|
Оп.: Белград, 1934. 195 с.
2-е изд.: М., 1997. Нумерация страниц по этому изданию.
См. библиографию.
Глава I. Капустины. Батурино. Отчий дом. Рождение. Детские годы. Глава II. Бурса. Далматов монастырь. Семинария. Пермь. Екатеринослав. (1825—1839 гг.) Глава III. Академия. Подгурские. Пострижение. (1839—1850 гг.)
Глава IV. Афины. Царьград. Археологическая работа. (1850—1865 гг.) Глава V. Русское и вселенское. Глава VI. Русская Духовная Миссия до отца Антонина. Глава VII. "Система" и ее последствия в жизни о.Антонина. Глава VIII. Иерусалимские годы (1865—1894 гг.)
Отец Антонин Капустин. - Белград, 1934. 195 с. (Переиздано под названием "Отец Антонин Капустин, архимандрит и начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме (1817-1894)" (М.: Крутицкое подворье; Общество любителей церковной истории, 1997. 215 с.; 2005. 231 с.)).
Архимандрит Антонин умер в 1894 г. Его век — девятнадцатый, этот великолепный и неповторимый в истории русской мысли и чувства, нами уже начал забываться. Кровь и дым социальных катастроф нашего времени угрожают вытравить и саму память о столь недавно минувшем взлете русского духа.
В истории развития человеческой мысли позитивизм нашего времени засвидетельствовал ведь не столько немощь разума, сколько боязнь его. Агностицизм означает нищету, точнее, просто отсутствие духовного опыта. При кажущемся массовом просвещении человечества в наши дни оно погружается все в более зловещий обскурантизм. Оно не в состоянии преобразить свое душевное в духовное. Духовные ценности, в редком изобилии и с особой силой заполнившие вдруг в XIX веке русскую жизнь, обратили этот век в своеобразный русский ренессанс. Но в нем уже ощутимы зловещие симптомы какого-то краха культуры. Наш же, двадцатый век страшен по своему натурализму, по грубой непреображенной душевности, по зверообразности своей. "Брани и слышания бранем", переделы, имеющие материально осчастливить человечество, ложатся роковым водоразделом между двумя Россиями, между двумя культурами. Между Россией гениальных личностей и Россией коллективизма, массового счастья, между культурой духа и дрессировкой тела. Физкультура и скаутизм в равной мере подтверждают огрубение вкусов и одебеление сердца. Биологически сильнейший тип русского человека, по меткому слову Бердяева, — "гладко выбритый, военного типа, очень энергичный, дельный молодой человек во френче, знаменует решительный отход от тех ценностей, которые создал XIX век и которыми жил „Великий Орден Русской Интеллигенции".
С озлоблением, или с разочарованием, но мы отворачиваемся от своего недавнего и великого прошлого. Именно эта интеллигентность минувшего века, это богатство духовного опыта в самых разнообразных его проявлениях, это цветение русской культуры всего более сейчас непопулярны и подвержены злобно-мстительной критике. С этой точки зрения, предлагаемая книга как нельзя более несвоевременна, несозвучна сегодняшним русским настроениям.
Но потому-то именно и надо говорить об этом, будить память о минувшем, дабы тернии забот и злоба сегодняшнего дня не заглушили совсем отголоски тех великих дерзаний в области духа. Мы русские, в своем прошлом богаты крупными людьми и славными именами и, частенько легкомысленно забывая, не дорожим ими. Что же? Своеобразная расточительность. Если бы о. Антонин не был русским, ему на его родине, наверное, уже поставили бы памятник, чтили бы годовщины его рождения и смерти и написали бы о нем, по крайней мере, одну, быть может сухую, но солидную и исчерпывающую монографию. Мы же просто крепко забыли его. Потому-то вот и нелишнее вспомнить о нем, хоть через сорок лет по его кончине.
Кроме того, у автора есть своя личная причина, подвигнувшая его писать предложенное повествование. Имя о. Антонина если и ведомо, то в среде ученых-археологов и палестиноведов. Впрочем, и как благодетеля русских паломников в Палестину, и русского деятеля там поминают его с благодарностью те тысячи русских богомольцев, что шли в Св. Землю и в храмах, и в подворьях, построенных о. Антонином, находили отдых душе и телу. Кроме этого о нем не знают ничего. Не знают, пожалуй, самого главного, а именно внутреннего облика, сокровенных мыслей его по трепетным вопросам церковной жизни. О. Антонин не был рядовым представителем чиновного ученого монашества, послушного действием, совестью и мыслью всему тому, что определило и закрепило императорскую политику в отношении к церкви. О. Антонин, в силу своего служебного положения и близкого знакомства с нерусскими аспектами православия, ощутил и продумал то, что было недоступно сознанию и интересам церковных деятелей его века. Он прозревал и тонким чутьем угадывал то, что никогда не смогли бы понять ни митрополит Филарет, ни Победоносцев. О нем с правом можно сказать словами поэта: "Ton siecle etait, dit-on, trop jeune pour te lire" (Musset). Его волновали такие вопросы церковной жизни, которых просто не улавливал слух его современников. Проблемы вселенского единства, соборности, воскрешение канонического сознания, свобода Церкви, Кесарево и Божие и многое другое было им с особой силой и глубоко осознано, и пережито. Его несовременность для того века были официальными кругами оценены как "либерализм", "душок", "подвижность ума"... Вот в этом и есть та личная причина, что побудила автора познакомиться с мыслями и жизнью о. Антонина. Хотя и разделенный годами и поколениями от него, и не встретив его на земле, автор все же близко соприкоснулся с творениями его и с памятью о нем. И вот эта встреча в Иерусалиме с тенью о. Антонина была столь памятна и знаменательна для автора, всколыхнула в нем столько созвучного, что и была воспринята как благословение о. Антонина из могилы поведать о нем то, что мы знаем.
Несмотря, однако, на давно назревшую необходимость заговорить об о. Антонине, ряд крупных затруднений встает при попытке написать его биографию. Самый интересный источник сведений о нем остался неиспользованным и, кажется, не сможет уже быть использован. Дело в том, что о. Антонин в течение полувека (с 1841 г. до самой смерти) изо дня в день аккуратно вел свой дневник, поверяя ему мысли и чувства и записывая все происшедшее, все встречи и разговоры. По завещанию 19 больших тетрадей этого дневника были отданы в Синод на хранение, чтобы только через 40 лет (т. е. как раз в настоящем году) их можно было бы использовать для печати. По слухам, увы, достаточно достоверным, этот ценнейший документ погиб в годы революции. Окажется ли этот слух несостоятельным, и поведают ли нам когда-нибудь отечественные архивы что-нибудь новое об о. архимандрите, загадывать не стоит. Ждать этого автору не хотелось, и он отважился приступить к работе вооруженный только наполовину и потому с ясным сознанием неполноты своего описания.
Тем не менее все, что можно было в наших зарубежных условиях достать и прочесть, было подвергнуто возможно полному исследованию, хотя и тут не мало препон возникало пред любознательностью бытописателя. Ведь кроме краткой биографии Дмитриевского в Трудах Киевской Духовной Академии и в изданиях Палестинского Общества, да двух-трех некрологов мы не имеем ничего.
Бесспорно неоценимую услугу автору оказала возможность в течение свыше двух лет непосредственно на месте, в самом Иерусалиме, познакомиться с плодами деятельности о. Антонина и с немногими оставшимися в живых его современниками. Архив Русской Духовной Миссии, до 1914 г. плохо содержавшийся и в годы войны значительно опустошенный, благодаря упорной и самоотверженной работе ныне уже покойного, долголетнего сотрудника Палестинского Общества И. Спасского был приведен в образцовый порядок и тем сохранен им как для нужд самой Миссии, так и для будущего историка. Благодаря этому автору удавалось без особых трудностей и всегда при самой обязательной помощи и ценнейших советах Ивана Ивановича использовать многое из хранящегося в делах архива. Особливый интерес представили письма родных (отца, брата и дяди — еп. Ионы) к о.Антонину в афинский период его жизни, давшие массу дорогих черточек и подробностей. Ведь привлекала всякая яркая и характерная мелочь из жизни о. архимандрита, с любовью собиралось все, что могло сказать о нем, об его детстве и юности, его душе и запросах, его родных, о всем вообще историческом и культурном фоне. Интересовали не только внешние факты и хронологические даты из послужного списка, интересовал и дорог был о. Антонин как культурное явление русской жизни, как сын славного века, носитель великих заветов. Потому-то вот не к составлению подробного и официальнаго "curriculum vitae” начальника Миссии стремился автор, а к живому рассказу о живом человеке.
апрель 1934 г. Битоль (Югославия)
|
