Георгий Курбатов

Ранневизантийский город:
Антиохия в IV веке

Оп.: Ленинград, 1962 г. К оглавлению

Глава V. Народные движения в городе

Расстановка классовых сил и развитие социальных отношений в IV в. предопределили характер и формы борьбы выступлений народных масс города и деревни. Как мы уже отмечали, действительная картина социальных отношений этого времени весьма далека от той идиллии, которую рисует в своих работах большинство буржуазных исследователей. В то же время необходимо отметить, что в условиях разложения рабовладельческих отношений, существования довольно значительных различий в положении непосредственных производителей, эта борьба была достаточно сложной и многообразной.

Сравнительно небольшая роль рабского труда в хозяйственной жизни Сирии IV в., как, вероятно, и других восточных провинций, определила степень участия и место рабов в народных движениях, классовой борьбе в городе и деревне. В течение всего IV в. мы не встречаем по такому крупному городу как Антиохия ни одного упоминания о каких-либо групповых выступлениях рабов, не говоря уже о массовых их возмущениях. Обычно они прибегали к различным формам индивидуальной борьбы, свидетельствующим, однако, о достаточно острых противоречиях между рабами и рабовладельцами. Не случайно Иоанн Златоуст так часто сетует на "злодейство рабов" (MPG, 47, 586; 51, 43; 58, 571), говорит о "войнах", которые ведут рабы с своими господами (MPG, 47, 223; 55, 37). Наиболее распространенными формами борьбы рабов против своих хозяев было уклонение от работы, неповиновение господину (Liban., XXVI, 8; XXV, passim). Но нередко она приобретала и более активный характер. По словам того же Златоуста, рабы своими кознями доводили многих господ до гибели (MPG, 47, 586). Случаи прямого убийства недовольным рабом своего хозяина упоминаются сравнительно редко (Liban., XLV, 25).

Широко распространенным явлением было бегство рабов (Liban., V, 12; XIV, 45; MPG, 49, 77, 108). Беглых рабов (δραπεται) было много как в самой Антиохии, так и в ее округе (MPG, 47, 296; 51, 331). Целые группы закованных в цепи и связанных друг с другом рабов, пойманных и возвращаемых своим господам, нередко проводили по улицам города (MPG, 48, 353, 563). Либаний с огорчением констатировал, что вокруг Антиохии "есть много мест", где может укрыться беглый раб (XXV, 29). Они находили убежище у крестьян, пастухов (Liban., XXV, 29). По-видимому, большая часть беглых рабов скрывалась не в самом городе, а на территории его округи. Здесь они вели весьма активную борьбу против рабовладельцев, и Иоанн Златоуст и Либаний часто жалуются на опасность встречи с беглым рабом, говоря, что она "страшнее, чем [встреча] с диким зверем в пустыне" (MPG, 47, 152).

Однако основную массу недовольных в антиохийской округе составляло крестьянство, колоны. Либаний сообщает не только о выступлениях колонов против своих господ, о борьбе крестьян против сборщиков податей, но и о том, что многих из них налоговый гнет, притеснения и насилия землевладельцев и властей заставляли взять "в руки не то железо, которое дружит с землей, а то, которое убивает" (XLVII, 35). Говоря о "разбойниках" Либаний подчеркивает, что в большинстве своем они рекрутировались из числа крестьян антиохийской округи, которых "их кинжалы избавляют от возни с быками, плугом, посевом и другими работами земледельца" (XLVII, 36). Все это свидетельствует о том, что в антиохийской округе шла острая борьба колонов и свободных крестьян против своих угнетателей.

В течение IV в. число конфликтов между собственниками земли и колонами, которые отказывались удовлетворять возрастающие требования своих господ, а также столкновений между свободными convicani и сборщиками податей, нередко кончавшихся кровопролитными схватками, — резко возрастает (Liban., XLII; XLVII). Имели место и случаи убийства жителями деревень сборщиков податей, воинов муниципальной стражи, притеснявших крестьян земельных собственников (Liban., XIV, 25). Не удивительно, что в условиях растущего разорения многих свободных деревень не только отдельные крестьяне, но и целые селения включались в активную борьбу, вступали в движение "разбойников".¹ Так, жителей знаменитого селения Маратокупренов близ Апамеи нужда вынудила стать на путь поисков иных источников существования, чем земледелие, которым они раньше занимались (Liban., XLVIII, 35). Население деревни составило отряд, который повсюду нападал на "богатые дома, виллы и города", разоряя дома богатейших рабовладельцев (Amm. Marc., XXVIII, 2, 11, 13—14).

Таким образом, в движении "разбойников", наряду с рабами, широко участвовали колоны и свободные разоренные крестьяне, составлявшие большинство в отрядах "разбойников". И Либаний и Иоанн Златоуст говорят об огромном количестве "разбойников" в антиохийской округе, об их хорошо вооруженных отрядах во главе с "предводителями" (MPG, 50, 566, 618; Liban., XLVI, 8), которые действовали и днем и ночью, нападая на богатых купцов и рабовладельцев. Антиохия была как бы в своего рода "окружении" у этих отрядов, находивших убежище в пещерах прилегавших к Антиохии гор (Liban., XX, 26; L, 26; ep. 1385; MPG, 50, 455, 493). В IV в. немногие отваживались с наступлением темноты покидать ворота города. На самых крупных дорогах отряды "разбойников" устраивали засады, нападая на караваны. Либаний прямо говорит о том, что они "прекращают движение на дорогах", и называет "разбойников" — "господами всех купцов" (XLVIII,35; L, 26; XXV, 40; MPG, 61, 196). Для того, чтобы обезопасить движение на важнейших дорогах от εφόδοις των κακούργων, правительство вынуждено было во второй половине IV в. усилить их охрану, установив на небольшом расстоянии друг от друга посты с хорошо вооруженной стражей — (stationarii, beneficarii; MPG, 47, 458). Однако все эти меры помогали мало. Борьба с "разбойниками" продолжала оставаться в центре внимания муниципальных властей, курии в IV в. (СТ, VII, 2, 12; XII, 1, 136).

Наряду с отрядами, действовавшими на суше, в Северной Сирии было множество морских "разбойников" убежища которых находились в утесистых заливах побережья севернее Селевкии (Liban, XXVII. 7; LXIV, 33; MPG, 48, 556; 49, 247; 50, 419, 455, 493, 668). Обладая судами, они нападали на купеческие корабли не только у берегов, но и в открытом море. Деятельность этих морских "разбойников", как показывают данные Златоуста, была серьезным препятствием для развития морской торговли. Многие купцы именно из боязни пиратов опасались вкладывать свои средства в морскую торговлю. Слухи об успешных действиях морских "разбойников" (οι δεινοι πειραταί) постоянно циркулировали в Антиохии (MPG, 47, 310; 48, 556; 50, 668). По словам Либания, "разбойники" "не щадили ни земли, ни моря" (Liban., XXV, 40).

Правительство, чиновная администрация Сирии и антиохийская курия вели непрерывную борьбу с ними. Против них принимались самые суровые меры. "Разбойниками" постоянно была переполнена антиохийская тюрьма (Liban., IV, 49; XLV, 6; XXXII, 42). С ними расправлялись самым жестоким образом. После суда и мучительных пыток их "живыми сбрасывали в пропасть стражи городов" (Liban., XIV, 36; MPG, 49, 160). Военные отряды вели настоящую войну против районов, в которых обосновывались "разбойники". Селения, ставшие на путь борьбы, подвергались разгрому, сжигались вместе с их жителями. Так, в селении Маратокупренов при Валенте "весь живший в нем род был искоренен до грудных младенцев включительно", которых "руки палачей сталкивали в гневе в огонь", а деревня дотла сожжена войсками (Liban., XVIII, 37; Amm. Marc, XXVIII, 2, 14).

Однако, несмотря на все усилия местных властей и чиновного аппарата, число "разбойников" не уменьшалось. Как с сожалением замечал Либаний, "нельзя сказать чтобы их стало меньше, наоборот, их больше прежнего" (XXXIII, 37). Они действовали на всей территории Антиохии (Liban., XXVII, 18).

Неоднородность состава сирийского крестьянства, существование свободных деревень рядом с зависимыми, известное расслоение крестьянства, наличие среди него прослойки состоятельных крестьян — все это затрудняло возможность объединения их сил в борьбе за свои интересы. Поэтому при чрезвычайно сильном развитии движения "разбойников", в течение всего IV в. мы не встречаем в Северной Сирии крупных массовых выступлении крестьянства. В IV в. они, как правило, имели место в тех областях империи, где социальное положение земледельцев было более однородным, где существовало безусловное преобладание той или иной прослойки крестьянства. Примером в этом отношении может служить Палестина, где абсолютное большинство земледельцев было колонами, или Фракия, где подавляющее большинство крестьян составляли мелкие свободные крестьяне-общинники. Здесь мы и встречаемся в конце IV в. с массовыми выступлениями крестьянства.²

Все это безусловно ослабляло силу крестьянского движения в Сирии. Часть крестьянства в IV в. еще находила известное облегчение своего положения под сенью патроната, часть недовольных уходила в отшельническое и монашеское движение, бурно развивавшееся в Северной Сирии во второй половине IV., как мы показали выше, в значительной мере за счет крестьянства. Известная часть разоренных крестьян уходила в город в поисках средств к существованию.

В IV в. город был тем центром, в котором аккумулировались социальные противоречия.

Для большинства буржуазных исследователей характерно стремление обойти молчанием вопрос о социальных противоречиях в Антиохии. Однако данные источников свидетельствуют о самых различных их проявлениях: о выступлениях наемных работников против своих нанимателей (Liban., XXXVI, 4), волнениях и антиправительственных выступлениях работников государственных мастерских, частых возмущениях торгово-ремесленного населения против городской верхушки и чиновного аппарата (Liban., XLII). Все эти факты говорят о несомненном росте активности основной массы трудового населения города, ordo plebeius, все большую часть которого составляли мелкие ремесленники и торговцы, торгово-ремесленная беднота.

Недовольство народных масс города во второй половине IV в. выливается в целый ряд крупных волнений и восстании. Эти выступления широких масс антиохийского населения уже давно стали объектом специального изучения буржуазной историографии, Более подробно освещаемые в источниках, чем множество остальных выступлений в городах восточных провинций IV в., они во многом предопределяют решение вопроса о характере народных движений в городе этого времени в целом. В буржуазной историографии, рассматривающей IV в. как эпоху благополучного положения широких масс городского населения, давно наметились совершенно определенные тенденции в освещении городских волнений в Антиохии — стремление, с одной стороны, представить их не как движения широких слоев трудового населения, а как выступления праздного люмпен-пролетариата, требовавшего "хлеба и зрелищ", а с другой — более тесно связать их с борьбой тех или иных группировок господствующего класса и тем самым скрыть самостоятельность действий народных масс города, их подлинную социальную направленность.³

Одним из характерных примеров может служить типичное для IV в. восстание антиохийского населения в 354 г., причины которого большинство буржуазных исследователей видит в интригах жестокого правителя Востока цезаря Галла против консуляра Сирии Феофила и антиохийской верхушки.⁴

Весьма скудные сведения источников об этом восстании ограничиваются несколькими общими фразами у Аммиана Марцеллина и Либания, враждебно настроенных по отношению к Галлу, и краткими упоминаниями Юлиана.⁵ Однако с учетом тенденциозности этих источников возможно восстановить реальную картину событий.

В 353 г. правителем Востока с резиденцией в Антиохии был назначен двоюродный брат императора Констанция цезарь Галл. Усложнившаяся как на Западе, так и на Востоке империи обстановка вынудила бездетного и страдавшего подозрительностью Констанция, постоянно опасавшегося покушений на свою жизнь и власть, привлечь к управлению Галла. "Вознесенный, — по словам Аммиана Марцеллина, — из пучины бедствий до высоты власти" (XIV, 1, 1), живший в постоянном окружении шпионов и доносчиков, придворных интриганов, готовых при любом неосторожном шаге обвинить его в стремлении к узурпации, Галл оказался в чрезвычайно сложном положении на посту правителя Востока. Чтобы сохранить расположение Констанция, власть и жизнь он должен был расправляться как со всеми недовольными политикой Констанция, так и с лицами, пытавшимися настроить против него Констанция. Непрерывная борьба за сохранение собственной жизни, начавшаяся еще в юности, превратила Галла в решительного и жестокого человека, беспощадного к своим противникам. Неустойчивостью положения нового правителя не преминуло воспользоваться его чиновное окружение и городская верхушка, пытавшаяся занять весьма самостоятельную позицию по отношению к Галлу. Антиохийская верхушка действовала в союзе с президом Сирии Феофилом и комитом Востока Гоноратом. Все это привело к обострению отношений между ними и Галлом. Кульминационным пунктом явился 354 год.

В Антиохии в это время в связи с засухой назревал голод. Цены на продовольствие росли. Видимо, антиохийская верхушка, вкупе с чиновниками, решила воспользоваться этим обстоятельством, извлечь из него как материальные, так и политические выгоды — с одной стороны, нажиться на голоде, с другой — в случае возникновения недовольства направить его против Галла.

Видя бездействие курии, формально ответственной за состояние городского рынка, Галл, после неоднократных обращений народа, потребовал от нее принятия мер против роста цен. Однако главы курии, чувствуя себя достаточно уверенно вследствие поддержки Феофила, Гонората и других влиятельных представителей чиновно-военной администрации, отказались выполнить распоряжение Галла (Amm. Marc., XIV, 7, 2: gravius rationabili responderunt).

В связи с этим в историографии уже давно был поставлен вопрос о том, имела ли курия какие-либо реальные возможности облегчить положение на продовольственном рынке. Ряд занимавшихся этим вопросом исследователей пришел к выводу, что в середине IV в. положение на антиохийском рынке еще во многом зависело от куриалов, прежде всего богатой куриальной верхушки, располагавшей довольно большими собственными земельными имуществами и сосредоточившей в своих руках большую часть сохранившейся городской земельной собственности.⁶ Таким образом, антиохийская курия безусловно могла принять известные реальные меры против роста дороговизны, и ее бездействие определялось не столько невозможностью осуществить их, сколько нежеланием, продиктованным интересами наживы,⁷ соображениями политической борьбы. В таком случае основная ответственность за обострение продовольственных трудностей, за разорительную для рядового населения города дороговизну безусловно лежит на курии.

Предпринятую последним исследователем событий 354 г. П. Пети попытку опровергнуть справедливость этого положения нельзя признать убедительной.⁸ Единственным аргументом, приведенным им в доказательство того, что курия не имела реальных возможностей оказать воздействие на состояние рынка, является его утверждение, что огромную роль в снабжении Антиохии играли мелкие земельные собственники, крестьянство.⁹ Однако, как мы показали выше, свободное крестьянство отнюдь не играло в IV в. решающей роли в снабжении города, и Пети не смог доказать обратного. Наоборот, во всех разделах своей работы он соглашается с бесспорным положением, что главными поставщиками продуктов на городской рынок были крупные и средние землевладельцы, и только рассматривая события 354 г., он внезапно отступает от него. Поэтому аргументацию П. Пети в данном случае нельзя рассматривать иначе, как явно тенденциозную попытку оправдать антиохийскую верхушку.

В свете нашей интерпретации событий становится понятным и дальнейшее развитие конфликта между Галлом и курией. Трудно предполагать, что Галл, при его весьма шатком положении, требовавшем от него особой осторожности, был заинтересован в обострении политической обстановки в Антиохии. Его приказ антиохийской курии вполне мог быть продиктован прежде всего желанием избежать каких-либо волнений в городе. Отказ же антиохийской курни выполнить его распоряжение, при имевшихся у нее реальных возможностях, по существу нельзя не рассматривать как совершенно определенную политическую акцию, открытое объявление войны Галлу. Естественно, что Галл соответствующим образом и расценил действия курии. Он приказал арестовать и приговорил к смертной казни ряд виднейших членов курии, явившихся инициаторами саботажа его распоряжений.¹⁰ Однако этому воспротивились его влиятельные противники, прежде всего comes Orientis Гонорат. Насколько сильны были противники Галла свидетельствует тот факт, что на следующий же день цезарь был вынужден не только отказаться от казни арестованных представителей куриальной верхушки, но и вообще выпустить их на свободу (Amm. Marc., XIV, 7, 2). Отношения с куриальной и чиновной верхушкой испортились окончательно, и курия, по-видимому считавшая себя победительницей, продолжала саботировать распоряжение Галла. Положение на рынке не улучшилось и недовольство народа продолжало усиливаться.¹¹

Вскоре цезарю предстояло отправиться к войску, в Гиераполь. Собравшийся на ипподроме накануне его отъезда народ, вновь обратился к нему с просьбами устранить угрозу надвигавшегося голода.¹² Галл воспользовался удобным случаем, чтобы отплатить своим противникам. В ответ на просьбы жителей он указал на стоявшего рядом с ним презида Сирии Феофила, покровителя антиохийских куриалов, и заявил, что "никто не будет нуждаться в продуктах, если на то будет воля правителя провинции" (Amm. Marc., XIV, 7). Тем самым Галл фактически отказался помочь в устранении угрозы голода теми средствами, которыми он располагал — доставкой продовольствия из других провинций. Независимо от того, сделал ли он это из убеждения в том, что в такой мере не было необходимости, или из желания отплатить своим противникам, основная вина за положение на продовольственном рынке Антиохии прежде всего ложится на антиохийскую верхушку и ее чиновных покровителей. Вероятно, с борьбой Галла против своекорыстной политики куриалов в вопросе о нормализации положения на рынке и связаны те известные симпатии, которыми он пользовался среди широких слоев населения Антиохии (Amm. Marc., XIV, 7, 4).

После отъезда Галла положение не изменилось. На ипподроме вновь состоялись выступления против дороговизны. Когда голод усугубился, широкие слои населения города пришли в движение. Они собрались на ипподроме во время ближайших конских ристаний. Здесь вспыхнуло открытое возмущение (Amm. Marc., XIV, 7, 4).

Часть недовольных прямо с ипподрома отправилась на другой конец города к великолепному дворцу (ambitiosam domum) одного из представителей куриальной верхушки — Евбула (Eubuli cujusdem inter suos clari — Amm. Marc., XIV, 7, 2). Сбежавшаяся сюда толпа, вооруженная камнями, окружила дом. Евбул с сыном попытались тайком выскользнуть из дома и спастись бегством, но были замечены народом. Бросившаяся за ними толпа стала забрасывать их камнями. Раненым, им с трудом удалось ускользнуть от своих преследователей на крутых, покрытых густыми садами склонах Сильфия и укрыться на вершине горы (Liban., 1, 103).

Стремясь оправдать антиохийских куриалов и представить все восстание как результат интриг Галла, П. Пети оказался в трудном положении при объяснении эпизода с Евбулом. Если выступление народа против Феофила еще можно было прямо приписать интригам Галла, то нападение на Евбула трудно объяснить чем-либо иным, кроме недовольства жителей Антиохии деятельностью этого видного представителя куриальной верхушки. Однако ради обоснования своей предвзятой точки зрения Пети предпочел покинуть твердую почву фактов и встать на путь выгодных для его концепции, но весьма сомнительных гипотетических построений. Он выдвинул предположение о том, что до нас просто не дошли известия о тех выступлениях Галла против Евбула, которые разожгли ненависть к нему населения.¹³ Оперируя далее этой гипотезой как несомненным фактом, Пети попытался поставить под сомнение наличие каких-либо самостоятельных моментов в выступлении народных масс, наличие их осознанного недовольства, сознательных самостоятельных действий. Для подтверждения этого автор рассмотрел данные о самом Евбуле, его жизни и деятельности, но при этом почему-то забыл, что этот же Евбул упоминается Либанием именно в связи с вопросом о спекуляциях продовольствием куриалами в последующие годы, например в 363 г. (Liban., XVI, 23). Таким образом, и в 354 г. он вполне мог быть одним из виновников продовольственных затруднений, что признается большинством исследователей.¹⁴ П. Пети забывает о том, что Евбул, был не простым представителем куриальной верхушки Антиохии, а признанным руководителем одной из группировок куриалов,¹⁵ а, следовательно, нападение на Евбула может рассматриваться как выражение недовольства деятельностью всей связанной с ним группы куриалов.¹⁶ Евбул, по-видимому, прекрасно знал об этом недовольстве. Не случайно в этот день его не оказалось на ипподроме. А то обстоятельство, что часть народа с ипподрома направилась на другой конец города, именно к дому Евбула, свидетельствует о том, что действия народных масс были вполне осознанными, что они были направлены против конкретных виновников роста дороговизны. Недовольный народ сжег роскошный особняк Евбула (Liban., I, 103).

Тем временем и на ипподроме начались активные действия народа, который напал на правителя. Феофил был схвачен и убит пятью кузнецами-ремесленниками (υπο χαλκέων πέντε: Liban., XIX, 47). Город на время оказался во власти восставшего народа. Труп правителя был протащен на веревках по главным улицам города, а затем выброшен в Оронт.

Для нас несомненен широкий размах возмущения и участие в нем значительной, если не большей части народных масс города. Однако такая картина восстания не соответствует представлениям о нем большинства буржуазных исследователей, рассматривающих его как весьма узкое выступление, вызванное главным образом происками Галла. Отсюда стремление современной буржуазной историографии поставить под сомнение самый размах недовольства и представить все восстание лишь как действия двух небольших групп людей, воспользовавшихся растерянностью присутствовавших на ипподроме жителей города, явившихся пассивными свидетелями событий и действовавших одна против Евбула, другая против Феофила.¹⁷ Но в таком случае это должны были быть какие-то группы сторонников или политических агентов Галла из числа "ловких людей", действовавших на ипподроме. Однако подобному предположению противоречит совершенно ясное сообщение Либания о том, что Феофил был убит пятью ремесленниками-кузнецами, которых никак нельзя причислить к действовавшим вокруг зрелищ политиканам, не говоря уже о том, что ни один из наших источников не связывает события восстания с деятельностью цирковых группировок, обычной политической борьбой. Тем не менее П. Пети попытался поставить под сомнение значение этих данных на основании того, что Аммиан Марцеллин говорит о восставших как о vulgi sordidiores (XIV, 7). Такая характеристика Аммиана, по мнению Пети, прямо указывает на то, что основной действующей силой восстания была праздная чернь. Однако если учесть тенденциозность Аммиана, его несомненное желание целиком оправдать куриалов, скрыть недовольство ими широких кругов населения Антиохии, то его стремление свести все возмущение к выступлению продажных низов, праздного люмпен-пролетариата станет вполне понятным. Поэтому Пети едва ли следовало столь некритично использовать данные Аммиана, противоречащие сообщению очевидца событий Либания, и на этом основании относить активных участников восстания к праздной черни, действовавшей по подстрекательству Галла и его сторонников, а само восстание по существу превратить лишь в частный эпизод борьбы внутри господствующей верхушки империи.

Нам представляется несомненным, что в восстании 354 г. ведущую роль в активных действиях играли не связанные с политическими группировками господствующего класса люмпен-пролетарские группки, а широкие слои населения. Восстание было достаточно широким и самостоятельным выступлением народных масс города. В нем нет ничего люмпен-пролетарского. Народные массы Антиохии не требовали "хлеба и зрелищ", какого-либо неоправданного снижения цен на продукты. Наоборот, их действия свидетельствуют о том, что они серьезно считались с объективными обстоятельствами. Даже Аммиан Марцеллин вынужден признать, что они считались с объективными причинами возраставшей дороговизны и требовали лишь "устранить угрозу голода" (XIV, 7), принять те обычные меры, которые вполне были в возможностях курии и чиновной администрации. Убедившись, что ни курия, ни чиновная администрация не только не предпринимают никаких реальных шагов по смягчению угрозы голода, а, наоборот, всячески способствуют его обострению в собственных материальных и политических интересах, народные массы Антиохии пришли в открытое возмущение. Их гнев обратился и против наиболее виновных представителей чиновной администрации и против куриалов, против правительственной администрации и против местной верхушки.

Мы не знаем обстоятельств завершения этого восстания. П. Пети видит безусловное доказательство невиновности куриалов в происшедших событиях в том, что Констанций не подверг их суровым наказаниям.¹⁸ Однако Аммиан Марцеллин, описывая последствия восстания, значительно более скромно говорит о том, что "богатые (divites) вышли из-под суда оправданными" главным образом благодаря продажности нового префекта претория Стратегия (XV, 13, 2). Кроме того, избежать наказания им, видимо, в немалой степени помогло и то, что расследование и решение дела о восстании совпало с падением и казнью Галла в результате интриг его противников.¹⁹ Правительству, не говоря уже об обычных обстоятельствах, которые отнюдь не побуждали его принимать решительные меры против антиохийской верхушки, в этой обстановке было не совсем удобно подвергать каким-либо серьезным наказаниям лиц, выступавших против осужденного и казненного Галла. Но зато в отношении народных масс города были приняты самые решительные меры. Были сурово наказаны не только участники восстания, но даже те из "бедных людей", которые могли доказать свою непричастность к событиям.²⁰ Размах репрессий лишний раз говорит о характере и социальной направленности этого восстания. Оно не на шутку встревожило господствующие круги империи и антиохийскую верхушку. Не случайно, заключая свой рассказ о восстании, Аммиан Марцеллин писал, что после расправы народа с Феофилом "каждый видел в этом событии прообраз угрожавшей ему самому опасности и боялся подобного же конца" (XIV, 7, 6).

Таким образом, восстание 354 г. свидетельствует о нарастающем обострении не столько инспирированных и искусственно разжигавшихся враждующими группировками господствующего класса, сколько действительных противоречий между широкими слоями городского населения и городской верхушкой. Восстание показывает, что организованная спекуляция продовольствием становилась в IV в. в руках городской верхушки, куриалов, чиновников одним из важнейших средств ограбления, косвенной эксплуатации широких слоев городского населения, а в выступлениях против них все увеличивавшегося мелкого городского люда нельзя не видеть элементов классовой борьбы.

Борьба против систематических спекуляций продовольствием становится во второй половине IV в. одной из наиболее распространенных форм борьбы народных масс города. Выступления народа имели место, и в 362—363 гг., когда городская верхушка, куриалы, прежде всего крупные, не только воспользовались неурожаем для спекуляций продовольствием, но и пытались сорвать мероприятия правительства по смягчению голода.²¹ Так, когда после ряда выступлений народных масс против дороговизны по распоряжению Юлиана в Антиохию стал доставляться хлеб из других провинций, из государственных запасов, и продаваться по ценам несколько ниже рыночных, куриалы, не боясь конфликта с императором, скупали его, перепродавая затем по высоким ценам, превращая продукты "в золото и серебро".²² Даже Либаний, который стремился всячески оправдать антиохийскую курию в глазах императора, не мог не признать, что куриалы скупали и скрывали продукты, добиваясь дальнейшего роста цен на них на рынке, что часть из них "позарилась на наживу" (XVI, .23). Речи Либания, посвященные этим событиям, полны внутренних противоречий. С одной стороны, он вынужден вслед за Юлианом признать, что голодали действительно широкие слои населения, с другой, стремясь снять вину с куриалов, он пытается представить требования народа, как неумеренные, доказать императору, что недовольно создавшимся положением не большинство населения города, а лишь кучка праздных люмпен-пролетариев (XVI, 32, 43). Таким образом он пытался смягчить явное недовольство Юлиана деятельностью курии и направить его против народных масс города. Между тем, не связанный с куриалами и поэтому более объективный в освещении этих событий, Иоанн Златоуст говорит о том, что основную массу недовольных составляло торгово-ремесленное население и сообщает о волнениях прежде всего среди ремесленников (MPG, 50, 531).

Серьезные голодные волнения произошли в Антиохии и в 382 г., когда правитель едва не разделил участи Феофила, едва "избежал веревок". Такие же крупные голодные волнения, продолжавшиеся по несколько дней подряд, имели место и в 383— 384 гг. Причем источники прямо свидетельствуют об отсутствии каких-либо связей между ними и борьбой группировок на ипподроме, о том, что они были совершенно самостоятельными выступлениями народных масс города. Собравшийся на ипподроме недовольный народ разогнал выступавших там исполнителей зрелищ (Liban., XXlX, 2).

Спекуляции продовольствием, ставшие систематическими в IV в., открытый грабеж куриалами, надзиравшими за деятельностью торгово-ремесленных корпораций, рынком, мелких торговцев и ремесленников обусловили резкое обострение противоречий между ними. Из сообщений Либания мы узнаем о выступлениях ремесленников против стоявших во главе их корпораций куриалов, о нападениях на их дома (XXIX, 8; XXV, 44). Во второй половине IV в. отношения между куриалами и народными массами города настолько обострились, что как только в Антиохии начинались народные волнения, куриалы бежали из города в свои загородные имения, опасаясь быть убитыми или сожженными вместе со своими домами (Liban., XXIX, 8). По словам Либания, когда выступали народные массы города, куриалы нуждались уже "не в ногах, а скорее в крыльях" (XXV, 8).

Усилились в Антиохии второй половины IV в. и выступления против представителей богатой плебейской верхушки, особенно против булочников, собственников мельниц и пекарен, тесно связанных с куриалами и вкупе с ними наживавшихся на голоде и спекуляциях продовольствием (Liban., XLV, 13). Данные Либания позволяют увидеть причины недовольства булочниками: в долгу у них не только в неурожайные, но и в обычные годы было множество мелких ремесленников и торговцев. Однако, по мнению Пети, в выступлениях народных масс против булочников нельзя усмотреть никаких элементов классовой борьбы, так как и те и другие были плебеями. Он даже считает, что выступления против них следует рассматривать как прямое доказательство несознательности народных масс, отсутствия у них "классовой солидарности".²³ Так подлинная или мнимая наивность представлений автора о классах и классовой борьбе позволяет ему скрыть еще один из небезынтересных фактов в истории классовой борьбы в городе.

Другой частью состоятельной верхушки ordo plebeius, вызывавшей особое недовольство народных масс, были огородники — собственники городских земельных участков. Хлеб и овощи были основной, часто единственной пищей широких слоев городского населения и деятельность этих корпораций имела для народных масс исключительно важное значение. Недовольство спекуляциями и махинациями хлебопеков и огородников носило в IV в. почти перманентный характер. Народные массы всегда требовали самых строгих наказаний для хлебопеков, уличенных в спекуляциях, обмере и обвесе, никогда не выступали в их защиту в случаях, если они становились жертвой притеснений и грабительства куриалов и чиновников, часто открыто выступали против хлебопеков и огородников (Liban., XLVI).

С увеличением в городе прослойки мелкого трудового населения, его усиливающимся бедственным положением связан и рост антиналоговых движений. Во второй половине IV в., спустя полстолетия после введения хрисаргира, большая часть торгово-ремесленного населения была многолетним задолжником фиска (Liban., XXXII, 33). Недовольство налоговым гнетом открыто сражалось ремесленниками. Неудивительно поэтому, что население Антиохии крайне неприязненно относилось к тем богачам, которые добивались для себя от правительства особых налоговых льгот, освобождения от тех или иных экстраординарных поборов. Как полагают исследователи, именно это обстоятельство, например, явилось одной из причин разгрома в 364 г. антиохийским населением виллы одного из богатейших собственников города, сенатора Датиана, патрона Антиохии, тратившего немалые средства на строительство общественных сооружений.²⁴

Крупнейшим антиналоговым выступлением народных масс Антиохии было восстание 387 г. Его значение не ограничивается пределами Антиохии и ее округи, пределами Северной Сирии. Одно из крупнейших городских восстаний в восточных провинциях IV в., оно имело и большое общеимперское значение. Поэтому оно нашло весьма широкое освещение как в современных ему, так и более поздних источниках — у Филосторга и Зосима, в Церковных историях Феодорита Киррского, Сократа, Созомена, хронике Феофана и др. Однако интерес к нему этим не исчерпывается, поскольку антиохийское восстание было одним из целого ряда крупных городских восстаний, волна которых прокатилась по восточным провинциям в последней трети IV столетия. Вслед за антиохийским восстанием 387 г. последовало, в 388 г., возмущение в Константинополе, в 389 г. — в Александрии, в 390 — в Фессалонике. Таким образом, антиохийские события 387 г. следует рассматривать как звено в цепи городских восстаний конца IV в., изучение которого представляет интерес для выяснения их характера и направленности в целом. Благодаря произведениям Либания и Иоанна Златоуста — очевидцев и участников событий, антиохийское восстание получило наиболее подробное освещение в современных ему источниках. Четыре речи Либания и двадцать проповедей Златоуста — тот богатейший материал, который имеется в распоряжении исследователя.²⁵ По существу он во многом предопределяет наше общее представление о характере городских движений конца IV в. Отсюда большой интерес к восстанию 387 г. как в буржуазной, так и в советской научной литературе. В буржуазной историографии преобладает тенденция рассматривать его как случайную вспышку народного возмущения, как бунт праздной черни.²⁶ В советской литературе ему уделяется особенно большое внимание в последние годы в связи с тем, что в нашей историографии до сих пор еще не решен вопрос даже об общем характере выступлений плебейских масс города. Одни исследователи, в частности М. Я. Сюзюмов и Е. М. Штаерман, рассматривают их как реакционные, люмпен-пролетарские по своему характеру, — другие — Н. В. Пигулевская, Ю. И. Патлажан, автор настоящей работы, как прогрессивные.²⁷

Непосредственной причиной восстания послужил указ Феодосия о сборе decennalia, денежного побора, регулярно взимавшегося в юбилейные годы правления императоров. По-видимому, точных размеров этого побора не существовало и каждый раз он определялся конкретными условиями момента, устанавливался императорской властью. В данном случае его размеры были, очевидно, значительно выше обычных, так как император Феодосии намеревался не только отпраздновать десятилетие своего правления, пятилетие своего сына Аркадия и выдать обычный в таких случаях донатив солдатам, но и израсходовать часть средств для дальнейшего укрепления армии.

Как известно, в 378 г. римские войска потерпели страшный разгром под Адрианополем, в результате которого империя потеряла почти всю армию, большую часть командного состава и вооружения, что поставило ее в исключительно тяжелое положение перед лицом развертывавшегося наступления готов. В этих условиях правительству приходилось тратить огромные средства, с одной стороны, на наем и содержание варварских дружин, на подкуп соседних, варварских вождей, чтобы удержать их от активных действий против империи, а, с другой — на воссоздание армии. К 387.г. империя еще далеко не оправилась от последствий этого разгрома и ее военное положение было очень непрочным. В то же время она накапливала силы для того, чтобы добиться решительного перелома в борьбе с готской опасностью. Видимо, потребность в больших расходах на армию и предопределила значительно более высокую, чем обычно, сумму побора. Поэтому и Либаний говорит не об обычной донативе и юбилейном поборе, а делает упор на то, что "императору были нужны деньги для спасения целого государства", для усиления римского могущества (XXII, 4; XX, 31).

Повышенный экстраординарный побор, по-видимому, был очень солидной добавкой к непрерывно возраставшему в IV в. налоговому гнету, ложившемуся на население империи.²⁸ Авторы эпохи правления Феодосия сообщают об общем широком недовольстве в восточной половине империи.²⁹

Объявление суммы побора вызвало волнения не только в Антиохии, но и во многих других крупных городах восточных провинций — Александрии, Берите и др. В Антиохии они начались в тот же день, когда пришел "указ о золоте, издавна грозная весть" (Liban., XIX, 1).

Весьма важным для выяснения причин и характера восстания является вопрос о том, на кого же конкретно ложился этот побор. После того, как было поставлено под сомнение предположение Хуга о том, что это был хрисаргир — налог с торгово-ремесленного населения города, вопрос о причинах участия в восстании народных масс, естественно, стал рассматриваться под несколько иным углом зрения. Ложился ли этот сбор на широкие слои городского населения? К сожалению, наука не располагает твердыми данными о том, из кого обычно состоял круг плательщиков этого побора, если он вообще был постоянным. На основании сведений о данном сборе в 387 г. можно с уверенностью утверждать, что он безусловно ложился на городских земельных собственников.³⁰

Сведения об этом поборе в основном содержатся у Либания. Когда в Антиохию в начале февраля 387 г. пришел "указ о золоте", правитель, консуляр Сирии Цельз, собрал в помещении суда всю городскую верхушку: гоноратов, куриалов, адвокатов, ветеранов (XIX, 26: οι μεν εν αρχαΐς εγεγόνεσαν, οι δε επολιτέυοντο, οι δε ...συνδικεΐν..., τοΐς δ'ο χρόνος ελελύκει τους οτρατιωτικους πόνους...). Является ли это свидетельство Либания доказательством того, что побор должен был взиматься только с земельных собственников, поскольку все перечисленные выше лица были безусловно землевладельцами? С нашей точки зрения, это сообщение Либания может рассматриваться лишь как бесспорное доказательство того, что побор ложился и на эти группы городского населения. Однако оно совершенно не исключает того, что побор мог взиматься и с торгово-ремесленных кругов. Правитель мог собрать это экстраординарное собрание местной верхушки лишь для того, чтобы обеспечить уплату побора землевладельцами, наиболее богатыми основными плательщиками, и координировать деятельность чиновного аппарата и курии для сбора его с остальных жителей города. В противном случае трудно понять, почему данные наших источников связывают этот побор со всем населением города (οι την πόλιν οικοΰντες — MPG, 49, 102).³¹ Между тем эти свидетельства недостаточно учитываются многими исследователями. Стремление большинства буржуазных историков подчеркнуть, что побор падал только на посессоров—земельных собственников³² — и закрыть глаза на эти свидетельства в данном случае вполне объяснимо. Оно дает возможность одним из них показать, что не только народ, но и господствующий класс находился в трудном положении,³³ а другим — что природная преступная страсть многочисленной праздной черни к мятежам и волнениям использовала любой предлог для своего проявления, независимо от того, затрагивались ли их собственные интересы или нет.³⁴ Однако если даже допустить, что этот побор ложился только на посессоров-землевладельцев, общая оценка событий восстания мало в чем изменится.

Положение основной массы населения Антиохии накануне восстания было чрезвычайно тяжелым. Хрисаргир разорял торгово-ремесленную бедноту. Его сбор в 386 г. прошел с очень большим трудом (Liban., XXXIII, 33; XXXVI, 4). Городская тюрьма, как показывает специальная речь Либания "О заключенных" (386 г.), была переполнена должниками государства (XIV). Общее недовольство народа налоговым гнетом было очень велико.

События, развернувшиеся в здании суда, представляют интерес прежде всего тем, что они позволяют правильно оценить роль городской верхушки Антиохии, курии в возникновении этого восстания. Когда правитель огласил содержание указа, в зале воцарилось тягостное молчание. По словам Либания, "когда то, чему до сих пор не верили, стало достоверным..., слышавшие письмо упали духом", так как большинство из присутствующих, т. е., по-видимому, прежде всего куриалы, сознавали "свое крайнее бессилие" уплатить побор (XIX, 4). Очевидно, собравшиеся обратились к правителю с вопросом о возможности пересмотра размеров побора. Его ответ привел всех в уныние. Либаний сообщает о том, что одни из присутствующих "умоляли со слезами, Другие безмолвно проливали слезы" (XIX, 4). Либаний в речи к императору Феодосию говорит: "Итак, до этого момента никто ничем не нанес тебе обиды, государь" (XIX, 4).

Однако при изложении дальнейших событий он, по-видимому, оказывается в затруднительном положении. В первой его речи "К императору Феодосию о мятеже" он изображает дело таким образом, как будто на этом действие в суде закончилось и все тихо разошлись, стараясь на выдавать своего неудовольствия. "Когда же они были уже на улице, — писал он, — и такие речи прекращались, какие-то люди (άνθρωποί τινες) при молчании с Их стороны подняли ропот", который и дал начало распространению волнения (XIX, 27). Следовательно, вначале Либаний прямо говорит о полной непричастности городской верхушки к дальнейшим событиям. Однако в других речах, произнесенных уже после расследования событий, он не имел возможности полностью снять ответственность за происшедшее с антиохийской верхушки. Поэтому теперь он вносит существенные дополнения в нарисованную им ранее столь идиллическую картину, хотя по-прежнему стремится смягчить невыгодные для городской верхушки моменты начала возмущения. Теперь он признает, что в зале суда дело не ограничилось только мольбами и слезами, а, как очень осторожно он выражается, "сначала близ трона и на глазах наместника они разразились мятежными возгласами, которые носили форму просьб, а на деле были нарушением покорности" (XX, 3). Затем, недовольные представители местной знати "с упомянутыми („мятежными", — Г. К.) словами вышли на галерею, находящуюся перед зданием суда, продолжая кричать и побуждая к волнению тех, кто еще оставались спокойными..." (Liban., XIX, 27).

Большой интерес представляет вопрос о том, какие же группы городской верхушки проявляли в этот момент наиболее активное недовольство? Некоторые исследователи рассматривают при этом всю городскую знать как единую массу.³⁵ По нашему же мнению, это были прежде всего куриалы, положение которых во второй половине IV в. бесспорно было достаточно тяжелым. Чтобы убедиться в этом, следует более внимательно присмотреться к данным комиссии, расследовавшей антиохийские события. Так, среди лиц, подвергшихся суду, нет ни гоноратов, ни ветеранов. Основная масса подсудимых состояла из куриалов. Было бы ошибочно видеть в факте широкого привлечения к суду куриалов только доказательства формальной коллективной ответственности курии за положение в городе, предполагать, что они, несмотря на свою полную непричастность к восстанию, понесли наказания только за то, что не сумели его предотвратить. Либаний весьма подробно описывает процесс следствия (XXI, XXII). Предварительному заключению подверглись многие куриалы, если не большинство оставшихся в городе.

Таким образом, недовольство куриалов своим положением, безусловно, сыграло определенную роль в распространении волнения. Однако не следует и переоценивать значение их недовольства, как это делает Р. Браунинг, полагая, что действия куриалов вначале событий сыграли едва ли не решающую роль в возбуждении восстания.³⁶

В связи с этим представляет интерес вопрос о той толпе, которая находилась в этот момент у здания суда. Из кого она состояла, если куриалы прямо апеллировали к ней? Р. Браунинг специально исследовал этот вопрос.³⁷ По его мнению, она состояла из людей, пришедших вместе с собравшейся в здание суда городской знатью, т. е. из их слуг и приспешников, которые ожидали своих патронов в здании и на улице. Среди них безусловно был и актив политических группировок цирка. В таких условиях становится понятным, почему куриалы без опаски побуждали этих людей к активным действиям. Они, по-видимому, рассчитывали с помощью своих приспешников оказать давление на правителя.

По словам Либания, часть собравшихся осталась у здания суда. Другие же двинулись к дому епископа Флавиана, очевидно рассчитывая просить его поддержать ходатайство о снижении суммы побора (Liban., XIX, 27; MPG, 49, 103). Однако либо Флавиана не было дома, либо он спрятался. Собравшаяся у его дома большая толпа не получила ответа на свои просьбы. Никто из клириков не пожелал с ней разговаривать. Антиохийская церковь фактически отказала населению города в своей поддержке. Позиция, занятая церковью, показала собравшимся жителям, что они не могут рассчитывать на содействие церкви. Толпа к этому времени сильно выросла за счет подходившего народа. "Вслед за тем, — по словам Либания, — они вернулись туда, откуда сначала двинулись, принимаясь за нехорошие речи, собираясь начать и такие же дела" (XIX, 28).

Дауни признает, что куриалы участвовали в шествии к дому Флавиана. Но с того момента, когда толпа принялась "за нехорошие речи, собираясь начать и такие же дела", они, по-видимому, стали расходиться по домам, поскольку дело начинало приобретать уже весьма опасный оборот. Не случайно Либаний, говоря о настроениях толпы, ее стремлении к более активным действиям, замечает: "Но люди более порядочные (οι γε επιεικέστεροι) об этом не думали" (XIX, 28). Пока из толпы исчезали "более порядочные люди", она быстро росла за счет стекавшегося народа. По словам Либания, "беда началась с немногих криков и распространилась на народ", движение стало "общим для всего города" (XIX, 9). Теперь толпа, двигаясь к дворцу правителя, очутилась около расположенных неподалеку от него общественных бань.³⁸ Обрубив светильники, висевшие около бани, толпа стала вооружаться чем попало (XXII, 6). Либаний говорит о том, что уже здесь начали возникать беспорядки. Причем, одно из его упоминаний показывает, что, по-видимому, в основном толпа состояла уже из торгово-ремесленного населения. Либаний пишет, что это были люди, которым было привычно "ταΰτα ποειν και ταράττειν και συγχεΐν ταν τοΐς 'εργαστηρίοις".³⁹ Видимо, подошли ремесленники с окраин города. После разгрома общественной бани толпа двинулась ко дворцу правителя.

В связи с явным отходом куриалов от этого движения в момент его активизации, естественно возникает вопрос: почему, если объявленный побор ложился только на землевладельцев-посессоров, когда они, испугавшись народного движения, стали на путь свертывания борьбы за свои интересы, народные массы Антиохии, которых якобы ни в малой мере не затрагивал этот побор, проявляли все большую активность. Ответ на него, по-видимому, следует искать в том, что побор все-таки затрагивал интересы находившихся в этой толпе людей, поскольку они непрерывно кричали о том "золоте", которое требовал император (Liban., XIX, 12). При этом обращает на себя внимание сообщение Зосима о начале восстания. "Жители (οικοΰντες) Антиохии, — рассказывает он, — не могли выдержать тяжести налогов, возраставших со дня на день и восстали".⁴⁰

В связи с этим было бы ошибочно переоценивать роль в возмущении клик ипподрома, люмпен-пролетарской массы, кормившейся вокруг зрелищ, борьбы группировок на ипподроме.⁴¹ И Либаний и Иоанн Златоуст, в равной мере отрицательно относившиеся как к борьбе группировок, так и к связанным с ними группами люмпен-пролетариев, объявляют их главными виновниками и зачинщиками восстания, его основной активно действовавшей силой.⁴² На основании этих данных большинство буржуазных исследователей подчеркивает люмпен-пролетарский характер выступления народных масс Антиохии.⁴³ Действительно, эти "ξένοι δέ τινες και μιγάδης άνθρωποι μιαροι και ολέτριοι", о которых столь энергично говорят Либаний и Иоанн Златоуст, первыми начали беспорядки у здания суда еще во время собрания у правителя. Таким образом, отрицать их роль в начальный период событий не приходится.

Какая же связь существовала между этими кликами и широкими народными массами города? Прогрессивный английский исследователь Р. Броунинг, справедливо рассматривая восстание как выступление широких народных масс города, а не как выступление праздной черни, выдвинул гипотезу о том, что эти клики были выразителями интересов народных масс на ипподроме и затем возглавили их выступление.⁴⁴ Однако, как мы уже показали в предыдущей главе, тесная связь этих клик с теми или иными группами господствующей верхушки города совершенно очевидна.

Дуани, признавая полную несамостоятельность этих клик, тем не менее по непонятным причинам отказывается рассматривать их связь с действиями куриалов.⁴⁵ Но она достаточно очевидна. Клики выступили по приказу своих патронов, собравшихся в здании суда. И не случайно среди куриалов, привлеченных к ответственности и понесших наказание, прежде всего упоминаются те, которые были связаны с организацией зрелищ (Liban:, XXII, 7; MPG, 49, 73). Поскольку эти клики выступили первыми, а их связь с городской верхушкой естественно не афишируется ни Либанием, ни Златоустом, при первом знакомстве с источниками действительно может создаться впечатление, что клики явились инициаторами всего восстания. Тенденциозность освещения событий Либанием и Иоанном Златоустом вполне понятна. Чтобы оправдать городскую верхушку, нужно было переложить всю вину на клики, что для обоих наших авторов было особенно приятно, поскольку они вообще крайне отрицательно относились к этой борьбе группировок. Кроме того, обвинение в возбуждении восстания этих группировок, состоявших в основной своей массе из пришлых — "ξένοι", давало возможность снять вину с города и приписать ее "чужим". Оно также позволяло Либанию и Иоанну Златоусту обойти вопрос о социальных противоречиях внутри города, между его гражданами, скрыть подлинные причины этого восстания, приписав его возникновение только проискам "пришлых", которые ловко увлекли за собой народ. Эта попытка противопоставления "своих" и "чужих", попытка убедить антиохийское население в том, что оно лишь случайно оказалось вовлеченным в активные действия, — элементы той идеологической обработки населения, которая проводилась представителями господствующего класса после восстания.

Между тем, достаточно обратиться к проповедям Иоанна Златоуста, произнесенным им перед антиохийским населением в годы, непосредственно предшествующие восстанию, чтобы убедиться в несомненном нарастании недовольства среди основной массы рядового населения города, которое, по его словам, προς εσχάτην ελαύνεσθαι πενίαν (MPG, 48, 1008), недовольства, которое принимало и известные "идейные" формы. Мы видим, что Иоанн Златоуст в эти годы в своих проповедях уделяет все больше внимания необходимости "вносить успокоение" в души паствы. Его слушатели все чаще выражали недовольство богатыми и неверие в распространявшиеся церковью идеи о том, что бедные, терпящие все невзгоды и лишения, являются "счастливыми" (MPG, 48, 982). Иоанн Златоуст в проповедях этих лет не перестает убеждать их, что "бедствиями здесь (на земле. — Г. К.) бог укрепляет покорных", призывать своих прихожан "не считать бедность злом" (MPG, 47, 443; 48, 981; 49, 158). Из них мы также видим, что среди антиохийской бедноты все шире распространяется мнение о том, что ее бедственное положение "несовместимо промыслом божиим" (MPG, 49, 93). Причем Златоуст говорит, что эти взгляды распространяют "многие" πολλοί. Часть из них даже открыто ставила под сомнение "справедливость" бога. Златоуст с негодованием обрушивался на людей, "клевещущих на промысел божий", утверждавших, что "бог ненавидит бедных" — μισεΐ τους πενέτας (MPG, 49, 31). Он прямо говорит, что это — "народные речи" (δημώδη ταΰτα ρήματα: 48, 980), и сообщает о множестве тех, кого "несчастья" обращают "уже не только против подобных им рабов божьих, но и против самого господа — вседержителя" (MPG, 47, 365). Распространителей этих взглядов он клеймил как "еретиков" и "богохульников", а взгляды их рассматривал как "дело дьявольской злобы" (διαβολικης κακουργίας εστίν — MPG, 48, 378). В то же время Златоуст говорит и о том, где эти враждебные классовой сущности официального христианского учения настроения получают широкое распространение: "их многие непрестанно повторяют в мастерских (εν εργαστηρίοις) и на площади (επι της αγορας)" (MPG, 48, 978. 980).

Еще задолго до восстания антиохийская церковь вынуждена была обратить внимание на несомненный рост недовольства и еретических настроений. Частью принятых ею мер и был ряд проповедей Златоуста. В частности, с начала 387 г. им был начат цикл проповедей "О Лазаре", которые, по словам самого же проповедника, были "необходимы для тех, кто возмущается счастливой жизнью порочных людей и тяготами существования праведных" (MPG, 48, 1008). Однако его убеждений было, по-видимому, уже недостаточно, и он все чаще выступает с призывами к решительной борьбе против этих "богохульников" (MPG, 49, 32). В проповеди, произнесенной накануне восстания, он уже прямо требовал изгнания из города бесчинствующих" против официальной церкви (MPG, 49, 37). Однако ему так и не удалось продолжить свои проповеди, они были прерваны выступлением антиохийского населения.

Это накапливавшееся годами недовольство народных масс Антиохии и прорвалось наружу во время событий 387 г. После "беспорядков" (ταραχαι) у общественной бани народ быстро двинулся к дворцу правителя и окружил его. Началась осада дворца, охранявшегося стражей (Liban7, XX, 3). Защитники дворца уже опасались, что восставшие ворвутся во дворец и правитель падет жертвой их гнева. Однако решетки и двери дворца, укрепленные изнутри, выдержали напор осаждавших (Liban., XX, 3). Ворваться во дворец им не удалось. Из осаждавшей дворец толпы непрерывно неслись крики о золоте, требуемом императором, и угрозы по адресу властей.

Пока происходила осада дворца, пришло в движение и то население, которое еще не было вовлечено в беспорядки (Liban., XXI, 5; MPG, 49, 38, 48). "Дерзкие действия стали общими для всего города" (Liban,, XXI, 8). Теперь уже повсюду слышались смертельные угрозы не только по адресу властей, но и самого императора. Со всех сторон неслись слова "горше всякого камня" (MPG, 49, 32). Народные массы стали повсюду уничтожать изображения императора и членов его семьи. Нарисованные на деревянных досках портреты императоров, выставленные у общественных зданий во многих местах города, были разбиты камнями. Той же участи подверглись и многочисленные статуи (Liban., XX, 7; XIX, 29—31; XX, 4; XXI, 5). Обвязанные веревками, они "были с поношением низвергнуты с пьедесталов". Разгневанный народ с бранью и оскорблениями таскал статуи императора и членов его семьи по улицам города. Затем они были разбиты на куски и сброшены в Оронт. Жертвой восставших стала даже тяжелая конная статуя Феодосия, в низвержении которой участвовала масса людей (Liban., XIX, 29—31; XXII, 7).

Ни среди принимавших участие в разгроме статуй, ни среди тех, кто смотрел на это, куриалов не было. Напуганные выступлением народа, они "избегали не только участвовать, но даже смотреть и, спрятавшись где пришлось, спасались из страха, как бы, появившись на улицах, не быть вовлеченными в дело" (Liban., XIX. 32).

Тем временем гнев народных масс стал обращаться уже и против местных богачей. Они бросились поджигать их дома. Запылал дом одного из представителей знати (Liban., XIX, 32; XXII, 9). Теперь, по словам Либания, "преступление стало принимать значительно более грозные размеры": ведь от тех, кто не воздержался от этих действий, "чего не следовало ожидать в дальнейшем" (XIX, 32).

События развертывались настолько неожиданно для куриалов, что курия не смогла уже ничего предпринять для предотвращения дальнейшего развития восстания. Куриалы, "рассеявшись вследствие напавшего на них страха и не имея возможности ни увидеть друг друга, ни обменяться словами о происходившем..., пребывали в бездействии, молясь, чтобы кончилось это несчастье, но не будучи в состоянии выступить активно" (Liban., XIX, 33). Либаний безусловно стремится оправдать куриалов и выдвинуть наиболее подходящие для данного случая причины их пассивности. Но несомненно, что их бездействие в начальный период развития восстания, когда восставшие осаждали дворец и низвергали императорские статуи, во многом определялось их собственным недовольством. Ведь тогда весь гнев восставших был направлен против чиновников императора, и куриалы ничего не предприняли для того, чтобы предотвратить низвержение статуй. Теперь же, когда народное недовольство обратилось против них самих, они действительно в страхе прятались в своих домах.

Военно-чиновная администрация города также пребывала в состоянии растерянности. Правитель со своей охраной был осажден во дворце. В городе находился отряд стрелков, несших полицейскую службу. Однако, видя размах восстания, они не решились вмешиваться в происходящие события. Их командир, храбрый и опытный военачальник, "был осторожен и медлил" (Liban., XIX, 33).

Тем временем народ стал поджигать дома богачей и восставшие "одни здания зажгли, другие собирались поджечь" (Liban., XXII, 9). Потеряв надежду взять осадой дворец правителя, повстанцы готовились и его предать огню. (Liban., XXII, 9). Напуганный вспышкой народного гнева, Иоанн Златоуст с ужасом думал о том, как он говорил впоследствии: "До какого неистовства не дошло бы безумство этих людей? Не разрушили бы они у нас город до самого основания и, перевернув все вверх дном, не лишили бы нас и самой жизни?" (MPG, 49, 82).

Как это ни странно, именно эти факты поджогов были в последнее время выдвинуты П. Пети как доказательство того, что в восстании нельзя найти никаких следов... классовой борьбы. П. Пети усматривает это в том, что население в равной мере готово было сжечь и дома куриалов и дворец правителя. Трудно сказать, каким путем П. Пети пришел к такому выводу на основании анализа фактов, которые, с нашей точки зрения, свидетельствуют как раз об обратном, о том, что восстание антиохийского населения из простого антиналогового выступления стало перерастать в восстание все более приобретавшее классовый характер. Гнев народных масс не остановился на представителях чиновного аппарата. Он обратился в равной мере и против местных угнетателей. Движение, начавшееся как выступление против правительства, переросло в восстание против господствующего класса. Все упомянутые выше натяжки Пети просто нужны ему для того, чтобы отвергнуть тот вывод, который естественно вытекает из объективной оценки событий. Понятно, что после этого П. Пети крайне трудно объяснить поджоги и ему ничего не остается, как выдвинуть совершенно смехотворное положение о том, что антиохийское население жгло дома знати потому, что "поджигать — это нормальный рефлекс у антиохийцев".⁴⁶ "Открытие" П. Пети безусловно выгодно современной буржуазной науке, так как позволяет все факты классовой борьбы объяснить теми или иными рефлексами, и очень удобно, таким образом, раз и навсегда избавиться от классовой борьбы.

Когда пожар стал угрожать уже аристократическим кварталам города, местная знать начала энергично искать средств для прекращения восстания. Либаний говорит о "множестве голосов", которые призывали командира стрелков приступить к активным действиям против восставших (XIX, 34). Напуганная городская верхушка теперь горько сетовала на недостаточную, с ее точки зрения, смелость властей (Liban., XIX, 34—36). Однако и теперь, опасаясь новой вспышки народного гнева, начальник стрелков не решился приступить к активной борьбе с восставшими.⁴⁷ Выведенный им на улицы города отряд стал лишь предотвращать дальнейшее распространение пожара и оттеснять поджигателей от тех зданий, которые они стремились зажечь.⁴⁸ Восставшие забрасывали солдат камнями и кусками черепицы. Но, применив против повстанцев оружие, отряду удалось оттеснить поджигателей от дворца и предотвратить распространение пожара.

Узнав о выступлении стрелков, оправился от страха и консуляр Сирии Цельз. Вместе со своими воинами он сумел присоединиться, к стрелкам. Совместными усилиями им удалось подавить стихийное и неорганизованное восстание народных масс города, не сумевших даже выдвинуть своих руководителей и в ходе восстания создать какие-либо элементы организации.⁴⁹

Многие из участников восстания были схвачены в момент его подавления. Повстанцев узнавали по "поранениям от черепиц". "Улики, — писал Либаний, — быстры, ясны, нисколько не трудны" (XIX, 37). В городе был установлен кровавый террор. Иоанн Златоуст рассказывает об обстановке, царившей в городе в первые дни после подавления восстания. "Везде ловят виновных и невинных, хватают среди площади и влачат в суд без всякого разбора" (MPG, XX, 18). Здесь шла расправа с захваченными. Без суда и следствия они предавались самой мучительной казни (την εσχάτην έδωκαν δίκην) (MPG, 48, 913). Жертвой кровавой расправы становились и женщины и дети. "Одни погибли от меча, другие погибли на кострах, третьи были отданы зверям, не только мужи, но и дети..." (Liban., XIX, 32; MPG, 49, 51).

Власти сознательно шли на эти массовые репрессии, без суда и следствия казнили всех схваченных. Напуганные вспышкой народного гнева, они решили расправиться со всеми недовольными, потопить недовольство в крови. "Ни незрелость возраста, — писал Златоуст, — ни многочисленность обвиненных, ни то, что все это сделали люди, оказавшиеся во власти демонов, ни видимая невыносимость наказания, ни бедность⁵⁰, ни то, что это общий всех грех, ни обещание никогда более не делать ничего подобного и ничто другое не спасало виновных; но без всякой пощады они были отводимы на смерть, окруженные вооруженными воинами, которые наблюдали, чтобы кто-нибудь не освободил осужденных" (MPG, 49, 56). В этом рассказе Златоуста особенно обращает на себя внимание его сообщение о "бедности" (πενία) казнимых. Большая часть повстанцев была казнена. Особенно жестоким наказаниям подверглись те, кто разбивал изображения и статуи императоров. Либаний, всячески понося повстанцев за тот страх, который они заставили пережить за свою судьбу городскую верхушку, с удовольствием писал императору: "Мне кажется, что ты удовлетворишься тем, что никого из участников этого преступления уже не существуете (μηκέτ' ειναι μηδένα: XIX, 38).

По-видимому, лишь небольшой части активных участников восстания удалось спастись (MPG, 49, 57—58). Наряду с участниками восстания было схвачено и казнено множество людей, не принимавших активного участия в действиях. Господствующий класс полностью воспользовался плодами своей победы. Кровавый террор против народа должен был покончить со всеми недовольными. Казнь людей, абсолютно не причастных к восстанию, естественно, вызвала в городе большое беспокойство. Иоанну Златоусту пришлось специально останавливаться на этом вопросе в одной из своих проповедей. С исключительным цинизмом знаменитый христианский проповедник, которого подавляющее большинство буржуазных исследователей рассматривает как "борца за интересы народа", "народного трибуна", целиком оправдывал зверскую расправу не только над участниками восстания, "непотребными и развратными людьми" (μιαροί τινες άνθρωποι: MPG, 49, 73; 48, 913), но и над совершенно непричастными к восстанию, прямыми жертвами произвола и кровавого террора властей.⁵¹ Он заявлял своей пастве: "Не будем же говорить, что такой-то невинный схвачен... Невинный, который теперь схвачен, получил, как я сказал, наказание за другие грехи" (MPG, 49, 57—58).

И Либаний и Иоанн Златоуст говорят о "раскаянии", которое охватило жителей сразу же после подавления восстания (MPG, 49, 82). Они стремятся представить чувства, владевшие в этот момент жителями Антиохии, как сознание их вины перед императором и властями, городской верхушкой. Буржуазные исследователи широко используют эти данные обоих наших авторов, которые по вполне понятным причинам, с одной стороны, из стремления умерить "вину города", с другой — из желания побудить народные массы Антиохии стать на путь "раскаяния" — представляли дело именно таким образом для того, чтобы скрыть действительный характер всего восстания. С их помощью многие буржуазные ученые пытаются доказать, что случайно вовлеченное в "безумство", начатое кучкой пришлых людей население Антиохии после подавления восстания "раскаялось" в своих действиях. По их мнению, именно это "раскаяние" и доказывает чисто случайный характер антиохийских событий, а, следовательно, и отсутствие в них какого-либо момента социального протеста.⁵² Но при этом эти исследователи скромно умалчивают о тех кровавых репрессиях, которые обрушились на население города уже в ходе подавления восстания. Не акцентируют на них внимание и Либаний и Иоанн Златоуст, поскольку они целиком оправдывали эту расправу с поднявшимися на борьбу народными массами города. Их задача, вполне естественно, заключалась в том, чтобы убедить население в необходимости осознать свою "вину", а не разжигать недовольство по поводу массовых казней. Не раскаяние, а отчаяние в, связи с этими кровавыми репрессиями, овладело населением. И не столько боязнь грядущего наказания от императора, о которой говорит Иоанн Златоуст, сколько последовавшие сразу же за подавлением восстания кровавые расправы побудили многих бежать из города.

Уже в ходе подавления, восстания началось массовое бегство. Спасаясь от произвола властей, из Антиохии бежали тысячи людей. Бежали не только те "самые дерзкие, которых сознание собственной вины побуждало к бегству" (Liban., XXIII, 3), но и огромная масса людей, которые не принимали активного участия в восстании. Сама массовость этого бегства показывает не только размах кровавого террора, но и размах восстания, ибо, несмотря на обращения властей и заявления Либания и Златоуста о том, что наказаны будут только виновные, из города бежали тысячи людей (Liban., XXIII, 10; MPG, 49). По-видимому, большинство из них не могло признать себя полностью невиновными и не участвовавшими в восстании. Ведь Либаний сам признавал, что восстание "стало общим для всего города" (πόλεως απάσης κοινων γεγενημένων — XIX, 8).

Бежали ремесленники и мелкие торговцы. "...Оставив пустыми дома, наемные квартиры, они шли, не зная, где найдут приют" (Liban., XXIII, 3). Тысячи людей отправлялись вместе со своими семьями. С женами и детьми они скитались по дорогам антиохийской округи, по деревням и селениям, спасаясь от рыскавших повсюду сыщиков. Истратив "небольшие деньги", которые у них были, "на детей, просивших хлеба, а затем, не будучи в состоянии дать им его, оплакивая их голодающих, они потом хоронили их, затем сами умирали по той же причине. Ведь даже милостыней им нельзя было добыть пропитание. Дело в том, что его не у кого было получить, так как все терпели нужду, кроме тех, кто удалялся в свои имения, но таких было немного" (Liban., XXIII, 9). Сотни трупов устилали дороги, уводившие из Антиохии.

Однако далеко не все могли бежать из города. После нескольких дней кровавого террора власти провинции решили, что население города в достаточной мере приведено к покорности и наказано. Основная масса участников восстания уже была казнена. Бегство населения принимало все более угрожающие размеры. Поэтому чиновные власти стали все более умерять репрессии. Привлечение виновных и разбирательство дел стали проводиться обычным судебным порядком, с допросом обвиняемых и свидетелей, доказательством "их вины или невиновности" (Liban., XXII). Однако бегство из города продолжалось. Все более упорно распространялся слух о том, что император пошлет войска, чтобы уничтожить и срыть до основания мятежный город (Liban., XIX, XXIII). Основной массе городских ремесленников и городской бедноты, оставшейся в городе, было некуда бежать и нечего спасать. Поэтому эти вести особенно сильно подействовали на богатое городское население — куриалов, торгово-ростовщическую верхушку, местную знать. Многие из куриалов, прежде всего те, которые чувствовали свою ответственность за события, происшедшие в здании суда и около него, бежали из города в свои имения уже в ходе подавления восстания. Теперь множество богачей спасало свое имущество. "Эти люди, важные и разбогатевшие... то ночью, то на глазах у всех вывозили такое количество серебра, что нужно было множество подвод..." (Liban., XXIII, 18). Руководство курии не могло удержать в городе большинства богачей и куриалов, спешно перебиравшихся в свои имения. Не помогли даже угрозы правителя, "все убежали и ушли вон", предпочитая в тиши своих имений выждать исхода событий (Liban., XXII, 11; MPG, 49, 186).

Данные Либания и Иоанна Златоуста о бегстве городских богачей показывают, что вся антиохийская округа буквально кишела "разбойниками" (XXIII, 18; XIX, 19; MPG, 49, 60). "Богатые люди (ευπόροι) умирали по причине своего достатка, так как они навлекали на себя мечи разбойников" (Liban., XXI, 20). "Все полно трупов — пашни, дороги, горы, холмы, пещеры, вершины гор, рощи и ущелья", — с ужасом писал Либаний (XXIII, 1). Цвет антиохийской знати гиб под мечами "врагов общества". Причем, как пишет Либаний, на бежавших антиохийских богачей нападали не только те, кто уже "давно разбойничал", но и те, "кто обратился против этих богачей теперь" (XXIII, 2). По-видимому, "разбойникам" в уничтожении антиохийских богачей посильную помощь оказывало и местное население. Слухи о деятельности отрядов "разбойников" вызывали среди городской знати такой страх, что она всерьез опасалась как бы, воспользовавшись обезлюдением города и растерянностью, царившей среди его властей, "разбойники, рассеянные по этой области, собравшись в один отряд", не вторглись в город, и "как люди, наслаждающиеся злодействами и долгие годы проведшие за таковыми", не сожгли бы Антиохию (Liban., XXIII, 18). Таким образом, события, происшедшие в Антиохии, безусловно способствовали усилению социального движения в антиохийской округе. Недовольное крестьянство воспользовалось благоприятной обстановкой для того, чтобы продемонстрировать свою "любовь" к антиохийским землевладельцам.

Еще во время восстания к императору были посланы гонцы с сообщением о восстании. Для наведения порядка и расследования обстоятельств восстания в Антиохию был послан магистр армии Еллебих и префект Кесарий. Вместе с ними был направлен и вспомогательный военный отряд.

Тем временем в Антиохии власти и местная верхушка использовали все средства идеологической обработки населения для того, чтобы воспользоваться плодами растерянности и уныния, охвативших народные массы города после подавления восстания. Немалую роль в этом "успокоении" антиохийского населения играли и Либаний и Иоанн Златоуст.⁵³ Последний через неделю после подавления восстания выступил в главной церкви Антиохии с двадцатью проповедями "О статуях", посвященными восстанию (MPG, 49). День за днем в этих речах он стремился поставить под сомнение справедливость недовольства восставших и скрыть подлинные причины восстания, приписав его возникновение "козням демонов" (MPG, 49, 82). Последовавшие за ним репрессий он объявил справедливым наказанием, ниспосланным на антиохийцев богом. В этих же проповедях он призывал население "не роптать и негодовать" на репрессии, а благодарить за них власти. Он проповедовал полную покорность властям, "которых вооружил бог, чтобы они устрашали дерзких" (MPG, 49, 81, 153—162). Одна его речь (VI) так и была озаглавлена "О пользе страха перед властями..." (ότι χρήσιμος ο των αρχόντων φόβος), а в основу XV проповеди был положен тезис: тому, кто не живет в страхе перед богом и властью, недоступна добродетель. По существу все эти проповеди Златоуста представляют собой сплошной панегирик военно-бюрократической машине империи, которую он прославляет за то, что она держит население в покорности. "До чего бы ни дошло безумство этих людей, — восклицал он, обращаясь к своей пастве, — если бы совершенно отсутствовал страх перед властью" (MPG, 49, 81—82). Чиновников и судей он называет теперь врачами, призванными исцелить общество.

В то же время он прямо заявлял своей пастве, что обрушившиеся на нее репрессии, являющиеся "карой божьей", должны послужить ей серьезным уроком на будущее, так как в случае повторения таких событий "нас постигнут бедствия еще более тяжкие" (MPG, 49, 57). Вместе с тем он использовал сложившуюся обстановку для того, чтобы призвать власти и богачей усилить борьбу против "смутьянов" и "бесчинствующих". Он не только убеждал бедных "не мучиться ненавистью к богатым" и подчиняться властям, "ибо они поставлены богом", но и прямо призывал к тому, чтобы "закрыть уста тех, которые, ропщут" на бедность (MPG, 49, 38, 155, 158). В этих проповедях Златоуста крайне ярко выступает их классовый характер, та социальная задача, на выполнение которой они были направлены. Их целью было не столько успокоить впавшее в отчаяние население Антиохии, как оценивают эти проповеди большинство буржуазных исследователей, представляющих их как благородную миссию христианской любви и милосердия к оказавшимся в несчастьи людям,⁵⁴ сколько привести население Антиохии к полной покорности. Воспользовавшись растерянностью, охватившей народные массы после неудачи восстания, церковь стремилась всеми средствами укрепить свое влияние среди населения. И эта задача антиохийской церкви как нельзя лучше выражена в словах самого же Иоанна Златоуста. Обращаясь к своей пастве и говоря о репрессиях, он восклицал: "Так, теперь, когда вас устрашили и привели в горе власти, церковь, наша общая мать, раскрыв свои объятия и приняв вас с распростертыми руками, ежедневно утешает вас, говоря, что полезен страх перед властями" (MPG, 49, 81). С такими же призывами к смирению и покорности, обращенными к населению города, выступал и Либаний (XXI; XXII).

Кесарий и Еллебих прибыли в Антиохию тогда, когда расправа над участниками восстания была окончена (Liban., XXII, 23). Они обнародовали императорский эдикт, согласно которому в городе закрывались цирк, театры, амфитеатр и бани, а Антиохия подчинялась Лаодикее. Затем приступили к расследованию происшедших событий, с тем чтобы выявить лиц, замешанных в восстании. Из таковых к этому времени остались безнаказными лишь куриалы. Начавшееся следствие установило несомненное участие части из них в выражениях недовольства у здания суда, а, следовательно, и в возбуждении волнений перед началом восстания.

Однако следствие и суд над куриалами велись совершенно иными методами, чем расправа с рядовым населением Антиохии. В помещение, где остановились судьи, были созваны местные власти и "та часть курии, которая не бежала" (Liban., XXII, 20; XXI, 7). Курии в целом и отдельным ее членам было предложено объяснить свое поведение. Но, как пишет Либаний, при этом "никакой строгости со стороны обоих судей, удививших народ своей мягкостью, не последовало" (XXI, 7). После этого следственный материал был передан в суд, и на следующий день были произведены аресты тех куриалов, которые, на основании материалов обвинения, подлежали суду (Liban., XXI, 7). На следующий день должен был начаться суд. На заседании суда присутствовала и курия. Несмотря на то, что на суде была установлена виновность многих куриалов в выражениях недовольства, ни один из них не был приговорен к смертной казни.

Характерно, что именно в момент следствия над куриалами городская верхушка проявила необычайную активность. С задачей ходатайствовать о смягчении грозивших городу наказаний еще раньше в столицу отбыл епископ города Флавиан (МРС, 49, 47—60, 211). В самой Антиохии бурную деятельность по спасению представителей городской верхушки развила церковь. Иоанн Златоуст, который лишь мимоходом упоминал о кровавых репрессиях по отношению к народным массам, теперь в своих проповедях проливал потоки слез по поводу того, что арестованные куриалы должны были пребывать в заключении в весьма тесном и не особенно удобном помещении, всячески преувеличивал те наказания, которые их могли постигнуть (MPG, 49, 138—139). Цель этих проповедей была одна — побудить судей более мягко отнестись к куриалам, а народные массы — присоединить свой голос к просьбам о помиловании куриалов. В этих целях антиохийская церковь использовала все имевшиеся в ее распоряжении средства. В ход была пущена и такая влиятельная сила, как монашество. Толпы монахов осаждали судей, стремясь добиться смягчения приговора представителям городской верхушки (MPG, 49, 172—174). Либаний непрерывно ходатайствовал перед судьями о том же (XXI, 10).

По окончании следствия Кесарий со всеми материалами должен был отправиться к императору. По-видимому, роль куриалов в возбуждении волнений была установлена, ибо из доказательств, которые были собраны в ходе следствия "ниоткуда не представлялось спасения для безумцев" (Liban., XXI, 20). Толпы представителей городской знати осаждали покои судей, чтобы побудить их представить перед императором все дело в более благоприятном для куриалов свете. Церковь удвоила свои усилия. Когда из города отправлялся Кесарий, огромная толпа вышла провожать его за ворота города. В это время перед ним появился и знаменитый отшельник Македоний, который присоединил свои просьбы к прочим и просил передать их императору (MPG, 82, 1404). Еллебих с войском остался в городе поддерживать порядок.

Буржуазные исследователи, особенно из клерикального лагеря, всячески превозносят эту "спасательную" для города деятельность церкви, стремясь доказать, что именно заступничество церкви и монашества спасло город от сурового наказания.⁵⁵ Однако при этом они умалчивают, что эта активная деятельность церкви развернулась уже после расправы над наиболее активными участниками восстания — представителями городской торгово-ремесленной бедноты. Церковь развила величайшую активность лишь тогда, когда встал вопрос о наказании представителей городской верхушки. Вот их-то она и спасала от возможных более или менее суровых наказаний.

По постановлению суда весь состав курии должен был находиться под стражей до окончательного решения императора. Куриалы были заключены в здании курии, которое целиком находилось в их распоряжении. В этом просторном здании с великолепным садом они "и смеялись, и шутили, и пили здравицы и пели гимн, и забывали, в каком они положении, располагая просторно расставленными ложами и трапезами, которыми до постигшей их беды они не пользовались, и различными сочинениями и речами о них, какие возникают при прениях на свободные темы" (Liban., XXII, 32). Таким образом, они находились отнюдь не в тяжелых условиях.

Разумеется, император не собирался предпринимать каких-либо суровых репрессий против куриалов, тем более, что они не принимали участия в активной борьбе против правительства. Поэтому они были милостиво прощены, а их имущество сохранено за ними. Буржуазные исследователи превозносят этот акт императорской власти как наиболее яркое доказательство проявления ее милосердия по отношению ко всему городу, всему его населению.⁵⁶ Они забывают о том, что после массового уничтожения повстанцев императору не столь уж трудно было даровать прощение куриалам.

Хотя расследование и выявило определенную роль куриалов в "возбуждении" волнения, в дальнейшем, когда развернулось народное восстание, они показали свою полную лойяльность по отношению к правительству. Сила и размах народного восстания безусловно во многом определили и решение императорской властью вопроса о наказании куриалов. Разве правительство, учитывая это обстоятельство, могло пойти на какие-либо репрессии по отношению к курии и куриалам Антиохии, являвшихся одним из устоев существующего социального порядка в городе. Именно учитывая опыт восстания 387 г., правительство не могло пойти на такой шаг, который бы означал очень серьезный подрыв политического влияния курии среди городского населения. В интересах всего господствующего класса правительство даровало прощение антиохийским куриалам. В то же время оно наложило на город целый ряд наказаний, которые должны были облегчить чиновному аппарату и курии возможность укрепления порядка в городе. Город был на время лишен своих земельных имуществ, из "великого" переименован в "малый", на время в нем было запрещено проведение игр, зрелищ, закрыты общественные бани.

Курия, использовала наложенные правительством на город, ограничения для того, чтобы разжечь в городе совершенно определенные настроения. В выступлениях представителей городской верхушки всячески подчеркивалось, что наложенные на город кары являются позорными и его жители своим верноподданническим поведением должны как можно скорее заслужить прощение императорской власти и вернуть ему прежнее положение среди остальных городов империи. Таким образом, наложив на город эти наказания, правительство дало в руки городской верхушке весьма эффективные средства воздействия на средние слои городского населения, поставив возвращение городу его прежних прав в зависимость от дальнейшего поведения его жителей. Эти возможности были целиком использованы курией и чиновной администрацией для подавления всяких проявлений недовольства. Через некоторое время городу были возвращены его прежние привилегии и сняты ограничения (Liban., XX).

Как мы видим, восстание 387 г. было сложным по своему социальному характеру движением, в котором проявились как весьма острые противоречия внутри различных прослоек господствующего класса, так и широкое недовольство народных масс города. Оно показывает наличие весьма сильного недовольства политикой правительства среди куриалов, проявившегося как в том, что они сыграли известную роль в распространении волнения, так и в их пассивном поведении в период начавшейся борьбы народных масс против правительства. Лишь когда движение стало приобретать все более ярко выраженный классовый характер, куриалы стали на позицию все более враждебного отношения к движению. В то же время события восстания показывают, что курия и сословие куриалов все более утрачивали свой политический авторитет и влияние в городе. Они оказались не в состоянии удержать в своих руках контроль над политической обстановкой в городе, направить движение народа по нужному им руслу, на что они, по-видимому, рассчитывали, возбуждая волнения в городе. Антиохийские события говорят и о большем — о том, что между куриалами и народными массами города противоречия к концу IV в. стали настолько острыми, что городское население ненавидело их в равной мере, как и чиновников правительства, представителей господствующей верхушки империи.

Таким образом, видимо, следует говорить не столько о том, что народные массы выступили по инициативе цирковых клик, возглавивших я направлявших их действия, и не о том, что они были просто увлечены этими кликами за собой, сколько о том, что народное движение развернулось вслед за их выступлением.

Восстание является одним из наиболее ярких свидетельств существования широкого недовольства среди народных масс города. Не говоря уже о том, что в нем, по-видимому, приняла участие большая часть городского торгово-ремесленного населения, бедноты, оно из весьма умеренного антиналогового движения быстро переросло в народное восстание, приобретавшее все более четко выраженный классовый характер, в восстание, направленное против господствующего класса. Мы видим, что это недовольство народных масс города приобрело и достаточно отчетливо выраженное идейное, идеологическое оформление в виде еретических настроений, враждебных учению официальной христианской церкви, и отражавших недовольство городской бедноты несправедливостью существующих социальных порядков. Поэтому восставшие и квалифицировались Иоанном Златоустом как "богохульники".⁵⁷ Восстание одновременно было выражением протеста против официальной церковной идеологии, политики церкви, которая после Никейского собора 325 г. исключительно активно защищала интересы господствующего класса.⁵⁸

Недовольство народных масс Антиохии не нашло своего выражения в распространении среди них какого-либо определенного еретического учения. Но оно достаточно ярко проявилось в усилении критического отношения к ряду основных положений официального христианского учения, имевшем совершенно отчетливую социальную направленность. Как видно из направления критики взглядов этих "богохульствующих" Иоанном Златоустом, народные массы Антиохии черпали эти идеи из самых различных источников. Часть из них были заимствована из языческого арсенала критики христианства (например отрицание человеколюбия бога и др.) (MPG, 49, 32, 37—38). Большое влияние оказало, видимо, и весьма распространенное в Антиохии и Сирии второй половины IV в. среди народа манихейство, на которое с особой ненавистью обрушивается в своих проповедях Иоанн Златоуст, придерживавшееся социальных принципов первоначального христианства и выступавшее против социальных принципов учения официальной христианской церкви. Опасных размеров достигло и распространение проповедовавшего строгий аскетизм мессалианства, против которого Флавиан был вынужден созвать в Антиохии местный собор.⁵⁹

Вопрос о возможном идейном, религиозном оформлении восстания поднимался некоторыми зарубежными исследователями. Однако они не обнаружили никакого сопутствующего ему религиозного конфликта потому, что искали его только в сфере борьбы христианства с язычеством.⁶⁰ Как это вполне естественно для широкого народного выступления, носившего острый социальный характер, язычники и христиане действовали совместно. Если же рассматривать восстание 387 г. как выражение социального протеста широких народных масс города, то его отражение следует искать прежде всего в сфере христианской идеологии. Ведь восстание произошло после собора 381 г., окончательно закрепившего победу христианства, победу никейского православия, в период, когда абсолютное большинство народа было христианами, а, следовательно, недовольство народных масс могло найти свое отражение лишь в их отношении к официальному христианскому учению в рамках христианской идеологии. Рассмотренный материал позволяет говорить о том, что восстание было направлено не только против правительства и против господствующего класса, но и против господствующей церкви.

В то же время восстание от начала и до конца носило совершенно стихийный характер. Даже в ходе самого восстания не зародилось никаких элементов его организации. Поэтому как только чиновная администрация города и господствующая верхушка оправились от потрясения и испуга, они смогли быстро подавить восстание, использовав для этого силу существовавшего аппарата подавления. Но в то же время сама стихийность движения является своего рода доказательством народного характера восстания. Как известно, в политической борьбе того времени, организуемой и возглавляемой представителями господствующего класса, всегда наличествует тот или иной момент организованности, вносимый или организацией цирковых группировок, или церковью. В данном же случае именно потому, что действовали народные массы, не имевшие никаких определенных организованных форм защиты своих интересов, восстание протекало совершенно стихийно.

Обращает на себя внимание и другая сторона итогов этого восстания. И Либаний и Иоанн Златоуст очень скупо говорят о подавлении восстания. Из этих данных крайне трудно установить, как быстро оно было подавлено, так как по их сообщениям начало его подавления уже переходит в начало кровавого террора, последовавшего за подавлением восстания. Во всяком случае можно с несомненностью констатировать, что восставшие, по-видимому, не оказали длительного и упорного сопротивления войскам и были довольно быстро рассеяны. Все это не только еще раз подтверждает правильность мнения о полной стихийности этого восстания, но и, вероятно, может рассматриваться как доказательство определенной социальной слабости и известной неоднородности восставших, и слабости движения в целом.

Однако из тех мер, которые были приняты против восставших, ясно, что правительство и господствующий класс расценили эту массовую вспышку народного недовольства как серьезную угрозу своему господству. Восстание произвело огромное впечатление на весь господствующий класс империи. Антиохийская верхушка надолго запомнила это восстание. Еще через несколько лет после него Либаний серьезно опасался, как бы введение какого-то нового побора опять не довело дело "до статуй" (L, 21). Не случайно подавление этого восстания вылилось в массовые кровавые репрессии. Напуганная господствующая верхушка и чиновная администрация Антиохии решили сурово расправиться с народными массами города "по горячим следам", до прибытия императорских чиновников, дать им жестокий урок на будущее, как говорил Иоанн Златоуст. В результате этот кровавой расправы большая часть недовольных была уничтожена, а по отношения к оставшимся политическая и церковная реакция принимали все более жесткие меры, объявив решительную борьбу "смутьянам" и "богохульникам". Правительство, в свою очередь, решило постоянно держать в Антиохии военные силы. Все это дало свои результаты. После восстания 387 г. в Антиохии довольно долгое время не было сколько-нибудь серьезных выступлений народных масс.

В то же время можно предполагать, что восстание 387 г. сыграло определенную роль в дальнейшем упадке политического значения курии, в разложении муниципальной аристократии. Оно еще раз показало, что курия быстро утрачивала свое влияние на широкие круги рядовых граждан города, что она была не в состоянии сохранять контроль над их действиями, возглавлять их, вести за собой и использовать в своих интересах. Куриалы еще раз осознали всю опасность для них открытой борьбы с чиновно-военной администрацией путем вовлечения в нее широких слоев городского населения, открытой политической борьбы за сохранение самостоятельности курий. Они поняли необходимость более тесного сплочения с чиновно-военной администрацией. После восстания 387 г. они уже не отваживались выносить свои конфликты с чиновным аппаратом на улицы города, стремясь все более ограничить их рамками ипподрома, рамками политической борьбы вокруг зрелищ.

Анализируя восстание 387 г., мы не находим никаких следов, свидетельствующих о том, что оно было бутом праздной черни, люмпен-пролетарских масс города. Оно имело ярко выраженный антиналоговый характер. Трудно предположить, что праздные люмпен-пролетарские массы города, жившие на подачки богачей, проявили такую активность в борьбе против податного гнета, большую, чем сами плательщики подати. Кроме того, если бы это восстание было выступлением люмпен-пролетариата, никогда не упускавшего возможности использовать благоприятную обстановку для грабежа, и Либаний и Иоанн Златоуст, крайне враждебно настроенные к повстанцам, безусловно не умолчали бы об этом. Однако они не упоминают о грабежах во время восстания. Видимо, у них действительно не было никаких оснований для того, чтобы упрекнуть в этом восставших. Все это лишний раз свидетельствует о том, что недовольство восставших носило ярко выраженный социальный характер, а не было бунтом праздной черни.

Восстание было выражением массового недовольства трудовых низов города, мелких собственников, ремесленников и торговцев, боровшихся против непосильного налогового гнета, против собственного разорения. Восставшие требовали снижения или отмены разорительного побора, а не бесплатных раздач и подачек. Они выступали против чрезмерной эксплуатации их в интересах рабовладельческого государства.⁶¹ Они стремились сохранить и укрепить свое положение мелких производителей. Все это дает нам основание рассматривать восстание 387 г. как безусловно прогрессивное.

Важным моментом для оценки политического значения этого восстания имеет и то, на какие цели производился побор, против которого вспыхнуло восстание. Правительство собирало его под лозунгом "спасения империи". Оно ясно указывало, на какие цели он предназначался, а, следовательно, и вопрос об его уплате приобретал не совсем обычное значение. Поэтому отношение к уплате данного побора одновременно было и определенным политическим актом, так как все знали о тяжелом внешнеполитическом положении империи. Таким образом, выступление антиохийского населения было не только протестом против налогового гнета. Отказ платить побор в такой обстановке выражал равнодушие народных масс города к судьбам рабовладельческого государства, свидетельствовал о их нежелании расплачиваться за политику, проводившуюся в интересах рабовладельцев. Разумеется, подобное отношение трудовых низов города к политике правительства не могло укреплять военную мощь рабовладельческого государства в борьбе с варварами. В любом случае оно подрывало его обороноспособность, подтачивало внутренние устои рабовладельческого государства. Все это и дает основание рассматривать антиохийское восстание 387 г. как безусловно прогрессивное выступление народных масс города.

В целом же рассмотренный в настоящей главе материал, как нам представляется, снова позволяет поставить вопрос о том, что в ранневизантийском городе IV—VI вв., где по мере разложения рабовладельческих отношений все большую часть народных масс составляло мелкое трудовое население, борьба народных масс города все более принимала характер борьбы, направленной против стремления господствующего класса и государства за счет усиления эксплуатации и ограбления мелкого свободного трудового населения поддержать разлагающиеся рабовладельческие порядки, рабовладельческий строй. Поэтому в целом народные движения в городе носили прогрессивный, а не реакционный характер.

Примечания