Льюис Кэрролл
Алиса в стране чудес. - Алиса
в Зазеркалье. - Записки о путешествии в Россию в 1867 г.
Льюис Кэрролл
Перевод Н. М. Демуровой
Lewis Carroll. Alice's adventures in wonderland.
Through the looking-glass and what Alice found there
Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес
Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в зазеркалье
2-е стереотипное издание
Издание подготовила Н. М. Демурова
М., "Наука", Главная редакция физико-математической литературы, 1991
Юбилей Льюиса Кэрролла это на деле юбилей Алисы в Стране чудес; дитя воображаемое
при этом встает перед нашим воображением живее, чем дитя, истинно существовавшее.
И в той, и в другой чувствуется некая манерность того времени; и в той, и в другой,
вероятно, манерность была скорее внешней, чем истинной. Перед нашим внутренним
взором встает, словно на застывшем дагерротипе или старой фотографии тех времен,
праздничная группа в солнечный час каникул и скромный священник, который был "_доном_"
или лектором в Оксфорде, сидящий в окружении столь же чинных (по меньшей мере
такое они производят впечатление) девочек; он вдруг начинает небрежно чертить
диковинные рисунки, рассказывая при этом сказку, где все перевернуто вверх ногами;
сказку, более удивительную, чем самые необузданные вымыслы Мюнхгаузена или Ариостовы
путешествия на луну {1}. Это было нечто новое; нонсенс ради нонсенса; подобно
тому, как бывает искусство для искусства. Никто не был бы так шокирован, как сам
мистер Доджсон (таково было настоящее имя этого священника), если бы он услышал,
что его ставят в один ряд с художниками-анархистами, толкующими о l'art pour l'art.
Однако Кэрролл был художником гораздо более оригинальным. Он осознал, что некоторые
образы и рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной
дерзости; некой сообразной несообразности; этакой уместной неуместности. И это
было не только очень ново, но и очень в национальном духе. Можно даже сказать,
что одно время тайной нонсенса владели только англичане. Мосье Каммаэртс {2} дает
блестящее описание того, какой загадкой кажется поначалу нонсенс нациям, обладающим
более логическим складом ума. Это был плод неукротимой фантазии одного века и
одного народа, что доказывается и тем, что еще один - и только один - мастер этого
рода, Эдвард Лир, писавший "нонсенсы" в стихах, был также англичанином
и также викторианцем. Всякий образованный англичанин, в особенности англичанин,
имеющий (что гораздо хуже) отношение к системе образования, торжественно заявит
вам, что "Алиса в Стране чудес" - это классика. И, к нашему ужасу, это
действительно так. Тот веселый задор, который во время каникул завладел душой
математика, окруженного детьми, превратился в нечто застывшее и обязательное,
словно домашнее задание на лето. Легкомысленные забавы логика, выворачивающего
наизнанку все логические нормы, окостенев, сами - я произношу эти слова с трепетом
- стали нормой. "Алиса" - классика; а это значит, что ее превозносят
люди, которые и не думали ее читать. Ей обеспечено надежное место рядом с творениями
Мильтона {3} и Драйдена {4}. Это книга, без которой не может считаться полной
ни одна библиотека джентльмена; книга, которую потому он никогда и не рискнет
снять с полки. Мне горько об Этом говорить, но мыльный пузырь, выпушенный из соломинки
поэзии в небо бедным Доджсоном в минуту просветленного безумия, стараниями педагогов
лишился легкости, сохранив лишь полезные мыльные свойства.
Вина в том не Льюиса Кэрролла, а скорее Чарлза Доджсона; по крайней мере вина
того мира, в котором он жил и который собою являл, а до некоторой степени и поощрял
и пропагандировал. Его нонсенс - часть особого дара англичан; но также и неумолимого
парадокса англичан. Никто, кроме них, не смог бы создать такой бессмыслицы; однако
никто, кроме них, создав такую бессмыслицу, не попытался бы отнестись к ней серьезно.
Теперь уже нонсенс стал чуть ли не делом патриотическим, против чего я лично и
хотел бы скромно возразить. Моральный долг состоит в том, чтобы прислушаться к
голосу разума; однако моральный долг не состоит в том, чтобы прислушаться к голосу,
отрицающему разум. Это всего лишь забава, и ни один из поклонников Льюиса Кэрролла
не превзойдет меня в любви к таким забавам. Как я попытаюсь показать ниже, многие
из действительно оригинальных достоинств его фантазии были заглушены тяжеловесными
похвалами; похвалами произведению, которое критиковать надо так же, как оно было
создано, - легко, без нажима. Публике можно велеть молчать или даже можно, в известном
смысле, заставить ее замолчать, если человек, обладающий определенным весом, говорит
со смыслом. Но нас нельзя заставить слушать человека, который несет бессмыслицу;
это грех противу самого духа и атмосферы того праздника, которым является это
произведение. И все же я с ужасом думаю о том, что произведения Льюиса Кэрролла
вошли сейчас в систему нашего образования, что в нынешние либеральные времена
означает обязательное образование. Как-то я выступал с лекцией на съезде учителей
начальных школ, пытаясь убедить их отнестись терпимо к таким человечным вещам,
как Дешевые Книги Ужасов или Повести о Дике Терпине и Билле Буйволе {5}, что продаются
за гроши. Я помню, как председатель с выражением утонченного страдания на лице
произнес: "Не думаю, что блестящие парадоксы мистера Честертона убедят нас
отказаться от нашей "Алисы в Стране чудес" или от нашего..." -
чего-то еще, возможно "Векфильдского священника" {6} или "Пути
паломника" {7}. Ему и в голову не пришло, что нонсенс - такой же побег от
педагогической унылости, как скачка за Биллем Буйволом. А я с замиранием сердца
подумал: "Бедная, бедная Алиса! Мало того, что ее поймали и заставили учить
уроки; ее еще заставляют поучать других. Алиса теперь не только школьница, но
и классная наставница. Каникулы кончились, и Доджсон снова вернулся к преподаванию.
Экзаменационных билетов видимо-невидимо, а в них вопросы такого рода: 1) Что такое
"хрюкотать", "пыряться", "зелюки", "кисельный
колодец", "блаженный суп"? 2) Назовите все ходы шахматной партии
в "Зазеркалье" и отметьте их на диаграмме; 3) охарактеризуйте практические
меры по борьбе с меловыми щеками, предложенные Белым Рыцарем; 4) проанализируйте
различия между Труляля и Траляля".
Приведу лишь один леденящий душу и ужасающий факт, чтобы объяснить, как нонсенсу
(речь идет об "Алисе в Стране чудес") было дозволено стать застывшим
и хладным, как классическое надгробие. Его пародируют. Люди торжественно берут
в руки перо, чтобы сделать бурлеск из этого бурлеска. Они воображают, что могут
сделать его смешным или по меньшей мере смешнее, чем он был, придав его чертам
гримасу политической карикатуры. Им кажется, что они могут перевернуть то, что
не имеет никакого иного смысла, кроме именно этой перевернутости, обратив ее в
образы бытовой комедии и обыденного фарса. А ведь никому и в голову не придет
совершать подобные операции с тем, что кажется ему действительно смешным. Делать
смешным можно лишь вещи серьезные или даже торжественные. Можно сказать, что Шеридан
{8} пародировал Шекспира; во всяком случае, в "Критике" он пародировал
псевдошекспировскую историческую драму. Но никто не смог бы пародировать "Критика".
Можно сказать, что Гилберт {9} пародировал Суинберна {10}, Росетти {11} и всех
прочих полуязыческих прерафаэлитов в своем изображении эстетов в "Терпении".
Но человеку в своем уме и в голову не придет пародировать "Терпение".
Никто не будет удивлен, если вдруг появится еще один легкомысленный вариант "Баллад
Бэба" {12}, и только желчный и саркастический недоброжелатель мог произнести
знаменитый афоризм: "Почему бы кому-нибудь не издать комический "Панч"?"
У нас были Комические Истории Англии и Комические Латинские Грамматики, ибо до
сих пор многие по традиции думают, что в истории английского народа и в выразительном
языке римлян есть нечто величественное и даже священное. Но тем, кто получает
удовольствие (чего никак не могу сказать о себе) от так называемого Комического
Листка, не придет в голову издать Комический вариант Комического Листка.
Однако странным образом впечатление, что "Алиса в Стране чудес" является
национальным институтом, классикой педагогической мысли, незамутненным источником
английской веры, историческим наследием, наподобие "Отелло" или "Самсона-Борца",
настолько укоренилось, что сатирики всерьез принялись за работу, надеясь сделать
ее забавной. Политические пародисты решили исправить ее, придав ее чистой и безмятежной
бессмыслице некий смысл. Они даже ощутили, как мне кажется, робкий приступ смелости,
решившись на вольности с этим монументальным викторианским томом. Им казалось,
что, осмеливаясь шутить над такими шутками, они сотрясают основы Британской Конституции.
Они оскверняли божественность Черепахи Квази и бросали вызов Болванщику и его
молниям. И каждый чувствовал себя чуть ли не Черным Республиканцем, когда позволял
себе вольности с Черной Королевой.
Освобождать Льюиса Кэрролла от опеки Чарлза Доджсона - занятие увлекательное,
но нелегкое. Попытаться вновь ощутить тот первый кружащий голову восторг, когда
нонсенс только-только родился, - задача трудная, хоть и чрезвычайно приятная.
Для этого надо проникнуться совсем иным настроением, чем у тех поклонников, что
появляются после свершения, и почувствовать то первое движение, те толчки, которые
этому свершению предшествовали. Многим из этих поклонников наша позиция покажется
чудачеством; в своей бесконечной серьезности они и не заметят, что она не так
уж отличается от изначальных чудачеств Льюиса Кэрролла. Чтобы оценить создавшееся
положение, мы должны более глубоко оценить парадоксальность всего народа и его
литературы, а также комический контраст между ее ответственным и безответственным
настроением. Существовало множество вещей, к которым Чарлз Доджсон относился более
чем серьезно; однако к тому, что воспринимают серьезно его последователи, он относился
легкомысленно.
Мне кажется, всем известно, что достопочтенный Чарлз Лютвидж Доджсон был членом
ученого совета колледжа Крайст Черч, который никому не дозволено называть колледжем
Крайст Черч, а только "Домом", и являлся всеми уважаемым и даже выдающимся
профессором математики и логики. При первом поверхностном взгляде интереснее всего
в нем было то, что он вошел в свой собственный иррациональный Эдем именно сквозь
эти железные ворота рационального. Все в этом человеке, что могло бы, как это
часто бывает у литераторов, быть привольным, легкомысленным и беспечным, было
особенно строгим, респектабельным и ответственным. Лишь у его разума бывали каникулы;
чувства его каникул никогда не знали; и уж, конечно, не знала их и его совесть!
Возможно, совесть эта была вполне традиционной; но его моральные принципы, назовем
ли мы их традиционными установками или твердыми убеждениями, нельзя было не то
чтобы поколебать, но даже хотя бы слегка сдвинуть или пошелохнуть. Даже в своем
воображении он не давал себе воли ни в общественной жизни, ни в области морали
и философии; он признавал ее лишь в математике. Хоть он и был превосходным преподавателем
математики, он вполне мог представить себе ситуацию, при которой плюс равнялся
бы минусу. Но, хоть он и был истинным христианином, он не мог себе представить,
как это первые могут стать последними, а последние - первыми; как сильные могут
быть свергнуты с трона, а кроткие и нищие - возвышены {13}. В "Сильви и Бруно"
его соображения по поводу социальной справедливости и реформы достойны скорее
бесхитростного семинариста из какого-нибудь фарса, чем священника-христианина,
преподающего в старейшем центре просвещения. В обычном смысле слова он был со
всех сторон опутан условностями; и все же именно он одним мощным усилием разорвал
даже путы разума. Этот напыщенный и щепетильный викторианский священник воплотил
неукротимое видение, отрицающее разум, гораздо полнее, чем любой неукротимый поэт,
не отягченный ни совестливостью, ни целью; чем любой неукротимый художник, смешавший
на своей палитре краски землетрясений и затмений светил.
С точки зрения чисто человеческой самым приятным в нем была его искренняя любовь
к детям, в особенности к определенным детям. Но, хотя эта любовь, вне сомнения,
и побудила его рассказать этим детям сказку, сама сказка возникла не по этой или
какой-либо другой, схожей с ней, причине. Это сказка для детей, но это не сказка
о детях в том смысле, какой придается этому в большинстве детских сказок. Его
воображение само собой двигалось в сторону интеллектуальной инверсии. Мир логический
он сумел увидеть перевернутым; любой другой мир он не сумел увидеть даже в обычном
состоянии. Он взял треугольники и превратил их в игрушки для своей маленькой любимицы;
он взял логарифмы и силлогизмы и обратил их в нонсенс. Но в самом специальном
смысле в его нонсенсе нет ничего, кроме нонсенса. H его бессмыслице нет смысла;
этим она отличается от более человечного нонсенса Рабле или более горького - Свифта.
Кэрролл всего лишь играл в Логическую Игру; его великим достижением было то, что
игра эта была новой и бессмысленной, и к тому же одной из лучших в мире.
Все же в некоем подсознательном царстве английского духа, его основ, традиций
и наследия в целом, здесь таятся еще большие глубины. Тут есть нечто, что может
понять, вероятно, только англичанин; нечто, что может понять, вероятно, даже только
викторианец; чем, в конце концов, он должен просто наслаждаться, не пытаясь постигнуть.
Все это сводится к слову "каникулы" или "праздник", которое
я несколько раз употребил в этой связи и которое является в сущности ключом к
этой проблеме. В известном смысле такой человек, как Рабле, на деле не позволял
себе каникул. На деле он возводил Телемское аббатство, каким бы фантастичным оно
ни казалось со своими безумными гаргульями и своими головокружительными шпилями.
Для мистера Лемюэля Гулливера путешествия не были просто отдыхом и каникулами
в прямом смысле слова. У этих писателей была щель, и какие бы недостатки мы в
ней ни узрели, она в значительной мере была интеллектуальной целью их жизни. Но
странная английская нация в странный период викторианства имела гораздо более
тонкое представление о делах и развлечениях; и чистый нонсенс, который они изобрели,
был на деле каникулами для души и ума. Я уже говорил, что это было изобретенье
оригинальное; так оно и было - одно из тех немногих изобретений, вроде готической
архитектуры, которых ранее никогда не существовало. Придумать веселый кошмар не
так-то просто; создать нечто, в одно и то же время не подвластное закону и невинное,
еще сложнее. Это была некая жизнь во сне, которую англичанин XIX в. вел параллельно
своей реальной и, пожалуй, слишком реалистической жизни. В ней было что-то от
Раздвоения Личности, хоть и без всякого признака сатанинского вмешательства. В
ней был намек на жизнь двойную, хоть и без всякого сходства с фатальной этической
проблемой Джекиля и Хайда {14}. Доктор Джекиль попытался с помощью хирургической
операции удалить свою совесть; мистер Доджсон всего лишь ампутировал свой здравый
смысл. Он отделил свою голову, а не сердце, и выпустил ее, словно мыльный пузырь,
в мир сугубо абстрактной анархии. Благодаря этому он наткнулся на какую-то тайну
в душе современного англичанина, что обеспечило его сказке и стилю надежное положение;
возможно, как я пытался намекнуть ранее, даже слишком надежное. Это было признание
развлечения или забавы, к которой, видно, склонялся в душе весь народ. Не случайно,
вероятно, один из комических художников "Панча" написал серьезный роман
о человеке, который вел непрекращающуюся жизнь во сне параллельно своей жизни
наяву. Англичанин-викторианец шагал по свету в ярком солнечном сиянии - символ
солидности и прочности, со своим цилиндром и бакенбардами, со споим деловитым
портфелем и практичным зонтиком. Однако по ночам с ним что-то происходило; какой-то
нездешний кошмарный ветер врывался в его душу и подсознание, вытаскивал его из
постели и швырял в окно, в мир ветра и лунного блеска - и он летел, оторвавшись
от земли; его цилиндр плыл высоко над трубами домов; зонт надувался, словно воздушный
шар, или взмывал в небо, словно помело; а бакенбарды взметались, словно крылья
птицы.
* * * * *
ПРИМЕЧАНИЯ
Г. К. Честертон
ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ
G. К. Chesterton. Lewis Carroll. In: A Handful of Authors. NY, 1953.
Честертон, Гилберт Кит (1874-1936) - английский писатель, автор романов "Наполеон
из пригорода" (1904), "Человек, который был Четвергом" (1908),
"Перелетный кабак" (1914), сборников рассказов об отце Брауне и эссе,
а также книг на литературоведческие и религиозные темы.
Статья Г. К. Честертона написана к столетию со дня рождения Льюиса Кэрролла (1932).
Перевод сделан по тексту сборника "Горсточка авторов".
1 Мюнхгаузен - герой книги "Удивительные приключения, путешествия и военные
подвиги барона Мюнхгаузена", приписываемой немецкому писателю Рудольфу Эриху
Распе.
Ариосто, Лудовико (1474-1533) - итальянский поэт, автор поэмы "Неистовый
Роланд" (1516-1532), в одном из эпизодов которой описывается путешествие
на Луну, где хранится все утраченное людьми на Земле.
2 Каммаэртс, Эмиль - бельгийский писатель, автор интересного исследования "Поэзия
нонсенса" (1926).
3 Мильтон, Джон (1608-1674) - английский поэт, автор поэм "Потерянный рай"
(1667) и "Возвращенный рай" (1671), трагедии "Самсон-борец"
(1671) и др.
4 Драйден, Джон (1631-1700) - английский поэт, драматург, критик, один из основоположников
английского классицизма.
5 Дешевые Книги Ужасов, или Грошовые Повести о Дике Терпине и Билле Буйволе -
популярные образчики так называемой массовой литературы.
6 "Векфильдский священник" (1766) - роман английского писателя Оливера
Голдсмита (1728-1774).
7 "Путь паломника" (1678-1684) - аллегорический роман английского писателя
Джона Бэньяна (1628-1688).
8 Шеридан, Ричард Бринсли (1751-1816) - английский драматург, мастер английской
просветительской комедии. Комедия "Критик" написана в 1779 г.
9 Гилберт, Уильям (1836-1911) - английский поэт и драматург, известный своими
пародиями и комическими операми, которые он создавал вместе с композитором Артуром
Сулливаном. Комические "Баллады Бэба" появились в 1869 г.; комическая
опера "Терпение" - в 1881 г.
10 Суинберн, Олджернон Чарлз (1837-1909) - английский поэт.
11 Росетти - см. примеч. 3, с. 342.
12 "Баллады Бэба" - см. примеч. 9.
13 ...как это первые могут стать последними, а последние - первыми; как сильные
могут быть свергнуты с трона, а кроткие и нищие - возвышены. - В этих словах слышится
отзвук евангельских поучений: "И вот, есть последние, которые будут первыми,
и есть первые, которые будут последними" ("Евангелие от Луки",
13, 30 и далее).
14 Джекиль и Хайд - герои философской повести английского писателя Роберта Льюиса
Стивенсона (1850-1894) "Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда""
(1886), посвященной теме двойничества.
Н. М. Демурова
Г.К.Честертон
По обе стороны зеркала
Перевод Н. М. Демуровой
Lewis Carroll. Alice's adventures in wonderland.
Through the looking-glass and what Alice found there
Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес
Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в зазеркалье
2-е стереотипное издание
Издание подготовила Н. М. Демурова
М., "Наука", Главная редакция физико-математической литературы, 1991
Все мы говорим, что сравнения одиозны; интересно, знает ли хоть один из нас -
почему. По существу сравнения вообще применяются для более точного различения
степеней и свойств; так зоолог, решив дать четкое и исчерпывающее описание жирафа,
сказал, что "он выше слона, но не так массивен". Здесь нет ничего одиозного
- нет никакого намека на жестокость по отношению к диким слонам или излишнюю мягкость
и попустительство по отношению к жирафам. Но когда от природы естественной мы
переходим к природе человеческой, сравнение всегда отдает уничижением. По-моему,
объясняется это так: по какой-то причине, вероятно, вследствие первородного греха,
запас слов, выражающих хвалу, у нас чрезвычайно невелик по сравнению с богатым
и разработанным словарем, выражающим хулу. Ученого или интеллектуала, который
нам не по душе, можно назвать педантом или сухарем, но у нас нет специального
слова для ученого или интеллектуала, который нам по душе. Светского человека,
который нам неприятен, можно назвать снобом, но у нас нет специального слова для
светского человека, который нам приятен. В результате нам не остается ничего иного,
как называть наших друзей людьми "милыми". Представьте себе, что вы
называете "милым" доктора Джонсона {1}, а Фокса {2} - тоже "милым"
и Нелсона {3} - "милым"! Эти характеристики не будут отличаться ни точностью,
ни разнообразием!
Недавно я одновременно читал две книги о писателях, которые оба были очень "милы"
и сочиняли очень "милые" книги. Речь идет о двух великих детских сказочниках
XIX в. Вместе с тем трудно себе представить двух других людей, которые были бы
до такой степени во всем противоположны друг другу; но, если я не ограничусь тем,
что назову их обоих "милыми", а попытаюсь сравнить их или рассказать
о том, что они собой представляли, впечатление создастся такое, будто я хвалю
одного из них и порицаю другого. Это потому, что мы не умеем разнообразить хвалу
так, как мы разнообразим порицание. Одним из этих людей был Чарлз Доджсон, известный
более под именем Льюиса Кэрролла, оксфордский ученый и очень викторианский англичанин
духовного звания; другим - Ханс Христиан Андерсен, странный, больной, мучимый
видениями датский крестьянин и автор бессмертных сказок.
Когда я говорю, что Льюис Кэрролл был очень викторианским англичанином, это звучит
упреком, хотя должно было бы звучать также и комплиментом - вот только гораздо
труднее найти слова для описания того, что было в викторианской Англии доброго,
чем для того, что в ней было дурного. Если я скажу, что Доджсон-ученый по сравнению
с Андерсеном-крестьянином был традиционен, благополучен и респектабелен, эти слова
прозвучат неодобрительно, но только потому, что у вас нет слов для того, чтобы
выразить доброе отношение к тому доброму и хорошему, что зачастую бывает связано
с традиционностью и благополучием.
Было бы невероятной глупостью считать Викторианский Век только традиционным и
благополучным, забыв о том, что он породил новый тип поэзии, которая была неукротимой
до крайности, и в то же время до крайности невинной. То была поэзия чистого нонсенса,
которой никогда не существовало до того и, возможно, никогда не будет существовать
позже. Льюис Кэрролл - не единственный ее представитель; Эдвард Лир, как мне представляется,
во многом его превзошел; и я позволю себе вступиться за "Катавампуса"
и другие повести судьи Парри {4}, которые нисколько не менее нравились юным читателям.
Письма Льюиса Кэрролла к детям доказывают не только, что он любил детей, но и
что дети любили его; и все же я полагаю, что его интеллектуальные эскапады предназначались
для взрослых. В Льюисе Кэрролле все было связано с тем, что он называл Логической
Игрой; кстати, считать логику игрой очень по-викториански. Викторианцам надо было
изобрести некий Эфемерный Эдем, где они могли бы наслаждаться доброй логикой,
ибо всему серьезному они предпочитали дурную логику. Это не парадокс - или, во
всяком случае, парадокс, в котором повинны они сами. Маколей {5}, Бейжхот {6}
и все их наставники внушили им, что Британская Конституция должна быть нелогичной
- они называли это практичностью. Прочтите великий Билль о Реформе {7} - а затем
прочтите "Алису в Стране чудес". Чтобы быть логичными, им нужно было
отправиться в Страну чудес. Потому я и подозреваю, что лучшее у Льюиса Кэрролла
было написано не взрослым для детей, но ученым для ученых. Самые блестящие его
находки отличаются не только математической точностью, но и зрелостью. На одной
только несравненной фразе "Видала я такие холмы, рядом с которыми этот -
просто равнина!" {8} можно было бы построить с десяток лекций против ереси
о простейшей Относительности.
Правда, можно усомниться в том, что маленькие девочки, для которых писал Кэрролл,
мучились релятивистским скептицизмом. Но в том-то отчасти и состоит величайшее
достижение Льюиса Кэрролла. Он не только учил детей стоять на голове; он учил
стоять на голове и ученых. А это для головы хорошая проверка. Когда викторианцам
хотелось устроить себе каникулы, они их и устраивали, настоящие интеллектуальные
каникулы. Они сумели создать мир, который - для меня по меньшей мере - до сих
пор остается своеобразным прибежищем и тайными каникулами, мир, в котором чудища,
в других сказках устрашающие, превращались в мирных домашних животных. Ничто не
отнимет у викторианцев этого достижения. То был нонсенс ради нонсенса. Если мы
спросим, где нашли это волшебное зеркало, ответ будет таким: среди очень мягкой
и удобной викторианской мебели; иными словами, это произошло потому, что благодаря
исторической случайности Доджсон, Оксфорд и Англия в то время наслаждались благополучием
и безопасностью. Они знали, что им не предстоит никаких битв - разве что внутри
партийной системы, где Труляля и Траляля условились сражаться {9}, причем уговор
их гораздо более бросается в глаза, чем сраженья. Они знали, что их Англии не
грозит ни вражеское нападение, ни революция; они знали, что она богатеет за счет
торговли; они не понимали, что сельское хозяйство умирает, возможно, потому, что
оно уже было мертво; крестьян у них не было.
Прямой противоположностью всему этому был второй великий детский писатель, биография
которого превосходно изложена в "Жизни Ханса Христиана Андерсена" Сигне
Токсвиг {10}. Ханс Андерсен сам был крестьянином, более того, он родился в стране,
которая до сих пор остается крестьянской. Во всем, что только возможно, Ханс Андерсен
являл собой прямую противоположность благополучному ученому в уютной викторианской
гостиной. Ханса обдували все ветры, которые проносились над землей, он был крестьянином
на своем поле, крестьянином на европейском поле битв. Он рос коекак, исполненный
какого-то жалкого и жадного честолюбия, которого не увидишь в ученых из Оксфорда.
Он все познал, включая собственную слабость и собственные желания. Он совершал
сотни поступков, глупейших поступков, которые мистер Доджсон счел бы немыслимыми;
но, оттого что он был крестьянином, все это имело свое вознаграждение. Он сохранил
связь с древнейшей традицией таинства и величия, традицией земли; ему не нужно
было создавать новую и к тому же весьма искусственную разновидность сказки из
треугольников и силлогизмов.
Ханс Андерсен был не только любимцем детей; он сам был ребенком. Он был одним
из тех великих детей нашего христианского прошлого, коих осенила божественная
милость, называемая "прерванным развитием". Его пороки, были пороками
ребенка - и это были очень неприятные пороки. Почему же пожилые люди, прочитав
эту книгу, проникаются любовью к Хансу Андерсену? Я отвечу: потому, что наибольшую
любовь вызывает смирение. А Ханса Андерсена отличало бесконечное честолюбие, основанное
на смирении. Я знаю, что современные психологи называют такое сочетание комплексом
неполноценности, - но в человеке, который не скрывает своего честолюбия, всегда
есть некая толика смирения.
Бедный Ханс Андерсен делал это так откровенно и так беззастенчиво, как никто.
Однако здесь я хочу лишь упомянуть о тех мыслях, которые вызывают эти два противоположных
характера, ни один из которых, надеюсь, никогда не будет забыт как классик детской
литературы. У обоих было множество подражателей; надеюсь, меня правильно поймут,
если я скажу, что Ханс Андерсен, возможно, более велик, ибо сам был подражателем.
Этого великого крестьянина, этого великого поэта в прозе отличало одно крестьянское
свойство, утерянное викторианцами, - древнее чутье относительно чудес, связанных
с обычными бытовыми предметами. Ханс Андерсен нашел бы их более но ею сторону
зеркала, чем Алиса во всем Зазеркалье. Там - фантастические математические проекции;
только зачем проходить через зеркало, если эльфы могут вдохнуть душу во все прочие
домашние предметы, во все столы и стулья?
Мои сравнения становятся одиозными. Это потому, что в словесной хвале нет разнообразия.
Попытка обозначить различия отдает уничижением. Что же лучше: выделить из застывшего
торгашества современного мира пьянящее молодое вино, нет, мед интеллектуального
нонсенса, или увеличить древнее и великолепное собрание даров фантазии, воссоздав
на свой лад великую волшебную сказку, которая на деле является сказкой народной?
Я знаю только, что если вы попытаетесь лишить меня любого из них, я этого не потерплю.
* * * * *
ПРИМЕЧАНИЯ
Г. К. Честертон
ПО ОБЕ СТОРОНЫ ЗЕРКАЛА
G. K. Chesterton. Both Sides of the Looking-Glass. Перевод статьи Г. К. Честертона
"По обе стороны зеркала" печатается по тексту сборника "Соль жизни
и другие эссе" (G. К. Chesterton. The Spice of Life and Other Essays. Beacongfield.
1964).
1 Доктор Джонсон - см. примеч. 7, с. 347.
2 Фокс, Чарлз Джеймс (1749-1806) - английский государственный деятель, член партии
вигов, выразитель идей радикализма.
3 Нелсон, Хорейс (1758-1805) - английский адмирал, прославленный своими победами
над французским флотом.
4 Парри, Эдвард Эбботт (1863-1943) - манчестерский судья, автор двух сказочных
повестей для детей "Катавампус" (1895) и "Баттерскотия" (189G),
в которые вошли его наиболее известные стихи.
5 Маколей, Томас Бэбингтон (1800-1859) - английский историк, эссеист, поэт и государственный
деятель.
6 Бейжхот, Уолтер (1826-1877) - английский экономист, автор монографии "Английская
конституция" (1867), переведенной на несколько языков, книги "Физика
и политика" (1872) и др.
7 Билль о Реформе - законопроект 1832 г. о реформе парламентского представительства
в Англии. Так же назывались и последующие законодательства о расширении представительства
(1867 г., 1884 г. и пр.).
"Видала я такие холмы, рядом с которыми этот - просто равнина!" - См.
"Алису в Зазеркалье", глава II.
9 ...где Труляля " Траляля условились сражаться... - См. "Алису в Зазеркалье",
глава IV.
10 Сигне Токсвиг. - Биография Ханса Христиана Андерсена, написанная Токсвиг, вышла
в свет на английском языке в 1933 г. (S. Toksvig. The Life of Hans Christian Andersen.
L., 1933).
Н. М. Демурова |
