Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Чечня.

КГБ: вчера, сегодня, завтра: VI круглый стол. Война в Чечне. М., 1995.

К оглавлению

В. БОРЩЕВ

Развязывание чеченской войны как вызов обществу

Чеченская война – это откровенный, наглый вызов с целью сломать общество, общественное мнение. И в немалой степени это удалось. Удалось благодаря тому, что "партия войны" осталась удивительно сплоченной.
Я знаю о разговоре министра иностранных дел Козырева с Сергеем Адамовичем Ковалевым, – позавчера Сергей Адамович рассказал о нем на Конституционном суде, и я полагаю себя вправе его воспроизвести. Эго очень показательный разговор.
В декабре 1994 года мы с группой Ковалева были в Грозном. Козырев звонил в Грозный, просил организовать (30) переговорный процесс, и мы действительно его организовывали, был составлен протокол переговоров, где согласованный с Дудаевым, где вопрос о статусе Чечни вообще выводился за скобки. Были все возможности разрешить конфликт политическими методами. 22 декабря этот протокол был составлен.
Разговор Сергея Адамовича Ковалева с Козыревым состоялся после неудачи этой попытки в январе 1995 года. Козырев говорил, что совершенно понятно, что с Чечней мы вляпались, это ясно всем. Силовики нас убедили, говорил он, что это будет блицкриг, что за 8 дней (планировалось, что война будет закончена с 12 по 20 декабря) все закончится, что будет минимум жертв, но они нас обманули. Но сказать об этом, значит, признать ошибку. Признать ошибку – означает признать себя виновным. Признать себя виновным – означает признать виновным Президента. А признать виновном Президента – подорвать позиции его и его сторонников на выборах, а это значит, что придет к власти Жириновский…
Вот такая цепь рассуждений, цепь оправданий того, что произошло. И эта цепь оправданий послужила удивительной консолидации с властью даже тех людей, которые вначале и не были на ее стороне. Мы имеем пример классической круговой поруки власти. Поэтому когда сегодня у нас идет спор, называть ли нашу будущую акцию трибуналом или судом, – я считаю выступить нужно достаточно резко. Потому что вызов нам брошен тоже резко и нагло. Отвечать на это надо достаточно адекватно.
Мы все помним ту официальную ложь, которая распространялась с первых дней средствами массовой информации. При этом в январе состоялся разговор Сергея Адамовича Ковалева, только что вернувшегося из Грозного, с Президентом... Президент говорил: "Я вполне информирован". И когда Сергей Адамович спросил: "Может быть, вы недостаточно знаете? Давайте я вам расскажу, и рассказывал. Президент сказал: «Нет, нет. Я хорошо информирован». Президент признавал, что у него предельная информация. Значит, та ложь, которая шла по средствам информации была согласованной, она не была самодеятельным вымыслом информационной службы, которую курировал Шахрай. Это были согласованные действия.
Приведу конкретный пример. Это было 6 января. В Грозном многие люди оказались в зоне локальных боев. Я тоже был в одном из таких мест. Там были и дети. Это был маленький полуподвал, в котором нельзя спрятаться. Как раз в это (31) время шла перестрелка. С одной стороны были чеченские боевики, здесь были российские десантники.
Мы пытались вести переговоры. Одни кричали не стрелять «по-чеченски», другие – по-русски. Удалось остановить перестрелку, удалось вывести людей. На следующий день, когда мы пошли на переговоры с нашими войсками, мы просили хотя бы о двухдневном перерыве, перемирии, чтобы можно было убрать мертвых (их объедали собаки, кошки...). Чеченцы предложили отдать раненых и произвести обмен пленными. Необходимо было организовать вывоз мирных жителей, которые оказались в страшном положении. После бомбардировок и обстрелов были завалены подвалы, необходимо было их расчистить, чтобы спасти людей, которые еще были живы. Российский военный, с которым мы говорили, связался с командующим округа и сказал, что дано «добро». Это давало надежду. Два дня могли позволить нам расчистить завалы и вывезти мирных жителей. Но это был обман. Как только наша машина с белым флагом приблизилась к Рескому – нас обстреляли из арторудий, и мы просто чудом остались живы.
Все знали, что в результате бомбардировок, обстрелов были раненые, были люди, заваленные в подвалах. Двухдневное перемирие не грозило никакой передислокацией, на которую теперь ссылаются, не грозило никаким изменением военного соотношения. Просто за это время гражданское население, жители, которые сидели в подвалах, перебрались бы к своим соседям, что-то предприняли бы, многих могли бы спасти. Это не позволено было сделать вполне сознательно. Позже, когда я снова был в Грозном, из подвалов уже вытаскивали мертвых. Они не были раздавлены, они не были убиты. Кто-то задохнулся, кто-то умер от голода и жажды.
И еще пример круговой поруки. Я являюсь заместителем председателя комиссии парламента по проверке СИЗО. С депутатом Юлием Рыбаковым мы ездили с проверкой в Ставрополь и Пятигорск, где были так называемые фильтрационные пункты и где находились люди, задержанные в Грозном. Когда мы стали смотреть документы, то увидели, что в зависимости от добросовестности фельдшера в документах стоят разные пометки. Один фельдшер написал: «Весь этап – следы от побоев резиновыми дубинками», отметив при этом и другие следы истязаний. Другой фельдшер писал несколько более сдержанно. Один из этапированных, Хасаев, умер. В медицинской карте я прочитал, что он умер от «синдрома сдавливания». Известно, (32) что задержанных (была такая практика) грузили в КАМАЗы, укладывая друг на друга в три-четыре ряда. Синдром мог возникнуть в результате такой транспортировки. Прокурор закрыл это дело. Он сказал: «В камере драки не было», то есть человек умер своей смертью, он умер «от болезни». Наши попытки что-либо предпринять для дальнейшего рассмотрения дела ни к чему не привели. Когда мы обратились к кавказскому межрайонному прокурору, он сказал, что у него нет возможности установить, кто воюет в Самашках. Мы говорили, что даже мы установили, что там московский ОМОН, что у нас есть свидетельство – документ, подписанный офицером московского ОМОНа.
Абсолютное нежелание прокуратуры и каких-либо других органов заниматься всеми этими вопросами, я думаю, ставит нас в ситуацию, когда мы должны ставить вопросы резко, не стесняясь каких-либо ассоциаций. Ситуация слишком страшная для того, чтобы удовлетвориться расплывчатой постановкой вопроса.