ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати
томах.
Том 8.
К оглавлению
Содержание
БЕСЕДА 1
(Вступительная)........................................................ 5
БЕСЕДА 2 В начале бе Слово (1, 1).......................................... 8
БЕСЕДА 3 В начале бе Слово (1,1)......................................... 14
БЕСЕДА 4 В начале бе Слово, и Слово бе к Богу (1, 1).... 20
БЕСЕДА 5 Вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже
бысть (1, 3)......................................................................... 26
БЕСЕДА 6 Бысть человек послан от Бога, имя ему Иоанн (1,6)..................................................................................... 30
БЕСЕДА 7 Бе Свет истинный, Иже
просвещает всякаго человека, грядущаго в мир (1,9) 32
БЕСЕДА 8 Бе Свет истинный, Иже просвещает всякаго
человека, грядущаго в мир (1,9)....................................... 34
БЕСЕДА 9 Во своя прииде, и свои Его не прияша (1, 11). 37
БЕСЕДА 10 Во своя прииде, и свои Его не прияша (1, 11)................................................................................................. 39
БЕСЕДА 11 Слово плоть бысть и вселися в ны (1, 14)...... 42
БЕСЕДА12 И
видехом славу Его, славу яко Единороднаго от Отца, исполнь благодати и истины (1, 14)...... 45
БЕСЕДА 13 Иоанн свидетельствует о Нем и воззва
глаголя: Сей бе Егоже рех, Иже по мне
грядый, предо мною бысть, яко первее
мене бе (1, 15)................................................................................ 48
БЕСЕДА 14 И от исполнения Его мы вси прияхом и
благодать возблагодать (1, 16)............................................... 52
БЕСЕДА 15 Бога никтоже виде нигдеже: Единородный
Сын, сый в лоне Отчи, Той исповеда
(1,18).................. 56
БЕСЕДА 16 И сие есть свидетельство Иоанново, егда послаша жидове от Иерусалима иереев и
левитов, да вопросят его: ты кто еси? (1, 19)...................................................................................... 59
БЕСЕДА 17 Сия в Вифании быша обонпол Иордана, идеже бе Иоанн крестя. Во утрий же виде Иоанн
Иисуса, грядуща к себе, и глагола: се,
Агнец Божий, вземляй грехи мира. (1, 28–29)................................................................................................ 63
БЕСЕДА 18 Во утрий же паки стояше Иоанн, и от ученик
его два. И узрев Иисуса грядуща, глагола; се, Агнец Божий. И слышаста его оба ученика глаголющаго, и по Иисусе идоста (1, 35–37)........................................................................................ 68
БЕСЕДА 19 Обрете сей прежде брата своего Симона и
глагола ему: обретохом Мессию, еже есть сказаемо Христос. И приведе его ко Иисусови (1, 41– 42)........................................................ 72
БЕСЕДА 20 Во утрий же восхоте Иисус изыти в
Галилею: и обрете Филиппа и глагола
ему: гряди по Мне. Бе же Филипп от
Вифсаиды, от града Андреова и Петрова
(1, 43–44)........ 75
БЕСЕДА 21 Отвеща Нафанаил и глагола Ему: Равви! Ты еси
Сын Божий., Ты еси Царь Израилев. Отвеща Иисус и рече ему: зане рех ти, яко
видел тя под смоковницей, веруеши; больша сих узриши (1, 49 – 50)....................................................... 78
БЕСЕДА 22 Что Мне и Тебе, Жено? не у прииде час Мой (2, 4)..................................................................................... 82
БЕСЕДА 23 Се сотвори начаток знамением Иисус в Кане
Галилейстей (2, 11).......................................................... 85
БЕСЕДА 24 Егда же бе во Иерусалимех в праздник Пасхи,
мнози вероваша во имя Его (2, 23)............................ 89
БЕСЕДА 25 Отвеща Иисус: аминь, аминь глаголю
тебе, аще кто не родится водою и
Духом, не может внити во Царствие Божие
(3, 5) 93
БЕСЕДА 26 Рожденное от плоти плоть есть, и рожденное от Духа дух есть (3, 6)................................................... 96
БЕСЕДА 27 Аще земная рекох вам, и не веруете: како, аще реку вам небесная, уверуете? И никтоже взыде на небо, токмо сшедый с
небесе Сын Человеческий, сый на небеси (3, 12–13)...... 99
БЕСЕДА 28 Не посла бо Бог Сына Своего «в мир, да судит мирови, но да спасется Им мир (3,
17)................. 102
БЕСЕДА 29 По сих же прииде Иисус и ученицы Его в
жидовскую землю, и ту живяше с ними и крещаше (3, 22)........ 106
БЕСЕДА 30 Грядый свыше над всеми есть: сый от земли от
земли есть и от земли глаголет (3, 31).................. 109
БЕСЕДА 31 Отец бо любит Сына и вся даде в руце
Его. Веруяй в Сына имать живот вечный, а
иже не верует в Сына, не узрит живота,
но гнев Божий пребывает на нем (3, 35–36)...... 112
БЕСЕДА 32 Отвеща Иисус и рече ей: всяк пияй от воды
сея вжаждется паки, а иже пиет от воды,
юже Аз дам ему, не вжаждется во веки;
но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды, текущия в живот
вечный (4, 13 – 14)..................... 118
БЕСЕДА 33 Глагола ей Иисус: жено, веру Ми ими, яко
грядет час, егда ни в горе сей, ни во
Иерусалимех поклонитеся Отцу. Вы
кланяетеся, егоже не весте; мы кланяемся,
Егоже вемы, яко спасение от Иудей есть (4, 21-22).......................... 122
БЕСЕДА 34 Остави же водонос свой жена, и иде во
град, и глагола человеком: приидите и
видите Человека, Иже рече ми вся, елика
сотворих: еда Той есть Христос (4, 28–29)............ 125
БЕСЕДА 35 Егда убо приидоша к Нему Самаряне, моляху
Его, дабы пребыл у них; и пребысть ту
два дни. И много паче вероваша за слово
Его. Жене же глаголаху, яко не ктому за твою беседу веруем, сами бо слышахом и вемы, яко Сей есть
воистинну Спас миру, Христос. По двою же дню изыде оттуду и иде в Галилею (4,
40–43)................................ 129
БЕСЕДА 36 Сие паки второе знамение сотвори Иисус,
пришед от Иудеи в Галилею. По сих же бе праздник Иудейский, и взыде Иисус во Иерусалим (4, 5,
4–5, 1).......................................... 132
БЕСЕДА 37 Глагола ему Иисус: хощеши ли цел быти? Отвеща Ему недужный: ей, Господи, человека не
имам, да, егда возмутится вода, ввержет
меня в купель (5, 6–7)................................... 135
БЕСЕДА 38 Потом же обрете его Иисус в церкви и рече
ему: се, здрав еси; ктому не согрешай,
да не горше ти что будет (5, 14)....... 138
БЕСЕДА 39 Отец бо не судит ни комуже, но суд весь даде
Сынови, да вси чтут Сына, якоже чтут
Отца (5, 22–23) 144
БЕСЕДА 40 Аще Аз свидетельствую о Мне, свидетельство
Мое несть истинно. Ин есть свидетельствуяй о Мне, и вем, яко истинно есть свидетельство его (5,
31–32).......................................... 151
БЕСЕДА 41 Испытайте Писаний, яко вы мните в них имети
живот вечный: и та суть свидетельствующая о Мне. И не хощети приити ко Мне, да
живот имате (5, 39-40).......................... 155
БЕСЕДА 42 По сих иде Иисус на он пол моря Галилеи
Тивериадска. И по Нем идяше народ мног,
яко видяху знамения Его, яже творяше над недужными. Взыде же на гору Иисус и ту
седяше со ученики Своими. Бе же близ
Пасха, праздник жидовский (6, 1–4)....... 159
БЕСЕДА 43 Яко позде бысть, снидоша ученицы Его на
море, и влезоша в корабль, и идяху на он
пол моря в Капернаум. И тма абие бысть, и не у бе пришел к ним Иисус. Море же,
ветру велию дыхающу, воздвизашеся (6,
16–18)........... 163
БЕСЕДА 44 Отвеща им Иисус и рече: аминь, аминь глаголю
вам, ищете Мене, не яко видесте
знамение, но яко яли есте хлебы и насытистеся. Делайте не брашно гиблющее, но брашно, пребывающее в живот вечный (6,
26–27)................ 165
БЕСЕДА 45 Реша же к Нему: что сотворим, да делаем дела
Божия? Отвеща Иисус и рече им: се есть дело Божие, да веруете в Того, Егоже
посла Он. Реша же Ему: кое убо Ты
твориши знамение, да видим и веру имем Тебе, что делаеши? (6, 28–30) 168
БЕСЕДА 46 Роптаху убо Иудее о Нем, яко рече: Аз есмь
хлеб, сшедый с небесе. И глаголаху: не
Сей ли есть сын Иосифов, Егоже мы знаем отца и Матерь? Како убо глаголет Сей, яко с небесе снидох?
(6, 41–42)................................................ 172
БЕСЕДА 47 Рече же им Иисус: аминь, аминь глаголю
вам: аще не снесте Плоти Сына Человеческаго, ни пиете Крове Его, живота не имате в
себе. Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь
имать живот вечный, и Аз воскрешу его в последний день (6, 53–54) 176
БЕСЕДА 48 И хождаше Иисус по сих пор в Галилеи: не
хотяше бо во Иудеи ходити, яко искаху Его Иудее убити. Бе же близ праздник Иудейский, потчение сени
(7, 1–2)..................... 181
БЕСЕДА 19 Сия рек им, оста в Галилеи. Егда же взыдоша
братия Его в праздник, тогда и Сам взыде,
не яве, но яко тай (7, 9–10)....... 184
БЕСЕДА 50 Глаголаху убо нецыи от Иерусалимлян: не Сей
ли есть, Егоже ищут убити? И се, не обинуяся глаголет: еда воистинну разумеша
князи, яко Сей есть Христос? Но Сего вемы, откуду есть (7, 25–27)......................................................... 188
БЕСЕДА 51 В последний же день великий праздника стояше
Иисус и зваше, глаголя: аще кто жаждет,
да приидет ко Мне и пиет. Веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева
его истекут воды живы (7, 37–38).............................................. 192
БЕСЕДА 52 Приидоша же слуги архиереом и фарисеом, и реша им тии: почто не приведосте Его? Отвещаша слуги: николиже тако есть глаголал
человек, яко Сей Человек (7, 45–46). 195
БЕСЕДА 53 Сия глаголы глагола Иисус в
газофилакии, уча в церкви, и никтоже ят
Его, яко не у бе пришел час Его (8, 20) 199
БЕСЕДА 54 Глаголаше убо Иисус к веровавшим Ему
Иудеом: аще вы пребудете во словеси
Моем, воистинну ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы (8, 31–32)..................................................................................... 202
БЕСЕДА 55 Отвещаша убо Иудее и реша Ему: не добре ли
мы глаголем, яко Самарянин еси Ты и беса имаши?
Отвеща Иисус: Аз беса не имам, но чту Отца (8, 48–49)................................... 206
БЕСЕДА 56 Мимоидый (Иисус) виде человека слепа от
рождества. И вопросиша Его учениц Его,
глаголюще: Равви, кто согреши, сей ли, или родителя его, яко слеп
родися? (9, 1–2)......... 209
БЕСЕДА 57 Сия рек, плюну на землю, и сотвори брение от
плюновения, и помаза очи брением слепому,
и рече ему: иди, умыйся в купели Силоамсте, еже сказается послан (9, 6–7).......... 213
БЕСЕДА 58 Глаголаху убо слепцу паки: ты что глаголеши
о Нем, яко отверзе очи твои? Он же рече, яко пророк есть. Не яша убо веры Иудее
(9, 17–18)............................................................... 216
БЕСЕДА 59 И изгнаша его вон. Услыша Иисус, яко изгнаша
его вон, и обрет его, рече ему: ты веруешь ли в Сына Божия? Отвеща он и рече: и
кто есть, Господи, да верую в Него?..
(9, 34 и далее)................................................................................ 221
БЕЕДА 60 Аз есмь пастырь добрый и знаю Моя, и знают Мя
Моя. Якоже Отец знает Мя, и Аз знаю Отца;
и душу Мою полагаю за овцы (10, 14–15)......................................................................... 225
БЕСЕДА 61 Быша же тогда обновления во
Иерусалимех, и зима бе. И хождаше Иисус
в церкви, в притворе Соломони. Обыдоша же Его Иудее и глаголаху Ему: доколе души наши вземлеши? Аще Ты еси
Христос, рцы нам не обинуяся (10, 22–24) 231
БЕСЕДА 62 Бе же некто боля Лазарь от Вифании, от веси
Мариины и Марфы, сестры ея. Бе же Мария,
помазавшая Господа миром (11, 1–2)........................................................................... 236
БЕСЕДА 63 Не уже бо бе пришел Иисус в весь, но бе на
месте, идеже срете Его Марфа. Иудее же убо сущии с нею... (11, 30–31 и далее)............................................................................................. 241
БЕСЕДА 64 Иисус же возведе очи горе и рече: Отче, хвалу Тебе воздаю, яко услышал еси
Мя. Аз же ведех, яко всегда Мя
послушаеши: но народа ради стоящаго окрест рех... (11, 41–42 и далее)................................................................. 245
БЕСЕДА 65 Един же некто от них Каифа, архиерей сый
лету тому, рече им: вы ли не весте
ничесоже, ни помышляете, яко уне есть
нам, да един человек умрет за люди (11, 49–50 и далее)........................................................................................ 250
БЕСЕДА 66 Разуме же народ мног от Иудей, яко ту есть, и приидоша не Иисуса ради токмо, да и Лазаря
видят, егоже воскреси от мертвых (12, 9)............................................................................ 253
БЕСЕДА 67 Любяй душу свою погубит ю, и ненавидяй души
своея в мире сем в живот вечный сохранит ю. Аще кто Мне служит, Мне да последствует
(12, 25–26).......................................... 257
БЕСЕДА 68 Отвеща Ему народ: мы слышахом от закона, яко
Христос пребывает во веки: како Ты глаголеши, вознестися подобает Сыну
Человеческому? Кто есть Сей Сын
Человеческий( (12, 34)................................................................................. 260
БЕСЕДА 69 Обаче убо и от князь мнози вероваша в
Него, но фарисей ради не исповедаху, да
не из сонмищ изгнани будут: возлюбиша бо паче славу человеческую, неже славу
Божию (12, 42–43)................................................................. 263
БЕСЕДА 70 Прежде же праздника Пасхи, ведый Иисус, яко прииде Ему час, да прейдет от мира сего
ко Отцу, возлюбль Своя сущия в мире да до конца возлюби их (13, 1).................... 265
БЕСЕДА 71 П рият ризы Своя, возлег паки, рече им: весте ли, что сотворих вам? (13, 12 и далее)................... 268
БЕСЕДА 72 Аминь, аминь глаголю вам: приемляй, аще кого
послю, Мене приемлет; а приемляй Мене приемлет Пославшаго Мя (13, 20)........................................................................................... 271
БЕСЕДА 73 Глагола Симон Петр: Господи, камо
идеши? Отвеща ему Иисус: аможе Аз иду,
не можеши ныне по Мне ити; последи же по Мне идеши (13, 36)........................................................ 276
БЕСЕДА 74 Глагола Ему Филипп: Господи, покажи нам
Отца, и довлеет нам. Глагола ему Иисус:
толико время с вами есмь, и не познал еси, Мене, Филиппе? Видевый Мене виде Отца (14, 8–9)................................................................................. 279
БЕСЕДА 75 Аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите. И Аз умолю Отца, и иного Утешителя даст
вам, да будет с вами в век, Дух истины,
Егоже мир не может прияти, яко не видит Его, ниже знает Его (14, 15–17)................................................ 282
БЕСЕДА 76 Востаните, идем отсюду. Аз есмь лоза истинная... вы же рождие... и Отец Мой делатель есть (14, 3–15, 1, 5) 287
БЕСЕДА 77 Сия глаголах вам, да радость Моя в вас будет
и радость ваша исполнится. Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы (15, 11–12)................................ 290
БЕСЕДА 87 Сих же вам исперва не рех вам, яко с вами
бех. Ныне же иду к Пославшему Мя, и
никтоже от вас вопрошает Мене: камо идеши? Но сия глаголах вам, скорби исполних
сердца ваша (16, 4–6)............................................................. 295
БЕСЕДА 79 Вмале, и ктому не видите Мене, и паки вмале,
и узрите Мя, яко иду ко Отцу. Реша же от ученик Его к себе: что есть сие, еже глаголет: вмале (16, 16–18 и далее)..................... 299
БЕСЕДА 80 Сия глагола Иисус и возведе очи Свои на небо
и рече: Отче, прииде час: прослави Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тя (17,
1).................................................................. 304
БЕСЕДА 81 Явих имя Твое человеком, ихже дал еси Мне от
мира. Твои беша, и Мне дал еси, и слово
Твое сохраниша (17, 6)....... 307
БЕСЕДА 82 Аз дах им слово Твое, и мир возненавиде их,
яко не суть от мира, якоже и Аз от мира несмь (17, 14)........ 310
БЕСЕДА 83 И сия рек Иисус, изыде со ученики Своими на
он пол потока Кедрска, идеже бе вертоград,
в оньже вниде Сам и ученицы Его (18, 1).................................................................... 314
БЕСЕДА 84 Аз на сие родихся и на сие приидох в
мир, да свидетельствую истину. Всяк, иже
есть от истины, послушает гласа Моего (18, 37)............................................................................. 321
БЕСЕДА 85 Тогда убо предаде Его им, да распнется. Поемше Иисуса и ведоша. И нося крест
Свой, изыде на глаголемое лобное место,
еже глаголется еврейски Голгофа, идеже пропяша Его (19, 16-18).................................................................. 324
БЕСЕДА 86 Идоста же паки к себе ученика. Мария же
стояше у гроба вне плачущи (20, 10–11)...................... 331
БЕСЕДА 87 Фома
же, един от обоюнадесяте, глаголемый Близнец, не бе с ними, егда прииде
Иисус. Глаголаху же ему друзии ученицы:
видехом Господа. Он же рече им: аще не вижу...
не иму веры (20, 24–25 и далее)............................... 335
БЕСЕДА 88 Егда же обедоваше, глагола Симону Петру
Иисус: Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих?
Глагола Ему: ей, Господи, Ты веси,
яко люблю Тя (21, 15)............................ 339
1. Зрители подвигов телесной борьбы, как скоро узнают, что
пришел откуда-нибудь мужественный и уже увенчанный борец, все стекаются, чтобы
видеть его ратоборство, искусство, силу. Тогда видишь, как на зрелище,
наполненном бесчисленным множеством народа, все направляют чувственные и
мысленные взоры, чтобы ничего тут не оставить без внимания. Если потом прибудет
какой-нибудь замечательный музыкант, то опять те же самые люди наполняют
зрелище, и, оставив все, что было у них в руках, иногда даже нужное
какое-нибудь и настоятельное дело, сидят на возвышении, и с большим вниманием
слушают пение и музыку, испытывая их благозвучие. Так обыкновенно делает
простой народ. А сведущие в словесных науках то же самое делают в отношении к
софистам. И у тех есть свои зрелища и слушатели, рукоплескания и приговоры, и
строгие испытания речей. Если же зрители борцов, зрители и вместе слушатели
риторов и музыкантов сидят на зрелище с таким вниманием, то сколько усердия и
внимания, по справедливости, должны вы оказывать, когда не певец какой-нибудь и
не софист выходит на подвиг, но когда вещает муж с небес и издает глас сильнее
грома? Своим гласом Он объял и наполнил всю вселенную, не потому, чтобы вопиял
слишком громко, но потому, что двигал язык силою Божественной благодати. И то
удивительно, что такой сильный голос нисколько не груб или неприятен, но
приятнее и вожделеннее всякого музыкального созвучия, способен даже увлекать,
и, сверх всего этого, он совершенно свят, достоин трепетного благоговения,
преисполнен столь великими тайнами и доставляет столько благ, что принимающие и
сохраняющие их со тщанием и ревностью уже как бы перестают быть людьми и не
остаются на земле, но, становясь выше всего житейского и присоединяясь к лику
ангельскому, живут на земле, как бы на небе. Сын грома, возлюбленный (ученик)
Христов, столп Церквей, сущих по вселенной, тот, кто имеет ключи неба, кто испил
чашу Христову и крещением Его крестился, кто с дерзновением возлег на перси
Господни, – вот он ныне приходит к нам не с тем, чтобы представить какое-нибудь
вымышленное зрелище или прикрывать себя личиною (не в таком роде он и говорить
будет); не восходит он на возвышенное место, не ударяет ногою под музыку, не
украшается позлащенною одеждою. Он входит в одежде, имеющей красоту
безыскусственную; он является нам, облеченный во Христа, обув красные ноги свои
в уготование благовествования мира; пояс – не на персях, но на чреслах, не из
кожи пурпурного цвета, не золотом покрытый сверху, но сотканный и составленный
из самой истины. Таков он ныне является нам, без всякого лицеприятия; нет у
него ни притворства, ни вымыслов, ни басней, но с открытою главою он возвещает
открытую истину. Будучи сам по себе таким, он не иное внушает и слушателям
своим видом, взорами, голосом. Он не имеет нужды в каких-нибудь орудиях для
вещания, как, например, в цитре, или лире, или в чем-нибудь подобном; но все
совершает своим языком, издавая голос приятнее и гораздо полезнее всякой игры
на цитре и (всякой) музыки. Местом действия служит для него все небо; зрелищем
– вселенная; зрителями и слушателями – все ангелы и из людей те, которые
подобны ангелам или желают такими сделаться. Только такие могут отчетливо
постигать это благозвучие, обнаруживать его и в делах (своих), и быть такими
слушателями, какими надобно быть. Все другие, как малые дети, хотя и слушают,
но не разумеют того, что слушают, а увлекаются только удовольствиями и детскими
играми. Так все люди веселые, роскошные, живущие для богатства, для почести и
чрева, хотя и слушают иногда, что (им) говорят, но на деле не показывают ничего
великого и возвышенного, потому что однажды навсегда прилепились к брению и
праху. Апостола этого окружают горние силы, дивясь благообразию души его,
разуму и красоте его добродетели, которою он привлек (к себе) и Самого Христа и
получил благодать духовную. Настроив свою душу подобно благозвучной, украшенной
драгоценными камнями и имеющей златые струны лире, он достиг того, что чрез нее
Духом возгласил нечто великое и возвышенное.
2. Итак, будем внимать не рыбарю, не сыну Зеведееву, но
тому, кто ведает глубины Божии, то есть Духу, движущему эту лиру. Он ничего
человеческого не будет говорить нам, но все, что ни скажет, будет из глубины
Духа, из тех тайн, которых даже и ангелы не знали прежде, нежели они
совершились. И ангелы вместе с нами чрез глас Иоанна и чрез нас научились тому,
что мы познали. Это открыл другой Апостол, когда сказал: да скажется ныне началом и властем на небесных церковию многоразличная
премудрость Божия (Еф. 3, 10). Итак, если и начала, и власти, и херувимы, и
серафимы познали это чрез Церковь, то очевидно, что и они с великим тщанием
занимались этим поучением. Таким образом, мы и тем уже не мало почтены, что
ангелы вместе с нами научились тому, чего прежде не знали. А что (они узнали) и
чрез нас, об этом пока не буду говорить. Итак, окажем и мы с своей стороны
безмолвное благоговение, не ныне только и не на тот только день, когда слушаем,
но в продолжение всей (своей) жизни, потому что слушать его всегда хорошо. Если
нам желательно знать, что делается в чертогах царских, как, например, что
делает или предпринимает царь касательно своих подданных, хотя часто это
нисколько не относится к нам, то не гораздо ли более вожделенно слышать, что
изрек Бог, и особенно когда все это нас касается? А все это Апостол (Иоанн) с
точностию скажет нам, как друг самого (Небесного) Царя или, лучше, как такой
муж, который имеет в себе Его Самого говорящего и от Него слышал все, что Он –
от Своего Отца. Вас рекох други,
говорил Он, яко вся, яже слышах от Отца
Моего, сказах вам (Ин. 15, 15). Итак, подобно тому, как если бы мы вдруг
увидели кого-нибудь, сходящего свыше, с высоты неба, и обещающего сказать нам в
точности, что там (происходит), и, конечно, все стеклись бы к нему, подобно
тому поступим и ныне. Именно с неба собеседует с нами этот муж. Он не от мира,
как говорит и Сам Христос: вы несте от
мира сего (см.: Ин. 15, 19). В нем вещает Утешитель вездесущий и с такою же
точностию ведущий Божия, с какою душа
человеческая знает в себе свое, – Дух
святости, Дух правый, владычественный, руководящий на небеса, дающий другие
очи, способные видеть будущее как настоящее, и сподобляющий нас еще во плоти
созерцать то, что есть на небесах. Итак, будем оказывать ему безмолвное
внимание в продолжение всей нашей жизни. Никто пусть не остается здесь ленивым,
сонливым, нечистым. Переселимся к небесам, потому что он вещает только там и
только тем, которые там обитают. А если будем оставаться на земле, то не
получим отсюда никакой важной пользы. Слова Иоанна не относятся к тем, которые
не хотят отстать от жизни скотской, точно так же, как и его не касаются здешние
дела. Гром поражает наши души, имея и незначительный звук, а его голос не
устрашает никого из верных; напротив, еще освобождает от страха и смущения
душевного и поражает только демонов и тех, которые им работают. Итак, чтобы нам
видеть, как он их поражает, сохраним безмолвие, как внешнее, так и внутреннее,
особенно внутреннее. Какая, в самом деле, польза, когда уста безмолвствуют, а
душа возмущается и имеет в себе сильную бурю? Я ищу безмолвия в душе, в
помыслах, так как и внимательного требую слуха. Да не увлекает же нас страсть к
богатству, ни любовь к славе, ни сила гнева, ни волнение других страстей.
Невозможно слуху неочищенному уразуметь как должно высоту изреченных глаголов,
уразуметь, или познать, как следует, силу этих страшных и неизреченных тайн и
всякое добро, заключающееся в этих божественных изречениях. Если нельзя хорошо
изучить игры на свирели и цитре, не устремив к тому всего ума, то как возможно
выразуметь таинственный глас слушателю, сидящему с беспечною душою?
3. Так и Христос научает: не дадите святая псом, ни пометайте бисер пред свиниями (Мф. 7, 6).
Бисером он называл эти самые речения, хотя
они гораздо драгоценнее бисера, и называл только потому, что у нас нет ничего,
ценнее этой вещи. Потому и сладость слова Писание часто имеет обычай сравнивать
с медом, не потому, чтобы такова только была ее мера, но потому, что у нас нет
ничего другого, слаще меда. А что оно несравненно превосходит и драгоценность
камней, и сладость всякого меда, послушай, как Пророк говорит о нем, показывая
его превосходство. Вожделенны,
говорит он, паче злата и камене честна
многа, и слаждша паче меда и сота (Пс. 18, 11). Но это только для здоровых,
– почему и присовокупил Пророк: ибо раб
Твой хранит я (ст. 12). И опять в другом месте, назвав их сладкими,
присовокупил: гортани моему. Коль сладка,
говорит он, гортани моему словеса твоя (Пс.
118, 103). И еще, выражая их превосходство, говорит: паче меда и сота устом моим, – потому что он имел крепкое здравие
душевное. Так и мы не будем приступать к ним в болезни, но, уврачевав сперва
душу, примем эту пищу. Для того я так много и говорю предварительно, еще не
касаясь самих изречений Евангелия, чтобы каждый освободился от всякого вида
болезни и, таким образом, как бы взошел на самое небо, взошел чистым, отложив
гнев, заботы, житейские тревоги и все иные страсти. Не очистив таким образом
предварительно души, невозможно получить отсюда никакой важной пользы. И никто
не говори мне, что мало времени до будущего собрания. Не только в пять дней, но
в одну минуту можно переменить всю свою жизнь. Скажи мне, есть ли что хуже
разбойника и человекоубийцы? Не крайняя ли это степень зла? И, однако ж,
разбойник вдруг взошел на высоту добродетели и перешел в самый рай, не имея для
этого нужды ни во многих днях, ни даже в половине одного дня, довольно было для
этого одной минуты. Следовательно, можно вдруг перемениться и сделаться златым,
вместо бренного. Так как добродетель и порок происходят не от природы, то и
перемена легка и не подвержена никакому насилию. Аще хощете и послушаете Мене, говорит Бог, благая земли снесте (Ис. 1, 19). Видишь ли, что нужно одно только
хотение? Но хотение – не обыкновенное, общее многим, а тщательное. Я знаю, что
ныне все желают воспарить на небо; но надобно доказать это желание в самих
делах. И купец, желая обогатиться, не останавливает своего желания только на одной
мысли, но снаряжает корабль, собирает корабельщиков, приглашает кормчего,
снабжает судно всем, что нужно, берет взаем золото, переплывает море,
отправляется в чужую землю, претерпевает множество опасностей и все прочее
делает, что известно мореплавателям. Так и мы должны доказывать свое желание. И
мы ведь совершаем плавание, не из (одной) земли в (другую) землю, но от земли к
небу. Соделаем же ум наш способным к управлению, так, чтобы он возносил нас
горе, а корабельщиков сделаем послушными ему; снарядим крепкий корабль,
которого не могли бы потопить злоключения и скорой житейские, который не
воздымался бы духом надмения, но был легок и скор в плавании. Если мы устроим
таким образом корабль, кормчего и корабельщиков, то будем плавать благополучно
и преклоним к себе истинного Кормчего – Сына Божия, Который не допустит наше
судно погрузиться (в бездну), но, хотя бы дули тысячи ветров, Он и ветрам
запретит, и морю, и вместо бури сотворит великую тишину.
4. Приготовив себя таким образом, приходите в следующее
собрание, если только вам желательно услышать что-нибудь полезное и сохранить
слово в душе своей. Никто да не будет подобен проходной стезе (см.: Лк. 8, 5,
12), никто да не будет камнем, никто – полным терний. Соделаем себя как бы
новосделанными нивами. Тогда и мы, если увидим в вас землю чистую, будем с
ревностию бросать семена; если же – грубую и каменистую, то простите нам, если
не захотим напрасно трудиться. А если, оставив сеяние, начнем исторгать терния,
то опять будет неблагоразумно бросать в невосделанную землю. Наслаждающемуся
таким слушанием не должно приобщаться трапезы бесовской: кое общение правде к беззаконию? (2 Кор. 6, 14). Ты стоял здесь,
слушая Иоанна и чрез него внимая учению Духа, и после этого идешь слушать
блудных женщин, произносящих речи постыдные, а еще постыднейшие дела
представляющих на зрелище, также изнеженных юношей, которые взаимно друг друга
бьют и бьются. Как же ты можешь вполне очиститься, оскверняемый такою грязью?
Но для чего изображать по частям весь срам, какой там бывает. Всё там – смех,
всё – стыд; там – ругательство, насмешки, выходки; всё – разврат, всё – пагуба.
Вот я наперед об этом говорю и объявляю всем вам. Никто из наслаждавшихся
здешнею трапезою да не растлевает души своей теми пагубными зрелищами. Все, что
там ни говорится и ни делается, есть сатанинская гордыня. Знаете вы,
сподобившиеся таинства (крещения), какие между нами положены обеты или, лучше
сказать, в какой завет вы вступили со Христом, когда Он сподоблял вас Своих
таинств? Что вы пред Ним говорили? Что вы сказали Ему о гордыне сатанинской?
Как вы, с отречением от сатаны и ангелов его, отреклись и от всей гордыни его и
обещали более уже не уклоняться к ней? Итак, не мало нужно заботиться, чтобы не
забывать столь великих обетов и не делать себя недостойным таких таинств. Не
видишь ли, как при царском дворе призываются к участию в совете царском и
включаются в число друзей царевых только люди, ни в чем не преткнувшиеся и
достоуважаемые. К нам пришел посланник с неба, посланный от Самого Бога для
того, чтобы сказать нам о некоторых необходимых предметах. А вы, оставив
слушать то, что он хочет нам передать и для чего уполномочен к нам, сидите,
слушая лицедеев. Каких достойно это молний, каких громов! Но как не должно
приобщаться трапезе бесовской, так не должно принимать участия и в слушании
бесовском, в нечистой одежде приходить к светлой трапезе, обильной столь
многими благами, – трапезе, которую уготовал Сам Бог. Такова ее сила, что она
вдруг может вознести на самое небо, если только мы будем внимать с чистым
сердцем. Итак, неприлично тому, кто часто оглашается божественными словами,
оставаться в настоящем низком состоянии, но необходимо тотчас воспарить,
возлететь в самую горнюю страну и насладиться сокровищами бесчисленных благ,
которые да сподобимся получить все мы, благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, Которому со Отцом и со Святым Духом слава, ныне и присно,
и во веки веков. Аминь.
1. Если бы Иоанн хотел сам с нами беседовать или говорить
нам что-либо свое, от себя, то нужно было бы сказать о роде его, об отечестве,
о воспитании. Но так как не он, а Сам Бог чрез него вещает роду человеческому,
то исследовать это представляется мне излишним и неуместным. Впрочем, может
быть, это и неизлишне, и даже весьма нужно. Когда узнаешь, кто он был, откуда и
от кого происходил и каков был сам по себе, потом услышишь его глас и все его
любомудрие, – тогда ясно увидишь и то, что Евангелие было не собственным его
произведением, но делом Божественной силы, которая действовала в душе его. Итак
– какое же было его отечество? Отечества у него не было почти никакого; он
происходил из бедного селения, из страны, самой в то время презренной, которая
не имела в себе ничего хорошего. Книжники в унижение Галилеи говорили: испытай и виждь, яко пророк от Галилеи не
приходит (Ин. 7, 52). Унижает ее и истинный израильтянин, говоря: от Назарета может ли что добро быти?
(Ин. 1, 46). Будучи из такой страны, Иоанн не происходил и из какого-нибудь
замечательного в ней места и не был там известен по своему имени. Отец его был
бедный рыбарь, до того бедный, что и детей своих приготовлял к тому же ремеслу.
А вы знаете, что ни один ремесленник не захочет добровольно сделать своего сына
наследником собственного ремесла, если только не будет принужден к тому крайнею
бедностию, особенно если ремесло его низко. Но нет беднее, нет презреннее,
невежественнее рыбарей; впрочем, и между ними одни выше, а другие ниже. Апостол
и в этом отношении занимал самую последнюю степень. Он и не в море ловил рыбу,
а трудился в одном небольшом озере. И вот, когда он там находился вместе с
отцом и Иаковом, братом своим, и чинил с ними прорванные сети, что также
показывало крайнюю бедность, – призвал его Христос. А что касается до внешнего
образования, то и отсюда уже можно заключать, что он был вовсе необразован.
Притом свидетельствует (об этом) и Лука, когда пишет, что он был человек не
только простой, но и безграмотный. И это должно быть так; кто был так беден, не
являлся среди народа, никогда не обращался с значительными людьми, но был занят
только рыболовством, а если иногда и встречался с кем-нибудь, то беседовал
разве с покупщиками рыбы и поварами, – тот мог ли сделаться чем-нибудь лучше
неразумных животных? Как было ему не подражать безгласию самих рыб? И вот этот-то
рыбарь, вращавшийся около озера, сетей и рыб, родом из Вифсаиды галилейской,
сын бедного рыбаря, и бедного до крайнего убожества, человек простой, и притом
на последней степени простоты, не изучавший наук ни прежде, ни после соединения
со Христом, – вещает к нам. Узнаем же, о чем он с нами беседует. Не о том ли,
что на полях? Или – что в реках? Не о торговле ли рыбою? Иной, может быть, и
ожидал бы услышать это от рыбаря. Но не бойтесь, ничего подобного мы не
услышим. А услышим о том, что на небесах и чего прежде его еще никто не знал.
Он приносит к нам столь возвышенные догматы, столь превосходные правила жизни и
такую мудрость, какие возможны только для вещающего из самых глубин Духа, и
вещает так, как только что пришедший с самых небес. Еще более: и из живущих на
небе, как я и прежде говорил, не все могли бы это знать. Скажи же мне,
свойственно ли это рыбарю? Или хотя бы ритору, или софисту, или философу, или
вообще всякому, изучившему внешнюю мудрость? Нет; обыкновенному человеческому
духу невозможно любомудрствовать так о вышнем бессмертном и блаженном Существе,
о ближайших к нему силах, о бессмертии и бесконечной жизни, о естестве тел
смертных, но впоследствии имеющих соделаться бессмертными, о будущем суде и
наказании, о предстоящих отчетах в словах и делах, в мыслях и чувствах, также –
знать, что такое человек и что – мир, что такое человек по существу и что такое
– кажущийся человеком, но не таковой на самом деле, что такое порок и что –
добродетель.
2. Некоторые из этих предметов были исследуемы учениками
Платона и Пифагора, а о прочих философах не стоит даже и упоминать нам, – до
такой степени все они стали смешны. Именно они более других пользовались у
эллинов уважением и считались главами этой науки. Они же, между прочим,
написали нечто и относительно жизни гражданской и законов. Однако ж и они, к
стыду своему, оказались во всем смешнее детей. Они вводили общих для всех жен;
извращали самую жизнь; повреждали честность брака; узаконяли и многое другое,
столько же достойное смеха, и таким образом провели всю свою жизнь. Что же
касается до души, то они оставили учение о ней самое постыдное: говорили, что
души человеческие делаются мухами, комарами, деревьями, утверждали, что сам Бог
есть душа, и вымышляли многие другие нелепости. И не это одно достойно
порицания, а также обширное у них море умозаключений. Как бы в море носимые
туда и сюда, они никогда не останавливались на одном предмете, потому что обо
всем говорили на основании неверных и нетвердых умствований. Но не таков этот
рыбарь; он все изрекает с точностию и, как бы стоя на камне, никуда не
совращается. Он удостоился проникнуть в самые недоступные тайны и, имея в себе
глаголющего Самого Господа, не подвергся никаким человеческим слабостям. А те
философы, как люди, которые даже во сне не удостоились войти в царские чертоги,
но вне их на площади оставались в толпе народа и только по собственным
соображениям гадали о невидимых предметах, – те впадали в великие заблуждения,
когда хотели рассуждать о неизреченных предметах, и, как слепые и пьяные, даже
в самих заблуждениях препирались друг с другом, и не только противоречили друг
другу, но нередко и сами себе, непрестанно переменяя свои мнения об одних и тех
же предметах. А этот неученый, простой житель Вифсаиды, сын Зеведея (хотя бы
тысячу раз эллины насмехались над грубостию этих названий, я тем не менее и
даже тем с большею смелостию буду произносить их, так как, чем более этот народ
представляется им грубым и чуждым эллинского образования, тем более славным
является наше учение. Когда человек необразованный и некнижный возвещает то,
чего никогда и никто из людей на земле не знал, и не только возвещает, но и
убеждает, тогда, если бы только и вещал он, то и это уже было бы великим чудом;
а если ныне, сверх того, представляется еще другое важнейшее доказательство
богодухновенности его глаголов, именно, что он всех своих слушателей во всякое
время убеждает, – то кто не подивится обитающей в нем силе? И это, как я уже
сказал, служит величайшим свидетельством того, что он не сам от себя учит), –
итак, этот-то необразованный человек написанным от него Евангелием объял всю
вселенную, а телом пребывал в Азии, где в древности любомудрствовали все,
принадлежавшие к эллинским школам. Там он был страшен для демонов, сияя среди
врагов, уничтожая их мрак и разрушая твердыни демонские. Душою же своею он
переселился в иную страну, достойную совершившего такие дела. Произведения
эллинов все истребились и исчезли; а его деяния с каждым днем становятся более
и более славными. С того времени, как явился он и с ним прочие рыбари, с того
времени учение Платона и Пифагора, которое прежде почиталось господствующим,
умолкло, так что (ныне) многие далее и по имени их не знают, хотя Платон, как
говорят, и с царями беседовал, по их приглашению, имел много единомышленников и
плавал в Сицилию. А Пифагор, по прибытии в великую Элладу, показал здесь много
разных родов чародейства. Ведь разговаривать с волами (говорят, что он и это
делал) было не иное что, как дело волшебства. И это в особенности очевидно из
того, что, беседуя таким образом с неразумными, он не только не приносил
никакой пользы человечеству, но еще весьма много вредил ему. Природа
человеческая, конечно, способнее к изучению философии, но он, как говорят, при
помощи волхвования беседовал с орлами и волами. Он не делал природы неразумной
разумною (это и невозможно для человека), а волхвованием только обманывал
неразумных. Оставив учить людей чему-нибудь полезному, он внушал им, что все
равно – есть бобы или головы своих родителей, а своих последователей уверял,
что душа учителя их иногда бывала деревом, иногда – девицею, иногда – рыбою.
Итак, не по справедливости ли все это уничтожено и исчезло совершенно? По
справедливости, вполне основательно. Но не таково учение этого простого и
некнижного человека. Напротив, и сириане, и египтяне, и индийцы, и персы, и
эфиопы, и множество других народов, будучи людьми невежественными, научились
любомудрствовать, когда переложили на свой собственный язык преподанное им
учение.
3. Итак, не напрасно я сказал, что для него вся вселенная была
местом зрелища. Он не оставлял подобных себе по естеству и не трудился напрасно
над природою бессловесных, что было делом излишнего честолюбия и крайнего
безумия. Он, будучи чистым и от этой страсти, как и от других, только о том
одном старался, чтобы вся вселенная научилась чему-нибудь полезному, могущему
возвести ее от земли на небо. Поэтому он и не прикрывал своего учения
каким-нибудь мраком и тьмою, как те философы делали, закрывая неясностию
учения, как бы некоторою завесою, зло, заключавшееся в сущности его. Его
догматы яснее солнечных лучей, и потому доступны для всех людей по вселенной.
Приходившим к нему он не повелевал, подобно тому (Пифагору), молчать в
продолжение пяти лет; не так учил, как бы сидели пред ним бесчувственные камни,
не баснословил, все определяя числами. Но, отвергши всю эту сатанинскую
мерзость и гибель, сообщил такую удобопонятность своим словам, что все,
сказанное им, ясно не только для мужей и людей разумных, но и для женщин и
юношей. Он был уверен, что учение его истинно и полезно для всех, кто будет
слушать, – и это свидетельствуют все последующие времена. Он привлек к себе всю
вселенную, освободил жизнь нашу от всякого чуждого вымысла, после того как мы
услышали его проповедь. Поэтому-то мы, слушающие его, пожелали бы лучше
лишиться жизни, нежели догматов, которые он преподал нам. А отсюда, как и
отовсюду, очевидно, что в учении его нет ничего человеческого, но что
наставления, дошедшие до нас чрез эту божественную душу, божественны и небесны.
Мы не найдем у него ни шума слов, ни напыщенности в речи, ни излишнего и
бесполезного украшения и сочетания имен и слов (да это чуждо и всякого
любомудрия); но увидим непреоборимую, Божественную силу, правых догматов
непобедимую крепость, сочетание бесчисленных благ. Искусственность была бы
излишня в проповеди Евангелия; она свойственна софистам, лучше же сказать – и
не софистам, а неразумным детям, так что и сам их философ (Платон) представляет
своего учителя весьма стыдящимся этого искусства и говорящим своим судьям, что
они услышат от него речи, произносимые просто и как случится, не изукрашенные
словами и не испещренные именами и выражениями, – потому что, говорил он,
неприлично мне было бы, достопочтенные мужи, в таком возрасте составлять
детские речи и с ними приходить к вам. Но посмотри, какой смех! Чего, по
описанию этого философа, учитель его избегал, как дела детского, того сам он
более всего домогался. Так-то во всех случаях водились они одним честолюбием! А
в Платоне ничего нет удивительного, кроме этого одного. Подобно тому, как,
открыв гробы, отвне повапленные, ты увидишь, что они наполнены тлением и
зловонием и сгнившими костями, подобно этому и в мнениях этого философа, если
обнажишь их от прикрас в выражении, увидишь много мерзости, особенно когда он
философствует о душе, без меры и превознося ее, и унижая. Диавольская это
хитрость – ни в чем не соблюдать умеренности, но, увлекая в противоположные
крайности, вводить в заблуждение. Иногда он говорит, что душа причастна
Божескому существу; а иногда, возвысив ее так неумеренно и так нечестиво,
оскорбляет ее другою крайностию, вводя ее в свиней и ослов, и в других
животных, еще хуже. Но об этом довольно или, лучше сказать, и то уже чрез меру.
Если бы можно было научиться от них чему-нибудь полезному, то следовало бы и
более ими заняться. А так как нужно было только обнаружить их постыдные и
смешные стороны, то и это сказано нами более надлежащего. Итак, оставив их
басни, приступим к нашим догматам, свыше принесенным к нам в устах этого рыбаря
и ничего человеческого не имеющим. Станем же рассматривать его изречения и, к
чему призывали мы вас вначале, то есть чтобы вы тщательно внимали словам нашим,
то же самое напоминаем вам и теперь. Итак, чем же начинает евангелист свое
сказание? В начале бе Слово, и Слово бе к
Богу. Видишь ли ты в этом изречении все его дерзновение и силу? Как он
вещает, нисколько не колеблясь, не ограничиваясь догадками, но все говоря
положительно? Свойство учителя – не колебаться в том, что сам он говорит. А
если бы кто, желая наставлять других, нуждался в человеке, который бы мог
поддерживать его самого, то, по справедливости, ему следовало бы занимать место
не учителя, а учеников. Если же скажет кто-нибудь: почему евангелист, оставив
первую Причину, тотчас начал беседовать с нами о второй? – то говорить о первом и втором мы отказываемся. Божество выше числа и последовательности
времен, поэтому и отрекаемся говорить так, но исповедуем Отца самосущего и
Сына, от Отца рожденного.
4. Так, скажешь ты; но почему же (евангелист), оставив Отца,
говорит о Сыне? Потому, что Отец был всеми признаваем, хотя и не как Отец, а
как Бог; но Единородного не знали. Поэтому-то и справедливо евангелист поспешил
тотчас, в самом начале, предложить познание о Нем для тех, которые не ведали
Его. Впрочем, и об Отце он не умолчал в этих же словах. Обрати внимание на
духовный смысл их. Знал он, что люди искони и прежде всего признавали и чтили
Бога. Поэтому сперва и говорит (о бытии Сына): в начале, а потом далее называет
Его и Богом, но не так, как Платон, который одного называл умом, а другого
душою. Это чуждо божественного и бессмертного естества. Оно не имеет ничего
общего с нами, но весьма далеко от общения с тварию, – разумею по существу, а
не по действиям. Поэтому-то евангелист и называл Его Словом. Имея намерение
вразумить (людей), что это Слово есть Единородный Сын Божий, евангелист, чтобы
кто-нибудь не предположил здесь страстного рождения, предварительно
наименованием Сына Словом уничтожает всякое злое подозрение, показывая и то,
что Он есть от Отца Сын, и то, что Он (рожден) бесстрастно. Видишь ли, как я
сказал, что в словах о Сыне он не умолчал и об Отце? Если же этих объяснений
недостаточно для совершенного уразумения этого предмета, не удивляйся: у нас
теперь речь о Боге, о Котором невозможно достойным образом ни говорить, ни мыслить.
Поэтому и евангелист нигде не употребляет выражения: существо, – так как и
невозможно сказать, что есть Бог по Своему существу, – но везде показывает нам
Его только из Его действий. Так видим, что это Слово немного после называется у
него Светом, и опять Свет этот именуется Жизнью. Впрочем, не по этой одной
причине он так называл Его, но, во-первых, по этой причине, а во-вторых,
потому, что Слово имело возвестить нам об Отце. Вся, елика слышах от Отца, сказано, возвестих вам (см.: Ин. 15,
15). Называет же Его вместе и Светом, и Жизнью потому, что Он даровал нам свет
ведения, а отсюда – жизнь. Вообще же нет ни одного такого имени, нет таких ни
двух, ни трех и более имен, которые были бы достаточны для выражения того, что
касается Божества. По крайней мере желательно, чтобы хотя многими (именами),
хотя и не вполне ясно, можно было изобразить Его свойства. Не просто же
евангелист назвал Его Словом, а с прибавлением члена (?), отличая
Его и этим от всех других (существ). Видишь ли, как не напрасно я сказал, что
этот евангелист вещает нам с небес? Смотри, куда он тотчас, в самом начале,
воспарив, возвел душу и ум своих слушателей. Поставив ее выше всего
чувственного, выше земли, выше моря, выше неба, он возводит ее превыше самих
ангелов, горних херувимов и серафимов, выше престолов, начал, властей и вообще
убеждает ее вознестись выше всего сотворенного. Что же? Ужели, возведши на
такую высоту, он мог остановить нас здесь? Никак. Но подобно тому, как если бы
человека, стоящего на берегу моря и обозревающего города, берега и пристани,
привел кто-нибудь на самую середину моря и тем, конечно, удалил бы его от
прежних предметов, однако ж ни на чем не мог бы остановить взора его, а только
ввел бы его в неизмеримое пространство зрения, – так и евангелист, возведши нас
выше всякой твари, устремив нас к вечности, ей предшествовавшей, оставляет взор
наш носиться, не давая ему достигнуть в высоте какого-либо конца, так как там и
нет конца. Разум, восходя к началу, испытывает, какое это начало. Потом,
встречая: бе, всегда предваряющее его
мысль, не находит, где бы ему остановить свой помысл, но, напрягая взор и не
имея возможности ничем его ограничить, утруждается и опять возвращается долу.
Выражение: в начале бе означает не
что иное, как бытие присносущное и беспредельное. Видишь ли истинное любомудрие
и догматы божественные, – не такие, как у эллинов, предполагающих времена и
признающих одних богов старшими, других младшими? Ничего подобного нет у нас.
Если Бог есть, как и действительно есть, то ничего нет прежде Его. Если Он
– Творец всего, то Он – первее всего. Если он – Владыка и Господь всего, то все
– после Него, и твари и веки. Хотел я дойти и до других рассуждений, но, может
быть, утомилась (ваша) мысль. Поэтому, предложив еще некоторые наставления,
которые могут быть полезны вам для разумения как уже предложенных бесед, так и
будущих впоследствии, я замолкну. Какие же это наставления? Знаю, что многие
утомляются от продолжительности бесед. Но это бывает тогда, когда душа
обременена многими житейскими попечениями. Как зрение, когда оно чисто и ясно,
бывает остро и не утомляется, легко рассматривая мельчайшие предметы, но как
скоро какая-нибудь дурная влага стекает с головы (на лицо) или снизу
поднимается дым или пар, то пред зрачком образуется как будто густое облако, которое
не позволяет ясно видеть и самых больших предметов, так обыкновенно бывает и в
душе. Когда она очищена и не имеет в себе никакой возмутительной страсти, тогда
она зорко видит то, на что ей взирать должно. Когда же она, будучи помрачена
страстями, погубит свою доблесть, тогда неспособна делается ни к чему высокому,
скоро утомляется и падает, склоняется ко сну и лености, опускает из виду то,
что могло бы способствовать ей к добродетели и жизни добродетельной, и не
обращается к ней с ревностью.
5. Итак, чтобы и с вами этого не случилось (я же не
перестану внушать вам это), укрепите дух ваш, чтобы не услышать вам тех же
слов, какие сказаны были Павлом верующим евреям. И для них, говорил он, многое было слово и неудобь сказаемое глаголати, – не потому, чтобы таково оно
было по существу своему, но понеже,
говорит он, вы немощны бысте слухи
(Евр. 5, 11). Больной и немощной обыкновенно утруждается так же кратким, как и
продолжительным словом и предметы ясные и удобопонятные считает
труднопостигаемыми. Но здесь да не будет ничего такого; но пусть каждый внимает
учению, отложив всякое житейское попечение. Когда слушателем овладевает
пристрастие к богатству, то невозможно, чтобы его занимало подобным образом и
желание слушать поучения, потому что душа, сама в себе единая, не может вмещать
в себе многих желаний, но одно желание подавляется другим, и душа, таким
образом как бы разрываемая, делается еще слабее. Между тем если какое-либо
желание преобладает, то уже все обращает в свою пользу. Так обыкновенно случается
и с детьми. Когда кто имеет у себя только одно дитя, то крайне любит этого
одного; когда же сделается отцом многих детей, то и расположенность его к ним,
разделившись, становится слабее. Если же так бывает там, где господствует
естественное влечение и сила и где любимые предметы сродны между собою, то что
сказать о произвольном расположении и увлечении, и особенно когда виды любви
прямо противоположны один другому? А любовь к богатству противна любви к
поучениям. Входя сюда, мы входим на небо, не по месту, разумею, но (по
душевному) расположению. Ведь можно, и находясь на земле, стоять на небе,
созерцать тамошние предметы и слушать исходящие оттуда глаголы. Итак, никто не
приносит на небо ничего земного. Никто, стоя здесь, не озабочивайся делами
домашними. Отсюда бы надлежало переносить в дом и на торжище пользу, здесь
приобретенную, и сохранять ее там, а не это место наполнять попечениями,
свойственными дому и торжищу. Для того-то мы и приступаем к учительской
кафедре, чтобы здесь очищать скверны, отвне к нам привходящие. Если же и среди
этого малого поучения мы хотим растлеваться посторонними речами или делами, то
лучше бы и не начинать. Пусть же никто в церкви не печется о делах домашних;
напротив, пусть и в доме размышляет о предметах церковного учения. Пусть они
будут для нас предпочтительнее всего, так как они относятся к душе, а те
(домашние дела) к телу; лучше же сказать – и душе, и телу полезны здешние
поучения. Поэтому пусть будут они делом главным, а все прочее – делом
мимоходным. Они принадлежат и настоящей жизни, и будущей, а дела внешние – ни
той, ни другой, если не располагаются по правилам, основанным на первых. Здесь
единственно можно научиться не только тому, чем будем мы после этой жизни и как
тогда будем жить, но и тому, как управить жизнь настоящую. Этот дом есть
духовная лечебница, устроенная для того, чтобы в ней врачевали мы те раны,
которые получаем отвне (в мире), а не для того, чтобы выходить отсюда с новыми
ранами. Если же мы не станем внимать тому, что глаголет нам Дух Святой, то не только
не очистим прежних ран, но еще и другие получим. Будем же со всем тщанием
внимать этой книге, теперь пред нами раскрываемой. Впоследствии не много
потребно будет труда (для ее изучения), если тщательно мы узнаем ее начальные и
основные изречения, но, потрудившись немного вначале, будем потом в состоянии,
по слову Павла, и иных научити.
Апостол Иоанн весьма возвышен, обилен многими догматами и о них беседует более,
нежели о чем-нибудь другом. Будем притом слушать не мимоходом. Для того-то мы и
изъясняем (Евангелие) понемногу, чтобы для вас все было удобопонятно и чтобы
ничто не выходило из памяти. Убоимся же сделаться виновными пред тем голосом,
который сказал: аще не бых пришел и
глаголал им, греха не быша имели (Ин. 15, 22). Какое мы будем иметь преимущество
пред теми, которые вовсе не слышали (Евангелия), если и после слушания уйдем
домой, ничего не имея, а только удивляясь произнесенным словам? Дайте нам сеять
на добрую землю; дайте для того, чтобы еще более побудить нас (к сеянию). Если
кто имеет в себе терние, пусть воспламенит огонь Духа; кто имеет сердце грубое
и упорное, пусть сделает его мягким и удобопреклонным, пользуясь тем же огнем.
Если кто, находясь при пути, попирается всякими помыслами, пусть входит во
внутреннейшие чувства и не сообщается с теми, которые хотят войти туда на
расхищение, и тогда мы увидим нивы ваши тучными. Если таким образом мы будем о
себе заботиться и с трудолюбием прилежать к этому духовному собеседованию, то
хотя и не вдруг, по крайней мере мало-помалу, отрешимся от всего житейского.
Будем внимательны, чтобы не было и о нас сказано: яко аспида глуха уши их (Пс. 57, 5). Скажи мне, чем различается от
зверя такой слушатель? Напротив, не бессловеснее ли всякого бессловесного тот,
кто остается невнимательным, когда говорит Бог? Если быть человеком в том
состоит, чтобы благоугождать Богу, то не хотящий даже слышать о том, как это
исполнить, что есть иное, как не зверь? Подумай же, как велико это зло, если
тогда, как Христос желает сделать нас из людей равноангельными, мы сами себя
превращаем из людей в зверей! Быть рабом чрева, быть одержиму страстию к
богатству, гневаться, терзать, попирать ногами других, – свойственно не людям,
а зверям. Впрочем, каждый зверь имеет, так сказать, свою особенную страсть, и
притом по природе, а человек, свергший с себя власть разума, отторгшийся от
жизни по Боге, предает себя всем страстям, и делается уже не зверем только, но
каким-то чудовищем разновидным и разнохарактерным, и в самой природе своей уже
не находит для себя извинения. Всякое зло происходит от произволения и
свободных намерений. Но да не будет, чтобы когда-либо помыслить это о Церкви
Христовой! О вас мы думаем лучше, и имеем надежду спасения. Но, чем более мы
уверены в этом, тем более не оставим предохранительных внушений, чтобы, взошедши
на самый верх добродетелей, достигнуть нам с вами обетованных благ, которых да
сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.
Излишне было бы
теперь убеждать вас к внимательному слушанию. Вы уже поспешили показать это на
самом деле. Это стечение, это стояние с напряженным вниманием, эта поспешность,
оттесняя друг друга, занять ближайшее место, откуда внятнее для вас был бы
слышен наш голос, нежелание выйти отсюда, несмотря на тесноту, пока не
окончится это духовное зрелище, рукоплескания и возгласы одобрения, – все
свидетельствует о вашей душевной теплоте и усердии к слушанию. Потому-то и
излишне увещевать вас к слушанию, а нужно только внушить вам, чтобы вы и всегда
сохраняли в себе такое усердие, и не только бы здесь его показывали, но чтобы,
и дома находясь, муж с женою, отец с детьми беседовали об этом; пусть одни
передают другим и спрашивают друг друга, и пусть все оказывают взаимно такую
добрую помощь.
Никто не говори мне, что нам не нужно заниматься этим с
детьми. Не только этим должно заниматься, но об этом только одном и надобно бы
вам заботиться. Однако ж, ради немощи вашей, я уже не говорю этого; я и не отвожу
детей от посторонних занятий, так же как и вас не отвлекаю от общественных дел.
Я считаю только справедливым, чтобы из семи дней один посвящен был общему
нашему Господу. В самом деле, как это несообразно – рабам своим приказывать,
чтобы они все время служили нам, а нам самим не уделить и малейшего времени для
Господа, и притом тогда как наше служение не приносит Ему ничего (потому что
Бог ни в чем не нуждается) и только нам же самим обращается в пользу! Когда вы
водите детей на зрелище, то не находите препятствия к этому ни в науках, ни в
другом чем-нибудь. А когда надобно собрать и получить какую-нибудь духовную
пользу, вы это дело называете бездельем. Как же вы не прогневаете Бога, когда
во всем другом упражняете своих детей и на то находите время, а занимать их
делом Божиим считаете тягостным и неблаговременным для детей?
Нет, не так, братие! Этот-то возраст преимущественно и
нуждается в таких уроках. Возраст нежный, – он скоро усвояет себе то, что ему
говорят, и, как печать на воске, в душе детей отпечатлевается то, что они
слышат. А между тем и жизнь их тогда уже начинает склоняться или к пороку, или
к добродетели. Потому, если в самом начале и, так сказать, в преддверии
отклонить их от порока и направить их на лучший путь, то на будущее время это уже
обратится им в навык и как бы в природу, и они уже не так удобно по своей воле
будут уклоняться к худшему, потому что навык будет привлекать их к делам
добрым. Тогда и для нас они будут достопочтеннее самих стариков, и для
гражданских дел они будут полезнее, обнаруживая в юности свойства старцев.
Невозможно, как я и прежде говорил, чтобы наслаждающиеся таким слушанием
(Евангелия) и внимающие такому Апостолу отходили отсюда, не получив какого-либо
истинного, великого блага, будет ли участником в этой трапезе муж, или жена,
или юноша. Если мы, приучая зверей к нашим словам, таким образом укрощаем их,
то не гораздо ли более чрез это духовное учение мы можем исправлять людей,
когда там и здесь есть великое различие и между врачевствами и между
врачуемыми? Ведь и грубость в нас не такова, как в зверях: у них она зависит от
природы, а у нас от воли; да и сила слов не одинакова: там она происходит от
человеческой мысли, а здесь – от силы и благодати Духа. Итак, кто отчаивается в
себе самом, тот пусть помыслит об укрощенных зверях, – и он никогда не впадет в
отчаяние. Пусть всегда приходит он в эту лечебницу; пусть постоянно слушает
законы Духа и, возвращаясь домой, слышанное записывает в своем уме. Таким
образом, он будет в доброй надежде и в безопасности, на самом деле чувствуя
успех. И диавол, как скоро увидит, что в душе написан закон Божий, а сердце
сделалось скрижалями этого закона, уже не будет более приступать. Где будут
царские письмена, не на столе медном начертанные, но в боголюбивом сердце Духом
Святым напечатленные и благодатию блистающие, – туда он не сможет даже и
заглянуть, а далеко отбежит. Для него и для помыслов, от него влагаемых, ничто
так не страшно, как мысль, занятая предметами божественными, душа, постоянно
прилежащая к этому источнику. Такую-то не может ни опечалить что-либо в
настоящем, хотя бы то было и неприятное, ни надмить что-либо благоприятное; но,
среди бурь и волнений, она будет наслаждаться тишиною.
2. Да и не от природы вещей происходит наше смущение, а от
немощи нашего духа. Если бы мы подвергались этому страданию вследствие
обстоятельств, то все люди должны были бы испытывать его, потому что все мы
плывем по одному и тому же морю, на котором невозможно миновать волн и бурь.
Если же есть люди, которые остаются вне бури и волнений моря, то очевидно, что
бурю производят не обстоятельства, но состояние нашего духа. Следовательно,
если мы настроим душу так, чтобы она все легко переносила, то не будет для нас
ни бури, ни потопления, а будет всегда благоприятная тишина. Но я не знаю, как,
предположив себе ничего такого не говорить, я так увлекся этим поучением.
Простите мне это многословие. Я боюсь, и очень боюсь, чтобы не ослабело в вас
теперешнее усердие. Если бы я уверен был в этом, то не стал бы теперь говорить
вам ничего такого. Усердие может облегчить для вас всякое дело. Время, однако
же, заняться предстоящим сегодня, чтобы вы не утомленные выступили на поприще.
Предстоят же нам подвиги против врагов истины, против таких, которые все
придумывают к тому, чтобы уничтожить славу Сына Божия, лучше же сказать – свою
собственную. Слава Сына Божия всегда пребывает такою, какова она есть,
нисколько не уменьшаясь от злохульного языка; но те, которые стараются
уничтожить Того, Кому, по словам их, они поклоняются,
покрывают лица свои бесчестием, а душу подвергают казни. Итак, что же они
говорят, когда мы так рассуждаем? Говорят, что изречение – в начале бе Слово еще не доказывает прямо вечности (Сына), потому
что то же сказано и о небе, и о земле (Быт. 1, 1). О, бесстыдство и нечестие! Я
беседую с тобою о Боге, а ты мне указываешь на землю и людей, происшедших от
земли. Таким образом, если Христос называется Сыном Божиим и Богом, также и
человек называется Сыном Божиим и Богом (как, например: аз рех: бози есте, и сынове Вышняго вси – Пс. 81, 6), ужели поэтому
ты будешь состязаться с Единородным о сыновстве и скажешь, что в этом отношении
Он не имеет никакого преимущества пред тобой? Никак, говоришь ты. Однако ж ты
это делаешь, хотя и не выражаешь на словах. Каким образом? Ты утверждаешь, что
и ты участвуешь в усыновлении по благодати, и Он – тоже. Если ты говоришь, что
Он есть Сын не по естеству, то этим выражаешь не иное, а именно то, что Он –
Сын по благодати. Впрочем, рассмотрим и свидетельства, какие приводят нам.
Сказано: в начале сотвори Бог небо и
землю. Земля же бе невидима и неустроена (Быт. 1, 1). Также: бе человек от Армафем Сифы (1 Цар. 1,
1). Вот свидетельства, которые они считают сильными! И действительно это
сильно, но – для доказательства утверждаемой нами правоты догматов; а для поддержания
хулы (еретиков) ничего не может быть слабее этих доказательств. Скажи, что
общего имеют слова: сотвори и бе? Или что общего у Бога с человеком?
Для чего ты смешиваешь то, что не терпит смешения, сливаешь раздельное и горнее
делаешь дольним? Здесь слово: бе не
одно, само по себе, означает вечность, а в соединении с другими выражениями: в начале бе, и: Слово бе. Подобно тому, как выражение: сый, когда говорится о человеке, показывает только настоящее время,
а когда о Боге, то означает вечность, так и выражение: бе, когда говорится о нашем естестве, означает прошедшее для нас
время, и именно известный предел времени, а когда о Боге, то выражает вечность.
Итак, слыша о земле и человеке, не следует предполагать о них ничего более
того, что свойственно природе сотворенной. Все сотворенное, что бы то ни было,
произошло во времени или в известном пределе его. А Сын Божий выше не только
всякого времени, но и всех веков. Он есть Творец их и Создатель. Имже, сказано, и веки сотвори (Евр. 1, 2). Творец же, конечно, существует прежде
своих творений. Но так как некоторые до такой степени бесчувственны, что и
после этого думают нечто высокое о своем достоинстве, то слово Божие
выражениями: сотвори и человек бе предваряет такую мысль
слушателей и уничтожает всякое бесстыдство. Все сотворенное, как земля, так и
небо, сотворено во времени, имеет временное начало, и безначального в них нет
ничего, потому что все (в известное время) получило бытие. Итак, когда ты
услышишь выражения: сотвори землю и человек бе, то излишне будешь
суесловить, сплетая только бесполезную болтовню. Но я скажу еще нечто большее.
Что же это? То, что если бы и о земле сказано было – в начале бе земля, и о человеке – в начале бе человек, то и в таком случае мы не должны были бы
предполагать о них ничего более того, что нам известно о них ныне. Уже одно
наперед стоящее имя земли и человека, что бы потом об них ни говорилось, не
позволяет уму воображать о них что-нибудь больше того, что ныне мы знаем; так
же как и, наоборот, выражение: Слово,
хотя бы что-нибудь маловажное сказано было о Нем, само по себе не позволяет
думать при этом ничего низкого и ничтожного. А о земле далее говорится: земля же бе невидима и неустроена. Таким
образом, сказав, что Бог сотворил землю и положил ей свойственный предел, бытописатель
безопасно уже повествует о ней дальнейшее, зная, что никто не будет столько
бессмыслен, чтобы почитать землю безначальною и несотворенною. Имя земли и выражение сотвори достаточны для того, чтобы убедить самого несмысленного
человека, что земля не вечна и не безначальна, но принадлежит к числу вещей,
происшедших во времени.
3. Кроме того, выражение: бе, когда употребляется о земле и человеке, означает не просто
бытие, но в отношении к человеку – происхождение его из известной страны, а в
отношении к земле – качество ее бытия. Так Моисей не сказал просто: земля же бе, и потом умолк, но показал,
в каком состоянии она была и после своего происхождения, то есть она была
невидима и неустроена, еще покрыта водами и смешана с ними. И об Елкане не
сказано только, что был человек, но в пояснение присовокуплено, откуда он был: от Армафем Сифы. Но о Слове (говорится)
не так. Стыжусь я и сличать между собою такие предметы! Если мы запрещаем
делать сравнение между людьми, как скоро сравниваемые весьма различны между
собою по достоинствам, хотя существо их одно, то там, где столь беспредельное
расстояние и по существу, и по всему прочему, не крайнее ли безумие – делать
такие сличения? Но да будет милостив к нам Тот, Кто хулится ими! Не мы открыли
надобность в таких рассуждениях, но нам подают к ним повод те, которые
вооружаются против собственного спасения.
Итак, что же я говорю? То, что выражение: бе, в отношении к Слову, означает,
во-первых, вечность Его бытия: в начале,
сказано, бе Слово. А во-вторых, то же
бе показывает, что Слово было у
кого-либо. Так как Богу по преимуществу свойственно бытие вечное и
безначальное, то прежде всего это и выражено. Потом, чтобы кто-нибудь, слыша – в начале бе Слово, не признал Его и
нерожденным, такая мысль предупреждается тем, что прежде замечания, что было
Слово, сказано, что оно бе к Богу. А
чтобы кто-либо не почел Его словом только произносимым или только мысленным,
для этого прибавлением члена (?), как я уже прежде сказал, и другим выражением
(к Богу) устранена и такая мысль. Не
сказано: бе в Боге, но: бе к Богу, чем означается вечность Его
по ипостаси. Далее еще яснее открывается это в присовокуплении, что Бог бе Слово. Но это Слово сотворенное,
скажет кто-либо. Если так, то что же препятствовало сказать, что в начале сотворил
Бог Слово? Так Моисей, повествуя о земле, не сказал: в начале бе земля, но сказал, что (Бог) сотворил ее, и тогда уже
она бе. Что же, говорю,
препятствовало и Иоанну подобным образом сказать, что в начале сотвори Бог Слово) Ведь если в
рассуждении земли Моисей опасался, как бы не назвал ее кто-нибудь
несотворенною, то гораздо более Иоанну следовало бы страшиться этого
относительно Сына (Божия), если бы Он был сотворен. Мир, будучи видим, сам по
себе проповедует Творца: небеса,
сказано, поведают славу Божию (Пс.
18, 1). Но Сын невидим и притом несравненно и беспредельно выше твари. Итак,
если здесь, где не нужно было для нас ни слова, ни учения, чтобы признать мир
сотворенным, Пророк, однако ж, ясно и прежде всего дает нам это видеть, – то
гораздо более Иоанну нужно было бы сказать это о Сыне, если бы Он был сотворен.
Так, скажут; однако ж Петр высказал это ясно и определенно? Где же и когда?
Тогда, когда, беседуя с иудеями, говорил: яко
Господа Его и Христа Бог сотворил есть (Деян. 2, 36). А почему же ты не
присовокупляешь и дальнейших слов, именно: сего
Иисуса, Его же вы распясте? Или не знаешь, что одни изречения относятся к
нетленному естеству, а другие к воплощению? Иначе если все вообще будешь
разуметь о Божестве, то придешь к заключению, что Божество и страданиям
подвержено. Если же оно не причастно страданиям, то и не сотворено. Если бы
кровь истекла из самого Божеского и неизреченного естества, и оно, вместо
плоти, было пронзено и рассечено гвоздями на кресте, то хитрословие твое в этом
случае имело бы основание. Но как и сам диавол не стал бы таким образом
богохульствовать, то для чего же ты притворно принимаешь на себя такое
непростительное неведение, которым и демоны не прикрывали себя? Притом же
слова: Господь и Христос относятся не
к существу, но к достоинству. Первое означает власть, а второе – помазание.
Итак, что же ты скажешь о Сыне Божием? Если бы Он и был сотворен, по вашему
мудрованию, – эти изречения не имели бы места. Нельзя представить себе, что Он
сперва был сотворен, а потом Бог поставил Его (Господом и Христом). Он
неотъемлемое имеет начальство, и имеет его по самому естеству и существу
Своему. Будучи спрошен, Царь ли Он есть, отвечал: Аз на сие родихся (Ин. 18, 37). А Петр говорит здесь о Нем, как о
поставленном (в Господа и Христа), и – это относится у него только к
воплощению.
4. Что удивляешься, если Петр говорит это? И Павел, беседуя
с афинянами, называет Его только мужем, говоря так: о Мужи, егоже предустави, веру подая всем, воскресив Его от мертвых (Деян.
17, 31). Ничего не говорит он здесь ни об образе
Божием, ни о равенстве Его (с
Отцом), ни о том, что Он есть сияние
славы Его. Так и следовало. Тогда еще не время было для такого учения, а
желательно было, чтобы они прежде приняли, что Он – человек и что воскрес. Так
делал и Сам Христос; а от Него и Павел, научившись, таким же образом устроял
дела своей проповеди. Не вдруг Христос открыл нам Свое Божество, но сперва был
почитаем только за Пророка и Христа, – как бы простого человека; уже
впоследствии из дел и слов Своих явился тем, чем был. Потому-то и Петр вначале
употребляет такой же образ речи. Это была первая всенародная проповедь его к
иудеям. И так как они еще не в состоянии были ясно познать Божество Его, то
Апостол обращает к ним слово о воплощении, чтобы слух их, приобученный этим
словом, предрасположен был и к прочему учению. Если захочет кто прочитать всю
проповедь Апостола от начала, для того весьма ясно будет то, что я говорю.
Апостол Петр также и мужем называет Его, и пространно рассуждает о Его
страдании, воскресении и рождении по плоти. И Павел, когда говорит: бывшем от семене Давидова по плоти (Рим.
1, 3), не иное что внушает нам, а именно то, что слово: сотвори употреблено в отношении к воплощению, как и мы исповедуем.
Напротив, сын громов говорит нам ныне о бытии неизреченном и предвечном;
потому, оставив слово сотвори, он
поставил: бе; тогда как, если бы Сын
Божий был создан, это-то особенно и нужно было бы с точностию показать. Если
Павел опасался, как бы кто-нибудь из неразумных не предположил, что Сын больше
Отца и что Родивший некогда покорится Ему, почему и говорил в Послании к
Коринфянам: внегда же рещи, яко вся
покорена суть Ему, яве, яко разве покоршаго Ему вся (1 Кор. 15, 27), – хотя
кто мог бы подумать, что Отец когда-нибудь подчинится Сыну, наравне со всеми
тварями? – если Павел опасался таких безрассудных мнений и потому сказал: разве покоршаго Ему вся, то гораздо
более надлежало Иоанну, если бы Сын Божий был сотворен, опасаться, чтобы
кто-нибудь не признал Его несотворенным; и это-то прежде всего надлежало ему
изъяснить. Но теперь, так как Сын рожден, то и справедливо ни Иоанн, ни другой
какой-либо Апостол или Пророк не сказали, что Он сотворен. Да и Сам Единородный
не преминул бы сказать об этом, если бы это было так. Тот, Кто по снисхождению
так смиренно говорил о Себе, тем более не умолчал бы об этом. Я считаю не
невероятным, что Он скорее умолчал бы о Своем величии, которое имел, нежели, не
имея его, оставил бы без замечания, что Он не имеет этого величия. То было
благовидное побуждение к умолчанию – желание научить людей смиренномудрию, и
поэтому Он умалчивал том, что великого принадлежит Ему. А здесь ты не можешь
указать никакого справедливого предлога к умолчанию. Если бы Он был создан, для
чего было бы Ему умалчивать о Своем происхождении, когда Он не упоминал о
многом таком, что действительно принадлежало Ему? Тот, Кто для научения
смиренномудрию часто говорил о Себе уничиженно и приписывал Себе то, что на
самом деле не свойственно Ему, Тот, говорю, если бы был создан, гораздо более
не преминул бы сказать об этом. Или ты не видишь, как Он Сам все с тою целию,
чтобы никто не признавал Его нерожденным,
и говорит и делает, даже говорит о Себе по видимому несообразно с Своим
достоинством и существом, и нисходит до смирения Пророка? Изречения: якоже слышу, сужду, также: Он Ми рече, что
реку, и что возглаголю (см.: Ин. 5, 30; 12, 49) и тому подобные свойственны
только Пророкам. Итак, если, желая отстранить такое предположение, Он не
обинуясь говорил о Себе столь смиренные слова, то тем более Он говорил бы
подобным образом, если бы был создан, чтобы кто-нибудь не признал Его
несозданным, – например: «не думайте, что Я рожден от Отца; Я сотворен, а не
рожден, и – не одного с Ним существа». Но Он делает все напротив. Он
употребляет такие выражения, которые невольно, даже не желающих того,
заставляют принять противное мнение. Так, Он говорит: яко Аз во Отце, и Отец во Мне (Ин. 14, 10); также: толико время с вами есмь, и не познал еси
Мене, Филиппе; видевый Мене виде Отца (ст. 9); или: да вси чтут Сына, якоже чтут Отца (5, 23); якоже Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит (ст.
21); Отец Мой доселе делает, и Аз делаю (ст.
17); якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца;
Аз и Отец едино есма (10, 15, 30). Везде употребляя выражение: якоже, и: тако, показывает, что Он едино
с Отцом и что имеет нераздельное с Ним существо. А силу власти Своей Он
обнаруживает как в этих же изречениях, так и во многих других, – так, например,
когда говорит: молчи, престани; хощу,
очистися; тебе глаголю, бесе глухий и немый, изыди из него; также: слышасте, яко речено бысть древним: не
убиеши; Аз же глаголю вам: яко гневаяйся на брата своего всуе, повинен есть
(Мк. 4, 39; Мф. 8, 3; Мк. 9, 25; Мф. 5, 21–22). И все другое подобное, что Он
законополагает и чудотворит, достаточно доказывает власть Его; а лучше сказать
– и самая малейшая часть того может вразумить и убедить людей, не совсем
бесчувственных.
5. Но таков дух тщеславия, что оно ослепляет разум
увлекаемых им людей, даже в отношении к самым очевидным предметам, побуждает
противоречить даже признанным истинам; а других, и очень хорошо разумеющих
истину и уверенных в ней, заставляет лицемерно противостоять ей. Так было и с
иудеями. Не по неведению отвергали они Сына Божия, а для того, чтобы получить
честь от народа. Вероваша, сказано, в Него, но бояхуся, да не из сонмищ изгнани
будут (Ин. 12, 42), и из угождения другим жертвовали собственным спасением.
Да и невозможно, невозможно тому, кто так раболепствует временной славе,
получить славу от Бога. Поэтому-то Христос и укорял иудеев, говоря: како можете веровати, славу от человек
приемлюще, и яже от Бога, не ищете? (Ин. 5, 44). Это какое-то сильное
упоение; объятый этою страстию, человек делается неисправим. Она, отторгая от
небес душу своих пленников, пригвождает ее к земле, не позволяет ей воззреть к
свету истинному, побуждает постоянно вращаться в тине, приставляя к ним владык
столь сильных, что они владеют ими, даже ничего не приказывая. Тот, кто болит
этою болезнию, хотя бы никто не приказывал ему, добровольно делает все, чем
только думает угодить своим владыкам. Для них он одевается и в одежды нарядные,
и украшает лицо, заботясь в этом случае не о себе, но об угождении другим, и
выводит с собой на площадь провожатых, чтобы заслужить от других удивление, и
все, что ни делает, предпринимает единственно для угождения другим. Итак, есть
ли болезнь душевная тягостнее этой? Человек нередко бросается в бездну, чтобы
только другие удивлялись ему. Приведенные слова Христовы достаточно показывают
всю мучительную силу этой страсти: но можно еще познать ее и из следующего.
Если ты захочешь спросить кого-нибудь из граждан, делающих большие издержки,
для чего они тратят столько золота и что значат такие расходы, то ни о чем
другом от них не услышишь, как только об угождении толпе. Если же ты опять
спросишь их: что же такое толпа? – они ответят: это есть нечто шумное,
многомятежное, большею частию глупое, без цели носящееся туда и сюда, подобно
волнам моря, составляемое часто из разнообразных и противоположных мнений. Кто
имеет у себя такого владыку, не будет ли тот жалок более всякого другого?
Впрочем, когда мирские люди прилепляются к нему, это еще не так опасно, хотя
действительно опасно. Но когда те, которые говорят, что отреклись от мира,
страдают тою же или еще тягчайшею болезнию, то это крайне опасно. У мирских
только трата денег, а здесь опасность касается души. Когда правую веру меняют
на славу и, чтобы прославиться самим, уничижают Бога, – скажи мне, не
составляет ли это высшей степени бессмыслия и безумия?
Другие страсти, хотя заключают в себе большой вред, но по
крайней мере приносят и некоторое удовольствие, хотя и временное и короткое.
Так корыстолюбец, винолюбец, женолюбец имеют некоторое удовольствие, хотя и
непродолжительное; но обладаемые страстию тщеславия всегда живут жизнию
горькою, лишенною всякого удовольствия. Они не достигают того, что так любят,
разумею – славы народной; а хотя по видимому и пользуются ею, на самом же деле
не наслаждаются, потому что это вовсе и не слава. Потому и самая страсть эта
называется не славою, а тщеславием. И справедливо все древние называли это
тщеславием. Она тщетна и не имеет в себе ничего блистательного и славного. Как
личины кажутся (снаружи) светлыми и приятными, а внутри пусты, поэтому, хотя и
представляются благообразнее телесных (естественных) лиц, однако ж никогда еще
и ни в ком не возбуждали любви к себе, точно так, или еще более, слава у толпы
прикрывает собою эту неудобоизлечимую и мучительную страсть. Она имеет только
снаружи вид светлый, а внутри не только пуста, но и полна бесчестия и жестокого
мучения. Откуда же, скажешь, рождается эта безумная и не приносящая никакого
удовольствия страсть? Ни откуда более, как только от души низкой и ничтожной.
Человек, увлекаемый славою, неспособен мыслить что-либо великое и благородное; он
необходимо становится постыдным, низким, бесчестным, ничтожным. Кто ничего не
делает для добродетели, а только одно имеет в виду – чтобы понравиться людям,
не стоящим никакого внимания, во всяком случае следует погрешительному,
блуждающему их мнению, тот может ли стоить чего-нибудь? Заметь же: если бы кто
спросил его: как ты сам думаешь о толпе? – без сомнения, он сказал бы, что
считает толпу невежественною и бездельною. Что же? Захотел ли бы ты сделаться
подобным этой толпе? Если бы и об этом опять кто-нибудь спросил его, то я не
думаю, чтобы он пожелал сделаться таким же. Итак, не крайне ли смешно искать
славы у тех, кому сам никогда не захотел бы сделаться подобным?
6. Если же ты скажешь, что в толпе много людей и что они
составляют одно, то поэтому-то особенно и надобно ее презирать. Если каждый из
толпы сам по себе достоин презрения, то, когда таких много, они заслуживают еще
большего презрения. Глупость каждого из них, когда они собраны вместе,
становится еще большею, увеличиваясь от многочисленности. Поэтому каждого из
них порознь, конечно, можно бы исправить, если бы кто взял на себя это дело, но
нелегко было бы исправить всех их вместе, – оттого, что безумие их в таком
случае увеличивается; они водятся обычаями животных, во всяком случае, следуя
один за другим во мнениях. Итак, скажите мне: в такой ли толпе будете вы искать
славы? Нет, прошу и молю. Эта страсть все извратила; она породила любостяжание,
зависть, клеветы, наветы. Она вооружает и ожесточает людей, не потерпевших
никакой обиды, против тех, которые никакой обиды не сделали. Подверженный этой
болезни не знает дружбы, не помнит приязни, нисколько не хочет никого уважить;
напротив, все доброе извергши из души, непостоянный, неспособный к любви,
против всех вооружается. Сила гнева, хотя и она мучительна и несносна, не
постоянно, однако ж, возмущает дух, а только в то время, когда его раздражают
другие. Напротив, страсть тщеславия – всегда, и нет, так сказать, времени, в
которое она могла бы оставить, потому что разум не препятствует ей и не укрощает
ее; она всегда остается, и не только побуждает ко грехам, но, если бы мы успели
сделать что-нибудь и доброе, она похищает добро из рук. А бывает так, что она
не допускает и начать доброго дела. И если Павел лихоимание называет идолослужением (Еф. 5, 5), то как, по
справедливости, назвать матерь его (лихоимания), корень и источник, то есть
тщеславие? Нельзя найти и названия, достойного этого зла!
Итак, воспрянем, возлюбленные, отложим эту порочную одежду,
разорвем, рассечем ее, сделаемся когда-нибудь свободны истинною свободою и
усвоим себе чувства достоинства, данного нам от Бога. Пренебрежем славой у
толпы. Нет ничего столь смешного и унизительного, как эта страсть; ничто
столько не преисполнено стыда и бесславия. Всякий может видеть, что желание славы
во многих отношениях есть бесславие и что истинная слава состоит в том, чтобы
презирать славу, считать ее за ничто, а все делать и говорить только в
угождение Богу. Таким образом сможем мы и награду получить от Того, Кто видит
все наши дела в точности, если только будем довольствоваться этим одним
зрителем их. Да и какая нужда нам в других глазах, когда видит наши дела именно
Тот, Кто будет и судить их? Как это несообразно: раб, что ни делает, все делает
в угождение господину, не ищет ничего более, как только его внимания, не хочет
привлекать на свои дела ничьих чужих взоров, хотя бы зрителями тут были и
важные люди, но только то одно имеет в виду, чтобы видел его господин; а мы,
имея столь великого над собою Господа, ищем других зрителей, которые не могут принести
нам никакой пользы, а могут только, своими взглядами, повредить нам и сделать
всякий труд наш напрасным. Да не будет этого, умоляю вас! Но от Кого мы имеем
получить награды, Того будем признавать и зрителем, и прославителем наших дел.
Не будем ни в чем полагаться на глаза человеческие. А если бы мы захотели
достигнуть славы и между людьми, то получим ее тогда, когда будем искать единой
славы от Бога. Сказано: прославляющих Мя
прославлю (1 Цар. 2, 30). И как богатством мы тогда особенно обилуем, когда
презираем его и ищем богатства только от Бога (потому что сказано: ищите прежде Царствия Божия, и сия вся
приложатся вам – Мф. 6, 33), так – и в отношении к славе. Когда уже
безопасны будут для нас и богатство и слава, тогда Бог и подаст нам их в изобилии.
Но этот дар бывает безопасен тогда, когда не овладевает нами, не покоряет нас
себе, не обладает нами, как рабами, но остается в нашей власти, как у господ и
свободных. Для того-то Бог и не позволяет нам любить богатство и славу, чтобы
они не овладевали нами. А когда мы достигнем такого совершенства, то Он и
подаст нам их с великою щедростию. Кто, скажи мне, славнее Павла, который
говорит: не ищем от человек славы, ни от
вас, ни от инех (см.: 1 Сол. 2, 6)? Кто счастливее ничего не имеющего и
всем владеющего? Когда мы, как я выше сказал, не будем покоряться владычеству
их (богатства и славы), тогда и будем ими обладать, тогда их и получим. Итак,
если мы желаем получить славу, будем бегать славы. Таким образом, исполнив
законы Божии, сможем мы получить и здешние, и обетованные блага, благодатию
Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.
1. Детей, только еще начинающих учиться, учителя не
подвергают сряду многим трудам, да и в один раз немного занимают их науками, а
понемногу, и притом одно и то же часто повторяют им, чтобы удобнее вложить свои
уроки в их ум и чтобы дети, наскучив в самом начале множеством (уроков) и
трудностию их для своей памяти, не сделались оттого неспособнее к усвоению
преподаваемого, потому что от трудности может произойти в них и некоторое
расслабление. Таким же образом, желая устроить и свои поучения и облегчить труд
для вас, я понемногу беру с этой божественной трапезы и передаю душам вашим.
Поэтому я снова коснусь тех же слов Евангелия, не так, чтобы опять говорить
одно и то же, а чтобы только присовокупить к сказанному остальное. Итак,
возведем же слово к началу. В начале бе
Слово, и Слово бе к Богу. Когда все прочие евангелисты начинали с
воплощения (Матфей говорит: книга родства
Иисуса Христа, сына Давидова; Лука вначале повествует нам о Марии; и Марк
подобным же образом излагает сначала повествование о Крестителе), для чего
Иоанн только вкратце коснулся этого предмета, притом уже после тех первых слов,
сказав: и Слово плоть бысть (ст. 14),
а все прочее – Его зачатие, рождение, воспитание, возрастание минуя, вдруг
возвещает нам о Его вечном рождении? Какая тому причина, я и скажу вам теперь.
Так как прочие евангелисты большею частью повествовали о человеческом естестве
Сына Божия, то должно было опасаться, чтобы по этому самому кто-нибудь из
людей, пресмыкающихся по земле, не остановился только на этих одних догматах,
что и случилось с Павлом Самосатским. Итак,
возводя склонных к падению людей от такого пресмыкания по земле и привлекая к
небу, Иоанн справедливо начинает свое повествование свыше, от бытия
предвечного. Тогда как Матфей приступил к повествованию, начав от Ирода царя,
Лука – от Тиверия Кесаря, Марк – от крещения Иоаннова, евангелист Иоанн, оставив
все это, восходит выше всякого времени и века, и там устремляет ум своих
слушателей к одному: в начале бе, и,
не позволяя уму нигде остановиться, не полагает ему предела, как те
(евангелисты) – Ирода, Тиверия и Иоанна. Но вместе с этим достойно удивления и
то, что как Иоанн, устремившись к возвышеннейшему слову, не оставил, однако ж,
без внимания и воплощения, так и они, с особенным тщанием повествуя о
воплощении, не умолчали также и о предвечном бытии. И этому так быть должно,
потому что один Дух двигал души всех их; а потому они и показали совершенное
единомыслие в своем повествовании. Ты же, возлюбленный, когда слышишь о Слове, никогда не терпи тех, которые
называют Его творением, равно как и тех, которые почитают Его простым словом.
Много есть слов божественных, которыми действуют и ангелы, но ни одно из этих
слов не есть само Божество, а все это только пророчество и Божие повеление. Так
обыкновенно называет Писание законы Божии, повеления и пророчества. Поэтому, и
говоря об ангелах, оно присовокупляет: сильнии
крепостию, творящии слово Его (Пс. 102, 20). Напротив, это Слово (о котором
говорит евангелист Иоанн) есть ипостасное Существо, бесстрастно происшедшее от
Самого Отца. Это именно, как я и прежде сказал, (евангелист) изобразил самым
наименованием Слова. Потому как
изречение: в начале бе Слово означает
вечность, так и выражение: сей бе искони
к Богу (ст. 1, 2) показывает Его совечность (с Отцом). А чтобы ты, услышав:
в начале бе Слово и признав его
вечным, не подумал, однако ж, что жизнь Отца на некоторое расстояние, то есть
на большое число веков, предшествует (жизни Сына), и, таким образом, чтобы ты
не положил начала Единородному, (евангелист) присовокупляет: искони бе к Богу, то есть Он так же
вечен, как Сам Отец. Отец никогда не был без Слова; но всегда был Бог (Слово) у Бога (Отца), в собственной, однако ж, ипостаси. Но как же,
скажешь ты, евангелист говорит, что Слово в
мире бе, если Оно было действительно у Бога? Подлинно, оно и у Бога было, и
в мире было: никаким местом не ограничивается как Отец, так и Сын. Если величию Его несть конца, и разуму Его несть
числа (см.: Пс. 146, 5), то ясно, что существо Его не имеет никакого
временного начала. Ты слышал, что в
начале сотвори Бог небо и землю? Что ты думаешь об этом начале? Без
сомнения, то, что небо и земля произошли прежде всех видимых творений. Так
когда слышишь о Единородном, что Он в
начале бе, разумей бытие Его прежде всего мыслимого и прежде веков. Если же
кто скажет: как возможно Сыну не быть по времени после Отца? – происшедший от
кого-либо необходимо должен быть после того, от кого произошел, – отвечаем, что
таковы только человеческие рассуждения, и тот, кто предлагает такой вопрос,
будет, пожалуй, давать еще более нелепые вопросы. Но этого не должно бы
допускать даже до слуха. У нас ныне слово о Боге, а не о естестве человеческом,
подчиненном порядку и необходимости подобных умствований. Впрочем, для
совершенного удовлетворения людей более слабых будем и на это отвечать.
2. Скажи мне: сияние солнца из самого ли естества солнечного
истекает, или из чего иного? Всякий, имеющий неповрежденные чувства, необходимо
признает, что сияние происходит от того самого естества солнца. Но, хотя сияние
исходит от самого солнца, однако ж мы никогда не можем сказать, что оно
существует после солнечного естества, потому что и солнце никогда не является
без сияния. Итак, если и в видимых и чувственных телах то, что происходит от
чего-нибудь другого, не всегда после того существует, от чего происходит, то
почему ты не веришь этому в рассуждении невидимого и неизреченного естества? И
здесь то же самое, только так, как сообразно это вечному существу. Поэтому и
Павел назвал Сына сиянием славы Отчей (Евр. 1, 3), изображая этим и то, что Он
рождается от Отца, и то, что Сын совечен Отцу. Скажи же мне: все века и всякое пространство
времени не чрез Сына ли произошли? И это необходимо должен признать всякий, кто
не потерял еще ума. Итак, нет никакого расстояния (времени) между Отцом и
Сыном; а если нет, то Сын не после Отца существует, но совечен Ему. Выражения: прежде, и: после обозначают понятия времени. Без века или времени никто не мог
бы и представить себе таких понятий. А Бог выше времен и веков. Если же,
несмотря на то, ты будешь утверждать, что Сын получил начало, то смотри, как бы
чрез такие умозаключения не дошел ты до необходимости и Самого Отца подвести
под какое-либо начало, под начало хотя первейшее, но все же – начало. Скажи
мне: приписывая Сыну какой бы то ни было предел или начало и от этого начала
восходя еще выше, не говоришь ли ты, что Отец существует прежде Сына? Очевидно
так. Скажи же далее: на сколько прежде Отец существует? Малое или великое
расстояние здесь ты укажешь, во всяком случае ты подведешь Отца под начало.
Очевидно, что, назвав это расстояние великим или малым, ты будешь, таким
образом, измерять его, но измерять нельзя, если с той и другой стороны нет
начала. Итак, для этого, сколько от тебя зависит, ты даешь начало и Отцу; и,
следовательно, по вашему рассуждению, не будет уже безначальным и Отец. Видишь
ли, как истинно сказанное Спасителем и как слово Его везде являет свою силу?
Какое это слово? Иже не чтит Сына, не
чтит и Отца (Ин. 5, 23). Знаю, что для многих сказанное непонятно; потому
мы во многих случаях и остерегаемся вдаваться в подобные умозаключения, так как
простой народ не может следить за ними, а если бы и стал следить – не
удерживает из них ничего с твердостию и точностию. Помышления бо смертных боязлива, и погрешительна у мышления их
(см.: Прем. 9, 14). Между тем я охотно спросил бы противников наших и о том,
что значит сказанное у Пророка: прежде
Мене не бысть ин Бог, и по Мне не будет (Ис. 43, 10). Если Сын после Отца
существует, то как же сказано: и по Мне
не будет! Или уже вы будете отвергать и самое существо Единородного? А
необходимо или наконец на это дерзнуть, или допустить единое Божество в
собственной ипостаси Отца и Сына. Также, каким образом истинно то, что вся Тем быша (ст. 3)? Если был век
прежде Его, то каким образом существовавшее прежде Него могло бы произойти
через Него? Видите ли, до какой дерзости доводит их умствование, после того как
однажды поколебали они истину? Почему же не сказал евангелист, что Сын
произошел из не сущаго, как
изъясняет это Павел о всех тварях, говоря: нарицающу
не сущая, яко сущая (Рим. 4, 17), а говорит: в начале бе? Последнее же выражение противуположно первому. Но оно
весьма справедливо: Бог не происходит ни от чего и не имеет ничего первее Себя.
Скажи же мне еще: не признаешь ли ты, что Творец несравненно превосходнее своих
тварей? Но если бы Он был подобен им – тем, что происходил бы из не сущего, то
где же было бы Его несравненное превосходство? А что значит изречение: Аз первый, и Аз по сих, и прежде Мене не
бысть ин Бог (см.: Ис. 41, 4)? Если Сын не одного и того же существа с
Отцом, то Он есть иной Бог; если Он не совечен (Отцу), то после Него; и если
произошел не из существа Его, то очевидно – сотворен. Если же возразят, что это
сказано для отличия (Бога) от идолов, то не должны ли согласиться, что здесь
для отличия от идолов говорится о Едином истинном Боге? А если это в самом деле
сказано для отличия от идолов, то как же ты изъяснишь все это изречение: по Мне не будет ин Бог? Не Сына
отвергая, говорит так слово Божие, а выражая только то, что кроме Бога
(истинного) нет бога – идольского; но не то, что нет Сына. Хорошо, скажет кто-либо,
но не должно ли поэтому и слова: прежде
Мене не бысть ин Бог понимать так, что не было бога идольского, что,
следовательно, Сын был прежде Отца? Но какой демон мог бы сказать это? Я думаю,
что и сам диавол не скажет этого. С другой стороны, если Сын не совечен Отцу,
то почему ты называешь бытие Его беспредельным? Если Он имеет начало исперва,
то, хотя бы Он был бессмертен, Он не может еще быть беспредельным.
Беспредельное должно быть без пределов с той и другой стороны. Изъясняя это, и
Павел говорит: ни начала, ни животу конца
имея (Евр. 7, 3), и таким образом выражает и безначальность, и
бесконечность, то есть как в том, так и в другом отношении Он не имеет предела;
как нет конца, так нет и начала.
3. Далее: каким образом, если Сын есть живот, могло быть когда-нибудь время, в которое Он не был? Если Он
есть живот, как Он и действительно
есть, то все согласятся, что жизнь должна существовать всегда, быть
безначальною и бесконечною. Если же было время, когда Его не было, то каким бы
образом Он был жизнию других существ, не будучи некогда Сам жизнию? Но как же,
скажет кто-либо, евангелист Иоанн сам полагает Ему начало, когда говорит: в начале бе. А для чего, я скажу, ты
обратил внимание на выражения: в начале,
и: бе, а не помыслишь об изречении – Слово бе? Что же? Когда Пророк говорит
об Отце: от века и до века Ты еси
(Пс. 89, 3), то ужели Он таким выражением полагает Ему пределы? Никак: он
выражает вечность. Так рассуждай и здесь. Евангелист, говоря так о Сыне, не
полагает Ему предела. Он и не сказал о Сыне: имел начало, но – в начале бе, чрез это бе внушая мысль о безначальном бытии
Сына. Но вот, скажет еще кто-либо, об Отце сказано с приложением члена (о), а о
Сыне – без члена.
Что же? Когда Апостол говорит: великаго
Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и также: сый над всеми Бог, то вот здесь он упоминает о Сыне без члена. Но
он делает это и в отношении к Отцу. В Послании к Филиппийцам он так говорит: иже, во образе Божии сый, не восхищением
непщева быти равен Богу (2, 6).
Также в Послании к Римлянам: благодать
вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа (1, 7). А с другой
стороны, и излишне было прибавлять здесь член, потому что выше он был часто
прилагаем к слову: Бог. Как, об Отце
говоря, евангелист выражает: Дух есть Бог
(Ин. 4, 24), и мы не отвергаем бестелесности в Боге потому, что к слову Дух не приложено члена, так и здесь,
хотя при выражении о Сыне не употреблено члена, однако ж Сын поэтому не есть
Бог меньший. Почему так? Потому, что, повторяя слова: Бог, и: Бог, евангелист
не показывает нам никакого разделения в Божестве; а даже напротив, сказав
прежде – Бог бе Слово, он, чтобы
кто-нибудь не почел Божество Сына меньшим, тотчас присовокупляет и
доказательство истинного Его Божества, приписывает Ему вечность: сей бе, говорит, искони к Богу, и – творческую силу: вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть (ст. 3). Это
самое и Отец везде чрез Пророков поставляет преимущественным доказательством
Своего (Божеского) существа. И Пророки часто употребляют этот вид
доказательства, и не просто только, но и вооружаясь против чествования идолов. Бози, сказано, иже небо и землю не
сотвориша, да погибнут (Иер. 10, 11). И в другом месте: Аз рукою Моею прострох небо (Ис. 45, 12); и во всяком случае Он
представляет это, как признак Божественности. Но евангелист не довольствуется и
этими изречениями, а называет еще Его Животом
и Светом. Итак, если Он всегда был с
Отцом, если Сам все произвел, устроил и содержит (это выражается словом – живот), если Он все просвещает, то кто
столько безумен, что скажет, будто евангелист хотел в этих изречениях показать
меньшую степень Божества Его, тогда как ими-то особенно и можно доказать
равенство и нераздельность Его (с Отцом)? Не будем же смешивать твари с
Творцом, чтобы и нам не услышать слов: почтоша
и послужиша твари паче Творца (Рим. 1, 25). Хотя и говорят некоторые, что
это сказано о небесах, но, говоря о них, слово Божие совершенно запрещает
служение всякой вообще твари, как дело языческое.
4. Да не подвергнем же себя этой клятве! Для того и пришел
(на землю) Сын Божий, чтобы освободить нас от этого служения. Для того Он
принял зрак раба, чтобы избавить нас от этого рабства. Для того и подверг Себя
оплеванию, заушению, для того претерпел поносную смерть. Не сделаем же всего
этого бесплодным (для нас), не будем возвращаться на прежнее, лучше же сказать
– еще гораздо тягчайшее нечестие. Не все равно – твари служить и Самого Творца
низводить до ничтожества твари, сколько, по крайней мере, это зависит от нас,
так как Сам Он пребывает всегда таким, каков есть, по сказанному: Ты же тойжде еси, и лета твоя не оскудеют (Пс.
101, 28). Будем же прославлять Его, по преданию Отцов; будем прославлять Его и
верою, и делами. Нет никакой пользы для нашего спасения от правых догматов,
когда наша жизнь развращена. Потому направим ее к благоугождению Богу, удаляя
себя от всякой нечистоты, несправедливости, любостяжания, как странники и
пришельцы, и чуждые (всему) здешнему. А если кто имеет много денег и стяжания,
пусть пользуется ими, как странник, который спустя немного времени волею или
неволею должен оставить их. Если кто терпит обиду от кого-нибудь, пусть не
вечно гневается, а лучше пусть не гневается и временно. Апостол не позволяет
нам продолжать гнева более одного дня. Солнце,
говорит он, да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26). И справедливо: надобно
желать, чтобы и в такое короткое время не случилось ничего неприятного. А если
еще и ночь застигнет нас (во гневе), то дело будет для нас еще хуже, потому что
от одного воспоминания о нем возродится в нас безмерный огонь, и мы на свободе
с большим огорчением для себя будем размышлять о нем. Поэтому-то прежде,
нежели, к погибели нашей, настанет покой ночи и мы возжжем в себе сильнейший
огонь, Апостол и повелевает предупреждать и отвращать опасность. Страсть гнева
сильна, сильнее всякого пламени; потому и нужно с большою поспешностию
предупреждать силу огня и не допускать его до воспламенения. А болезнь эта
бывает причиною многих зол. Она ниспровергает целые дома, разрывает давнее
содружество, в короткое и скорое время производит самые неутешительные случаи. Устремление бо ярости его, сказано, падение ему (Сир. 1, 22). Итак, не
оставим этого зверя без обуздания, но набросим на него со всех сторон крепкую
узду – страх будущего суда. Если тебя оскорбит друг или огорчит кто-нибудь из
ближних – помысли тогда о согрешениях своих против Бога и о том, что своею
кротостию в отношении к ним ты умилостивишь для себя более и тот (будущий) суд,
– сказано: оставите, и оставится вам
(см.: Лк. 6, 37), – и гнев тотчас отбежит (от тебя). При этом обрати внимание
также и на то, когда ты, будучи приведен в ярость, удерживал себя, и когда был
увлечен страстию, сравни то и другое время, – получишь и отсюда значительное
исправление. Скажи мне: когда ты хвалишь себя: тогда ли, когда был побежден
(гневом), или тогда, когда победил? Не тогда ли именно (когда увлекаемся
гневом) мы наиболее обвиняем себя и стыдимся, хотя бы и никто нас не обличал, и
приходим к раскаянию в своих словах и делах? А когда преодолеваем гнев, не
торжествуем ли тогда и не хвалимся ли, как победители? Победа над гневом
состоит не в том, чтобы воздавать за обиду тем же (это не победа, а совершенное
поражение), но – в том, чтобы с кротостию переносить оскорбления и поношения.
Не делать, а терпеть зло, – вот истинное преимущество. Поэтому не говори во
гневе: «вот и я восстану, вот и я нападу на него». Не сопротивляйся и тем,
которые убеждают тебя укротить гнев, не говори: «не потерплю, чтобы такой-то
насмеялся надо мной ». Да он никогда и не насмеется над тобой, разве – когда ты
сам на него вооружишься. А если он и тогда посмеется над тобой, то разве только
в безумии сделает это. Ты же, побеждая, не ищи славы у безумных, но признавай
достаточным для себя иметь славу у людей разумных. Но для чего я вывожу тебя на
малое и ничтожное зрелище, составленное из людей? Воззри тотчас к Богу, и Он
тебя восхвалит. А тому, кто от Него прославляется, не должно искать чести от
людей. Честь людская нередко находится в зависимости и от приязни людей, и от
вражды, и во всяком случае не приносит никакой пользы. Напротив, суд Божий чужд
такого нестроения и приносит прославляемому от Бога великую пользу. Итак, к
этой-то славе и будем стремиться.
5. Хочешь ли узнать, какое великое зло – гнев? Стань на
площади, когда там ссорятся другие. В себе самом тебе нельзя так видеть это
безобразие, потому что разум во гневе помрачается и сознание теряется, как у
пьяных. Но когда ты очистишься от этой страсти, тогда наблюдай в других себя
самого, так как в это время у тебя рассудок не поврежден. Итак, смотри вот на
окружающую толпу, а среди ее – на бесчинствующих в раздражении людей, подобно
беснующимся. Когда ярость, возгоревшись в груди, восстанет и ожесточится, тогда
огнем дышат уста, огонь испускают глаза, все лицо вздувается, руки беспорядочно
протягиваются, смешно прыгают ноги и наскакивают на удерживающих. Ничем не
отличаются раздраженные от сумасшедших, все делая без сознания, и даже не
отличаются от диких ослов, когда те бьют и кусают друг друга. Поистине,
безобразен человек раздраженный. Потом, когда после этого столь смешного
зрелища они возвратятся домой и придут в себя самих, то возымеют еще большую
скорбь и страх, представляя себе, кто присутствовал при их ссоре. Как безумные,
прежде не видя присутствующих, потом, когда приходят в сознание, рассуждают,
друзья ли были зрителями их или враги и неприятели. Равно боятся они тех и
других: первых – потому, что они будут укорять их и увеличат стыд, а вторых –
потому, что они будут радоваться о их посрамлении. А если им случилось еще
нанести друг другу раны, тогда тягчайший бывает страх, чтобы не случилось
чего-нибудь еще хуже с раненым, чтобы, например, болезнь от ран не принесла ему
смерти или чтобы поднявшаяся неисцелимая опухоль не подвергла его жизнь
опасности. «И что мне была за надобность ссориться? Что за брань и ссоры? Пропадай
они совсем». И вот они проклинают все те случайные обстоятельства, которые
послужили поводом к ссоре. А глупейшие из них обвиняют в происшествии и лукавых
демонов, и злой час. Но не от злого часа это происходит, потому что и не бывает
никогда злого часа, и не от злого демона это происходит, а от злобы увлеченных
гневом. Они-то сами и демонов привлекают, и всякое зло на себя наводят. Но
сердце, скажет кто-нибудь, от оскорблений возмущается и терзается. Знаю это и
я. Поэтому-то превозношу тех, которые укрощают этого ужасного зверя. Если
желаем, то можем отразить от себя эту страсть. Почему мы не подвергаемся этой
страсти, когда укоряют нас начальствующие? Не потому ли, что в нас (при этом
случае) возникает страх, равносильный этой страсти, который поражает нас и не
допускает даже зародиться в нас гневу? Почему и рабы, получая от нас тысячи
укоризн, все это переносят в молчании? Не потому ли, что и на них наложены те
же узы? Так и ты помысли о страхе Божием, о том, что Сам Бог тогда уничижает
тебя, повелевая тебе молчать, и ты все будешь переносить кротко. Скажи
нападающему на тебя: что я могу тебе сделать? Некто иной удерживает мою руку и
язык мой. И эта мысль побудит и тебя и его к благоразумию. Иногда из-за людей
мы терпим даже несносные обиды и говорим оскорбителям нашим: не ты, а такой-то
оскорбил меня. К Богу ли не будем иметь даже и такого благоговения? Какое же
будет для нас оправдание? Итак, скажем нашей душе: Бог нас уничижает ныне, –
Бог, удерживающий наши руки; не будем же храбриться, и да не будет для нас Бог
менее людей досточтим. Вы ужасаетесь этих слов? Но я желаю, чтобы вы страшились
не слов только, но и дел. Бог повелел нам не только терпеть, когда нас заушают,
но и быть готовым переносить что-нибудь и хуже того. А мы, напротив, с таким усилием
сопротивляемся, что не только не бываем готовы на злострадания, но и стараемся
мстить за себя, а часто даже первые поднимаем неправедные руки; считаем себя
униженными, если не воздадим тем же. Странно, что мы считаем себя победителями,
тогда как терпим крайнее поражение и бываем повержены долу; получая
бесчисленные удары от диавола, думаем, что мы его преодолеваем. Итак, познаем,
прошу вас, этот род победы, и будем побеждать таким образом. Злострадать –
значит быть увенчанным. Если мы хотим быть прославлены от Бога, будем соблюдать
не обычаи мирских подвигов, а закон, данный от Бога для подвигов духовных;
будем все переносить с долготерпением. Таким образом мы победим и препирающихся
с нами, и все, что есть в мире этом, и обетованные блага получим, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со
Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Моисей, в начале бытописания Ветхого Завета, повествует
нам о предметах чувственных и подробно исчисляет их. Сказав: в начале сотвори Бог небо и землю, он
потом присовокупляет, что произошли свет, твердь,
естество звезд, всякого рода животные и все прочее; не будем останавливаться на
каждом творении, чтобы не медлить. А евангелист Иоанн, все заключив в одном
изречении, обнимает им и все видимое, и то, что выше видимого. Оставляя то, что
известно его слушателям, а возводя мысль к предметам более возвышенным и
обнимая все творчество – вообще, он говорит не о творениях, но о Создателе,
Который и произвел все из небытия в бытие. Таким образом, Моисей касается
только меньшей части создания (так как ничего не сказал нам о силах невидимых),
и тем ограничился. А евангелист, поспешая взойти к Самому Творцу, справедливо
все прочее минует и сказанное, равно и умолчанное Моисеем, заключает в одно
краткое изречение: вся Тем быша. Но
чтобы ты не подумал, что он говорит только о том, что сказано и Моисеем,
присовокупляет: и без Него ничтоже бысть,
еже бысть, то есть ничто сотворенное, видимое или умом созерцаемое, не
получило бытия иначе, как силою Сына. После слова: ничтоже мы не будем ставить точки, как делают еретики. Они, желая
доказать, что Дух Святой есть тварь, читают так: еже бысть, в Том живот бе (ст. 3–4). Но в таком чтении нет смысла.
И во-первых, здесь некстати было упоминать о Духе; а если евангелист и хотел
упомянуть, то для чего употребил такое неясное выражение о Нем? Да и откуда
видно, что это сказано о Духе? А иначе мы, на основании такого изложения слов,
можем заключить, что не Дух, а Сын произошел чрез Себя Самого. Но остановитесь
на этом изречении, чтобы оно не миновало вас. Станем читать так, как они; таким
образом нелепость для нас будет еще очевиднее: еже бысть, в Том живот бе. Они говорят, что здесь животом назван
Дух. Но, как видно, этот самый живот
есть вместе и свет, потому что
евангелист присовокупляет: и живот бе
свет человеком (ст. 4). Итак, по их мнению, и свет человеком у евангелиста
означает Духа. Что же? Когда евангелист продолжает: бысть человек послан от Бога... да свидетельствует о Свете (ст. 6,
7), – они уже необходимо должны допустить, что и здесь говорится о Духе. Кто
выше назван Словом, Тот после именуется и Богом, животом и светом. Живот,
говорит евангелист, было Слово и этот же самый живот был светом. Итак, если
Слово было живот и Слово же плоть бысть, то и живот плоть бысть, – и мы видели славу его,
славу, как Единородного от Отца. Следовательно, как скоро они говорят, что
здесь животом назван Дух, смотри, какие
выходят отсюда нелепости: выходит, что не Сын воплотился, а Дух, и что Дух есть
Единородный Сын. А если не так, то, избегая этой нелепости, они при своем
чтении могут впасть в нелепость еще большую. Если они согласятся, что здесь
сказано о Сыне, между тем не поставят наших знаков препинания и не станут
читать так, как мы, то должны будут говорить, что Сын произошел Сам от Себя, –
потому что если Слово есть живот, а еже бысть, в Том живот бе, то,
вследствие их чтения, Слово произошло от Себя и чрез Себя. Далее евангелист
между прочим прибавляет: и видехом славу
Его, славу яко Единороднаго от Отца (ст. 14). Вот, по их чтению, и Дух
Святой становится Единородным Сыном, потому что все это повествование относится
к одному и тому же Лицу. Видите ли, как извращается мысль, когда уклоняется от
истины, и сколько происходит отсюда нелепостей? Итак, что же? Разве Дух не есть
свет, скажешь ты? Конечно – свет; но здесь сказано не о Нем. Так Бог называется
духом, то есть бестелесным; но ведь не везде же, где говорится о духе,
разумеется Бог. И что удивляешься, если мы это говорим об Отце? Мы и об
Утешителе не станем утверждать, что, где только говорится о духе, там
непременно разумеется Утешитель. Хотя это и есть наиболее отличительное Его
имя, но не везде, где встречается слово дух, надобно разуметь Утешителя. Также
и Христос называется Божия сила и Божия
премудрость; но не везде, где говорится о силе и премудрости Божией,
разумеется Христос. Так и здесь: хотя и Дух просвещает, но теперь евангелист
говорит не о Духе. Впрочем, когда мы и доводим их до таких нелепостей, они,
снова усиливаясь противостоять истине и все еще держась своего чтения: еже бысть, в Том живот бе, объясняют это
так, что все сотворенное было – жизнь. Что же? И казнь содомлян, и потоп, и
геенна, и тому подобное все это – жизнь? Но мы, говорят они, разумеем создание.
Но и то, что нами теперь указано, конечно относится к созданию. Однако ж, чтобы
вполне изобличить их, спросим их: скажи мне, дерево – жизнь? камень – жизнь?
эти бездушные и неподвижные предметы – жизнь? да и человек – жизнь совершенная?
Кто это скажет? Человек – не самобытная жизнь, а только существо, причастное
жизни.
2. Но посмотри и здесь, какие опять нелепости. Станем
выводить заключения тем же порядком, чтобы дознать все бессмыслие. Таким
образом они приписывают Духу то, что никогда нисколько Ему не приличествует. А
начав с этого, они уже людям приписывают то, что, по их мнению, действительно
сказано о Духе. Рассмотрим еще это чтение. Тварь тут называется жизнию;
следовательно, она есть и свет, и о ней-то свидетельствовать приходил Иоанн.
Отчего же и сам он – не свет? Сказано: не
бе той свет. Но ведь он принадлежит к числу тварей? Почему же он – не свет?
Каким образом в мире бе, и мир Тем бысть?
Тварь ли была в твари и тварь произошла чрез тварь? Как же мир Его не позна? Тварь не познала твари? Елицы же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти (ст. 12). Но
довольно уже смеха; я предоставляю вам самим проследовать все эти чудовищные
мысли, чтобы не подумали, будто я говорил это просто для забавы, и чтобы не
тратить попусту времени. Если те слова сказаны не о Духе (как и действительно
не сказаны и как я уже показал), не сказаны и о твари, а несмотря на то, они
все еще держатся своего чтения, то наконец отсюда должно выйти еще нелепейшее следствие,
– что, как мы уже прежде сказали, Сын произошел Сам чрез Себя. Если Свет истинный есть Сын, а свет этот есть
и живот, и живот был в Нем Самом, то,
по их чтению, такое заключение необходимо. Итак, оставим его и обратимся к
надлежащему чтению и изъяснению. Какое же правильное чтение? Словами: еже бысть надобно закончить предыдущую
мысль, а затем начать следующие слова: в
Том живот бе. Слова эти значат то же, что и предыдущие: без Него ничтоже бысть, еже бысть. Из
всего, говорит, что только существует, ничто не произошло без Него. Видишь ли,
как этим кратким прибавлением евангелист устраняет все могущие представиться
несообразности? Сказав: без Него ничтоже
бысть и присовокупив: еже бысть,
он таким образом обнял все твари, даже и умопостигаемые, и исключил из них
Святого Духа. Такое прибавление и нужно было, чтобы на его слова: вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть
кто-либо не сказал: «если все произошло чрез Него, то чрез Него же произошел и
Дух». Я, говорит он, сказал, что все, что ни сотворено, чрез Него произошло,
невидимое ли то, или бестелесное, или небесное. Поэтому-то не просто я сказал: все, а – все, еже бысть, то есть все сотворенное. Но Дух не сотворен. Видишь
ли, как точно учение? Евангелист только упомянул о сотворении видимых тварей,
так как об этом уже прежде учил Моисей; евангелист уже наставленных в этом
предмете людей возводит к высшим созданиям, то есть бестелесным и невидимым, и
вовсе исключает из числа их Святого Духа. Подобным образом говорил и Павел,
вдохновенный благодатию: яко Тем создана
быша всяческая (Кол. 1, 16). Вот и здесь опять такая же точность, потому
что тот же Дух управлял и душою Павла. И вот, чтобы кто не исключил чего-либо
сотворенного из создания Божия, – так как есть твари невидимые, – а с другой
стороны, чтобы не включил кто в их число Утешителя, Павел, минуя твари
чувственные и всем известные, исчисляет создания небесные и говорит: аще престоли, аще господствия, аще начала,
аще власти (Кол. 1, 16). Частица аще,
поставленная пред каждым словом, выражает не другое что, как и те слова: вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже
бысть. А если тебе кажется, что выражение: Тем
как бы уменьшает Его достоинство, то послушай, что говорит Павел: в начале Ты, Господи, землю основал еси, и
дела руку Твоею суть небеса (Евр. 1, 10). Таким образом, чтo сказано у
Пророка (Пс. 101, 26) об Отце, как Создателе, то Павел говорит о Сыне,
изображая Его не иначе, как Творца, а не так, как бы Он имел значение существа
только служебного. А если здесь сказано: Тем
(чрез Него), то это так выражено для того только, чтобы кто-нибудь не стал
почитать Сына нерожденным. Но что в отношении к созданию Ему принадлежит
достоинство, нисколько не меньшее Отца, об этом послушай Его Самого: якоже Отец, говорит Он, воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже
хощет, живит (Ин. 5, 21). Итак, если и в Ветхом Завете сказано о Сыне: в начале Ты, Господи, землю основал еси,
то Его достоинство, как Создателя, очевидно. Если же ты скажешь, что Пророк
говорил эти слова собственно об Отце, а Павел только приписал Сыну сказанное об
Отце, то и таким образом выходит то же самое. Да Павел и не решился бы
приписать этого Сыну, если бы не был совершенно уверен в равночестности (Отца и
Сына). Было бы крайне дерзновенно принадлежащее естеству, ни с чем не
сравнимому, относить к естеству меньшему и подчиненному.
3. Но Сын не меньше и не ниже Отца по существу. Поэтому
Павел дерзнул сказать о Нем не только вышеуказанные слова, но еще и нечто
другое. Выражение: из Него, которое
ты признаешь исключительно достойным одного Отца, Павел употребляет и о Сыне,
говоря так: из Негоже все тело, составы и
соузы подаемо и снемлемо, растит возращение Божие (Кол. 2, 19). Но не
довольствуется он и этим; а и с другой стороны заключает вам уста, прилагая
выражение: Имже к Отцу,
– выражение, которое, по твоим словам, означает меньшее достоинство: верен Бог, говорит он, Имже звани бысте во общение Сына Его (1
Кор. 1, 9). Также: волею Его. И еще: яко из Того, и Тем, и в Нем всяческая
(Рим. 11, 36). Но не только о Сыне говорится: из Того, но и о Духе. Так ангел сказал Иосифу: не убойся прияти Мариам жены твоея: рождшееся бо в ней от Духа есть
свята (Мф. 1, 20). Равным образом и выражение: о Нем, относящееся к Духу, Пророк не отказывается приложить и к
Богу (Отцу), говоря так: о Бозе сотворим
силу (Пс. 59, 14). И Павел говорил: моляся,
аще убо когда поспешен буду волею Божиею приити к вам (Рим. 1, 10); и ко
Христу относит то же выражение: о Христе
Иисусе. Таких выражений, безразлично употребляемых, мы можем много и часто
находить в Писании, чего не могло бы быть, если бы повсюду не предполагалось
одно и то же существо. Не думай также, что в словах: вся Тем быша говорится здесь о чудесах: о них повествовали прочие
евангелисты. А Иоанн после этих слов присовокупляет: в мире бе, и мир Тем бысть (ст. 10), – мир, а не Дух, потому что Он
не есть творение, а выше всякой твари. Но поспешим далее. Сказав о создании: вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже
бысть, Иоанн прилагает к тому и учение о промысле в следующих словах: в Том живот бе. А присовокупил эти
слова: в Том живот бе – для того,
чтобы никто не сомневался, каким образом все чрез Него произошло. Как в
бездонном источнике, сколько ни черпай воды, не уменьшишь источника, так и
творческая сила Единородного, сколько бы ни было создано или произведено ею,
нисколько от того не уменьшается. Или, лучше, я употреблю более свойственное
этой силе сравнение, именно назову ее светом, как и сам евангелист говорит
далее: и живот бе свет человеком. Как
свет, хотя бы освещал неисчислимое множество предметов, нисколько оттого не
уменьшается в своей светлости, так в Боге, и прежде и после сотворения: сила
нисколько не оскудевает, нимало не умаляется и не ослабевает от
многочисленности творения; но, хотя бы надлежало произойти еще тысяче таких
миров, хотя бы и бесконечному множеству их, Его сила довлеет на всех, чтобы не
только произвести их, но и сохранить после создания. Наименование жизни, употребленное здесь, относится не
только к созданию, но и к промышлению о сохранении созданного. Кроме того,
говоря о жизни, евангелист полагает основание учению о воскресении и
предначинает то дивное благовестие, что, с пришествием к нам жизни, разрушена
держава смерти, что по озарении нас светом уже нет тьмы, а всегда пребывает в
нас жизнь, и смерть уже не может преодолевать ее. Итак, вполне можно сказать и
о Сыне то, что сказано об Отце: о Нем
живем и движемся и есмы (Деян. 17, 28). Это и Павел выражает в следующих
словах: яко Тем создана быша всяческая...
и всяческая в Нем состоятся (Кол. 1, 16, 17). Поэтому Сын называется и
корнем, и основанием.
Но, когда слышишь, что в
Том живот бе, не представляй Его себе сложным, потому что впоследствии Он
говорит и об Отце: якоже Отец имать живот
в Себе, тако даде и Сынови живот имети (Ин. 5, 26). Ты не скажешь по этому
поводу об Отце, что Он сложен; не говори же и о Сыне. В другом месте сказано,
что Бог есть свет (1 Ин. 1, 5), также
– что Он живет во свете неприступнем
(1 Тим. 6, 16). Но все это говорится не для того, чтобы дать нам понятие о
сложности, а чтобы мало-помалу возвести нас на высоту догматов. В самом деле,
так как для народа нелегко было понять, каким образом Он имеет жизнь Сам в
Себе, то он и говорил сначала о том, что не так высоко, а потом, научив их, уже
возводит к более возвышенным истинам. Тот, Кто сказал, что Ему (Отец) даде живот имети, Сам потом говорит: Аз есмь жизнь, и еще: Аз есмь свет. А какой это свет? Свет не
чувственный, а духовный, просвещающий душу. Так как Христос говорил: никтоже может прийти ко Мне, аще не Отец
привлечет его (Ин. 6, 44), то евангелист, предваряя эти слова, и сказал,
что Он есть Тот, Который просвещает, чтобы ты, услыша что-либо подобное об
Отце, не приписал того только одному Отцу, но и Сыну, – ибо вся, говорит Он, елика имать Отец Мой, Моя суть (16, 15). Итак, евангелист сперва
поучает нас о создании, потом говорит и о духовных благах, дарованных нам с
пришествием Спасителя, и означает их одним словом: живот бе свет человеком. Не сказал: бе свет иудеям, но – всем людям, потому что не иудеи только, а и
язычники получили познание о Нем, и свет этот прилагается в общение всем. Но
почему евангелист не присоединил сюда и ангелов, а сказал только о людях?
Потому, что у евангелиста теперь слово о роде человеческом, и потому, что
Спаситель к нему пришел благовествовать благая. И свет во тме светится (ст. 5). Тьмою здесь называет и смерть, и
заблуждение. Свет чувственный сияет не во тьме, а когда нет тьмы; но проповедь
евангельская светила среди мрака заблуждения, все облегавшего, и рассеивала
его. Свет этот проник и в самую смерть и победил ее, так что уже одержимых
смертию избавил от нее. Итак, поелику ни смерть, ни заблуждение не преодолели
этого света, но он всюду блистает и светит собственною силою, то евангелист и
говорит: и тма его не объят (ст. 5).
Да он и неодолим, и не любит обитать в душах, не желающих просвещения.
4. Но, если он не всех объемлет, ты не должен этим
смущаться. Бог приближается к нам не с принуждением, не против нашей воли, но
по нашему желанию и благорасположению. Не заключай дверей для этого света – и
получишь много наслаждения. А приходит к нам этот свет посредством веры и,
пришедши, в обилии просвещает того, кто приемлет его. И если ты представишь ему
чистую жизнь, он постоянно будет обитать в тебе. Любяй Мя, заповеди Моя соблюдет, говорит Спаситель, и приидем к нему (Я и Отец Мой) и обитель у него сотворим (см.: Ин. 14,
23). Как никто не может пользоваться светом солнечным, не открывая глаз, так
никто не может участвовать в этом просвещении, не отверзая вполне очей души и
не изощрив их во всех отношениях. А как это можно сделать? Очищая душу от
всякой страсти. Грех есть тьма, и тьма глубокая; и это видно из того, что он
совершается безрассудно и тайно. Всяк бо,
делаяй злая, ненавидит света и не приходит к свету (Ин. 3, 20). А бываемая отай срамно есть и глаголати
(Еф. 5, 12). Как во тьме мы не распознаем ни друга, ни врага и вовсе не узнаем
свойства вещей, так и – в грехе. Человек любостяжательный не отличает друга от
врага; завистник и на человека, самого благорасположенного к нему, смотрит, как
на врага; наветник одинаково вооружен против всех, – словом, всяк, делающий
грех, ничем не отличается от людей упивающихся и беснующихся, в том отношении,
что не распознает свойства предметов. И как ночью на наши глаза – все равно:
дерево ли, или свинец, железо, серебро, или золото, или драгоценный камень,
потому что для различения этих предметов недостает света, так человек, ведущий
нечистую жизнь, не постигает ни доблести целомудрия, ни красоты любомудрия.
Ведь во тьме, как я сказал, и драгоценные камни не обнаруживают своей красоты,
не сами по себе, но по незнанию тех, кто смотрит. Но не эта одна беда постигает
нас, когда мы живем во грехах; мы живем тогда еще и в постоянном страхе. Как
находящиеся в пути в безлунную ночь чувствуют страх, хотя бы и ничего страшного
не было, так и грешники не могут иметь дерзновения, хотя бы и никто не обличал
их; но, чувствуя угрызения совести, они всего боятся, все подозревают, все на
них наводит страх и ужас, на все озираются с боязнию, всего трепещут. Будем же
убегать такой мучительной жизни. А за такою мукою еще последует смерть, смерть
бессмертная; тогда не будет и конца наказанию. Здесь же ничем не отличаются от
умопомешанных те, которые, как бы во сне, представляют себе вещи небывалые. Так
воображают себя богатыми, не будучи богатыми; думают роскошествовать, не имея
никакого удовольствия; и не прежде они узнают, как должно, такое заблуждение,
пока не освободятся от умопомешательства или пока не отрясут с себя сна.
Поэтому-то Павел заповедует всем трезвиться и бодрствовать; то же повелевает и
Христос. Кто трезвится и бодрствует, тот, хотя бы увлекся грехом, немедленно
отражает его; а кто спит или безумствует, тот и не чувствует, какую власть
имеет над ним грех. Не будем же спать. Теперь не ночь, а день; потому яко во дни, благообразно да ходим (Рим.
13, 13). Ничего нет постыднее греха. В этом отношении не так худо в наготе
ходить, как во грехах и преступлениях. Нагота еще не такое преступление, –
нередко она происходит и от нищеты; но ничего нет постыднее и презреннее греха.
Представим себе тех, которых ведут в судилище за кражу и подлог: какой срам и
смех покрывает их, как людей бесстыдных, лживых и наглых! Нам неприятно и тяжко
терпеть, чтобы верхняя одежда была надета на нас небрежно или навыворот; даже
когда и на других увидим это, то исправляем; а когда все мы и ближние наши
ходим на головах, то не замечаем этого. Скажи мне, что может быть постыднее,
как мужчине входить к распутной женщине? Кто заслуживает более осмеяния, чем
человек сварливый, склонный к злословию и завистливый? Отчего же все это кажется
не так стыдно, как ходить в наготе? Только от привычки. Этого никто никогда не
дозволял себе по доброй воле; а на грехи осмеливаются всегда все, без всякого
страха. Конечно, если бы кто вошел в сонм ангелов, в котором никогда ничего
такого не бывало, то увидел бы, как это достойно посмеяния. Но что я говорю о
сонме ангелов? Если бы кто в царских чертогах, введши блудницу, воспользовался
ею, или упился вином, или дозволил себе другой какой-либо бесчестный поступок,
такой подвергся бы самому строгому наказанию. Если же в царских чертогах не
терпимы подобные дерзости, тем более мы должны подвергнуться крайнему
наказанию, если осмеливаемся на такие дела в присутствии Царя вездесущего и
всевидящего. Поэтому, умоляю, покажем в образе жизни нашей скромность и чистоту.
Мы имеем Царя, Который непрестанно зрит все дела наши. А чтобы нас озарял
всегда в обилии высший свет, будем привлекать к себе его луч. Тогда мы будем
наслаждаться и настоящими и будущими благами, по благодати и человеколюбию
Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу и Святому Духу
слава во веки веков. Аминь.
Евангелист, вначале сказав нам о Боге Слове то, что было
особенно нужно, далее последовательно и по порядку переходит к соименному с ним
проповеднику Слова, Иоанну. А ты, слыша, что он послан был от Бога, не принимай
его слов за человеческие. Все он вещал не от себя, но от Пославшего его.
Поэтому называется он и ангелом (вестником), так как дело вестника – ничего не говорить
от себя. Слово: бысть означает здесь
не происхождение его, а именно его послание. Бысть послан от Бога, то есть его Бог послал. Как же говорят, что
слова: во образе Божии сый (Флп. 2,
6) не выражают равенства Сына со Отцом, потому что (к слову: Бог) не приложишь
член (o)? Вот и здесь совсем
нет члена. Между тем разве здесь речь не об Отце? А что сказать о словах
Пророка: се, Аз послю ангела Моего пред
лицем Моим, иже уготовит путь Твой (Мал. 3, 1; Мф. 11, 10)? Слова: мой и твой указывают на два лица. Сей
прииде во свидетельство, да свидетельствует о свете (Ин. 1, 7). Что же,
скажет кто-нибудь, раб свидетельствует о Господе? Но не будешь ли ты еще более
изумляться и недоумевать, когда увидишь, что Господь не только получает
свидетельство от раба, но и приходит к нему и вместе с иудеями принимает
крещение от него? Однако ж не смущаться и колебаться мыслию, а изумляться
должно Его неизглаголанной благости. Если же кто остается в недоумении и
смущении, то Господь и ему скажет то же, что сказал Иоанну: остави ныне: тако бо подобает нам исполнити
всяку правду (Мф. 3, 15). А кто и после этого стал бы смущаться, тому Он
скажет то же, что сказал иудеям: не от
человека свидетельства приемлю (Ин. 5, 34). Но если Он не имеет нужды в
таком свидетельстве, для чего же послан был от Бога Иоанн? Не для того, что Он
имел нужду в его свидетельстве (говорить это было бы крайним богохульством). А
для чего? Это изъясняет нам евангелист, когда говорит: да вси веру имут ему
(1, 7). А если Сам Христос говорит: не от
человека свидетельства приемлю, то да не подумают несмысленные, что Он Сам
Себе противоречит, говоря здесь так, а в другом месте – так: ин есть свидетельствуяй о Мне, и вем, яко
истинно есть свидетельство его (5, 32). В последнем случае Он разумел
Иоанна, а сказав: не от человека
свидетельства приемлю, Он тотчас присовокупляет и объяснение Своим словам,
именно: сия глаголю, да вы спасени будете
(5, 34). Как бы так Он говорил: «Я Бог и истинный Сын Божий, единаго (со
Отцом) бессмертного и блаженного существа, и потому не имею нужды ни в каком
свидетеле. Хотя бы и никто не хотел свидетельствовать о Мне, Я оттого в Своем
естестве нисколько не унижаюсь. А так как спасение людей есть предмет Моего
попечения, то Я снизошел до такого самоуничижения, что и человеку предоставляю
свидетельствовать о Мне». А от этого, по немощи иудеев, тем легче и доступнее
для них могла быть вера в Него. Потому Он как облекся плотию, чтобы, явившись
людям в Своем Божестве без покрова, не погубить всех их, так и проповедником о
Себе послал человека, чтобы слушатели того времени, слыша сродный себе голос,
тем легче последовали Ему. А что Сын Божий не имел никакой нужды в
свидетельстве Иоанна, для доказательства довольно было бы Ему только явить Себя
таким, каков Он есть по Своему существу, и поразить всех ужасом. Но Он этого не
сделал, потому что, как я уже сказал, Он всех таким образом уничтожил бы, так
как никто не был бы в состоянии вынести приражения этого неприступного света.
Поэтому-то, говорю, Он и плотию облекается, и свидетельство о Себе поручает
одному из сорабов наших, все устрояя ко спасению людей и имея в виду не Свое
только достоинство, но и благоприемлемость и пользу Своих слушателей. Это Он
выразил и Сам, когда сказал: сия глаголю,
да вы спасени будете. И евангелист, повторяя изречение Господа, после слов:
да свидетельствует о Свете,
присовокупляет: да вси веру имут ему.
Как бы так он говорил: не думай, что Иоанн Креститель пришел свидетельствовать
для того, чтобы придать достоверность учению Господа, нет; а для того, чтобы
единоплеменники его уверовали чрез него. Что евангелист именно спешил
предотвратить такую мысль, это видно из последующих слов, которые он
присовокупляет: не бе той свет (ст.
8). А если бы он прибавил это не для устранения такой мысли, тогда это было бы
только излишним распространением слов и скорее было бы тождесловие, чем
изъяснение учения. В самом деле, сказав, что Иоанн послан был, да свидетельствует о Свете, для чего еще
он говорит: не бе той свет? Не без
цели и не напрасно. У нас обыкновенно свидетельствующий бывает больше того, о
ком свидетельствует, и нередко признается более достойным доверия. Поэтому-то,
чтобы кто не подумал того же и об Иоанне, евангелист тотчас, с самого же
начала, уничтожает эту мысль и, исторгая ее с корнем, показывает, кто этот
свидетельствующий, и кто Тот, о Ком он свидетельствует, и какое различие
находится между тем и другим. Сделав это и показав несравнимое превосходство
последнего пред первым, евангелист уже без опасения переходит к последующему
сказанию; и если что нелепого было в мыслях людей неразумных, все то тщательно
устранив, он уже без всякого затруднения и беспрепятственно приступает к
продолжению слова. Итак, будем молиться, чтобы, при откровении таких высоких
истин, при учении правом, и жизнь наша была чиста и поведение безукоризненно,
так как не приносит нам пользы учение, когда у нас нет добрых дел. Если бы мы
имели и всецелую веру, и разумение Писаний, но если мы не будем иметь доброго
направления в жизни, то ничто не спасет нас от гееннского огня и пламени,
неугасимого в вечности. Как люди, делающие добрые дела, воскреснут в жизнь
вечную, так люди, дерзающие на дела злые, воскреснут для наказания вечного и
бесконечного. Поэтому все попечение приложим к тому, чтобы в худых делах не
погубить плодов правой веры, но по доброй жизни с дерзновением созерцать
Христа, – а выше этого блаженства ничего не может быть, – чего и да сможем
достигнуть, делая все во славу Бога, Которому слава, с Единородным Сыном и
Святым Духом, во веки веков. Аминь.
1. Мы питаем вас, чада возлюбленные, учением Писаний только
по частям, и не все вдруг излагаем, для того чтобы вы легче могли сохранить
предлагаемое вам. Кто при построении дома, прежде чем скреплены первые камни,
кладет на них другие, тот возводит стену некрепкую и удоборазрушимую. А кто
выжидает, пока одни камни скрепятся известью, и потом уже мало-помалу
прибавляет к ним другие, тот строит здание прочное, немаловременное,
неразрушимое, крепкое. Таким строителям будем подражать и мы и подобным образом
станем созидать ваши души. Я опасаюсь, чтобы, пока первые основания еще не
утверждены, приложение дальнейшего учения не повредило и начаткам, так как
разум еще не довольно силен, чтобы удержать все. Что же сегодня прочитано нам? Бе Свет истинный, Иже просвещает всякого
человека, грядущаго в мир. Евангелист, говоря выше об Иоанне, заметил, что
он пришел, да свидетельствует о Свете,
и что именно в то время он для этого был послан. А чтобы, слыша это,
кто-нибудь, по поводу недавнего явления свидетеля, не возымел подобного
подозрения и касательно самого свидетельствуемого лица, евангелист возводит
мысль выше и устремляет ее к бытию безначальному, никогда нескончаемому и
непрестающему. Но как может, скажешь ты, иметь такое бытие Тот, Кто есть Сын? Мы говорим о Боге, а ты
спрашиваешь, как это возможно? И ты не страшишься и не ужасаешься? Если бы кто
спросил тебя, каким образом наши души, а потом и тела будут жить вечно, ты,
конечно, посмеялся бы над таким вопросом, потому что не уму человеческому
изведывать такие предметы, а его долг только верить, да и не испытывать того,
что сказано, так как достаточным доказательством сказанного служит для него
могущество Того, Кто изрек это. И ты спрашиваешь у нас, как это возможно, когда
мы говорим, что безначален Тот, Кто создал души и тела, и бесконечно
превосходит всякое создание? Кто в полном рассудке и в здравом уме станет
говорить это? Ты слышал, что бе Свет
истинный. Зачем же понапрасну усиливаешься обнять своим умом эту жизнь бесконечную?
Это невозможно. Для чего исследуешь неисследимое? Для чего испытуешь
непостижимое? Для чего изведываешь неведомое? Рассмотри самый источник
солнечных лучей. Ты не можешь этого сделать, однако ж ты в этом случае не
досадуешь и не скорбишь о своем бессилии. Отчего же ты так смел и опрометчив в
предметах гораздо важнейших? Сын громов, Иоанн, возглашающий чрез духовную
трубу, услышав от Духа, что бе Свет,
ничего больше и не испытывал. А ты, не имея его благодати, рассуждая только по
своим слабым умозаключениям, – ты усиливаешься переступить даже за черту его
ведения? За это ты не сможешь достигнуть и меры его ведения. Таково-то
коварство диавола: доверившихся ему он выводит за пределы, положенные для нас
Богом, как будто бы мы могли иметь гораздо более (знания). А обольстив нас
такими надеждами и лишив благодати Божией, он не только ничего более не
сообщает нам (да и как он, диавол, может это?), но и не допускает возвратиться
в прежние пределы, в которых мы были безопасны, а всюду заставляет нас блуждать
и нигде не дает остановиться. Таким образом он и первозданного человека довел
до изгнания из рая. Наделив его надеждою большего ведения и почести, диавол
лишил его и того, чем он прежде спокойно пользовался. Человек не только не
соделался равным Богу, как обещал ему диавол, но и подпал под иго смерти; не
только чрез вкушение от древа не получил ничего более, но в надежде большего
ведения утратил не мало и прежнего знания. Он стал стыдиться своей наготы и
скрывать ее, тогда как до обольщения он был выше подобного стыда. Даже то, что
он стал видеть свою наготу и почувствовал нужду в прикрытии себя одеждою, – эти
и другие, еще большие скорби были следствиями обольщения. Чтобы не потерпеть и
нам того же, будем повиноваться Богу и пребывать в Его заповедях, ничего более
не испытуя; иначе мы лишимся уже и дарованных нам благ, как наказаны и эти
(еретики). Они, как скоро стали изыскивать начало жизни безначальной, лишились
и того, что могли иметь. Не нашли они и того, чего искали; да это и невозможно.
А между тем от правой веры в Единородного они отпали. Но мы не будем преступать
пределов вечных, которые положили Отцы наши, а во всем будем следовать законам
Духа и, слыша, что бе Свет истинный,
ничего больше не будем исследовать; да и невозможно никому простираться далее
этого изречения. Если бы Бог рождал подобно человеку, то необходимо было бы
какое-либо разделение между рождающим и рождаемым. Но как это рождение
неизреченное и только Богу свойственное, то оставь обыкновенные понятия: прежде и после. Это – выражение времени, а Сын есть Творец и всех веков.
2. Следовательно, говорят иные, Бог не Отец (Сыну), а брат.
Но, скажи мне, какая нужда (в подобном заключении)? Если бы мы говорили, что
Отец и Сын имеют бытие разделенное в своем начале, то, может быть, ты имел бы
право говорить так. Но мы избегаем такого нечестия и говорим, что Отец и
безначален, и нерожден, а Сын безначален, но рожден от Отца. Какая же
надобность из такого учения выводить такое нечестивое заключение? Никакой нет
надобности. Сын есть отблеск. А отблеск
представляется нераздельно с тем естеством, которого есть отблеск. Поэтому-то и
Павел так назвал (Сына) (Евр. 1, 3), чтобы мы не предполагали никакого
разделения между Отцом и Сыном. Вот что выражается этим наименованием. Таким
подобием Апостол исправляет нелепые мысли, приходящие в голову людям
бессмысленным. Слыша об отблеске, говорит Апостол, не думай, что Сын не имеет
собственной ипостаси. Мысль такая нечестива и свойственна безумию савелиан и
маркеллиан.
Мы учим не так; а говорим, что Он имеет Свою собственную ипостась. Поэтому,
назвав Его отблеском, Апостол присовокупляет, что Он есть и образ ипостаси Его
(Отца) (Евр. 1, 3), чтобы тем выразить и собственную Его ипостась, и единосущие
с Тем, Которого есть образ. Нет, как я уже говорил, одного какого-либо
достаточного выражения, чтобы передать людям все это учение о Боге. Желательно,
по крайней мере, совокупив несколько выражений, из каждого извлечь то, что
приличествует. Таким образом мы можем воздать достойное славославие Богу, –
достойное, говорю, то есть по нашим силам. А если бы кто думал, что может
говорить достойно о самом существе Божеском и усиливался доказать, что знает
Бога, как Бог знает Самого Себя, тот-то именно и не имел бы никакого познания о
Боге. Зная это, будем твердо держаться того, что предали нам иже исперва самовидцы и слуги бывший Словесе,
и больше ничего не будем испытывать. Две опасности угрожают страждущим этою
болезнию: одна та, что они напрасно трудятся, отыскивая то, чего нельзя найти;
другая – что прогневляют Бога, усиливаясь преступить пределы, Им положенные. А
какой это возбуждает гнев в Боге, нет нужды говорить вам, потому что вам всем
это известно. Итак, удаляясь от сумасбродства еретиков, будем с трепетом
внимать Его словам, чтобы Он всегда охранял нас. На кого воззрю, говорит Он, токмо
на кроткаго и смиреннаго, молчаливаго и трепещущаго словес моих (Ис. 66,
2). Итак, оставив это гибельное любопытство, станем лучше сокрушаться сердцем,
будем оплакивать грехи свои, как заповедал нам Христос. Станем скорбеть о своих
преступлениях, возобновим тщательно в памяти все, на что мы отваживались в
прошедшее время, и все то постараемся совершенно загладить. К этому Бог открыл
нам много путей. Глаголи ты, говорит
Он, беззакония твоя прежде, да
оправдишися (Ис. 43, 26). И в другом месте: рех: исповем на мя беззаконие мое, и Ты оставил еси нечестие сердца
моего (Пс. 31, 5). Так, частое воспоминание грехов и обвинение себя в них
не мало способствует к уменьшению великости их. Есть и другой путь, еще более
верный, когда мы не помним зла ни на ком, кто согрешил против нас, когда
прощаем всякому сделанные против нас проступки. Хочешь ли знать еще третий
путь? Послушай, что говорит Даниил: сего
ради грехи твоя милостынями искупи и неправды твоя щедротами убогих (Дан.
4, 24). Есть и еще, кроме этого, путь – частое упражнение в молитвах,
постоянное прилежание в молениях к Богу. Приносит нам не мало утешения и
оставления грехов также и пост, когда соединяется с любовию к ближним; он
угашает и силу гнева Божия. Огнь горящий
угасит вода, и милостынями очищаются грехи (Сир. 3, 30). Итак, будем ходить
по всем этим путям. Если будем всегда держаться их и на них обращать свое
внимание, то не только очистим прошедшие преступления, но и на будущее время
весьма много приобретем для себя пользы, – не дадим диаволу возможности
нападать на нас, да и сами не впадем в беспечность житейскую, в это гибельное
любопытство. Диавол, между прочим, и до этого доводит, и потом до этих
безрассудных изысканий и вредных словопрений, как скоро замечает, что люди
предаются праздности и недеятельности, вовсе не заботясь о добродетельной
жизни. Но мы заградим ему этот проход, будем бодрствовать, трезвиться, чтобы,
после краткого времени небольших трудов, достигнуть в бесконечные веки
бессмертных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Ничто не препятствует нам и сегодня снова коснуться этих
слов, потому что в прошедший раз изложение догматов не дозволило нам проследить
вполне все прочитанное. Где же те, которые говорят, что Сын не есть истинный
Бог? Здесь Он называется истинным Светом,
а в другом месте самою Истиною и
самою Жизнию. Впрочем, эти последние
слова мы яснее исследуем, когда дойдем до них; а теперь надобно вашей любви
сказать о свете. Если он просвещает
всякаго человека, грядущаго в мир, то отчего столько людей остаются не
просвещенными? Оттого, конечно, что не все познали веру Христову. Как же он просвещает всякаго человека? Смотря по
приемлемости каждого. Если некоторые, по своей воле смежив очи ума, не хотят
принять лучей этого света, то омрачение их происходит не от естества самого
света, а от злобы этих людей, добровольно лишающих себя дара. Благодать
изливается на всех; она не чужда ни иудея, ни эллина, ни варвара, ни скифа, ни
свободного, ни раба, ни мужа, ни жены, ни старца, ни юноши; ко всем одинаково
близка и всех равночестно призывает. Но те, которые не хотят воспользоваться этим
даром, те, по справедливости, самим себе должны приписывать такое ослепление.
Если тогда, как вход открыт для всех и никто не преграждает его, некоторые по
произвольному ожесточению остаются вне, то они гибнут не от чего-либо другого,
а от собственной порочности. В мире бе (ст.
10), – но не как современный миру; нет. Поэтому (евангелист) и присовокупляет: и мир Тем бысть (ст. 10). Чрез это он
опять возводит тебя к предвечному бытию Единородного. Кто слышит, что все есть
создание Его, тот хотя бы был вовсе бесчувствен, хотя бы был враг и противник
славы Божией, во всяком случае волею или неволею принужден будет признать, что
Творец существует прежде творений. Потому-то я всегда и дивлюсь безумию Павла
Самосатского, – как он дерзал противоречить столь очевидной истине и сам себя
добровольно низринул в бездну. Он заблуждался не по неведению, а очень хорошо
понимая дело, подвергся одной участи с иудеями. Как иудеи, имея в виду суд
людей, оставили здравую веру и, хотя знали, что Иисус есть Единородный Сын Божий,
но, ради своих начальников, не исповедовали, чтобы не быть изгнанными из
синагоги, так и Павел Самосатский, как говорят, из угождения какой-то женщине,
отрекся от своего спасения. Подлинно, страшно, страшно преобладание тщеславия;
оно может ослепить очи и мудрых людей, если они не станут бодрствовать. Если
это может сделать мздоимство, тем больше – страсть тщеславия, гораздо
сильнейшая. Поэтому-то и говорил Христос иудеям: како вы можете веровати, славу друг от друга приемлюще, и славы, яже от
Единаго Бога, не ищете? (Ин. 5, 44). И
мир Его не позна (1, 10). Евангелист называет здесь миром множество людей
растленных, преданных земным делам, толпу, мятежный и бессмысленный народ. Но
други Божии и все дивные мужи познавали Христа еще прежде Его явления во плоти.
Именно о праотце Сам Христос сказал: Авраам
отец ваш рад бы был, дабы видел день Мой: и виде и возрадовася (Ин. 8, 56).
И о Давиде в обличение иудеев Он говорил: како
убо Давид духом Господа Его нарицает, глаголя: рече Господь Господеви моему:
седи одесную Мене (Мф. 22, 43–44). Много раз, препираясь с ними, Он
упоминает и о Моисее (Ин. 5, 46); а о прочих Пророках – Апостол. А что все
Пророки, начиная от Самуила, познавали Христа и задолго предвозвещали
пришествие Его, об этом говорит апостол Петр: и вси пророцы, от Самуила и иже по сих, елицы глаголаша, такожде
предвозвестиша дни сия (Деян. 3, 24). Иакову и отцу его, как и деду его,
являлся Сам Бог, беседовал с ними, обещая даровать им многие и великие блага,
что и исполнилось на самом деле. Как же, скажешь ты, Он Сам говорил: мнози пророцы восхотеша видети, яже вы
видите, и не видеша: и слышати, яже слышите, и не слышаша (Лк. 10, 24)? Как
же они знали Его? Конечно знали; и я попытаюсь доказать это из тех же самых
слов, из которых некоторые заключают, будто бы Пророки не имели познания об
Иисусе Христе. Он говорит: мнози
восхотеша видети, яже вы видите; значит, они знали, что Он придет к людям и
совершит дела, которые и действительно совершил. А если бы не знали этого, то и
не восхотели бы видеть, потому что никто не может желать того, чего совсем не
знает. Следовательно, они знали Сына Божия, знали и то, что Он придет к людям.
Но что ж это такое, чего они не видели и не слышали? То, что ныне вы видите и
слышите. Пророки, хотя слышали глас Его и Самого Его видели, однако ж – не во
плоти, не в том виде, в каком Он обращался с людьми и открыто беседовал с ними.
На это и Сам Он ясно указывает, – говорит не просто: они желали Меня видеть, – а как? Желали видеть, что вы видите; не сказал также:
желали Меня слышать, но: что вы слышите. Таким образом, хотя они
и не видели его явления во плоти, однако ж знали, что оно будет, и его желали.
Они веровали во Христа, хотя и не видели Его во плоти. Если же язычники, думая
укорить нас, спросят: что же делал Христос прежде, когда еще не промышлял о
роде человеческом? почему Он, оставив нас на столь долгое время без попечения,
уже в последнее время пришел устроить наше спасение? – мы скажем, что Он еще и
прежде того времени был в мире, предустроял дела и ведом был всем достойным. А
если вы скажете, что Он был неведом, потому что не все тогда знали Его, а
только люди избранные и добродетельные, то на таком основании вы, пожалуй,
допустите, что Он и в настоящее время не имеет поклонения от людей, потому что
и ныне еще не все знают Его. Но как в настоящее время никто не может отрицать,
что есть люди, знающие Его, – потому только, что есть люди, не знающие Его, –
так нельзя сомневаться в том и по отношению к прежним временам, потому что
многие или, лучше сказать, все избранные и дивные мужи знали Его.
2. Но если бы кто спросил: почему тогда не все веровали в
Него и не все почитали Его, а только одни праведные? – то спрошу и я: отчего и
в настоящее время не все знают Его? Да что говорить о Христе? Отчего как
прежде, так и ныне не все знают и Отца Его? Некоторые говорят, что все (в мире)
носится самодвижно; другие попечение о всем приписывают демонам; а есть и
такие, которые, кроме истинного Бога, измыслили для себя какого-то другого; из
них иные богохульствуют, утверждая, будто есть какая-то противная Богу сила, и
еще думают, что законы Божии принадлежат какому-то злому духу. Что же? Ужели
потому, что некоторые отвергают Бога, и мы будем говорить то же или согласимся,
что Он зол, так как некоторые высказывают и это богохульство? Прочь это
безрассудство и это крайнее безумие! Если бы мы стали поверять догматы судом
этих безумных людей, то и нас самих ничто не удержало бы от крайнего безумия.
Конечно, никто не скажет, что солнце вредно для глаз, потому что есть больные
глазами; напротив, оно светоносно по суду людей здоровых. Никто также не
скажет, что мед горек, потому что он кажется таким на вкус больных. Итак, не по
примеру ли больных некоторые утверждают, что или нет Бога, или что Он зол, что
иногда Он промышляет, а иногда вовсе не делает этого? И кто скажет, что они
люди здоровые? Напротив, это – люди не исступленные ли, безумные и крайне
помешанные? Мир Его не позна (Ин. 1,
10), сказано: однако ж те, которых недостоин был мир, познали Его. Сказав же о
непознавших Его, евангелист вкратце излагает и причину этого неведения; говорит
не просто: никто не познал Его, но: мир
Его не позна, то есть люди, преданные одному миру и только о мирском
помышляющие. Так обыкновенно называл их и Христос, как, например, когда
говорил: Отче праведный, и мир Тебе не
позна (Ин. 17, 25). Но мир, как мы сказали, не познал не только Сына, но и
Отца, потому что ничто не приводит в такое расстройство рассудок, как
привязанность к предметам временным. Зная это, удаляйтесь, сколько возможно, от
мира и воздерживайтесь от дел плотских; от них происходит потеря не в
случайных, а в самых высших благах. Человек, слишком занятый делами настоящей
жизни, не может надлежащим образом усвоить предметов небесных; но по
необходимости, заботясь о тех, лишается этих. Не можете, сказано, Богу
работати и мамоне (Лк. 16, 13). Последуя одному, по необходимости надобно
оставить другого. И об этом гласит самый опыт. Те, которые смеются над страстию
к богатству, те-то наиболее и любят Бога, как должно. Напротив, те, которые
высоко ценят богатство как первое благо, слабейшую имеют любовь к Богу. Душа,
будучи однажды пленена любостяжанием, уже не может легко и удобно удерживаться,
чтобы не сделать или не сказать чего-либо такого, что прогневляет Бога, так как
она делается уже рабою другого господина, и притом такого, который повелевает
ей все противное Богу.
Итак, воспряните и пробудитесь и, размыслив о том, какого
Господина мы рабы, возлюбим только Его власть; возрыдаем и оплачем прежнее
время, в которое мы работали мамоне; свергнем однажды навсегда ее тяжкое,
несносное иго и будем постоянно носить иго Христово, легкое и отрадное; Христос
же не повелевает ничего такого, что внушает мамона. Она повелевает быть врагами
всем; а Христос – напротив: миловать и любить. Она, призвав нас к праху и пыли
(таково – золото), не дает нисколько, даже ночью, вздохнуть свободно; а Христос
освобождает нас от этой излишней и неразумной заботы, повелевает собрать
сокровища на небесах, не неправдою в отношении к другим, а собственною правдою.
Мамона, после стольких трудов и скорбей, не может даже остаться с нами, когда
мы там будем терпеть наказания и злострадать за исполнение ее внушений; она
даже увеличит для нас пламя; а Христос, даже когда повелевает дать ближнему
чашу холодной воды, не попустит нас и за то лишиться награды и возмездия, но
воздаст с великою щедростию. Итак, не крайне ли безрассудно – пренебрегать
столь кроткое и столь великими благами изобилующее владычество и работать
властителю неблагодарному и непризнательному, который ни здесь, ни там не может
никакой пользы принести последующим и повинующимся ему? Но не то одно худо, и
не то одно вредно, что он не может избавить преданных казни, а и то еще, что
он, как я сказал, подвергает бесчисленному множеству зол людей, покоряющихся
ему. Весьма многие из тех, которые будут наказаны, будут терпеть наказание
именно за то, что служили деньгам, любили золото и не помогали нуждающимся.
Чтобы не терпеть и нам того же, будем расточать (свои сокровища), отдавая их
бедным; освобождать свою душу и от здешних зловредных попечений, и от будущих,
за то уготованных, мучений. Приготовим себе оправдание на небесах; вместо
стяжаний земных соберем сокровища неистощаемые, сокровища, которые могут
сопутствовать нам на небо, могут защитить нас в опасности и умилостивить тогда
Судию. Да будет же ко всем нам Его благоволение и ныне, и в тот день, и да
насладимся великим дерзновением благ, какие уготованы на небесах любящим Его,
по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со
Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Если вы помните прежние наши размышления, то мы с большею
охотою будем продолжать назидание, получая отсюда и для себя много пользы. Как
скоро вы запомнили прочитанное, то и для вас вразумительнее будет слово наше, и
от нас не много потребуется труда, потому что вы, при своей любознательности,
можете уже глубже вникать в дальнейшее учение. Кто всегда теряет (из памяти)
то, что ему преподано, тот всегда будет нуждаться в учителе и никогда не узнает
ничего. А кто все принятое хранит и к тому прилагает дальнейшие (наставления),
тот скоро из ученика может сделаться учителем и будет полезен не для себя
только, но и для других. Я надеюсь, что именно таково будет предстоящее собрание,
и заключаю это из такой великой его ревности к слушанию. Потому в душах ваших,
как в надежном хранилище, мы положим сребро Господа и, сколько поможет
благодать Духа, изъясним предложенное нам сегодня чтение. Евангелист, говоря о
прежних временах, сказал: мир Его не
позна; далее, обращая речь ко временам самой проповеди, он говорит: во своя прииде, и свои Его не прияша.
Своими он здесь называет иудеев, как народ особый, или всех людей, как
происшедших от этого народа. И как выше, болезнуя о неразумии многих людей и
пристыжая общий дух (времени), он говорил, что не познал Создателя мир, чрез
Него происшедший, так и здесь, негодуя на неблагодарность иудеев и многих
других, он произносит еще более тяжкое осуждение, говоря: свои Его не прияша, тогда как Он к ним-то и приходил. Но не один
евангелист, а и Пророки с удивлением говорили то же самое, наконец и Павел,
изумленный тем же. Так взывали Пророки, говоря от лица Иисуса Христа: людие, ихже не ведех, работаша ми, в слух
уха послушаша мя. Сынове чуждии солгаша ми, сынове чуждии обетшаша и охромоша
от стезь своих (Пс. 17, 44–46). И в другом месте: имже не возвестися о Нем, узрят, и иже не слышаша, уразумеют (Ис.
52, 15). Также: обретохся не ищущим Мене,
явлен бых не вопрошающим о Мне (см.: Ис. 65, 1). А Павел в Послании к
Римлянам говорил: что убо? Егоже искаше Израиль, сего не получи, а
избрание же получи (Рим. 11, 7). И в другом месте: что убо речем? Яко языцы, не гонящии правду, постигоша правду...
Израиль же, гоня закон правды, в закон правды не постиже (Рим. 9, 30–31).
Поистине, достойно удивления то, как иудеи, воспитанные на книгах пророческих,
каждый день слушавшие Моисея, который весьма многое говорит о пришествии
Христовом, равно и других, после него бывших Пророков, наконец видевшие и
Самого Христа, Который каждый день творил для них чудеса, с ними только и
беседовал, и как ученикам еще не дозволял ходить на путь языков, или входить в
какой-либо город самаринский, так и Сам этого не делал и часто говорил, что Он
послан к овцам, погибшим дому Израилева, – как, говорю, иудеи, получив столько
знамений, слыша каждый день Пророков и Самого Христа с Его постоянными
внушениями, до того ослепили и оглушили сами себя, что уже ничто не могло
привести их к вере во Христа.
Между тем язычники, не имея у себя ничего такого, никогда не
слышав Божественных вещаний, даже, так сказать, и во сне всегда занимались
только бреднями людей умопомешанных (такова языческая философия), перечитывали
пустословия поэтов, привязаны были к деревам и камням и не знали ничего здравого
и полезного ни в верованиях, ни в правилах жизни; а жизнь их была еще более
нечиста и преступна, чем учение. Да и могло ли быть иначе, когда они видели,
что их боги находят удовольствие во всяком пороке, что они чествуются срамными
словами и еще более срамными делами и это принимают, как празднество и почесть;
кроме того, чествуются и гнусными убийствами и умерщвлением детей, – и в этом
люди подражали богам же. Но, несмотря на то что они ниспали до такой глубины
зла, вдруг, как бы какою машиною, поднялись на высоту и явились нам, блистая с
самого верха небес. Как же это и отчего произошло? Послушай, что говорит об
этом Павел. Блаженный Апостол, тщательно исследуя эти обстоятельства, не
оставил их до тех пор, пока не нашел причины и не изъяснил ее всем. Какая же
это причина? И отчего была у иудеев такая слепота? Послушай, что говорит об
этом он сам, тот, которому вверено было это Домостроительство. Что же он
говорит в разрешение такого недоразумения многих? Не разумеюще, говорит он, Божия
правды и свою правду ищуще поставити, правде Божией не повинушася (Рим. 10,
3). Вот за что они подверглись такому несчастию. И в другом месте, то же самое
излагая иначе, Апостол говорит: что убо
речем? Яко языцы, не гонящии правду, постигоша правду, правду же, яже от веры.
Израиль же, гоня закон правды, в закон правды не постиже. Чесо ради? зане не от
веры... Преткнушася бо о камень претыкания (Рим. 9, 30–32). Это значит, что
неверие иудеев было для них причиною зол, а неверие происходило от надменности.
Сначала они имели больше, нежели язычники, именно: получили закон, имели
познание о Боге и прочее, о чем говорит Павел. Но по пришествии Христа, как
скоро увидели, что как они, так и язычники по вере равночестно призываются ко
спасению и что в деле веры обрезанный не имеет никакого преимущества пред
обращенным из язычников, – тогда от гордости они перешли к зависти и не
стерпели великого и неизреченного человеколюбия Господа. А это произошло в них
не от чего-либо другого, как от высокомерия, злости и человеконенавистничества.
2. Какой же вред вам, бессмысленнейшие из людей, принесло
это попечение (Господа), оказанное другим? Разве уменьшились ваши блага от
того, что другие получили участие в них? Но поистине злость слепа и ничего
справедливого не может скоро понять. Терзаясь мыслию, что и Другие будут иметь
участие в тех же правах, они обратили меч на самих себя и лишили сами себя
человеколюбия Божия. Но так требовала справедливость. Сказано: друже, не обижу тебе, хощу же и им дати,
якоже тебе (Мф. 20, 13, 14). Но они не стоят и этих слов. Наемник
(упоминаемый в Евангелии), хотя и досадовал, по крайней мере мог указать на
свои труды в продолжение целого дня, на тяготу, зной и пот; они же что могли бы
сказать? Ничего такого; в них была только беспечность, невоздержность и множество
пороков, в которых постоянно обличали их все Пророки и которыми они, так же как
и язычники, оскорбляли Бога. На это указывая, Павел и говорил: несть разнствия между иудеем и эллином. Вси бо согрешиша и лишени суть славы Божия,
оправдаеми туне благодатию Его (Рим. 3, 22–24). Но этот предмет с пользою и
весьма мудро излагает Апостол в целой главе Послания. А пред тем он еще
показывает, что иудеи даже большего достойны наказания: елицы бо в законе согрешиша, говорит он, законом суд приимут (Рим. 2, 12), то есть суд более строгий, так
как, кроме природы, они имеют обвинителем и закон. Да и не поэтому только, а и
потому, что они были причиною хуления Бога между язычниками. Вас ради, сказано, имя Мое хулится во языцех (Ис. 52, 5, ср.: Рим. 2, 24). Это
особенно раздражало их, так что и уверовавшим от обрезания казалось странным
это обстоятельство; потому-то они и обвиняли Петра, когда он возвратился к ним
из Кесарии, за то, что он входил в общение с людьми необрезанными и ел вместе с
ними; да и после того, как поняли предопределение Божие, они еще дивились, как
дары Духа Святого излились и на язычников, этим изумлением выражая то, что они
никогда не ожидали такой странности. Итак, зная, что это особенно уязвляло их,
Апостол все направляет к тому, чтобы уничтожить их гордость и подавить их
слишком надменное высокомерие. И смотри, как это он делает: после рассуждения о
язычниках, показав, что они не имеют никакого ни в чем оправдания, ни надежды
на спасение, тщательно обличив также и превратное их учение и нечистоту их
жизни, он переносит свое слово на иудеев. Повторив все, сказанное о них
Пророком – что они и преступны, и коварны, и лукавы, и что все вообще
непотребны, и ни один из них не взыскует Бога, но все уклонились, и тому
подобное, – Апостол присовокупляет: вемы же, яко елика закон глаголет, сущим в
законе глаголет: да всяка уста
заградятся, и повинен будет весь мир Богови. Вси бо согрешиша и лишени суть
славы Божия (Рим. 3, 19, 23). Что же ты превозносишься, иудей? Что о себе
много думаешь? Твои уста заграждены, твоя самоуверенность уничтожена, и ты
вместе со всем миром подлежишь суду и, подобно другим, имеешь нужду в
оправдании туне. Итак, хотя бы ты был прав по закону и имел много дерзновения
пред Богом, тебе не надлежало завидовать тем, которые могли быть помилованы и
спасены человеколюбием Божиим. Крайне худо огорчаться благополучием других, и
особенно когда оно не соединено с ущербом для тебя. Если бы спасение других
вредило твоему благополучию, – ты имел бы основание огорчаться, хотя и это
несвойственно человеку, научившемуся любомудрствовать. Но если ни казни других
не умножают для тебя наград, ни благополучие не уменьшает их, то для чего ты
сам себя терзаешь, потому только, что другой спасается туне? Не надлежало тебе,
как я сказал, раздражаться тем, что и язычникам благодатию даровано спасение,
хотя бы ты сам был из людей, достойных одобрения. Но когда ты, будучи в том же
повинен (как и язычник) пред Господом и навлекши на себя гнев Его, еще
досадуешь на чужое благополучие и думаешь о себе так много, как будто ты один
имеешь право на общение благодати, то ты подлежишь более, чем все другие,
тяжким мучениям, не за зависть только и надменность, а и за крайнее
безрассудство. Ты возрастил в себе корень зол – высокомерие. Поэтому и один
мудрый сказал: начало греха гордыня
(Сир. 10, 15), то есть корень, источник, мать. Так чрез нее и первозданный
человек лишился блаженного coстояния; чрез нее и обольстивший его диавол ниспал
с высоты своего достоинства. Это гнусное существо, узнав, что грех этот может
низвергнуть и с самих небес, избрало этот путь, чтобы лишить Адама столь
великой чести. Надмив его обещанием равенства с Богом, он таким образом
ниспроверг и низринул его в самую глубину ада. Подлинно, ничто так не отчуждает
от человеколюбия Божия и не подвергает огню гееннскому, как преобладание
высокомерия. Когда оно в нас есть, то вся наша жизнь делается нечистою, хотя бы
мы подвизались в целомудрии, девстве, постничестве, молитвах, милостыне и
других добродетелях. Нечист, сказано,
пред Господом всяк высокосердый (Притч.
16, 5). Итак, если хотим быть чистыми и свободными от наказания, уготованного
диаволу, обуздаем в себе надменность духа, отсечем высокомерие. А что гордые
необходимо подвергнутся одному наказанию (с диаволом), – послушай, что говорит
об этом Павел: не новокрещенну, да не
разгордевся в суд впадет и в сеть диавола (1 Тим. 3, 6, 7). Что значит: в суд? Значит: в то же осуждение, в то
же наказание. Как же избежать этой беды? Избежим, если будем размышлять о своей
природе, о множестве согрешений, о великости будущих мучений, о том, что все,
кажущееся здесь блистательным, – временно, ничем не лучше травы и увядает
скорее весенних цветов. Если часто будем возбуждать в себе такие мысли и
приводить себе на память людей, совершивших великие подвиги, то диавол не сможет
легко надмить нас, сколько бы ни усиливался, не сможет даже запнуть нас на
первых шагах. Бог же, Бог смиренных, благий и милосердный, Сам да даст вам и
нам сердце сокрушенное и смиренное. Таким образом мы будем в состоянии легко
совершить и все прочее во славу Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым слава Отцу и Святому Духу во веки веков. Аминь.
1. Бог, Человеколюбец и Благодетель, все творит и все
устрояет так, возлюбленные, чтобы мы блистали добродетелию. И, желая, чтобы мы
были благочестны, Он без всякого насилия и принуждения, а только убеждением и
благотворениями всех, желающих того, призывает и привлекает к Себе. Потому,
когда пришел Он, одни приняли Его, а другие не приняли. Он никого не хочет
иметь Своим рабом против воли или по принуждению; а хочет, чтобы все свободно и
добровольно служили Ему и познавали сладость служения Ему. Люди, имея нужду в
услужении рабов, связывают их законом рабства и против воли их; а Бог, не имея
нужды ни в чем, никаких, подобных нашим, потребностей, все творит только ради
нашего спасения и в этом делает нас самим себе господами. Потому и нежелающих
Он не подвергает никакому насилию или принуждению; Он имеет в виду только нашу
пользу. А против воли быть увлечену на служение – все равно, что и совсем не
служить. Почему же, скажешь ты, Он наказывает не желающих повиноваться Ему?
Зачем угрожает геенною не слушающим повелений Его? Это потому, что, будучи
попремногу благ, Он имеет великое попечение о нас даже и тогда, как мы не
повинуемся Ему, не отступает и тогда, как мы удаляемся и бегаем от Него. И как
мы уклонились от первоначального пути благотворения, то есть не восхотели идти
путем убеждения и благополучия, то Он повел нас другим путем – наказаний и мук,
путем, конечно, весьма тяжким, но неизбежным. Когда первый путь пренебрегается,
тогда по необходимости надобно идти другим. И законодатели полагают многие и
жестокие наказания преступникам; однако ж за то мы не осуждаем их, а, напротив,
еще и более уважаем их за постановления о наказаниях, так как, не имея ни в чем
никакой надобности с нашей стороны, часто даже не зная, кто впоследствии будет
пользоваться помощию их постановлений, заботятся о благоустройстве нашей жизни
тем, что добродетельным людям воздают честь, а людей порочных, нарушающих
спокойствие, укрощают наказаниями. Если же мы таких законодателей почитаем и
любим, то не гораздо ли более должны благоговеть пред Богом и любить Его за
столь великое попечение о нас? И различие между попечительностию тех и
Промыслом Божиим о нас – беспредельно. Подлинно, богатство благости Его
неизреченно и превышает всякое разумение. Заметь же: Он во своя прииде, не по собственной какой-либо нужде (потому что,
как я сказал, Божество ни в чем не нуждается), а для благотворения своим.
Несмотря на то, свои не приняли, но
отвергли Того, Кто пришел к ним для их же пользы; мало того: изгнав Его из
виноградника, убили (Лк. 20, 15). И при всем том Он не преградил для них
покаяния, но дал им возможность, только бы сами захотели, и после того
беззакония очистить все согрешения свои верою в Него и сравняться с теми,
которые ничего такого не сделали и более других Ему любезны. А что я говорю это
не без основания и не в шутку, ясное также свидетельство дают все обстоятельства
блаженного Павла. Он гнал Христа, уже после распятия Его, и свидетеля Его
Стефана убил руками других многих; но, когда раскаялся, осудил в себе прежние
грехи, прибег к Тому, Кого гнал, Тот тотчас сопричислил его к Своим друзьям и
притом первейшим, поставил его – гонителя, хулителя и оскорбителя –
проповедником и учителем всей вселенной. Он и сам не стыдился проповедовать об
этом, восхищенный человеколюбием Божиим, и в писаниях своих, как бы на столпе,
изобразив прежние свои дерзости, обнаружил их пред всеми, считая за лучшее
выставить на позор пред всеми прежнюю свою жизнь, чтобы тем яснее показать
величие дара Божия, нежели скрыть неизреченное и неисповедимое человеколюбие
Господа, не желая обнаружить пред всеми собственное заблуждение. С этой целию
он то там, то здесь упоминает о гонениях, наветах и ополчениях своих против
Церкви; в одном месте говорит: несмь
достоин нарещися Апостол, зане гоних Церковь Божию (1 Кор. 15, 9); в
другом: яко Христос Иисус прииде в мир
грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1 Тим. 1, 15); в третьем: слышасте мое житие иногда в жидовстве, яко
по премногу гоних Церковь Божию и разрушах ю (Гал. 1, 13).
2. Таким образом Павел, как бы в некоторое воздаяние Христу
за долготерпение к нему, показывая, кого, какого враждебного и неприязненного
человека (Господь) спас, с великим дерзновением возвещает о той брани, которую
он вначале со всею ревностию воздвигал против Христа. Вместе с тем он внушает
благие надежды и тем, которые отчаиваются в себе самих. Христос, говорит он,
для того и помиловал его, чтобы в нем первом показать все долготерпение и
преизобильное богатство благости Своей, в пример тем, которые после того могли
уверовать в Него для жизни вечной, хотя бы и их грехи превышали всякую надежду
прощения. На это именно указывая, и евангелист говорит: во своя прииде, и свои Его не прияша. Откуда пришел Все Наполняющий
и Везде Сущий? Какое место лишил Своего присутствия Тот, Кто в руке Своей
держит все и над всем владычествует? Никакого места Он не оставил (как это
возможно?). А совершилось это по Его снисхождению к нам. Так как Он, будучи в
мире, не казался находящимся в мире, потому что неведом был, напоследок же явил
Себя, благоволив облечься в нашу плоть, то это самое явление и снисхождение Его
евангелист и называет пришествием. Достойно удивления, что ученик не стыдится
унижения своего Учителя, но смело описывает нанесенное Ему оскорбление: и это –
не маловажное доказательство его правдолюбивого духа. Впрочем, если стыдиться,
то надобно стыдиться за тех, которые нанесли, а не за Того, Кто претерпел
оскорбление. Он тем еще более прославился, что и после такого оскорбления так
промышляет о Своих оскорбителях; а они пред всеми оказались неблагодарными и
презренными, потому что отвергли, как врага и неприятеля Того, Кто пришел к ним
с такими благами. Да и не тем только они повредили себе, но и тем, что не
получили того, чего достигли принявшие Его. А что получили последние? Елицы прияша Его, даде им область чадом
Божиим быти (ст. 12). Но для чего же ты, блаженный, не сказываешь нам и о наказании
тех, которые не приняли Его, а говоришь только, что они свои были и во своя
Пришедшего не приняли? А что они за это потерпят, какому наказанию
подвергнутся, того ты не присовокупил. Может быть, чрез это ты более устрашил
бы их и угрозою смягчил бы грубость их надменности. Для чего же ты умолчал об
этом? Но какое же другое, говорит евангелист, наказание могло бы быть более
того, что они, имея возможность сделаться чадами Божиими, не делаются таковыми,
но добровольно лишают сами себя такого благородства и чести? Впрочем, наказание
их не ограничится тем только, что они не получат никакого блага; их постигнет
еще огонь неугасающий, что впоследствии яснее открывает евангелист. Теперь же
он говорит о неизреченных благах, дарованных принявшим Господа, и вкратце
изображает эти блага следующими словами: елицы
же прияша Его, даде им область чадом Божиим быти. Хотя бы то были рабы или
свободные, эллины или варвары, или скифы, хотя бы немудрые или мудрые, жены или
мужи, дети или старцы, незнатные или знатные, богатые или бедные, начальники
или простолюдины – все, говорит евангелист, удостоены одной почести. Вера и
благодать Духа, устранив неравенство мирских достоинств, всем им сообщила один
вид, на всех напечатлела один образ – Царский. Что может сравниться с таким
человеколюбием? Единородный Сын Божий не возгнушался сопричислить к лику чад –
и мытарей, и волхвов, и рабов, и самых неважных людей, многих еще с
поврежденными членами тела и со множеством недостатков. Такова сила веры в
Него, таково величие благодати! Как огонь, проникши в землю, в которой есть
металл, тотчас из нее производит золото, так, и еще лучше, крещение делает
омываемых им из бренных золотыми, когда Дух, наподобие огня, проникает в наши
души и, попаляя в них образ перстнаго, износит, как бы из горнила, образ
небеснаго, образ новый, светлый, блестящий. Но для чего евангелист не сказал: сотворил их чадами Божиими, а говорит: даде им область чадом Божиим быти? Чтобы
показать, как много нужно заботливости для сохранения во всю жизнь в чистоте и
неповреждении того образа усыновления, который напечатлен в нас при крещении; а
вместе – чтобы показать и то, что такой власти никто не может отнять у нас,
если наперед сами себя не лишим ее. Если получающие от людей в каких-либо домах
полномочие имеют почти такую же силу, какую и те, которые им дали его, то тем
более мы, получив от Бога такую почесть, если только не сделаем ничего
недостойного этой власти, будем всех сильнее, потому что всех выше и
совершеннее Тот, Кто сообщил нам такое достоинство. Еще и то хочет показать
(евангелист), что благодать не иначе приходит, как только к тем, которые сами
желают и заботятся о приобретении ее. Таким-то людям принадлежит область –
соделываться чадами. А если сами люди предварительно не возымеют желания, то и
дар не приходит, и благодать в них ничего не производит.
3. Итак, евангелист, повсюду отвергая принуждение и
показывая свободу воли и самостоятельность человека, то же самое высказал и
теперь. И в этих самых тайнах одно принадлежит Богу – даровать благодать, а другое
человеку – показать веру. Но затем требуется от человека еще много
заботливости: для сохранения чистоты для нас недовольно только креститься и
уверовать, но если мы желаем приобрести совершенную светлость, то должны вести
достойную того жизнь. А это Бог предоставил нам самим. Таинственное возрождение
и очищение наше от всех прежних грехов совершается в крещении; но пребыть в
последующее время чистыми и не допускать к себе снова никакой скверны – это
зависит от нашей воли и заботливости. Потому-то (евангелист) напоминает нам и о
самом способе (духовного) рождения, и, чрез сравнение его с рождением плотским,
показывает его превосходство, говоря: иже
не от крове, ни от похоти плотския, ни от похоти мужеския, но от Бога родишася (ст.
13). И это он сказал для того, чтобы мы, познав ничтожество и уничижение нашего
первого рождения от крови и похоти плотской, постигнув, напротив, важность и
достоинство второго рождения – по благодати, возымели высокое о нем понятие,
понятие, достойное этого дара от Того, Кто рождает нас таким образом, и затем
со своей стороны показывали великое о нем попечение. Мы должны немало
опасаться, чтобы, последующим нерадением и пороками осквернив это прекрасное
одеяние, не быть нам изверженными из брачного чертога, подобно пяти юродивым девам
или подобно тому, кто не имел брачной одежды. И этот человек был также в числе
гостей, и был приглашен; но как, и после приглашения и такой почести, оказал
неуважение к Пригласившему его, то – послушай, какой подвергается участи,
бедственной и многих слез достойной. Пришедши Для того, чтобы участвовать в
светлом пире, он не только изгоняется с пира, но, связанный по рукам и ногам,
отводится в тьму кромешную, где предается вечному и непрестанному плачу и
скрежету зубов. Итак, возлюбленные, не будем считать одну веру достаточною для
спасения. Если мы не представим чистой жизни, но явимся в одеждах, неприличных
блаженному нашему призванию, то ничто не спасет и нас от таких же страданий,
каким подвергся тот несчастный. В самом деле, не странно ли, что, когда Сам Бог
и Царь не гнушается простыми, незнатными и ничего не стоящими людьми, но с
распутий приводит их за Свою трапезу, мы показываем в себе такую
бесчувственность, что и в такой чести не делаемся лучшими, но и по призвании
остаемся в том же зле и таким образом попираем неизреченное человеколюбие
Призвавшего? Он не для того призвал нас к этому духовному и страшному общению
таинств, чтобы мы приступали к ним с прежними злодеяниями, а для того, чтобы,
совлекшись постыдных одежд, облеклись в такие, какие приличны угощаемым в
царских чертогах. Если же мы не хотим поступать достойно такого призвания, то
это зависит от нас, а не от Того, Кто так почтил нас. Не Он изгоняет нас из
дивного сонма званных, но мы сами себя изгоняем. Он все с Своей стороны сделал:
устроил брачный пир, приготовил трапезу, послал пригласителеи, принял пришедших
и всякую другую честь оказал; но мы своими нечистыми одеждами, то есть
греховными делами, нанесли оскорбление Ему, и присутствующим на брачном пире, и
всему браку, и потому справедливо мы изгоняемся. Таким образом, уважая брачный
пир и званных, Царь изгоняет отсюда дерзких и бесстыдных. А если бы Он оставил
одетых в такие одежды, то чрез это Сам оказал бы неуважение и к другим званным.
Но не дай Бог никому, ни нам, ни кому-либо из других людей испытать такой гнев
Призвавшего. Для того и написано это, прежде чем сбудется, чтобы, вразумленные
угрозами Писания, мы не довели себя на деле до такого бесчестия и наказания,
но, довольствуясь уже только такими словами (Писания), все явились на тот зов в
светлой одежде, которую и да получим все мы, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава,
честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Одного у всех вас хочу просить утешения, прежде нежели
приступлю к изъяснению изречений евангельских; но только не отвергните просьбы.
Не тяжкого чего-нибудь и трудного прошу от вас; да и не мне только,
приемлющему, полезно будет это одолжение, но и вам, оказывающим его, и, может
быть, для вас еще гораздо полезнее. Что же это такое, о чем хочу просить вас?
Пусть каждый из вас тот отдел из Евангелия, который будет читаем первый день по
субботе или в самую субботу, среди вас (в церкви), возьмет пред этими днями в
руки и дома внимательно прочитывает, многократно со тщанием просматривает
содержание его и хорошо вникает в него; пусть отмечает, что там ясно и что
неясно, что есть по видимому противоречащего, хотя на самом деле не таково; и,
все обсудив, таким образом собирайтесь сюда к слушанию (бесед). Не малая будет
польза от такого усердия и вам и нам: нам немного потребно будет труда –
объяснять вам силу изречений, когда ваш ум уже предварительно усвоит себе
понятие о них; а вы таким способом более изощритесь и будете понятливее в
слушании, не только к собственному вашему назиданию, но и к научению других.
Теперь же, так как многие из приходящих сюда слушать по необходимости должны
вникать одновременно во все – и в самые изречения, и в наши на них объяснения,
то, хотя бы мы употребили на это целый год, не получат они большой пользы. Да и
возможно ли это, когда они мимоходом и только здесь, на краткое время,
занимаются поучениями? А если кто будет ссылаться на дела и заботы, на недосуг
при множестве занятий общественных и частных, то, во-первых, это-то самое и
служит к немалому их осуждению, что они заняты таким множеством дел и так
совершенно связаны житейскими попечениями, что не имеют даже немного свободного
времени для занятий более, чем всякие другие, необходимых; во-вторых, это
только отговорка и предлог, в чем обличают их и приятельские сходбища, и
препровождение времени на зрелищах, и стечение на конные состязания, на которых
часто проводят целые дни, и, однако, никто в таких случаях не жалуется на множество
дел. Итак, в делах маловажных вы никогда не отказываетесь никакими предлогами и
можете найти много свободного времени; а когда надобно внимать слову Божию, то
это кажется вам столь излишним и незначительным делом, что будто бы не стоит
употреблять на это и малого свободного времени. Достойны ли так думающие люди
даже дышать или смотреть на это солнце? Есть у таких нерадивых людей и другой
предлог, еще более неосновательный, будто бы они не приобрели и не имеют книг
Священного Писания. Но в отношении к богатым смешно было бы распространяться
нам о таком предлоге; а бедных, которые, я думаю, по большей части пользуются
им, желал бы я спросить, не все ли орудия ремесла, каким каждый из них
занимается, есть у них, сколько нужно и в исправности, хотя бы угнетала их
крайняя бедность? Как же не нелепо – там не отговариваться бедностию, но
употреблять все усилия, чтобы ни в чем не нуждаться; а где можно приобрести
столь великую пользу – здесь жаловаться на недосуг и убожество? Впрочем, хотя
бы действительно некоторые были так бедны, все же из непрерывно здесь бывающего
чтения могли бы узнать сколько-нибудь содержание божественных Писаний. Если же
это кажется вам невозможным, то не без причины так кажется. Многие не с большим
усердием приходят слушать чтение Писаний, но, исполнив это только как долг
урочного времени, тотчас возвращаются домой; а если некоторые и остаются, то
бывают нисколько не лучше удалившихся, присутствуя здесь с нами только телом.
Но, чтобы нам не слишком обременить вас обличениями и не потерять всего времени
в упреках, приступим к изречениям евангельским: время, наконец, обратить слово
на предлежащие предметы. Только будьте внимательны, чтобы ничто сказанное не
было потеряно для вас. И Слово плоть
бысть, говорит евангелист, и вселися
в ны (1, 14). Сказав, что принявшие Слово родились от Бога и соделались
чадами Божиими, предлагает причину и основание такой неизреченной почести.
Причина та, что само Слово соделалось плотию и Господь воспринял на Себя образ
раба. Будучи истинным Сыном Божиим, Он соделался Сыном Человеческим, чтобы
сынов человеческих соделать чадами Божиими. Высокое в общении с уничиженным
нисколько не теряет собственного достоинства, а уничиженное возвышается чрез то
из своего уничижения. Так это совершилось и во Христе. Он чрез такое
снисхождение нисколько не унизил собственного естества, а нас, сидящих всегда
во мраке и уничижении, возвел к неизреченной славе. Так царь, когда внимательно
и благосклонно беседует с бедным и нищим, то нисколько не стыдит себя самого, а
бедного делает чрез то для всех лицом заметным и почетным. Если же в отношении
к преходящему достоинству человеческому общение с низшим нисколько не вредит
высшему, то тем более по отношению к тому нетленному и блаженному Существу,
Которое не имеет в Себе ничего преходящего, ни прибывающего, ни убывающего, но
обладает всеми совершенствами неизменно и вечно. Итак, когда ты слышишь, что Слово плоть бысть, то не смущайся и не
колеблись. Не самое существо Его изменилось в плоть (это и помыслить
нечестиво), а, пребывая тем, что есть, оно таким образом приняло образ раба.
2. Для чего же (евангелист) употребил слово: бысть? Для того, чтобы заградить уста
еретиков. Есть такие, которые говорят, будто все, что касается воплощения, есть
только воображение, обман чувств, предположение; поэтому евангелист, желая
совершенно уничтожить их хулу, и употребил выражение: бысть, намереваясь этим показать не изменение существа, нет, а
восприятие истинной плоти. Как в словах: Христос
ны искупил есть от клятвы законныя, быв по нас клятва (Гал. 3, 13). Писание
не то говорит, будто существо Его, оставив собственную славу, превратилось в
клятву (этого не подумали бы и демоны, и совершенно безумные и лишенные
естественного смысла люди: так нечестива и вместе безумна эта мысль!), как не
это говорит Писание, а то, что Он, приняв на Себя изреченную против нас клятву,
не оставил нас более быть под клятвою, – так и здесь сказано, что Слово плоть бысть, – не изменив своего существа в
плоть, но только приняв ее, так что существо осталось неприкосновенным. Если же
скажут, что Бог, как всемогущий, мог перемениться и в плоть, на это мы ответим,
что Бог не иначе все может, как пребывая Богом; а если бы Он допустил в Себе
изменение, и притом изменение на худшее, то как же был бы Он и Богом?
Измениться совершенно несвойственно нетленному Существу. Потому и Пророк
сказал: вся яко риза обетшают, и яко
одежду свиеши я, и изменятся. Ты же тойжде еси, и лета Твоя не оскудеют
(Пс. 101, 27–28). Существо это выше всякого изменения. Нет ничего превосходнее
Его, чего бы оно могло достигать преуспеванием. Что я говорю: превосходнее? Нет
ничего равного или сколько-нибудь близкого. Следовательно, если бы Бог
изменялся, то претерпевал бы изменение к худшему. Но тогда он не был бы и
Богом. Но да обратится хула на главу говорящих ее. А что слово: бысть сказано для того, чтобы ты не
принял воплощения за вымысел, заметь это из последующего, как (евангелист)
объясняет свое выражение и опровергает нечестивую мысль. Он присовокупляет: и вселися в ны, – как бы говоря: ничего
несообразного не подозревай в слове: бысть.
Я говорю не об изменении этого неизменяемого Существа, а о вселении и обитании
Его (среди нас). Обитающее не одно и то же с обиталищем, а есть нечто другое;
одно вселяется в другом; иначе не было бы и вселения, – потому что ничто не
вселяется в самом себе. Иное я говорю в отношении к естеству. Чрез соединение и
общение Бог Слово и плоть суть одно не в том смысле, что произошло какое-либо
смешение или уничтожение естеств, а в том, что образовалось некоторое
неизреченное и невыразимое их единение. А как это сделалось, не спрашивай; это
произошло, как Он Сам знает. Но какое же это обиталище, в котором Он вселился?
Послушай, что Пророк говорит: возставлю
скинию Давидову падшую (Ам. 9, 11). Пало, подлинно пало неисцельным
падением естество наше и имело нужду в этой единой державной деснице. Да и не
могло оно восстать, если бы Создавший его вначале не простер к нему десницу и
не обновил его свыше чрез возрождение водою и Духом. И заметь то, что есть
страшного и неизреченного в этом таинстве: Он навсегда обитает в этой скинии. Он
облекся нашею плотию не с тем, чтобы опять оставить ее, но чтобы всегда иметь
ее с Собою. А если бы не так, то Он не удостоил бы ее Царского Престола и, нося
ее, не был бы поклоняем от всего горнего воинства ангелов, архангелов,
престолов, господств, начал и властей. Какое слово, какой ум может представить
столь великую почесть, оказанную роду нашему, поистине сверхъестественную и
дивную? Какой ангел? Какой архангел? Никто никогда, ни из небесных, ни из земных.
Таковы дела Божии, так велики и вышеестественны Его благодеяния, что не только
язык человеческий, но и ангельская сила не может вполне высказать их. Потому и
мы заключим слово молчанием, напомнив только вам – воздавать столь великому
Благодетелю нашему воздаянием, от которого вся польза опять к нам же обратится.
Это воздаяние в том состоит, чтобы мы имели ревностное попечение о душе нашей.
И то есть дело Его человеколюбия, что Он, не нуждаясь Сам ни в ком из нас,
принимает за воздаяние Себе, когда мы печемся о собственной своей душе. Потому
крайне безумно и достойно бесчисленных наказаний – удостоившись столь великой
почести, не воздавать с своей стороны по силам, и притом когда польза от того
переходит опять к нам же и когда уготованы нам за то бесчисленные блага.
Воздадим же за все это славу Человеколюбцу Богу, не словами только, но гораздо
более делами, чтобы получить нам и будущие блага, которых да сподобимся все мы,
благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Сказанное нами вчера, может быть, показалось вам, более
чем следует, стеснительным и тяжким, так как мы произнесли слово укорительное и
далеко простерли обличение многих в нерадении. Но если бы мы делали это только
с намерением оскорбить вас, то, может быть, справедливо каждый из вас негодовал
бы. А как мы пренебрегали приятность в словах, имея в виду пользу вашу, то,
хотя бы вы и не хотели принять нашего попечения о вас, вы должны по крайней
мере простить такой любви нашей. Мы и очень опасались, чтобы, при нашем
старании, вы с своей стороны, не желая показать такого же усердия к слушанию,
не подверглись тем более тяжкому ответу за последствия. Поэтому мы и
вынуждаемся непрестанно возбуждать вас и воздвигать от сна, чтобы ничто из
сказанного не было для вас потеряно. Только таким образом можете вы в настоящем
веке жить с дерзновением и в будущий день предстать Престолу Христову. Но так
как мы вчера уже довольно тронули вас, то приступим теперь прямо к самим
изречениям Евангелия. И видехом,
говорит Писание, славу Его, славу яко
Единороднаго от Отца. Евангелист, сказав, что мы сделались чадами Божиими,
и показав, что это произошло не иначе, как чрез воплощение Слова, теперь
представляет и другую от того пользу. Что же это такое? Видехом славу Его, славу яко Единороднаго от Отца. Мы не могли бы
видеть, если бы Он не явился нам в воспринятой Им плоти. Если у Моисея, имевшего
одинаковое с нами естество, люди тогдашнего времени не могли видеть лица потому
только, что оно было прославлено, и праведник даже имел нужду в покрывале,
чтобы прикрыть величие славы и чтобы вид Пророка казался им тихим и спокойным,
то как мы, бренные и земнородные, могли бы созерцать чистое Божество, которое
неприступно и для самих горних сил? Для того-то Он и вселился среди нас, чтобы
мы могли безопасно приступать к Нему, беседовать и обращаться с Ним.
Что же значит: славу
яко Единороднаго от Отца? Так как многие и из Пророков прославились,
например тот же Моисей, Илия и Елисей, из которых один был вознесен на огненной
колеснице, а другой обыкновенным образом взят отсюда; после них прославились
Даниил, три отрока и многие другие, которые и чудеса творили; да и ангелы,
являвшиеся людям, открывали взиравшим на них лучезарный свет собственного
естества; и не ангелы только, но и херувимы являлись Пророку с великою славою,
также и серафимы; – поэтому-то евангелист, отводя нас от всех этих существ,
отвлекая мысль нашу от твари и славы подобных нам рабов, возводит нас к самому
верху совершенств. Не пророка, говорит он, не ангела, не архангела, не других
высших сил и не иного какого-либо сотворенного существа, если еще есть
какое-либо иное, но Самого Владыки, Самого Царя, Самого истинного Единородного
Сына, Самого общего всех нас Господа мы видели славу. Выражение: яко означает здесь не уподобление и не
сравнение, а подтверждение и неподлежащее сомнению определение; как бы так
сказал евангелист: мы видели славу, какую подобает и свойственно иметь
Единородному и истинному Сыну Царя всех Бога. Так и обыкновенно бывает, и я не
откажусь подтвердить слова свои общим обычаем, потому что не для красоты речи и
не для стройности слова нам теперь нужно говорить, но единственно для вашей
пользы. Поэтому ничто не препятствует нам подтвердить свои мысли и обычаем
многих. Какой же этот обычай многих? Многие, увидев царя, преукрашенного,
блистающего со всех сторон драгоценными камнями, потом, когда рассказывают
другим об этой красоте, великолепии, славе, описывают, сколько могут, цвет
багряницы, величину камней, белизну коней, золотую упряжь, блистающие
покрывала; но как, пересказав это и прочее, все еще не могут изобразить словом
всего блеска, и прибавляют тотчас такие слова: да что много говорить? словом
сказать: как царь – и этим
выражением: как хотят показать не то, что только подобен царю тот, о ком они
говорят, но то, что это истинный царь, – так и евангелист употребил выражение: яко, желая изобразить высочайшее и
несравненное превосходство славы (Сына Божия). Все другие, и ангелы, и
архангелы, и пророки делали все только по повелению (Божию), а Он – со властию,
свойственною Царю и Господу. Потому-то и народ дивился, что Он учил, как власть
имеющий.
2. Итак, являлись, как я сказал, и ангелы на земле с великою
славою, например Даниилу, Давиду, Моисею, но они делали все как слуги,
повинующиеся своему Господу; а Христос явился как Владыка и Вседержитель, хотя
и в смиренном и уничиженном виде. Впрочем, и в этом виде тварь познала своего
Господа. Каким образом? Звезда, явившаяся на небе, привела волхвов поклониться
Ему; многочисленный лик ангелов, отвсюду собравшихся, окружал и воспевал Его;
явились внезапно и другие проповедники; все, встречая друг друга, возвещали это
неизреченное таинство, ангелы – пастырям, пастыри – жителям города, Гавриил –
Марии и Елисавете, Симеон и Анна – приходившим в храм. Да и не только мужи и
жены окрылялись радостию, но и младенец, еще не исшедший на свет из утробы
матери, – я разумею жителя пустыни, соименного этому евангелисту, – взыграл во
чреве матери, и все оживлялись надеждами на будущее. Так было тотчас при Его
рождении; а когда Он более открыл Себя, тогда опять произошли другие чудеса,
еще больше прежних. Уже не звезда и небо, не ангелы и архангелы, не Гавриил и
Михаил, но Сам Отец свыше, с небес, возвестил о Нем, и вместе с гласом Отца
Утешитель явился над Ним и пребыл на Нем. Поэтому справедливо сказал
евангелист: видехом славу Его, славу яко
Единороднаго от Отца. Впрочем, и не поэтому только сказал так, а и потому,
что за этим последовало. Уже не пастыри только, не вдовствующие жены, не
престарелые мужи возвестили нам, но и самое существо дел громче всякой трубы
провозглашало о Нем, и таким образом произошло то, что молва о делах Его скоро была
и здесь услышана. И изыде, говорит
Писание, по всей Сирии слух Его (Мф.
4, 24) и всем открыл Его; все отовсюду возвещало, что Сам Царь сошел с небес.
Бесы отовсюду убегали и удалялись, диавол, посрамленный, отступал, самая смерть
сначала понемногу устрашалась, а потом и совершенно упразднялась, всякого рода
болезни были исцеляемы, мертвые оставляли гробы, демоны – бесновавшихся,
болезни – немощных. Виделись дела чудные и дивные, которые поистине Пророки
желали видеть, но не видели. Зрение восстановлялось; и то вожделенное зрелище,
которое все желали бы видеть, – как Бог сотворил Адама из земли, – и это
зрелище Христос показал всем, хотя в малом виде, но по отношению к лучшим
частям тела. Расслабленные и распавшиеся члены укреплялись и соединялись один с
другим, омертвевшие руки получали движение, расслабленные ноги внезапно
вскакивали, загражденные глухотою уши отверзались, и громким голосом восклицал
язык, связанный дотоле немотою. Как искусный художник восстановляет здание,
развалившееся от времени, так Он – общее естество человеческое: отторгнутые
части восполнял, распавшиеся и расторгнутые – соединял, а совершенно отпавшие –
восстановлял. Что же сказать о восстановлении души, которое гораздо
удивительнее исцеления телесного? Важно здравие телесное, но гораздо важнее
здравие душевное, и тем важнее, чем душа превосходнее тела; да и не потому
только, но и потому, что телесная природа следует направлению, каким хочет
вести ее Создатель, и нисколько не противится, а душа, будучи властна сама в
себе и имея свободу в действиях, не всегда повинуется Богу, и именно в том,
чего не хочет. Он не желает против воли ее и насильно делать ее непорочною и
добродетельною; да это не было бы и добродетелию; ее надобно убеждать –
свободно и добровольно сделаться такою; а это гораздо труднее врачевания
телесного. Но Он совершил и это и отогнал всякий род зла. И как, врачуя тела,
Он восстановлял их не только к здравию, но и к совершеннейшему благосостоянию,
так и души не только освобождал от крайней греховности, но и возводил на самый
верх добродетели. Так мытарь делался Апостолом; гонитель, хулитель и досадитель
являлся проповедником вселенной; волхвы становились учителями иудеев; разбойник
оказывался жителем рая; блудница славилась великою верою; жена хананеянка и
жена самарянка – одна, будучи также блудницею, принимала на себя проповедь
между соплеменниками и, увлекши целый город, привела его ко Христу, а другая
верою и терпением достигла изгнания злого беса из души своей дочери. Еще
другие, гораздо худшие этих, скоро присоединились к числу учеников. Все
внезапно изменялось в своем виде: недуги телесные, болезни душевные прелагались
в здравие и совершеннейшую добродетель; и притом не два или три человека, не
пять или десять, не двадцать или только сто, но целые города и народы обращались
с великою быстротою. А кто может изобразить мудрость правил, совершенство
небесных законов, благоустройство равноангельской жизни? Он ввел между нами
такой образ жизни, такие положил для нас законы, такие установил нравы, что
усвояющие их скоро соделываются ангелами и подобными Богу, сколько это возможно
по силам нашим, хотя бы сами по себе они были хуже всех людей.
3. Приводя все эти чудеса, – чудеса в телах, чудеса в душах,
чудеса в стихиях, – заповеди, неизреченные, высшие самых небес дары, законы,
благоустройство, силу убеждения, обетования в будущем, наконец страдания Его, –
евангелист изрек эти чудные и исполненные высокого учения слова: видехом славу Его, славу яко Единороднаго
от Отца, исполнь благодати и истины. Мы не чудесам Его только дивимся, но и
страданиям, – тому, как Он был пригвожден ко кресту, бичуем, заушаем,
подвергаем оплеванию, как терпел удары по главе от тех самых, которые были Им
облагодетельствованы. Так, и об этом обо всем, что кажется унизительным,
достойно сказать то же изречение, как и сам евангелист называет все это славою.
Действительно, все это было не только делом промышления и любви, но и
неизреченной силы. Тогда-то и смерть упразднялась, и клятва разрушалась, и бесы
были посрамлены, и торжество над ними открывалось, и рукописание грехов наших
было пригвождаемо ко кресту. Но тогда как эти чудеса совершались невидимо, были
и другие – видимые, которые показывали, что Он есть истинно Единородный Сын
Божий и Господь всей твари. Когда блаженное тело Его еще висело на кресте,
солнце сокрыло лучи свои, земля поколебалась и вся покрылась мраком, гробы
отверзлись, недра земли сотряслись, и великий сонм умерших восстал и пришел в
город (Иерусалим). Потом, когда камни приставлены были к дверям гроба Его, еще
и печати приложены, Он, умерший, распятый, пригвожденный, восстал и, исполнив
одиннадцать учеников Своих некоторой непобедимой и божественной силы, послал их
ко всем людям, по всей вселенной – врачевать их общее естество, исправлять
образ жизни, распространять по всей земле познание небесного учения, разрушать
силу бесовскую, открывать великие и неизреченные блага, благовестить нам
бессмертие души и вечную жизнь тела, награды, превышающие всякий ум и никогда
не могущие окончиться. Итак, блаженный евангелист, представляя себе все это и
большее, чем это, что он сам знал, но не решался написать (потому что и мир не
вместил бы того, как он сам говорит: яже
аще бы по единому писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг
– 21, 25), – все это, говорю, представляя, он воскликнул: и видехом славу Его, славу яко Единороднаго от Отца, исполнь благодати
и истины. А тем, которые удостоились видеть и слышать столь великие чудеса
и получили столь великий дар, надлежит показать и жизнь, достойную учения,
чтобы сподобиться и будущих благ. Для того и пришел Господь наш Иисус Христос,
чтобы не только здесь мы видели славу Его, но и в будущем веке. Потому Он и
говорил: хощу, да идеже есмь Аз, и тии
будут со Мною, да видят славу Мою (Ин. 17, 24). Если же здешняя слава Его
была столь блистательна и величественна, то что сказать о той Его славе? Она
откроется уже не на тленной земле, не пред существами, облеченными в смертные
тела, каковы мы теперь, но в творении нетленном и бессмертном, и с таким
величием, какого невозможно изобразить никаким словом. О, блаженны, трижды
блаженны и беспредельно блаженны те, которые удостоятся созерцать эту славу! О
ней говорит Пророк: да возмется
нечестивый, да не видит славы Господни (Ис. 26, 10). Но да не будет того,
чтобы кто-либо из нас был отвержен и не удостоился некогда зреть ее! А если мы
не будем наслаждаться ею, то и о нас справедливо будет сказать: лучше было бы,
если бы мы и не родились. Для чего же мы живем? Для чего дышим? Для чего
существуем, если не достигнем такого созерцания, если никому из нас не
дозволено будет зреть тогда нашего Господа? Если не видящие света солнечного
проводят жизнь горше всякой смерти, то как должны страдать те, которые лишатся
того света? Здесь в этом лишении только и состоит несчастье, а там – не в этом
только; впрочем, если бы и эта только была беда, то и в таком случае наказание
было бы не равно, но будущее тем тяжелее настоящего, чем то Солнце несравненно
превосходнее здешнего; а кроме того, надобно ожидать еще и другой казни. Кто не
удостоится видеть того света, тот не только ввержен будет во тьму, но и гореть
будет в огне непрерывном, истаевать в нем, скрежетать зубами и терпеть другие
бесчисленные страдания. Итак, не будем нерадивы о себе самих, и за
кратковременное нерадение и беспечность не подвергнем себя вечному наказанию;
но будем бодрствовать и трезвиться, будем все делать и устроять так, чтобы
удостоиться того (вечного) наслаждения и избавиться от реки огненной,
протекающей с великим шумом пред страшным судилищем. А кто однажды впадет в
нее, тот должен будет остаться там навсегда, и уже никто не избавит его от
мучения – ни отец, ни мать, ни брат. Об этом вопиют и Пророки; один говорит: брат не избавит, избавит ли человек? (Пс.
48, 8). А Иезекииль говорит еще более: и
аще будут Ное и Даниил и Иов... ни сынове, ни дщери их спасутся (Иез. 14,
14, 16). Одна только там защита – защита делами; а кто не имеет ее, тому
никаким другим средством спастись невозможно. Итак, все это непрестанно имея в
виду и размышляя, очистим жизнь нашу и сделаем ее светлою, чтобы с дерзновением
узреть Господа и достигнуть обетованных благ, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом
слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Не вотще ли мы течем и труждаемся? Не на камнях ли сеем,
или не при пути ль и в терниях, сверх чаяния нашего, падают семена? Я сильно
беспокоюсь и боюсь, чтобы земледелие не осталось для нас бесплодным, – не
потому, впрочем, чтоб я сам мог потерпеть ущерб в награде за этот труд. Дело
учителей не таково, как – земледельцев. Земледелец часто после годичных работ,
после такого изнурения и пота, – если земля не принесет ничего, стоящего
трудов, – не может ни у кого другого найти какого-либо утешения за свои труды,
а со стыдом и скорбию возвращается с поля домой, к жене и детям, не имея права
ни от кого требовать воздаяния за продолжительные труды. Но с нами ничего такого
не может случиться. Пусть возделываемая земля не приносит никакого плода; если
только мы с своей стороны приложим весь труд, Господь земли и наш Господь не
допустит нас остаться с пустыми надеждами, но дарует возмездие. Кийждо, сказано, свою мзду приимет по своему труду (1 Кор. 3, 8), а не по исходу
дел. А что это так, послушай: и ты,
сказано, сыне человечь, засвидетельствуй
людям сим, не услышат ли, не уразумеют ли (см.: Иез. 2, 5, 7). И чрез того
же Иезекииля можно узнать вот что: если страж предвозвестил, чего должно
убегать и что избирать, то он избавил душу свою, хотя бы и никто не слушал его. Тем не
менее, имея это сильное утешение, уверенные в воздаянии за труды наши, мы,
когда в деле нашего спасения не видим успеха, чувствуем себя ничем не лучше тех
земледельцев, которые стенают, проливают слезы и от стыда скрываются. Здесь –
соучастие учителя, здесь – попечительность отца. Так Моисей, хотя мог
избавиться от неблагодарных к нему иудеев и сделаться еще более славным
родоначальником другого и гораздо более многочисленного народа (остави Мя, сказал ему Бог, и потреблю их, и сотворю тя в язык велик
– Исх. 32, 10, – так как Моисей был муж святой, раб Божий, друг, близкий и
верный Богу), но он и слышать не мог таких слов, а желал лучше погибнуть с
людьми, однажды ему вверенными, нежели быть спасенным без них и получить
достоинство более важное. Таков должен быть водитель душ. Страшно было бы, если
бы кто, имея худых детей, желал лучше назваться отцом других, а не тех, которые
от него родились; так странно было бы, если бы и мы стали постоянно переменять
врученных нам учеников одних на других, присвоять себе начальство то над теми,
то над другими и не иметь ни к кому искреннего расположения. Впрочем,
относительно вас да не будет никогда таких подозрений. Мы убеждены, что вы
преизбыточествуете в вере в Господа нашего Иисуса Христа, в любви друг к другу
и ко всем. А это мы говорим с тем намерением, чтобы возбудить вас к усилению
вашей ревности и к приумножению, более и более, добродетели в вашей жизни.
Таким образом, вы сможете проникнуть умом до самой глубины предложенного у нас
учения, если то есть нечистота греховная не будет помрачать очей разума и не
повредит его зоркости и остроты. Итак, что же предложено у нас сегодня? Иоанн свидетельствует о Нем и воззва глаголя:
Сей бе, Егоже рех, Иже по мне грядый, предо мною бысть, яко первее мене бе.
Многократно евангелист, и выше и ниже, обращается к Иоанну и во многих местах
представляет его свидетельство. Но это он делает не напрасно, а очень разумно.
Так как все иудеи имели великое уважение к этому мужу (Иосиф приписывает даже
его смерти войну и доказывает, что из-за него столичный некогда город перестал
быть городом, и вообще много говорит в похвалу ему), то евангелист, желая
именем его пристыдить иудеев, часто припоминает им свидетельство Предтечи.
Другие евангелисты упоминают о древнейших Пророках и при каждом обстоятельстве
в жизни Его (Христа) отсылают к ним слушателя. Так, когда Он рождается,
евангелист говорит: сие же все бысть, да
сбудется реченное Исаием пророком, глаголющим: се, дева во чреве приимет и
родит сына (Мф. 1, 22–23). Когда Он подвергается злым умыслам и повсюду
отыскивается с такою тщательностию, что и незрелый возраст избивается Иродом, –
они приводят Иеремию, который говорит: глас
в Раме слышан бысть, плачь и рыдание, и вопль мног: Рахиль плачущися чад своих (Мф.
2, 18; ср.: Иер. 31, 15). Когда Он опять возвращается из Египта, – они
припоминают Осию, который также говорит: от
Египта воззвах Сына Моего (Мф. 2, 15; ср.: Ос. 11, 1). Так другие евангелисты
делают и во всех случаях. А этот евангелист (Иоанн), более возвышенным, чем
другие, гласом проповедающий, представляет яснейшие и ближайшие свидетельства и
приводит не только отшедших и умерших, но и современного свидетеля, который
указывал уже на пришедшего (Господа) и крестил Его, – не с тем приводит, чтобы
свидетельством раба придать более достоверности словам Владыки, но снисходя к
немощи слушателей, потому что подобно тому, как если бы Господь не принял вида
раба, то не был бы легко принят, так, если бы гласом раба не предрасположил к
себе слуха сорабов, то многие из иудеев не приняли бы Его слова.
2. Притом здесь устроялось и нечто другое, достойное
удивления. Кто говорит о себе самом что-либо великое, тот делает собственное
свидетельство подозрительным и нередко таким образом восстановляет против себя
многих из слушателей; поэтому-то приходит свидетельствовать о нем другой. С
другой стороны, большинство обыкновенно стекается на голос более привычный и
сродный, так как знает его более, чем какой-либо другой. Потому-то глас с неба
и был только однажды или дважды, а голос Иоанна – часто и много. Те, которые
стояли выше немощей народа, отрешились от всего чувственного, только они и
могли слышать глас свыше и не слишком нуждались в голосе человеческом, так как
во всем повиновались вышнему гласу и им водились. Но которые еще обращались
долу, были покрыты многими завесами, – те имели нужду в голосе низшем. Так сам
Иоанн, уже вполне отрешившись от всего чувственного, не нуждался в наставлении
от людей, а получал научение с небес. Пославый
мя крестити водою, говорит он, Той
мне рече: над Негоже узриши Духа Божия сходяща, Той есть (1, 33). Между тем
иудеи, будучи еще детьми и не в силах подняться до такой высоты, имели учителем
человека, который, однако ж, не свое им говорил, а возвещал вышние откровения.
Итак, что же говорит (евангелист)? Иоанн
свидетельствует о Нем и воззва глаголя. Что значит: воззва? Значит: проповедует смело, свободно, без всякой боязни. А
что проповедует? О чем свидетельствует и взывает? Сей бе, говорит, Егоже рех,
Иже по мне грядый, предо мною бысть, яко первее мене бе. Свидетельство
несколько прикровенное и еще не очень возвышенное. Он не говорит: сей есть Сын
Божий Единородный; а что? Сей бе, Егоже
рех, Иже по мне грядый, предо мною бысть, яко первее мене бе. Как птицы
выучивают птенцов своих летать не вдруг и не в один день вполне, а сперва
выводят их только из гнезда, потом, дав им отдых, продолжают далее полет их, на
другой день прибавляют еще больше, и таким образом неприметно, мало-помалу
поднимают их на надлежащую высоту, – подобным образом и блаженный Иоанн не
вдруг возводит иудеев к горнему, но мало-помалу учит их воспарять от земли,
говоря, что Христос был выше его (Предтечи). И то уже было не мало, чтобы
слушатели могли поверить, что муж, еще не явившийся к ним и еще не сотворивший
чудес, превосходит Иоанна, мужа столь дивного и славного, к которому стекались
все и которого почитали ангелом. А между тем Иоанн-то и старался утвердить в
мыслях слушателей, что свидетельствуемый больше свидетельствующего, пришедший
после больше пришедшего прежде, еще не виденный больше известного и
прославившегося. И посмотри, как разумно он произносит свидетельство. Он
указывает не только Явившегося, но еще прежде Его явления проповедует о Нем. Такой
именно смысл имеют его слова: Сей есть,
Егоже рех, – как и Матфей повествует, что всем, приходившим к нему
(Иоанну), он говорил: аз убо крещаю вы
водою в покаяние: грядый же по мне креплий мене есть, Ему же несмь достоин
отрешити ремень сапогу Его (Мф. 3, 11; Лк. 3, 16). Но для чего он так делал
еще прежде явления (Господа)? Чтобы свидетельство Самого Явившегося тем удобнее
могло быть принято, когда мысль слушателей уже приготовлена была к тому словами
Иоанна, и чтобы не повредил этому свидетельству вид Его уничиженный. Ведь если
бы иудеи увидели Самого Христа, не слыхав предварительно ничего о Христе и не
получив этого чудного и великого свидетельства о Нем в словах Иоанна, то убогий
вид Христа тотчас бы стал в противоречие с величием Его слов. А Он облекся в
такой смиренный и для всех обычный вид, что и самарянские жены, и блудницы, и
мытари с большою свободою осмеливались подходить к Нему и вступали в беседу с
Ним.
3. Итак, сказал я, если бы иудеи в одно время и услышали
беседу и увидели Самого (Христа), то, может быть, посмеялись бы свидетельству
Иоанна. Но как они уже много слышали о Христе, прежде Его явления, и тем, что
было говорено о Нем, было возбуждено их внимание, то с ними случилось
противное: они уже не отвергли учение, судя по виду Того, о Ком
свидетельствовал Иоанн, но, веря уже сказанному, признали Его славным еще более
Иоанна. Выражение: грядый по мне
значит: имеющий проповедать после меня, а не имеющий быть после меня. Это
обозначается и у Матфея словами: по мне
грядет муж (Мф. 3, 11), относящимися не к рождению Его от Марии, но к
пришествию на проповедь. Если бы говорено было о рождении, то сказано было бы
не: грядет, а: пришел, – потому что Христос уже родился в то время, как Иоанн
говорил это. А что значит: предо мною
бысть! Что он славнее, досточтимее меня. «Не думайте, что я больше Его,
потому только что я прежде Его пришел проповедовать; я гораздо меньше Его и так
меньше, что не достоин быть в числе рабов Его». Таким образом слова: предо мною бысть означают то же, что
выражает иначе Марк, говоря: недостоин
разрешити ремень сапогу его. А что слова: предо мною бысть сказаны не о происхождении Его, очевидно из
прибавления. Если бы Иоанн хотел сказать о происхождении, то прибавление: яко первее мене бе – было бы излишним.
Да и кто столько глуп и бессмыслен, что не поймет, что прежде его бывший есть
первее его? Если же в этом изречении разумеется предвечное бытие, то оно значит
не другое что-либо, как и слова: по мне
грядый, предо мною бысть. Но в таком случае это было бы сказано
нерассудительно и напрасно была бы приложена такая причина. Если бы он это
хотел показать, то ему надлежало бы сказать: по мне грядый первее мене бе, яко предо мною бысть. Кто произошел
прежде, о том, по этой причине, справедливо можно сказать, что он первее
другого; а если один только первее другого, это еще не причина, что тот
произошел прежде этого. А что мы теперь говорим, то имеет свое твердое
основание. Вы все, конечно, знаете, что мысли неясные имеют всегда нужду в
доказательствах, а не мысли ясные. Если бы речь была о существовании, то не
было бы непонятно, что прежде происшедший и должен быть первым; но так как
Иоанн говорит о достоинстве, то справедливо и занимается решением
представляющегося недоумения. И вероятно, многие недоумевали, отчего и на каком
основании пришедший после стал напереди, то есть оказался более досточтимым? На
такой вопрос он немедленно представляет причину; а причина та, что Христос по
бытию первее его (Иоанна). «Не по какому-либо преуспеянию, говорит он, Христос
меня, прежде его пришедшего, оставил позади Себя и Сам стал напреди: Он первее
меня, хотя и после меня приходит».
Но, скажешь ты, если это говорено было о явлении (Христа)
людям и о последующем прославлении Его между ними, то каким образом о том, что
еще не пришло к концу, он говорит как уже о бывшем? Он не сказал: будет, но: бысть. Но это
у древних Пророков было в обычае, чтобы то есть о будущих событиях говорить
так, как бы уже о совершившихся. Так Исаия, говоря об умерщвлении Его, не
сказал, что Он как овча на заколение веден будет, – в будущем времени, – но: яко овча на заколение ведеся (Ис. 53,
7). Он в то время еще не воплотился; а Пророк говорит о будущем событии, как
уже сбывшемся. И Давид, назнаменуя крест, не сказал: «ископают руце мои и нози
мои», но: ископаша руце мои и нозе мои.
И: разделиша ризы моя, и о одежди моей
меташа жребий (Пс. 21, 17, 19). Говоря и о предателе, который еще не
родился, он так выражается: ядый хлебы
моя, возвеличи на мя запинание (Пс. 40, 10). Подобным образом он говорит и
о том, что произошло на кресте: даша в
снедь мою желчь, и в жажду мою напоиша мя оцта (Пс. 68, 22).
4. Хотите ли, чтобы мы продолжали дальше, или довольно и
этого? Я так думаю. Правда, мы этого участка не разработали по всей ширине его,
зато проникли в глубину его, а в этом труда не меньше; притом же мы и
опасаемся, чтобы, задержав вас свыше меры, не ослабить в вас ревности. Итак,
окончим слово надлежащим образом. А каким надлежащим образом? Славословием,
подобающим Богу. Но Богу подобает славословие не на словах только, а гораздо
более на самих делах. Тако да просветится,
сказано, свет ваш пред человеки, яко да
видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех (Мф. 5, 16).
И подлинно, возлюбленный, нет ничего светоноснее доброго образа жизни. Выражая
это, и говорит один из мудрых: путие
праведных подобне свету светятся (Притч. 4, 18). Они не только светят самим
тем, которые возжигают свет в делах своих, но и руководят на правый путь
ближних их. Возлием же елей в эти светильники, чтобы огонь поднялся выше и
чтобы свет явился в изобилии. Елей этот имеет не только ныне много силы, но,
когда еще жертвы были в употреблении, он много превосходил силу их. Милости (?????), сказано, хощу, а не жертвы (Ос. 6, 6; ср.: Мф. 9,
13); и
совершенно справедливо. Тот жертвенник – бездушный; а этот – одушевленный. Там
все, положенное на жертвеннике, делается добычею огня, обращается в пепел,
разрешается в золу и пыль, и дым рассеивается в воздухе; здесь нет ничего
такого, и плоды здесь другие. Это показывает и Павел. Говоря о богатстве любви
к бедным у коринфян, он писал: яко работа
сего служения не токмо есть исполняющая лишения святых, но и избыточествующая
многими благодареньми Богови. И потом: славяще
Бога о покорении исповедания вашего в благовествовании Христове, и о простоте
сообщения к ним и ко всем, и о тех молитве о вас, возжелающих вас (2 Кор.
9, 12–14). Видишь ли, какая любовь к бедным разрешается в благодарение и хвалу
Богу, в усердные молитвы и в пламеннейшую любовь получивших благодеяние? Будем
же, возлюбленные, приносить жертвы, будем приносить на этих жертвенниках каждый
день. Жертвы эти важнее и молитв, и постов, и многих других дел, только бы были
(приносимы) от прибытка праведного и таких же трудов, и чисты от всякого
любостяжания, хищения и насилия. Такие-то приношения приемлет Бог, а другие –
противоположные – отвергает и ненавидит. Он не хочет, чтобы мы Его чтили
жертвами чужих несчастий. Такие жертвы нечисты и непотребны и скорее прогневали
бы, чем умилостивили Бога. Поэтому должно прилагать все старание к тому, чтобы
под видом служения не оскорбить Того, Кого мы хотим почтить. Если Каин,
принесши (Богу) худшее, что у него было, и в этом не оказав неправды никому
другому, подвергся крайнему наказанию, то не понесем ли мы наказания еще более
тяжкого, когда принесем что-либо от хищения и любостяжания? Поэтому Бог и явил
нам этот вид заповеди, чтобы
мы миловали, а не истязали сорабов. А кто берет принадлежащее другим и передает
еще другому, тот не милует, а обижает и оказывает крайнюю несправедливость. Как
камень не производит из себя елея, так и жестокосердие – человеколюбия.
Милостыня, имеющая такой корень, еще не есть милосердие. Поэтому я убеждаю вас
– обращать внимание не на то только, чтобы подавать нуждающимся, а и на то,
чтобы это подаяние не было хищением у других, так как единому молящуся, а другому проклинающу, коего глас услышит Владыка? (Сир.
34, 24). Если мы так тщательно будем вести себя, то, по благодати Божией,
сможем сподобиться и от Бога великого человеколюбия, помилования и прощения во
всем, в чем согрешили в продолжение этого долгого времени, – и избежать реки
огненной, от которой да будем исхищены все мы и достигнем Царства Небесного,
благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Недавно мы говорили, что Иоанн, – разрешая недоумение
тех, которые стали бы сами с собою рассуждать, почему Христос, пришедши на
проповедь после Иоанна, стал первее и славнее его, – присовокупляет: яко первее мене бе. Это – одна причина.
Но евангелист представляет и другую, которая ныне высказана (в Евангелии).
Какую же? От исполнения Его, говорит
он, мы вси прияхом и благодать
возблагодать. Затем приводит еще иную причину. Какую? Яко закон Моисеом дан бысть, благодать же и истина Иисус Христом бысть
(ст. 17). Но что же значат, скажешь ты, слова: и от исполнения Его мы вси прияхом? К этому и надобно теперь
обратить слово. У Него, говорит евангелист, не заимствованный дар; но Он есть
самый источник, самый корень всех благ, – самосущая жизнь, самобытный свет,
самосовершенная истина. Он не удерживает обилия благ в Себе Самом, но изливает
его на всех других и, изливая, с лихвой Сам пребывает всегда полным; ущедряя
других, Сам ни в чем не умаляется; всегда источая и всем сообщая эти блага,
остается в том же совершенстве. А что имею я в себе (говорит Иоанн), это
заимствованное, так как я получил от другого, – это нечто малое из всего и как
бы скудная капля пред невыразимой пучиной и безбрежным морем. Лучше же сказать
– и это подобие не может изобразить того, что мы усиливаемся высказать. Отдели
от моря каплю, – и море тем самым уменьшится, хотя уменьшение и не заметно. Но
о том источнике нельзя этого сказать: сколько бы ни исчерпывали его, он
нисколько не уменьшается. Итак, нужно перейти к некоторому другому подобию; и
оно, конечно, будет слабо и не может изъяснить нам того, чего мы доискиваемся,
но по крайней мере ближе первого приведет нас к предположенной мысли. Представим
себе источник огня, – и вот от него возжигается тысяча, две, три и больше
светильников. Не остается ли огонь в одной и той же полноте и после того, как
сообщит свою силу столь многим светильникам? Это известно каждому. Если же в
телах делимых и чрез отнятие (частиц) уменьшаемых находится нечто такое, что и
после сообщения своих сил другим телам нисколько не уменьшается, то гораздо в
высшей степени это должно быть в силе бестелесной и бессмертной. Если
воспринимаемое здесь есть и
сущность и тело, и делится и не делится, то, когда речь идет о силе, и притом
силе, исходящей от бестелесной сущности, гораздо более несомненно то, что она
не подвержена ничему такому.
Потому-то и говорит Иоанн: и от исполнения Его мы вси прияхом, – и свое свидетельство
соединяет со свидетельством Крестителя. Слова: и от исполнения Его мы вси прияхом принадлежат не Предтече, а
ученику (Христову). Слова же эти значат вот что: не думайте, что мы, как люди,
много времени обращавшиеся с Ним и разделявшие с Ним трапезу, свидетельствуем только
из благодарности. Вот и Иоанн, человек, даже не видевший Его прежде и не
обращавшийся с Ним, а видевший его вместе с другими только в то время, когда
крестил, – и он воззвал: первее мене бе,
сказав этим всё. Между тем все мы – двенадцать, триста, пятьсот, три, пять
тысяч и десятки тысяч иудеев, все вообще множество верующих и тогдашнего, и
настоящего, и будущего времени, от исполнения Его получили. Что же получили? Благодать возблагодать. Какую же
благодать вместо какой благодати? Новую
вместо древней. Подобно тому, как была правда и правда (по правде законней, сказано, быв
непорочен – Флп. 3, 6), – вера и вера (от
веры в веру – Рим. 1, 17), – усыновление и усыновление (ихже всыновление, сказано, – Рим. 9, 4),
– слава и слава (аще бо престающее, славою
много паче пребывающее в славе – 2 Кор. 3, 11), – закон и закон (закон, сказано, духа жизни свободил мя – Рим. 8, 2), – служение и служение (ихже служение, сказано, – 2 Кор. 3, 7,
8, и в другом месте: духом Богу служим
– Флп. 3, 3), – завет и завет (и завещаю
им завет нов, не по завету, егоже завещах
отцем их – Иер. 31, 31, 32), – освящение и освящение, крещение и крещение,
жертва и жертва, храм и храм, обрезание и обрезание, – так есть благодать и
благодать. Но здесь одно – образы, а другое – истина; и то и другое есть только
нечто соименное, а не однозначущее. И на снимках и на изображениях называется
человеком написанный и черными красками и белыми, точно так же, как и имеющий
свой естественный цвет. И статуи, будет ли статуя золотая или глиняная, равно
называются статуями. Но иное – образ, а иное – истина.
2. Итак, по сходству имен не заключай о тождестве вещей, так
же как и о разности их. Если был образ, то он не был чужд истины; только если
он заключал в себе тень, то был ниже истины. Какое же различие между всеми
указанными понятиями? Хотите ли, мы займемся истолкованием одного или двух
высказанных понятий? Таким образом будут понятны для вас и прочие, и все мы
увидим, что одни из них были уроками для детей, а другие – для людей
возмужавших и крепких; что одни были законоположены только для людей, другие –
как бы для ангелов. С чего же нам начать? Хотите ли, с самого усыновления?
Итак, какое различие между усыновлением ветхозаветным и новозаветным? То было
честию на словах, а это на самом деле. О том сказано: аз рех, бози есте, и сынове Вышняго вси (Пс. 81, 6); об этом: от Бога родишася (Ин. 1, 13). Как и
каким образом? Банею пакибытия и
обновления Духа Святаго (Тит. 3, 5). Те, и с именем сынов, имели в себе
духа работы, – почтены были этим названием, оставаясь рабами; мы, соделавшись
свободными, получили эту почесть не по имени только, а на самом Деле. На это
указывая, Павел говорил: не приясте бо
духа работы паки в боязнь, но приясте Духа сыноположения, о Немже вопием: Авва,
Отче (Рим. 8, 15). Как рожденные свыше и, так сказать, воссозданные, мы
потому и названы сынами. А если бы кто хотел дознать образ освящения
ветхозаветный и новозаветный, то опять и здесь увидит много разности. Древние
назывались этим именем (святых), когда не служили идолам, не творили блуда, не
прелюбодействовали; а мы делаемся святыми не только чрез воздержание от тех
(пороков), но и чрез приобретение высших совершенств. И сначала мы получаем
этот дар от самого наития Святого Духа; а потом и чрез собственную жизнь,
которая гораздо выше иудейской. А что эти слова – не самохвальство, послушай,
что сказано тем: не волхвуйте, не очищайте чад своих, так как вы народ святой
(см.: Втор. 18, 10, 13). Таким образом, у них святость состояла в удалении от
обычаев языческих; а у нас не так, но да
будет свята, сказано, и телом и духом
(1 Кор. 7, 34). Мир имейте и святыню
со всеми, ихже кроме никтоже узрит Господа (Евр. 12, 14). И: творяще святыню в страсе Божии (2 Кор.
7, 1). Слово: святой не о всех, к
кому прилагается, выражает одну и ту же мысль. Называется святым и Бог, но не
так, как мы. Смотри, что говорит Пророк, услышав глас, исходящий от серафимов: о, окаянный аз, яко человек сый и нечистыя
устне имый, посреде людий нечистыя устне имущих аз живу (Ис. 6, 5), – а
Пророк был свят и чист. Но если судить о святости нашей по образцу горней, то
мы оказываемся нечистыми. Святы и ангелы и архангелы, святы также серафимы и
херувимы; но есть опять разность в святости между нами и Высшими Силами. Я мог
бы проследить и все прочие понятия, но вижу, что слово становится слишком
продолжительным. Поэтому, оставив дальнейшее исследование, мы предоставляем вам
самим рассудить об остальных предметах: вы можете дома, сличив их, понять
различие между ними и подобным образом проследить все прочее. Даждь, сказано, премудрому вину, и премудрейший будет (Притч. 9, 9). Таким образом,
начатое нами окончите вы. А нам нужно возвратиться к прежнему порядку слова.
Сказав: от исполнения
Его мы вси прияхом, евангелист присовокупляет: благодать возблагодать, – и тем показывает, что и иудеи спасаются
благодатию. «Не ради умножения вашего, говорит (Бог), но ради отцев ваших. Я
избрал вас». А если они избраны Богом не за свои заслуги, то явно, что получили
эту почесть по благодати. Да и мы все спасены благодатию, – только не так, как
они, не в той же, а гораздо важнейшей и возвышеннейшей степени. Таким образом,
и благодать у нас не такова. Нам даровано не только оставление грехов (это у
нас обще с ними: вси бо согрешиша –
Рим. 3, 23), но и оправдание, и освящение, и усыновление, и благодать Духа,
несравненно более светоносная и изобильная. Чрез эту благодать мы соделались
любезными Богу уже не как рабы, но как сыны и други. Потому и сказано: благодать возблагодать. И подзаконное
домостроительство было делом благодати, да и самое происхождение наше из
небытия; не за какие-либо предшествующие заслуги мы получили это воздаяние, –
как это могло быть, когда нас совсем и не было? – но так было потому, что Бог
во всяком случае предваряет нас Своими благодеяниями. И не только наше происхождение
из небытия, но и немедленное, после происхождения, научение тому, что должно
делать и чего не делать, вложение закона этого в самую природу нашу, внедрение
в нас неподкупного судилища совести – все это есть дело величайшей благодати и
неизреченного человеколюбия. Дело благодати также – после повреждения этого
закона возобновление его чрез закон писаный. Преступившим заповедь, однажды
данную, следовало бы подвергнуться наказаниям и мучениям. Но этого не сделано;
а (последовало) снова исправление и даровано прощение не по праву, но по
милости и благодати. А что – по милости и благодати, об этом послушай, как
говорит Давид: творяй милостыни Господь и
судьбу всем обидимым. Сказа пути своя Моисеови, сыном Израилевым хотения своя
(Пс. 102, 6–7). И в другом месте: благ и
прав Господь, сего ради законоположит согрешающим на пути (Пс. 24, 8).
3. Итак, получение закона есть дело милости, сострадания и
благодати. Поэтому евангелист, сказав: благодать
возблагодать, еще сильнее доказывает величие даров, когда присовокупляет
следующие слова: яко закон Моисеом дан
бысть, благодать же и истина Иисус Христом бысть. Видите ли, как Иоанн
Креститель и ученик (Христов) мало-помалу и незаметно возводят слушателей к
самому возвышенному разумению, приготовив их к тому сначала более простыми
мыслями. Креститель, сравнив с собою Того, Кто без сравнения превосходит всех,
таким образом показывает Его превосходство, и для того говорит: иже предо мною бысть, и потом
присовокупляет: яко первее мене бе. А
евангелист выражает гораздо больше того (Крестителя), впрочем, все еще ниже
достоинства Сына Единородного; евангелист делает сравнение не с Иоанном, но с
тем, кто был в большем уважении у иудеев, разумею Моисея. Яко закон, говорит, Моисеом
дан бысть, благодать же и истина Иисус Христом бысть. Но заметь
благоразумие. Он сличает не лица, а дела. А как скоро показано превосходство
дел одного пред другим, то и неблагодарные по необходимости должны были принять
такое учение и внушение о Христе. Когда свидетельствуют самые дела – такие, в
которых нимало нельзя подозревать ни пристрастия, ни вражды к кому бы то ни
было, то представляется доказательство неопровержимое и для людей
неблагомыслящих. Дела эти оказываются такими, как расположили их сами
виновники. Поэтому-то свидетельство таких дел есть самое несомненное. Посмотри
также, какое, доступное даже для людей слабых, евангелист делает сравнение. Он
не изображает на словах превосходства (благодати пред законом), а только в
самых наименованиях показывает различие их, противопоставляя закону – благодать и истину, и словам: дан бысть – слово: бысть. А различие большое между тем и другим. Дан бысть – это выражение относится к служителю, принявшему закон
от другого и предавшему тем, кому повелено было дать; а: бысть благодать и истина – это изображает Царя, властию Своею
отпускающего все согрешения и раздающего Свои дары. Поэтому (Господь) говорил: отпущаются тебе греси. Также: но да увесте, яко власть имать Сын
Человеческий на земли отпущати грехи, глагола разслабленному: востани, и возми
одр твой, и иди в дом твой (Мк. 2, 9, 10–11).
Видишь ли, как благодать чрез Него происходит? Заметь тоже и
касательно истины. На благодать указывает и то обстоятельство, и событие с
разбойником, и дар крещения, и благодать Духа, чрез Него подаваемая, и многое
другое. А истину мы уразумеем яснее, если изучим образы. Домостроительство,
имевшее совершиться в Новом Завете, предварительно предначертали образы, как
прообразования; а Христос, с пришествием Своим, совершил его. Итак, рассмотрим
вкратце некоторые образы, – проследить все образы в настоящее время и
невозможно. Вы же, изучив некоторые, которые я представлю, по ним уразумеете и
прочие. Итак, хотите ли, начнем с самых страданий? Что говорит прообразование?
«Возьмите овча по домам и принесите в жертву, как повелел и законоположил
Господь» (Исх. гл. 12). Но Христос не так сделал; Он не повелевает этого, а Сам
становится как овча, принося Отцу Себя Самого в жертву и приношение.
4. Посмотри еще, как образ дан был чрез Моисея, а истина
совершилась чрез Иисуса Христа. Во время нападения амаликитян на евреев на горе
Синайской были распростерты руки Моисея и поддерживаемы Аароном и Ором, которые
стояли по ту и по другую сторону; а Христос Сам Собою держал Свои руки,
распростертые на кресте. Видишь ли, как дан был образ и как совершилась истина?
Также закон говорил: проклят всяк, иже не
пребудет во всем, написанном в книге сей (см.: Втор. 27, 26). А что говорит
благодать? Приидите ко Мне вси
труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28). И Павел: Христос ны искупил есть от клятвы законныя,
быв по нас клятва (Гал. 3, 13). Итак, получив столь великую благодать и
истину, не сделаемся, вследствие самой великости дара, беспечны. Чем большей мы
удостоены почести, тем более должны быть и добродетельны. Кто, будучи немного облагодетельствован,
немного оказывает и ревности в себе, тот не столь великого заслуживает и
осуждения; но кто, будучи возведен на самую высшую степень почести,
обнаруживает в себе свойства низкие и дела унизительные, тот заслужит гораздо
большее наказание. Но не дай Бог – когда-либо предполагать это в вас. Мы
уповаем о Господе, что вы воспарили душами вашими к небесам, отрешились от
земли и, будучи в мире, не преданы страстям мира. Однако ж и при такой
уверенности мы не перестаем почасту внушать вам одно и то же. В телесной борьбе
все зрители также убеждают (бойцов) не падать, не лежать простертыми ниц, но
быть бодрыми и держаться на ногах; но тех, которые, несмотря на увещания, не
могут встать, однажды навсегда лишают победы и, как неспособных к подвигам, с
презрением оставляют в таком положении. Но здесь можно ожидать чего-нибудь
хорошего не только от вас, бодрствующих, но и от падших, если только они
захотят исправиться. Для того-то мы и делаем все, и умоляем, и докучаем, и
укоряем, и хвалим, чтобы устроить ваше спасение. И вы потому не досадуйте на
наши частые увещания к жизни добропорядочной. Мы говорим не как осуждающие ваше
нерадение, но как имеющие самые добрые о вас надежды. Притом, что доселе было
сказано и впредь будет сказано, то касается не вас только, а и нас, говорящих.
И мы сами имеем нужду в таком же назидании, и хотя сами говорим, но ничто не
препятствует обратить те же речи и к нам. Слово, встретив виновного в грехах,
исправляет его; не причастного греху и свободного от него отводит от него еще
далее. Ведь и мы не чисты от согрешений. Итак, врачевание одно для всех, и
пособия врачебные предлагаются всем. Но излечение не одно у всех, а
соразмеряется с произволением пользующихся им. Потому, кто пользуется
врачевством, как должно, тот получает облегчение от врачевания; а кто
врачевства не прилагает к ране, тот усиливает в себе зло и обращает его к самым
несчастным последствиям. Итак, не будем досадовать, когда нас врачуют, но лучше
будем радоваться, хотя бы способ учения причинял нам горькие скорби, – потому
что впоследствии он принесет самый сладкий плод. Все будем делать так, чтобы,
чистыми от ран и язв, нанесенных душе уязвлением греха, перейти нам в век
будущий, чтобы сподобиться лицезрения Христа и быть преданными не жестоким и
мстительным силам, а тем, которые могут ввести нас в наследие небесное,
уготованное любящим Его, – что и да получим все мы, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
1. Бог хочет, чтобы мы не просто слушали имена и слова,
находящиеся в Писании, но – с разумением. Поэтому блаженный Давид многие из
своих псалмов надписал так: в разум,
и говорил: открый очи мои, и уразумею
чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18). После него сын его, заступивший его
место, учит, что мудрости должно искать, как серебра, приобретать ее больше,
чем золота. А Господь внушал иудеям испытывать Писания, и тем нас еще более
побуждает к исследованию. Он не в том смысле говорил это, чтобы, только
прочитав, можно было с первого раза понять Писание. Никто, конечно, не станет
испытывать того, что находится вблизи и под рукою, а испытывают то, что
остается в тени и может открыться только после долгого изыскания. Для того-то
Писание называется и сокровищем сокровенным, чтобы побудить нас к испытанию
его. А это внушается нам для того, чтобы приступали к словам Писания не просто
как случилось, но с большою осмотрительностию, потому что, кто станет слушать,
что читается в нем, без рассуждения и все принимать буквально так, как сказано,
тот может предполагать много нелепого о Боге. Он, пожалуй, допустит, что Бог
есть и человек и что Он состоит из меди, что он и гневлив и яростен и много
других, еще более худых мыслей. Если же кто будет вникать в глубину смысла, то
избежит всякой такой нелепости. Вот и в чтении, ныне нам предложенном,
говорится, что Бог имеет лоно, а это свойственно телам; но никто не будет
столько глуп, чтобы бестелесного почитать телом. Чтобы все это понять в смысле
духовном, как должно, исследуем это место подробнее. Бога никтоже виде нигдеже. Каким путем евангелист пришел к этому?
Показав великое преимущество даров Христовых – такое, что неизмеримое
расстояние находится между этими дарами и сообщенными чрез Моисея, он хочет
потом высказать и достаточную причину такой между ними разности. Моисей, как
раб, был служителем дел низших; а Христос, как Владыка и Царь и Сын Царя,
принес нам несравненно высшие дары, сосуществуя всегда со Отцом и видя Его непрестанно.
Потому-то евангелист и присовокупил: Бога
никтоже виде нигдеже. Что же мы скажем на слова велегласнейшего Исаии: видех Господа седяща на престоле высоце и
превознесенне (Ис. 6, 1)? Что скажем на свидетельство самого Иоанна о том,
что Исаия сказал это тогда, когда видел славу Его (Ин. 12, 41)? Что скажем на
слова Иезекииля? И он ведь видел Бога, седящего на херувимах. Что – на слова
Даниила? И он говорит: и ветхий денми
седе (Дан. 7, 9). Что также – на слова Моисея: яви ми славу Твою, да разумно вижду Тя (см.: Исх. 33, 13)? А Иаков
и прозвание получил от этого, то есть был назван Израилем, а Израиль значит: видящий Бога. Видели Его и другие. Итак,
почему же Иоанн сказал: Бога никтоже виде
нигдеже? Он показывает, что все то было делом снисхождения, а не видением
самого существа Божественного. Если бы они видели самое существо, то видели бы
его не различным образом. Оно просто, необразно, несложно, неописанно; не
сидит, не стоит, не ходит. Все это свойственно только телам. Но как Бог
существует, это знает Он один, и это возвестил Сам Бог Отец чрез одного
Пророка: Аз, говорит, видения умножих, и в руках пророческих
уподобихся (Ос. 12, 10), то есть Я снизошел, явился, но не тем, что Я есмь.
А как Сын Его имел явиться нам в действительной плоти, то Он изначала
приготовлял людей к созерцанию существа Божия, сколько им возможно было видеть.
Но что Бог есть Сам в Себе, того не видели не только Пророки, но и ангелы и
архангелы; и если бы ты спросил их об этом, то в ответ не слышал бы ничего о
существе, а только пение: слава в вышних
Богу, и на земли мир, во человецех благоволение (Лк. 2, 14). Если бы ты
пожелал узнать о том что-либо от херувимов или серафимов, то услышал бы
таинственную Трисвятую песнь и что исполнь
небо и земля славы Его (Ис. 6, 3). А если бы ты обратился с вопросом к
силам еще высшим, то ничего не узнал бы, кроме того, что у них одно дело –
хвалить Бога. Хвалите Его, сказано, вся силы Его (Пс. 148, 2). Итак, Самого
(Бога Отца) видит только Сын и Дух Святой. Да и как созданное существо, каково
бы оно ни было, может видеть Несозданного! Если мы не можем ясно видеть какую
бы то ни было бестелесную силу, даже сотворенную, – а этому много оказалось
примеров по отношению к ангелам, – то тем более мы не можем видеть существа
бестелесного и не созданного. Поэтому и Павел говорит: Егоже никтоже видел есть от человек, ниже видети может (1 Тим. 6,
16). Но не принадлежит ли это преимущество только одному Отцу, а не Сыну? Нет –
и Сыну также. А что принадлежит это и Сыну, послушай Павла, который показывает
это и говорит: иже есть образ Бога
невидимаго (Кол. 1, 15). А как образ невидимого, Он и Сам невидим; иначе не
был бы и образом. Если же (Павел) в другом месте говорит: Бог явися во плоти (1 Тим. 3, 16), – ты не удивляйся: это явление
совершилось во плоти, а не по существу. Но что и Он невидим, не только для
людей, а и для высших сил, показывает также Павел. Сказав: явися во плоти, он присовокупляет: показася ангелом.
2. Таким образом, Он показался ангелам тогда, когда облекся
плотию; а прежде того они также не видели Его, потому что и для них существо
было не видимо. Как же, скажете, Сам Христос сказал: да не презрите единаго от
малых сих: глаголю бо вам, яко ангели их
на небесех выну видят лице Отца Моего Небеснаго (Мф. 18, 10)? Что же?
Неужели Бог и лице имеет, и небесами ограничивается? Но никто не будет до такой
степени лишен ума, чтоб утверждать это. В каком же смысле это сказано? В том
же, в каком сказано: блажени чистии
сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Говорится здесь о видении, нам
возможном, – о видении умом и мыслию о Боге. Таким образом, и об ангелах можно
сказать, что они по своему чистому и бодрственному естеству всегда не что
другое созерцают, а только Бога. Потому-то и Сам (Господь) также говорит: ни Отца кто знает, токмо Сын (Мф. 11,
27). Что же? Неужели все мы находимся в неведении о Нем? Нет; только никто не
знает (Отца) так, как Сын. А как и прежде многие видели Его, в доступной для
них мере видения, существа же Божеского не видел никто, так и ныне все мы знаем
Бога, но каков Он в существе Своем, того не знает никто, – только один
Рожденный от Него. Знанием Он здесь называет точное созерцание и постижение, и
притом такое, какое имеет Отец о Сыне. Якоже
знает Мя Отец, говорит Он, и Аз знаю
Отца (Ин. 10, 15). Смотри же, с какою полнотою выражает это евангелист.
Сказав: Бога никтоже виде нигдеже, он
не говорит потом, что Сын, видящий Его,
исповеда, но представляет нечто другое, что еще полнее видения, именно: сый в лоне Отчи, – так как пребывание в
лоне гораздо более означает, нежели видение. Кто просто – видит, тот имеет еще
не совсем точное познание о видимом предмете; а кто пребывает в лоне, тот имеет
полное видение. Итак, если Отца никто не знает, кроме Сына, то ты, слыша это,
не подумай, что, хотя Сын знает Отца совершеннее, чем все другие, но не знает,
каков Он есть в Себе; и вот для этого-то евангелист и говорит, что Сын
пребывает в лоне Отца; а Сам Христос вещает, что знает Отца столько же, сколько
Отец Сына. Итак, кто стал бы противоречить, того спроси: знает ли Отец Сына? И
он, если только не сошел с ума, конечно ответит: да. Затем опять мы спросим:
имеет ли Отец ведение о Сыне полное и видит ли ясно, что есть Сын? Конечно
противник согласится и на это. А отсюда ты выведи и полное знание Сына об Отце.
Сам (Сын) сказал: якоже знает Мя Отец, и
Аз знаю Отца (Ин. 10, 15); и в другом месте: не яко Отца видел есть кто, токмо Сый от Бога (6, 46). Поэтому, как
я сказал, евангелист и упомянул о лоне, одним этим словом изъясняя нам все:
сродство и единство существа, нераздельное ведение и равенство власти. А иначе
и Отец не мог бы иметь в лоне Своем какое-либо иное существо, да и Сын, если бы
был рабом и одним из многих, не дерзнул бы пребывать в лоне Владыки; это
свойственно только истинному Сыну, обладающему великим дерзновением пред
Родителем и имеющему в Себе нисколько не меньше (Его). Хочешь ли дознать
вечность Сына? Послушай, что говорит Моисей об Отце. Спросив о том, что сказать
в ответ египтянам, если они спросят, кто послал его, он получил повеление
сказать: Сый посла мя (Исх. 3, 14).
Слово: Сый означает бытие постоянное,
бытие безначальное, бытие в истинном и собственном смысле. То же означает и
выражение: в начале бе, изображая
бытие постоянное. И это выражение употребляет здесь Иоанн именно для того,
чтобы показать, что Сын существует в лоне Отца безначально и вечно. А чтобы ты,
по общности наименования, не заключил, что Он один из тех, которые соделались
сынами по благодати, для того здесь приложен член (о), который и отличает Его
от сынов по благодати. Если же для тебя этого недостаточно, и ты все еще
склоняешься долу, то выслушай наименование, более свойственное Сыну: Единородный. А если ты и после этого
смотришь книзу, то я не откажусь употребить о Боге и человеческое выражение, –
разумею лоно, только бы ты не представлял себе ничего уничиженного. Видишь ли
человеколюбие и промышление Владыки? Бог допускает о Себе слова недостойные,
чтобы по крайней мере таким образом ты открыл глаза и помыслил что-либо великое
и высокое, – и ты все еще остаешься долу? В самом деле, скажи мне, для чего
здесь упоминается лоно, понятие грубое и плотское? Для того ли, чтоб мы
представляли себе Бога телом? Нет, вовсе нет, говоришь ты. Для чего же? Если
оно не изображает ни истинности Сына, ни того, что Бог не есть тело, то,
конечно, изречение это брошено напрасно и без всякой нужды. Так для чего же? Я
не перестану спрашивать тебя об этом. Не явно ли – для того, чтобы посредством
его мы поняли именно то, что Он есть истинно Сын Единородный и совечен Отцу? Той исповеда, сказано. Что Он исповедал?
Что Бога никтоже виде нигдеже? Что
Бог един? Но это (говорили) и Пророки, часто взывал и Моисей: Господь Бог наш, Господь един есть (см.:
Втор. 6, 4); и Исаия: прежде Мене не
бысть ин Бог, и по Мне не будет (Ис. 43, 10).
3. А что же еще мы узнаем от Сына, как сущего в недрах
Отчих? Что узнаем от Единородного? Во-первых, что это самое составляет Его
действенную силу. Потом, мы получили более ясное учение и познание о том, что
Бог есть Дух и что поклоняющиеся Ему должны поклоняться духом и истиною; еще же
и то, что Бога видеть невозможно, что Его не знает никто, кроме Сына, и что Он
есть Отец истинного Единородного; также и все прочее, что о Нем повествуется.
Самое же слово: исповеда выражает
учение яснейшее и очевиднейшее, которое Он передал не одним иудеям, а и всей
вселенной и которое Сам исполнил. Пророкам внимали не все даже иудеи, а
Единородному Сыну Божию покорилась и уверовала вся вселенная. Итак, исповедание
означает здесь особенную ясность учения. Потому-то называется и Словом и
Ангелом Великого Совета. Если же мы удостоены высшего и совершеннейшего учения,
после того как Бог в последние дни возглаголал нам уже не только чрез Пророков,
но и чрез Единородного Сына, то и мы должны показать жизнь, более возвышенную и
достойную такой почести. Как Он снизошел к нам до того, что восхотел беседовать
с нами не чрез рабов, а Сам непосредственно, то несообразно было бы с нашей
стороны не показать в себе ничего лучше прежних времен. Иудеи имели учителем
Моисея, а мы Самого Владыку Моисея. Итак, покажем любомудрие, достойное этой
почести, и не будем иметь ничего общего с землею. Он для того и принес нам
учение свыше, с небес, чтобы вознести туда нашу мысль, чтобы мы сделались, по
мере сил своих, подражателями своего Учителя. А как нам, скажешь, сделаться
подражателями Христу? Делая все для общего блага и не ища своего. И Христос, сказано, не Себе угоди, но якоже есть писано: поношения поносящих Тебе нападоша
на Мя (Рим. 15, 3). Никто пусть не ищет своего. А пусть, ища своего, всякий
имеет в виду ближних; что – наше, то – и их. Мы одно тело, и члены, и части
друг друга (Рим. 12, 5). Не будем же в отношении друг к другу, как разделенные.
Пусть никто не говорит: такой-то мне не друг, не родственник, не сосед; у меня
нет ничего общего с ним: как мне приступить к нему? как начать разговор? Если
он и не родственник, не друг тебе, – все же он человек, одного с тобою
естества, имеет одного Владыку, сораб, сожитель, так как живет в одном с тобою
мире. А если еще содержит одну веру, то вот он и член твой. Какая дружба может
произвести такое единение, как сродство веры? Мы должны показывать не такую
близость, не такое иметь общение между собою, как друзья с друзьями, а как
члены с членами. Другого высшего дружества и общения, чем это, не найдет никто
никогда. Ты так же не можешь говорить: откуда у меня близость и связь с
таким-то, как не можешь сказать этого о своем брате, потому что это было бы
смешно. Вси во едино тело крестихомся,
сказано (1 Кор. 12, 13). Для чего во
едино тело? Для того, чтобы не разделяться, но взаимным согласием и дружеством
сохранять связь всего тела. Итак, не будем презирать друг друга, чтобы не
пренебречь самих себя, потому что сказано: никтоже
бо когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю (Еф. 5, 29). Для этого
Бог дал нам один дом – мир этот; разделил все поровну: одно для всех возжег
солнце, распростер один кров – небо; устроил одну трапезу – землю; дал и другую
трапезу, которая гораздо важнее этой, но также одну: соучастники таинств знают,
что я говорю; даровал всем один духовный образ рождения; у всех нас одно
отечество на небесах; все пием из одной и той же чаши. Ни богатому Он не дал
ничего больше и драгоценнее, ни бедному ничего меньше и малоценнее, но всех
равно призвал, и как плотские, так и духовные (блага) равно сообщил. Отчего же
такое неравенство в жизни? От любостяжания и высокомерия богатых. Но, братия,
да не будет впредь этого. Так как у нас есть нечто общее и необходимейшее, что
соединяет нас воедино, то не будем разделяться из-за дел земных и ничтожных, –
разумею богатство, бедность, плотское родство, вражду, дружество. Все это тень,
еще ничтожнее и тени для тех, которые соединяются узами высшей любви. Будем же
сохранять эти узы неразрывными, – и никакой злой дух не сможет проникнуть в
нас, чтобы разрушить такое единение. Итак, да будет оно во всех нас, благодатию
и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу
со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Опасная страсть, возлюбленный, – зависть; опасная и
гибельная для самих завидующих, а не для тех, которым завидуют. Она прежде
всего им самим причиняет вред и гибель как какая-нибудь смертоносная отрава,
внедрившаяся в души их. А если она когда-либо вредит и тем, которым завидуют,
то это вред малый и незначительный, и еще доставляет им пользу, гораздо более
важную, чем потеря. И так бывает не с завистью только, а и со всеми другими
страстями: не тот, кто терпит зло, а тот, кто делает зло, получает вред. Иначе,
если бы это было не так, Павел не внушал бы своим ученикам – лучше терпеть
несправедливость, чем делать ее, говоря: почто
не паче обидими есте? Почто не паче лишени бываете? (1 Кор. 6, 7). Он
хорошо знал, что гибель всюду следует не за тем, кто терпит зло, а за тем, кто
делает зло. Все это говорю я по поводу зависти иудеев. Люди, стекавшиеся из
городов к Иоанну и, в покаянии о своих грехах, получившие крещение, – те самые,
после крещения, как бы передумав снова, посылают спросить его: ты кто еси? Подлинно порождения ехидн,
змеи, если еще не хуже их. Род лукавый, прелюбодейный и развращенный, ты уже
после крещения изведываешь и любопытствуешь узнать о Крестителе? Может ли быть
что-нибудь глупее этой глупости? Как же вы приходили к нему? Как исповедовали
свои грехи? Как спешили креститься от него? Как вопрошали его о том, что должно
делать? Итак, все это делалось у вас безрассудно, без сознания причины и
основания на то? Впрочем, ничего такого не сказал блаженный Иоанн, не возопил,
не стал их укорять; но отвечал со всею снисходительностию. А для чего он так
поступил, – стоит узнать, чтобы всем было явно и очевидно злодейство иудеев.
Иоанн часто свидетельствовал пред иудеями о Христе и, когда крестил, нередко
напоминал о Нем приходящим и говорил: аз
убо крещаю вы водою: Грядый же по мне креплий мене есть: Той вы крестит Духом
Святым и огнем (Мф. 3, 11). Но они в отношении к Иоанну показали
человеческую слабость: имея в виду славу мирскую и взирая на внешность, они
думали, что недостойно Иоанна подчинять себя Христу. Иоанна возвышало многое в
их глазах: во-первых, именитое и знатное происхождение, потому что он был сын
первосвященника; во-вторых, строгость жизни и презрение всего человеческого,
потому что он, пренебрегая и одеждою, и домом, и самою пищею, проводил пред тем
все время в пустыне. Во Христе все было напротив, происхождение уничиженное,
что иудеи часто и выставляли на вид, говоря: не сей ли есть тектонов сын? Не Мати ли Его нарицается Мариам, и братия
Его Иаков и Иосий? (Мф. 13, 55). А мнимое Его отечество было в таком
бесславии, что и Нафанаил говорил: от
Назарета может ли что добро быти? (Ин. 1, 46). Образ жизни был у Него
обыкновенный, одежды, ничем не отличавшиеся от других; кожаного пояса Он не
носил, власяницы не имел, меда и акридов не ел; он жил, как и все,
присутствовал в собраниях людей порочных и мытарей, только чтобы привлечь их.
Иудеи, не понимая этого, поносили Его, как и Сам Он говорит: прииде Сын Человеческий ядый и пияй, и
глаголют: се, человек ядца и винопийца, мытарем друг и грешником (Мф. 11,
19). И вот как Иоанн часто отсылал их от себя к Тому, Кто, по их мнению, был
ниже его, то они, стыдясь и досадуя на это и желая лучше иметь учителем Иоанна,
открыто не осмеливались этого высказать, а отправляют к нему посольство,
надеясь лестию расположить его к тому, чтобы он объявил себя Христом. И не
каких-либо презренных людей они посылают к нему, как ко Христу, когда, желая
схватить Его, послали слуг, потом иродиан и им подобных людей; но священников и
левитов, да и священников именно из Иерусалима, то есть почетнейших (евангелист
не без причины заметил это). Посылают же затем, чтобы спросить Иоанна: ты кто еси? А между тем и рождение его
было известно всем, так что все говорили: что
убо отроча сие будет? (Лк. 1, 66), – и молва о нем пронеслась по всей
нагорной стране. Опять, когда он пришел на Иордан, жители всех городов спешили
к нему, и из Иерусалима и со всей Иудеи шли креститься у него. Итак, эти-то
люди теперь спрашивают, – не потому, чтобы не знали его (как могли они не знать
человека, сделавшегося столько известным?), но они хотели привести его к тому,
что я высказал.
2. Послушай же, как этот блаженный муж отвечает именно на ту
мысль их, с которою они спрашивали его, а не на самый вопрос. Когда они
спросили: ты кто еси? – он не вдруг
сказал то, что следовало сказать: аз глас
вопиющаго в пустыни (Мк. 1, 3). А что? Он уничтожает их предположение, – на
вопрос: ты кто еси? – он исповеда и не отвержеся, и исповеда, яко
несмь аз Христос (Ин. 1, 20). Заметь мудрость евангелиста. Три раза он
говорит одно и то же, чтобы показать и добродетель Крестителя, и все лукавство
и бессмыслие иудеев. Также и Лука говорит, что, когда народ предполагал, не он
ли Христос, – он уничтожил это предположение. Таково свойство благомыслящего
служителя – не только не похищать чести, принадлежащей господину, но и
отвергать ее даже в таком случае, когда бы предлагали ее другие. Впрочем,
простой народ пришел к такому предположению по простоте и неведению; а те
спрашивали его, как я сказал, с злым умыслом, надеясь лестию увлечь его к тому,
чего хотели. А если бы они не это именно имели в виду, то не перешли бы тотчас
к другому вопросу, а стали бы досадовать на то, что он говорит совсем другое и
отвечает не на вопрос; они бы сказали ему: разве мы это предполагаем? Разве об
этом пришли спрашивать? Но, как бы будучи пойманы и уличены, они переходят к
другому предмету и говорят: что убо? Илиа
ли еси ты? И глагола: несмь (ст. 21). Они ожидали, что и Илия придет, как и
Христос сказал. На вопрос учеников: что
убо книжницы глаголют, яко Илии подобает приити прежде? – Он сказал: Илиа убо приидет прежде и устроит вся (Мф.
17, 10, 11). Потом спросили: пророк ли
ести? И он отвечал: ни. Однако ж
он был Пророк. Почему же он отрекся? Опять потому, что смотрел на цель
спрашивавших. Они ожидали, что придет некоторый избранный Пророк, так как
Моисей говорил: пророка от братии твоея,
якоже мене, возставит тебе Господь Бог твой, того послушайте (Втор. 18,
15). А это был Христос. Поэтому они не вообще говорят: пророк ли ести? – разумея одного из многих Пророков, но с
присовокуплением члена: «не
тот ли ты Пророк, о котором предвозвестил Моисей?» Поэтому-то он и отрекся – не
от того, что он – пророк, а от того, что он – именно тот (предвозвещенный)
Пророк. Реша же ему: кто ести? да ответ
дамы пославшим ны: что глаголеши о тебе самем (ст. 22). Видишь ли, как они
еще сильнее приступают и настаивают, повторяют вопросы и не отстают? Но Иоанн с
кротостию сперва отвергает их ложные предположения, и потом дает действительное
понятие о себе: аз, говорит, глас вопиющаго в пустыни: исправите путь
Господень, якоже рече Исаиа пророк (ст. 23). Так как он уже высказал о
Христе нечто великое и высокое, то, как бы в ответ на их мысль, тотчас спешит
обратиться к Пророку и таким образом подтверждает свои слова. И посланнии беху от фарисей: и вопросиша его
и реша ему: что убо крещаеши, аще ты неси Христос, ни Илиа, ни пророк? (ст.
24–25). Видишь ли, как не напрасно я говорю, что они именно до этого хотели
довести его? А сначала этого они не говорили, чтобы не подвергнуться общей от
всех укоризне. Потом, когда он сказал: несмь
Христос, они, желая скрыть то, что затевали в душе, переходят к Илии и к
(обещанному) Пророку. Когда же Иоанн сказал, что он ни тот, ни другой, они
наконец, приведенные в недоумение, сбросив с себя личину, уже открыто
выставляют свой лукавый замысел и говорят: что
убо крещаеши, аще неси Христос? Потом, опять желая прикрыться, присоединяют
и других лиц, Илию и Пророка. Так как не могли поколебать его честию, то думают
обвинением вынудить у него признание в том, чего не было. Но и этого не могли
сделать. О, безумие! О, надменность и безвременная суетливость! Вы посланы
узнать от него, кто и откуда он: не хотите ли предписывать ему и законов? И
этого именно хотели они, принуждая его объявить себя самого Христом. Однако ж
он и теперь не негодует и не высказывает ничего такого, хотя и справедливо было
бы, как, например: «вы ли хотите мне приказывать и давать законы?» Но опять
показывает большую кротость. Аз,
говорит, крещаю водою: посреде же вас
стоит, Егоже вы не весте. Той есть Грядый по мне, иже предо мною бысть, ему же
несмь аз достоин, да отрешу ремень сапогу Его (ст. 26–27).
3. Что на это могли бы сказать иудеи? Здесь обвинение на них
неопровержимое, осуждение нещадное; они сами на себя произнесли суд. Каким
образом? Они почитали Иоанна достойным всякой веры и столько правдивым, что
верили ему не только тогда, когда он свидетельствовал о других, но и когда
говорил о себе самом. Если бы они не были такого мнения о нем, то не послали бы
узнать от него о нем же самом. Известно, что мы верим только тем людям, когда
они говорят о самих себе, которых признаем людьми самыми правдивыми. Но не это
только заграждает их уста, а и самое расположение духа, с которым они приступили
к нему; они пришли к нему с особенным усердием, хотя потом и переменились.
Указывая на то и на другое, Христос говорил: он бе светильник горя и светя: вы же восхотесте возрадоватися в час
светения его (Ин. 5, 35). А самый ответ Иоанна еще более показал в нем
человека, достойного веры. Кто не ищет славы своей, сказано, тот истинен есть, и несть неправды в нем
(Ин. 7, 18). И он не искал; но отослал их к другому. Между тем посланные были
из людей доверенных, почетных, так что им не оставалось никакого убежища или
оправдания в своем неверии Христу. Почему вы не приняли того, что говорил о Нем
Иоанн? Вы послали своих старшин, чрез них вы спрашивали его, вы слышали, что
отвечал Креститель; они, с своей стороны, показали всю ревность, все
любопытство, указывали на всех лиц, которых вы предполагали в нем. И, однако ж,
он с полною свободою исповедал, что он – ни
Христос, ни Илия, ни Пророк. Не ограничиваясь этим, он сказал и то, кто он
сам, беседовал о сущности своего крещения, именно, что оно маловажно и
несовершенно и не имеет в себе ничего, кроме воды, – показывая тем
превосходство крещения, дарованного Христом. Присовокупил и свидетельство Исаии
пророка за долгое до того время, и одного наименовал Господом, а другого – Его
служителем и рабом. Что же после этого оставалось делать? Не уверовать ли в
Того, о Ком (Иоанн) свидетельствовал, – поклониться Ему и исповедать Его Богом?
А что свидетельство это было делом не лести, а истины, это показывал нрав и
любомудрие свидетеля. Понятно это и потому, что никто не предпочитает себе
ближнего и, когда можно получить самому честь, никто не захотел бы уступить ее
другому, особенно когда честь так велика. Таким образом, и Иоанн не представил
бы такого свидетельства о Христе, если бы Он не был Богом. Если бы и от себя
отклонил эту честь, как такую, которая выше его природы, то, конечно, не
приписал бы ее и другому, низшему существу. Посреде
же вас стоит, Егоже вы не весте. Это он сказал потому, что (Христос)
обыкновенно вмешивался в толпу народа, как человек простой, и учил всегда
противу гордости и тщеславия. Ведением
же здесь Иоанн называет знание точное, именно о том, кто Он таков и откуда. А
выражение: по мне Грядый Иоанн часто
употребляет, говоря как бы так: «не думайте, что все заключается в моем
крещении. Если бы оно было совершенно, то не пришел бы после меня другой с
установлением другого крещения. А мое крещение только приготовление и указание
пути к тому крещению. Наше дело – тень и образ. Должно прийти другому лицу,
которое покажет истину». Таким образом слова: по мне Грядый наиболее указывают на Его достоинство. Если бы
(крещение Иоанново) было совершенно, то не было бы нужды искать второго. Предо мною бысть, то есть Он
досточтимее, славнее меня. А чтобы не подумали, что это превосходство есть
только сравнительное, то, желая показать Его несравненное достоинство, Иоанн
присовокупляет: емуже несмь аз достоин,
да отрешу ремень, то есть Он не просто предо
мною бысть, но так, что я недостоин быть в числе даже последних служителей
Его: развязывать обувь и есть дело самого низкого служения. Если же Иоанн
недостоин разрешить ремень, – Иоанн, которого
больше не было в рожденных женами (см.: Лк. 7, 28), то где же нам поместить
себя? Если достойный целого мира или, лучше, больший его (так как сказано: ихже не бе достоин весь мир), если он
признает себя недостойным быть в числе Его последних служителей, то что же
скажем мы, обремененные тысячами пороков, – мы, настолько отстоящие от
добродетели Иоанна, насколько отстоит земля от неба?
4. Итак, Иоанн говорит о себе, что недостоин отрешить ремень сапогу; а враги истины доходят до такого
безумия, что считают себя достойными знать Его так же, как Он знает Себя
Самого. Что может быть хуже такого безумия? Что сумасброднее такого
самохвальства? Хорошо сказал некто мудрый: начало
гордыни незнание Господа (см.: Сир. 10, 14). Диавол, не бывший прежде
диаволом, не был бы низвержен и не стал бы диаволом, если бы не заболел этою
самою болезнию. Она лишила его прежнего достоинства, она низвела его в геенну,
она послужила для него причиною всех зол. Порок этот может сам по себе
повредить всякую добродетель души – милостыню ли, молитву ли, пост, или
что-либо другое. Сказано, что высокое у людей не чисто пред Господом.
Не блуд только и не прелюбодеяние оскверняет тех, которые
предаются ему, но и гордость, и даже гораздо больше. Почему? Потому, что хотя
блуд и непростительное зло, но, по крайней мере, иной человек может сослаться
на пожелание; а высокомерие не имеет никакой причины, никакого предлога, под
которым заслуживало бы хотя тень извинения; оно есть не что иное, как
развращение души и самая тяжкая болезнь, происходящая не от чего другого, как
только от безрассудства. Подлинно, нет человека безрассуднее высокомерного,
хотя бы он обладал большим богатством, хотя бы получил обширное внешнее образование,
хотя бы поставлен был на высшей степени власти, хотя бы имел у себя все, что
для людей кажется завидным. Если гордящийся действительными преимуществами
жалок и несчастен и теряет награду за все свои совершенства, то не смешнее ли
всех надмевающийся ничтожными благами, тенью и цветом травы (такова слава этого
века), так как он поступает подобно тому, как если бы бедняк, нищий, постоянно
удручаемый голодом, случайно в одну ночь увидел приятный сон и тем стал бы
тщеславиться? Жалкий и несчастный! Душу твою снедает жесточайшая болезнь, и ты,
убогий крайним убожеством, мечтаешь, что у тебя столько и столько-то талантов
золота и множество прислуги? Да это – не твое. А если не веришь моим словам, то
убедись опытами бывших прежде богачей. Если же ты так упоен, что не
вразумляешься приключениями других, то подожди немного, и ты дознаешь
собственным опытом, что нет для тебя никакой пользы от этих благ, когда, при
последнем издыхании, не будучи властен ни в одном часе, ни в одной минуте, ты
невольно оставишь их окружающим тебя людям и, что нередко случается, таким
людям, которым ты и не хотел бы оставить. Многие даже не имели возможности
распорядиться о них, а отходили нечаянно, еще желая наслаждаться ими, но им уже
не было это позволено, и, будучи увлекаемы, отходя из мира невольно, по
необходимости, оставляли свои блага тем, кому бы и не хотели. Чтобы и с нами
того не случилось, мы, пока живы и здоровы, отошлем их в свой (грядущий) град.
Только таким образом мы будем иметь возможность насладиться ими, а не иначе; таким
только образом мы положим их в надежном и безопасном месте. Ничто, ничто не
может их оттуда исхитить: ни смерть, ни доверительные свидетельства, ни
наследники, ни клеветы и наветы; но кто сколько принес с собою, отходя отсюда,
тем всем и будет наслаждаться непрерывно. А кто так несчастен, что не захотел
бы вечно утешаться своим стяжанием? Перенесем же свое богатство и положим его
там. Для этого перенесения нам не нужно ни ослов, ни верблюдов, ни колесниц, ни
кораблей, – и от этих хлопот избавил нас Бог,– нужны нам будут только бедные,
хромые, слепые, недужные. Им-то поручен этот перевоз, они-то пересылают
богатство на небо, они-то вводят владетелей богатства в наследие вечных благ,
которого да достигнем и все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего
Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и
присно, и во веки веков. Аминь.
1. Великая добродетель – дерзновенное, открытое исповедание
Христа и предпочтение этого исповедания всему другому – так велика и дивна, что
Сын Божий Единородный исповедует такого человека пред Отцом Своим, хотя это
воздаяние и несоразмерно. Ты исповедуешь на земле, а Он исповесть на небесах;
ты – пред людьми, Он – пред Отцом и всеми ангелами. Таков был Иоанн. Он не
смотрел ни на народ, ни на славу, ни на что человеческое, но, презрев все это,
с должною свободою проповедовал всем о Христе. Поэтому евангелист означает и
самое место (его проповеди), чтобы показать дерзновение велегласного
проповедника. Не в доме, не за углом, не в пустыне, но на Иордане, среди
множества народа, в присутствии всех, крестившихся от него (а Иоанну крещающему
предстояли иудеи), он возгласил это дивное исповедание о Христе, исполненное
великих, возвышенных и неизреченных догматов, а о себе говорил, что недостоин
был развязать ремень сапог Его. Как же это выражает евангелист? Присовокупляя
слова: сия в Вифании быша. А в
исправнейших списках сказано: в Вифаваре.
Вифания была не по ту сторону Иордана и не в пустыне, а близ Иерусалима. Но эти
места означает (евангелист) и по другой причине. Он хотел рассказать события не
древние, а случившиеся в незадолгое пред тем время, и потому призывает в
свидетели своих слов людей, которые находились в тех местах и были очевидцами,
и таким образом от самых мест представляет доказательства. Уверенный, что в
своем повествовании он ничего не прибавляет от себя, а говорит все просто, как
было, он заимствует свидетельство от самых мест, которое, как я сказал, может
быть немаловажным доказательством истины. Во
утрий же виде Иоанн Иисуса, грядуща к себе, и глагола: се, Агнец Божий, вземляй
грехи мира. Евангелисты как бы разделили между собою времена. Матфей,
вкратце обозрев время до заключения в темницу Иоанна Крестителя, поспешает к
обстоятельствам последующим; а евангелист Иоанн не только не вкратце
представляет то время, но на нем-то в особенности и останавливается. Матфей, после
пришествия Иисуса из пустыни, умолчав о промежуточных обстоятельствах, как,
например, о том, что проповедовал Иоанн, что говорили посланные (к нему) иудеи,
и сократив все прочее, немедленно переходит к темнице. Слышав Иисус, говорит он, яко
Иоанн предан бысть, отъиде оттуда (Мф. 4, 12). Но Иоанн сделал не так; а,
умолчав об отшествии в пустыню, о котором сказал Матфей, он повествует об
обстоятельствах после сошествия Иисуса с горы и, рассказав о многом, затем
присовокупляет: не убо бе всажден в
темницу Иоанн (3, 24). Но для чего, скажешь, Иисус теперь приходит к
Иоанну, делает это не однажды, а и в другой раз? Матфей говорит, что Ему нужно
было прийти для крещения. Указывая на это, и Сам Иисус присовокупляет: тако бо подобает нам исполнити всяку правду (Мф.
3, 15). А Иоанн показывает, что Он и в другой раз приходил, уже после крещения,
и это замечает словами Крестителя: видех
Духа сходяща, яко голубя, и пребысть на Нем (1, 32). Итак, для чего он
приходит к Иоанну? Ведь Он не просто пришел туда, а приходил именно к нему. Виде Иоанн, сказано, Иисуса, грядуща к себе. Так как Иоанн
крестил Его вместе с другими многими, и многие могли предполагать, что Он
приходил к Иоанну по той же причине, как и другие, то есть затем, чтобы
исповедать согрешения и омыться в реке с покаянием, то Иисус и приходит снова,
чтобы и самому Иоанну дать возможность исправить такое предположение. И
действительно, Иоанн, сказав: се, Агнец
Божий, вземляй грехи мира, совершенно уничтожил такое подозрение. Если Он
так чист, что может даже разрешать чужие грехи, то ясно, что Он приходит не
затем, чтобы исповедать свои согрешения, а чтобы чудесному проповеднику дать
случай – повторением прежде сказанного еще точнее внушить слушателям прежде о
Нем сказанное и присовокупить к тому еще нечто другое. Частица: се употреблена потому, что многие уже
давно, вследствие слов Иоанна, хотели видеть Его. Поэтому Иоанн и указывает
Его, когда Он явился, и говорит: се,
выражая этим, что Он есть Тот, Кого издавна ожидали. Се Агнец. Агнцем называет Его, припоминая иудеям пророчество Исаии
и прообразование из времен Моисея, чтобы чрез прообраз ближе привести их к
истине. Но агнец ветхозаветный не принимал на себя никогда ничьих грехов, а
этот принял грехи всего мира, избавил его от гнева Божия, когда ему угрожала погибель.
Сей есть, о Немже аз рех: по мне грядет
Муж, Иже предо мною бысть (ст. 30).
2. Видишь ли, как и здесь изъясняет евангелист выражение: предо мною? Называя Его Агнцем и сказав,
что Он вземлет грехи мира, затем говорит: предо
мною бысть, и таким образом показывает, что предо мною – означает принятие грехов мира, крещение Духом Святым.
«Мое пришествие ничего более не имело целию, кроме проповедания общего
вселенной Благодетеля и кроме сообщения крещения водою; а Его пришествие имеет
целию – очищение всех людей и дарование благодатных сил Утешителя». Предо мною бысть, то есть явился славнее
меня, яко первее мене бе. Да
постыдятся же последователи безумия Павла Самосатского, противящиеся столь
очевидной истине. И аз не ведех Его
(ст. 31). Смотри, как он отклоняет всякое подозрение от своего свидетельства,
показывая, что оно дано им не по пристрастию человеческому, а по откровению
Божию. Аз не ведех Его, – говорит
Иоанн. Как же ты можешь быть достоверным свидетелем? Как ты станешь учить
других, если сам не знаешь? Но он не сказал: не вем Его, а: не ведех Его,
так что чрез это наиболее делается достоверным. Как он мог быть пристрастным к
тому, которого не знал? Но да явится
Израилеви, сего ради приидох аз водою крестя (ст. 31).
Итак, Он Сам не имел нужды в крещении, и омовение то не
другую какую-либо имело цель, а именно проложение другим пути к вере во Христа.
Иоанн не сказал: я пришел крестить, чтобы очистить крещаемых или чтобы
отпускать согрешения, но – да явится
Израилеви. Что же, скажи мне, неужели без крещения нельзя было
проповедовать и привлекать народ? Это было не так удобно. Если бы проповедь
была без крещения, то не стали бы все так стекаться; не узнали бы превосходства
одного крещения пред другим без сравнения их. Народ выходил к Иоанну не слушать
только то, что он говорил, а для чего? Креститься с исповеданием своих грехов.
Между тем, приходя креститься, узнавали и о Христе, и о различии крещения. А
хотя крещение Иоанна было и важнее иудейского и потому все спешили к нему,
однако ж и оно было не совершенно. Но как ты узнал Его? Чрез сошествие Духа,
говорит Иоанн. А чтобы не подумал кто, будто Христос, как мы, имел нужду в
Духе, послушай, как Иоанн уничтожает и это подозрение, показывая, что сошествие
Духа произошло единственно для возвещения о Христе. Сказав: и аз не ведех Его, Иоанн присовокупляет:
но Пославый мя крестити водою, Той мне
рече: над Негоже узриши Духа сходяща и пребывающа на Нем, Той есть крестяй
Духом Святым (ст. 33). Видишь ли, что целию сошествия Святого Духа было
только указать Христа? Конечно, свидетельство Иоанна было несомненно, но, желая
сделать его еще более достоверным, он возводит его к Богу и Духу Святому. Как
Иоанн свидетельствовал о предмете столь великом и дивном, который мог привести
в изумление всех слушателей, – то есть что (Иисус) один вземлет на Себя грехи
всего мира и что величие дара (Его) служит достаточным для того искуплением, –
то и приготовляет к такой мысли. А приготовлением и служит учение, что Он – Сын
Божий, что Он не имеет нужды в крещении и что Дух сошел для того только, чтобы
указать Его. Сам же Иоанн не имел сил сообщать Духа. Это показывают сами
крещенные им, когда говорят: ниже, аще
Дух Святый есть, слышахом (Деян. 19, 2).
Христос не нуждался в крещении, ни в этом, ни в каком-либо
другом, а, лучше сказать, крещение имело нужду в силе Христовой. Ведь
главнейшим из всех благ оставалось то, чтобы крещаемый удостаивался Духа.
Потому Христос, когда пришел, приложил это дарование Духа. И свидетельствова Иоанн, глаголя, яко видех Духа сходяща, яко голубя, и
пребывающа на Нем. И аз не ведех Его: но Пославый мя крестити водою, Той мне
рече: над Негоже узриши Духа сходяща и пребывающа на Нем, Той есть крестяй
Духом Святым. И аз видех и свидетелъствовах, яко Сей есть Сын Божий (ст.
32–34). Иоанн часто употребляет слова: не
видех Его, – не без причины и не без цели, а потому, что был сродником Его
по плоти. Се, Елисавет, сказано, южика твоя, и та зачат сына (Лк. 1, 36).
Итак, чтобы не подать мысли, будто он имеет пристрастие ради родства, он часто
говорит: не видех Его. Да и в самом
деле так было. Все время он жил в пустыне, вне отеческого дома. Но как же он
удерживал Христа от крещения, говоря: аз
требую Тобою креститися (Мф. 3, 14), если не знал Его до сошествия Духа и
узнал тогда только в первый раз? Это было свидетельством, что он хорошо знал
Его. Однако ж справедливо, что он узнал не прежде или незадолго до того
времени. Чудеса, совершившиеся в детстве Иисуса, как то: происшествия с
волхвами и прочие, случились гораздо прежде, когда и сам Иоанн был еще в младенчестве.
А в продолжение столь долгого времени, конечно, Иисус не всем был известен. А
если бы Он был известен, то Иоанн не сказал бы: да явится Израилеви, сего ради приидох крестя.
3. Отсюда явно для нас и то, что знамения, которые, как
говорят, были совершены Христом в детстве, ложны и вымышлены какими-либо
лживыми людьми. Если бы Он начал совершать чудеса от первого возраста, то Иоанн
не мог бы не знать Его, да и народ не имел бы нужды в учителе, который указал
бы Его. Между тем Иоанн сам о себе говорит, что пришел для того, да явится Израилеви, и также в другой раз
говорил: аз требую Тобою креститися;
впоследствии же, узнав Его ближе, он проповедовал о Нем народу, говоря: сей есть, о Немже аз рех: по мне грядет Муж,
Иже предо мною бысть; и: Пославый мя
крестити водою, послал для того, да
явится Израилеви, – таким образом Пославший открыл Иоанну Христа еще до
сошествия Духа. Поэтому еще прежде пришествия Его Иоанн говорил: по мне грядет, Иже предо мною бысть.
Итак, Иоанн не знал (Иисуса) прежде пришествия на Иордан и крещения всех, но
узнал Его тогда, как Он восхотел креститься, и притом узнал по откровению при
крещении, по указанию Отца и Духа иудеям, для которых и было сошествие Духа.
Чтобы не было пренебрежено свидетельство Иоанна, когда он говорил, что первее мене бе, что Он крестит Духом и
что будет судить вселенную, для этого Отец подал глас, возвестив о Сыне, и Дух
сошел, низводя этот глас на главу Христа. Так как один крестил, другой принимал
крещение, то, чтобы кто-либо из присутствующих не подумал, что слова Отца
изречены об Иоанне, для этого нисходит Дух, устраняя такое предположение. Итак,
когда Иоанн говорит: не ведех Его, то
говорит о времени прошедшем, не близком к крещению. Иначе как же он удерживал
Иисуса, говоря: аз требую Тобою
креститися? Как он говорил о Нем такие слова? Почему же иудеи не уверовали,
скажешь ты, когда не один Иоанн видел Духа в виде голубя? Если они и видели, то
для таких предметов потребны не одни телесные очи, но преимущественно очи ума,
чтобы действительного предмета не признать за пустой призрак. Они видели и то,
как Христос совершал чудеса и как, касаясь Своими руками больных и умерших,
возвращал им жизнь и здравие, однако ж до того были упоены ненавистию, что
представляли себе противное тому, что видели. Как же могли они оставить свое
неверие только по одному сошествию Духа? Некоторые же говорят, что и не все
видели Его, а только Иоанн и другие некоторые, более благомыслящие. Хотя и
чувственными очами можно было видеть Духа, нисходившего в виде голубя, – при
всем том не было никакой необходимости, чтобы это явление было для всех
очевидно. И Захария видел многое в чувственном образе, и Даниил и Иезекииль; но
участником в видении они не имели никого. Видел многое и Моисей, чего никто
другой не видел. Не все также ученики Христовы были удостоены видеть
преображение Его на горе, не все участвовали и в видении воскресения, что ясно
показывает Лука, когда говорит, что Воскресший явил себя свидетелем, преднареченным от Бога (Деян. 10, 41). И аз видех и свидетелъствовах, яко Сей есть
Сын Божий. Когда же он свидетельствовал, что есть Сын Божий? Он называл Его
Агнцем, говорил и то, что Он будет крестить Духом, а что Он – Сын Божий, этого
не говорил. Прочие евангелисты не пишут, что после крещения Он говорил
что-либо, а, умолчав о событиях этого времени, они говорят о чудесах Христовых,
бывших уже после заключения Иоанна. Из этого можно догадываться, что и это, и
еще многое другое они прошли молчанием, что и показал этот самый евангелист в
конце своего Писания. Они столько были далеки от намерения – выдумать что-либо
великое о Нем, что все единогласно, со всею точностию изложили обстоятельства
по видимому неблагоприятные для Него, – и ты не найдешь, чтобы кто-либо из них
умолчал о чем-нибудь подобном. Что же касается до чудес, то иные чудеса один из
них предоставлял другому описывать, а о некоторых умолчали все. Это говорю я не
без цели, но имея в виду бесстыдство язычников; это служит достаточным
доказательством правдивости евангелистов и того, что они ничего не говорили по
пристрастию. Этим доказательством, вместе с другими, вы можете ратовать против
язычников. Но послушайте, – нелепо будет, если врач со всем усердием ратовать
будет за свое искусство, также и сапожник, и ткач, и все другие ремесленники за
свое ремесло, а тот, кто исповедует себя христианином, не в состоянии будет
слова сказать в защиту своей веры. Небрежение о тех искусствах приносит ущерб в
имуществах, а нерадение о вере губит у нас самую душу. И мы находимся в таком
жалком состоянии, что на те дела употребляем все свое старание, а самое
необходимое, то, от чего зависит наше спасение, пренебрегаем, как ничего не
стоящее.
4. Это не располагает и язычников к осуждению своих
собственных заблуждений. Если они, упорные во лжи, все делают так, чтобы
прикрывать срам своих лжеучений, а мы, служители истины, не можем ради ее и уст
раскрыть, то как же им не осуждать нас в слабости нашего исповедания, как не
подозревать в нас обмана и заблуждения, как не хулить Христа, будто лицемера и
обманщика, который для обмана воспользовался неразумием простых людей? А в
такой хуле виновны мы, как скоро не хотим потрудиться в изучении своей веры,
но, считая это дело лишним, заботимся только о земном. Какой-нибудь любитель
плясуна, или бегуна, или бойца со зверьми всячески старается о том, чтобы не
уступить, состязаясь о них, расточает им похвалы, защищает против порицателей
их и тысячью ругательств поражает противников. Но, когда предстоит речь в
защиту христианства, все потупляют глаза в землю, почесываются, зевают и,
осмеянные, отступают. Какого негодования заслуживает это, когда у вас Христос
представляется ниже плясуна, когда вы собираете тысячи доводов в защиту того,
что делают для плясуна, несмотря на то что они люди самые презренные, а в
защиту Христовых чудес, привлекших всю вселенную, не хотите даже ничего
подумать или сколько-нибудь позаботиться? Мы веруем в Отца и Сына и Святого
Духа, в воскресение тел, в жизнь вечную. Теперь, если кто-нибудь из язычников
спросит: кто этот Отец, кто Сын, кто Дух Святой? или: как-де вы сами, признавая
трех богов, обвиняете нас в многобожии? – что вы скажете, что будете отвечать?
Как отразите такое возражение? А что если вы будете молчать, а вам предложат
другой вопрос: какое это воскресение? в этом ли теле мы снова восстанем или в
другом? Если в этом, то зачем же оно должно разрушиться? Что вы на это скажете?
А если еще спросят: для чего Христос пришел ныне, а не прежде? Или Он ныне
только восхотел промышлять о людях, а во все прочее время не имел попечения о
нас? Если станут допытываться, кроме этого, и еще о многом другом? Но нам нет
нужды предлагать дальнейшие вопросы и оставлять их не решенными, чтобы не
повредить чрез то более простым людям. А сказанного нами достаточно, чтобы
отогнать от вас сон. В самом деле, что если вас станут испытывать в этих предметах,
а вы не в состоянии будете даже выслушивать таких речей? Малому ли, скажи мне,
наказанию мы подвергнемся, делаясь причиною таких заблуждений для людей,
сидящих во тьме? Я хотел бы, если у вас довольно досуга, показать всем вам
написанную против нас одним безбожным языческим философом книгу, и еще другим,
старее его, чтобы возбудить вас и отвлечь от такой недеятельности. Если они так
неусыпны в своих нареканиях на нас, то можем ли мы заслуживать какое-нибудь
прощение, когда не будем уметь отражать их нападения? Для чего же мы и
приведены (в Церковь)? Не слышишь ли, что говорит Апостол: готови будете присно ко ответу всякому вопрошающему вы словесе о вашем
уповании (1 Пет. 3, 15)? И Павел тоже внушает, говоря: слово Христово да вселяется в вас богатно (Кол. 3, 16). Что скажут
на это люди, которые бессмысленнее трутней? «Благословенна всякая душа
простая»; также: иже ходит просто, ходит
надеяся (Притч. 10, 9). Но все зло – оттого, что многие не умеют даже
кстати приводить свидетельств Писания. Премудрый в этом месте говорит не о
глупом человеке, не о том, который ничего не знает, но о человеке незлобивом,
нелукавом, благоразумном. А если бы было иначе, то напрасно было бы сказано: будите мудри яко змия, и цели яко голубие
(Мф. 10, 16). Но для чего нам распространяться об этом, когда это слово ни к
чему не ведет? Кроме того, что теперь сказано, мы не делаем и ничего другого,
что относится к жизни и деятельности, но во всех отношениях мы – люди жалкие и
достойные осмеяния. Обвинять друг друга мы всегда готовы, а исправлять то, в
чем сами виновны и подлежим обличению, на это мы всегда медленны. Итак, умоляю
вас – не ограничиваться только взаимным обвинением. Этого недостаточно для
умилостивления Бога. Но постараемся показать во всем перемену на лучшее, чтобы
пожить во славу Божию, насладиться и самим будущею славой, которой и да сможем
достигнуть все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа,
Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
1. Беспечна природа человеческая и легко увлекается к
погибели не от того, что она так создана, а от произвольного нерадения. Поэтому-то
надобно много увещевать ее. И Павел, пиша филиппийцам, по этому побуждению
говорит: таяжде писати мне неленостно,
вам же твердо (Флп. 3, 1). Земля, приняв однажды семена, скоро воздает
плоды и не требует вторичного сеяния; но душа наша не такова. Желательно, по
крайней мере, чтобы сеющий часто и прилагающий к тому много попечения хотя
однажды получил плод. И прежде всего, предлагаемое учение не легко
напечатлевается в душе, потому что в ней много окаменелости, она объята
бесчисленным тернием, а кроме того, много наветников, которые похищают эти
семена. Затем, когда семя внедрится и укоренится, оно требует опять такой же
заботы, чтобы могло взойти в рост, а взошедши, оставалось бы в целости и не
потерпело от чего-либо вреда. Впрочем, в земных семенах, когда колос достигнет
зрелости и получит надлежащую силу, он уже не боится ни зловредной росы, ни
зноя и ничего другого; но в деле учения не так. Здесь и после того, как все
вполне бывает устроено, часто одна непогода и буря повреждает все, при обстоятельствах
неблагоприятных, при наветах коварных людей или при стечении других различных
искушений. Это мы говорим не без цели, а для того, чтобы ты, услыша повторение
Иоанном одних и тех же слов, не обвинил его в суесловии и не счел его человеком
пустым и скучным. Он, конечно, желал, чтобы и однажды сказанное им было
услышано, но как вначале немногие вняли сказанному, по причине глубокого
усыпления, то вот повторением одного и того же он снова пробуждает их. Смотри,
он говорил: иже по мне Грядый предо мною
бысть; и: несмь достоин, да отрешу
ремень сапогу Его; также: Той вы
крестит Духом Святым и огнем; и: Дух
виде сходящ, яко голубь, и пребывающа на Нем... и свидетельствова, яко Сей есть
Сын Божий (см.: ст. 27–34). Но между тем никто не внимал ему, никто не спрашивал:
что это ты говоришь, и о ком, и для чего? Потом он сказал еще: се, Агнец Божий, вземляй грехи мира, –
однако ж и этим не вывел их из бесчувственности. Таким образом, он принужден
был повторять одно и то же, как бы грубую и затверделую землю смягчая новою
запашкой и словом, точно плугом, поднимая подавленную душу, чтобы бросить
семена в глубину ее. Потому-то Креститель и не распространяет своего слова,
заботясь только об одном – чтобы их привести и присоединить ко Христу. Он знал,
что если только они примут Его и уверуют, то уже не будут иметь нужды в другом
свидетеле о Нем. Так и случилось. Если самаряне, послушав Христа, говорят жене
самарянской: не ктому за твою беседу
веруем: сами бо вемы, яко Сей есть воистину Спас миру, Христос (Ин. 4, 42),
то гораздо скорее могли быть обращены ко Христу ученики (Иоанна), как
действительно и было. Они, пришедши (ко Христу) и послушав Его один вечер, уже
не возвращались к Иоанну, но так предались Христу, что приняли на себя и
служение Иоанна, и сами стали проповедовать о Христе. Обрете сей брата своего Симона и глагола ему: обретохом Мессию,
сказаемаго Христос (Ин. 1, 41). Обрати внимание и на следующее: когда Иоанн
говорил: по мне Грядый предо мною бысть,
и: несмь достоин отрешити ремень сапогу
Его, то не уловил никого; как же скоро стал беседовать об устроении нашего
спасения и беседовать словом более простым, то ученики его последовали за
Христом. Но не это одно надлежит взять во внимание, а и то, что не столь многие
приводятся (ко Христу) тогда, когда говорят им о Боге что-нибудь великое и
возвышенное, как тогда, когда говорят о благости, человеколюбии Его и о том,
что относится ко спасению слушающих. Вот услышали, что Он вземлет грехи мира, и
тотчас поспешили к Нему. Если можно, говорят они, омыть свои грехи, для чего же
медлить? Вот предстоит Тот, Кто освободит нас от них без труда. Не крайне ли
безрассудно отлагать до другого времени такой дар? Да слышат это оглашенные,
отлагающие свое спасение до последнего издыхания. Паки стояше Иоанн и глагола: се, Агнец Божий. Христос ничего не
говорит, а все Креститель. Так бывает с женихом. Не сам он тотчас начинает
говорить с невестою, но стоит в молчании, и другие указывают его и вручают ему
невесту; и, когда она является, он не сам по себе принимает ее и уводит, но
другой ему передает ее. Когда же примет из рук других, то уже так располагает
ее к себе, что она не вспоминает и сочетавших ее с ним. Так было и со Христом.
Пришел Он обручить Себе Церковь, – и вначале ничего не говорил Сам, а только
предстоял; друг же Его Иоанн подал Ему десницу этой невесты, вручив Ему чрез
свое слово души людей. Но, приняв их, Христос так расположил их к Себе, что они
уже не возвращались к тому, кто вручил их.
2. Не это только, но и другое нечто надлежит здесь заметить.
Как при заключении браков не девица приходит к жениху, а он спешит к ней, хотя
бы это был сын царя и хотя бы он хотел взять за себя из бедного и низшего
сословия, хотя бы рабу, – так было и здесь. Не естество человеческое восходило
на небо; но Сам (Бог) снизошел к нему – презренному и убогому. По совершении же
брака Он уже не дозволил ему оставаться здесь, но, восприняв его на Себя, ввел
в дом Отчий. Но для чего Иоанн не отдельно берет своих учеников и не особо
говорит с ними о Христе, чтобы таким образом передать их Христу, а в
присутствии всего народа говорит им: се,
Агнец Божий? Для того, чтобы это не казалось делом его умысла. Если бы они
пошли ко Христу, будучи особо убеждены Иоанном и как бы из угождения ему
самому, то они так же скоро могли бы и отступить от Христа; но теперь,
решившись последовать Христу по силе учения, обращенного ко всем вообще,
ученики Иоанна пребыли твердыми в этом, так как последовали не из угождения
учителю, а по собственному усердию и ради своей пользы. Все Пророки и Апостолы
проповедовали Христа в Его отсутствии: одни – до Его пришествия во плоти,
другие – по Его вознесении; один Иоанн проповедовал о Нем в Его присутствии.
Потому он и называется другом жениха, – так как он один присутствовал на браке;
он все это устроил и совершил; он положил начало этому делу. И узрев Иисуса грядуща, глагола: се, Агнец
Божий. Он говорил это, показывая, что не голосом только, но и очами
свидетельствует. Он удивлялся Христу, в радости и восторге; и не тотчас
обращает слово убеждения к ученикам, но сперва только удивляется и предается
изумлению, при явлении Христа; показывает всем и дар, с которым Он пришел, и
образ искупления. Слово «Агнец» выражает то и другое. И не сказал Иоанн: имеющий взять, или: взявший, но: вземлющий грехи
мира, как бы Христос всегда это делал. В самом деле, Он не тогда только принял
на себя грех, когда пострадал, но с того времени и доселе вземлет грехи, не
так, как бы всегда был распинаем (Он однажды принес жертву за грехи), а так,
как этою одною жертвою Он всегда очищает грехи. Таким образом, как наименование
Его Словом показывает превосходство
Его естества, а имя Сына выражает отличие Его от других существ, так и слова: Агнец, Христос, Пророк, Свет истинный,
Пастырь добрый и другие, употребляемые о Нем, выражения с прибавлением
члена (о) показывают большое различие их от обыкновенных выражений. Много было
агнцев, пророков, христов, сынов;
но Иоанн представляет большое различие между Ним и всеми теми. И это он
утвердил не прибавлением только члена, но и приложением слова: Единородный, – так как Христос не имеет
ничего общего с тварию. Если же кому кажется неблаговременным то, что слова эти
сказаны были в десятом часу (таково было время дня: бе же час, сказано, яко
десятый – ст. 39), то, по моему мнению, такой очень погрешает. Для многих
людей, раболепствующих плоти, конечно, время после насыщения не совсем удобно к
делам важным, потому что душа отягощена пищею. Но то был муж, не употреблявший
даже обыкновенной пищи, который и вечер проводил с такою же трезвенностию, с
какою мы – утро, или, лучше сказать, гораздо большею (потому что у нас нередко
остатки вечерней пищи наполняют грезами душу, а он ничем таким не обременял
этого судна); поэтому и неудивительно, что Иоанн и в вечернее время беседовал о
таких предметах. Притом же он и жил в пустыне близ Иордана, куда все с большим
страхом приходили для крещения, мало заботясь в то время о делах житейских, как
и со Христом народ пробыл три дня, оставаясь без пищи. Долг усердного
проповедника, как и заботливого земледельца, – не оставлять своего дела, пока
не увидит, что всажденное слово укоренилось. Но почему Иоанн не прошел всей
Иудеи с проповедью о Христе, а оставался при реке, ожидая Его пришествия, чтобы
потом, когда Он придет, указать Его народу? Иоанн хотел, чтобы самые дела
свидетельствовали о Христе, а особенная цель Иоанна была та, чтобы только
огласить Его пришествие и убедить хотя некоторых – послушать Живота вечного.
Большее же свидетельство Иоанн оставляет Самому Христу, именно свидетельство
дел, как и Сам Христос говорит: Аз не от
человека приемлю свидетельства; дела, яже даде Мне Отец, та свидетельствуют о
Мне (Ин. 5, 34, 36). Смотри же, как такое свидетельство было сильно. Иоанн
бросил только малую искру – и вдруг пламя поднялось в высоту. Те, которые
дотоле даже не внимали словам Иоанна, наконец говорят: вся, елика рече Иоанн, истинна суть (10, 41).
3. В противном случае, если бы то есть Иоанн проповедовал,
обходя всю Иудею, могло бы казаться, что это делается по видам человеческим, и
проповедь была бы подозрительною. И
слышаста его оба ученика, и по Иисусе идоста (1, 37). Были у Иоанна и
другие ученики; но они не только не последовали за Христом, а еще и с завистию
смотрели на Него. Равви, говорили они
Иоанну, Иже бе с тобою обонпол Иордана,
Ему же ты свидетельствовал еси, се, Сей крещает, и вси грядут к Нему (Ин.
3, 26); и в другой раз они являются с обвинением: почто мы постимся, ученицы же Твои не постятся? (Мф. 9, 14). Но
лучшие из них так не делали, а как скоро услышали о Христе, последовали за Ним.
Да и последовали они не из презрения к своему учителю, но наиболее из
послушания ему, и представили величайшее доказательство того, что они так
поступили по здравому убеждению. Они сделали это, не будучи побуждаемы к тому,
что было бы подозрительно, а последовали за Христом потому только, что Иоанн
предрекал о Нем, что Он будет крестить Духом Святым. Итак, они не оставили
своего учителя, но захотели узнать, дарует ли Христос что-либо больше, чем
Иоанн. И заметь, как их заботливость соединялась с скромностию. Не вдруг они
пришли и стали вопрошать Иисуса о предметах важных и необходимых; и не открыто
в присутствии всех, и не мимоходом и как случилось они хотели беседовать с Ним,
но – наедине. Они знали, что слова их учителя выражали не одно смирение, а
чистую истину. Бе же, сказано, Андрей
брат Симона Петра, един от обоих
слышавших от Иоанна, и по Нем шедших (см.: ст. 40). Почему евангелист не
означил имени и другого ученика? Некоторые объясняют тем, что этот ученик,
последовавший за Христом, был тот же, который и написал об этом; другие же
думают не так, а что он не был из числа избранных учеников, евангелист же
говорил только о лицах, более замечательных. Но что пользы узнавать имя этого
ученика, когда не сказаны имена и семидесяти двух учеников? То же можно видеть
и у Павла. Послахом с ним, говорит
он, и брата нашего во многих многащи
тщалива суща, егоже похвала во евангелии (см.: 2 Кор. 8, 18). А об Андрее
упомянуто еще и по другой причине. Какая же это причина? Та, чтобы ты, зная,
как Симон с Андреем, лишь услышали: грядита
по Мне, и сотворю вы ловца человеком (Мф. 4, 19), не усомнились об этом
необычном обетовании, – чтобы, говорю, ты знал и то, что начатки веры еще
прежде Симона положены братом его. Обращься
же Иисус и видев я по себе идуща, глагола има: чесо ищета? (Ин. 1, 38).
Отсюда мы научаемся, что Бог Своими дарами не предваряет наших желаний, но,
когда мы начнем, когда обнаружим желание, тогда и Он подает нам многие способы
к спасению. Чесо ищета? Что это
значит? Ему ли, ведущему сердца людей, проникающему в наши помышления, –
спрашивать? Но Он спрашивает не для того, чтобы узнать (как это возможно?), а
чтобы вопросом еще более приблизить их к Себе, сообщить им более дерзновения и
показать, что они достойны беседовать с Ним. Они, вероятно, стыдились и
страшились, как люди, незнакомые с Ним и только от своего учителя слышавшие
свидетельство о Нем. Чтобы уничтожить в них все это – стыд, страх, Он Сам
спрашивает их и не оставляет их в молчании идти до Его жилища. Впрочем, может
быть, то же было бы, если бы Он и не предложил вопроса, потому что они не
перестали бы идти за Ним и по Его следам пришли бы к Его жилищу. Для чего же Он
спрашивает их? Для того, как я сказал, чтобы успокоить их смущенное и
неспокойное сердце и внушить им дерзновение. Между тем они выразили свою
преданность Христу не в последовании только за Ним, а и в самом вопросе. Не
будучи еще учениками Его и ничего не слыша от Него, они уже называют Его
учителем, причисляют себя к Его ученикам и показывают причину, по которой они
последовали за Ним, именно – что желали услышать от Него что-либо полезное.
Заметь же и благоразумие их. Они не говорили: научи нас догматам или чему-либо
другому нужному, а – что? Где живеши? Они,
как я выше сказал, хотели в уединении беседовать с Ним о чем-либо, послушать
Его, научиться от Него; поэтому они и не отлагают своего намерения, не говорят:
придем на другой день и послушаем Тебя, когда Ты будешь говорить в собрании
народа, но показывают все свое усердие к слушанию, так что не удерживаются от
того и самим временем. Солнце уже склонялось к западу: бе же час, яко десятый, сказано. Поэтому и Христос не сказывает им
примет своего жилища, не назначает места для беседы, а только более и более
привлекает их к следованию за Ним, показывая, что принимает их к Себе. Поэтому
также Он не сказал и ничего вроде того: теперь не время вам идти в мое жилище,
завтра, если хотите услышать что-нибудь, а теперь ступайте домой; но беседует с
ними как с друзьями и людьми, уже долгое время бывшими с Ним. Отчего же Он в
другом месте говорит: Сын Человеческий не
имать, где главу подклонити (Лк. 9, 58), а здесь: приидите и видите, где живу (см.: ст. 39)? Но слова: не имать, где главу подклонити,
показывают, что Он не имел собственного пристанища, а не то чтобы Он не жил ни
в каком доме. На это и указывает приточное выражение. Далее евангелист говорит,
что они пробыли у Него тот день, а для чего – об этом он не замечает, потому
что цель сама по себе ясна. Не для чего другого и они последовали за Христом и
Христос их привлекал к Себе, как для назидания; и они в одну ночь насладились
Его учением в таком обилии и с такою охотою, что немедленно оба пошли
привлекать и других ко Христу.
4. Отсюда научимся и мы предпочитать всему слушание
божественного учения, и никакого времени не будем считать для того неудобным;
но хотя бы нужно было войти в чужой дом, хотя бы тебе, незнакомому, надлежало
знакомиться с знатными людьми, хотя бы и несвоевременно или в какое бы то ни
было время – никогда не будем упускать такого приобретения. Пища, вечери, бани
и прочие житейские дела пусть имеют определенное для себя время, изучение же
горнего любомудрия не должно иметь никаких определенных часов: ему должно
принадлежать всякое время. Благовременне,
сказано, и безвременне обличи, запрети,
умоли (2 Тим. 4, 2). И Пророк говорит: в
законе Его поучится день и нощь (Пс. 1, 2). И Моисей повелевал иудеям
делать то во всякое время. Дела житейские, – разумею бани, вечери, – если и
нужны, то, бывая часто, расслабляют тело; но назидание души, чем более
умножается, тем более крепкою делает душу, принимающую его. Ныне все время мы
проводим в пустом и вздорном суесловии, сходимся для того и на рассвете, и
поутру, и в полдень, и в вечер, даже назначаем для этого особые места; а
божественные догматы слушая однажды или дважды в седмицу, мы тяготимся и
устаем. Отчего? Оттого, что худо располагаем свою душу: мы вовсе уничтожаем в
ней охоту и ревность к таким предметам. Поэтому в нас нет и стремления к
духовной пище. Кроме других признаков болезни, сильно доказывает ее и то, когда
не хочется ни есть, ни пить, а к тому и другому чувствуем отвращение. Если же
это, когда случается в теле, служит признаком тяжкого недуга и производит
ослабление, то тем более когда случается в душе. Как же нам укрепить ее,
падшую, изнемогшую? Какими делами, какими словами? Обратимся к словам божественным,
пророческим, апостольским и всем другим. Тогда мы узнаем, что гораздо лучше
питаться этими словами, чем нечистыми снедями, – так надобно назвать
безвременные сходбища и разглагольствия. Что лучше, скажи мне: о делах ли
народных, судебных, военных беседовать – или о предметах небесных и о том, что
имеет быть по отшествии нашем отсюда? Что лучше: говорить ли о соседе и его
делах и вообще заниматься чужими делами – или беседовать об ангелах и
предметах, касающихся нашей собственной пользы? Дела соседа тебя вовсе не
касаются; а предметы небесные относятся и к тебе. Да об этом, говорят, можно за
один раз все высказать. Но почему же вы не думаете так о том, о чем ведете
пустые и напрасные беседы между собою, но, употребляя на это всю жизнь, никогда
не истощаете предметов для таких бесед? Я еще не говорю о том, что гораздо хуже
этого. О тех предметах говорят между собою люди еще скромные, а более праздные
и беспечные в своих разговорах кружатся около шутов, плясунов, бегунов,
оскверняя свой слух, растлевая душу в таких разговорах, упояя сладострастием
свое естество и внося в свое воображение такою беседою всякие порочные образы.
Как только язык выговорил имя плясуна, душа тотчас представляет себе его лицо,
волосы, тонкую одежду и его самого, который изнеженнее всего этого. Другой еще
иначе возбуждает в душе пламень, вводя в разговор блудную женщину, ее слова,
одежду, распутные глаза, сладострастные взгляды, плетения волос, натирание
лица, подкрашивание ресниц. Да не чувствуете ли вы чего-нибудь страшного уже при
моем рассказе об этом? Но не стыдитесь и не краснейте: это уже неизбежное,
естественное дело, что сила рассказа имеет такое влияние на душу. Если же
только при моем рассказе, ежели, стоя в церкви и вдали от таких предметов, вы
уже чувствуете нечто от одного слушания, то подумай, что должно происходить с
теми, которые сидят на самом зрелище, с полною свободою, вне этого почтенного и
важного собрания, и с большим бесстыдством смотрят и слушают, что там делается.
Да за что же, скажет кто-либо из невнимательных, за что ты нас обвиняешь,
упуская из виду, что это дело естественное и уже необходимо, как ты говоришь,
имеет такое влияние на душу? Но что слушающий это изнеживается, – вот дело
естественное; а слушать это – не природы дело, а воли грех. Что приближающийся
к огню должен потерпеть вред, это необходимо и это есть следствие немощи
естества, но не самое же естество влечет нас к огню и вреду, от него
происходящему: это зависит единственно от извращенной воли. Вот и я хочу, чтобы
этого не было, чтобы это было исправлено, чтобы вам ни произвольно не пасть в
пропасть, ни низвергнуться в пучину зла, ни против воли не набежать на огонь, и
таким образом не сделать себя повинными пламени, уготованному для диавола.
Итак, да сподобимся все мы, освободившись от него, перейти в недра Авраама,
благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со
Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Бог, вначале создав человека, не оставил его одного, но
дал ему в помощь жену и повелел им жить вместе, так как знал, что от этого
сожительства может произойти много пользы. Что же, если жена воспользовалась
этим благодеянием не так, как следовало? Если кто вникнет в сущность этого
дела, то увидит, что от сожительства бывает много пользы для людей
благоразумных. Впрочем, не только от сожительства мужа с женой, но если и
братья живут вместе, то и они получают отсюда пользу. Потому и Пророк говорил: что добро, или что красно, но еже жити
братии вкупе (Пс. 132, 1). И Павел увещевал не оставлять взаимного общения.
Этим-то мы и отличаемся от зверей. Мы строим и города, и торжища, и дома для
того, чтобы быть вместе друг с другом не в жилище только, но и в союзе любви.
Наша природа создана Творцом так, что имеет разные нужды, а сама для себя
недостаточна; поэтому Бог и устроил так, чтобы нужды, происходящие отсюда,
исправляемы были пользою, проистекающею из общежития. Потому установлен и брак
так, что, чего недостает у одного, то восполняет другой, и таким образом
удовлетворяются потребности природы, и хотя она создана смертною, сохраняет,
однако ж, на долгое время бессмертие по преемству. Мог бы я остановиться далее
на этом предмете и показать, сколько пользы для людей происходит от взаимной,
близкой и искренной связи между собою. Но нам предстоит теперь другое нечто,
для чего, собственно, и заговорил я об этом. Андрей, пробыв у Иисуса и
научившись от Него, сколько успел, не удерживает у себя этого сокровища, но
поспешает, тотчас бежит к брату, чтобы поделить с ним приобретенные блага. Но
для чего Иоанн не сказал, о чем беседовал с ним Христос? И откуда видно, что
они именно для того и были у Него? Это уже и прежде показали мы; но это можно
узнать и из нынешнего чтения. Заметь, что Андрей говорит своему брату. Обретохом Мессию, еже есть сказаемо Христос.
Видишь ли, – он здесь показывает, сколько узнал в краткое время? Он выражает
этим и силу Учителя, убедившего их в том, и собственную свою ревность, с какою
они издавна с самого начала заботились о том. Самое выражение: обретохом показывает душу, томившуюся
желанием видеть Христа, ожидавшую сошествия Его свыше, и исполненную радости,
когда предмет ее ожиданий явился, и, наконец, поспешившую радостную весть об
этом сообщить другим. В делах духовных подавать друг другу руку – признак
братской любви, родственной дружбы, искреннего благорасположения. Обрати
внимание и на то, что и он говорит о Мессии с прибавлением члена. Не сказал
просто: Мессию, но: Мессию ожидаемаго. Таким
образом, они ожидали одного Христа, не имеющего ничего общего с другими. Смотри
же, и как Петр с самого начала обнаруживает в себе душу благопокорливую и
благопослушную. Он тотчас спешит к Иисусу, нимало не медля. Приведе его, сказано, к Иисусу. Но никто не обвиняй его в
легкомыслии, если он принял слова брата без дальних исследований. Вероятно, и
брат говорил ему об этом много и обстоятельно, но евангелисты обыкновенно
многое представляют вкратце, заботясь о краткости. Притом и не сказано, что
Петр просто поверил, а только – что Андрей привел
его к Иисусу, желая представить Ему брата, чтобы тот все узнал от Него
Самого. Притом с ними был еще и другой ученик и содействовал тому. Если же сам
Иоанн Креститель, сказав о Христе, что это – Агнец и что Он крещает Духом,
яснейшее учение о Нем предоставил своим ученикам узнать от Него Самого, тем
более должен был сделать это Андрей, чувствуя себя не в состоянии объяснить
все. Поэтому он и повлек своего брата к Самому Источнику света, с таким тщанием
и радостью, что тот нисколько не колебался и не медлил. И воззрев нань, Иисус рече: ты еси Симон, сын Ионин; ты наречешися
Кифа, еже сказается Петр (ст. 42). Здесь (Христос) уже начинает
обнаруживать Свое Божество и мало-помалу открывает его в Своих изречениях. Так
Он это сделал в беседах с Нафанаилом и с женою самарянкою.
2. Пророчества не менее чудес убеждают, и притом не
заключают в себе тщеславия. Чудеса еще подвергались превратным толкам, по
крайней мере от людей неразумных: о
веельзевуле, говорили они, изгонит
бесы (см.: Мф. 12, 24); но о пророчествах ничего подобного не было никогда
говорено. Таким образом, для Симона и Нафанаила Христос употребил этот способ
научения, а с Андреем и Филиппом Он не так поступил. Почему же? Потому, что они
уже в свидетельстве Иоанна получили не малую подготовку; а Филипп, кроме того,
увидев предстоящих Христу, принял это за прямое доказательство для веры в Него.
Ты еси Симон, сын Ионин; ты наречешися
Кифа, еже сказается Петр. От настоящего достоверным делается и будущее.
Назвавший отца Петрова, конечно, провидел и будущее. Предречение соединено
здесь и с похвалою; но это не было лестию, а предсказанием будущего, что видно
из следующего. Припомни, с каким сильным обличением Он в беседе с самарянкою
дает видеть ей свое прозрение. Пять мужей,
говорит Он, имела еси, и ныне, егоже
имаши, несть ти муж (Ин. 4, 18). Так и Отец Его, восставая против почитания
идолов, много говорит о пророчествовании. Да
возвестят вам, что имать на вас приити. И в другом месте: возвестих и спасох, и не бе в вас чуждь
(Ис. 47, 13; 43, 12). И это ставит на вид во всем пророчестве. Пророчество есть
по преимуществу дело Божие, которому демоны даже подражать не могут, сколько бы
ни усиливались. В чудесах еще может быть и некоторое обольщение; но
предсказывать будущее с точностию свойственно только одному вечному существу.
Если же когда-либо и демоны это делали, то только для обольщения неразумных;
потому и провещание их всегда легко изобличить во лжи. Между тем Петр ничего не
отвечает на слова Христовы, – потому что еще ничего ясно не понимал, а только
поучался. Притом же и самое предсказание было еще не вполне изречено. Христос
не сказал: Я тебя переименую Петром, и на этом камне (?????) созижду Церковь
мою, а сказал только: ты наречешися Кифа.
То переименование означало бы высшее достоинство и большую власть. Но Христос
не вдруг и не с самого начала выказал всю Свою власть, а до времени более
смиренно беседовал. Когда же Он дал полное доказательство Своего Божества, то
уже с большею властию говорит то же: блажен
еси, Симоне, яко Отец мой яви тебе. И в другом месте: тебе глаголю: ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою (Мф.
16, 17, 18). Так Христос наименовал Симона, а Иакова и брата его – сынами
грома. Для чего же Он это делает? Он этим показывает, что Он Тот самый, кто и
Ветхий Завет дал и тогда имена переменял, назвав Аврама Авраамом, Сару Саррою,
Иакова Израилем, а многим еще от рождения их дал имена, как то: Исааку,
Сампсону и лицам, о которых упоминают Исаия и Осия; некоторым же переменил
имена, данные от родителей, как то: лицам, выше упомянутым, и Иисусу Навину. У
древних также было в обычае давать имена по обстоятельствам, как и Илия сделал.
И это было не без цели, а для того, чтобы самое наименование людей было для них
напоминанием благодеяний Божиих, чтобы, чрез выражение пророчества в именах,
оно тем лучше сохранялось в уме слушающих. Так и Иоанну дано имя прежде его
рождения. Так люди, которые имели просиять добродетелию с первого возраста,
получали имена и прежде рождения; а тем, которые прославлялись впоследствии, и
прозвание после прилагалось.
3. Но тогда каждый получал особое имя; а ныне все мы имеем
одно имя, которое важнее всех тех, – имя христиан, сынов и друзей Божиих, Тела
(Христова). Такое наименование больше всех тех может возбуждать в нас усиленную
ревность к преспеянию в добродетели. Не будем же делать ничего недостойного
этого почетного наименования, помышляя о высоте достоинства, по которому мы
называемся Христовыми. Так назвал нас Павел. Будем держать это в мысли, будем
уважать это великое имя. Если некоторые, нося имя какого-либо знаменитого
полководца или другого какого-либо славного человека, высоко думают о себе,
слыша, что их называют именем такого-то или такого-то, считают это имя великим
для себя достоинством и всячески стараются о том, чтобы своим нерадением не
обесславить того, с кем они тезоимениты, то мы, называющиеся по имени не
полководца, не какого-либо начальника земного, не ангела, не архангела, не
серафима, а Самого Царя их, не должны ли полагать и самую душу, только бы не
оскорбить Удостоившего нас такой почести? Разве вам не известно, какою почестию
пользуются отряды царских щитоносцев и копьеносцев, окружающих царя? Так и мы,
удостоенные быть близ Самого Царя и даже гораздо ближе к Нему, чем упомянутые
нами – к своему царю, ближе настолько, насколько близко тело к голове, во всем
должны поступать не иначе, как подражая Христу. А что говорит Христос? Лиси язвины имут, и птицы небесныя гнезда:
Сын же Человеческий не имать, где главу подклонити (Лк. 9, 58). Если бы мы
стали этого требовать от вас, то это, может быть, многим показалось бы делом
трудным и тягостным. Итак, ради вашей немощи, я оставляю эту строгость; а
требую только, чтобы вы не имели пристрастия к богатству, – и как, ради немощи
многих, я не требую от вас такой высокой добродетели, так убеждаю вас и тем
более удаляться пороков. Я не осуждаю тех, которые имеют дома, поля, деньги,
слуг; а только хочу, чтобы они владели всем этим осмотрительно и надлежащим
образом. Каким надлежащим образом? Как следует господам, а не рабам, то есть
владеть богатством, а не так, чтобы оно обладало вами, употреблять его, а не
злоупотреблять. Деньги для того и существуют, чтобы мы употребляли их на
необходимые потребности, а не берегли их: это свойственно рабу, а то –
господину. Стеречь – дело раба, а издерживать – дело господина, имеющего на то
полную власть. Ты не для того получаешь деньги, чтобы закапывать их в землю, а
чтобы раздавать их. Если бы Бог хотел, чтоб они были сбережены, то не давал бы
их людям, а оставил бы их навсегда лежать в земле. Но как Он хочет, чтобы они
были издерживаемы, то и дозволил нам иметь их – для передачи друг другу. Если
же мы удерживаем их у себя, то мы уже не господа их. А если ты для того
удерживаешь их, чтоб умножить, то для этого самое лучшее средство расточать их
и всюду раздавать. Да и не может быть прихода без расхода или богатства без
издержек. Это можно видеть в делах житейских. Так делает купец, так делает
земледелец: один тратит семена, другой деньги. Один плавает по морю, расточая
свои деньги, другой целый год трудится, бросая семена и работая. Между тем
здесь не нужно ничего такого: не нужно ни корабля готовить, ни волов впрягать и
пахать землю, ни беспокоиться о воздушных непогодах, ни бояться града. Нет
здесь ни волн, ни (подводных) скал. Это плавание, это сеяние требует только
одного – бросать то, что у тебя есть; а все прочее совершит тот Земледелец, о
Котором Христос сказал: Отец мой делатель
есть (Ин. 15, 1). Итак, не безрассудно ли предаваться лености и нерадению
там, где можно получить все без труда, а показывать всю деятельность там, где
много трудов, забот и пота, и после всего этого – еще неверная надежда? Не
будем, умоляю вас, так неразумны в деле собственного спасения, но, оставив дела
тягостнейшие, поспешим на дела более легкие и полезные, чтобы достигнуть и
будущих благ благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с
Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Во всяцем пекущемся
изобилие – говорит книга Притчей (14, 23). Но Христос еще нечто более
внушает нам, когда говорит: ищай обретает
(Мф. 7, 8). Поэтому мне и кажется удивительно, как Филипп последовал Христу.
Андрей последовал, услышав о Христе от Иоанна, Петр – от Андрея; а Филипп ни от
кого и ничего не знал о Нем, но, как только Христос сказал ему: гряди по Мне, Филипп немедленно повиновался
Ему, и не только не оставил Его, а еще сделался проповедником о Нем для других.
Поспешив к Нафанаилу, Филипп говорит ему: Егоже
писа Моисей в законе и пророцы, обретохом (ст. 45). Видишь ли, какую
озабоченную имел он душу, как часто размышлял он о том, что писал Моисей, и как
ожидал пришествия Христова? Слово: обретохом
показывает людей, которые постоянно ищут. Во
утрий изыде Иисус в Галилею. Он никого не призывает к Себе прежде, чем кто
сам присоединится к Нему. И это делает не просто, но по свойственной Ему
мудрости и разуму. Если бы никто не приходил к Нему добровольно, а Сам Он
привлекал к Себе каждого, то, быть может, после они и оставили бы Его. Но как
они сами решились на это, то и оставались уже тверды в своем намерении. Но
Филиппа Он призывает как человека, более других известного Ему. Рожденный и
воспитанный в Галилее, Филипп, конечно, знал Христа более других. Итак,
приобрев одних учеников, Христос идет на ловлю других и привлекает к Себе
Филиппа и Нафанаила. Обращение ко Христу Нафанаила не так удивительно, потому
что слух об Иисусе проносился по всей Сирии, как удивительно обращение Петра,
Иакова и Филиппа, не потому только, что они уверовали прежде, нежели видели
чудеса Иисуса Христа, но и потому, что они были из Галилеи, откуда ни один Пророк
не приходил и не могло быть ничего доброго (ст. 46), так как галилеяне были
народ необразованный, дикий и грубый. Между тем Христос явил Свою силу и здесь,
избрав от земли, не приносившей никакого плода, достойнейших учеников. Итак,
вероятно, Филипп последовал за Христом, увидев и спутников Петра и услышав (о
Христе) от Иоанна. Вероятно также, и глас Христов произвел в нем свое действие.
Христос знал, кто будет для Него благопотребен. Но евангелист все это опускает.
Филипп знал, что Христос имел прийти, а что Христос есть Иисус, этого не знал;
я же думаю, что он слышал это или от Петра, или от Иоанна. Евангелист называет
и селение Филиппа, чтобы показать, как немощная
мира избра Бог (1 Кор. 1, 27). Обрете
Филипп Нафанаила и глагола ему: Егоже писа Моисей в законе и пророцы, обретохом
Иисуса, сына Иосифова, иже от Назарета (ст. 45). Это он говорит для того,
чтобы сообщить своей проповеди достоверность, ссылаясь на Моисея и Пророков, и
тем побудить слушателя к вниманию. Нафанаил был человек точный и во всем
дознавал истину, как это и Христос засвидетельствовал и самое дело показало.
Поэтому Филипп хорошо сделал, что отослал его к Моисею и Пророкам, чтобы таким
образом расположить Нафанаила к принятию Того, о Ком он проповедовал ему. Если
же Филипп называет Христа сыном Иосифа, то не смущайся. В то время еще считали
Его сыном Иосифа. Но откуда видно, Филипп, что Он Тот Самый, о Ком писал Моисей
и Пророки? Какое ты даешь нам доказательство? Одного словесного свидетельства
недостаточно. Какое же видел ты знамение? Какое чудо? Ведь в таких делах не
безопасно верить просто без доказательств? Какое же у тебя доказательство? То
же, что и у Андрея, отвечает нам Филипп. Как Андрей, не имея сил изобразить
богатство, которое нашел, не находя слов описать это сокровище, ведет образ к
Тому, Кого нашел, так и Филипп: не говорит Нафанаилу, почему Иисус есть Христос
и как предвозвестили о Нем Пророки; но влечет его к Иисусу, зная, что он не
отступит от Иисуса, лишь только вкусит Его словес и Его учения. И рече ему Нафанаил: от Назарета может ли
что добро быти? Глагола ему Филипп: прииди и виждь. Виде же Иисус Нафанаила
грядуща к Себе, и глагола о нем: се, воистинну Израильтянин, в немже льсти
несть (ст. 46–47). Христос похваляет и превозносит Нафанаила за то, что тот
сказал: от Назарета может ли что добро
быти? А не следовало ли бы осудить его за это? Нет, это не были слова
неверующего, и не обвинений заслуживали, а похвал. Как и почему? Потому, что он
был более Филиппа сведущ в пророчествах. Он знал из Писаний, что Христу надлежит
прийти из Вифлеема и из селения, в котором был Давид. Это мнение господствовало
между иудеями, да и Пророк издавна предвозвестил, сказав: и ты, Вифлееме, ни чимже менши еси во владыках Иудовых: из тебе бо
изыдет Вождь, иже упасет люди моя Израиля (см.: Мих. 5, 2; Мф. 2, 6; Ин. 7,
42). Поэтому Нафанаил, когда услышал, что (Христос явился) из Назарета, то
смутился и пришел в недоумение, находя весть Филиппа не согласною с
предсказанием пророческим. Но посмотри, как Нафанаил, и при недоумении своем,
благоразумен и умерен. Он не сказал тотчас же: ты обманываешь меня, Филипп, и
лжешь. Я не верю, не пойду; я знаю из пророчеств, что Христу надлежит прийти из
Вифлеема. А ты говоришь – из Назарета. Это не Христос. Нет, ничего такого
Нафанаил не сказал. Что же? И он идет ко Христу и, с одной стороны, не
соглашаясь, что Христос пришел из Назарета, показывает таким образом и
основательное знание Писаний, и осмотрительность в поступках, с другой же
стороны – не отвергает совершенно и вести Филиппа и тем обнаруживает свое
сильное желание пришествия Христова. Он только думал, что Филипп ошибочно
указал место пришествия. Обрати внимание и на то, с какою осторожностию он
выражает свое сомнение – в виде вопроса. Он не говорит: Галилея не производит
ничего доброго, – а как? От Назарета
может ли что добро быти? Но и Филипп был очень благоразумен. Встретив
возражение, он не досадует, не оскорбляется, а только стоит на своем, желая
привести этого человека к Самому Христу и с самого начала показывая в себе
твердость духа, свойственную Апостолу. Потому и Христос говорил: се, воистинну Израильтянин, в немже льсти
несть. Может, конечно, быть лжив и израильтянин. Но этот не таков, –
говорит: его суд беспристрастен; он не высказывает в своих словах ни приязни,
ни неприязни. Правда, и иудеи на вопрос: где
Христос раждается, отвечали: в
Вифлееме, привели и свидетельство: и
ты, Вифлееме, ни чимже менши еси во владыках Иудовых; но они
свидетельствовали об этом еще прежде, чем увидели Христа; а когда увидели, то
по зависти скрыли это свидетельство и говорили: сего вемы, откуду есть: Христос же егда приидет, никтоже весть, откуду
будет (Ин. 9, 29; 7, 27). А Нафанаил поступил не так, но какое мнение о
Христе имел сначала, при том и остался, именно, что Он не из Назарета. Почему
же Пророки называют его Назореем? Потому, что там было место Его воспитания и
жительства. Но и Христос не хочет сказать Нафанаилу: Я не из Назарета, как
возвестил тебе Филипп, а из Вифлеема, – для того, чтобы с самого начала не
навести сомнения на Свои слова. Кроме того, если бы Он убедил Нафанаила в этом,
это еще не было бы достаточным доказательством, что Он именно есть Христос.
Почему бы Он, и не будучи Христом, не мог произойти из Вифлеема, подобно другим
людям, там родившимся? Итак, это Христос оставляет, а делает то, что наиболее
могло привлечь к Нему Нафанаила, именно: показывает, что Он присутствовал при
беседе Нафанаила с Филиппом. Когда Нафанаил спросил Его: откуду мя знаеши? Он говорит: прежде
даже не возгласи тебе Филипп, суща под смоковницею видех тя (ст. 48). Вот
человек твердый и постоянный! Когда Христос сказал: се, воистинну Израильтянин, – он не надмился от этих похвал, не
увлекся одобрениями; но стоит на своем, еще с большим старанием отыскивая и
испытывая истину, чтобы узнать что-нибудь верное. Итак, он еще испытывает, как
человек, а Иисус ответствует, как Бог. Прежде,
говорит, видех тя. Знал Он и прежде
благонравие Нафанаила не как человек, следивший за ним, а как Бог. И ныне видех тя под смоковницею, когда никого
там не было, а был только Филипп и Нафанаил и между собою об этом говорили.
Поэтому и сказано: видев грядуща его,
глагола о нем: се, воистинну Израильтянин, и так сказано – с целию
показать, что Христос высказал эти слова еще прежде, чем приблизился Филипп,
чтобы такое свидетельство было несомнительно. Для этого Он назвал и время, и
место, и само дерево. Если б Он сказал только: прежде, чем Филипп пришел к
тебе, Я видел тебя, то Его могли бы подозревать, не Сам ли Он подослал Филиппа,
и таким образом в Его словах не нашли бы ничего важного. Но когда Он указал и
место, где был Нафанаил, когда приглашал его Филипп, и название самого дерева,
и время разговора, – тем Он показал в Себе несомненную прозорливость. Но
Христос не только обнаружил Свою прозорливость, но еще и иным образом вразумил
Нафанаила, именно – привел ему на память сказанные им тогда слова: от Назарета может ли что добро быти, и
тем еще более благорасположил его к Себе, равно и тем, что за такие слова его
не только не осудил, но еще похвалил и превознес. Потому Нафанаил и отсюда
уразумел, что воистину Христос, то есть как из Его прозрения, так и из того,
что Христос в точности узнал его мнение и тем показал, что Он знал и
сокровенное в душе его, – притом не только не осудил его за высказанное им свое
мнение, но и похвалил. Что Нафанаила пригласил Филипп, о том Христос сказал; а
что он говорил Филиппу и Филипп ему, о том умолчал, предоставив то его совести
и не желая более изобличать его.
2. Что же? Неужели Христос увидел Нафанаила только пред тем,
как пригласил его Филипп, а до того времени не видел его оком неусыпным? Видел,
– и этому никто не станет противоречить. Но в то время надлежало сказать только
то, что нужно было. Что же Нафанаил? Получив несомненное доказательство
предведения Христа, он исповедал Его и, как прежде в своей медлительности
показал осмотрительность, так теперь в своей уступчивости показал благомыслие.
Он так отвечал Христу: Равви, Ты еси Сын
Божий, Ты еси Царь Израилев (ст. 49). Видишь ли душу, внезапно пришедшую в
восторг и своими словами объемлющую Иисуса? Ты, говорит, желаемый, ожидаемый.
Видишь ли, как он изумляется, дивится, прыгает и скачет от радости? Так должно
радоваться и нам, сподобившимся познать Сына Божия, – не только радоваться в
душе, но и в самих делах своих выражать радость. А что свойственно радующимся?
Веровать Тому, Кого познали; а верующим – делать то, что Ему угодно. Если будем
делать то, что прогневляет Его, – откуда будет видно, что мы радуемся? Не
видите ли и в домах, когда кто принимает желанного гостя, с какою радостию он
все делает, всюду бегает, ничего не щадит, хотя бы нужно было издержать все,
что у него есть, лишь бы угодить гостю? А если бы кто, пригласив к себе гостя,
не стал угождать ему, не старался успокоить его, то хотя бы тысячу раз говорил,
что радуется его посещению, никогда гость ему не поверил бы, – и справедливо,
так как радость надобно показать на деле. Итак, когда и Христос пришел к нам,
покажем, что мы Ему радуемся, и не будем делать ничего, что может оскорбить
Его. Украсим дом, в который Он пришел: это свойственно радующимся. Предложим
ему трапезу, какую Он Сам хочет: так свойственно веселящимся. Какая же это
трапеза? Он Сам говорит: мое брашно есть,
да сотворю волю Пославшаго Мя (Ин. 4, 34). Напитаем Его, алчущего, напоим
Его, жаждущего. Подай Ему только чашу холодной воды, – Он и это примет, потому
что любит тебя; приношения лиц любимых, как бы малы ни были, велики кажутся
любящему. Только не покажи нерадения. Повергни пред Ним две лепты, – Он не
отвергнет и их, но примет, как большое богатство. Он не имеет недостатка ни в
чем и принимает это не по какой-либо нужде; поэтому и справедливо измеряет все
не мерою даваемого, но расположением дающего. Только покажи, что любишь этого
Гостя, что стараешься все для Него сделать, что ты рад Его посещению. Посмотри,
какую любовь Он имеет к тебе. Он пришел ради тебя, душу Свою положил за тебя, и
после всех этих благодеяний не отказывается еще и упрашивать тебя. По Христе молим, говорит Апостол, яко Богу молящу нами (2 Кор. 5, 20). Но
кто же, скажешь ты, столько безумен, чтобы не любить Господа своего? Это и я
говорю и знаю, что никто из нас не отречется от этого на словах и в мыслях. Но
тот, кто любим, хочет, чтобы любовь к нему обнаруживалась не на словах только,
а и в делах. Говорить, что мы любим, но не делать того, что свойственно любящим,
– это смешно не только в отношении к Богу, но и к людям. Итак, если
исповедовать на словах только, а в делах показывать противное – не только
бесполезно, но и вредно для нас, то я умоляю – будем выражать свое исповедание
в делах, да удостоимся исповедания и от Самого Господа, в тот день, когда Он
исповесть достойных пред Отцем Своим, – умоляю о Христе Иисусе Господе нашем,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки
веков. Аминь.
1. Много нужно нам, возлюбленные, попечения, много
бодрствования для того, чтоб иметь возможность проникать в глубину божественных
Писаний. Иначе, предаваясь сну, нельзя постигнуть смысла их; а нужно тщательное
исследование, нужна, кроме того, и постоянная молитва, чтобы хотя немного
прозреть в святилище слова Божия. Вот и сегодня нам представляется вопрос
немаловажный, требующий много внимания. Когда Нафанаил сказал: Ты еси Сын Божий, Христос сказал ему: зане рех ти, яко видех тя под смоковницею,
веруеши; больша сих узриши. Что же в этих словах требует исследования? То,
что Петр, исповедавший: Ты еси Сын Божий
(Мф. 16, 16) уже после столь многих чудес и после такого учения, ублажается,
как получивший откровение от Отца; а Нафанаил, сказавший то же самое еще прежде
чудес и прежде учения, ничего подобного не услышал от Христа, но и, как бы еще
не столько сказавший, сколько надлежало сказать, возбуждается к ожиданию
больших откровений. Какая же этому причина? Та, что хотя Петр и Нафанаил
высказали одни и те же слова, но не с одною и тою же мыслию. Петр исповедал
Иисуса Сыном Божиим, как истинного Бога; а Нафанаил – как простого человека. Из
чего же это видно? Из последующих слов Нафанаила. Сказав: Ты еси Сын Божий, он присовокупил: Ты еси Царь Израилев. Но Сын Божий есть царь не только Израиля, а и
всей вселенной. Впрочем, это видно не отсюда только, а и из следующего. К
словам Петра Христос ничего не прибавил, но, как бы вера Петрова была уже
совершенна, сказал, что на этом исповедании Он созиждет Церковь Свою. Но в
отношении к Нафанаилу Он сделал не так, а совсем напротив. В исповедании
Нафанаила как бы недоставало еще многого и чего-то лучшего, – и вот Христос
восполняет недостающее. Что Он говорит? Аминь,
аминь глаголю вам: отселе узрите небо отверсто и ангелы Божия восходящия, и
нисходящия над Сына Человеческаго (ст. 51). Видишь ли, как Христос мало-помалу
возводит его от земли и внушает не представлять себе Его простым человеком?
Может ли в самом деле быть человеком Тот, Кому ангелы служат и для Кого ангелы
восходят и нисходят? Поэтому-то Он и сказал: больша сих узриши, и, изъясняя это, присовокупил об ангельском
служении. Смысл Его слов такой: тебе, Нафанаил, показалось это важным, и за
это ты признаешь Меня царем Израиля. Что же скажешь, когда увидишь ангелов,
восходящих и нисходящих для Меня? Такими словами Христос внушал признать Его
Владыкою и ангелов. Как к истинному Сыну Царя, ко Христу восходили и нисходили
эти царские служители, как то: во время страданий, во время воскресения и
вознесения; и еще прежде того они приходили и служили Ему – когда
благовествовали о Его рождении, когда восклицали: слава в вышних Богу, и на земли мир (Лк. 2, 14), когда приходили к
Марии, к Иосифу. Но Христос делает и теперь так же, как во многих других
случаях. Он изрекает два предсказания, и верность одного уже тотчас
обнаруживает, а другое, относящееся к будущему, подтверждает чрез настоящее. Из
них одно, уже доказанное, есть следующее: прежде
даже не возгласи тебе Филипп, суща под смоковницею видех тя. Другое должно
было исполняться в будущем, а отчасти уже и в то время исполнялось, – именно
восхождение и нисхождение ангелов, как то: при страданиях Его, при воскресении
и вознесении; и в этом, еще прежде событий, Он уверял уже тем, что сказал о
настоящем. Кто из прошедшего познал могущество Его, тот, слыша и о будущем,
удобнее может принять и предсказание о будущем. Что же Нафанаил? Ничего на это
не отвечает. Поэтому и Христос заключил тем Свою беседу с ним, предоставляя ему
самому размыслить о сказанном и не желая высказать всего в один раз. Бросив
семена в землю плодоносную, Он дает ей самой произрастить в свое время плоды.
Это Он в другом месте изобразил в следующих словах: подобно есть Царствие Божие человеку, сеявшу доброе семя: спящу же ему,
прииде враг и всея плевелы посреде пшеницы и отъиде (Мф. 13, 24, 25). В третий день брак бысть в Кане Галилейстей,
и зван бысть Иисус на брак. Бе же и Мати Иисусова тамо, и братия Его (см.:
Ин. 2, 1–2). Я уже говорил, что Он наиболее известен был в Галилее. Потому и
зовут Его на брак, и Он приходит. Он взирал не на собственное достоинство Свое,
но на пользу нашу. Не отрекшийся принять зрак раба тем более не мог отречься
прийти на брак рабов. Совозлежавший с мытарями и грешниками тем более не мог
отречься от соприсутствия с бывшими на браке. Звавшие Его на брак, конечно, не
имели о Нем надлежащего понятия, они звали Его даже не как великого человека, а
просто как человека обыкновенного и знакомого. На это и намекает евангелист,
говоря: бе же Мати Его тамо, и братия Его,
то есть Иисуса звали так же, как и Ее и братьев. И недоставшу вину, глагола Мати Его: вина не имут (2, 3). Здесь
стоит обратить внимание на то, откуда Матери Его пришло на мысль вообразить
что-то великое о Своем Сыне? До того времени Он еще не сотворил никакого чуда. Се, сказано, сотвори начаток знамением Иисус в Кане Галилейстей (2, 11).
2. Если же кто скажет, что тут еще нет достаточного
доказательства тому, что чудо в Кане было началом чудес, так как прибавление: в Кане Галилейстей показывает только,
что это чудо было в Кане первое, а не вообще и не первое было из всех Его
чудес; вероятно же Христос и прежде в других местах другие чудеса творил, – то
на это мы скажем то же, что и прежде сказали. Что именно? То, что говорит
Иоанн: аз не ведех Его: но да явится
Израилеви, сего ради приидох аз водою крестя (1, 31). Если бы Христос в
отроческом возрасте творил чудеса, то израильтяне не нуждались бы в другом
человеке, который явил бы Его. Если Христос, пришедши в мужеский возраст, так
сделался известен Своими чудесами не только в Иудее, но и в Сирии и далее,
притом совершил их в продолжение только трех лет, а лучше сказать – Он не
нуждался и в этом числе лет, чтобы явить Себя миру, потому что слух о Нем с
самого начала разнесся немедленно повсюду, – если, говорю, Он в краткое время
так прославился множеством чудес, что имя Его стало всем известно, то тем более
Он не мог бы так долго оставаться в неизвестности, когда бы с первого возраста
начал творить чудеса; чудеса, совершенные отроком, возбудили бы еще более
удивления, да и времени у Него для чудес было бы в таком случае вдвое, и втрое,
и еще больше. Но в отрочестве Он не творил никаких чудес, кроме того только, о
чем повествует Лука, как Он, будучи двенадцати лет, восседал среди учителей,
слушая их, и своими вопросами приводил их в удивление. Впрочем, не без причины,
а намеренно не начинал Он творить чудес с самого первого возраста: иначе могли
бы почесть Его чудеса за призраки. Если уже в совершенном возрасте Его многие
это подозревали, – тем более когда бы Он стал чудодействовать в юности. Кроме
того, иудеи, снедаемые завистию, еще скорее и прежде надлежащего времени вознесли
бы Его на крест, и таким образом все дело нашего спасения не было бы принято
верою. Откуда же, скажешь, Его Матери пришло на мысль предполагать в Нем что-то
великое? Он начал уже открывать Себя, чем был, – и чрез свидетельство Иоанново,
и чрез то, что Сам говорил ученикам. А прежде всего этого самое зачатие Его и
все, по рождении Его последовавшие события внушали Матери Его высокое понятие о
Нем. Слышаше, сказано, яже о отрочати, и соблюдаше в сердцы Своем
(см.: Лк. 2, 51). Отчего же, скажешь, Она не выражала этого прежде? Оттого, как
я сказал, что Он Сам только тогда начал открывать Себя. А дотоле Он жил, как
обыкновенный человек. Потому-то Она и не говорила Ему этого прежде. Как скоро
услышала, что ради Его пришел Иоанн и дал о Нем такое свидетельство и что Он
имеет уже учеников, то уже смело просит Его и, при недостатке вина, говорит: вина не имут. Она хотела и гостям
угодить, и Себя прославить чрез Сына. Может быть, Она при этом имела в мыслях
что-либо человеческое, подобно Его братьям, которые говорили: яви Себе мирови (Ин. 7, 4), желая
приобрести и себе славу Его чудесами. Поэтому-то и Христос так сильно отвечал
ей: что Мне и Тебе, Жено? не у прииде час
Мой (2, 4). Но что Он весьма почитал родительницу Свою, об этом послушай
повествования Луки, как Христос был послушен родителям; да и этот самый
евангелист (Иоанн) показывает, как Он заботился о Матери в самое время
крестных, страданий. Когда родители нимало не запрещают дел богоугодных и не
препятствуют им, то родителям нужно и должно повиноваться; неповиновение в
таком случае весьма опасно. Когда же они чего-либо требуют безвременно и
запрещают какое-нибудь дело духовное, то не безопасно им повиноваться. Потому и
в настоящем случае Христос так отвечал, и в другом случае также: кто есть Мати Моя и кто суть братия Моя?
(Мк. 3, 33). Они в то время еще не имели о Нем надлежащего понятия; а Его Мать,
по той причине, что родила Его, хотела приказывать Ему во всем, по обычаю всех
матерей, тогда как должна была чтить Его, как Господа, и поклоняться Ему. Потому-то
Он так и отвечал Ей тогда. В самом деле, подумай, каково это было, когда при
всем народе, окружавшем Его, при многочисленном собрании внимательных
слушателей, во время преподавания учения, Мать Его вошла в собрание, стала
отвлекать Его от проповедания, чтобы наедине поговорить с Ним, притом и не
осталась с Ним в доме, а увлекла Его одного вон оттуда к Себе. Вот почему Он и
сказал: кто есть Мати Моя и кто суть
братия Моя? И Он не оскорблял тем Матери, нет, а приносил Ей величайшую
пользу, не давая Ей думать о Себе уничиженно. Если Он имел попечение о других и
все направлял к тому, чтобы внушить им надлежащее понятие о Себе, тем более
заботился в этом отношении о Матери. Но как Она, вероятно, даже услышав это от
Сына, не хотела и после того повиноваться Ему, а хотела, как мать, во всяком
случае первенствовать, то Он так и отвечал. Да иначе Он и не мог бы возвести Ее
от такого уничижительного понятия о Нем к более возвышенному, если бы то есть
Она всегда ожидала от Него почитания, как от сына, но не признала Его Господом.
Вот по этой-то причине Он здесь и сказал: что
Мне и Тебе, Жено? Впрочем, и другая была причина, не менее важная. Какая
же? Он хотел, чтобы не заподозревали совершаемых Им чудес. Его должны были
просить те, кто имел нужду, а не Мать. Почему? Что делается по просьбе
родственников, то, хотя было бы важно, часто для посторонних представляется
неблаговидным. Когда же просят сами нуждающиеся, тогда чудо становится выше
всякого подозрения, тогда и похвала беспристрастна и польза велика.
3. Если бы врач, даже отличный, вошедши в дом, где много
больных, не слышал ничего ни от самих болящих, ни от окружающих их, а только
его одна мать стала бы упрашивать его, то для больных он сделался бы
подозрительным и неприятным, и ни лежащие в болезни, ни находящиеся при них не
стали бы ожидать от него чего-либо важного и хорошего. Вот почему и Христос
тогда сделал упрек Матери, сказав: что
Мне и Тебе, Жено, внушая Ей на будущее время не делать ничего подобного.
Имел Он попечение и о чести Матери, но гораздо более о Ее душевном спасении и о
благе людей, для чего и плотию облекся. Итак, эти слова были сказаны Христом
Матери Его не по какой-либо надменности, но с особенною целию – чтобы и Ее Саму
поставить в надлежащие к Нему отношения, чтобы и чудеса делались с подобающим
достоинством. А что Христос весьма почитал Свою Мать, это, кроме других
случаев, достаточно видно и из того самого, что сказано по видимому в обличение
Ее. В самом неудовольствии Он показал, что весьма почитал Ее. А каким образом,
об этом скажем в последующей беседе. Размышляя об этом, если услышишь, как одна
жена говорила: блажено чрево, носившее
Тя, и сосца, яже еси ссал (Лк. 11, 27), а Он ей отвечал: еще более блаженны
творящие волю Отца Моего, то разумей и эти слова в том смысле. Ответ Спасителя
Матери выражал не отвержение Матери, а то, что Ей нимало не принесло бы пользы
и самое рождение Его, если бы Она Сама не имела великой добродетели и веры.
Если же без добродетели душевной и для Самой Марии не было бы пользы в том, что
от Нее родился Христос, тем более не может быть никакой пользы нам, если мы
будем иметь добродетельного и доблестного отца, брата или сына, а сами будем
далеки от его добродетелей. Брат, говорит Давид, не избавит, избавит ли
человек? (Пс. 48, 8). Надежду спасения, после благодати Божией, должно полагать
не в чем другом, а только в собственных совершенствах. Если бы рождение Христа
само по себе могло принести пользу Деве, то оно было бы также полезно и иудеям
(так как Христос был сродником их по плоти), принесло бы пользу и городу, в
котором Он родился, полезно было бы и братьям. Между тем Его братья, доколе не
заботились о себе самих, не получили никакой пользы от высокого сродства, а еще
и подвергались осуждению наряду с прочими людьми, когда же просияли
собственными добродетелями, тогда и прославлены. А город разрушен и сожжен, не
получив никакой пользы от того, что был местом Его рождения. Сродники Его по
плоти истреблены и погибли самым жалким образом, не приобретши от сродства с
Ним ничего для своего спасения, потому именно, что не имели защиты в
собственной добродетели. Но более всех прославились Апостолы, потому что они
истинным и достойным нашего соревнования образом достигли сродства со Христом –
чрез послушание Ему. Отсюда и мы познаем, что во всяком случае нам нужна вера и
жизнь чистая и светлая. Только это может спасти нас. Сродники Христа долгое
время повсюду пользовались уважением, так что и назывались «владычними», однако
ж мы ныне не знаем даже имен их. А жизнь и имена Апостолов всюду прославляются.
Не будем же надмеваться благородством по плоти, но, хотя бы имели тысячи
знаменитых предков, будем сами стараться превзойти их в добродетелях, зная, что
заслуги других не принесут нам никакой пользы на будущем суде, а еще и увеличат
для нас строгость осуждения именно потому, что, происходя от добродетельных
отцов и имея столь близкие примеры, при всем том не последовали таким
наставникам. Это я говорю теперь, имея в виду многих язычников, которые, когда
мы обращаем их к вере во Христа и убеждаем быть христианами, указывают на своих
родственников, предков и домашних и говорят: все мои родственники, близкие и
домашние сделались уже верными христианами. Но что тебе в этом, несчастный? То
именно тебя и погубит, что ты, не уважив такого множества близких к тебе, не
поспешил обратиться к Истине. Другие, будучи уже верующими, но проводя жизнь
беспечную, когда станешь увещевать их к Добродетели, представляют то же самое и
говорят: мой отец, дед и прадед были очень благочестивые и добродетельные люди.
Но то особенно и послужит к твоему осуждению, что ты, происходя от таких людей,
делаешь дела, недостойные своего рода. Послушай, что говорит Пророк иудеям: работа Израиль о жене и о жене спасеся
(Ос. 12, 12); и Христос: Авраам отец ваш
рад бы был, дабы видел день Мой; и виде и возрадовася (Ин. 8, 56). Да и
всегда доблести предков обращаются не в похвалу только иудеям, но и в большее
обвинение. Зная это, будем все делать так, чтобы спастись собственными делами,
чтобы иначе надеждами на других не обмануть себя самих и не узнать о своем обмане
тогда уже, когда от этого познания никакой пользы не будет. Во аде, сказано, кто исповестся Тебе? (Пс. 6, 6). Итак, исправимся здесь, чтобы там
достигнуть вечных благ, которых и да сподобимся все мы, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со
Святым Духом слава и держава во веки веков. Аминь.
1.В поучении есть некоторый труд, что показывает и Павел,
когда говорит: прилежащии добре
пресвитеры сугубыя чести да сподобляются, паче же труждающиися в слове и учении
(1 Тим. 5, 17). Но от вас зависит сделать этот труд и легким, и тяжким. Если вы
будете отвергать наши слова или, не отвергая, не будете исполнять их в делах
своих, то этот труд будет для нас тягостен, как труд напрасный и тщетный. Если
же вы будете внимательны к нашим словам и покажете то в самих делах своих, то
мы и чувствовать не будем трудности в поучениях; плод, происходящий от этих
трудов, не даст и заметить тяжести их. Поэтому, если хотите возбудить в нас
ревность, не угасить и не ослабить ее, покажите нам, прошу вас, плод, чтобы мы,
видя цветущие нивы, питаясь надеждою изобилия и надеясь на будущее свое
богатство, не изнемогали в этих благих занятиях. Вот и сегодня нам
представляется немаловажный предмет. Когда Мать Иисуса сказала: вина не имут, Христос отвечал: что Мне и Тебе, Жено? не у прииде час Мой.
Между тем после таких слов Он сделал то, о чем говорила Мать. Предмет этот не
менее прежнего требует исследования. Итак, призвав Того, Кто сотворил это чудо,
приступим к решению вопроса. Не здесь только сказано: не у прииде час; евангелист и далее замечает: никтоже ят Его, яко не у бе пришел час Его (8, 20); и в другом
месте: никтоже возложи нань руки, яко не
у бе пришел час Его (7, 30). Также: прииде
час, прослави Сына Твоего (17, 1). Я собрал здесь все эти изречения из
всего Евангелия, чтобы на все дать одно решение. Какое же? Христос говорил: не у прииде час Мой не потому, что
подлежал закону времени, и не потому, чтобы в самом деле наблюдал известные
часы. Нужно ли это было Творцу времен и Создателю веков? Но этими словами Он
хочет показать, что все делает в свое время, а не вдруг, так как отсюда могло
бы произойти смешение и беспорядок, если бы то есть каждое дело Свое Он
совершал не в надлежащее время и смешивал все вместе, как то: и рождение, и
воскресение, и суд. Так замечай: надлежало произойти твари, но не всей вместе;
человеку с женою, но не обоим вместе; надлежало роду человеческому быть
осужденным на смерть и быть воскресению, но между тем и другим расстояние
времени большое; надлежало дать закон, но не вместе с благодатию, а то и другое
устроить в свое определенное время. Итак, условиям времени Сам Христос не
подлежал, потому что Он и установил самый порядок времен, Он и Творец их. Но
Иоанн, приводя здесь слова Христа: не у
прииде час Мой, показывает, что в то время Он был еще не всем известен и не
имел полного сонма учеников; Ему последовал только Андрей, а с ним Филипп, а
кроме них никто другой. Да и они не знали Его, как должно, ни даже Мать Его, ни
братья. Уже по совершении многих чудес евангелист заметил о братьях Его: ни братия Его вероваху в Него (7, 5). Не
знали Его и присутствовавшие на браке. Иначе они, в нужде, сами обратились бы к
Нему с просьбою. Потому Он и говорит: не
у прииде час Мой. Меня еще не знают присутствующие; они не знают и того,
что недостало вина. Дай им сперва почувствовать это. Да об этом и не от Тебя
Мне надлежало бы слышать. Ты Моя Мать, и потому Ты само чудо делаешь
подозрительным. А надлежало бы самим нуждающимся обратиться ко Мне с просьбою;
не потому, чтобы Я в этом нуждался, но чтобы они с большим доверием приняли
этот случай. Видящий себя в нужде, когда получит то, что нужно, остается после
того много благодарным; а кто еще не чувствует нужды, тот не почувствует вполне
и живо и самого благодеяния. Для чего же, сказав: не у прииде час Мой и таким образом отказав, Он, однако ж, сделал
то, о чем говорила Ему Мать? Для того особенно, чтобы людям, прекословящим и
считающим Его под условиями времени, достаточно показать, что Он не подлежит
времени. Если бы Он подлежал, то как бы Он сделал то, что сделал, когда еще не
пришло надлежащее для того время? Он сделал это также и из почтения к Матери,
чтобы не показаться во всем Ей противоречащим или не могущим этого сделать и
чтобы тем не постыдить Свою Мать в присутствии такого множества людей, – а Она
привела к Нему и слуг. Подобным образом Он говорил и хананеянке: несть добро отъяти хлеба чадом и поврещи
псом (Мф. 15, 26); однако ж после таких слов даровал ей просимое,
преклоненный ее неотступностию. Сказал также: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева (Мф. 15, 24),
но и после этих слов исцелил дочь этой женщины.
2. Отсюда научаемся, что, хотя бы мы были недостойны, однако
ж неотступными молениями можем сделать себя достойными получить (просимое).
Потому и Мать надеялась и слуг привела с тою целию, чтобы просьба была от
большего числа людей. Потому Она присовокупила: еже аще глаголет вам, сотворите (ст. 5). Она знала, что Он
отказывал не по немощи, но по смирению и для того, чтобы не подать мысли, будто
Он Сам слишком спешит к совершению чуда; потому и слуг привела. Беху же ту водоноси каменни шесть, лежаще по
очищению иудейску, вместящии по двема или трием мерам. Глагола им Иисус:
наполните водоносы воды. И наполниша их до верха (ст. 6–7). Евангелист не
без цели заметил: по очищению иудейску,
а для того, чтобы кто-либо из неверующих не подозревал, что в сосудах были
остатки вина, и поэтому, когда была влита и смешана с ними вода, то составилось
некоторое, самое слабое, вино. Потому евангелист и говорит: по очищению иудейску, показывая тем, что
в сосудах тех никогда не хранилось вино. Палестина земля безводная, и там не во
всяком месте можно находить источники и колодези; поэтому евреи всегда наполняли
сосуды водою, чтобы не бегать на реки, когда они делались нечистыми, но иметь
под рукою средство для очищения. Но почему Он не сотворил чуда прежде, чем
сосуды были наполнены водою, – что было бы гораздо удивительнее? Иное ведь дело
– изменить готовое вещество только по качеству, иное – произвести самое
вещество из ничего. Конечно, это удивительнее; но для многих показалось бы не
столь вероятным. Потому-то Христос нередко добровольно уменьшает величие чудес,
чтобы только удобнее они могли быть приемлемы. А почему, скажешь, Он не Сам
произвел воду и потом обратил ее в вино, а приказал влить ее слугам? Опять по
той же причине и для того, чтобы сами черпавшие воду были свидетелями чуда и
чтобы оно нисколько не показалось призраком. Если бы кто-либо стал бесстыдно
отвергать это, то слуги могли бы сказать: мы сами черпали воду. Кроме того, Он
ниспровергает этим чудом и возродившееся, противное Церкви учение. Есть такие,
которые говорят, что существует некоторый иной создатель мира и что видимое не
Им сотворено, а каким-то другим, враждебным Ему богом.
Обуздывая такое безумство, Христос большую часть чудес Своих творил из готовых
веществ. Если бы Создатель мира был враждебен Ему, то Он не стал бы
пользоваться чужими делами для доказательства собственного могущества. Так и
теперь, чтобы показать, что Он Сам Тот, Кто прелагает воду в виноград и
обращает в вино дождь, чрез корень винограда, – что в растении совершается чрез
долгое время, – в одно мгновение Он делает это на браке. Затем, как скоро слуги
наполнили сосуды водою, Он говорит им: почерпите
ныне и принесите архитриклинови. И принесоша. Якоже вкуси архитриклин вина,
бывшаго от воды, и не ведяще, откуду есть: слуги же ведяху, почерпшии воду;
пригласи жениха архитриклин и глагола ему: всяк человек прежде доброе вино
полагает, и егда упиются, тогда хуждшее: ты же соблюл еси доброе вино доселе (ст.
8–10). Опять и здесь некоторые посмеиваются, говоря: там было собрание людей
пьяных, вкус у ценителей уже был испорчен, и они неспособны были ни понимать,
ни судить о том, что тут делалось, – таким образом, они не могли распознать,
вино ли то было или вода, а что они были пьяны, это высказал сам архитриклин.
Правда, это очень смешно. Но евангелист уничтожает и такое подозрение. Он
говорит, что не гости высказывали свое мнение о случившемся, но архитриклин,
который был трезв и еще не пил ничего. Ведь вы знаете, что те, которым
поручается распоряжение на таких пиршествах, более всех бывают трезвы, потому
что имеют только одно дело – все устроить чинно и в порядке. Поэтому для
засвидетельствования чуда Христос и употребил трезвое чувство архитриклина. Он
не сказал: наливайте вино возлежащим, а сказал: несите к архитриклину. Якоже вкуси архитриклин вина, бывшаго от
воды, и не ведяше, откуду есть: слуги же ведяху; пригласи жениха архитриклин.
Почему же он не пригласил слуг? Таким образом открылось бы и чудо. Причина та,
что и Сам Иисус не открыл совершившегося чуда, а хотел, чтобы сила Его знамений
была познаваема не вдруг, но мало-помалу. А если бы оно в то же время было
обнаружено, то рассказу слуг о Нем не поверили бы, но подумали бы, может быть,
что они не в своем уме, так как приписывают это дело Тому, Которого тогда
многие считали (человеком) обыкновенным. Сами слуги, конечно, знали это дело
хорошо по собственному опыту и не могли не верить своим рукам; но уверить в том
других не имели возможности. Поэтому и Сам Христос не всем открыл случившееся,
а только тому, кто лучше других мог понять это, – представляя точнейшее
познание о чуде будущему времени. По совершении других чудес и это должно было
сделаться достоверным. Так впоследствии, когда Он исцелил сына царедворца,
евангелист в повествовании об этом дает разуметь и то, что и это чудо тогда уже
сделалось более гласным. Царедворец потому особенно и призвал Иисуса, что узнал,
как я говорю, об этом чуде. Это и объясняет Иоанн, когда говорит: прииде паки Иисус в Кану Галилейскую, ид еже
претвори воду в вино (4, 46), да и непросто в вино, а вино самое лучшее.
3. Таковы-то чудеса Христовы, что их произведения
оказываются гораздо лучше и превосходнее тех, которые совершаются природою. Так
и в других случаях, когда Христос исправлял какой-либо поврежденный член тела,
то делал его лучше членов здоровых. А что произведенное из воды было
действительно вино и притом самое лучшее, об этом могли засвидетельствовать не
только слуги, но и архитриклин, и жених; а что оно произведено было Христом,
это могли подтвердить слуги, черпавшие воду. Таким образом, если бы и не
открылось чудо в то время, то не могли молчать о нем впоследствии времени.
Итак, Христос много необходимых свидетельств оставлял на будущее время. Что Он
претворил воду в вино, на это Он имел свидетелями слуг; а что это было вино
хорошее, на то – свидетели архитриклин и жених. Вероятно, жених отвечал
что-нибудь на слова архитриклина; но евангелист, поспешая к делам важнейшим,
коснулся только самого чуда, а прочее миновал. Нужно было, конечно, знать, что
Христос претворил воду в вино; но что сказал жених архитриклину, присовокуплять
это евангелист не почитал нужным. Между тем многие чудеса, будучи сперва мало
известны в подробностях, с течением времени стали более известны, потому что
были рассказаны во всех своих подробностях людьми, бывшими вначале очевидцами
их. Но как в то время Иисус претворил воду в вино, так и тогда и ныне не
перестает прелагать нравы людей слабых и рассеянных. Есть, есть, говорю, люди,
ничем не отличающиеся от воды, – так они холодны, жидки, ни в чем не тверды.
Находящихся в таком состоянии людей наш долг приводить к Господу, чтобы Он
благоволил нравам их сообщить качество вина, чтобы они не рассеивались, но
приобрели постоянство, на радость себе и другим.
Кто же это такие холодные люди, как не те, которые много
занимаются делами настоящей жизни, которые не презирают наслаждений этого мира,
любители славы и власти? Все это потоки, никогда не останавливающиеся, но
постоянно, с большою стремительностию несущиеся в бездну. Сегодня богатый,
завтра нищ; сегодня является с глашатаем, на колеснице, в сопровождении
множества жезлоносцев, а на другой день нередко поселяется в темнице, уступая,
и против воли, другому это самопрельщение. Таким же образом преданный роскоши и
пресыщению, как бы ни наполнял своего чрева, даже на один день не может
удержать в себе этого запаса, но, с испражнением его, принуждается собирать новые
запасы, не различаясь, таким образом, ничем от потока. Как в потоке, едва
минует одна струя, за ней выступает другая, так и здесь, истлевает одна пища –
и нам нужна другая. Таково свойство житейских вещей: они никогда не
останавливаются, но всегда текут и одна за другою увлекаются. Что же касается
до удовольствий сластолюбия, то они не только текут и проходят, но еще приносят
нам много тревог. Когда им предаются с увлечением, то они и крепость тела
ослабляют, и душу лишают мужества. И не так сильное течение рек размывает
берега и обрушивает их, как сластолюбие и пресыщение подрывают все опоры нашего
здоровья. Пойди в больницу и спроси об этом, – там узнаешь, что отсюда
происходят почти все болезни. Умеренная и простая трапеза – мать здоровья. Так
называют ее и врачи, признавая здоровым – не наедаться досыта. Умеренность в
пище, говорят они, и есть здоровье; а пища скудная – мать здоровья. Если же
умеренность в пище источник здоровья, то явно, что пресыщение – источник
болезней и недугов и рождает такие страдания, которые превышают и самое
искусство врачей. И действительно, боли в ногах, боли в голове, в глазах, в
руках, дрожание всего тела, удары, желтуха, продолжительные острые горячки и
многие другие болезни (теперь не время перечислять все) обыкновенно рождаются
не от воздержания и благоразумного образа жизни, а от объядения и пресыщения.
Если же хочешь знать и болезни души, отсюда рождающиеся, то увидишь, что
любостяжание, разврат, уныние, леность, любострастие и все непотребства отсюда
ведут свое начало. Души людей, питающихся такими трапезами, ничем не лучше
ослов: так терзают их эти звери. Говорить ли еще о том, сколько скорбей и
неприятностей получают преданные пресыщению? Всех их исчислить невозможно.
Покажу все в одном и самом главном. Они никогда с удовольствием не наслаждаются
своим столом, даже самым роскошным. Воздержность – мать как здоровья, так и
удовольствия; а пресыщение – источник и корень как болезней, так и
неудовольствия. Где пресыщение, там не может уже быть охоты (к пище); а где нет
охоты, там может ли быть удовольствие? Поэтому между людьми бедными мы находим
таких, которые не только благоразумнее и здоровее богатых, но и больше их имеют
веселья. Обо всем этом размышляя, будем убегать пресыщения и пьянства не только
за трапезой, но и при всех житейских обстоятельствах. Вместо того будем лучше
искать наслаждений духовных и, по выражению Пророка, насладимся Господеви (насладися,
говорит он, Господеви, и даст ти прошения
сердца твоего – Пс. 36, 4), чтобы нам вкусить и здешних, и будущих благ,
благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Часто и сильно нападает диавол, осаждая со всех сторон
наше спасение. Потому надобно бодрствовать и трезвиться и отвсюду преграждать
ему приступ. Как скоро он встретит хотя малый какой-либо случай, то уже
приготовляет себе свободный доступ и мало-помалу вводит всю свою силу. Итак,
если мы сколько-нибудь дорожим нашим спасением, то не попустим ему и малых
нападений на нас, чтобы чрез то предотвратить большие. Да и крайне безумно было
бы – когда он показывает такое старание погубить нашу душу – нам, с своей
стороны, не постоять даже и в равной мере за наше собственное спасение. Это
неспроста сказано мною; а я боюсь, чтобы и ныне, незаметно для нас, не вторгся
внутрь нашего двора этот волк и не похитил какой-нибудь овцы, по нерадению или
по злому навету уклоняющейся от стада и от настоящих наших бесед. Если бы раны
были чувственные и только тело получало удары, то не трудно было бы
распознавать его злоумышления. Но как душа незрима и она-то именно получает
раны, то и нужно нам много бодрствовать, чтобы каждый испытывал сам себя: кто бо весть от человек, яже в человеце,
точию дух человека, живущий в нем? (1 Кор. 2, 11). Слово простирается ко
всем, и врачевство предлагается общее для всех нуждающихся, но дело каждого из
слушающих самому принимать то, что нужно в его болезни. Я не знаю больных, не
знаю и здоровых; потому предлагаю всякого рода поучения, потребные в болезнях
всякого рода: обличаю то корыстолюбие, то объядение; иногда осуждаю
любострастие; иной раз восхваляю милосердие и убеждаю к нему; иной раз – другие
добродетели. Я опасаюсь, чтобы, рассуждая в поучении об одной болезни, не
забыть уврачевать других, тогда как вы страдаете ими. Если бы здесь при моей
беседе присутствовал только один слушатель, я не считал бы слишком нужным
разнообразить свои поучения; но как в таком множестве людей, конечно, есть и
много болезней, то неизлишне нам разнообразить назидание: слово, обращенное ко
всем, без сомнения принесет свою пользу. Поэтому-то и содержание Писания
разнообразно, и говорит нам о бесчисленном множестве предметов, так как
обращает слово свое к общему естеству всех людей. А в таком множестве людей,
без сомнения, есть всякого рода болезни душевные, хотя и не все во всех.
Потому, очищая себя от них, будем же внимать слову Божию и, сосредоточив в нем
наши мысли, выслушаем нынешнее его чтение. Что же это такое? Се сотвори, говорит Писание, начаток знамением Иисус в Кане Галилейстей.
Некоторые, как я и прежде говорил, утверждают, что это не было началом вообще.
Как же иначе, говорят, если тут прибавлено именно: в Кане Галилейстей? Се
сотвори, сказано, начаток в Кане.
Но я не стану входить в дальнейшее исследование об этом; мы уже прежде
доказали, что Он начал творить знамения после крещения, а прежде крещения не
совершал никаких чудес. А это ли именно или другое знамение было первым из
совершенных Им после крещения, об этом, мне кажется, нет надобности слишком
много рассуждать. И яви славу Свою
(ст. 11). Каким образом? Ведь свидетелями события были не многие, а только
служители, архитриклин и жених? Как же Он явил славу Свою? Он явил ее с Своей
стороны. А если и не тогда, то впоследствии должны были все услышать об этом
чуде, так как оно доныне прославляется и не забыто. Но что в тот день не все
узнали об этом, видно из последующего. Евангелист, сказав: яви славу Свою, присовокупляет: и
вероваша в Него ученицы Его (ст. 11), то есть те, которые и прежде того уже
дивились Ему. Видишь ли, что нужно было тогда в особенности творить знамения,
когда присутствовали люди добросовестные и внимательные к событиям? Такие и
скорее могли веровать, и более внимания обращать на события. Да и как Он мог бы
быть познан без знамений? Учение же и пророчество, соединенные с
чудотворениями, могут расположить души слушателей к тому, чтобы они с усердием
внимали событиям, как скоро душа уже наперед к тому приготовлена. Поэтому-то евангелисты
нередко говорят, что в иных местах Он не сотворил знамений по причине
превратного направления людей, живущих там. По
сем сниде в Капернаум Сам и Мати Его, и братия Его, и ученицы Его; и ту не
многи дни пребыша (ст. 12). Для чего Он приходит в Капернаум с Материю? Там
Он не сотворил никакого чуда, и жители того города не были из числа
благорасположенных к Нему, а притом были еще и самые развращенные: это и Сам
Христос заметил, сказав: и ты,
Капернауме, иже до небес вознесыйся, до ада низведешися (Лк. 10, 15). Итак,
для чего же Он приходит туда? Мне кажется, что, намереваясь спустя немного
времени отправиться во Иерусалим, Он для того тогда пошел в Капернаум, чтобы не
всюду водить с собою братьев и Мать. Таким образом, отправившись туда и пробыв
немного времени из уважения к Матери, Он оставил там свою Родительницу и потом
опять начинает творить чудеса. Потому и сказано, что Он не по мнозех днех взыде во Иерусалим (ст. 13). Следовательно, Он
крестился незадолго до Пасхи. Но что Он делает, прибывши в Иерусалим? Дело,
выражающее Его великую власть. Меновщиков денег, торжников, которые продавали
голубей, волов и овец, за тем и пребывали там, Он изгоняет вон.
2. Другой евангелист повествует, что, изгоняя их, Он
говорил: не творите дому Отца вертеп
разбойников (см.: Мф. 21, 13); а святой Иоанн выражает это так: не творите дому Отца Моего купли (ст.
16). Но евангелисты не противоречат друг другу, а дают видеть, что Он сделал
это в два раза и что оба случая были не в одно и то же время: в первый раз Он
совершил это в начале (своей проповеди), а во второй – когда уже шел на самые
страдания. Потому в последний-то раз употребил Он и сильнейшие выражения,
назвав то место вертепом разбойников; а в начале знамений не так, но употребил
более кроткое обличение. Итак, вероятно, что Он сделал это в два раза. Для чего
же, скажешь ты, Христос сделал это, и притом употребил такую строгость, как Он
нигде – кажется – не делал, даже и в тех случаях, когда Его оскорбляли,
поносили, называли самарянином и даже одержимым бесами? А здесь Он даже не
удовольствовался одними только словами, но и взял бич, и таким образом изгнал
их. Между тем иудеи, когда Он другим благодетельствовал, обвиняют Его и
ожесточаются; а когда им, по-видимому, надлежало бы от Его прещений прийти в
гнев, не поступают с Ним таким образом: они не порицают или не оскорбляют Его;
а что говорят? Кое знамение являеши нам,
яко сия твориши? (ст. 18). Видишь ли крайнюю завистливость их, – как
благодеяния, другим оказанные, более всего раздражали их? Итак, в один раз Он говорил,
что храм сделался от них вертепом разбойников, показывая тем, что продаваемое
было приобретено воровством, грабительством и лихоимством и что они обогащались
несчастиями других; а в другой раз – домом купли, изобличая бесстыдство их в
торговле. Но для чего Он сделал это? Так как, впоследствии времени, Он стал
исцелять в субботу и делать многое такое, что казалось им преступлением закона,
то, чтобы не считали Его богопротивником и делающим это вопреки воле Отца, Он
этим случаем и предупреждает такую мысль их. Тот, кто показал столь великую
ревность о доме, конечно, не имел намерения противиться Владыке дома, в нем
чтимому. Правда, и предшествовавшие годы, в которые Он жил согласно с законом,
могли достаточно показать Его уважение к Законодателю и то, что Он не пришел
узаконить что-либо, противное Ему. Но как эти годы, вероятно, с течением
времени преданы забвению, да и не всем были известны (потому что Он
воспитывался в доме бедном и незнатном), то Он и делает это в присутствии всего
народа, собравшегося по случаю приближения праздника, и притом с опасностию для
Себя Самого. Он не просто выгнал их, но и столы низверг, и деньги рассыпал,
давая им из этого понять, что подвергающий Себя опасности за благочиние в доме
не станет презирать Владыку дома. Если бы Он делал это притворно, то мог бы
употребить только убеждение, а подвергать Себя опасностям – это слишком смело.
Ведь не маловажное дело предать Себя такой ярости торжников, ожесточать против
Себя невежественную толпу людей корчемных, посрамляя их и вводя в убытки: это
свойственно не лицемеру, а человеку, готовому потерпеть все за благолепие дома.
Потому Он не делами только, но и самыми словами Своими выражает единение Свое с
Домовладыкою; не говорит: дом святой, а дом Отца
Моего. Вот, называет Его и Отцом Своим, и они не негодуют на это: думали,
что Он говорит так вообще. Но когда впоследствии стал Он выражать это яснее,
так что внушал мысль о Своем равенстве с Отцом, тогда они приходили в ярость.
Что же они теперь? Кое знамение,
говорят, являеши нам, яко сия твориши?
О, крайнее безумие! Им нужно знамение, чтобы отстать от худых дел и освободить
дом Божий от такого уничижения? А возыметь столь великую ревность о доме Божием
разве не есть величайшее знамение добродетели? Благонамеренные люди оказались и
здесь: помянуша, сказано, ученицы Его, яко писано есть: ревность дому
Твоего снеде Мя (Ин. 2, 17; Пс. 68, 10). Но иудеи не вспомнили о
пророчестве, а говорили: кое знамение
являеши нам? – с одной стороны, жалея о потере своей постыдной прибыли и
надеясь воспрепятствовать Ему в том, с другой – желая вызвать Его к совершению
чуда, чтобы унизить поступок Его. Потому Он и не дает им знамения. Так и
прежде, когда они приступали и требовали чуда, Он отвечал им: род лукав и прелюбодейный знамения ищет: и
знамение не дастся ему, токмо знамение Ионы (Мф. 16, 4). Впрочем, тогда Он
отвечал им яснее, а теперь – более загадочным образом. А делает Он это по
причине крайней их бесчувственности. Тот, Кто предупреждал не просивших и давал
им знамения, Тот, конечно, не отказал бы требовавшим, если бы не видел в них
мыслей злых и лукавых и коварного их намерения. Заметь, какой злобы исполнен и
самый вопрос их. Им следовало бы похвалить Его усердие и ревность; следовало бы
изумляться тому, какую заботливость Он оказывает о доме Божием; а они обвиняют
Его, утверждая, что здесь корчемствовать позволительно, а прекращать корчемство
не позволительно, если не будет показано какое-либо знамение. Что же Христос? Разорите, говорит, церковь сию, и треми денми воздвигну ю (ст. 19). Он и много такого
говорил, что тогдашним слушателям не было понятно, а только впоследствии могло
быть ясно. Для чего же Он делал это? Чтобы доказалось Его предведение будущих
событий, когда исполнится предсказанное, – как действительно случилось и
относительно этого пророчества. Егда
воста, сказано, от мертвых, помянуша
ученицы Его, яко се глаголаше, и вероваша Писанию и словеси, еже рече Иисус
(ст. 22). А в то время, когда Он говорил, они недоумевали, каким образом может
исполниться сказанное; другие же возражали так: четыредесять и шестию лет создана бысть церковь сия, и Ты ли треми
денми воздвигнеши ю? (ст. 20). Они говорят: сорок шесть лет, разумея построение последнего храма, потому что
первый был окончен в двадцать лет.
3. Почему же Он не объяснил этой притчи и не сказал: Я
говорю не об этом храме, но о плоти Моей? Уже впоследствии евангелист, когда
писал Евангелие, то истолковал это изречение; а Сам Он в то время умолчал.
Почему же умолчал? Потому, что они не приняли бы слово Его: если даже ученики
Его не были тогда способны разуметь сказанное, то тем более – народ. Егда же, говорит евангелист, воста Иисус от мертвых, тогда помянуша и
вероваша словеси и Писанию. Два предмета здесь представлялись им: Его
воскресение и вопрос еще более важный: Бог ли был Тот, Кто обитал в этом храме?
То и другое Он давал разуметь в словах: разорите
церковь сию, и треми денми воздвигну ю. Это и Павел представляет, как не
малое знамение Божественности Его, говоря так: наречением Сыне Божии в силе, по Духу святыни, из воскресения от мертвых,
Иисуса Христа (Рим. 1, 4). Почему же Он именно это знамение дает и там, и
здесь, и везде, говоря или так: аще Аз
вознесен буду (Ин. 12, 32); или: егда
вознесете Сына Человеческаго, тогда уразумеете, яко Аз есмь (8, 28); также:
не дастся вам знамение, токмо знамение
Ионы (см.: Мф. 16, 4); и здесь опять: треми
денми воздвигну ю? Да то в особенности и показывало в Нем не простого
человека, что Он мог одержать победу над смертию и так скоро разрушить
долговременное ее владычество и прекратить тяжкую брань. Потому и говорит: тогда уразумеете. Когда это? Когда,
воскресши, привлеку к Себе вселенную
(Ин. 12, 32), – тогда-то уразумеете, что и это сделал Я, как Бог и истинный Сын
Божий, наказывая за оскорбление Отца. Почему же Он не сказал, какие нужны были
знамения для прекращения бывшего зла, а только обещал дать знамение? Потому,
что таким образом Он еще более ожесточил бы их, а теперь – более поразил.
Впрочем, они ничего не сказали на это; им казалось, что Он говорит нечто
невероятное, и потому они не продолжали еще спрашивать Его; они оставили это
без внимания, как дело несбыточное. Но если бы они имели смысл, то, – хотя бы
это и казалось им тогда невероятным, – по крайней мере, впоследствии времени,
когда Он сотворил уже множество знамений, они могли бы прийти и спросить Его о
том, чтобы разрешить свое недоумение. Но как они были несмысленны, то на одни
слова Его вовсе не обращали внимания, а другие выслушивали с злым умыслом.
Потому и Христос говорил им в притчах.
Но представляется еще такой вопрос: каким образом ученики не
знали, что ему надлежало воскреснуть из мертвых? Это потому, что они тогда еще
не были удостоены благодати Святого Духа. Поэтому, хотя часто слышали слово о
воскресении, но нисколько не разумели, а только рассуждали между собою, что бы
это значило. В самом деле, весьма странно и дивно было слышать, чтобы
кто-нибудь мог воскресить самого себя, и воскресить таким образом. Потому и
Петр подвергся упреку, когда, не разумея ничего о воскресении, сказал: милосерд Ты, Господи (Мф. 16, 22). Да и Христос
ясно не открывал им этого прежде самого события, чтобы они не соблазнялись, так
как вначале еще не верили словам Его, по причине великой их странности, и
потому, что еще не знали ясно, кто Он. Тому, о чем громко вопияли самые
события, никто не мог не верить; а что говорилось только на словах, тому,
конечно, не все хотели верить. Поэтому сначала Он оставил это учение
прикровенным; когда же самим делом доказал истину слов Своих, тогда наконец
сообщил и разумение их и такую благодать Духа, что ученики Его все вдруг
постигли. Той, говорится, воспомянет вам вся (Ин. 14, 26). Если
они, потеряв все уважение к Нему в один вечер, разбежались и даже говорили, что
и не знают Его, не получив особенной благодати Духа, то едва ли бы они
припомнили все сделанное и сказанное Христом во все время (жизни Его). Если же,
скажешь ты, они должны были услышать все от Духа, а сами не могли удержать в
памяти всего учения Христова, то какая была им нужда пребывать со Христом? Но
это было нужно потому, что Дух собственно не учил их, а только приводил на
память то, что прежде говорил Христос; но и послание Духа для напоминания Им
сказанного не мало содействовало славе Христовой. Итак, сначала это было
милостью Божиею, что на них ниспослана благодать Духа, столь великая и обильная;
а после было уже их добродетелию то, что они усвоили себе этот дар. Они
показали жизнь светлую, великую мудрость и великие подвиги, и презирали жизнь
настоящую, ни во что вменяли все человеческое, но были выше всего, и, как
легкие орлы, парящие на высоту, делами своими достигали самого Неба, чем и
приобрели неизреченную благодать Духа. Будем же подражать им и мы, и не угасим
светильников наших, но соблюдем в них свет милосердием. Таким именно образом
поддерживается пламень этого огня. Будем же собирать елей в сосуды, пока мы
находимся здесь, потому что по отшествии туда уже нельзя купить его; приобрести
его можно не иначе, как только чрез руки бедных. Будем собирать его здесь в
обилии, если хотим войти (в чертог) с Женихом; иначе должны будем остаться вне чертога.
Невозможно, совершенно невозможно войти в преддверие Царства без милосердия,
хотя бы мы совершили множество других добрых дел. Потому будем оказывать
милосердие с полным усердием, чтобы насладиться неизреченных благ, которых и да
сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа,
Которому вечная слава и держава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Между людьми того времени одни увлекались
заблуждениями, другие держались истины; но и из этих последних некоторые
принимали истину только на краткое время, а потом отпадали от нее. Таких-то
людей Христос разумел в притче, уподобляя семенам, лежащим не глубоко, но
имеющим корни на поверхности земли, которые оттого, говорил Он, скоро и
погибают. На них же и евангелист указывает здесь, когда говорит: егда же бе во Иерусалимех в праздник Пасхи,
мнози вероваша во имя Его, видяше знамения Его, яже творяше. Сам же Иисус не
вдаяше Себе в веру их (ст. 23–24). Гораздо вернее были те ученики, которые
не знамениями только были привлекаемы ко Христу, но и учением Его; знамения
увлекали более грубых, а более разумных – пророчества и учение. Потому те,
которые были пленены учением, были тверже привлеченных знамениями; их-то и
Христос ублажал, когда говорил: блажени
не видевшии и веровавше (20, 29). А что последние были не из истинных
учеников, это показывает и присовокупление следующих слов: Сам же Иисус не вдаяше Себе в веру их. Почему? Зане Сам ведяше вся, и яко не требоваше, да кто свидетельствует о
человецех: Сам бо ведяше, что бе в человеце (2, 24–25). Смысл этих слов
такой: Он не обращал внимания на одни слова, проникал в самые сердца и входил в
мысли; ясно видя только временную их горячность, Он не доверял им, как уже
решительным ученикам, не проповедовал им всего учения, как бы уже сделавшимся
твердыми в вере. А знать, что есть в сердце людей, свойственно Тому, Кто создал
на едине сердца их (Пс. 32, 15), то
есть одному Богу, так, как сказано: Ты веси
сердца един (3 Цар. 8, 39). Он не имел нужды в свидетелях, чтобы знать
мысли собственных Своих созданий: потому и не доверял им в их временной вере.
Люди, не знающие ни настоящего, ни будущего, часто без всякого разбора и
говорят, и сообщают все даже таким, которые с хитростию подступают к ним и
потом скоро оставляют их. Но Христос не так; Он знал все в них сокровенное. И
ныне много таких, которые носят имя верующих, но непостоянны и легко всем
увлекаются; потому и ныне Христос не вверяет Себя им, а весьма многое скрывает
от них. Как мы вверяемся не всяким друзьям, а только искренним, так и Бог. Вот
послушай, что говорит Христос ученикам: не
ктому вас глаголю рабы: вы друзи Мои есте. Как и почему? Яко вся, яже слышах от Отца Моего, сказах
вам (Ин. 15, 14, 15). Таким образом иудеям, просившим знамений, Он не дал,
потому что они просили, желая только искусить Его. Да и ныне, как тогда,
просить знамений не значит ли искушать? Между тем и ныне есть люди, которые
ищут знамений и говорят: почему ныне знамений нет? Но если ты верующий, каким
должен быть, если любишь Христа, как следует любить, то ты не имеешь нужды в
знамениях: они даются неверным. Почему же они не были даны иудеям? – спросишь
ты. Нет, им-то наиболее и даны были. Если же в некоторых случаях иудеи, и
требуя знамений, не получали их, то это потому, что требовали их не с тем,
чтобы оставить свое неверие, а чтобы еще больше утвердиться в злобе своей. Бе же человек от фарисей, Никодим имя ему,
князь жидовский. Сей прииде ко Иисусу нощию (3, 1–2). Этот Никодим, как
видно из Евангелия, и после возвышал голос свой за Христа; он говорил: закон наш никогоже судит, аще не слышит
прежде (см.: 7, 51). Но иудеи с негодованием сказали ему: испытай и виждь, яко пророк от Галилеи не
приходит (7, 52). Да и после распятия на кресте он также показал много
заботливости при погребении тела Господня. Прииде
же, говорит Писание, и Никодим,
пришедый ко Иисусови нощию прежде, нося смешение смирнено и алойно, яко литр
сто (19, 39). Так и теперь он был благорасположен ко Христу, но не столько,
сколько следовало, и не с надлежащею мыслию о Нем: он был еще подвержен
иудейским слабостям. Потому он и приходил ночью, боясь сделать это днем.
Впрочем, Человеколюбец Бог и при этом не отверг его, не укорил и не лишил
Своего учения, а с великою кротостию беседует с ним, открывает ему весьма
высокие предметы веры, хотя и гадательно, но все же открывает. Человек этот был
гораздо более достоин снисхождения, нежели те, которые делали это из лукавства.
Последние не заслуживали никакого прощения; а тот, хотя и достоин был
обличения, но не в такой степени. Почему же евангелист ничего этого не сказал о
нем? Он говорит в другом месте, что и от
князь мнози вероваша в Него, но фарисей ради не исповедаху, да не из сонмищ
изгнани будут (12, 42). Здесь же все это он выразил одним замечанием о
приходе его в ночное время. Что же Никодим говорит? Равви, вем, яко от Бога пришел еси учитель; никтоже бо может знамений
сих творити, яже Ты твориши, аще не будет Бог с ним (3, 2).
2. Никодим еще долу вращается; еще человеческое понятие
имеет о Христе и говорит о Нем, как о Пророке, не предполагая в Нем ничего
особенного по знамениям. Вем,
говорят, яко от Бога пришел еси учитель.
Для чего же ты приходишь ночью и тайно к Тому, Кто говорит божественное и
пришел от Бога? Почему не беседуешь с Ним открыто? Но Иисус и этого не сказал
ему и не обличил его: Он трости сокрушены
не преломит, говорит Писание, и льна
внемшася не угасит, не преречет, ни возопиет (Ис. 42, 3; Мф. 12, 19, 20);
да и Сам Он говорит: не приидох, да сужду
мирови, но да спасу мир (Ин. 12, 47). Никтоже
может знамений сих творити, яже Ты твориши, аще не будет Бог с ним. Итак,
Никодим выражает еще мысль еретическую, когда говорит, что Иисус совершает дела
Свои при постороннем содействии и имеет нужду в помощи других. Что же Христос?
Смотри, какое крайнее снисхождение! Он не сказал: Я нисколько не имею нужды в
помощи других, но творю все Своею властию, потому что Я – истинный Сын Божий и
имею одинаковую силу с Родившим Меня. Он не говорил этого, потому что это было
еще недоступно для слушателя. Я всегда говорю, и теперь скажу, что Христос имел
намерение в то время не столько открывать собственное достоинство, сколько
убеждать, что Он ничего не делал против воли Отца. Поэтому в словах Он
постоянно является кротким, а в делах – не так; но когда творит чудеса, то
делает все со властию. Так Он говорит: хощу,
очистися (Мк. 1, 41); Талифа, востани
(5, 41); простри руку твою (Мф. 12,
13); оставляютися греси твои (Лк. 5,
20); молчи, престани (Мк. 4, 39); возми одр твой, и иди в дом твой (Лк. 5,
24); тебе глаголю, душе нечистый: изыди
из него (4, 35; 8, 29); буди тебе
якоже хощеши (Мф. 15, 28); аще вама
кто речет что, речета, яко Господь ею требует (Мф. 21, 3); днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23, 43);
слышасте, яко речено бысть древним: не
убиеши... Аз же глаголю вам, яко всяк гневаяйся на брата своего всуе, повинен
есть суду (Мф. 5, 21, 22); грядите по
Мне, и сотворю вы ловца человеком (4, 19). И во всех случаях мы видим
великую власть Его. В делах никто не мог осудить Его за то, что происходило. Да
и как это было возможно? Если бы слова Его не сбывались и не исполнялись
сообразно Его повелению, то мог бы кто-нибудь из иудеев сказать, что повеления
Его происходили от тщеславия; а так как все они исполнялись, то совершение событий
невольно заграждало уста их. Что же касается до слов, то иудеи могли бы, по
бесстыдству своему, обвинять Его в тщеславии.
Так и теперь, в беседе с Никодимом, Он ясно не высказывает
ничего высокого, но загадочным образом возводит его от унизительных мыслей,
научая, что Он Сам по Себе силен творить чудеса, так как Отец родил Его
совершенным, всесильным в Самом Себе и не имеющим ничего несовершенного. Но
посмотрим, как именно Он это доказывает. Никодим говорит: равви, вем, яко от Бога пришел еси учитель; никтоже бо может знамений
сих творити, яже Ты твориши, аще не будет Бог с ним (Ин. 3, 2). Он думал,
что, говоря так о Христе, он сказал нечто великое. Что же Христос? Показывает
ему, что он еще не достиг и преддверия истинного ведения, не стоит даже и пред
вратами его, но еще блуждает где-то вне Царствия – и он сам, и всякий, кто стал
бы говорить таким образом; что еще не проник в истинное ведение тот, кто имеет
такое понятие о Единородном. Что же именно говорит Христос? Аминь, аминь глаголю тебе, аще кто не
родится свыше, не может видети Царствия Божия (ст. 3). То есть если ты не
родишься свыше и не получишь точного познания о предметах веры, то будешь
блуждать и останешься далеко вне Царствия Небесного. Впрочем, Он не говорит так
ясно, но чтобы не сделать слов Своих слишком тягостными, не прямо к нему
обращается, а говорит неопределенно: аще
кто не родится, как бы так говоря: если ты или другой кто-либо думает обо
Мне таким образом, то вы находитесь вне Царствия. Если бы не такой именно смысл
заключался в словах Его, то ответ не соответствовал бы словам Никодима. Если бы
услышали это иудеи, то они ушли бы со смехом; но Никодим и в этом случае
показывает свою любознательность. Для того-то Христос часто и говорил неясно,
чтобы побудить слушателей к вопросам и сделать их более внимательными. Ясно
сказанное нередко проходит мимо слуха, а неясное делает слушателя внимательнее
и усерднее. Итак, слова Христовы имеют такой смысл: если ты не родишься свыше,
если не приобщишься Духа посредством бани пакибытия, то не сможешь получить
надлежащего обо Мне понятия; а это (твое) понятие – не духовное, но душевное.
Впрочем, Он говорит таким образом не с тем, чтобы поразить Никодима,
излагавшего собственное мнение, сколько он мог вместить, но чтобы незаметным
образом возвести его к высшему разумению: аще,
говорит Он, кто не родится свыше. Под
словом: свыше здесь одни разумеют: с неба, другие: снова. Тому, говорит Он, кто не родился таким образом, невозможно
увидеть Царствия Божия, разумея здесь Себя Самого и показывая, что Он был не
тем только, что видели в Нем, и что нужны еще другие глаза, чтобы видеть в Нем
Христа. Никодим, услышав это, говорит: како
может человек родитися стар сый? (ст. 4). Как? Ты называешь Его учителем и
говоришь, что Он пришел от Бога, а слов Его не принимаешь и высказываешь
учителю мысль, выражающую странное недоумение? Это как – есть выражение людей, не очень верующих, есть недоумение
мыслящих земное. Так и Сарра смеялась, когда говорила: как? Так и многие другие, с подобными вопросами, отпали от веры.
3. Так и еретики упорствуют в ереси, предлагая такие же
вопросы. Одни из них говорят: как воплотился? Другие: как родился? И таким
образом слабым своим умам подчиняют Существо беспредельное. Зная это, нам
должно избегать такого неуместного любопытства. Возбуждающие такие вопросы и не
узнают того: как, и отпадут от православия. Так и Никодим с недоумением
спрашивает о способе. Он понял, что сказанное относится и к нему; оттого
смущается, колеблется, приходит в затруднение – потому, что, пришедши (к Иисусу
Христу), как к человеку, он слышит нечто вышечеловеческое, чего еще никто
никогда не слыхал; он, с одной стороны, возвышается до высоты предлагаемого
учения, с другой – окружается мраком и не знает, на чем остановиться, увлекаясь
туда и сюда и отпадая от веры. Потому и продолжает представлять это как дело
невозможное, чтобы вызвать Его к яснейшему изложению учения: еда, говорит, может человек второе внити во утробу матере своея и родитися? (ст.
4). Видите, как говорит смешно человек, подчиняющий духовное собственным
понятиям; он находится как бы в бреду и опьянении, как скоро начинает сказанное
исследовать более, нежели сколько угодно Богу, а не принимает в простоте веры.
Он слышит о духовном рождении, но не думает о духовном, а низводит сказанное до
уничижения плоти, и столь великое и высокое учение подводит под естественный
порядок вещей. Вот почему он выдумывает вопросы и смешные недоумения. Потому-то
и Павел говорит, что душевен человек не
приемлет яже Духа Божия (1 Кор. 2, 14). Впрочем, Никодим и после этого
соблюдает уважение ко Христу: не стал смеяться над словами Его, а только,
считая дело невозможным, молчал. Два предмета были ему непостижимы: такое
рождение и Царствие. У иудеев никогда не было слышно даже названия такого
рождения и такого Царствия. Впрочем, Никодим пока останавливается на первом,
так как этот предмет наиболее поразил его ум.
Зная это, не будем же испытывать своим умом Таин
Божественных, не станем подводить их под порядок обыкновенных у нас вещей и
подчинять законам естества; но будем разуметь все благочестиво, веруя тому, что
сказано в Писаниях, Слишком любопытствующий исследователь не приобретает
никакой пользы и, кроме того что не находит искомого, подвергается еще крайнему
осуждению. Ты слышишь, что (Отец) родил? Веруй тому, что слышишь; но как
(родил), этого не испытывай, чтобы чрез то не отвергнуть и самого рождения, –
что было бы крайне безрассудно. Если Никодим, услышав о рождении, не об этом
неизреченном, а о рождении по благодати, впал во мрак и недоумение, оттого что
не предполагал в нем ничего высокого, а мыслил только человеческое и земное, то
испытывающие и изведывающие рождение страшное и превосходящее всякое слово и
разумение – какого достойны могут быть наказания? Ничто не производит столько
мрака, сколько ум человеческий, рассуждающий обо всем по-земному и не
принимающий озарения свыше. Земные помыслы заключают в себе много нечистоты.
Потому и нужны нам струи небесные, чтобы, по уничтожении тины, дух наш, по мере
своей чистоты, возносился горе и приобщался небесного учения. А это может быть
тогда, когда мы покажем в себе и душу благомыслящую, и жизнь правую: может
ведь, истинно может помрачиться наш ум не только от неуместного любопытства, но
и от развращенного образа жизни. Потому и Павел говорил коринфянам: млеком вы напоих, а не брашном: ибо не у
можасте, но ниже еще можете ныне, еще бо плотстии есте. Идеже бо в вас зависти
и рвения и распри, не плотстии ли есте? (1 Кор 3, 2–3). Также в Послании к
Евреям и во многих других местах, как всякий может видеть, Павел полагает это
самое причиною неправых учений, потому что преданная страстям душа не может
постигать ничего великого и благородного; но, как бы помраченная гноетечением
из очей, страдает самою тяжкою слепотою. Итак, очистим самих себя, просветимся
светом ведения и не будем сеять в тернии. А что значит это терние, вы знаете,
хотя мы и не будем говорить об этом: вы часто слышали, что Христос именем
терния называет попечения житейские и обольщения богатства; да и справедливо.
Как первое (терние) бесплодно, так и последние; как то уязвляет прикасающихся к
нему, так и эти страсти; как терние легко потребляется огнем и ненавистно для
земледельца, так и мирские дела; как в тернии скрываются дикие звери, ехидны и
скорпионы, так и в обольщениях богатства. Но восприимем огонь Духа, чтобы и
терние потребить, и зверей изгнать, и ниву очистить для Земледельца; а после
очищения оросим ее духовными струями; насадим плодоносную маслину, растение
самое нежное, всегда цветущее, светоносное, питательное и укрепляющее здоровье.
Все это заключает в себе милосердие, которое есть как бы печать для приобретших
его. Это растение не увядает даже и от приближения смерти, но всегда стоит,
просвещая ум, питая душу и соделывая ее силы крепчайшими. Если мы будем
постоянно иметь его, то сможем с дерзновением узреть и Жениха и войти в брачный
чертог, – чего да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего
Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки
веков. Аминь.
1. Малые дети каждый
день ходят к учителям, берут уроки и дают в них отчет, и не прерывают этого
занятия, бывает и то, что они к дням присоединяют и ночи; и вы заставляете их
делать это из-за предметов тленных и временных. Но от вас, людей возрастных, мы
не требуем такого труда, какого вы от своих детей. Не каждый день, а только два
дня в седмицу мы приглашаем вас к слушанию поучений, и притом только на малую
часть дня, чтобы облегчить для вас этот труд. Для того и содержание Писания мы
разделяем на малые части, чтобы вы удобнее могли усвоить их, влагать в
сокровищницу разума и так запечатлевать в памяти, чтобы вы и сами могли
передавать все (другим) в точности, если только не будет кто слишком сонлив и
нерадив или ленивее малого отрока. Итак, приступим опять к продолжению прежде
сказанного и посмотрим, как Никодиму, ниспавшему долу, прилагающему слова
Христовы к земному рождению и говорящему, что невозможно устаревшему человеку
снова родиться, Христос открывает яснее образ этого рождения. Хотя и это
изъяснение еще представляет некоторые затруднения для рассуждающего
по-человечески, но с тем вместе уже достаточно для того, чтобы слушающего
возвести от уничиженного образа мыслей. Что же Христос говорит? Аминь глаголю тебе, аще кто не родится водою
и Духом, не может внити в Царствие Божие. Вот что этим Он дает разуметь: ты
считаешь это невозможным; а Я говорю, что это очень возможно, даже и
необходимо, и иначе спастись невозможно. А необходимое Бог соделал для нас и
удобным. Рождение земное есть рождение по плоти, от персти, а потому для него и
заграждено все небесное, потому что, что общего между землею и Небом? Но другое
рождение, как рождение от Духа, удобно отверзает нам небесные врата. Слышите вы
все, чуждые просвещения:
ужаснитесь, возрыдайте! Страшна эта угроза, страшно определение! Невозможно,
говорит Христос, тому, кто не родится водою и Духом, войти в Царствие Небесное,
потому что он еще носит одежду смерти, одежду проклятия, одежду тления, – еще
не получил знамения Господнего, он еще не свой, а чужой: не имеет условленного
в Царстве знака. Аще кто не родится водою
и Духом, не может внити в Царствие Небесное. Но Никодим и этого не понял.
Нет ничего хуже, как подвергать духовные предметы умствованиям. Это и не
допустило Никодима представить себе что-либо великое и возвышенное. Но для того
мы и называемся верными, чтобы, оставляя немощь дольних помыслов, восходили на
высоту веры и в ее учении полагали свое высшее благо. Если бы так поступил
Никодим, то дело не представилось бы ему невозможным. Итак, что же Христос?
Отклоняя его от такого пресмыкающегося долу образа мыслей, показывая, что не о
плотском рождении Он беседует, Христос говорит: аще кто не родится водою и Духом, не может внити в Царствие Небесное.
Он говорил это, желая угрозою привлечь Никодима к вере, – убедить, чтобы он не
признавал этого дела невозможным, и стараясь отвлечь его от предположения в
этом деле плотского рождения. Никодим, говорит Он, Я говорю о другом рождении.
Для чего же ты склоняешь речь к земле? Для чего это дело подчиняешь
естественным законам? Рождение это выше естественного рождения и не имеет
ничего общего с вашим. Хотя называется рождением и то и другое, однако, при
общем наименовании, они различаются на деле. Отстань от общепринятых понятий; Я
ввожу в мир иное рождение; Я хочу, чтобы люди рождались иным образом; Я пришел
с необычайным способом создания. Вначале Я создал человека из земли и воды, но
это создание оказалось негодным, этот сосуд разбился; затем Я уже не хочу
творить из земли и воды, а от воды и Духа. А если кто спросит: как от воды? –
спрошу и я: как от земли? Как брение преобразовалось в различные виды? Каким
образом из вещества однородного (земля ведь одна) произошли творения различные
и разнообразные? Откуда кости, нервы, кровеносные и сухие жилы? Откуда
перепонки, кровяные сосуды, хрящи, оболочки, печень, селезенка, сердце? Откуда
кожа, кровь, слизь, желчь? Откуда столько отправлений? Откуда разнообразие
цветов? Это – не из земли и не из брения. Каким образом земля, принимая семена,
произращает их; а плоть, та же земля, принимая семена, подвергает их гниению?
Как земля бросаемые в нее семена питает; а плоть питается ими, но не питает их?
Например: земля, принимая воду, производит вино, а плоть, часто принимая вино,
обращает его в воду. Итак, откуда видно, что тело происходит из земли, тогда
как земля, как я сказал, имеет свойства, противоположные телу? Умом я
постигнуть этого не могу, принимаю только верою. Если же ежедневно бывающие и
осязаемые дела требуют веры, тем более – дела неизреченные и духовные. Как
бездушная неподвижная земля, по воле Божией, приняла такую силу, и из нее
происходят такие дивные дела, таким же образом, и при действии Духа на воду,
легко совершаются те изумительные и превышающие разум дела.
2. Итак, не оставайся в неверии потому только, что ты не
видишь этого. Ты не видишь и души, однако ж веришь, что у тебя есть душа и что
она нечто другое, а не тело. Но Христос вразумляет Никодима не этим, а другим
примером. Хотя душа и бестелесна, однако ж Он не указал на нее потому, что
Никодим имел еще слишком грубые о ней понятия. Но Христос приводит в пример
нечто другое, что не имеет ничего общего с грубостию тел, но и не возвышается
до природы существ бестелесных. Это – движение ветра. Прежде всего Он начинает
с воды, которая тоньше земли, но грубее ветра. Как в начале в основание
(творения) положена была земля, все же дело принадлежало Создателю, так теперь
в основание полагается вода, а все дело (возрождения) принадлежит благодати
Духа. И тогда – бысть человек в душу живу,
ныне же в дух животворящ (1 Кор. 15,
45). Но различие между тем и другим велико. Душа не сообщает жизни другому
существу; а Дух не только живет Сам по Себе, но сообщает жизнь и другим
существам. Так Апостолы и мертвых воскрешали. Тогда, уже по совершении
творения, наконец был создан человек; а ныне, напротив, новый человек творится
прежде новой твари: сперва он рождается, а потом уже мир преобразуется. И как в
начале (Бог) создал человека всецелым, так и ныне всецело образует его. Но
тогда он говорил: сотворим ему помощника (Быт. 2, 18), а здесь – ничего
подобного. Приявший благодать Духа может ли нуждаться в другом каком-либо
помощнике? Принадлежащий к телу Христову какую имеет нужду в чьем-либо содействии?
Тогда сотворен человек по образу Божию; а ныне соединен с Самим Богом. Тогда
Бог повелел ему обладать рыбами и зверями; а теперь вознес начаток наш превыше
небес. Тогда дал для жительства рай; а ныне отверз для нас небо. Тогда человек
создан был в шестой день, так как этим временем должно было окончиться и
творение; а ныне – в первый день, и в самом начале, как и свет. Из всего этого
ясно, что совершающееся ныне принадлежит к другой, лучшей жизни и состоянию, не
имеющему конца. Первое творение – Адама – было творение из земли, а после него
создание жены из ребра, потом происхождение Авеля от семени. Но мы не можем ни
постигнуть, ни изобразить словом этих творений, хотя все они самые
вещественные. Как же мы можем дать отчет относительно духовного рождения чрез
крещение – рождения, которое гораздо выше тех? И каких можно требовать от нас
соображений об этом рождении – чудном и необычайном? При совершении его
предстоят и ангелы; но изъяснить способ этого дивного рождения чрез крещение не
может ни один из них. Но и предстоят они, сами ничего не совершая, а только
взирая на то, что совершается. Все же делает Отец, Сын и Святой Дух. Поверим же
слову Божию: оно вернее нашего зрения; зрение часто и обманывается, а это слово
погрешать не может. Поверим же Ему. Произведши сущее из несущего, оно, конечно,
несомненно и тогда, когда говорит о естестве его. А что оно говорит? Что в
крещении совершается рождение. Но если бы кто сказал тебе: как это? – загради
тому уста словом Христовым, которое есть величайшее и самое ясное
доказательство. Если же кто спросит: для чего употребляется вода, то спросим и
мы взаимно: Для чего в начале в создание человека входила земля? Что Богу и без
земли возможно было сотворить человека, это очевидно для каждого. Поэтому не
допытывайся. А что вода потребна и необходима, это можешь узнать вот из чего.
Однажды, когда Дух сошел, прежде употребления воды (Деян, 10, 44), Апостол не
остановился на этом; но смотри, что сказал он о воде, как о веществе
необходимом и не излишнем: еда воду
возбранити может кто, еже не креститися сим, иже Дух Святый прияша, якоже и мы
(Деян. 10, 47). Почему же нужна вода? Скажу, наконец, и об этом и открою вам
сокровенное таинство. Есть несколько сокровенных причин для этого, но из многих
я скажу вам пока одну. Какая же это причина? Та, что в воде символически
изображается гроб и смерть, воскресение и жизнь, и все это происходит
совместно. Когда мы погружаем свои головы в воду, как бы в гроб, вместе с тем
погребается ветхий человек и, погрузившись долу, весь совершенно скрывается.
Потом, когда мы восклоняемся, – выходит человек новый. Как легко для нас
погрузиться и подняться, так для Бога легко погребсти ветхого человека и явить
нового. Но это совершается трижды, чтобы ты знал, что все это совершается силою
Отца и Сына и Святого Духа. А что сказанное мною не гадание, послушай только,
что говорит Павел: спогребохомся ему
крещением в смерть (Рим. 6, 4); также: ветхий
наш человек с Ним распятся (ст. 6); или: сообразни быхом подобию смерти Его (ст. 5). Но не только крещение
называется крестом, а и крест крещением. Крещением,
говорит Христос, имже Аз крещаюся,
креститася (Мк. 10, 39). И в другом месте: крещением имам креститися (Лк. 12, 50). Как легко мы погружаемся и
поднимаемся, так легко и Он, по смерти, когда восхотел – воскрес, или, лучше
сказать, гораздо легче, хотя ради устроения некоего таинства и пробыл (в гробу)
три дня.
3. Итак, мы, сподобившиеся столь великих таинств, покажем
достойную этого дара жизнь, самое лучшее поведение. А вы, еще не сподобившиеся
их, поступайте во всем так, чтобы вам сподобиться, да будем все едино тело, да
будем все братия. Доколе это разделяет нас, дотоле и отец, и сын, и брат, и кто
бы то ни был – для нас еще не истинный сродник наш, так как он отдален от
сродства горнего. Да и какая польза быть соединенными родством бренным, когда
мы не соединены сродством духовным? Какая прибыль от близости на земле, когда
мы чужды друг для друга на небесах? Оглашенный чужд верному. Он не имеет ни
одной и той же с ним главы, ни одного и того же отца, ни того же города, ни
пищи, ни одежды, ни дома; но все у них раздельно. У одного все на земле; у
другого – на небесах. У этого царь – Христос; у того – грех и диавол. У этого
пища – Христос; у того – гниль и тление. Да и одежда у этого – Владыка ангелов;
у того – дело червей. У этого город – небо; у того – земля. А если у нас нет с
неверными ничего общего, то скажи мне, в чем же нам иметь общение (с ними)?
Прошли и мы через те же муки рождения и произошли из одного чрева? Но и этого
недостаточно для ближайшего родства. Итак, постараемся сделаться гражданами
горнего града. Доколе нам оставаться в чужой земле, тогда как следует нам
получить снова древнее отечество? Здесь опасность касается не маловажных дел.
Если случится, чего не дай Бог, что постигнет нас нечаянная смерть и мы отойдем
отсюда без просвещения, то,
хотя бы мы имели здесь тысячи благ, нас ожидает не что другое, как геенна,
червь ядовитый, огнь неугасимый и узы неразрешимые. Но не дай Бог кому-либо из
слушающих испытать это наказание! А не постигнет оно нас, если мы, сподобившись
святых тайн, будем полагать в основание своего здания золото, серебро и
драгоценные камни (1 Кор. 3, 12). Таким образом мы будем иметь возможность,
отошедши туда, явиться богатыми, когда то есть не здесь будем оставлять деньги,
а будем переносить их в безопасные сокровищницы руками бедных, когда будем
давать взаймы Христу. Там у нас много долгов – не деньгами, а грехами. Будем же
отдавать Ему деньги, чтобы получить оставление грехов. Он – Судия наш. Не
презрим здесь Его алчущего, чтобы и Он там напитал нас. Оденем Его здесь, чтобы
и Он не оставил нас обнаженными без Своего покрова. Если мы напоим Его здесь,
то не скажем, подобно богатым: посли
Лазаря, да омочит конец перста и устудит язык наш опаляемый (Лк. 16, 24).
Если и мы примем Его здесь в свои дома, то Он уготовит для нас там много
обителей. Если придем к Нему в темницу, то и Он освободит нас от уз. Если
введем Его к себе, как странника, – и Он не оставит нас странствовать вне
Царствия Небесного, но воздаст за то горний град. Если посетим Его в болезни, –
скоро и Он освободит нас от немощей наших. Итак, получая много, даже тогда,
когда даем немного, будем давать по крайней мере немного, чтобы приобрести
много. Пока есть еще время, будем сеять, чтобы пожать. Когда наступит зима,
когда по морю нельзя уже будет плавать, тогда и купля эта уже не будет в нашей
власти. А когда настанет зима? Тогда, когда наступит тот великий и славный
день. Тогда мы уже не станем плавать по этому великому и пространному морю,
которому подобна настоящая жизнь. Теперь – время сеяния; а тогда – время жатвы
и собирания. Если бы кто во время сеяния не бросал семян, а стал сеять во время
жатвы, тот, кроме того что не получил бы ничего, еще был бы смешон. Если же
настоящее время есть время сеяния, то теперь-то и должно не собирать, а
расточать. Станем же расточать, чтобы собрать; не будем собирать теперь, чтобы
не потерять жатвы. Это время, как я сказал, вызывает на сеяние, на иждивение и
расточение, а не на собирание и сбережение. Итак, не упустим удобного времени,
а сделаем обильный посев и не пощадим ничего своего, чтобы получить обратно с
большим воздаянием, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа,
с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Великих таин сподобил нас Единородный Сын Божий, великих
и таких, которых мы не были достойны, но которые сообщить нам Ему угодно было.
Если рассуждать о нашем достоинстве, то мы не только были недостойны этого
дара, но и повинны наказанию и муке. Но Он, несмотря на это, не только
освободил нас от наказания, но и даровал жизнь, которая гораздо светлее
прежней; Он ввел в другой мир; создал новую тварь. Аще кто, сказано, во Христе,
нова тварь (2 Кор. 5, 17). Какая это новая тварь? Послушай, что говорит Сам
Христос: аще кто не родится водою и
Духом, не может внити в Царствие Божие (Ин. 3, 5). Нам был вверен рай; но
тогда, как мы оказались недостойными обитать в нем, – Он возводит нас на самые
небеса. Мы не остались верными в первоначальных дарах, – но Он сообщает нам еще
большие. Мы не могли воздержаться от одного древа, – и Он подает нам пищу
горнюю. Мы не устояли в раю, – Он отверзает нам небеса. Справедливо говорит
Павел: о, глубина богатства и премудрости
и разума Божия! (Рим. 11, 33). Уже не нужны ни мать, ни муки рождения, ни
сон, ни сожительство и соединение плотское; строение естества нашего
совершается уже свыше – Духом Святым и водою. А вода употребляется, как бы
место рождения рождающегося. Что утроба для младенца, то – вода для верного: он
в воде зачинается и образуется. Прежде было сказано: да изведут воды гады душ живых (Быт. 1, 20). А с того времени, как
Владыка снизошел в струи Иордана, вода производит уже не гады душ живых, а души
разумные и духоносные. И что сказано о солнце: яко жених исходяй от чертога своего (Пс. 18, 6), теперь более
благовременно сказать о верных: они испускают лучи гораздо блистательнее
солнечных. Но младенец, зачинающийся в утробе, требует времени; а в воде – не
так: здесь все совершается в одно мгновение. Где жизнь временна и получает свое
начало от телесного тления, там и рождение медленно происходит: таково естество
тел; они только с течением времени получают совершенство. Но в делах духовных
не так. Почему же? Здесь что делается, то делается с самого начала совершенно.
Но как Никодим, слыша это, непрестанно приходил в смущение, то посмотри, как
Христос открывает ему непостижимость этого таинства и неясное для него делает
ясным. Христос говорит: рожденное от
плоти плоть есть, и рожденное от Духа дух есть. Он отвлекает Никодима от
всего чувственного и не дозволяет ему телесными очами рассматривать это
таинство. Мы не о плоти беседуем, Никодим, а о Духе (этими словами обращая его
к горнему). Не ищи (здесь) ничего чувственного. Дух этими очами не может быть
видим. Не думай также, что Дух рождает плоть.
А как же, – может быть, спросит кто-нибудь, – родилась плоть
Господня? Она родилась не от Духа только, но и от плоти. Потому Павел,
показывая это, и говорит: раждаемаго от
жены, бываема под законом (Гал. 4, 4). Дух образовал ее так: не из ничего
(для чего в таком случае нужна была бы утроба матерняя?), но из девственной
плоти; а каким образом – я объяснить не могу. Так было для того, чтобы кто-либо
не подумал, будто Рожденный чужд нашего естества. Если и после этого есть люди,
которые Не веруют в такое рождение, то до какого бы нечестия ниспали они, если
бы Христос не восприял плоти от Девы? Рожденное
от Духа дух есть. Видишь ли достоинство Духа? Он творит дело Божие. Выше
(евангелист) говорил: от Бога родишася
(1, 13); а здесь говорится, что их рождает Дух. Рожденное от Духа дух есть, то есть рожденный от Духа духовен.
Рождение здесь разумеется не по существу, а по достоинству и благодати. А если
и Сын рожден таким же образом, то какое преимущество Он будет иметь пред
людьми, так рожденными? Каким образом Он тогда есть Сын Единородный? От Бога
рожден и я, но – не от существа Его. Если же и Он не рожден от существа, то чем
Он отличается от нас? В таком случае Он будет меньше даже и Духа, потому что
такое рождение происходит от благодати Духа. Ужели поэтому, чтобы быть Сыном,
Он имеет нужду в содействии Духа? Да и чем такая мысль различается от учений
иудейских? Но, сказав: рожденное от Духа
дух есть, Христос опять видел, что Никодим смущается, и потому обращает
речь к примеру чувственному. Не дивися,
говорит Он, яко рех ти: подобает вам
родитися свыше. Дух, идеже хощет, дышет (ст. 7–8). Словом не дивися обнаруживает смущение души его
и затем обращает его к тончайшему из тел. Сказав: рожденное от Духа дух есть, Христос уже отвлекал Никодима от
представлений плотских; но как тот все еще не понимал, что значат Его слова: рожденное от Духа дух есть, то Он и
переносит его мысль к другому изображению, не останавливая его на грубых телах
и не говоря о существах совершенно бестелесных (так как Никодим, и слыша о
таких предметах, не мог постигать их), но находя нечто среднее между существом
телесным и бестелесным, – движение ветра, – и чрез то вразумляет его. Именно о
ветре Он говорит: глас его слышиши, но не
веси, откуду приходит и камо идет (ст. 8). Но если говорит: идеже хощет, дышет, то этим не выражает
того, будто ветер имеет какой-либо произвол, а только указывает на его
естественное движение, движение беспрепятственное и сильное. Писание
обыкновенно говорит так и о предметах неодушевленных, например: суете тварь повинуся не волею (Рим. 8,
20). Итак, слова: идеже хощет, дышет
означают то, что ветер неудержим, что он распространяется всюду, что никто не
может препятствовать ему носиться туда и сюда, но что он с великою силою
рассеивается и никто не может задержать его стремления.
2. И глас его слышиши,
то есть – гул, шум, но не веси, откуду
приходит и камо идет. Тако есть всяк
рожденный от Духа. В этом все и заключается. Если, говорит, ты не умеешь
объяснить ни исхода, ни направления ветра, который, однако ж, ты ощущаешь и
слухом и осязанием, то для чего усиливаешься понять действие Духа Божия, – ты,
который не понимаешь действия ветра, хотя и слышишь его звуки? Таким образом,
слова: идеже хощет, дышет сказаны для
означения власти Утешителя и значат вот что: если никто не может сдержать
ветра, но он несется, куда хочет, то тем более не могут задержать действия Духа
ни законы природы, ни условия телесного рождения и ничто другое подобное. А что
слова: глас его слышиши сказаны
именно о ветре, видно из того, что Христос, беседуя с неверующим и незнающим
действия Духа, не сказал бы: глас его
слышиши. Потому, как не видим ветра, хотя он и издает шум, так незримо для
телесных очей и духовное рождение. Но ветер еще есть тело, хотя и тончайшее,
потому что все, подлежащее чувству, есть тело. Если же ты не досадуешь на то,
что не видишь этого тела, и поэтому не отвергаешь его существования, то почему
смущаешься, слыша о Духе, и требуешь при этом такой отчетливости, не делая того
в отношении тела?
3. Что же Никодим? Несмотря на представленный ему столь
ясный пример, он еще остается с иудейскою немощию. И вот, когда он снова с
недоумением спрашивает: како могут сия
быти? – Христос говорит ему слова, еще более поразительные: ты еси учитель Израилев, и сих ли не веси? (ст.
10). Заметь, что он обличает этого человека отнюдь не в злонамеренности, а в
недальновидности и простоте. Но что общего, скажет кто-либо, имеет это рождение
с делами иудейскими? Что же не общего, скажи мне? Происхождение первого
человека, создание жены из ребра, неплодство, чудеса, совершенные чрез воды,
именно: в источнике, из которого Елисей извлек железо, в Чермном море, которое
перешли иудеи, в купели, которую возмущал ангел, в Иордане, в котором очистился
Нееман Сирианин, – все это как бы в образах предвозвещало имевшее быть рождение
и очищение. И вещания Пророков назнаменуют этот образ рождения; так сказано: возвестит Господеви род грядущий. И
возвестят правду Его людем, родитися имущим, яже сотвори Господь (Пс. 21,
31, 32); еще: обновится яко орля юность
твоя (Пс. 102, 5); также: светися,
Иерусалиме (Ис. 60, 1); се, Царь твой
грядет (Зах. 9, 9); или: блажени,
ихже оставишася беззакония (Пс. 31, 1). Но и Исаак был образом этого
рождения. В самом деле, скажи, Никодим, как родился Исаак? По закону ли
природы? Нет! Но образ его рождения был средний между тем и другим рождением
(плотским и духовным): в нем было рождение и плотское, потому что он родился от
сожительства, и духовное, потому что он родился не от кровей. Я докажу, что эти
образы предвозвещали не только это рождение, но и рождение от Девы. Так как
нелегко было бы поверить, что рождает Дева, то сначала рождали неплодные, и не
только неплодные, но и престарелые жены. Конечно, происхождение жены из ребра
было гораздо удивительнее рождения от неплодной; но, так как это было в начале,
давно, то последовал иной, новый и недавний способ рождения, – именно от
неплодных, – чтобы проложить путь к вере в рождение от Девы. Припоминая это
Никодиму, Христос говорит: ты еси учитель
Израилев, и сих ли не веси?.. Еже вемы, глаголем, и еже видехом,
свидетельствуем, и свидетельства нашего никтоже приемлет (Ин. 3, 11).
Последние слова Он присовокупил, снова удостоверяя, с иной стороны, в истине
слов Своих и вместе снисходя к немощи Никодима.
4. Что же значит: еже
вемы, глаголем, и еже видехом, свидетельствуем? И у нас зрение достовернее
других чувств: поэтому, когда хотим уверить кого-либо, говорим, что мы видели
своими глазами, а не по слуху знаем. Так и Христос беседует с Никодимом
по-человечески, заимствуя и отсюда подтверждение Своих слов. А что это именно
так и что Христос не другое что хочет показать Никодиму и не разумеет здесь
зрения чувственного, это видно из следующего. Сказав: рожденное от плоти плоть есть, и рожденное от Духа дух есть, Он
присовокупляет: еже вемы, глаголем, и еже
видехом, свидетельствуем. Но в то время этого еще не было. Как же Он
говорит: еже видехом? Не явно ли, что
Он говорит о знании самом точном и безошибочном? И свидетельства нашего никтоже приемлет. Итак, слова: еже вемы Он говорит или о Себе и вместе
об Отце, или только о Себе; а слова: никтоже
приемлет не выражают в настоящем случае негодования, а высказывают то, что
было. Он не сказал: можно ли быть бесчувственнее вас, не принимающих того, что
мы возвещаем с такою точностию? Нет, Он ничего подобного не сказал, показывая и
в словах и в делах совершенную кротость. Он кротко и тихо предвозвещает имеющее
совершиться; так и нас побуждает к кротости и научает, чтобы мы, беседуя с
кем-либо и не убеждая, не досадовали и не раздражались. Человек раздраженный не
только ни в чем не может успеть, но и делает других еще более недоверчивыми.
Поэтому надобно удерживаться от гнева, а в своих словах убеждать других не
только не гневом, но и не криком, так как крик – пища гнева. Будем же
обуздывать этого коня, чтобы ниспровергнуть всадника; обрежем крылья гневу – и
зло не поднимется высоко. Гнев – болезнь жестокая и опасная тем, что можем
погубить наши души. Поэтому надлежит отовсюду заграждать ему вход. Несообразно,
если мы можем укрощать зверей, а свои свирепствующие помыслы оставляем без
внимания. Гнев есть сильный, все пожирающий огонь; он и телу вредит, и душу
растлевает, и делает человека на вид неприятным и постыдным. Если бы человек разгневанный
мог видеть себя во время своего гнева, то он уже не имел бы нужды ни в каком
другом увещании, потому что нет ничего неприятнее лица раздраженного. Гнев есть
какое-то опьянение или, лучше сказать, хуже опьянения и несчастнее беса. Но
только постараемся не кричать, – и мы найдем сами лучший путь любомудрия.
Потому Павел внушает подавлять не только гнев, но и крик, говоря: всяк гнев и клич да возмется от вас (Еф.
4, 31). Будем же повиноваться этому учителю всякого любомудрия и, когда
гневаемся на слуг, помыслим о собственных своих согрешениях и устыдимся их
кротости. Когда ты бранишь его, он молча переносит брань; таким образом, ты
бесчинствуешь, а он любомудрствует. Прими же это вместо всякого увещания. Хотя
он и слуга, но он человек, который имеет и душу бессмертную, и такими же, как и
мы, дарами украшен от общего всех Господа. Если же он, будучи равночестен нам в
высших, духовных преимуществах, с такою кротостию переносит от нас огорчения,
потому только, что мы имеем некоторое незначительное и маловажное преимущество
пред ним, то какого прощения или извинения достойны будем мы, которые не можем
или, лучше, не хотим любомудрствовать ради страха Божия, как любомудрствует он
из страха к нам? Итак, воображая все это, помышляя о своих грехах и общем для
всех человеческом естестве, будем стараться всегда говорить кротко, чтобы,
соделавшись смиренными сердцем, обрести своим душам покой и в настоящей и в
будущей жизни, – которого да сможем достигнуть и все мы, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом
слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
1. Что я многократно
говорил, то и теперь скажу, и не перестану говорить. Что же такое? Что Иисус,
намереваясь коснуться высоких догматов, нередко приспособляется к немощи
слушателей и употребляет образ учения, не всегда соответствующий Его величию,
но более приспособительный к ним. Учение высокое и важное и, однажды будучи
высказано, достаточно может показать свое достоинство, сколько мы в состоянии
слышать его, но, если о предметах, более простых и близких к понятию
слушателей, говорить не часто, то и предметы высокие не скоро могут овладеть
умом преклоненного долу слушателя. Потому-то Христос гораздо больше говорил о
предметах простых, чем высоких. Но чтобы и это не причинило вреда в другом
отношении, то есть чтобы не удерживало ученика долу, Он не иначе обращается к
предметам простым, как предварительно высказав причину, по которой говорит о
них. Так Он сделал и в настоящем случае. Сказав о крещении и рождении,
совершающемся на земле по благодати, потом намереваясь приступить к слову и о
собственном рождении, неизреченном и непостижимом, Он между тем еще медлит и не
приступает. Потом высказывает и причину, по которой не приступает. Какая же это
причина? Грубость и немощь слушателей. На нее Он и делал намек, говоря: аще земная рекох вам, и не веруете: како,
аще реку вам небесная, уверуете? Таким образом, где Он говорит о чем-либо
простом и маловажном, там это надобно относить к немощи слушателей. Некоторые
говорят, что выражение: земная здесь
надобно разуметь о ветре, – как бы так Он сказал: Я показал вам пример из
земных вещей, но вы и тем не убеждаетесь: как же вы можете понимать предметы
более возвышенные? Но если Он здесь называет земным и крещение, не удивляйся.
Он называет его так или потому, что оно совершается на земле, или сравнительно
с Своим страшным рождением. Наше (в крещении) рождение, хотя и есть небесное,
но, в сравнении с Его истинным от существа Отчего рождением, оно – земное. И
справедливо, что не сказал: вы не
разумеете, но: не веруете. Кто
затрудняется и не легко принимает то, что понятно для ума, тот справедливо
может подвергнуться обвинению в неразумии; но кто не принимает того, чего
нельзя постигнуть разумом, а только верою, тот заслуживает обвинения уже не в
неразумии, а в неверии. Таким образом, не позволяя Никодиму испытывать своим
умом сказанное, Христос еще сильнее продолжает обличать его в неверии. Если же
наше (духовное) рождение надлежит принимать верою, то чего заслуживают люди,
испытующие умом рождение Единородного? Но, может быть, кто-либо скажет: для
чего было и говорить это, если слушатели не хотели верить? Для того, что хотя
они и не хотели верить, но могли принять это и получить отсюда пользу люди
последующих времен. Так, со всею силою поражая Никодима, Христос показывает
наконец, что Он знает не только это, но и гораздо больше и выше этого, – что
высказывает в последующих словах: никто
же взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын Человеческий, сый на небеси
(ст. 13). Какая же, скажешь ты, здесь связь мыслей? Весьма великая и тесная
связь с предыдущим. Никодим сказал: вем,
яко от Бога пришел еси учитель (ст. 2); это самое теперь Христос и
исправляет, как бы так говоря: не думай, что Я – такой же учитель, каковы были
многие Пророки, бывшие от земли; Я с неба пришел. Из Пророков ни один не
восходил туда, а Я там всегда пребываю. Видишь ли, как и самое по видимому
высокое еще слишком недостойно Его величия. Он не на небе только существует, а
и везде, и все исполняет. Но Он беседует, еще снисходя к немощи слушателя,
чтобы мало-помалу возвести его к высшему. Сыном же Человеческим Он здесь
называет не плоть Свою, а, так сказать, всего Себя по низшему естеству. И
обыкновенно Он называл всего Себя иногда по Божеству, иногда – по человечеству.
И якоже Моисей вознесе змию в пустыни,
тако подобает вознестися Сыну Человеческому (ст. 14). Опять и это по
видимому не имеет связи с предыдущим; но (на самом деле) вполне соответствует
ему. Сказав, что чрез крещение людям оказано величайшее благодеяние, Он
приводит и причину этого, не меньшую самого благодеяния, – крест; как и Павел,
беседуя с коринфянами, соединяет вместе эти благодеяния в следующих словах: еда Павел распятся по вас, или во имя
Павлово крестистеся? (1 Кор. 1, 13). Два эти благодеяния больше всех других
показывают неизреченную любовь Господа: Он и пострадал за врагов, и, умерши за
врагов, даровал в крещении всецелое прощение грехов.
2. Но почему Он не сказал прямо: Я буду распят, а отослал слушателей к древнему прообразу? Этим Он
научает их, во-первых, что события древние имеют соотношение с новыми, что те
не чужды для этих; во-вторых, что Он шел на страдание не против воли Своей, и,
кроме того, что и Сам Он не потерпел от того никакого вреда, и многим даровано
чрез то спасение. Действительно, чтобы кто не сказал: как могут верующие в
Распятого спастись, когда и Он Сам был одержим смертию? – вот Он приводит нас к
древней истории. Если иудеи спасались от смерти, взирая на медное изображение
змия, то, конечно, тем большее благодеяние могут получить верующие в Распятого.
Распятие совершилось не по немощи Распятого и не потому, что восторжествовали
над ним иудеи, а потому, что возлюбил Бог
мир (ст. 16). Вот почему одушевленный Его храм подвергся распятию: да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать
живот вечный (ст. 15). Видишь ли причину креста и спасение, от него
происшедшее? Видишь ли соответствие между прообразом и истиною? Там иудеи
спасаются от смерти только временной; здесь верующие – от смерти вечной. Там
повешенный змий исцеляет от укусов змей; здесь распятый Иисус врачует уязвления
духовного змия. Там взирающий телесными очами получает уврачевание; здесь
взирающий очами душевными освобождается от всех грехов. Там повешена медь,
изображавшая подобие змия; здесь – тело Владыки, образованное Духом. Там змий
кусал, змий и врачевал; так и здесь: смерть погубила, смерть и спасла. Но змий,
который погублял, имел яд, а Который спасал, не имел яда; то же опять и здесь:
смерть погубившая имела грех, как змий – яд, а смерть Владыки была свободна от
всякого греха, как медный змий – от яда. Греха,
сказано, не сотвори, ни обретеся лесть во
устех Его (1 Пет 2, 22). Это то же, что говорит и Павел: совлек начала и власти, изведе в позор
дерзновением, изобличив их в Себе (Кол. 2, 15). Как мужественный борец,
подняв противника на воздух и бросив наземь, одерживает блистательную победу,
так и Христос низложил супротивные силы, в виду всей вселенной, и, уврачевавши
уязвляемых в пустыне, быв повешен на кресте, освободил их от всех зверей. Но Он
не сказал: подобает быть повешенным,
а – вознесенным. Он употребил такое
выражение, которое для слушателя могло быть более благоприятно и которое ближе
подходило к прообразу.
Тако бо возлюби Бог
мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет,
но имать живот вечный (ст. 16). Слова эти означают следующее: не удивляйся,
что Я должен быть вознесен ради спасения вашего. Так угодно и Отцу, – и Он так
возлюбил вас, что за рабов, и рабов неблагодарных, дал Сына Своего, чего никто
не сделал бы и за друга. Это и Павел выражает в словах: едва за праведника кто умрет (Рим. 5, 7). Но Апостол говорил об
этом пространнее, потому что беседовал с верующими; а Христос – кратко, так как
слово Его было к Никодиму; но слово Его выразительнее. Каждое изречение Его
имеет в себе много выразительности. В словах: тако возлюби Бог мир Он показывает великую силу любви, – так как
великое, беспредельное расстояние находится между Богом и миром. Бессмертный,
безначальный, величество беспредельное, Он возлюбил сущих от земли и праха,
полных бесчисленным множеством грехов, оскорбляющих Его во всякое время, неблагодарных.
Выразительны и присовокупленные вслед за тем слова: яко Сына Своего Единороднаго дал есть, – не раба, говорит, дал, не
ангела, не архангела, а и о сыне никто не показал бы такой заботливости, какую
Бог о рабах неблагодарных. Итак, Свое страдание Он изображает не вполне ясно, а
прикровенно; но благотворные следствия страдания выражает ясно и открыто,
говоря так: да всяк веруяй в Онь не
погибнет, но имать живот вечный. Так как Он сказал, что Ему надлежит быть
вознесенным, и тем назнаменовал Свою смерть, то, чтобы слушатель от этих слов
не пришел в смущение, не стал предполагать о Нем чего-либо человеческого и не
почел Его смерти прекращением существования, – вот смотри, как Он исправляет
это: Он говорит, что Тот, Которого дает Отец, есть Сын Божий, виновник жизни,
притом жизни вечной. А Кто мог чрез Свою смерть сообщить жизнь другим, Тот не
мог навсегда остаться во (власти) смерти. Если не погибают верующие в
Распятого, то тем более не может погибнуть Сам Распятый. Кто избавляет от
погибели других, Тот тем более Сам свободен от нее. Кто сообщает жизнь другим,
Тот тем более источает жизнь для Себя Самого. Видишь ли, что везде нужна вера?
Он говорит, что крест есть источник жизни; но разум не легко мог бы принять
это: свидетели тому язычники, еще и доныне осмеивающие это; а вера,
превосходящая немощь умствовании, то же самое легко и принимает, и содержит.
Почему же Бог так возлюбил мир? Не почему-либо другому, как по одной только
благости.
3. Устыдимся же Его любви, устыдимся Его безмерного
человеколюбия. Он для нас не пощадил даже Единородного Сына, а мы бережем и
деньги, себе же на зло. Он предал за нас истинного Сына Своего; а мы ни ради
Его, ни даже ради себя не хотим дать и серебра. Как можем за это получить
прощение? Если мы видим человека, подвергающегося за нас опасностям и смерти,
то предпочитаем его всем другим, причисляем к первым своим друзьям, отдаем ему
все свое, говорим, что это принадлежит ему более, чем нам, и при всем том не
думаем, что мы воздали ему достойным образом. А ко Христу мы не имеем
благодарности даже и в этой мере. Он положил за нас душу Свою, Он пролил за нас
драгоценную кровь Свою, – за нас, неблагодарных, недобрых; а мы не расточаем и
денег для своей же пользы, но презираем Его в наготе и странничестве, Его,
Который умер за нас. Кто же исхитит нас от будущей казни? Если бы не Бог, а мы
сами наказывали себя, то не произнесли ли бы мы приговор на себя самих? Не
осудили ль бы себя на гееннский огонь за то, что презираем Положившего за нас
душу Свою, тогда как Он истаевает от голода? И что говорить о деньгах? Если бы
мы имели в себе по тысяче душ, не должны ли были бы положить все души за Него?
Впрочем, и таким образом мы не сделали бы еще ничего, достойного Его
благодеяний. Кто прежде благодетельствует, тот обнаруживает в себе явную
доброту, а кто получил благодеяние, тот, чем бы ни воздавал за него, воздает
только должное и не заслуживает благодарности, – особенно когда начавший
благодетельствовать оказывает благодеяние врагам; а кто воздает ему, тот
воздает благодетелю тем, что от него же получил, и сам же опять тем пользуется.
Но и это нас не трогает; нет, мы до такой степени неблагодарны, что рабов, и
мулов, и коней облекаем в золотые уборы, а Господа, скитающегося в наготе,
переходящего от дверей к дверям, стоящего на распутиях и простирающего к нам
руки, мы презираем, а часто смотрим на Него суровыми глазами; но и это самое Он
терпит нас ради. Он охотно алчет, чтобы напитать тебя; странствует в наготе,
чтобы доставить тебе возможность получить одежду нетления. Но вы, несмотря и на
это, не Уделяете ничего из своего имения. Ваши одежды или снедаются молью, или
составляют тяжесть для сундуков и лишнюю заботу для владетелей; а Кто даровал и
это и все прочее, Тот скитается нагим. Но вы говорите, что не складываете свои
одежды в сундуки, а сами одеваетесь в них и украшаетесь? Скажите же мне, какая
вам от того польза? Та ли, что вас увидит на площади толпа? Что же? Там будут
удивляться не тому, кто облечен в такие одежды, а тому, кто подает нуждающимся.
Итак, если хочешь, чтоб тебе удивлялись, одевай других, – и ты получишь тысячи
похвал. А вместе с людьми тогда восхвалит тебя и Бог. Теперь же никто не
похвалит тебя; а только все ненавидят, видя, что тело ты украшаешь, а о душе
нерадишь. Украшение тела есть и у блудниц, и они нередко одеваются в самые
многоценные и блестящие одежды; но украшение души есть только у людей
добродетельных. Я об этом часто говорю и не перестану говорить, заботясь не
столько о бедных, сколько о ваших душах. У них будет утешение, если и не от
нас, то с другой какой-либо стороны; если бы даже для них и не было утешения, а
погибли бы они от голода, и в таком случае для них большего вреда не было бы.
Повредило ли сколько-нибудь Лазарю убожество и изнурение от голода? Но вас
никто не исхитит из геенны, если вы не получите помощи от бедных; нет, мы будем
говорить то же, что и богач, преданный вечным мукам и лишенный всякого
утешения. Но не дай Бог никому из нас услышать когда-либо такие слова; да
отойдем мы в недра Авраама, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса
Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков.
Аминь.
1. Многие из людей беспечных, злоупотребляя человеколюбием
Божиим к умножению грехов и к большему нерадению, говорят такие слова: нет
геенны, нет мучений; Бог отпускает нам все грехи. Заграждая уста таким людям,
один мудрый муж говорит: не рцы: щедрота
Его многа есть, множество грехов моих очистит: милость бо и гнев у Него, и на грешницех
почиет ярость Его (Сир. 5, 6–7); и в другом месте: по мнозей милости Его, тако много и обличение Его (16, 13). Где же,
скажет кто-нибудь, человеколюбие Его, если мы получим то, что следует за грехи
наши? Но что мы получим заслуженное, послушай и Пророка, и Павла. Один говорит:
яко Ты воздаси комуждо по делом его
(Пс. 61, 13); а другой: Иже воздаст
коемуждо по делом его (Рим. 2, 6). Тем не менее, однако ж, велико
человеколюбие Божие, и это видно вот откуда: Бог разделил судьбы наши на два
века жизни, настоящий и будущий, и, определив первую для подвигов, а последнюю
для получения венцов, показал таким образом великое человеколюбие. Каким
образом? Тем, что, хотя бы мы совершили множество тяжких грехов и не
переставали от юности до глубокой старости осквернять свою душу несчетными
пороками, Он не истязует нас ни за один из этих грехов, а в бане пакибытия
подает отпущение их и дарует оправдание и освящение. Но что скажешь ты, если
сподобившийся таинств с самого детства после того впадет во множество грехов?
Такой заслуживает уже тем большего наказания. За одни и те же грехи мы
подвергаемся не одному и тому же осуждению, но гораздо строжайшему, когда
согрешаем после освящения таинствами. Это и показывает Павел в следующих
словах: отверглся кто закона Моисеова,
без милосердия при двоих или триех свидетелех умирает. Колико мните горшия
сподобится муки, иже Сына Божия поправый, и Кровь заветную скверну возмнив, и
Духа благодати укоривый? (Евр. 10, 28–29). Такой, следовательно, достоин
большего наказания.
Однако ж и такому Бог еще отверзает двери покаяния и подает
много средств омыть свои согрешения, только бы он сам захотел. Подумай же, как
велики доказательства Его человеколюбия, – в том, что Он и отпускает (грехи)
Своею благодатию, и согрешившего после благодати и заслужившего наказание не
наказывает, но дает время и средства к оправданию. Поэтому-то Христос говорил
Никодиму: не посла Бог Сына Своего в мир,
да судит мирови, но да спасется Им мир. Два Христова пришествия: одно уже
было, другое будет. Но то и другое имеет цель не одну: первое было не для
истязания наших дел, а для отпущения; второе пришествие будет не для отпущения,
а для истязания. Поэтому о первом пришествии Он говорит: не приидох, да сужду мирови, но да спасу мир (Ин. 12, 47); о втором
же: егда приидет Сын Человеческий во
славе Своей, тогда поставит овцы одесную Себе, а козлища ошуюю. И идут сии в
муку вечную, а праведницы в живот вечный (Мф. 25, 31, 33, 46). Впрочем, и
первое пришествие могло быть для суда, по требованию правосудия. Почему? Потому,
что до пришествия Христова были уже: и естественный закон, и Пророки, и закон
писаный, и учение, и бесчисленные обетования, и явление чудес, и наказания, и
мучения, и многое другое, что могло исправлять (людей), – и во всем этом
следовало требовать отчета. Но так как (Бог) человеколюбив, то и не делал
истязания, а даровал прощение. А если бы Он стал судить, все немедленно погибли
бы. Вси бо, сказано, согрешиша и лишени суть славы Божия
(Рим. 3, 23). Видишь ли, какое неизреченное человеколюбие? Веруяй в Онь не будет осужден: не веруяй уже осужден есть (Ин. 3,
18). Но если Он пришел не для того, чтобы судить мир, то каким образом
неверующий уже осужден, когда еще не настоит время суда? Он говорит это или
потому, что неверие без раскаяния само по себе есть величайшее мучение, или же
Он предвозвещает будущее. Как убийца, хотя бы и не был осужден приговором
судии, уже осужден по самому свойству своего дела, так и неверующий. И Адам
умер в тот самый день, в который вкусил от древа: таково было определение: в оньже аще день снесте от древа, смертию
умрете (Быт. 2, 17). Но он еще жил и после того: каким же образом он умер?
И по определению Божию, и по свойству своего поступка. Кто сделал себя повинным
наказанию, тот находится под наказанием, хотя еще и не на самом деле, а по
определению. И чтобы кто-нибудь, услышав: не
приидох, да сужду мирови, не подумал, что можно грешить безнаказанно, и не
сделался оттого еще более беспечным, Христос предотвращает такое нерадение,
сказав: уже осужден есть. Так как
будет суд, но еще не настал, то Он ближайшим образом возбуждает страх мучения и
уже показывает наказание. Но и то служит доказательством великого человеколюбия
Божия, что Бог не только дал Сына, но и отложил время суда, чтобы согрешившие и
неверующие имели возможность очистить свои согрешения. Веруяй в Сына не будет осужден, – верующий, а не испытующий,
верующий, а не любопытствующий. А если и верующий имеет жизнь нечистую, дела
недобрые? Таких Павел называет не истинно верующими: Бога исповедуют ведети, а делы отмещутся его (Тит. 1, 16). Впрочем,
Христос здесь высказывает то, что они подлежат осуждению не за неверие, а
подвергнутся жесточайшему наказанию за дела; за неверие же не наказываются, –
потому что уже уверовали.
2. Видишь ли, как, начав с (истин) страшных, Христос опять
ими же закончил? В начале Он говорил: аще
кто не родится водою и Духом, не может внити в Царствие Божие. А здесь
опять: не веруяй в Сына уже осужден есть.
То есть: не думай, что отложение (наказания) может принести какую-либо пользу
тому, кто уже заслужил наказание, если не раскается. Состояние неверующего
ничем не лучше состояния людей, уже осужденных и преданных наказанию. Сей же есть суд, яко свет прииде в мир, и
возлюбиша человецы паче тму, неже свет (Ин. 3, 19). Смысл этих слов такой:
люди наказываются за то, что не хотят оставить тьму и поспешить к свету. Таким
образом, Христос лишает их всякого оправдания. Если бы, говорит Он, Я пришел
только наказывать и требовать у них отчета в делах, то они могли бы сказать: мы
поэтому-то и удалились от Тебя. Но Я пришел освободить их от тьмы и привести к
свету. Кто же помиловал бы человека, не хотящего из тьмы выйти к свету? Таким
образом они, говорит, удаляются от нас, не имея возможности ни в чем обвинить
нас, но еще получив от нас бесчисленные благодеяния. Осуждая их за это и в
другом месте, Он говорит: возненавидеша
Мя туне (15, 25); и еще: аще не бых
пришел и глаголал им, греха не быша имели (15, 22). Кто сидит во тьме по
недостатку света, тот, быть может, и получил бы прощение; а остающийся во тьме
после явления света, тот сам на себя свидетельствует, что его воля развращена и
непокорна. Но так как сказанное казалось многим невероятным (никто ведь не
может предпочесть тьмы свету), то Он показывает и причину, по которой люди
подвергались такому злосчастию. Какая же это причина? Беша бо, говорит, их дела
зла. Всяк же делаяй злая ненавидит света и не приходит к свету, да не обличатся
дела его (3, 19–20). Ведь Он пришел не судить и не истязать, а простить и
отпустить согрешения их, подать им спасение чрез веру: почему же они убегали
Его? Если бы Он, пришедши, воссел на судилище, то они могли бы иметь на это
некоторое основание. Кто сознает в себе что-либо худое, тот обыкновенно
избегает судьи, но к тому, кто прощает, преступники даже спешат. Итак, если Он
пришел с прощением, им следовало поспешить к Нему, и особенно тем, которые
сознавали в себе много грехов; так многие и сделали. Мытари и грешники, приходя
к Иисусу, возлежали с Ним. Что же значат слова Его? Он говорит о тех, которые
решились навсегда оставаться во зле. Сам Он пришел для того, чтобы оставить
прежние согрешения и предостеречь от будущих. Но так как некоторые до такой
степени изменились и ослабели к подвигам добродетели, что до последнего
издыхания хотят оставаться во зле и не думают никогда отстать от него, то
Христос, имея в виду таких людей, и обличает их. Христианство требует и
православного учения, и жизни доброй, но они, говорит Христос, боятся
обратиться к нам, по тому самому, что не хотят показать доброй жизни. Живущего
в язычестве никто не станет обличать, потому что имеющий таких богов и
празднества, подобно богам постыдные и достойные осмеяния, показывает и дела,
достойные своего учения, а чтители Бога, живя беспечно, всех имеют для себя
обвинителями и обличителями, – так досточтима истина и для врагов ее! Замечай
же, с какою точностию Христос выражает то, о чем говорит. Он не сказал: сделавший злая не приходит к свету, но: делаяй, то есть делающий всегда; кто
хочет всегда валяться в тине греха, тот и не хочет подчинять себя Моим законам
и, вне их, безбоязненно блудодействует и делает все другое запрещенное. Приходя
же ко Мне, он становится виден, как вор при свете. Поэтому-то он и избегает
Моей власти. Действительно, можно и ныне слышать от многих язычников, что они
потому не могут обратиться к нашей вере, что не могут оставить пьянства,
блудодеяния и подобных пороков. Что же, скажешь ты, разве нет и христиан, худо
поступающих, и язычников, проводящих жизнь в любомудрии? Что есть христиане,
живущие худо, это и я знаю; а есть ли язычники, живущие добродетельно, этого я
доподлинно еще не знаю. Ты не указывай мне на людей смиренных и честных от
природы: это не добродетель! Укажи человека, который бы, испытывая сильное
увлечение страстей, оставался любомудрым, а такого ты не найдешь (в язычестве).
Если и обетование Царства, угроза геенною и тому подобное едва удерживает людей
в добродетели, тем менее люди, ни в чем этом не убежденные, могут преуспевать в
добродетели. Если же некоторые из них и показывают вид добродетели, то делают
это для славы. А кто это делает для славы, тот, когда только можно утаиться, не
откажется удовлетворить своим злым пожеланиям. Но чтобы не показаться
кому-нибудь любителями спора, согласимся, что между язычниками есть люди,
хорошо живущие: это нисколько не противоречит нашим словам. Я говорю о том, что
многократно бывает, а не о том, что изредка случается.
3. Но смотри, как Христос лишает их и с другой стороны
всякого оправдания. Он говорит, что свет
пришел в мир (ст. 19). Искали ли, говорит, они его, трудились ли, заботились
ли найти? Свет сам к ним пришел; однако ж они и тогда не поспешили к нему. Если
же и между христианами некоторые живут худо, то касательно этого заметим, что
Христос говорит не о тех, которые стали христианами от рождения и приняли веру
от предков (хотя нередко и они порочною жизнию уклонялись от правого учения);
не о них, кажется, здесь говорится, но о тех, которые из иудейства или
язычества должны были обратиться к правой вере. (Христос) показывает, что
никто, находясь в заблуждении, не захочет обратиться к вере, если
предварительно не предпишет самому себе доброй жизни, и никто не останется в
неверии, если предварительно не решится навсегда оставаться злым. Не говори ты
мне, что такой-то целомудрен и не вор; не в этом только состоит добродетель.
Какая польза, имея эти качества, быть рабом суетной молвы и, опасаясь стыда от
своих друзей, оставаться в заблуждении? Это не значит жить добродетельно. Раб
тщеславия не лучше блудника; даже делает гораздо большие и тягчайшие грехи, чем
тот. Но укажи мне кого-нибудь между язычниками, который был бы свободен от всех
страстей и не был причастен ни одному пороку: ты указать не можешь. И те,
которые прославились у них великими делами и презирали, как говорят, богатство
и роскошь, те-то наиболее раболепствовали славе человеческой; а это – причина
всех зол. В таком состоянии оставались и иудеи. Поэтому, обвиняя их, Христос и
говорил: како можете веровати, славу друг
от друга приемлюще? (Ин. 5, 44). Но почему Христос не беседовал и не
распространил об этом слова с Нафанаилом, которому засвидетельствовал истину?
Потому, что он приходил ко Христу не с таким усердием (с каким Никодим).
Никодим считал это для себя долгом и употребил на слушание беседы такое время,
в которое другие отдыхали. Но Нафанаил приходил по убеждению другого. Впрочем,
Христос не оставил без внимания и его; Он сказал ему: отселе узрите небо отверсто, и ангелы Божия восходящия и нисходящия
(Ин. 1, 51). Никодиму же ничего подобного Он не говорил, а беседовал с ним об
устроении нашего спасения и о жизни вечной, употребляя различную речь сообразно
с душевным расположением каждого. Для Нафанаила, который и пророчества знал, и
был не так боязлив, довольно было услышать и это одно. А Никодиму, так как он
был еще боязлив, Христос не открывал всего ясно, но потрясал его душу, чтобы
страх истребить страхом, говоря, что неверующий осужден и что неверие
происходит от порочной совести. Никодим много дорожил славою человеческою и
думал о ней больше, чем о наказании. Мнози,
сказано, от князь вероваша в него, но фарисей
ради не исповедоваху (12, 42): в этом-то Христос и упрекает его, и
показывает притом, что неверующий в Него не почему-либо другому не верует, как
потому, что ведет нечистую жизнь. Далее Он говорит: Аз есмь свет (8, 12); а здесь: прииде
свет в мир (3, 19). Таким образом, вначале Он говорил более прикровенно, а
впоследствии яснее. Между тем Никодим был удерживаем славою народною; потому и
не мог иметь столько смелости, сколько бы следовало. Будем же убегать
тщеславия; эта страсть сильнее всех страстей. Отсюда любостяжание и
сребролюбие; отсюда ненависть, вражда, распри. Желающий большего ни на чем
остановиться не может; а желает он большего потому, что любит суетную славу.
Скажи мне, для чего многие окружают себя множеством евнухов, толпою слуг и
таким блеском? Не по нужде, а для того, чтобы люди, встречающиеся с ними, были
свидетелями этого неуместного блеска. Итак, если мы отсечем эту страсть, то
вместе с головою истребим и остальные члены этого зла, и тогда уже ничто не
воспрепятствует нам жить на земле, как на небе. Тщеславие не только влечет ко
злу своих пленников, но вкрадывается и в добродетели; и если не может лишить
нас их, то делает нам большой вред в самой добродетели, принуждая переносить
труды, а лишая плодов. Зараженный тщеславием, – постится ли, молится ли, творит
ли милостыню, – лишается своей награды. Какое же несчастие может быть больше
того, как, изнуряя себя вотще и понапрасну, подвергнуться осмеянию и лишиться
горней славы? А желающему той и другой славы невозможно получить той и другой
вместе. Правда, можно достигнуть и той и другой славы, но только в том случае,
если будем желать не обеих, а одной – славы небесной. А кто жаждет и той и
другой, тот не может получить той и другой вместе. Итак, если хотим достигнуть
славы, будем убегать славы человеческой, а желать той, одной славы – от Бога.
Таким образом можем приобрести и ту и другую славу, чего и да сподобимся все
мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Нет ничего светлее и сильнее истины, равно как нет ничего
бессильнее лжи, хотя бы она прикрывалась бесчисленными покровами. Ложь легко уловить
и опровергнуть; а истина открыто предлагает себя всем, желающим видеть красоту
ее. Она не любит скрываться, не боится опасности, не трепещет наветов, не
домогается славы народной, не подвержена ничему другому человеческому; она
стоит выше всего, подвергаясь, конечно, тысячам наветов, но оставаясь
необоримою; прибегающих к ней она охраняет, как крепкою стеною, величием своей
силы; не терпит скрытных убежищ, но предлагает открыто всем все, что есть в
ней. Это показал и Христос, когда сказал Пилату: Аз всегда не обинуяся учах, и тай не глаголах ничесоже (Ин. 18,
20). Это Он тогда сказал, а теперь сделал. По
сих бо, сказано, прииде в жидовскую
землю Он и ученицы Его, и ту живяше и крещаше. В праздники Он приходил в
город, чтобы там предлагать учение среди народа и чудесами благотворить ему; по
окончании же праздников часто отходил на Иордан, потому что и туда стекалось
множество народа. Он всегда посещал места многолюдные не из желания показать
Себя или из любочестия, а с тою целию, чтобы большему числу людей доставить
пользу. Так как далее евангелист говорит, что не Иисус крестил, а Его ученики,
то ясно, что и здесь он говорит то же, то есть крестили только ученики Его.
Почему же, скажешь ты, не крестил Он Сам? Еще прежде Иоанн сказал: Той вы крестит Духом Святым и огнем (Мф.
3, 11); но Духа Святого Он тогда еще не подавал, потому, конечно, и не крестил.
Но ученики делали это, желая многих привести к спасительному учению. Для чего
же, когда стали крестить ученики Иисуса, Иоанн не переставал делать это, а и он
продолжал крестить и делать это до самого своего заключения в темницу? Слова: бе и Иоанн крестя во Еноне, и следующие:
не у бо бе всажден в темницу Иоанн
(Ин. 3, 23, 24), именно показывают, что он тогда еще не переставал крестить.
Для чего же, скажешь, он крестил до сих пор? Ведь он, перестав крестить вместе
с тем, как начали ученики Иисуса, конечно, показал бы этим преимущество их?
Итак, для чего он продолжал крестить? Для того, чтобы не возбудить в своих
учениках большей зависти и соперничества. Если Иоанн не убедил их последовать
Христу, несмотря на то что вопиял тысячу раз, всегда уступал Ему первенство и
признавал себя меньшим Его, то, если бы еще он перестал крестить, тем более
возбудил бы в них соперничество. Поэтому и Христос тогда особенно стал проповедовать,
когда Иоанн был умерщвлен. И я думаю, что смерть Иоанна и была допущена и
последовала так скоро для того, чтобы внимание всего народа обратилось на
Христа и мнения уже не разделялись между тем и другим. Впрочем, и крестя, Иоанн
не переставал увещевать и показывать великое и высокое достоинство Иисуса. Он
крестил не для чего-либо другого, а только – да во Грядущаго по нем веруют (Деян. 19, 4). Итак, проповедуя это,
как бы он показал достоинство учеников Христовых, если бы перестал крестить?
Тогда подумали бы, что он это сделал по зависти или досаде. А продолжая
проповедовать, он доказывал еще сильнее их досточтимость. Не себе приобретал
славу, но отсылал слушателей ко Христу» и не меньше учеников Его содействовал
Ему, даже еще больше, потому что его свидетельство было неподозрительно и он
имел у всех больше славы, чем они. На это указывал и евангелист, сказав: исхождаше к нему вся Иудеа, и вся страна
Иорданская (Мф. 3, 5). Да и в то время, когда крестили ученики, народ не
переставал приходить к нему. А если бы кто захотел узнать, имело ли
какое-нибудь преимущество крещение учеников (Иисуса) пред крещением Иоанна, мы
скажем, что никакого. То и другое крещение равно не имело благодати Духа, и
целию того и другого было только приведение крещаемых ко Христу. Ученики
Иисусовы, не желая постоянно ходить (по разным местам), чтобы собирать желавших
веровать, как это сделал с Симоном брат его и с Нафанаилом Филипп, установили
крещение, чтобы чрез него без труда приводить всех ко Христу и пролагать путь к
вере в Него. А что ни то, ни другое крещение не имело одно пред другим никакого
преимущества, это видно из следующих обстоятельств. Каких? Бысть, сказано, стязание от
ученик Иоанновых со иудеем о очищении (Ин. 3, 25). Ученики Иоанновы
всегда завидовали ученикам Христовым, даже Самому Христу; когда же увидели, что
они крестят, то начали говорить крещаемым, что их крещение заключает в себе
нечто большее, чем крещение учеников Христовых, и, взяв одного из крещеных,
усиливались убедить его в том, но не убедили. А что они сами пришли к нему, а
не он искал их, послушай, как намекает на это евангелист. Он не говорит, что
один иудей стал состязаться с ними, а: бысть
стязание от ученик Иоанновых с иудеем о
очищении.
2. Но заметь и скромность евангелиста. Он не употребляет
слов укорительных, а, сколько можно было, смягчает вину (учеников Иоанновых),
говоря просто: бысть стязание. А что
состязание это происходит от зависти, видно из последующих обстоятельств,
изложенных евангелистом также без укоризны. Приидоша,
говорит он, ко Иоанну и рекоша ему:
равви, Иже бе с тобою обонпол Иордана, Ему же ты свидетельствовал еси, се, Сей
крещает, и вси грядут к Нему (ст. 26), то есть к Тому, Которого ты крестил;
это они выражают словами: Емуже ты
свидетельствовал еси. Они как бы так говорили: Тот, Которого ты сделал
известным и славным, Тот осмеливается на то же, что и ты делаешь. Но они не
сказали: Которого ты крестил, – в таком случае они были бы принуждены вспомнить
и о гласе, бывшем свыше, и о сошествии Духа; а что они говорят? Иже бе с тобою обонпол Иордана, Емуже ты
свидетельствовал еси, то есть Который был в числе учеников твоих, Который
не имел в себе ничего, больше нашего, Тот, отделившись от тебя, крещает. Но не
этим только они думали возбудить Иоанна, а и тем, что их слава стала наконец
затмеваться: все, говорят они, идут к Нему. Отсюда видно, что они не одолели и
того иудея, с которым имели состязание. А говорили это потому, что были еще
несовершенны и еще нечисты от любочестия. Что же Иоанн? Опасаясь, чтобы они,
отделившись и от него самого, не сделали еще чего-либо более худого, он не
сильно упрекает их; а что говорит? Не
может человек приимати ничесоже, аще не будет дано ему с небесе (ст. 27).
Если здесь он еще не очень высоко отзывается о Христе, ты не удивляйся этому:
учеников, проникнутых такими чувствами, он не мог вдруг и с первого раза
научить всему. Он хочет сперва поразить их страхом и показать, что они, враждуя
против Него, враждуют не против кого-либо другого, а против Самого Бога. Таким
образом, что говорил и Гамалиил: не
можете разорити то, да не како и богоборцы обрящетеся (Деян. 5, 39), то
прикровенно выражает здесь и Иоанн. Говоря: никто не может взять, аще не будет дано ему с небесе, он
показывает, что они домогаются невозможного и оказываются поэтому богоборцами.
Что же? Сообщники Февды разве не от себя самих взяли? Но они взяли, и тотчас
были рассеяны и погибли. Дела же Христовы не таковы. Таким образом Иоанн
незаметно и успокаивает их, показывая, что затмевающий славу их – не человек, а
Бог. Поэтому, если и дела Его славны и все идут к Нему, удивляться не должно:
таковы дела Божественные, и совершающий их есть Бог, иначе Он никогда не смог
бы совершить столь великих дел. Дела человеческие удобопостижимы и непрочны,
скоро разрушаются и погибают. А эти дела не таковы; следовательно, они дела не
человеческие. И смотри, как слова: Емуже
ты свидетельствовал еси, которые ученики Иоанна думали обратить к унижению
Христа, Иоанн обращает против них же самих. Показав сперва, что Христос
прославился не от его свидетельства, он потом заграждает им уста таким образом:
не может, говорит, человек приимати от себе ничесоже, аще не
будет дано ему с небесе. Что это значит? Если то есть вы вполне держитесь
моего свидетельства и признаете его истинным, то знайте, что по этому самому
свидетельству надлежит предпочитать не меня Ему, а Его мне. А что я
свидетельствовал? Об этом я вас призываю в свидетели. Поэтому он и
присовокупляет: сами мне
свидетельствуете, яко рех: несмь аз Христос, но яко послан есмь пред Ним
(ст. 28). Итак, если вы, держась моего свидетельства, ставите это мне на вид и
говорите: Емуже ты свидетельствовал еси,
то знайте, что Он не только не уничижается принятием от меня свидетельства, но
еще более возвышается от этого. Иначе говоря, то свидетельство было не мое, а
Божие. Таким образом, если вы меня считаете человеком, достойным вероятия, то
ведь я, между прочим, сказал также, что я
послан пред Ним. Видишь ли, как он мало-помалу показывает им, что то
свидетельство есть Божественное? Смысл его слов таков: я служитель, и говорю
слова Пославшего меня, не льстя Ему по человеческому пристрастию, но служа Его
Отцу, пославшему меня. Я не угождал Ему свидетельством своим, а говорил то, что
послан сказать. Итак, не считайте меня поэтому великим; в этом открывается Его
величие. Он Сам есть Господь всех этих дел. Объясняя это, Иоанн присовокупляет:
имеяй невесту жених есть, а друг женихов,
стоя и послушая его, радостию радуется за глас женихов (ст. 29). Но почему
он, говоривший прежде: несмь достоин, да
отрешу ремень сапогу Его (1, 27), теперь называет себя другом Его? Он
говорит это, не превознося себя и не величаясь, но желая показать, что он к
этому-то и стремится, что это происходит не против его воли и не к огорчению
его, а согласно с его желанием и старанием, и что к этому-то он и направлял все
свои действия. Это он весьма разумно и выразил названием друга, потому что слуги жениха в подобных обстоятельствах не так
радуются и веселятся, как его друзья. Итак, он, называя себя другом, этим
означает не равенство свое со Христом, нет, – но желает выразить свою радость,
а вместе и снисходит к немощи своих учеников. Он указал и на служение свое,
сказав: яко послан есть пред Ним. Но
так как они думали, что он огорчается этим, то он и назвал себя другом Жениха,
показывая таким образом, что он не только тем не огорчается, но и весьма
радуется. Я, говорит он, и пришел на это дело, и потому я так далек от того,
чтобы огорчаться этими обстоятельствами, что тогда-то наиболее стал бы
огорчаться, когда бы этого не было. Я тогда бы скорбел, когда бы невеста не
пришла к Жениху; а не теперь, когда наши желания исполнились. Если дела Жениха
преуспевают, то и мы счастливы. Чего желали мы, то сбылось, и невеста признала
Жениха. И вы сами свидетельствуете, что все идут к Нему. Об этом-то я и старался,
к этому-то и направлял все свои действия. Таким образом, видя ныне исполнение
этого, я радуюсь, веселюсь и торжествую.
3. Но что значат далее слова: стоя и послушая его, радостию радуется за глас женихов? Здесь от
притчи он переходит к настоящему предмету; упомянув о Женихе и невесте, он
показывает, как происходит введение невесты: именно – гласом и учением. Так
Церковь сочетавается Богу. Поэтому и Павел говорит: вера от слуха, слух же глаголом Божиим (Рим. 10, 17). Итак, этот-то
глас меня радует. Но и выражение: стоя
он употребил не без цели, но с целию – показать, что его дело кончено, что ему,
после вручения Жениху невесты, остается только стоять и слушать, что он –
служитель и исполнитель и что его благая надежда и радость совершилась.
Показывая это, он и присовокупляет: сия
убо радость моя исполнися (ст. 29), то есть дело, которое должно было
совершиться, мною сделано, и мы уже ничего больше не можем сделать. Затем,
чтобы пресечь усиление скорбных чувств (в своих учениках) не на настоящее
только время, а и на будущее, он открывает им и будущие события и удостоверяет
в них как тем, что уже сказано, так и тем, что уже сделано. Для этого он
присовокупляет такие слова: Оному
подобает расти, мне же малитися (ст. 30), то есть наши дела остановились и
уже кончились, а дела Его начинают расти. Чего вы боитесь, то не на нынешнее
только время предстоит, но еще увеличится в будущем; это именно покажет наши
дела в полном свете. Для того я и пришел и радуюсь, что Его дела получили такое
преуспеяние и совершилось то, ради чего было все, сделанное нами. Видишь ли,
как спокойно и с какою мудростию он укротил их страсть, погасил зависть и
доказал невозможность их предприятия, – от чего в особенности и ослабевает зло?
Но это устроилось еще во время жизни и крещения Иоаннова для того, чтобы они,
имея в нем столь высокого свидетеля, не могли уже ничем оправдаться, если бы не
поверили. Он не сам собою пришел высказать это, и не потому только говорил, что
его спрашивали люди посторонние: его ученики сами и спрашивали его, и слушали
его. Если бы он говорил сам от себя, то они могли бы еще не верить; но, слыша
его ответы на собственные свои вопросы, они уже имели приговор сами против
себя. Так и иудеи потому именно, что отправляли от себя нарочитое посольство к
нему, слышали его ответы и, однако ж, не поверили ему, – поэтому-то и лишили
сами себя всякого оправдания. Чему же мы научаемся отсюда? Тому, что причина
всех зол – тщеславие. Оно довело учеников Иоанна до зависти; оно же возбудило
их зависть и опять, когда они немного уже успокоились. Потому, пришедши к
Иисусу, они говорят Ему: почто ученицы
Твои не постятся? (Мф. 9, 14). Будем же, возлюбленные, убегать этой
страсти. А если будем избегать ее, мы избавимся от геенны. Она-то наиболее
возжигает огонь; она всюду простирает власть свою и мучительски обладает всяким
возрастом и всяким званием; она ниспровергла целые церкви; она вредит делам
гражданским; она разоряет целые домы, города, народы, племена. И что
удивляешься этому? Она проникает и в пустыни и там показывает великую силу.
Часто и те, которые оставляли большие стяжания и все обольщения мира, ни с кем
не имели общения, овладевали самыми сильными плотскими пожеланиями, и те,
будучи пленены пустою славою, теряли всё. За эту страсть фарисей, трудившийся
много, поставлен ниже мытаря, который нисколько не трудился, но много совершил
грехов. Осуждать эту страсть нетрудно (все во мнении о ней согласны). А надобно
постараться, как бы одолеть ее. Как же одолеть? Будем противопоставлять славе
славу. Как мы презираем богатство земное, когда взираем на богатство небесное,
и не дорожим настоящею жизнию, когда помышляем о жизни гораздо лучшей, так мы
сможем презреть и славу настоящего мира, когда будем помышлять о славе гораздо
высшей – о славе истинной. Здешняя слава – слава пустая и суетная, имеющая
только имя, без дела, а та слава, небесная, есть слава истинная, в которой
прославляют не люди, но ангелы и архангелы и Сам Владыка архангелов, а лучше
сказать, вместе с Ним и люди. Если будешь смотреть на то зрелище, если узнаешь
тамошние венцы, если обратишься к тому прославлению, то земное никогда не
овладеет тобою; ты не будешь считать великим настоящее и не станешь искать
преходящего. И в царских палатах ни один из оруженосцев, предстоящих царю, не
оставит службы тому, кто облечен диадемою и восседает на престоле, чтобы
заниматься криком ворон и жужжанием летающих мух и комаров. А похвалы людей
ничем не лучше этого. Итак, зная малоценность человеческих вещей, будем все
собирать в безопасные сокровищницы и искать славы постоянной и неизменной,
которой и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего
Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и
присно, и во веки веков. Аминь.
1. Страшно славолюбие, страшно и исполнено многих зол. Это
терние, с трудом исторгаемое, зверь неукротимый, многоглавый, восстающий на тех
самых, которые питают его. Как червь поедает дерева, в которых зарождается, ржа
снедает железо, в котором появляется, и моль – ткань, так и тщеславие губит
душу, воспитавшую его в себе. Поэтому много нам нужно старания, чтобы истребить
в себе эту страсть. Вот и здесь, сколько Иоанн ни внушал ученикам своим,
страдавшим этим недугом, однако едва укрощает их. После сказанных раньше слов
он обращается к ним и еще с другою речью; с какою же? Грядый свыше, говорит он, над
всеми есть: сый от земли от земли есть и от земли глаголет. Так как вы,
говорит он, всюду разносите мое свидетельство и говорите, что в нем я вполне
достоин веры, то надобно вам знать, что Грядущий с небес не может делаться
достойным веры чрез того, кто живет на земле. Что же значат и что показывают
слова: над всеми есть? Они
показывают, что Христос ни в ком не нуждается, но Сам в Себе доволен, и что Он
выше всех без всякого сравнения. А сущим от
земли и от земли глаголющим Иоанн называет себя и говорит так не от своего
ума; но, как Христос сказал: аще земная
рекох вам, и не веруете (ст. 12), разумея здесь крещение, не потому, чтобы
оно было что-либо земное, а по сравнению с ним – Своего неизреченного рождения,
так и Иоанн здесь называет себя глаголющим от
земли, сравнивая свое учение с учением Христовым. Не другое что означают
слова – от земли глаголет, как то,
что мои слова, в сравнении с Христовыми, маловажны, скудны, ничтожны, таковы,
каковым и свойственно быть словам, получившим земное происхождение. Но в Нем вся сокровища премудрости и разума
сокровенна (Кол. 2, 3). А что Иоанн говорит здесь не об умствованиях
человеческих, это очевидно из его же слов: сый
от земли от земли есть. Но ведь в Иоанне не все было от земли, а главнейшее было небесное: он имел и душу, и общение
Духа не от земли. Как же Иоанн говорит о себе, что он от земли! Ничего иного
это не означает, как то, что я мал и ничего не стою, как приходящий от земли и
на земле родившийся; а Христос пришел к нам свыше. Когда же всеми этими словами
Иоанн укротил страсть своих учеников, тогда уже с большим дерзновением вещает о
Христе. Прежде этого излишне было бы говорить о Нем какие-либо слова, так как
они не могли иметь для себя места в уме слушающих. Но когда Иоанн исторг
терние, тогда уже безбоязненно начинает бросать семена, говоря: Грядый с небесе над всеми есть, и еже виде и
слыша, сие свидетельствует; и свидетельства Его никтоже приемлет (ст.
31–32). Но, сказав о Христе эти великие и возвышенные слова, Иоанн опять
переходит к слову смиренному. Выражение: Яже
виде и слыша употреблено человекообразно; ведь не по зрению и слуху знает
Он, что знает, но в природе Своей все имеет, как исшедший совершенным из недр
Отца и не нуждающийся в наставнике, как и Сам говорит: якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца (10, 15). Что же значит: еже виде и слыша, сие свидетельствует?
Так как посредством этих чувств мы всё познаем с точностию, и считаем себя
достоверными учителями в том, что воспринимаем чрез зрение и слух, потому что
не выдумываем и не говорим лжи, то, желая и здесь это выразить, Иоанн сказал: еже виде и слыша, – то есть: в Нем нет
ничего ложного, а все истинно. Как и мы часто с любопытством спрашиваем: сам ли
ты слышал? да видел ли? и, когда это подтвердится, тогда свидетельство
становится несомненным, – так и когда Сам Христос говорит: якоже слышу, сужду (5, 30), и: яже
слышах от Отца Моего, глаголю (8, 26), и: еже видехом, глаголем (3, 11), и тому подобные слова, то мы не
должны думать, что Он говорит по научению от других (так думать было бы крайне
безумно), но что Он говорит так для того, чтобы ничто из сказанного Им не было
заподозрено бесстыдными иудеями. Так как они еще не имели о Нем надлежащего
понятия, то Он часто и обращается к Отцу, и таким образом делает для них
достойными веры слова Свои.
2. Чему ты удивляешься, что Христос обращается к Отцу, когда
Он часто обращается и к Пророкам и к Писаниям, как, например, когда говорит: та суть свидетельствующая о Мне (5, 39).
Но неужели мы будем почитать Его меньшим даже Пророков потому только, что Он
заимствует от них свидетельства? Да не будет. Так он только приспособляет Свое
слово к немощи Своих слушателей, и если говорит, что сказанное Им слышал от
Отца, то говорит не как имеющий нужду в наставнике, но чтобы они верили, что в
Его словах нет ничего ложного. А слова Иоанна означают следующее: я должен
слушать Его, потому что Он пришел свыше и возвещает небесное, то, что Он один
верно знает. Это именно и означают слова: еже
виде и слыша... и свидетельства Его никтоже приемлет.
Но Он имел учеников, и словам Его многие внимали: как же
Иоанн говорит: никтоже приемлет? Никтоже сказано здесь вместо: немногие, потому что, если бы Иоанн в
строгом смысле сказал: никтоже, то
как мог бы потом присовокупить: приемый
Его свидетельство утверди, яко Бог истинен есть (ст. 33). Здесь Иоанн
касается и своих учеников, так как они не совсем были расположены веровать во
Христа. А что они и после этих слов не веровали в Него, это очевидно из
последующих сказаний. Будучи в темнице, Иоанн для того и посылал их ко Христу,
чтобы более соединить их с Ним. Но они и тогда едва веровали в Него, на что и
намекал Христос, сказав: и блажен, иже
аще не соблазнится о Мне (Мф. 11, 6). Итак, не с иною целию сказал Иоанн: и свидетельства Его никтоже приемлет,
как для того, чтобы предостеречь своих учеников, как бы так сказал: если не
многие будут в Него веровать, то не думайте поэтому, что учение Его ложно; Он, еже виде, свидетельствова. Вместе с этим
Иоанн говорит это в укоризну бесчувственности иудеев, как и в начале Евангелия
евангелист Иоанн обличает их, говоря: во
своя прииде, и свои Его не прияша (1, 11); это не Христу Самому упрек, а
осуждение непринявшим Его. Приемый Его
свидетельство утверди, яко Бог истинен есть. Этим он устрашает их,
показывает, что неверующий во Христа не только в Него не верует, но и в Самого
Отца; потому и присовокупляет: Егоже бо
посла Бог, глаголы Божия глаголет (ст. 34). Так как Он глаголет Божия, то верующий или неверующий в Него
– в Бога верует или не верует. Слово утверди
значит: доказал. Говоря таким образом и усиливая страх их, Иоанн прибавляет: яко Бог истинен есть, показывая этим,
что не веровать в Христа значит не иное, как осуждать во лжи пославшего Его
Бога. Итак, если Он ничего не говорит чуждого Отцу, а все – Отчее, то не
слушающий Христа не слушает Пославшего Его. Видишь, как этими словами он
поражает их? Доселе они не считали важным делом не слушать Христа. Поэтому
Иоанн и угрожает неверующим столь великою опасностию, чтобы знали они, что
неповинующиеся Христу не повинуются Самому Богу. Но затем, продолжая свою
беседу, Иоанн снисходит к слабости их ума и говорит: не в меру Бог дает Духа (ст. 34). Как я сказал, Иоанн опять
употребляет уничиженный образ выражения, разнообразя свое слово и делая его,
таким образом, удобоприемлемым для своих слушателей. Иначе и невозможно было
возбудить и усилить в них страх. Если бы он сказал о Христе что-нибудь
величественное, высокое, то они не поверили бы, а еще стали бы пренебрегать
словами его. Поэтому Иоанн все относит к Отцу, а о Христе говорит, как о
человеке. Что же значат слова: не в меру
Бог дает Духа? Иоанн хочет показать, что все мы в известной мере получаем
силу Духа. Духом он называет здесь силу Его, а она-то и разделяется по мере. А
Христос имеет неизмеримую всецелую силу. Если же сила Его неизмерима, то тем
более существо. Но видишь ли, что и Дух беспределен? Итак, Приявший всю силу
Духа, Ведущий все Божие, Сказавший: еже
слышахом, глаголем, и еже видехом, свидетельствуем, может ли быть в
чем-либо подозреваем? Он не говорит ничего, что не есть Божие, что не от Духа.
И между тем Иоанн еще ничего не говорит о Боге Слове, а только именем Отца и
Духа удостоверяет в своем учении, так как, что есть Бог, они это знали, что
есть Дух, веровали, хотя и не имели о Нем надлежащего понятия, но что есть Сын,
того не знали. Потому-то Он всегда обращается к Отцу и Духу и тем удостоверяет
в истине Своих слов. А если бы кто, упустив из виду эту причину, стал рассматривать
учение само по себе, то слишком отдалился бы от достойного понятия о Христе,
так как Христос не потому достоин был их веры, что имел силу Духа; Он не
нуждался в Его помощи, а Сам в Себе имеет все; но Иоанн говорит так
приспособительно к несовершенному разумению учеников, желая мало-помалу
возвысить их понятия. Это я говорю для того, чтобы не поверхностно пробегать
сказанное в Писании, но дознавать и цель говорящего, и немощь слушающих, и
другие обстоятельства. Наставники не все говорят так, как бы хотели сами, но
как требует состояние немощных. Потому и Павел говорит: аз, братие, не могох вам глаголати яко духовным, но яко плотяным...
Млеком вы напоих, а не брашном (1 Кор. 3, 1–2). Я желал бы, говорит он,
беседовать с вами, как с духовными, но не мог. Почему же? Не потому, чтобы сам
он не имел к тому сил, но потому, что они не могли слушать такого учения. Так и
Иоанн хотел многому научить своих учеников, но они еще не могли вместить;
потому он и ограничивается понятиями более простыми.
3. Итак, надобно испытывать все со тщанием. Изречения
Писания – это духовные оружия. А если мы не умеем пользоваться оружием и хорошо
вооружить им учеников, то само по себе оно будет иметь силу, но взявшим его не
может принести никакой пользы. Положим, что броня, шлем, щит, копье крепки. Но
пусть кто-нибудь, взяв это вооружение, броню наденет на ноги, шлем не на
голову, а на лицо, щит станет держать не перед грудью, а постарается привесить
к ногам: будет ли тогда польза от этого оружия? Не будет ли еще вреда? Это всякому
очевидно. Но произойдет это не от слабости оружия, а от неопытности того, кто
не умеет хорошо пользоваться им. Так и относительно Писания: если мы будем
смешивать порядок его изречений, то хотя и в таком случае оно само по себе
будет иметь свою силу, но нам не принесет никакой пользы. Я, говоря это вам
всегда, и наедине и в общественных собраниях, не имею никакого успеха потому,
что вижу, что вы во всякое время привязаны к житейским делам, а духовных и тени
нет у вас. Поэтому-то и в жизни мы нерадивы и, подвизаясь за истину, не много
имеем силы, а становимся смешными и для язычников, и для иудеев, и для
еретиков. Если бы вы и в других делах показывали такую же беспечность, как
здесь, то и в таком случае это не заслуживало бы извинения. Но в житейских делах
каждый из вас острее меча, как занимающиеся ремеслами, так и исполняющие
гражданские дела. А в делах необходимых, духовных, мы совершенно нерадивы;
бездельем занимаемся, как делом, а что следовало бы считать самым необходимым –
того мы не ставим наряду даже с бездельем. Или вы не знаете, что не для прежних
только людей, а и для нас написано Писание? Не слышим ли, что говорит Павел: елика преднаписана быша, в наше наказание
преднаписашася, да терпением и утешением Писаний упование имамы (Рим. 15,
4)? Знаю, что напрасно говорю; но не перестану говорить, потому что, делая так,
оправдаю себя пред Богом, хотя бы никто меня не слушал. Проповедующий
внимательным слушателям имеет утешение в их покорности; а кто часто
проповедует, а ему не внимают, и, однако ж, он не перестает говорить, тот
достоин большей чести, потому что ради угождения Богу исполняет с своей стороны
все, что следует, хотя бы и никто его не слушал. Впрочем, хотя бы нам и больше
было награды, по причине вашего невнимания, мы лучше желаем, чтобы она для нас
уменьшилась, а увеличилась для вас надежда спасения, так как великою для себя
наградою считаем самое преуспеяние ваше. И это говорим теперь не для того,
чтобы сделать слово наше тяжким для вас, но чтобы выказать вам скорбь о вашем
нерадении, от которого дай Бог всем нам отстать, и усвоить себе ревность
духовную, да сподобимся и небесных благ, благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков.
Аминь.
1. Великая польза постепенности открывается во всех делах.
Так мы успеваем в науках, не вдруг всему научаясь от наставников. Так мы
построили города, воздвигая их понемногу и постепенно; так сохраняем и нашу
жизнь. Не удивляйся, если этот порядок в делах житейских имеет такую силу; и в
духовных делах можно усматривать великую силу этой мудрости. Только таким
образом и иудеи могли освободиться от идолослужения, будучи удаляемы от него
незаметно, мало-помалу, сначала не слыша ничего возвышенного ни в догматах, ни
в правилах жизни. Так и после пришествия Христова, когда настало время для
открытия высочайших догматов, Апостолы всех приводили ко Христу, на первый раз
ничего не изрекая возвышенного. Так и Христос с большею частию слушателей
беседовал сначала. Так поступает и Иоанн (Креститель), говоря о Христе, как бы
только о необыкновенном человеке, и только прикровенно изображая возвышенные
Его свойства. Вначале он говорит: не
может человек приимати ничесоже, аще не будет дано ему с небесе (ст. 27);
потом касается чего-то возвышенного, говоря: Грядый свыше над всеми есть (ст. 31). Далее опять низводит слово к
чему-то смиренному, между прочим говоря: не
в меру бо Бог дает Духа (ст. 34); потом опять возвышает (слово): Отец бо любит Сына и вся даде в руце Его
(ст. 35); затем, зная, какую пользу приносит угроза наказания и как многие
водятся не столько обетованиями благ, сколько угрозами мук, заключает свою речь
так: веруяй в Сына имать живот вечный, а
иже не верует в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем (ст.
36). И здесь опять, говоря о наказании, возводит слово к Отцу. Не сказал: гнев Сына, хотя и Он есть Судия, а представил
им Отца, желая тем более устрашить. Но неужели, скажешь, достаточно веровать в
Сына, чтобы иметь живот вечный? Никак. Послушай, как Сам Христос объясняет это,
говоря: не всяк глаголяй Ми: Господи,
Господи, внидет в Царствие Небесное (Мф. 7, 21). И одной хулы на Духа
достаточно, чтобы быть ввержену в геенну.
Но что говорить об одних догматах? Хотя бы кто право веровал
и в Отца, и в Сына, и в Духа Святого, но если не живет, как должно, вера не
принесет ему никакой пользы ко спасению. Поэтому также, когда Христос говорит: се же есть живот вечный, да знают Тебе,
Единаго истиннаго Бога (17, 3), не подумаем, что этого и довольно для
нашего спасения. Необходима еще добрая жизнь и благоповедение. И хотя Иоанн
сказал: веруяй в Сына имать живот вечный,
но затем присовокупляет еще нечто более сильное (так как он слагает речь свою
не только из утешительных, но и из противоположных слов, и смотри, каким
образом); он прибавляет: а иже не верует
в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем. Однако ж и отсюда мы
не должны заключать, что довольно одной веры для спасения. Это доказывают
многочисленные места в Евангелии, где говорится о жизни. Поэтому-то Иоанн и не
сказал: в этом одном состоит живот вечный,
или: только верующий в Сына имать живот
вечный; но о том и другом он говорит только вообще, что в них есть живот
вечный. А если затем не последуют дела жизни, то наступит великое наказание. И
не сказал Иоанн: гнев ожидает его, но: пребывает
на нем, показывая этим, что гнев никогда не отступит от него. Чтобы слов: не узрит живота ты не относил к смерти
временной, а веровал, что наказание будет бесконечное, он употребил такое
выражение, которое означает непрестанное мучение. Делал же это Иоанн для того,
чтобы такими словами привлечь учеников своих ко Христу. Поэтому не лично им
делал увещание, а говорил вообще, чтобы тем более привлечь их. Не сказал он:
если вы уверуете, или: если вы не уверуете, а употребляет общие
выражения, чтобы слова его не были для них подозрительны. Но он говорит с
большею строгостию, чем Сам Христос. Христос сказал: не веруяй уже осужден есть (ст. 18); а Иоанн: не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем. И это весьма
справедливо, потому что не одно и то же говорить самому о себе и о другом. О
Христе могли бы думать, что Он часто так говорит по самолюбию и тщеславию; но
Иоанн был безопасен от такого подозрения. Если же впоследствии и Христос
употреблял более сильное слово, то уже тогда, когда иудеи имели о Нем высокое
понятие. Егда убо разуме Иисус, яко
услышаша фарисее, яко Иисус множайшия ученики творит и крещает, неже Иоанн:
Иисус же Сам не крещаше, но ученицы, Его: остави Иудею и иде паки в Галилею
(4, 1–3). Итак, Сам Он не крестил, но это разглашали вестовщики, желая
возбудить в слышащих о том ненависть к Нему. Почему же Он оставил Иудею? Не по
боязни, а для того, чтобы пресечь клевету и утишить ненависть. Силен был Он и
Сам удержать их, если бы они восстали на Него, но не хотел этого делать часто,
чтобы не оставить их в неверии о действительности Его воплощения. Если бы Он
часто, при нападениях, избегал их, то это для многих могло бы быть
подозрительно. Поэтому-то во многих случаях Он действовал более по-человечески.
Он желал, чтобы веровали как тому, что Он Бог, так равно и тому, что Он, будучи
Богом, носил плоть. Поэтому и после воскресения Своего Он говорил ученикам: осяжите Мя и видите, яко дух плоти и кости
не имать (Лк. 24, 39). Поэтому же и Петра порицает, когда тот говорит Ему: милосерд Ты, Господи, не имать быти Тебе сие
(Мф. 16, 22). Так много Он заботился об этом деле.
2. Притом же это есть не маловажный догмат в Церкви, а самое
главное в деле нашего спасения, и чрез это именно все для нас сделано и
совершено: и смерть разрушена, и грех отъят, и клятва уничтожена, и
бесчисленные блага дарованы нам в жизни. Поэтому Христос и желал так сильно,
чтобы веровали в Его воплощение – этот корень и источник бесчисленных для нас
благ. Действуя же по-человечески, Он не допускал сокрываться и Своим Божеским
делам. Так, удалившись в Галилею, Он продолжал то же самое, что и прежде делал.
Не напрасно удалялся в Галилею, но для того, чтобы совершать великие дела у
самарян, и устрояет это не просто, а с свойственною Ему мудростию, чтобы не
оставить иудеям никакого предлога даже к бесстыдному извинению. Выражая это,
евангелист присовокупляет: подобаше же
Ему пройти сквозь Самарию (4, 4), и тем показывает, что Он это сделал как
бы ненамеренно. Так делали и Апостолы. Как они, преследуемые иудеями, шли к
язычникам, так и Христос, когда иудеи изгоняли Его, обратился и к язычникам,
например сделал это ради жены сирофиникийской. Цель была та, чтобы отнять у
иудеев всякое извинение и чтобы они не могли сказать: Он, оставив нас, пошел к
необрезанным. Таким образом и ученики Его, защищая себя, говорили: вам бе лепо первее глаголати слово Божие, а
понеже отвергосте е и недостойны творите сами себе вечному животу, се,
обращаемся во языки (Деян. 13, 46). И Сам Христос: несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Израилева (Мф. 15, 24),
или: несть добро отъяти хлеба чадом и
поврещи псом (15, 26). Когда же они отвергли Его, то этим самым отверзли
дверь язычникам. Однако и тогда Он не преднамеренно идет к язычникам, а как бы
мимоходом. Итак, проходя мимо, прииде во
град Самарийский, глаголемый Сихарь, близ веси, юже даде Иаков Иосифу сыну
своему. Бе же ту источник Иаковль (Ин. 4, 5–6). Для чего евангелист так
обстоятельно говорит об этом месте? Для того, чтобы ты, слыша, как говорит
жена: еда ты болий еси отца нашего
Иакова, иже даде нам студенец сей (ст. 12), – не находил этого странным.
Это было то место, где Симеон и Левий, в отмщение за Дину, произвели жестокое
убийство (см.: Быт. 34, 25).
Нелишне сказать, откуда произошли самаряне, потому что вся
эта страна называется Самариею. Откуда же самаряне получили свое название?
Сомором называлась гора по имени ее владельца, как и Исаия говорит: глава же Ефремови Соморон (Ис. 7, 9).
Впрочем, обитавшие там назывались не самарянами, а израильтянами. С течением
времени, когда они оскорбили Бога, то, в царствование Факея, Феглаффелассар,
пришедши, взял многие города, напал на Илу, умертвил его и царство его отдал
Осии. На Осию напал Салманассар, взял другие города, сделал их себе
подвластными и обложил данью. Осия сначала уступил, потом отложился от его
власти и прибегнул к помощи ефиоплян. Ассирийский царь, узнав об этом, пришел с
войском, победил израильтян и, для отвращения новых восстаний, уже не позволил
им оставаться в стране той, а отвел их в Вавилон и Мидию; а оттуда из разных
мест вывел другие племена и поселил в Самарии, чтобы на будущее время
обезопасить свою власть в этой стране, занятой уже верными ему жителями. Тогда
Бог, желая показать Свою силу и то, что Он предал израильтян не потому, чтобы
они были бессильны, но за грехи их, насылает на варваров львов, которые делали
зло всему народу. Извещенный об этом, царь посылает некоего священника
преподать им закон Божий. Но и тогда они не оставили совершенно своего
нечестия, а только отчасти, и уж впоследствии времени, отвергнув идолов, начали
чтить истинного Бога. Между тем иудеи, возвратившиеся, наконец, из плена,
возымели ненависть к ним, как иноплеменникам и своим врагам, и по имени горы
стали называть их самарянами. Немалая вражда с ними у иудеев происходила и
оттого, что самаряне принимали не все книги Священного Писания, а только книги
Моисеевы и не много придавали важности Пророкам. Они же, со своей стороны,
старались уравнять себя в благородстве происхождения с иудеями, хвалились своим
родом от Авраама и считали его своим предком, так как он происходил из Халдеи,
а Иакова, как его потомка, называли своим отцом. Но иудеи гнушались ими, как и
всеми иными народами; потому-то и Христа они поносили именем самарянина, когда
говорили: самарянин еси Ты и беса имаши
(Ин. 8, 48). По той же причине и Христос в притче о шедшем из Иерусалима в
Иерихон вводит самарянина, оказавшего ему милосердие (см.: Лк. 10, 37), –
человека, по мнению иудеев, низкого, презренного, гнусного; также и в числе
десяти прокаженных называет одного иноплеменником (а это был самарянин); да и
Сам заповедал ученикам Своим: на путь
язык не идите и во град Самарянский не внидите (Мер. 10, 5).
3. Но евангелист напомнил нам об Иакове не для того только,
чтобы отметить историю страны, но чтобы вместе показать потерю этого места для
иудеев, уже давно сбывшуюся, так как уже во времена праотцев их язычники
владели вместо них этим местом. Чем праотцы их владели, хотя то и не было их
собственностию, то они по нерадению и беззаконию потеряли, хотя это уже было их
собственностию. Так, нет никакой пользы происходить от хороших предков, когда
потомки не похожи на них. Варвары, чтобы только избежать большей беды, тотчас
обратились к иудейскому богопочтению; а иудеи, и потерпев столько наказании, не
вразумились. Итак, в эту страну пришел Христос, который всегда отвергал жизнь
изнеженную и прихотливую, а проводил жизнь многотрудную и стеснительную. Он не
употреблял подъяремных животных, но Сам путешествовал так спешно, что и
утомлялся от пути. Да и при всяком случае Он внушает нам делать все самим, не
иметь ни в чем излишества и не требовать многого. Он желает нам быть до того чуждыми
всякого излишества, чтобы и в самом необходимом многое сокращать, потому и
говорил: лиси язвины имут, и птицы
небесныя гнезда: Сын же Человеческий не имать, где главы подклонити (Мф. 8,
20). Таким образом, Он очень часто проводил время в горах и в пустынях, не
только днем, но и ночью. Провозвещая это, и Давид сказал: от потока на пути пиет (Пс. 109, 7), показывая простоту Его образа
жизни. То же показывает здесь и Иоанн: Иисус
же, утруждся от пути, седяше тако на источнице: бе же яко час шестый. Прииде
жена от Самарии почерпати воду. Глагола ей Иисус: даждь Ми пити. Ученицы бо Его
отшли бяху во град, да брашно купят (Ин. 4, 6–8). Из этого мы узнаем, как
усиленны были Его путешествия, как Он не заботился о Своем пропитании и только
мимоходом занимался этим делом. Так научились и ученики Его удовлетворять свои
потребности: они не носили с собою дорожных припасов. На это указывает и другой
евангелист, говоря, что когда Христос сказал о квасе фарисейском, то ученики
думали, что не принесли с собою хлебов. Когда Христос водил с Собою учеников
алчущих, срывающих и едящих колосья, также когда говорится, что Сам Он,
чувствуя голод, пришел к смоковнице, то этим всем Он не чему-нибудь другому
научает нас, как презирать чрево и служения ему не считать достойным заботы.
Посмотри и здесь: они не принесли с собою ничего и, однако ж, не имея с собою
пищи, не заботились о ней заранее или с начала дня, но пошли купить ее в то
время, в которое обыкновенно все уже обедают. А мы, как только встаем с одра,
заботимся об этом прежде всех других дел, призываем поваров и служителей
трапезы и с большою заботливостию отдаем им приказания; а после того уже
приступаем к другим делам, всегда, однако ж, заботясь о житейском
преимущественно перед духовным, и то, что нужно бы считать излишним, признавая
необходимым. Так-то все делается у нас превратно. Между тем следовало бы
обращать все внимание на духовные дела и, уже исполнив их, приниматься за
житейские.
Далее, из этого видно не только терпение Христа в трудах, но
и удаление от пышности. Он не только утомился и сел на пути, но и остался один,
а ученики Его ушли. Конечно, если бы Он пожелал, то мог бы или не всех учеников
посылать, или, по удалении их, иметь при себе других служителей; но Он не хотел
этого, а таким образом и учеников приучал презирать всякую пышность. Что же
важного, скажет кто-нибудь, что они жили скромно, будучи рыбарями и
скинотворцами? Правда, они были рыбари и скинотворцы, но они внезапно воспарили
в высоту небес и сделались важнее всех царей, удостоившись быть собеседниками
Владыки вселенной и следовать повсюду за этим дивным Учителем. Вы знаете и то,
что люди из низкого состояния, достигающие почестей, легче увлекаются
высокомерием, неблагородно пользуясь почестями. Итак, Христос, желая утвердить
учеников Своих в неизменном смиренномудрии, учил их во всем умерять себя и ни в
каком случае не требовать прислужников. Сам Он, как говорит евангелист, утруждся от пути, седяше тако на источнице.
Видишь, Он сел от усталости и жары и для того, чтобы дождаться учеников. Знал
Он, что должно было случиться у самарян, но не для того, главным образом,
пришел сюда. А хотя и не для этого пришел, однако не имел нужды отгонять
пришедшую жену, показавшую так много усердия к Его учению. Иудеи Его гнали,
тогда как Он именно к ним пришел, а язычники привлекали к себе и тогда, когда
Он шел в иные места. Те ненавидели Его, а эти веровали в Него; те негодовали, а
эти удивлялись и поклонялись Ему. Что же? Ужели надобно было пренебречь
спасением стольких людей и такую искреннюю ревность оставить без внимания? Это
недостойно было Его человеколюбия. Поэтому Он и устрояет все в настоящем случае
с свойственною Ему мудростию. Он садится, для отдохновения тела и прохлады, при
источнике. Был самый полдень, что и означает евангелист словами: бе же яко час шестый. И седяше тако. Что значит тако? То есть сел не на престоле, не с
возглавием, но просто как случилось, на земле. Прииде жена от Самарии почерпати воду.
4. Смотри, как показывает евангелист, что и жена вышла из
города для другой цели, – преграждая всякий повод к бесстыдному прекословию
иудеев, чтобы кто не сказал, что Он противоречит собственной заповеди, повелев
ученикам не входить во град Самарянский,
а между тем Сам беседуя с самарянами. Для этого также присовокупляет, что ученицы Его отшли бяху во град, да брашно
купят, представляя, таким образом, многие причины беседы Его с женою. Что
же жена? Услышав Его слова: даждь Ми пити,
она очень разумно обращает слова Христовы в повод к вопросу: како Ты, жидовин сый, от мене пити просиши,
жены самаряныни сущей? Не прикасаютбося жидове самаряном (ст. 9). Почему
она думала, что Он иудей? Может быть, узнала по одежде или по наречию. Но
заметь, как осторожна жена. Если надлежало остерегаться, то Иисусу, а не ей; по
ее словам, не самаряне чуждаются иудеев, а иудеи не сближаются с самарянами;
однако жена, будучи сама свободна от этого упрека и думая, что другой ему
подвергается, не умолчала, но исправляет дело, по ее мнению, не согласное с
законом. Может быть, кто-нибудь станет недоумевать, как Иисус просил у нее
пить, когда этого не дозволял закон? А если Он еще предвидел, что она не даст
Ему пить, то и поэтому не следовало просить. Что сказать на это? То, что для
Него Самого нарушение подобных обычаев было делом безразличным. Кто других вел
к нарушению иудейских правил, Тот тем более Сам мог нарушать их. Не входящее во уста, говорил Он, сквернит человека, но исходящее изо уст, то
сквернит человека (Мф. 15, 11). Между тем беседа Его с женою могла быть не
малым осуждением для иудеев, потому что Он многократно привлекал их к Себе и
словами и делами, но они не последовали Ему. А посмотри, как жена увлекается
простым вопросом. Сам Он не вступал на это дело, на этот путь, но не
препятствовал, если к Нему кто обращался. Хотя Он и говорил ученикам: во град Самарянский не внидите, но не
повелевал отгонять приходящих. Это слишком было бы недостойно Его
человеколюбия. Поэтому Он и отвечает жене и говорит: аще бы ведала еси дар Божий, и Кто есть глаголяй ти: даждь Ми пити, ты
бы просила у Него, и дал бы ти воду живу (ст. 10). Прежде всего показывает,
что она достойна Его слушать, а не должна быть отвергнута, потом уже открывает
Себя; она же, как только узнала, кто Он, тотчас готова была и повиноваться, и
внимать Ему, чего нельзя сказать о иудеях. Они, даже и узнав Его, ни о чем не
спрашивали Его, не имели желания научиться от Него чему-либо полезному;
напротив, поносили Его и отгоняли от себя. Но вот жена, услышав Его слова,
смотри, с какою кротостию отвечает Ему: Господи,
ни почерпала имаши, и студенец есть глубок; откуда убо имаши воду живу? (ст.
11). Сейчас видно, что Христос отклонил уже ее от низкого о Нем понятия, от
мысли, что Он один из обыкновенных людей. Она здесь не просто называет Его
Господом, но в знак особенного уважения к Нему. А что она по уважению это
сказала, видно из последующей беседы. Она не шутит, не насмехается, а только
недоумевает. А что она не скоро все поняла, не удивляйся. Ведь не понял и
Никодим. Что он говорил? Како могут сия
быти? (3, 9). Како может человек
родитися, стар сый? И еще: еда может
второе внити во утробу матере своея и родитися? (3, 4). Но жена говорит с
большею скромностию. Господи, ни
почерпала имаши, и студенец есть глубок; откуду убо имаши воду живу? Иное
говорит ей Христос, а иное она разумела. Не слыша от Него ничего более сказанных
слов, она и не могла помыслить ничего возвышенного, хотя и могла сказать Ему
смело: если бы Ты имел воду живую, то не стал бы просить у меня воды, а Сам бы
прежде Себе дал ее; а теперь Ты только тщеславишься. Но ничего подобного она не
сказала, а как сначала, так и после отвечала Ему с великою скромностию. Сначала
она говорит: како Ты, жидовин сый, от
мене пити просиши? – а не говорит так, как бы разговаривала с
иноплеменником и врагом: не быть тому, чтобы я дала воды такому человеку –
врагу и чуждому нашего рода! И потом, слушая Его возвышенные слова о Себе
Самом, что особенно раздражает врагов, она не смеется, не поносит Его, но что
говорит? Еда Ты болий еси отца нашего
Иакова, иже даде нам студенец сей, и той из него пит и сынове его и скоти его?
(ст. 12). Видишь, как она вводит сама себя в именитый род иудеев? Слова ее
значат вот что: Иаков пользовался этою водою и никакой другой лучшей и сам не
имел, и нам не дал. Таким образом она показала, что уже с первого ответа она
возымела мысль о Нем высокую, возвышенную, потому что слова: и той из него пит и сынове его и скоти его
не иное дают разуметь, как то, что она имела мысль о лучшей воде, только еще не
находила ее и не знала хорошо. Если же выразить яснее то, что она хотела
сказать, то будет так: Ты не можешь сказать, что Иаков, давший нам этот
источник, сам пользовался другим, потому что и сам он, и дети его пили из
этого, а они не пили бы отсюда, если бы имели другую воду, лучшую. Ты и этой
воды не можешь достать; а другой, лучшей, Тебе невозможно иметь; разве
признаешь Себя Самого большим Иакова. Откуда же Ты имеешь ту воду, которую
обещал дать нам? Иудеи не так скромно говорили с Ним, – хотя и с ними Он
беседовал об этом же самом предмете и напоминал о такой воде. Но они не
приобрели для себя от того никакой пользы. А когда Он упомянул об Аврааме, то
они замышляли даже побить Его камнями (см.: Ин. 8, 56, 59). Но не так
обращается с Ним жена, а с великою кротостию, среди полуденного зноя, говорит и
слушает все с терпением и не думает, подобно иудеям, сказать: беса имать, и неистов есть (10, 20),
держит меня у источника, ничего не давая, а только величаясь на словах. Она
терпеливо внимает в ожидании найти желаемое.
5. Если жена самарянская показывает такое усердие, чтобы
научиться чему-нибудь полезному, и пребывает со Христом, хотя еще и не знает
Его, то какое помилование можем получить мы, знающие Его, и притом находясь не
на источнике, не в пустыне, не среди дня под палящими лучами солнца, но в
утреннее время, наслаждаясь под этим кровом тению и прохладою, и при всем том
не имея терпения выслушать что-либо из слова Божия, а тяготясь этим? Не такова
жена самарянская: она так увлекалась словами Спасителя, что и других призывала
к Нему. Иудеи же не только не призывали других, но и желавшим прийти к Нему препятствовали
и не дозволяли. Поэтому и говорили: еда
кто от князь верова в Онь, или от фарисей? Но народ сей, иже не весть закона,
прокляти суть (Ин. 7, 48–49). Итак, будем подражать самарянской жене; будем
беседовать со Христом. Он и теперь среди нас предстоит и говорит к нам чрез
Пророков и чрез учеников Своих. Будем слушать и повиноваться. Доколе мы будем
жить напрасно, без пользы? Не делать угодное Богу действительно значит жить
напрасно или, лучше, не только напрасно, но и во вред себе. Если данное нам время
мы не употребим ни на какое полезное дело, то, отшедши отсюда, подвергнемся
величайшему наказанию за потерю времени. Если получивший деньги для торговых
оборотов и потом истративший их подвергнется ответственности пред вверившими их
ему, то ужели не понесет наказания истощивший эту жизнь напрасно? Не для того
Бог ввел нас в настоящую жизнь и вдунул душу, чтобы мы пользовались только
настоящим, но для того, чтобы все делали для жизни будущей; только бессловесные
созданы для одной настоящей жизни. А мы для того и имеем бессмертную душу,
чтобы вполне приготовиться к той жизни. Если кто спросит, какое назначение
коней, ослов, быков и других животных, то мы скажем, что не другое назначение,
как только служить нам в настоящей жизни. А о нас нельзя этого сказать; для нас
есть лучшее состояние после отшествия отсюда; и нам все надобно делать так,
чтобы там просиять, ликовать с ангелами, предстоять Царю, – всегда, в
бесконечные веки. Для того и душа наша создана бессмертною, да и тело будет
бессмертно, чтобы мы наслаждались бесконечными благами. Если же ты пригвождаешь
себя к земле, тогда как тебе предложены блага небесные, то подумай, какое в
этом оскорбление для Дарующего их. Он предлагает тебе горняя, а ты, не слишком
этим дорожа, предпочитаешь землю. Поэтому, как оскорбленный, Он угрожает
геенною, чтобы ты из этого познал, каких благ лишаешь сам себя. Но да не будет,
чтобы мы подверглись этому наказанию, но, благоугодив Христу, да сподобимся
вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с
Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Благодать Святого Духа в Писании называется иногда огнем,
иногда водою, и это показывает, что такие наименования выражают не существо
Его, а только действие, потому что Дух, как существо невидимое и однородное, не
состоит из различных сущностей. Так огнем называет его Матфей, говоря: Той вы крестит Духом Святым и огнем (Мф.
3, 11), а водою именует Христос: реки от
чрева его истекут воды живы. Сие же рече о Дусе, Егоже хотяху приимати (Ин.
7, 38, 39). Так и, беседуя с женою, водою называет Духа: иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки. Называется
же Дух огнем – для означения теплоты благодати, которую Он возбуждает, и
истребления грехов; а водою – для выражения чистоты и обновления, сообщаемого
от Него душам, приемлющим Его. И справедливо. Как некий сад, цветущий
различными плодоносными и вечно зеленеющими деревьями, Он уготовляет ревностную
душу, не допуская в ней ощущений ни печали, ни наветов сатаны, но легко угашая
разжженные стрелы лукавого. Но заметь мудрость Христа, как Он мало-помалу
возводит жену. Он не сказал ей с самого начала: аще бы ведала еси, Кто есть глаголяй ти: даждь Ми пити; но, когда
подал ей повод назвать Его иудеем и вызвал на упрек, тогда, отражая укоризну,
сказал это. Сказав еще: аще бы ведала еси,
Кто есть глаголяй ти: даждь Ми пити, ты бы просила у Него, и, обещанием
чего-то великого заставив вспомнить о праотце, Он таким образом дает жене
прозреть. Потом, когда она возразила: еда
Ты болий еси отца нашего Иакова, – Он не сказал: Да, Я больше его, потому
что это могло бы показаться ей одним тщеславием, когда еще не видно было на то
доказательства; но Он приготовляет ее к этому именно тем, что говорит. Он не
просто говорит: Я дам тебе воду, но сперва показывает недостаточность воды
Иакова, а потом уже возвышает значение Своей воды, желая из свойства самих
даров показать расстояние и разность между лицами дарующими и Свое
превосходство пред Иаковом. Если ты удивляешься, как бы так говорил Христос,
Иакову, что он дал эту воду, то что скажешь, если Я дам тебе еще лучшую? Ты уже
предварила Меня исповеданием, что больше Иакова, когда возразила Мне: неужели
ты больше отца нашего Иакова, что обещаешь дать лучшую воду; а когда получишь
эту воду, то уже вполне признаешь Меня большим Его. Видишь ли беспристрастное
суждение жены, которая произносит суд о праотце и о Христе по делам их? Но не
так поступали иудеи. Даже видя, что Он бесов изгоняет, они не только не считали
Его выше праотца, но еще называли беснующимся. А жена именно на том основывает
свое суждение, на чем хочет Христос, то есть на доказательстве из Его дел,
потому что и Сам Он на этом основывал приговор о Себе, говоря так: аще не творю дела Отца Моего, не имите Ми
веры; аще ли творю, аще и Мне не веруете, делом Моим веруйте (Ин. 10, 37,
38). Таким точно путем и жена приходит к вере. Поэтому Христос, услышав слова
ее: еда Ты болий еси отца нашего Иакова,
и, оставив речь об Иакове, беседует о воде: всяк
пияй от воды сея, говорит Он, вжаждется
паки (ст. 13), и делает такое сравнение той и другой воды, не охуждая одну,
а только показывая превосходство другой. Не говорит, что та вода ничтожна,
ничего не значит и достойна презрения, а утверждает то, о чем свидетельствует и
самое существо той воды: всяк, пияй от
воды сея вжаждется паки, а иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во
веки (ст. 14). О воде живой жена слышала еще прежде того, но не понимала; а
так как живою водою обыкновенно называется непрерывно текущая и бьющая ключом
из неиссякающих родников, то жена думала, что и здесь говорится об этой воде.
Поэтому, еще яснее представляя ей то, о чем говорит, и из сравнения показывая
превосходство одной воды перед другой, Христос присовокупляет: а иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не
вжаждется во веки. Этими, равно и последующими словами, как я говорю, Он
доказывает превосходство воды духовной, потому что вода чувственная не имеет в
себе ничего подобного. Какие же последующие слова? Вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды, текущия в живот венный
(ст. 14). Как имеющий внутри себя сокровенный источник никогда не стал бы
томиться жаждою, так и имеющий эту воду. И жена тотчас уверовала, показав себя
разумнее Никодима, и не только разумнее, но и мужественнее. Он, услышав много
подобного, никого не призвал ко Христу, да и сам оставался в нерешимости, а она
совершает дело апостольское, всем благовествуя, призывая к Иисусу, и целый
город увлекает к Нему. Никодим, услышав слова Спасителя, сказал: како могут сия быти? Даже когда Христос
показал ему ясный пример от ветра, и тогда Никодим не принял слова Его. А жена
не так; сначала она недоумевает, но потом, принимая слово Христово без
предубеждения, а как прямую истину, тотчас склоняется к вере. Как только сказал
Христос: будет в нем источник воды,
текущия в живот вечный, жена тотчас говорит: Господи, даждь ми сию воду, да ни жажду, ни прихожду семо почерпати
(ст. 15).
2. Видишь ли, как она мало-помалу восходит на высоту
догматов? Сначала она почитала Христа за иудея, преступающего свой закон;
потом, когда Он опроверг это обвинение (потому что лицу, имевшему сообщить ей
такое учение, не следовало оставаться в подозрении), она, услышав о воде живой,
подумала, что Он говорит о чувственной воде. Далее, узнав, что слова Его имеют
духовный смысл, она верит, что эта вода может уничтожить чувство жажды, а
только не знала, что это за вода, и еще недоумевала, считая ее, конечно, выше
воды чувственной, но не имея о ней ясного понятия. Наконец, прозрев точнее в
этот предмет, однако еще не все выразумев, Господи, говорит, даждь ми сию воду, да ни жажду, ни прихожду
семо почерпати, – она уже предпочитает Христа Иакову. Не буду, говорит,
иметь нужды в этом источнике, если получу от Тебя ту воду. Видишь, как она
отдает Ему преимущество пред праотцем? Вот душа благомыслящая. Она показала,
какое высокое мнение имеет о Иакове; но увидела высшего – и уже не удерживается
прежним мнением. Итак, это была жена не легкомысленная (потому что не просто
принимает слова, да и как это можно сказать, когда она с таким тщанием
испытывала их?), неупорная и неспорливая: это она показала самою своею
просьбою. Некогда и иудеям говорил Христос: Аз
есмь хлеб животный; грядый ко Мне не имать взалкатися, и веруяй в Мя не имать
вжаждатися никогдаже (6, 35); но они не только не верили, но и
соблазнялись. Жена, напротив, не впадает в этот недуг, а настоит и просит.
Иудеям Он говорил: веруяй в Мя не имать
вжаждатися никогдаже, жене же говорит более чувственным образом: иже пиет от воды сея, не вжаждется во веки.
Обетование относилось к духовным предметам, а не к видимым, поэтому, возвышая
ее ум обетованиями, останавливается еще на чувственных изображениях, потому что
она не могла еще в точности постигать духовных предметов. Если бы Он сказал:
уверуй в Меня – и ты не вжаждешь, то она не поняла бы сказанного, еще не зная,
Кто беседует с нею и о какой жажде говорит Он. Почему же Он не поступал так с
иудеями? Потому, что они уже видели много чудес; а жена еще не видела ни одного
знамения и только в первый раз слышала такие слова. Поэтому-то Он открывает ей
силу чрез свое прозрение; впрочем, не тотчас и обличает ее, а что говорит? Иди, пригласи мужа твоего и прииди семо.
Отвеща жена и рече Ему: не имам мужа. Глагола ей Иисус: добре рекла еси, яко
мужа не имам, пять бо мужей имела еси, и ныне егоже имаши, несть ти муж; се
воистинну рекла еси. Глагола Ему жена: Господи, вижу, яко Пророк еси Ты
(ст. 16–18).
Какое, однако, любомудрие в этой жене! С какою кротостию она
принимает обличение! Почему же ей и не принять, – скажешь ты? Но скажи мне: не
часто ли и еще сильнее обличал Он и иудеев? Не одно ведь и то же – открывать
сокровенные мысли и обнаруживать тайные дела. Первое свойственно одному Богу:
мыслей никто не знает, кроме того, кто их имеет; а дела бывают известны всем
соучастникам в них. Но иудеи не переносили с кротостию обличений, а когда
Христос сказал: что Мене ищете убити?
(7, 19), – они не только не удивлялись, подобно жене, но еще хулят Его и
злословят; они имели доказательства и в других знамениях, а жена только это
одно услышала; но они не только не дивились, а и поносили Его, говоря: беса ли имаши? Кто Тебе ищет убити? (7,
20). Она же не только не укоряет Его, но удивляется, приходит в изумление и
заключает, что Он Пророк, хотя обличение жены было сильнее обличения их.
Обличенный в ней грех был грех ее одной, а в них обличаемы были общие грехи; но
мы не так терзаемся обличением грехов общих, как наших частных. Притом иудеи
думали, что сделают великое дело, если убьют Христа; а дело жены все признавали
худым. Несмотря на все это, она не досадует, а изумляется и удивляется. Точно
так же Христос сделал с Нафанаилом; не вдруг показал свое прозрение, не тотчас
сказал: суща под смоковницею видех Тя,
но тогда уже, когда тот спросил: како мя
знаеши? (1, 48). Христос желал, чтобы и проречения Его, и чудеса получали
свое начало от тех, которые приходят к Нему, и для того, чтобы таким образом
более их сблизить с Собою, и для того, чтобы Самому избежать подозрения в
тщеславии. Так Он делает и здесь. Предупреждать жену обличением, что она не
имеет мужа, – это могло показаться тягостным и неуместным; но сделать
обличение, получив от нее самой к тому повод, это и весьма уместно было, и
побуждало ее саму с большею кротостию выслушать обличение. Но какая, скажешь
ты, последовательность в словах: иди,
пригласи мужа твоего? Речь была о даре благодати, превышающей человеческое
естество, жена настоятельно желала получить этот дар; вот Он и говорит: иди, пригласи мужа твоего, как бы
показывая этим, что и муж должен иметь участие в даре. Жена, спеша получить и
скрывая постыдные свои дела, притом же думая, что беседует с простым человеком,
говорит: не имам мужа. Услышав это,
Христос уже благовременно теперь вводит в Свою беседу обличение, с точностию
высказывая то и другое: Он и всех прежних мужей перечисляет, и обнаруживает
того, которого она в то время скрывала. Что же жена? Не досадует, не бежит от
Него и не считает этого обстоятельства причиною к негодованию на Него, но еще
более удивляется Ему, еще более оказывает твердости. Вижу, говорит, яко Пророк еси
Ты. Заметь ее благоразумие. И после того она не тотчас покоряется Ему, но
еще размышляет и удивляется. Слово ее – вижу
значит: мне кажется, что Ты Пророк. Но как только возымела о Нем такое понятие,
уже ни о чем житейском не спрашивает Его: ни о телесном здравии, ни об имении
или богатстве, но тотчас – о догматах. Что она говорит? Отцы наши в горе сей поклонишася, разумея Авраама и его детей;
здесь, как сказывают, он приносил в жертву сына своего; и вы глаголете, яко во Иерусалимех есть место, идеже кланятися подобает
(4, 20).
3. Видишь ли, как она стала возвышеннее в своих мыслях? Та,
которая заботилась только об утолении жажды, уже вопрошает о догматах. Что же
Христос? Не разрешает вопроса (не о том Он и заботился, чтобы только отвечать
на ее вопросы, – это завлекло бы слишком далеко), но снова возводит жену еще на
большую высоту, и, однако, не прежде ей об этом говорит, как уже исповедала
она, что Он Пророк, чтобы она с большим убеждением выслушивала слова Его.
Убедившись в том, что Он Пророк, она уже не могла сомневаться в том, что Он
после мог ей сказать. Итак, устыдимся же мы и будем краснеть. Жена, имевшая
пять мужей и притом самарянка, показывает такое тщание относительно догматов, и
ни время дня, ни то, что она пришла за другим делом, и ничто иное не отвлекает
ее от желания познать их: мы же не только не спрашиваем о догматах, но во всем
поступаем без внимания и как случится. Поэтому и все у нас в пренебрежении. Кто
из вас, скажите мне, находясь дома, берет в руки христианскую книгу, вникает в
ее содержание и испытует Писание? Никто не может этого сказать о себе. Шашки и
игральные кости можно найти у весьма многих, а книги – ни у кого или у
немногих, да и те занимаются ими не более таких, которые вовсе их не имеют,
связывая и навсегда отлагая их в шкафы; вся забота у них только о тонкости кожи
(на которой писаны книги), о красоте письма, а не о чтении. Да и приобретают
книги не для пользы, а для того, чтобы выказать этим свое богатство и
похвастать. До такой крайности доходит тщеславие! Я не слышу, чтобы кто-нибудь
похвалился тем, что знает содержащееся в книгах, а слышу, как хвалятся тем, что
книги их написаны золотыми буквами. Скажи мне, какая от этого польза? Не для
того дано Писание, чтобы мы имели его в книгах, но чтобы начертывали его в
сердцах наших. Заключать заповеди только в письменах, – такого рода стяжание их
свойственно только иудейскому тщеславию; а нам и вначале дан закон не так, но –
на плотяных скрижалях сердца (2 Кор. 3, 3). Говоря это, я не препятствую
приобретать книги, напротив, хвалю это и даже прошу об этом; желаю только,
чтобы из книг слова и мысли переходили в нашу душу и она, усвояя разум письмен,
таким образом очищалась. Если диавол не дерзает проникнуть в тот дом, где есть
Евангелие, тем более души, усвоившей себе мысли Писания, не коснется, и не
нападет ни бес, ни грех. Итак, освяти твою душу, освяти и тело, имея всегда
Священное Писание и на устах, и в сердце. Если срамословие оскверняет нас и
вызывает бесов, то очевидно, что духовное чтение освящает и привлекает
благодать Духа. Писания суть божественные песнопения. Станем же воспевать их в
себе и из них приготовим врачевство против недугов душевных. Если бы мы знали
важность читаемого, то и слушали бы с большею ревностию. Это я всегда говорю и
не перестану говорить. Не странно ли, что бывающие на зрелищах пересказывают
друг другу о именах возниц и плясунов, их происхождении, отчизне, роде занятий,
тщательно также рассказывают о достоинстве и недостатках коней; а собирающиеся
здесь не знают ничего, что здесь происходит, даже не знают и числа книг
священных? Если ты гоняешься за тем для удовольствия, то я покажу тебе, что
здесь удовольствия гораздо больше. Что приятнее, скажи мне, что удивительнее:
видеть ли, как человек борется с человеком, или – как человек сражается с
диаволом, как плотское существо состязается с бесплотною силою и одолевает ее?
Вот на эти-то борьбы надобно смотреть; им и подражать похвально и полезно, и,
подражая, можно быть увенчанным, а не на те борьбы смотреть, в которых
соревнование наносит стыд подражателю. На ту борьбу ты смотришь вместе с
бесами, а на эту – с ангелами и с Самим Господом ангелов. Скажи мне, если бы
тебе дозволено было сидеть с владыками и царями, смотреть и вместе с ними
наслаждаться зрелищем, не почел ли бы ты этого величайшею для себя честию? А
здесь, вместе с Царем ангелов созерцая и видя, как диавол, схваченный за хребет,
все усилия употребляет, чтобы одолеть, но нисколько не осиливает, ты не спешишь
на такое зрелище? Да как это сделать, – скажешь ты? Имей в руках книгу
(Священное Писание). В ней ты увидишь и место борьбы, и длинноту бега, и
нападение диавола, и искусство праведника. Смотря на эту брань, и сам научишься
бороться и освободишь себя от бесов. А то, что совершается на мирских
представлениях, есть торжество бесов, а не зрелище подвигов человеческих. Если
не позволительно входить в капище идольское, тем более – ходить на праздник
сатанинский. Говорить и наскучать вам об этом я не перестану, пока не увижу
исправления, – говорить это мне неленостно,
вам же твердо (Флп. 3, 1). Не оскорбляйтесь моим увещанием; если кому
надобно оскорбляться, то мне, часто говорящему и не видящему послушания, а не
вам, всегда об этом слышащим и никогда не слушающимся. Но да не будет, чтобы вы
постоянно были обвиняемы в этом; да избавитесь от этого стыда, и, удостоившись
духовного зрелища, да сподобитесь будущей славы, благодатию и человеколюбием
Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки
веков. Аминь.
1. Везде нужна нам, возлюбленные, вера; вера – мать всех
благ, врачевство ко спасению; без нее невозможно усвоить ничего из высоких
догматов. Подобно тому как люди, усиливающиеся переплыть море без корабля, хотя
и могут немного проплыть, действуя руками и ногами, но, простираясь далее,
скоро поглощаются волнами, так и те, которые руководятся только собственным
разумом, прежде нежели чему-нибудь научиться, претерпевают кораблекрушение, как
и Павел говорит, что некоторые относительно веры подверглись кораблекрушению (1 Тим.
1, 19). Чтобы и нам того же не потерпеть, будем держаться этого священного
якоря, которым и Христос ныне ведет жену. Когда она сказала: отцы наши в горе сей поклонишася, и вы
глаголете, яко во Иерусалимех есть место, идеже кланятися подобает, –
Христос отвечал ей: жено, веру Ми ими,
яко грядет час, егда ни в горе сей, ни во Иерусалимех поклонитеся Отцу.
Здесь Он открывает ей важный догмат, которого не сказал ни Никодиму, ни Нафанаилу.
Она старалась доказать превосходство своих обрядов пред иудейскими и
подтверждала это примером своих отцов; но Христос не отвечал ей на этот запрос,
потому что излишне было бы тогда говорить об этом и объяснять, почему отцы ее в
горе той поклонялись, а иудеи – в Иерусалиме. Итак, Он умолчал об этом. Но,
отвергая важность равно того и другого места, Он возвышает душу жены внушением,
что ни иудеи, ни самаряне не имеют ничего великого в сравнении с тем, что имеет
быть даровано в будущем, – и затем уже изъясняет различие между ними. Но при
этом отдает предпочтение иудеям, не место предпочитая месту, но в самом духе
давая преимущество иудеям. Христос как бы так сказал: о месте нет нужды
спорить, но в образе богопочитания иудеи имеют преимущество пред самарянами,
потому что, говорит, вы кланяетеся, егоже
не весте; мы кланяемся, Егоже вемы. Как же самаряне не ведали, кому
поклонялись? Они думали, что Бог ограничивается местом и существует в одной
какой-либо стране; сообразно с таким понятием они и служили Ему. Так, отправив
посольство к персам, извещали, что бог этого места негодует на нас, представляя
его, таким образом, нисколько не выше идолов. Поэтому они продолжали служить и
бесам, и Богу, смешивая то, что не может быть смешано. Но иудеи были свободны от
этого заблуждения, признавали Бога, хотя и не все, Богом вселенной. Поэтому
Христос и говорит: вы кланяетеся, егоже
не весте; мы кланяемся Егоже вемы. Не удивляйся, что Христос причисляет
Себя к иудеям. Он говорит применительно к понятию жены, как иудейский Пророк.
Потому и употребил выражение: мы
кланяемся. Что Он Сам есть Лицо поклоняемое, это теперь всякому известно:
поклоняться – дело твари, а Господу твари свойственно принимать поклонение.
Пока же Он беседует как иудей, потому и говорит: мы, то есть иудеи. А и
возвышая таким образом иудейский закон, Он снова внушает к Себе Самому доверие
и убеждает жену еще более внимать Его словам, потому что ставит учение Свое вне
подозрения и дает видеть, что возвышает веру иудеев не по единству рода, как их
единоплеменник. Тот, кто отзывается так о таком месте, которым иудеи наиболее
хвалились и приписывали себе преимущество пред всеми народами, – Кто уничтожает
столь важное для них преимущество, Тот, очевидно, не в угоду кому-либо говорит
об этом, а по истине и по силе пророческой. Итак, отдалив жену от подобных
помыслов словами: жено, веру Ми ими и
прочее, Христос затем присовокупляет: яко
спасение от Иудей есть. Слова эти означают или то, что из Иудеи произошли
блага для вселенной (так как здесь получило начало познание Бога, отвержение
идолов и все другие догматы; да и ваше поклонение, хотя и неправильное, от
иудеев ведет свое начало); итак, или это, или же свое пришествие в мир Он
называет спасением; а лучше, не погрешит тот, кто и то и другое назовет спасением,
которое, по словам Христовым, от Иудей
есть. На то указывая, и Павел сказал: от
нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог (Рим. 9, 5). Видишь, как Христос
восхваляет Ветхий Завет и показывает, что этот Завет корень благ и что Сам Он
ни в чем не противоречит закону. Но хотя Он и говорит, что начало всех благ –
от иудей, однако грядет час, и ныне есть,
егда истиннии поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною (ст. 23). Мы,
говорит, превосходим вас, жена, образом нашего поклонения; но и оно наконец
прекратится, изменится не только место, но и самый образ служения Богу, и это
уже близко: грядет час, и ныне есть.
2. Так как Пророки за долгое время изрекали свои
предвещания, то Христос, отклоняя здесь подобное предположение, говорит: и ныне есть. Не думай, говорит, что это
предсказание исполнится только спустя долгое время. Это событие уже наступает;
уже скоро истиннии поклонницы поклонятся
Отцу духом и истиною. Словами: истиннии
поклонницы Он исключает иудеев вместе с самарянами. Хотя первые лучше
последних, но гораздо хуже будущих поклонников, – настолько, насколько прообраз
ниже истины. Говорит же Он здесь о Церкви, потому что ей свойственно истинное и
достойное Бога поклонение Богу. И Отец
таковых ищет покланяющихся Ему (ст. 23). Если же Он издревле таковых искал,
то дозволил иудейский образ поклонения не потому, чтобы Сам этого желал, а по
снисхождению и для того, чтобы и иудеев привести к истине. Кто же это истинные
поклонники? Это те, которые не ограничивают служения Богу каким-либо местом, а
поклоняются Ему духом, как и Павел говорит: молю
вас, братие, щедротами Божиими, представите телеса ваша жертву живу, святу,
благоугодну Богови, словесное служение ваше (Рим. 12, 1). Когда же Христос
говорит: Дух есть Бог, то этим
выражает, что Он бестелесен. А бестелесному и служение подобает такое же, и
должно быть приносимо в том, что в нас есть бестелесного, то есть в душе и
чистом уме. Потому и говорит: иже
кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися (ст. 24). Так как и
самаряне, и иудеи не радели о душе, а много имели попечения о теле, очищая его
всевозможным образом, то Он и говорит, что не чистотою тела, но тем, что в нас
есть бестелесного, то есть умом, должно служить Бестелесному. Итак, не овец и
тельцов, но себя самого принести Богу во всесожжение; это и значит: представить жертву живу. И истиною
достоит кланятися. Прежние установления, как то: обрезание, всесожжения,
жертвы, курения – были только прообразы; ныне же все истина. Не плоть надобно
нам обрезывать, а лукавые помыслы, распинать себя, потреблять и умерщвлять
неразумные пожелания. Изумляется жена таким словам Его, и, не будучи в
состоянии возвыситься до этой высоты учения, в недоумении, послушай, что
говорит: вем, яко Мессия приидет,
глаголемый Христос; егда Той приидет, возвестит нам вся. Глагола ей Иисус: Аз
есмь, глаголяй с тобою (ст. 25–26). Откуда у самарян было ожидание
пришествия Христова, когда они принимали только Моисея? Из самих Писаний
Моисея. В самом начале он уже сообщает откровение о Сыне – слова: сотворим человека по образу нашему и по подобию
(Быт. 1, 26) сказаны к Сыну. И беседовавший с Авраамом в куще был Сын (18, 1).
И Иаков о Нем пророчествовал, говоря: не
оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его, дондеже приидут отложеная ему, и
Той чаяние языков (Быт. 49, 10). И сам Моисей говорит: пророка от братии твоея, якоже мене, возставит тебе Господь Бог твой:
Того послушайте (Втор. 18, 15). Также повествования о змие, о жезле Моисея,
об Исааке, об агнце и многие другие могли возвещать Его пришествие желающим
понять. Почему же, скажешь, Христос не указывал жене на эти прообразования,
тогда как Никодиму указал на змия, а Нафанаилу напомнил пророчества; ей же
ничего такого не сказал? Почему это, по какой причине? Потому, что те были мужи
и занимались этими предметами, а она – жена убогая, неученая, несведущая в
Писаниях. Потому Он и не беседует с нею от Писаний, а привлекает ее к Себе
обещанием воды и своею прозорливостию, приводит ей таким образом на память
Христа и, наконец, открывает Себя. Если бы Он ей сказал это с самого начала,
когда она еще не спрашивала Его, то ей показалось бы, что Он говорит пустое и
несбыточное. А теперь, мало-помалу приведши ей на память, благовременно
открывает и Себя. Иудеям, хотя они и часто говорили: доколе души наша вземлеши? Аще Ты еси Христос, рцы нам не обинуяся (Ин.
10, 24), – Он не давал ответа ясного; а жене самарянской прямо сказал о Себе,
что Он – Христос. Это потому, что жена была благонамереннее иудеев; они
спрашивали не для того, чтобы научиться от Него, а чтобы постоянно насмехаться
над Ним; а если бы они желали научиться, то для этого достаточное было поучение
им и в беседах Его, и в Писаниях, и в чудесах Его. Но жена, что говорила,
говорила от искреннего сердца, с чистым намерением, и это очевидно из ее
последующих действий. Она и сама слушала Его и веровала, и других привлекала к
вере; да и во всем видны усердие и вера жены. И тогда приидоша ученицы Его. Весьма благовременно пришли они,
потому что поучение уже было окончено. И
чудяхуся, яко с женою глаголаше; обаче никтоже рече: чесо ищеши, или: что
глаголеши с нею? (4, 27).
3. Чему они удивлялись? Кротости Его и крайнему смирению, –
в том, что Он, будучи столь велик, с таким смиренномудрием благоволил
беседовать с женою бедною и притом самарянкою. А хотя и удивлялись, однако не
спрашивали о причине беседы. Так они были научены соблюдать обязанность
учеников, так Его боялись и уважали. Хотя не имели еще тогда о Нем надлежащего
понятия, смотрели, однако ж, на Него, как на дивного человека, и питали к Нему
великое уважение. Правда, во многих случаях они показывали и много смелости,
как, например, Иоанн припадал на перси Его (Ин. 13, 25), или, приступив к Нему,
говорили: кто болий есть в Царствии
Небеснем? (Мф. 18, 1). Также сыны Зеведеевы просили Его, чтобы одному
сидеть одесную Его, а другому ошуюю (Мк. 10, 37). Почему же в настоящем случае
они не спрашивали Его? Потому, что те все случаи касались их самих, и потому
они имели нужду спрашивать; а настоящее обстоятельство нисколько их не
касалось. Да и Иоанн делал так спустя
долгое время, уже под конец, когда пользовался особенною близостию к Нему и был
совершенно уверен в любви Христа: он, как сказано, был тот ученик, егоже любляше Иисус (Ин. 13, 23). Что
может сравниться с таким блаженством? Но мы, возлюбленные, не будем
ограничиваться только тем, чтобы ублажать Апостола, а будем все делать так,
чтобы быть самим в числе ублажаемых; будем подражать евангелисту, и для того
посмотрим, чем он приобрел столь великую любовь. Чем же? Он оставил отца, лодку
и сети и последовал за Христом. Но это было в нем общее с братом его, с Петром,
Андреем и с другими Апостолами. Что же было особенного, от чего происходила
великая любовь Христова? Сам евангелист ничего такого не говорит о себе, кроме
того, что был любим Спасителем, а о доблестях, за которые был любим, по скромности
умалчивает. Что Христос любил его особенною какою-то любовию, это всем
очевидно, однако не видно, чтобы он беседовал с Христом или вопрошал Его о
чем-либо отдельно от прочих, как это делали часто Петр, Филипп, Иуда и Фома;
только тогда это видим, когда Иоанн хотел угодить и оказать послушание
соапостолу (13, 24, 25). Когда первоверховный Апостол побуждал его к тому
знаком, тогда он и вопросил Иисуса, – потому что оба эти Апостола имели великую
любовь между собою. Так видим, что они вместе и в храм входили, и вместе
говорили к народу. Правда, Петр всегда с большею горячностию и действует и
говорит, а под конец и от Самого Христа слышал: любиши ли Мя паче сих? (21, 15). А любящий больше сих, конечно, был и сам любим. Но это, очевидно, происходило
от любви к Иисусу, а то – от любви Самого Иисуса. Итак, что же возбуждало
особенную любовь к Иоанну? Мне кажется, то, что этот муж показывал особенную
скромность и кротость; потому-то он не обнаруживал ни в каком случае смелости.
А как велика эта добродетель, видно из примера Моисея, которого это именно и
сделало столь великим и славным.
С смиренномудрием ничто не может сравниться. Потому и
Христос начал с него учение о блаженствах: намереваясь положить как бы
основание величайшего здания, Он поставил прежде всего смирение. Без него
невозможно, невозможно спастись; хотя бы кто постился, молился, подавал
милостыню, но если делает с гордостию и не имеет смирения, – все это мерзко; а
если делается со смирением, то вожделенно, достолюбезно и благонадежно. Итак,
смирим себя, возлюбленные, смирим; и если будем бодрствовать над собою, то эта
добродетель будет для нас очень легка. Да и что, в самом деле, может возбуждать
тебя к гордости, человек? Не видишь ли ты ничтожества твоего естества, –
удобопреклонности (ко злу) твоей воли? Подумай о своей кончине, помысли о
множестве грехов. Но, может быть, ты совершил много великих дел, и потому
высокомудрствуешь о себе? Но этим-то и теряешь все. Не столько грешнику,
сколько добродетельному нужно заботиться о смирении. Почему так? Потому, что
грешник понуждается к смирению совестию, а добродетельный, если не очень
бодрствует над собою, как будто подъятый ветром, превозносится и тотчас
омрачается, подобно известному фарисею. Ты помогаешь бедным, но ты подаешь им
не свое, а Господне, общее для всех подобных тебе рабов Его. Поэтому-то, в
несчастии ближнего провидя и свое собственное и в других изучая свою природу,
тем более надобно смиряться. Может быть, и мы произошли от таких же предков; а
если нам досталось богатство, то оно снова может и уйти от нас. Да что такое и
богатство? Тень пустая, дым исчезающий, цвет травы или, лучше сказать, и цвета
ничтожнее. Что же ты надмеваешься травою? Не достается ли богатство и ворам, и
любодеям, и блудникам, и расхитителям гробов? То ли надмевает тебя, что имеешь
таких сообщников в стяжании? Или ты любишь честь? Но для чести нет средства
вернее милостыни: почести, приобретаемые богатством и преобладанием власти,
бывают вынуждены и ненавистны для других, а почести из-за милостыни воздаются
по доброй воле и по совести людей почитающих. Потому-то сами почитающие никогда
не могут и отнять этих почестей. Но если люди питают такое уважение к
милостивым и желают им всех благ, то подумай, какую награду, какое воздаяние
получат они от Человеколюбца Бога. Будем же искать этого богатства, вечно
пребывающего, никогда не исчезающего, чтобы, сделавшись великими здесь и
прославившись там, достигнуть вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во
веки веков. Аминь.
1. Много нужно нам
возбуждать в себе ревности и старания; без того невозможно получить обещанные
нам блага. И Христос, показывая это, говорит: иже не приимет креста своего и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф.
10, 38); или: огня приидох воврещи на
землю, и что хощу, аще уже возгореся (Лк. 12, 49). В обоих случаях Он хочет
представить нам ученика горящего, пламенного, готового на всякую опасность.
Такова была и жена самарянская. Она так воспламенилась от всего сказанного ей
Христом, что оставила и водонос, и дело, для которого приходила, и, поспешив в
город, весь народ увлекла к Иисусу. Приидите,
говорит, и видите Человека, Иже рече ми
вся, елика сотворих. Смотри, какое усердие и вместе благоразумие. Она
пришла почерпать воду; но как скоро нашла истинный источник, то уже пренебрегла
чувственным, научая нас этим, хотя и малым примером, что, при слушании о
духовных предметах, надобно презирать все житейское и нисколько не думать о
том. Жена в этом случае, по своим силам, то же делала, что и Апостолы, и еще
больше. Они оставляли свои сети, когда были призваны, а она добровольно, без
всякого увещания к тому, оставляет водонос и, окрыленная радостию, совершает
дело благовестия. Да и не одного или другого призывает, как Андрей и Филипп, но
приводит в движение весь город и ведет к Иисусу множество народа. И смотри, как
она благоразумно говорит. Не говорит: приидите
и видите Христа, а привлекает к нему людей, так же приспособляясь к ним,
как и Сам Христос привлек ее. Приидите,
говорит, и видите Человека, Иже рече ми
вся, елика сотворих. Да и не стыдится сказать: рече ми вся, елика сотворих, хотя можно было бы сказать иначе,
например: приидите и видите прозорливца. Так, когда душа воспламенится огнем
божественным, то уже ни на что земное не обращает внимания, ни на молву, ни на
стыд; одним только занята бывает – объявшим ее пламенем. Еда Той есть Христос. Смотри и здесь, какая мудрость в жене. Она не
утверждает о Нем прямо, но и не умалчивает, – потому что не хотела увлекать их
только собственным своим мнением, а желала, чтобы они, послушав Его, сами
разделили ее мнение; а это делало слова ее еще более для них удобоприемлемыми.
Хотя Христос обнаружил и не всю ее жизнь, но из сказанного она уверилась, что –
и все прочее. Не сказала также: приидите, уверуйте; а – приидите, видите, что было гораздо легче и более их привлекало.
Видишь ли мудрость жены? Знала она, несомненно знала, что они, лишь только
вкусят от этого источника, то испытают то же, что и она. Если бы (на ее месте)
был человек более чувственный, то прикрыл бы сделанное ему обличение, а она
открывает свою жизнь и обнаруживает перед всеми, чтобы только привлечь их и
обратить ко Христу. Между же сим моляху
Его ученицы Его, глаголюще: Равви, яждь (ст. 31). Моляху – на отечественном их языке значит: убеждали. Видя, что Он
утомился от пути и тяготившего зноя, они убеждали Его. Но это происходило не от
торопливости их в принятии пищи, а от любви к Учителю. Что же Христос? Аз, говорит, брашно имам ясти, егоже вы не весте. Глаголаху убо ученицы к себе: еда
кто принесе Ему ясти? (ст. 32–33). Удивительно ли, что жена, услышав о
воде, и воображала воду, когда вот и ученики то же самое испытывают и, не
помышляя ничего духовного, еще недоумевают? Впрочем, они, сохраняя обычное
уважение и почтение к Учителю, только между собою говорят, а Ему Самому не
осмеливаются предложить вопроса. Так они поступают и в других случаях, желают
спросить Христа, но не спрашивают. Что же Христос? Мое брашно есть, говорит, да
сотворю волю Пославшаго Мя и совершу дело Его (ст. 34). Брашном Он называет
здесь спасение людей, показывая тем, с какою любовию Он промышляет о нас. Как
мы алчем пищи, так Он желает нашего спасения. Но послушай, как Он при всяком
случае не вдруг все открывает, а сперва вводит слушателя в недоумение, чтобы
он, начав исследовать сказанное и при этом недоумевая и затрудняясь, тем с большею
готовностию принял искомое, когда оно уяснится для него, и тем более был
возбужден к слушанию. Почему Он не тотчас сказал: мое брашно есть, да сотворю волю Отца Моего? Хотя и это было не
ясно, все же яснее прежде сказанного. Но что Он говорит? Аз брашно имам ясти, егоже вы не весте. Сначала, как я сказал, Он
хочет сделать их чрез самое недоумение более внимательными и приучить их к
тому, чтобы они выслушивали и иносказательные Его слова. В чем же состоит воля
Отца? Это он высказывает и изъясняет впоследствии. Не вы ли глаголете, яко еще четыри месяцы суть, и жатва приидет? Се,
глаголю вам: возведите очи ваши и видите нивы, яко плавы суть к жатве уже (ст.
35).
2. Вот опять близкими к ним указаниями Он возводит их к
созерцанию высочайших предметов. Говоря о пище, Он разумеет не что другое, как
спасение людей, намеревавшихся прийти к Нему. То же самое означают нива и
жатва, то есть множество душ, готовых к принятию Его проповеди. Очи же здесь
разумеет и мысленные, и телесные, потому что ученики уже видели множество
идущих к Нему самарян; а готовность их и предрасположение к слушанию уподобляет
нивам белеющимся, – потому что, как колосья, когда побелеют, готовы бывают к
жатве, так и они теперь, говорит Он, к спасению приготовлены и
благорасположены. Почему же не сказал Он прямо, что эти люди идут уверовать в
Него и уже готовы принять Его учение, будучи оглашены Пророками и принося
теперь плоды, а назвал их нивою и жатвою? Что значат такие иносказания? Да и не
здесь только, но и во всем Евангелии Он так делает, и Пророки употребляли такой
же способ, о многом говоря иносказательно. Но какая же тому причина? Ведь не
напрасно же благодать Духа установила это; почему же и для чего? С двоякою
целию: во-первых, чтобы слово сделать более выразительным и очевиднее представить
то, о чем говорится. Ум, занятый образами из обыкновенных предметов, больше
возбуждается и, видя как бы на картине изображения, более увлекается ими. Это
первая причина. Во-вторых, для того, чтобы усладить речь и чтобы сказанное
лучше утвердилось в памяти. Простые изречения не так усвояются и не так
привлекают внимание большинства слушателей, как изложение их при помощи
предметов и предметное изображение их. Это, как можно видеть, с великою
мудростию сделано в настоящей притче. И
жняй мзду приемлет и собирает плод в живот вечный (ст. 36). Плод земной
жатвы служит не для вечной, а для временной жизни; духовный плод, напротив, – к
жизни не стареющейся, бессмертной. Видишь ли, слова чувственные, а смысл
духовный, и самим образом выражений отделяется земное от небесного. Как,
беседуя о воде и изображая свойства ее, Он говорил, что пияй от воды сия не вжаждется во веки, так и здесь говорит, что
этот плод собирается для жизни вечной. Да
и сеяй вкупе радуется и жняй (ст. 36). Кто это сеяй и кто жняй? Сеятелями
были Пророки, но они сами не жали, а Апостолы; однако не лишены за это радости
и награды за труды, а вместе с нами радуются и веселятся, хотя и не жнут с
нами, – так как жатва и сеяние не одно и то же. Поэтому, где труд меньше, а
утешения больше, на то Я и соблюл вас, а не для сеяния. В сеянии много тяжкой
работы и труда, а в жатве много прибытка, но труд не такой, это легче. Этим Он
хочет показать, что и желанием Пророков было – чтобы люди обращались к Нему. К
этому и закон приготовлял. Для того они и сеяли, чтобы произвести этот плод. Он
показывает также, что Он и Пророков посылал и что Новый и Ветхий Заветы имеют
великое сродство между собою. Все это Он дает видеть вместе посредством
настоящей притчи. При этом припоминает и употребляемое многими присловие: о сем бо, говорит, слово есть истинное, яко ин есть сеяй, и ин есть жняй (ст. 37). Так
говорят многие, когда одни подвергались трудам, а другие пожинают плоды; Он и
говорит, что это присловие в настоящем случае очень справедливо. Трудились
Пророки, а вы собираете плоды трудов их. Не сказал: получаете их награды, а:
плоды, – потому что и великий труд Пророков не остается без награды. Так и
Даниил сделал: и он припомнил притчу, которая говорит: от беззаконник изыдет преступление (1 Цар. 24, 14). Давид также во
время плача вспомнил ее. Поэтому Христос и сказал прежде: да и сеяй вкупе радуется и жняй. Так как Он намеревался сказать,
что ин есть сеяй, и ин есть жняй, то,
чтобы кто-нибудь, как я сказал, не подумал, будто Пророки лишены награды, Он и
говорит нечто странное и неожиданное, не бывающее в делах чувственных, но – в
духовных составляющее особенность их. В делах чувственных, если бы случилось,
что один посеял, а другой пожал, то оба они вместе не стали бы радоваться; но
сеявший скорбел бы, что трудился для других, а радовался бы только жнущий.
Здесь же не так; но и не жнущие того, что посеяли, радуются вместе с жнущими.
Отсюда ясно, что и они участвуют в награде. Аз
послах вы жати, идеже вы не трудистеся: инии трудишася, и вы в труд их внидосте
(ст. 38). Этим-то особенно Он ободряет учеников. Им казалось трудным делом
пройти вселенную с проповедию, а Он дает видеть, что это весьма легко. Бросать
семена и приводить не освященные души к богопознанию – вот что было трудно и
требовало много усилий. Для чего же Он говорит об этом? Для того, чтобы, когда
пошлет их на проповедь, они не страшились, как посылаемые на дело трудное.
Поприще Пророков, говорит Он, было гораздо труднее, а вы, как самое дело
показывает, идете на труд более легкий. Как в жатве легко собирается плод, в
короткое время житница наполняется снопами, и уже не опасаются перемены времен,
зимы, весны и дождя, так и теперь самые дела говорят за себя. Между тем, когда
Он говорил это, приходят самаряне, и тотчас собран плод: поэтому-то Христос и сказал:
возведите очи ваши и видите нивы, яко
плавы суть. Сказал – и это оказалось на деле, и слова Его подтвердились
событиями, потому что от града того мнози
вероваша в Онь от Самарян, за слово жены свидетельствующия, яко рече ми вся,
елика сотворих (ст. 39). Они видели, что жена не могла по угодливости
превозносить похвалами того, кто обличил ее грехи, или в угодность кому-либо
другому обнаруживать свою жизнь.
3. Будем подражать и мы этой жене, и в собственных грехах не
людей будем стыдиться, но убоимся, как должно, Бога, Который и ныне видит дела
наши, и в будущем веке накажет непокаявшихся. А мы делаем противное. Того,
Который будет нас судить, не боимся, а перед теми, которые не могут сделать нам
никакого вреда, мы трепещем и боимся от них бесчестия. Поэтому, чего мы боимся,
тем и будем наказаны. Кто ныне опасается стыда от людей только, а не стыдится
делать что-либо непотребное перед всевидящим Богом, притом не хочет и
покаяться, и исправиться, тот в будущий день не перед одним или двумя
человеками, а в виду всей вселенной будет выставлен на позор. А что и добрые и
худые дела тогда будут выставлены на великое зрелище, пусть научит тебя притча
об овцах и козлищах и блаженный Павел, который говорит: всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо,
яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. 5, 10); также: иже во свете приведет тайная тмы (1 Кор.
4, 5). Ты сделал что-нибудь худое, или только подумал о том, и скрываешь от
людей? А от Бога не скроешь. Но ты нисколько об этом не заботишься, а глаза
людей – вот что страшно тебе. Подумай же, что и от людей ты ничего в тот день
не сможешь утаить. Тогда все, как на картине, представлено будет глазам нашим,
так что каждый станет судьею самому себе. Это видно и из притчи о богатом.
Богатый видит перед глазами своими презренного им нищего, – говорю о Лазаре, –
и того, кем так часто гнушался, теперь просит дать ему перст свой в утешение.
Итак, умоляю, – хотя бы и никто не видел наших дел, пусть каждый из нас
обратится к своей совести, поставит самому себе судиею свой разум и раскроет
пред ним свои согрешения. И если не желаем быть посрамленными в тот страшный
день, уврачуем наши язвы, приложим к ним врачевство покаяния. Можно ведь,
истинно можно выйти здоровым, хотя бы кто покрыт был тысячами ран: аще бо, сказано, отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный;
аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам
согрешений ваших (Мф. 6, 14–15).
Как в крещении погружаемые грехи исчезают, так и эти
уничтожаются, если захотим покаяться. Покаяние же состоит в том, чтобы уже не
делать впредь того же, а кто принимается за прежние дела, тот уподобится псу,
возвращающемуся на свою блевотину (2 Пет. 2, 22), и тому, который, по
пословице, бьет шерсть над огнем и черпает воду решетом. Итак, надобно и делом,
и мыслию отставать от поползновений греховных, а, отстав, прилагать к ранам
противоположные грехам врачевства. Укажу некоторые примеры. Ты – хищник и
лихоимец? Отстань от хищения и приложи к ране милостыню. Ты блудодействовал?
Отстань от блуда и приложи к этой язве целомудрие. Сказал что-нибудь худое о
ближнем и повредил ему? Оставь злословие, приложи дружелюбие. Станем так делать
и с каждым из наших согрешений, и ни одного из них не будем оставлять без
внимания. Настоит уже, настоит время отчета. Потому и Павел говорит: Господь близ. Ни о чемже пецытеся (Флп.
4, 5, 6). Но нам, может быть, следует сказать противное: Господь близ: пецытеся. Филиппийцам кстати было слышать: ни о чемже пецытеся, потому что они были
в скорби, трудах и подвигах. А тем, которые живут в хищении, сластолюбии,
которые должны дать тяжкий за это отчет, тем справедливее вот что услышать: Господь близ: пецытеся. Немного уже
остается времени до конца; мир уже устремится к концу. Это показывают брани, скорби,
землетрясения, охлаждение любви. Как тело при последнем издыхании, близ смерти,
подвергается бесчисленным недугам; как в доме, когда он близок к разрушению,
обыкновенно многое падает и с кровли и со стен, так близок, при дверях, конец
вселенной, и поэтому-то распространяются повсюду бесчисленные злополучия. И
если тогда Господь уже близ был, то
гораздо более ныне. Если за четыреста лет, когда это было сказано, Павел назвал
то время исполнением времен, то тем
более следует назвать так настоящее время. Хотя, может быть, по этому самому
некоторые не верят, но, напротив, по этому-то наиболее и надобно веровать.
Откуда, в самом деле, ты знаешь, человек, что конец мира еще не близок и что
сказанное еще не скоро сбудется? Концом года мы называем не последний только
день его, а и последний месяц, хотя он имеет тридцать дней; так я не погрешу,
если в таком числе годов назову концом и четырехсотый год. Таким образом,
Апостол уже в свое время предвозвещал о кончине. Смиримся же, и будем жить в
страхе Божием. А если мы живем в беспечности, в нерадении и не ожидаем ничего,
то настанет внезапно пришествие. Объясняя это, Христос сказал: якоже бысть во дни Ноевы и якоже во дни
Лотовы, тако будет и в скончение века сего (Мф. 24, 37; Лк. 17, 28). Это и
Павел замечает, говоря: егда рекут: мир и
утверждение, тогда внезany нападет на них всегубительство, якоже болезнь во
чреве имущей (1 Сол. 5, 3). Что это значит: якоже болезнь во чреве имущей? Часто беременные женщины, во время
забав, или обеда, или в бане, или на площади, ничего не ожидая впереди,
внезапно бывают застигнуты болезнями рождения. А как и наше состояние таково,
то будем всегда готовы. Не всегда же мы будем слышать об этом, не всегда будем
иметь к тому возможность: во аде же,
говорит Писание, кто исповестся Тебе?
(Пс. 6, 6). Покаемся же здесь, чтобы таким образом умилостивить Бога в грядущий
день и получить от Него прощение, которого и да сподобимся все мы, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки
веков. Аминь.
1. Нет ничего хуже зависти и ненависти, нет ничего
бедственнее тщеславия. Они обыкновенно губят бесчисленные блага. Иудеи, имевшие
и большее, чем самаряне, знание и воспитанные Пророками, здесь оказались ниже
самарян. Самаряне по одному свидетельству жены уверовали и, не видя никакого
чуда, пришли просить Христа, чтобы Он остался у них. А иудеи, видевшие и
чудеса, не только не удерживали Его у себя, но даже отгоняли и все делали так,
чтобы совершенно удалить Его из страны своей. Хотя и пришествие Его совершилось
собственно для них, но они гнали, тогда как самаряне просили, чтобы Он пребыл у
них. Итак, скажи мне: ужели не следовало идти к ним, когда они просили и
требовали того, и, оставаясь у тех, которые злоумышляли и отвергали Его, не
отдавать Себя людям, возлюбившим Его и желавшим удержать Его при себе? Нет, это
было бы недостойно Его промышления. Поэтому-то и принял Христос их просьбу и
пребыл у них два дня. Они хотели бы и навсегда удержать Его (как видно из слов
евангельских: моляху Его, дабы пребыл у
них); однако Он не допустил этого, а только два дня оставался у них. И в
эти дни еще многие уверовали в Него. Хотя и нелегко, казалось бы, им было
уверовать, потому что и чуда никакого не видели, и были во вражде с иудеями, но
как они правильно судили о Его учении, то это и не препятствовало им, но,
напротив, они возымели такое о Нем понятие, которое было выше этих препятствий,
и наперерыв более и более показывали Ему свое удивление. Жене они говорили: не ктому за твою беседу веруем, сами бо
слышахом и вемы, яко Сей есть воистинну Спас миру, Христос. Ученики
превзошли учительницу. Они и иудеев могли бы по справедливости осудить, и
потому, что уверовали, и потому, что приняли Христа. Иудеи, о которых Он
прилагал всевозможное попечение, часто бросали в Него камни; напротив, самаряне
привлекали Его к себе, хотя Он и не к ним шел. Те и после чудес остаются
неисправимы, а эти и без чудес показали великую веру в Него; и то именно
составляет их честь, что без чудес уверовали, иудеи же не переставали требовать
чудес и искушать Его. Так во всем нужна благонамеренность души; если коснется
такой души истина, то удобно овладевает ею, а если не овладевает, то это
происходит не от слабости самой истины, а от неразумия души. Так и солнце,
когда касается чистых глаз, то легко освещает; если же не доставляет света, то
это знак не бессилия солнечного света, а болезни глаз. Но послушай, что говорят
самаряне: вемы, яко Сей есть воистинну
Спас миру, Христос. Видишь ли, как скоро они поняли, что намерение Христа
было привлечь к Себе вселенную, что Он пришел совершить общее спасение и хотел
не одними иудеями ограничивать Свое промышление, но всюду посеять свое слово?
Не так поступали иудеи, но свою правду
ищуще поставити, правде Божией не повинушася (Рим. 10, 3). Самаряне
исповедуют, что все люди виновны, как бы выражая учение апостольское, что вси согрешиша и лишени суть славы Божия,
оправдаеми туне благодатию Его (Рим. 3, 23, 24). Говоря: Спас миру, самаряне, конечно, разумели мир
погибший, и не просто Спасителя, но в делах весьма великих, потому что многие
приходили спасать – и Пророки, и ангелы; но истинный Спас Сей есть, говорят самаряне, – Тот, Кто подает истинное спасение, а
не временное только. Таков дух искренней веры! Поэтому и в том и другом
отношении самаряне достойны удивления: во-первых, что уверовали, во-вторых, что
уверовали без чудес. Таких и Христос ублажает, говоря: блажени не видевшии и веровавше (Ин. 20, 29). Притом они уверовали
искренно, хотя жена говорила им еще с сомнением: егда Той есть Христос? Но они не говорят подобно ей: и мы
предполагаем это, или: и мы так думаем, но говорят: вемы, и не просто, а – яко
Сей воистинну Спас миру. Не как обыкновенного человека исповедали они
Христа, но как истинного Спасителя. Кого же они видели спасенного Христом? Они
слышали только слова Его, а говорят так, как будто видели многие и великие
чудеса. Но почему евангелисты не говорят нам, о чем беседовал с ними Христос и
что так было дивно для них? Знай, что евангелисты многие из великих изречений
Его опускают, но все объясняют самим исходом дел; и здесь Христос Своим словом
обратил к Себе весь народ и целый город. А где люди не убеждались Его словами,
там (евангелисты) вынуждены были излагать Его учение, чтобы из-за нерадения
слушающих не подверг кто-нибудь осуждению Проповедующего. И по двою дню изыде оттуду и иде в Галилею. Сам бо Иисус
свидетельствова, яко пророк во своем отечествии чести не имать (4, 43–44).
Почему это прибавлено? Потому, что Он не пошел в Капернаум, но в Галилею, а
оттуда в Кану. А чтобы ты не изыскивал, почему Он у своих не остался, а у
самарян, евангелист представляет ту причину, что Его там не слушали. Поэтому и
не пошел туда, чтобы не было им за то тем большего осуждения.
2. А отечеством Его, я думаю, здесь называется Капернаум.
Что действительно там не было Ему чести, послушай, как Он Сам говорит: и ты, Капернауме, до небес вознесыйся, до
ада низведешися (Лк. 10, 15). Отечеством же Своим называет Он Капернаум или
по отношению к Своему воплощению, или потому, что большею частию там пребывал.
Что же? – скажешь ты, – не видим ли мы, что многие и у своих пользуются честию?
Видим, конечно; но по редким случаям не должно судить. Если некоторые люди были
почитаемы в своем отечестве, то в чужом гораздо более, – потому что привычка
заставляет относиться пренебрежительно. Егда
же прииде в Галилею, прияша Его Галилеане, вся видевше, яже сотвори во
Иерусалимех в праздник; и тии бо приидоша в праздник (ст. 45). Видишь ли,
что люди, наиболее охуждаемые, оказываются тем более усердными к Нему? Один
говорил: от Назарета может ли что добро
быти? (1, 46). Другой: испытай и
виждь, яко пророк от Галилеи не приходит (7, 52). И это говорили в упрек
Ему, потому что многие думали, что Он из Назарета; поносили Его также именем самарянина,
говорили: самарянин бо еси и беса имаши (8,
48). Но вот, к стыду иудеев, и самаряне, и галилеяне веруют в Него. Самаряне,
однако, оказываются еще лучше галилеян. Самаряне приняли Его по одному
свидетельству жены, а галилеяне тогда уже, когда увидели совершенные Им чудеса.
Прииде же паки Иисус в Кану Галилейскую,
идеже претвори воду в вино (4, 46). Евангелист приводит здесь слушателю на
память чудо, возвышая этим славу самарян. Галилеяне приняли Его после чудес,
совершенных Им у них и в Иерусалиме, а самаряне – только за учение. Итак,
евангелист сказал только, что Иисус пришел в Кану, но не присовокупил причины,
по которой пришел. В Галилею Он удалялся по причине ненависти иудеев; но почему
в Кану? В первый раз Он был зван туда на брак, но почему и для чего пришел
теперь? Мне кажется, для того, чтобы веру, произведенную чудом, еще более
укрепить Своим пребыванием и еще более привлечь тем, что Сам добровольно пришел
к ним, оставил Свое отечество и предпочел их. Бе некий царев муж, егоже сын боляше в Капернауме. Сей, слышав, яко
Иисус прииде от Иудеи в Галилею, иде к Нему и моляше Его, да снидет и изцелит
сына его (ст. 47). Этот муж или был от рода царского, или имел какое-либо
достоинство власти, так (царским) называемое. Некоторые думают, что это – тот
самый, о котором сказано у Матфея. Но что это – другое лицо, видно не только по
достоинству, но и по вере. Тот, когда Христос Сам хотел прийти к нему, просил
Его не ходить, а этот, хотя Христос и не обещал ему ничего такого, увлекает Его
в дом свой. Тот говорит: несмь достоин,
да под кров мой внидеши (Мф. 8, 8); а этот даже понуждает, говоря: сниди, прежде даже не умрет отроча мое
(ст. 49). Также у Матфея Иисус, сошедши с горы, приходит в Капернаум, а здесь
муж царев приступает к Нему, когда Он пришел из Самарии, и не в Капернаум, а в
Кану. У того отрок лежал в расслаблении, а у этого – в горячке. И иде к Нему и моляше, да изцелит сына его,
имеяше бо умрети (ст. 47). Что же Христос? Аще знамений и чудес не видите, говорит, не имате веровати (ст. 48). Однако и то уже показывало веру, что он
пришел и просил; да и после свидетельствует об этом евангелист, говоря, что,
когда Иисус сказал: иди, сын твой жив
есть, – верова человек словеси, еже рече ему Иисус, и идяше (ст. 50). Что
же значат слова (Христовы)? Он сказал их или в похвалу самарян, так как они
уверовали в Него без чудес, или в упрек мнимому своему городу Капернауму,
откуда был тот человек. Так и другой некто, упоминаемый у Марка, говорил: верую, Господи, помоги моему неверию
(Мк. 9, 24). Таким образом, хотя он и веровал, но не совершенно и не твердо. И
это видно из его любопытства о том, в котором часу болезнь оставила его сына.
Он хотел дознать, случилось ли это само собою или по повелению Христову. Когда
же узнал, что это случилось накануне в час седьмой, то уверовал и сам, и весь
дом его. Видишь ли, что он тогда уверовал, когда слуги ему сказали, а не тогда,
когда сказал Христос? Итак, Христос обличает мысль его, с которою он пришел и
говорил такие слова; а таким образом еще больше привлек его к вере, потому что
прежде чуда он не очень расположен был к вере. Но что он приходил и просил
Христа, в этом нет ничего удивительного, потому что родители, по великой любви
(к детям), обыкновенно обращаются не только к таким врачам, которым совершенно
доверяют, но совещаются и с теми, на которых не много надеются, не желая ничего
упустить. Притом этот человек только случайно приходил ко Христу, когда Христос
пришел в Галилею, тогда только узнал Его. А если бы он крепко веровал, то не
поленился бы, как скоро сын был при смерти, прийти в Иудею; если же боялся, то
и это не извинительно. Но заметь, как и самые слова обнаруживают слабость этого
человека. Следовало бы, если не прежде, то по крайней мере после обличения его
мысли, получить высокое понятие о Христе, – между тем, смотри, как он еще
пресмыкается долу. Сниди, говорит, прежде даже не умрет отроча мое, как
будто Христос не мог бы воскресить его, если бы отрок и умер, и как будто бы
Христос не знал, каково состояние отрока. Поэтому-то Иисус и обличает его, и
касается самой совести, показывая, что чудеса делаются главным образом ради
души. Здесь Он исцеляет и отца, немотствующего душою не меньше сына, научая нас
внимать Ему не ради чудес Его, а ради учения Его, – потому что чудеса
совершаются не для верных, а для неверующих и грубых людей.
3. Тогда этот человек от скорби не очень внимал словам
Спасителя, разве тем только, которые касались его сына; после же он должен был
усвоить себе сказанное и получить от этого величайшую пользу. Так и случилось.
Но почему Христос к сотнику Сам добровольно обещал прийти, а здесь и на зов не
идет? Потому, что у сотника вера была совершенна, и Христос обещал прийти к
нему, чтобы мы знали благонамеренность этого человека; к этому же не пошел,
потому что он был еще не совершен. А так как он всячески понуждал Иисуса,
говоря: сниди, и еще не понимал ясно,
что Он, и отсутствуя, может исцелить, то Христос показывает, что и это Ему
возможно, чтобы тот из самого непосещения Иисусова узнал о Нем то, что сотник
знал сам собою. Когда же сказал: аще
знамений и чудес не видите, не имате веровати, то этим выразил следующее:
вы еще не имеете надлежащей веры, но еще относитесь ко Мне, как какому-либо
Пророку. Итак, открывая Себя Самого и показывая, что в Него должно веровать и
без чудес, Он сказал здесь то же, что говорил Филиппу: не веруеши ли, яко Аз во Отце, и Отец во Мне?.. Аще ли же ни, за та
дела веру имите Ми (Ин. 14, 10, 11). Абие
же входящу ему, се, раби его сретоша его и возвестиша ему, глаголюще, яко сын
твой жив есть. Вопрошаше убо от них о часе, в который легчае ему бысть, и реша
ему: яко вчера в час седмый остави его огнь. Разуме же отец, яко той бе час, в
оньже рече ему Иисус, яко сын твой жив есть: и верова сам и весь дом его
(4, 51–53). Видишь ли, как открылось чудо? Не просто, не обыкновенным образом
отрок избавился от опасности, но вдруг, так что очевидно: это произошло не
естественным порядком, а силою Христовою. Отрок, находясь при самых дверях
смерти, как выражал это и сам отец, сказав: сниди,
прежде даже не умрет отроча мое, – вдруг освободился от болезни, что
возбудило внимание и домашних слуг. Вероятно, они вышли навстречу не для того
только, чтобы возвестить, но и потому, что пришествие Иисуса считали уже
излишним: они ведь знали, что господин их пошел к Иисусу, почему и встретились
с господином на том же пути. Тогда-то человек этот, освободившись от страха,
преклоняется наконец к вере; но, желая показать, что это было следствием его
путешествия, он заботится и о том, как бы не сочли его труда излишним;
поэтому-то все тщательно хочет разузнать. И
верова сам и весь дом его. Доказательства (чуда) не подлежали уже никакому
сомнению. Хотя слуги его не присутствовали там, не слышали беседы Христовой, не
знали даже времени, (когда она была), однако, узнав от господина своего, что
это было в то самое время, (когда исцелен отрок), имели уже несомненное
доказательство силы Христовой: поэтому и они уверовали.
Чему же из этого мы научаемся? Не ожидать чудес, не искать
залогов Божией силы. Я вижу, что и ныне многие тогда только делаются более благочестивыми,
когда или в страданиях сына, или в болезни жены получат некоторое утешение. А
надобно, и не получая утешений, всегда равно благодарить и славить Бога. Таково
свойство рабов благомыслящих; рабам, верным и любящим, как должно, своего
Господа, свойственно прибегать к Нему не только тогда, когда Он милует их, но и
когда наказывает. И последнее есть дело Божественного промышления. Егоже бо любит Господь, наказует; биет же
всякаго сына, егоже приемлет (Евр. 12, 6). Кто служит Ему только тогда, когда
находится в безопасности, тот показывает этим еще небольшой знак любви и не
чисто любит Христа. Но что я говорю о здравии, изобилии благ, бедности или
болезни? Если бы ты даже о геенне услышал или о другом каком-либо бедствии, и
тогда не переставай славословить Господа: все надобно терпеть и переносить по
любви к Нему. Это долг рабов верных и души непоколебимой. Поступающий таким
образом и настоящие скорби легко перенесет, и будущие получит блага, и великое
дерзновение будет иметь пред Богом, чего и да сподобимся все мы, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков.
Аминь.
1. Как в золотых рудниках опытный в этом деле не оставит без
внимания ни малейшей жилы, потому что она может доставить великое богатство,
так и в божественных Писаниях не безвредно опускать даже одну черту или йоту, а
надобно исследовать все. Все в них сказано Духом Святым и ничего нет излишнего.
Обрати же внимание и здесь на то, что говорит евангелист: сие паки второе знамение сотвори Иисус, пришед от Иудеи в Галилею.
Не напрасно прибавил: второе, а еще
превозносит дивный поступок самарян, показывая, что жители Галилеи, даже после
второго знамения, которое они видели, не достигли высоты тех (самарян), которые
ничего не видели. По сих же бе праздник
Иудейский. Какой праздник? Мне кажется, праздник Пятидесятницы. И взыде Иисус во Иерусалим. Он часто
приходил на праздники в этот город, частию для того, чтобы казаться празднующим
вместе с иудеями, а частию для того, чтобы привлекать к Себе незлобивый народ.
Эти простосердечные люди наиболее сходились в эти праздники. Есть же во Иерусалимех овчая купель, яже
глаголется еврейски Вифезда, пять притвор имущи. В тех слежаше множество
болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды (5, 2–3). Что это за
способ врачевания? Какое здесь таинство нам указывается? Не напрасно же и не
без причины написано это; здесь как бы в образе и подобии представляется нам
будущее, чтобы, когда случится нечто весьма необычайное и неожиданное, не
поколебалась у многих сила веры. Что же здесь изображается? Намерение было
даровать нам крещение, имеющее в себе великую силу и величайшие блага,
крещение, очищающее от всех грехов и людей из мертвых делающее живыми. Вот
это-то, как бы в образе, и предызображается здесь в купели, как и во многих
других установлениях. Так предварительно Бог даровал воду, очищающую нечистоты
тела, скверны не существенные, а только кажущиеся такими, – каковы, например,
от прикосновения к умершим, от проказы и от других подобных причин. Да и многое
в Ветхом Завете, как видим, совершалось с этою целию посредством воды. Но
возвратимся к своему предмету. Итак, Бог, как я сказал, установил сначала
очищение посредством воды нечистот телесных, а потом и различных болезней.
Желая привести нас ближе и ближе к благодати крещения, Он врачует уже не одни
нечистоты, но и болезни. Действительно образы, ближайшие к истине, как
относительно крещения, так и страданий и других предметов, были вообще
явственнее прообразов древнейших. Как ближайшие к царю оруженосцы блистают
светлее тех, которые от него стоят в отдалении, так было и в прообразованиях.
Ангел сходил и возмущал воду, и сообщал ей целебную силу, чтобы внушить иудеям,
что тем более Господь ангелов может исцелять все болезни душевные. Но как здесь
врачевала не просто естественная сила воды (иначе это бывало бы завсегда), но
действием ангела, так и над нами вода не сама по себе действует, но, когда
восприимет благодать Духа, тогда и очищает все грехи. Около этой купели лежало
великое множество больных, слепых, хромых, сухих, ожидавших движения воды. Но
тогда слабость была препятствием для желающего получить исцеление, а ныне
всякий свободно может приступать. Не ангел воду возмущает, а Господь ангелов
совершает все это. И уже не может болящий сказать: человека не имам; егда же прихожду аз, ин прежде мене слазит (ст.
7). Но хотя бы стекалась вся вселенская, благодать не оскудевает и сила ее не
истощается, а остается всегда одинакова, как и прежде. Как солнечные лучи
светят каждый день и не истощаются и свет их от излияния на многие предметы не
уменьшается, так и еще более сила Духа нисколько не уменьшается от множества приемлющих
ее. А так было для того, чтобы видевшие, как водою могут быть исцеляемы болезни
телесные, и испытавшие это в течение долгого времени, легче поверили, что могут
быть исцеляемы и болезни душевные. Но для чего Иисус, оставив всех, подошел к
тому, который болел тридцать восемь лет? И для чего спрашивает: хощеши ли цел быти? (ст. 6). Не для
того, чтобы узнать об этом (это было бы излишне), а чтобы обнаружить его
терпение и нас вразумить, что поэтому-то именно Он, оставив других, подошел к
нему- Что же больной? Отвеща ему и рече:
ей, Господи, человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет мя в купель;
егдаже прихожду аз, ин прежде мене слазит (ст. 7). Для того Христос и
спросил: хощеши ли цел быти, чтобы мы
узнали все это. Не сказал, однако ж, ему: хочешь ли, Я исцелю тебя? – потому
что тогда еще не имели о Нем столь высокого мнения; а говорит: хощеши ли цел быти? Но изумительно
терпение расслабленного. Находясь в болезни тридцать восемь лет и каждый год
ожидая исцеления, он оставался тут и не отходил. Ведь если не продолжительность
прошедшего времени, то неверность будущего могла бы отвлечь его от этого места,
когда бы он не был так терпелив. Представь себе, как без сомнения и другие
страждущие там были бдительны; да и время, в которое возмущалась вода, не было
известно. Впрочем, хромые и увечные могли наблюдать; как же видели слепые? Они,
может быть, узнавали о движении воды из происходившего при этом шума.
2. Итак, устыдимся, возлюбленные, устыдимся и будем
оплакивать великое наше нерадение. Тот тридцать восемь лет ожидал и не получал,
чего желал, однако не отходил; и не получал не по собственному нерадению, а
потому, что находил препятствия со стороны других и терпел насилие; но при всем
том не ослабевал духом. А мы, если только десять дней проведем в ожидании того,
чего усиленно просим, и если не получим, то уже не расположены бываем
употребить снова то же старание. Ради людей мы усердствуем столь долгое время,
и служа в войсках, и тяжкие работы исправляя, и исполняя раболепные услуги,
хотя наконец часто теряем и самую надежду (на награду); а ради Господа нашего,
от Которого, без сомнения, можем получить награды гораздо больше самих трудов (упование не посрамит, говорит Писание –
Рим. 5, 5), мы не стараемся показать надлежащее усердие – мы не терпим. Какого
же наказания заслуживает это? Хотя бы мы и ничего не получили от Него, одно
продолжительное собеседование с Ним не следует ли считать стоящим бесчисленных
благ? Но постоянная молитва, говоришь ты, трудное дело. А какое из добрых дел,
скажи мне, не трудно? Да в том-то, скажешь ты, и затруднение большое, что с
пороком сопряжено удовольствие, а с добродетелию труд. Я думаю, многие на это
ищут объяснения. Какая же тому причина? Вначале Бог даровал нам жизнь,
свободную от заботы и чуждую трудов; но мы не воспользовались, как должно, этим
даром, а развратились по нерадению и лишились рая. Тогда-то Бог соделал уже
жизнь нашу многотрудною, и, в оправдание свое пред родом человеческим, как бы
так говорит: Я даровал вам сначала наслаждения, но вы от своеволия соделались
худшими, поэтому Я определил наложить на вас труды и пот. Когда же и труды не
обуздали нас, Он дал закон, содержащий в себе заповеди, наложив на нас, как на
коней неукротимых, узды и путы, чтобы удержать порывы, как делают укротители
коней. Вот почему жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы
обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко
преклоняется ко злу. Положим, например, что человеку, целомудренному или
отличающемуся какою-либо другою добродетелию, не нужны были бы никакие подвиги,
а он бы и спал и, однако ж, во всем успевал: к чему бы привело такое
ослабление? Не к гордости ли и высокомерию? Да для чего же, говоришь ты, со
злом сопряжено великое удовольствие, а с добродетелию великий труд и тягость?
Но какая же была бы тебе и благодать, или за что ж бы ты получил награду, если
бы это было дело не трудное? Я и теперь могу указать многих таких, которые по
природе отвращаются от общения с женщинами и убегают, как чего-нибудь
скверного, самой беседы с ними; но скажи мне, называть ли их за то
целомудренными и будем ли мы их увенчивать и прославлять? Никак. Целомудрие
есть воздержание и преодоление похотей борьбою. Так и на войне, чем сильнее
битва, тем блистательнее тогда бывает и торжество, а не тогда, когда никто и
рук не поднимает. Есть много и смирных по природе людей: можем ли называть их
кроткими? Никак. Так и Христос, говоря о трех родах скопцов, два из них
оставляет без венцов, а один вводит в Царствие (см.: Мф. 19, 12). Да для чего,
скажут, нужно зло? И я тоже говорю: но кто же виновник зла? Кто другой, как не
наше произвольное нерадение? Но надлежало бы быть, говоришь, одним добрым. А
какое свойство добра? Трезвиться ли и бодрствовать, или спать и предаваться
беспечности? А почему, скажешь, не признано за лучшее, чтобы добро делалось без
труда? Такие слова свойственны животным и чревоугодникам, которые почитают
богом свое чрево. Что это слова лености, вот – суди: если бы где-нибудь были
властитель и военачальник и властитель бы спал или пиршествовал, а военачальник
с великими трудами одерживал бы победы: кому из них ты вменил бы славу? Кому
принадлежал бы плод радостных событий? Видишь, что душа более расположена
бывает к тому, в чем более труждается. Потому и Бог соединил с добродетелию
труды, желая прилепить к ней душу. Потому-то мы удивляемся добродетели, хотя
сами ее и не исполняем, а порок порицаем, хотя он кажется и весьма приятен. Ты
спросишь: почему мы не удивляемся людям добрым по природе, а более тем, которые
таковы по свободному произволению? Это потому, что справедливость требует
предпочитать трудящегося нетрудящемуся. А почему, скажешь, мы ныне трудимся?
Потому, что ты не хотел вести благоразумно жизнь без трудов. Если исследовать
внимательно, то ведь бездействие и без того обыкновенно развращает нас и
причиняет много трудов. Например, оставим в заключении какого-нибудь человека и
станем только кормить его и наполнять его чрево, не позволяя ему ни ходить, ни
заниматься каким-либо делом, пусть он наслаждается трапезою и ложем и постоянно
пресыщается: может ли что быть несчастнее такой жизни? Но иное дело, скажешь,
заниматься чем-нибудь, а иное – трудиться, ведь можно же было тогда делать
без трудов? Не так ли? Конечно так; этого и Бог хотел, да ты сам не стерпел.
Бог повелел тебе возделывать рай, назначив в этом тебе занятие, но не
присоединив к этому никакого труда; а если бы и вначале у человека был труд, то
после Бог не возложил бы на него труда в виде наказания. Можно делать и
нетруждаться, как то свойственно ангелам. А что они занимаются делом, послушай,
как говорит о том Писание: сильнии
крепостию, творящии слово Его (Пс. 102, 20). Теперь недостаток силы делает
нам много труда, а тогда этого не было, так как вшедый в покой Его, говорит Писание, почи от дел своих, яко же и от Своих Бог (см.: Евр. 4, 4), –
разумея здесь не бездействие, а нетрудность дела. Бог еще и ныне действует, как
говорит Христос: Отец Мой доселе делает,
и Аз делаю (Ин. 5, 17). Итак, убеждаю вас, отложив всякое нерадение,
поревновать о добродетели. Удовольствия порока кратковременны, а скорбь
постоянна; от добродетели же, напротив, радость нескончаемая, а труд – только
временный. Добродетель, еще прежде получения венцов, утешает своего труженика,
питая его надеждами, а порок, еще прежде наказания, казнит своего последователя,
терзая и устрашая его совесть и заставляя на все смотреть с подозрением. А это
не хуже ли самых великих трудов, всякого изнурения? А если бы даже этого не
было, а было бы одно удовольствие, может ли что быть ничтожнее такого
удовольствия? Оно, как скоро является, так и исчезает, увядая и убегая прежде,
нежели успеем возобладать им, разуметь ли здесь удовольствия плоти, или
роскоши, или богатство: ведь все это каждодневно не перестает стареть. А когда
последует еще и наказание и мучение, – что может быть несчастнее людей,
предающихся пороку? Итак, зная это, будем терпеть все ради добродетели; таким
образом мы сподобимся и истинной радости, благодатию и человеколюбием Господа
нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
1. Велик плод от божественных Писаний и значительна от них
польза. Павел, показывая это, говорит: елика
преднаписана быша, в наше наказание преднаписашася, да терпением и утешением
Писаний упование имамы (Рим. 15, 4). Слово божественное есть сокровищница
всякого рода врачевств; так, нужно ли смирить надменность, или обуздать похоть,
или подавить пристрастие к деньгам, или преодолеть скорбь, или внушить
благодушие и расположить к терпению, Для этого всякий может найти там великую
помощь. Кто из тех, которые борются с продолжительным убожеством, были одержимы
тяжкою болезнию, прочитав предложенное теперь место, не получит великого
утешения? Вот расслабленный, оставаясь в таком положении тридцать восемь лет,
видя каждый год, как другие исцелялись, а он сам все еще одержим болезнию,
однако же не падал духом и не отчаивался, хотя не только безотрадное прошедшее,
но и безнадежность в будущем довольно могли поколебать его. Вот послушай, что
он говорит, и пойми великость его страдания. Когда Христос сказал: хощеши ли цел быти? – он отвечал: ей, Господи, но человека не имам, да, егда возмутится вода, ввержет мя в купель.
Что может быть жалостнее этих слов? Что горестнее такого положения? Видишь ли
сердце, сокрушенное от продолжительной немощи? Видишь ли, как обуздано было в
нем всякое нетерпение? Он не высказывает никакой хулы, как слышим от многих в
подобных обстоятельствах; не проклинает дня своего рождения; не оскорбляется
таким вопросом; не сказал: «Ты, верно, пришел смеяться и шутить над нами, когда
спрашиваешь, хочу ли я быть здоровым», – но кротко и с великою покорностию
говорит: ей, Господи. Хотя он и не
знал, Кто был вопрошающий и намерен ли был исцелить его, несмотря на то,
рассказывает все с кротостию и ничего не требует, как будто говорил с врачом и
хотел только рассказать о своей болезни. Может быть, надеялся он получить от
Христа только ту помощь, что он ввергнет его в воду, и для того хочет
расположить его к себе такими словами. Что же Христос? Показывая, что Он может
все сделать одним словом Своим, Он говорит: восстани,
возми одр твой и ходи (ст. 8). Некоторые думают, что этот расслабленный есть
тот самый, о котором упоминается в Евангелии Матфея (9, 2–7); но это не так,
что ясно из многих обстоятельств. И, во-первых, из того, что при этом
расслабленном не было никого из прислуживающих людей. Тот имел при себе многих
людей, заботившихся о нем и носивших его, а этот никого; потому и говорил: человека не имам. Во-вторых, из самого
ответа: тот ничего не говорит, а этот рассказывает все, что его касается.
В-третьих, из времени этого случая: этот исцелен в праздник и в субботу, а тот
в другой день. Также место того и другого различно: тот исцелен в доме, а этот
при купели; да и способ исцеления различен: там (Христос) сказал: чадо, отпущаются ти греси твои (Мф. 9,
2), а здесь сначала укрепляет тело, потом уже прилагает попечение о душе; там
прощение: отпущаются, говорит, ти греси твои, а здесь увещание и угроза, для
предостережения его на будущее время: ктому
не согрешай, говорит, да не горше ти
что будет (ст. 14). Притом и обвинения от иудеев различны: здесь они
осуждают делание в субботу, а там обвиняют Его в богохульстве. Но посмотри, как
велика Премудрость Божия. Христос не тотчас исцеляет его, а сперва
предрасполагает его к Себе вопросом, пролагая в нем готовый путь вере, и не
только исцеляет, но и повелевает взять свой одр, чтобы и совершившееся чудо
имело тем более достоверности и чтобы никто не считал этого события призраком
или обманом. Ведь если бы члены (тела) не укрепились твердо и вполне, он не мог
бы понести одра. Так Христос и часто делал, чтобы совершенно заградить уста
бесстыдных. Так при чуде над хлебами, чтобы никто не мог сказать, что народ
обыкновенным образом насытился и что чудо было только кажущееся, по устроению
его оказалось еще много останков хлеба. И прокаженному очистившемуся Он
говорит: шед покажися иереови (Мф. 8,
4), чтобы чрез это дать более точное доказательство очищения и вместе заградить
бесстыдные уста тех, которые называли Его противником закону Божию. Подобным
образом Он поступил и при обращении воды в вино: Он не просто показал вино, но
и приказал отнести его к распорядителю пира, так что тот, признавшись в своем
неведении о случившемся, представил таким образом несомненное свидетельство о
чуде. Потому евангелист и сказал: не
ведяше архитриклин, откуду есть (Ин. 2, 9), выражая тем неподкупность его
свидетельства. И в другом случае, воскресив мертвого, Христос говорит: дадите ему ясти (Лк. 8, 55), и в этом
дает видеть признак истинного воскресения. Всем этим Он убеждал бессмысленных,
что Он был не обманщик какой-нибудь и не кудесник, но пришел для спасения
общего естества человеческого.
2. Но почему Христос не требует от расслабленного веры, как
это сделал в отношении к слепым, которым сказал: веруета ли, яко могу сие сотворити? (Мф. 9, 28). Потому, что
расслабленный еще точно не знал, кто Он. Христос не прежде чудес, а после них
обыкновенно делал это. Те, которые видели силу Его на других, справедливо
слышали от Него такой вопрос, а те, которые еще не знали Его, а должны были
узнать по знамениям, уже после чудес вопрошаются о вере. Потому-то и Матфей
представляет Христа спрашивающим это у людей не в начале его чудотворений, а
когда Он уже многих исцелил, тогда и спрашивает об этом, и именно только двух
слепцов. Но ты и так можешь видеть веру расслабленного. Услышав слово: возми одр твой и ходи, он не посмеялся и
не сказал: что это значит? Ангел нисходит и возмущает воду, и только одного
исцеляет, а ты, человек, неужели надеешься сделать больше ангелов одним
повелением и словом? Это – гордость, тщеславие, насмешка. Но он ничего такого
не сказал, даже не подумал, а, лишь только услышал, тотчас встал и, получив
здоровье, не ослушался данного ему повеления: востани, возми одр твой и ходи. Удивительно и это, но последующие
обстоятельства еще гораздо удивительнее; или, лучше сказать: что он уверовал во
Христа с самого начала, когда никто ему в том не препятствовал, – это не так
удивительно, а что после того, когда иудеи бесновались, со всех сторон
наступали, осаждали и осуждали его и говорили: не достоит ти взяти одра твоего (ст. 10), он не только презирает их
бешенство, но и с великим дерзновением, среди собрания народа, провозгласил о
Благодетеле своем и заставил молчать их бесстыдный язык – это я признаю великим
мужеством. Когда иудеи, окружив его, с укоризною и наглостию говорили ему: суббота есть, и не достоит ти взяти одра твоего,
– послушай, что он говорит: иже мя
сотвори цела, Той мне рече: возми одр твой и ходи (ст. 11); как бы так он
говорил: вы говорите вздор и с ума сходите, запрещая мне считать учителем Того,
Кто исцелил меня от столь продолжительной и тяжкой болезни, и повиноваться Ему
во всем, что Он ни повелит мне. А если бы он хотел поступить коварно, то мог бы
и иначе сказать, – например, что я это делаю не по своей воле, а по приказанию
другого; если это грех, то обвиняйте приказавшего мне, а я оставлю свой одр. Он
мог бы и скрыть чудо исцеления. Он ясно видел, что они досадуют не столько за
нарушение субботы, сколько за исцеление болезни. Но он и не скрыл чуда, и не
сказал таких слов, и не просил у них прощения, он громким голосом признавал и
провозглашал оказанное ему благодеяние. Так поступил расслабленный; но
посмотри, как злобно они действовали. Они не спрашивают: Кто Он, исцеливший
тебя? Они молчали об этом, а всячески выставляют на вид кажущееся преступление:
кто есть Человек, рекий ти: возми одр
твой, и ходи? Исцелевый же не ведяше, кто есть: Иисус бо уклонися, народу сущу
на месте (ст. 12–13). Для чего же Христос скрылся? Во-первых, для того,
чтобы в отсутствие Его свидетельство было свободно от всякого подозрения:
получивший чувство здоровья был, конечно, достоверным свидетелем благодеяния.
Во-вторых, для того, чтобы еще более не возжечь гнева их: Он знал, что и один
вид человека ненавистного не мало воспламеняет ненавидящих. Поэтому,
уклонившись, Он оставляет дело само за себя действовать пред ними, так что уже
не Он Сам говорит что-либо о Себе, а исцеленные Им, вместе же с ними и сами
обвинители. И они также со своей стороны дают свидетельство о чуде, потому что
не говорили: почему ты повелеваешь делать это в субботу? – а: почему ты делаешь
это в субботу? Они негодуют не за преступление, а завидуют исцелению
расслабленного. Между тем, если тут было человеческое дело, оно было в том, что
делал расслабленный; а со стороны Христа было только слово и повеление. Таким
образом, здесь Христос повелевает другому нарушить субботу, а в иных случаях Он
Сам делает это, например, когда брением от плюновения помазывает очи. Но Он
делает это, не преступая закон, а поступая выше закона. Впрочем, об этом после.
Не во всех случаях одинаковым образом Он оправдывается, когда обвиняют Его в
нарушении субботы, и это надобно заметить тщательно.
3. Между тем посмотрим, насколько великое зло – зависть, и
как она ослепляет душевные очи вопреки собственной пользе самого одержимого ею.
Как беснующиеся часто обращают мечи на самих себя, так и завистливые, имея в
виду только одно – вред тому, кому завидуют, теряют собственное спасение. Они
хуже диких зверей; звери нападают на нас или имея недостаток в пище, или будучи
наперед нами самими раздражены; а те, и будучи облагодетельствованы, часто поступают
с благодетелями, как с врагами. Так они хуже диких зверей и подобны бесам, а
может быть, и их хуже. Бесы имеют непримиримую вражду только против нас, а не
делают козней против подобных себе по естеству: этим-то и Христос заградил уста
иудеям, когда они говорили, что Он изгоняет бесов силою веельзевула. Но
завистливые не уважают и единства природы, да не щадят и самих себя; еще
прежде, чем повредят тому, кому завидуют, они мучат собственные свои души,
наполняя их напрасно и без нужды всяким беспокойством и недовольством. В самом
деле, для чего ты скорбишь, видя благополучие ближнего? Скорбеть, конечно,
следует нам, когда мы сами терпим зло, а не тогда, когда видим благополучие
других. Потому грех этот не может иметь никакого извинения. Блудник еще может
указывать на похоть, вор на бедность, человекоубийца на раздражение: хотя и эти
извинения пусты и неосновательны, но все же могут иметь вид оправдания. А ты
какую представишь причину, скажи мне? Совершенно никакой, кроме одной крайней
злобы. Если нам повелено любить врагов, а мы ненавидим и любящих нас, то какому
подвергаемся наказанию? Если любящий любящих его ничем не лучше язычников, то
злобствующий против людей, ничем не оскорбивших его, какое может получить
прощение, какое помилование? Послушай, что говорит Павел: аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми
есть (1 Кор. 13, 3). А что там, где зависть и ненависть, уже вовсе нет
любви, это всякому ясно. Зависть хуже и блуда, и прелюбодеяния; эти пороки
ограничиваются теми, которые делают их, а преобладание зависти ниспровергало
целые Церкви и делало зло всей вселенной; она мать убийства. Так Каин убил
брата; так Исав хотел убить Иакова; так Иосифа – братья; так всех людей –
диавол. Ты не убиваешь: да ты делаешь многое еще хуже убийства, когда,
например, желаешь, чтобы брат твой потерпел бесчестие, когда со всех сторон
расставляешь ему сети, расстраиваешь его труды, подъятые им ради добродетели,
досадуешь, что он угоден Господу вселенной. Таким образом, ты уже враждуешь не против
него, а против Того, Кому он служит; Его оскорбляешь, когда собственную свою
честь поставляешь выше Его чести; а что всего ужаснее, – грех этот ты считаешь
безразличным, тогда как он тяжелее всех других. Хотя бы ты подавал милостыни,
хотя бы вел трезвую жизнь, хотя бы постился, но ты преступнее всех, если
завидуешь брату своему. Это очевидно из следующего: у коринфян некто впал в
любодеяние, но, будучи обличен, скоро исправился; Каин позавидовал Авелю и не
исправился, но даже, когда Бог непрестанно напоминал ему об его болезни, он еще
более мучился завистию, раздражался и устремлялся на убийство. Так нет ничего
упорнее этой страсти, и не легко она уступает врачеванию, если мы не будем
внимательны. Потому исторгнем ее из себя с корнем, представляя себе то, что как
мы оскорбляем Бога, завидуя чужому добру, так благоугождаем Ему, сорадуясь
другим, и себя делаем участниками благ, уготованных людям добродетельным.
Потому и Павел увещевает радоваться с радующимися и плакать с плачущими, чтобы
от того и другого получить нам великую пользу (Рим. 12, 15). Итак, помня, что,
хотя бы мы сами и не трудились, а только сочувствовали трудящемуся, мы можем
разделять с ним венцы его, оставим всякую зависть и насадим в душах наших
любовь, чтобы, сорадуясь благополучию братий наших, мы могли сподобиться благ
настоящих и будущих, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа,
чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки
веков. Аминь.
1. Тяжкое зло – грех, зло и пагуба для души; а слишком
усиливаясь, это зло часто касается и тела. Мы остаемся бесчувственными, когда в
нас сильно страждет душа, а когда тело получает хотя малое повреждение, то
употребляем все усилия, чтобы излечить его от недуга, потому что чувствуем
боль. Поэтому-то Бог часто наказывает тело за грехи души, чтобы от наказания
низшей части и высшая получила какое-нибудь врачевание. Так у коринфян Павел
исправил блудника, удержав болезнь души казнию тела; он прекратил зло, поразив
тело, – подобно тому, как хороший врач, если водяная болезнь или боль в печени
не уступает внутренним лекарствам, делает прижигания снаружи. Так и Христос
поступил с расслабленным. Вот как Он Сам выражает это, когда говорит: се, здрав еси; ктому не согрешай, да не
горше ти что будет. Чему же мы отсюда научаемся? Во-первых, что болезнь
произошла у него от грехов; во-вторых, что учение о геенне справедливо; и,
в-третьих, что наказание в ней будет продолжительно, бесконечно. Где же те,
которые говорят: я в один час совершил убийство, я краткое время
любодействовал, и неужели буду наказываться вечно? Вот и расслабленный не
столько лет грешил, сколько терпел наказание, и почти целую жизнь человеческую
провел в непрерывном мучении. Грехи судятся не по времени, а по самому существу
преступлений. При этом надобно принять во внимание и то, что, хотя бы мы
претерпевали тяжкое наказание за прежние свои грехи, но если снова впадем в те
же пороки, то подвергнемся снова, и еще тягчайшему, наказанию; и это совершенно
справедливо. Кто даже от наказания не делается лучшим, тот, как бесчувственный
и презритель, предается еще большей казни. И одно наказание само по себе
достаточно должно быть для удержания и вразумления падшего однажды; но если он,
не вразумившись от понесенного наказания, снова дерзает на то же самое, то, по
справедливости, снова подвергается наказанию, которое сам на себя навлекает.
Если же мы и здесь, после наказания за грехи впадая снова в те же грехи,
подвергаемся уже тягчайшему наказанию, то не должны ли мы тем более страшиться
и трепетать в ожидании будущих нестерпимых мук, когда, и согрешая, мы здесь не
терпим наказания? Почему же, ты скажешь, не все таким образом наказываются?
Ведь мы видим многих порочных людей, которые хорошее имеют здоровье и в
крепости сил наслаждаются благоденствием. Но мы не должны полагаться на это, а
поэтому-то больше и надобно оплакивать таких людей. Что они здесь ничего не
терпят, это и есть залог тягчайшего там наказания. Изъясняя это, Павел говорит:
судими же ныне, от Господа наказуемся, да
не с миром осудимся (1 Кор. 11, 32). Здесь – только вразумление, там –
наказание. Что же, скажешь ты, неужели все болезни от грехов? Не все, но
большая часть. Некоторые бывают и от беспечности. Чревоугодие, пьянство и
бездействие также производят болезни. Одно только надобно всегда соблюдать –
чтобы всякий удар переносить с благодарностию. Бывают болезни и за грехи; так
видим в книгах Царств, что некто страдал болезнию ног именно по этой причине.
Случаются болезни и для испытания нашего в добре, как Бог говорит Иову: мниши ли Мя инако тебе сотворша, разве да
явишися правдив (Иов. 40, 3). Но почему этим расслабленным Христос
выставляет на вид их грехи? И тому, о котором упоминает Матфей, он говорит: дерзай, чадо, отпущаются ти греси твои (Мф.
9, 2), и этому: се, здрав еси, ктому не
согрешай. Знаю, что некоторые говорят в осуждение этого расслабленного,
будто он был после в числе обвинителей Иисуса Христа и потому-то услышал от
Него такие слова, но что сказать о том, который, по свидетельству Матфея,
услышал почти те же самые слова? И ему сказано: отпущаются ти греси твои; но услышал он это не по той же причине,
как можно яснее видеть из последующего. Евангелист говорит, что после исцеления
Иисус обрете его в церкви (ст. 14), а это – знак великого благочестия: он не
ходил на торжища и гульбища, не предавался объядению или беспечности, а
проводил время в храме; хотя должен был терпеть там насилие и гонение от всех,
но это нисколько не побудило его удалиться от храма. Итак, Христос, встретив
его после разговора с иудеями, не сделал никакого намека на что-либо подобное;
если бы Он хотел обличить его, то сказал бы ему: ты опять принимаешься за
прежнее, и после исцеления не сделался лучшим? Но ничего такого Он не сказал, а
только предостерегает его на будущее время.
2. Почему же, исцеляя хромых и увечных, Он не напоминал им
об этом? Мне кажется, что болезни у расслабленных происходили от грехов, а у
прочих – от естественной немощи. Если же это не так, то чрез них и то, что
сказано им, сказано было и другим. Так как эта болезнь тяжелее всех других, то
чрез большую врачуются и меньшие. Как, исцелив некоего другого, Христос повелел
ему воздать славу Богу, внушая это не ему одному, а чрез него и всем другим,
так и здесь чрез расслабленных увещевает и всех прочих, и внушает то же, что им
сказал. К этому надобно и то сказать, что Он видел в душе расслабленного
великое терпение, и потому дает ему наставление, как человеку, могущему принять
увещание, ограждая его здоровье и благодеянием, и страхом будущих зол. И
посмотри, как Христос был чужд тщеславия. Он не сказал: вот Я сделал тебя
здоровым. А сказал: вот, ты теперь здоров; впредь не греши. Не говорит также:
не греши, чтобы Я не наказал тебя; а только: да не горше ти что будет. То и другое выражает безлично; и притом
показывает, что здоровье возвращено ему более по благодати, нежели по заслугам.
Не подает вида, что он освобожден от наказания по достоинству, а выражает, что
он спасен по человеколюбию. В противном случае сказал бы: вот, ты понес уже
достаточное наказание за свои грехи: будь же впредь осторожен. Но Он не так
сказал, а как? Се, здрав еси, ктому не
согрешай. Это должны мы повторять чаще и самим себе, и когда будем наказаны
и освободимся от наказания, то каждый пусть говорит самому себе: се, здрав еси, ктому не согрешай. А
если, и продолжая грешить, мы не подвергаемся наказанию, то станем повторять
следующее апостольское изречение: яко
благость Божия на покаяние нас ведет: по жестокости же и непокаянному сердцу
нашему собираем себе гнев (Рим. 2, 4, 5). Но Христос не только укреплением
тела, а еще и другим способом явил расслабленному важное доказательство Своего
Божества. Словами: ктому не согрешай
Он показал, что знает все прежде бывшие согрешения его, а потому следует
веровать Ему и относительно будущего. Иде
же человек и поведа Иудеом, яко Иисус есть, иже мя сотвори цела (ст. 15).
Посмотри, как он и в этом случае сохраняет то же чувство признательности. Он не
говорит, что Иисус есть тот муж, который сказал ему: возми одр твой, потому что иудеи постоянно выставляли это на вид,
как преступление, а он продолжает свое оправдание, объявляя своего Исцелителя,
стараясь и других привлечь и приблизить к Нему. Он не был так бесчувствен,
чтобы, после столь великого благодеяния и увещания, предать своего Благодетеля
и говорить это со злым намерением. Если бы он был даже диким зверем, если бы
был бесчеловечным и каменным, то это благодеяние и страх достаточны были бы
удержать его. В ушах его еще звучала угроза, и потому он боялся, чтобы не
потерпеть чего-либо худшего, имея столь великие доказательства силы Врача.
Иначе, если бы он захотел клеветать, то, умолчав об исцелении, сказал бы только
о преступлении закона и стал бы обвинять. Но этого нет; напротив, он с великим
дерзновением и благодарностию прославляет своего Благодетеля нисколько не
меньше слепого. Что говорил слепой? Сотвори
брение и помаза ми очи (Мф. 9, 11). И расслабленный также: Иисус есть, иже мя сотвори цела. И сего ради
гоняху Иисуса Иудее и искаху Его убити, зане сия творяше в субботу (ст. 15,
16). Что же Христос? Отец Мой,
говорит Он, доселе делает, и Аз делаю
(ст. 17). Когда Ему нужно было защищать Своих учеников, тогда Он указывал на
Давида, как на подобного им раба: несте
ли чли, что сотвори Давид, егда взалка сам и сущии с ним? (Мф. 12, 3). А
когда дело касается Его Самого, Он обращается к Отцу, двояким образом показывая
Свое равенство с Ним, – и тем, что называет Его в собственном смысле Своим Отцом, и тем, что представляет Себя
делающим заодно с Ним. Почему же Он не упомянул о случившемся в Иерихоне?
Потому, что хотел возвести их от земли, чтобы они внимали Ему уже не как
человеку, а как Богу и Законодателю. Но если бы Он не был истинным Сыном и
Единосущным, то оправдание было бы еще хуже обвинения, похоже на то, как если
бы какой-нибудь начальник, преступив царский закон и потом, будучи обвиняем,
стал в оправдание свое говорить, что и сам царь нарушает его; этим он не только
не избежал бы осуждения, а еще увеличил бы свою вину. Но здесь достоинство
равное, потому и оправдание представлено совершенно твердое. Чего, говорит Он,
вы не поставляете в вину Богу, в том не можете обвинять и Меня. Потому-то,
предупреждая их, Он и сказал: Отец Мой,
чтобы заставить их, и против их воли, допустить для Него то же самое (что и для
Бога Отца), по уважению к Его совершенному единению с Отцом. Если же кто
скажет: как делает Отец, когда Он в день седьмой почил от всех дел Своих, – тот
пусть узнает образ Его делания. Каким же образом Он делает? Промышлением,
сохранением всего сотворенного. Когда ты видишь восходящее солнце, бегущую
луну, озера, источники, реки, дожди и движение природы – в семенах, в телах
наших и в бессловесных животных, и все прочее, чем держится вселенная, то и
познавай в этом непрестающее делание Отца; Он, говорит Христос, солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит
на праведныя и на неправедныя (Мф. 5, 45); и еще: аще же сено сельное, днесь суще и утре в пещь вметаемо, Бог тако
одевает (Мф. 6, 30); также, и о птицах беседуя, говорит: Отец ваш Небесный питает их (6, 26).
3. Итак, в этом случае все дело Его в субботу заключалось
только в одних словах, и Он ничего более не присовокупил, а тем самым, что
совершается в храме и что сами они делают, он опроверг обвинения. А если Он
повелел и дело сделать, именно взять одр, что, впрочем, само по себе не
заключает никакого важного дела, а казалось только явным нарушением субботы, то
Он при этом обращает слово к высшему предмету, желая сильнее поразить их
достоинством Отца Своего и возвести к высшим понятиям. Потому-то, когда была
речь о субботе, Он защищал Себя не как только человек и не как Бог только, но
иногда как Бог, иногда как человек: хотел уверить их в том и другом, – и в
уничижении Своего вочеловечения, и в достоинстве Божеском. В настоящем случае
Он защищает Себя, как Бог; если бы Он стал постоянно говорить с ними только как
человек, то они и остались бы навсегда с мыслию об одном уничижении Его. Но,
чтобы этого не было, Он указывает им Своего Отца. Хотя и самое творение действует
в субботу, – так солнце совершает свой бег, реки текут, источники изливаются,
жены рождают, – но, чтобы ты знал, что Он не принадлежит к твари, Он не сказал:
Я делаю, как и тварь делает; а как? Аз
делаю, потому что и Отец Мой делает.
И сего ради, говорит евангелист, паче искаху Его Иудее убити, яко не токмо
разоряше субботу, но и Отца Своего глаголаше Бога, равен ся творя Богу (Ин.
5, 18). Но это равенство было не кажущееся только, – не словами одними Он
доказывает это, а преимущественно делами. Почему так? Потому, что слова одни
могли опровергать и обвинять Его в тщеславии, а видя истину, открывающуюся в
событиях, и силу Его, являемую делами, они уже ничего не могли сказать вопреки
Ему. Но не хотящие допустить это по неблагомыслию говорят, что Христос не Сам
делал Себя равным Богу, а только иудеи подозревали Его в этом. Но пересмотрим
все вышесказанное. Скажи же мне: гнали Его иудеи или не гнали? Всякому ясно,
что гнали. А за это ли гнали или за что другое? Все также согласны, что за это.
Нарушал ли Он субботу или не нарушал? И этого, конечно, никто не станет
отвергать. Называл Бога Отцом Своим или не называл? И это верно. Подобным
образом можно вывести заключение и о последующем. Как то, что Он называл Бога
Отцом Своим, нарушал субботу и был гоним иудеями за последнее, а
преимущественно за первое, не есть одно ложное подозрение, а действительная
истина, так и то, что Он делал Себя равным Богу, в таком же высказано было
смысле. А еще яснее это можно видеть из сказанных пред этим слов. Слова: Отец Мой делает, и Аз делаю выражают
именно равенство с Богом; Он при этом не показывает никакого различия, не
говорит: Отец делает, а Я служу Ему в делах; Он говорит: как Отец делает, так и
Я, – и таким образом выражает совершенное равенство. Если бы Он не Сам хотел
выразить это, а только иудеи так напрасно думали, то Он не оставил бы их в
таком погрешительном мнении, а исправил бы его; да и евангелист не умолчал бы,
а сказал бы ясно, что иудеи так думали, Сам же Христос не делал Себя равным
Богу, – как это находим в других местах, когда евангелист видел, что иначе было
сказано, а иначе понято сказанное; например: разорите церковь сию, и треми денми воздвигну ю (2, 19), говорил
Христос, разумея собственное тело; а иудеи, не поняв этого и думая, что Он
говорит об иудейском храме, сказали: четыредесять
и шестию лет создана бысть церковь сия, и Ты ли треми денми воздвигнеши ю?
(2, 20). Он говорил то, а они предполагали другое; Он говорил о теле Своем, а
они думали, что это сказано о храме их. Евангелист, замечая это или, лучше,
исправляя мнение их, присовокупил: Он же
глаголаше о церкви тела Своего (2, 21). Так и здесь, если бы Христос не
делал Себя равным Богу и не хотел доказывать этого, а только иудеи так думали,
то евангелист исправил бы и здесь их мысль и сказал бы: иудеи думали, что Он
делает Себя равным Богу, а Он говорил не о равенстве. Да и не один только этот
евангелист в данном месте, но и другой, при другом случае, делает то же самое.
Когда Иисус Христос заповедовал ученикам: внемлите
от кваса фарисейска и саддукейска, – они помышляху в себе, глаголюще: яко хлебы
не взяхом (Мф. 16, 6, 7). Он говорил одно, называя закваскою учение, а
ученики подразумевали другое, думая, что Он говорит о хлебах. И это исправляет
уже не евангелист, а Сам Христос, говоря так: како не разумеете, яко не о хлебех рех вам внимати? (Мф. 16, 11).
Здесь же нет ничего подобного. Но Сам Христос, скажут, опровергает это, когда
присовокупляет: не может Сын творити о
Себе ничесоже (ст. 19). Нет, возлюбленный, Он делает совершенно противное;
Он не опровергает, а подтверждает этими словами равенство. Слушайте
внимательнее; это предмет немаловажный. Выражение: о Себе часто встречается в Писании и о Сыне, и о Святом Духе, и
потому надобно понять силу этого изречения, чтобы не впасть в величайшие погрешности.
Если принимать его так, как оно есть и как с первого раза представляется, то
смотри, какая выйдет отсюда нелепость. Да Он и не сказал, что Сын иное может
делать Сам по Себе, а иное не может; но сказал вообще: не может Сын творити о Себе ничесоже.
4. Спросим же возражающего: итак, скажи мне, ужели Сын
ничего не может делать Сам по Себе? Если скажешь, что ничего, тогда мы заметим, что величайшее благое дело Он и совершил
Сам по Себе, как и Павел восклицает, говоря: иже, во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но
Себе умалил, зрак раба приим (Флп. 2, 6, 7). И опять Сам Христос в другом
месте говорит: область имам положити душу
Мою и область имам паки прияти ю; и никтоже возмет ю от Мене, Аз полагаю ю о
Себе (Ин. 10, 17, 18). Видишь ли, что Он имеет власть над смертию и жизнию,
и Сам совершил такое великое Домостроительство? Да что я говорю о Христе? И мы,
люди, которых ничего не может быть немощнее, делаем многое сами по себе, зло
избираем сами по себе, добродетели следуем сами по себе. А если не сами по себе
и не имеем в том власти, то, значит, мы и за грехи уже не будем ввержены в
геенну, и за добродетели не наследуем Царствия. Итак, слова: о Себе не может творити ничесоже означают
только то, что Он не делает ничего противного Отцу, ничего чуждого Ему, ничего
несообразного, а это еще более показывает между Ними равенство и совершенное
согласие. Почему же Он не сказал, что ничего противного не делает, а сказал: не может делать? Чтобы и этим опять
показать неизменность и совершенство равенства. Это выражение означает не
бессилие Его, а, напротив, свидетельствует о великой Его силе, подобно тому,
как и об Отце Павел в другом месте говорит: да
двема вещьми непреложными, в нихже невозможно солгати Богу (Евр. 6, 18);
также: аще не веруем, Он верен пребывает,
отрещися бо Себе не может (2 Тим. 2, 13). Здесь выражение: не может отнюдь не означает бессилия, а
означает силу, и силу неизреченную. Именно слова Апостола имеют такой смысл,
что существо Божественное недоступно никаким подобным слабостям. Когда и мы
говорим, что Бог не может грешить, то не слабость Ему приписываем, а
свидетельствуем о некоторой неизреченной Его силе; так, когда и Он Сам говорит:
не могу о Себе творити ничесоже,
выражает то, что ему невозможно и несвойственно делать что-нибудь противное
Отцу. А чтобы убедиться в точности этого смысла слов Его, обратимся к
последующим словам и посмотрим, чье мнение подтверждает Сам Христос, наше ли
или ваше. Ты говоришь, что это выражение исключает власть и свойственную Ему
самостоятельность и показывает слабость силы; а я говорю, что оно означает
равенство, неизменность и как бы действие одной воли, власти и силы. Итак,
вопросим Самого Христа и посмотрим из последующих слов Его, по твоим ли мыслям
или по нашим Он изъясняет сказанное. Что же Он говорит? Яже бо Отец творит, сия и Сын такожде творит (ст. 19). Видишь ли,
как Он до основания ниспровергает ваше мнение и подтверждает сказанное нами?
Если Он Сам от Себя не делает ничего, то, значит, и Отец также Сам от Себя
ничего не делает, потому что Сын делает все так, как Отец. А если это не так,
то выйдет и другая нелепость. Он не говорит, что Он только то делает, что видит
творящим Отца, но: аще не еже видит Отца
творяща, не творит, простирая силу слова на всякое время, – и, таким
образом, по-вашему будет, что Он постоянно только учится делать то, что Отец
делает. Видишь, как мысль Его высока, а смирение в слове заставляет и самых
бесстыдных невольно оставить уничиженные и совершенно несообразные с Его
достоинством понятия о Нем? Кто же будет столь жалок и злосчастен, чтобы
утверждать, что Сын ежедневно учится тому, что Ему надобно делать? Как в таком
случае будет истинно изречение: Ты же
тойжде еси, и лета Твоя не оскудеют (Пс. 101, 28); или: вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть
(Ин. 1, 3), – если Отец делает, а Сын, видя то, только подражает Ему? Видишь
ли, как и вышесказанное и послесказанное подтверждает Его самостоятельность?
Если же Он произносит некоторые слова о Себе в виде самоуничижения, – не
удивляйся. Так как иудеи, слыша высокое учение Его о Себе Самом, гнали Его,
называли противником Божиим, то Он несколько снисходит только в образе
выражения, потом снова возводит учение к высшим понятиям, затем опять
обращается к уничиженным выражениям, – и таким образом разнообразит Свое учение,
чтобы сделать его и для неразумных удобоприемлемым. Вот смотри. Сказав: Отец мой делает, и Аз делаю и этим
показав Свое равенство с Богом, Он говорит потом: не может Сын творити о Себе ничесоже, аще не еже видит Отца творяща.
Далее опять возвышает слово: яже бо Отец
творит, сия и Сын такожде творит; и затем смиреннее: Отец любит Сына и вся показует Ему, яже Сам творит; и больша сих
покажет Ему дела (ст. 20). Видишь ли, сколько здесь смирения? Так и обычно
Ему. Что я прежде говорил, то не перестану говорить, и теперь скажу, именно:
что когда Сын говорит что-нибудь о Себе уничиженное и смиренное, тогда выражает
это с некоторым преувеличением, чтобы и самая уничиженность выражений убеждала
неразумных принимать в благочестивом духе заключающиеся в них мысли. А если это
не так, то представь себе, как было бы нелепо сказанное, судя по одним
выражениям. Из слов: больша сих покажет
Ему дела будет следовать, что Он многого еще не знает, – чего нельзя
сказать и об Апостолах. Они, однажды получив благодать Духа, вдруг узнали и
смогли делать все, что надобно было им знать и делать; а Он окажется еще не
знающим многого, что Ему нужно знать! Может ли быть что-нибудь нелепее этого?
Что же значит это изречение? Он исцелил расслабленного и намеревался еще
воскресить умершего, потому так и сказал, говоря как бы вот что: вы
удивляетесь, что Я исцелил расслабленного; больше этого увидите. Но так Он не
сказал, а выразился несколько смиреннее, чтобы укротить их неистовство. А чтобы
тебе убедиться, что слово: покажет
сказано не в собственном смысле, послушай, что еще далее Он присовокупляет: якоже бо Отец воскрешает мертвыя и живит,
тако и Сын, ихже хощет, живит (ст. 21). А ведь слова: не может о Себе творити ничесоже противоположны словам: ихже хощет; если Он живит, ихже хощет, то без сомнения может творити Сам о Себе. Хотеть – означает
власть. Если же Он не может творити Сам о
Себе, то и не живит, ихже хощет.
Но слова: якоже Отец воскрешает
показывают равенство силы, а слова: ихже
хощет – равенство власти. Видишь ли, что словами: не может о Себе творити не уничтожается власть, а, напротив,
показывается равенство силы и воли? Так же разумей и слова: покажет Ему. И в другом месте Он
говорит: Аз воскрешу его в последний день
(6, 39), и опять, показывая, что Он действует, не заимствуя силу от другого,
говорит: Аз есмь воскрешение и живот (11,
25). Но чтобы ты не сказал, что Он только мертвых воскрешает и оживляет, кого
хочет, все же прочее делает не так, то, предупреждая и опровергая всякое
подобное возражение, Он и сказал: яже бо
Отец творит, сия и Сын такожде творит, и тем выразил, что Он делает и все
то, что Отец, и так, как Отец, разуметь ли здесь воскрешение мертвых, или
устроение тел, или отпущение грехов, или что-либо другое; все Он совершает так,
как и Отец Его.
5. Но ничему этому не внемлют нерадящие о собственном
спасении. Таково зло – страсть к первенству перед другими. Она-то произвела
ереси, она усилила нечестие эллинов. Бог благоволил, чтобы невидимые свойства
Его были познаваемы из создания этого мира (Рим. 1, 20), а они, оставив это и
не восхотев идти путем этого учения, проложили себе иной путь, а потому и
уклонились от истинного. Равно и иудеи потому не веровали, что, домогаясь славы
друг перед другом, не искали славы от Бога.
Но мы, возлюбленные, будем избегать этого недуга всеми
силами и со всею ревностию. Хотя бы мы имели бесчисленные совершенства, зараза
тщеславия может погубить все. Итак, если мы желаем похвал, то будем искать
похвал от Бога. Похвала от людей, какова бы она ни была, как скоро является,
тотчас и исчезает, а если и не исчезает, то не приносит нам никакой пользы, а
часто происходит и от превратного суждения. Что важного в славе от людей,
которою пользуются и пляшущие юноши, и
развратные женщины, и лихоимцы, и грабители? А прославляемый от Бога
прославляется не с такими людьми, но со святыми, то есть с Пророками,
Апостолами, показавшими в себе жизнь ангельскую. Если же мы желаем, чтобы
окружала нас толпа народа, чтобы взоры ее были на нас обращены, то вникнем в
сущность этого, и мы найдем, что это не имеет никакой цены. Словом, если ты
любишь быть в обществе, то привлекай к себе сонм ангелов, будь страшен бесам,
тогда и не будешь нисколько заботиться о молве человеческой, всякий блеск
будешь попирать, как грязь и прах; тогда-то и увидишь ясно, что ничто так не
делает душу бесславною, как славолюбие. Да и невозможно, никак невозможно
любящему славу не жить жизнию страдательною; а напротив, подавляющий в себе
славолюбие не может не подавить вместе с тем и множество других страстей:
побеждающий эту страсть преодолеет и зависть, и сребролюбие, и прочие тяжкие
недуги. Но как, скажут, нам преодолеть эту страсть? Преодолеем, если будем
иметь в виду иную славу, славу небесную, которой земная силится лишить нас. Та
слава еще и здесь прославит нас, и будет сопутствовать нам в будущей жизни, и
освободит нас от всякого рабства плоти, которой мы ныне так бедственно служим,
всецело предавшись земле и делам ее. Пойдем ли на торжище, войдем ли в дом
какой-нибудь, будем ли в дороге, или на пристани, в гостинице, или в странноприимном
доме, на корабле, на острове, в царских чертогах, в судилищах, или в
гражданских советах, – везде увидишь заботы о делах временных и житейских; все
и каждый об них только пекутся, и отходящие и приходящие, в путь отправляющиеся
и дома остающиеся, плавающие и землю возделывающие, находящиеся на полях и в
городах, – все вообще. Какая же будет у нас надежда спасения, если, живя на
земле Божией, мы не печемся о предметах божественных? Тогда как нам повелено
быть здесь странниками, мы – скорее странники для небес, а для здешних мест –
жители. Что может быть хуже такой бесчувственности? Слыша каждый день о суде и
Царствии, мы подражаем современникам Ноя и жителям Содома и ожидаем, чтобы нас
вразумили такие же опыты. А ведь о них все и написано для того, чтобы, кто не
верует в будущее, тот из событий прошедших получил ясные доказательства
относительно будущих. Итак, помышляя о всем этом, прошедшем и будущем, отдохнем
хотя немного от этого тяжкого рабства и сколько-нибудь позаботимся о душе
своей, чтобы достигнуть и настоящих, и будущих благ, благодатию и
человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки
веков. Аминь.
