Кристина Курчаб-Редлих
МАЙОР ЗАКИРОВ
Оп.: Новая Польша №12/2000, номер страницы после текста на ней
— Меня к нему не допускают, — сказал Михал Журавский, польский консул в Москве.
— А что, он сидит?
— Нет, он работает в КГБ.
О том, что майор КГБ из Смоленска Олег Закиров разыскивает тех, кто участвовал в катынских расстрелах, консул узнал из статьи в «Московских новостях». Вскоре после этого, проезжая через Смоленск, консул захотел увидеться с ним.
— Воскресное утро. Звоню. Отвечает мужской голос. Майор Закиров охотно соглашается на встречу. Но прежде я должен получить разрешение его начальства в Смоленске. Звоню. Велят обождать полчаса. Опять звоню: никаких препятствий, однако, интересующее меня лицо как раз находится в командировке. Набираю номер Закирова. Занято, занято, занято... Через несколько часов он, наконец, звонит сам. Встретиться со мной не может. Вроде бы нужно согласие высшего начальства КГБ. В Москве звоню высшему начальству. Всякий раз снова и снова повторяю, о чем идет речь. Спустя какое-то время там перестают брать трубку. Начинаю хлопотать через советский МИД. Обещают: да, конечно, сию минуту... Тем временем мне опять надо ехать в Смоленск.
Едем вместе.
Поздний вечер. На поиски квартиры Закирова я отправляюсь одна.
— Боюсь, как бы он не указал мне на дверь, — говорит Михал Журавский. — Неловко было бы за Польшу.
Почти новые жилые корпуса. Черное жерло ворот. Ни намека на свет. Не могу найти номер квартиры. И уж вовсе не приходит в голову, что за одной дверью могут жить две семьи. Фамилии ни на одной двери не указаны. Когда я, наконец, спрашиваю девочку-подростка, здесь ли живет Олег Закиров, в узком коридорчике появляется соседка. Испытующе глядя на меня, говорит:
— Да, здесь.
Прохожу дальше. Что, если выгонит? Одна из дверей в самом деле громко хлопает. Но из другой выходит мужчина лет тридцати с небольшим. Я представляюсь. Он приглашает в комнату.
— Могу ли я привести сюда... того знакомого, который вам звонил?
— Он частным образом?
— Да-
— Тогда, пожалуйста.
Комната обставлена со вкусом и свидетельствует о достатке. Дочь сейчас принесет традиционный чай с вареньем. Жена к нам не выйдет. ~гйц~
— Боится, — говорит майор Закиров. — Мне всего год до пенсии остался, у нас ведь выслуга — год за два. Если уволят, на что и где мы жить будем?
В этом доме мы с Журавским — не первые поляки. Здесь уже побывали и режиссер Марцель Лозинский, и писатель Марек Новаковский. И всякий раз жена Закирова, инвалид II группы, сердечни-ца, в страхе застывала за дверью.
А 11 апреля президент Польской Республики получил от президента СССР документы, подтверждающие советское преступление в Катынском лесу.
— Несколько лет назад, — говорит Закиров, — я, работая тут, понял: что-то нечисто с этой Каты-нью. Ведь если где-то стоит дом отдыха КГБ, то, наверно, не для того, чтобы там копали. Прошлым летом я начал работать в комиссии по реабилитации советских граждан Смоленской области. Стал говорить со здешними пенсионерами. И они сказали, что поляков наши расстреливали. Один сказал, другой... — говорили о том времени, когда сами работали в НКВД.
К примеру, Иван Титков. Сейчас ему 83 года. Тогда он был шофером у девяти начальников Смоленского УНКВД. Я даже взял у него письменное подтверждение, что в Катыни расстреливали. Да, о том, что расстреливали, говорилось, но стреляли-то будто бы немцы! Титков написал, что в Катыни расстреливали наши, но — советских граждан. О поляках он сперва говорить боялся. Наконец подтвердил, что
Новая Польша №12/2000 41
и поляков тоже расстреливали. На его глазах их привозили вагонами и выгружали в Катыни. И больше никто их не видел. Это было в 1940 году.
Принес я эту бумагу генералу Шиверских, начальнику в Смоленске. Есть Горбачев, гласность есть, реабилитация, ну я, дурак, поверив в это, пошел. Бумагу у меня чуть из рук не вырвали. Глаза квадрат-ные, паника, испуг. Дальнейшие поиски запретили. Меня это взбесило. Наверху гласность, а внизу — все по швам трещит... И чем дальше от Москвы, тем больше. Я продолжал искать. Нашел пенсионеров: Ивана Ноздрева и Кирилла Бороденкова. Оба смоленские. Именно Бороденков и проболтался, назвал несколько имен тех, кто расстреливал поляков. Большинства, кажется, уже нет в живых. Бороденков даже написал мне эти имена, но потом перетрусил: когда журналист пришел — он выгнал его из дому. Страх хватает за горло. Еще с 37-го года страх... Вот и Бороденков, сам видел расстрелыциков, а сегодня твердит: ничего не знаю. И хотя был одним из исполнителей, сегодня говорит: я не стрелял.
— Теперь я могу рассчитывать только на журналистов, — продолжает Олег. — И на Сахарова. Я написал ему и Егору Яковлеву, главному редактору «Московских новостей». Известно, какая это сме-лая газета. И появился у меня журналист Жаворонков. Я помог ему проникнуть в Козьи Горы, так называется само это место. Катынь — это целый район.
Проникнуть в Катынь, разве это трудно? — подумала я. Дорога ведь открыта. Однако назавтра, впервые оказавшись на той территории, я поняла: доступны осмотру лишь крест невдалеке, поставлен-ный в память о трагедии, гранитная доска с надписью да несколько символических погребений. Но само место расстрела увидеть можно только через калитку в сетке или через ворота у самой дороги. Калитка обычно закрыта, а скоба на воротах носит следы недавней сварки.
Так как майор Закиров не выполнил указаний своего начальства, с ним стали вести беседы. Не помогло. Тогда обнаружилось, что он плохо работает: грубиян, занимается критиканством, нарушает партийную этику. С предложением об его увольнении выступила парторганизация.
Кроме того, майор Закиров предстанет перед судом чести. А за дисциплинарные нарушения будет держать ответ и перед обычным судом.
И вот майор Закиров пишет главному редактору Яковлеву, к тому же депутату Верховного совета СССР. Яковлев посылает запрос главе КГБ Крючкову. Крючков присылает в Смоленск комиссию. Но вскоре намечен дружественный визит в Москву президента Ярузельского. Так что Москва не рекомен-дует раздувать это дело. Меч над головой майора Закирова зависает в воздухе. Однако приказа убрать его все же нет. Обвинения не сняты.
— Зачем вы пошли в КГБ?
¦— Это было время застоя. Время Брежнева. Даже сам Сахаров говорил, что КГБ — единственная не коррумпированная, не прогнившая организация. А я хотел пойти туда, где можно что-то сделать, что-то создать. Но потом убедился, что это не совсем так. В основном я занимался делами, связанными с контрабандой и со спекуляциями. В Афганистане я тоже был, боролся преимущественно с контра-бандой наркотиков.
— Вы были в Афганистане?
— Два года.
— Это вас как-то изменило?
— Я перестал бояться.
Большая толстая зеленая тетрадь. Записи обо всех встречах в рамках частного расследования Олега Закирова.
— Эти бумаги, — говорит он, — я хотел бы вручить представителю Польши в официальной обета-новке.
Закиров показывает фотокопию письменных показаний Бороденкова. Неумелой рукой выведен-ные каракули сегодня выносят смертный приговор доброй памяти тех, кто умер, и спокойной старости тех, кто 50 лет тому назад в Козьих Горах нажимал на курок: Глаздовский, Афанасьев, Стельмах, Грибов, Сивченко...
— Если просто отдать эти записи, — объясняет Закиров, — то либо они пропадут, либо из меня сделают шпиона. И, пожалуйста, до официальной встречи с вашим представителем не публикуйте ни слова из того, что я сейчас говорил.
42
— Но как устроить эту встречу? — нервничает консул Журавский и на следующий же день, еще в Смоленске, пытается получить соответствующее разрешение от тамошнего начальства КГБ.
— Ничего не имеем против, — говорят ему. — Но майор Закиров должен сам обратиться с>1гакой просьбой к своему непосредственному начальнику.
Для польской стороны это неприемлемо. Как же быть?
Спустя некоторое время из польского посольства в Смоленск отправлены два письма: одно — на имя начальника Смоленского УКГБ с приглашением Закирову, другое — ему самому с копией приглашения.
В начале июля в консульство вошли двое мужчин, которые сообщили, что майору Закирову разрешено встретиться с официальными представителями Польши.
25 июля посол Польши в Москве Станислав Цёсек торжественно вручает золотые медали Опекуна мест национальной памяти тем людям, с чьей помощью удастся открыть правду о польских трагедиях на советской земле. Среди них и Олег Закиров. Вспыхивают фотокамеры, крутятся магнитофонные ленты...
— На любую беседу с журналистом я обязан получить согласие начальства и произносить только заранее утвержденный текст, — говорит Закиров. — Таковы требования высшего начальства КГБ. Как я мог им подчиниться?
Его жена в Смоленске глотает последние таблетки из весьма солидного до недавнего времени запаса коринфара.
— Правильно ли предавать сегодня огласке фамилии тех, кто расстреливал в Катыни? Была ли у них возможность отказаться? Не расстреляли бы их самих в этом случае? К тому же те, кто умер, уже ушли от ответственности. И вся ненависть обращается на тех, кто еще жив. Справедливо ли это? — спрашиваю я Геннадия Жаворонкова, журналиста «Московских новостей», одного из главных исследователей «белых пятен».
— Да, правильно. Те, кто жив, до сих пор не понесли никакой ответственности: ни моральной, ни материальной. К примеру, Эссен, заместитель начальника, ведавшего смертными казнями, спокойно живет себе в Москве, получает приличную пенсию как участник войны. Недавно я нашел еще одного участника катынской трагедии: Мазур его фамилия, до недавнего времени он был членом редколлегии одного еженедельника, его приглашают в школы, он рассказьшает там о своих боевых подвигах. Поймите, общество до сих пор видит в них героев войны. Разумеется, существуют разные степени ответственности, об этом не следует забывать. Прежде всего речь, конечно, идет о тех, кто несет главную ответственность. Я отыскал десятерых. Встречаться не желают. Я знаю их адреса, телефоны. Еще нашел одну женщину, которая подтверждает: да, стреляли наши. Но громко говорить об этом не решается. Поймите, ей страшно. Но не только в страхе дело: ей все эти годы платили за то, чтобы она говорила, будто своими глазами видела, как немцы расстреливали. До сегодняшнего дня она получает деньги из КГБ, чтобы поддерживать эту версию...
— Почему вы этим занимаетесь?
— Пока народ сам не очистится, он не будет народом. Ему надо разобраться, в чем есть его вина, а в чем ее нет. Непосредственной целью расстрела в Катыни бьшо уничтожение людей. Но была и высшая цель: уничтожить польскую нацию, ликвидировав ее интеллигенцию. В Польше об этом говорят открыто. У нас еще нет. -1
«Орловская правда», орган Орловского горкома КПСС и горсовета, 22 июня 1990 г. публикует письмо: «Польская земля полита кровью наших солдат и офицеров, и не только из-за фашистских пуль. Погибали наши солдаты, а также командиры и от предательских выстрелов. Боевики так называемой Армии Крайовой стреляли им в спину... Я пишу об этом, потому что сегодня там, в Польше, распространяется гнусная клевета, будто в Катыни советские солдаты расстреливали интернированных офицеров. Эту инсинуацию подхватили и некоторые наши средства массовой информации, несмотря на то, что давно установлено: на местах расстрела были найдены немецкие патроны и гильзы... И.Степанов, ветеран войны и труда города Орел»*
P.S. Благодаря стараниям польского посольства в Москве и польского МИДа семья Закировых ныне живет в Польше.
* текст приведен в обратном переводе. — Ред
43
*
Кристина Курчаб-Редлих
ДОКЛАД ЗОРИ
Оп.: Новая Польша. - 2000. - №9. - С. 73-82.
Можно позавидовать людям, у которых нет никаких счетов с историей. Все ясно и понятно. Каток истории по ним не прошелся. Их предки умирали своей смертью или, того лучше, в своей постели. Исторические названия не вызывают у них ни особого волнения, ни печали. Ни Освенцим, ни Катынь, ни Лубянка, ни Раковецкая улица. Но дальше речь пойдет о вещах совершенно противоположных.
Передо мной сидит пожилой человек, русский. Его отца убили 22 мая 1946 г., ночью, на Гюнтермюллерштрассе 22 в Нюрнберге. Эта смерть привела сына, искавшего ее причин, к могильным рвам Катынского леса. Это он доказал вину СССР в катынском преступлении. Моего собеседника зовут Юрий Зоря. Его отца звали Николай Зоря. Он был одним из советских обвинителей на Нюрнбергском процессе. Ему было 38 лет, когда объявили, что его смерть наступила в результате "неосторожного обращения с личным оружием". Семье сообщили: самоубийство.
Юрию Зоре было в то время семнадцать лет. 21 мая вечером он говорил с отцом по телефону о том, что, сдав последние школьные экзамены, сразу же приедет к отцу в Нюрнберг. Обговаривали детали. Из комнаты, в которой лежал убитый, офицеры СМЕРШа ("Смерть шпионам" - группа особого назначения НКВД) забрали разные вещи: с одеяла на постели - пистолет "Вальтер", из кармана пиджака - записку, с подоконника - гильзу совершенно иного калибра, не от "Вальтера", с письменного стола - документы, над которыми он работал. Все будет старательно упаковано и отправлено спецпочтой в Москву. Документы - пропадут. Записка - исчезнет по дороге в лабораторию. Гильза... Наверное, ее просто выбросили...
"Уважаемый господин Юрий! В мае 1946 года мне позвонили из секретариата Сталина домой, в Лейпциг. Приказали к утру сделать цинковый гроб для транспортировки Вашего отца в Москву. Приказ был выполнен в срок, Вашего отца доставили на аэродром. В это время испортилась погода. Самолет в течение нескольких часов не мог вылететь. Из секретариата Сталина пришел новый приказ: похоронить на месте. Что и было сделано. Перед погребением никакой экспертизы не проводилось. Через год его останки были извлечены и кремированы. Жена, к сожалению, не помнит, на каком кладбище похоронен Ваш отец".
Имя Николая Зори убрали из всех материалов о Нюрнбергском процессе, которые вышли в Советском Союзе. Его фигура исчезла из кинофильмов и с фотографий. И в немногочисленных, кастрированных советских документах, касающихся того процесса, сын Н.Зори не нашел ничего. Когда спустя годы он смог познакомиться с зарубежными изданиями, то понял, что огромное большинство материалов, изданных на Западе совершенно легально, в СССР считаются секретными, хранятся в особых архивах и доступ к ним имеет чрезвычайно узкий круг лиц. Оказалось также, что в СССР опубликовано менее трети материалов, известных за границей. Остальные оставались неизвестными даже историкам. То, о чем умалчивали советские материалы Нюрнбергского процесса, можно свести к двум пунктам: чего Сталин не хотел и чего он хотел.
Сталин не хотел оглашения правды о том, как начиналась война. В Лондон, где победители готовили устав Нюрнбергского процесса, делегация из Москвы привезла утвержденный в ноябре 1945 г. перечень нежелательных вопросов. В нем было девять пунктов. Пункт первый: секретный протокол к советско-германскому договору о ненападении и все, что с ним связано. Пункт последний: советско-польские отношения (проблема Западной Украины и Западной Белоруссии). Замалчивать кое-какие факты советской стороне стало возможно, ибо кое-что желала замолчать и другая сторона. Например, Франция и Англия предпочитали предать забвению позор Мюнхенского соглашения. Не могла же немецкая защита обвинить обвинителей в том, что их трусость и нерешительность стали причиной ликвидации Чехословакии. Этого победители не могли допустить: чужой позор должен был стать мерилом их добродетели.
Из Москвы правила движения по этому полю лжи устанавливала "Комиссия по руководству работой советских представителей в Международном трибунале в Нюрнберге". Возглавлял ее замминистра иностранных дел СССР Андрей Вышинский. По каждому своему шагу он консультировался со своим начальником - Вячеславом Молотовым. А тот - со Сталиным.
Итак, известно, чего Сталин в Нюрнберге не хотел. А чего он хотел? Хотел, чтобы Нюрнбергский трибунал вынес приговор, согласно которому Катынь - это преступление немцев. Хотел, чтобы печатью столь высокой инстанции были запечатаны уста истории. И вот 14 февраля утром, неожиданно для всех, один из советских обвинителей (Покровский) начал говорить о преступлении немцев в Катыни. Англичане и американцы остолбенели. И потому, что это выходило за рамки протокола, и потому, что это было так скверно подготовлено.
Нюрнбергский суд решил вернуться к рассмотрению этого вопроса после того, как обвинитель представит дополнительные доказательства.
Москва решила, что представлять ее будет не Рагинский (прокурор на процессах троцкистов), и не Шейнин (прокурор на процессе об убийстве Кирова), а именно Н.Зоря.
Из архива ЦК ВКП(б): "Зоря Николай родился в 1907 г. в Киеве. Отца не помнит, мать умерла в 1921 г. Некоторое время беспризорничал, потом стал воспитанником детдома в Москве. В 16 лет поступил в Московский университет. В 1923-1927 гг.-студент юридического факультета". Дважды пытался начать заниматься научной работой (1929 и 1933), но каждый раз его отзывали по службе. Карьера: от следователя районных прокуратур в Пятигорске, Тамбове и Воронеже до заместителя главного прокурора железнодорожного транспорта. Наконец, назначение на должность заместителя прокурора СССР!
Прокурором СССР был Андрей Вышинский. Он был артистом в своем деле. "Один из самых талантливых и прекрасно подготовленных прокуроров" (пишет А.Орлов в "Тайной истории сталинских преступлений"). Это он ввел обязательный принцип, санкционировавший пытки: "признание обвиняемого - царица доказательств". А кроме того, "обладатель прекрасных манер, напоминающий царского офицера" (Орлов). Палач, всю жизнь умиравший от страха, что с ним могут разделаться за ошибку молодости: меньшевик, начальник Якиманского отдела милиции в Москве, Вышинский поставил свою подпись под ордером на арест изменника и немецкого шпиона - Ленина.
Зорю судьба свела с Вышинским в университете. Вышинский был ректором, Зоря - студентом, который вначале не отличался прилежанием, но потом занимался столь успешно, что четыре курса закончил за три года. В раннем детстве его обучали французскому языку, живописи и игре на пианино, заложили хорошие манеры. Будучи секретарем университетской комсомольской организации, Н.Зоря виделся с ректором часто. Вышинский относился к нему благосклонно. Но замом Вышинского Зоря все же не остался.
В 1939 г. НКВД возглавил Лаврентий Берия. Он, в частности, распорядился проверить некоторые приговоры, вынесенные этим ведомством. Зоря добросовестно выяснил, что в большинстве дел приговоры выносились на основании сфабрикованных доказательств, особенно по делам о саботаже и вредительстве. Зоря не понял, что распоряжение Берии было чисто формальным и так его и надлежало выполнить. Вызванный в ЦК, он услышал, что для работы в прокуратуре СССР не годится.
В довершение всего в НКВД получили сигнал: некий Сударкин на следствии признался, что как диверсант он умышленно разместил рабочих в доме под горой, чтобы земля, осунувшись от сильного дождя, этих рабочих засыпала. Так оно и было. А прокурор города Н.Зоря посчитал это не диверсией, а всего лишь несчастным случаем (стихийным бедствием). За Николаем Зорей установили слежку. Арест, казалось, был неизбежен.
Но на сей раз обошлось. В августе 1939 г. Сталин объявил частичную мобилизацию. Недавний зампрокурора СССР вступил в ряды Красной армии рядовым! Он воевал в Финляндии (где ему даже позволили стать помощником военного прокурора), а потом через Керчь, Сталинград, Орел с 3-й армией Николай Зоря дошел до Белостока. Между Финляндией и Керчью была еще передышка в Москве, назначение на должность прокурора военного округа. В округ этот входил Калинин (прежде, а теперь снова - Тверь).
Весна 1940 года. Можно предположить, что до прокурорского кабинета в Москве доходит эхо выстрелов в Медном...
С польскими проблемами война столкнула Николая Зорю дважды. Первый раз - где-то между Белостоком и Минском. Второй - в Люблине. "Был июнь 1944 года, - рассказывает Юрий Зоря. - Отец разрешил мне приехать к нему под Белосток на месяц. Вдруг его вызывают в Москву. Помню, как по дороге, под Минском, мы заехали к маминому брату дяде Гоше, командиру партизанского отряда. Помню, как на заднем сиденье автомашины я придерживал 25-литровый бидон темного белостоцкого пива. Наверное, это пиво и заставило их забыть обо мне во время разговора. Дядя сказал:
- Как только вошли наши войска, поляки, которые воевали в моей бригаде, исчезли, словно корова языком слизнула. - Чего они испугались? - спросил отец. - Ты что, не знаешь? Что их расстреляют, как в Катыни...
Отец кивнул и рассказал, что когда на территории СССР формировали польскую армию и искали для нее капелланов, то нашли двоих еще живых ксендзов. Одним из них был ксендз Купш. П отец начал рассказывать об этом Купше. Вдруг он сообразил, что разговор идет в моем присутствии и отправил меня за дверь..."
Николая Зорю вызвали в Москву, чтобы направить в Польшу. Его назначили советником по правовым вопросам Николая Булганина, возглавлявшего советское представительство при Польском комитете национального освобождения [временном правительстве]. В Люблине Зоре приходилось нелегко. Это было время Варшавского восстания: напряженность между представителями СССР и поляками возрастала. СМЕРШ вовсю истреблял солдат Армии Крайовой в районе Белостока, Хрубешува и Жешува. Зоря добился, чтобы "польских шпионов, диверсантов, бандитов, террористов и лиц, виновных в антидемократической агитации" (из письма генерал-полковника Булганина главе временного правительства Осубке-Моравскому) передали из советской юрисдикции в польскую. После этой директивы (10 октября 1944) СМЕРШу пришлось ограничить свою деятельность, а НКВД практически парализовал деятельность советника Зори.
Зоря просил Булганина отправить его в Москву с докладом Вышинскому. Булганин несколько раз ему отказывал. Тогда Зоря написал жене, чтобы она обратилась к Вышинскому с просьбой вызвать мужа из Люблина. П Вышинский пошел ему навстречу. 7 января 1945 г. Зоря покинул Польшу, а затем попросил начальство совсем его оттуда отозвать "по причине своей непригодности".
"В Прокуратуру СССР...
Потеря генерала Зори является для меня тем более горькой, что во время совместной с ним работы я увидел в нем искреннего друга демократической Польши. Заместитель министра юстиции ПНР Леон Хайн 29 мая 1946 года".
В архиве министерства иностранных дел СССР хранится обращение польского МИДа, в котором запрашивается согласие советской стороны на посмертное награждение Николая Зори польским орденом. Ответа не последовало.
Почти год Зоря оставался без работы. Но Кремль начал ощущать нехватку хороших юристов: старых ликвидировали, молодые еще не подросли. Несмотря на недовольство Вышинского докладом из Люблина, Николая Зорю назначили помощником генерального прокурора СССР В этом качестве он принял делегацию польских юристов во главе с министром юстиции.
После этого визита краковский прокурор Роман Мартини смог беспрепятственно открыть следствие по делу о Катыни (но не за- вершил его, так как был убит).
А молодой юрист вскоре вышел на свою финишную прямую. 28 декабря 1945 г. в новой форме советника юстиции III класса он вылетел в Германию. "Это был последний раз, когда я видел отца", - говорит Юрий Зоря. Во время Нюрнбергского процесса Зоря совершил три ошибки.
Ошибка непоправимая: 11 февраля 1946 г. он допрашивал фельдмаршала Фридриха фон Паулюса. Цель - доказать, что Германия напала на СССР внезапно. Допрос он вел блестяще (на следующий день о нем писали все газеты) вплоть до того момента, когда заявил, что теперь будут "представлены материалы и показания людей, располагающих достоверными сведениями о том, как на самом деле проходила подготовка нападения на Советский Союз".
Тут речь Н.Зори оборвали на полуслове. Кабины советских переводчиков были отключены. Сталин приказал, чтобы дальше фон Паулюса допрашивал главный советский обвинитель Роман Руденко. О том, что на самом деле происходило перед 22 июня 1941 г., мир не должен был узнать никогда!
Ошибка неизбежная: проигрыш в интриге вокруг Риббентропа. Зоря получил приказ не допустить показаний Риббентропп о существовании секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении. Но и Риббентроп, и его заместитель Вайцзеккер под присягой раскрыли его содержание.
Это произошло 22 мая 1946 года. На следующий день Зорю нашли мертвым. Смерть члена советской делегации в центре внимания всего мира - это не сталинский стиль. Сталин вызвал бы жертву в Москву и там с ней расправился. Значит, Зоря совершил что-то неслыханное, потребовавшее немедленной реакции. Он совершил ошибку непростительную: попросил своего непосредственного начальника, генерального прокурора СССР Горшенина, немедленно отправить его в Москву для доклада Вышинскому о документах по Катыни, ибо после их изучения у него появились сомнения, сможет ли он с ними завтра выступить перед трибуналом.
Горшенин отказал. Сомнения в сталинской правде о Катыни - это смертный приговор не только сомневающемуся (что многократно подтвердилось позднее), но и его окружению. Зоря, скорее всего, этого не учел. Наверное, он надеялся, что такой юрист, как Вышинский, поймет слабость обвинения и не допустит поражения советской стороны перед трибуналом. И, может, позволит ему не возвращаться из Москвы в Нюрнберг, как когда-то в Люблин.
На установление этих фактов сын Николая Зори потратил почти полвека. В 1987 (!) году военный прокурор тайком передал ему фотографию лежащего в постели темноволосого мужчины. На одеяле - старательно уложенный пистолет. С правой стороны на подушке - темное пятно. Мужчина как бы улыбается во сне.
В течение 50 лет повсюду задавая вопрос: "Почему погиб мой отец?" - Юрий Зоря, как камешки в мозаику, собирал обрывки фраз, архивные вырезки, складывал воедино чьи-то отрицательные покачивания головой или утвердительные кивки, более или менее испуганные взгляды, с трудом вытянутые слова. Поиски правды о Катыни стали при этом как бы своеобразной местью истории за ту смерть. Так ли это? Юрий Зоря на такие вопросы не отвечает.
Нюрнбергский трибунал не решил вопроса о Катыни, оставил его открытым. Открытым для манипуляций. Вот инструкция послам в Варшаве и Лондоне, утвержденная политбюро ЦК КПСС 12 апреля 1971 г.: "В 1945-46 годах Международный военный трибунал в Нюрнберге признал главных немецких военных преступников виновными в осуществлении политики уничтожения польского народа, в частности в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу". Или: "В апреле 1943 года геббельсовская пропаганда сфабриковала доказательства совершенного якобы органами НКВД расстрела 10 тысяч польских офицеров в районе Катыни под Смоленском", - пишет научный сотрудник Института истории АН СССР Наталья Лебедева в 1989 году.
В конце 70-х Зоря обратился в Центральный государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР, ныне Государственный архив Российской Федерации - ГАРФ) с просьбой разрешить работу с источниками, касающимися Нюрнбергского процесса. Не разрешили. Когда от него потребовали перечень вопросов, над которыми он собирается работать, он назвал Катынь. Пожилая сотрудница архива сказала ему: "Попробовали бы вы обратиться с такой просьбой в 1937 году!" Кроме допуска к работе с секретными документами от него потребовали еще и особое разрешение. - Чье? - спросил он. - Сами знаете...
Зоря начал искать инстанцию, от имени которой он мог бы выступать (он занимал должность старшего преподавателя Военно-дипломатической академии). В начале 80-х, узнав, что издательство "Юридическая литература" собирается издать новые материалы по Нюрнбергскому процессу, он предложил свои услуги в подборе документов.
Валерий Титов, ответственный редактор издательства, к счастью, оказавшийся его единомышленником, включил Ю.Зорю в состав авторского коллектива, а сам генеральный прокурор СССР Александр Рекунков, который одновременно был главным редактором издания, одарил его разрешением работать с архивными материалами и в ЦГАОРе, и в архиве МИДа.
К сожалению, оказалось, что искомые материалы столь секретны, что хранятся не в "обычных" секретных архивах, а в особых. Но никто не мог сказать, в каких именно. А кроме того, в начале 60-х органы КГБ изъяли из ЦГАОРа документы секретариата НКВД СССР за 1937-1953 гг. О доступе к ним и речи быть не могло.
Могильники замороженных слов. Айсберги советских архивов... Еще не пришло такое лето, чтобы их растопить.
После 1987 г. вроде бы повеяло весной. Но потепление стало ощутимым только два года спустя.
31 марта 1989 г. политбюро ЦК КПСС поручило Генеральной прокуратуре, КГБ, МИДу, а также международному и идеологическому отделам ЦК в течение месяца представить предложения, как в дальнейшем формулировать советскую позицию по вопросу Катыни. Что-то надо делать! Поляки снова требуют!
В коридорах архивов встречаются посланцы "инстанций", историки всех мастей, журналисты.
22 апреля 1989 г. Генеральная прокуратура СССР совместно с КГБ обязались провести тщательный анализ всех обстоятельств того, что случилось в Катыни. Неужели над айсбергами пронесся солнечный ураган? Без паники: уже в мае все инстанции, участвовавшие в проверке, отрапортовали: новых обстоятельств по катынскому делу не обнаружено.
Однако журналисты (замечательный Владимир Абаринов из "Литературной газеты" и Геннадий Жаворонков из "Московских новостей") и научные работники (Пар-саданова, Лебедева - да, да, та самая, которая несколько месяцев тому назад утверждала, что Катынь - это вина немцев, а потом под влиянием таинственных сил стала лидером гонки за истиной) нашли в архиве советской армии документы, касающиеся конвоев НКВД в 1939-1940 гг. Не все. Но след уже был. Правда, доказательство этапирования - это еще не доказательство преступления.
Начало мая 1989-го. Зоря узнал от директора архива МВД, что все материалы о польских военнопленных были переданы в начале 60-х в Особый архив при Главном архиве СССР. Он позвонил директору Особого архива Анатолию Прокопенко, и тот согласился его принять! Невероятно! (Особый архив был создан по приказу Сталина в конце 40-х для хранения трофейных документов, вывезенных из Германии и других государств). Но радоваться рано. Прокопенко, правда, подтвердил, что в его архиве есть документы о польских военнопленных, но разрешение на доступ к ним может выдать только директор Главного архива Федор Ваганов.
Такого разрешения еще никто не получал!
В издательстве "Юридическая литература" Ю.Зоре, пожав плечами, дали рекомендательное письмо в Главный архив. И вот он приступил к "спецмероприятию": выяснив, когда Ваганов уезжает в командировку, утром 25 мая 1989 г. он пришел в Главный архив. Но в архиве никого не принимают: в Кремле начался "перестроечный", исторический съезд народных депутатов, который должен выбрать первого в СССР президента! Вся страна, попивая чаек, припала к экранам телевизоров и слушает Горбачева.
Зоря пытался попасть к заместителю Ваганова - тов. Елпатьевскому, о котором говорят, что он "человек". Бдительность секретарш, припавших к телевизору, ослабела, и Зоря проник в вожделенный кабинет. Елпатьевский никак не желал завизировать письмо из "Юридической литературы", отсылал к Ваганову, но в конце концов поддался на уговоры. Теперь бумагу надо было зарегистрировать в общем отделе. Заведующая отделом отказывалась регистрировать без согласия Ваганова. Зоря убеждал ее, ссылаясь на всех советских святых в этот праздничный день. Письмо зарегистрировано! Зоря отнес его в Особый архив...
И вот благодаря съездовским фанфарам Зоря держит в руках приказы об отправке в распоряжение областных управлений НКВД польских военнопленных из лагерей в Старо-бельске, Козельске и Осташкове. Название "Катынь" в них не упоминается, но все ясно. Значимость найденного трудно переоценить - это уже были не только списки конвоируемых. Это были приказы, и черным по белому было написано, кто и когда их отдал.
Ю.Зоря просмотрел около сотни дел, а выводы записал в специальной тетради, в которую полагалось записывать результаты работы в архиве (с собой никаких записей выносить нельзя!): "Из источников Главного управления по делам военнопленных и интернированных при НКВД следует, что к трагедии в Катыни причастны органы НКВД". И на десяти страницах он это доказывает. Когда Прокопенко узнал об этом, то посоветовал и дальше действовать через голову Ваганова. И на всякий случай уехал в отпуск...
Первая половина июня 1989-го. Зоря (бывший военный) решил действовать согласно букве закона. Он явился к Ваганову и сообщил ему о результатах разысканий. Ваганов ошалел: стал осыпать ругательствами Зорю и Прокопенко. "Очень было странно смотреть, - вспоминает Ю.Зоря, - как этот маленький человечек, пыхтя как самовар и ругаясь на чем свет стоит, подпрыгивал на фоне массивной мебели шикарно обставленного кабинета". Сбежались сотрудники. Ваганов орал: "Чтоб ноги этого самозванца тут больше не было!" И реквизировал тетрадь с записями.
Отдельная битва за правду о Катыни шла между ЦК КПСС и КГБ. Во время съезда народных депутатов заместитель председателя комиссии съезда, консультант международного отдела и помощник секретаря ЦК Валентин Фалин предложил заново рассмотреть катынское дело. Его поддержал председатель комиссии Александр Яковлев. На сей раз в Особый архив к Прокопенко был отправлен запрос о материалах по Катыни и от депутатов, и из ЦК. Ответ был один: материалов по Катыни в Особом архиве нет! Фалин обратился в КГБ (зная, что в архиве есть постановление особого совещания при НКВД СССР, на котором было принято решение о судьбе польских военнопленных) с запросом, есть ли у них какие-нибудь материалы по Катыни. Ответ: таких материалов здесь нет.
19 июня 1989-го. Юрий Зоря отправился к сопредседателю советско-польской комиссии историков, академику Г.Смирнову, члену ЦК КПСС, директору Института марксизма-ленинизма. Смирнов вначале с интересом выслушал посетителя, потом сказал: "А вы понимаете, что вы нашли? Ваша версия принципиально отличается от официальной. Ведь две недели тому назад на политбюро был заслушан доклад, в котором констатировалось, что по делу о Катыни новых документов не найдено. Я вам советую быть благоразумным. Последствия могут быть любые". Тем не менее Смирнов сообщил Фалину о существовании Зори и о том, что тот сделал.
22 июня 1989 г. Фалин пригласил Зорю к себе в ЦК. Там Зоря составил справку о своем открытии. Фалин позвонил Ваганову с просьбой разрешить Ю.Зоре продолжать поиски в Особом архиве. Ваганов осыпал его ругательствами - воспитанного Фалина всего перевернуло, но он не потерял самообладания и попросил Зорю вспомнить номера хотя бы некоторых дел, после чего потребовал прислать их ему в ЦК. В этом Ваганов отказать не мог.
Потом наступила тишина. Фалин молчит, на звонки не отвечает. 20 июля 1989 г. Зоря явился к заведующему секретариатом Горбачева и попросил связать его с кем-нибудь из помощников президента. Зав. секретариатом (Александр Молокоедов) обещал помочь, попросив, чтобы Зоря больше ни с кем на эту тему не говорил. И вот на следующий день, 21 июля 1989 г., в ЦК, в соседнем с фалинским кабинете, Зоря начал работать с материалами, присланными из Особого архива.
И здесь происходит открытие принципиального характера! Зоря сравнивает фамилии из списка НКВД на тех, кого вывозили весной 1940 года из лагеря в Козельске "в распоряжение управления НКВД Смоленской области", с эксгумационными списками из "Белой книги", составленной немцами в 1943 году. И становится совершенно ясно - черным по белому, - что в катынских могилах лежат останки польских военнопленных, вывезенных в 1940 году из Козельска в Смоленскую область. Очередность лежащих в могилах - по эксгума-ционному списку - совпадает с очередностью в списках на отправку. В одном и том же порядке загружали, разгружали и расстреливали...
Отыскав еще и директиву Берии от 31 декабря 1939 г. (а также много других важных документов), Зоря составил доклад председателю КГБ Крючкову! Отважный человек. В начале 80-х Валентин Фалин предложил председателю КГБ Андропову рассекретить ка-тынское дело и был уволен с работы. С работы на очень высокой должности.
Доклад Зори назывался "Документальная хроника Катыни" (в нем, в частности, фактографически подтверждалось то, о чем писали Чапский и Свяневич). Зорю вызвали на Лубянку, где его принял начальник архива Виноградов. Он уже знал, что над этим делом работает Лебедева (в прошлом коллега Виноградова по Институту истории) и спросил, кто еще занимается Катынью.
И вдобавок: почему Зоря занимается только теми материалами, которые свидетельствуют не в пользу НКВД? В конце разговора он заявил, что КГБ с расстрелом поляков никоим образом не связан и никаких шагов по расследованию предпринимать не собирается.
Январь 1990-го. Зоря и Прокопенко в течение месяца лично копируют материалы из Особого архива. Сделано пять копий. Одну они передали в МИД. Оттуда чиновник, отвечающий за рассекречивание и снятие грифа: "Совершенно секретно. Не вскрывать. Сведений не предоставлять", - переслал ее в Главный архив СССР Ваганову. В ответ - телефонный звонок, из трубки летят ругательства и заявление, что МИД этих материалов обратно не получит.
13 апреля 1990 г. в Москве президент Горбачев торжественно вручил генералу Ярузель-скому "Документальную хронику Катыни" и другие материалы. Документы подавал Горбачеву Федор Ваганов.
В 1988 г. Главная военная прокуратура проверила материалы дознания по делу о смерти Николая Зори. Было установлено, что "имели место фальсификации". Но что касается причин, то прокуратура не располагает документами, которые позволили бы объективно судить об обстоятельствах смерти. Заодно при проверке пропали все оригиналы писем и записей - и те, что были изъяты из пакетов, присланных из Нюрнберга, и те, что были переданы семьей.
А катынское дело?
Да, часть документов Горбачев передал президенту Ярузельскому. Да, президент Ельцин признал вину СССР перед поляками за катынское преступление.
Но ни один суд, ни один трибунал, ни одна юридическая инстанция России не вынесла вердикта в зале по этому делу. Не закрыла его окончательно. заседаний
Над небольшой братской могилой в Катыни многие годы возносились два крыла из мрамора. На правом по-польски высечено: "Польским офицерам, убитым в Катыни". На левом, по-русски, и речи нет об убийстве: слово "погибшим" означает просто "павшим"...
Так что Юрий Мухин может безнаказанно втаптывать в грязь правду о Катыни и поляков как таковых в своем "Катынском детективе", изданном в 1995 году.
А ультралевое периодическое издание "Завтра" может в июне 1997 г. называть Николая и Юрия Зорю изменниками родины, сваливающими вину немцев на Советский Союз ("Что не удалось отцу, сделал сын").
А на мой вопрос, когда же дело о Катыни будет завершено, заданный в 1998 г. одному из демократически настроенных депутатов Государственной думы, я услышала в ответ: "Сейчас атмосфера этому не благоприятствует..."
12 мая 1997 г. в московском Доме кино в присутствии представителей польского Сейма состоялась презентация изданной фондом "Демократия" книги под названием "Катынь", содержащей большинство уже обнаруженных документов. Юрия Зорю на торжество не пригласили. В многочисленных примечаниях, а их несколько сот, его фамилия упоминается всего раза три, и то вместе с другими авторами, в связи с документами, не имеющими принципиального значения.
Юрий Зоря умер в 1998 году. |
