Лев Карсавин

Пасха Красная, Пасха

На Светлой седмице 1918 г. Петроградский митрополит Вениамин благословил В.Н.Бенешевича (расстрелян в 1938), С.П.Каблукова (*1918), А.В.Карташева (*1960) и Л.П.Карсавина создать тайное "Всероссийское братство мирян в защиту Церкви". Задачей его была организация сопротивления всем формам большевистского насилия над Церковью, в том числе и конфискациям имущества. С этого момента Карсавин — в центре религиозной жизни столицы.

В 1919 г. он вел семинар "История христианской догмы и философии" в университете, начал писать "Метафизику христианства", выступал с антиатеистическими публичными лекциями, делал доклады о православии в католическом кружке. В Богословском институте, открытом в 1921 г., он читал курс "Введение в гносеологию и метафизику". Деятельный прихожанин институтского и обоих университетских храмов (сперва Свв. Петра и Павла, а после его закрытия в августе 1919 г. — Всесвятского, домового), Карсавин и здесь нашел благодарную аудиторию, имея несомненный успех в качестве чтеца и проповедника. Слух о том, что "профессора И.М.Гревс, Лосский, Карсавин говорят проповеди в церквах", сразу разнесся по Петрограду. Впрочем, у успевших "подстроиться" к новому режиму известие, что "Карсавина религия оделася в стихарь", вызвало и насмешки, и открытые угрозы.

После ареста и высылки в Германию в ноябре 1922 г. Карсавин немедленно включился в церковную работу — участвовал в съезде христианской молодежи в Саарове, читал лекции в Религиозно-философской академии.

С отъездом в Париж (июль 1926) он несколько отошел от церковной деятельности, ибо не получил ожидаемой кафедры патристики в Свято-Сергиевском Богословском институте. Уже перебравшись в Литву, Карсавин помещал на страницах газеты "Евразия" статьи-проповеди, разъясняющие содержание и значение основных христианских праздников. Работа "Пасха Красная, Пасха" (1929, N24, 4 мая) ни разу не перепечатывалась и воспроизводится по правленному автором оттиску из архива М.Л.Карсавиной.

А.К.

Праздник праздников и торжество торжеств, Пасха — самое полное и радостное литургическое, т.е. церковно-жизненное, выражение христианской истины и христианского упования. Догматическое и жизненное содержание Пасхи так глубоко и так священно, что всякое изъяснение его ограничено невольною робостью. Приближаясь к Святому Святых, человек боится и себе самому сказать то, что думает и на что уповает. Человеческое слово звучит как уничижение Бога Слова... Потому так много недосказанного и условного применительно сказанного о величайшей человеческой истине и тайне. И потому для нас христианство не Богочеловеческое средоточие нашей жизни, а все еще — "запечатанный гроб" Христов. Чтобы не было обмана и мог смеяться "ад всесмехливый", приставлена ко гробу стража "до третьего дня", а таинственно проистекающая из гроба жизнь не знает, откуда исходит, и беспомощно мечется в поисках своей правды и своего смысла.

Но "Слово было Богом" и "все чрез Него начало быть", как говорят читаемые на пасхальной литургии слова евангелиста. "В Нем была жизнь", "свет человеков". И Оно, сам "Свет истинный, который просвещает всякого человека", "стало плотию и обитало с нами", как один из нас, как слабый и немощный человек. Пусть наши слова слабы и немощны, как мы сами. — Оно тоже было слабым и немощным человеком, а все же было Богом и возвещало истину. Пусть наши слова грешны, ошибочны. — Оно взяло на себя наши грехи, искупает их, исправляет наши ошибки. Пусть даже мы называем Его, Сына Божия, Словом "по аналогии" с нашим словом. — Мы называем Его так потому, что от Него наше слово и Он в нашем слове. Иначе, как словом, не снять печати с гроба Господня. Благочестивым должно быть слово, но оно еще прежде того должно быть искренним и прямым. И лучше, чтобы оно было искренним и дерзким, чем благочестивым и лживым. Тот, кто принял от нас крестные муки и глумление, простит нам и дерзость; ложь же — грех против Духа Истины.

"Пасха избавления скорби; ибо из гроба днесь яко от чертога воссияв Христос" "смертию смерть и ад умертвил", и "мы празднуем умерщвление смерти, разрушение ада, начало другой вечной жизни". Как "Христос, воскресши из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти", так и мы, "крестившеся в смерть Его", "соединенные с Ним подобием смерти, должны быть соединены и подобием воскресения во Христе". Смерть и ад теряют власть над нами: мы побеждаем их во Христе, в нем смертию попирая смерть и воскресая в жизнь вечную. Правда, это лишь начало, и "не уявися, что будем", но это не образ, не отражение в чем-то ином, а самое реальное, самое действительное начало, сама начинающаяся "вечная жизнь". Потому и в состоянии мы до некоторой степени ее себе представлять, думать и говорить о ней.

Вечная жизнь противопоставляется нашей жизни прежде всего как "жизнь бесконечная". У нее нет конца, как у нашей жизни, вернее — у нее нет такого конца, ибо какая-то оконеченность или определенность ей все же свойственна: иначе она была бы неопределенною и неопределимою, дурною бесконечностью. Недостаток же нашей жизни в том, что она дурно кончается, кончается именно такою смертью. Именно такая смерть "вошла в мир грехом" и является грехом.

Какова же оконеченность вечной жизни? — Ведь не случайно и недаром называем мы ее жизнью, тем же словом, которым обозначаем и нашу жизнь. Мы ведь не противопоставляем вечной жизни нашей жизни, как бытие — небытию или хотя бы только быванию. В ней, несомненно, есть все то, что является благом и радостью нашей жизни, есть творчество, вечное появление нового и невиданного, движение. Вечная жизнь не может быть каким[-то] стоянием на месте, окоченелостью, неподвижностью. Она — Богобытие, т.е. самое совершенное и полное бытие. Так как же не быть в ней и движению, рождению, появлению все нового, раз все это, несомненно, есть и есть даже в нашей несовершенной жизни?

Однако в совершенной вечной жизни так появляется (но самым действительным образом появляется) новое, что оно всегда и есть: всегда и все же всегда появляется, и никогда не подобно мертвому камню. Если же есть в жизни вечной появление нового, то должно быть в ней и исчезновение, т.е. умирание. Как же буду обновляться, изменяться, не переставая быть прежним? Значит, есть в жизни вечной и смерть, только не такая же, как в нашей жизни, совершенная. В вечности все умирает, но так, что всегда и есть. В ней, как и на земле, возникновение связано со смертью, но оба не противоречат всегдашнему бытию возникающего и умирающего.

Скажут, это невозможно. — Опытному в умозрении это представляется не только возможным, но и единственно возможным и необходимым. Да и неопытный чувствует правду этого. И возможнее ли, желаннее ли неподвижность, каменность всегда себе равного бытия, тем не менее неполного, ибо, вот, в нем нет бывания, становления, творчества, т.е. жизни?.. Но зачем нам здесь аргументы от разума, когда говорим от высшего, от веры? — Сын Божий, Бог Вечный, воплотился, умер и воскрес, родился от Девы, чтобы умереть, умер и воскрес. Его Божественная и единственная Личность или Ипостась (ведь другой, тварной личности у Него не было, да и вообще-то нет), как сам Он, страдала и вопияла к "оставившему" Ее Отцу. Иначе для Личности Богочеловека страдания были не страданиями, а нас всех обманувшею комедиею. Иначе никакого смысла в них не было, человечество же без Бога страдало и страдает, никак греха своего не искупая. Иначе их, да и вообще страданий в действительности нет, ибо только Бог дарует бытие всему. Но если страдала Вторая Ипостась, Она и умерла и воскресла, ибо иначе и смерть Богочеловека не настоящая, а только кажущаяся. И нечего тут бояться слов. — Бог страдал и Бог умер; даже — как дважды Он рождается (от Отца предвечно и от Девы временно), так дважды и умирает: как Логос в лоне Св. Троицы и как Иисус Христос в соединении с человечеством. Умирая же с нами, Он делает нас причастниками и Божественной Своей Смерти, т.е. обожает.

Но Бог бесстрастен и бессмертен. — Да, Он бесстрастен и потому, что чуждо Ему вольное несовершенство наших страстей, и потому, что страдания в Нем совместимы с бесстрастием. Он бессмертен потому, что Его смерти чуждо несовершенство нашей смерти, и потому, что совершенная, полная смерть Его совместима в Нем с Его воскресением и Его бытием всегда.

Здесь, этими истинами христианства ниспровергается эллинская, натуралистическая мудрость века сего; нам же, с точки зрения той же эллинской мудрости, говорят: невозможно, чтобы Бог страдал и умер, это — безумие.

Изложим то же самое еще раз в вопросах и ответах. — Существует ли сейчас Иисус Христос или Он без остатка растворился в Логосе? — Конечно, существует. — Помнит ли Он теперь о том, что страдал за нас и умер, или забыл? — Помнит. — Совершенна ли память Христа воскресшего, прославленного, и по человечеству всецело обоженного? — Разумеется, совершенна. — А не является ли воспоминание лишь тогда совершенным, когда воспоминаемое не беднее действительности, а всецело с нею совпадает и когда воспоминание есть то же самое, что восприятие? — Иначе и думать нельзя. — Следовательно, если Иисус Христос, будучи Логосом, Богом бесстрастным и бессмертным, вспоминает о Своей земной жизни, страданиях и смерти, Он и сейчас действительно живет, страдает и умирает при Понтийском Пилате. Для нас-то все это в прошлом, а для Него, хотя и в прошлом, но все равно как бы и в настоящем. В Его вечной жизни самым действительным образом содержится вся Его земная жизнь.

После всего сказанного уясняется недостаточность обычного приближенного и приблизительного представления о вечной жизни и соотношении ее с нашею, эмпирическою. — Представляют себе какое-то неподвижное бытие, в котором, как таковом, не может быть ни сознания, ни знания, ни личности (хотя исподтишка и противоречиво все это приписывают); воображают бессмертие души, бессмертную жизнь, которая по этому самому уже не может быть жизнью; говорят о воскресении преображенного тела и сознания индивидуального, не задумываясь над тем, как сохранится мое индивидуальное сознание без этого моего тела и, следовательно, без этих людей, с которыми я сейчас общаюсь, без этой пищи, этой земли, этого воздуха.

Чаще всего такой образ мыслей сказывается в том, что место веры в спасение и преображение существующего занимает вера в замену его чем-то другим. Человеческая личность живет для того только чтобы достойно встретить смерть и умерев воскреснуть в виде совсем иной личности, которая непонятным и противоречивым образом отожествляется с прежнею. Земной труд человека утрачивает всякую самостоятельную ценность. Он становится только средством заработать загробное блаженство, своего рода "отхожим промыслом" людей. И во что превращаются заветы христианской жизни? — Надо быть смиренным, терпеливым, кротким, страдать, любить самоотверженно и отдавать свою жизнь за других. Зачем надо? — Чтобы утешиться, насытиться, наследовать землю и достичь вечного блаженства. Но почему так надо, почему здесь надо все наоборот? — Потому, что так велел Бог, а Божие "почему" непостижимо. Но мы не рабы, а сыны, и должны знать и это "почему" не для того, чтобы возвысить себя, а для того, чтобы не унизить имени нашего Отца.

Если чаще всего христианское сознание приходит к обесценению и обессмысливанию нашей эмпирической жизни, Н.Ф.Федоров с необыкновенною силою выдвинул ее абсолютную ценность. Поняв, что здесь, на этой земле и под этими небесами "начало другой вечной жизни", что в нас она начинается, он мечтал всю нашу жизнь превратить в литургию и напомнил о том, что Христос умирает на нашей земле и за нас и что на землю и для земли светит Солнце Правды. Но и Федоровская мысль определена теми же приближенными представлениями, существенно извращающими его идею. И он отожествляет истинное бытие с бессмертием, не отличая смерти как онтического момента или смерти истинной от неполноты, несовершенства эмпирической смерти, от того, что мы называем смертью и что является подлежащим преодолению в полноте смерти грехом. Федоров пытается вместить полноту христианства в несовершенную эмпирическую жизнь, а чтобы вмещение это стало возможным, невольно урезывает христианство, обрубает его уводящие за эмпирию корни на границе эмпирии. Отсюда и странная мечта о магическом воскрешении мертвых.

Основная черта нашей эмпирической жизни не смерть, а вольное несовершенство. В силу этого несовершенна, неполна, не окончательна и наша эмпирическая смерть. Мы не хотим умирать и потому за эмпирической смертью продолжаем действительно дурную бесконечность нашего существования. И так раскрывается глубочайший смысл слов церковного прославления Христа: "смертью смерть поправ", "смертью смерть разруши". — Прияв в ипостасное бытие свое несовершенное, вольно обрекшее себя на дурную бесконечность умирания без смерти человеческое естество, Сын Божий и волею этого естества восхотел и достиг такой же совершенной, полной, окончательной смерти, какою умирает по-своему Божество. Через Него и в Нем несовершенные люди вопреки своему нехотению истинной смерти хотят ее и достигают. Делаясь же общниками смерти Христовой, они в ней побеждают несовершенную, дурную смерть и возносятся над несовместимостью жизни и смерти. Они становятся бессмертными в смысле освобождения от уз несовершенного умирания и живут вечною жизнью, т. е. жизнью через истинную смерть.

Но смысл истинной смерти не просто в том, что человек умирает и окончательно перестает быть. Истинно умирая, человек вольно уступает место другим людям: он умирает для того, чтобы были другие существа и Бог. Истинная смерть — жертва, самопожертвование, как наивысшее осуществление любви. В этом смысл христианской нравственности и "почему" заветов Божьих. Бог отдает Себя миру, чтобы мир существовал, причаствовал Богу и обожился. Бог воплощается, истощает и уничтожает Себя до крестной смерти, чтобы свободно несовершенный, т.е. не желающий совсем обожиться, мир все же мог свободно совсем обожиться. И как основание и начало мира заключается только в Божьей Любви, так нет другого пути к обожению, кроме этой же любви.

Не хочешь — не обожайся и "живи" в свободно избираемой тобою бесконечности умирания. Бог тебя ни к чему не приневоливает. Но истинно жить иначе, как через Божью Любовь, т.е. чрез истинную жертвенную смерть, невозможно. Однако, если ты уже как-то, хотя бы самым несовершенным образом живешь, ты уже хочешь жить и обожиться, только несовершенно, не совсем хочешь. В себе большего хотения ты уже не найдешь, ибо таков ты и есть, каким быть хочешь. Но дивным чудом Любви Божией ты все еще можешь приобщиться к полноте Богочеловеческого и Божьего хотения. Тогда и невозможное для тебя совершится в твоей же свободной воле. Тогда ты сможешь умереть — "ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка, с миром" — и умерев воскреснешь в жизнь вечную или жизнь чрез истинную смерть, жизнь любви. Вечная же жизнь не отменяет эмпирической, но, лишь ограниченность ее преодолевая, целиком содержит ее в себе, ибо в вечности жизнь совместима со смертью, рождение — с умиранием и воскрешением, бытие с небытием.

Таким образом праздник Пасхи — праздник Любви. "Пасха радостию друг друга обымем". Он праздник утверждения и обновления, воскресения всего мира — "вся земля да поклонится Тебе". Он праздник признания абсолютной ценности всякого земного труда и потому радостного прощения. "Рцем, брате, и ненавидящим нас простим вся воскресением". "Любвеобилен Владыка и принимает последнего как первого... и дела принимает и намерения приветствует, и делания почитает и рассуждения хвалит. Посему войдите все в радость Господа Своего... Пусть никто не рыдает о своем убожестве, ибо явилось общее царство. Пусть никто не оплакивает грехов, ибо воссияло прощение из гроба. Пусть никто не боится смерти, ибо освободила нас Спасова смерть".

Публикация
АЛЕКСАНДРА КЛЕМЕНТЬЕВА

Санкт-Петербург — Париж

Оп.:  "Русская мысль", Париж,