бы вел жизнь изнеженную и распутную,
непременно будешь более любомудрствовать, увидев участь людей в чужих
несчастиях. Тогда непременно придет тебе на мысль и тот страшный день с его различными
наказаниями. А когда будешь помнить и размышлять об этом, – непременно
отвергнешь и гнев, и удовольствие, и пристрастие к житейским вещам, и соделаешь
душу свою тише самой тихой пристани. Будешь любомудрствовать и о том судилище,
представляя, что если у людей такое устройство и порядок, страх и угрозы, то
тем более у Бога. Несть бо власть аще не
от Бога (Рим. 13, 1). А Кто предоставил начальствующим распоряжаться таким
образом, Тот тем более сделает это Сам.
5. И если бы не было этого страха, – погибло бы все, потому
что и теперь, когда угрожает нам столько наказаний, многие устремляются к злу.
Рассуждая же об этом, ты не только будешь усерднее к делам милосердия, но и
получишь великое удовольствие, гораздо большее, чем те, которые приходят со зрелища.
Возвращающиеся оттуда пылают огнем вожделения. Увидев на сцене тех страстных
женщин и получив от того многочисленные раны, они бывают ничем не лучше
волнующегося моря, потому что взгляды, одежда, слова, поступь и все прочее
представляются их взорам и не дают покоя душе. Напротив, вышедшие отсюда (из
темницы) не подвергнутся ничему такому, а приобретут глубокое спокойствие и
безмятежность. Скорбь, произведенная зрелищем узников, потушает всякий такой
огонь. Кто вышел от узников, с тем если бы и встретилась какая-либо блудная и
бесстыдная женщина, она не причинит ему никакого вреда. Сделавшись уже как бы
невинным, он не будет уловлен сетями ее взоров, потому что вместо бесстыдных ее
взоров будет тогда пред очами его страх суда. Потому-то испытавший все роды
удовольствий и говорил: благо ходити в
дом плача, нежели ходити в дом пира (Еккл. 7, 3). Таким образом, и здесь
выкажет великое любомудрие, и там услышит слова, стоящие бесчисленных
блаженств. Не будем же пренебрегать таким делом и занятием. Пусть мы не можем
принести пищи или пособить деньгами, но можем словом утешить и ободрить унылую
душу, и оказать много иной помощи, например: уговорить тех, которые ввергли (в
темницу), расположить к снисхождению стражей и всячески можем принести большую
или меньшую пользу. Если скажешь, что там (содержатся) не честные, добрые и
кроткие люди, но убийцы, грабители могил, воры, прелюбодеи, люди распутные и
злодеи, то и в этом опять укажешь мне побуждение, почему необходимо посещать
такие места. Не то нам заповедано, чтобы миловать добрых и наказывать злых, но
– всем оказывать человеколюбие. Будьте, сказано, подобны Отцу вашему, иже есть на небесех, яко солнце свое сияет
на злыя и благия и дождит на праведныя и неправедныя (Мф. 5, 45). Итак, не
осуждай строго других и не будь жестоким судьею, но кротким и человеколюбивым.
Ведь и мы, если не виновны ни в прелюбодеянии, ни в расхищении могил, ни в
воровстве, зато имеем другие согрешения, достойные многих наказаний. И брата
часто называли глупцом, а это подвергает нас геенне; и на женщин смотрели
невоздержными очами, а это равняется совершенному любодеянию; но что всего хуже
– не участвуем достойным образом в таинствах, что делает нас повинными Телу и
Крови Христовой. Не будем же строгими исследователями чужих дел, но станем помышлять
о своих собственных, и тогда мы не будем так бесчеловечны и жестоки. Кроме
того, нужно и то сказать, что там мы найдем много и добрых людей, стоящих часто
целого города. И в той темнице, где был Иосиф, находилось много порочных,
однако обо всех заботился этот праведник; да и сам содержался (там) вместе с
другими. Он стоил всего Египта и, однако, жил в темнице, и никто из бывших там
не знал его. Так и теперь, быть может, там много есть честных и добрых людей,
только они не всем известны, и попечение о таких людях вознаграждает тебя за
заботы о всех. А если бы не было и ни одного такого, то и в этом случае будет
великое воздаяние. И Сам Господь твой не с праведными только беседовал: Он не
убегал и нечистых, а напротив, и хананеянку принял с великою благосклонностию,
и грешную и нечистую самарянку. Принял также и уврачевал и другую блудницу,
из-за которой и порицали Его иудеи, и позволил омочить ноги Свои слезами
грешницы, научая нас быть снисходительными к грешникам. Вот в чем состоит по
преимуществу человеколюбие. Что ты говоришь? В темнице живут разбойники и
грабители могил? А разве в городе, скажи мне, все живут праведники? Нет ли,
напротив, многих таких, которые хуже и тех и предаются разбою с большим
бесстыдством? Те, если не другим чем, прикрываются, по крайней мере, пустынею и
тьмою, и делают это втайне; эти, напротив, отбросив личину, совершают зло с
открытым лицом, предаваясь насилию, хищничеству и любостяжанию. Да и трудно
найти человека, чистого от неправды.
6. Пусть мы не похищаем золота и столько-то и столько
десятин земли; но все же, посредством какого-нибудь обмана и утайки, делаем то
же самое в меньших размерах и сколько можем. Когда, например, в торговых
обязательствах и при покупке или продаже чего-либо мы спорим и усиливаемся
заплатить меньше, чем следует, и всячески стараемся об этом, – не разбой ли
это? Не воровство ли и хищение? Не говори мне, что ты отнял не дом, не рабов.
Несправедливость определяется не ценностию того, что похищается, но намерением
похитителей. Несправедливость и справедливость имеют одинакую силу как в
большом, так и в малом. И я одинаково называю вором как того, кто, отрезав
кошелек, возьмет чужие деньги, так и того, кто, покупая что-нибудь на рынке,
удержит часть настоящей цены. И грабитель не тот только, кто разломает стену и
похитит что-либо из дома, но и тот, кто нарушит справедливость и отнимет
что-либо у ближнего. Итак, не будем судиями чужих дел, забывая о своих
собственных; не станем заниматься исследованием пороков, когда есть случай к
человеколюбию; но, помыслив о том, чем и мы были некогда, будем впредь кроткими
и человеколюбивыми. Чем же мы были? Послушай, что говорит Павел. Бехом бо иногда и мы несмысленни, и
непокоривы, и прельщени, работающе похотем и сластем различным, мерзцы суще и
ненавидяще друг друга (Тит. 3, 3). И в другом месте: бехом естеством чада гнева (Еф. 2, 3). Но Бог, видя нас как бы
содержимых в темнице и связанных тяжкими узами – узами, гораздо тягчайшими
железных, – не устыдился, но пришел и явился в темницу, и нас, достойных
бесчисленных наказаний, извел оттуда, привел в Царство и соделал светлейшими
неба, чтобы и мы делали по возможности то же самое. Когда Он говорит ученикам: аще убо Аз умых ваши нозе, Господь и
Учитель, и вы должни есте друг другу умывати нозе. Образ бо дах вам, да, якоже
Аз сотворих вам, и вы творите (Ин. 13, 14–15), то дает этот закон не об
умовении только ног, но и о всем прочем, в чем Он служил нам примером. Живет ли
в темнице убийца, – не устанем делать добро. Грабитель ли могил и прелюбодей, –
будем милосерды не к пороку, но к несчастию. Нередко же, как я сказал, может
найтись там и человек, который один стоит весьма многих. И если ты постоянно
будешь посещать узников, то не упустишь такого приобретения. Как Авраам,
принимавший всех без различия странников, принял однажды и ангелов, так и мы
встретим и великих людей, если обратим это дело в постоянное занятие. Если же
нужно сказать что-нибудь и удивительное, то не столько похвал заслуживает тот,
кто принимает великого, сколько тот, кто принимает жалкого и злосчастного. Тот
в обстоятельствах своей жизни представляет немаловажное побуждение к доброму с
ним обхождению; а отверженный и всеми оставленный имеет только одно убежище –
милосердие того, кто с добротою призревает его. И вот это по преимуществу и
есть чистое человеколюбие. Притом, кто услуживает человеку славному и
знаменитому, тот часто делает это из тщеславия перед людьми, а кто –
отверженному и презираемому, тот действует единственно по заповеди Божией.
Потому-то, когда мы устрояем вечерю, нам заповедано принимать хромых и слепых;
когда творим милостыню, заповедано творить ее меньшим и низшим из людей. Понеже бо, говорит Спаситель, сотвористе единому сих меньших, Мне
сотвористе. Итак, зная о находящемся там сокровище, будем часто ходить туда
и там торговать, и туда перенесем свое усердие к зрелищам. Если бы ты и ничего
не мог принести с собою, – принеси утешение словом. Бог награждает не только
питающего, но и ходящего туда. Когда ты придешь и ободришь трепещущую и
боязливую душу своим утешением, пособием, обещанием защиты, научением
любомудрию, – не малую и за то получишь награду. Когда ты будешь вести такую
беседу в других местах, многие, изнеженные многоразличными наслаждениями,
станут над тобою и смеяться. Но находящиеся в несчастиях, будучи смиренны духом,
будут внимать твоим словам с великою кротостию, похвалят тебя и сделаются
лучшими. И над Павлом, когда он проповедовал, иудеи часто смеялись, но узники
внимали ему в великом молчании. Ничто так не располагает душу к любомудрию, как
бедствие, искушение и угрожающая скорбь. Итак, представив себе все это, –
сколько мы сделаем добра и содержащимся в темницах, и себе самим, если будем
постоянно обращаться с ними и станем употреблять на это все время, которое
проводим в безвременных и пустых занятиях на площадях. Чрез это мы и им
доставим пользу, и себе самим радость, и, послужив к славе Божией, сподобимся
вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез
Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Всякая добродетель хороша, но в особенности – незлобие и
кротость. Она выказывает в нас людей; она отличает от зверей; она делает
равными ангелам. Поэтому и Христос часто и много говорит об этой добродетели,
повелевая быть кроткими и незлобивыми. И не словами только заповедует это, но
учит тому и самими делами, то терпеливо перенося заушения, то подвергаясь
поношениям и наветам и, несмотря На то, опять обращаясь с наветниками. Вот те
именно, которые называли Его имеющим беса и самарянином, которые неоднократно
хотели умертвить Его и бросали в Него камни, – те самые, окружив Его,
спрашивали: аще Ты еси Христос? Но Он
и теперь, после столь многих и великих козней, не отверг их от Себя, но отвечал
с великою кротостию. Но необходимо рассмотреть всю эту беседу сначала. Быша, сказано, обновления во Иерусалимех, и зима бе. Это был великий и
общенародный праздник. Иудеи с великим усердием праздновали этот день, в
который восстановлен был храм по возвращении их из продолжительного персидского
плена. На
этот праздник явился и Христос: теперь Он часто приходил в Иудею, так как время
страдания было уже при дверях. Обыдоша же
Его Иудее и глаголаху Ему: доколе души наша вземлеши? Аще Ты еси Христос, рцы
нам не обинуяся. (На это Христос) не сказал: чего вы от Меня хотите? Вы
неоднократно называли Меня беснующимся, и неистовым, самарянином; вы считали
Меня противником Божиим и обманщиком и недавно еще говорили: Ты о Себе Сам свидетельствуеши:
свидетельство Твое несть истинно (8, 13). Как же теперь спрашиваете и
хотите узнать от Меня, тогда как отвергаете Мое свидетельство? Нет, ничего
такого Он не сказал, хотя и знал, что намерение, с которым они спрашивали, было
лукавое. Правда, окружив Его и сказав: доколе
души наша вземлеши? – они тем по видимому выразили некоторое усердие и
желание знать, но на самом деле мысль, с какою спрашивали, была злая и
коварная. Так как дел Его они не в состоянии были оклеветать и опорочить, то
старались уловить Его в словах, и потому постоянно предлагали Ему вопросы, не с
тем чтобы знать, но чтобы заградить Ему уста Его собственными словами. Не
будучи в состоянии ничем опорочить Его дела, старались найти какой-нибудь
предлог в Его речах. Поэтому-то и говорили: рцы
нам, хотя Он уже неоднократно говорил. Так и самарянке Он говорил: Аз есмь, глаголяй с тобою (4, 26), и
слепому: и видел еси Его, и глаголяй с
тобою Той есть (9, 37). Да и им самим Он сказал, хотя не такими, но другими
словами. И если бы они имели ум и действительно желали знать, то могли бы уже и
по тем словам признать Его, потому что делами Он много раз доказал это. Между тем
смотри, какое у них развращение и упорство. Когда Он проповедовал и учил
словами, они говорят: кое убо Ты твориши
знамение? (6, 30). А когда представлял доказательства в делах, тогда
говорят Ему: аще Ты еси Христос, рцы нам
не обинуяся. Таким образом, когда вопиют дела, они ищут слов, а когда учат
слова, прибегают к делам, всегда настаивая на противном. А что они спрашивали
не с тем, чтобы знать, это показал конец. В самом деле, на Того Самого,
Которого считали столько достоверным, что принимали Его свидетельство даже о
Себе Самом, – на Того Самого, едва только изрек Он несколько слов, тотчас
начали бросать камни. Значит, и то, что они окружили Его, и то, что
настоятельно спрашивали, делалось с лукавством. Да и самый образ вопроса являл
в них великое недоброжелательство. Рцы
нам, говорят, не обинуяся, аще Ты еси
Христос? Хотя всегда, бывая во время праздников, Он все говорил не обинуяся
и ничего не говорил тайно, однако ж они для того обращаются к Нему с льстивыми
словами и говорят: доколе души наша
вземлеши, чтобы, вызвав Его, опять найти какой-нибудь повод к обвинению. А
что они всегда спрашивали Его с этою целию, – не для того, чтобы научиться, но
чтобы уловить Его в словах, – это видно не отсюда только, но и из многих других
мест. Так и тогда, когда они приступили и спрашивали: достойно ли есть дати кинсон кесареви, или ни? (Мф. 22, 17), и
когда беседовали о разводе с женою, и когда спрашивали о той, о которой
говорили, что она имела семь мужей, – они были уличены в том, что предлагали
вопросы не с желанием знать, но со злым намерением. Но в тех случаях Он
обличает их, говоря: что Мя искушаете,
лицемеры? (Мф. 22, 18), показывая тем, что Он знает их тайные намерения; а
здесь ничего такого не говорит, научая нас не всегда обличать наветников, но
многое переносить с кротостию и незлобием. Итак, поелику безумно было требовать
свидетельства слов, когда проповедовали о Нем дела, то послушай, как Он им
отвечает, частию указывая на то, что они без нужды этого требуют и не для того,
чтобы научиться, частию показывая, что Он уже дал ответ более ясный, чем на
словах, то есть ответ в делах. Многажды,
говорит, рех вам, и не веруете Мне: дела,
яже Аз творю о имени Отца Моего, та свидетельствуют о Мне (10, 25). Это
самое часто говорили между собою и умереннейшие из них: не может человек грешен сицева знамения творити (9, 16); и опять: не может бес слепым очи отверсти (10,
21); и также: никтоже может знамений сих
творити, аще не будет Бог с ним (3, 2). И, видя знамения, которые Он
творил, говорили: сей есть Христос
(7, 41), а другие говорили: Христос, егда
приидет, еда больша знамения сотворит, яже Сей творит? (7, 31). Да и эти
самые (которые теперь спрашивали) хотели уверовать в Него на основании дел,
говоря: кое Ты твориши знамение, да видим
и веру имем Тебе? (6, 30).
2. Итак, поелику в то время они показывали вид, будто
убедятся простым словом, между тем как не убедились столь многими делами, то Он
обличает лукавство их, говоря: если вы делам не веруете, то как поверите
словам? Значит, вопрос (ваш) излишний. Но рех
вам, говорит, и не веруете: несте бо
от овец Моих (10, 25–26). Я, со Своей стороны, исполнил все, что следовало
сделать пастырю. Если же вы не следуете за Мной, то это происходит не оттого,
будто Я – не пастырь, но оттого, что вы – не Мои овцы. Овцы Моя, говорит, гласа
Моего слушают, и по Мне грядут. И Аз живот вечный дам им, и не погибнут во
веки, и не восхитит их никтоже от руки Моея. Отец Мой, Иже даде Мне, болий всех
есть, и никтоже может восхитити их от руки Отца Моего. Аз и Отец едино есма (10,
27–30). Смотри, как Он, и не признавая их, склоняет следовать за Собою. Вы,
говорит, не слушаете Меня, потому что вы и не овцы Мои; а те, которые следуют
за Мною, принадлежат к стаду. Это сказал Он с тою целию, чтобы они поревновали
сделаться овцами. Потом, сказав, чего (овцы Его) достигнут, Он тем подстрекает
их и возбуждает в них желание. Что же? Значит, по могуществу (только) Отца
никто не восхитит (их)? А Сам Ты не можешь и не имеешь силы охранить? Отнюдь
нет. И чтобы ты знал, что изречение – Отец,
Иже даде Мне, сказано ради иудеев, чтобы они опять не назвали Его
противником Божиим, то вот Он, сказав: не
восхитит никтоже от руки Моея, далее показал, что рука Его и рука Отца одна
и та же. А если бы это было не так, то следовало бы сказать, что Отец Мой, Иже даде Мне, болий всех есть, и
никтоже может восхитити их от руки Моея. Но Он не сказал так, а: от руки Отца Моего. Потом, чтобы ты не
подумал, что Сам Он бессилен, но овцы находятся в безопасности по причине силы
Отца, Он присовокупил: Аз и Отец едино
есма. Как бы так говорил: не потому Я сказал, что ради Отца никто не
похитит овец, будто Сам Я не силен охранить их: Аз и Отец едино есма, – то есть по отношению к могуществу, так как
вся речь у Него была о могуществе. Если же одно и то же могущество, то,
очевидно, и существо. Так как иудеи вооружались бесчисленными средствами,
строили ковы, отлучали от синагоги, то Он говорит, что все это они
предпринимали напрасно и бесполезно; овцы находятся в руке Отца Моего, как и
Пророк говорит: се, на руках Моих написах
стены твоя (Ис. 49, 16). Потом, показывая, что Рука одна, Он называет ее то
Своею, то Отчею. А когда ты услышишь слово: рука, не представляй себе ничего
чувственного, но – силу, власть. Если же потому никто не мог восхитить, что
(Отец) облек Его силою, в таком случае излишне было бы дальнейшее изречение: Аз и Отец едино есма. Если бы Он был
меньше (Отца), то это изречение было бы очень дерзновенно, потому что оно
показывает не что другое, как равенство могущества. Так именно поняли Его и
иудеи, и потому стали бросать в Него камни. Однако ж, несмотря и на это, Он не
опроверг такого их мнения и предположения. Между тем, если бы они сделали
предположение неправильное, следовало бы поправить их и сказать: для чего вы
это делаете? Я сказал это не для того, чтобы приписать Мне и Отцу равное
могущество. Но Он поступает совсем напротив: Он утверждает и одобряет их
предположение, и все это – несмотря на их ожесточение. Он не только не
извиняется в Своих словах, как нехорошо сказанных, а, напротив, еще их укоряет
в том, что они имеют о Нем не надлежащее понятие. Так, когда они сказали: о добре деле камение не мещем на Тя, но о
хуле, яко Ты, человек сый, твориши Себе Бога (Ин. 10, 33), – послушай, что
Он отвечает: аще оных рече писание богов,
к нимже слово Божие бысть, како вы глаголете, яко хулу глаголю, зане рех: Сын
Божий есть? (см.: 10, 35–36). А эти слова означают вот что: если те,
которые получили это название по благодати, не подвергаются обвинению, когда
называют себя богами, то как может по справедливости подлежать укоризне Тот,
Кто имеет это по естеству? Но Он так не сказал, а доказал это после, употребив
наперед выражения более смиренные и сказав: Его
же Отец святи и посла в мир (ст. 36). Когда же утишил их гнев, тогда
приводит ясное доказательство. Сначала, чтобы слово Его было принято, Он
говорил с некоторым уничижением; а наконец возвысил и сказал так: аще не творю дела Отца Моего, не имите Ми
веры; аще ли творю, аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте (ст. 37–38).
Видишь ли, как Он доказывает то, что я выше сказал, именно, что Он ничем не
меньше Отца, но во всем равен? Так как невозможно было видеть существа Его, то
вот Он в доказательство равенства своего могущества представляет равенство и
тожество дел.
3. Чему же именно, скажи, веровать? Тому, что Аз во Отце, и
Отец во Мне (ст. 38). Я не иное что, а то же, что Отец, только пребываю Сыном;
и Он не иное что, а то же, что Я, только пребывает Отцом. И кто познал Меня,
тот познал и Отца, уразумел и Сына. Но если бы (Сын) был меньше (Отца) по
могуществу, то и познание было бы ложное. Нельзя познать ни существа, ни
могущества одного лица посредством другого, отличного от него. Искаху убо яти Его, и изыде от рук их. И иде
на он пол Иордана, на место, идеже бе Иоанн прежде крестя... И мнози приидоша к
Нему и глаголаху, яко Иоанн убо знамения не сотвори ни единаго: вся же, елика
рече Иоанн о сем, истинна бяху (ст. 39–41). Христос, после того как
возвестит что-нибудь великое и высокое, тотчас удаляется, уступая гневу иудеев,
чтобы Своим отсутствием укротить и утишить их страсть. Так поступил Он и в то
время. Но для чего евангелист указывает место? Для того, чтобы ты знал, что Он
удалился в то место с намерением напомнить иудеям о том, что там произошло и
что сказано было Иоанном, равно как и о его свидетельстве. И действительно, пришедши
туда, они тотчас вспомнили об Иоанне, поэтому и говорят, что Иоанн знамения не сотвори ни единаго.
Иначе какой повод был бы говорить это? Но так как место привело им на память
Крестителя, то им пришло на память и его свидетельство. И смотри, какие неоспоримые
составляют они умозаключения. Иоанн, говорят, не сотворил никакого знамения, а
этот творит; следовательно, отсюда видно Его превосходство. Если же мы верили
тому (Иоанну), хотя он не сотворил никакого знамения, то гораздо более (должны
веровать) этому (Христу). Затем, так как Иоанн свидетельствовал (о Христе), то,
чтобы не показалось, что он, как не сотворивший знамения, недостоин давать
свидетельство, они присовокупили: хотя знамения он не сотворил ни одного,
однако ж во всем, что говорил о Христе, был истинен, – и тем показали, что не
Христос соделался достойным веры чрез Иоанна, а Иоанн чрез дела Христовы. Таким
образом, мнози вероваша в Него (ст.
42). И в самом деле, многое привлекало их. Так, вспомнили они о тех речах,
которые Иоанн говорил, называя Его крепльшим себя, и Светом, и Жизнию, и
Истиною, и всеми прочими (именами); вспомнили и голос, нисшедший свыше, и Духа,
явившегося тогда в виде голубя и всем Его указавшего; а сверх того, они видели
доказательство в чудесах, и тем, наконец, утверждались. Если Иоанну, говорили
они, следовало верить, то гораздо более – Христу. Если тому – без знамений, то
гораздо более Христу, Который, вместе со свидетельством от Иоанна, имеет еще
доказательство от знамений.
Видишь ли, сколько пользы принесло им пребывание в этом
месте и удаление от злых людей? По этой-то причине (Христос) часто изводит и
удаляет их от сообщества таких людей. Это самое сделал Он и в Ветхом Завете,
когда в пустыне, вдали от египтян, наставлял иудеев и устроял во всем. То же
внушает Он и нам делать, когда повелевает убегать торжищ, шума и смятений,
молиться в тишине – в своей клети. И корабль, неподверженный буре, плывет
благополучно: так и душа, не занятая общественными делами, находится в
пристани. Поэтому-то женам следовало бы быть любомудрее мужей, так как они по
большей части привязаны к занятиям домашним. Оттого именно и Иаков был не лукав, что жил дома и был свободен от
внешних тревог; не без причины же Писание заметило о нем: живый в дому (Быт. 25, 27). Но и в доме, скажешь, много
беспокойства. Это оттого, что ты сама того хочешь и сама себя окружаешь
множеством забот. Муж, обращаясь на торжищах и в судилищах, очевидно,
обуревается внешними хлопотами, как бы некоторыми волнами; а жена, сидя дома,
как бы в некоем училище любомудрия, и сосредоточив в себе свои мысли, имеет
возможность заниматься и молитвою, и чтением, и другими делами любомудрия. И
как живущие в пустынях не имеют никого, кто бы беспокоил их, так и жена,
находясь всегда дома, постоянно может наслаждаться тишиною. Если же иногда
представится ей необходимость и выйти, то и тогда нет для нее повода к
беспокойству. В самом деле, женщине нужно бывает выходить или для того, чтобы
прийти сюда, или когда надобно омыть тело в бане; затем большую часть времени
она сидит дома. Поэтому она может и сама любомудрствовать, и, принимая
растревоженного мужа, утешать и успокаивать его, разгонять излишние и тяжелые
его мысли и, таким образом, снова отпускать его уже без тех неприятностей,
какие он принес с собою с торжища, но с добрым расположением, которое приобрел
дома. Подлинно, жена благочестивая и разумная скорее всего может образовать
мужа и настроить его душу по своему желанию. Ни друзей, ни учителей, ни
начальников не послушает он так, как свою супругу, когда она увещевает и дает советы.
Это увещание доставляет ему и некоторое удовольствие, потому что он очень любит
эту советницу. И я мог бы указать на многих суровых и неукротимых мужей,
которые смягчены таким образом. Жена участвует с мужем и в трапезе, и в ложе, и
в рождении детей, и в делах явных и тайных, во входах и выходах, и в весьма
многом другом; она во всем ему предана и соединена с ним так, как тело
соединено с головою. И если она будет разумна и рачительна, то всех других
превзойдет и победит в попечении о своем супруге.
4. Поэтому убеждаю: считайте это обязанностию и давайте
надлежащие советы. Женщина имеет великую силу как для добродетели, так и для
порока. Она погубила Авессалома, она – Амнона, она намеревалась – Иова; но она
же избавила Навала от смерти, она спасла целый народ. Так Девора и Иудифь
выказали доблести мужей – военачальников. Таковы же и многие другие жены.
Поэтому и Павел говорит: что бо веси,
жено, аще мужа спасеши? (1 Кор. 7, 16). И мы знаем, что в те времена
Персида, Мариам и Прискилла приняли на себя подвиги апостольские. Этим-то женам
и вы должны ревностно подражать, и не словами только, но и делами наставлять
своего супруга. Как же мы можем учить его делами? Когда он увидит, что ты не
злонравна, не расточительна, не любишь украшений, не требуешь излишних денежных
доходов, но довольствуешься тем, что есть, в этом случае он непременно
послушает и твоих советов. Если ты на словах будешь любомудрствовать, а на деле
станешь поступать напротив, то он обвинит тебя в великом пустословии. А когда
вместе с словами ты представишь ему наставление делами, тогда он похвалит тебя
и скорее послушает. Так будет, например, когда ты не станешь искать ни золота,
ни жемчуга, ни драгоценных одежд, но вместо этого – скромности, целомудрия,
благодушия и, поступая так сама, будешь требовать того же и от него. Если же
надобно что-нибудь делать для угождения мужу, то нужно душу украшать, а не тело
наряжать и погублять. Не столько золото, которым ты украшаешься, сделает тебя
любезною и приятною для него, сколько целомудрие, и ласковость к нему, и
готовность умереть за своего супруга. Это по преимуществу пленяет мужей. То
украшение неприятно мужу, потому что приводит в стесненное положение его имение
и требует больших издержек и забот; а это, о котором сказано выше, привяжет
мужа к жене. Ласковость, дружба и любовь ни забот не приносят, ни издержек не
требуют, но все противоположное. Притом тот наряд от привычки делается
приторным, а украшение души цветет каждый день и возжигает сильнейший пламень.
Итак, если хочешь нравиться мужу, украшай душу целомудрием, благочестием,
попечением о доме. Эта красота и более пленяет, и никогда не прекращается. Ни
старость не разрушает этой красоты, ни болезнь не уничтожает. Красоту телесную
и время продолжительное разрушает, и болезнь истребляет, и многое другое; а что
украшает душу, то выше всего этого. Кроме того, та красота и возбуждает
зависть, и возжигает ревность; а эта чиста от такой болезни и свободна от
всякого тщеславия. Таким образом, и в доме все будет идти лучше, и доходы будут
изобильнее, когда золото не будет лежать вокруг твоего тела, не будет связывать
твоих рук, но будет употребляться на необходимые нужды, как, например, на
содержание слуг, на необходимое попечение о детях и на другие действительные
потребности. Но если не так, если будет со всех сторон лежать пред глазами и
стеснять сердце, то какая прибыль? Какая польза? Печаль сердца не позволяет
замечать того, чем пленяются глаза. Ведь вы знаете, верно знаете, что если бы
кто увидел женщину, даже лучше всех украшенную, он не может находить в том
удовольствия, когда у него душа болеет. Кто хочет находить удовольствие, тому
наперед нужно быть веселым и иметь расположение к радости. Между тем если
золото все растрачено на украшение женина тела, а в доме обитает скудость, то
для супруга нет никакого удовольствия. Итак, если желаете нравиться мужьям,
приводите их в приятное расположение духа; а приведете их в это расположение,
когда отвергнете наряды и украшения. Все это, по-видимому, имеет для него
некоторую приятность во время бракосочетания, но впоследствии, с течением
времени, теряет свою цену. Если от привычки мы не очень удивляемся небу,
которое так прекрасно, и солнцу, которое так блистательно, что ты не можешь
сравнить с ним ни одного тела, то каким образом будем дивиться украшенному
телу? Это говорю я, желая, чтобы вы украшались истинною красотою, которую
заповедал Павел: ни златом, или бисерми,
или ризами многоценными, но, еже подобает женам обещавающимся благочестию, делы
благими (1 Тим. 2, 9–10). Или ты хочешь нравиться лицам посторонним и от
них получать похвалы? Но это желание отнюдь не жены целомудренной. Впрочем,
если хочешь, то и они будут очень любить тебя и хвалить за целомудрие. В самом
деле, ту (любящую наряды) не похвалит ни один скромный и порядочный человек;
похвалят разве люди распутные, или, лучше сказать, и они не похвалят, а,
напротив, станут говорить о ней худо, когда заметят, что ее бесстыдство
возбуждает в них вожделение. А эту (целомудренную) и те, и другие, и все
похвалят, так как не только не получают от нее никакого вреда, а, напротив, еще
наставление в любомудрии. И от людей ей будет великая похвала, и от Бога
великая награда. Итак, будем ревновать об этой красоте, чтобы и здесь пожить в
безопасности, и достигнуть будущих благ, которых да сподобимся все мы, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки
веков. Аминь.
1. Многие соблазняются, когда видят некоторых, угодных Богу
людей в каком-либо бедствии, когда видят, например, что они подверглись
болезни, или бедности, или чему-нибудь другому подобному, а того не знают, что
такие страдания свойственны тем, которые особенно любезны Богу. Так вот и Лазарь
был из друзей Христовых, а был болен, как это именно говорили и пославшие: се, егоже любиши, болит (ст. 3). Но
рассмотрим эту часть (евангельского чтения) сначала. Бе некто, сказано, боля
Лазарь от Вифании. Не просто и не случайно сказал, откуда был Лазарь, но по
некоторой причине, которую укажет впоследствии. Но мы пока займемся
предложенным местом. С пользою также упоминает нам и о сестрах его,
присовокупляя к тому, что особенного имела Мария, именно: бе же Мария, помазавшая Господа миром. Некоторые с недоумением
здесь спрашивают: как Христос позволил сделать это женщине? Поэтому прежде
всего необходимо заметить, что это – не блудница, упоминаемая у Матфея, и не
та, которая (упоминается) у Луки, нет, это – другая. Те действительно были
блудницы и преисполнены многих пороков; а эта была честная и усердная,
заботившаяся о принятии Христа. Евангелист указывает, что и сестры любили
Христа, и, однако ж, Он допустил Лазарю умереть. Но почему же они не оставили
болящего брата и не пошли сами ко Христу, как поступил сотник и муж царев, но
послали к Нему? Потому, что они крепко надеялись на Христа и были очень близки
к Нему. А с другой стороны, они были слабые женщины и были одержимы скорбию. А
что они сделали так не по небрежению, это показали впоследствии. Итак,
очевидно, что Мария была не блудница. Но для чего, скажешь, и блудницу принял
Христос? Для того, чтобы разрешить от порока, чтобы показать человеколюбие,
чтобы ты познал, что нет недуга, побеждающего Его благость. Итак, не на то одно
смотри, что Он принял, но и на то взирай, как Он переменил ее. Для чего же
евангелист упоминает нам об этом событии? Или, лучше, чему он хочет научить
словами: любляше Иисус Марфу и сестру ея
и Лазаря (ст. 5)? Тому, чтобы мы отнюдь не негодовали и не огорчались,
когда случится впасть в какую-нибудь болезнь людям добродетельным и друзьям
Божиим. Се, егоже любиши, болит.
(Сестры Лазаря) хотели возбудить в Христе сострадание, потому что еще смотрели
на Него, как на человека, что видно из их слов: аще бы еси зде был, не бы брат умерл (ст. 21), а также из того, что
они не сказали: се, Лазарь болит, но:
се, егоже любиши, болит. Что же
Христос? Сия болезнь несть к смерти, но о
славе Божии, да прославится Сын Божий ея ради (ст. 4). Смотри, как Он опять
показывает, что слава Его и слава Отца – одна. Сказав – о славе Божии, присовокупил: да
прославится Сын Божий. Сия болезнь несть к смерти. Так как Он намерен был
пробыть там два дня, то теперь и отсылает их с этим известием. При этом следует
подивиться сестрам Лазаря, как они, услышав, что несть к смерти, и между тем увидев его умершим, не соблазнились
тем, что на деле вышло напротив, но и после того приступили ко Христу и не
подумали, что Он сказал ложь. А частица да
означает здесь не причину, но следствие. Болезнь случилась по иной причине; но
Христос обратил ее к славе Божией. И, сказав это, пребысть два дни (ст. 6). Для чего же пребысть? Для того, чтобы скончался и был погребен, чтобы потом
никто не мог сказать, что Он воскресил его тогда, как тот еще не умер, что то
был только глубокий сон, или расслабление, или лишение чувств, но не смерть. По
этой-то причине Он и остался на столько времени, что произошло даже тление, так
что говорили: уже смердит (ст. 39). Потом же глагола учеником: идем во Иудею (ст.
7). Почему Он здесь говорит наперед, (куда хочет идти), тогда как в других
местах нигде не предуведомлял об этом? (Ученики) сильно боялись; и так как
теперь находились в таком расположении духа, то Он и предваряет их этим
известием, чтобы не встревожить внезапностию. Что же ученики? Ныне искаху Тебе камением побити Иудее, и
паки ли идеши тамо? (ст. 8). Таким образом, они боялись и за Него, но еще
более – за себя, потому что еще не были совершенны. Оттого-то Фома, потрясаемый
страхом, и говорит: идем и мы, да умрем с
ним (ст. 16), так как он был слабее и маловернее других. Но смотри, как
Иисус ободряет их тем, что говорит далее: не
дванадесять ли часов есть во дни (ст. 9). Этим Он сказал или то, что не
сознающий за собой ничего худого не потерпит никакой беды, а потерпит тот, кто
поступает худо, следователь но, нам не должно страшиться, потому что мы не
сделали ничего достойного смерти; или то, что видящий свет мира сего (ст. 9) находится в безопасности и что если
(безопасен) видящий свет мира сего,
то гораздо более – тот, кто находится со Мною, если не отступит от Меня.
Ободрив их такими словами, Он приводит и причину, почему им необходимо туда
отправиться. И, показывая, что они пойдут не в Иерусалим, а в Вифанию, Он
говорит: Лазарь, друг наш, успе, но иду,
да возбужу его (ст. 11), то есть иду не для того, чтобы беседовать опять о
тех же предметах и обращаться там между иудеями, но за тем, чтобы разбудить
нашего друга. Реша убо ученицы Его:
Господи, аще успе, спасен будет (ст. 12). Это не просто сказали они, но с
тем, чтобы воспрепятствовать Ему идти туда. Ты говоришь, возражают они, что он
спит? Значит, нет особенной нужды идти туда. Между тем Он для того и сказал: друг наш, чтобы показать необходимость
идти.
2. Когда же они все еще не решались, то Он говорит: умре (ст. 14). Первое выражение Он
употребил потому, что хотел научить не тщеславиться; но так как они не поняли,
то Он присовокупляет: умре, и радуюся вас
ради (ст. 15). Почему же именно вас
ради? Потому, что Я предсказал (смерть его), не бывши там; и, значит, когда
Я воскрешу его, не будет никакого подозрения. Видишь ли, как еще несовершенны
были ученики и не понимали, как должно, Его могущества? А это происходило от
страха, который в то время волновал и смущал их души. И когда сказал: успе, тогда прибавил: иду, да возбужу его; а сказав: умре, уже не присовокупил: иду, чтобы
воскресить его. Он не хотел словами предрекать того, что имел подтвердить самим
делом, везде научая нас не тщеславиться и не давать без разбора обещаний. А
если Он и сделал это, когда сотник умолял Его, – потому что сказал: Аз пришед изцелю его (Мф. 8, 7), – то
сказал это для того, чтобы показать его веру. Если же кто скажет: отчего
ученики пришли к мысли о сне и не уразумели, что Он говорит о смерти, даже и
после того, как Он сказал: иду, да
возбужу его, – так как безумно было предполагать, что Он отправится за
пятнадцать стадий для того, чтобы разбудить, – то мы ответим, что они считали
это загадкой, каких Он говорил много.
Итак, все они боялись нападения от иудеев; но более всех
других – Фома, который поэтому и сказал: идем
и мы, да умрем с ним. Некоторые говорят, что он действительно желал
умереть; но это несправедливо: слова его более выражают страх. Однако ж он не
подвергся за то упреку, потому что (Христос) снисходил теперь к его немощи.
Впоследствии же он сделался сильнее всех и был непобедим. И вот то-то и
удивительно, что (Апостола), столь слабого прежде креста, – после креста и
после того, как он поверил воскресению, мы видим пламеннее всех прочих. Так
велика сила Христова. Кто не смел пойти вместе со Христом в Вифанию, тот, не
видя Христа, прошел почти всю вселенную и обращался среди народов свирепых и
готовых его умертвить. Но если Вифания отстояла на пятнадцать стадий, что
составляет две мили, то каким образом Лазарь мог быть четверодневен (11, 39)? (Христос) пробыл на месте два дня, да
накануне этих двух дней приходил посланный с известием, – в тот самый день,
когда и умер, – так что Христос прибыл именно в четвертый день. Потому Он и
ожидал, чтобы Его позвали, и не вошел Сам Собою без приглашения, чтобы кто-нибудь
не заподозрил этого события. Да и приходили не сами (сестры), которых Он любил;
но были посланы посторонние. Бе же
Вифания близ Иерусалима стадий яко пятьнадесять (ст. 18). Отсюда становится
очевидным, что там могли присутствовать многие из Иерусалима. И действительно,
(евангелист) тотчас присовокупил, что мнози
от Иудей бяху пришли, да утешат (ст. 19). Отчего же они утешали этих
(женщин), любимых Христом? Ведь они же положили: аще кто его исповесть Христа, отлучен от сонмища будет (9, 22)? Или
по особенной тяжести этого несчастия, или по уважению к ним, как женщинам
благородным, или же это были люди, не принадлежавшие к числу злых, так как
многие из них веровали. А говорит об этом евангелист для того, чтобы уверить,
что Лазарь умер. Зачем же (Марфа), выходя навстречу Христу, не берет с собою
сестры? Она хочет увидеться с Ним наедине и рассказать Ему о случившемся. Когда
Он возбудил в ней добрые надежды, она уходит и зовет Марию, которая и вышла ко
Христу навстречу, хотя скорбь ее была еще во всей силе. Видишь ли, как горяча
была любовь? Это та самая, о которой говорил: Мария же благую часть избра (Лк. 10, 42). Но как же, скажешь, Марфа
явилась теперь более усердною? Она не была более усердною; Мария (не вышла
потому, что) еще не слышала (о Его прибытии). Напротив, была слабее, потому что
и после того, как услышала столь многое, все еще говорит: уже смердит, четверодневен бо есть. А эта (Мария), хотя ничего не
слышала, однако ж не сказала ничего подобного, но тотчас уверовала и говорит:
Господи, аще бы еси был зде, не бы умерл
мой брат (11, 32).
3. Видите, какое любомудрие у жен, хотя и немощен их ум?
Увидев Христа, они не предаются тотчас слезам, рыданиям и стонам, что бывает с
нами, когда к нам приходит кто-нибудь из знакомых во время нашей скорби; но
тотчас выказывают свое удивление к Учителю. Так, они обе веровали во Христа, но
еще не надлежащим образом. Они не знали еще хорошо ни того, что Он Бог, ни
того, что Он творил это собственною силою и властию. Теперь Он научил их и
тому, и другому. А что они не знали этого, видно как из слов их: аще бы еси зде был, не бы брат наш умерл (ст.
21), так и из того, что они присовокупили: елика
аще просиши от Бога, даст тебе Бог (ст. 22). Таким образом, они говорят (о
Христе), как о каком-нибудь человеке добродетельном и угодном Богу. Заметь же,
что отвечает Христос: воскреснет брат
твой (ст. 23). Этим опровергает пока слова: елика аще просиши. Не сказал: Я буду просить, но – что? Воскреснет брат твой. Если бы Он сказал:
женщина! еще ли ты смотришь долу? Я не нуждаюсь в чужой помощи; Я все творю Сам
Собою, – то это было бы очень тяжело и неприятно для женщины. Но, сказав: воскреснет, Он тем естественно сделал
слово Свое более умеренным, а дальнейшими словами дал разуметь и то, что я выше
сказал. Так, когда сказала: вем, яко
воскреснет в воскрешение, в последний день (ст. 24), тогда Он, яснее
показывая Свое могущество, говорит: Аз
есмь воскрешение и живот (ст. 25), и тем означает, что Он не нуждается в
содействии другого, так как Сам есть жизнь. А если бы Он нуждался в другом, то
каким бы образом Сам мог быть воскрешением и жизнию? Но Он не сказал так ясно,
а только намекнул на это. Потом, так как она сказала: елика аще просиши, то Он еще говорит: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (ст. 25), показывая тем, что Он
Сам есть податель благ, и у Него должно их просить. И всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки (ст. 26). Смотри, как
Он возвышает ее ум. Ведь не в том только было дело, чтобы воскресить Лазаря, но
надобно было и ее, и присутствующих с нею научить воскресению. Поэтому Он,
прежде чем воскресил, рассуждает о (воскресении). Если же Он Сам есть воскрешение и живот, то не
ограничивается местом, но может исцелять везде. И если бы (сестры Лазаря),
подобно сотнику, сказали: рцы слово, и
изцелеет отрок мой (Мф. 8, 8), то Он так бы и сделал. Но так как они звали
Его и просили прийти к ним, то Он снисходит, чтобы возвести их от уничиженного
о Нем понятия, и приходит на место. Но и при этом снисхождении Он показывает,
что может исцелять и не присутствуя на месте. С этою-то целию Он и медлит. В
самом деле, благодать не сделалась бы очевидною, если бы она тотчас была
дарована, если бы прежде не появился уже смрад. Но откуда знала эта женщина о
будущем воскресении? Она слышала многие беседы Христа о воскресении; а теперь
желала увидеть это на самом деле. Смотри, однако ж, как она еще вращается долу!
В самом деле, уже услышавши: Аз есмь
воскрешение и живот, она даже и после того не сказала: воскреси его, но –
что? Аз веровах, яко Ты еси Христос, Сын
Божий, Иже в мир грядый (ст. 27). Что же ей Христос? Всяк веруяй в Мя, аще и умрет, оживет; разумея здесь эту (телесную)
смерть. И всяк живый и веруяй в Мя не
умрет во веки, указывая на ту (духовную) смерть. И так как Аз есмь воскрешение, то не смущайся:
хотя уже и умер, но веруй, это не есть смерть. Таким образом, Он пока утешил ее
в случившемся и пробудил в ней надежду и тем, что сказал: воскреснет, и тем, что изрек: Аз
есмь воскрешение, и тем, что если после воскресения он и опять умрет, то не
потерпит никакого вреда, а потому и не должно страшиться этой смерти. Слова Его
имеют тот смысл, что ни он не умер, ни вы не умрете. Емлеши ли веру сему? (ст. 26). Марфа отвечает: веровах, яко Ты еси Христос, Сын Божий, Иже в мир грядый. Мне
кажется, что женщина не поняла слов. Она сознавала, что в них есть что-то
великое, но всего не выразумела. Поэтому, будучи спрошена об одном, она
отвечает другое. Но, по крайней мере, она получила теперь ту пользу, что
отложила свою скорбь. Такова-то сила слов Христовых! Поэтому-то и Марфа первая
вышла навстречу Христу, и Мария последовала за нею. Любовь к Учителю не давала
им сильно чувствовать настоящую (скорбь). Таким образом, с помощию благодати и
ум этих жен любомудрствовал.
4. А в настоящее время, вместе с другими пороками, между
женщинами господствует и та болезнь, что они выставляются напоказ в плаче и
рыданиях, обнажая плечи, терзая волосы, делая рубцы на щеках. И это делают –
одни от скорби, другие из желания выказаться и отличиться, а иные обнажают себе
плечи, и притом в глазах мужчин, по распутству. Что ты делаешь, женщина? Как
ты, скажи мне, будучи членом Христовым, без всякого приличия обнажаешь себя
среди торжища, и притом тогда, как на торжище присутствуют мужчины? Ты рвешь на
себе волосы, раздираешь одежду, громко рыдаешь, составляешь вокруг себя позорище,
являешься в образе неистовых женщин, – и не думаешь, что оскорбляешь Бога? Как
велико такое безумие! Не станут ли смеяться над этим язычники? Не подумают ли,
что всё у нас – басни? Так, они скажут: воскресения нет, и учение христиан –
это смех, обман и выдумка. Женщины у них рыдают так, как бы после настоящей
жизни ничего уже не было; они не внимают словам, начертанным в их книгах, а
этим сами показывают, что все то вымысел. Если бы они веровали, что умерший не
умер, но преставился к лучшей жизни, то не оплакивали бы его, как уже
несуществующего, не терзались бы так и не произносили бы этих слов, исполненных
неверия: уж не видеть мне тебя больше! Уж не будешь ты опять со мною! Все у них
басня. Если они так не веруют высшему из благ, то тем менее всему другому, что
у них считается священным. Не так малодушны сами язычники. Многие у них
любомудрствовали. Так, одна языческая женщина, услышав, что сын ее пал на
войне, тотчас спросила: а в каком положении находятся дела города? И один из
философов, удостоенный венка, когда услышал, что один из его сыновей пал за
отечество, снял с себя венок и спросил: который из двух? И как скоро узнал, кто
именно из них пал, тотчас опять возложил на себя венок. Многие также отдавали
даже сыновей и дочерей своих на жертву – из почтения к демонам. А лакедемонские
женщины даже внушали своим детям, чтобы они или принесли свой щит с войны, или
сами были принесены на нем мертвыми. Потому-то стыдно мне, что язычники так
любомудрствуют, а мы поступаем непристойно. Не знающие ничего о воскресении
действуют так, как свойственно знающим, а знающие поступают, как не знающие.
Многие даже, из-за стыда человеческого, нередко делают то, чего не делают для
Бога; так богатые женщины не терзают волос и не обнажают плеч. Но и это также
заслуживает крайнего осуждения – не потому, что они не обнажают себя, но
потому, что делают это не по благочестию, а для того, чтобы не показаться
бесстыдными. Значит, стыд обуздывает печаль, а страх Божий не обуздывает? Как
же не достойно это крайнего осуждения? Следовало бы, по крайней мере, чтобы то,
что богатые женщины делают вследствие своего богатства, бедные делали по страху
Божию; но теперь все бывает напротив: те любомудрствуют по тщеславию, а эти
поступают неблагопристойно по малодушию. Что хуже несообразности? Все делается
для людей, все – по здешним побуждениям. И речи произносятся, полные безумия и
великого смеха. Господь говорит: блажени
плачущии (Мф. 5, 4), разумея плачущих о грехах, и между тем никто не плачет
этим плачем и не заботится о погибающей душе. Это (плакать об умерших) нам,
напротив, не заповедано делать, и, однако ж, мы делаем. Что же, скажешь, разве
человеку можно не плакать? Да я и не воспрещаю этого; я воспрещаю только
терзаться, плакать неумеренно. Я не зверь и не бесчеловечен. Знаю, что в этом
обнаруживается природа и что она ищет содружества и ежедневного общения.
Невозможно не печалиться. Это Сам Христос показал, потому что прослезился над
Лазарем. Так и ты поступай: плачь, но тихо, но благопристойно, но со страхом
Божиим. Если так будешь плакать, то это будет знаком не того, будто ты не
веруешь воскресению, но того, что для тебя тяжела разлука.
5. Ведь мы плачем и о тех, которые отправляются в дорогу и
разлучаются с нами; но – не так, как отчаивающиеся. Так и ты, плачь, как бы
провожал отходящего в чужую сторону. Это говорю я не с тем, чтобы поставить вам
в закон, но – по снисхождению. В самом деле, если умерший был грешник и много
оскорбил Бога, в таком случае должно плакать или, лучше, не плакать только,
потому что отсюда для него нет никакой пользы, но и делать то, что может
принести ему некоторое облегчение – милостыню и приношения. А впрочем, и в этом
случае нужно радоваться, потому что у него отнята возможность грешить. Если же
– праведник, то еще более должно радоваться, потому что он находится в
безопасности и уже избавился от неизвестности будущего. Если это юноша, (должно
радоваться), что он скоро освободился от окружающих нас зол. Если старец, – что
он отошел, до сытости насладившись тем, что считается вожделенным. Но ты, забыв
думать об этом, заставляешь рыдать служанок, как будто делаешь этим честь
отошедшему. Это же крайнее бесчестие! Честь для умершего составляют не плач и
рыдания, но священные песни, и псалмопения, и добрая жизнь. Такой человек,
отойдя отсюда, отойдет с ангелами, хотя бы и никого не было при его останках. А
человек развратный, хотя бы целый город провожал его, не получит из того
никакого плода.
Хочешь почтить умершего? Почти его иным образом, –
милостынями, благотворениями, литургиями. Какая польза от многих рыданий? А я
слышал еще и о другом тяжком зле; говорят, будто многие чрез плач привлекают к
себе даже любовников, чрезмерностию своих воплей составляя себе славу жен,
любящих своих мужей. Какое диавольское изобретение! Какая сатанинская выдумка!
Доколе мы будем земля и пепел? Доколе – кровь и плоть? Воззрим на небеса, –
подумаем о духовном! Какая будет у нас возможность укорять язычников, какая
возможность утешать, когда сами поступаем таким образом? Как будем беседовать с
ними о воскресении? Как о всяком другом любомудрии? Как сами будем жить без
страха? Ужели не знаешь, что от печали происходит смерть? Помрачая зрение души,
печаль не только не позволяет ей видеть ничего должного, но и причиняет великий
вред. Подлинно, когда мы предаемся излишней скорби об умершем, тогда и Бога
оскорбляем, и не доставляем пользы ни себе, ни отшедшему; а когда поступаем
напротив, – и Богу благоугождаем, и приобретаем доброе мнение у людей. Если мы
и сами не будем упадать духом, в таком случае (Бог) скоро уничтожает и остаток
скорби; а если будем сильно огорчаться, Он предоставляет нас во власть печали.
Если будем благодарить, – не будем скорбеть. Но как возможно, скажешь, не
печалиться тому, кто потерял сына, или дочь, или жену? Я не говорю: не
печалиться, но – не печалиться без меры. В самом деле, если мы помыслим, что их
взял Бог, что муж и сын были у нас смертные, то скоро получим утешение.
Скорбеть здесь – значит требовать чего-то вышеестественного. Если ты родился
человеком и смертным, то зачем скорбишь о том, что совершилось сообразно с
природою? Ты ведь не скорбишь, что поддерживаешь жизнь свою пищею? Ведь не
домогаешься того, чтобы жить без пищи? Так поступай и в отношении к смерти, и
не ищи до времени бессмертия, когда родился смертным. Это определено однажды
навсегда. Не скорби же и не сокрушайся, но переноси благодушно то, что для всех
вообще законоположено. Печалься лучше о грехах: это – хорошая печаль, это –
величайшее любомудрие. Итак, будем непрестанно печалиться об этом, чтобы там
сподобиться радости, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Великое благо – любомудрие, разумею то любомудрие,
которое у нас. У язычников все только слова и басни; а самые эти басни не
заключают в себе никакого любомудрия, потому что у них все делается ради славы.
Итак, великое благо – любомудрие; оно и здесь уже вознаграждает нас. Так, кто
презирает богатство, – тот уже здесь получает пользу, потому что избавляется от
излишних и бесполезных забот. Кто попирает славу, – уже здесь получает награду,
потому что не служит никому рабом, но бывает свободен истинною свободою. Кто
желает небесных (благ), – уже здесь получает воздаяния, потому что, вменяя в
ничто все настоящее, легко побеждает всякую печаль. Так вот и эта женщина за
свое любомудрие получила здесь награду. В то время, как все сидели при ней,
скорбевшей и плакавшей, она не ожидала, чтобы к ней пришел Учитель, не обращала
внимания на (свое) достоинство и не была удержана скорбию. Скорбящие вместе с
другими недугами имеют еще и ту болезнь, что желают быть в почете у
присутствующих. Но в ней не было ничего этого, а как только она услышала, (что Господь
пришел), тотчас идет к Нему. Иисус уже не
убо бе пришел в весь. Он шел не скоро, чтобы видно было, что Он не Сам
стремится к чуду, но идет по их просьбе. Или это именно хочет выразить
евангелист словами: воста скоро (ст.
29), или он этим показывает, что (Мария) побежала так для того, чтобы
предупредить Его пришествие. Между тем она идет не одна, но влечет за собою и
бывших в доме иудеев. Весьма благоразумно, поэтому сестра и позвала ее тайно,
чтобы не смутить собравшихся, и не сказала зачем, иначе многие и удалились бы;
а теперь все пошли за нею, полагая, что она идет плакать. Может быть, также и
чрез это (евангелист) снова уверяет в том, что Лазарь действительно умер. И паде Ему на ногу (ст. 32). Она была
пламеннее своей сестры. Она не устыдилась ни народа, ни худого мнения, какое
имели о Христе (были многие и из врагов Его, которые и говорили: не можаше ли Сей, отверзши очи слепому,
сотворити, да и сей не умрет? (ст. 37). В присутствии Учителя она отбросила
все человеческое и заботилась только о том, чтобы почтить Учителя. И что ж она
говорит? Господи, аще бы еси был зде, не
бы умерл мой брат (ст. 32). Что же Христос? Теперь пока ничего не говорит
ей, не говорит даже того, что сказал ее сестре. Тут присутствовало много
народа, и не время было для таких речей. Он только смиряется и снисходит, и,
чтобы уверить в Своей человеческой природе, тихо плачет и отлагает до времени
чудо. В самом деле, чудо это было великое, – такое, каких Он совершил немного,
– и через него многие должны были уверовать. Поэтому, чтобы оно не показалось
народу невероятным, если бы совершено было без Него, и чтобы при всем величии
не осталось без пользы, – Христос привлекает Своим снисхождением многих
свидетелей, чтобы не погубить добычи, и выказывает в Себе то, что было
свойственно Его человеческой природе, то есть плачет и смущается, так как
скорбь обыкновенно производит плач. Потом Он обуздывает Свою скорбь (это именно
и означает выражение: запрети духу –
ст. 33) и тогда спрашивает: где положисте
его? (ст. 34), – чтобы вопрос не был соединен с рыданием. Но зачем же Он
спрашивает? Затем, что не хочет Сам по Себе приступить (к совершению чуда), но
хочет все узнать от других и сделать по их просьбе, чтобы освободить чудо от
всякого подозрения. Глаголаша Ему: Господи,
прииди и виждь. Прослезися Иисус (ст. 34–35). Видишь ли, что еще до сих пор
Он ничем не указал на воскресение и что Он идет как будто не для того, чтобы
воскресить, но чтобы плакать? А что действительно казалось, что Он пошел с этим
намерением, то есть с тем, чтобы плакать, а не воскресить, это показывают
иудеи, которые потому и говорили: виждь,
како любляше его. Нецыи же от них реша: не можаше ли Сей, отверзый очи слепому,
сотворити, да и сей не умрет? (ст. 36–37). Даже и в несчастии они не
оставили своей злобы. Но (Христос) намерен совершить дело еще более
удивительно: отгнать смерть, уже наставшую и овладевшую (человеком), гораздо
важнее, нежели остановить смерть наступающую. Таким образом, они порицают Его
тем самым, из-за чего следовало бы дивиться Его могуществу. Допускают до
времени, что Он отверз очи слепому; но вместо того чтобы за это дивиться Ему,
они, из-за смерти Лазаря, клевещут и на то чудо, как будто его не было,
впрочем, не отсюда только видно, что они все были развращены, но также и из
того, что еще прежде, нежели Он пришел и явил (Свою силу), они уже предваряют
Его обвинениями, не дожидаясь конца дела. Видишь, как превратно было их
суждение?
2. Итак, Он приходит ко гробу и опять удерживает скорбь. Но
для чего евангелист тщательно и не раз замечает, что Он плакал и что Он
удерживал скорбь? Для того, чтобы ты знал, что Он истинно облечен был нашим
естеством. Так как этот (евангелист), очевидно, более других говорит о Нем
великого, то и о человеческих Его делах повествует здесь гораздо уничиженнее. О
смерти Его Он не сказал ничего такого, что другие, именно – что Он был
прискорбен, что Он был в подвиге; но совсем противное – что Он и ниц поверг
(воинов). Итак, что было опущено там, то он восполнил здесь, сказав о плаче. И
Сам Христос, беседуя о смерти, говорит: область
имам положити душу Мою (10, 18), и не произносит ничего уничиженного.
Поэтому-то, повествуя о страданиях, (евангелисты) и приписывают Ему много
человеческого, показывая тем, что Его воплощение истинно. Так Матфей
удостоверяет в этом, говоря о Его предсмертных муках, смущении и поте; а этот –
повествуя о плаче. В самом деле, если бы Он не был нашего естества, то не был
бы одержим скорбию, и притом не однажды, а дважды. Что же Иисус? Он нисколько
не защищает Себя пред иудеями от их обвинений. Да и для чего было словами
опровергать тех, которые тотчас же имели быть опровергнуты самим делом? А между
тем это (опровержение) было не так тягостно и более могло пристыдить их. Глагола Иисус: возмите камень (ст. 39).
Почему же Он не воззвал и не воскресил его, не будучи еще на месте? А особенно:
почему Он не воскресил его, когда камень еще был повален? Кто мог голосом
подвигнуть мертвое тело и опять одушевить его, Тот, конечно, гораздо более мог
тем же голосом подвигнуть камень. Кто Своим голосом дал возможность ходить
обвязанному убрусами и связанному по ногам, Тот гораздо более мог подвигнуть
камень. И что я говорю? Он мог бы сделать это и не находясь на месте. Для чего
же не сделал? Для того, чтобы их самих поставить свидетелями чуда, чтобы они не
говорили того же, что говорили о слепом: это – он, это – не он. Самые руки их и
самое пришествие их ко гробу свидетельствовали, что это – он. Если бы они не
пришли, то, пожалуй, подумали бы, что видят призрак или одного вместо другого.
А теперь, когда пришли к месту и отняли камень, когда получили повеление
разрешить от уз обвязанного пеленами мертвеца, когда друзья, вынесшие его из
гроба, узнали по самим пеленам, что это – он, когда при этом находились самые
сестры и одна из них сказала: уже
смердит, четверодневен бо есть (ст. 34), – теперь все это уже достаточно
могло заградить неблагонамеренным свидетелям уста. Для того Он повелевает им
отнять камень от гроба, чтобы показать, что Он воскрешает именно Лазаря. Для
того и спрашивает: где положисте его?
– чтобы те, которые сказали: прииди и виждь и которые привели Его, не могли
сказать, что Он воскресил другого; чтобы и голос, и руки свидетельствовали:
голос, говоривший: прииди и виждь;
руки, отвалившие камень и разрешившие повязки; также – зрение и слух: слух, так
как слышал голос; зрение, так как видело исшедшего (из гроба); равно и
обоняние, так как оно чувствовало смрад, –
уже смердит, четверодневен бо есть. Итак, справедливо я сказал, что эта
женщина ничего не поняла в словах Христовых: аще и умрет, оживет (ст. 25). Смотри, что она здесь говорит: (она
считает) это дело уже невозможным по продолжительности времени. И подлинно,
дело было необычайное – воскресить четверодневного и предавшегося тлению
мертвеца. Ученикам (Христос) сказал: да
прославится Сын Божий (ст. 4), указывая на Себя Самого; а жене этой
говорит: узриши славу Божию (ст. 40),
разумея Отца. Видишь ли, как немощь слушателей служит причиною разности
изречений? Он напоминает о Своей беседе с нею, как бы укоряя ее за то, что она
не помнит (Его слов); или же Он теперь не хотел приводить в смущение
присутствующих, и потому кротко говорит: не
рех ли ти, яко аще веруеши, узриши славу Божию? (ст. 40).
3. Итак, великое благо – вера, великое благо и виновница
многих благ, так что люди во имя Божие могут совершать дела Божии. Аще имате веру, говорит (Христос), речете горе сей, прейди отсюду тамо, и
прейдет (Мф. 17, 20); и опять: веруяй
в Мя, дела, яже Аз творю, и той сотворит, и больша сих сотворит (Ин. 14,
12). Какие же, скажешь, дела большие? Дела, совершенные учениками впоследствии,
когда даже тень Петра воскресила мертвого. Чрез это еще более проповедовалась и
сила Христова. В самом деле, не столько удивительно то, что Он при жизни Своей
чудодействовал, сколько то, что по смерти Его другие могли Его именем совершать
большие чудеса: это служило несомненным доказательством Его воскресения. Если
бы даже Он всем явился, – и это не возбудило бы такой веры, потому что видевшие
могли бы еще сказать, что это был призрак. Но кто видит, что одним именем Его
совершаются знамения гораздо большие, нежели какие Он Сам творил, обращаясь с
людьми, тот не может не уверовать, если только он не крайне бесчувствен. Итак,
великое благо – вера, когда она бывает от горячего сердца, от многой любви и
пламенной души. Она делает нас мудрецами; она прикрывает ничтожество
человеческое и, оставляя умствования земные, любомудрствует о вещах небесных;
даже более: чего мудрость человеческая обрести не может, то она с избытком
постигает и совершает. Будем же держаться веры, и не станем вверять наших дел умствованиям.
Отчего, в самом деле, скажи мне, язычники не могли ничего обрести? Не знали ли
они всей внешней мудрости? Почему же они не могли превзойти рыбарей,
скинотворцев и неученых? Не потому ли, что они всё предоставляли своим
умствованиям, а эти последние – вере? Так, по этой причине последние превзошли
Платона, Пифагора и всех вообще людей заблуждавшихся, победили сведущих в
астрологии и математике, геометрии и арифметике и изучивших всякую науку, и
сделались настолько лучше их, насколько истинные и действительные мудрецы лучше
людей, от природы глупых и безумных. В самом деле, смотри: эти сказали, что
душа бессмертна или, лучше, не только сказали, но и убедили в этом; а те
первоначально даже не знали, что такое душа, и, когда узнали и отличили ее от
тела, опять стали страдать тем же незнанием. Так, одни говорили, что она
бестелесна, другие – что она есть тело и вместе с телом разрушается. Равным
образом, о небе те говорили, что оно одушевлено и есть Бог; а рыбари и научили,
и убедили, что оно есть творение и произведение Божие. Впрочем, в том нет
ничего удивительного, что язычники руководились умствованиями; но вот что
достойно слез, – что люди, представляющие себя верующими, и они оказываются
душевными. Оттого-то и они впали в заблуждения. Так, одни из них говорили, что
знают Бога так, как Он знает Сам Себя, чего не смел сказать даже никто из
язычников. Другие говорили, что Бог не может рождать бесстрастно, и не
предоставляли Ему никакого преимущества пред людьми. Иные же утверждают, что ни
хорошая жизнь, ни доброе поведение не приносят никакой пользы. Но теперь не
время опровергать это.
4. А что правая вера, при порочной жизни, не приносит
никакой пользы, это показывают и Христос, и Павел, которые преимущественно
заботились о доброй жизни. Так Христос учит: не всяк, глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное
(Мф. 7, 21); и далее: мнози рекут Мне во
он день: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом?.. И тогда исповем
им, яко николиже знах вас: отыдите от Мене, делающии беззаконие (Мф. 7,
22–23). В самом деле, люди, невнимательные к себе самим, легко впадают в
пороки, хотя имеют правую веру. А Павел в своем Послании к Евреям так говорит и
убеждает: мир имейте и святыню со всеми,
ихже кроме никтоже узрит Бога (Евр. 12, 14). Святынею он называет
целомудрие, по которому каждый должен довольствоваться своею женою и не падать
с другою. А кто не довольствуется, тот не может спастись, но неизбежно
погибнет, хотя бы имел тысячи добродетелей. В самом деле, блуднику невозможно
войти в Царство Небесное; а тут уже не блуд, но гораздо более – прелюбодеяние.
Как жена, которая связана с мужем, если будет еще в связи с другим, уже
прелюбодействует, так точно и муж, связанный с женою, если будет иметь еще
другую, прелюбодействует. А такой не наследует Царства, но будет ввержен в
геенну. Послушай, что о таких людях говорит Христос: червь их не умирает, и огнь не угасает (Мк. 9, 44). Подлинно, для
того нет никакого извинения, кто при своей жене бесчинствует с другою, потому
что это уже невоздержность. Если многие и от своей жены воздерживаются, когда
наступает время поста или время молитвы, то какой огонь собирает себе тот, кто
не довольствуется даже своею (женою), но имеет еще связь и с другою? Если
отпустившему и отвергшему от себя свою жену не позволяется сопрягаться с
другою, потому что это – прелюбодеяние, то какой грех делает тот, кто, имея в
своем доме жену, приводит еще другую? Пусть же никто не позволяет оставаться
такому недугу в своей душе, но пусть всякий с корнем исторгает его. (Прелюбодей)
не столько вредит жене, сколько самому себе. Этот грех столько тяжек и
непростителен, что если жена оставит мужа, даже идолопоклонника, против его
воли, то Бог ее наказывает; а когда она оставит прелюбодея, – не наказывает.
Видишь ли, какое это зло? Если какая-нибудь верная жена, говорится, имать мужа неверна, и той благоволит жити с
нею, да не оставляет его (1 Кор. 7, 13). Но о блуднице не так сказано, а
что? Всяк, отпущаяй жену свою, разве
словесе прелюбодейнаго, творит ю прелюбодействовати (Мф. 5, 32). Если чрез
сожитие (муж и жена) составляют одно тело, то и живущий с блудницею необходимо
становится одним с нею телом. Как же после этого честная жена, будучи членом
Христовым, примет такого (мужа)? Или каким образом она соединит с собою член
блудницы? И смотри, какая особенность! Сожительствующая неверному не становится
оттого нечистою: святится бо,
сказано, муж неверен о жене верце (1
Кор. 7, 14). Но о блуднице не то сказано, но что? Взем ли убо уды Христовы, сотворю уды блудничи? (1 Кор. 6, 15). Там
освящение пребывает и не отнимается, несмотря на сожительство с неверным; а
здесь оно удаляется. Подлинно, тяжкий грех – прелюбодеяние, и тяжкий и
готовящий нескончаемое наказание! Да и здесь оно навлекает бесчисленные
бедствия. В самом деле, такой человек принужден бывает вести жизнь тяжкую и
горестную, и его состояние ничем не лучше состояния осужденных на казнь, когда
он тайком входит в чужой дом со страхом и великим трепетом, и всех равно
опасается – и рабов и свободных. Поэтому, умоляю вас, потщитесь освободиться от
этой болезни. Если не послушаетесь, то не входите в эти священные преддверия.
Овцам, покрытым язвами и зараженным болезнию, не следует пастись вместе с
овцами здоровыми; их должно отгонять от стада, пока не освободятся от своей
болезни. Мы сделались членами Христовыми, – не будем же членами блудницы! Здесь
не распутный дом, но церковь; и если у тебя члены блудодейцы, то не стой в
церкви, чтобы не бесчестить этого места. Если бы даже не было геенны, если бы
даже не было наказания, – и в этом случае, как ты, после тех договоров и
брачных светильников, после того законного ложа, после чадородия, после такого
общения, – как ты можешь дозволить себе прилепляться к другой? Как не стыдишься
и не краснеешь? Разве не знаешь, что многие осуждают даже и тех, которые вводят
к себе другую жену по смерти своей (первой) жены, хотя это дело и не
заслуживает наказания? А ты еще при жизни своей жены берешь себе другую! Какова
распущенность! Узнай, что сказано о таких людях: червь их, говорит, не
умирает, и огнь не угасает. Устрашись этой угрозы! Убойся такого наказания!
Не так велико здесь удовольствие, как велико там наказание. Но дай Бог, чтобы
никто не подвергся тому наказанию; дай Бог, чтобы мы, подвизаясь в святости,
узрели Христа и достигли обетованных благ, которых да сподобимся все мы, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со
Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Что я много раз говорил, то и теперь скажу, – что Христос
не столько обращает внимание на собственное достоинство, сколько на наше
спасение, и не заботится о том, чтобы сказать что-нибудь великое, но то, что
может привлечь нас. Поэтому высокого и великого в Его словах немного, да и то
прикровенно, а уничиженного и обыкновенного – весьма много. Так как это
последнее больше привлекало, то Он чаще об этом и говорит. Впрочем, Он и не
всегда говорит уничиженное, чтобы не повредить будущим (слушателям Своего
учения), и не умалчивает о нем, чтобы не соблазнить тогдашних. Люди,
освободившиеся от низких понятий, могут и из одного высокого догмата уразуметь
все; а те, которые всегда были с понятиями низкими, и совсем не пришли бы, если
бы не часто слышали уничиженное. Ведь известно, что и после этого иудеи не
отстают, но бросают в Него камнями, преследуют Его, стараются умертвить и
называют хульником. Так, когда Он представляет Себя равным Богу, они говорят: Сей хулит (см.: Мк. 2, 7; Ин. 10, 33,
36); а когда сказал: отпущаются тебе
греси (Мк. 2, 9), называют Его даже беснующимся, точно так же, как и тогда,
когда сказал, что слушающий слова Его – превыше смерти (Ин. 8, 51). Равным
образом они оставляют Его, когда Он сказал: Аз
во Отце, и Отец во Мне (14, 10), и соблазняются, когда Он говорит о Себе,
что сошел с неба. Если же они не терпели таких слов и тогда, как они
произносились редко, то, конечно, еще менее стали бы внимать Ему, если бы речь
Его всегда была высокою и вся из таких слов составлена. Между тем, когда Он
говорит: якоже заповеда Мя Отец, сия глаголю (8, 28), и также: о Себе не приидох (7, 28), тогда они
веруют; и что именно – тогда, видно из слов евангелиста, который, означая это,
говорит: сия Ему глаголющу, мнози
вероваша в Него (8, 30). Итак, если уничиженные речи привлекали к вере, а
высокие отдаляли от нее, то не крайне ли безумно – не думать, что вся причина
уничиженных состоит в том, что они говорены были приспособительно к слушателям?
Так и в другом месте Он хотел было сказать нечто великое, но умолчал, указав на
эту причину словами: но да не соблазним
их, шед на море, верзи удицу (Мф. 17, 27). То же самое делает Он и здесь.
После того как сказал: Аз же ведех, яко
всегда Мя послушаеши, Он присовокупил: но
народа ради стоящаго окрест рех, да веру имут (11, 42). Наши ли это слова?
Человеческое ли это предположение? Значит, если бы кто из написанного не мог
убедиться, что соблазнялись речами высокими, то может ли он, слыша, как Сам
Христос свидетельствует, что Он для того говорит уничиженно, чтобы они не
соблазнились, – может ли еще думать, что Его уничиженные слова были делом Его
естества, а не снисхождения? Так и в другом месте, когда слышен был голос
свыше, Он сказал: не Мене ради глас сей
бысть, но вас ради (12, 30). Впрочем, великому можно многое говорить о себе
уничиженно; но уничиженному неприлично возвещать о себе что-нибудь великое и
высокое. То бывает по снисхождению и имеет свою причину в немощи слушающих;
или, лучше, – для того, чтобы расположить к смиренномудрию, чтобы убедить, что
Он облечен плотию, чтобы научить слушателей – не говорить о себе ничего
великого; а также – потому, что слушатели считали Его противником Божиим, не
верили, что Он пришел от Бога, думали, что Он разоряет закон, завидовали Ему и
враждовали против Него за то, что Он называл Себя равным Богу. А когда кто, сам
по себе незначительный, говорит о себе что-нибудь великое, то для этого нет
никакой причины, ни благовидной, ни неблаговидной: это будет только безумием,
бесстыдством и непростительною дерзостью. Итак, для чего (Христос) говорит
уничиженно, при Своем неизреченном и великом существе? Как по вышесказанным
причинам, так и для того, чтобы не сочли Его нерожденным. Так и Павел,
по-видимому, убоялся чего-то подобного, почему и сказал: разве покоршаго Ему вся (1 Кор. 15, 27). Действительно, нечестиво
даже и помыслить это.
Если бы, с другой стороны, Он был меньше Родившего, и иного
существа, а между тем Его почли бы равным, то не сделал ли бы Он всего, чтобы
не считали Его таким? Но Он поступает напротив, говоря: аще не творю дела Отца Моего, не имите Ми веры (10, 37). Равным
образом и тогда, когда говорит, что Аз во
Отце, и Отец во Мне (14, 10), Он указывает нам на равенство. Ему следовало
бы со всею силою опровергнуть это, если бы Он был меньше, и решительно никогда
не говорить: Аз во Отце, и Отец во Мне;
или: едино есма; или: видевый Мене виде Отца (14, 9). А между
тем Он, когда у Него была речь о силе, говорил: Аз и Отец едино есма (10, 30), и, когда была речь о власти, опять
говорил: якоже Отец воскрешает мертвыя и
живит, тако и Сын, ихже хощет, живит (5, 21). Но этого Он не мог бы делать,
если бы был другого существа; а если бы и мог, то Ему не следовало бы этого
говорить, чтобы не подумали, что (у Них) одно и то же существо. Если для того,
чтобы не считали Его противником Богу, Он часто говорит и то, что Ему
несвойственно, то тем более следовало (поступить так) в том случае. Но Он и
словами: да чтут Сына, якоже чтут Отца
(5, 23), и словами: дела яже Он творит, и
Я также творю (5, 19), и тем, что называет Себя воскрешением и жизнию (11,
25) и светом миру (8, 12), – показывает, что Он равен Родившему, и утверждает
то предположение, какое составили себе иудеи. Видишь ли, как много Он говорил,
чтобы защитить Себя в том, что Он не разоряет закона? А мнение о равенстве
Своем с Отцом не только не опровергает, но и утверждает. Так и в то время,
когда они сказали: ты говоришь хулу, потому что творишь Себя Богом (10, 33), Он
подтвердил это, указав на равенство дел.
2. Но зачем я говорю о том, что Сын так поступал (говорил о
Себе уничиженно), когда и Отец, не восприявший плоти, делает то же самое? И Он,
ради спасения слушающих, попустил сказать о Себе много уничиженного. Так слова:
Адаме, где еси (Быт. 3, 9); и: да
разумею, аще по воплю их совершаются
(18, 21); и: ныне познах, яко боишися ты
Бога (22, 12); и: аще убо послушают и
аще убо повинутся (Иез. 3, 11); и: кто
даст, еже быти сердцу сего народа (Втор. 5, 29); и также: несть подобен Тебе в бозех, Господи (Пс.
85, 8), – это и многое другое подобное, встречающееся в Ветхом Завете, очевидно
недостойно величества Божия. И об Ахаве также сказано: кто прельстит мне Ахава?
(2 Пар. 18, 19). Да и Самого Себя всегда ставит выше языческих богов – чрез
сравнение Себя с ними. Все это недостойно Бога, но достойно в других
отношениях: Он столько человеколюбив, что для нашего спасения пренебрегает
выражениями, подобающими Его достоинству. Ведь и то самое недостойно, что Он
соделался человеком, что принял зрак раба, что произносил уничиженные речи и
облачался в смиренные одежды, – недостойно, если кто станет смотреть на Его
величие, но достойно, если кто помыслит о неизреченном богатстве Его
человеколюбия. Но есть и другая причина уничиженности Его речей. Какая именно?
Та, что Отца знали и исповедовали, а Его не знали. Поэтому Он часто обращается
к Отцу, так как Его уже исповедовали, а Сам Он как будто еще не был достоин
веры, – не по собственной немощи, но по неразумию и слабости слушателей.
Поэтому Он и молится и говорит: Отче,
хвалу Тебе воздаю, яко услышал еси Мя. Ведь если Он, ихже хощет, живит, и живит так же, как Отец, то для чего обращается
с молитвою? Но уже время приступить к самому предмету. Взяша убо камень, идеже бе умерый лежа. Иисус же, возведе очи горе и
рече: Отче, хвалу Тебе воздаю, яко услышал еси Мя. Аз же ведех, яко всегда Мя
послушаеши: но народа ради стоящаго окрест рех, да веру имут, яко Ты Мя послал
еси (11, 41–42). Спросим еретика: от молитвы ли Он получил силу и воскресил
мертвого? Как же другое Он без молитвы совершал, говоря, например: тебе говорю,
демон, изыди из него (Мк. 9, 25); и
еще: хощу, очистися (Мк. 1, 41);
также: возми одр твой (Ин. 5, 8); и: отпущаются ти греси твои (Мф. 9, 2); и,
говоря морю: молчи, престани (Мк. 4,
39)? Да и чем Он будет больше Апостолов, если и Сам творит чудеса чрез молитву?
Притом и они не все делали по молитве, а часто и без молитвы, призывая имя
Иисуса. Если же имя Его имело такую силу, то как Он Сам мог нуждаться в
молитве? А если бы Он нуждался в молитве, то и имя Его не имело бы силы. И
нуждался ли Он в какой молитве, когда творил человека? Не великое ли там
равночестие? Сказано ведь: сотворим
человека (Быт. 1, 26). Да и что было бы немощнее, если бы Он нуждался в
молитве? Но посмотрим, какая это и молитва: Отче,
хвалу Тебе воздаю, яко услышал еси Мя. Кто когда-нибудь молился так?
Прежде, чем сказал что-нибудь, говорит: хвалу
Тебе воздаю, показывая тем, что не нуждается в молитве. Аз же ведех, яко всегда Мя послушаеши.
Это Он сказал не потому, что Сам не мог, но потому, что (у Них) одна воля. Но
для чего же Он и принял вид молящегося? Послушай не меня, но Его Самого, а Он
говорит: народа ради стоящаго окрест, да
веру имут, яко Ты Мя послал еси. Не сказал: да веру имут, что Я меньше, что Я имею нужду в помощи свыше, что
без молитвы не могу сотворить, но: яко Ты
Мя послал еси. А между тем молитва означает все это, если будем просто
понимать ее. Не сказал: Ты послал Меня, немощного, знакомого с рабством, не
делающего ничего собственною силою. Но, оставив все это, чтобы ты не
предполагал ничего подобного, представляет истинную причину молитвы, именно:
чтобы не считали Меня противником Божиим, чтобы не говорили, что Я не от Бога,
чтобы показать, что это дело совершается по Твоей воле. Если бы Я был
противником Божиим, как бы так говорит Он, то не последовало бы это (чудо). А
выражение: услышал еси Мя употребляется и о друзьях, и о равночестных. Аз же ведех, яко всегда Мя послушавши, –
то есть, чтобы совершилась Моя воля, для этого Мне не нужна молитва, но она
нужна, чтобы убедить, что у Тебя и у Меня – одно хотение. Для чего же молишься?
Для немощных и неразумных. И сия рек,
гласом велиим воззва (ст. 43). Почему же Он не сказал: во имя Отца Моего,
гряди вон? Почему не сказал: Отче, воскреси его? Почему, напротив, оставив все
это и приняв на Себя вид молящегося, Он показывает Свое могущество? И это дело
Его Премудрости: в словах высказывает снисхождение, а в делах – власть. Так как
ни в чем другом не могли обвинять Его, как только в том, будто Он не от Бога, и
этим именно обольщали народ, то вот это самое Он с особенною очевидностию и
показывает в Своих словах, и притом так, как того требовала их немощь. Он мог и
иначе показать согласие (Свое с Отцом), а вместе собственное достоинство, но
народ не мог до того возвыситься. Лазаре,
гряди вон, говорит Он (ст. 43), – сообразно с тем, что прежде сказал: грядет час, егда мертвии услышат глас Сына
Божия и услышавше оживут (5, 25). Чтобы ты не подумал, что Он от другого
получил силу, Он наперед сказал тебе об этом, а потом доказал самим делом. И не
сказал: воскресни, но: гряди вон,
обращаясь к мертвому, как к живому.
3. Что может сравниться с такой властию? Но если Он
совершает это не собственною силою, то что Он будет иметь большего пред
Апостолами, которые говорят: на ны что
взираете, яко своею ли силою или благочестием сотворихом его ходити? (Деян.
3, 12). Если, действуя не Своею силою, Он не присовокупляет того, что говорили
о себе Апостолы, то они будут некоторым образом даже более Его
любомудрствующими, потому что отклоняли от себя славу. И в другом месте: мужие, что сия творите? И мы подобострастни
есмы вам человецы (Деян. 14, 15). Таким образом, Апостолы, ничего не
делавшие собственною силою, так и говорили, чтобы убедить в этом. Ужели же Он,
зная такое о Себе мнение, не опроверг бы его, если бы точно действовал не Своею
властию? Но кто может утверждать это? Между тем Христос поступает напротив,
говоря: народа ради стоящаго окрест рех,
да веру имут, так что если бы веровали, то не было бы надобности и в
молитве. И если б молитва не была несообразна с Его достоинством, то для чего
Он в народе поставляет причину (молитвы)? Почему также не сказал: да веру имут,
что Я не равен Тебе? Это именно следовало бы сказать в соответствие (бывшему о
Нем) мнению. Когда подозревали Его в нарушении закона, Он прежде, чем они
сказали что-нибудь, произнес эти слова: не
мните, яко приидох разорити закон (Мф. 5, 17); а здесь утверждает их
предположение. Словом: к чему нужны были такие околичности и загадки? Довольно
было сказать: Я не равен, и тем решить дело. Что же, скажешь, не говорил ли Он,
яко не творю волю Мою (6, 38)? Но и
это (говорил) прикровенно, приноровительно к их немощи и по той же причине, по
которой была и молитва. Что же значит: яко
услышал еси Мя? Значит, что у Меня нет ничего противного Тебе. И как эти
слова: яко услышал еси Мя – не то
показывают, будто Он не имел силы (потому что в этом случае было бы не только
бессилие, но и незнание, если то есть прежде молитвы Он не знал, что Бог
услышит Его, если же не знал, то как говорил: иду, да возбужу его, а не сказал: иду помолиться Отцу, чтобы Он
возбудил его?), – как, говорю, эти слова означают не немощь, но единомыслие,
так и слова: всегда Мя послушаеши.
Или так должно понимать, или – что они сказаны применительно к мнению иудеев.
Если же Он и знал, и не был немощен, то ясно, что Он для того говорит
уничиженные слова, чтобы ты, по самой крайней уничиженности их, убедился и
поневоле признал, что они (сказаны) не по сообразности с Его достоинством, но
по снисхождению. Что же враги истины? Не по немощи слушателей, говорят, Христос
сказал: услышал еси Мя, но чтобы
показать Свое превосходство. Но это значило бы не показать превосходство, а
крайне унизить Себя и обнаружить, что Он ничем не больше человека. Молиться
несвойственно Богу, ни Тому, Кто восседит вместе с Ним на престоле. Видишь ли,
что Он не почему другому стал молиться, как только по их неверию? Но посмотри,
как и самое дело свидетельствует о Его могуществе. Он воззвал, и изыде умерый обязан (11, 44). Потом,
чтобы такое дело не показалось обманом чувств, – а то, что связанный вышел,
казалось чудным не менее самого воскресения, – Он повелел разрешить его, чтобы
они, прикоснувшись к нему и подойдя близко, увидели, что это именно он. И
сказал: оставите его ити (ст. 44). Видишь ли, как Он далек от
тщеславия! Не уводит его, не повелевает ходить с Собою, чтобы не показаться
кому-нибудь тщеславным: так Он был скромен! Когда чудо совершилось, одни
удивлялись, а другие пошли и сказали фарисеям. Что же фарисеи? Вместо того
чтобы изумиться и подивиться, совещаются убить Его, – Его, Который воскресил
мертвого. Какое безумие! Думали предать смерти Того, Кто в телах других
побеждал смерть. Что сотворим? Яко
Человек Сей многа знамения творит, говорят они (ст. 47). Еще называют Его
человеком, получивши такое удостоверение в Его Божестве. Что сотворим? Следовало уверовать, послужить и поклониться, и уже
не почитать Его человеком. Аще оставим
Его тако, приидут Римляне и возмут язык наш и город (ст. 48). Что такое
замышляют они сделать? Хотят уже возмутить народ, как будто бы им угрожает
опасность по подозрению в похищении верховной власти. Как скоро, говорят,
римляне узнают о Нем как о предводителе народа, они заподозрят нас, возьмут и
разрушат наш город. Почему же, скажи мне? Разве Он учил измене? Не заповедал ли
Он давать дань кесарю? Не хотели ли вы сделать Его царем и Он – скрылся? Не
скромную ли и простую проводил Он жизнь, не имея ни дома, ни чего-либо
подобного? Очевидно, они говорили так не из опасения, но из зависти. И однако
ж, это случилось, хотя и против их ожидания: (римляне) взяли и народ, и город,
взяли потому, что они умертвили Его. Подлинно, дела Его были выше всякого
подозрения. Кто врачевал больных, учил добродетельной жизни и заповедовал
повиноваться начальству, Тот, конечно, не замышлял присвоить Себе верховную
власть, напротив – уничтожал всякое покушение на присвоение власти. Мы,
говорят, заключаем так по прежде бывшим. Но те учили возмущению, а Он –
напротив. Видишь ли, что их слова были притворны? В самом деле, выказывал ли Он
что-нибудь подобное? Вводил ли страшных оруженосцев? Влачил ли колесницы? Не
искал ли, напротив, пустынь? Но чтобы не подать вида, что они говорят по
внушению своей страсти, они утверждают, что весь город находится в опасности,
что обществу угрожают беды и что они боятся за последствия. Не это, а противное
этому было причиною вашего плена – настоящего (от римлян), и вавилонского, и
того, который был там, при Антиохе. Не то, что у вас были люди, почитающие
(Бога), но то, что между вами были неправедные, прогневляющие Бога, – вот что
сделало вас пленниками. Но такова зависть! Она, ослепив однажды душу, не
позволяет ей видеть ничего должного. Не учил ли быть кроткими? Когда ударяют в
одну ланиту, – обращать и другую? Великодушно переносить обиды и показывать
больше готовности терпеть зло, чем сколько другие бывают склонны делать зло?
Это, скажи мне, свойственно тому ли, кто замышляет похитить верховную власть?
Не тому ли, напротив, кто уничтожает всякое покушение на присвоение власти?
4. Но, как я сказал, зависть – страшное зло и полна
лицемерия. Она наполнила вселенную бесчисленными бедствиями. От этой болезни
судилища наполнены подсудимыми. От нее страсть к славе и стяжанию; от нее
властолюбие и гордость. Отсюда на путях преступные разбойники и на морях
грабители. Отсюда убийства во вселенной; отсюда разделение нашего рода. Какое
ни увидишь зло, – знай, что оно от зависти. Она вторглась и в Церкви. Она
издавна была причиною множества зол. Она породила сребролюбие. Эта болезнь
извратила все и растлила правду. Дарове,
сказано, ослепляют очи премудрых, и якоже
бразды на устех отвращают обличения (Сир. 20, 29). Она и свободных делает
рабами. О ней мы каждый день беседуем, но нет никакой пользы. Мы бываем хуже
зверей, грабим сирот, обираем вдовиц, обижаем бедных, прилагаем к горю горе. Люте мне, яко погибе благочестивый от земли
(Мих. 7, 2). И нам теперь время плакать или, лучше, следует каждый день
говорить эти слова. Ничего не достигаем мы мольбами, ничего – советами и
увещаниями, поэтому остается только плакать. Так и Христос поступил: когда
иерусалимляне после многих Его увещаний нисколько не воспользовались ими, – Он
плакал о их ослеплении. Так поступают и Пророки; так следует и нам ныне
поступить. Теперь время плача, слез и сетования. Благовременно и нам теперь
сказать: призовите плачевниц, и ко женам
премудрым послите, и да вещают (Иер. 9, 17). Может быть, чрез это мы в
состоянии будем исцелить от болезни тех, которые хищением строят светлые дома и
приобретают поля.
Благовременно плакать; но и вы, ограбленные и обиженные,
примите участие в моем плаче; присоедините к своему плачу и мои слезы. Но будем
плакать не о себе самих, а об них: не вас они обидели, а себя погубили. Вы за
обиду получите Царство Небесное, а они за неправильное приобретение – геенну.
Поэтому лучше быть обиженным, нежели обижать. Будем плакать о них, но не
человеческим плачем, а Священного Писания, которым плакали и Пророки. Восплачем
горько с Исаиею и скажем: горе
совокупляющим дом к дому и село к селу приближающим, да ближнему отъимут что;
еда вселитеся едини на земли? Домове велицыи и добрии, и не будут живущии в них
(Ис. 5, 8, 9). Восплачем вместе с Наумом и скажем с ним: горе созидающему
дом свой в высоту! Или, лучше, будем плакать о них так, как Сам Христос о
живших в то время, говоря: горе вам
богатым, яко восприемлете мзду вашу и
утешение ваше (Лк. 6, 24)! Так, умоляю, станем непрестанно плакать и мы; а
если не будет неприлично, то станем даже ударять себя в грудь при виде
беспечности братии. Не станем оплакивать того, кто уже умер, но будем
оплакивать хищника, корыстолюбца, сребролюбца, ненасытного. Зачем плакать об
умерших, которым нельзя уже принести никакой пользы? Будем плакать о тех, для
которых еще возможна перемена. Но в то время, как мы плачем, они, может быть,
смеются? И это достойно слез, что они смеются над тем, о чем следовало бы
сокрушаться. Если бы они сколько-нибудь тронулись нашими рыданиями, то
следовало бы перестать рыдать в надежде на их исправление. Но так как они
остаются бесчувственными, то и мы будем продолжать плакать, не просто о богатых,
но о сребролюбцах, лихоимцах и хищниках. Богатство не есть зло: его можно
употреблять и с пользою, если, например, мы тратим его на нуждающихся. Но зло –
любостяжание; оно приготовляет нескончаемые казни. Итак, станем плакать. Может
быть, (от этого) и будет какое-нибудь исправление. Если же впавшие (в этот
грех) и не освободятся (от него), то, может быть, другие не подвергнутся этому
злу, но остерегутся от него. Но дай Бог, чтобы и те освободились от этой
болезни, и никто из нас не подвергся ей, чтобы всем вообще сподобиться
обетованных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Углебоша языцы в пагубе, юже сотвориша: в
сети сей, юже скрыта, увязе нога их (Пс. 9, 16). Это случилось с иудеями.
Они говорили, что должно умертвить Иисуса, чтобы не пришли римляне и не взяли
их язык и город; а между тем, когда умертвили, тогда подверглись этому. Таким
образом, избегая чего по видимому, они (это) сделали, того самого не избежали,
потому что сделали. Тот, Кого умертвили, находится на небесах; а те, которые
умертвили, наследуют геенну, хотя и не это имели в намерении, но что? От того убо дне, сказано, совещаша, да убиют Его (11, 53), потому
что, говорили, приидут Римляне и возмут
язык наш (ст. 48). Един же от них
Каиафа, архиерей сый лету тому, будучи бесстыднее прочих, рече: вы не весте ничесоже. В чем те еще
колебались и что предложили на рассуждение в виде мнения (так как говорили: что
сотворим?), то самое этот провозгласил бесстыдно, открыто и с наглостию. Что он
говорит? Вы не весте ничесоже, ни
помышляете, яко уне есть, да един человек умрет за люди, а не весь язык
погибнет. Сего же о себе не рече, но архиерей сый прорече (ст. 49–51).
Видишь, какова сила архиерейской власти? Удостоившись вполне
архиерейства, хотя был недостоин, он пророчествовал, сам не разумея того, что
говорил. Благодать воспользовалась только его устами, но не коснулась нечистого
сердца. Так и многие другие предсказали будущее, хотя были недостойны,
например: Навуходоносор, фараон, Валаам; причина этому известна. А слова
(Каиафы) значат вот что: вы сидите, доселе мало обращаете внимания на это дело
и не знаете, что должно пренебречь для (блага) общего спасением одного
человека. Смотри, какая сила Духа! Из лукавой души Он смог извлечь слова,
полные чудного пророчества. А чадами Божиими евангелист называет язычников,
применительно к будущему, точно так же, как и Сам Господь говорит: и ины овцы, имам (10, 16), называя их
так применительно к будущему. Но что значат слова: архиерей сый лету тому? То, что вместе с прочим и это (достоинство)
было искажено с тех пор, как начальственные должности сделались продажными.
Первосвященствовали уже не все время жизни, но один год. Однако ж и при этом
Дух еще присущ был им. Только тогда, когда они воздвигли руки на Христа, Он
оставил их и перешел на Апостолов. Это показали и раздравшаяся завеса, и глас
Христа, Который сказал: се, оставляется
дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Равным образом и Иосиф (Флавий), живший спустя
немного времени, сказал, что некие ангелы, еще пребывавшие с ними в ожидании их
исправления, оставили их. Доколе виноградник еще существовал, все было; но как
скоро они умертвили наследника, то стало уже не так, и они погибли. И Бог, взяв
от иудеев, как бы от неблагодарного сына, светлую одежду, отдал ее добрым
слугам из язычников, а их оставил нищими и нагими. Немаловажно и то было, что
враг пророчествовал об этом. Это могло привлечь и других, потому что на деле
вышло совсем не так, как (враг) предполагал. Чрез смерть (Христову) верные
освободились от будущего наказания. Но что значит: да соберет во едино (ст. 52)? То, что Он близких и дальних сделал
одним телом, так что живущий в Риме считает своими членами индийцев. Что может
сравниться с таким собранием? А глава всех – Христос. От того убо дне совещаша иудеи, да убиют Его. И прежде они искали
этого, как сказано: сего ради искаху Его
Иудее убити (5, 18), и еще: что Мене
ищете убити? (7, 19); но тогда они только искали, а теперь постановили
решение и смотрят на это дело, как на обязанность. Иисус же ктому не яве хождаше в Иудеех (11, 54). Опять спасает Себя
по-человечески, как и часто это делает.
2. Я уже сказал о причине, по которой Он часто уходил и
удалялся. И теперь Он живет близ пустыни, в Ефраиме, и там пребывает с
учениками Своими (ст. 54). Как, думаешь, смущены были ученики, видя, что Он
спасается по-человечески? За Ним уже никто не следовал, так как, по случаю
приближения праздника, все спешили в Иерусалим. А они, когда все веселились и
праздновали, тогда-то именно скрываются, тогда-то находятся в опасности; однако
ж, несмотря на это, они оставались с (Учителем). Так они скрывались и в Галилее
во время Пасхи и праздника кущей. Равным образом и после этого, во время
праздника, они одни из всех бегали и скрывались вместе с Учителем, и тем
показали Ему свое расположение. Поэтому-то Лука и замечает, что (Христос)
сказал им: Я пребыл с вами в напастех (см.: Лк. 22, 28). А это Он сказал, чтобы
показать, что они укрепляются Его благодатию. И взыдоша мнози от страны, да очистятся... Даша же архиерее и фарисее
заповедь, да имут Его (Ин. 11, 55, 57). Удивительное очищение – при
намерении оскверниться кровию, при мысли о человекоубийстве, при окровавленных
руках? И глаголаху: что мнится вам, яко
не имать ли приити в праздник? (ст. 56). В Пасху злоумышляли, и время
праздника делали временем убийства. Здесь, говорят, Ему должно попасть в наши
руки, так как теперь время призывает Его сюда. О, нечестие! Когда требовалось
особенное благоговение, когда следовало отпустить и тех, которые уличены в
величайших преступлениях, тогда они стараются уловить человека, не сделавшего
никакой неправды. Впрочем, они уже и прежде так поступали, но не только ничего
не достигли, а еще сделались смешными. Он часто впадает в руки их и уходит от
них, и, когда они замышляют Его умертвить, удерживает их и приводит в
недоумение, чтобы обнаружением Своей силы расположить их к сердечному
сокрушению и чтобы, когда возьмут Его, они знали, что это произошло не от их
собственной силы, но от Его соизволения. Так и теперь они не могли Его взять
при всем том, что Вифания была близко, – да когда и взяли, Он поверг их ниц. Прежде же шести дний Пасхи прииде в Вифанию,
идеже бе Лазарь, и вечерял у них, причем Марфа служит, а Лазарь возлежит
(12, 1, 2). Вот доказательство несомненного воскресения (Лазаря): спустя много
дней он был жив и ел. Отсюда видно также, что вечеря была в доме Марфы, потому
что они принимают Иисуса, как друзья и любимцы Его. Некоторые, впрочем,
говорят, что это было в чужом доме. Мария при этом не прислуживала, а была
ученицей. Опять и здесь она (является) более духовною. Она не прислуживает, как
гостья, и не оказывает всем услуг, но воздает честь только одному, и приступает
к Нему не как к человеку, а как к Богу. Поэтому она и миро излила, и отерла
волосами головы; это показывает, что она имела о Нем понятие не такое, какое
имели другие. Между тем Иуда под предлогом благочестия укорил ее. Что же
Христос? Доброе (говорит) дело сделала она для погребения Моего (12, 7). Почему
же Он не обличил ученика за эту жену и не сказал того, что сказал евангелист,
то есть что Иуда укорял ее потому, что был тать? Он хотел тронуть его великим
долготерпением. А так как Он знал, что Иуда – предатель, то Он прежде
неоднократно обличал его, говоря: не все веруют, и: един от вас диавол есть (6, 64, 70). Этим Он показал, что знает
его, как предателя, но не обличил его открыто, а оказал ему снисхождение, желая
отвратить его. Как же другой (евангелист) говорит, что так сказали все ученики
(Мф. 26, 22)? Правда, и все, и он; но другие не по тому же побуждению.
Если же кто спросит, почему (Христос) поручил татю ковчежец
нищих и сребролюбца сделал распорядителем, то я отвечу, что сокровенную причину
этого знает Бог. Если же следует что-нибудь сказать нам, основываясь на
соображениях, то это для того, чтобы отнять (у Иуды) всякое извинение. В самом
деле, он не мог сказать, что сделал это (предал Иисуса) по любви к деньгам, так
как находил достаточное удовлетворение своей страсти в ковчежце; нет, это он
сделал по великому нечестию, которое Христос хотел обуздать, оказывая ему
снисхождение. Поэтому Он и не обличал его в краже, хотя и знал об этом, чтобы
тем обуздать его злое пожелание и отнять у него всякое оправдание. Не дейте ея, говорит, потому что она
сделала это для дня Моего погребения (Ин. 12, 7). Сказав о погребении, Он опять
сделал намек на предателя. Но его не трогает это обличение, не смягчают эти
слова, хотя они и могли возбудить сострадание. Как бы так Он говорил: Я
неприятен и тягостен? но подожди немного, и Я отойду. К этой же мысли Он
приводил словами: Мене не всегда имате
(ст. 8). Но все это не преклонило человека зверонравного и неистового. Впрочем,
(Господь) и сказал, и сделал даже гораздо больше этого: Он и омыл ноги его в ту
ночь, и сделал его участником трапезы и солила, – что могло бы укротить и души
разбойников, – и сказал другие слова, которые могли бы смягчить самый камень. И
все это не за долгое время, но в тот же самый день, чтобы самое время не
привело этого в забвение. Но (Иуда) упорствовал, несмотря на все.
3. Страшно, истинно страшно – сребролюбие. Оно закрывает и
глаза и уши, делает свирепее зверей, не позволяет думать ни о совести, ни о
дружбе, ни об общении, ни о спасении собственной души, но, зараз отвративши от
всего, делает плененных своими рабами, точно какой жестокий тиран. И что всего
хуже в этом горьком рабстве – оно заставляет даже услаждаться собою, так что,
чем больше предаются ему, тем больше увеличивается удовольствие. Оттого-то
преимущественно эта болезнь и бывает неизлечима; оттого-то и неукротим этот
зверь. Сребролюбие сделало Гиезия из ученика и Пророка прокаженным; оно
погубило Ананию; оно сделало Иуду предателем; оно растлило иудейских
начальников, которые принимали дары и стали сообщниками воров. Оно породило
бесчисленные войны, наполнило кровию пути, плачем и слезами – города. Оно и
вечери сделало нечистыми, и трапезы – оскверненными, и самые яства исполнило
беззакония. Потому-то Павел назвал его идолослужением (Еф. 5, 5), но и этим не
устрашил. А почему он называет его идолослужением? Многие, имея богатство, не
смеют им пользоваться, но считают его святынею и передают в целости внукам и их
потомкам, не смея коснуться его, как бы чего-нибудь посвященного Богу. А если
когда и принуждены бывают (коснуться его), то бывают в таком состоянии, как
будто сделали что-нибудь непозволительное. С другой стороны, как язычник
оберегает идола, так ты ограждаешь золото дверями и запорами, вместо храма
устрояешь для него ковчег и влагаешь его в серебряные сосуды. Но ты не
поклоняешься (золоту), как тот – своему идолу? Тем не менее ты показываешь в
отношении к нему всякое уважение. Далее (язычник) скорее отдаст свои глаза и
душу, чем идола; так точно и любящие золото. Но я, скажешь, не поклоняюсь
золоту? И тот говорит, что он поклоняется не идолу, но живущему в нем демону.
Так и ты, если не поклоняешься золоту, то демону, который вторгается в твою
душу от взгляда на золото и от страсти к нему. Страсть сребролюбия хуже демона,
и ей многие покорны больше, чем иные идолам. Идолов во многом не слушают, а
сребролюбию во всем повинуются и исполняют все, что бы оно ни приказало
сделать. Что же оно говорит? Будь, говорит, для всех врагом и неприятелем;
забудь природу; презирай Бога; пожертвуй собою мне, – и во всем этом
повинуются. Истуканам приносят в жертву волов и овец; а сребролюбие говорит:
принеси мне в жертву твою душу, – и это также исполняют. Видишь, какие оно
имеет алтари, какие принимает жертвы? Лихоимцы
Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10), – но они и этого не боятся.
Впрочем, эта страсть сама по себе слабее, потому что не врожденна нам и не
происходит от нашей природы; иначе она была бы в нас с самого начала; но в
начале не было золота, и никто не любил золота. Если хотите, я скажу, откуда
возникло это зло. Каждый, соревнуя жившим прежде его, увеличивал эту болезнь, и
предшественник возбуждал даже против воли. Люди, как скоро видят светлые дома, множество
полей, толпы слуг, серебряные сосуды, большое собрание одежд, всячески
стараются иметь еще больше, так что первые бывают причиною для вторых, эти –
для последующих. Между тем если бы хотели жить скромно, то не были бы учителями
для других. Впрочем, и для этих последних нет оправдания, потому что есть и
такие, которые презирают богатство. Да кто же, скажешь, презирает? В том-то и
беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала,
по-видимому, невозможною, и что даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал.
Я мог бы, конечно, назвать многих и в городах, и в селах, но что пользы? Ведь и
от этого вы не сделаетесь лучшими. А сверх того, у нас и речь теперь не о том,
чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил
ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы
уделяли и от своего. Ведь есть много таких, которые довольствуются своим,
заботятся о своем и живут праведными трудами. Почему мы не ревнуем и не
подражаем им? Вспомним о тех, которые жили прежде нас. Не стоят ли доселе их
имения, на которых только имена их сохраняются? Вот баня такого-то, вот
предместье и гостиница такого-то. Увидев это, не вздохнем ли мы тотчас,
представивши, сколько он трудов перенес, сколько хищения совершил, и – нигде
нет его самого; а его стяжанием наслаждаются другие, о которых он и не думал, –
может быть, даже враги его, – между тем как сам он терпит величайшее наказание.
Это ожидает и нас: и мы непременно умрем, и нас непременно постигнет тот же
конец. Сколько, скажи мне, перенесли они гнева, сколько издержек, сколько
вражды? И какой плод? Нескончаемое наказание, лишение всякого утешения и
осуждение от всех не только при жизни, но и после смерти. А что в том, когда мы
видим изображения многих, поставленные в домах, не больше ли от того плачем?
Поистине хорошо сказал Пророк: обаче всуе
мятется всяк человек живый (Пс. 38, 7, 6). Попечение о таких вещах поистине
есть смятение и напрасное беспокойство. Но не так бывает в обителях вечных и в
тех селениях: здесь иной трудился, а иной наслаждается; а там каждый будет
господином своих трудов, и получит многообразную награду. Будем же стремиться к
тому стяжанию. Там устроим себе дома, да упокоимся во Христе Иисусе, Господе
нашем, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки. Аминь.
1. Как богатство обыкновенно губит людей неосторожных, так
равно и власть. Первое доводит до любостяжания, а последняя до безумия. Вот
смотри: подчиненные в иудейском народе судят здраво, а начальники – превратно.
Что народ веровал во Христа, об этом часто говорят евангелисты, – что мнози от народа вероваша в Него (Ин. 7,
31). А из начальников не веровали. Сами же начальники, а не народ, говорят: еда кто от князь верова в Онь? (Ин. 7,
48). Но кто же? Народ, говорят, иже не весть Бога, прокляти суть (7,
49). Верующих называли проклятыми; а самих себя, убийц, – благоразумными. Так и
теперь, увидев чудо, многие уверовали, а начальники не только не
удовольствовались своими злодействами, но покушались еще умертвить и Лазаря.
Пусть – Христа за то, что Он нарушал субботу, что творил Себя равным Отцу,
из-за римлян, как говорите вы; но в чем вы можете обвинить Лазаря? За что его
хотите умертвить? Ужели в том его вина, что он получил благодеяние? Видишь, как
они склонны к убийству? Много чудес сотворил (Христос), но ни одно до такой
степени не ожесточило их, – ни чудо над расслабленным, ни чудо над слепым. Это
потому, что чудо над Лазарем и по самой природе своей было удивительнее, и было
совершено после многих чудес. Да и поразительно было видеть, что четверодневный
мертвец ходит и говорит. А прекрасное, не правда ли, дело для праздника – к
торжеству присоединить убийство! Притом же в тех случаях они думали обвинить
Христа в нарушении субботы и через то отвлечь от Него народ; а здесь ни в чем
не могли обвинить Его, и потому злоумышляют против того, кого Он воскресил.
Здесь они не могли даже сказать и того, будто Он противится Отцу, потому что
молитва Его заграждала им уста. И так как всегдашний предлог к обвинению теперь
у них был отнят, а чудо между тем было явное, то они решаются на убийство. То
же самое, конечно, они сделали бы и со слепым, если бы не имели повода к
обвинению в нарушении субботы. А кроме того, слепой был незнатен, – и они
выгнали его из храма; а этот (Лазарь) был человек знаменитый, как видно из
того, что многие собрались утешать сестер его. Да и чудо было совершено в виду
всех и самым необыкновенным образом, почему все и спешили посмотреть. Вот то-то
и мучило их, что все при наступлении праздника, оставив торжество, идут в
Вифанию. Итак, они замыслили умертвить Лазаря, не думая даже о том, что это
преступление: до того они были склонны к убийству! Потому-то первоначальный
закон начинается с заповеди: не убий
(Исх. 20, 13). И Пророк обличает их в этом: руки
их исполнены крове (Ис. 1, 15). Но как же Христос, Который открыто не ходил
в Иудее и удалился в пустыню, теперь опять смело входит? Своим удалением Он
утушил их ярость и возвращается к ним уже тогда, как они успокоились. С другой
стороны, они должны были бояться народа, который предшествовал и сопутствовал
Ему, потому что ни одно чудо так не привлекло к Нему народ, как чудо над Лазарем.
Другой евангелист замечает еще, что народ постилал Ему под ноги ризы своя (Лк. 19, 36) и что потрясеся весь град (Мф. 21, 10) – с
такою честию входил Он! А входил Он так для того, чтобы предызобразить одно
пророчество и исполнить другое, – так что одно и то же событие служило и
началом одного, и концом другого. Слова: радуйся, яко Царь твой грядет к тебе кроток (Мф. 21, 5), означают исполнение
пророчества; а что Он воссел на осла – это прообразует будущее событие, именно
то, что Он имел покорить Своей власти нечистое племя язычников. Но как же
другие (евангелисты) говорят, что Он послал учеников и сказал им: отрешите осля
и жребя (Мф. 21, 2), а (Иоанн) не говорит ничего такого, но что Он, обрет осля, вседе на не (12, 14)?
Вероятно, было и то и другое: в то время, как ученики, отрешив ослицу, вели ее
к Нему, – вероятно, Он нашел осля и сел на него. Между тем народ взял ветви
финиковых и масличных дерев и постилал одежды, показывая тем, что он уже имеет
о Нем высшее понятие, чем о Пророке, и говорил: осанна, благословен грядый во имя Господне (12, 13). Видишь ли, как
всего более их уязвляло всеобщее убеждение в том, что Он не противник Божий?
Как всего более разделяло народ то, что Он говорил о Себе, что пришел от Бога?
А что значит: не бойся, дщи Сионя (ст.
15)? Так как все цари их были по большей части несправедливы и корыстолюбивы,
предавали их врагам, развращали народ и подчиняли его неприятелям, то и
говорит: не бойся; этот (Царь) не
таков, но кроток и незлобив, как показывает и ослица. Не войском
291
окруженный, вошел Он,
а имея при Себе одного осла. Сих же не
разумеша ученицы Его, яко сия быта о Нем писана (ст. 16). Видишь ли, что
ученики многого не понимали, когда Он Сам не открывал им? Так и тогда, когда
сказал Он: разорите церковь сию, и треми
денми воздвигну ю (2, 19), ученики также не поняли. И другой евангелист
говорит, что слово Его было сокровенно для них и что они не знали, что Ему
надлежит воскреснуть из мертвых (Лк. 18, 34). Но это по справедливости было
сокрыто от них, – почему другой евангелист и говорит, что они всякий раз, как
слышали об этом, скорбели и печалились, потому что не разумели тайны
воскресения. Это, говорю, по справедливости было сокрыто от них, так как
превышало их понятия. Но отчего же не было открыто им и знаменование ослицы?
Оттого, что и это было дело великое.
2. Заметь же любомудрие евангелиста: он не стыдится
выставлять на вид прежнее их неведение. Что было написано, это они знали, а что
написанное относилось к Христу, этого не знали. Их соблазнило бы то, что Он,
будучи Царем, должен был столько претерпеть и подвергнуться такому
предательству. А с другой стороны, они не уразумели бы вдруг учения о Царстве,
о котором Он говорил. По словам другого евангелиста, они думали, что Он говорит
об этом царстве. Свидетельствоваше убо
народ, что Он воскресил Лазаря (12, 17). Народ, говорит, в таком множестве
не обратился бы вдруг, если бы не уверовал в чудо. Фарисее же реша к себе: видите, яко ни каяже польза есть; се, мир по
Нем идет (ст. 19). Мне кажется, эти слова принадлежат тем, которые
рассуждали здраво, но не смели говорить открыто, и потому указанием на события
хотели удержать других от их предприятия, как от дела бесполезного. А под
именем мира они разумеют здесь тот же народ. Писание обыкновенно называет миром
и тварь, и людей, живущих в пороках; в первом смысле (употребляет это слово),
когда говорит: носяй по числу утварь
(??????) свою (Ис. 40, 26), а в
последнем – когда выражается: не может
мир ненавидети вас: Мене же ненавидит (Ин. 7, 7). Это хорошо нужно знать
для того, чтобы неправильным разумением слов не подать повода еретикам
вооружаться против нас. Бяху же нецыи
еллини от пришедших, да поклонятся в праздник (12, 20). Будучи уже близки к
тому, чтобы сделаться прозелитами, они пришли на праздник и, когда молва о
Христе дошла и до них, говорят: хощем
Иисуса видети (ст. 21). Филипп приходит к Андрею, как старшему, и сообщает
ему об этом. Но и Андрей сам собою не решает этого, так как он слышал уже: на путь язык не идите (Мф. 10, 5).
Поэтому, поговорив с Филиппом, он вместе с ним доводит дело до Учителя; они оба
сказали Ему об этом. Что же говорит Христос? Прииде час, да прославится Сын Человеческий... Аще зерно пшенично пад
на земли не умрет, то едино пребывает (Ин. 12, 23–24). Что значит: прииде час? Прежде Он говорил: на путь язык не идите и тем удерживал
учеников, чтобы отнять у иудеев всякий предлог к неблагодарности. Но так как
иудеи продолжали упорствовать, а язычники желали прийти к Нему, то Он и
говорит: время уже идти на страдание, так как все уже исполнилось. Если мы
будем продолжать заботиться об иудеях, несмотря на их упорство, а язычников не
станем допускать к себе, при всем их желании, то это будет недостойно нашего
промышления. И вот, так как Он намерен был послать учеников Своих к язычникам
уже после креста и между тем видит, что язычники сами идут к Нему, – то и
говорит: время идти на крест. Не прежде Он послал их, – чтобы это служило
свидетельством против иудеев. До тех пор, пока (иудеи) самим делом не отвергли
Его, пока не предали Его распятию, Он не говорил: шедше научите вся языки (Мф. 28, 19), а напротив: на путь язык не идите (Мф. 10, 5); и: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому
Израилева; и: несть добро отъяти
хлеба чадом, и поврещи псом (Мф. 15, 24, 26). Но когда они возненавидели
Его, и возненавидели до того, что предали на смерть, то уже бесполезно было
продолжать заниматься ими, в то время как они отвергают Его. А они
действительно отреклись от Него, сказав: не
имамы царя, токмо кесаря (Ин. 19, 15). Тогда уже и Он их оставил, когда они
Его оставили. Потому-то Он и говорит: колькраты
восхотех собрати чада ваша, и не восхотесте (Мф. 23, 37). Что значит: аще зерно пшенично пад на земли не умрет?
Это Он говорит о кресте. Чтобы (ученики) не смущались мыслию, что Он умерщвлен
в то самое время, когда и язычники начали приходить к Нему, Он говорит, что
это-то самое в особенности и будет содействовать обращению язычников и
распространению Его проповеди. Но как слова не так сильно убеждали их, то Он
уверяет их в том же действительным опытом, говоря, что так бывает и с пшеницею
– она приносит больший плод, когда умрет. Если же так бывает с семенами, то тем
более со Мною. Но ученики не поняли Его слов. Это евангелист постоянно
выставляет на вид, желая извинить их бегство впоследствии времени. Такую же
речь вел и Павел, рассуждая о воскресении.
3. Какое же после этого будут иметь оправдание неверующие
воскресению, когда оно ежедневно представляется в семенах, и в растениях, и при
нашем рождении? Ведь прежде нужно истлеть семени, и потом уже бывает рождение.
Впрочем, говоря вообще, – где действует Бог, там нет нужды в умствованиях.
Каким образом Он сотворил нас из ничего? Это я говорю христианам, которые
говорят о себе, что веруют Писанию. Но я скажу нечто и на основании умствований
человеческих. Одни из людей живут порочно, другие добродетельно; но из числа
порочных многие доживают до глубокой старости, наслаждаясь счастием, а с людьми
добродетельными бывает противное. Когда же каждый из них получит по заслугам? В
какое время? Это так, говорят, но не будет воскресения тел. А разве они не
слышат, что сказал Павел: подобает
тленному сему облещися в нетление (1 Кор. 15, 53)? Здесь речь не о душе,
потому что душа не подлежит тлению. Да и восстание свойственно тому, что пало;
а пало тело. И почему ты не хочешь (допустить) воскресения тел? Разве это
невозможно для Бога? Но говорить так – дело крайнего безумия. Или неприлично?
Почему же неприлично, чтобы существо тленное, участвовавшее в труде и смерти,
приняло участие и в венцах? Если бы было неприлично, то оно не было бы
сотворено в начале и Христос не принял бы на Себя плоти. А что Он и принял, и
воскресил ее, – послушай, как Он говорит: вложи
персты и виждь, яко дух костей и жил не имать (см.: Ин. 20, 27; Лк. 24, 39).
Зачем также Он воскресил Лазаря, если лучше воскреснуть без тела? Зачем
поставляет это в ряду чудес и благодеяний? Да зачем и вообще дал пищу? Нет,
возлюбленные, не обольщайтесь еретиками. Есть, подлинно, и воскресение есть, и
суд; отвергают их только те, которые не хотят дать отчета в своих делах. И притом
воскресение должно быть такое же, каково было и воскресение Христово, – потому
что Христос есть начаток и перворожден из мертвых (Кол. 1, 18). Но
если воскресение состоит в очищении души и освобождении от грехов, а Христос не
согрешил, то как Он воскрес? А если и Он согрешил, то как мы избавились от
клятвы? Да и как Он говорит: грядет сего
мира князь, и во Мне не имать ничесоже (Ин. 14, 30)? Ведь это значит, что
Он безгрешен. Итак, по их мнению, Христос или не воскрес, или если воскрес, то
до воскресения согрешил. Но Он и воскрес, и греха не сотворил; следовательно,
воскрес телом. А то нечестивое учение есть не что иное, как порождение
тщеславия. Будем же избегать этой болезни, тлят бо, сказано, обычаи благи беседы злы (1 Кор. 15, 33).
Это не учение апостольское; Маркион и Валентин – вот кто это выдумал. Будем же
убегать этого, возлюбленные. Ведь при неправых догматах нет никакой пользы и от
доброй жизни, точно так же, как и наоборот: здравые догматы бесполезны при
порочной жизни. Эллины породили это, а они (еретики) распространили, заняв у
языческих философов и утверждая как то, что вещество несозданно, так и многое
тому подобное. Таким образом, как сказали они, что если бы не было несозданного
вещества, то не было бы и Творца, так отвергли и воскресение. Но не будем
внимать им, зная всемогущую силу Божию, не будем внимать. Это я говорю вам; с
своей же стороны, мы не откажемся вступить с ними в борьбу. Человек безоружный
и беззащитный легко может быть пленен, хотя бы он вступил в борьбу с слабым,
хотя бы он был сильнее его. Если бы вы внимали Писанию и каждодневно
упражнялись в нем, я не стал бы убеждать вас избегать борьбы с ними, а,
напротив, даже советовал бы сразиться с ними, потому что истина сильна. Но как
вы не умеете пользоваться Писанием, то я и боюсь за эту борьбу, чтобы они,
застав вас безоруженными, не низложили вас. На самом деле, нет ничего слабее
их, потому что они лишены помощи от Духа. Если же они пользуются мудростию
языческою, то этому не должно удивляться, а, напротив, стоит посмеяться, что они
руководствуются глупыми наставниками. Действительно, эти наставники ни о Боге,
ни о твари не могли дойти ни до чего истинного; но что у нас теперь знает
всякая вдовица, того не знал и сам Пифагор. Они говорили, например, что душа
бывает то растением, то рыбою, то псом. Ужели таких, скажи мне, следует
слушать? Какое же для этого основание? Они велики на улицах, отращивают
красивые волосы и одеваются в плащи, – этим и ограничивается их любомудрие. А
посмотришь внутрь, все – прах и пепел, нет ничего здорового, но гроб отверст гортань их (Рим. 3, 13),
все полно нечистоты и тления, и все догматы их исполнены червей. Так первый
между ними почитал богом воду, следующий за ним – огонь, третий – воздух; все
же полагали найти его в телах. Ужели же, скажи мне, следует удивляться таким,
которые не имели даже понятия о бестелесном Боге? Если же они наконец и
приобрели (понятие), то это было уже после того, как в Египте они вошли в
сношение с нашими. Но чтобы не возбудить между вами большого шума, я здесь
окончу свое слово. Если бы я начал подробно излагать их мнения, как рассуждали
они о Боге, как – о веществе, как – о душе, как – о телах, то последовал бы
великий смех. Притом они и не нуждаются в нашем опровержении, – они сами
опровергли друг друга. Так, написавший против нас книгу о веществе сам себя
опроверг. Потому, чтобы не утруждать вас понапрасну и не развивать перед вами
лабиринта слов, вместо всего этого я скажу вам, что надобно внимать
божественному Писанию и не вступать в бесполезные словопрения. Это же внушает и
Павел Тимофею (2 Тим. 2, 14), несмотря на то что последний был исполнен великой
мудрости и имел силу чудотворений. Последуем же его внушению и, оставив
пустословие, будем заниматься делами, то есть братолюбием и страннолюбием, и
особенно позаботимся о милостыне, чтобы достигнуть обетованных благ по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки
веков. Аминь.
1. Сладостна настоящая жизнь и заключает в себе много
приятного, но не для всех, а только для привязанных к ней. Если же кто
посмотрит на небо и увидит тамошние блага, тот скоро станет пренебрегать этою
жизнию и ставить ее ни во что. Ведь и телесная красота, пока нет другой –
лучшей, возбуждает удивление; а когда явится красота лучшая, прежнею начинают
пренебрегать. Так и мы, если станем смотреть на ту красоту и созерцать
благолепие тамошнего Царства, скоро освободимся от настоящих уз, так как
привязанность к настоящему действительно есть некоторого рода узы. К этому-то и
приводит нас Христос, когда говорит: любяй
душу свою погубит ю, и ненавидяй души своея в мире сем в живот вечный сохранит
ю. Аще кто Мне служит, Мне да последствует, и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой
будет (ст. 25–26). Слова эти походят по видимому на загадку; но они – не
загадка, в них заключается великая мудрость. Каким же образом любяй душу свою погубит ее? Когда кто
исполняет ее неуместные пожелания, когда кто угождает ей больше, чем должно.
Потому-то некто и дает такое наставление: вслед
похотей души твоей не ходи (Сир.
18, 30). Чрез это ты погубишь ее, потому что (похоть) отдаляет от пути,
ведущего к добродетели. Точно так же и наоборот: ненавидяй душу свою в мире
сем, спасет ее. Что значит: ненавидяй
душу свою? Это означает того, кто не слушает ее, когда она внушает что-нибудь
вредное. Но не сказал: кто не слушает ее, а: ненавидяй ее. Как мы не можем ни слышать голоса ненавидимых нами,
ни видеть лица их равнодушно, так точно мы должны крайне отвращаться и от души,
когда она внушает нам что-нибудь неугодное Богу. Так как (Христос) намеревался
уже беседовать с учениками о смерти, и именно о Своей смерти, и предвидел их
скорбь и уныние, то и употребляет усиленную речь, говоря: что сказать о том,
что вы не можете перенести с твердостию Моей смерти? Ведь если и сами вы не
умрете, – для вас не будет никакой пользы. Но смотри, как Он и смягчает Свою
речь. Человеку, любящему свою душу, очень тяжело и прискорбно было услышать,
что он должен умереть. И нужно ли говорить о временах древних, когда и ныне мы
найдем много людей, которые, несмотря на то что убеждены в будущем, охотно
решаются все перенести, лишь бы насладиться настоящей жизнию, которые, смотря
на здания, на изобретения и произведения искусств, со слезами приговаривают:
как много замышляет человек, и между тем – обращается в прах! До такой степени
сильна привязанность к настоящей жизни! Итак, чтобы разрешить эти узы, Христос
говорит: ненавидяй души своея в мире сем
в живот вечный сохранит ю. А что он сказал это ученикам с тем, чтобы
ободрить их и удалить от них страх, это видно из дальнейших слов: аще кто Мне служит, Мне да последствует.
Здесь Он говорит о смерти и требует последования самим делом. Слуга непременно
должен следовать за тем, кому служит. И заметь, в какое время Он беседует с
ними об этом: не тогда, когда они были гонимы, но когда были совершенно
спокойны, когда, пользуясь от многих почетом и услугами, почитали себя в
совершенной безопасности, когда могли быть бодры духом и услышать: и возмет крест свой и по Мне грядет (Мф.
16, 24), то есть [каждый] должен быть всегда готов на опасности, на смерть, на
переселение из этой жизни. Вслед за тем, так как Он сказал прискорбные слова,
предлагает и награду. В чем же эта награда? В том, что будут следовать за Ним и
будут там, где Он. Этим Он показал, что за смертью последует воскресение. Идеже есмь Аз, говорит Он, ту и слуга Мой будет. Где же Христос? На
небесах. Итак, переселимся туда душою и умом еще и прежде воскресения. Аще кто Мне служит возлюбит его Отец (Ин. 12, 26). Почему Он не
сказал: Я возлюблю? Потому, что ученики еще не имели о Нем надлежащего понятия,
а думали более великое об Отце. Ведь они не знали и того, что Ему надлежало
воскреснуть: как же могли помышлять о Нем что-нибудь великое? Потому-то и сынам
Зеведеевым Он говорит: несть Мое дати, но
имже уготовася от Отца Моего (Мф. 20, 23), – хотя Он и Сам Судия. А здесь
Он представляет и Свое истинное сыновство, потому что Отец примет слуг Его, как
слуг Своего истинного Сына. Ныне душа Моя
возмутися: и что реку? Отче, спаси Мя от часа сего (Ин. 12, 27). Так
говорить, по-видимому, не следовало бы тому, кто убеждает идти на смерть; но на
самом деле эти слова особенно приличны такому человеку. Чтобы не сказали, что
Ему легко любомудрствовать о смерти, когда Он Сам недоступен для человеческих
страданий, легко убеждать нас, когда Он Сам вне опасности, – Он показывает, что
и Он страшится смерти, и, однако же, для пользы (других) не отказывается умереть.
Впрочем, это относится к воспринятому Им человечеству, а не к Божеству. Поэтому
Он говорит: ныне душа Моя возмутися.
(А если не так, то какая будет последовательность между этими словами и
следующими: Отче, спаси Мя от часа сего?)
И (душа Его) до того была возмущена, что Он даже искал бы избавления (от
смерти), если бы только можно было ее избежать.
2. Это – немощи человеческой природы. Но Я, говорит Он, не
могу ничего сказать, прося избавления, потому что сего ради приидох на час сей (ст. 27). Как бы так говорил Он: хотя
смерть и приводит нас в трепет и смущение, но все же мы не должны избегать ее.
Ведь и Я возмущен ныне, но не говорю об избавлении от смерти, потому что
надобно переносить то, чему следует быть. Не говорю: избавь Меня от часа сего,
но – что? Отче, прослави имя Твое
(ст. 28). Хотя смущение и заставляет Меня говорить те слова, но Я говорю
противное: прослави имя Твое, то есть
возведи уже (Меня) на крест. В этом ясно обнаруживаются свойства человеческие и
природа, которая не хочет смерти, но привязана к настоящей жизни. Это
показывает, что (Христос) был не чужд человеческих ощущений. Как голод и сон не
составляет преступления, так точно и привязанность к настоящей жизни. Иисус
Христос имел тело, только чистое от грехов, но не лишенное естественных
потребностей; иначе оно не было бы и телом. Этим же самым Он внушает нам и
нечто другое. Что же именно? Чтобы мы даже и тогда, как случится нам быть в
страхе и томлении, не уклонялись от того, что нам назначено. Отче, прослави имя Твое. Этим показывает,
что умирает за истину; смерть Свою называет славою Божиею. Это и сбылось после
креста: тогда вся вселенная должна была обратиться, познать имя Божие и служить
Богу; и имя не только Отца, но и Сына, хотя (Христос) об этом умалчивает. Прииде же глас с небесе: и прославих, и паки
прославлю (ст. 28). Когда прославил? В предшествовавших событиях. И паки прославлю – после креста. Что же
Христос? Не Мене ради глас сей бысть, но
вас ради (ст. 30). А иудеи подумали, что это был гром или что ангел говорил
Ему. Почему же они так думали? Разве голос был неясен и невнятен? Нет, они были
люди грубые, плотские, беспечные, и потому голос тотчас исчез для них. Одни из
них удержали только звук, а другие, хотя и знали, что это был голос
членораздельный, но что он означал, не знали. Что же Христос? Не Мене ради глас сей бысть, но вас ради.
Для чего Он сказал это? Для опровержения того, что они постоянно говорили,
будто Он не от Бога. В самом деле, мог ли быть не от Бога Тот, Кого Бог
прославляет и Кем имя Божие прославляется? Для этого-то и глас снизошел; для
этого и Сам Он говорит: а не Мене ради
глас сей бысть, но вас ради; не для того, чтобы Я из него узнал что-нибудь,
чего прежде не знал, – Я знаю все Отчее, – но для вас. Так как они говорили,
что ангел говорил Ему или что это был гром, а (слов) не слышали, то (Христос)
говорит, что это было для вас, чтобы хоть таким образом заставить их спросить,
что было сказано. Но они, будучи поражены, не спросили и тогда, как услышали,
что это относилось к ним. А кто не знал, к кому относилось сказанное, для того,
естественно, голос мог показаться невразумительным. Вас ради глас бысть. Видишь ли, что все уничиженное бывает для них, а
не потому, будто бы Сын имел нужду в помощи? Ныне суд есть миру сему: ныне князь мира сего повержен будет долу (ст. 31). Какую это имеет
связь с словами: прославих и прославлю?
Очень близкую и весьма тесную. Так как Он сказал: прославлю, то показывает и самый способ прославления. Какой же это
способ? Тот, говорит, что он будет повержен долу. Что же значит: суд есть миру сему? Как бы так говорит:
будет суд и отмщение. Как это и каким образом? (Диавол) умертвил первого
человека, найдя его повинным греху (так как смерть вошла чрез грех). Но во Мне
он этого не нашел; за что же он напал на Меня и предал смерти? Зачем вложил в
душу Иуды мысль погубить Меня? Не говори мне теперь, что Бог так устроил, что
это дело не диавола, а Божией Премудрости. Будем пока рассматривать лишь мысль
этого злого существа. Итак, каким же образом мир судится во Мне? Диаволу, как
бы на суде, будет сказано: пусть ты всех умертвил, потому что нашел их
виновными во грехе; но за что Христа умертвил? Не явно ли, что несправедливо?
Поэтому чрез Него тебе будет отмщение за весь мир. А чтобы это было очевиднее,
я объясню примером. Представь себе какого-нибудь свирепого тирана, который
всех, кто ни попадется ему, подвергает различным жестокостям. Если этот
человек, встретив царя или царского сына, несправедливо умертвит и его, то
смерть этого последнего может отомстить ему и за всех прочих. Представь себе
еще, что какой-нибудь заимодавец, взыскивая с своих должников, будет бить их и
сажать в тюрьму; потом, по той же жестокости, заключит также в темницу и того,
кто ему нисколько не должен. В этом случае он будет наказан и за то, что он
сделал другим, – именно, тот убьет его.
3. Так точно было и с Сыном (Божиим). Из-за того, что диавол
дерзнул сделать со Христом, он получит наказание за все, что причинил нам. И
что (Христос) указывает именно на это, видно из того, что Он говорит: ныне князь мира сего будет низвержен
Моею смертию. И аще Аз вознесен буду от
земли, вся привлеку к Себе (ст. 32), то есть и язычников. А чтобы
кто-нибудь не сказал: как же он будет низвержен, если он победит и Тебя Самого?
– говорит: не победит; да и может ли это быть, когда Я и других привлеку к
Себе? И не говорит о воскресении, но о том, что важнее воскресения: вся
привлеку к Себе. Если бы сказал: воскресну, то еще не видно было бы, что
уверуют в Него, но, сказав: уверуют, Он тем высказал и то и другое, – что Он и
воскреснет, потому что, если бы Он оставался мертвым и был простым человеком,
тогда никто бы не уверовал. Вся привлеку
к Себе. А как же Он говорит, что Отец привлекает? Это значит, что Отец
привлекает, когда привлекает Сын. Привлеку,
говорит Он, так как их держит тиран и сами по себе они не могут прийти и
освободиться из его рук, потому что он не пускает их. В другом месте это
называет (Христос) хищением. Никтоже
может сосуды крепкаго расхитити, аще не первее крепкаго свяжет, и тогда сосуды
его расхитит (Мк. 3, 27) – так говорит Он, изображая силу (врага).
Следовательно, что там назвал Он хищением, то здесь называет привлечением.
Итак, зная это, восстанем и прославим Бога не верою только, но жизнию; а иначе
это будет не слава, а хула. Не столько хулится Бог нечистою жизнию язычника,
сколько развращением христианина. Поэтому, прошу вас, старайтесь всячески о
прославлении Бога. Горе, сказано, тому рабу, которым имя Божие хулится. А когда
будет горе, тогда тотчас последует всякое наказание и мучение. Напротив, блажен
тот, кем имя Божие прославляется. Так не будем же жить, как во тьме, но
постараемся избегать всяких грехов, а особенно тех, которые клонятся к общему
вреду, потому что ими-то особенно и наносится хула Богу. Какое, в самом деле,
мы получим прощение, когда, обязанные по заповеди давать другим, мы будем
похищать чужое? Какая будет для нас надежда на спасение? Ты будешь наказан,
если не напитаешь алчущего; какое же получишь помилование, если обнажишь
одетого? Мы постоянно говорим это, и не перестанем говорить. Может быть, не
послушавшие сегодня послушают в следующие дни; если же некоторые и останутся
непреклонными, то все же, по крайней мере, мы будем правы на суде, потому что
исполнили свое дело. Но дай Бог, чтобы эти слова и нас не приводили в стыд, и
вас не заставляли закрываться. Дай Бог всем с дерзновением стать пред судилищем
Христовым, чтобы и мы могли похвалиться вами, и для своих зол найти
какое-нибудь облегчение в вашем добром имени, о Христе Иисусе Господе нашем, с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки. Аминь.
1. Ложь бессильна и
легко изобличается, хотя снаружи и разрисована многоразличными красками. Как
те, которые покрывают смазкою стены, близкие к разрушению, чрез эту смазку не
могут поправить их, так и люди, когда говорят ложь, легко изобличаются. Так
именно случилось и теперь с иудеями. Когда Христос сказал: аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе, – они
возражают: мы слышахом от закона, яко
Христос пребывает во веки: како Ты глаголеши, вознестися подобает Сыну
Человеческому? Кто есть Сей Сын Человеческий? Итак, они знали, что Христос
есть лицо бессмертное и имеет жизнь бесконечную. Следовательно, понимали и то,
что Он говорил. Да и в Писании во многих местах говорится вместе и о страдании,
и о воскресении. Так, например, Исаия поставляет то и другое вместе, когда
говорит: яко овча на заколение ведеся (53,
7), и так далее; и Давид во втором псалме, равно как и во многих других,
соединяет то и другое; и патриарх (Иаков), сказав: возлег, уснул еси яко лев, присовокупил: и яко скимен: кто возбудит его? (Быт. 49, 9), – чем указывает
вместе и на страдание, и на воскресение. Но иудеи потому говорят, что Христос
пребывает вовек, что этим думали заградить Ему уста и показать, что Он не
Христос. И смотри, какая злонамеренность! Не сказали: мы слышали, что Христос
не должен страдать, не должен быть распят; но: яко пребывает во веки, хотя эти слова и не составляют возражения,
потому что страдание не было препятствием к бессмертию. Отсюда можно видеть,
что они понимали многое, что могло казаться обоюдным, и что они по доброй воле
поступали злонамеренно. Так как выше Христос беседовал о смерти, то они, услыша
здесь слово: вознестися, пришли
именно к мысли о смерти. Затем говорят: кто
есть Сей Сын Человеческий? И это также с злым умыслом. Не подумай, говорят
они, что мы разумеем здесь Тебя, и не говори, будто мы противоречим Тебе по
вражде с Тобою. Вот мы даже и не знаем, о ком Ты говоришь, и все же, однако,
высказываем свое мнение. Что же Христос? Желая заградить им уста и показать,
что Его страдания нисколько не препятствуют Ему пребывать вовек, Он говорит: еще мало время свет в вас есть (Ин. 12,
35). Этим показывает, что смерть Его есть только преставление, так как и
солнечный свет не исчезает совершенно, но, скрывшись на краткое время, снова
является. Ходите, дондеже свет имате
(ст. 35). О каком времени говорит Он здесь? Разумеет ли всю настоящую жизнь или
только время до креста? Я думаю, – и то и другое, потому что, по неизреченному
Его человеколюбию, многие уверовали в Него и после креста. А говорит Он это для
того, чтобы побудить их к вере, что и прежде делал, когда говорил: еще мало время с вами есмь (7, 33). Ходяй во тме не весть, камо идет (12,
35). В самом деле, чего не делают теперь иудеи, и, однако ж, не знают, что
делают, но ходят как бы во тьме. Думают, что идут по прямому пути, а на самом
деле идут противоположным путем; соблюдают субботу, хранят закон, наблюдают
правила касательно пищи, но не знают, куда идут. Потому и говорил: ходите во свете, да сынове света будете (ст.
36), то есть Моими сынами. В начале евангелист говорит (о верующих), что они не от крове, ни от похоти плотския, но от
Бога родишася (1, 13), то есть от Отца, – а здесь говорится о Самом
(Христе), что Он их рождает, чтобы ты знал, что у Отца и Сына одно действие. Сия глагола Иисус, и отшед скрыся от них (12,
36). Зачем Он теперь скрывается? Ведь не подняли против Него камней и не
сказали никакой хулы, как было прежде: зачем же Он скрылся? Проникая в сердца
их, Он знал, что в душе они ожесточились против Него, хотя и ничего не
говорили; знал, что они кипели и готовы были убить Его, и не ожидал, пока дойдут
они до самого дела, но скрылся, чтобы укротить их ненависть. Смотри, как на это
указал и евангелист: он сейчас же присовокупил: толика знамения сотворшу Ему, не вероваху в Него (ст. 37). Какие
это знамения? Знамения, о которых евангелист умолчал. Да это же видно и из
последующего. После того как Он удалился и уступил им, Он снова приходит и
кротко беседует с ними, говоря таким образом: веруяй в Мя не верует в Мя, но в Пославшаго Мя (ст. 44). И заметь,
как Он (обыкновенно) поступает: начинает речь скромно и уничиженно, относя все
к Отцу, а потом возвышает Свое слово. Когда же видит, что они приходят в
ярость, – удаляется, а потом снова является и снова начинает речь уничиженную.
Когда же Он так поступал? Скажи лучше, когда Он так не поступал? Вот, смотри, как
Он говорит сначала: якоже слышу, сужду
(5, 30); затем возвышеннее: якоже бо Отец
воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит (5, 21); и опять:
Аз не сужду вас, ин есть судяй (см.:
8, 50); а потом опять удаляется. Затем, явившись в Галилее, говорит: делайте не брашно гиблющее (6, 27); и,
сказав о Себе великое, именно – что Он сошел с неба, что Он дает живот вечный,
снова уходит. А в праздник кущей опять является и поступает точно таким же
образом.
2. Да и постоянно, как всякий может видеть, Он разнообразит
таким образом Свое учение: то приходит, то уходит, то говорит смиренно, то
возвышенно. Так точно Он поступил и здесь. Толика
знамения сотворшу Ему, говорит, не
вероваху в Него, да сбудется слово Исаии пророка, еже рече: Господи, кто верова
слуху нашему, и мышца Господня кому открыся? (12, 37–38). И опять: сего ради не можаху веровати, яко паки рече
Исаия: слухом услышите, и не уразумеете. Сия рече Исаия, егда виде славу Его и
глагола о Нем (12, 39, 41; Ис. 6, 9). Вот опять слова яко и рече означают не
причину, а следствие. Не потому иудеи не веровали, что так сказал Исаия, но
потому сказал так Исаия, что они не будут веровать. Почему же евангелист
говорит не так, а, напротив, как будто представляет неверие следствием
пророчества, а не пророчество – следствием неверия? В дальнейших же словах он
то же самое выражает еще сильнее, говоря так: сего ради не можаху веровати, яко рече Исаия. Этим он хочет яснее
доказать, что Писание не ложно и что предсказанное им совершилось не иначе, а
именно так, как было предсказано. А чтобы кто-нибудь не сказал: зачем же и
пришел Христос? или Он не знал, что Его не будут слушать? – для этого и
приводит Пророков, показывая, что и они это знали. Пришел же Христос для того,
чтобы не имели никакого извинения в своем грехе. Что предсказал Пророк, то
предсказал потому, что так непременно будет. А если бы не должно было
непременно совершиться, то он и не предсказал бы; но оно должно было непременно
свершиться, потому что (иудеи) были неизлечимы.
Если же и поставлено здесь слово: не можаху, то оно значит то же, что – не хотели. И ты не удивляйся
этому. Вот и в другом месте говорится: могий
вместити да вместит (Мф. 19, 12). Так и во многих местах Писание
обыкновенно употребляет слово: «возможность» в смысле хотения; вот, например,
еще: не может мир ненавидети вас, Мене же
ненавидит (Ин. 7,7). Да это же самое, как всякий может видеть, бывает и в
обыкновенном разговоре. Так, когда кто говорит: я не могу полюбить такого-то,
то под возможностию разумеет особенную силу хотения; точно так же такой-то не
может быть добрым. Да и Пророк как говорит? Аще
пременит Ефиоплянин кожу свою, и рысь пестроты своя, и народ сей возможет
благотворити научившеся злу (Иер. 13, 23). Не то разумеет он, будто
совершение добродетели для этих людей невозможно; но что они не хотят того,
потому и не могут. И слова евангелиста выражают только то, что Пророку
невозможно было сказать ложь. Но никак нельзя сказать, чтобы по этому самому
иудеям невозможно было уверовать. Пророк мог остаться верным и в том случае,
если бы они уверовали, – он бы того и не предсказал. Так почему же, скажешь,
Писание не выразилось таким образом? В Писании есть некоторые подобные
особенности, а потому надобно подчиняться его правилам. Сия же рече, егда виде славу Его (12, 41). Чью славу? Отца. Как же
Иоанн прилагает эти слова к Сыну, а Павел к Святому Духу? Это они говорят не
потому, будто смешивают ипостаси, а чтобы показать, что у Них одно достоинство:
что принадлежит Отцу, то принадлежит и Сыну, а принадлежащее Сыну принадлежит и
Святому Духу. Хотя многое (Бог) изрек чрез ангелов, однако ж никто не говорит:
как сказал ангел, но: как сказал Бог; что изречено Богом чрез ангелов, то
принадлежит Богу, но принадлежащее Богу еще не принадлежит ангелам. А здесь
(Апостол) говорит, что это слова Духа (Деян. 28, 25–26). И глагола о Нем (ст. 41). Что глагола? Видех Господа седяща на престоле высоце и превознесенне (Ис. 6, 1),
и прочее. Итак, славою он называет здесь видение, дым, слышание неизреченных
таинств, зрение серафимов, молнию, исходящую от Престола, на которую не могли
смотреть те силы. И глагола о Нем.
Что глагола? Что он слышал голос, говоривший ему: кого послю, и кто пойдет? И рекох: се, аз есмь, посли мя. И рече:
слухом услышите, и не уразумеете; и видяще узрите, и не увидите... Ослепи бо
очи их и окаменил есть сердца их, да не видят очима, ни разумеют сердцем
(Ис. 6, 8–9; Ин. 12, 40). Вот опять новое недоумение; но его не будет, если
вникнем в дело надлежащим образом. Как солнце поражает глаза больных, но не
потому, чтобы оно имело такое свойство, так бывает и с теми, кто не внимает
словам Божиим. В этом же смысле говорится и о фараоне, что ожесточил его
сердце. Так бывает и с теми, которые каким-нибудь образом противятся словам
Божиим. И это – особенность Писания, равно как и выражения: Бог предаде в неискусен ум (Рим. 1, 28),
и: раздели языком (Втор. 4, 19); это
значит – позволил, попустил. В этих местах выражено не то, будто Бог и это
производит, но показывается, что это происходит от злобы других. Когда мы
бываем оставлены Богом, тогда предаемся диаволу; а предавшись диаволу,
подвергаемся, бесчисленным бедствиям. Итак, чтобы устрашить слушателя, говорит:
ожесточи, и: предаде. А что Бог не только не предает нас, но и не оставляет,
если мы сами того не захотим, – послушай, что говорит: не греси ли ваши разлучают между вами, и между Мною? (Ис. 59, 2). И
еще: удаляющии себе от Тебе погибнут
(Пс. 72, 27); а Осия говорит: забыл еси
закон Бога своего, забуду и Аз тебя (Ос. 4, 6). И Сам Христос в Евангелии: колькраты восхотех собрати чада твоя, и не
восхотесте (Лк. 13, 34). И опять Исаия: приидох,
и не бяше человека; звах, и не бе послушающаго (Ис. 50, 2). Говоря таким
образом, показывает, что мы сами полагаем начало оставлению нас Богом, сами
бываем виновны в своей погибели. А Бог не только не хочет ни оставлять нас, ни
наказывать, но когда и наказывает, – делает это против Своего желания. Не хощу, говорит Он, смерти грешника, но еже обратитися ему и
жити (Иез. 18, 32). А Христос даже плачет о разрушении Иерусалима, как
поступаем и мы в отношении к своим друзьям.
3. Итак, зная это, будем употреблять все меры, чтобы не
отпасть от Бога, и постараемся иметь попечение о своей душе и любовь друг к
другу; не будем отторгать от себя своих членов, – это свойственно беснующимся и
умалишенным, – но, чем в худшем найдем их положении, тем большую покажем о них
заботливость. Ведь мы часто видим людей, одержимых упорными и неисцелимыми
телесными недугами, и, однако ж, не перестаем прилагать к ним врачевства. Что,
например, хуже подагры? Что – хирагры? Но разве
мы отсекаем из-за этого члены? Вовсе нет. Напротив, употребляем все меры, чтобы
получить хоть какое-нибудь облегчение, если уж нет возможности уврачевать
болезнь. Так же будем поступать и с своими братьями: хотя бы они страдали
неисцелимыми болезнями, будем неотступно заботиться об их исцелении и носить
тяготы друг друга. Чрез это мы исполним и закон Христов, и достигнем
обетованных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Мы должны избегать всех вообще душевредных страстей, но
особенно тех из них, которые и сами из себя рождают много грехов. Таково,
например, сребролюбие. Оно и само по себе тяжкая болезнь, но становится еще
тяжелее потому, что оно корень и мать всех зол. Таково же и тщеславие. Вот,
например, и эти (начальники иудейские) отторглись от веры по любви к славе. Мнози, говорит Писание, и от князь вероваша в Него, но иудеев ради
не исповедоваху, да не из сонмищ изгнани будут. Так точно и (Христос) еще
прежде говорил им: како вы можете
веровати, славу друг от друга приемлюще, и славы, яже от Единаго Бога, не
ищете? (Ин. 5, 44). Следовательно, они были не князья, а рабы, и рабы самые
низкие. Впрочем, впоследствии и этот страх исчез. При Апостолах мы нигде не
встречаем одержимых этою болезнию; при них обращались к вере и князья, и священники;
ниспосланная благодать Святого Духа всех их сделала тверже адаманта. Но так как
теперь это служило еще для них препятствием к вере, то послушай, что говорит
Христос: веруяй в Мя не верует в Мя, но в
Пославшаго Мя (12, 44). Как бы так говорил Он: что боитесь вы уверовать в
Меня? Вера в Меня, равно как и неверие, через Меня переходит к Богу. Смотри,
как всегда и во всем обнаруживает Он совершенное равенство Своего существа. И
не сказал: кто верует Мне, – чтобы кто не подумал, будто Он здесь говорит о
Своих словах, – что можно было сказать и о людях, например: кто верует
Апостолам, верует не им, а Богу. Но чтобы ты знал, что Он здесь говорит о вере
в Свое существо, Он не сказал: кто верует Моим словам, но: веруяй в Мя. Но почему, скажешь, Он нигде не сказал наоборот: кто
верует в Отца, верует не в Отца, а в Меня? Потому, что возразили бы: вот мы
веруем в Отца, а в Тебя не веруем. Ведь они были еще очень немощны. Потому,
беседуя с учениками, Он сказал так: веруйте
в Бога и в Мя веруйте (14, 1); а с иудеями – видя, что они, по своей
немощи, еще не могут услышать такие слова, ведет речь иначе; им Он показывает,
что невозможно уверовать в Отца, не уверовав в Него. И, чтобы ты не подумал,
будто это сказано в том же смысле, в каком может быть сказано и в отношении к
человеку, Он присовокупляет: видяй Мя
видит Пославшаго Мя (12, 45). Что же? Значит, Бог – существо телесное?
Вовсе нет. Христос говорит здесь о видении умственном и тем опять показывает
Свое единосущие. Но что значат слова: веруяй
в Мя? Это то же, как если бы кто сказал: кто берет воду в реке, берет ее не
из реки, а из источника; а впрочем, и это еще весьма слабое подобие настоящего
предмета. Аз свет в мир приидох (ст.
46). Так как Отец везде называется светом, и в Ветхом и в Новом Завете, то и Он
прилагает к Себе это название; поэтому и Павел, научившись отсюда, называет Его
сиянием. Вообще Он здесь показывает великое сродство с Отцом и не полагает
никакого различия, потому что вера в Него, говорит, не к Нему относится, а
переходит к Отцу. А светом Он Себя назвал потому, что Он уничтожает заблуждение
и рассеивает умственный мрак. Аще кто
Меня не слушает, Аз не сужду ему: не
приидох бо, да сужду мирови, но да спасу мир (ст. 47). Чтобы не подумали,
будто Он по немощи не обращал внимания на тех, которые пренебрегали Им, для
этого Он сказал: не приидох, да сужду
мирови.
2. Потом, чтобы не сделались от этого нерадивее, узнав, что
если верующий получает спасение, за то и неверующий не подвергается наказанию,
– смотри, как Он поставляет им на вид и Страшный суд, присовокупляя следующие
слова: отметаяйся Мене и не приемляй
глагол Моих имать судящаго ему (ст. 48). Но если Отец не судит никомуже и
Ты пришел не с тем, чтобы судить мир, так кто же его будет судить? Слово, еже глаголах, то судит ему в
последний день (ст. 48). Так как они говорили, будто Он не от Бога, то Он и
сказал так, показывая, что для них тогда не будет возможности говорить это, но
слова, которые Я изрек ныне, предстанут вместо обвинителя, будут обличать их и
отнимут у них всякое оправдание. И слово,
еже глаголах. Какое слово? Яко Аз не
Сам от Себя пришел, но пославый Мя Отец, Той Мне заповедь даде, что реку и
возглаголю (ст. 49) – и все другие подобные слова. Следовательно, это
говорилось так только для них, чтобы они не могли иметь никакого предлога к
извинению. В противном случае, какое (Христос) будет иметь преимущество пред
Исаиею? Ведь этот последний говорит то же самое: Господь дает мне язык научения, еже разумети, егда подобает рещи слово (Ис.
50, 4). Какое пред Иеремиею, который также, когда был послан, получил
вдохновение? Какое – пред Иезекиилем? Ведь и этот говорил после того, как
поглотил свиток. Притом же те, которые будут слушать Его слова, были бы
причиною Его знания. Если Он получил заповедь, что Ему говорить, только тогда,
когда был посылаем, то наконец ты должен будешь сознаться, что Он того не знал
прежде, чем был послан. А что может быть нечестивее этих слов, если кто станет
принимать их в этом смысле и не позаботится узнать причину их уничиженности?
Апостол Павел говорит, что даже ученики знали, что есть воля Божия благая и угодная и совершенная (Рим. 12, 2): Сыну
ли не знать до тех пор, пока Он не получил заповеди? Есть ли в этом
какая-нибудь сообразность? Видишь, что Он говорит с чрезвычайным уничижением
для того, чтобы и иудеев привлечь к Себе, и на последующих людей наложить
молчание? Итак, для того Он говорит по-человечески, чтобы хотя этим способом
понудить их к тому, чтобы они избегали всего низкого в Его словах, зная, что Он
так говорит не по существу, а по немощи слушателей. И вем, яко заповедь Его живот вечный есть: яже убо Аз глаголю, якоже
рече Мне Отец, тако глаголю (Ин. 12, 50). Видишь, как уничиженны эти слова?
Ведь кто получит заповедь, тот уже не господин над самим собою. А между тем Сам
же Он говорит: якоже Отец воскрешает
мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит. Ужели же воскрешать, кого
хочет, Он имеет власть, а говорить, что хочет, не имеет? Очевидно, Он этими
словами хочет сказать вот что: неестественно, чтобы иное говорил Он и иное
высказывал Я. И вем, яко заповедь Его
живот вечный есть. Это Он сказал против тех, которые почитали Его
обманщиком и говорили, будто Он пришел на погибель. А словами: Аз не сужду показывает, что Он нисколько
не виновен в их погибели. Этим Он как бы так свидетельствует, намереваясь
оставить их и больше не обращаться с ними: беседуя с вами, Я ничего не говорил
собственно от Себя, но все от Отца. И для того Он заключает Свою беседу с ними
словами уничиженными, чтобы сказать, что при самом конце таков был Мой
последний голос к ним. Какой же именно? Якоже
рече Мне Отец, тако глаголю. Если бы Я был противником Богу, Я бы сказал
напротив: что Я ничего не говорю угодного Богу, чтобы всю славу присвоить Себе;
но Я все отношу к Нему, так что даже ничего Своего не говорю. Почему же вы не
верите Мне, когда Я говорю, что Я получил заповедь, и когда с такою силою
опровергаю ваше неправое мнение, будто Я противлюсь Отцу? Как получившим
заповедь невозможно ни делать, ни говорить ничего другого, кроме того, что
угодно пославшим их, до тех пор, пока они во всей точности не исполнят
заповеди, так и Мне нельзя ни делать, ни говорить ничего другого, кроме того,
что хочет Отец. Что делаю Я, то творит Он, потому Он со Мною есть и не остави Мене единаго Отец (8, 29). Видишь, как Он
всюду показывает, что Он тесно соединен с Своим Родителем и между Ними нет
ничего посредствующего? И в том случае, когда Он говорит: о Себе не приидох, Он тем не власть у Себя отнимает, а уничтожает
лишь мысль, будто Он чужд и противен Богу. Ведь если люди властны сами над собою,
то тем более Единородный Сын. А что это справедливо, – послушай, что говорит
Павел: умалил Себе и предаде за ны
(Флп. 2, 7). Но, как я сказал, страшно, истинно страшно – тщеславие. Оно было
причиною, что и эти люди не веровали, и другие худо веровали, и что слова,
которые (Христос) говорил для их же самих – из человеколюбия, они обращали в
повод к нечестию.
3. Итак, будем всячески избегать этого зверя. Он бывает
различного рода и вида, и разливает свой яд на все – и на сокровища, и на
удовольствия, и на красоту телесную. Потому-то мы везде и переступаем границы
нужды; оттого и роскошь в одежде, и большая толпа слуг; оттого пренебрегается
умеренность во всем – и в домах, и в одежде, и в столе, а роскошь господствует.
Ты хочешь наслаждаться славою? Подавай милостыню: тогда тебя похвалят ангелы,
тогда тебя прославит Бог. А теперь вся слава достается на долю золотых дел
мастеров и ткачей; ты же остаешься без венца и нередко видишь себя обременяемою
проклятиями. Не обвешивай ты всем этим своего тела, а издержи все это на
пропитание нищих, и со всех сторон будут рукоплескания, отвсюду – великая
похвала. Тогда именно ты будешь этим обладать, когда будешь раздавать другим; а
покуда ты пользуешься одна, ты не владеешь. Дом – не надежное хранилище; верное
хранилище – это руки нищих. И зачем ты украшаешь тело, между тем как душа
остается в небрежении и покрыта нечистотою? Зачем ты не столько заботишься о
душе, сколько о теле? Ведь о ней следовало бы даже больше заботиться; по
крайней же мере, возлюбленные, будем иметь о ней хоть такое же попечение. Скажи
мне: если бы кто спросил у тебя, чего бы ты лучше желала: тело ли иметь чистое,
здоровое и прекрасное, а одеяние носить бедное – или иметь тело уродливое и
больное, но ходить в золоте и щеголять убранством? Не гораздо ли скорее ты
захотела бы иметь благообразие в самой природе своего тела, чем в пышности
одежд? Ужели же ты по отношению к телу пожелаешь этого, а по отношению к душе –
противного? Имея душу отвратительную, безобразную и черную, ужели ты думаешь
что-нибудь выиграть чрез золотые украшения? Не крайнее ли это безумие? Обрати
лучше эти украшения внутрь и этими ожерельями убери свою душу. Когда они лежат
на теле, они не служат ни к его здоровью, ни к красоте. Ведь они не сделают ни
черного белым, ни безобразного – красивым и благовидным. Но если ты украсишь
ими душу, то скоро сделаешь ее из черной белою, из отвратительной и безобразной
– прекрасною и благовидною. И это не мое слово, но Самого Господа, Который
говорит так: аще будут греси ваши, яко
багряное, яко снег убелю (Ис. 1, 18); и еще: дадите милостыню, и вся чиста вам будут (Лк. 11, 41). И не себя
только, а и мужа своего ты сделаешь прекрасным, если будешь поступать таким
образом. Когда мужья увидят, что вы оставили эти украшения, тогда они уже не
будут иметь надобности в больших издержках; а не имея этой надобности, они
вовсе отстанут от любостяжания и будут более склонны к милостыне. Да и вы тогда
в состоянии будете смело советовать им делать то, что следует; а теперь вы
совершенно лишены этой власти. В самом деле, какими устами вы будете говорить
им это? Какими глазами будете смотреть, требуя от мужей, чтобы они подавали
милостыню, когда большую часть вы издерживаете на украшение тела? Тогда ты в
состоянии будешь смело говорить мужу о милостыне, когда оставишь золотые
украшения. И если бы даже ты нисколько в том не успела, – по крайней мере, ты
исполнишь со своей стороны все; а впрочем, невозможно, чтобы ты не убедила
своего мужа, когда будешь говорить ему самими делами. Что бо веси, жено, аще мужа спасеши? (1 Кор. 7, 16). Потому как
теперь ты дашь ответ и за себя, и за него, так если отложишь весь этот внешний
блеск – получишь сугубый венец, и будешь торжествовать, нося венец вместе с
мужем, в бесконечные веки, и будешь наслаждаться вечными благами, которых и да
сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Подражателе мне
бывайте, говорит Павел, якоже и аз
Христу (1 Кор. 11, 1). Для того Христос и плоть принял из одного с нами
состава, чтобы чрез нее научить нас добродетели. В подобии, сказано, плоти
греха и о гресе осуди грех во плоти (Рим. 8, 3). Да и Сам Христос
(говорит): научитеся от Мене, яко кроток
есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29). И этому Он учил не словами только, но и
делами. Так, называли Его и самарянином, и бесноватым, и обманщиком и бросали в
Него камни; а фарисеи то слуг посылали, чтобы схватить Его, то подсылали других
злоумышленников, притом и сами часто поносили Его, и все это тогда, как не
только не имели ни малейшего повода к обвинению Его, а, напротив, еще постоянно
пользовались Его благодеяниями. Однако ж и после всего этого Он не переставал
творить им добро и словом, и делом. И когда один слуга ударил Его, Он говорит: аще зле глаголах, свидетельствуй о зле: аще
ли добре, что Мя биеши? (Ин. 18, 23). Но так поступал Он со Своими врагами
и злоумышленниками. Посмотрим же, как Он поступает и со Своими учениками, а
особенно – что Он теперь высказывает по отношению к (ученику) коварному. Ведь
его следовало ненавидеть больше всех, потому что он, будучи учеником и
участником в трапезах и вечерях, и видя чудеса, и удостоившись получить так
много, поступил с Ним хуже всех, – не камни бросал в Него и не поносил Его, но
выдал и предал. Между тем смотри, как Он благосклонно принимает его: Он умывает
ему ноги. И этим также Он хотел удержать его от злого намерения. Мог Он, конечно,
если бы захотел, иссушить его, как смоковницу, и разорвать на части, как
разорвал камни, и разодрать, как завесу; но Он хотел, чтобы тот оставил свое
злое намерение не по принуждению, а по доброй воле. С этою целию Он и умывает
ему ноги. Но и этого не устыдился этот несчастный и жалкий человек. Прежде же праздника Пасхи, ведый Иисус, яко
прииде Ему час. Не тогда только узнал, но знал, говорит (евангелист),
гораздо прежде, чем сделал то, что сделал. Да
прейдет. Евангелист глубокомысленно называет смерть Его переходом. Возлюбль Своя сущия в мире, до конца возлюби
их. Видишь, как Он, намереваясь оставить их, обнаруживает к ним сильнейшую
любовь? Слова: возлюбль, до конца возлюби
их – именно означают, что Он не упустил ничего, что следовало сделать тому,
кто сильно любит. Но почему Он сделал это не сначала? Что важнее, то Он делает
в конце, чтобы усилить их привязанность к Себе и приготовить им великое
утешение в наступающих бедствиях. Своими
же Он называет их по Своему близкому с ними общению. Называет Он и других Своими, но – как Свое создание,
например, когда говорит: и свои Его не
прияша (1, 11). Но что значит: сущия
в мире? Это значит, что у Него были Свои и между умершими, как, например,
Авраам, Исаак, Иаков и подобные им; но они были уже не в мире. Видишь ли, что
Он Бог и Ветхого и Нового Завета? А что значит: до конца возлюби их? Этим (евангелист) говорит, что Он никогда не
переставал любить их; и это называет свидетельством особенно сильной любви.
Правда, в другом месте (таким свидетельством) называется не это, а положение
души за друзей своих; но тогда этого еще не было. Но почему Он сделал это (умыл
ноги) теперь? Потому, что это было гораздо удивительнее тогда, когда Он для
всех казался столько славным, да чрез это и утешение немалое Он оставил пред
разлукою с ними. Так как им предстояло перенести жестокую скорбь, то Он
предлагает им чрез это и равносильное утешение. И вечери бывшей, диаволу уже вложившу в сердце Иуде, да Его предаст (13,
2). В изумлении сказал это евангелист, показывая, что умыл ноги Иуде тогда,
когда тот уже решился предать Его. Этим Он обнаруживает также великую злобу
Иуды, – потому что его не остановило ни участие в вечери, хотя это обыкновенно
лучше укрощает злобу, ни то, что Учитель продолжал заботиться о нем до самого
последнего дня. Ведый Иисус, яко вся даде
ему Отец в руце, и яко от Бога изыде и к Богу грядет (13, 3). Здесь
выражает свое удивление, что Тот, Кто так велик и так высок, Кто пришел от Бога
и к Богу отходит, Кто все содержит в Своей власти, – что Он совершил это и,
несмотря на все Свое величие, не возгнушался принять на Себя такое дело. Под
преданием же, как мне кажется, он разумеет здесь спасение верных; и Христос,
когда говорит: вся Мне предана суть Отцем
Моим (Мф. 11, 27), – разумеет это же самое предание. Так точно Он и в
другом месте говорит: Твои беша, и Мне их
дал еси (Ин. 17, 6); и еще: никтоже
может приити ко Мне, аще не Отец привлечет его (6, 44); и: аще не будет дано ему с небесе (3, 27).
Итак, или это выражает, или то, что умовение ног нисколько не могло унизить,
так как Он пришел от Бога и идет к Богу, и все содержит. А когда ты слышишь:
предание, то не предполагай ничего человеческого. Этим показывается только
уважение к Отцу и единомыслие с Ним, потому что, как Отец предает Ему, так и Он
предает Отцу, как это и показывает Павел, когда говорит: егда предаст Царство Богу и Отцу (1 Кор. 15, 24). Говорит здесь об
этом по-человечески, показывая Его великую заботливость об учениках и
обнаруживая неизреченную любовь Его к ним, – так как Он теперь уже заботился о
них, как о Своих, научая их матери всех благ – смиренномудрию, которое Он
назвал началом и концом добродетели. И не без причины присовокуплены слова: от Бога изыде и к Богу грядет, но чтобы
знали мы, что Он поступал достойно Того, Кто пришел оттуда и туда идет, –
поправ всякую гордость. И воста от вечери
и положи ризы (Ин. 13, 4).
2. Смотри, как не умовением только Христос показывает Свое
смирение, но и другими действиями. Не прежде возлежания Он встал, а тогда,
когда уже все возлегли. Затем не просто умывает, но сначала сложил с Себя
одежду. Но и на этом не остановился, а еще опоясался полотенцем; да и этим не
удовольствовался, но Сам же влил воду, а не другому велел наполнить ее. Так все
это Он делает Сам, чтобы показать тем, что когда мы делаем добро, то должны
делать его не с небрежностью, но со всем усердием. И мне кажется, что Своему
предателю Он умыл ноги первому, – так как (евангелист), сказав: и начат умывати ноги учеником (ст. 5),
затем продолжает: прииде же к Симону
Петру, и глагола ему той: Ты ли мои умыеши нозе? (ст. 6). То есть теми ли
самыми руками, которыми Ты отверзал очи, очищал прокаженных и воскрешал
мертвых? Подлинно, уже и это выражает собою весьма много, – почему Петру и не
было надобности сказать что-нибудь больше, чем: Ты ли? В этом одном уже высказывалось все. Но справедливо может
кто-нибудь спросить: почему никто другой не воспрепятствовал Ему (умыть ноги),
а только один Петр, что служит свидетельством немалой любви и уважения? Какая
же этому причина? Мне кажется, что Христос прежде умыл ноги предателю, а потом
приступил к Петру, и что другие были уже вразумлены примером Петра. А что
действительно Он умыл кого-то другого прежде Петра, это видно из слов: когда же
пришел к Петру. Впрочем, евангелист не говорит прямо, но словом: начат намекает на это. И хотя первым был
Петр, но, вероятно, предатель, по своей наглости, возлежал даже выше верховного
(Апостола). Его наглость выказывается и в других случаях: например когда он
погружает вместе с Учителем (руку в солило) и когда, несмотря на обличения, не
чувствует угрызения совести. Петр, однажды подвергшись упреку еще прежде, и
упреку за слова, которые он сказал от любви, так смирился, что даже и тогда,
как был в томлении и трепете, обратился к другому, чтобы тот вопросил; а этот
(Иуда), несмотря на частые обличения, не приходил в чувство. Итак, когда
подошел к Петру, глагола ему той:
Господи, Ты ли мои умыеши нозе? – (Христос) говорит ему: еже Аз творю, ты не веси ныне, уразумееши же
по сих (ст. 6–7), то есть (после узнаешь), какая от этого выгода, как
полезен этот урок, как это может расположить нас ко всякому смиренномудрию. Что
же Петр? Продолжает противиться и говорит: не
умыеши ногу мою во веки (ст. 8). Что ты делаешь, Петр? Разве не помнишь
прежних слов? Не ты ли сказал: милосерд
Ты, и услышал: иди за Мною, сатано
(Мф. 16, 22, 23)? Ужели и это не вразумило тебя, и ты все еще горячишься? Да,
говорит; но теперь совершается дело необыкновенное и поразительное. Поелику же
Петр поступал так по великой любви, то и Христос опять уловляет его тою
любовию. Как тогда Он сильно укорил его, сказав: соблазн Ми еси (Мф. 16, 23), так и теперь говорит: аще не умыю тебе, не имаши части со Мною
(ст. 8). Что же этот пылкий и пламенный? Господи,
говорит, не нозе мои токмо, но и руце и
главу (ст. 9). Горяч в сопротивлении, но еще горячее в изъявлении согласия;
а то и другое – от любви. Но почему (Христос) не сказал, для чего Он это делал,
а употребил угрозу? Потому, что Петр не послушал бы. Если бы сказал: оставь,
чрез это Я хочу научить вас смирению, то Петр тысячу раз обещал бы быть
смиренным, лишь бы только Владыка не делал этого. А теперь что говорит? То,
чего Петр всего более боялся и страшился, – именно, чтобы не быть отлученным от
Него. Ведь это он часто спрашивал: камо
идеши? – и по этому-то поводу говорил: душу
мою за Тя положу (ст. 36, 37). Если он не уступил и тогда, как услышал: ты
не знаешь теперь, что Я делаю, а узнаешь после, – то тем более, если бы узнал.
Поэтому-то и сказал: уразумееши же по сих,
– зная, что, если бы он уразумел это теперь, то продолжал бы противиться. Да
Петр и не сказал: объясни мне, и я не буду противиться; но – что было знаком
еще большей горячности – он даже не хотел знать этого, а опять настаивает на
своем, говоря: не умыеши ногу мою.
Когда же (Христос) употребил угрозу, – он тотчас утих. Но что значит: уразумевши по сих? Когда именно по сих? Тогда, говорит, когда именем
Моим будешь изгонять бесов, когда увидишь Мое вознесение на небо, когда узнаешь
от Духа, что Я восседаю одесную Отца, – тогда поймешь то, что теперь совершается.
Что же Христос? Когда Петр сказал: Господи,
не нозе мои токмо, но и руце и главу, – (Христос) говорит: измовенный не требует, токмо нозе умыти,
есть бо весь чист. И вы чисти есте, но не вси. Ведяше бо предающаго Его (ст. 10–11). Но если они чисты, –
для чего умываешь им ноги? Для того, чтобы мы научились скромности. Поэтому-то
Он обратился не к другой какой-нибудь части тела, а именно к той, которая менее
всех других ценится. Что значит: измовенный?
То же, что чистый. А разве они были чисты? Ведь они еще не были освобождены от
грехов и не удостоились получить Святого Духа, так как грех еще владычествовал,
клятвенное рукописание еще существовало и жертва еще не была принесена. Почему
же Он называет их чистыми? Чтобы ты не подумал, будто они в том отношении
чисты, что уже освобождены от грехов, Он присовокупил: вы чисти есте за слово, еже рех вам (15, 3), – то есть вы пока
чисты только с этой стороны; вы уже приняли свет; вы уже освободились от
иудейских заблуждений. Так и Пророк говорит: измыйтеся, и чисти будите, отъимите лукавства от душ ваших (Ис. 1,
16). Значит, такой уже омылся и чист. А так как Апостолы отвергли от души своей
всякое лукавство и обращались со Христом с чистою совестию, то Он и говорит,
сообразно со словами Пророка, что измовенный
уже чист. Под измовением Он разумеет здесь не иудейское омовение водою, но
очищение совести.
3. Итак, будем и мы чисты; научимся делать добро. Но что
такое добро? Судите сиру и оправдите
вдовицу, и приидите, и истяжимся, глаголет Господь (Ис. 1, 17–18). В Писании
часто говорится таким образом о вдовах и сиротах; а мы о том и не думаем. Между
тем, представь, какая награда! Аще будут
греси ваши, сказано, яко багряное,
яко снег убелю: аще же будут яко червленое, яко волну убелю (Ис. 1, 18).
Вдовицы беззащитны, а потому (Господь) много о них и заботится. Они, конечно,
могли бы вступить и во второй брак, но из страха Божия они переносят скорби
вдовства. Подадим же им руку помощи все мы, и мужи и жены, чтобы и нам самим
когда-нибудь не подвергнуться тяжкой участи вдовства или, если подвергнемся ей,
иметь полное право ожидать и себе человеколюбия. Не малую имеют силу слезы
вдовицы: они могут отверзть самое небо. Не будем же обижать их, не станем
увеличивать их несчастия, но будем оказывать им всевозможную помощь. Если будем
поступать таким образом, то доставим себе совершенную безопасность и в
настоящей жизни, и в будущем веке. Не только здесь, но и там они послужат для
нас защитою; за оказанные им благодеяния они избавят нас от большей части наших
грехов и дадут нам возможность с дерзновением предстать пред судилищем
Христовым, чего да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа
нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Опасно, возлюбленные, опасно впасть в глубину зол. Тогда
уже трудно бывает душе исправиться. Поэтому нужно всячески стараться не быть
уловленным в начале, потому что легче не вдаться (в зло), чем, вдавшись,
исправиться. Посмотри на Иуду: когда он вверг себя (в зло), то сколько ни
получает помощи, – все не восстает. Сказал (Христос), обращаясь к нему: един от вас диавол есть (Ин. 6, 70);
сказал: не все веруют (6, 64);
сказал: не о всех вас глаголю; и: Аз вем, ихже избрах (13, 18), – но он
ничего этого не чувствует. Егда же умы
ноги их, прият ризы Своя, возлег паки, рече им: весте ли, что сотворих вам? Это
говорит, обращаясь уже не к одному Петру, но и ко всем. Вы глашаете Мя: Господь и Учитель, и добре глаголете: есмь бо (ст. 13). Вы глашаете Мя, – ссылается на их суждение. Потом, чтобы не
показалось, что это слова их приязни, присовокупляет: есмь бо. Таким образом, приведя их собственные слова, Он тем самым
делает их не тягостными; а подтвердив приведенные слова Своим (словом), отстраняет
от них всякое подозрение. Есмь бо,
говорит. Видишь ли, как, беседуя с учениками, Он гораздо открытее говорит о
Самом Себе? Как сказал Он: не называйте учителя на земле, един бо есть баш Учитель, так же сказал: и отца не зовите на земли (Мф. 23, 8, 9). А выражение: един сказано не об Отце только, но и о
Нем. Если бы Он говорил, не разумея здесь и Себя, то как мог бы сказать: да сынове света будете (Ин. 12, 36)? И
опять: если бы называл учителем одного Отца, то как же говорит: есмь бо, и еще: един есть наставник ваш, Христос (Мф. 23, 10)?
Аще убо Аз, Господь и
Учитель, умых ваши нозе, и вы должни есте друг другу умывати: образ бо сей дах
вам, да, якоже Аз сотворих, тако и вы творите (Ин. 13, 14, 15). Но ведь это
не одно и то же, потому что Он – Учитель и Господь, а вы между собою – сорабы.
Что же значит: тако? С таким же
усердием. Для того Он и берет примеры от большего, чтобы мы делали хоть
меньшее. Так и учителя пишут для детей весьма красивые буквы, чтобы они, хотя
несовершенно, подражали им. Что же теперь – презирающие своих собратий? Что
теперь – требующие почестей? Христос умыл ноги предателю, святотатцу и хищнику
и в самое время предательства, несмотря на нераскаянность, сделал его общником
трапезы; а ты гордишься и надмеваешься? Так значит, скажешь, мы должны умывать
ноги друг другу, следовательно и рабам? А что же особенного, если и рабам?
Здесь раб и свободный различаются только по имени, а там – по существу дела.
Христос по естеству Господь, а мы рабы; однако ж Он не отказался и это сделать.
Но теперь приходится довольствоваться, если и со свободными мы не поступаем,
как с рабами и купленными невольниками. И что мы тогда скажем, мы, и имеющие
образцы такого долготерпения, нисколько не подражающие им, а поступающие
совершенно напротив – без меры превозносящиеся и не воздающие должного? Ведь
Бог, Сам сначала совершив это (умыв ноги), сделал нас должниками друг другу,
хотя мы обязаны воздавать друг другу и меньше (того, что Он сделал), так как Он
– Господь, а мы, если будем делать это, будем делать для подобных нам рабов. На
это самое и Он указал словами: аще убо
Аз, Господь и Учитель, и еще: тако и
вы. Следовало бы сказать: тем более вы – рабы; но Он предоставил это
совести слушателей. Но почему же Он сделал это теперь? Потому, что (ученики)
скоро уже должны были и сподобиться чести, одни – большей, другие – меньшей.
2. Поэтому, чтобы они не возносились друг над другом и не
говорили, как прежде: кто есть болий,
и не негодовали друг на друга, Он у всех их отнимает высокомерие, говоря: хотя
бы ты был и очень велик, ты не должен нисколько возноситься над братом. И не
сказал того, что важнее, именно: если Я умыл ноги предателю, то что великого в
том, если вы (будете умывать ноги) друг другу? – но, показав это на самом деле,
предоставил судить о том зрителям. Поэтому Он говорил: иже аще сотворит и научит, сей велий наречется (Мф. 5, 19), потому
что учить по-настоящему – это значит исполнять самим делом. Такое учение какой
не истребит надменности? Какой не уничтожит гордости и высокомерия? Седящий на
херувимах умыл ноги предателю; а ты, человек, – земля и пепел, персть и прах, –
превозносишься и высокомудрствуешь? И какой же будешь достоин ты геенны? Если
ты действительно желаешь иметь чувства высокие, – приди, Я покажу тебе путь,
потому что ты даже не знаешь, что это значит. Кто прилепляется к настоящему,
как к чему-то великому, у того душа низкая. Поэтому и смиренномудрие может быть
только при величии души, и надменность – только от низости души. Как малые дети
пристрастны бывают к ничтожным вещам, к мячикам, обручам и костям, а о великом
не могут иметь и понятия, так точно и здесь: кто любомудрствует, тот будет
считать за ничто блага настоящие (и потому ни сам не захочет иметь их, ни у
другого не возьмет их), а кто не любомудрствует, тот будет думать иначе, будет
пристрастен к паутине, к тени, к сонным мечтам и к тому, что еще ничтожнее
этого. Аминь, аминь глаголю вам: несть
раб болий господа своего, ни посланник болий пославшаго его. Аще сия весте,
блажени есте, аще творите я. Не о всех вас глаголю, но да Писание сбудется:
ядый со Мною хлеб воздвиже на Мя пяту свою (Ин. 13, 16–18). Что сказал
прежде, то и теперь говорит, для увещания их. Если раб не больше господина
своего и посланник не больше пославшего его, а Мною это сделано, то тем более
вам должно делать это. Потом, чтобы кто-нибудь не сказал: для чего Ты это
говоришь? разве мы не знаем этого? – присовокупил следующее: Я говорю вам не
потому, будто вы не знаете, но для того, чтобы вы осуществляли на самом деле
Мои слова. Знать могут все, а делать – не все. Потому Он и сказал: блажени есте, аще творите я. Потому же
именно и я непрестанно повторяю вам об этом, хотя вы и знаете, – чтобы
расположить вас к делам. Ведь и иудеи знают, но они не блаженны, потому что не
исполняют того, что знают. Не о всех,
говорит, вас глаголю. О,
долготерпение! Еще не открывает предателя, а, напротив, прикрывает его дело,
подавая тем ему случай к покаянию. И открывает, и не открывает, говоря таким
образом: ядый со Мною хлеб воздвиже на Мя
пяту. Мне кажется, что слова: несть
раб болий господа своего сказаны и для того, чтобы те, которым случится
потерпеть зло от рабов или от каких-нибудь ничтожных людей, не соблазнялись,
взирая на пример Иуды, который, получив бесчисленные благодеяния, заплатил злом
Благодетелю. Поэтому и присовокупил: ядый
со Мною хлеб, и, оставив все прочее, сказал о том, что по преимуществу
могло его удержать и пристыдить: тот, говорит, кого Я питал, кого Я сделал
участником Своей трапезы. Это Он говорил, научая благодетельствовать людям,
делающим нам зло, даже и тогда, как они неисправимы. А так как Он сказал: не о всех вас глаголю, то, чтобы не
навесть страха на многих, Он отделяет наконец Иуду, говоря так: ядый со Мною хлеб. Выражение: не о всех не указывает непременно на
одного; поэтому Он присовокупил: ядый со
Мною хлеб, показывая этому несчастному, что Он подвергается его нападению
не по неведению, но совершенно зная, – а это опять больше всего могло удержать
его. И не сказал: предаст Меня, но: воздвиже
на Мя пяту, чтобы тем выразить коварство, лукавство и скрытность его
замысла.
3. Все же это написано для того, чтобы мы не были злопамятны
к обидчикам, но вразумляли и оплакивали их. Действительно, слез достойны не те,
которые терпят обиду, но те, которые причиняют ее. Лихоимец, клеветник и
всякий, делающий какое-либо другое зло, вредят гораздо больше самим себе; а нам
приносят величайшую пользу, если мы не мстим за себя. Положим, например,
такой-то ограбил, а ты за обиду возблагодарил и прославил Бога. Чрез это
благодарение ты приобрел себе бесчисленные награды, равно как тот приготовил
себе неизреченный огонь. Если же кто скажет: что ж, если я не мог отомстить
обидевшему меня, потому что я слабее его? – то я отвечу вот что: ты мог
сердиться и гневаться, потому что это в нашей власти, желать зла опечалившему, тысячекратно
проклинать его и всюду бесславить. Следовательно, кто этого не сделал, тот
получит награду и за то, что не мстил, так как, очевидно, он не стал бы мстить
и в том случае, если бы мог это сделать. Ведь обиженный, если он малодушен,
пользуется всяким оружием – мстит обидевшему проклятиями, ругательствами,
наветами. Итак, ты не только не делай этого, но и молись за него; а если ты не
только не сделаешь этого, но и станешь молиться за него, то будешь подобен
Богу. Молитеся, сказано, за творящих вам напасть, яко да будете подобны Отцу вашему, иже есть на небесех (Мф.
5, 44). Видишь, какую великую пользу получаем мы от обид, причиняемых нам
другими? Ничем так не услаждается Бог, как тем, когда мы не воздаем злом за
зло. Но что я говорю: когда не воздаем злом за зло? Ведь нам заповедано
воздавать противным – благодеяниями, молитвами. Поэтому и Христос воздал
хотевшему предать Его благодеяниями, именно: умыл ноги, обличал тайно, укорял с
кротостию, служил, удостоил его трапезы и целования, и хотя (Иуда) и от этого
не сделался лучше, однако ж Он не переставал делать Свое. Но, если хочешь, я
научу тебя и примером рабов, и в особенности рабов ветхозаветных, чтобы ты
видел, что мы не можем иметь никакого извинения, когда бываем злопамятны. Итак,
хотите ли, я скажу вам о Моисее? Или не вознести ли слово еще далее? Ведь чем
древнее будут представлены примеры, тем будут они убедительнее. Почему же так?
Потому, что тогда добродетель была труднее. Жившие в то время не имели ни
письменных наставлений, ни примеров жизни; подвизалась одна только природа без
всякой посторонней помощи и принуждена была всюду плавать без всякой опоры.
Потому-то (Писание), похваляя Ноя, не просто назвало его совершенным, но
присовокупило: в роде своем (Быт. 6,
9), то есть в такое время, когда было много препятствий. Конечно, после него
прославились и другие, однако ж он ничем не будет меньше их, потому что он был
совершен в свое время.
Кто же был долготерпелив прежде Моисея? Блаженный и
доблестный Иосиф, который, прославившись целомудрием, не менее прославился
долготерпением. Его продали, между тем как он не сделал никакой обиды, но
служил, работал и исполнял все, свойственное рабам. На него возвели злую хулу,
но он не мстил, хотя имел и отца на своей стороне; напротив, он даже понес
братьям пищу в пустыню и, когда не нашел их, не отчаялся и не возвратился
назад, хотя и имел к тому случай, если бы хотел, но всегда сохранял истинно
братское расположение к этим свирепым и жестоким людям. Опять, когда он сидел в
темнице и был спрошен о причине, он не сказал о них ничего худого, а только: ничто сотворих, и: татьбою украден из земли еврейския (Быт. 40, 15). И после этого,
когда снова получил власть, он и питал их, и избавил от бесчисленных зол.
Так-то, когда мы бодрствуем над собою, злоба ближнего не может отвратить нас от
добродетели. Но не таковы были его братья. Они сняли с него одежду, и хотели
убить его, и поносили его за сновидение. Он принес им пищу, а они замышляли
лишить его свободы и жизни. Сами ели, а брата, бросив нагого в ров, презирали.
Что может быть хуже такого зверства? Каких убийц не были они бесчеловечнее? А
потом, извлекши из рва, они предали его тысяче смертей, – продали людям
иноплеменным и диким, отправлявшимся к варварам. Но он, сделавшись царем, не
только не мстил им, но освободил их, сколько было в его власти, и от греха,
назвав все случившееся делом Промысла Божия, а не их злобы. И все, что он ни
сделал с ними, сделал не с тем, чтобы отомстить за обиду, но притворно, ради
брата. Оттого-то, когда увидел впоследствии, что они не отпускают от себя его
брата, тотчас сбросил с себя личину, стал громко рыдать и обнимать их, как
будто бы они, прежде погубившие его, оказали ему величайшее благодеяние;
перевел их всех в Египет и осыпал бесчисленными благодеяниями. Какое же мы
будем иметь оправдание, когда после закона и благодати, после такого умножения
любомудрия, не подражаем и тому, кто жил до благодати и закона? Кто избавит нас
от наказания? Нет, истинно нет ничего хуже злопамятства. Это же показал и
должник десяти тысяч талантов. Сначала ему долг был прощен, а потом снова
потребован: прощен – по человеколюбию Божию, а вновь потребован – за его
жестокость и злопамятство к своему клеврету (Мф. 18, 24–35). Зная все это,
будем прощать грехи нашим ближним и воздавать им добром, чтобы и от Бога
получить милость, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
1. Великое воздаяние за услуги, оказываемые рабам Божиим, и
плоды от них мы получаем еще в настоящей жизни. Приемляй вас, говорит Христос, Мене
приемлет; а приемляй Мене приемлет Пославшаго Мя. А что может сравниться с
принятием Христа и Его Отца? Но какую это имеет связь с тем, что сказано
прежде? Что общего между словами: аще
творите я, блажени есте, и следующими затем: приемляй вас? Связь тесная и весьма близкая. И смотри, какая
именно. Так как (Апостолы) должны были выступить (на проповедь) и потерпеть великие
бедствия, то Христос утешает их двумя способами: во-первых, чрез Самого Себя, а
во-вторых, чрез других. Если, говорит, вы будете любомудрствовать, имея всегда
в памяти Меня и представляя все, что Я потерпел и что сделал, то легко
перенесете бедствия. Но не этим только (утешает их), но и тем, что они будут
пользоваться великими услугами от всех. На первое Он указал, сказав: аще творите я, блажени есте, а на другое
– словами: приемляй вас, Мене приемлет.
Он отверз для них дома всех, так что они имели двойное утешение – и в своем
любомудрии, и в усердии служащих им. Потом, завещав это им, как лицам, имеющим
обойти всю вселенную, и помыслив, что предатель лишился и того и другого, и
ничем этим не воспользуется, то есть ни терпением среди трудов, ни услугами
людей, которые будут принимать, Он опять возмутился духом. Евангелист, означая
это и показывая, что Он поэтому именно возмутился, присовокупляет: сия рек Иисус возмутися духом и
свидетелъствова и рече: един от вас предаст Мя (13, 21). Опять на всех
наводит страх, не назвав по имени. Хотя (Апостолы) и не сознавали за собою
ничего худого, но приходят в недоумение, потому что более верили словам Христа,
нежели собственным своим помыслам. Поэтому они и смотрели друг на друга. Таким
образом, приписав все дело одному, Христос тем уменьшил страх; а присовокупив: един от вас, привел всех в смущение. И
что же? Все прочие смотрят друг на друга, а всегда пламенный Петр подает знак
Иоанну. Так как он уже прежде подвергся упреку и, когда (Христос) хотел умыть
ему ноги, не дозволял, да и везде, несмотря на то что действовал по влечению
любви, подвергался порицанию, то теперь, опасаясь (нового упрека), он не стал
ни молчать, ни говорить, но чрез Иоанна хочет узнать. Здесь прилично спросить:
отчего в то время, когда все были в томлении и трепете, когда верховный
(Апостол) боялся, – Иоанн, как бы в радости, возлежит на лоне Иисусовом, и не
только возлежит, но и припадает к персям? И не это только достойно
исследования, но и следующее. Что же именно? То, что он говорит о себе: егоже любляше Иисус (13, 23). В самом
деле, почему никто другой не сказал этого о себе? Ведь и другие были любимы. Но
Иоанн больше других. Если же не другой кто сказал это о нем, но он сам о себе,
то в этом нет ничего удивительного. Так поступает по требованию обстоятельств и
Павел, когда говорит: вем человека прежде
лет четренадесяти (2 Кор. 12, 2); да немало он приписал себе и других
похвал. И ужели маловажным тебе кажется то, что, как только услышал: гряди по Мне, тотчас же, оставив мрежи и
отца, последовал (Мф. 4, 18–20), что он один с Петром взят был на гору, и
опять, при другом случае, вошел в дом (архиерея)? Притом, сколько он же
восхвалил Петра! Он не скрыл, что Христос сказал ему: Петр, любиши ли Мя паче сих? (Ин. 21, 15). И везде он выказывает Петра
пламенным и искренно расположенным к себе. Так, когда (Петр) сказал: сей же что? (21, 21), то сказал это от
великой любви. Вот почему никто другой не сказал так о себе; да и он не сказал
бы, если бы ему не пришлось говорить об этом обстоятельстве. Если бы он,
сказавши, что Петр дал знак Иоанну спросить, ничего больше не присовокупил, то
привел бы нас в большое недоумение и заставил бы искать причину (поступка
Петра). Потому-то, чтобы отстранить это недоумение, он сам говорит: бе возлежа на лоне Иисусове (13, 23). А
ужели, по твоему мнению, ты мало узнал, услышав, что он возлежал и что Учитель
дозволил ему такое дерзновение? Если же ты желаешь знать и причину этого, то
это сделано было по любви. Потому-то он и говорит: егоже любляше Иисус. А я думаю, что он сделал это и с другою целию,
именно – желая показать, что он был чужд обвинения в предательстве. Оттого-то
он безбоязненно говорит и действует. Иначе, почему он сказал это не в другое
время, а именно тогда, когда верховный подал ему знак? Так, чтобы ты не
подумал, что подал ему знак, как старшему, – он говорит, что это сделано было
по великой любви. Для чего же он припадает и к персям? (Ученики) не думали еще
о Христе ничего великого, а притом (Иоанн) чрез это облегчал и печаль свою.
Естественно, что тогда и лица их были печальны; ведь если они были смущены в
своей душе, то тем более это смущение (видно было) на их лицах. Потому-то,
утешая их и словами и вопросами, (Иисус) допускает и позволяет припадать к
Своим персям. Заметь же и то, как Иоанн чужд хвастовства. Он не назвал себя по
имени, но сказал: егоже любляше,
подобно тому, как и Павел говорил: вем
человека прежде лет четренадесяти. При этом случае Иисус в первый раз
обличает предателя, но и теперь – не называя его по имени, а как? Емуже Аз омочив хлеб подам (13, 26). И
самый этот образ обличения мог тронуть его, если уже он не устыдился и трапезы,
вкушая от одного хлеба. В самом деле, пусть общение в трапезе не тронуло его;
но кого бы не привлекло и то, что он принял от Христа хлеба? Но его не привлекло.
Потому-то и вниде тогда сатана в онь, посмеявшись над его
бесстыдством. Пока он был в лике (Апостолов), сатана не смел войти в него, но
извне нападал на него; а когда (Христос) обнаружил его и отлучил, тогда уже
безбоязненно вошел в него. Так как он был столько развращен и неисправим, то
его не следовало долго держать в лике. Потому-то Христос наконец и изверг его;
а когда он был извержен, тогда овладел им сатана, и он, оставив собрание, вышел
ночью. Глагола убо ему Иисус: друже, еже
твориши, сотвори скоро. И никтоже разуме от возлежащих (13, 27–28).
2. О, какая бесчувственность! Как можно было не смягчиться и
не устыдиться! Но он вышел вон, сделавшись еще более бесстыдным. Слова же: сотвори скоро не означают ни повеления,
ни совета; напротив, ими (Христос) укоряет и показывает, что Он хотел бы, чтобы
(предатель) исправился, и что Он оставляет его только потому, что он был
неисправим. И сего, говорится, никтоже разуме от возлежащих. Здесь
может кто-либо прийти в недоумение касательно того, отчего ученики и после
того, как спросили: кто есть? – и
получили в ответ: емуже Аз омочив хлеб
подам, – и после того не узнали (предателя). Вероятно, Христос сказал тихо,
так, что никто не слышал. Потому-то, конечно, и Иоанн, припав к персям Его,
спрашивал почти на ухо, чтобы не сделать явным предателя, и Христос отвечал
таким же образом, так что и теперь не сделал его явным. И хотя Он с
выразительностию сказал: друже, еже
твориши, сотвори скоро, однако ж Апостолы, несмотря и на это, не поняли.
Этими словами Он показывал, что все, сказанное Им иудеям о смерти, было
истинно. А иудеям Он говорил: область
имам положити душу Мою и область имам паки прияти ю: и никто же возмет ю от
Мене (10, 18). И действительно, доколе Он не дозволял взять, никто не в
силах был; а когда позволил, тогда это стало делом легким. Намекая на все это,
Он и сказал: еже твориши, сотвори скоро.
Но и тогда еще Он не сделал предателя известным. Могло статься, что он был бы
растерзан и убит. Поэтому-то никтоже разуме от возлежащих. Ужели и Иоанн? Да, и
Иоанн, – потому что он не предполагал, чтобы ученик мог дойти до столь великого
беззакония. Будучи сами далеки от такого злодейства, (Апостолы) не могли
подозревать и в других ничего подобного. Итак, как прежде сказал им не о всех глаголю и нигде не открыл (предателя),
так и теперь они подумали, что Он говорит о постороннем. Бе же, говорится, нощь, егда
изыде (13, 30). Для чего ты говоришь мне о времени? Для того, чтобы ты
познал бесстыдство (предателя), так как время не удержало его от исполнения
предприятия. Однако ж и это не сделало его явным. В то время Апостолы, будучи
одержимы страхом и большим беспокойством, находились в смущении и не поняли
истинного смысла слов Христовых. Они думали, что (Христос) сказал: нищим да нечто даст (ст. 29), так как Он
много заботился о нищих, научая и нас иметь о них великое попечение. И думали
они так не без причины, а потому, что (Иуда) имел у себя ковчежец. Впрочем, не
видно, чтобы кто-нибудь приносил Христу деньги. Что ученики питали Его от своих
имуществ, об этом сказано, а на то нигде не сделано намека.
Каким же образом Тот, Кто повелевал не носить ни дорожной
сумы, ни меди, ни жезла, носил ковчежец для служения нищим? Это для того, чтобы
ты знал, что и человеку, крайне бедному и распявшему плоть свою, нужно иметь об
этом великую заботу. Ведь (Христос) многое делал для нашего наставления. Таким
образом, ученики подумали, что Он это и говорит, то есть чтобы Иуда дал
что-нибудь нищим. Но (Иуду) не тронуло и то, что Он не хотел обличить его до
самого последнего времени. Так должны поступать и мы, – не обнаруживать грехов
людей, живущих с нами, хотя бы они были неизлечимы. Да и после этого, когда
Иуда пришел предать Его, дал ему лобзание и соизволил на такое дело тогда,
когда уже шел на подвиг гораздо более тяжкий – на крест и на поносную смерть; и
при этом опять показал Свое человеколюбие. Здесь же Он называет Свою смерть
даже славою, научая нас, что нет ничего столь постыдного и поносного, что бы не
обратилось к большей славе человека, если он подвергается тому ради Бога. После
того как Иуда вышел, чтобы предать Его, Он говорит: ныне прославися Сын Человеческий (ст. 31). Этим Он ободряет
поверженные в уныние души учеников и убеждает не только не сетовать, но даже
радоваться. По этой-то причине Он и Петру еще прежде сделал упрек. Быть
преданным смерти и победить смерть – это действительно великая слава. Вот это и
значат слова, которые Он говорил о Себе: егда
вознесен буду, тогда познаете, яко Аз есмь (12, 32; 8, 28); и опять: разорите церковь сию (2, 19); и еще: знамение не дастся вам, токмо знамение Ионы
(Лк. 11, 29). И не великая ли, в самом деле, слава в том, что Он после смерти
явился более могущественным, чем прежде смерти? Ученики, чтобы уверить в
воскресении, совершили большие чудеса. А если бы Он не воскрес и не был Бог, то
как бы они именем Его совершили такие дела? И
Бог прославит Его (Ин. 13, 32). Что значит: и Бог прославит Его в Себе? Значит: чрез Самого Себя, а не чрез
другого. И абие прославит Его (ст.
32), – то есть вместе с крестом. Не после продолжительного времени, говорит; не
будет ожидать отдаленного времени воскресения и не тогда явит Его славным, а
тотчас же, на самом кресте обнаружится слава. И в самом деле, тогда солнце
померкло, камни распались, завеса раздралась, многие тела усопших святых
воскресли; на гробе были печати, его окружала стража, над телом лежал камень, –
и, однако ж, тело воскресло. Прошло сорок дней, и сошел Дух, и все тотчас же
стали проповедовать Его. Это-то и значит: прославит
Его в Себе, и абие прославит Его: не чрез ангелов и архангелов, и не чрез
другую какую-нибудь силу, а чрез Самого Себя.
3. Но как же Он прославил Его чрез Самого Себя? Он все
сделал для славы Сына, хотя все совершил Сам Сын. Видишь ли, что (Христос) Свои
дела относит к Отцу? Чадца, еще с вами
мало есмь: взыщете Мене, и якоже рех Иудеом, яко аможе Аз иду, вы не можете
прийти: и вам глаголю ныне (13, 33). После вечери Христос начинает уже
беседу печальную. Когда вышел Иуда, тогда был уже не вечер, а ночь. И так как
скоро должны были прийти, чтобы взять Его, то надлежало передать Апостолам все,
чтобы они имели это в памяти. Впрочем, справедливее сказать, им напомнил все
Дух. Естественно ведь, что они многое забыли, так как тогда в первый раз о том
слышали и к тому же должны были подвергнуться столь великим искушениям. Они
были одолеваемы сном, как и замечает другой евангелист, и были одержимы
печалию, как говорит и Сам Христос: но
яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша (16, 6): как же могли они
хорошо удержать все это в памяти? Так для чего же им было говорено? Немало
способствовало в их мнении к славе Христовой то, что они, ясно узнав об этом
впоследствии, припоминали, что еще прежде слышали о том от Самого Христа. А для
чего Он заранее повергает их души в уныние, говоря: еще с вами мало есмь? Иудеям это сказано было по справедливости. Но
для чего же Ты нас ставишь наряду с этими неблагодарными? Отнюдь нет. Для чего
же сказал: якоже рех Иудеом? Этим Он
напомнил, что предсказывает это не теперь только, когда бедствия уже наступали,
но предвидел это еще прежде; и этому свидетели они сами, так как они слышали,
что Он говорил это и иудеям. Для того-то Он и присовокупил: чадца, – чтобы Апостолы, услышав: якоже рех Иудеом, не подумали, что и к
ним эти слова были сказаны точно так же, как к иудеям. Таким образом, Он сказал
это не для того, чтобы повергнуть их в уныние, а чтобы ободрить их, чтобы
нечаянно пришедшие бедствия не смутили их. Аможе
Аз иду, вы не можете приити. Этим показывает, что Его смерть есть
преставление и переход к месту, куда не допускаются тела, подверженные тлению.
Говорит же это для того, чтобы и возбудить в них любовь к Себе, и сделать ее
более пламенною. Ведь вы знаете, что мы воспламеняемся особенною любовию к
друзьям своим тогда, когда видим, что они удаляются от нас, и особенно когда
видим, что они удаляются в такое место, куда нам невозможно идти. Итак, иудеям
Он говорил это с тем, чтобы их устрашить, а Апостолам – чтобы воспламенить в
них любовь. Место это таково, что не только они, но даже и вы, возлюбленнейшие,
не можете прийти туда. Здесь же Он показывает и Свое достоинство. И вам глаголю ныне. Почему ныне? Иначе им, и иначе вам, то есть не
вместе с ними. Когда же искали Его иудеи и когда ученики? Ученики – после того,
как убежали, а иудеи – тогда, как, по взятии их города и по пришествии на них
отсюда гнева Божия, подверглись ужасным и неизобразимым бедствиям. Итак, иудеям
Я говорил тогда – по причине их неверия, а вам теперь – чтобы бедствие не
постигло вас неожиданно. Заповедь новую
даю вам (13, 34). Так как они, слыша эти слова, естественно могли прийти в
смущение, как люди, которые будут лишены всякой помощи, то Он утешает их,
ограждая любовию – этим корнем и утверждением всех благ. Он как бы так говорил:
вы скорбите о том, что Я отхожу? Но если вы будете любить друг друга, то вы
будете еще сильнее. Почему же Он не так сказал? Потому, что сказал то, что было
для них гораздо полезнее: о сем разумеют
вси, яко Мои ученицы есте (ст. 35). Этим уже показал вместе и то, что лик
их не разрушится, как скоро Он даровал им и отличительный признак. Это Он
сказал уже тогда, когда предатель был отделен от них. Как же Он называет эту
заповедь новою, когда она была и в Ветхом Завете? Он сделал ее новою по самому
образу; поэтому присовокупил: якоже
возлюбих вы (ст. 34). Я, говорит, не долг вам отдал за предшествовавшие
ваши заслуги, а Сам начал (любить вас). Так и вы должны благотворить своим
друзьям, хотя бы и ничем не были обязаны им. Таким образом, умалчивая о
чудесах, которые они имели совершить, Он отличительным признаком их поставляет
любовь. Почему же так? Потому, что она-то в особенности означает святых людей,
так как она есть основание всякой добродетели. Ею по преимуществу все мы и
спасаемся. Она-то, говорит, и означает ученика. Тогда все похвалят вас, когда
увидят, что вы подражаете Моей любви.
4. Что же? Не гораздо ли лучше показывают это чудеса? Нет. Мнози бо рекут: Господи, не Твоим ли именем
бесы изгонихом? (Мф. 7, 22). И опять, когда Апостолы радовались, что им
повинуются бесы, сказал: не радуйтеся,
яко дуси вам повинуются; но яко имена ваша написана суть на небесех (Лк.
10, 20). Правда, чудеса привели (ко Христу) вселенную, но это потому, что им
предшествовала любовь. Если бы не было любви, не было бы и чудес. Она тотчас
сделала Апостолов людьми добрыми и прекрасными, так что у всех было одно сердце
и одна душа. А если бы они были несогласны между собою, то погибло бы все. Но
не к ним одним это сказано, а и ко всем имеющим уверовать в Него. Ведь и теперь
не другое что соблазняет язычников, а именно то, что нет любви. Но они,
скажешь, упрекают нас и в том, что не бывает чудес? Да, но не столько. В чем же
Апостолы показали любовь? Видишь, что Петр и Иоанн неразлучны друг с другом и
вместе входят в храм? Видишь, что Павел также одушевлен любовию к ним, – и
ужели еще сомневаешься? Если они стяжали другие добродетели, то тем более имели
любовь, которая есть мать добра: она произрастает от души добродетельной, а где
порок, там увядает это растение. Когда, сказано, умножится беззаконие, изсякнет любы многих (Мф. 24, 12). Да и
язычников не столько обращают чудеса, сколько жизнь; жизни же ничто так не
благоустрояет, как любовь. Тех, которые совершали знамения, язычники часто
называли и обманщиками; но чистой жизни они не могут укорить. Поэтому, доколе
проповедь не была еще распространена, – чудеса, по справедливости, были
предметом удивления, а теперь нужно возбудить удивление жизнию. Действительно,
ничто столько не соблазняет, как порок; да и справедливо. Ведь когда язычник
увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов, лихоимствует, грабит,
побуждает к вражде и обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, – он
назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что (христианин) трепещет
смерти, – как примет слова о бессмертии? Когда увидит, что мы властолюбивы и
раболепствуем другим страстям, – то еще больше будет привержен к своему учению,
не думая о нас ничего великого. Мы, истинно мы виновны в том, что язычники
остаются в заблуждении. Свое учение они давно уже осудили и на наше смотрят с
уважением; но жизнь наша их удерживает от обращения. На словах любомудрствовать
легко, многие и из них это делали; но они требуют доказательства от дел. Пусть,
скажешь, они подумают о наших древних мужах? Но они совсем не верят, а хотят
видеть людей, живущих теперь. Покажи нам, говорят, веру от дел твоих; а дел нет.
Напротив, они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому
называют нас язвою вселенной. Вот что удерживает язычников и не дозволяет им
присоединиться к нам. Поэтому мы будем наказаны и за них, – не только за то,
что творим зло, но и за то, что чрез нас хулится имя Божие. Доколе мы будем
привязаны к богатству, роскоши и другим страстям? Отстанем наконец от них.
Послушай, что говорит Пророк о некоторых безумцах: да ямы и пием, утре бо умрем (Ис. 22, 13). О нынешних же людях и
этого нельзя сказать. Теперь многие присвояют себе достояние всех, за что и
порицает их Пророк, говоря: еда вселитеся
едини на земли? (Ис. 5, 8). Потому-то я боюсь, чтобы не случилось чего-либо
худого и чтобы нам не привлечь на себя никакого наказания Божия. А чтобы этого
не было, будем упражняться во всякой добродетели, чтобы достигнуть и будущих
благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого
и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Великое благо – любовь. Она сильнее огня, восходит к
самому небу, и нет препятствия, которое бы могло удержать ее сильное стремление.
Вот, например, пламеннейший Петр: после того, как услышал: аможе Аз иду, вы не можете приити, – что говорит? Господи, камо идеши? Это он сказал,
желая не столько узнать, (куда идет Христос), сколько последовать за Ним.
Сказать прямо: я пойду – он пока еще не смел; а говорит: камо идеши? И Христос отвечал не на слова его, а на мысль, так что
его желание видно из самих слов Христа. Что Он сказал? Аможе Аз иду, не можеши ныне по Мне ити. Видишь ли, что Петр желал
последовать за Ним, а потому и спросил? Да и тогда, как услышал: последи же по Мне идеши, он не удержал
своего желания, хотя и получил вожделенную надежду, но желал до того, что
сказал: почто не могу ныне по Тебе ити?
Душу мою за Тя положу (13, 37). Так как он уже освободился от страха
предательства и увидел себя в числе искренних (учеников), то уже с дерзновением
сам спрашивает, между тем как другие молчат. Что ты говоришь, Петр? (Христос)
сказал: не можеши, а ты говоришь:
могу? Итак, ты узнаешь на самом опыте, что твоя любовь, без помощи свыше,
ничто. Отсюда ясно, что Христос и падение Петра допустил для его же пользы. И
прежними действиями Он хотел вразумить его; но так как Петр оставался при своей
горячности, то хотя Он и не довел его и не побудил к тому, чтобы он отрекся,
однако ж оставил его без помощи, чтобы он познал свою немощь. Христос сказал,
что Ему надлежит быть предану, а Петр говорит: милосерд Ты, не имать быти Тебе сие (Мф. 16, 22). Ему сделан был
упрек, но он не вразумился, а, напротив, когда Христос хотел умыть ему ноги,
опять сказал: не умыеши ногу мою во веки
(Ин. 13, 8). И теперь, когда услышал: не
можеши ныне по Мне ити, снова говорит: аще
и вси отвергутся, аз не отвергуся (см.: Мф. 26, 33). Привыкнув таким
образом противоречить Христу, он легко мог бы впасть в гордость; а потому-то
Христос наконец и научает его не противодействовать. Вот на это и намекает
Лука, когда говорит, что Христос сказал: Аз
же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя (Лк. 22, 32), то есть чтобы ты
не погиб окончательно. Чрез все это научает его смирению и показывает, что
человеческое естество само по себе – ничто. Так как великая любовь побуждала
Петра к противоречию, то Христос наконец вразумляет его, чтобы он не
подвергался тому же и впоследствии, но, вспоминая о том, что случилось с ним,
знал бы самого себя. И смотри, какое сильное падение! Не однажды и не дважды он
подвергся этому падению, но испугался до того, что в короткое время трижды
произнес слово отречения, – чтобы таким образом познал, что не столько он
любил, сколько был любим. Однако ж после такого падения Христос опять говорит: любиши ли Мя паче сих? (Ин. 21, 15).
Значит, это падение произошло не от холодности, а от того, что он лишился
помощи свыше. Любовь Петра Христос принимает, но происходящее от нее
противоречие отсекает. Если ты любишь, то должен покоряться тому, кого любишь.
Сказал и тебе, и бывшим с тобою: не
можеши; для чего же ты споришь? Разве ты не знаешь, что значит отвергать
слова Божии? Но так как ты не хочешь из этого уразуметь, что невозможно не быть
тому, что Я говорю, то узнаешь о том из отречения, хотя оно тогда казалось тебе
гораздо невероятнее. Об этом ты даже не знал, а то сознавал в своей душе, – и,
однако ж, случилось то, чего ты вовсе не ожидал. Душу мою за Тя положу. (Петр) слышал, что больше этой любви никтоже
имать, и потому, будучи ненасытен и желая достигнуть самой высшей (любви),
тотчас же устремился к ней. Но Христос, показывая, что только Он один может с
уверенностию возвещать это, говорит: прежде
даже алектор не возгласит (13, 38), то есть теперь же. Действительно,
немного уже оставалось времени, так как беседовал поздно ночью, когда уже
прошла первая и вторая стража. Да не
смущается сердце ваше (14, 1). Это Он говорит потому, что ученики, услышав
(слово Его), по всей вероятности, смутились. В самом деле, если верховному и
столько пламенному (ученику) сказано было, что он прежде, нежели алектор
возгласит, трижды отречется, то им естественно было ожидать, что их постигнет
какое-либо несчастие, которое в состоянии потрясти и адамантовые души. А так
как, помышляя об этом, они естественно приходили в ужас, то смотри, как Он
успокаивает их, говоря: да не смущается
сердце ваше. Этим Он прежде всего показывает Свою Божественную силу, так
как Он знает и обнаруживает то, что у них было на душе. Веруйте в Бога и в Мя веруйте, то есть – все бедствия пройдут. Вера
в Меня и в Отца сильнее угрожающих вам бедствий; она не допустит, чтобы
какое-либо несчастие одолело вас. Затем прибавляет: в дому Отца Моего обители многи суть (14, 2). Как в утешение
скорбящему Петру Он говорил: последи же
по Мне идеши, так и им подает такую же надежду. Чтобы они не подумали, что
только ему одному дано обещание, Он говорит: в дому Отца Моего обители многи суть. Аще ли же ни, рекл бых вам: иду
уготовати место вам, то есть и вы будете в том же месте, где и Петр. Там
весьма много обителей и нельзя сказать, чтобы нужно было приготовлять их. А так
как Он сказал: не можете ныне по Мне ити,
то, чтобы не подумали, что они навсегда отлучены от Него, Он присовокупил: да идеже есмь Аз, и вы будете (ст. 3). Я
столько забочусь об этом, что уже приготовил бы это место, если бы издавна оно
не было уготовано для вас. Этим Он показывает, что они должны вполне надеяться
и уповать на Него.
2. Потом, чтобы они не подумали, что Он говорит это только
для ободрения их, но верили, что это действительно так, Он присовокупляет: и аможе Аз иду, весте, и путь весте (ст.
4). Видишь ли, как Он удостоверяет их, что то не напрасно было сказано? Говорит
же это потому, что видел их душу, – как она желает знать это. Петр сказал
вышеприведенные слова не для того, чтобы узнать, но чтобы последовать. Когда же
он подвергся упреку и между тем Христос объявил возможным то, что в то время
казалось невозможным, то эта самая невозможность привела Петра к желанию
тщательно узнать о том. Потому-то и говорит им: и путь весте. Как вслед за словами: отвержешися Мене, несмотря на то что никто ничего не сказал, Он,
испытуя сокровенное в сердце, присовокупил: не смущайтесь, – так и теперь,
сказавши: весте, выразил желание их
души и Сам подал им повод спросить об этом. Слова же: камо идеши? – Петр сказал по внушению великой любви, а Фома от
страха: Господи, не вемы, камо идеши
(ст. 5). Мы не знаем, говорит, места и как можем знать путь, туда ведущий? И
смотри, с какою робостию. Не сказал: укажи нам это место, но: не вемы, камо идеши. Об этом давно уже
все желали знать. В самом деле, если иудеи, слыша (эти слова), приходили в
недоумение, несмотря на то что хотели освободиться от Христа, то тем более
желали узнать об этом те, которые никогда не хотели разлучиться с Ним.
Потому-то, хотя они боялись спросить Его, однако ж спрашивают, будучи
побуждаемы к тому великою любовию и беспокойством. Что же Христос? Аз есмь путь и истина и живот: никтоже
приидет ко Отцу, токмо Мною (ст. 6). Почему же Он не тотчас, как Петр
спросил: камо идеши? – отвечал: Я иду
к Отцу, а вы теперь не можете идти, но ввел в Свою речь столько слов, предлагая
вопросы и ответы? Иудеям, конечно, Он, по справедливости, так не сказал; но
почему ученикам? И ученикам, и иудеям Он говорил, что пришел от Бога и к Богу
идет; но теперь говорит об этом яснее, чем прежде. Иудеям Он не сказал так
ясно, потому что если бы сказал: не можете прийти ко Отцу, токмо Мною, то они тотчас же подумали бы, что это сказано
по гордости; а теперь, когда Он умолчал об этом, Он поверг их в беспокойство.
Но для чего же, спросишь, Он также говорил и ученикам, и Петру? Он знал великую
ревность Петра, – что, в противном случае, он еще более стал бы беспокоить Его.
Итак, чтобы отвлечь его от этого, Он говорит прикровенно; а когда достиг того,
чего хотел, темнотою и прикровенностию речи, то опять говорит открыто.
Сказавши: идеже есмь
Аз, туда никто не может прийти, Он присовокупил: в дому Отца Моего обители многи суть, и еще: никтоже приидет к Отцу, токмо Мною. Он не хотел так сказать им в
самом начале, чтобы не повергнуть их в большую печаль; когда же утешил их,
тогда и говорит. После упрека, сделанного Петру, Он, действительно, много отнял
у них печали: а между тем и они сами, опасаясь, как бы не услышать того же,
сделались более смиренными. Аз есмь путь.
Это – подтверждение слов: никтоже
приидет, токмо Мною; а слова: и
истина и живот – удостоверение в том, что так непременно будет. Если Я
истина, то от Меня не может быть лжи. Если же Я и жизнь, то и самая смерть не
может воспрепятствовать вам прийти ко Мне. Иначе сказать: если Аз есмь путь, то вы не будете иметь
нужды в руководителе; если Я истина, то слова Мои – не ложь; если Я жизнь, то,
хотя вы и умрете, однако ж получите то, о чем Я сказал. Что касается до пути,
то это они поняли и исповедали, а остального не уразумели и, однако ж, не смели
спросить о том, чего не уразумели. Впрочем, и из того, что было сказано о пути,
они получили большое утешение. Если в Моей власти, говорит, привести вас к
Отцу, то вы непременно туда придете. А другим путем туда и невозможно прийти.
Словами же, которые Он сказал прежде: никтоже
может приити ко Мне, аще не Отец привлечет его (6, 44), и еще: аще вознесен буду от земли, вся привлеку к
Себе (12, 32), а также словами, сказанными теперь: никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною, – Он показывает Свое равенство
с Отцом. Как же Он, сказавши: аможе Аз
иду, весте, и путь весте, присовокупил: аще
Мя бысте знали, и Отца Моего знали бысте убо. И отселе познаете Его и видесте
Его (14, 7)? Этим Он не противоречит Себе, потому что ученики, хотя и знали
Его, но не так, как следовало. Бога они знали, а Отца еще не знали. Уже
впоследствии Дух, сошедший на них, сообщил им совершенное знание. Смысл слов
Христа такой: если бы вы знали Мое существо и достоинство, то знали бы и Отца. И отселе познасте Его и видесте Его
(одно относится к будущему, а другое к настоящему), то есть чрез Меня. Под
видением же Он разумеет познание умом. Кого мы видим, тех можем и видеть, и не
знать; а кого знаем, тех не можем знать и не знать. Поэтому Он говорит: и видесте Его в том же смысле, в каком
сказано, что Его видели и ангелы (1 Тим. 3, 16). Хотя они видели не самое
существо Его, однако ж говорится, что они видели Его, то есть так, как могли
видеть. А сказал Он так для того, чтобы ты знал, что, кто видел Его, тот знает
Родившего Его. Видели же Его не в обнаженном Его существе, но облеченным
плотию. Есть и другие места, где Он называет познание видением, – например,
когда говорит: блажени чистии сердцем,
яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Чистыми Он называет тех, которые свободны не
только от блуда, но и от всех грехов, так как всякий грех оскверняет душу.
3. Итак, будем всячески стараться очистить себя от скверны.
Очищается же она, во-первых, крещением, а потом и другими многоразличными
средствами. Бог, по Своему человеколюбию, даровал нам разнообразные средства к
очищению и после крещения. Первое из всех этих средств – милостыня, так как
сказано: милостынями и верою очищаются грехи (Сир. 3, 30). Но я разумею
милостыню не от неправды, потому что это уже не милостыня, а жестокость и
бесчеловечие. В самом деле, что за польза – обнажить одного и одеть другого?
Милостыня должна происходить от сострадания, а это – бесчеловечие. И хотя бы мы
отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Это
показывает Закхей, который тогда умилостивил Бога, когда обещал возвратить
похищенное четверицею (Лк. 19, 8). А мы, похищая весьма много, а отдавая мало,
думаем умилостивить Бога, не зная, что тем еще более прогневляем Его. В самом
деле, скажи мне: если бы ты, притащив с распутий и дорог мертвого и сгнившего
осла, возложил его на жертвенник, – не стали ль бы все бросать в тебя камнями,
как в нечестивца и беззаконника? Что ж, если я докажу, что жертва от хищения
еще более мерзка? Какое мы будем иметь оправдание? Положим, что принесен
какой-либо драгоценный дар из того, что приобретено хищением; не зловоннее ли
он мертвого осла? Хочешь знать, как велико зловоние греха? Послушай, что
говорит Пророк: возсмердеша и согниша
раны моя (Пс. 37, 6). Между тем ты в то время, как словами умоляешь Бога,
чтобы Он предал забвению соделанные тобою грехи, сам же своими делами, тем, что
похищаешь и лихоимствуешь, и возлагаешь свой грех на жертвенник, заставляешь
непрестанно помнить о них. Но не в этом только грех, а – что еще хуже – ты
оскверняешь души святых. Жертвенник – камень, хотя он и освящается; а души
святых всегда носят Самого Христа: как же ты осмеливаешься приносить туда дары
от такой нечистоты. Нет, скажешь, я не от этого имущества, а другого? Это смешное
и глупое пустословие. Разве не знаешь, что если в великое множество имущества
попадет и одна капля неправды, то все оно оскверняется? Как чистый источник
делается весь нечистым, как скоро в него бросит кто-либо нечистоту, так и
богатство, если привзойдет в него сколько-нибудь лихоимства, все заражается от
того зловонием. Ведь мы умываем же руки, когда входим в церковь: зачем же не
омываем сердца? Разве руки издают голос? Душа произносит слова; на нее взирает
Бог; и, когда она нечиста, ни к чему не служит чистота телесная. В самом деле,
что пользы, если ты наружные руки умываешь, а внутренние оставляешь в
нечистоте? Вот то-то и худо, и оттого все идет у нас превратно, что мы, крайне
заботясь о малом, пренебрегаем великим. Молиться с неумытыми руками – дело
безразличное; а молиться с нечистою душою – это величайшее из всех зол.
Послушай, что сказано и иудеям, которые обращали особенное внимание на наружную
нечистоту: омый от лукавства сердце твое.
Доколе будут в тебе помышления бед твоих? (Иер. 4, 14). Омоем же себя и мы,
но не грязью, а водою чистою, – милостынею, а не лихоимством. Прежде отстань от
хищения, – и потом подавай милостыню. Уклонися
от зла и сотвори благо (Пс. 36, 27). Удержи руки от лихоимства, – и тогда
простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем
обнажать, а других одевать, то хотя бы одевали и не тем, что похитили, и в этом
случае не избежим наказания. Иначе милостыня будет поводом ко всякому
преступлению. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие.
Ведь и Каину лучше было совсем не приносить ничего. И если он, принесши
меньшее, прогневал Бога, так как же не прогневает Его тот, кто подает чужое? Я
тебе заповедал, скажет Бог, не похищать, а ты чествуешь Меня похищенным? Ужели
ты думаешь, что для Меня приятно это? Поэтому Он скажет тебе: вознепщевал еси беззаконие, яко буду тебе
подобен: обличу тя и представлю пред лицеи твоим грехи твоя (Пс. 49, 21).
Но не дай Бог никому услышать этот голос! (Дай Бог), чтобы мы, совершив дела
чистого милосердия, с ясными светильниками вошли в брачный чертог, по благодати
и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков.
Аминь.
1. Пророк говорил иудеям: лице блудницы бысть тебе, не постыдетеся ко всем (Иер. 3, 3); но,
кажется, что это прилично сказать не одному тому народу, но и всем, бесстыдно
противящимся истине. В самом деле, на слова Филиппа: покажи нам Отца Твоего, Христос отвечал: толико время с вами есмь, и не познал еси Мене, Филиппе? И однако
ж, есть люди, которые и после этих слов отделяют Сына от Отца. Между тем какой
искать еще близости, больше этой? Ведь некоторые, вследствие этого изречения,
впали даже в недуг Савелия. Но оставим и тех и других, как людей, держащихся
совершенно противоположных, но равно нечестивых мыслей, и рассмотрим подлинный
смысл сказанных слов. Толико время с вами
есмь, говорит, и не познал еси Мене,
Филиппе? Что ж? Разве Ты Отец, Которого я ищу? Нет, говорит. Потому-то Он и
не сказал: не познал Его, – но: не познал
еси Мене, – показывая тем именно то, что Сын есть не иное что, а то же, что
Отец, хотя и пребывает Сыном. Но что же привело Филиппа к таким словам? То, что
Христос сказал: аще Мя бысте знали, и
Отца Моего знали бысте убо (14, 7), как не раз Он говорил это и иудеям. А
так как у Него часто спрашивал уже Петр, спрашивали и иудеи: кто есть Отец? –
спрашивал также и Фома, и между тем никто ничего ясного не узнал, но все
оставалось еще неизвестным, то Филипп, чтобы не показаться докучливым и
беспокоящим Его, подобно иудеям, – сказав: покажи
нам Отца Твоего, присовокупил: и
довлеет нам, то есть мы ничего более не имеем. Христос сказал: аще Мя бысте знали, и Отца Моего знали бысте
убо, и чрез Себя показывал Отца; но Филипп переменяет этот порядок и
говорит: покажи Отца, – как будто бы уже в точности познал Самого Христа. Но
Христос не удовлетворяет его желания, а поставляет его на путь и убеждает
познавать Отца чрез Себя. Филипп хотел видеть Отца этими телесными очами, быть
может, потому, что слышал о Пророках, что они видели Бога. Но ведь то, Филипп,
было говорено приспособительно к нашей немощи. Потому-то Христос сказал: Бога никтоже виде нигдеже (1, 18), и
еще: всяк слышавый от Отца и навык,
приидет ко Мне (6, 45). Ни гласа Его
нигдеже слышасте, ни видения Его видесте (5, 37). И в Ветхом Завете
сказано: не бо узрит человек лице Мое, и
жив будет (Исх. 33, 20). Что же Христос? Сильно упрекает его: толико время с вами есмь, и не познал еси
Мене, Филиппе? И не сказал: не видел Меня, но: не познал еси Мене. Но ведь я, мог сказать Филипп, не Тебя хочу
познать; я желаю теперь увидеть Твоего Отца, а Ты мне говоришь: не познал еси Мене? Какая тут связь?
Весьма близкая. Так как, пребывая Сыном, Он есть то же, что и Отец, то Он
справедливо в Себе Самом показывает Отца. Потом Он разделяет ипостаси, говоря: видевый Мене виде Отца, чтобы кто-нибудь
не сказал, что Он – вместе и Отец, и Сын. Если бы Он был Отец, то не сказал бы:
кто видел Меня, тот видел и Его. Почему же Он не сказал Филиппу: ты требуешь
невозможного, того, что несообразно с человеческою природою, что одному только
Мне возможно? Так как Филипп сказал: довлеет
нам, как будто бы уже познал (Христа), то Христос показывает, что он и Его
не видел; иначе, если бы он мог видеть Его, то увидел бы и Отца. Потому и
сказал: видевый Мене виде Отца, – кто
видел Меня, тот увидит и Его. А это значит вот что: ни Меня, ни Его видеть
невозможно. Филипп хотел познать чрез зрение, и так как думал, что уже видел
Христа, и хотел таким же образом увидеть и Отца, то Христос показывает, что он
не видел и Его.
Если бы кто под видением стал разуметь познание, то я и тому
не буду противоречить, потому что, кто познал Меня, говорит Христос, тот познал
Отца. Но Он не сказал так, а, желая представить единосущие, сказал: кто познал
Мое существо, тот знает и существо Отца. Каким же это образом, скажешь? Ведь и
тот, кто познал тварь, знает уже и Бога. Нет, тварь знают и видят все, а Бога
знают не все. Но посмотрим, что хочет видеть Филипп: премудрость ли Отца, или
благость Его? Нет; он хочет видеть именно то, что есть Бог, – самое существо.
Вот на это и отвечает Христос: видевый
Мене. А кто видит тварь, тот еще не видит существа Божия. Если кто видел
Меня, говорит Христос, тот видел и Отца Моего. А если бы Он был иного существа,
то не сказал бы так. Употреблю и более простой образ речи: не зная золота,
никто не может увидеть сущности золота в серебре, так как естество одного не
обнаруживается чрез естество другого. Потому-то Христос справедливо сделал
упрек Филиппу, сказав: толико время с
вами есмь. Ты пользовался столько времени учением, ты видел чудеса,
совершенные со властию, видел, что свойственно Божеству и что творит один
только Отец, как то: отпущение грехов, обнаружение сокровенных тайн, изгнание
смерти, создание из земли, и не познал
еси Мене?
2. Так как Он облечен был плотию, то и сказал: не познал еси Мене. Если ты видел Отца,
– не домогайся видеть больше того, потому что в Нем ты видел и Меня. Если видел
Меня, не любопытствуй больше ни о чем, потому что во Мне ты познал и Его. Не веруеши ли, яко Аз во Отце? – то есть
являюсь в Его существе. Глаголы, яже Аз
глаголю, о Себе не глаголю (14, 10). Видишь, какая чрезвычайная близость и
какое доказательство единства существа? Отец
же во Мне пребываяй, Той творит дела (ст. 10). Почему, начавши речь о
словах, Он перешел к делам? Ему следовало бы сказать: Той глаголет глаголы. Это
потому, что Он здесь говорит о двух предметах, об учении и чудесах, или же
потому, что и слова Его были делами. Как же Той
творит? В другом месте Он говорит: аще
не творю дела Отца Моего, не имите Ми веры (10, 37). Как же здесь говорит,
что Отец творит? Этим Он показывает именно то, что между Отцом и Сыном нет
ничего посредствующего. Слова его значат вот что: не иначе творил бы Отец, чем
как творю Я. А в другом месте Он, действительно, представляет делающим и Себя
Самого, и Отца, говоря: Отец Мой доселе
делает, и Аз делаю (5, 17). Там Он показывает безразличие, а здесь –
тожество дел. Если же слова Его с первого взгляда представляются уничиженными,
то ты не удивляйся этому. Он наперед сказал: не веруеши ли, и потом уже произнес те слова, показывая, что Он
построил так речь для того, чтобы привести Филиппа к вере. Ведь Он проникал
сердца учеников. Веруйте, яко Аз во Отце,
и Отец во Мне (14, 11). Вам, которые слышите об Отце и Сыне, не следовало
бы искать никакого другого доказательства на Их сродство по существу. Но если
вам недостаточно этого для доказательства Их равночестия и единосущия, то
познайте это хотя от дел. Значит, слова: видевый
Мене виде Отца Моего сказаны были не о делах; иначе Он не сказал бы после: аще ли же ни, за дела веру имите Ми (ст.
11). Потом, показывая, что может совершать не только эти дела, но и другие,
гораздо большие, Он говорит об этом с чрезвычайною силою. Не говорит: Я могу
совершить дела и больше этих, но, что гораздо удивительнее, могу, говорит, и
другим дать власть совершать дела, больше этих дел. Аминь, аминь глаголю вам: веруяй в Мя, дела, яже Аз творю, и той
сотворит и больша сих сотворит, яко Аз к Отцу Моему гряду (ст. 12). То есть
теперь уже вы будете совершать чудеса, потому что Я отхожу. Затем, достигши
того, к чему клонилась речь, Он говорит: аще
что просите во имя Мое, приимете, и Я то
сотворю, да прославится Отец во Мне (ст. 13). Видишь ли, как опять Он Сам
творит это? Сотворю, говорит, Я; и не
сказал: умолю Отца, но: да прославится
Отец во Мне. В другом месте Он сказал: Бог
прославит Его в Себе (13, 32), а здесь, что Сам прославит Отца. Когда Сын
явится обладающим великим могуществом, тогда прославится и Отец. Что же значит:
во имя Мое? То, что говорили
Апостолы: во имя Иисуса Христа востани и
ходи (Деян. 3, 6). Все знамения, которые они совершали, были делом Его
силы, и рука Господня была с ними (Деян. 11, 21). Аз, говорит, сотворю (Ин.
14, 14). Видишь самодеятельность? Он совершал и то, что делалось другими: ужели
же того, что Он Сам делает, Он не может совершать Своею силою, но совершает при
содействии Отца? Но кто может сказать это? Для чего же Он говорит это во второй
раз? Для того, чтобы утвердить Свое слово и показать, что прежде Он говорил
приспособительно. А слова: к Отцу гряду
означают: Я не погибаю, но пребываю в Своем достоинстве и нахожусь на небесах.
Все же это Он говорил для утешения учеников. Так как они не понимали еще Его
слов о воскресении и потому, вероятно, заняты были прискорбными мыслями, то Он
обещает им, что они сами будут совершать такие (дела) для других, во всем
обнаруживает Свою заботливость о них и показывает, что Он всегда пребывает, и
не только пребывает, но и выкажет еще большую силу.
3. Итак, последуем за Христом и возьмем крест. Если и нет
теперь гонений, зато теперь время для другого рода смерти. Умертвите, сказано, уды ваша,
яже на земли (Кол. 3, 5). Итак, погасим вожделение, умертвим гнев, истребим
зависть. Это – жертва живая. Жертва эта не оканчивается пеплом, не рассеивается
в дыме, не требует ни дров, ни огня, ни ножа. Для нее огонь и нож – Дух Святой.
Воспользовавшись этим ножом, отсеки от сердца все излишнее и чуждое, открой
заключенный слух. Страсти и злые пожелания обыкновенно заграждают вход слову.
Так, усилившаяся привязанность к богатству не дозволяет слушать слово о
милостыне; появившаяся зависть преграждает путь учению о любви; да и всякая
другая страсть, вторгшись в душу, делает ее крайне нерадивою ко всему. Истребим
же злые пожелания. Ведь нужно только захотеть, и – все исчезнет. Не будем
думать, будто любовь к богатству сама по себе сильна: вся сила заключается в нашей
беспечности. Есть много людей, которые, говорят, даже не знают, что такое
серебро, потому что любовь к богатству – страсть неестественная. Естественные
положения вложены в нас с самого начала; а о золоте и серебре долгое время даже
не было известно, существуют ли они. Отчего же усилилась эта страсть? От
тщеславия и крайней беспечности. Из пожеланий одни необходимы, другие
естественны, а иные ни то, ни другое. Так все те желания, от неудовлетворения
которым гибнет животное, естественны и необходимы, как, например, желание пищи,
питья и сна. Вожделение плотское естественно, но не необходимо, так как многие
преодолели его и, однако ж, не погибли. А желание богатства ни естественно, ни
необходимо, а излишне: если мы захотим, то и не подчинимся ему. Ведь и Христос,
беседуя о девстве, сказал: могий вместити
да вместит (Мф. 19, 12), а о богатстве не так, – а как? Иже не отречется всего своего имения, не
может быти Мой ученик (Лк. 14, 33). Что легко, к тому увещевает, а что
превосходит силы многих, то оставляет произволению. Итак, зачем мы лишаем сами
себя всякого оправдания? Кто пленен страстию особенно сильною, тот понесет не
столь большое наказание; а кто уловлен страстию слабою, тот лишится всякого
оправдания. И в самом деле, что мы будет отвечать, когда скажет: вы видели Меня
алчущим, и не напитали (Мф. 25, 42)? Какое будем иметь оправдание? Сошлемся,
конечно, на бедность? Но мы не беднее той вдовицы, которая, положивши две
лепты, превзошла всех. Бог требует от нас не значительности дара, а меры
сердечного благорасположения; и это – знак Его промышления. Подивимся же Его
человеколюбию и будем приносить, что можем, чтобы и в настоящей, и в будущей
жизни, воспользовавшись великим Его человеколюбием, мы могли насладиться
обещанными благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Везде нужны нам дела, а не уверения на словах, потому что
говорить и обещать всякому легко, а сделать – не так легко. К чему я это
сказал? К тому, что теперь много людей, которые говорят, что они боятся Бога и
любят Его, а делами показывают противное. Но Бог требует любви, являемой в
делах. Потому-то и ученикам говорил: аще
любите Мя, заповеди Моя соблюдите. Так как Он сказал: аще чесо просите, Аз сотворю (14, 14), то, чтобы не подумали они,
что довольно только просить, Он присовокупил: аще любите Мя, – то есть в этом случае сотворю. А как ученики,
услышав: Аз к Отцу гряду, естественно
пришли в смущение, то Он говорит, что любовь состоит не в этом, не в настоящем
смущении, а в повиновении словам Его. Я дал вам заповедь, чтобы вы любили друг
друга, чтобы вы так же поступали друг с другом, как Я поступал с вами. Любовь в
том и состоит, чтобы исполнять это и подражать тому, кого любим. И умолю Отца, и иного Утешителя даст вам.
Опять речь приспособительная. Так как ученики еще не знали Его, и потому,
естественно, сильно желали быть вместе с Ним, слышать Его речи, видеть Его во
плоти, и ни в чем не находили для себя утешения, скорбя о Его отшествии, то что
Он говорит? Умолю Отца, и иного Утешителя
даст вам, то есть иного такого же, как Я. Да постыдятся же и зараженные
недугом Савелия, и имеющие не надлежащее понятие о Духе Святом! В этом
изречении то особенно и удивительно, что оно одним ударом ниспровергает
совершенно противоположные ереси. Сказав: иного,
указывает на различие Его ипостаси; а сказав: Утешителя, – на единство существа. Почему же Он говорит: умолю Отца? Потому, что если бы сказал:
Я пошлю, то не столько бы поверили; а теперь Он заботился о том, чтобы Ему
веровали. Впоследствии Он высказывает, что Сам посылает Его, говоря: приимите Дух Свят; а здесь говорит: умолю Отца, чтобы сделать для них слово
достоверным. Ведь Иоанн говорит о Нем, что от
исполнения Его мы вси прияхом (1, 16): как же Он может принимать от другого
то, что Сам имеет? И опять: Той вы
крестит Духом Святым и огнем (Лк. 3, 16). Какое же Он имел бы преимущество
пред Апостолами, если бы должен был умолять Отца, чтобы даровать Духа другим,
между тем как Апостолы часто делали это, как видно, и без молитвы? И если Дух
Святой по молитве посылается от Отца, то каким же образом Он Сам Собою
нисходит? И как может от другого быть посылаем Тот, Кто вездесущ, Кто Сам по
Себе разделяет (дарования) коемуждо,
якоже хощет, и говорит со властию: отделите
Ми Варнаву и Савла (Деян. 13, 2)? Хотя Богу служили эти служители, однако ж
Он со властию призвал их на Свое собственное дело, – не потому, чтобы дело, на
которое призвал их, было иное, но для того, чтобы показать Свою власть. Итак,
что же, скажешь, значит: умолю Отца?
Показывается время пришествия (Духа Святого).
Когда Он очистил их жертвою, тогда и снизошел Дух Святой. А
почему Он не пришел в то время, когда (Христос) был с ними? Потому что не была
еще принесена жертва. Когда уже и грех был истреблен, и Апостолы, получив
повеление идти на опасности, готовились к борьбе, тогда надлежало прийти Тому,
Кто укрепляет на подвиги. Для чего же Дух приходит не тотчас по воскресении?
Для того, чтобы Апостолы сильнее возжелали Его и приняли с большею любовию.
Доколе был с ними Христос, они не были в скорби; когда же Он отошел, они,
лишившись Его, находились в великом страхе и, естественно, должны были принять
Духа Святого с великим усердием. Да будет
с вами. Это значит, что и по смерти не отойдет. А чтобы они, услышав об
Утешителе, не предположили другого нового воплощения и не надеялись увидеть Его
очами, Христос, отклоняя их от этого, говорит: Егоже мир не может прияти, яко не видит Его. Он не так будет с
вами, как Я, но будет обитать в самих душах ваших; это и значит: в вас будет. А называя Его Духом истины,
Он тем указывает на образы, бывшие в Ветхом Завете. Да будет с вами. Что значит: да
будет с вами? То же, что Он о Себе говорит: Аз с вами есмь (Мф. 28, 20). Сверх того, Он намекает и на нечто
другое, именно: не претерпит того, что Я претерпел, и не отойдет. Егоже мир не может прияти, яко не видит Его.
А разве другой кто, скажи мне, может видеть Его? Нет; Он говорит здесь о
познании, почему и присовокупляет: ниже
знает Его. Он обыкновенно зрением называет и точное познание. Так как
зрение яснее других чувств, то им всегда и означает точное познание. А под
миром Он разумеет здесь злых людей. Таким образом, Он утешает учеников тем, что
даст им особенный дар. Смотри, как Он превознес этот дар: сказал, что есть иной
такой же, как Я; сказал: Он не оставит вас; сказал: к вам одним придет, так же,
как и Я; сказал: в вас будет. И
однако ж, несмотря на все это, не уничтожил в них печали. Они хотели видеть Его
и чтобы Он был с ними. Потому-то, удовлетворяя их желанию, Он говорит: и Я не оставлю вас сиры: прииду к вам
(Ин. 14, 18). Не бойтесь, говорит: не потому Я сказал: пошлю иного Утешителя,
что Сам навсегда оставляю вас; не потому сказал: в вас будет, что Сам уже не увижу вас. Нет, Я и Сам приду к вам: не оставлю вас сиры. Как в начале речи
сказал: чадца, так и здесь говорит: не оставлю вас сиры.
2. В начале Христос сказал: придете туда, аможе Аз иду, и: в дому Отца Моего обители многи суть; а здесь, – так как то время
было далеко, – дает Духа. Но так как ученики, не поняв значения слов Его, не
довольно ими утешились, то Он говорит: не
оставлю вас сиры, – потому что этого они особенно и желали. А так как
изречение: прииду к вам указывало на
пришествие, то, чтобы они не ожидали опять такого же точно пришествия, какое
было прежде, – смотри, как Он, не сказав об этом ясно, дал, однако ж, это
понять. Сказавши: еще мало, и мир ктому
не увидит Мене, Он присовокупил: вы
же увидите Мя (14, 19). Как бы так говорил: Я приду к вам, но не так, как
прежде, когда Я каждый день непрестанно был с вами. А чтобы они не спросили:
как же Ты сказал иудеям: отселе не узрите
Мене? – Он, в разрешение этого возражения, говорит: к вам одним, так же, как и Дух. Яко
Аз живу, и вы живи будете (ст. 19). Крест не разлучит нас навсегда, но
только на самое малое время скроет Меня. А под жизнию Он разумеет, как мне
кажется, жизнь не только настоящую, но и будущую. В той день уразумеете, яко Аз во Отце Моем, и вы во Мне, и Аз в вас
(ст. 20). По отношению к Отцу это сказано о существе, а по отношению к ученикам
– о единомыслии и помощи, ниспосылаемой от Бога. Но как, спросишь, возможно
допустить это? А как возможно допустить противное? Ведь между Христом и
учениками расстояние великое и даже бесконечное. А что употреблены одни и те же
слова, – этому не удивляйся. Писание, говоря о Боге и людях, часто употребляет
одни и те же слова не в одинаковом смысле. Так и мы называемся и богами, и
сынами Божиими; но эти названия имеют не одно и то же значение, когда
прилагаются к нам и к Богу. Равно и Сын называется Образом и Славою, точно так
же, как и мы, но – в совершенно различном значении. И опять: вы же Христовы, Христос же Божий (1 Кор.
3, 23); но Христос не в том же смысле Божий, в каком мы Христовы. Итак, что же
значат те слова? Когда Я воскресну, говорит, тогда вы узнаете, что Я не отделен
от Отца, но имею ту же силу, и что Я всегда пребываю с вами, так как в то время
самые события будут возвещать о подаваемой вам от Меня помощи, враги будут
укрощены, вы получите дерзновение, опасности исчезнут, проповедь с каждым днем
будет расцветать и все уступят и покорятся слову благочестия. Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы.
Видишь ли, что и здесь одно и то же выражение имеет не одну и ту же силу? Если
мы примем его в одном значении, Апостолы ничем не будут отличаться от Христа.
Почему же Он сказал: тогда уразумеете?
Потому, что тогда они увидели Его воскресшим и пребывающим с ними, и тогда же
познали истинную веру, так как велика была сила Духа, Который научал их всему. Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть
любяй Мя (14, 21). Значит, не довольно только иметь, но нам нужно еще
тщательно соблюдать. Но для чего Он много раз говорит им одно и то же, именно: аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите
(ст. 15); и: имеяй заповеди Моя и
соблюдаяй их; и еще: если кто услышит
слово Мое и соблюдет его, той есть любяй Мя; а кто не слушает словес Моих, тот
не любит Меня (см.: ст. 21, 23, 24)? Я думаю, Он этим намекает на их
скорбь. Так как Он уже много любомудрствовал с ними о смерти, например: ненавидяй души своея в мире сем в живот
вечный сохранит ю (12, 25), и: иже не
приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф. 10, 38),
а притом намеревался сказать им еще и больше этого, то теперь, укоряя их,
говорит: вы думаете, что ваша скорбь происходит из любви? Но любви свойственно
было бы не скорбеть. Это именно Он хотел доказать всем тем, что говорил, и потому-то
далее этим и заключил Свою речь. Аще
бысте любили Мя, сказал Он, возрадовалися
бысте убо, яко иду ко Отцу Моему (Ин. 14, 28). Значит, вы теперь скорбите
от страха; а страшиться смерти несвойственно тем, которые помнят Мои заповеди.
Вам следовало бы распять себя, если бы вы истинно любили Меня, потому что Мое
слово внушало вам не приходить в страх от убивающих тело. Таких-то и Отец
любит, и Я. И явлюся им Сам (ст. 21). Тогда Иуда сказал: и что бысть, яко нам хощеши явитися?
(ст. 22).
3. Видишь, как душа их была стеснена страхом? Иуда смутился,
встревожился и подумал, что они увидят и Его так же, как мы видим мертвых во
сне. Итак, чтобы отклонить их от такого мнения, послушай, что Он говорит: Аз и
Отец к нему приидема и обитель у него
сотворим (ст. 23). Как бы так говорит: как Сам Отец является, так и Я. И не
этим только уничтожил их несправедливое мнение, но и словами: обитель у него
сотворим: это уже не сновидение. Но ты обрати внимание на ученика: он и
смущается, и не смеет ясно сказать того, что хочет сказать. Он не сказал: горе
нам, – Ты умираешь и хочешь явиться нам, как мертвые; нет, не сказал так, а
сказал: что бысть, яко нам хощеши
явитися, а не мирови? На это (Христос) говорит: вас Я особенно люблю,
потому что вы соблюдаете Мои заповеди. Наперед говорит им о Своем явлении для
того, чтобы они, когда увидят Его впоследствии, не сочли за призрак. А чтобы
они не думали, что Он явится им так, как я сказал, Он высказывает и причину, то
есть соблюдение Его заповедей, – говорит, что таким же образом явится и Дух.
Если же они и после того, как столько времени жили с Ним, не могли еще вынести
такого явления Его существа и даже не понимали Его, то что было бы с ними, если
бы Он так явился им с самого начала? Потому Он и вкушал с ними пищу, чтобы они
не сочли явления Его за призрак. Если они подумали так в то время, как увидели
Его ходящим по водам, – несмотря на то что Он явился в том же самом виде и
незадолго перед тем разлучился с ними, – то чего бы ни подумали они, если бы
вдруг увидели Его воскресшим, между тем как прежде видели, как Он был взят и
связан? Для того-то Он часто и говорит им, что Он явится, и почему явится, и
как, чтобы они не сочли Его явления за призрак. Не любяй Мя, словес Моих не соблюдает; и слово, еже слышасте, несть
Мое, но пославшаго Мя Отца (ст. 24). Значит, кто не слушает этих слов, тот
не Меня только не любит, но и Отца. Если доказательством любви служит
повиновение заповедям, а заповеди от Отца, то, очевидно, кто повинуется им, тот
уже любит не Сына только, но и Отца. Каким же образом и Твое, и не Твое
(слово)? Это значит, что Я не говорю ничего без Отца и не говорю чего-либо
Своего, отличного от того, что угодно Ему. Сия
глаголах вам в вас сый (ст. 25). Так как все это было неясно и они иного не
понимали, а во многом и сомневались, то, чтобы опять не пришли в смущение и не
стали спрашивать: какие заповеди? – избавил их от всякого беспокойства, сказав:
Утешитель же, Егоже послет Отец во имя
Мое, Той вы научит (ст. 26). Может быть, не ясно то, что Я теперь вам
сказал; но это изъяснит вам тот Учитель. А словами: в вас пребывает намекает на Свое отшествие. Затем, чтобы они не
печалились, говорит, что, пока Он будет оставаться с ними и пока не придет Дух,
они не в состоянии будут уразуметь ничего великого и высокого. Это Он говорит с
тем, чтобы приготовить их к мужественному перенесению Его отшествия, так как
оно будет для них источником великих благ. А беспрестанно упоминает об
Утешителе потому, что они тогда были одержимы скорбию. Но так как и после этих
слов они приходили в смущение при мысли о скорбях, о борьбе, о Его отшествии,
то смотри, как Он опять утешает их, говоря: мир
оставляю вам (ст. 27). Как бы так говорит: какой вам будет вред от смятения
мира, когда вы будете иметь мир со Мною? Этот мир не такой (как обыкновенно).
Внешний мир часто бывает и вреден, и бесплоден, и бесполезен для тех, которые
имеют его; а Я даю такой мир, по которому вы будете жить в мире между собою, а
это сделает вас особенно сильными. А так как Он опять сказал: оставляю, – что указывало на Его
отшествие и могло привести их в смущение, – то опять же говорит: да не смущается сердце ваше, ни устрашает
(ст. 27). Видишь ли, что они смущались частию от любви, частию от страха? Слышасте, яко Аз рех вам: иду ко Отцу и
прииду к вам. Аще бысте любили Мя, возрадовалися бысте убо, яко иду ко Отцу,
яко Отец болий Мене есть (ст. 28). Какую же это могло принести им радость и
какое утешение? Что значат эти слова?
4. Апостолы еще ничего не знали о воскресении и даже не
имели надлежащего понятия о Христе. Возможно ли, в самом деле, чтобы они имели
это понятие, когда даже не знали, что Он воскреснет? Но Отца они признавали
великим. Поэтому Христос и говорит: если вы и страшитесь за Меня, как будто Я
не в состоянии защитить Себя, и не надеетесь, что после креста Я опять увижу вас,
то все же, как скоро услышали, что Я к Отцу иду, должны были радоваться, потому
что Я иду к большему и могущему уничтожить все бедствия. Вы слышасте, яко Аз рех вам. Для чего это
сказал? Я так далек от страха, говорит этим Христос, так уверен в событиях, что
даже предсказал их. И это, и что будет после, рех вам, прежде даже не будет, да, егда будет, веру имете, яко Аз
есмь (ст. 29). Как бы так говорил: вы не знали бы, если бы Я не сказал; а Я не
сказал бы, если б не был вполне уверен. Видишь ли, что те слова были сказаны
приспособительно? Так и тогда, когда Он говорит: мните ли, яко не могу умолити Отца, и представить Ми дванадесяти
легеона ангел? (Мф. 26, 53), – говорит приспособительно к мнению
слушателей. Конечно, никто, и даже крайне неистовый, не скажет, что Он не мог
помочь Сам Себе, а имел нужду в ангелах. О Нем думали, как о человеке; поэтому
Он и говорит: дванадесяти легеона ангел.
А между тем Он только спросил пришедших взять Его – и отбросил их назад. Если
же кто назовет Отца большим в том отношении, что Он виновник Сына, то я не буду
и этому противоречить; но это отнюдь не значит, чтобы Сын был иного существа.
Слова Его значат вот что: доколе Я здесь, вам естественно думать, что находимся
в опасности; если же Я отойду туда, – верьте, что вне опасности, потому что
никто не может одолеть Его. Все же это Он говорил приспособительно к немощи
учеников. Сам Я, говорит, вполне спокоен и не забочусь о смерти; потому-то и
сказал: сия рех вам, прежде даже не будет.
Но так как вы не можете еще принять слова об этом, то Я и заимствую для вас
утешение от Отца, Которого вы признаете великим. Утешив их таким образом, Он
опять говорит о предметах печальных. Ктому
не глаголю с вами. Почему? Грядет бо
сего мира князь и во Мне не имать ничесоже (ст. 30). Говоря о князе мира,
разумеет диавола и злых людей, потому что диавол владычествует не над небом и
землею, – иначе он все бы низвратил и ниспроверг, – но господствует над теми,
которые сами предаются ему. Поэтому (Писание) называет его и князем тьмы века
сего, разумея опять и здесь под тьмою злые дела. Что же? Значит, диавол
умертвит Тебя? Нет; он не имать во Мне
ничесоже. Почему же умертвят Тебя? Потому, что Я так хочу, и да познает
мир, что Я люблю Отца. Я, говорит, не подвластен смерти и не подлежу ей, но
переношу ее из любви к Отцу. А это говорит для того, чтобы снова ободрить
учеников и показать им, что Он не против воли, но добровольно идет на смерть и
что Он презирает диавола. В самом деле, Он не ограничился тем, что сказал: еще мало время с вами есмь, но часто повторяет
эти печальные слова. А чтобы сделать их удобоприемлемыми, Он справедливо
примешивает к ним и слова радостные. Потому-то Он иногда и говорит: иду и прииду; также: идеже есмь Аз, и вы, будете; и еще: не можете ныне по Мне ити, последи же идете;
также: ко Отцу иду; и: Отец болий
Мене есть; и: прежде даже не будет,
рех вам; и еще: Я не по необходимости терплю это, а по любви к Отцу, – чем
внушает ученикам, что Его смерть не пагубна и не вредна, как скоро соизволяет
на нее и сильно любящий Его, и сам любимый Им. Итак, примешивая с этой целию
слова радостные, Он часто говорил и о предметах печальных, чтобы приучить к
тому их ум. Ведь и словами: в вас будет
(14, 17), и: уне вам есть, да Аз иду
(16, 7), Он также их утешал. Для того-то наперед весьма много и сказал о Духе,
как то: в вас есть, и; мир не может прияти; и: Он воспомянет вся; и: Он Дух истины, Дух Святый, Утешитель; и:
уне вам есть, – чтобы они не
скорбели, как будто уже у них не было никакого заступника и помощника. А
словами: уне есть показывает, что
(Дух Святой) соделает их духовными.
5. И мы видим, что это действительно сбылось. Робкие и
боязливые, по принятии Духа устремились в среду опасностей и безбоязненно пошли
и на железо, и в огонь, и на зверей, и в пучину морскую, и на всякое мучение. Некнижные
и простые, они говорили с таким дерзновением, что поражали слушателей. Из
скудельных Дух соделал их железными, окрылил их и не допустил впасть ни в какую
слабость человеческую. Такова-то благодать Духа! Она, если находит печаль,
уничтожает ее; если злое вожделение, – истребляет; если страх, – изгоняет; и
кто сподобился ее, того не допускает уже быть человеком, но, как бы переселив
на самое небо, располагает помышлять только о том, что на небе. Потому-то ни един же что от имений своих глаголаше свое
быти, но непрестанно пребывали в молитвах, в радости и простоте сердца (Деян. 4, 32; 2, 46). Этого
преимущественно и требует Дух Святой: плод
бо духовный есть радость, мир, вера, кротость (Гал. 5, 22–23). Однако ж,
скажешь, часто печалятся и люди, исполненные Духа? Но эта печаль сладостнее
радости. Печалился и Каин, но печалию мирскою; печалился и Павел, но печалию по
Боге. Все духовное приносит величайшую пользу, равно как и все мирское –
крайний вред. Привлечем же к себе, чрез исполнение заповедей, необоримую помощь
Духа, – и мы будем ничем не меньше ангелов. Ведь и они не потому таковы, что
бесплотны (иначе никто из бесплотных не был бы злым), но везде причиною всему –
свободное произволение. Потому-то и между бесплотными нашлись такие, которые
хуже людей и даже бессловесных, и между облеченными плотию – такие, которые
лучше бесплотных. Так все праведники, хотя жили на земле и имели тело, однако ж
совершили великие дела. На земле они жили, как пришельцы и странники, а на небе
– как граждане. Не говори же и ты: я облечен плотию, не могу одолеть (ее), не
могу взять на себя трудов добродетели. Не обвиняй Создателя. Ведь если оттого,
что мы носим плоть, добродетель становится для нас невозможною, то мы уже не
виновны. Но что она не делается оттого невозможною, это доказывает лик святых.
Так, плотское естество не воспрепятствовало ни Павлу быть таким, каким он был,
ни Петру получить ключи неба. И Енох, будучи во плоти, преложен бысть, и не обреташеся (Евр. 11, 5). Равно и Илия восхищен
был с плотию, и Авраам с Исааком и Иаковом просияли, будучи облечены плотию; с
плотию же и Иосиф устоял против той распутной жены. И что я говорю о плоти?
Хотя бы ты возложил на плоть и оковы, – и тогда не было бы никакого вреда. Хотя
я и в узах, говорил Павел, но слово Божие
не вяжется (2 Тим. 2, 9). И что я говорю о узах и оковах? Присоедини еще
темницу и заключение, и все это не будет препятствием для добродетели. Так
именно учил Павел. Оковы для души – не железо, а рабский страх, любостяжание и
бесчисленные страсти. Вот что связывает, хотя бы тело и было свободно. Но от
тела, скажешь, рождаются и страсти? Это пустое извинение и ничтожная отговорка.
Если бы действительно от тела рождались эти страсти, то им были бы подвержены
все. Как никому нельзя избежать усталости, сна, голода и жажды, потому что все
это естественно, так никто не избежал бы и подчинения страстям, если бы они
были таковы. Если же многие избегают их, то ясно, что такого рода недостатки
рождаются от беспечности души. Итак, отсечем беспечность и не будем обвинять тело,
а подчиним его душе, чтобы, имея его в послушании, достигнуть вечных благ, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки
веков. Аминь.
1. От невежества душа делается робкою и боязливою, точно так
же, как от знания небесных догматов – великою и возвышенною. Лишенная всякого
попечения, она бывает как-то робка – не по естеству, а по свободному произволению.
Когда я вижу, что человек мужественный, бывший некогда смелым, становится
робким, я уже не считаю этого состояния естественным, потому что все
естественное неизменно. Равным образом, когда вижу, что люди робкие вдруг
делаются смелыми, я опять думаю то же самое, – все приписываю свободному
произволению. Так и ученики были весьма робки, доколе не узнали того, что
следовало, и не сподобились дара Святого Духа; а впоследствии сделались
неустрашимее львов. Например, Петр, который не вынес угроз служанки, был
повешен вниз головою, был бичуем, находился в тысяче опасностей и, однако ж, не
молчал, а говорил так смело, как будто терпел это во сне. Но все это – не
прежде креста. Потому-то Христос и говорил: востаните,
идем отсюду (14, 31). Для чего же, скажи мне? Ужели Он не знал времени,
когда должен был прийти Иуда? Или Он боялся, чтобы Иуда не пришел туда и не
задержал их и чтобы не напали злоумышленники прежде, чем Он кончит Свою
превосходную беседу? Отнюдь нет; это несовместно с Его достоинством. Если же Он
не боялся, то для чего заставляет учеников идти оттуда и потом, когда кончил
беседу, ведет их в сад, знакомый Иуде? Да если бы и пришел Иуда, разве не мог
Он ослепить им глаза, что Он и сделал, только не теперь? Для чего же Он уходит?
Чтобы дать ученикам несколько успокоиться. Находясь в неизвестном месте, они,
естественно, были в страхе и трепете и от времени, и от места. В самом деле,
ночь была уже очень глубокая, и могло статься, что они даже не внимали словам,
а постоянно были заняты мыслию о том, что на них нападут, тем более что и слова
Учителя заставляли ожидать бедствий. Еще
мало, говорил Он, с вами есмь, и:
грядет мира сего князь. Потому-то как
они, слыша эти и подобные слова, смущались, полагая, что их тотчас же схватят,
то Он ведет их в другое место, чтобы они, считая себя в безопасности, могли
свободно уже слушать, имели же они услышать великие догматы. Вот почему Он
говорит: востаните, идем отсюду.
Затем, продолжая речь, говорит: Аз есмь
лоза, вы же рождие (15, 5). Что Он хочет сказать этою притчею? То, что не
внимающему Его словам невозможно жить и что будущие знамения совершатся силою
Христовою. Отец Мой делатель есть.
Что же? Значит, Сын нуждается в помощи? Нет; указание на Отца не означает
этого. В самом деле, смотри, с какою точностию Он излагает притчу. Только о
ветвях говорит, что они пользуются попечением делателя, а не о корне. О корне
здесь упомянуто только для того, чтобы показать ученикам, что без Его силы они
ничего не могут делать и что им должно так соединиться с Ним верою, как ветви с
лозою. Всяку розгу о Мне, не творящую
плода, измет ю Отец (ст. 2). Здесь Он намекает на жизнь, показывая, что без
дел невозможно быть в Нем. И всяку,
творящую плод, отребит ю (ст. 2), то есть сделает ее предметом великого
попечения. Хотя о корне нужно бывает больше заботиться, чем о ветвях, – нужно
его окапывать, очищать, однако ж Он ничего не говорит здесь о корне, но все о
ветвях, показывая тем, что Он Сам Себе довлеет, а ученики, хотя бы были и
весьма добродетельны, имеют нужду в великой помощи делателя. Потому-то Он и
говорит: творящую плод, отребит ю.
Когда ветвь бесплодна и может быть на лозе, (делатель) отсекает ее, а когда
приносит плод – очищает ее и чрез то делает еще более плодоносною. Это,
впрочем, можно разуметь и о бедствиях, которые в то время угрожали ученикам.
Выражение: отребит ю значит –
обрежет, отчего ветвь делается более плодоносною. Этим показывается, что
искушения сделают учеников особенно сильными. А чтобы они не стали спрашивать,
о ком это сказано, и чтобы опять не привести их в беспокойство, Он говорит: уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам
(ст. 3). Видишь, как Он представляет Самого Себя заботящимся о ветвях? Я,
говорит, очистил вас. Хотя выше показывает, что это делает Отец, но между Отцом
и Сыном нет никакого различия. Теперь нужно, чтобы и вы, со своей стороны,
делали то, что следует. Затем, чтобы показать, что Он сделал это не потому, что
имел нужду в их служении, а для их преуспеяния, Он присовокупляет: якоже розга не может плода сотворити о себе
(ст. 4), так и тот, кто во Мне не пребудет. А чтобы они не отделились от Него
из страха, Он укрепляет ослабевшую от боязни их душу, тесно соединяет с Собою и
уже подает благие надежды, так как корень всегда остается, а отделяться и
отпадать свойственно ветвям. Потом, побудив их с обеих сторон – и со стороны
пользы, и со стороны вреда, Он требует того, что составляет нашу первую
обязанность. Иже будет во Мне, и Аз в нем
(ст. 5). Видишь, что и Сын участвует в попечении об учениках не меньше Отца?
Если Отец очищает, зато Сын содержит в Себе; а от пребывания на корне и зависит
плодоношение ветвей. Пусть ветвь и не очищается, но все же, оставаясь на корне,
она приносит плод, хотя и не в таком количестве, в каком бы следовало; если же
не остается, – и совсем не приносит плода. Впрочем, уже показано, что и Сыну
свойственно очищать, равно как быть корнем – Отцу, родившему и корень.
2. Видишь ли, как у них все общее – и очищать, и иметь силу
корня? Конечно, велик вред (для ветви) и в том, когда она не может ничего
производить; но (Христос) не в этом только поставляет наказание, а ведет речь
далее. Извержется, говорит, вон, – не будет уже пользоваться
попечением делателя; и изсышет, то
есть потеряет все, что имела от корня; если имела какую-либо благодать, лишится
ее и останется без помощи и жизни, сообщаемой от корня. И что же наконец? В огнь влагается (ст. 6). Но не таков
удел человека, пребывающего во Христе. Далее показывает, что значит пребывать,
и говорит: аще глаголы Мои в вас пребудут
(ст. 7). Видишь ли, что и прежде я справедливо сказал, что Он требует от нас
доказательства от дел? Действительно, сказавши: еже аще что просите, то сотворю (14, 13), Он присовокупил: аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите
(14, 15). Так и здесь: аще пребудете во
Мне и глаголы Мои в вас пребудут, егоже аще хощете, просите, и будет вам
(15, 7). Все же это Он говорил для того, чтобы показать, что злоумышляющие
против Него будут сожжены, а они принесут плод. Перенесши, таким образом, страх
от них на злоумышленников и показав, что они будут непобедимы, Христос говорит:
о сем, прославися Отец Мой, да плод мног
сотворите и будете Мои ученицы (ст. 8). Чрез это Он придает Своему слову
достоверность. В самом деле, если принесение плодов имеет отношение к славе
Отца, то Он не оставит в небрежении Своей славы. И будете Мои ученицы. Видишь ли, что тот Его ученик, кто приносит
плод? А что значит: о сем прославися Отец?
Это значит: Он радуется, когда вы во Мне пребываете, когда приносите плод. Якоже возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас
(ст. 9). Здесь уже говорит человекообразнее, потому что речь, приспособленная к
понятиям людей, имеет особенную силу. Подлинно, сколь великую меру любви
выказал Тот, Кто благоволил умереть, Кто, удостоив такой чести рабов, врагов и
противников, возвел на небо! А если Я люблю вас, то не бойтесь. Если слава Отца
в том, чтобы вы приносили плод, то не опасайтесь никакого зла. Потом, чтобы не
сделать их беспечными, – смотри, как Он поощряет их: Будите в любви Моей (ст. 9); это уже от вас зависит. Как же это
сделать? Аще заповеди Моя, говорит, соблюдете, якоже Аз заповеди Отца Моего
соблюдох (ст. 10). Опять идет речь человекообразная, потому что
законодатель, очевидно, не мог подлежать заповедям. Видишь ли, что и здесь так
сказано, – о чем я всегда повторяю, – по немощи слушающих? Действительно: Он
многое говорит сообразно с их понятиями и всячески показывает, что они в
безопасности, и что их враги погибнут, и что все, что они имеют, имеют от Сына,
и что, если они будут вести жизнь безукоризненную, никто и никогда не одолеет
их. Заметь же и власть, с какою Он беседует с ними. Не сказал: будите в любви Отца, но: в Моей. Таким образом, чтобы не сказали:
Ты сделал нас ненавистными для всех, и теперь оставляешь нас и отходишь, –
показывает, что Он не оставляет их, а напротив, если только они пожелают, так
тесно соединится с ними, как лоза с ветвями. А чтобы они, с другой стороны,
предавшись надежде, не сделались беспечными, Он говорит, что их благополучие не
будет неизменно, если они будут нерадивы. Потом, чтобы не приписать всегда дела
Себе Самому и не подать им повода к большему падению, – говорит: о сем
прославися Отец. Так везде выказывает Свою любовь к ним вместе с любовию Отца.
Значит, не в том слава, что было у иудеев, но в том, что они имели получить. А
чтобы они не сказали: мы лишились отцовского наследства, мы всеми оставлены и
сделались нагими и ничего не имеющими, – Христос говорит: посмотрите на Меня,
Меня любит Отец, и, однако ж, Я подвергаюсь предстоящим бедствиям. Так и вас Я
оставляю теперь не потому, чтобы не любил вас. Если Я подвергаюсь смерти и,
однако ж, не считаю этого знаком нелюбви к Себе Отца, то и вам не должно
смущаться. Если вы пребудете в любви Моей, то все эти бедствия нисколько не
повредят вам в любви.
3. Итак, если любовь сильна и необорима и состоит не в одних
словах, то покажем ее на деле. Христос примирил нас с Собою, когда мы были
врагами; мы же, сделавшись друзьями, постараемся остаться ими. Он начал, а мы
будем хотя продолжать. Он любит не для Своей пользы, потому что ни в чем не
нуждается, а мы будем любить хотя из-за своей выгоды. Он возлюбил врагов, а мы
станем любить хотя друга. Но мы поступаем напротив. Мы ежедневно хулим Бога
хищением и любостяжанием. Может быть, кто-нибудь из вас скажет: ты каждый день
беседуешь о любостяжании. О, если бы можно было говорить об этом и каждую ночь!
О, если бы и тот, кто сопутствует вам на площади и сидит с вами за трапезою,
если бы и жены, и друзья, и дети, и рабы, и земледельцы, и соседи, и даже пол и
стены могли изливать эту речь, чтоб чрез то, хотя немного, мы поудержались!
Этот недуг объял всю вселенную, обладает душами всех, – и, поистине, велика
сила мамоны! Мы искуплены Христом, а служим золоту; проповедуем владычество
одного, а покоряемся другому, и, что бы он ни приказал, исполняем с усердием, и
забываем для него и родство, и дружбу, и природу, и законы, и всё. Никто не
обращает взоров на небо, никто не помышляет о будущем. Но настанет время, когда
не будет пользы и от этих речей. Во аде,
сказано, кто исповестся Тебе? (Пс. 6,
6). Вожделенно золото, оно доставляет нам много наслаждений и придает почет, но
– не столько, сколько небо. Богача многие и отвращаются, и ненавидят, а
человека добродетельного уважают и почитают. Но над бедным, скажешь, смеются,
хотя бы он был и добродетелен? Смеются, но не люди, а бессловесные, почему и не
нужно обращать на то внимания. Ведь если бы мычали ослы и каркали вороны, а все
люди мудрые хвалили бы, – мы, конечно, не пренебрегли бы мнением последних и не
стали бы обращать внимания на крики бессловесных. А те, которые высоко ценят
предметы настоящие, подобны воронам и хуже ослов. Если бы тебя хвалил царь
земной, – ты, верно, нисколько не заботился бы о мнении толпы, хотя бы и все
смеялись над тобою. Ужели же, когда тебя хвалит Владыка всех, ты будешь искать
еще похвалы от жуков и комаров? А таковы, действительно, эти люди в сравнении с
Богом, и даже не таковы, а еще хуже. Доколе же мы будем пресмыкаться в грязи?
Доколе будем поставлять для себя судьями беспечных ленивцев и чревоугодников?
Они могут хорошо оценивать игроков в кости, пьяниц и живущих для чрева, а
добродетели и порока они не могут вообразить себе и во сне. Если бы кто стал
смеяться над тобою потому, что ты не знаешь, как провести каналы для стока
воды, ты, без сомнения, не оскорбился бы, а, напротив, даже посмеялся бы над
укоряющим в таком незнании. Зачем же, желая подвизаться в добродетели,
поставляешь для себя судьями людей, которые совсем не знают ее? Потому-то мы
никогда и не успеваем в этом искусстве. Мы вверяем свое дело не людям опытным,
а невеждам; а они судят не так, как требует искусство, а по собственному
невежеству. Потому, умоляю вас, будем презирать мнение толпы; особенно же не
станем желать ни похвал, ни имений, ни богатства и не будем считать бедность за
какое-либо зло. Бедность научает нас и мудрости, и терпению, и всякому любомудрию.
Ведь и Лазарь жил в бедности и, однако ж, был увенчан; и Иаков желал иметь
только хлеб; и Иосиф находился в крайней бедности и был не только рабом, но и
узником, и, однако ж, поэтому мы еще более удивляемся ему. Мы не столько
восхваляем его в том случае, когда он раздавал пшеницу, – сколько в том, когда
находился в темнице, не столько тогда, когда был в оковах, не тогда, когда
восседал на троне, – а когда подвергался козням и был продан. Итак, представляя
себе все это и помышляя о венцах, сплетаемых этими подвигами, будем удивляться
не богатству и почестям, не удовольствиям и владычеству, а бедности, оковам,
узам и терпению ради добродетели. Конец первых исполнен смятения и
беспокойства, и обладание ими соединено с настоящею только жизнию; а плод последних
– небо и небесные блага, ихже око не
виде, и ухо не слыша (1 Кор. 2, 9), которых и да сподобимся все мы, по
благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки
веков. Аминь.
1. За всякое доброе дело тогда бывает награда, когда оно
приходит к надлежащему концу; если же оно прервется, не достигнув конца, то уже
бывает кораблекрушение. И как корабль, везущий богатый груз, если не успеет
войти в пристань, а потонет в средине моря, не получает никакой пользы от
долгого плавания, а, напротив, тем бывает несчастнее, чем больше понес трудов,
так точно и души, которые падают прежде конца трудов и ослабевают среди
подвигов. Потому и Павел сказал, что слава, честь и мир будут уделом тех,
которые текут по терпению добрых дел
(Рим. 2, 7). Это же и Христос внушает теперь ученикам. Он выразил им Свою
любовь, – и они радовались о Нем. Но так как наступавшее страдание и печальные
речи должны были прекратить их радость, то Он, достаточно побеседовавши с ними
и утешивши их, говорит: сия глаголах вам,
да радость Моя в вас будет и радость ваша исполнится, – то есть чтобы вы не
отпали от Меня, чтобы не прекратили своего течения. Вы радовались о Мне, и
много радовались, но вот вы подверглись печали. Итак, чтобы радость ваша
достигла конца, Я уничтожаю эту печаль, показывая вам, что о настоящих событиях
нужно не печалиться, а радоваться. Я видел, что вы соблазнились, но – не
пренебрег, не сказал: зачем вы теряете мужество, а говорил то, что могло
принести вам утешение. Так хочу Я всегда соблюдать вас в той же любви. Вы
слышали о Царствии – и радовались. А Я сказал вам это, чтобы исполнилась радость
ваша.
Сия есть заповедь, да
любите друг друга, якоже Аз возлюбих вы. Видишь ли, что любовь к Богу тесно
связана с нашею и соединена с нею как бы некоторою цепью? Потому-то (Христос)
иногда говорит о двух заповедях, а иногда об одной – так как невозможно, получивши
одну, не иметь и другой. Иногда Он говорит: в
этом закон и пророцы висят (Мф. 22, 40); а иногда: елика хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им, се бо есть
закон и пророцы (Мф. 7, 12). Так же: исполнение
закона любы (Рим. 13, 10). Это же говорит и здесь. Если пребывание (в Боге)
зависит от любви, а любовь – от исполнения заповедей, а заповедь состоит в том,
чтобы мы любили друг друга, то, очевидно, пребывание в Боге зависит от нашей
взаимной любви. И не просто говорит о любви, но указывает и образ любви: якоже Аз возлюбих вы. Затем снова
показывает, что Он отходит не по ненависти, а по любви; и потому-то, говорит,
вы особенно и должны были прославлять Меня, так как за вас Я полагаю душу Мою.
Впрочем, Он нигде не говорит так, но выше – изображая доброго пастыря, а здесь
– наставляя учеников и показывая как величие любви, так и то, каков Он. А
почему Он везде превозносит любовь? Потому, что она есть признак учеников, она
– утверждение добродетели. Потому-то и Павел так много говорит о ней, как
истинный ученик Христов, узнавший ее по опыту. Вы друзи Мои есте. Не ктому вас глаголю рабы; раб бо не весть, что
творит господь его. Вы други Мои есте, вся бо, елика слышах от Отца Моего,
сказах вам (Ин. 15, 14, 15). Как же он говорит: много имам глаголати вам, но не можете носити ныне (16, 12)?
Словами: вся и: елика слышах Он внушает не другое что, но именно то, что Он не
говорит ничего постороннего, но только слышанное от Отца. А так как
преимущественным знаком дружбы считается то, когда сообщаются тайны, то вы,
говорит, удостоены и этого общения. Когда же говорит: вся, то разумеет все, что им нужно было слышать. Потом выставляет и
другой немалый знак дружбы. Какой же именно? Не вы, говорит, Мене
избрасте, но Аз избрах вас (15, 16), то есть Я искал вашей дружбы. И на
этом не остановился; но еще говорит: и
положих вас, то есть насадил, да вы
идете (все еще продолжает сравнение с виноградного лозою), то есть чтобы вы
распространялись, и плод принесете, и плод ваш пребудет. Если же плод пребудет,
то тем более вы. Я не только, говорит, возлюбил вас, но и осыпал вас
величайшими благодеяниями, распростирая ветви ваши по всей вселенной.
2. Видишь ли, сколько Он употребляет способов, чтобы
выказать любовь? Он открыл тайны, Он первый искал их дружбы, Он даровал им
великие блага, Он за них подвергся страданиям. Здесь же показывает, что Он и
постоянно будет пребывать с ними; они будут приносить плод, а чтобы приносить
плод, для этого необходимо иметь Его помощь. Да, егоже аще просите от Отца во имя Мое, даст вам (ст. 16). Но
ведь исполнять прошения – дело того, кого просят: как же исполняет Сын, когда
просят Отца? Это – чтобы ты знал, что Сын не меньше Отца. Сия глаголах вам, да любите друг друга (ст. 17), то есть: Я говорю
не в укор, что Я душу Мою полагаю, что Я предварил вас дружбою, но – для того,
чтобы привести вас к дружеству. Потом, так как терпеть от большой части людей
гонение и поношение – дело тяжелое и невыносимое, которое может повергнуть в
уныние и душу возвышенную, то Христос приступает к этому предмету уже после
того, как наперед сказал весьма многое. Предварительно Он смягчил их душу, а
уже потом начинает говорить об этом и ясно показывает, что и это, равно как и
все другое, как уже Он показал, совершается для их пользы.
Как прежде сказал, что не только не нужно скорбеть, а,
напротив, нужно еще радоваться тому, что Он отходит к Отцу, – так как Он делает
это не потому, что покидает их, а потому, что очень любит, – так и здесь
показывает, что им должно радоваться, а не скорбеть. И смотри, как Он располагает
к этому. Не сказал: знаю, что это прискорбно, но – потерпите для Меня, так как
вы и страдаете за Меня. Такая причина была еще недостаточна для их утешения; и
потому, оставив ее, Он предлагает другую. Какую же именно? Ту, что это служит
доказательством самой высокой добродетели и что следует скорбеть не о том, что
вас будут теперь ненавидеть, а напротив – тогда, когда бы вас стали любить. На
это Он намекает словами: аще от мира
бысте были, мир убо свое любил бы (ст. 19). Значит, если бы вы были любимы,
то это было бы явным знаком вашей порочности. Но так как, сказав это, Он не
успел еще утешить их, то опять продолжает речь: несть раб болий господа своего. Аще Мене изгнаша, и вас изженут
(ст. 20). Здесь показывает, что поэтому-то в особенности они будут (Его)
подражателями. В самом деле, пока Христос был во плоти, брань велась против
Него; а когда Он переселился, тогда настала брань против них. И так как они,
будучи малочисленны, тревожились тем, что должны будут сражаться против такого
множества, то Он ободряет их души, говоря, что потому-то особенно им и должно
радоваться, что их будут ненавидеть. Чрез это, говорит, вы сделаетесь
соучастниками Мне в страданиях. Итак, вы не должны смущаться; вы не лучше Меня,
потому что, как Я уже сказал, несть раб
болий господа своего. Затем следует и третье утешение, именно то, что
вместе с ними подвергается оскорблению и Отец. Сия вся, говорит, сотворят за
имя Мое, яко не ведят Пославшаго Мя (ст. 21), то есть оскорбляют и Его.
Далее, лишая врагов всякого извинения, а вместе предлагая и новое утешение,
говорит: аще не бых пришел и глаголал им,
греха не быша имели (ст. 22). Этим показывает, что все действия врагов и в
отношении к Нему, и в отношении к ним – несправедливы. Зачем же Ты привел нас к
таким бедствиям? Ужели не предвидел брани и ненависти? Поэтому Он опять
говорит: ненавидяй Мене, и Отца Моего
ненавидит (ст. 23), – предвозвещая и здесь врагам не малое наказание. Так
как они в свое оправдание ссылались на то, что гонят Его ради Отца, то этими
словами Он отнял у них такое оправдание. Они не имеют никакого извинения.
Преподав учение на словах, Я подтвердил его делами, согласно с законом
Моисеевым, который всем повелел повиноваться тому, кто будет подобным образом
говорить и действовать, кто будет и руководить к благочестию, и совершать
величайшие чудеса. И не просто сказал Он: чудеса, но – ихже ин никтоже сотвори (ст. 24). Об этом и сами они
свидетельствовали, когда говорили: николиже
явися тако во Израили (Мф. 9, 33), и: от
века несть слышано, яко кто отверзе очи слепу рождену (Ин. 9, 32). Таково
же и чудо над Лазарем; таковы же и все другие чудеса, равно как и образ
чудодействия, – все ново и необыкновенно. За что же, могли сказать, и Тебя и
нас преследуют? Яко от мира несте. Аще от
мира бысте были, мир убо свое любил бы (15, 19). Напоминает им слова,
которые некогда сказал и братьям Своим; но тогда Он говорил осторожнее, чтобы
не устрашить их, а теперь, напротив, открыл все. Из чего же видно, что нас
ненавидят за это? Из того, что было со Мною. В каком, скажи Мне, слове или деле
могли обвинить Меня? И однако ж, они не приняли Меня. А чтобы это не было для
нас изумительно, Он указал и причину, именно – злобу их; но и на этом не
остановился, а приводит еще и Пророка, показывая, что он издревле предвозвестил
и сказал: ненавидящии Мя туне (Пс.
68, 5). Так поступает и Павел. Когда многие удивлялись: отчего не уверовали
иудеи, он приводит Пророков, которые издревле предсказали об этом и сказали
причину неверия, именно – их злобу и гордость. Что же? Если они не соблюли
Твоего слова, а потому не соблюдут и нашего; если они Тебя преследовали, а
потому будут преследовать и нас; если они видели такие знамения, каких никто
другой не совершил; если слышали такие слова, каких никто не говорил, и не
получили никакой пользы; если они ненавидят Твоего Отца, а вместе с Ним и Тебя,
– то для чего же, скажи, Ты нас вверг в среду их? Как возможно, чтобы мы были
достойны веры? И кто из единоплеменников наших послушает нас?
3. Чтобы, помышляя об этом, они не смущались, смотри, какое
Он предлагает утешение. Егда приидет
Утешитель, Егоже Аз послю, Дух истины, иже от Отца исходит, Той свидетельствует
о Мне. И вы же свидетельствуете, яко искони со Мною есте (15, 26–27). Он
будет достоин веры, потому что Он – Дух истины. Потому-то и назвал Его не Духом
Святым, а Духом истины. А слова: иже от
Отца исходит показывают, что Он знает все в точности. Так Христос и о Самом
Себе говорит: вем, откуду приидох и камо
иду, рассуждая и здесь об истине. Егоже
Аз послю. Вот видишь, не один только Отец посылает, но и Сын. И вы тоже
будете достойны веры, так как вы были со Мною, а не от других слышали. И
Апостолы, действительно, утверждались на этом, говоря: иже с Ним ядохом и пихом (Деян. 10, 41). А что это сказано не из
лести, о том свидетельствует Дух. Сия
глаголах вам, да не соблазнитеся (Ин. 16, 1), – то есть когда увидите, что
многие не веруют, и когда сами вы подвергнетесь бедствиям. От сонмищ ижденут вы (16, 2), потому что уже постановили, да аще кто исповесть Христа, отлучен от сонмища
будет (9, 22). Но приидет час, да
всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу (16, 2). Будут
домогаться вашей смерти, как бы дела благочестивого и богоугодного. Затем опять
предлагает утешение. И сия сотворят, яко
не познаша Отца, ни Мене (ст. 3). Достаточно для вашего утешения, что вы
будете терпеть это за Меня и за Отца. Здесь опять напоминает им о блаженстве, о
котором говорил в начале: блажени есте,
егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради.
Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5, 11–12). Сия глаголах вам, да, егда приидет час,
воспомянете сия (Ин. 16, 4), а поэтому признаете верным и все прочее. Вам,
конечно, уже нельзя будет сказать, что Я, льстя вам, говорил только приятное
для вас и что слова Мои были обман. Кто имел бы в виду обмануть, тот не стал бы
и предсказывать нам неприятного. Для того Я предсказал об этих бедствиях, чтобы
они нечаянным нашествием не смутили вас, а с другой стороны – и для того, чтобы
не говорили, будто Я не предвидел, что они наступят. Итак, вспоминайте, яко Аз рех вам (ст. 4). И действительно,
иудеи, преследуя их, всегда прикрывались коварным предлогом, будто гонят их как
людей вредных. Но это не смущало учеников. Они уже наперед слышали и знали, за
что они страдают, и эта причина могла вполне ободрить их. Потому-то Христос
везде и выставляет ее, говоря: не познаша
Мене; и: сотворят за Меня, за имя Мое и за Отца (16, 3; 15, 21); и:
Я первый пострадал; и: отваживаются на это несправедливо.
4. Будем же и мы помышлять об этом во время
искушений. Когда терпим что-либо от злых людей, то, взирая на Начальника нашего
и Совершителя веры, будем представлять себе, что терпим от злых людей, терпим
за добродетель и за Него. Если станем помышлять об этом, то все будет легко и
сносно. В самом деле, если каждый даже хвалится тем, когда страдает за
возлюбленных, то будет ли чувствовать какую-либо скорбь тот, кто претерпит
что-нибудь за Бога? Если Христос ради нас назвал славою то, что всего поноснее
– крест, то тем более так должно думать нам. Если же мы можем столько презирать
страдания, то тем более – богатство и любостяжание. Итак, когда нам предстоит
потерпеть что-нибудь неприятное, мы должны помышлять не только о трудах, но и о
венцах. Как купцы думают не только о морях, но и о прибыли, так и нам должно помышлять
о небе и о дерзновении к Богу. Если приятною представится тебе
любостяжательность, – подумай, что на это не соизволяет Христос, и она тотчас
же покажется тебе противною. Опять, если тебе тяжело будет подать нищему, то ты
не останавливайся мыслию на издержке, а тотчас же представь себе жатву от этого
сеяния. И когда тебе трудно будет воздержаться от страстного вожделения к чужой
жене, то подумай о венце за подвиг – и легко совершишь подвиг. Если и людской
страх удерживает от постыдных дел, то тем более – любовь ко Христу.
Сурова добродетель, но будем представлять ее облеченною в
величие будущих обетований. Люди с душою возвышенною находят ее и без этого,
саму по себе, прекрасною, и потому стремятся к ней, живут добродетельно не
из-за наград, а для угождения Богу, и высоко ценят целомудрие не для того,
чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более
немощен, тот пусть представляет себе и награды. Так будем поступать и по
отношению к милостыне: будем милосерды к единоплеменникам и не станем презирать
гибнущих от голода. Не крайняя ли, в самом деле, несообразность в том, что мы
сами сидим за трапезою в смехе и пресыщении, а между тем, проходя по улице и
слыша, как другие плачут, не только не обращаем на их плач внимания, но еще негодуем
на них и называем их обманщиками? Что ты говоришь, человек? Ужели из-за одного
хлеба станет кто-нибудь обманывать? Да, скажешь ты. В таком случае, тем скорее
нужно сжалиться над ним, тем скорее нужно избавить его от нужды. Если же ты не
хочешь подать, – по крайней мере не оскорбляй; если не хочешь спасти от
потопления, – по крайней мере не ввергай в пропасть. Подумай, как ты будешь
умолять Бога о помощи, когда отвергаешь пришедшего к тебе нищего. В нюже, сказано, меру мерите, возмерится вам (Мф. 7, 2). Подумай, с каким
сокрушением он отходит: голова его склонилась долу, он плачет, при нищете он
получил еще новую рану от презрительного с ним обращения. Если и просить
милостыню вы считаете крайним несчастием, то подумай, какую бурю испытывает
тот, кто просит, но не получает и еще отходит поруганным. Доколе мы будем
уподобляться диким зверям и забывать самую природу из любостяжания? Многие
вздыхают при этом, но я хочу, чтобы вы не теперь только, а всегда имели такое
сострадание. Подумай о том дне, когда мы предстанем на суд Христов, когда будем
просить о помиловании себя и Христос, поставив нищих пред лице всех, скажет
нам, что из-за одного хлеба и одного овола вы возбудили такую бурю в этих
душах. Что мы ответим? Чем оправдаемся? А что Он поставит их пред лице всех,
это ты можешь узнать из Его слов: понеже
не сотвористе единому сих, ни Мне сотвористе (Мф. 25, 45). Не они уже будут
обращаться к нам с речью, а Бог будет обличать нас за них. Когда и богач увидел
Лазаря, – Лазарь ничего не сказал ему, но говорил за него Авраам. Так будет и с
нищими, которых мы презираем. Мы увидим их не в жалком виде, не с простертыми
руками, но в состоянии покоя; а между тем сами явимся в их виде. И – о, если бы
мы явились только в их виде, а не подверглись гораздо тягчайшему наказанию!
Ведь богач не от крупиц только желал там насытиться, а томился в пламени,
жестоко мучился и слышал: яко восприял
еси благая в животе твоем, и Лазарь такожде злая (Лк. 16, 25). Итак, не
будем считать богатство чем-нибудь великим. Оно приведет нас к мучению, если мы
не будем внимательны; а если будем внимательны, то и бедность доставит нам и
наслаждение, и покой. Если будем переносить ее с благодарностию, то и от грехов
освободимся, и приобретем великое дерзновение пред Богом.
5. Итак, не будем всегда искать покоя, чтобы там насладиться
покоем. Предпримем труды для добродетели, отсечем излишнее, не станем искать
ничего большего, но все, что имеем, будем расточать на нуждающихся. Иначе,
какое мы будем иметь оправдание, когда Бог обещает нам небо, а мы не подаем Ему
и хлеба? Он возжигает для тебя солнце и предоставляет всю тварь в твое
служение, а ты не даешь Ему и одежды и не хочешь разделить с Ним твоего крова?
И что я говорю о солнце и о твари? Он предложил тебе Тело и даровал честную
Кровь; а ты не даешь Ему и чаши воды? Но ты подал однажды? Да это – не милость;
если ты не подаешь, пока имеешь, ты не все еще исполнил. Ведь и девы, у которых
были светильники, имели елей, но не в достаточном количестве. И в том случае,
если бы ты подавал от своего, тебе не следовало бы скупиться; но ты подаешь
принадлежащее Господу, – зачем же скряжничаешь? Хотите ли, я скажу причину
такого бесчеловечия? Эти люди любостяжанием наживают имение и оттого скупы на
милостыню. Кто привык так приобретать, тот не умеет издерживать. Как, в самом
деле, тому, кто привык к хищничеству, расположить себя к противному? Как будет
давать другому свое, кто берет чужое? И пес, как скоро привык питаться мясом,
уже не может охранять стада, почему пастухи и убивают такого рода псов. Чтобы и
с нами не случилось того же, будем воздерживаться от такой пищи, – ведь и те
питаются плотию, которые бывают причиною голодной смерти. Не видишь ли, как Бог
сделал все для нас общим? Если же допустил иным быть в бедности, то и это для
облегчения богатых, чтобы они, подавая бедным милостыню, могли освободиться от
грехов. А ты и в этом отношении стал жесток и бесчеловечен. Отсюда видно, что
если бы и в большем ты имел такую же власть, то совершил бы множество убийств и
отказал бы всем и в свете, и в жизни. Чтобы этого не случилось, (Бог) в
богатстве положил предел твоей ненасытности. Если вам больно слышать это, то
тем больнее мне видеть это на деле. Доколе ты богат, а тот беден? До вечера –
не далее. Жизнь так коротка и все уже при дверях, так что на все нужно
смотреть, как на короткий час. К чему тебе наполненные кладовые, множество слуг
и управителей? Для чего бы не иметь тебе тысячи проповедников милосердия?
Кладовая не издает никакого голоса, а еще привлекает к себе множество
разбойников; а что сберегается для бедных, то взойдет к Самому Богу, и усладит
настоящую жизнь, и разрешит все грехи, и доставит славу у Бога и честь у людей.
Зачем же ты не желаешь самому себе стольких благ? Ведь не столько бедным ты
сделаешь добра, сколько самому себе, когда будешь им благотворить. Для них ты
улучшишь настоящее состояние, а самому себе приготовишь будущую славу и
дерзновение, которого и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию
Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки. Аминь.
1. Велика сила печали, и много нам нужно мужества, чтобы с
твердостию противостоять этой душевной болезни и, извлекая из нее пользу, – так
как и в ней есть нечто полезное, – избегать всего излишнего. Именно, только
тогда хорошо печалиться, когда мы, или другие, грешим; а когда мы впадаем в
обыкновенные человеческие несчастия, тогда печаль бесполезна. Потому-то, когда
печаль поразила и учеников, как людей еще несовершенных, – смотри, как
исправляет их упреком. Прежде они обращались к Нему с множеством вопросов. Так
и Петр говорил: камо идеши? (Ин. 13,
36). И Фома: не вемы, камо идеши, и како
можем путь ведети? (14, 5). И Филипп: покажи
нам Отца Твоего (14, 8). А теперь, услышав, что от сонмищ ижденут вы, что возненавидят вас и что всяк, иже убиет вы, возмнится службу
приносити Богу (16, 2), так упали духом, что даже объяты были немотою и уже
ничего Ему не говорят. Вот в этом Он и укоряет их, говоря: сих же вам исперва не рех, яко с вами бех. Ныне же иду к Пославшему Мя,
и никтоже от вас вопрошает Мене: камо идеши? Но яко сия глаголах вам, скорби
исполних сердца ваша. Действительно, опасна неумеренная печаль; опасна и
может довести до смерти; потому и Павел говорил: да не како многою скорбию пожерт будет таковый (2 Кор. 2, 7). Сих же вам исперва не рех, говорит.
Почему же не сказал сначала? Чтобы не сказал кто, что Он говорил по заключению
из многократных прежних случаев. Зачем же приступает Он к столь трудному делу?
Я знал, говорит Он, это и сначала, и не говорил вам не по незнанию, но потому,
что с вами бех. Опять и это (сказано)
человекообразно. Как бы так говорит: вы были в безопасности, и вам можно было
спрашивать всегда, когда вы хотели; вся война воздвигнута была против Меня, и
потому излишне было говорить об этом сначала. Но ужели, действительно, Он этого
не говорил? Не сказал ли Он, призвав двенадцать (учеников): пред владыки и цари ведени будете, и на
соборищах биют вас (Мф. 10, 18, 17)? Как же теперь говорит: исперва не рех? Тогда Он предсказывал
только удары и ведение на суд, а не то, что их смерть будет казаться столь
вожделенною, что убиение их станут даже считать за служение Богу. А между тем
это особенно и могло устрашить их, что их будут судить, как нечестивцев и людей
вредных. К этому нужно прибавить и то, что там Он говорил о страданиях, которые
они должны были претерпеть от язычников; а здесь с особенною силою сказал еще и
о гонениях иудейских, и показал, что они уже при дверях. Ныне же иду к Пославшему Мя, и никто же от вас вопрошает Мене: камо
идеши? Но яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша. Не малое они
получили и отсюда утешение, узнав, что Ему известна чрезмерность их скорби. Они
были в крайнем смущении от страха разлуки с Ним и от ожидания имеющих
постигнуть их бедствий, так как не знали, будут ли в силах мужественно
перенести их. Но почему Он не сказал им об этом после, когда они уже
удостоились Духа? Чтобы ты знал, что они были весьма добродетельны. Если, не
удостоившись еще Духа, они не отпали, несмотря на то что погружены были в
скорбь, то подумай, какими имели быть они, сподобившись благодати. Если бы они
тогда услышали и перенесли, мы всё приписали бы Духу; а теперь это всецело –
плод их души и ясное доказательство любви ко Христу, проистекавшей из одного их
сердца. Но Аз истину вам глаголю (16,
7). Смотри, как Он опять утешает их. Не то, говорит, Я возвещаю вам, что
приятно для вас; но, хотя вы и крайне печалитесь, однако надобно выслушать
полезное. Вам хотелось бы, чтобы Я остался, но полезно – иное. А кто заботится,
тому свойственно не щадить друзей, когда дело идет о их пользе, и не отвлекать
их от того, что для них выгодно. Аще бо
не иду Аз, Утешитель не приидет. Что скажут здесь не имеющие надлежащего
понятия о Духе? Ужели лучше, чтобы отшел Господь и пришел раб? Видишь ли, как
велико достоинство Духа? Аще ли же иду,
послю Его к вам (ст. 7). Какая же отсюда польза? И пришед, Он обличит мир о гресе (ст. 8), то есть, если Он придет,
враги, поступая так, не останутся без наказания. Конечно, и того, что уже
сделано, достаточно, чтобы заградить им уста; но когда и чрез Него явлены будут
те же дела, когда и учение будет предложено совершеннейшее, и чудеса совершены
еще большие, тогда они гораздо более подвергнутся осуждению, так как будут
видеть, что все это совершается во имя Мое, чем еще очевиднее доказывается
воскресение. Теперь они могут еще говорить: Он сын тектона, мы знаем Его отца и
матерь; но когда увидят, что смерть разрушается, зло истребляется, исправляются
недостатки природы, прогоняются демоны, когда увидят неизреченное подаяние Духа
и что все это делается чрез призывание Меня, – что они скажут тогда?
Свидетельствовал о Мне и Отец; свидетельствовать будет и Дух. Он уже
свидетельствовал и в начале; но будет свидетельствовать и теперь.
2. Выражение: обличит о
гресе значит: отнимет у них всякое оправдание и покажет, что их
преступление непростительно. И о правде,
яко ко Отцу Моему иду, и ктому не видите Мене (ст. 10), то есть что Я вел
жизнь безукоризненную; а доказательство этому в том, что Я иду ко Отцу. Так как
они всегда в обвинение Его говорили, что Он не от Бога, и потому называли его
грешником и беззаконником, то Он говорит, что (Дух) отнимет у них и этот
предлог к обвинению. В самом деле, если потому являюсь Я беззаконником, что они
думают, будто Я не от Бога, то, когда Дух покажет, что Я отошел к Богу, и не на
время, но с тем, чтобы пребывать там (это именно и значат слова: ктому не видите Мене), – что скажут они
тогда? Смотри, как этими двумя (изречениями) опровергается их злое
предположение. Ведь и творить чудеса несвойственно грешнику, потому что грешник
не может творить чудес; и всегда быть у Бога также несвойственно грешнику.
Следовательно, вы уже не можете говорить, что Он грешник, что Он не от Бога. О суде же, яко князь мира осужден есть (ст.
11). Здесь опять возобновляет речь о правде, так как Он победил противника.
Если бы Он был грешником, то не победил бы, потому что этого не мог сделать
никто даже из людей праведных. А что (диавол) осужден чрез Меня, это узнают те,
которые впоследствии будут попирать его и ясно увидят Мое воскресение, которое
служит знаком его осуждения, так как он не мог удержать Меня. Значит, и то, что
говорили, будто Я беса имею и будто Я обманщик, – и это окажется тогда ложным.
Я не победил бы его, если бы Я был повинен греху. Теперь же он осужден и
низвержен. Еще много имам глаголати вам,
но не можете носити ныне (ст. 12). Значит, лучше Мне отойти, если вы в
состоянии будете разуметь тогда, когда Я отойду. Что же? Разве Дух больше Тебя,
что теперь мы не можем уразуметь, а Он даст нам возможность уразуметь? Ужели
Его действие сильнее и совершеннее? Нет; и Он будет говорить Мое. Поэтому и
прибавляет: не от Себе глаголати имать,
но елика аще услышит, глаголати имать, и грядущая возвестит вам. Он Мя
прославит, яко от Моего приимет и возвестит вам. Вся, елика имать Отец, Моя
суть (ст. 13–15). Так как Он сказал, что Дух вас научит и воспомянет, и
утешит вас в скорбях, – чего Сам Он не сделал, – и что лучше Мне отойти, а Ему
прийти, что теперь вы не можете разуметь, а тогда будете иметь эту возможность,
и что Он наставит на всякую истину, – то, чтобы, слыша это, они не подумали,
что Дух больше, и не впали в крайнюю глубину нечестия, Он говорит: от Моего приимет, то есть что говорил Я,
то и Он будет говорить. А словами: ничего не будет от Себя – дает разуметь, что
Дух не будет говорить ничего противного, ничего отличного сравнительно с Моим.
Следовательно, как, говоря о Самом Себе: от
Себе не глаголю (14, 10), разумеет то, что Он не говорит ничего, не
принадлежащего Отцу, ничего такого, что было бы отлично и чуждо, так точно и о
Духе. А выражение: от Моего значит:
из того, что Я знаю, от Моего знания. Одно знание у Меня и у Духа. И грядущая возвестит вам. Этим Он
ободрил их души, так как ни к чему столько не склонен человеческий род, как к
знанию будущего. Об этом они постоянно спрашивали Его: камо идеши? Какой это путь? Итак, чтобы избавить их и от этой
заботы, Он говорит, что предвозвестит вам все, чтобы ничто не постигло вас
нечаянно. Он Мя прославит. Чем? Тем,
что во имя Мое совершит знамения. И так как ученики, по пришествии Духа, имели
совершить большие чудеса, – то, чтобы опять выставить равночестие (с Духом),
Христос говорит: Он Мя прославит. Но
о какой говорит Он всякой истине, когда свидетельствует, что наставит нас на всяку истину (ст. 13)? Сам (Христос) часто не говорил о Себе
ничего великого и явно не отступал от закона, и потому что был облечен плотию,
и для того, чтобы не подумали, что Он говорит Сам о Себе, и потому, что
Апостолы еще не ясно знали о Его воскресении и были еще несовершенны, а также и
по причине иудеев, чтобы не дать им повода думать, будто они наказывают Его как
законопреступника. Когда же впоследствии ученики отделились от иудеев и иудеи
были уже отвергнуты, когда многие имели уверовать и получить отпущение грехов,
когда уже другие говорили о Нем, а не Сам Он о Себе, – тогда справедливо было
сказано великое. Не Моему, значит, неведению, говорит (Христос), надобно
приписать то, что Я не сказал всего, что следовало сказать, но – немощи
слушателей. Поэтому, сказав: наставит на
всяку истину, прибавил: не от Себе
глаголати имать. А что Дух не нуждается в научении, послушай, что говорит
Павел: такожде и Божия никтоже весть,
точию Дух Божий (1 Кор. 2, 11). Следовательно, как дух человека знает не по
научению от другого, так и Дух Святой. От
Моего приимет, то есть будет говорить согласно с Моим (словом). Вся, елика имать Отец, Моя суть. Если же
Отчее – Мое, а Дух будет говорить от принадлежащего Отцу, то, значит, Он будет
говорить от Моего.
3. Но почему же не пришел прежде отшествия Христова? А
потому, что тогда проклятие не было еще уничтожено, грех не был еще истреблен,
все еще были повинны наказанию; поэтому Он и не пришел. Надобно, говорит
Христос, чтобы наперед вражда была уничтожена и вы примирились с Богом, и тогда
уже получили тот дар. Но почему говорит: послю
Его (ст. 7)? Это значит: предуготовлю вас к принятию Его. Разве же возможно
посылать Того, Кто вездесущ? С другой стороны, Он этим показывает и различие
ипостасей. Все же это говорит так по следующей причине: так как ученикам тяжело
было разлучиться с Ним, то этим Он убеждает их и держаться Духа, и чтить Его.
Он мог, конечно, и Сам делать то же (что Дух); но предоставляет Ему творить
чудеса, чтобы они познали Его достоинство. Как Отец мог создать все
существующее, и, однако ж, творит Сын, чтобы мы познали Его могущество, так
точно и здесь. Для того Сын и воплотился, чтобы предоставить действие Духу и
чрез то заградить уста тем, которые доказательство неизреченного человеколюбия
обращают в повод к нечестию. В самом деле, они говорят, будто Сын потому
воплотился, что Он ниже Отца; но мы ответим им: что же вы скажете о Духе? Ведь
Он не принял плоти, и, однако же, вы не говорите на этом основании, что Он
больше Сына или что Сын ниже Его. Потому-то и при крещении воспоминается
Троица. Хотя и Отец все может сделать, и Сын, и Святой Дух, но так как об Отце
никто не сомневается, сомнение же было о Сыне и Духе Святом, то и принята
(Троица) в тайнодействии, чтобы, по общению в подаянии тех неизреченных благ,
мы познали и общение в достоинстве. А что Сын и Сам по Себе может то, что
совершает с Отцом в крещении, равно как и Дух Святой, – послушай, как ясно об
этом сказано. Так, (Христос) говорил иудеям: да увесте, яко власть имать Сын Человеческий на земли отпущати грехи
(Мк. 2, 10); и опять: да сынове света
будете (Ин. 12, 36); и: Аз живот
вечный дам им (10, 28); и потом еще: да
живот, говорит, имут и лишше имут
(10, 10). Посмотрим теперь, как то же самое совершает и Дух. Где это можно
видеть? Комуждо же, говорит, дается явление Духа на пользу (1 Кор.
12, 7). А Кто дарует это, Тот тем более отпускает и грехи. И опять: Дух есть, иже оживляет (Ин. 6, 63); и: оживотворит живущим Духом его в вас
(Рим. 8, 11); и: Дух живет правды ради
(8, 10); и еще: если же Духом водитесь, несте
под законом. Не приясте бо духа
работы в боязнь, но приясте Духа сыноположения (8, 15). Да и все чудеса,
какие тогда творили (Апостолы), творили по действию пришествия Духа. И в
Послании к Коринфянам Павел говорил: но
омыстеся, но освятистеся именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога
нашего (1 Кор. 6, 11). Итак, поелику об Отце многое слышали, а Сына видели
многое совершающим, о Духе же ничего ясно не знали, то (Дух Святой) творит
чудеса и вводит совершенное знание. Но, чтобы на этом основании они не стали
считать Его, как я и прежде сказал, большим, – говорит: елика аще услышит, глаголати имать, и грядущая возвестит (Ин. 16,
13). Если же это не так, то не должны ли вы будете допустить нелепости, будто
только тогда должен был услышать, и ради учеников? Ведь, по вашему мнению, Он и
тогда должен был получить знание только ради слушателей. А что может быть
беззаконнее таких слов? С другой стороны, что бы Он мог и услышать? Не все ли
это Он сказал уже чрез Пророков? Если Он должен был учить об упразднении
закона, – это уже было сказано. Если о Христе, о Его Божестве и
Домостроительстве спасения, – и это уже сказано. О чем же еще, и с большею
ясностию, Он должен был сказать впоследствии? И грядущая возвестит. Этим в особенности показывает Его
достоинство, так как предсказывать будущее преимущественно свойственно Богу. А
если бы и это узнавал от других, то не имел бы ничего более в сравнении с
Пророками. Но здесь обнаруживает совершенное знание, какое свойственно Богу,
так как невозможно, чтобы Он говорил что-нибудь иное. Выражение же: от Моего приимет значит: или от
дарования, которое привзошло в плоть Мою, или от знания, которое и Я имею, – но
не потому, чтобы Он нуждался или научался от другого, а потому, что знание одно
и то же. Почему же сказал так, а не иначе? Потому, что (Апостолы) еще не знали
учения о Духе. Поэтому Он заботится только об одном, чтобы они уверовали в Него
и приняли Его, и не соблазнялись. Так как Он сказал: един есть ваш Учитель, Христос (Мф. 23, 8), то, чтобы они не
подумали, что окажут Ему преслушание, веруя Святому Духу, (Он говорит): Мое и
Его учение одно и то же. Откуда Я должен был заимствовать Мое учение, из того же
источника и Он будет говорить. Не думайте же, что Его учение – иное. И оно –
Мое, и увеличивает Мою славу. Одна воля Отца, и Сына, и Святого Духа. Это же Он
желает видеть и в нас, говоря: да будут
едино, якоже и Ты, и Я едино есма
(Ин. 17, 22).
4. Ничто ведь не может сравниться с единомыслием и
согласием; при этом и один бывает равен многим. Если, например, будут
единодушны два или десять, то один уже не один, но каждый из них бывает в
десять раз больше, и ты в десяти найдешь одного и в одном – десять. Если у них
есть враг, – он уже нападает не на одного, и бывает побежден так, как если бы
нападал на десятерых, потому что подвергается поражению не одного только, но
десятерых. Если один обеднел, – он не в бедности, потому что имеет достаток в
большей части, то есть в девяти, и обедневшая часть, меньшая, прикрывается
большею, имеющею достаток. Каждый из них имеет двадцать рук, и двадцать глаз, и
столько же ног. Не своими только глазами он смотрит, но и глазами других; не
своими только ногами ходит, но и ногами других; не своими только руками
работает, но и руками других. Он имеет и десять душ, так как не только сам о
себе, но и другие о нем заботятся. Если бы их было и сто, – опять будет то же
самое, и сила еще увеличится.
Видишь ли необыкновенную силу любви, как она делает одного
непобедимым и многочисленным? При ней и один может быть во многих местах, –
один и тот же и в Персии, и в Риме. Чего не может сделать природа, то может
любовь. Одною частию он будет здесь, а другою там, или, лучше, он весь – здесь,
и весь – там. А если он имеет тысячу друзей или две тысячи, то подумай,
насколько еще увеличится его сила. Видишь ли, какое умножение производит
любовь? Чудно, в самом деле, то, что из одного она делает тысячу! Для чего же
мы не приобретаем этой силы и не утверждаем себя в безопасности? Любовь лучше
власти и всякого богатства; она дороже здоровья и самого света; она – основание
благодушия. Доколе мы будем ограничивать любовь одним или двумя? Возьми себе
урок и из противного. Пусть кто-нибудь не имеет ни одного друга (что служит
знаком крайнего неразумия, потому что только глупый скажет: нет у меня друга) –
какова будет жизнь его? Хотя бы он был чрезвычайно богат, хотя бы в довольстве
и роскоши, хотя бы приобрел бесчисленные блага, – он бывает одинок и беспомощен.
Между друзьями же не так; но хотя бы они были и бедны, – они бывают богаче
богатых. Чего кто-нибудь не посмеет сказать сам за себя, то скажет за него
друг; чего не может доставить сам себе, того достигнет чрез другого и даже
гораздо более того. Таким образом дружба будет для нас основанием всякого
удовольствия и всякой безопасности. В самом деле, невозможно потерпеть
какое-либо зло тому, кто охраняется столькими оруженосцами. И царские
телохранители не так бдительны, как эти: те охраняют по нужде и страху, а эти –
по доброжелательству и любви; любовь же гораздо сильнее страха. Притом царь
боится своих стражей, а человек, имеющий друзей, больше надеется на них, чем на
себя, и при них не боится никого из злоумышляющих. Будем же приобретать этот
товар: бедный – чтобы иметь утешение в бедности, богатый – чтобы в безопасности
владеть богатством, начальник – чтобы безопасно начальствовать, подчиненный –
чтобы иметь благосклонных начальников. Это – повод к снисходительности, это –
основание кротости. Ведь и между зверьми те особенно жестоки и неукротимы,
которые не живут стадами. Потому-то мы и живем в городах, и имеем площади,
чтобы обращаться друг с другом. Это и Павел повелел, говоря: не оставляюще собрания своего (Евр. 10,
25); нет ничего хуже одиночества, необщительности и недоступности. Что же,
скажешь, монахи и те, которые заняли вершины гор? И они не без друзей. Они
удалились от шума городского, но имеют многих товарищей, единодушных с ними и
искренно привязанных друг к другу. Для того они и удалились от мира, чтобы
достигнуть этого. Так как препирательство о делах производит многие распри, то
они, удалясь от мира, с великим усердием упражняются в любви. Что же, скажешь,
если кто будет один? Ужели и он имеет бесчисленных друзей? Я желал бы, конечно,
видеть, если возможно, чтобы (отшельники) и жили вместе; но и теперь да будет
непоколебима дружба. Ведь не место делает друзьями. И у них есть много
почитателей; но их не почитали бы, если бы не любили. Да и они, с своей
стороны, молятся о всей вселенной, а это служит величайшим доказательством
дружества. Потому-то и в таинствах мы лобзаем друг друга, чтобы нам – многим –
быть едино, и о непосвященных совершаем общие молитвы, молимся о больных, о
плодах вселенной, о земле и море. Видишь ли всю силу любви в молитвах, в
таинствах, в увещаниях? Она – причина всех благ. Если мы будем усердно
держаться ее, то и настоящее хорошо устроим, и достигнем Царствия, которого да
сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.
1. Душу, страждущую и одержимую великою скорбию, ничто
обыкновенно так не поражает, как частое повторение слов, рождающих печаль. Для
чего же Христос, сказав: иду, и: ктому не глаголю с вами (Ин. 14, 30),
часто повторяет то же самое, говоря: вмале,
и ктому не видите Мене, и: яко иду к
Пославшему Мя? Лишь только ободрил учеников словами о Духе, как опять
низлагает их помыслы. Для чего Он так поступает? Он испытывает их душу, делает
ее совершеннее и, заставляя их слушать печальное, тем самым наилучшим образом
приучает их к мужественному перенесению разлуки с Ним. В самом деле, привыкши к
этому на словах, они легко уже могли потом перенести это и на деле. А если кто
тщательно рассмотрит, тот найдет, что и то самое служит утешением, что Он
сказал: иду ко Отцу: этим Он показал,
что Он не погибнет, но что смерть Его есть некоторого рода преставление. В то
же время Христос предложил им и другое утешение. Он не сказал только: вмале, и ктому не видите Мене, но и
прибавил: вмале, и узрите Мя (16,
17), показывая тем, что возвратится, что разлука с ними будет кратковременная,
а пребывание – постоянное. Но этого они не поняли. Поэтому справедливо
кто-нибудь может подивиться, для чего они, много раз слышавшие об этом,
недоумевают, как будто ничего о том не слышали. Отчего же, в самом деле, они не
поняли? Или от печали, как я, по крайней мере, думаю, – так как она изглаждала
из их памяти то, что говорилось, – или от неясности самих слов. Им казалось,
будто Он утверждает два противоречия, хотя и не было противоречия. Если мы
увидим Тебя, говорили они, то куда Ты отходишь? Если же Ты отходишь, то как мы
увидим Тебя? Поэтому и говорят: не вемы,
что глаголет (ст. 18). Что Он должен был отойти, это они знали; а что
спустя немного времени Он опять придет к ним, того не знали. Поэтому-то Христос
и упрекает их в том, что они не поняли сказанного. А чтобы лучше напечатлеть в
них учение о смерти, что Он говорит? Аминь,
аминь глаголю вам, яко восплачетеся и возрыдаете вы, – как и было во время
смерти и креста, – а мир возрадуется (ст.
20). Так как они, не желая (видеть Его смерти), легко склонялись к вере, что Он
не умрет, и, когда услышали, что Он умрет, были в недоумении, не зная, что
значит: вмале, – то Он говорит: восплачетеся и возрыдаете. Но печаль ваша в
радость будет.
Потом, чтобы показать, что после печали бывает радость, и
что печаль рождает радость, и что печаль кратковременна, а радость бесконечна,
– обращается к примеру из обыкновенной жизни и говорит: жена, егда раждает, скорбь имать (ст. 21). При этом Он употребляет
притчу, которою часто пользовались и Пророки, сравнивая скорбь с тяжкими
болезнями рождения. Слова Его значат вот что: вас постигнут как бы болезни
рождения, но болезнь рождения бывает причиною радости. В одно и то же время Он
и уверяет в истине воскресения, и показывает, что отшествие отсюда подобно
исшествию на свет из утробы матерней. Как бы так говорит: не удивляйтесь, что
чрез такую печаль Я веду вас к полезному; и мать также чрез печаль достигает
того, что становится матерью. Здесь Он намекает и на нечто таинственное, именно
– что Он разрушил болезни смерти и соделал то, что родился новый человек. И не
сказал только, что скорбь пройдет; но что о ней нет и воспоминания: так велика
следующая за нею радость. Так будет и со святыми. Но ведь жена радуется не
потому, что пришел человек в мир, а потому, что у нее родилось дитя; если бы
она по той причине радовалась, то ничто не препятствовало бы и женам
нерождающим радоваться за других, рождающих. Для чего же Он так сказал? Он
привел этот пример только для того, чтобы показать, что печаль временна, а радость
постоянна, что (смерть) есть переход к жизни и что от скорби бывает великая
польза. И не сказал: родилось дитя; но: человек.
Этим, мне кажется, Он намекает на Свое воскресение и на то, что Он имел
родиться не для этой болезненной смерти, но для Царства. Поэтому не сказал:
родилось у нее дитя; но: родися человек в
мир. И вы же печаль имате убо ныне; паки же узрю вы... и печаль ваша в радость
будет (ст. 22, 20). Затем, показывая, что Он уже не умрет, говорит: и никтоже ю возмет от вас. В той день Мене не
воспросите ничесоже (ст. 22–23). Этим опять показывает не что иное, как то,
что Он – от Бога. Тогда вы уже будете знать всё. Что же значит – Мене не воспросите? Вы не будете
нуждаться в посреднике, но довольно будет произнесть только имя, чтобы получить
все. Аминь, аминь глаголю вам, яко елика
аще чесо просите от Отца во имя Мое (ст. 23). Показывает силу Своего имени,
так как (Апостолы), не видя и не прося Его, но только называя Его имя, будут
иметь великую цену у Отца. Когда же так было? Тогда, когда они говорили: призри на прещения их, и даждь рабом Твоим
со дерзновением глаголати слово Твое и творить во имя Твое чудеса. И подвижеся место, идеже бяху (Деян. 4,
29–31). Доселе не просисте ничесоже
(Ин. 16, 24). Этим опять показывает, что Ему лучше отойти, так как до того
времени они ничего не просили, а тогда получат всё, о чем ни попросят. Хотя Я
уже не буду вместе с вами, – вы не думайте, что вы оставлены: имя Мое даст вам
большее дерзновение.
2. Так как эти слова были прикровенны, то Он говорит: сия в притчах глаголах вам; но приидет час,
егда ктому в притчах не глаголю вам (ст. 25). Будет время, когда вы все
ясно уразумеете. Это Он говорит о времени воскресения. Тогда яве о Отце возвещу вам (ст. 25). И
действительно, в продолжение сорока дней Он был и беседовал с ними, вместе
вкушая пищу и глаголя яже о Царствии
Божии (Деян. 1, 3). Теперь, будучи в страхе, вы не внимаете словам Моим:
тогда же, увидев Меня воскресшим и пребывая со Мною, вы безбоязненно узнаете
все, потому что Сам Отец возлюбит вас, когда ваша вера в Меня сделается
твердою. И не Я умолю Отца (ст. 26). Ваша любовь ко Мне достаточно ходатайствует о
вас. Яко вы Мене возлюбисте и веровасте,
яко Аз от Бога изыдох, и приидох в мир. И паки оставляю мир и иду ко Отцу
(ст. 27–28). Так как слово о воскресении немало утешало их, равно как и то, что
Он говорил: Я пришел от Бога и к Нему иду, то Он часто повторяет эти слова.
Одно удостоверяло в том, что они веруют в Него правильно; а другое – что они
будут в безопасности. Итак, когда Он говорил: вмале, и не видите Мене, и вмале, и узрите Мя, – ученики,
естественно, не понимали этого; теперь же не так. Но что же значит: Мене не воспросите? Не скажете: покажи
нам Отца Твоего, и: камо идеши? –
потому что узнаете всё, и Отец так же будет расположен к вам, как и Я. Теперь
они узнали, что будут друзьями Отцу, и это особенно ободрило их. Потому и
говорят: ныне вемы, яко веси вся (ст.
30). Видишь, как Его ответ сообразен был с их мыслями? И не требуеши, да кто Тя вопрошает (ст. 30), то есть прежде, чем Ты
услышал, Ты знал, что соблазняет нас, и успокоил, сказав: Отец любит вы, яко вы Мене возлюбисте (ст. 27). Теперь только,
после столь многих и великих (слов), ученики говорят: ныне вемы. Видишь, как они были еще несовершенны? Затем, так как
они, как бы изъявляя Ему некоторую благодарность, говорят: ныне вемы, – Он отвечает: вам еще многое нужно, чтобы прийти к
совершенству; вы ни в чем еще не совершенны. Вот и теперь вы предадите Меня
врагам, и такой вами овладеет страх, что вы не в состоянии будете даже
удалиться все вместе. Но я не потерплю от того никакого зла. Видишь ли, как
опять слово Его приноровлено к их понятиям? В том-то Он и обвиняет их, что они
постоянно нуждаются в таком снисхождении. Так как они сказали: се, ныне не обинуяся глаголеши, а притчи ни
коеяже не глаголеши (ст. 29), и потому веруем Тебе (ст. 30), – то Он
показывает, что и теперь, когда они веруют, они еще не веруют, и не допускает
их слов. Это Он говорит, имея в виду дальнейшее время. Выражение же: Отец со Мною есть (ст. 32) Он опять
употребил для них, потому что всегда и везде хотел научить их этому. Потом,
чтобы показать, что, говоря таким образом, Он еще не преподал им знания
совершенного, но сказал так для того, чтобы они не смущались мыслями, – а им
естественно было подумать нечто человеческое и что они не получат от Него
никакой помощи, – говорит: сия глаголах
вам, да во Мне мир имате (ст. 33), то есть чтобы вы не удаляли Меня из
ваших мыслей, но всегда имели бы в своем сердце. Итак, пусть никто не возводит
в догмат этих слов: они сказаны в наше утешение и по любви. Не теперь только,
говорит, вы подвергаетесь таким страданиям, и ваши бедствия этим не окончатся;
но до тех пор, пока вы будете в мире, вы будете иметь скорбь, – не теперь
только, когда предают Меня, но и после. Но будьте бодры духом: вы не потерпите
никакого зла. Когда Учитель победил врагов, то не должно уже скорбеть ученикам.
Но как, скажи мне, Ты победил мир? Сказал же Я, что низложил его князя; но вы
это узнаете и впоследствии, когда всё будет уступать и повиноваться вам.
3. И мы, если захотим, можем побеждать, взирая на Начальника
веры нашей и идя тем путем, какой Он проложил нам. В этом случае и смерть не
одолеет нас. Что же, скажешь, ужели мы не умрем? Ведь из этого было бы видно,
что она не одолеет нас. Но ратоборец не тогда бывает славен, когда не вступает
в борьбу с врагом, а тогда, когда, сразившись с ним, остается непобежденным.
Так и мы еще не смертны, потому что вступаем в борьбу, но бессмертны, потому
что ее побеждаем. Тогда мы были бы смертны, если бы навсегда оставались в ее
власти. Потому, как не могу я назвать бессмертными самых долговечных животных,
хотя они и долго не умирают, так точно и смертным – того, кто, будучи поражен
смертию, после смерти воскреснет. Скажи мне, в самом деле, если бы кто
покраснел на короткое время, ужели бы мы поэтому стали всегда называть его
красным? Нет, потому что это не есть обыкновенное его состояние. И если бы кто
побледнел, – ужели бы мы сказали, что он одержим желтухою? Нет, потому что это
состояние минутное. Так не называй же и смертным того, кто на короткое время
подвергся смерти. Иначе мы должны будем сказать то же и о спящих, потому что и
они, так сказать, умирают и становятся бездейственны. Но (смерть) разрушает
тела? Что же из этого? Разрушает, но не для того, чтобы они оставались в
тлении, но чтобы соделались лучшими. Будем же побеждать мир, будем стремиться к
бессмертию! Последуем за Царем, поставим победный знак, будем презирать мирские
удовольствия! И не нужно трудов. Перенесем душу на небо, и побежден весь мир.
Если ты не будешь пристрастен к нему, – он побежден. Если будешь смеяться над
ним, – он посрамлен. Мы – странники и пришельцы: не будем же огорчаться ничем
печальным. Ведь если бы ты, происходя из славного отечества и от знаменитых
предков, отправился в какую-нибудь далекую землю, не будучи там никому знаком,
не имея ни слуг, ни богатства, и если бы там кто-нибудь обидел тебя, – ты,
конечно, не огорчился бы так, как если бы потерпел это дома. Ясное сознание,
что ты находишься не в своей, а в чужой стране, помогло бы тебе легко перенести
все – и презрение, и голод, и жажду, и все, что бы ни случилось. Так думай и
теперь, что ты странник и пришлец, и пусть ничто не смущает тебя в этой чужой
стране. Ты имеешь город, художник и строитель которого – Бог, а пребывание твое
здесь кратковременно и непродолжительно. Пусть, кто хочет, бьет, обижает,
поносит: мы – в чужой стране и живем в бедности. Тяжело потерпеть это в
отечестве, между согражданами: тогда это – величайшее бесчестие и несчастие. Но
если кто будет там, где у него нет ни одного знакомого, то ему все легко
перенести. Обида бывает особенно тяжела тогда, когда обижают с намерением.
Например, если кто оскорбит начальника, зная, что он начальник, тогда
оскорбление горько; если же оскорбит его, приняв за простого человека, то
оскорбление не может и коснуться того, кто подвергся ему. Так точно будем
рассуждать и мы. Оскорбляющие нас совсем не знают, кто мы такие, то есть что мы
– граждане неба, записаны в горнем отечестве и принадлежим к лику херувимов. Не
будем же огорчаться и не станем оскорбление считать оскорблением. Если бы они
знали нас, то не оскорбили бы. Но нас считают бедными и ничтожными? Не будем и
это считать оскорблением. Скажи мне: если бы какой-нибудь путешественник,
предупредив на малое расстояние своих слуг, остановился в ожидании их в
гостинице и если бы содержатель гостиницы или кто-нибудь из путешественников,
не зная, кто он, стал досадовать на него и поносить его, – не посмеется ли он
над таким неведением? Это заблуждение не доставит ли ему скорее удовольствия?
Не станет ли он забавляться им, как будто бы оскорбляли кого-нибудь другого?
Так будем поступать и мы; и мы сидим в гостинице, ожидая наших спутников,
идущих тем же путем. Когда мы все будем вместе, тогда узнают, кого оскорбляли.
Тогда они поникнут головою и скажут: сей
есть, егоже мы, безумные, имехом в
посмех (Прем. 5, 3).
4. Будем же утешать себя двумя мыслями: во-первых, тем, что
нас не оскорбляют, потому что оскорбляющие не знают, кто мы; во-вторых, тем,
что, если мы захотим требовать удовлетворения, они подвергнутся самому тяжкому
наказанию. Но не дай Бог, чтобы кто-нибудь имел столь жестокую и бесчеловечную
душу. Что ж, если нас оскорбляют единоплеменники? Ведь это уже тяжело?
Напротив, это-то и легко. Почему так? Потому, что не одинаково переносим мы
обиды от тех, кого любим, и от тех, кого не знаем. Поэтому, утешая обиженных,
мы часто говорим такие слова: тебя обидел брат, – перенеси великодушно; обидел
отец, обидел дядя. Если же имя брата и отца имеет такую силу, – что же, если я
назову имя еще более родное? Мы не только братья друг другу, но и члены, и одно
тело. Если мы ценим имя брата, – тем более имя члена. Не слыхал ли ты мирской
пословицы, которая говорит, что в друзьях надобно терпеть и недостатки? Не
слышал ли, что и Павел говорит: друг
друга тяготы носите (Гал. 6, 2)? Не видишь ли любовников? Между вами я не
могу найти другого примера, и потому принужден обратить речь на этот предмет.
То же, впрочем, делает и Павел, говоря так: к
сим, плоти нашей отцы имехом наказатели, и срамляхомся (Евр. 12, 9);
особенно же прилично сказать здесь то, что он пишет римлянам: якоже, говорит, представисте уды ваша рабы нечистоте и беззаконию в беззаконие, тако
представите уды ваша рабы правде (6, 19). Потому и мы смело будем держаться
этого примера. Итак, не видишь ли любовников? Сколько они переносят бедствий,
пылая страстию к блудным женщинам! Их бьют по щекам, колотят, над ними смеются;
они терпят блудницу развратную, которая отвращается от них и наносит им тысячу
оскорблений. И при всем том, если хотя однажды они увидят что-нибудь приятное и
ласковое, все им кажется благополучным, все прежнее исчезает и все переносится
легко, будет ли то бедность, или болезнь, или другое что подобное. Жизнь свою
они считают бедственною или блаженною, смотря по тому, как расположена к ним их
любовница. Не знают они ни человеческой славы, ни бесчестия; но, хотя бы кто и
оскорбил их, – от великого удовольствия и за ее благосклонность они все
переносят легко. А она сама хотя бы ругала их, хотя бы плевала им в лицо, – они
терпят это и думают, что в них бросают розами. И что удивительного, если они
так расположены к ней! Они дом ее считают великолепнее всех домов, хотя бы он
был глиняный, хотя бы клонился к падению. И что я говорю о стенах? Они
воодушевляются даже при виде тех мест, где они бывают вечером. Но здесь дайте
мне, наконец, сказать апостольское слово. Как он сказал: якоже представисте уды ваша рабы нечистоте, тако представите уды ваша
рабы правде, – так точно и я говорю: как возлюбили вы этих (женщин), так
любите друг друга, и ничто не будет казаться вам тяжким. И что я говорю – друг
друга? Так будем любить Бога.
Вы ужаснулись, услышав, что я требую такой же меры любви к
Богу, какую показывают иные к орудиям своих страстей. А я ужасаюсь, что мы не
показываем и такой любви. Если хотите, рассмотрим это подробнее, хотя говорить
об этом и очень тяжело. Любовница не обещает любовнику ничего доброго, но –
бесчестие, стыд и поношение. Знакомство с блудною женщиною именно это и
производит – делает человека смешным, позорным, бесчестным. Бог же обещает нам
небо и небесные блага; Он сделал нас сынами Своими, братиями Единородного; Он и
в этой жизни представил тебе бесчисленные блага, и по смерти обещает даровать
воскресение и столько благ, сколько и представить невозможно; Он делает нас
достойными чести и уважения. И опять: та заставляет расточить все имение в
пропасть и на пагубу; а Бог повелевает сеять для неба, воздает сторицею и
дарует вечную жизнь. Та поступает с любовником, как с невольником, распоряжаясь
хуже всякого тирана; а Бог говорит: не
ктому вас глаголю рабы, но други (Ин. 15, 15).
5. Видели, как много зол – там, и сколько благ –
здесь? И что же после этого? Для любовницы многие проводят ночи без сна и, что
бы она ни приказала, все исполняют с усердием – оставляют и дом, и отца, и
мать, и друзей, и богатство, и почести, и все свое имение подвергают
расстройству и запустению. Для Бога же или, лучше, для себя самих мы не хотим
истратить и третьей части нашего имущества. Видя алчущего, мы отвращаем от него
взор; проходим мимо нагого и не удостаиваем его даже слова. А любовники, если
увидят даже служанку любовницы, женщину грубую, останавливаются с нею среди
площади и, как бы красуясь и величаясь тем, разговаривают с нею, разливаясь в
длинных речах. Для любовницы за ничто считают жизнь, начальников, царство (как
это известно тем, которые испытали эту болезнь) и бывают более благодарны ей за
ее приказания, чем другим за услуги. Не справедливо ли после этого быть геенне?
Не справедливы ли бесчисленные наказания? Отрезвимся же и предоставим на
служение Богу хотя столько же, хотя половинную часть того, что иные отдают
блуднице, хотя даже третью долю. Может быть, вы опять ужаснетесь? Да, и я
ужасаюсь. Но я хотел бы, чтобы вы ужасались не слов только, но и самого дела.
Между тем, здесь сердце у нас сжимается; а лишь выйдем, – все бросаем. Что же
из того пользы?
Там, если надобно тратить деньги, никто не жалуется на
бедность, но часто, пленившись, и занимают, и дают; здесь же, если мы вспомним
о милостыне, нам представляют детей, и жен, и дом, и начальство, и тысячи
извинений. Но там, скажешь, много удовольствия? Об этом-то я и плачу, и рыдаю.
А что если я покажу, что здесь больше удовольствия? Там отнимают немало
удовольствия стыд, поношение, трата денег, наконец ссоры и вражда; а здесь нет
ничего такого. Да и что, скажи мне, может сравниться с этим удовольствием –
жить в ожидании неба и Небесного Царства, светлости святых и нескончаемой
жизни? Но это, скажешь, в ожидании, а то – в действительности. В какой
действительности? Хочешь ли, я скажу, что и здесь в действительности? Подумай,
какою ты наслаждаешься свободою: живя добродетельно, ты никого не боишься и не
страшишься – ни врага, ни наветника, ни клеветника, ни соперника, ни соискателя
в любви, ни завистника, ни бедности, ни болезни, ни другого чего-нибудь
человеческого. Там, напротив, хотя бы и весьма много сбывалось по желанию, хотя
бы и богатство стекалось, как из источника, – ссора с соперниками в любви,
наветы и козни сделают самою несчастною жизнь того, кто связывается с ними. Из
угождения той презренной, развратной и сластолюбивой женщине действительно
неизбежно возникают ссоры; а это хуже тысячи смертей и несноснее всякого
наказания. Здесь же нет ничего такого. Плод
же духовный, говорит (Апостол), любы,
радость, мир (Гал. 5, 22). Нет здесь ни ссор, ни безвременной траты денег,
ни досады после траты. Хотя бы ты дал овол, хотя бы хлеба, хотя бы чашу
холодной воды, – за все будет тебе великая благодарность и ничто не заставит
тебя огорчаться и печалиться, но все послужит к тому, чтобы сделать тебя
славным и избавить от всякого стыда. Какое же мы будем иметь оправдание, какое
извинение, когда, оставляя это, предаемся противному и добровольно ввергаем
самих себя в печь, огнем горящую? Потому умоляю страдающих такою болезнию – вновь
собрать свои силы, возвратиться к здоровью и не позволять себе впасть в
отчаяние. Блудный сын потерпел бедствия еще более жестокие, но так как
возвратился в отеческий дом, то стал в прежней чести и явился славнее того, кто
всегда поступал хорошо. Поревнуем ему и мы, и, возвратившись ко Отцу, избавим
себя, хотя поздно, от этого плена, и перейдем к свободе, чтобы сподобиться и
Царства Небесного, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с
Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.
1. Иже сотворит и
научит, сказано, сей велий наречется
в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19),-– и весьма справедливо. Ведь
любомудрствовать на словах легко, а показывать на деле – свойственно лишь душе
доблестной и великой. Потому-то и Христос, беседуя о незлобии, представляет в
образец Самого Себя, повелевая брать с Себя примеры. Поэтому же и теперь, после
увещания, Он обращается к молитве, научая нас в искушениях оставлять все и
прибегать к Богу. Так как словами: в мире
скорбни будете Он поколебал души учеников, то молитвою опять ободряет их.
Они все еще смотрели на Него, как на человека, и для них-то Он и молится, подобно
тому, как и о Лазаре, когда высказывает и причину: народа ради стоящаго рех, да веру имут, яко Ты Мя послал еси (Ин.
11, 42). Так, скажешь, при иудеях этому и следовало быть: но к чему же это при
учениках? Этому следовало быть и при учениках; те, которые после столь многого
говорят: ныне вемы, яко веси вся,
больше всех нуждались в утверждении. А впрочем, евангелист и не называет этого
действия молитвою, но как говорит? Возведе
очи Свои на небо. Значит, по его словам, это скорее была беседа с Отцом.
Если же в других местах он и говорит о молитве, и представляет Христа то
преклоняющим колена, то возводящим очи на небо, – не смущайся. Из этого мы
научаемся, с каким усердием должно приносить молитвы, научаемся и стоя взирать
очами не только телесными, но и душевными, и преклонять колена с сокрушением
сердца. В самом деле, Христос пришел не для того только, чтобы явить Себя, но и
для того, чтобы научить неизреченной добродетели; а учитель должен учить не
словами только, но и делами. Итак, послушаем, что Он говорит здесь. Отче, прииде час: прослави Сына Твоего, да и
Сын Твой прославит Тя. Снова показывает нам, что Он не неволею идет на
крест. Иначе как бы Он стал молиться о том, чтобы это сбылось, и называть крест
славою не только для Самого Распинаемого, но и для Отца? Так действительно и
было: не Сын только прославился, но и Отец. До креста даже и иудеи не знали
Его: Израиль же, сказано, Мене не позна (Ис. 1, 3); а после креста
притекла вся вселенная. Затем Христос говорит и о самом образе славы, и как Он
прославит Отца. Якоже дал еси Ему власть
всякия плоти, да всяко, еже дал еси Ему, не погибнет (Ин. 17, 2). Слава
Божия в том действительно и состоит, чтобы всегда благодетельствовать. Что же
значит: якоже дал еси Ему власть всякия
плоти? Этим показывает, что дело проповеди не ограничится одними иудеями,
но прострется на всю вселенную и полагает начало призванию язычников. Так как
Он сказал: на путь язык не идите (Мф.
10, 5), а впоследствии скажет: шедше
научите вся языки (28, 19), то теперь показывает, что это угодно и Отцу. В
самом деле, проповедь язычникам весьма соблазняла иудеев и даже учеников.
Ученики и впоследствии не легко дозволяли себе входить в общение с язычниками,
пока не получили наставления от Духа, – так как отсюда происходил немалый
соблазн для иудеев. Оттого-то даже после столь великого явления Духа Петр,
пришедши в Иерусалим, едва мог избегнуть порицаний, рассказав о плащанице
(Деян. 11, 1–19). Что же значит: дал еси
Ему власть всякия плоти?
А когда, – спрошу я еретиков, – Он получил эту власть? Прежде
ли создания людей или после создания? Сам Он говорит: после распятия и
воскресения, так как тогда сказал: дадеся
Ми всяка власть. Шедше научите вся языки (Мф. 28, 18, 19). Что ж? Ужели Он
не имел власти над делом Своим? Ужели Он только сотворил людей, а власти над
ними после сотворения не имел? Но и в предшествующие времена Он, как видно, все
делает Сам: одних наказывает как грешников; других, обращающихся, исправляет: еда утаю, говорит, от Авраама раба Моего, яже Аз творю (Быт. 18, 17); а иных и удостаивает
чести как праведников. Или тогда Он имел, а теперь потерял и опять получил? Но
какой демон может сказать это? Если же одна и та же власть и тогда, и теперь: якоже, говорит, Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, их же хощет, живит (Ин.
5, 21), – то что значит сказанное? Он намерен был послать Апостолов к
язычникам; а чтобы они не почли этого нововведением, – так как Он говорил: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому
Израилева (Мф. 15, 24), – Он показывает, что это угодно и Отцу. А что Он говорит
об этом с великим уничижением, в том нет ничего удивительного; таким образом Он
и их (Апостолов) тогда назидал, и тех, которые будут после, и, как я уже
говорил, такою чрезмерностию уничижения всегда ясно внушал, что Он говорит
приспособительно.
2. Что же значит: всякия
плоти? Ведь известно, что не все уверовали. Сколько от Него зависело, – все
уверовали. Если же не внимали словам Его, то в этом вина не учащего, но не
принимающих (учения). Да всяко, еже дал
еси Ему, даст им живот вечный (Ин. 17, 2). Не удивляйся, что и здесь Он
говорит человекообразно. Он поступает так и по вышесказанным причинам, и
потому, что всегда остерегался говорить Сам о Себе что-нибудь великое, так как
это неприятно было слушающим, которые все еще не думали о Нем ничего великого.
Оттого-то Иоанн, когда говорит от своего лица, поступает не так, но возводит
слово до высокого, говоря таким образом: вся
Тем быша, и без Него ничтоже бысть (1, 3); и: живот бе (1, 4); и: свет бе (1, 9); и: во своя прииде (1, 11); не то, что Он не имел бы власти, если бы не
получил ее, но что Он и другим дал власть чадом
Божиим быти (1, 12). Подобным образом и Павел называет Его равным Богу. Сам
же Он просит, как обыкновенный человек, говоря так: да всяко, еже дал еси Ему, даст им живот вечный. Се же есть живот
вечный, да знают Тебе единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа
(17, 3). Единаго истиннаго Бога – говорит так для отличия от ложных богов, так
как хотел послать Апостолов к язычникам. Если же не согласятся с этим, но на
одном этом основании станут отвергать, что Сын есть истинный Бог, то, идя таким
образом дальше, они отвергнут и то, что Он есть Бог. В самом деле, (Христос)
говорит: славы, яже от единаго Бога, не
ищете (5, 44). Что же? Ужели поэтому Сын уже не Бог? Если же Сын – Бог,
хотя Отец и называется единым, то явно, что Он и истинный, хотя (Отец) и
именуется единым истинным. Притом, когда Павел говорит: или един аз и Варнава (1 Кор. 9, 6), – ужели он исключает Варнаву?
Совсем нет; слово един употреблено
только для различения от других. И если – не истинный Бог, то каким образом Он
есть истина? Истина от истинного
различается весьма немного. Чем назовем мы, скажи мне, не истинного человека?
Конечно уже и не человеком? Так точно, если Сын не есть истинный Бог, то как Он
может быть Богом? Да как Он и нас может делать богами и сынами, не будучи Сам
истинным? Но об этом подробнее сказано нами в другом месте. Потому пойдем
далее. Аз прославих Тя на земли (17,
4). Хорошо сказано: на земли, потому
что на небе Отец уже прославлен, имея славу и по естеству, и будучи поклоняем
от ангелов. Следовательно, не о той славе говорит, которая нераздельна с
существом Его, – так как эту славу Он всегда имеет вполне, хотя бы и никто не
прославлял Его, – но о славе, происходящей от служения людей. Поэтому и
выражение: прослави Мя (ст. 5) нужно
разуметь точно так же. И, чтобы убедиться, что Он говорит об этом роде славы,
послушай далее. Дело соверших, еще дал
еси Мне да сотворю его (ст. 4). Но ведь дело только было еще начато или
даже еще и не начато: как же Он говорит: соверших?
Это – или потому, что Он с Своей стороны сделал все, или потому, что о будущем
говорит, как уже о совершившемся, или – что всего лучше сказать – потому, что
все действительно было уже совершено, когда положен был корень благ, из которого
непременно должны были произрасти плоды, и Он уже соприсутствует, соприкасается
тому, что должно было совершиться впоследствии. При этом Он опять выражается
приспособительно: еже дал еси Мне.
Если бы, действительно, Он ожидал, пока не услышит и не узнает, – это было бы
гораздо ниже Его славы. Но что Он пришел на это по Своему произволению, явно из
многих мест. Так, например, Павел говорит: Он так возлюбил нас, что предал Себя
Самого за нас (Еф. 5, 2), и: Себе умалил,
зрак раба приим (Флп. 2, 7). И опять: яко
же возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас (Ин. 15, 9). Прослави Мя Ты, Отче, у Тебе Самого славою, юже имех у Тебе прежде мир
не бысть (17, 5). Где же слава? Пусть у людей Он, действительно, был не
славен, облекшись в одежду (плоти); но каким образом Он ищет прославления и у
Бога? О чем же Он здесь говорит? Речь – о воплощении. Естество плоти
действительно не было еще прославлено; оно не сподобилось еще нетления и не
приобщилось Царского Престола; поэтому Он не сказал: на земли; но: у Тебе.
3. Этой славы сподобимся и мы в свою меру, если будем
бодрствовать. Потому и Павел говорит: понеже
с Ним страждем, да и с Ним прославимся (Рим. 8, 17). Итак, бесчисленных
слез достойны те, которые, несмотря на предстоящую им такую славу, леностию и
сонливостию вредят самим себе. Если бы и геенны не было, и тогда несчастнее
всех были бы те, которые, имея возможность царствовать и прославляться вместе с
Сыном Божиим, сами себя лишают столь великих благ. Подлинно, если бы надобно
было подвергнуться растерзанию и умереть тысячею смертей, и отдать каждый день
тысячу душ и столько же тел, – не следовало ли бы перенести все это за столь
великую славу? А между тем мы не пренебрегаем и богатством, которое
впоследствии и поневоле оставим, – не пренебрегаем богатством, которое навлекает
на вас тысячу зол, останется здесь и не принадлежит нам, потому что мы не своим
распоряжаемся, хотя бы получили его и от отцов. А когда есть еще и геенна, и
червь нескончаемый, и огонь неугасимый, и скрежет зубов, – то как, скажи мне,
мы будем терпеть это? Доколе не откроем глаз и будем тратить все время на
ежедневные распри, ссоры и пустые слова? Доколе будем питать землю, утучнять
тело и нерадеть о душе, не обращая никакого внимания на необходимое и прилагая
великую заботу об излишнем и пустом? Мы строим себе блистательные гробницы,
покупаем дорогие дома, влачим за собою толпы всякого рода слуг и выдумываем
разных распорядителей, поставляя начальников над домами, деньгами и начальников
над начальниками; а о запустевшей душе нет у нас никакой заботы. И где этому
будет конец? Не одно ли чрево наполняем мы? Не одно ли тело одеваем? К чему же
это множество хлопот? Зачем и для чего душу, которую получили, мы разрываем и
раздираем на столь разнообразные службы, вымышляя сами для себя жестокое
рабство? Кто нуждается во многом, тот, действительно, раб многого, хотя по
видимому и владеет всем этим. Так и господин есть раб своих слуг и вводит
новый, более тяжкий род рабства. Но он раб еще и в том отношении, что без них
не смеет выйти ни на площадь, ни в баню, ни в поле. Слуги и без него часто
ходят повсюду, а он, считающийся господином, если нет при нем рабов, не смеет
выйти из дома один, а если и выступит из дома один, считает себя смешным. Может
быть, некоторые станут смеяться над нами за эти слова, но по этому-то самому
они и достойны бесчисленных слез. А чтобы показать, что это действительно
рабство, я охотно спрошу тебя: захотел ли бы ты нуждаться в том, чтобы
кто-нибудь клал кусок хлеба в твой рот или подставлял чашу к твоим устам? Не
считал ли бы ты такого рода услугу достойною слез? Или, если бы для того, чтобы
пойти куда-нибудь, ты всегда имел нужду в каких-нибудь носильщиках, – не счел
ли бы ты себя поэтому самым несчастным и жалким из людей? Так точно тебе
следовало бы рассуждать и теперь, – потому что нет никакого различия в том,
носят ли кого бессловесные животные или люди. И не тем ли, между прочим, скажи
мне, отличаются от нас ангелы, что они не нуждаются в столь многом, как мы?
Следовательно, чем меньше мы имеем нужд, тем более приближаемся к ним, а чем
больше, тем глубже ниспадаем в эту тленную жизнь. И, чтобы убедиться, что это
действительно так, спроси у стариков, какую жизнь они считают счастливою – ту
ли, когда они были под властию этих суетных вещей, или ту, когда они уже сами
владеют ими? Мы потому обратились к старикам, что люди, упоенные молодостию, не
чувствуют даже чрезмерности этого рабства. А одержимые лихорадкою? Тогда ли они
считают себя счастливыми, когда, томясь сильною жаждою, много пьют и многого
просят, или тогда, когда, выздоровев, избавляются от этой потребности? Видишь,
что во всех случаях нуждаться во многом – дело жалкое и несвойственное
любомудрию, и что чрез это усиливается рабство и пожелание. Зачем же мы
добровольно увеличиваем для самих себя бедственность нашего положения? Скажи
мне, в самом деле, если бы тебе можно было без всякого вреда жить без кровли и
стен, – не согласился ли бы ты лучше на это? Для чего же ты умножаешь знаки
своей немощи? Не за то ли мы называем блаженным Адама, что он не нуждался ни в
чем, ни в жилищах, ни в одеждах? Так, скажешь; но теперь мы уже имеем нужды.
Зачем же мы умножаем эти нужды? Если многие отказывают себе и во многом нужном,
например: в рабах, жилищах, деньгах, – то какое мы будем иметь оправдание,
преступая пределы нужды? Чем больше ты окружишь себя нуждами, тем большему
подвергнешься рабству, потому что, чем в большем будешь нуждаться, тем более
сократишь свою свободу. Совершенная свобода состоит в том, чтобы вовсе ни в чем
не нуждаться, а следующая за нею – нуждаться в немногом, и эту-то свободу имеют
преимущественно ангелы и их подражатели. А достигнуть этого, пребывая в
смертном теле, – подумай, сколько в этом славы! Это выразил и Павел, пиша
Коринфянам: аз же вы щажду, и: да не скорбь плоти имети будут таковии (1
Кор. 7, 28). Деньги потому и называются деньгами, что их следует употреблять на
нужды, а не хранить и не зарывать в землю; это значит уже не владеть, но быть
во владении. Если мы станем только то иметь в виду, как бы их побольше
приобрести, а не то, чтобы пользоваться ими на нужды, то порядок уже
извращается, и они владеют нами, а не мы ими. Освободимся же от этого жестокого
рабства и соделаемся наконец свободными. Зачем мы сами для себя выдумываем
множество разнообразных уз? Не довольно ли для тебя уз естественных, житейских
необходимостей и скопления бесчисленных дел? А ты сплетаешь для себя еще другие
сети и связываешь себя ими по ногам! Когда ты достигнешь неба и будешь иметь
силу стоять на такой высоте? Вожделенно, истинно вожделенно, чтобы ты, разорвав
все эти связи, мог достигнуть высшего града. Препятствий так много и других.
Чтобы победить их, будем соблюдать уверенность. Чрез это мы достигнем и вечной
жизни, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому
слава во веки веков. Аминь.
1. Сын Божий называется Ангелом Великого Совета, как по
причине других (истин), которые Он открыл, так особенно потому, что Он
возвестил людям об Отце. Бот об этом-то Он и теперь говорит: явих имя Твое человеком. Сказав: Я
совершил Твое дело, Он снова подробнее говорит о том же, объясняя, какое это
дело. Но ведь имя было уже известно? Исаия, например, говорит: клятися будут Богом истинным (65, 16).
На это я и теперь скажу то же, что много раз говорил, то есть: оно было
известно, но только иудеям, и то не всем; а теперь говорит о язычниках. Притом
Он показывает не только это, но и то, что познали Бога как Отца; а не одно и то
же значит, что (Бог) есть Творец и – что Он имеет Сына. Явил же Христос имя Его
и словами, и делами. Ихже дал еси Мне от
мира. Как прежде сказал: никтоже
приидет ко Мне, аще не будет дано ему, и: аще не привлечет его Отец Мой (Ин. 6, 65, 44), так и здесь говорит:
ихже дал еси Мне. Но так как Он же
говорит, что Он Сам есть путь, то отсюда явно, что в этих словах Он высказывает
две (мысли), именно: что Он не противен Отцу и что такова воля Отца, чтобы люди
веровали Сыну, Твои беша, и Мне их дал
еси. Этим Он хочет научить, что Отец весьма любит Его. А что Ему
действительно не нужно было принимать их, это видно из того, что Сам Он и
сотворил их, Сам постоянно и промышляет о них. Как же возможно, чтобы Он принял
их? Нет; это, как я сказал, означает только единомыслие Его с Отцом. Если же кто
захочет понимать это по-человечески и так, как сказано, то (люди) не будут уже
принадлежать Отцу. В самом деле, если в то время, как Отец имел их, Сын их не
имел, то очевидно, что, когда Он отдал их Сыну, Сам перестал ими
владычествовать. А отсюда опять выйдет еще большая нелепость, именно: доколе
они были у Отца, они были несовершенны, а как скоро перешли к Сыну, стали
совершенными. Но смешно это и сказать! Итак, что же Он выражает этим? То, что и
Отцу угодно, чтобы они веровали Сыну. И
слово Твое сохраниша. И ныне разумеша, яко вся, елика дал еси Мне, от Тебе суть
(17, 6–7). Каким образом они слово Твое сохранили? Они уверовали в Меня и
не внимали иудеям, потому что, кто верует в Него, тот утверди, как он говорит, яко
Бог истинен есть (3, 33). Некоторые, правда, читают так: ныне разумех, яко вся, елика дал еси Мне, от
Тебе суть; но этого нельзя допустить. Как, в самом деле, возможно, чтобы
Сын не знал того, что принадлежит Отцу? Нет, это сказано об учениках. Как
скоро, говорит, Я сказал, – они уразумели, что все, что Ты дал Мне, от Тебя
есть; что нет у Меня ничего чуждого, ничего особенного от Тебя, – потому что
особенное как бы предполагает уже много чуждого. Итак, они уразумели, что все,
чему Я учил, – Твое: и наставления, и догматы. Но откуда они узнали? Из Моих
слов, потому что Я так и учил. И не только это, но и то, что Я от Тебя пришел
(17, 8), – как это действительно Он и старался внушить во всем Евангелии. Аз о сих молю (ст. 9). Что Ты говоришь?
Ты учишь Отца, как бы неведающего, Ты беседуешь, как будто с человеком
незнающим? Что, в самом деле, значит это разделение? Видишь ли, что не для чего
иного Он молится, как только для того, чтобы показать, какую любовь Он имеет к
ним? Кто не только подает свое, но и другого умоляет о том же, тот
действительно высказывает великую любовь. Итак, что же значит: о сих молю? Не о всем то есть мире, но о
тех, их же дал еси Мне (ст. 9). Он часто повторяет слово: дал еси, чтобы показать, что это угодно
Отцу. Потом, так как Он многократно говорил: Твои суть, и Ты Мне их дал еси, то, чтобы не подумал кто-нибудь,
что власть Его недавняя и что Он только теперь принял их, – Он, устраняя эту
неправую мысль, говорит: Моя вся Твоя
суть, и Твоя Моя, и прославихся в них (ст. 10).
Видишь ли равночестие? Чтобы ты, слыша: дал еси Мне, не подумал, что они отчуждаются теперь от власти Отца
или – еще прежде – Сына, Он уничтожил и то и другое, сказав те слова. Он как бы
так говорит: когда ты слышишь: Мне их дал
еси, – не думай, что они становятся уже чуждыми Отцу (потому что все Мое
принадлежит Ему); равным образом, когда слышишь слова: Твои беша, – не думай, что они были чужды Мне, потому что все,
принадлежащее Ему, есть Мое. Таким образом дал
еси сказано только по одному приспособлению; все, что имеет Отец,
принадлежит Сыну, и все, что имеет Сын, принадлежит Отцу. Этого нельзя сказать
даже о Сыне по человечеству; но (говорится о Нем), так как Он больше
(человека). Всякому известно, что принадлежащее меньшему принадлежит и
большему, но – не наоборот; а здесь говорится и наоборот, что и показывает
равенство. Это же Христос показал и в другом месте, когда, беседуя о ведении,
сказал: вся, елика имать Отец, Моя суть
(16, 15). А выражения: дал еси Мне и
все подобные, – чтобы показать, что Он, не как чуждый, пришел и привлек их к
Себе, но принял их, как Своих. Затем Он представляет причину и доказательство,
говоря: и прославихся в них, то есть
что Я имею власть над ними или что они прославят Меня, веруя Тебе и Мне, и
прославят одинаково. Если же Он прославился в них не одинаково, то
принадлежащее Отцу не принадлежит уже Ему. А никто не прославляется тем, над
чем не имеет власти.
2. Как же Он прославился одинаково (с Отцом)? Все одинаково
умирают за Него, как и за Отца, проповедуют Его, как и Отца, и как говорят, что
все совершается именем Отца, так – и именем Сына. И ктому несмь в мире, и сии в мире суть (ст. 11), то есть: хотя Я и
не буду видим во плоти, однако чрез них буду прославляться. Но почему Он
непрестанно говорит: в мире несмь; и:
так как Я оставляю их, то поручаю их Тебе; и: егда бех в мире, Аз соблюдах их (ст. 12)? Кто станет понимать эти
слова просто, тот придет ко многим нелепостям. Возможно ли, в самом деле,
допустить, чтобы Его действительно не было в мире и чтобы, отходя, Он поручал
их другому? А те слова сказаны как бы простым человеком, который навсегда
разлучается с ними. Видишь ли, что Он говорит весьма многое по-человечески и
приспособляясь к их понятиям, так как они думали, будто в Его присутствии они
будут безопаснее? Потому-то Он и говорит: егда
бех, Аз соблюдах их. Но ведь Он же сказал: прииду к вам (Ин. 14, 18), и: с
вами есмь до скончания (Мер. 28, 20). Почему же теперь говорит так, как бы
действительно намеревался разлучиться? Это, как я уже сказал, приспособление к
их мнению, – для того чтобы они несколько успокоились, слыша, что Он говорит
так и поручает их Отцу. Так как они, после многих с Его стороны утешений, не
убеждались, то Он, наконец, обращается с беседою к Отцу, выказывая сильную
любовь к ним. Он как бы так говорил: так как Ты призываешь Меня к Себе, то
утверди их в безопасности, потому что Я к Тебе иду. Что Ты говоришь? Разве Сам
не можешь хранить их? Конечно могу. Для чего же говоришь это? Да имут радость Мою исполнену (Ин. 17,
13), то есть чтобы они не смущались, будучи еще несовершенны. Этими словами Он
показал, что все это говорил так для их успокоения и радости: иначе слова Его
представляются противоречащими. Ныне же
несмь в мире, и сии в мире суть. Так, действительно, думали ученики, а Он
приспособляется к ним. Если бы Он сказал: Я соблюду их, – они не столько
поверили бы; поэтому говорит: Отче
святый, соблюди их во имя Твое (ст. 11), то есть Твоею помощию. Егда бех в мире, Аз соблюдах их во имя Твое
(ст. 12). Опять беседует, как человек и как Пророк, потому что нигде не видно,
чтобы Он делал что-нибудь именем Божиим. Ихже
дал еси Мне, сохраних, и никтоже от них погибе, токмо сын погибельный, да
сбудется Писание (ст. 12). И в другом месте Он говорит: все, еже даде Ми, не погублю от Него (6,
39). Но ведь не один только тот (Иуда) погиб, но и многие впоследствии. Как же
Он говорит: не погублю? Сколько от
Меня зависит, – не погублю. В другом месте Он показывает это еще яснее, говоря:
не изжену его вон (6, 37). Не Моя
вина; Я не отгоняю и не оставляю; если же кто сам собою отпадает, Я насильно не
влеку. Ныне же к Тебе гряду (17, 13).
Видишь, как по-человечески составлена эта беседа? Потому, если кто захочет на
этом основании унижать Сына, тот унизит и Отца. Смотри, в самом деле, как Он с
самого начала то как бы учит Его и поясняет Ему, то как бы заповедует. Как бы
учит, когда говорит: не о мире молю;
а как бы заповедует, когда говорит: Аз
соблюдах их доселе, и никтоже погибе, и: так и Ты соблюди их. И опять: Твои
беша, и Мне их дал еси, и: егда бех в
мире, Аз соблюдах их. Но разрешение на все в том, что все эти слова сказаны
были приспособительно к их немощи. Сказав, что никтоже от них погибе, токмо сын погибельный, Он прибавил: да сбудется Писание. О каком Он говорит
Писании? О том, которое многое о Нем предсказывает. Но (Иуда) погиб не потому,
чтобы чрез это исполнилось Писание. Касательно этого я уже много и прежде
говорил, что это особенный оборот, свойственный Писанию, – представлять как бы
причиною то, что сбывается впоследствии. И если мы не хотим ошибаться, то
должны все тщательно исследовать – и свойство говорящего, и предмет (речи), и
законы, свойственные Писанию. Братие, не
дети бывайте умы (1 Кор. 14, 20).
3. Но это надобно прилагать не к разумению только Писания,
но и к жизни. Малые дети не ищут действительно великого, а обыкновенно
удивляются ничего не стоящему. Так, они с радостию смотрят на колесницы, коней,
возничего и колеса, когда все это сделано из глины; а если видят действительно
царя, сидящего на золотой колеснице, и запряженных белых лошаков, и великую
пышность, – не обращают и внимания. Или еще: получив куклу, сделанную из того
же вещества и представляющую невесту, они наряжают ее; а на невест настоящих и
блистающих красотою и не взглянут. Так поступают они и во многих других
случаях. Этому же ныне подвержены многие и из взрослых. Слыша о небесном, они
не обращают и внимания, а ко всему бренному пристрастны, как дети: изумляются
земному богатству, высоко ценят и славу, и наслаждение в настоящей жизни, хотя
все это – такие же детские (игрушки), как и те, а небесное доставляет жизнь, и
славу, и успокоение. И как дети, лишаясь игрушек, плачут, а небесного и
пожелать не умеют, так точно и многие из тех, которых считают мужами.
Поэтому-то сказано: не дети бывайте умы.
Ты любишь, скажи мне, богатство? Зачем же ты любишь не богатство пребывающее, а
детские игрушки? Ведь если бы ты увидел, что кто-нибудь дорожит свинцовой
монетой и наклоняется, чтобы поднять ее, – не заключил ли бы ты о его большой
бедности? А ты собираешь вещи еще более ничтожные – и считаешь себя в числе
богатых! Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Нет, богатым мы назовем того, кто
презирает все настоящее, потому что никто, поистине никто не решится пренебречь
этими ничтожными вещами – серебром, золотом и другими призрачными благами, если
не имеет любви к большему, точно так же, как и свинцовой монетой, если не имеет
золотых монет. Потому и ты, когда видишь человека, оставляющего без внимания
весь мир, будь уверен, что он это делает не по чему-нибудь другому, а именно
потому, что имеет в виду мир лучший. Так и земледелец пренебрегает небольшим количеством
пшеницы, потому что надеется на большую жатву. Если же, при неверной еще
надежде, мы пренебрегаем тем, что имеем, то тем более должны поступать так при
ожидании несомненном. Потому-то я прошу и умоляю – не вредите самим себе и,
владея грязью, не лишайте себя сокровищ горних, не ведите в пристань корабля с
соломою и мякиною. Пусть что хотят говорят обо мне, пусть сердятся на меня за
частое повторение этого увещания, пусть называют меня пустословом, докучливым,
несносным: я никогда не перестану увещевать в этом и постоянно буду повторять
всем вам эти пророческие слова: грехи
твоя милостынями искупи и неправды твоя щедротами убогих (Дан. 4, 24). И обеси тыя на своей выи, да не днесь убо
сотвориши, утре же оставиши. Как это тело требует ежедневной пищи, так или
еще гораздо более – и душа. И если мы не будем питать ее, она становится слабее
и постыднее. Не станем же презирать ее, когда она гибнет и томится голодом.
Много ран она получает каждый день – от пожеланий, от гнева, от нерадения, от
злословия, мщения и зависти: надобно, следовательно, приготовлять для нее и
лекарства. А немаловажно лекарство милостыни: его можно прилагать ко всем
ранам. Дадите, сказал (Господь), милостыню, и се, вся чиста вам будет
(Лк. 11, 41), – милостыню, но не то, что приобретено любостяжанием, потому что
уделяемое от приобретенного любостяжанием не имеет значения, хотя бы ты подавал
и нуждающимся. Так, истинная милостыня свободна от всякой неправды, и она-то
все делает чистым. Такая милостыня лучше и поста, и лежанья на земле. Хотя эти
подвиги тяжелее и труднее, но она – плодотворнее. Она просвещает душу, утучняет
ее и делает благообразною и прекрасною. Не столько плод маслины оживляет силы
борцов, сколько этот елей укрепляет подвижников благочестия. Будем же умащать
им свои руки, чтобы успешно поднимать их на противника. Кто старается быть
милосердым к нуждающемуся, тот скоро отстанет и от любостяжания. Кто постоянно
подает бедным, тот легко и от гнева отстанет, и никогда не будет высоко думать
о себе. Как врач, постоянно пользующий раненых, легко смиряется, вглядываясь в
человеческую природу при несчастных случаях с другими, так и мы, если решимся
помогать бедным, удобно научимся любомудрствовать, не будем дивиться богатству
и не станем считать настоящего чем-нибудь великим; но будем пренебрегать всем
и, воспарив к небу, удобно достигнем вечных благ, по благодати и человеколюбию
Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки
веков. Аминь.
1. Когда мы, живя добродетельно, подвергаемся преследованию
людей злых и за привязанность к добродетели терпим от них осмеяние, – не будем
печалиться и скорбеть. Таково уже свойство добродетели, что она обыкновенно в
людях злых возбуждает к себе ненависть. Завидуя тем, кто хочет жить праведно, и
думая самим себе приготовить оправдание, если очернят добрую славу других, злые
люди ненавидят (добрых), как идущих противоположным путем, и всячески стараются
обесславить их жизнь. Но не будем сокрушаться, потому что ненависть злых служит
знаком добродетели. Потому-то и Христос говорит: аще от мира бысте были, мир убо свое любил бы (Ин. 15, 19), и опять
в другом месте: горе вам, егда добре рекут вам вси человецы (Лк.
6, 26), Поэтому же и здесь Он говорит: дах
им слово Твое, и мир возненавиде их. Этим опять высказывает причину, по
которой они достойны великого попечения Отца. За Тебя, говорит, и за слово Твое
они подверглись ненависти; поэтому достойны всего промышления. Не молю, да возмеши их от мира, но да
соблюдеши их от неприязни (Ин. 17, 15). Снова поясняет Свою речь, снова
делает ее вразумительнее, – чем не иное что показывает, как только то, что Он
много заботится об учениках, так как молится за них с таким тщанием. Но ведь Он
сказал, что Отец все сделает, чего бы они ни попросили. Почему же здесь Сам
молится за них? Это, как я сказал, только для того, чтобы выразить любовь к
ним. От мира не суть, якоже и Аз от мира
несмь (ст. 16). Как же Он в другом месте говорит: ихже дал еси Мне от мира, Твои беша (ст. 6)? Там Он разумеет
природу, а здесь – злые дела. Таким образом, многое говорит в похвалу учеников:
и, во-первых, что они не суть от мира,
потом, что Сам Отец дал их, что они соблюли слово Его и что за это их ненавидят.
А что Он говорит: якоже и Аз от мира
несмь, – этим не смущайся. Слово якоже
не означает здесь совершенного сходства. Как в таком случае, когда говорится о
Христе и об Отце, словом якоже
выражается полное равенство, по сродству Их естества, так и тогда, когда
говорится о нас и о Христе, оно допускает великое различие, по причине великой
и беспредельной разности между Его и нашим естеством. И если Христос беззакония не сотвори, ниже обретеся лесть
во устех Его (Ис. 53, 9), то как могут быть сравниваемы с Ним Апостолы? Что
же значат слова Его: от мира не суть?
Они имеют в виду другой (мир), – у них ничего нет общего с землею, – они
сделались небесными гражданами. И этим также Он показывает Свою любовь, – как
хвалит их пред Отцом и поручает их Родившему. Сказав же: соблюди их, Он сказал не только об избавлении их от опасностей, но
и об утверждении в вере. Потому и прибавил: святи
их во истину Твою (Ин. 17, 17), – сделай святыми преподанием Святого Духа и
правых догматов. Как прежде сказал: чисти
есте за слово, еже глаголах вам (15, 3), так и теперь говорит то же самое:
наставь их, научи истине. Но ведь Он сказал, что это делает Дух: как же теперь
просит об этом Отца? Это опять для того, чтобы ты познал равночестие. А
исповедание правых догматов о Боге действительно освящает душу. Не удивляйся и
тому, что Он приписывает освящение слову. А что Он говорит о догматах, это
видно из того, что Он прибавил: слово
Твое истина есть (ст. 17), то есть нет в нем ничего ложного, но все
сказанное должно непременно исполниться; нет также ничего образного, ничего
телесного. Так и Павел говорит о Церкви, что Христос освятил ее – в глаголе (Еф. 5, 26). Значит, и глагол
Божий может очищать. Впрочем, мне кажется, что выражение: святи их значит и нечто другое, именно: отдели их для слова и
проповеди. И это опять видно из дальнейших слов. Якоже Мене, говорит Христос, послал
еси в мир, и Аз послах их в мир (Ин. 17, 18). То же говорит и Павел: положив в нас слово примирения (2 Кор.
5, 19). Действительно, для чего пришел Христос, для того и Апостолы обошли
вселенную. Но слово якоже опять и
здесь не означает равенства между Им и Апостолами: иначе каким бы образом люди
могли быть посланы? А говорить о будущем, как о прошедшем, – дело Ему
обыкновенное. И за них Аз свящу Себе, да
и тии будут священи во истину (17, 19). Что значит: свящу Себе? Приношу Тебе жертву. Жертвы же все называются святыми,
как и действительно свято все, принесенное Богу. Но так как в Ветхом Завете
освящение было в прообразе, под видом овцы, а теперь оно уже не в прообразе, но
в самой истине, то Он говорит: да и тии
будут священи во истину Твою. И их самих Я посвящаю Тебе, и делаю
приношением. Это Он говорит или потому, что Глава их делается жертвою, или
потому, что они и сами будут жертвою. Представите,
сказано, уды ваша жертву живу, святу
(Рим. 12, 1), и еще: вменихомся яко овцы
заколения (Пс. 43, 23). Таким образом, и без смерти Он делает их жертвою и
приношением. А что словом свящу Он
намекал на Свою жертву, это видно из того, что следует далее. Не о сих же молю токмо, но и о верующих
словесе их ради в Мя (Ин. 17, 20). Так как Он умер за верующих, а между тем
сказал: за них Аз свящу Себе, то,
чтобы кто не подумал, что Он умер только за Апостолов, Он прибавил: не о сих же молю токмо, но и о верующих
словесе их ради в Мя.
2. Чрез это Он опять ободрил их души, показав, что будет
много учеников. Так как Он сделал общим достоянием то, что им принадлежало по
преимуществу, то опять утешает их, объявляя, что они же будут виновниками и
спасения других. А сказав и о спасении их, и об освящении верою и жертвою, Он
говорит, наконец, о единомыслии и тем заключает Свое слово. Этим Он начал, этим
и оканчивает. В начале Он сказал: заповедь
новую даю вам (13, 34), а теперь: в
Нас едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе (17, 21). Слово якоже опять не означает, по отношению к
ученикам, точного равенства, потому что для них таковое и невозможно было. Оно
значит: сколько возможно для людей, – подобно тому, как и в словах: будите милосерды, якоже и Отец ваш (Лк.
6, 36). А что значит: в Нас? По вере
в Нас. Так как ничто столько не соблазняет всех, как раздор, то он старается,
чтобы были едино. Что же, скажешь, достиг ли Он этого? И очень достиг, – потому
что все, уверовавшие чрез Апостолов, суть едино, хотя некоторые из них и
отделились. Впрочем, и это (отделение) не укрылось от Него; напротив, Он
предсказал и о нем и показал, что оно происходит от человеческого нерадения. Да и мир веру имет, яко Ты Мя послал еси
(17, 21). Это же самое Он говорит и в начале: о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (13,
35). Но каким образом другие могли чрез это уверовать? Уверуют, говорит, потому
что Ты – Бог мира. Итак, если они будут соблюдать все то, чему научились, то
слушающие их узнают Учителя по ученикам. Если же они будут в несогласии, то
никто не скажет, что они – ученики Бога мира; а не признавая Меня миротворцем,
никто не будет исповедовать и того, что Я послан Тобою. Видишь ли, как до
самого конца Он старается утвердить Свое единомыслие с Отцом? И Аз славу, юже дал еси Мне, дах им (17,
22), то есть славу чудес, славу учения и славу – да будут единодушны, потому
что и в том слава: да будут едино, и слава – больше чудес. Как по отношению к
Богу мы изумляемся, что в естестве Его нет ни несогласия, ни борьбы, и это –
величайшая слава, так, говорит, и они да прославятся тем же. Но почему же,
скажешь, Он просит Отца даровать им это, тогда как, по Его же словам, дает Сам?
Говорит ли Он, действительно, о чудесах, или о единомыслии, или о мире, – везде
видно, что Он Сам преподал им это. Все это показывает, что Он просит для
утешения их. Аз в них, и Ты во Мне
(ст. 23). Каким образом Он дал славу? Тем, что Он пребывал в них Сам, имея с
Собою и Отца, чтобы теснее соединить их. А в другом месте Он говорит не так: не
чрез Него Отец приидет, но Сам Он и Отец приидут, и обитель у него сотворят
(14, 23). Таким образом, там Он уничтожает мнение Савелия, а здесь – Ария. Да будут совершени во едино, и да разумеет
мир, яко Ты Мя послал еси (17, 23). Часто повторяет это, чтобы показать, что
мир может привлекать больше, чем чудеса. И действительно, как вражда имеет силу
разделять, так согласие – соединять. И Я
возлюбил их, якоже Мене возлюбил еси (ст. 23). Опять и здесь слово якоже означает – столько, сколько
человек может быть любим. А доказательство этой любви то, что Он Себя Самого
предал за них. Сказав таким образом, что будут в безопасности, что они не
совратятся, что они будут святы, что многие уверуют чрез них, что они
сподобятся великой славы, что не только Сам Он возлюбил их, но и Отец, –
Христос говорит, наконец, и о том, что будет (с ними) по отшествии отсюда, о
наградах и венцах, им уготованных. Отче,
говорит Он, ихже дал еси Мне, хощу, да
идеже есмь Аз, и тии будут со Мною (ст. 24). А этого они всегда и
домогались, говоря: камо идеши? (14,
5). Но что Ты говоришь? Ты просишь, чтобы получить это, а Сам еще не имеешь?
Как же Ты сказал им: сядете на
двоюнадесяте престолу (Мф. 19, 28)? Как обещал много и другого, еще
большего? Видишь ли, что Он говорит все это приспособительно? Иначе, как бы Он
мог сказать: последи же идеши (Ин.
13, 36)? Очевидно, Он говорит так для большего удостоверения в любви. Да видят славу Мою, юже дал еси Мне (17,
24). Это опять доказательство единомыслия с Отцом. Оно, конечно, выше прежних,
потому что Он сказал: прежде сложения
мира (ст. 24); но и в нем есть некоторое приспособление, так как Он
говорит: дал еси Мне. Если же это не
так, то я очень желал бы спросить противников: тот, кто дает, – дает, конечно,
кому-либо существующему? Итак, неужели Отец прежде родил Сына, и уже после дал
Ему славу, а сначала оставил Его без славы? Но как можно допустить это? Видишь
ли, что слово: дал значит то же, что
родил?
3. Почему же Христос не сказал: да будут причастниками
славы, но: да видят славу? Этим Он
намекает на то, что все блаженство состоит именно в созерцании Сына Божия; а
отсюда происходит уже и слава. Так и Павел говорит: откровенным лицем славу Господню взирающе (2 Кор. 3, 18). В самом
деле, как те, которые смотрят на солнечные лучи и наслаждаются прозрачнейшим воздухом,
получают удовольствие чрез зрение, так и тогда, но гораздо в высшей степени,
созерцание доставит нам наслаждение. В то же время Христос здесь показывает,
что предметом созерцания будет не то, что подлежит обыкновенному зрению, но
некая поразительная сущность. Отче
праведный, и мир Тебе не позна (Ин. 17, 25). Что это значит? Какая здесь
последовательность? Этим показывает, что никто не знает Бога, кроме тех,
которые познали Сына. Смысл слов Его следующий: Я хотел бы, чтобы все были в
этом состоянии; но не (все) познали Тебя, хотя и ничего не могут сказать в свое
оправдание. Вот это именно и значат слова: Отче
праведный. В этих словах, мне кажется, Он выражает и негодование на то, что
не хотели познать столь Благого и Праведного. Так как иудеи говорили, что Бога
они знают, а Его не знают, то против этого Он говорит: яко возлюбил Мя еси прежде сложения мира (ст. 24), и тем защищает
Себя от иудейских обвинений. В самом деле, Тот, Кто приял славу, Кто возлюблен
прежде сложения мира, Кто желает их самих иметь свидетелями этой славы, – как
мог быть Он противником Отцу? Несправедливо, значит, то, что говорят иудеи,
будто они знают Тебя, а Я не знаю; напротив, Я знаю Тебя, другие же Тебя не
познали. И сии познаша, яко Ты Мя послал
еси (ст. 25). Видишь ли, что Он намекает на тех, которые говорили, будто Он
не от Бога, и к этому направляет все слово? И сказах им имя Твое, и скажу (ст.
26). Но ведь Ты сказал, что совершенное знание даруется Духом? Так; но что
принадлежит Духу, то – Мое. Да любы, еюже
Мя еси возлюбил, в них будет, и Аз в них (ст. 26). Когда они уразумеют, кто
Ты, тогда узнают, что Я не чужд, но весьма любим, что Я истинный Сын и соединен
с Тобою. Убедившись же в этом, как должно, они соблюдут и веру в Меня, и
твердую любовь. А когда они будут любить, как должно, тогда Я буду пребывать в
них. Видишь ли, к какому прекрасному Он пришел концу, заключив речь словом о
любви, матери всех благ? Будем же веровать и любить Бога, чтобы и о нас не было
сказано: Бога исповедуют ведети, а делы
отмещутся Его (Тит. 1, 16), и еще: веры
отверглся есть и невернаго горший есть (1 Тим. 5, 8). В самом деле, если
неверный оказывает пособие и рабам, и сродникам, и чужим, а ты не заботишься и
о принадлежащих к твоему роду, то какое, наконец, будет тебе оправдание, когда
чрез тебя Бог подвергается хуле и поношению? Посмотри, сколько Бог дал нам
поводов к благотворительности. Одного, говорит Он, милуй, как сродника, другого
– как друга, третьего – как соседа, того – как согражданина, этого – как
человека. Если же ничто это не трогает тебя, но ты разрываешь все узы, то узнай
от Павла, что ты хуже неверного. Тот, ничего не слышавший о милостыне, ничего о
том, что на небе, превзошел тебя человеколюбием; а ты, обязанный любить самих
врагов, смотришь на своих, как на врагов, и деньги бережешь больше, чем людей.
Между тем деньги, будучи истрачены, не потерпят никакого вреда; а человек,
оставленный без призрения, погибнет. Что это за безумие – беречь деньги и не
беречь родных! Откуда вселилась эта страсть? Откуда это бесчеловечие и жестокость?
4. Если бы кто, севши как бы на вершине зрелища, взглянул на
весь мир, – или, лучше, ограничимся пока, если хотите, одним нашим городом, –
так, если бы кто, севши на высоком месте, мог разглядеть все человеческое, –
подумай, сколько увидел бы он безрассудства, сколько пролил бы слез, каким
посмеялся бы смехом, сколько почувствовал бы ненависти! Мы, действительно,
поступаем так, что наши дела и смешны, и глупы, и жалки, и ненавистны. Вот один
кормит собак, чтобы ловить диких зверей, а сам впадает в зверство; другой –
ослов и волов, чтобы возить камни, а презирает людей, истаевающих от голода:
тратит бездну золота, чтобы соорудить каменных людей, а людей настоящих,
которые от бедствий сделались каменными, оставляет в небрежении. Иной собирает
драгоценные камешки и с большим трудом убирает ими стены, а видя нагие члены
нищих, нисколько не трогается. Одни к своим одеждам придумывают еще одежды, а
между тем другие не имеют, чем покрыть и нагого тела. В судах, опять, один
пожирает другого. Иной расточает все на блудниц и тунеядцев; другой – на
комедиантов и плясунов; иной – на пышные постройки, на покупку сел и домов.
Опять, один вычисляет проценты, другой – проценты на проценты; иной сочиняет
бумаги, наполненные многими убийствами, и даже ночью не имеет отдыха, неусыпно
бодрствуя на пагубу другим. Едва настал день, один бежит на прибыль
неправедную, другой – на трату беспутную, а иные – на казнокрадство. Вообще, об
излишнем и запрещенном много заботы, а о необходимом нет и мысли. Судящие носят
действительно имя судей, а поступают, как разбойники и человекоубийцы. Если кто
рассмотрит тяжбы или завещания, тот опять и здесь найдет множество зла –
коварство, воровство, злые умыслы. И об этом все попечение, а о духовном нет и
мысли. В церковь все приходят только для того, чтобы поглазеть; но от нас
требуется не это, – нам нужны дела и чистая душа. Если же ты весь день
истратишь на любостяжание и потом, придя (в церковь), скажешь несколько слов,
то не только не умилостивишь Бога, но еще более раздражишь Его. Если ты хочешь
преклонить на милость твоего Господа, то покажи дела: познай множество всякого
рода бедствий, призри нагих, алчущих, обижаемых. Бог открыл тебе тысячи путей к
человеколюбию. Итак, не будем обманывать самих себя, живя напрасно и даром, и
не будем небрежны потому, что теперь здоровы. Мы уже не раз подвергались
болезни и, дойдя до крайней степени изнеможения, умирали от страха и ожидания
будущего. Помышляя об этом, будем думать, что опять можем подвергнуться тому
же; приобретем тот же самый страх и сделаемся лучшими, – так как настоящие наши
дела достойны тысячи осуждений. Заседающие в судах подобны львам и псам, а
торгующие на рынках – лисицам. Да и те, которые живут, не занимаясь никакими
делами, – и те пользуются свободою от дел не как должно, но губят весь досуг на
театры и происходящие оттуда дурные дела. И нет никого, кто обличал бы за все
это; а соревнующих и сокрушающихся, что сами не могут делать наравне с другими,
– много. Но и эти последние также подвергнутся наказанию, хотя они и не делают
худого, потому что не точию сия творят,
но и соизволяют творящим (Рим. 1, 32). Наклонности их одинаково растленны,
а из слов Апостола видно, что будет наказание и за сердечное расположение.
Каждый день я говорю это и не перестану говорить. Если кто послушает, – хорошо;
а если и никто не обратит внимания, то все же вы услышите это тогда, когда вам
не будет от того никакой пользы, и вы станете укорять самих себя, а я буду чист
от вины. Но не дай Бог, чтобы я имел только это оправдание; нет, я желал бы,
чтобы вы были и похвалою для меня пред судилищем Христовым, чтобы вместе
насладиться небесными благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего
Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Страшна смерть и великого исполнена ужаса, но – не для
тех, кому известно высшее любомудрие. Кто ничего ясно не знает о будущем, но
считает смерть разрушением и окончанием жизни, тому естественно страшиться и
ужасаться ее, потому что он как бы отходит в небытие. А мы, по благодати
Божией, познавшие безвестные и тайные премудрости Его и считающие смерть
переселением, мы были бы неправы, если бы стали трепетать ее; напротив, мы
должны радоваться и благодушествовать, потому что, оставляя эту временную
жизнь, мы отходим к другой, гораздо лучшей, блистательнейшей и не имеющей
конца. Вот этому-то и Христос научает нас самим делом, идя на страдание не по
насилию и необходимости, но добровольно. Сия
рек Иисус, сказано, изыде со ученики
Своими на он пол потока Кедрска, идеже бе вертоград, в оньже вниде Сам и
ученицы Его. Ведяше же и Иуда, предаяй Его место, яко множицею собирашеся ту
Иисус со ученики Своими (18, 1–2). Идет среди ночи, переходит поток, спешит
достигнуть места, известного предателю, и чрез то, избавляя злоумышленников от
труда и освобождая их от всякого беспокойства, показывает ученикам, что идет на
страдание добровольно, – а это в особенности могло утешить их, – и заключает
Себя в саду, как бы в темнице. Сия рек им.
Что ты говоришь? Ведь Он беседовал с Отцом, ведь Он молился? Почему же ты не
говоришь, что Он пришел туда, окончив молитву? Потому, что то была не молитва,
но речь – ради учеников. С Ним вошли и ученики Его в сад. До такой степени Он
избавил их от боязни, что они не только уже не противоречат, но и вошли в сад.
Но каким образом пришел туда Иуда? Какое он имел побуждение идти туда? Из этого
видно, что Христос часто проводил ночи вне дома. Иначе, если бы Он всегда
проводил ночь дома, Иуда не пришел бы в пустое место, но пошел бы в дом, в
надежде найти Его там спящим. А чтобы ты, услышав о саде, не подумал, что
Христос скрывался, евангелист присовокупил: ведяше
Иуда место, – и не только это, но еще и то, что множицею собирашеся ту со ученики Своими. Действительно, Он часто
бывал с ними наедине и беседовал о предметах необходимых, о которых другим не
следовало слышать. Это Он делал по преимуществу в горах и в садах, всегда
изыскивая местность, удаленную от шума, чтобы внимание не отклонялось от
слушания. Иуда убо прием спиру и от
архиерей и фарисей слуги, прииде тамо (ст. 3). Те неоднократно и прежде
посылали схватить Его, но не могли. Из этого видно, что Он и теперь предал Себя
добровольно. Но каким образом уговорили спиру? Это были солдаты, готовые делать
все за деньги. Иисус же, ведый вся
грядущая нань, изшед рече им: кого ищете? (ст. 4). То есть не теперь только
и не из того, что они пришли, Он узнал об этом, но уже наперед знал все это и
потому без смущения говорил и действовал. Почему же они приходят с оружием,
намереваясь схватить Его? Они боялись Его последователей. По этой же причине
они и напали на него поздно ночью. Изшед
рече им: кого ищете? Отвещаша Ему: Иисуса Назореа (ст. 4–5). Видишь ли непреоборимую
силу, – как Он, находясь среди их, ослепил глаза их? А что не темнота была
причиною – это показал евангелист, сказавши, что они имели и светильники. Да
если бы и не было светильников, все же они должны были бы узнать Его по голосу.
Если же они и не знали Его, то как мог не узнать Иуда, который неразлучно
находился с Ним? Ведь и он стоял вместе с ними и, однако ж, не только, подобно
им, не узнал Его, но и повергся вместе с ними на землю. Это сделал Иисус для
того, чтобы показать, что без Его соизволения они не только не могли бы взять
Его, но и увидеть Его, хотя Он находился среди них. Паки вопроси их: кого ищете? (ст. 7). О, безумие! Слово Его
повергло их на землю; а они и после того, как испытали столь великую силу, не
обратились, но опять устремляются на то же. Потому, исполнив со Своей стороны
все, Он, наконец, предает Себя и говорит им: рех вам, яко Аз есть (ст. 8). Стояще
же и Иуда, иже предаяше Его (ст. 5). Заметь незлобие евангелиста: он не
поносит предателя, но рассказывает событие, стараясь одно лишь показать, что
все произошло по Его соизволению. А чтобы кто-нибудь не сказал, что Он Сам
расположил их к тому, – так как Сам Себя отдал им и объявил Себя пред ними, –
Христос сначала сделал все, что могло отклонить их от предприятия, и уже тогда,
как они остались упорными в злобе и не имели никакого оправдания, предал им
Себя, говоря: аще убо Мене ищете,
оставите сих ити (ст. 8). Так до последней минуты выказывает Свою любовь к
ученикам! Если, говорит, вы во Мне имеете нужду, то не трогайте их. Вот Я Сам
Себя предаю вам. Да сбудется слово, еже
рече, яко не погубих от них ни когоже (ст. 9). Под именем погибели разумеет
здесь не эту смерть, но ту – вечную; а евангелист принял эти слова и в смысле
настоящей смерти. Может быть, кто-нибудь удивится, как не взяли вместе с Ним и
не умертвили Апостолов, особенно когда Петр раздражил их своим поступком с
рабом. Кто же удержал их? Не другой кто, а та же сила, которая повергла их на
землю. Потому-то и евангелист, желая показать, что это произошло не по их воле,
но по силе и воле Того, Кто был взят ими, и присовокупил: да сбудется слово, еже рече, яко не погубих от них ни когоже.
2. Ободренный этими словами, равно как и тем, что уже
совершилось, Петр поднимает в это время оружие против пришедших. Но как же, скажешь,
был нож у того, кому заповедано было не иметь ни дорожной сумы, ни двух одежд
(Мф. 10, 10)? Мне кажется, Петр боялся именно этого, и потому заранее
приготовил. Если же ты спросишь: каким образом тот, кому дано повеление не
ударять в ланиту, делается человекоубийцею, – (я отвечу), что, действительно,
ему заповедано было не мстить за себя; но здесь он мстил не за себя самого, а
за своего Учителя. Притом же ученики не были еще вполне совершенны. Если ты
хочешь видеть Петра любомудрствующим, то посмотри на него впоследствии, когда
он подвергается ранам и переносит их с кротостию, терпит бесчисленное множество
бедствий и не раздражается. А Христос и здесь совершает чудо и тем в одно и то
же время и научает нас благодетельствовать зло творящим, и обнаруживает Свою
силу. Рабу Он возвращает ухо, а Петру говорит: вси приемшии нож ножем погибнут (Мф. 26, 52). Как поступил при
умовении (ног), смирив горячность Петра угрозою, так поступает и здесь. А о
имени раба евангелист упоминает по той причине, что это событие было весьма
важно не потому только, что Христос исцелил, но и потому, что исцелил человека,
который пришел взять Его и немного после имел ударить Его в ланиту, что этим Он
отстранил долженствовавшую возникнуть отсюда брань на Его учеников. Поэтому-то
евангелист сказал и имя, чтобы тогдашние читатели могли изыскать и исследовать,
действительно ли это так было (Ин. 18, 10). Не без намерения также он говорит и
о правом ухе; как мне кажется, он хотел показать горячность Апостола, так как
он устремился почти на самую голову. Но Иисус не только Петра останавливает
угрозою, но и других утешает следующими словами: чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея? (ст. 11). Этим Он
показывает, что все, что теперь совершается, зависит не от силы врагов, но от
Его соизволения, а вместе с тем обнаруживает, что Он не противник Божий, но
послушен Отцу даже до смерти. Тогда-то уже яша
Иисуса и связаша Его, и ведоша Его ко Анне первее (ст. 12–13). Для чего же
к Анне? От полноты удовольствия они хвалились этим событием, как бы одержали
победу. Анна бе тесть Каиафе. Бе же
Каиафа давый совет Иудеом, яко уне есть единому человеку умрети за люди
(ст. 13–14). Для чего евангелист опять напомнил нам это пророчество? Для того,
чтобы показать, что все это совершилось для нашего спасения и что такое величие
этой истины, что и сами враги предвозвещали о том. Итак, чтобы слушатель не
смутился, услышав об узах, напоминает об этом пророчестве, то есть что смерть
Его была спасением для вселенной. По
Иисусе же идяше Симон Петр и другий ученик (ст. 15). Кто этот другой
ученик? Тот, кто написал об этом. Почему же он не называет себя по имени? Когда
он возлежал на персях Иисусовых, тогда была у него причина скрыть свое имя: но
почему он это делает теперь? По той же самой причине. В самом деле, и здесь он
повествует о великом подвиге, то есть что в то время, когда все разбежались, он
последовал. Поэтому-то он скрывает свое имя и о Петре упоминает прежде, чем о
себе. О себе же он был вынужден упомянуть здесь, чтобы показать, что он
обстоятельнее всех других рассказывает о происшествиях во дворе, потому что он
сам был внутри двора. И смотри, как он отстраняет от себя похвалу! Чтобы
кто-нибудь не сказал, что он в то время, как все удалились, прошел даже далее
Симона, он говорит: знаем бе архиереови
(ст. 15), – чтобы никто не удивлялся тому, что он последовал, и никто не
превозносил его за мужество.
Напротив, поведение Петра, точно, удивительно: он был весьма
боязлив и, однако ж, дошел до самого двора, тогда как все другие удалились. Что
он пришел туда, это показывает его любовь; а что он не вошел во двор, это
зависело от его страха и боязни. Для того именно евангелист и описал это, чтобы
наперед приготовить извинение его отречению. О себе же самом он, не как
что-нибудь важное, замечает, что он знаем
бе архиереови; но так как сказал, что он один вошел с Иисусом, то, чтобы ты
не подумал, что это было делом его великой души, он выставляет на вид и причину
этого поступка. А что и Петр вошел бы, если бы ему было дозволено, показал это
в последующем повествовании. Действительно, когда (Иоанн) вышел и приказал
привратнице ввести его, Петр тотчас вошел. Почему же он сам не ввел его? Он не
отставал от Христа, но следовал за Ним, и потому приказал женщине ввести Петра.
Что ж эта женщина? Еда и ты ученик еси
Человека Сего? А он отвечает: несмь
(ст. 17). Что ты говоришь, Петр? Не сказал ли ты недавно, что, если надобно
будет мне и душу свою положить за Тебя, я положу? Итак, что же случилось, что
ты не в состоянии перенести даже вопроса привратницы? Разве воин спрашивал тебя?
Разве один из тех, которые взяли? То была простая и ничтожная привратница, да и
вопрос был не резкий. В самом деле, она не сказала: и ты ученик этого обманщика
и губителя, но – Человека Сего; а
это, скорее, были слова сострадающей и соболезнующей. Но Петр и этого не
вытерпел. А слова: еда и ты сказаны
потому, что Иоанн был уже во дворе. Так кротко говорила эта женщина! Но ничего
этого не заметил и не обратил на это внимания ни в первый раз, ни во второй, ни
даже в третий, доколе алектор не возгласил; да и это не образумило его, пока
Иисус не взглянул на него с горестию. Он стоял с слугами архиерейскими и грелся
(ст. 18), а Христос, связанный, содержался в доме. Впрочем, это говорим мы не с
тем, чтобы осудить Петра, но чтобы показать истину слов Христовых. Архиерей же вопроси Иисуса о ученицех Его и
о учении Его (ст. 19).
3. Какое лукавство! Теперь он хочет узнать, между тем как
постоянно слышал Христа, когда Он проповедовал во храме и учил открыто! Не имея
возможности ни в чем обвинить Его, стали спрашивать об учениках, вероятно о
том, где они, для чего Он их собрал, с каким намерением и с какою целию. Все же
это говорил с желанием обличить Его, как возмутителя и нововводителя, как будто
никто другой не внимал Ему, кроме их одних, как будто то было какое-нибудь злое
скопище. Что же Христос? Опровергая это, Он говорит: Аз не обинуяся глаголах миру (ст. 20), – а не ученикам наедине; Я
открыто учил в церкви. Что же? Разве Он ничего не говорил втайне? Говорил, но
не потому, как думали они, – не из боязни и не с намерением произвести
возмущение, а только в тех случаях, когда преподаваемое Им учение превышало
понятие простого народа. Что Мя
вопрошаеши? Вопроси слышавших (ст. 21). Это слова не человека надменного и
упрямого, но твердо уверенного в истине своих слов. Что Он в начале говорил: аще Аз свидетельствую о Мне, свидетельство
Мое несть истинно (5, 31), то же самое выражает и теперь, желая представить
свидетельство вполне достоверное. В самом деле, так как архиерей спрашивал Его
об учениках, как учениках, то Он отвечает: Меня ты спрашиваешь о Моих? Спроси
врагов, наветников, тех, которые связали Меня: пусть они говорят. Ведь самое
несомненное доказательство истины, когда кто призывает врагов в свидетели своих
слов. Что же архиерей? Ему надобно было бы произвести такое исследование, но он
этого не сделал, а между тем за то, что Христос сказал так, един от предстоящих слуг удари Его в ланиту
(ст. 22). Что может быть наглее этого? Ужаснись небо, вострепещи земля при
таком долготерпении Владыки и при такой несправедливости рабов! И что же было
Им сказано? Ведь Он сказал: что Мя
вопрошаеши? – не потому, чтобы отказывался отвечать, но потому, что хотел
устранить всякий повод к несправедливости. И между тем, как за такой ответ Его
ударили в ланиту, Он, несмотря на то что мог все поколебать, и истребить, и
ниспровергнуть, – ничего такого не делает, а, напротив, произносит слова,
могущие укротить всякое зверство. Аще зле,
говорит, глаголах, свидетельствуй о зле,
то есть, если ты можешь порицать Мои слова, докажи это, если же не можешь, что Мя биеши? (ст. 23). Видишь ли
судилище, исполненное шума, смятения, ярости и бесчинства? Архиерей спрашивал
злонамеренно и коварно; Христос отвечал прямо и как должно. Что же затем
следовало сделать? Опровергнуть или принять слово Его. Но этого не делают; а
раб ударяет Его в ланиту. Значит, это уже не судилище, а заговор и насилие.
Потом, так как и при всем этом не нашли ничего, то отсылают Его, связанного, к
Каиафе (ст. 24).
Бе же Симон Петр стоя
и греяся (ст. 25). О, в какую бесчувственность погружен был этот горячий и
пламенный человек в то время, как отводили Иисуса! И после всего этого он даже
не трогается с места, но все еще греется, – чтобы ты знал, как велика слабость
нашей природы, когда ее оставит Бог. И, когда спросили его, – он опять
отпирается. Затем родственник раба, емуже
Петр уреза ухо, негодуя на этот поступок, говорит: не аз ли тя видех в вертограде? (ст. 26). Но ни сад, ни пламенная
любовь, которую там выказал (Христос) в беседе с учениками, не привели ему на
память то, что было: он все это забыл от страха. Но для чего все евангелисты
согласно написали об этом? Не для того, чтобы осудить ученика, но чтобы нас
научить, как худо не возлагать всего упования на Бога, а надеяться на себя. Ты
же, с своей стороны, подивись попечительности Учителя: и в то время, как Сам
находился во власти (врагов) и был связан, Он оказывает великое промышление об
ученике, – восстановляет Своим взглядом падшего и приводит его в слезы. Ведоша же Иисуса от Каиафы в претор (ст.
28). Так было для того, чтобы множество судей, даже против воли,
засвидетельствовало, что истину исследовали с точностию. Бе же утро (ст. 28). К Каиафе ведут прежде, нежели алектор
возгласил, а к Пилату – утром. Таким обозначением времени евангелист
показывает, что Каиафа целую половину ночи допрашивал Его, но ни в чем не
обличил, а потому и отослал к Пилату. Предоставив другим повествовать о том,
сам Иоанн говорит о дальнейшем. И смотри, как смешны иудеи! Схватили невинного,
взялись за оружие, а в преторию не входят, да
не осквернятся (ст. 28). Между тем, какое, скажи мне, осквернение – войти в
судилище, где преступники получают законное возмездие? Но те, которые
одесятствовали мяту и анис (см.: Мф. 23, 23), не думали, что они оскверняются,
когда убивают несправедливо; а войти в судилище считали для себя осквернением.
Но почему они сами не убили Его, а привели к Пилату? Главным образом потому,
что их начальство и власть в то время были уже весьма ограниченны, так как они
находились под владычеством у римлян; а с другой стороны, они опасались, чтобы
впоследствии времени не быть обвиненными от Пилата и не подвергнуться
наказанию. А что значат слова: да ядят
пасху (ст. 28)? Ведь и Сам Христос совершил пасху в первый день опресночный (Мф. 26, 17)? Или евангелист называет
здесь пасхою весь праздник, или иудеи, действительно, тогда совершали пасху, а
Христос совершил ее одним днем прежде, чтобы Его заклание было в пяток, когда
совершалась и ветхозаветная пасха. Таким-то образом иудеи, взявшись за оружие,
что было непозволительно, и проливая кровь, выказывают особенную разборчивость
в отношении к месту и вызывают к себе Пилата. Пилат вышел и говорит: кую вину приносите на Человека Сего?
(Ин. 18, 29).
4. Видишь ли, насколько он был чужд их властолюбия и
зависти? Хотя Христос был связан и приведен таким множеством людей, – не почел
этого за несомненное доказательство вины, но спрашивает, признавая
несправедливым то, что суд они присвоили себе, а ему предоставили наказание без
суда. Что же они? Аще не бы был сей
злодей, не быхом предали Его тебе (ст. 30). О, безумие! Почему же вы не
высказываете самого злодеяния, а прикрываете его? Почему не обличаете зла?
Видишь ли, как они везде отказываются от прямого обвинения и ничего не могут
сказать? Анна спросил об учении и, выслушав ответ, отослал к Каиафе. Этот, с
своей стороны, снова спросил Его и, не найдя ничего, препроводил к Пилату.
Пилат говорит: кую вину приносите на
Него? Но и тут они ничего не могут сказать, а опять прибегают к одним
предположениям. Потому-то Пилат в недоумении говорит: поимите Его вы и по закону вашему судите Ему. Реша же Иудее: нам не
достоит убити ни когоже (ст. 31). Это они сказали, да слово Иисусово
сбудется, еже рече назнаменуя, коею
смертию хотяше умрети (ст. 32). Но каким образом на это указывали слова: не достоит убити ни когоже? Евангелист
говорит так или потому, что Христос должен был умереть не за них только одних,
но и за язычников, или потому, что им нельзя было никого распинать. Если же они
говорят: нам не достоит убити ни когоже,
то этим указывают на обстоятельства того времени. А что они убивали, и убивали
другим способом, это показывает пример Стефана, побитого камнями. Но Христа они
хотели распять, чтобы и самый образ смерти Его сделать позорным. Пилат, желая
избавиться от беспокойства, не входит в продолжительное исследование дела, но,
войдя, спрашивает Иисуса и говорит: Ты ли
еси Царь Иудейск? (ст. 33). Иисус отвечал: о себе ли ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне? (ст. 34).
Для чего Христос спрашивает об этом? Чтобы обнаружить злой умысел иудеев. Пилат
слышал уже об этом от многих; но так как иудеи ничего не могли сказать, то, во
избежание продолжительного исследования, он решается выставить на вид то самое,
что всегда на Него возводили. Притом, когда он сказал им: по закону вашему судите Ему, – они, желая показать, что
преступление Его не иудейское, отвечают: нам
не достоит, то есть Он виновен не против нашего закона, но вина его
государственная. Пилат уразумел это и потому, как будто ему самому угрожала
опасность, говорит: Ты ли еси Царь
Иудейск? Следовательно, Христос спрашивает его не по незнанию, но говорит: инии тебе рекоша – для того чтобы и он
обвинил иудеев. Это самое высказывает и Пилат, когда говорит: еда аз жидовин есмь? Род твой и архиерее
предаша Тя мне: что еси сотворил? (ст. 35). Этим он хотел оправдать себя.
Но так как он сказал: Ты ли еси Царь
Иудейск? – то Иисус, обличая его, говорит: ты, конечно, слышал об этом от
иудеев; почему же не делаешь точнейшего исследования? Они сказали, что Я –
злодей; спроси же: какое Я зло сотворил? Но ты этого не делаешь, а просто
высказываешь вину. О себе ли ты сие
глаголеши, или по внушению других? Пилат не мог тотчас сказать, что слышал
об этом, но просто ссылается на народ и говорит: предаша Тя мне, и потому надобно спросить Тебя, что Ты сделал. Что
же Христос? Царство Мое несть от мира
сего (ст. 36). Он возводит Пилата, который был не очень зол и не похож на
иудеев, и хочет показать, что Он не простой человек, но Бог и Сын Божий. И что
ж Он говорит? Аще от мира сего было бы
Царство Мое, слуги Мои убо подвизалися быша, да не предан бых был Иудеом (ст.
36). Этим Он уничтожил то, чего именно доселе страшился Пилат – уничтожил
подозрение в похищении Им царской власти. Ужели же Царство Его не от мира сего? Конечно от мира. Как же Он
говорит: несть? Это не то означает,
будто Он здесь не владычествует, но то, что Он имеет начальство и на небе и что
власть Его не есть человеческая, но гораздо выше и славнее человеческой. Но
если Его власть выше, то каким образом Он взят этою последнею? Он предал Сам
Себя добровольно. Но Он пока не открывает этого, а что говорит? Если бы Я был
от мира сего, слуги Мои убо подвизалися
быша, да не предан бых был Иудеом. Этим показывает слабость царства
земного, так как оно получает свою силу от слуг; а горнее Царство сильно само
по себе и не нуждается ни в ком. Еретики в этих словах находят предлог
утверждать, что Христос отличен от Создателя. Но как же о Нем сказано: во своя прииде (1, 11)? И что, с другой
стороны, значат слова Его: от мира не
суть, якоже и Аз от мира несмь (17, 16)? В таком же смысле Он говорит и о
Царстве, что оно не от мира. Этим Он не отнимает у Себя власти над миром и
промышления о нем, но показывает, что Царство Его, как я уже сказал, не есть
человеческое и скоропреходящее. Что же Пилат? Убо царь ли Ты? Отвеща Иисус: ты глаголеши, яко царь Аз есмь: Аз на сие
родихся (ст. 37). Если же Он родился царем, то от рождения же имеет и все
прочее, и нет у Него ничего, что бы Он приобрел впоследствии. Следовательно,
когда ты слышишь: якоже Отец имать живот
в Себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе (5, 26), то не представляй
здесь ничего другого, кроме рождения. Таким же образом разумей и другие
подобные места. И на сие приидох в мир,
да свидетельствую истину (18, 37), то есть чтобы это самое всем возвестить,
всех этому научить и всех в этом убедить.
5. Ты же, человек, когда слышишь это и видишь своего Владыку
связанным и водимым туда и сюда, почитай за ничто все настоящее. А то с чем
сообразно, что, тогда как Христос претерпел за тебя столь многое, ты часто не
переносишь даже слов! Он подвергается оплеванию, а ты украшаешься дорогими
одеждами и перстнями, и если не от всех слышишь похвалы, то считаешь и жизнь не
в жизнь. Он терпит поношение, переносит насмешки и позорные удары по ланитам; а
ты хочешь, чтобы тебя все почитали, и не переносишь поношения Христова. Не
слышишь ли, что говорит Павел: подражателе
мне бывайте, якоже и аз Христу (1 Кор. 11, 1)? Итак, если кто станет
осмеивать тебя, ты вспомни о твоем Владыке: Ему поклонялись с насмешкою, Его
бесчестили и словами и делами, над Ним много смеялись; а Он не только не мстил
тем же, но за все воздавал противным – кротостию и терпением. Ему-то станем и
мы подражать. Чрез это мы в состоянии будем избавиться и от всякого
оскорбления. В самом деле, не тот, кто оскорбляет, но кто малодушествует и
огорчается оскорблением, – бывает причиною оскорбления, так как придает ему
язвительность. Ведь если бы ты не огорчился, – оскорбление не было бы для тебя
и оскорблением. А чувствовать огорчение от оскорблений, – это зависит не от
тех, которые причиняют их, но от тех, которые им подвергаются. Да из-за чего
тебе и огорчаться? Если тебя оскорбили несправедливо, в таком случае приличнее
всего не негодовать, а жалеть о том (оскорбителе); если же справедливо, то тем
более надобно быть спокойным. Как в том случае, когда кто-нибудь назовет тебя
богатым, между тем как ты беден, – такая похвала нисколько не относится к тебе,
а скорее служит для тебя насмешкой, так и тогда, когда оскорбляющий тебя скажет
что-нибудь такое, чего на самом деле нет, – его порицание также нисколько не
относится к тебе. Но если совесть укоряет тебя в том, что сказано (обидчиком),
в таком случае не огорчайся его словами, но исправься в своих делах. Это я
говорю об оскорблениях действительных. Если же кто станет укорять тебя за
бедность и незнатное происхождение, – ты посмейся над ним. Это служит
бесчестием не для того, кто слышит, но для того, кто говорит, так как он не
умеет любомудрствовать. Но, когда это говорится, скажешь, в присутствии многих,
которые не знают истины, тогда рана бывает невыносима? Напротив, тогда-то
особенно это и выносимо, когда предстоит пред тобой множество свидетелей,
которые тебя хвалят и одобряют, а того укоряют и осмеивают. Ведь у людей
рассудительных не тот пользуется почтением, кто мстит, но тот, кто ничего не
говорит в ответ на обиду. Если же между присутствующими не найдется ни одного
рассудительного, в таком случае еще более посмейся над своим обидчиком и
порадуйся зрелищу небесному, потому что там все тебя похвалят, будут
рукоплескать тебе и одобрять тебя. А между тем достаточно и одного ангела, в
сравнении с целою вселенною. И что я говорю об ангелах, когда и Сам Господь
прославит тебя? В таких-то помышлениях будем упражнять себя. Нет никакого вреда
в том, когда мы промолчим в случае оскорбления, а напротив, вредно мстить за
оскорбление. Если бы, действительно, было вредно в молчании переносить
оскорбительные слова, то Христос не сказал бы: аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5,
39). Потому, если кто скажет о нас неправду, – будем жалеть о нем, потому что
он навлекает на себя наказание и мучение, назначенное за злоречие, и становится
даже недостойным читать Священное Писание. Грешнику
же рече Бог: вскую ты поведаеши оправдания Моя и восприемлеши завет Мой усты
твоими?.. Седя на брата твоего клеветал еси (Пс. 49, 16, 20). А если бы он
сказал и правду, – и в этом случае он достоин сожаления. Ведь и фарисей говорил
правду; но тем нисколько не повредил тому, кто слушал его, а, напротив, еще
принес ему пользу, а себя самого лишил бесчисленных благ, потерпев
кораблекрушение от этого осуждения. Таким образом, в том и другом случае, кто
оскорбляет тебя, терпит вред, а не ты. Ты, напротив, если будешь внимателен,
приобретешь сугубую пользу: с одной стороны, ты умилостивишь Бога своим
молчанием, а с другой – сделаешься гораздо скромнее, найдешь в сказанных о тебе
словах повод к исправлению своих поступков и научишься пренебрегать славою
человеческою. А ведь и от того происходило для нас огорчение, что многие крайне
пристрастны ко мнению людскому. Вот если так мы захотим любомудрствовать, то
ясно узнаем, что все человеческое – ничтожно. Научимся же этому и, сообразив
свои недостатки, станем мало-помалу исправлять их; определим для себя исправить
в настоящий месяц один недостаток, в следующий затем – другой, а еще в
следующий – третий. Таким образом, восходя как бы по некоторого рода ступеням,
мы достигнем неба по лествице Иаковлевой; мне кажется, эта лествица, вместе с
тем зрелищем, какое видел Иаков, между прочим, указывает и на постепенное
восхождение по лествице добродетели, по которой можно взойти от земли на небо,
– не по ступеням чувственным, но чрез исправление и улучшение нравов. Приступим
же к этому путешествию и к этому восхождению, чтобы достигнуть неба и
насладиться там всеми благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего
Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
1. Чудесная вещь – долготерпение! Оно поставляет душу как бы
в тихое пристанище, избавляя ее от волн и зловредных ветров. Христос и всегда
нас учил терпению, но в особенности теперь, когда Его судят и водят по разным
местам. Так, когда Его привели к Анне, Он отвечал с великою кротостию и слуге,
который ударил Его в ланиту, сказал такие слова, которые могут уничтожить
всякую гордость. Отсюда Он перешел к Каиафе, потом к Пилату и, проведя таким
образом целую ночь, Он везде и во всем обнаруживал великую кротость. В то время,
как о Нем говорили, что Он злодей, хотя доказать того не могли, – Он стоял
молча; а когда был спрошен о Царстве, тогда отвечал Пилату, чтобы научить его и
возвести к высшим понятиям. Но почему Пилат производит допрос не в присутствии
иудеев, но наедине, вошедши в преторию? Он имел о Христе довольно высокое
понятие, и потому хотел, вдали от смятения иудейского, узнать все в точности.
Когда же он спросил: что сотворил еси?
– Христос в Своем ответе об этом ничего не сказал; а о чем преимущественно
желал Пилат услышать, именно о Царстве Его, о том сказал следующее: Царство Мое несть от мира сего, то есть
Я действительно Царь, но не такой, какого ты себе представляешь, а гораздо
славнее. Этими и дальнейшими словами Он уже дает заметить, что Он не сделал
никакого зла. В самом деле, Кто говорит о Себе: Аз на сие родихся и на сие приидох, да свидетельствую истину, Тот
показывает, что Им не сделано никакого зла. Потом, сказавши: всяк, иже есть от истины, послушает гласа
Моего, Он привлекает внимание Пилата и склоняет его сделаться слушателем
Своих слов. Если кто, говорит, истинен и любит истину, тот непременно будет
слушать Меня. И этими немногими словами до того, действительно, пленил Пилата,
что тот сказал: что есть истина? (ст.
38). Впрочем, (Пилат) продолжал пока заниматься делом, которое не терпело
отлагательства. Он понимал, что этот вопрос требовал времени, а между тем хотел
избавить Иисуса от неистовства иудеев. Потому-то он вышел и – что говорит? Аз ни единыя вины обретаю в Нем (ст.
38). Смотри, какое благоразумие! Не сказал: так как Он погрешил и достоин
смерти, то простите Его для праздника; но сначала оправдал Его от всякой вины и
потом уже с полным правом просит, чтобы они, если не хотят отпустить Его, как
невинного, – по крайней мере пощадили бы Его, как виновного, ради праздника.
Поэтому и присовокупил: есть обычай вам,
да единаго вам отпущу на Пасху, и потом, желая преклонить их: хощете ли убо, да отпущу вам Царя Иудейска?
Возопиша же вси: не Сего, но Варавву (ст. 39–40). Какое гнусное желание! За
подобных себе просят и виновных отпускают, а невинного повелевают предать
казни! Таков уже издавна их обычай! Но ты во всем этом замечай человеколюбие
Господа. Би его Пилат (19, 1), – быть
может, желая чрез то утишить и укротить ярость иудеев. В самом деле, так как
прежними средствами он не мог освободить Христа, то, желая этим по крайней мере
ограничить зло, приказал бить Его и позволил делать с Ним все, что было
сделано, – возложить на Него ризу багряну
и венец (ст. 2), чтобы только утишить их гнев. Для того он и вывел Его к
ним в венце, чтобы они, увидевши позор, какому Его подвергли, несколько
успокоились от страсти и извергли из себя яд. Но почему воины делали это, если,
действительно, не было приказания от начальника? Из угождения иудеям. Так они и
вначале, не по его приказанию, пошли ночью, но отважились на все из-за денег, в
угождение иудеям. Между тем Христос и при столь многих и столь великих
поруганиях стоял молча, как поступил и при допросе, и ничего не отвечал. А ты
не только слушай это, но и непрестанно содержи в своем уме; и, когда видишь,
что Владыка вселенной и всех ангелов, подвергаясь от воинов поруганию словами и
делами, все переносит молчаливо, – поступай так же и сам. Пилат назвал Христа
Царем Иудейским; поэтому и возлагают на Него одежду посмеяния. Затем он вывел
Его и говорит: ни единыя вины не обретаю
в Нем (ст. 4). И вот вышел, нося
венец, – но и это не погасило ярости иудеев; они кричали: распни, распни Его (ст. 5, 6). Тогда
Пилат, видя, что все его усилия напрасны, говорит: поимите Его вы и распните. Отсюда видно, что и прежние (поругания)
он дозволил для укрощения их неистовства: аз
бо, говорит, не обретаю в Нем вины
(ст. 6).
2. Смотри, сколько средств употребляет судия, чтобы защитить
Его, постоянно объявляя Его невинным; но тех псов ничто уже не могло
преклонить. Ведь и эти слова: поимите и
распните – показывают, что он отрекается и не хочет иметь с ними участия в
беззаконном деле. Таким образом, они привели Христа с тем, чтобы умертвить Его
по приговору начальника; но случилось противное: по приговору начальника скорее
следовало отпустить Его. Будучи посрамлены этим, они говорят: мы закон имамы, и по закону нашему должен
есть умрети, яко Себе Сына Божия сотвори (ст. 7). Но как же, когда судия
сказал вам: поимите Его вы и по закону
вашему судите Ему (18, 31), – вы говорили: нам не достоит убити ни когоже, а теперь прибегаете к закону? И
заметь обвинение: яко Себе Сына Божия
сотвори! Но, скажи мне, разве это преступление, когда Тот, Кто совершает
дела, свойственные Сыну Божию, называет себя Сыном Божиим? Что же Христос? И в
это время, когда они так разговаривали между собой, Он молчал, исполняя
пророческое изречение: не отверзает уст
Своих: во смирении Его суд Его взятся (Ис. 53, 7, 8). Между тем Пилат,
услышав от них, что Он Себе Сына Божия сотвори, испугался, боясь, как бы в
самом деле не было справедливо то, что они сказали, и как бы ему не показаться
законопреступником. А они, хотя знали это как из слов, так и из дел, – не
ужасаются, но умерщвляют Его за то самое, за что подобало бы поклоняться Ему.
По этой причине Пилат уже не спрашивает Его: что еси сотворил? – но, колеблемый страхом, опять сначала
производит допрос, говоря: аще Ты еси
Христос? Но Он не отвечал (ст. 9), потому что (Пилат) уже слышал: Аз на сие родихся и на сие приидох, и:
Царство Мое несть от мира сего, и поэтому должен был воспротивиться иудеям
и освободить Христа, но он этого не сделал, а, напротив, уступил неистовству
иудейскому. Затем иудеи, опровергнутые во всем, обращаются к обвинению в
преступлении государственном и говорят: всяк,
иже царя себе творит, противится кесарю (ст. 12). Поэтому надобно было бы
тщательно исследовать, действительно ли он домогался власти и замышлял
низвергнуть кесаря с царства; но Пилат такого тщательного исследования не
делает. Потому и Христос ничего не отвечал ему, так как знал, что он обо всем
спрашивает напрасно. С другой стороны, о Нем свидетельствовали дела, и потому
Он не хотел опровергать и защищаться словами, показывая тем, что Он добровольно
идет на смерть. А так как Он молчал, то Пилат говорит: не веси ли, яко власть имам распяти Тя? (ст. 10). Видишь ли, как он
уже наперед осудил сам себя? И подлинно, если все от тебя зависит, то почему же
ты, не найдя в Нем никакой вины, не отпускаешь Его? Когда таким образом Пилат
сам на себя произнес осуждение, (Иисус) говорит: предавый Мя тебе болий грех имать (ст. 11), показывая тем, что и он
также повинен греху. А чтобы низложить его высокомерие и гордость, говорит: не имаши власти ни единыя на Мне, аще не бы
ти дано было (ст. 11), – чем показывает, что все это совершается не
случайно и не по обыкновенному порядку, но таинственно. А чтобы, услышав слова:
аще не бы ти дано было, не подумал,
что он свободен от всякой вины, – присовокупил: предавый Мя тебе болий грех имать. Но ведь если в самом деле дано
было, то, очевидно, ни он (Пилат), ни они (иудеи) не подлежат обвинению?
Напрасно ты будешь говорить это. Выражение: дано
здесь значит – допущено. Христос как бы так сказал: (Бог) допустил быть этому;
однако ж поэтому вы не чужды преступления. Этими словами Он устрашил Пилата и
представил ясное Себе оправдание, почему Пилат и искаше пустити Его. Но иудеи снова стали кричать: аще Сего пустиши, неси друг кесарев (ст.
12). Так как, представивши обвинения от своего закона, они нисколько не успели,
то теперь злонамеренно обращаются к чужим законам, говоря: всяк, иже царя себе творит, противится кесарю. Но где же Он являлся
похитителем царской власти? И чем вы можете доказать это? Порфирою? Диадемою?
Одеянием? Воинами? Но не всегда ли Он ходил один с двенадцатью учениками,
употребляя все простое – и пищу, и одежду, и жилище? Но какое малодушие и какая
неуместная робость! Пилат, подумав, что он действительно подвергнется
опасности, если пренебрежет этим, выходит как бы с намерением исследовать дело
(это именно значит выражение: седе на
судищи – ст. 13); а между тем, не сделав никакого исследования, предает
Его, думая тем преклонить их. А что он с таким намерением делал это, послушай,
что он говорит: се, Царь ваш (ст.
14). Когда же они сказали: распни Его,
– он опять присовокупил следующие слова: Царя
ли вашего распну? (ст. 15). Но они вопияли: не имамы царя, токмо кесаря (ст. 15), и тем добровольно сами себя
подвергли наказанию. Потому и Бог предал их, что они уже наперед сами отвергли
от себя Его промышление и покровительство. И так как они единогласно отреклись
от Его Царства, то Он и попустил им подвергнуться их собственному приговору.
То, что было сказано, конечно, могло уже укротить их гнев; но они боялись,
чтобы Христос, будучи отпущен, не собрал опять вокруг Себя народ, и потому
всячески старались не допустить этого. Великое поистине зло – властолюбие,
великое это зло, и может погубить душу. Поэтому-то они никогда Его и не
слушали. Пилат, вследствие одних Его слов, хотел Его отпустить; а они не
перестают говорить: распни! Но почему
они настоятельно желают подвергнуть Его такого рода смерти? Потому, что это
была смерть самая позорная. Опасаясь, чтобы впоследствии не осталось
какой-нибудь памяти о Нем, они стараются подвергнуть Его и казни позорной, не
разумея того, что препятствиями возвышается истина. А что они это предполагали,
послушай, что говорят они: помянухом, яко
льстец Он рече, яко по триех днех востану (Мф. 27, 63). Поэтому они всё
привели в движение и употребили все меры, чтобы очернить последующие события;
поэтому непрестанно кричали: распни,
– то есть кричала беспорядочная толпа, подкупленная начальниками.
3. Мы же не только станем читать об этом, но и будем все это
содержать в своем уме: терновый венец, одежду, трость, побои, удары по ланитам,
заплевания, посмеяния. Постоянное памятование об этом в состоянии уничтожить
какой бы то ни было гнев. Будут ли нас осмеивать или будем мы терпеть что-либо
несправедливо, – постоянно станем говорить: несть
раб болий господа своего (Ин. 15, 20), и будем представлять себе слова
иудеев, которые они в неистовстве говорили Христу: беса имаши; самарянин еси Ты (Ин. 8, 48); о веельзевуле изгонит бесы (Мф. 12, 24). Для того Христос и
потерпел все это, чтобы мы шли по стопам Его и терпеливо переносили насмешки.
Насмешки раздражают несравненно более, чем ругательства, и, однако ж, Он не
только перенес их, но и все сделал для того, чтобы издевавшихся над Ним
избавить и освободить от предстоящего им наказания. Так и Апостолов Он послал
для их спасения, и потому-то ты слышишь, как они говорят: вем, яко по неведению сие сотвористе (Деян. 3, 17), и такими
словами привлекают их к покаянию. Этому станем и мы подражать; ничто так не
умилостивляет Бога, как любовь к врагам и благотворение обижающим нас. Когда
кто-нибудь обидит тебя, ты смотри не на него, но на диавола, который побуждает
его к тому; на диавола изливай весь свой гнев, а о нем даже жалей, так как он
находится под влиянием диавола. Если ложь – от диавола (Ин. 8, 44), то тем
более от него же – безрассудный гнев. Равным образом, когда увидишь
издевающегося над тобою, помышляй, что это диавол побуждает его, потому что
насмешки – не христианское дело. И если тот, кому заповедано плакать (Мф. 5,
4), кто слышал слова: горе смеющимся
(Лк. 6, 25), – если тот поносит других, осмеивает и раздражается, то он
заслуживает с нашей стороны не порицания, а слез. Ведь и Христос возмутился
духом, когда помыслил об Иуде. Итак, будем стараться осуществлять все это на
деле. Если же мы не будем так поступать, то мы напрасно и без пользы или, лучше
сказать, на зло себе пришли в этот мир. Одна вера не может ввести нас в Царство
Небесное; напротив, из-за нее-то особенно и будут осуждены те, которые ведут
жизнь порочную, потому что ведевый волю
господина своего, и ни сотворив, биен будет много (Лк. 12, 47), и опять: аще не бых пришел и глаголал им, греха не
быша имели (Ин. 15, 22). Какое же мы будем иметь оправдание, когда мы
находимся внутри царских чертогов, удостоились проникнуть в самое святилище,
сделались причастниками очистительных таинств – и между тем живем хуже
язычников, которые не сподобились ни одного из этих даров. Если они, ради
суетной славы, обнаружили столько любомудрия, то тем более надлежит нам, для
угождения Богу, упражняться во всякой добродетели. А между тем мы не пренебрегаем
даже богатством. Они неоднократно пренебрегали даже собственною жизнию и во
время войны жертвовали своими детьми неистовству демонов, и презирали
собственную природу ради угождения демонам; а мы не хотим пренебречь даже
серебром ради Христа и гневом для угождения Богу, но воспламеняемся и бываем
ничем не лучше страдающих горячкой. И как эти последние, будучи одержимы
болезнию, горят как бы в огне, так и мы, точно мучимые некоторым огнем, никогда
не бываем в состоянии удержаться от пожелания, а, напротив, усиливаем гнев и
любостяжание. Потому-то я стыжусь и изумляюсь, когда вижу между язычниками
людей, пренебрегающих богатством, а у нас – всех, безумно преданных ему. Если
же и найдутся такие, которые презирают богатство, – за то они бывают одержимы
другою какою-нибудь страстию, например гневом и завистию, так что трудное дело
– найти чистое любомудрие. А причина этого в том, что мы не стараемся получить
врачевство от Священного Писания и слушаем его не с умилением, скорбию и
стенанием, но без всякого внимания, когда случится свободное время. Оттого-то,
когда бежит стремительный поток житейских дел, он все потопляет и губит всякую
пользу, какая и была, может быть, приобретена. Ведь если бы кто, имея рану,
приложил к ней лекарство, но не привязал бы его тщательно, а позволил ему
отпасть, и допустил в свою язву попасть воде, и пыли, и жару, и бесчисленному
множеству других вещей, которые могут растравлять его рану, – в таком случае,
конечно, он не получил бы никакой пользы, но не от слабости врачебных средств, а
от собственной беспечности. Так обыкновенно случается и с нами, когда мы
божественным словам внимаем мало, а житейским заботам предаемся всецело и
непрерывно. В этом случае всякое семя подавляется и все делается бесплодным.
Итак, чтобы этого не было, откроем хотя немного глаза, воззрим на небо,
посмотрим на гробницы и могилы отошедших людей. И нас ожидает тот же конец, и
эта необходимость переселения часто настает для нас прежде наступления вечера.
Станем же готовиться к этому отшествию. Нам нужно многое запасти на этот путь,
потому что там великий жар, большой зной, совершенная пустыня. Нельзя уже там
остановиться в гостинице; нельзя ничего купить; но все надобно взять с собою
отсюда. Послушай, что говорят девы: идите
к продающим (Мф. 25, 9); но те, которые пошли, ничего не приобрели.
Послушай, что говорит Авраам: пропасть
велика между нами и вами (Лк. 16, 26). Послушай, что говорит Иезекииль о
том дне: Ное и Даниил и Иов... не избавят
сынов своих (Иез. 14, 14, 18). Но не дай Бог нам услышать эти слова! Дай
Бог, напротив, чтобы мы запаслись здесь всем нужным для вечной жизни и с
дерзновением узрели Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым
Духом слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Счастие легко может обольстить и развратить людей
невнимательных. Вот, например, иудеи еще в начале, пользуясь покровительством
Божиим, домогались закона, по которому управляются царства языческие, и в
пустыне после манны вспоминали о луке. Так точно и теперь, отказываясь от
Царства Христова, они провозглашают над собою царство кесарево. Потому-то (Господь)
и поставил над ними царя, согласно с их приговором. А что Пилат, услышав это, предаде Его им, да распнется, – крайне
несправедливо! Ему следовало бы допросить, действительно ли Христос домогался
присвоить Себе царскую власть, а он произнес приговор единственно по страху.
Чтобы он не подвергся ему, Христос наперед уже сказал: Царство Мое несть от мира сего; но он, всецело предав себя
настоящему, не хотел любомудрствовать ни о чем великом. Равным образом, и сон
жены его должен был поразить его; но он ни от чего этого не образумился и не
воззрел на небо, но предал Христа. Тогда (иудеи) возложили на Него крест, уже
как на осужденного: они так гнушались этим древом, что не позволяли себе даже
прикоснуться к нему. Так было и в прообразе: и Исаак нес дрова. Только тогда
все дело ограничилось намерением отца, так как то было прообразование; а теперь
все исполнилось самим делом, потому что это была истина. И изыде на лобное место. Некоторые говорят, что здесь умер и
погребен Адам и что Иисус водрузил знамение победы на том самом месте, где
царствовала смерть. Действительно, Он вышел, неся крест как знак победы над
державою смерти, и, подобно победителям, нес знамение победы на Своих раменах.
Что за важность, если иудеи и с другим намерением определили Ему нести крест?
Они распинают Его даже вместе с разбойниками, но и в этом случае против воли
исполняют пророчество: так все, что они делали в поношение, служило к
подтверждению истины, чтобы ты познал, как велика ее сила. Ведь и об этом
издревле предсказал Пророк: яко со
беззаконными вменися (Ис. 53, 12). Итак, диавол хотел помрачить это
событие, но не мог: распяты были трое, но просиял один Иисус, чтобы ты познал,
что все совершилось Его силою. И хотя чудеса совершались в то время, когда трое
пригвождены были к крестам, однако ж никто и ни одного из них не приписал
никому другому, кроме одного Иисуса. Так бессильны оказались козни диавола, и
все обратилось на главу его! Ведь даже из тех двух (разбойников) один спасся.
Таким образом, диавол не только не повредил славе креста, но и немало
содействовал ей, потому что обратить разбойника на кресте и ввести его в рай –
не меньше значит, чем потрясти камни. Написа
же и титла Пилат (Ин. 19, 19) – для того, чтобы, с одной стороны, отомстить
иудеям, а с другой – защитить Христа. Так как они предали Его, как преступника,
и старались подтвердить это мнение распятием Его вместе с разбойниками, то,
чтобы никто уже впоследствии не имел права взносить на Него злобных обвинений и
осуждать Его, как какого-нибудь преступника и злодея, Пилат, заграждая уста как
иудеям, так и всем, кто захотел бы осуждать Его, и показывая, что они восстали
против своего собственного царя, положил, как бы на победном памятнике,
надпись, которая издает величественный голос и возвещает Его победу, и
провозглашает царство, хотя и не всецелое. И это Пилат объявил не на одном, но
на трех языках. Так как естественно было предполагать, что между иудеями, по
случаю праздника, много было иноплеменников, то, чтобы ни один из них не
оставался в неведении об оправдании Его, Пилат возвестил о неистовстве иудеев
на всех языках. Между тем иудеи завидовали и тогда, как Он был распят. Но какой
мог произойти для вас вред от этой надписи? Никакого. Ведь если (Христос) был
смертен и немощен и должен был исчезнуть, то чего вы боитесь надписи, которая
говорит, что Он – Царь Иудейский? И что они говорят? Скажи, что Он Сам (это)
сказал (ст. 21), потому что теперь (эта надпись выражает судебный) приговор и
общее мнение, а если прибавлено будет: яко
Сам рече, в таком случае это припишется Его собственной дерзости и
наглости. Однако ж Пилат не переменил своего решения, но остался при прежнем
мнении. А чрез это опять устрояется не малое какое-либо дело, но событие весьма
важное. В самом деле, так как древо креста зарыто было в землю, – потому что
никто не позаботился убрать его, частию от страха, а частию оттого, что
верующие заняты были другими, крайне необходимыми делами, – так как, с другой
стороны, это древо впоследствии имели отыскивать, а между тем естественно, что
три креста лежали вместе; то, чтобы крест Господень не остался неузнанным,
Господь допустил быть на нем надписи, и таким образом этот крест сделался
известным всем, во-первых, оттого, что он лежал посреди других, а потом и по
бывшей на нем надписи, потому что кресты разбойников не имели надписей. Воины
разделили между собою ризы, а хитона не разделили (ст. 23). Смотри, как чрез
все их худые дела исполняются пророчества! И это ведь издревле было предсказано
(Пс. 21, 19). Хотя распяты были трое, но предсказания Пророков исполнялись
только на Нем. Почему, в самом деле, не поступили так и с одеждами других, а
только с одеждами Его одного? Но ты заметь точность пророчества. Пророк сказал
не о том только, что они разделили, но и о том, что не разделили. И
действительно, одежды они разделили, а хитона не разделили, но дело о нем
предоставили жребию (Ин. 19, 24). Не без значения также употреблено выражение: свыше исткан (ст. 23); но одни говорят,
что оно имеет смысл иносказательный и означает то, что Распятый был не простой
человек, но имел и свыше Божество.
2. Другие утверждают, что евангелист в этом случае описывает
самый вид хитона. Действительно, так как в Палестине ткут одежды, сложив вместе
два куска материи, то Иоанн, чтобы показать, что таков именно был хитон,
говорит: свыше исткан. А говорит он
об этом, мне кажется, для того, чтобы указать на бедность одежд и на то, что
Христос, как во всем прочем, так и в одежде наблюдал простоту. В то время как
воины разделяли между собою одежды, Сам Распятый поручает Матерь Свою ученику,
научая нас всячески заботиться до последнего издыхания о наших родителях. Таким
образом, когда она неблаговременно беспокоила Его, Он говорил: что есть Мне и Тебе, Жено? (Ин. 2, 4);
и: кто есть Мати Моя? (Мф. 12, 48). А
теперь выказывает величайшую любовь к Ней и поручает Ее попечению ученика, егоже любляше (Ин. 19, 26). Иоанн опять
скрывает свое имя по скромности; если бы он хотел хвалиться, то непременно
представил бы и причину, по которой был любим, так как этою причиною, конечно,
было что-нибудь великое и дивное. Но почему Христос ни о чем другом не беседует
с Иоанном и не утешает его в скорби? Потому, что не было времени для слов
утешения. А с другой стороны, немаловажно было уже и то, что он почтен был
столь великою честию и получил такую награду за свое постоянство. Но ты заметь,
с каким душевным спокойствием Христос все делал в то время, когда распятый
висел на кресте, – с учеником беседовал о Своей Матери, исполнял пророчества,
разбойнику подавал добрые надежды, между тем как прежде распятия мы видим Его в
поте, душевном томлении и страхе. Что же это значит? Тут нет ничего
непонятного, ничего неясного: там обнаруживалась немощь естества, а здесь
открывалось величие силы. С другой стороны, тем и другим Христос научает нас,
что и мы, хотя и смущаемся пред наступлением бедствий, тем не менее не должны
уклоняться от них и что, выступив на подвиг, мы должны все считать легким и
удобным. Итак, не будем трепетать смерти. Правда, душа по самой природе имеет
любовь к жизни; однако ж от нас зависит или разрешить эти узы души и ослабить
это стремление к жизни, или скрепить и усилить. Как мы, хотя имеем вожделение к
плотскому совокуплению, тем не менее, когда любомудрствуем, ослабляем силу
похоти, так точно бывает и с любовию к жизни. Как вожделение плотское Бог вложил
в нас для деторождения, с тем чтобы сохранить преемство в нашем роде, а не для
того, чтобы воспрепятствовать шествованию высшим путем воздержания, так и
любовь к жизни Он всеял в нас для того, чтобы отвратить нас от самоубийства, а
не для того, чтобы воспретить нам презирать настоящую жизнь. Зная это, мы
должны соблюдать меру и, с одной стороны, никогда не должны сами собою идти на
смерть, хотя бы нас угнетали бесчисленные бедствия, а с другой – не должны
уклоняться и отказываться от нее, когда нас влекут на смерть за богоугодные
дела, но смело идти на смерть, предпочитая будущую жизнь настоящей.
Стояху же при кресте
жены (19, 25). Немощнейший пол явился тогда наиболее мужественным: так все
переменилось! Христос, поручая Матерь Свою ученику, говорит: се, сын Твой (ст. 26). О, какою великою
честию Он почтил Своего ученика! Так как Сам уже отходил, то и поручил на
попечение ученику. Как Мать, она, естественно, скорбела и искала
покровительства; а потому Он справедливо вручает ее возлюбленному ученику и
говорит ему: се, Мати твоя (ст. 27).
Это Он сказал с тем, чтобы соединить их взаимною любовию. Ученик так и понял и
потому поят ю во своя си (ст. 27). Но
почему Христос не упомянул ни о какой другой жене, хотя и другие стояли при
кресте? Чтобы научить нас оказывать предпочтение своим матерям. Действительно,
как в том случае, когда родители препятствуют в делах духовных, не должно и
знать их, так, напротив, когда они нисколько в том не препятствуют, им надобно
воздавать все должное и предпочитать их всем другим людям, за то, что они нас
родили, за то, что воспитали, за то, что понесли из-за нас множество трудов и
горя. Этим Христос заграждает уста и бесстыдству Маркионову. В самом деле, если
Он не родился по плоти и не имел матери, то почему Он только о Ней одной показывает
столь великое попечение? Посем ведый
Иисус, яко вся совершишася (ст. 28), то есть что не остается уже ничего не
исполненного в плане Домостроительства Божия. Так во всех случаях Он старался
показать, что смерть Его – необыкновенная, потому что все зависело от власти
Умирающего, и смерть приступила к телу Его не прежде того, как Сам Он восхотел;
а Он восхотел тогда, как все уже исполнилось. Потому-то Он и говорил: область имам положити душу Мою и область
имам паки прияти ю (10, 18). Итак, зная, что все уже исполнилось, Христос
говорит: жажду (ст. 28), – и в этом
случае опять исполняет пророчество. Но ты помысли о злодействе стоящих при
кресте. Ведь мы, хотя бы имели бесчисленное множество врагов, хотя бы испытали
от них нестерпимые обиды, – мы плачем от жалости, когда видим, что их
умерщвляют; а враги Христа и при этом не примирились с Ними не смягчились,
смотря на Его страдания, но еще более ожесточались и увеличивали насмешки, и,
поднесши уксус губкою, напоили Его так, как обыкновенно напояют преступников, –
для чего и была при них трость. Егда же
прият оцет, рече: совершишася (ст. 30). Видишь, как Он все делал без
смущения и со властию? Это же видно и из дальнейшего. Когда все уже
совершилось, – Христос, преклонь главу,
так как она не была пригвождена, предаде
дух (ст. 30), то есть испустил дыхание. Обыкновенно испускают дух не после
преклонения головы; но здесь было напротив: Христос преклонил главу не тогда,
когда уже испустил дух, как обыкновенно бывает с нами, но тогда испустил дух,
когда преклонил главу. Всем этим евангелист показал, что Он – Господь всего
мира.
3.Между тем иудеи, пожирающие верблюда и оцеживающие комаров
(Мф. 23, 24), совершив столь великое злодеяние, опять выказывают особенную
заботливость о дне. Понеже пяток бе, да
не останут на кресте телеса в субботу, молиша Пилата, да пребиют голени их
(Ин. 19, 31). Видишь, как могущественна истина? О чем они так ревностно
стараются, чрез то самое исполняется пророчество и сбывается новое, бывшее им
предсказание. В самом деле, когда воины пришли, то у других перебили голени, а
у Христа не перебили; но в угождение иудеям пронзили копием ребра Его и таким
образом поругались даже над мертвым Его телом. Какое гнусное и отвратительное
злодеяние! Но не смущайся, возлюбленный, и не унывай! Что они делали с злым
намерением, то самое содействовало к утверждению истины; об этом именно было
пророчество, которое говорит: воззрят
нань, Егоже прободоша (ст. 37). Кроме того, это злодеяние послужило
основанием веры для тех, которые впоследствии имели не веровать, например для
Фомы и подобных ему. А вместе с тем тут совершилось и неизреченное таинство: абие изыде кровь и вода (ст. 34). Не без
значения и не случайно истекли эти источники, но – потому, что из того и
другого составлена Церковь. Это знают посвященные в таинства: водою они
возрождаются, а кровию и плотию питаются. Так, отсюда получают свое начало
таинства; и потому, когда ты приступаешь к страшной чаше, приступай так, как бы
ты пил от самого ребра. И видевый это
свидетельствова, и истинно есть свидетельство его (ст. 35), то есть: я не
от других слышал, но сам был при том и видел, и свидетельство истинно. И это
справедливо, потому что он повествует о поношении, какому подвергся Христос, а
не о чем-нибудь великом и чудном, из-за чего бы ты мог заподозрить его слово.
Он подробно рассказывает о случившемся, чтобы заградить уста еретикам и
предвозвестить будущие таинства, – созерцая заключающееся в них сокровище. При
этом исполняется и другое пророчество, именно: кость не сокрушится от Него (ст. 36). Хотя это сказано было об
агнце иудейском, но в прообразе так было наперед ради истины, и совершеннее это
исполнилось в настоящем случае. Потому-то евангелист и представил на вид слова
Пророка. Так как, непрестанно указывая на собственное свое свидетельство, он мог
показаться недостойным веры, то он представляет во свидетели Моисея, говоря,
что и это совершилось не случайно, но уже издревле было преднаписано. Вот это
именно и значат слова: кость не
сокрушится от Него. С другой стороны, своим свидетельством он подтверждает
слова Пророка. Я, говорит, сказал об этом для того, чтобы вы узнали, что между
прообразом и истиною находится большое сходство. Видишь, сколько он употребляет
старания, чтобы уверить в том, что кажется позорным и по видимому наносит
бесчестие? Подлинно, то обстоятельство, что воин поругался даже над мертвым
телом, было гораздо хуже самого распятия; однако ж я, говорит, и об этом
сказал, и сказал с великим тщанием, да вы
веру имете (ст. 35). Итак, пусть никто не отказывается веровать, пусть
никто не стыдится и не причиняет чрез то вреда нашим делам. То, что кажется
особенно позорным, то именно и составляет наше драгоценнейшее благо. По сих пришед Иосиф, иже от Аримафеа, сый ученик (ст. 38), не из числа
двенадцати, но, может быть, из числа семидесяти. Полагая, что наконец крест
укротил неистовство (иудеев), последователи Христовы безбоязненно приходят и
заботятся о погребении. Иосиф, представ пред Пилата, просит у него позволения –
и тот позволяет. Да и почему бы он мог не позволить? В деле Иосифа принимает
участие и Никодим, и они совершают великолепное погребение, потому что все еще
думали о Христе, как о простом человеке. Они приносят такие ароматы, которые
преимущественно имели силу надолго сохранять тело и не давать ему скоро
предаться тлению. Это показывает, что они не представляли о Христе ничего
великого; тем не менее, однако ж, в этом видна их великая любовь к Нему. Но
почему не пришел никто из двенадцати ни Иоанн, ни Петр, ни другой кто из
значительных? Евангелист не скрывает и этого. Быть может, кто-нибудь скажет:
они боялись иудеев; но и те (Иосиф и Никодим) также одержимы были страхом. Об
Иосифе именно сказано, что он был потаен
страха ради иудейска (ст. 38). Итак, нельзя сказать, что он сделал это
потому, что совершенно пренебрегал иудеями; нет, и он боялся, и, однако ж,
пришел. А Иоанн, хотя присутствовал при кресте и видел кончину Христову, – не
сделал ничего подобного. Что ж это значит? Мне кажется, что Иосиф был из числа
людей весьма знаменитых, как это видно и из самого погребения, и что он был
известен Пилату. Потому-то он и получил дозволение. И он погребает Его уже не
как преступника, но, – по обычаю иудейскому, – великолепно, как человека
великого и славного.
4. Но как у них немного оставалось времени (смерть Христова
последовала в девятом часу, и потому, естественно, что, пока они ходили к
Пилату и пока снимали тело со креста, наступил уже вечер, когда нельзя было
заниматься работою), то они полагают Его в ближайшую гробницу. Устроилось так,
что Христос положен был в новом гробе, в котором никто прежде не был положен,
чтобы воскресение не могло быть приписано кому-нибудь другому, вместе с Ним
лежащему, чтобы ученики, по близости этого места, легко могли прийти и быть
зрителями случившегося и чтобы свидетелями погребения были не только они, но и
враги. То, что положены были печати на гробе и приставлена стража из воинов,
это, действительно, с их стороны было свидетельством погребения, так как
Христос хотел, чтобы и погребение Его было не менее достоверно, чем
воскресение. Потому-то и ученики ревностно стараются доказать, что Он
действительно умер. Воскресение Его имело быть подтверждаемо всем последующим
временем; между тем если бы смерть Его в то время была сокрыта и не сделалась
совершенно известною, то это могло бы повредить слову о воскресении. Впрочем,
не поэтому только совершилось то, что Христос был близко положен, но и для
того, чтобы обнаружилась лживость молвы о похищении Его тела. Во едину же от суббот, то есть в день
воскресный, Мария Магдалина прииде
заутра, еще сущей тме, на гроб, и виде камень взят от гроба (20, 1).
Христос воскрес в то время, как лежали печати и камень. Но так как надобно
было, чтобы и другие совершенно убедились, то гроб, после Его воскресения,
отверзается, и таким образом это событие становится достоверным.
Это именно привело в волнение и Марию. Пламенея самою нежною
любовию к Учителю, она, как только минула суббота, не могла оставаться в покое,
но пошла в глубокое утро, желая от места получить какое-нибудь утешение. Когда
она увидела это место и камень отваленный, то не вошла и не посмотрела в гроб,
но, побужденная сильною любовию, побежала к ученикам. Она заботилась о том,
чтобы как можно скорее узнать, что случилось с телом. На это именно указывает и
бегство ее; это же означают и ее слова: взяша,
говорит она, Господа моего, и не вем, где положиша Его (ст. 2).
Видишь, что она еще ничего ясно не знала о воскресении, но думала, что
перенесено тело, и без всякого притворства о всем объявляет ученикам? Но
евангелист не отнял у этой жены принадлежащей ей великой похвалы и не счел для
себя стыдом того, что ученики от нее первой узнали о воскресении, так как она
бодрствовала целую ночь. Так во всех случаях блистает истиннолюбивый его нрав!
Когда же она пришла и сказала об этом, – ученики, выслушав ее, поспешно приходят
ко гробу и видят лежащие пелены; а это было знаком воскресения. В самом деле,
если бы кто перенес тело, то сделал бы это, не обнажая его; равно как если бы
кто украл его, то не стал бы заботиться о том, чтобы снять сударь, свить его и
положить на единем месте (ст. 7), но
– как? Взял бы тело в том виде, в каком оно лежало. Потому-то евангелист
предварительно и сказал, что при погребении Христа употреблено было много
смирны, которая не хуже свинца приклеивает пелены к телу. Итак, когда ты
слышишь, что головные повязки лежали отдельно, не верь тем, которые говорят,
будто украдено. Вор не был бы так глуп, чтобы стал столько заботиться о
предмете совершенно излишнем. В самом деле, для чего ему было оставлять
погребальные пелены? Да и как бы он мог скрыться, если бы стал делать это?
Естественно, ему нужно было истратить на это много времени, а если бы он
замедлил, то был бы пойман. Но для чего отдельно лежат пелены и отдельно – плат
свитый? Для того, чтобы ты знал, что это сделано без торопливости и без смущения,
так как отдельно положено одно и отдельно положено и свито другое. Поэтому-то
ученики и поверили воскресению. И когда впоследствии Христос является им, – они
уже убеждены были тем, что видели. Заметь и здесь, как далек евангелист от
хвастовства и как он свидетельствует о тщательности исследования Петрова! Сам
он, предварив Петра и увидев лежащие пелены, ничего более не исследует, но
удаляется; а пламенный Петр вошел внутрь гроба, рассмотрел все с тщательностию
и, увидев нечто более, пригласил и его посмотреть. Войдя во гроб после Петра,
Иоанн увидел погребальные пелены лежащими отдельно, одни от других. А то, что
они были разделены и одни положены в одном месте, а другие, свитые, в другом,
показывало, что это сделано кем-то с заботливостию, а не как-нибудь, не в
смущении.
5. И ты, когда слышишь, что Христос воскрес нагим, перестань
безумно тратиться на погребение. Что, в самом деле, значат эти излишние и
бесполезные издержки? Погребающим они причиняют большой убыток, а умершему не
приносят никакой пользы и, если сказать правду, даже вредны. Роскошные похороны
неоднократно бывали причиною разграбления могил и производили то, что
погребенный некогда со всею изысканностию лежал потом нагой и без погребения.
Но – о, тщеславие! Какую великую власть оно обнаруживает среди самого плача! До
какого безумия доводит оно! Многие, в отвращение грабежа, раздирают тонкие
погребальные пелены и наполняют их множеством ароматов, чтобы вдвойне сделать
их бесполезными для похитителей, и таким образом предают земле. Не безумие ли
это? Не помешательство ли это ума – выказывать великолепие и в то же время
уничтожать его? Нет, скажешь, мы придумываем все это для того, чтобы безопасно
лежали на мертвеце. Что же? Если не возьмут их воры, то не съедят ли их моль и
черви? А если не съедят моль и черви, то не потребит ли время и тление? Но
положим, что ни воры, ни моль, ни черви, ни время, ни другое что не истребят
вещей, положенных в могилу; положим, что и тело останется неповрежденным до
самого воскресения и все те вещи сохранятся новыми, прочными и тонкими: какая
от этого польза для отшедших, когда тело восстанет нагим, а все эти вещи
останутся здесь и не принесут нам никакой пользы во время будущих истязаний? Но
почему же, скажешь, так было при погребении Христовом? Тебе вовсе не следует
сравнивать погребения Христова с погребениями человеческими. Там было и то, что
блудница излияла миро на святые ноги Его. Впрочем, если и об этом надобно
сказать что-нибудь, то, во-первых, это было сделано людьми, которые не знали
учения о воскресении. Потому-то и говорится: якоже обычай есть Иудеом погребати (19, 40). Ведь не из числа
двенадцати были те, которые почтили Иисуса погребением; но то были те, которые
не весьма высоко ценили Его. Двенадцать не так Его почтили, но – своею смертию,
преданием себя на заклание и перенесением за Него разных напастей. Правда, и то
была честь, но гораздо ниже этой, о которой я сейчас сказал. С другой стороны,
у нас, как я уже сказал, теперь речь о людях; а тогда все это сделано было для
Господа. А чтобы ты знал, что Христос нисколько не желал этого, (послушай), что
Он сказал: вы видели Меня алчущим, и напитали; жаждущим, и напоили; нагим, и
одели (Мф. 25, 35–36); но нигде не сказал: умершим, и погребли. Я это говорю не
с тем, чтобы истребить обычай погребения, нет, – но с тем, чтобы пресечь
роскошь и неуместное великолепие. К этому, скажешь, располагает скорбь, и
печаль, и сострадание к умершему? Нет, это происходит не от сострадания к
умершему, но от тщеславия.
Если же ты хочешь оказать соболезнование умершему, – я укажу
тебе иной способ погребения и научу тебя облекать его в такие одежды, которые
восстанут с ним и представят его в блистательном виде. Эти одежды ни молью не
истребляются, ни временем не разрушаются, ни ворами не похищаются. Какие же это
одежды? Это – одеяние милостыни. Эта одежда восстает вместе с умершим, потому
что печать милостыни навсегда остается с ним. Этими-то одеждами будут блистать
те, которые тогда услышат: вы напитали Меня, когда Я алкал. Эти одежды делают
умерших славными, знаменитыми и безопасными, а одежды нынешние – не что иное,
как пища моли и трапеза червей. И это я говорю не потому, чтобы запрещал иметь
попечение об умерших; но для того, чтобы вы делали это с умеренностию,
прикрывали лишь тело и не предавали его земле нагим. Если и живым не следует
иметь ничего больше как только покров тела, то тем более – умершим, потому что
мертвое тело не столько нуждается в одеждах, сколько живое и дышащее. Пока мы
живем, нам нужно одеяние и по причине холода, и для благоприличия; а коль скоро
мы умерли, – у нас нет этих нужд, и только для того, чтобы тело не лежало
нагим, нам нужны погребальные пелены. Самые же лучшие у нас погребальные
пелены, это – земля, покрывало прекраснейшее и самое приличное нашему земному
телу. Итак, если теперь, когда у нас столько нужд, не надобно искать ничего
излишнего, то тем более неуместна пышность тогда, когда нет таких нужд.
6. Но люди, скажешь, которые увидят это, станут смеяться.
Если бы и стал кто смеяться, на того, очевидно, не следует обращать большого
внимания, как на человека совершенно глупого. Многие, напротив, скорее будут
удивляться нам и восхвалять наше любомудрие. Не это достойно смеха, но – то,
что мы теперь делаем, когда плачем, рыдаем и как бы погребаем себя с умершими.
Вот что достойно и смеха, и наказания; а любомудрие во всем этом, равно как и
соблюдение умеренности в одеждах, доставляет нам венцы и похвалы. В этом случае
все нас восхвалят, подивятся силе Христовой и скажут: о, как велика сила
Распятого! Он убедил смертных и тленных, что смерть не есть смерть, и вот они
поступают так, как будто они не умирают, но переселяются в лучшую страну. Он
убедил их, что это тленное и земное тело облечется в одежду гораздо
блистательнейшую шелковых и златотканых одежд, – облечется в нетление; и потому
они не много заботятся о похоронах, но считают самым лучшим погребальным
украшением добродетельную жизнь.
Так все будут говорить о нас, когда увидят нас
любомудрствующими. Если же увидят, что мы терзаемся скорбию, малодушествуем и
окружаем себя хором рыдающих женщин, то будут смеяться и издеваться над нами, и
тысячу раз осудят нас, укоряя за безрассудную трату и напрасный труд. И мы
слышим, что за это действительно все осуждают нас; и весьма справедливо. В
самом деле, какое мы будем иметь извинение, когда тело наше, истребляемое
тлением и червями, украшаем, а Христа, жаждущего, нагого и странника,
презираем? Отстанем же от этой суетной заботы. Будем погребать умерших так,
чтобы это полезно было и нам, и им, к славе Божией. Будем раздавать за них
обильную милостыню и препровождать их с этим прекраснейшим напутствием. Если
память скончавшихся знаменитых мужей защищала живых (как говорит Господь: защищу град сей Мене ради и Давида ради раба
Моего – 4 Цар. 20, 6), то тем более сделает это милостыня. Она, именно она
и мертвых воскрешала, – когда окружили (Петpa) вдовицы, показующа, елика творяше, с ними сущи, Серна (Деян. 9, 39).
Итак, когда кто будет умирать, пусть родственники умирающего приготовляют для
него погребальное одеяние и пусть убеждают его пред кончиною оставить что-нибудь
бедным. Пусть с этою одеждою он отойдет, пусть и Христа оставит своим
наследником. Если те, которые назначают по себе наследниками царей, оставляют
чрез то в величайшей безопасности своих родных, то представь себе, какое
приобретет благоволение и себе, и всем своим тот, кто вместе с детьми оставит
своим наследником и Христа! Вот прекрасное одеяние для умерших. Оно полезно,
как остающимся в живых, так и отходящим. Если в таком виде мы будем погребены,
то явимся блистательными во время воскресения. А если, заботясь о теле,
пренебрежем душу, то потерпим тогда много бед и подвергнемся великому осмеянию.
Немалый стыд – отойти отсюда без добродетели; не столько позорно для тела быть
поверженным без погребения, сколько для души – явиться тогда без добрых дел.
Итак, станем одевать душу, станем убирать ее в продолжение всей нашей жизни.
Если же при жизни мы не радели о ней, – образумимся, по крайней мере, при
смерти и завещаем сродникам нашим помочь нам, по смерти, милостынею. При таком
взаимном содействии друг другу мы получим великое дерзновение, по благодати и
человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом
слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Женский пол как-то особенно чувствителен и весьма склонен
к состраданию. Говорю это для того, чтобы для тебя не было удивительным, отчего
Мария горько плакала при гробе, а Петр не обнаружил ничего подобного. Ученики,
говорит евангелист, идоста к себе, а
Мария стояше плачущи. Она, по самой
своей природе, легко трогалась, а притом она еще не знала ясно учения о
воскресении; напротив, ученики, увидев пелены, уверовали и отправились домой в
изумлении. Почему же они не пошли прямо в Галилею, как было им заповедано пред
страданием? Может быть, они ожидали прочих (учеников); а с другой стороны, они
еще находились в крайнем изумлении. Итак, они пошли домой, а Мария стояла у
гроба. Великое поистине утешение, как я уже сказал, доставляет нам самый вид
гроба. Видишь ли поэтому, как она, для большего утешения, приникает взором во
гроб и хочет видеть место, идеже бе
лежало тело (20, 12)? Оттого немалую получила она и награду за столь
великое усердие. Чего не видели ученики, то первая увидела жена, именно:
ангелов в белых ризах, сидящих – одного у ног, а другого у главы (ст. 12);
самая одежда их показывала уже великую радость и веселие. Так как ум жены не
был столько возвышен, чтобы от гробных пелен прийти к вере в воскресение, то
вот совершается нечто большее; она видит ангелов, сидящих в светлых одеждах,
чтобы чрез это могла уже воспрянуть от скорби и утешиться. Впрочем, ангелы
ничего не говорят ей о воскресении: она возводится к этому догмату мало-помалу.
Она видит лица, более обыкновенного светлые; видит одежды блестящие; слышит
голос участия, так как ангелы говорят ей: жено,
что плачешися? (ст. 13). Чрез все это, как чрез отверстую дверь, она
мало-помалу приводима была к слову о воскресении. Да и самый образ сидения
ангелов располагал ее к вопросу: из него видно было, что они знают о
случившемся, и потому-то сидят не вместе, а отдельно друг от друга. Но так как
невероятно было, чтобы она сама прямо осмелилась спросить, то они и вопросом, и
образом сидения располагают ее к разговору. Что же она? Она с жаром и вместе с
любовию говорит: взяша Господа моего, и
не вем, где положиша Его (ст. 13). Что ты говоришь? Так ты еще ничего не
знаешь о воскресении, а все еще воображаешь, что тело Христово переложено?
Видишь ли, как она еще не разумела этого высокого догмата? И сия рекши, обратися вспять (ст. 14). Что здесь за
последовательность? Мария вступает в разговор с ангелами и, еще ничего не
услышав от них, обращается назад. Мне кажется, что в то время, как она
говорила, Христос внезапным Своим явлением позади ее привел в изумление
ангелов, и они, узревши Владыку, и видом, и взором, и движением тотчас
обнаружили, что увидели Господа; а это и заставило жену оглянуться и обратиться
назад. Так явился Христос ангелам; а Марии – не так, чтобы не поразить ее изумлением
с первого взгляда, но в виде более смиренном и обыкновенном. Это видно уже из
того, что она приняла Его за садовника. Женщину с такими уничиженными
понятиями, очевидно, надобно было возводить к высшим понятиям не вдруг, но
постепенно. Поэтому и Христос спрашивает ее: жено, что плачеши, кого ищеши? (ст. 15). Этим Он показал, что Ему
известно, о чем она хочет спросить, и расположил ее к ответу. Так поняла это и
Мария, и потому не произносит имени Иисуса, но, полагая, что вопрошающий уже
знает, о Ком она осведомляется, говорит: аще
ты еси взял Его, повеждъ ми, где еси положил Его, и аз возму Его (ст. 15).
Опять говорит о положении, взятии и переложении, беседуя о Нем, как о мертвом.
Смысл слов ее такой: если вы, боясь иудеев, взяли Его отсюда, то скажите мне, и
я возьму Его. Велико усердие, велика любовь жены; но высокого в ней еще нет
ничего. Потому-то, наконец, Христос открывает ей высокую тайну, не видом Своим,
а голосом. Как в тех случаях, когда Он находился среди иудеев, иногда они
узнавали Его, а иногда не узнавали, так и в то время, как Он говорил, Его
узнавали лишь тогда, когда Он хотел. Так, когда Он говорил иудеям: кого ищете? – они не узнавали Его ни по
виду, ни по голосу, до тех пор, пока Он хотел. То же самое случилось и здесь.
Христос произнес теперь только имя Марии, укоряя ее и упрекая за то, что она
так думает о Нем, тогда как Он жив. Но как же она отвечает обращшися, между тем как Христос с нею беседовал? Мне кажется, что
она, сказав: где еси положил Его,
обратилась к ангелам, с намерением спросить их, чему они изумились, и что
Христос, назвав ее по имени, снова заставил ее обернуться от ангелов в Его
сторону и по голосу дал узнать Себя. Действительно, она узнала Его тогда, когда
он назвал ее, сказав: Марие (ст. 16),
и, значит, узнала не по виду, но по голосу. Может быть, кто-нибудь спросит:
откуда известно, что ангелы пришли в изумление и что поэтому Мария обратилась
назад? Но в таком случае нужно будет также спросить: откуда известно, что Мария
прикоснулась ко Христу и пала к ногам Его? И как это последнее открывается из
слов: не прикасайся Мне (ст. 17), так
и первое видно из того, что сказано: обращшися.
Но почему Христос сказал: не прикасайся
Мне? Некоторые говорят, что Мария просила у Него духовной благодати, так
как слышала, что Он говорил ученикам: аще
пойду ко Отцу, умолю Его, и инаго Утешителя даст вам (14, 3,
16).
2. Но как она, не бывшая тогда с учениками, могла слышать
эти слова? С другой стороны, и по своим понятиям она далека была от подобного
желания. Да и как она могла просить об этом, когда Он еще не отошел к Отцу? Что
же это значит? Мне кажется, что она и теперь желала обращаться с Ним, как
прежде, и от радости не представляла себе ничего великого, хотя Он и сделался
по плоти гораздо совершеннейшим. Поэтому Христос, чтобы отклонить ее от такого
мнения и внушить ей не говорить с Ним без всякой осторожности (потому что и с
учениками, как видно, Он уже не обращался по-прежнему), – возвышает ее
помышления и чрез то научает ее более благоговейному с Ним обращению. Если бы
Он сказал: не подходи ко Мне, как прежде, теперь обстоятельства изменились, и Я
уже не буду обращаться с вами по-прежнему, – то это было бы неприятно и
отзывалось бы похвальбой и тщеславием. Но слова: не у бо взыдох ко Отцу (20, 17) были не тягостны и между тем выражали
то же самое. Сказав: не у бо взыдох ко
Отцу, Христос дает разуметь, что Он спешит туда и стремится. А кто готов
уже отойти на небо и не будет более обращаться с людьми, на того уже не
следовало смотреть с такими же мыслями, с какими смотрели прежде. Что такое
объяснение справедливо, видно из следующих слов: иди и рцы братии Моей, яко иду ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу
Моему и Богу вашему (ст. 17). Но ведь Он намерен был сделать это не тотчас,
но спустя сорок дней: для чего же говорит так? Для того, чтобы возвысить
помыслы Марии и уверить ее, что Он восходит на небо. А слова: ко Отцу Моему и Отцу вашему, Богу Моему и
Богу вашему относятся к воплощению, так как и восшествие свойственно только
плоти. Христос выражается так потому, что говорит с женою, которая не
представляла себе ничего великого. Значит, Бог в ином смысле Отец Его и в ином
– наш? Именно так. Если Бог не в одинаковом смысле – Бог праведных и Бог прочих
людей, то тем более – Сына и наш. А так как Христос сказал: рцы братии, то, чтобы на основании этих
слов не стали предполагать какого-либо равенства (между Ним и учениками), Он
показывает и различие: Сам Он будет восседать на Престоле Отчем, а они будут
предстоять этому Престолу. Следовательно, хотя Христос, по человеческому
естеству Своему, и соделался братом нашим, однако ж по славе – весьма отличен
от нас, отличен настолько, что и выразить нельзя. Между тем Мария уходит, чтобы
возвестить об этом ученикам (ст. 18). Вот как хорошо усердие и постоянство! Но
отчего ученики теперь не скорбят о том, что Христос намерен отойти от них, и не
говорят того, что говорили прежде? Тогда они скорбели потому, что Он шел на
смерть; а теперь, когда Он воскрес, из-за чего им было печалиться? Мария
возвестила им и о своем видении, и о словах, которые могли утешить их. Но легко
могло случиться, что ученики, слушая это, или не поверят жене, или, поверив,
будут скорбеть о том, что Христос не удостоил их своего явления, хотя и обещал
явиться им в Галилее. Поэтому, чтобы они не тревожились такими мыслями, Христос
не дал миновать и одному дню, но, возбудив в них желание видеть Его, – как тем,
что они уже знали о Его воскресении, так и рассказом жены, – в тот же день по
наступлении вечера, когда они горели желанием видеть Его и были одержимы
страхом, – отчего еще более усиливалось их желание, – предстал пред ними, и
притом чудесным образом.
Почему же Он явился вечером? Потому, что особенно в это
время, по всей вероятности, они находились в наибольшем страхе. Но вот что
удивительно: как они не сочли Его за призрак, когда Он вошел чрез затворенные
двери и внезапно? Это, без сомнения, потому, что Мария успела уже произвести в
них сильную веру, а притом Он и явился к ним в светлом и кротком виде. Днем же
Он не явился для того, чтобы ученики собрались все вместе, – так как они были в
великом страхе. Поэтому Он даже не стучал в дверь, но внезапно стал посреди их,
показал им ребра и руки, а вместе с тем и голосом успокоил волновавшиеся мысли
их, сказав: мир вам (ст. 19), то есть
не смущайтесь. Этим Он напомнил им слова, сказанные пред страданием: мир Мой оставляю вам, мир Мой даю вам
(14, 27), и еще: во Мне мир имейте: в мире скорбни будете (16, 33). Возрадовашася же ученицы, видевше Господа (20,
20). Видишь ли, как слова Его оправдались на деле? Что сказал Он пред страданием:
паки узрю вы, и возрадуется сердце ваше,
и радости вашея никтоже возмет от вас (16, 22), – то исполнил теперь самим
делом. Все же это привело учеников к совершенной вере. А так как они имели
непримиримую брань с иудеями, то Он часто повторяет: мир вам, – предлагая таким образом равносильное брани утешение.
3. Вот какое первое слово сказал Христос по воскресении.
Потому-то и Павел повсюду говорит: благодать
вам и мир. Женам Господь благовествует радость, так как женский пол был в
печали и на печаль осужден был первым проклятием. Таким образом Он, совершенно
прилично, мужам благовествует мир – по причине брани, а женам радость – по
причине печали. Уничтожив все, что было поводом к скорби, Христос далее говорит
о благотворных следствиях креста. Таким следствием был мир. Значит, все
препятствия теперь отстранены, Христос одержал блистательную победу, и все
приведено к вожделенному концу. Поэтому Он, наконец, говорит: якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы
(20, 21). Для вас не будет никакой трудности, как по причине совершившихся уже
событий, так и по достоинству Моего лица, так как Я посылаю вас. Этим он
возвышает души учеников и показывает, что их слова будут вполне достоверны, так
как они примут на себя Его дело. И теперь Он уже не умоляет Отца, но собственною
властию дарует ученикам силу. Дуну и
глагола им: приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже
держите, держатся (ст. 22–23). Как царь, посылая правителей, дает им власть
и заключать в темницу, и освобождать из темницы, так и Христос, посылая
учеников, облекает их такою же властию. Как же Он прежде сказал: аще не иду Аз, Утешитель не приидет (16,
7), а теперь дает Духа? Некоторые говорят, что Христос не сообщил ученикам
Духа, а только посредством дуновения сделал их способными к Его принятию. Ведь
если Даниил, при виде ангела, пришел в ужас
(Дан. 8, 17), то чего не испытали бы и ученики, если бы приняли эту
неизреченную благодать, не будучи наперед к тому приготовлены? Потому-то,
говорят, Христос не сказал: вы прияли Духа Святого, но – приимите Дух Свят. Но не погрешит тот, кто скажет, что и тогда
ученики получили некоторую духовную власть и благодать, только – не воскрешать
мертвых и совершать чудеса, а отпускать грехи, так как различны дарования Духа.
Потому-то Христос и присовокупил: имже отпустите,
отпустятся, – показывая, какой род благодатной силы даруется им. А
впоследствии, спустя сорок дней, они получили силу чудотворений, почему Христос
и говорит: приимете силу, нашедшу Святому
Духу на вы, и будете Ми свидетелие во Иерусалиме же и во всей Иудеи (Деян.
1, 8); а свидетелями они сделались посредством чудес. Неизреченна поистине
благодать Духа и многоразличны дары Его! Сообщает же Христос дары Духа, чтобы
ты знал, что у Отца и Сына и Святого Духа один дар и одна власть. В самом деле,
что присвояется по видимому Отцу, то же самое оказывается принадлежащим и Сыну,
и Святому Духу. Как же сказано, что никто не приходит к Сыну, аще не Отец привлечет его (Ин. 6, 65)?
Но это же самое, очевидно, принадлежит и Сыну: Аз есмь, говорит Он, путь: никтоже
приидет ко Отцу, токмо Мною (14, 6). А вот, смотри, это же приписывается и
Духу: никтоже может рещи Господа Иисуса,
точию Духом Святым (1 Кор. 12, 3). Так точно и Апостолы представляются
дарованными Церкви то от Отца, то от Сына, то от Духа Святого. И разделение
дарований, как видим, усвояется и Отцу, и Сыну, и Святому Духу.
4. Употребим же все меры к тому, чтобы иметь в себе Духа, и
будем со всею почтительностию обращаться с теми, кому вверена власть
действовать благодатными дарами. Подлинно велико достоинство священников! Имже, сказано, отпустите грехи, отпустятся. Потому-то и Павел говорит: повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся
(Евр. 13, 17), и: имейте их по преизлиха
в любви (1 Сол. 5, 13). В самом деле, ты заботишься только о своих делах,
и, если их устроишь хорошо, не будешь отвечать за других людей. А священник,
хотя бы и хорошо устроил свою собственную жизнь, но если не будет с должным
усердием заботиться о жизни твоей и всех других, вверенных его попечению, то
вместе с порочными пойдет в геенну, и часто, невинный по своим делам, он
погибает за ваши беззакония, если не исполнит надлежащим образом всего, что до
него касается. Итак, зная, какая великая угрожает опасность священникам,
оказывайте им великую любовь. На это указал и Павел, когда сказал: тии бо бдят о душах ваших, и – не
просто, но яко слово воздати хотяще (Евр.
13, 17). Потому им надобно оказывать великое уважение. Если же и вы вместе с
другими станете оскорблять их, то и ваши дела не будут благоуспешны. Доколе
кормчий благодушествует, до тех пор и плывущие на корабле безопасны; а коль
скоро он, от оскорблений и враждебных действий со стороны спутников, находится
в горе, то уже не может ни быть бдительным по-прежнему, ни действовать с
обычным своим искусством, и нехотя подвергает их бесчисленным бедствиям. Так и
священники, если будут пользоваться у вас надлежащею честию, в состоянии будут
устроить и ваши дела, как следует; а если вы будете опечаливать их, то ослабите
их руки и сделаете то, что они вместе с вами легко будут увлечены волнами, хотя
бы они были и весьма мужественны. Помысли о том, что сказал Христос об иудеях: на Моисееве седалищи седоша книжницы и
фарисее: вся убо, елика аще рекут вам блюсти, творите (Мф. 23, 2–3). Теперь
же нельзя сказать, что священники воссели на седалище Моисеевом; нет, они
воссели на седалище Христовом, потому что приняли Христово учение. Потому и
Павел говорит: по Христе посольствуем,
яко Богу молящу нами (2 Кор. 5, 20). Не видите ли, как все подчиняются
властям мирским? Хотя подчиненные часто превосходят начальствующих и знатностию
рода, и жизнию, и мудростию, однако ж из уважения к тому, кто их поставил, они
не думают ни о чем этом, но чтут определение царя, каков бы ни был тот, кто
получил над ними начальство. Таков-то у нас страх, когда поставляет начальника
человек! Но когда рукополагает Бог, – мы и презираем рукоположенного, и
оскорбляем его, и преследуем бесчисленными поношениями, и, тогда как нам
запрещено судить о своих братьях, изощряем язык на священников. И какое найдем
мы себе оправдание, когда в своем глазу не видим бревна, а у другого с злобным
старанием замечаем и сучок? Ужели не знаешь, что, когда судишь таким образом
других, приготовляешь и себе самому тягчайшее осуждение? Говорю это не потому,
чтобы я одобрял недостойно проходящих служение священства, нет, – я крайне
жалею о них и плачу; тем не менее, однако ж, утверждаю, что и в этом случае
подчиненные, и особенно люди самые простые, не имеют права судить их. Пусть
жизнь священника будет самая порочная; но если ты внимателен к самому себе, то
не потерпишь никакого вреда в том, что ему вверено от Бога. Если Господь
заставил говорить ослицу и чрез волхва даровал духовные благословения, если,
таким образом, и чрез бессловесные уста ослицы, и чрез нечистый язык Валаама Он
действовал для неблагодарных иудеев; то тем более для вас, если вы будете
признательны, Он сделает с своей стороны все, что нужно, и ниспошлет Духа
Святого, – хотя бы и крайне порочны были священники. Ведь и чистый (священник)
не своею собственною чистотою привлекает Духа Святого; но все совершает
благодать. Вся бо ваша суть,
говорится, аще Павел, или Аполлос, или
Кифа (1 Кор. 3, 22). Все, что вверено священнику, есть единственно Божий
дар; и, сколько бы ни преуспевало человеческое любомудрие, оно всегда будет
ниже той благодати. Говорю это не для того, чтобы мы беспечно располагали своею
жизнию, но для того, чтобы вы, подчиненные, видя нерадение кого-либо из
предстоятелей, не приумножали по этому поводу для самих себя зла. Но что я
говорю о священниках? Ни ангел, ни архангел не может оказать никакого действия
на то, что даруется от Бога: здесь все устрояют Отец, и Сын, и Святой Дух, а
священник только ссужает свой язык и простирает свою руку. Да и несправедливо
было бы, если бы по причине порочности другого лица терпели вред те, которые с
верою приступают к символам нашего спасения. Итак, зная все это, будем и Бога
бояться, и уважать Его священников, оказывая им всякую честь, чтобы и за свои
добрые дела, и за уважение к ним получить от Бога великую награду, по благодати
и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом
слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1. Как веровать просто и без разбора – дело легкомыслия, так
и сверх меры испытывать и больше, чем нужно, исследовать – дело ума крайне
упрямого. Поэтому-то и Фома подвергается порицанию. Когда Апостолы сказали ему:
видехом Господа, он не поверил не
столько по недоверию к ним, сколько потому, что считал невозможным это дело, то
есть воскресение из мертвых. Он не сказал: я не верю вам, но: аще не вложу руку мою, не иму веры. Но
отчего в то время, как все были собраны, не было его одного? Вероятно, он тогда
не возвратился еще из прежде бывшего рассеяния. А ты, когда видишь этого
ученика неверующим, подумай о человеколюбии Господа, Который и ради одной души
показывает Себя в ранах, приходит и для спасения одного, хотя и более других
упорного. В самом деле, (Фома) искал себе удостоверения посредством самого
грубого чувства и не верил даже глазам. Он не сказал: если не увижу, но: если
не осяжу, чтобы узнать, не призрак ли то, что я вижу. Без сомнения, и
возвестившие ученики были уже достойны веры, равно как и Сам, обещавший это;
тем не менее, однако ж, поелику Фома искал себе большего, то Христос не отказал
ему и в этом.
Для чего же Он является ему не тотчас, а спустя восемь дней?
Для того, чтобы Фома, внимая в течение этого времени убеждениям учеников и
слыша одно и то же, воспламенился большим желанием и сделался более твердым в
вере на будущее время. Но откуда он знал, что и ребра прободены? Слышал это от
учеников. Отчего же этому он поверил, а тому не поверил? Оттого, что то было
событие совершенно необыкновенное и чудесное. Но ты заметь правдолюбие
Апостолов: они не скрывают недостатков ни своих, ни чужих, но описывают их со
всею истиною. Итак, снова является Иисус и не ожидает, пока (Фома) станет
просить Его или скажет что-нибудь подобное, но еще прежде, чем тот сказал
что-нибудь, исполняет его желание, показывая тем, что Он был с учениками и в то
время, как (Фома) говорил с ними. Он употребил те же самые слова, сильно укоряя
его и вразумляя на будущее время. Сказав: принеси
перст твой семо и виждь руце Мои, и вложи руку твою в ребра Моя, –
прибавил: и не буди неверен, но верен
(20, 27). Видишь ли, что сомнение происходило от неверия? Но так было прежде,
чем получили Духа Святого; а после – не так: они уже были совершенны. И не
этими только словами Христос укорил, но и дальнейшими. Когда Фома,
удостоверившись, успокоился и воскликнул: Господь
мой и Бог мой! – Христос сказал: яко
видев Мя, веровал еси: блажени не видевшии и веровавше (ст. 28–29). Вера в
том, действительно, и состоит, чтобы принимать невидимое: есть вера уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр. 11,
1). А блаженными Он называет здесь не одних только учеников, но и тех, которые
уверуют после них. Но ведь ученики, скажешь, увидели и уверовали? Однако ж они
ничего подобного не требовали, но от погребальных пелен тотчас приняли слово о
воскресении и, прежде чем увидели Самого Христа, уже показали полную веру.
Итак, если кто в настоящее время скажет: как бы я желал жить в те времена и
видеть Христа чудодействующего! – тот пусть подумает, что блажени не видевшии и веровавше. При этом случае справедливо можно
прийти в недоумение, каким образом тело нетленное имело на себе язвы гвоздинные
и как возможно было касаться его смертною рукою? Но не смущайся: это было делом
снисхождения. Тело, столь тонкое и легкое, что вошло сквозь затворенные двери
(ст. 26), очевидно, чуждо было всякой дебелости; но (Христос) показывает его
таким для того, чтобы уверить в воскресении и научить, что именно Он был распят
и не другой воскрес вместо Него. Поэтому-то Он воскрес, имея на Себе знаки
креста; поэтому же Он вкушает и пищу. И Апостолы очень часто представляли это
как свидетельство воскресения, говоря: иже
с Ним ядохом и пихом (Деян. 10, 41). Потому как до распятия мы видим Его
ходящим по волнам и, однако же, не говорим, что тело Его было другого естества,
а не нашего, так и после воскресения, видя на Нем язвы, не станем называть Его
тленным, – потому что Он показывал их для ученика. Многа же и ина знамения сотвори Иисус (ст. 30). Так как этот
евангелист сказал меньше других, то говорит, что и все прочие сказали не все,
но столько, сколько нужно было для привлечения слушающих к вере. А если бы,
говорит, все было описано, то думаю, что и мир не вместил бы книг (21, 25).
2. Отсюда явно, что не из хвастовства говорили о чудесах,
которые они описали, но единственно – для пользы. Да и как возможно, чтобы они
описали из хвастовства, когда большую часть их опустили? Но почему же они не о
всех рассказали? Преимущественно – по их множеству; потом они думали и то, что,
кто не поверил сказанному, тот не поверит и большему, а кто примет это, тому
ничего больше не нужно будет для утверждения в вере. Впрочем, мне кажется, что
здесь (евангелист) говорит только о знамениях, бывших после воскресения, почему
и замечает: пред ученики Своими (ст.
30). Как до воскресения нужны были многие (чудеса) для того, чтобы уверовали,
что Христос есть Сын Божий, так после воскресения – для того, чтобы убедились,
что Он воскрес. Поэтому и присовокупил: пред
ученики Своими, так как после воскресения обращался только с ними, почему и
говорил: мир ктому не увидит Мене
(14, 19). Потом, чтобы ты знал, что все это было сделано только ради учеников,
прибавляет: и да верующе живот вечный
имате во имя Его (20, 31). Здесь Он
обращает речь вообще к людям и показывает, что сказал об этом не ради Того, в
Кого мы веруем, но преимущественно для нашей собственной пользы. Во имя Его, то есть чрез Него, – потому
что Он есть живот (14, 6). Посем явися учеником на мори Тивериадстем
(21, 1). Видишь, что Он не постоянно обращается с ними и не так, как прежде?
Явился вечером и скрылся; потом – еще однажды, спустя восемь дней, и опять
скрылся; затем теперь – на море, и опять при великом страхе. Но что значит: явися? Из этого видно, что если бы Он не
снизошел, то не был бы видим, так как тело Его было уже нетленно и бессмертно.
А для чего упомянул о месте? Чтобы показать, что Христос избавил их от
чрезмерного страха, так что они выходили уже из дома и ходили повсюду. Они уже
не сидели, запершись в доме, но, избегая опасности от иудеев, отправились в
Галилею. И вот Симон идет ловить рыбу. Так как Христос не постоянно находился с
ними, а Дух Святой еще не был им дарован, и они оставались тогда без всякого
поручения, то, не имея никакого дела, они обратились к своему промыслу. Бяху вкупе Симон, и Фома, и Нафанаил,
призванный Филиппом, и сына Зеведеова и
ина два (ст. 2). Так как, говорю, у них не было никакого дела, то они пошли
ловить рыбу и занимались этим ночью, потому что боялись. О ловле же рыбы
говорит и Лука (5, 1–10), но разумеет не это событие, а другое. Прочие ученики
пошли (за Петром), так как они уже не разлучались друг от друга, а вместе с тем
хотели посмотреть на ловлю и с пользою употребить свободное время. Итак, они
трудятся, и, когда утомились, им предстает Иисус, но не тотчас обнаруживает
Себя, а сначала входит с ними в разговор. Он говорит им: еда что снедно имате? (ст. 5). Вступает в разговор совершенно
по-человечески, как бы намереваясь что-нибудь купить у них. Когда же они
отозвались, что у них нет ничего, Он повелел им бросить направо: они бросили и
получили улов. А когда они узнали Его, то ученики Петр и Иоанн опять
обнаруживают особенности своих характеров. Тот был пламеннее, а этот возвышеннее,
тот стремительнее, а этот проницательнее. Поэтому Иоанн первый узнал Иисуса, а
Петр первый пошел к Нему, – так как немалые были при этом и знамения. Какие же
именно? Во-первых, поймано было множество рыбы; потом, мрежа не разорвалась;
далее, они нашли готовыми уголья и рыбу
лежащу и хлеб (ст. 9) прежде, чем достигли (берега). Теперь Христос творил
уже не из готового вещества, как по некоторому смотрению творил прежде креста.
Итак, Петр, как только узнал Его, бросил все – и рыбу, и мрежи, и препоясался.
Видишь и почтительность, и любовь? Хотя ученики были в расстоянии двухсот
локтей, но Петр, несмотря и на это, не захотел ожидать, пока придет на судне,
но поспешил вплавь. Что же Иисус? Приидите,
говорит, обедуйте. Ни един же смеяше
истязати Его (ст. 12). Теперь они уже не имели своей обычной смелости, не
дерзали, как прежде, и не обращались к Нему с речью, но в молчании, с великим
страхом и благоговением сидели и смотрели на Него. Они знали, яко Господь есть (ст. 12), и потому не
спрашивали: кто еси? Видя
изменившееся лицо, исполненное необычайного величия, они были очень изумлены и
хотели бы что-нибудь спросить об этом; но страх и сознание, что это был не
другой кто, а именно Он, удерживали их от вопроса, и они лишь вкушали то, что
Он создал Своею высокою властию. Здесь Он уже не взирает на небо и не делает
ничего человеческого, как это было прежде, показывая, что и тогда это делалось
по снисхождению. А что Он не постоянно и не так, как прежде, обращался с
учениками, об этом говорит (евангелист): се
уже третие явися им, востав от мертвых (ст. 14). Христос повелевает
принести и часть рыбы, чтобы показать, что видимое ими – не призрак. Впрочем,
здесь не говорится, чтобы Он Сам ел с ними, но Лука в другом месте говорит о
Нем: с нимиже и ядый (Деян. 1, 4).
Как это было, мы не можем сказать. Без сомнения, это происходило как-нибудь
чудесно, не потому, чтобы естество еще нуждалось в пище, но – по снисхождению,
для доказательства воскресения.
3. Слушая об этом, вы, может быть, воспламенились и назвали
блаженными тех, которые обращались с Ним, равно как и тех, которые будут в
общении с Ним в день общего воскресения. Употребим же все меры к тому, чтобы
узреть Его чудное лицо. Если теперь, когда только слышим об этом, мы так
воспламеняемся и желали бы жить в те дни, когда и Он жил на земле, слышать Его
голос, видеть лицо, приходить к Нему, касаться Его и служить Ему, то подумай,
что значит – видеть Его, когда Он уже не в смертном теле и действует не
по-человечески, но дориносится ангелами, когда и мы сами будем в бессмертном
теле и, созерцая Его, будем наслаждаться и прочим блаженством, превосходящим
всякое слово. Поэтому-то, умоляю вас, будем всячески стараться о том, чтобы не
лишиться такой славы. И в этом нет ничего трудного, если только мы захотим,
ничего тягостного, если будем внимательны: аще
бо терпим, и воцаримся (2 Тим. 2, 12). Что же значит: терпим? Если будем переносить скорби, гонения, если будем идти
тесным путем. Тесный путь сам по себе труден, но от нашей решимости и надежды
на будущее делается легким. Еже бо ныне
легкое печали по преумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделовает нам,
не смотряющим нам видимых, но невидимых (2 Кор. 4, 17–18). Итак, возведем
очи наши на небо и будем постоянно представлять и созерцать тамошнее. Если мы
всегда будем иметь это в мыслях, то и здешние удовольствия не будут для нас
привлекательны, и горести не будут тягостны. И над этим, и над подобным мы
будем смеяться, и уже ничто не в состоянии будет ни поработить, ни надмить нас,
если только мы желанием своим устремимся туда и будем взирать на ту любовь. И
что я говорю: не будем скорбеть при настоящих бедствиях? Мы не будем даже
замечать их: таково уже свойство любви. Кого
мы любим и кто находится не вместе с нами, но вдали от нас, того-то именно мы и
представляем себе каждый день. Велика поистине сила любви: она
устраняет душу от всего и привязывает к любимому предмету. Если мы так возлюбим
Христа, то все здешнее будет казаться нам тенью, все – только призраком и сном.
Тогда и мы скажем: кто ны разлучит от
любве Христовы? Скорбь ли или
теснота? (Рим. 8, 35). Не сказал: имущество, богатство, красота, так как
все это крайне ничтожно и презренно, но указал на то, что почитается тяжким, –
на голод, гонения, смерть. Он и это презрел, как ничего не значащее, а мы из-за
денег разлучаемся с нашею жизнию и устраняемся от света. Павел предпочитает
любовь к Нему и смерти, и жизни, и настоящему, и будущему, и всякой вообще
твари; а мы, лишь только увидим немного золота, тотчас воспламеняемся и
попираем законы Христовы. Если неприятно слышать об этом, то тем менее надобно
терпеть это на деле. Но в том-то и беда, что мы, когда слышим это, – ужасаемся,
а когда делаем, – не ужасаемся, напротив, мы и легкомысленно клянемся, и
преступаем клятвы, и хищничаем, и требуем лихвенных процентов, и нерадим о
целомудрии, и оставляем прилежную молитву, и преступаем большую часть
заповедей, и ради денег не обращаем никакого внимания на своих собратий. Да,
кто пристрастен к богатству, тот причиняет тысячу зол ближнему, а вместе с ним
и себе самому. Он легко раздражается, поносит, называет уродом, клянется,
преступает клятву и не соблюдает даже и того, что предписывает ветхозаветный
закон. Кто любит богатство, тот не будет любить даже ближнего, а между тем нам
заповедано ради Царствия любить самих врагов. И если мы, исполняя древние
заповеди, не можем достигнуть Царства Небесного, аще не избудет правда наша паче
тех (Мф. 5, 20), то, преступая и их, как получим оправдание? Пристрастный к
богатству не только не станет любить врагов, но и на самих друзей будет
смотреть, как на врагов.
4. Да что я говорю о друзьях? Пристрастные к богатству часто
не признают самой природы. Такой человек ни родства не знает, ни знакомства не
помнит, ни возраста не почитает, никого не имеет другом, но ко всем проявляет
враждебное расположение, больше же всех – к самому себе, – не потому только,
что губит душу свою, но и потому, что обременяет себя бесчисленными заботами,
трудами, печалями. Он решается на путешествия, подвергается неприятностям,
опасностям, козням и всему подобному, лишь бы только иметь у себя корень зол и
насчитать много золота. Что может быть ужаснее такой болезни! Человек,
одержимый ею, отказывается и от роскоши, и от всякого удовольствия, из-за
которых так много грешат люди, и лишает себя славы и чести. Любящий богатство
всех подозревает и имеет множество обвинителей, завистников, клеветников и
злоумышленников. Те, которые обижены им, ненавидят его, потому что потерпели от
него зло; те, которые еще ничего не потерпели, вооружаются против него, из
опасения потерпеть и из соболезнования к потерпевшим; а наконец, и люди великие
и могущественные, частию по негодованию на него из сострадания к низшим, а
частию и по зависти, также становятся его врагами и ненавидят его. Но что я
говорю о людях? Против кого Сам Бог вооружен, – какая остается тому надежда,
какое утешение, какая отрада? Пристрастный к богатству никогда не будет в
состоянии пользоваться им; он будет рабом и стражем его, но не господином.
Стараясь всегда увеличить, он никогда не захочет тратить его, но будет изнурять
себя, будет беднее всех нищих, потому что никогда не удовлетворит своей
страсти. А ведь деньги существуют не для того, чтобы беречь их, но для того,
чтобы ими пользоваться. Если же мы станем зарывать их от других, то может ли
быть что жалче нас, когда мы всюду бегаем и стараемся все захватить, чтобы
запереть у себя в дому и изъять из общего употребления? Есть, впрочем, и другой
недуг, не меньше этого. Одни зарывают деньги в землю, а другие расточают для
чрева, на роскошь и пьянство, и таким образом вместе с наказанием за неправду
навлекают на себя наказание за сластолюбие. Одни употребляют их на тунеядцев и
льстецов, другие – на игру и блудниц, а третьи – на другие подобные надобности,
и таким образом пролагают себе бесчисленные пути, ведущие в геенну, и оставляют
прямой и законный путь, ведущий к небу, между тем как этот путь не только
доставляет выгоду, но и приятнее тех путей. Кто дает блудницам, тот делается
смешным и зазорным; он будет иметь много ссор, а удовольствие краткое, лучше же
сказать – даже и краткого не получит. Сколько бы ни давал он отверженным
женщинам, они ничуть не будут благодарны ему: сосуд бо сокрушен чуждий дом (Притч. 23, 27). Притом же этот род
бесстыден, и Соломон любовь такой женщины уподобил аду. Она тогда только успокаивается,
когда увидит своего любовника ничего уже не имеющим. Лучше же сказать, она и
тогда не успокаивается, но еще больше величается, попирает лежащего, предает
его великому осмеянию и столько делает ему зла, что и описать нельзя. Не таково
удовольствие спасаемых. Здесь никто не имеет соперника в любви, но все радуются
и веселятся – как те, которые благоденствуют, так и те, которые смотрят на них.
Ни гнев, ни печаль, ни стыд, ни поношение не смущают души такого человека;
напротив, там великое спокойствие совести и великая надежда на будущее, светлая
слава и великая честь, полное благоволение Божие и безопасность. Нет там ни
единого утеса и никакой опасности, напротив – недоступное для волн пристанище и
тишина. Представляя себе все это и сравнивая одно удовольствие с другим,
изберем для себя лучшее, чтобы сподобиться и будущих благ, по благодати и
человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки
веков. Аминь.
1. Многое и другое может доставить нам дерзновение пред
Богом и сделать нас славными и достопочтенными; но преимущественно пред всем –
мы приобретаем благоволение свыше попечением о ближних. Вот этого и Христос
требует от Петра. Когда трапеза учеников приходила к концу, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин,
любиши ли Мя паче сих? Глагола Ему: ей, Господи, Ты веси, яко люблю Тя...
Глагола ему: паси овцы Моя (21, 15, 16). Почему же, помимо других учеников,
беседует об этом с Петром? Потому, что он был избранный из Апостолов, уста
учеников, верховный в их лике, почему и Павел приходил некогда видеть его
преимущественно пред другими. Вместе с тем Христос поручает ему попечение о
братии и для того, чтобы показать, что отныне он должен иметь дерзновение, так
как отречение его предано забвению. Не воспоминает об его отречении и не
порицает его за то, что было; но говорит: если ты любишь Меня, то заботься о
братии; покажи теперь ту горячую любовь, которую ты всегда обнаруживал и
которою утешался; душу свою, которую ты обещал положить за Меня, предай за овец
Моих. Будучи спрошен в первый и во второй раз, Петр призвал в свидетели самого
Ведущего сокровенные тайны сердца. Когда же потом спрошен был и в третий раз,
то смутился, убоявшись, чтобы опять не случилось того же, что было прежде,
потому что и тогда он говорил с уверенностию, но последствия опровергли его.
Поэтому снова прибегает ко Христу и говорит: Ты вся веси (ст. 17), то есть и настоящее, и будущее. Видишь, как
он исправился и стал благоразумнее? Уже не упорствует в своем мнении и не
противоречит. Поэтому-то он и смутился. Может быть, я думаю только, будто
люблю, а на самом деле не люблю, как и прежде я много думал о себе и говорил с
уверенностию, но последствия опровергли меня. А троекратно Христос спрашивает
его и троекратно заповедует ему одно и то же, чтобы показать, как высоко Он
ценит попечение о Своих овцах и что это в особенности служит знаком любви к
Нему. Сказав ему о любви к Себе, Христос предрекает ему и мученичество,
которому он подвергнется, и тем показывает, что то, что Он говорил ему, говорил
не по недоверию к нему, а, напротив, по совершенной уверенности в нем, желая
показать образец любви к Себе и научить нас, каким образом преимущественно мы
должны любить Его. Вот почему говорит: егда
был еси юн, поясался еси сам, и ходил еси, аможе хотел еси. Егда же
состареешися, воздежеши руце твои, и иные тя пояшут и ведут, аможе не
хощеши (ст. 18). Несомненно, что Петр сам этого хотел и желал, потому
Христос и возвестил ему это. Он неоднократно говорил: душу мою за Тя положу (13, 37), и: аще ми есть и умрети с Тобою, не отвергуся Тебе (Мф. 26, 35);
поэтому Христос и устроил по его желанию. Что же значит: аможе не хощеши? Христос говорит здесь о свойстве природы, о
необходимом законе плоти, о том, что душа неохотно разрешается от тела, так
что, хотя бы намерение было и твердое, но и при этом природа обнаруживает себя.
Никто без страдания не расстается с телом, и это Бог устроил, как я и прежде
говорил, для пользы, чтобы немного было насильственных смертей. Ведь если и при
этом диавол успевает побуждать к самоубийству и весьма многих доводит до
стремнин и пропастей, то, если бы не такова была любовь души к телу, многие
тотчас устремлялись бы к этому даже от самой ничтожной печали. Итак, слова: аможе не хощеши означают естественную
любовь. Почему Христос, сказав: егда был
еси юн, говорит потом: егда же
состареешися? Этим показывает, что Петр тогда был уже не молод, как это и
справедливо, но и не стар, а в совершенном возрасте. Для чего же он напомнил
ему о прежней жизни? Чтобы показать, что таковы Его дела. В житейских делах
человек молодой бывает полезен, а состарившийся бесполезен; а в Моих делах,
говорит, не так: напротив, с наступлением старости доблесть блистательнее и
мужество славнее, не встречая никаких препятствий от возраста. И это Он говорил
не с тем, чтобы устрашить, но для того, чтобы воодушевить, потому что Он знал
его желание, знал, что он издавна пламенно стремился к этому благу. Вместе с
тем Христос указывает здесь и на образ его смерти. Так как Петр всегда хотел
быть в опасностях за Него, то Он говорит: будь спокоен; Я исполню твое желание,
так что, чего ты не потерпел в юности, то потерпишь в старости. Далее евангелист,
возбуждая слушателя, прибавил: сие же
рече, назнаменуя, коею смертию прославит Бога (21, 19). Не сказал: умрет,
но: прославит Бога, чтобы ты знал,
что страдания за Христа составляют славу и честь для страждущего. И сия рек, глагола ему: иди по Мне (ст.
19). Здесь Христос опять указывает на Свое попечение о нем и на Свое великое
расположение к нему. Если же кто спросит: почему же престол иерусалимский
получил Иаков? – то я отвечу, что Петра Христос поставил учителем не для этого
престола, но для вселенной. Обращься же
Петр виде ученика, егоже любляше Иисус, вслед идуща, иже и возлеже на вечери на
перси его, и глагола: Господи, сей же что? (ст. 20–21).
2. Для чего напомнил нам о бывшем тогда возлежании? Не
просто и не без причины, но – чтобы показать, какое Петр имел дерзновение после
своего отречения. Прежде он не смел спросить, но поручил это другому, а теперь
ему вверено даже попечение о братии. Теперь он не только не поручает другому
того, что до него касается, но уже и сам за другого спрашивает Учителя: Иоанн
молчит, а он говорит. Здесь же евангелист показывает и любовь к нему (Петра).
Действительно, Петр очень любил Иоанна; это видно и из последующих событий, да
и вообще во всем Евангелии и в Деяниях обнаруживается их взаимная любовь. И
вот, поелику Христос предсказал Петру величие, вручил ему вселенную,
предвозвестил мученичество и засвидетельствовал, что его любовь больше любви
других, то Петр, желая иметь его своим общником, говорит: сей же что? Не пойдет ли и он одним с нами путем? Как прежде, не
дерзая сам спросить, поручил это Иоанну, так теперь, платя ему тем же и думая,
что он хотел бы спросить о себе, но не смеет, сам берет на себя предложить о
нем вопрос. Что же Христос? Аще хощу, да
той пребывает, дондеже прииду, что к тебе? (ст. 22). Так как Петр говорил
по крайней заботливости и не желая разлучиться с Иоанном, то Христос,
показывая, что сколько бы он ни любил его, но любовь его не сравняется с
любовию Самого Христа, – говорит: аще
хощу, да той пребывает, что к тебе? Этим Он научает нас не сокрушаться и не
любопытствовать больше, чем сколько Ему угодно. Петр всегда был пылок и скор на
такие вопросы, а потому Христос этими словами снова обуздывает его горячность и
научает не быть сверх меры любопытным. Изыде
же слово се к братии, то есть к ученикам, яко той не умрет. И не рече Иисус, яко не умрет, но: аще хощу тому
пребывати, дондеже прииду, что к тебе? (ст. 23). Не думай, говорит, что Я
одинаково устрою вашу судьбу. А это Он сделал потому, что теперь
неблаговременна была их взаимная любовь. Так как они должны были принять на
себя попечение о вселенной, то им уже не следовало быть вместе друг с другом:
это было бы весьма вредно для вселенной. Поэтому-то Христос и говорит Петру:
тебе поручено дело; заботься о нем, совершай его, терпи и подвизайся. Что, если
Я хочу, чтобы Иоанн здесь пребывал? Ты смотри за своим делом и о нем заботься.
Заметь и здесь скромность евангелиста. Сказав о мнении
учеников, он исправляет его, так как они не уразумели того, что Христос сказал.
Не рече, говорит, Иисус, яко не умрет, но: аще хощу тому пребывати
(ст. 23). Сей есть ученик свидетельствуяй
о сих, иже написа сия, и вем, яко истинно есть свидетельство его (ст. 24).
Почему он один так говорит, тогда как никто другой этого не делает, и уже в
другой раз сам свидетельствует о себе, между тем как это неприятно слушателям?
Какая тому причина? Говорят, что он после всех приступил к написанию
(Евангелия), будучи на то подвигнут и возбужден Богом. Поэтому он постоянно
указывает на любовь Его к себе, намекая тем на причину, по которой решился
писать. Поэтому же часто упоминает и о том (что его свидетельство истинно),
придавая чрез то достоверность своему слову и показывая, что он приступил к
этому по побуждению свыше: и вем,
говорит, яко истинно есть то, о чем
он повествует. Если же многих это не уверит, то им можно увериться из
следующего. Из чего же? Из того, что сказано далее. Суть же, говорит, ина многа,
яже сотвори Иисус, яже аще бы по единому писана быша, ни самому мню мирови
вместити пишемых книг (ст. 25). Отсюда видно, что я писал без пристрастия.
Если при таком множестве я не сказал даже и столько, сколько другие, но,
опустив большую часть их, выставил на вид козни иудеев и рассказал, как они
бросали в Него камнями, как ненавидели Его, оскорбляли и поносили, как именовали
Его даже бесноватым и обманщиком, то явно, что я писал без лести. Кто льстит,
тот обыкновенно поступает как раз напротив, все позорное скрывает, а дела
блистательные излагает. И вот почему он, с совершенною уверенностию написав то,
что написал, не отказывается выставить свое собственное свидетельство, вызывая
рассмотреть и исследовать каждое событие в отдельности. Ведь и у нас есть
обыкновение, когда мы считаем что-нибудь несомненно верным, не отказываться от
собственного о том свидетельства. Если же это делаем мы, то тем более он,
писавший по внушению Духа. Так говорили, проповедуя, и другие Апостолы: мы есмы свидетели тому, что проповедуем,
и Дух, Егоже даде повинующимся Ему (Деян.
5, 32). Притом Иоанн присутствовал при всех (событиях), не оставлял Христа и во
время распятия, и ему поручена была Матерь: все это знак, что (Христос) любил
его и что он знал все в точности. Если же он сказал, что знамений было
совершено так много, – ты этому не удивляйся, но подумай о неизреченной силе
Творящего и прими с верою сказанное. Как для нас легко говорить, так, или еще
гораздо легче, для Него делать то, что Ему угодно. Ему довольно было восхотеть
– и все исполнилось.
3. Будем же тщательно внимать сказанному и не перестанем
читать и изъяснять. От частого чтения мы получим много пользы; чрез это мы в
состоянии будем очистить жизнь свою и истребить в себе терние. Таковы именно
грехи и житейские заботы, – бесплодны они и болезненны. Как терние, с какой бы
стороны ни коснулись его, уязвляет касающегося, так и житейские дела, с какой
стороны ни приступишь к ним, всегда наводят печаль на того, кто связывает себя
ими и заботится о них. Но духовные дела не таковы; напротив, они похожи на
драгоценный камень, который, как ни повернешь его, отвсюду увеселяет зрение.
Например, сотворил ли кто милостыню? Он не только питается надеждою на будущее,
но наслаждается и здешними благами: он ничего не опасается и все делает с
великим дерзновением. Преодолел ли кто злое вожделение? Еще прежде наступления
Царствия, он уже здесь получает плод, слыша похвалу и одобрение от всех, а
прежде всего – от собственной совести. Да таково и каждое доброе дело, между
тем как дела злые, еще прежде геенны, уже здесь мучают совесть. Если ты
грешишь, то: подумаешь ли о будущем, – поражаешься страхом и трепетом, хотя
никто не наказывает тебя; подумаешь ли о настоящем, – имеешь много врагов и
живешь в подозрении, и не можешь даже прямо и посмотреть на обидевших тебя,
лучше же сказать, и на тех, которые не обидели. От греха не столько получаем мы
удовольствия, сколько скорби: тут и совесть вопиет, и посторонние люди
осуждают, и Бог прогневляется, и геенна угрожает поглотить нас, и мысли не
могут успокоиться.
Тяжел, поистине тяжел и невыносим грех, тяжелее всякого
свинца. Кто сознает его за собою, тот отнюдь не может смотреть прямо, хотя бы
был и очень нечувствителен. Так Ахав, хотя был крайне нечестив, но,
почувствовав грех, ходил с поникшею главою, сокрушался и скорбел. Потому-то он
и вретище возложил на себя, и проливал источники слез. Если и мы будем это делать,
если будем плакать, как Ахав, и сложим с себя грехи, как Закхей, то и мы
получим прощение. Как при опухолях и язвах, сколько бы кто ни прилагал к ним
лекарств, не остановив наперед притекающей и растравляющей рану материи, все
бывает напрасно, потому что не остановлен источник зла, – так бывает и с нами:
если мы не удержим рук от любостяжания и не прервем этого нечистого потока, то,
хотя бы стали давать и милостыню, все будет напрасно. Что уврачует милостыня,
то затопит, испортит и сделает еще худшим любостяжание. Перестанем же сначала
хищничать, и тогда уже станем подавать милостыню. Если же мы сами будем
стремиться в пропасть, то где у нас будет возможность остановиться? Когда
человека падающего один станет тянуть вверх (что делает милостыня), а другой будет
увлекать вниз, то от такой борьбы не произойдет ничего более, кроме того, что
этот человек будет разорван. Итак, чтобы нам не потерпеть этого и чтобы
милостыня не оставила и не покинула нас в то время, как любостяжание влечет нас
долу, – облегчим себя и воспарим горе. Тогда, освободившись от дел злых и
сделавшись совершенными чрез упражнение в делах добрых, мы сподобимся вечных
благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу
со Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
