Алексей Лебедев

ИСТОРИЯ ГРЕКО-ВОСТОЧНОЙ ЦЕРКВИ ПОД ВЛАСТЬЮ ТУРОК

К оглавлению

Книга вторая

Религиозная жизнь и нравы греко-восточных христиан⁵⁷⁵

(Из истории Греко-Восточной церкви от падения Константинополя, в 1453 г., до настоящего времени)

I

Число храмов в Византийской империи до времени ее падения при Магомете II было очень значительно: греки отличались религиозностью. Но владычество турок, как и естественно было ожидать, привело к весьма заметному уменьшению числа храмов в Православной Греко-Восточной церкви. Это удобнее всего наблюдать на истории главнейшего из городов Греции — Константинополя. В Константинополе во время его завоевания турками было до 86 храмов, посвященных Христу, Богоматери и ангелам, а сколько было посвящено святым, не известно.⁵⁷⁶ Часть этих храмов завоевателями обращена в мечети. Остальные с течением времени за ветхостью или недостатком материальных средств начали разрушаться; этим объясняется, что чем дальше шло время, тем больше убавлялось число храмов в бывшей Византии. В конце XVI в. в Константинополе монастырей оставалось только четыре: из них один в честь св. Георгия Победоносца и три в честь Иоанна Предтечи; да в ближайших окрестностях города было тоже четыре монастыря: из них три на острове Халки. А церквей в Константинополе в это время в руках христиан оставалось 46.⁵⁷⁷ К концу XVII в.⁵⁷⁸ у христиан в Константинополе было всего лишь 26 храмов. Затем число это к середине XVIII в. еще уменьшается: по известиям одного путешественника, в это время православные греки владели в столице Турции лишь двадцатью церквами.⁵⁷⁹ — Хотя в 30-х гг. XIX в. известный русский путешественник А. Н. Муравьев⁵⁸⁰ насчитал не более 25 церквей, но, очевидно, в этом веке число церквей здесь начинает прибывать. В настоящее время число это и еще несколько возросло.⁵⁸¹ По общему и единогласному свидетельству путешественников и повествователей, как прежних, так и нашего века, греческие церкви бедны и некрасивы. Вышепоименованный русский путешественник А. Н. Муравьев говорит, что иногда «невозможно было различить снаружи церковь от простого сарая, и даже внутри их беднейший иконостас едва удостоверял, что это дома молитвы».⁵⁸² Сами греки сознают, что их храмы весьма бедны и жалки, и сравнивают их по виду со «складскими магазинами» и даже «погребами». Даже кафедеральные соборы не блещут великолепием.⁵⁸³ Один грек свой невзрачный собор именовал пренебрежительным именем большой таверны или казармы.⁵⁸⁴ Иногда эта беднота и запущенность храмов достигала, по крайней мере в прежнее время, невероятной степени. Наш знаменитый путешественник Григорович-Барский (XVIII в.) видел в Яффе вот какую церковь; она была так бедна, как только возможно. В ней не было никаких украшений внутри: ни образов, ни светильников. Мало того, в церкви не было ни потолка, ни дверей, ни окон. Спрашивается, что же было? Только три каменные стены, да и те были не целы, а четвертая стена была полуразрушена; кровля тоже развалилась, осталась только небольшая часть ее над алтарем, и та была подперта бревном. На месте иконостаса виднелась небольшая каменная стенка, такая же ветхая, как и церковь. Словом, говорит повествователь, это не церковь, а «аки един пуст вертеп». Для служения литургии в этой церкви приносились со стороны и священные одежды, и свечи, и книги — все это по окончании службы относилось опять обратно.⁵⁸⁵ Разумеется, владельцы такого изумительного храма⁵⁸⁶ обвиняли во всем турок, хотя часто турки в этом вовсе не виноваты. Туркам, кстати сказать, иногда даже воздают чуть не похвалы за их умение сохранять замечательнейшие христианские археологические памятники. Греки сами по себе совсем не ценители достопочтенной древности. Чтобы не быть голословными, мы приведем свидетельство человека достопочтенного, архимандрита Антонина, начальника Иерусалимской миссии, известного ученостью. Путешествуя по Румелии в 60-х гг., он только там встречал интереснейшие христианские древности, где та и другая христианская церковь перешла в руки турок. Под влиянием таких впечатлений путешественник, обозрев одну мечеть, переделанную из христианского храма, замечает: мы «усердно пожелали минарету не упасть немедленно по нашем уходе, нет, а напротив стоять и держаться прямо до скончания язык (курсив в подлиннике. — А. Л.), охраняя христианский памятник от конечного разорения. Живя на Востоке, — прибавляет о. Антонин, — иногда вынужден бываешь пожелать того, о чем противно и подумать на севере — долголетия Магомету».⁵⁸⁷ Кому не известно, замечу я от себя, что Св. София в Константинополе только потому и сохранилась в своем древнейшем виде, что она Магометом II обращена в мечеть. Что турки весьма мало были причиной бедности и запущенности греческих храмов — это отчасти видно из следующего наблюдения Григоровича-Барского.⁵⁸⁸ Он в свое время видел на острове Хиосе множество греческих церквей, прекрасных по архитектуре и красиво разукрашенных, хотя остров Хиос также находился во власти турок, как и другие места, где храмы, однако, находились в совершенно другом виде.

Беднота и отсутствие красоты в греческих храмах еще не составляют всего, что должно быть сказано не в похвалу их. Христиане греко-восточного исповедания содержали свои храмы неряшливо и грязно. В этом уж турки, конечно, не виноваты. Вот что пишет наш соотечественник Арсений Суханов, посетивший Грецию и другие страны Востока после середины XVII в. и имевший возможность видеть празднование Рождества Христова в самом Вифлееме. Он нашел, что храм Вифлеемский при этом случае был превращен в постоялый двор и даже хуже того. «Тут в церкви, — рассказывает он, — народ ночует по разным местам и огни раскладывают во многих местах великой церкви, тут и спят, и есть варят, и ветхая испражняют. Церковь великая обратилась как бы в съезжий дом; и крик, и шум; и хлеб продают, и в дудки играют; и ребята шумят, кричат, играют; скачут по всей церкви всякие люди, и так поступают два дня, а иные и на третий остаются». Арсений замечает, что христиане в Вифлееме «из церкви сделали конюшню», добавляя при этом, что никак не следует верить грекам, если они в свое оправдание ссылаются на притеснение турок: «Иные греки лгут на турок и тем вымогают милостыню». «Христианам, — продолжает он, — не было необходимости превращать храм в место ночевки с его естественными последствиями, когда в Вифлееме было 150 домов, где легко могли найти себе ночлег богомольцы».⁵⁸⁹ — Безобразие в иных случаях увеличивалось еще оттого, что греки иногда совсем забывали, что такое храм и какое различие его от обыкновенных домов. Иерофей Монемвасийский, писатель конца XVI в., указывает как на общие явления на следующие случаи: «Клирики завели при церкви покои для себя, мясных и молочных яств, жилья с женской прислугой и другие бесчинья, Богу и людям ненавистные». Иерофей знал, что в некоторых местах женщины свободно могли приходить в храм, как будто это были их кухни.⁵⁹⁰ Даже в XIX в., полстолетия тому назад, по достоверному рассказу епископа Порфирия (Успенского), на крыше храма Гроба Господня был устроен гарем Алемидского шейха. Повествователю был известен и план этого гарема. Конечно, гарем мусульманского шейха всегда можно было бы согнать с крыши храма Гроба Господня, если бы у греков было побольше усердия к храму Божьему.⁵⁹¹ (Впрочем, нет сомнения, указанные нами факты должны быть рассматриваемы как дело прошлое.) — И в настоящее время многое такое — уже, вероятно, навсегда — перешло в область предания.⁵⁹²

Церкви в греко-восточных странах, впрочем, не по вине греков, до последнего времени лишены были некоторых выразительных принадлежностей, к которым мы так привыкли. По законам Магомета II, христианские церкви не должны были иметь ни крестов на куполах, ни колокольного звона. И вот церкви в Турции с тех пор лишились и того, и другого. Правда, были исключения, но они встречались редко. Так, надглавные кресты сохранялись даже в XVIII в. в одном уединенном монастыре, именуемом Кикос, на острове Кипр.⁵⁹³ Несколько чаще, чем эти кресты, при некоторых христианских церквах сохранился, несмотря на запрет, колокольный звон. Арсений Суханов⁵⁹⁴ на острове Хиосе видел колокольню с небольшим колоколом; Григорович-Барский⁵⁹⁵ встречал сельские церкви на острове Патмосе с одним или двумя колоколами; а в одной местности, находящейся в Эпире, заселенной греками и называемой славянским именем Загоры, всегда были колокола, несмотря на то, что Эпир всегда был турецкой провинцией.⁵⁹⁶ Разрешение иметь кресты на куполах и звонить в колокола христиане Востока получили недавно, только после 1856 г., после нашей Севастопольской войны. Разрешение это туркам, в особенности в глухих провинциях, очень не нравится, и они говорят: «Погибнем все, а проклятого звона гяурского не услышим».⁵⁹⁷ И нужно много хлопот провинциальным христианам, чтобы добиться и в последнее время фактического разрешения иметь колокола. Что же касается больших городов, например Константинополя, то здесь в настоящее время на церквах стоят кресты и имеются небольшие звонницы с двумя-тремя небольшими колоколами. Причты некоторых константинопольских храмов уже начинают подумывать о сооружении настоящих колоколен, и на этот предмет уже делаются сборы пожертвований.⁵⁹⁸

Но, кажется, прежде чем строить колокольни, грекам следовало бы сначала поучиться звонить, так как этого рода инструментальная музыка грекам совсем не дается. Не представляет исключения даже и Афон, где колокольный звон, если мы не ошибаемся, никогда не был запрещаем турками. Колокола у греков, даже на Афоне, скорее издают глас скорби, чем глас радости. Но зато афонские звонари — нужно это признать — неподражаемые музыканты, когда они имеют дело с древними билами и клепалами. Один русский путешественник в следующих живых чертах описывает свои приятные впечатления от этой последней музыки на Афоне. «Ударили на колокольне в большое било, стучали в него сначала медленно, потом скоро и живо, с повышением и понижением звуков, с их игривой перестановкой, с быстрым переходом от низших к высшим и наоборот, или медленным их переводом с постепенным замиранием до совершенного прекращения звуков и с неожиданным воскресением их к новой живости и силе. Такой звон или стук возобновлялся — на тот раз, когда слушал его путешественник, — троекратно после остановок для отдыха художника, как называли звонаря греки. И каждый раз он позволял им слышать новые звукосочетания, разнообразные от первого удара молота до последнего».⁵⁹⁹

Как не удается грекам музыкальное церковное искусство — звон в колокола, — так же нельзя похвалить и их вокального церковного искусства. Греки поют в церквах преотвратительно. Вот свидетельство нашего знаменитого путешественника по Востоку преосв. Порфирия. Свои впечатления от греческого пения он описывает при одном случае с таким юмором, на какой способен бы только этот неистощимо веселый и остроумный писатель. «Я был приглашен к вечерне (речь у преосвященного автора идет о посещении им одной церкви на острове Халки. — А. Л). Мой спутник, монах Григорий, начал петь по-гречески "Господи возвах" и в нос выводить верхние, нижние и всякие ноты и рулады к каким способны только греческие и болгарские носы, да так громко, с такой трескотней, что я, грешный, — замечает о себе повествователь, — избалованный европейским мелодическим пением, едва сохранил присутствие духа и внутренне смеялся, как ребенок. Взгляну на о. Григория — и вижу, как нос его надувается, точно волынка; зажму глаза — так трещат в ушах дроби носового голоса; начну молиться — не могу докончить крестного знамения от какой-нибудь новой неожиданной рулады».⁶⁰⁰ Показания другого русского путешественника, А. Н. Муравьева, в таком же роде. Он говорит: «Жители Востока совершенно не постигают гармонии нашей — по организации ли своего духа или по невежеству. Можно по этому судить об их хоровом пении. Регент (в церкви), всегда гордый своим знанием, закрыв глаза, затягивает пронзительную ноту, которую наперерыв подхватывают остальные певчие, по большей части из мальчиков, раздражающих нервы своим криком». Но дальше у путешественника следует замечание, которое невольно возбуждает улыбку: так оно неожиданно. «Но греки, — пишет А. Н. Муравьев, — так привыкли к своему пению, что в Адрианополе и Молдавии, слыша в церквах стройный напев наших певчих, они советовали этим последним доучиться у своих».⁶⁰¹

Самое богослужение совершается у греков и других православных восточных христиан не с тем благоговением, с каким происходит оно у нас. Греческие священники привыкли не отличать церкви от своего дома и действуют слишком по-домашнему. Небрежное служение бросается в глаза всякому, знакомому с другим порядком церковного служения. Они так спешат окончить службу, как будто бы кто погоняет их. По словам наблюдателя греческой жизни XVII в., «священники так же спешат окончить службу, как школьники свои уроки. Они с такой быстротой лепечут слова, что едва ли эти последние могут быть признаны членораздельными звуками»⁶⁰². Если греческие священники начинали кадить, то получалось впечатление быстрых прыжков. Один зритель, передавая свое впечатление от каждения греческого священника, говорил, что они кадят так: «Вот тебе Христос» — и прыжок направо, «Вот тебе Айяни» (св. Предтеча) — и прыжок налево.⁶⁰³ Иногда греческие священники позволяют себе вставлять в чтение молитв словечки от себя, имеющие значение увеселительной шутки. Чтобы понять один из таких рассказов, какой мы сейчас приведем, нужно помнить, что в греческих церквах устрояются стасидии, т. е. отдельные огороженные местечки, иногда со скамьей, для помещения богомольцев. Раз один греческий священник (бывший впоследствии даже ректором Семинарии) оканчивал литургию и, не видя никого за ней из богомольцев, вместо того, чтобы возглашать: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое», произносит: «Спаси, Боже, стасидии Твои и благослови подсвечники Твои». И замечательно, что потом священник сам рассказывал всем о своей проделке, как будто он сделал что-то похвальное.⁶⁰⁴ Особенным неблагообразием церковное служение отличается во св. граде, в храме Гроба Господня. Свидетельства об этом идут непрерывной чередой от XVII в. до самого нашего времени.⁶⁰⁵ Приведем лишь свидетельство, принадлежащее предпоследнему десятилетию XIX в. Наблюдатель не без изумления пишет: «Нигде в мире так не профанируется христианство, нигде служители последнего не пали так низко, хотя они и предстоят Гробу Господню. Весь храм Воскресения носит следы такой запущенности, какой не встретишь в любой деревенской церкви (у нас). Небрежность греков в отправлении богослужения поражает всех; не только простые попы, но даже сами архиереи позволяют себе смеяться и пересмеиваться во время совершения Божественных служб, даже в торжественные минуты... Тяжело, но приходится сознаться, что при обзоре святых мест радуешься тому, что та или другая святыня находится в руках не только католиков, но даже мусульман».⁶⁰⁶ — Само собой понятно, что не везде и не всегда так именно совершается богослужение у греков. Но это не мешает наблюдателю порицать общие порядки греческого духовенства.⁶⁰⁷ Сыны Восточной церкви никогда не отличались и теперь не отличаются усердием к посещению храма. Не только греки, но и армяне, и грузины, и арабы любят заходить в церковь лишь на самое короткое время. Один, впрочем небеспристрастный свидетель в следующих чертах описывает религиозный индифферентизм константинопольских греков XVI в. «Церкви посещаются греками чрезвычайно небрежно; принятие таинств многими совершенно оставлено, и знатные люди крайне небрежно относятся к этим же таинствам»⁶⁰⁸. Если несколько смягчить это свидетельство, то оно будет возвещать настоящую истину. Что посещение православных храмов на Востоке действительно совершается весьма небрежно, на это можно найти заслуживающее доверия показание у нашего Арсения Суханова, посещавшего Восток в XVII в. Вот, например, что рассказывает он о жителях Палестины, главным образом арабах. «На литургии в день Пасхи, в храме Гроба Господня, причащались многие Телу и Крови Господней, причем происходила давка: мужчины, женщины и младенцы смешались между собой. Некоторые из них в давке попадали в самые царские двери. Причащавший их митрополит Вифлеемский хотел было затворить царские двери и прекратить преподачу таинства. Но причастники зашумели криком великим, с угрозами. Митрополит стал продолжать причащение через северные двери, но давка не прекращалась. Пошли бабы в алтарь, а митрополит, прижавшись к престолу, раздавал дары, не зная, кто из них исповедовался, а кто нет, кто православный христианин, а кто еретик». Чтобы объяснить, отчего происходило такое скопление причастников и такое безобразие, Арсений Суханов далее замечает: «Все эти мужи и жены, девицы и младенцы из разных мест и разных деревень только на Пасху приходят в Иерусалим и тут причащаются, так как у них нет ни церкви, ни попа».⁶⁰⁹ Нет сомнения, что этого рода христиане мало чем отличались от язычников. — В некоторых местах, вероятно под влиянием турецких обычаев, возникали странные обыкновения, которые делали совершенно невозможным частое посещение храмов для немалой части христианок. Так, в Эпире лишь только девушка подрастала, так что можно было идти ей замуж, запирают ее в доме, и она никуда не смеет выходить — даже в церковь. Все подобные девушки посещают храм раз в год — для причастия. Самый акт причастия происходит так: причащаться девушки собираются в одну церковь ночью; кроме священника и певцов в церкви нет ни одного мужчины, а митрополит требует от турецкой стражи, чтобы на эту ночь церковную дверь стерегли.⁶¹⁰ Конечно, все это странно и не соответствует здравым понятиям о благочестии.

Но таким понятиям о благочестии не соответствует и еще кое-что в быте рассматриваемых нами христиан. Можно, кажется, считать, к сожалению, общим правилом, что восточные христиане не умеют вести себя в храме за богослужением так, как подобало бы. Архимандрит Антонин (Капустин), этот тонкий знаток христианского Востока, описывая при одном случае свое посещение румелийского храма, затем замечает: «Молящихся в храме было сравнительно немного (в Петров день!), но... тишины, строгого порядка, благоговения и сосредоточенного внимания, как везде на Востоке, недоставало».⁶¹¹ Впрочем, наблюдатели Востока иногда отмечают и приятные исключения из вышеуказанного правила. Например, один русский странник видел в Болгарии, что мужчины «стоят в церкви чинно, подобно монахам, а женщины все стоят на хорах и стоят там благочинно».⁶¹² Нужно сказать, что нарушению тишины и благоговейной настроенности немало способствует сам церковный клир. «Церковники (на Востоке) беспрестанно ходят с тарелками (за богослужением), собирая подаяние, иногда следует за ними священник, записывая имена (!) платящих и, таким образом, отвлекая от молитвы».⁶¹³ Как недостаточно восточные христиане понимают, что храм молитвы есть храм Божий, это видно из прежде чуть ли не всеобщего их обыкновения стоять за богослужением, по выражению Суханова, «в чалмах и шапках».⁶¹⁴ В Греческом королевстве греки входили и стояли в церкви в шапках и во время появления здесь христианского правительства, и только потом обычай этот упразднился. Что же касается греков турецких областей, то там, не исключая и Константинополя, весьма нередко мужчины, особенно старики, стоят за богослужением в фесках, которые они снимают на короткое время лишь в самые важные моменты службы.⁶¹⁵ Мало того, некоторые из мирян доходят до такой дерзости, что «во время богослужения с покрытой головой, т. е. в фесках и шляпах, входят в отверстые царские двери».⁶¹⁶ Еще менее, конечно, церемонятся греческие христиане с часовнями, которые у них называются «агиазмами», так как устраиваются они при святых колодцах. Здесь можно не только помолиться, поставить свечку, записать кого угодно на поминовение, но еще разрешается здесь же «полакомиться мастикой (опьяняющий напиток) с рахат-лукумом и даже потанцевать, не говоря уже о питье кофе». «Целая, так сказать, святая афера!» — восклицает описатель восточного христианства.⁶¹⁷

Обращаемся к обзору совершения таинств в Греко-Восточной церкви, причем будем иметь в виду особенности не богослужебно-уставные, а созданные обычаем и практикой, или особенности бытовые. Какие же особенности в совершении таинств можно находить там по сравнению с тем, что принято и вошло у нас в обыкновение?

Обратим прежде всего наше внимание на образ совершения таинства Евхаристии или литургии. — Литургия в греко-восточных странах редко совершается на пяти просфорах; вместо пяти особых просфор употребляется одна просфора, имеющая лишь изображение пяти крестов, так что каждая часть просфоры, отмеченная крестом, идет за особую просфору; в настоящее время эти просфоры очень обычны в Греческой церкви.⁶¹⁸ Просфоры, необходимые для богослужения, а равно и приносимые верующими к алтарю, составляют предмет свободного хлебопекарного производства, и в больших городах, вроде Константинополя, можно слышать возгласы торговцев: «Хорошие просфоры — купите!» Просфора, впрочем, не представляет необходимой принадлежности литургии в рассматриваемой Церкви. Здесь позволяется совершать ее на булке. «Немалой новостью было для нас видеть, — говорит один русский путешественник, — что просфорой для совершения таинства служила простая базарная булка, на которой священник сам копьецом начертал изображение креста, обозначавшего пределы вынимаемой части агнца».⁶¹⁹ Злоупотребление по части богослужебных просфор простирается там так далеко, что иногда просфоры приготовляются не из пшеничной муки, а из какой-то другой, конечно, низшего достоинства. Церковная власть, впрочем, не остается безмолвной при виде такой небрежности. В греческой Кормчей книге говорится: «Нужда не может быть предлогом к приготовлению просфор не из пшеницы, что трудно предположить, чтобы там, где есть люди, не было пшеницы; и священники, дерзающие совершать литургию не на пшеничных просфорах, смертно согрешают».⁶²⁰ Верующие, приходящие к литургии, кажется, не имеют обыкновения присутствовать в храме во время проскомидии; во время этой последней они любят сидеть вне церкви и «болтать друг с другом». Но зато в Греческой церкви существует следующее прекрасное обыкновение. Когда священник окончит совершение проскомидии, он особым знаком дает знать находящимся в храме, что это действие им окончено; а вслед за тем все присутствующие выступают из своих стасидий на открытое пространство и про себя поминают имена своих родителей и родственников, причем священник, находясь внутри алтаря, повторяет слова: «Помяни, Господи», пока не окончится это поминовение и присутствующие не возвратятся в свои стасидий.⁶²¹ Знак, которым возвещается верующим о наступлении времени указанного их поминовения, обыкновенно дается колокольчиком. Нужно сказать, что колокольчик, имеющий форму наших кабинетных колокольчиков, нередко употребляется за литургией как средство к возбуждению особенного внимания верующих. Так, принято звонить в него при архиерейском служении во время пения «Иже херувимы», когда епископ начинает совершать поминовение в отделении жертвенника; при перенесении Св. Даров с престола на жертвенник в начале литургии преждеосвященных, при обратном перенесении с жертвенника на престол во время пения «Ныне силы небесные»; при чтении Евангелия на Пасху и в некоторых других случаях.⁶²² Великий выход с Дарами совершается там весьма торжественно, по всей церкви, в сопровождении креста на длинной рукояти, со свечами, кадилами, рипидами, мощами, а народ сгибается в дугу, крестится, бьет в перси свои, прикасается перстами к священникам и гудёт: «Господи помилуй, помяни нас, Господи, во царствии Твоем».⁶²³ В менее торжественных случаях кандильанафт (вроде пономаря) идет во время великого выхода перед Св. Дарами со свечой и кадит, обратясь лицом к этим последним, причем пятясь все время задом, осторожно обходит больных детей, которых матери кладут на дороге священнику, чтобы он перешагнул через них со Св. Дарами.⁶²⁴ Во время этого выхода принято поминать о здравии важных лиц, находящихся за богослужением, и в особенности именитых пришельцев или гостей. Наш русский знаток церковного Востока, проф. А. А. Дмитриевский рассказывает о себе следующее: во время совершения литургии в храме на вершине Синайской горы, за чашей, во время великого выхода архиепископ этой горы с коленопреклонением поминал имена его самого и его родственников, живых и умерших.⁶²⁵ — На Востоке Символ веры нигде не поется, а везде читается, что, конечно, вполне гармонирует со смыслом Символа. «Во-первых помяни Господи» (имярек) произносится всеми служащими, сколько бы их ни было, как присяга. Особенно поражают непривычного слушателя литургии следующие ее особенности, причем присутствующему пришельцу кажется как будто он слушает какую-то особую литургию. Во-первых, после возгласа «Станем добре» вся служба совершается почти безмолвно; только один голос певца речитативом, негромко произносит: «Милость мира...» «И с Духом Твоим.,.» «Имамы ко Господу...» «Достойно и праведно есть». «Песнь Богородицы» поется, а «Отче наш» читается. По замечанию преосв. Порфирия, «зато все внимание молящегося народа в эти моменты устремлено в алтарь; и он, так сказать, сослужит с иереем или епископом».⁶²⁶ Конец литургии проходит иногда не совсем благообразно. Случается, что причастный стих поется очень скоро, и за неимением что петь, псалмы (певцы) с особенным искусством напевают ничего не значащие слоги: «не — не», «най — най». На вопрос же, что значит такое пение, вопрошающий получал ответ: «Так баюкала Божья Матерь Младенца Иисуса». Но на самом деле эти ничего не значащие звуки употребляются певцами тогда, когда пение должно быть длинно, а, между тем, слов недостает (это же приходится слышать в богослужебном пении русских раскольников). Литургия, можно сказать, кончается для народа с перенесением Даров на жертвенник; тогда никто более обыкновенно не стоит на месте и никто ничего не слушает: одни идут лобызать местные св. иконы, другие выходят вон. Отпуст совершенно незаметен.⁶²⁷ Следует упомянуть еще, что во всех восточных церквах, по словам преосв. Порфирия, во время священнослужения патриархов ни митрополиты, ни епископы не носят митр, а покрываются своими кукулями и становятся на линии священников по обе стороны престола.⁶²⁸ Интересным представляется также тот факт, что еще в недавнее время некоторые греческие священники не считали противозаконием совершать литургию дважды в день.⁶²⁹

Теперь сообщим относящиеся к нашей задаче сведения о других таинствах Церкви, и прежде всего — о крещении и миропомазании. — В Греко-Восточной церкви принято воду для крещения подогревать и наполнять ее благоухающими цветами для придания ей приятного запаха.⁶³⁰ Через настоящее, или полное, погружение греки крестили и крестят только взрослых. Что же касается младенцев, то ввиду опасности утопления, или, как выражаются наши русские служебники, залития, они большей частью крестили и до сих пор крестят их через неполное погружение: младенец помещается в купели, погруженный в воду по шею, а на его голову священник трижды возливает воду горстью правой руки. (Это, впрочем, не есть латинское обливание, которое совершается таким образом: одетого младенца держит в руках восприемник или восприемница, а священник открывает голову младенца и трижды крестообразно льет на нее немного воды, ранее освященной и принесенной им с собой в небольшом сосуде.⁶³¹) Но иногда, кажется, дело обходится без погружения младенца по шею в купель, ибо иногда купели у греков устрояются столь малые, что «в них едва может быть погружена только некоторая часть ног (?) крещаемых детей».⁶³² Разумеется, в подобных случаях крещение по необходимости ограничивается орошением. — Относительно миропомазания сделаем лишь следующие немногие замечания. На Востоке, по крайней мере в прежнее время, приготовление мира для таинства происходило почему-то редко. Вследствие чего священники крайне нуждались в нем и позволяли себе в сосуды с малым остатком мира вливать простой елей, и таким образом у них получалось «миро, состоящее почти из одного елея» (Πηδάλιον. Σ. 274. Примеч. к б-му прав. Карфаген). В Греции встречалось очень странное обыкновение: некоторые священники помазывали миром христиан, впавших в блуд с еврейкой, турчанкой, католичкой и вообще еретичкой. (Кстати сказать, некоторые священники вместо Даров позволяли себе причащать каким-то миром св. Димитрия. — Πηδάλιον. Σ. 256. Прим. к 48-му прав. Лаодик.) Встречаются случаи противозаконного миропомазания покойников. Так, прежде положения во гроб миропомазуют архиереев, священников и других лиц.⁶³³

Больше сведений мы имеем об особенностях совершения таинства покаяния в Греко-Восточной церкви, а потому остановимся на них с надлежащим вниманием.

Восточные патриархи присваивают себе права раздавать народу разрешительные грамоты от грехов, вроде тех индульгенций, какие известны на Западе. Более ранние известия о подобных разрешительных грамотах относятся к XV в. Патриархом Иерусалимским Иоакимом была послана «прощенная грамота» русскому великому князю Василию Васильевичу при жизни последнего. Об этом же патриархе известно следующее. С целью сбора денег на нужды патриархии он отправился в Россию, но на пути заболел и скончался;⁶³⁴ в Москву же приехал лишь сопровождавший его великий протосинкелл Иосиф, нареченный Иоакимом на митрополию Кесарии Филипповой и посвященный почему-то в России. Этот Иосиф привез с собой в Москву послание патриарха Иоакима, в котором патриарх писал: «Иосиф, нареченный на митрополию Кесарии, да даст прощение грехом требующим от него и грамоту отпустную еже о гресех человеком». Другими словами, патриарх уполномочил своего поверенного раздавать от его (патриарха) имени разрешительные грамоты, нечто похожее на западные индульгенции. Указанное послание было написано в 1463 или 1464 г.⁶³⁵ Точно так же в XVI столетии известен случай присылки в Москву в 1585 г. разрешительной грамоты из Иерусалима патриархом Софронием. Этот патриарх писал царице Ирине, супруге царя Феодора Ивановича, предпосылая ей благословение свыше, и по власти, данной от Господа ученикам Своим вязать и решить, прощал и разрешал ее, если что согрешила перед Богом. «Одним словом, — говорит А. Н. Муравьев, — это полная разрешительная грамота».⁶³⁶ Гораздо богаче фактами рассматриваемого рода история XVII в. Константинопольский патриарх Афанасий III (Пателарий) был очень щедр на раздачу разрешительных грамот. Прибыв в Россию для обычного сбора милостыни, патриарх обратился с прошением к царю Алексею Михайловичу, в котором между прочим читаем: «Мне, богомольцу твоему, вели, государь, напечатать на своем дворе 500 разрешительных грамот, потому что как я ехал к тебе к Москве, через войско запорожских казаков, в то, государь, время приходили на исповедь многие черкасы и просили у меня разрешительной грамоты, и мне было в те поры послать в Киев напечатать разрешительные грамоты некого; а как я из Москвы поеду назад, запорожские казаки начнут у меня разрешительных грамот просить. Царь государь, смилуйся пожалуй».⁶³⁷ Дело очевидное, что в начале XVII в. Афанасий раздавал разрешительные грамоты, ничтоже сумнясь. Еще более известий по этому же вопросу находим в истории известного Антиохийского патриарха Макария, дважды посетившего Москву в середине указанного столетия. Он раздавал разрешение от грехов со всей готовностью. О Макарии мы прежде всего знаем, что он читал некоторым лицам разрешительные от грехов молитвы, хотя они не были у него на исповеди. Так было неоднократно в Валахии. «По окончании литургии в неделю Слепого патриарх, по просьбе господаря, прочитал над всеми вельможами, находящимся налицо народом и отсутствующими жителями Валашской страны разрешительные молитвы».⁶³⁸ Подобное же происходило и спустя несколько лет в той же Валахии. «Начиная с пятницы до воскресенья Сырной недели вельможи, их жены, купцы и простолюдины толпами стекались к патриарху Макарию, чтобы испросить у него разрешение грехов и чтобы он прочел над ними разрешительные молитвы, причем они падали ниц перед ним. Что касается самого господаря, то он пригласил патриарха (в воскресенье) пополудни в церковь дворцовую и повергся перед ним на землю вместе с высшими сановниками, и Макарий прочел над всеми ними разрешительные молитвы».⁶³⁹ Еще более интересные сведения находим о раздаче разрешительных грамот тем же патриархом. Такие грамоты в изобилии им раздавались и в Валахии, и в Малороссии, и в Москве. Валашскому государю и его жене он давал разрешительные грамоты, облекшись в епитрахиль и омофор, причем оба разрешаемые простерлись на земле. Из числа других жителей Валахии с особенным рвением старались запастись разрешительной грамотой купцы.⁶⁴⁰ Из русских стран особенно хороший сбыт разрешительные грамоты Макария находили в Малороссии. Киевские ученые держались будто бы той мысли, что грамоты Антиохийского патриарха предпочтительнее и действеннее таких же грамот прочих восточных патриархов, так как этот патриарх есть-де наследник апостола Петра, обладателя власти вязать и решить, и есть-де древнейший из патриархов; а потому в Малороссии «брали листы отпущения с великой верой».⁶⁴¹ Действительно, с необыкновенной верой принимали разрешительные грамоты, например, киевляне. Павел Алеппский пишет: «При звоне всех колоколов патриарх отправился в (Софийский) собор. Сюда стеклись все жители города, и никто из них, ни вельможи, ни священники мирские и монашествующие, ни женщины, ни девицы, ни даже маленькие мальчики — никто не преминул прийти, чтобы получить от патриарха разрешительную грамоту. Некоторые женщины, у которых мужья были пьяницы и маловеры, обнаруживали заботу об их душе и брали разрешительные грамоты не только для себя, но и для своих мужей, ибо считали такой дар величайшим».⁶⁴² Подобная же раздача грамот происходила и в Москве, но, кажется, менее торжественно. Тот же Павел пишет: «При прощании с патриархом Макарием царь попросил у него для себя разрешительных грамот из тех, которые были напечатаны в Киеве по-русски, и велел также раздавать их вельможам. Что касается царя, то Павел Алеппский отправился к нему, взял для него девять грамот, на которых золотом были написаны имена царя, царицы, их сына, дочерей и его сестер; а что касается вельмож, то, по приказанию царя, тот же Павел обошел их дома и им раздал грамоты».⁶⁴³ Нужно ли прибавлять, что этого рода грамоты служили источником доходов для патриархов? — В XVIII в. наш русский паломник Барский получил прощенную грамоту от Иерусалимского патриарха Хрисанфа (в 1725 г.), написанную по-славянски. В конце XIX в. некоторым приходилось встречать разрешительные грамоты, выданные Иерусалимским патриархом Никодимом и напечатанные в типографии патриархии.⁶⁴⁴

Замечательнейшее явление в покаянной дисциплине греков представляет особый обряд отлучения от Церкви и снятия этого отлучения. В Греко-Восточной церкви подвергают отлучению от Церкви прежде всего тяжких грешников, проступки которых оскорбляют общественную нравственность, в особенности если эти грешники остаются упорными и нераскаянными; затем той же каре подлежат лжесвидетели, причинившие своим поступком большой вред ближнему; наконец, подвергаются отлучению воры и грабители, даже в том случае, если они остаются неизвестны: в подобном случае отлучение произносится безыменно. Во всех же других случаях акт отлучения от Церкви происходит публично и с провозглашением имени лица, подлежащего церковному суду.⁶⁴⁵ Сообщим сведения о самом акте отлучения. Если какой-нибудь православный христианин позволил себе учинить лжесвидетельство или какую-либо другую очень серьезную обиду против ближнего, то преступника приводят к священнику или епископу. Священник или епископ убеждает грешника сознаться в своей вине, и если он не показывает раскаяния, то в церкви или вне церкви подвергается отлучению, причем духовное лицо облекается в принадлежащие его сану священные одежды. Прежде всего в присутствии грешника читается псалом 108: «Боже хвалы моея не премолчи: яко уста грешнича...»; затем читаются некоторые молитвы и наконец произносится формула отлучения. Священнослужитель говорит, что в силу власти вязать и решить, данной Господом Церкви, он отлучает его от общения с Отцом, Сыном и Святым Духом, а также от общения с 318 отцами Никейского собора и со всеми святыми; часть его будет с дьяволом и Иудой, а тело его по смерти пребудет неразложившимся, но навсегда останется твердым, подобно камню и железу, во свидетельство его нераскаянности.⁶⁴⁶ Как видим, формула отлучения очень сурова и даже жестока. По другому свидетельству, к вышеприведенным словам совершитель отлучения присоединял еще следующие угрозы: «Да поразит тебя проказа Гиезия, да поглотит тебя земля, как Дафана и Авирона, да будешь ты трепетать перед гневом Божьим, подобно Каину, да обнищаешь ты и имение твое да рассеется, как прах, пусть тебе никто не выкажет сожаления — не даст тебе хлеба, и не станет есть, пить, работать и встречаться с тобой, и да пребудешь ты непогребенным по смерти».⁶⁴⁷

По верованию греко-восточных христиан, отлучение, произнесенное над грешником, не остается без действительного значения. Яснейшим признаком силы отлучения они считают неразложимость трупа отлученного христианина. По их рассказам, труп человека, умершего под церковной клятвой, остается не предающимся тлению; причем этот труп или имеет вид почти живого человека в такой степени, что он «только что не говорит», в нем сохраняется кровь, которая брызжет ключом, если сделать на нем насечку, или же труп имеет ужасный и омерзительный вид: бывает черен, но с белыми ногтями, а случается — и темно-красен, надуваясь, как барабан (отсюда название этого рода трупов: τυμπανιαΐος), если бросить в него камень, то последний отскакивает от него, как от всякого другого твердого тела, а если приставить его к стене, то труп не падает, а стоит, точно бревно, и пр.⁶⁴⁸ Но спрашивается: каким образом узнают, что известный труп не превратился в прах и имеет указанный вид? Во-первых, у греков существует обыкновение вырывать из земли прах покойника по истечении года или нескольких лет и затем помешать кости покойника в общую усыпальницу; а во-вторых, неразложившийся труп отлученного грешника, по верованию восточных христиан, обнаруживает себя Разного рода вредоносными последствиями для живых людей или же вызывает в них страх и ужас известного рода таинственными явлениями.⁶⁴⁹

Отсюда возникает естественная потребность, с одной стороны, доставить мир душе почившего грешника, а с другой — избавить живых людей от неприятного и даже опасного соседства. То и другое достигается посредством особого церковного акта, который можно назвать снятием отлучения с умершего грешника. Обыкновенно происходит это очень торжественно. Чин снятия отлучения совершается архиереем и только в крайнем случае предоставляется священнику, или, точнее, духовному отцу. Неразложившееся тело грешника, по изъятии его из могилы, в гробу приносится в церковь. Совершается литургия, во время которой с великим умилением возносятся положенные на этот случай молитвы. Молитвы эти читаются дважды: во время проскомидии они возглашаются всеми иереями, участвующими в литургии, а потом во время великого выхода они же произносятся архиереем коленопреклонно и со слезами.⁶⁵⁰ В этих молитвах испрашивается у Господа разрешение от грехов почившему, говорится о снятии клятвы, тяготеющей на нем, и с особенным усердием испрашивается от Бога даровать тление неразложившемуся трупу. В молитвах говорится: «Преблагий царю, прости раба Твоего, разрешив лежащую на нем клятву, благоволи душе его со святыми быть, телу же, от Тебя созданному, естеству датися». «Преврати несчастное тело его в то, из чего оно создано...» «Разреши тело его всесовершенно...» «Да настанет нетление по естеству» и пр.⁶⁵¹ Если при совершении указанной разрешительной литургии присутствовало потерпевшее лицо, т. е. лицо, которому был причинен вред или обида умершим, то оно во всеуслышание возвещало: «Господи, прости (его)».⁶⁵² Следствием такого богослужения бывает, как утверждают греко-восточные писатели, разложение трупа: или моментальное, совпадающее с окончанием богослужения и сопровождающееся необычайным шумом и треском (как удостоверяли прежние писатели), или же происходящее обычным путем, но неукоснительно (как разумеют дело писатели новейшего времени). Нужно еще прибавить, что «разрешительные молитвы» на предмет неразложившегося тела находят себе место в греческом Евхологии и в настоящее время.⁶⁵³

Встречаем еще следующий любопытный факт: в правление Иерусалимской церковью патриарха Софрония (в XVI в.?) решено было похоронить одного благочестивого и заслуженного христианина в склепе великой церкви св. града, но когда вошли туда, то нашли в нем двадцать неразложившихся священнических тел. Потом оказалось, что эти священники наказаны неразложимостью их тел за то, что небрежно относились к своим обязанностям, не исполняли предписанных последований, вроде утрени, часов, вечерни, молитвы на сон. Тогда все священнослужители Великой церкви дали зарок в течение 20 лет неопустительно исполнять вышеуказанные последования, как бы взамен умерших собратий. В передаваемом нами рассказе замечается, что по истечении этих 20 лет неразложившиеся тела предались тлению. Здесь неразложимость тел приписана не отлученным, а тяжким грешникам, причем живые, так сказать, возлагают на себя добровольную епитимью, вместо умерших, и соблюдение этой епитимьи, по рассказу, благодетельно отражается на судьбе умерших.⁶⁵⁴

Отметим некоторые особенности, встречаемые в Греко-Восточной церкви и относящиеся к остальным таинствам. — Коснемся прежде всего проповеднической функции, составляющей необходимую принадлежность лиц, посвященных в иерархические степени. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что в отдаленные от нас века проповедничество не особенно процветало в Греко-Восточной церкви, Например, относительно XVI в. встречаем следующие известия о Константинопольской церкви. Проповедничеством занимался прежде всего патриарх, предлагая поучения народу в своей патриархии или в той или другой приходской церкви; кроме него тем же занимались некоторые ученые люди и более способные к этому делу монахи. Проповеди произносились единственно в посты; нередко они излагались древнегреческим языком, которого народ совсем не понимал. Если же проповедь произносилась на народном языке, по-новогречески, то и в таком случае изречения Св. Писания и места из творений Отцов опять-таки цитировались на древнегреческом языке, вследствие чего проповедь и в этом случае не вполне была доступна для народа. Время для проповеди назначалось не совсем удобное — часы пополуночи, как будто затем, по замечанию современного наблюдателя, чтобы отбить охоту слушать проповедников.⁶⁵⁵ Действительно, у греков в прежнее время существовала какая-то ночная служба, о ней Христофор Ангел сообщает следующие сведения. Во дни Господских и некоторых других праздников все греки с женами и детьми после полуночи собираются в храме, так что в домах остается по одному мальчику или девочке Для наблюдения за домом. Пришедшие в храм пребывают здесь до утра, воспевая гимны, а потом расходятся.⁶⁵⁶ За этим ли богослужением или же за ранней литургией произносилась вышеупомянутая проповедь, решать не беремся. Во всяком случае можно утверждать, что не везде и не всегда так велось дело проповедничества, как указано нами выше. Константинопольские духовные ораторы — монахи XVI в. — для выразительности своей речи любили прибегать к жестикуляции, но эта последняя производила очень странное впечатление. Герлах говорит: «Оратор то поднимал свои руки кверху, то опускал и как будто бы собирался фехтовать, потом он крестообразно складывал их одна на другую, а затем снова распростирал их и высоко закидывал голову, собираясь как бы лететь, а вся проповедь заканчивалась с сильным телодвижением».⁶⁵⁷ Несомненно, все это предание старины, и чем дальше шло время, приближаясь к нашему, тем больше совершенства приобретало проповедничество в изучаемой нами Церкви. — Нельзя к тому же умалчивать, что в Греческой церкви с давних времен существует очень почтенный институт так называемых иерокириксов, или свяшеннопроповедников. В каждой греческой епархии, которые у греков очень невелики и, пожалуй, равняются нашим благочинническим округам, епископ заботится, чтобы в ней был один или несколько проповедников, иерокириксов; в эти иерокириксы выбираются и назначаются лица, которые или уже заявили и доказали свою наклонность и способность к проповедничеству, или же сами явятся к архиереям добровольно, с предложением своих услуг и признаны будут способными к указанной должности. Обязанность иерокириксов состоит в том, чтобы своим умелым словом возмещать неумение вести дело проповеди у приходских священников. Такими проповедниками бывают и священники, и иеромонахи. Они переходят из села в село, из деревни в деревню в известной епархии, истолковывая истины веры и христианской нравственности. Кроме этих, так сказать, окружных иерокириксов в Греческой церкви встречаем еще странствующих иерокириксов, переходящих по своей доброй воле из епархии в епархию, из одной страны в другую. И нужно сказать, что эти бродячие иерокириксы иногда достигают замечательного влияния и великого уважения, не менее нашего о. Иоанна Кронштадтского. Таков, например, был странствующий иерокирикс иеромонах Косьма в XVIII в. О нем можно найти очень любопытные сведения даже и в нашей небогатой церковно-исторической литературе.⁶⁵⁸

Обращаемся к исповеди, составляющей очень важную функцию иерархических лиц. В Греко-Восточной церкви духовниками не гнушаются быть не только епископы и митрополиты, но и сами патриархи; все они допускают к себе, конечно в особых случаях, своих пасомых «на дух».⁶⁵⁹ Что же касается прочих иерархических лиц, то они не все могут быть и бывают действительными духовниками в Греко-Восточной церкви. Отправление функции духовничества организовано там таким образом: все приходы каждой епархии разделяются на большие или меньшие духовнические округа, и в каждый округ назначается в духовники иеромонах, который постоянно живет при одной из церквей округа, а в посты или вообще во дни, назначенные для исповеди, он объезжает желающих прийти на исповедь. Отсюда само собой возникает правило, соблюдаемое там, по которому каждый православный имеет одного духовного отца и не может менять его по своему произволу. Указанные духовники (которыми могут быть и белые священники, но обыкновенно отдается предпочтение монашествующим) получают от архиерея власть совершать исповедь посредством особых грамот. Многие архиереи поставляют духовников не только простым дозволением и грамотой, но и присоединяют к этому возложение рук на поставляемого, что считается лучшей гарантией добросовестного исполнения им своего долга.⁶⁶⁰ Духовники пропитываются за счет своих духовных детей, получая от них вознаграждение за совершение исповедной требы, почему на Востоке о них принято выражаться, что они «добывают заработок епитрахилью».⁶⁶¹ Существование духовнического института не служит, однако же, знаком того, что греко-восточные духовники — люди вполне безупречные. Греческая Кормчая книга очень строго осуждает таких духовников, которые из-за корысти допускают до св. Причастия даже лиц, совершенно недостойных этого.⁶⁶² Значит, они не всегда стоят на высоте своей задачи.

Таинство брака на Востоке совершается иногда архиереями, не исключая самих патриархов, а также архимандритами. Нередко встречается, что брак благословляют два или три архиерея сразу или же многие священники вместе. Брак редко заключается в храме, а обыкновенно на дому, потому что на Востоке все таинства, кроме священства, дозволяется совершать в домах. Венцы вступающие в брак приготовляют себе сами из живых или искусственных цветов, а также покупают в магазинах. Эти венцы новобрачные берут потом к себе на дом. Во время обхождения около аналоя браковенчающие и венчаемые соединяются руками друг с другом. Браки считается позволительным венчать и в посты, кроме св. Четыредесятницы.⁶⁶³ Заключение браков сопровождается, как и везде, разными обрядами народного происхождения. Например, во время обручения Жениха и невесту поят вином и угощают вареньем из одной ложки, связывают их друг с другом подвязкой, качают их вместе.⁶⁶⁴ Впрочем, о подобных обычаях нет надобности много распространяться. — Касательно таинства елеосвящения сделаем лишь одно замечание. Это таинство на Востоке имеет более широкое применение, чем у нас. Например, известно, что воспитанники Халкинской духовной школы, обязанные говеть четыре раза в год, в посты, по уставу школы должны каждый раз при этом принимать таинство елеосвящения, как об этом нами уже было сказано в своем месте.

Обрядовая сторона погребения умерших имеет на Востоке много отличительного от того, что наблюдается у нас. Вот как происходили похороны в XVII в. Когда оканчивал жизнь глава семьи, то в комнате, где находился покойник, собирались жена его, дети, родственники и друзья с растрепанными волосами и в разодранном платье, причем они ударяли себя в грудь и царапали свое лицо ногтями. Слышался ужасный плач и невероятный шум. При выносе покойника из дома в церковь вдова покойного обнаруживала все признаки безутешного отчаяния: слезы лились ручьем, и она поднимала такой вой, что казалось, как будто бы она употребляет все усилия к тому, чтобы и ее душа отлетела вместе с душой почившего. В храме по окончании службы все целовали крест, а также покойника в лоб и уста; наконец, каждый же в самой церкви съедал кусок хлеба и выпивал стакан вина.⁶⁶⁵ А вот перечисление главных особенностей похорон на Востоке, соблюдавшихся в XIX в. Погребение людей знатных совершается с большой пышностью. Духовенство обязано иметь при этом белое облачение, и всякий священник и диакон, хотя бы и не был приглашен, может облачиться в собственную ризу и сопровождать покойного до могилы. Из церквей берутся хоругви, кресты, иконы и пр.; музыка почти необходима при погребении всякого довольно знатного человека; а если лицо находилось на государственной службе, то идут войска и артиллерия (последние обычаи, конечно, имеют место в Греческом королевстве). При погребении часто случается видеть на проповеднической кафедре людей светских: всякий образованный родственник или знакомый умершего, а иногда и муж усопшей жены или отец сына имеет право, с благословения предстоятеля, почтить их своим похвальным словом. Если погребение совершается на общем кладбище, то одежда на умершем изрезывается на части вся, не исключая и самой обуви, в предосторожность от похитителей. Бедные хоронятся без гробов. Женщины прощаются с умершим в доме, и ни в церкви, ни при могилах не бывают, хотя бы умерший был самым близким родственником. По окончании литии священник четыре раза бросает землю на гроб: от главы могилы, от ног, с правой стороны и с левой, образуя таким образом крест.⁶⁶⁶ В Греции существовал и теперь существует не новый обычай — еще при жизни заказывают по себе сорокоуст.⁶⁶⁷ Греческая церковь отличается от нашей следующей особенностью похорон. У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции же сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года, а иногда раньше или позже, кости их выкапывают из земли и полагают в особом помещении — кимитирии, или усыпальнице. Отрытие и перенесение костей в кимитирии составляют особый обряд, служащий как бы продолжением и завершением похорон: приглашается священник, и при совершении им обычной панихиды кости изымаются из земли, обмываются водой и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где и служится заупокойная литургия и великая панихида; после всего этого относятся в кимитирии. Кимитирием называется небольшой дом или сарай при церкви, в котором открывается перед зрителем большая яма посередине или большой ящик для помещения костей бедных людей, а затем шкафы с полками для костей богатых людей, в последнем случае на черепах делаются надписи: кому они принадлежали и когда эти покойники скончались. Вышеописанный обычай проистекает, вероятно, из экономических расчетов, из стремления занимать поменьше места кладбищами в густонаселенных странах (как Греческий Восток и Италия, где тоже встречается этот обычай). На Афоне тоже существует этот обряд, но с тем различием, что черепа всех почивших с надписью их имени ставятся на полках в хронологическом порядке, а черепа и даже кости заслуживших особенную память помещаются на полках в сосудах. Если кости обретены чистыми и светлыми, то афониты принимают это как свидетельство блаженного состояния души почившего в загробном мире.⁶⁶⁸

Во многих странах Греции, особенно на островах, архиереи и священники до последнего времени очень свободно позволяли погребать богатых людей в церквах, но делалось это крайне небрежно, так что в церкви появлялась вонь, и посетители, зажимая рот, должны были бежать от этих храмов, как от огня, напутствуя проклятиями погребенных здесь. С этим безобразием рука об руку шло дикое обыкновение, по которому родственники умершего не хотели ходить в ту церковь, где погребен последний; так они поступали из-за гнева на Бога (?), отнявшего у них любимого или дорогого человека. Греческая Кормчая очень сильно восстает против таких дурных обычаев и таких превратных понятий.⁶⁶⁹

Скажем еще об одном предмете, имеющем отношение к греческому богослужению. Как происходит у нас приумножение лика святых, это всем известно. Не совсем так совершается то же дело в Греции. Там к лику новых святых причисляются почти лишь одни мученики, принявшие венец за исповедание веры. Одним из чтимых новоявленных мучеников нужно считать Георгия Нового, или Яннинского (от имени города Яннины). Георгий пострадал в 30-х гг. текущего века в Яннине. Он был болгарин, по своему занятию сеис, т. е. конюх. Служба его протекла в турецких домах. В свое время он женился на гречанке и прижил с ней сына Иоанна. В это время, не известно по какой причине — по злобе или ошибке, — один хадж (мусульманское духовное лицо. — Ред.) объявил своему начальству, что Георгий сначала был турком, а потом сделался ренегатом. Напрасно обвиняемый оправдывался. Его заключили в тюрьму, долго мучили, домогаясь отречения его от христианства. Наконец он был повешен. Толпа христиан, окружавшая мученика, вдруг заметила неожиданный свет, окружавший его голову, и объявила Георгия прославленным мучеником. Турки, в свою очередь, всполошились и тем еще увеличили силу впечатления от необыкновенного явления. Погребение новомученику было сделано торжественное. Отпевали его два архиерея: яннинский и другой. В маленькой церкви на дворе в Яннинской митрополии стоит его высокая мраморная гробница.⁶⁷⁰ Вдова новомученика долго жила после него, пользовалась почтением и пропитывала себя доброхотными приношениями верующих. Сын новомученика Иоанн обзавелся хорошеньким беленьким домиком и красиво обставил его. Одна большая комната увешана иконами и лампадами, как церковь. В нее, как и ко гробу Георгия, заходят христиане помолиться и жертвуют что-либо на свечи и масло, а частью и на домашние нужды. — Сын Георгия Нового женился на молодой красавице — женился к прискорбию некоторых лиц, находящих, что сыну мученика пристойнее было бы пойти в монахи, чем жениться. Действительно, как-то странно слышать о женатом сыне мученика, имеющем у себя в доме молельню в честь своего отца и молодую жену, одну из первых красавиц в Яннине.⁶⁷¹ — Интересно, что современные греки изображают Георгия Нового на иконах вполне сообразно тем сенсационным обстоятельствам, при которых происходило мученичество последнего в действительности. В таком виде изображены Георгий, его суд и страдания в Яннине на картине, висящей на его гробнице. Один русский зритель этой иконописи справедливо замечает: «Привыкнув видеть в подобных изображениях мучителем языческого игемона в костюме римского воина или самого языческого царя, вдруг видишь в качестве мучителя изображенным современного турецкого пашу со всей современной обстановкой и не знаешь, чему дивиться больше — смелости ли живописца или равнодушию местного (магометанского) начальства, которое хотя и не привыкло заглядывать в христианские храмы, но все же не может не знать, что здесь оно выставлено на позор и на проклятия христиан».⁶⁷² Как, в самом деле, объяснить, что турки нимало не обращают внимания на то, что их суд и управление подвергаются осмеянию в христианских храмах в их собственном государстве, их собственными подданными? Мыслимо ли это и возможно ли это еще где-нибудь, кроме Турции? Мы поймем это явление, если узнаем, что и греки, и славяне, подчиненные туркам, уверены в благодушии и замечательной терпимости своих поработителей. Они сами в минуту откровенности говорят: «С турками не только можно жить, но и любить их можно иногда сердечно: ибо до тех пор, пока в них не возбуждено до исступления их религиозное чувство, они добры, уступчивы, великодушны, ласковы», в особенности в последнее время. А об отдельных наиболее добрых турках у греков и славян турецких даже сложилась поговорка: «Если родится добрый турок, то добрее его нет уже доброго человека на свете».⁶⁷³

В заключение сообщим несколько сведений о таких предметах, которые хотя и имеют не столь близкое отношение к собственно богослужению греко-восточных христиан, но все же ярко характеризуют их религиозную жизнь.

Здесь прежде всего упомянем о некоем обыкновении, сопровождающем освящение воды в день Богоявления. Чин освящения воды в Богоявление представляет замечательную особенность в том, что в конце священнодействия в Константинополе патриарх, а в других местах митрополит или священник, совершающие водоосвящение, бросают крест в воду — в море или реку. Вслед за тем мужчины из зрителей, совершенно нагие, бросаются в воду, чтобы достать крест; кто в этом первый успеет, тот получает право ходить с этим крестом по домам целый день для сбора подаяний в свою пользу. Когда крест тяжелый (бывает и легкий, деревянный) и погружается на дно, особенно многие бросаются, чтобы найти его; причем случались даже убийства между соперниками, боровшимися под водой из-за креста.⁶⁷⁴ Как бы мы ни судили об этом обычае, во всяком случае нужно помнить, что рассматриваемое явление принадлежит к числу древних и встречается в XVII в.⁶⁷⁵

Известно, что греческие иерархи в прежнее время нередко снабжали своих почитателей разного рода святынями сомнительной подлинности. Таких примеров очень немало. Вот один из них. Константинопольский патриарх Парфений I прислал в дар нашему царю Михаилу Феодоровичу «миро от I Вселенского собора 318 св. Отцов»;⁶⁷⁶ но история не знает, чтобы на I Вселенском соборе происходило освящение мира. Другой патриарх, Сильвестр Александрийский, берет на себя превышающую силы человека задачу предсказать на основании будто бы «Откровения» Иоанна Богослова, что у нашего царя Феодора Иоанновича непременно будет законный наследник престола; а для того чтобы это предсказание осуществилось, он послал супруге этого государя какую-то «землю Иорданскую», которую и приказал ей вкушать со святой водой. Тот же патриарх вручил русскому посланнику, возвращавшемуся в Россию к вышеназванному царю, «хлебец пресвятой Богородицы» и дал ему такой совет: «Если Божьим судом учинится в море буря (по дороге), то пусть он кинет часть от этого хлебца в море, и море утишится».⁶⁷⁷ Нужно иметь слишком много веры в себя, чтобы поступить так, как поступил в данном случае патриарх.

После этого не будет ничего удивительного в том, что некоторые греческие священники впадали даже прямо в суеверие. Так, священники ради врачевания больных читают над ними какую-то суеверную хартию (τής Γιαλους); они же ради волшебных целей среди гор и долин при зажженных смоляных факелах читают апокрифическую Соломонову книгу, которую наш источник обзывает дьявольской.⁶⁷⁸ Само собой понятно, что подобные священники сквозь пальцы смотрят на суеверия народа, а таких суеверий у него очень много. В народе, например, сохраняются остатки отдаленного язычества. Христиане на Востоке отправляют какие-то курмбании (турецкое название), представляющие большое сходство с языческими жертвами. Курмбанисты покупают живых овец, сами закалывают их, зажигая свечи на их рогах, окуривая фимиамом, затем зажаривают их цельными и изжаренных и еще дымящихся кладут перед святыми иконами, а кожу отдают в дар церкви или монастырю.⁶⁷⁹ Пример другого суеверия. Миряне, с разрешения священников, раскапывают гробы умерших, чтобы найти в них и умертвить так называемых Βρικολάκους (т. е. вампиров). Вампирам этим народное легкомыслие приписывает разного рода несчастья, случающиеся с людьми.⁶⁸⁰ Христиане Востока, как и в других странах, справляют суеверные и полуязыческие обряды на святках (календы), предаются шумным гаданиям в день рождества Предтечи. У них же встречается очень странное поверье, что будто бы турецкие бани обладают свойством вытягивать св. миро из тела христианина,⁶⁸¹ и пр.

Но если религиозность греко-восточных христиан не чужда мутных примесей, то как бы взамен этого они отличаются очень верным соблюдением церковных уставов. Как строго соблюдали и соблюдают они посты, на этот счет можно привести много самых достоверных свидетельств. Историк Рико, описывавший состояние Греческой церкви XVII в., заявляет, что греческий христианин даже в тяжкой болезни или в крайности не позволял себе нарушить пост и согласен был лучше умереть, чем оскоромиться.⁶⁸² Приблизительно того же времени греческий писатель Элладий замечал, что греки избегали принимать во время поста даже лекарства, прописанные врачом, невзирая на разрешения архиерея со спокойной совестью вкушать изготовленное в латинской кухне.⁶⁸³ Другой греческий писатель, описывая XVII в., говорит, что греческие христиане, мужчины и женщины, ни в чем не желают уступать монахам по части соблюдения постов. Он же говорит, что греки называют посты, и в особенности великую Четыредесятницу, «десятиной души», т. е. таким делом, в котором как бы приносится в жертву Богу часть самой души.⁶⁸⁴ Даже пост, называемый Петровским и считающийся у нас, не исключая простолюдинов, сравнительно неважным, и этот пост христиане на Востоке соблюдают очень строго. Архимандрит Антонин, описывая при одном случае «разговенье» на Востоке по истечении этого поста, пишет: «Разговенье это было встречено совершенно с тем же чувством, как и у нас, пожалуй, даже с более живым, потому что на Востоке известная святцевая заметка о "разрешении вина и елея" принимается ни к одному только сведению, как у нас, а прямо к кухонному режиму».⁶⁸⁵ В греческих церквах есть обыкновение читать в Сырное воскресенье наставление патриарха о строгом соблюдении наступающего поста, и это слово не остается пустым звуком. Во всех константинопольских храмах в течение всего этого поста все ярко блестящие предметы бывают задрапированы в черное, т. е. как бы облечены в траур, напоминая о днях плача и покаяния.⁶⁸⁶ Посты в Греции соблюдаются во всей точности и по настоящую пору. Вот свидетельство очевидца, чуждого всякого пристрастия. «В постные дни здесь никто решительно, ни из священников, ни из мирян, не позволяет себе оскоромиться».⁶⁸⁷ Заслуживает внимания то обстоятельство, что знатные греки в прежнее время говели по четыре раза в год, в четыре известных поста.⁶⁸⁸ Возможно, что то же правило соблюдается и ныне.

Наконец, сделаем несколько замечаний относительно домашнего благочестия рассматриваемых христиан. У греков не принято держать икон в приемных и жилых комнатах; для икон отводится особая моленная в помещении обеспеченного грека, уединенная и удаленная от уличного шума; она уставляется часто дорогими иконами в несколько рядов со многими лампадами. В этой моленной можно найти и аналой с церковными книгами, и шкафы, в которых хранятся частью богослужебные книги, частью наследственные святыни. Здесь совершают молитву домашние. В некоторых помещениях вместо моленной устраиваются небольшие домовые церкви.⁶⁸⁹ В Греции есть обычай принимать к себе священника для совершения водосвятия в первое число каждого месяца. Кропят при этом не только людей, но и стены домов; кропление производится миртовой веткой. Чем сильнее и обильнее производится кропление, тем оно считается действеннее и полезнее для здравия. Водоосвящение происходит в вышеупомянутых молельнях или домовых церквах. В бедных помещениях дело ограничивается окроплением принесенной с собой священнослужителями святой водой. По окончании окропления хозяин кладет деньги в чашу со св. водой, которые и поступают в пользу клира.⁶⁹⁰ — В Греции, находящейся под владычеством турок, как известно, все христианские школы подлежат ведению и власти патриархии. Поэтому в интернатах этих школ введены некоторые религиозные обычаи, напоминающие порядки наших духовно-учебных заведений и, пожалуй, вообще монастырей. Так, там введено чтение чего-либо назидательного вслух во время обедов. Например, прочитывают по порядку священную историю на новогреческом языке. Совершается чтение утренних и вечерних молитв для всех питомцев вместе. К сожалению, указанный обычай иногда превращается в пустой формализм. Преосв. Порфирию раз пришлось присутствовать на вечерней молитве учеников народного училища на острове Халки, и вот что привелось ему наблюдать при этом. «Мальчики стояли лицом к иконе, а начальник и учителя молились на них (?). Стоя сзади, я заметил, что ни один воспитанник не перекрестился; одни из них стояли, как статуи, другие смеялись потихоньку, иные дремали облокотись на стены. Это зрелище опечалило меня. Наконец комедия (?) была выполнена. Каких плодов, — замечает автор, — можно ожидать от такого воспитания, которое не только не развивает, а еще подавляет религиозное чувство в самом раннем детстве?»⁶⁹¹ Но можно полагать, что наблюдение почтенного автора встретилось лишь с печальным исключением.

Греческие ученые нашего времени скептически взирают на религиозное состояние греческих христиан. Благочестие греков, по их мнению, часто лишь ограничивается суровым, по монастырскому образцу, соблюдением постов, посещением служб и вообще обращено на внешнюю сторону религии; благочестие народа вследствие недостатка образования часто перемешано с предрассудками и суевериями и запечатлено фанатизмом по отношению к иноверцам. Такого мнения держится профессор церковной истории Афинского университета Диомид Кириак.⁶⁹²

II

- Сведения относительно нравов высшего духовенства.

— Приходское духовенство и несколько замечаний о его нравах.

— Народ и его отношение к высшему и приходскому духовенству,

— поучительные известия в этом случае;

— краткая характеристика народных нравов: семейная жизнь,

— вдовье положение женщины,

— привитие добрых навыков детям,

— обычай побратимства.

— Благотворительность и странноприимство.

Наш русский востоковед епископ Порфирий (Успенский) пишет: «На Востоке много архиереев. В Палестине, где едва ли есть 20 000 православных христиан, святительствуют, кроме патриарха, восемь архипастырей. В Сирии на 70 000 православного народонаселения считается десять-одиннадцать иерархов. Константинопольскому патриарху подведомы сто пятьдесят епархий.⁶⁹³ Итак, Восточная церковь есть как бы многоочитый Херувим». «Восточные архиереи, обозревая свои епархии, в селах посещают каждый дом и каждую овцу оглашают по имени. Такой близостью их к народу отчасти объяснятся беспрекословное повиновение им мирян».⁶⁹⁴

Действительно, не только епархиальные архиереи, но и сами патриархи принимают на себя на Востоке труд продолжительного и неспешного обозрения и объезда подчиненных им пасомых. Так, о патриархе Антиохийском Евфимии II (1635-1648) рассказывается, что «пася народ свой со страхом Божьим он по прошествии трех лет посетил все епархии престола своего и возвратился восвояси и опять по прошествии трех лет посетил их и возвратился».⁶⁹⁵ Подобное же известно и о другом патриархе — Макарии (1648-1672). Раз его путешествие по Антиохийскому патриархату продолжалось почти год, от 16 июля 1659 г. до 1 июня 1660 г. Заметки об этом путешествии были сделаны в свое время очевидцем, сыном Макария, архидиаконом Павлом Алеппским. Вот некоторые из этих заметок. «Патриарх выехал из Дамаска с целью собрать положенные денежные взносы и обозреть положение своей паствы. Он отправился в ближайшие к Дамаску города. В этот день (день выезда) он переночевал в деревне Димас... Прибыл в Сидон, где оставался 12 дней». Затем перечисляются различные города и селения, какие обозревал патриарх. Повествователь при этом отмечает, где именно в пути совершал богослужение патриарх. «Мы прибыли, — пишет он, — в монастырь пророка Ильи, где совершили службу и отправились в Бисканту под горой Ливаном и служили в ее церкви. Затем приехали в Кафр-Акаб и служили в его новой церкви после того, как мы ее освятили и привели в порядок ее алтарь. Это было в воскресенье в начале октября. Мы возвратились в Мхедзе и тут также служили два раза».⁶⁹⁶ Нет сомнения, такого рода обзоры патриархата, сопровождавшиеся совершением архиерейской службы в разных захолустных местах, благоустроением храмов и, весьма естественно, собеседованиями архипастыря с пасомыми, собеседованиями, служившими к утверждению веры и благочествия, должны были приносить большую пользу местной Церкви.

Жизнь даже высших иерархов, т. е. патриархов, протекала среди простоты и при самой незатейливой обстановке. Один историк, описывающий состояние Греческой церкви начала XVIII в., пишет о патриархе Константинопольском: «Лучше всего то, что патриархи эти носят скромную одежду, которая у них одинакова с прочим духовенством, — это черная шляпа и черное же платье. В их помещении все бедно (schlecht), к посещающим их они относятся любезно и смиренно, позволяют им садиться. Их скромность хвалят даже иезуиты. Стол их очень умерен, к столу обыкновенно приглашаются один или несколько архиереев. Когда патриарх и его гости встают из-за стола, за него садятся монахи (свита патриарха) и пользуются остатками. Если патриарх едет в город, то садится на лошадь в обыкновенной своей одежде, в правой руке он держит узду, а левой посылает благословение. Позади него следуют несколько диаконов, из которых один несет его жезл, а впереди едут двое кавасов. Для прогулок его служит небольшой сад, находящийся позади патриарших покоев. Часто он отправляется в селения или водой на небольшие острова, лежащие вблизи Константинополя, где есть сады и виноградники, принадлежащие патриархии или его добрым друзьям. Если он скуп или отличается строго точным хозяйствованием, то он может кое-что сберечь из своих доходов и оставить наследство своим родственникам».⁶⁹⁷ Разумеется, патриархи остальных восточных патриархатов проводили жизнь приблизительно по тому же образцу, беря пример с Константинопольского патриарха. Известный патриарх Иерусалимский Досифей (1669-1707) говорил: «Расходы наши суть равны с единым игуменом наименьшего монастыря, и на все наши одежды не изойдет (в год) и пятисот асперов (мелкая монета)» и прибавляет: «Платья дорогие духовным людям непристойны и носили такие платья иконоборцы». По его же словам, «патриархи наипаче пеши ходят». Тот же патриарх Досифей говаривал: «У него книги (каких он имел более тысячи) вместо вотчин, которые имеют в Московском государстве патриарх, митрополиты и монастыри».⁶⁹⁸ И нужно сказать, что Иерусалимские патриархи в самом деле не чужды были библиофильства; основанная ими библиотека при Святогробском подворье в Константинополе до сих пор продолжает оказывать очень ценные услуги богословской науке.

Патриаршие помещения вообще на Востоке незатейливы. На нашего русского путешественника Арсения Суханова резиденция Константинопольского патриарха производила впечатление чего-то скромного. «Дворы патриарши, — пишет он, — с малыми воротцы, якобы калитка».⁶⁹⁹ Патриаршее помещение в Константинополе и впоследствии сохраняло вид очень непритязательный. Александрийский патриарх долгое время не имел сколько-нибудь приличного обиталища, и только в середине XIX в. на средства русского императора устроен патриарший дом, вполне соответствующий своему назначению.⁷⁰⁰ Впрочем, восточные патриархи не отказывались от устроения себе даже красивого помещения, когда открывалась к тому возможность. Так, известный Павел Алеппский рассказывает, что часть денег, привезенных патриархом Антиохийским Макарием из Московского государства, была употреблена на сооружение новой патриархии в Дамаске. Павел говорит: «Мы построили новый дворец (патриарший), приличествующий нам. С передней стороны дворца я облицевал его черным и белым камнем с основания до вершины и устроил при нем фонтан и водоем из пестрой мозаики и цветного мрамора, выбрасывающий воду, которая, рассыпаясь в своем падении, чарует своим журчанием». Особенные заботы были приложены к украшению зала дворца. «Зал мы выстлали, — говорит Павел, — материалами разного рода и разных цветов, и я посылал в Алеппо за желтой и зеленой черепицей. Красота зала с его водоемом и водометом сделалась предметом разговоров, — прибавляет он, — в городе Дамаске, и многие из именитых людей нередко приходили посмотреть на него». Все устроено было сообразно лучшим образцам. Вообще, по словам Павла Алеппского, как бы имелось в виду опровергнуть мнение, что «мастера новых времен не способны производить работы, подобные древнему искусству». Как ни хорошо была устроена патриархия во дни патриарха Антиохийского Макария, представляя из себя «восхитительный вид», тем не менее Павел Алеппский сознается, что при большем обилии денег он мог бы устроить многое и еще лучше. «Конечно, — замечает он, — если бы в нашем обладании была целая сокровищница золота, она подверглась бы в наших руках полному израсходованию, и это сооружение стояло бы памятником для будущих поколений, ибо хотя деньги, имевшиеся у нас, составились из даяний христиан, но употребление их на эти хорошие дела, несомненно, есть весьма похвальное деяние».⁷⁰¹

Вместе с простотой и неприхотливостью в жизни греческие иерархи отличались значительной толерантностью в религиозных отношениях. Что в других странах, например в России, могло бы возбуждать недоумения, сомнения и даже соблазн, то со спокойной совестью свободно допускалось в Греции. Об этого рода толерантности могут свидетельствовать и те ответы, которые дает нашему путешественнику Арсению Суханову Александрийский патриарх Иоанникий на его недоуменные вопросы. Арсений, например, спрашивал этого последнего: «Аще в пустыни просфиры не будет, можно ли изрезав простой хлеб в части и над тем служити?» И в ответ получил: «Можно, вырезав из хлеба часть и назнаменовав крест и надписав IC ХС и над тем служить». Арсений предлагал патриарху другой вопрос: «Достоит ли погребать мертваго в воскресенье или Господний праздник?» и получил такой ответ: «Во вся дни достоит погребати, и в воскресный день, и в Господский праздник, только пред обеднею не достоит погребать, если служить ему, кто погребает». Арсений далее предлагает тому же патриарху вопрос, который немало смущал совесть древних русских людей: «Егда, где купели не случится в церкви или в дому, можно ли крестить обливанием или и покроплением, если будет иноземец болен или и младенец, а поднять к погружению нельзя?» Но патриарх не видит и не находит никаких затруднений там, где усматривает их мысль, стесненная обрядовым направлением; Иоанникий заявляет: «Можно и в дому крестить и без купели, аще в церковь не можно вынести» и прибавляет: «Аще и оздравеет, то крещение есть право, и снова крестить не подобает».⁷⁰² Греческие иерархи и духовенство не находят ничего противного своей совести в том, что они принимают самое непосредственное участие в погребении неправославного архиерея, например копта. Преосв. Порфирий был очевидцем следующего случая в Каире. В 60-х гг. XIX в. здесь умер коптский патриарх Кирилл. В его погребении приняло участие и православное духовенство города. «Наступил час выноса тела в церковь, — повествует указанный автор. — Синайский архиепископ в мантии, омофоре и митре, все греческое и коптское духовенство в ризах двинулись туда под осенением хоругвей с возженными свечами. В старом храме (православном?) усопший в сидячем положении на кресле поставлен был на середине против царских врат; и тут его отпело греческое духовенство по своему обряду и провозгласило ему вечную память. Копты же молчали, потому что раньше отпели его дома».⁷⁰³

Если в религиозных отношениях, как видим, высшее духовенство на Востоке отличается толерантностью и мягкостью правил, то в административном отношении то же духовенство иногда бывает властительно и сурово. Известно, что турецкое правительство облекло, в особенности первенствующих, греческих иерархов большой властью гражданского характера в отношении к их подчиненным. Эта власть дает им возможность карать религиозные преступления, неповиновение, смутьянство и пр. Есть власть; естественно, что она проявляется и на практике. Представим несколько примеров применения к делу указанной власти. В 1882 г., за смертью патриарха Иерофея, опросталась Иерусалимская патриаршая кафедра. На место скончавшегося иерарха был избран ему в преемники популярный в среде святогробского духовенства архимандрит Фотий. Но у русской дипломатии давно созрела мысль возвести на Иерусалимское патриаршество лицо, наиболее расположенное к России и хорошо известное у нас. Выбор нашей дипломатии остановился на Фаворском архиепископе Никодиме, долго проживавшем в качестве управляющего подворьем Св. Гроба в Москве Никодим как русский ставленник (хиротонисан в архиереи в Петербурге) подавал большие надежды на улучшение иерусалимских дел во всех сферах, а потому русская дипломатия обратила на него свои взоры и постаралась, затормозив канонические выборы, добиться перед султаном утверждения на патриаршестве своего излюбленного кандидата. Новый патриарх, как навязанный святогробскому духовенству извне, был встречен в Иерусалиме с недоверием и даже прямой, плохо скрываемой враждой. Недовольные клирики стали группироваться около архимандрита Фотия, которые не только не примирился с совершившимся фактом назначения Никодима в патриархи, но и титуловал себя «нареченным патриархом Иерусалимским», протестовал против его незаконного вступления на патриаршую кафедру. Чтобы положить конец такому порядку вещей и чтобы уничтожить гнездо всяких враждебных начинаний, Никодим решился на такую меру: явных сторонников архимандрита Фотия изгнал из патриархии, а его самого под строгим турецким конвоем отправил в заточение в Синайский монастырь с наказом архиепископу Синайской горы держать его в суровом режиме. Фотий пробыл здесь в ссылке семь лет.⁷⁰⁴ Другой пример: в начале XVII в. патриарх Александрийский воспретил синайскому монастырю, именуемому Джувания, совершить богослужебные действия для каирских христиан, находя в этом ущерб для своих доходов.⁷⁰⁵ Что касается отдельных христиан, то не только патриарх, но и архиерей того, кем они недовольны, наказывали ссылкой, заточением в монастырь в качестве исправляемого или в качестве сумасшедшего и т. д.⁷⁰⁶

Скажем о приходском духовенстве и его нравах; но, к сожалению, наши сведения в этом отношении очень ограничены.

Священники, особенно в селах, часто имеют не очень многочисленную паству. Случается, что не более пятидесяти домов. Но вот что замечательно: имея такие маленькие приходы, священники умеют жить прилично и не испытывают недостатка в материальном отношении. Это обстоятельство возбуждает истинное удивление у некоторых наблюдателей.⁷⁰⁷ Но дело это отчасти объясняется тем, что священники не избалованы в своих потребностях, а пасомые вообще охотно делятся с ними своими достатками.

В Греко-Восточной церкви в священническом сане состоят без различия как люди женатые, так и неженатые, что, конечно, вполне сообразно с канонами. Но, несмотря на такое различие, те и другие одинаково требовательны в отношении материальной помощи со стороны паствы. Женатые, конечно, оправдывают себя в этом случае тем, что у них жена и дети. Оправдание — естественное, тем более что священники и их семьи в Турции не могут рассчитывать ни на пенсии, ни на щедроты от архиерейских кафедр и должны сами, как они там знают, устраивать свои семейные дела. И нужно отдать им справедливость: священники привыкли не возлагать надежд на других, а больше всего надеяться на самих себя. На Востоке не редкость видеть, что сыновья священников, воспособляемые от своих отцов, заводят торговлю и ведут ее не хуже настоящих купеческих фирм.⁷⁰⁸ Быть может, поэтому в народе там (как и у нас) существуют грубо-иронические поговорки насчет детей священника, поповичей, вроде поговорки: «Сын попа — племянник дьявола».⁷⁰⁹ А безбрачные лица из числа священников, часто нося имя игумена (будет ли он священствовать в монастыре, обращая последний в приходскую церковь, или же живя с таким титулом в приходе, а это не редкость), тоже стремятся к приобретению бренного металла: или для того, чтобы на деньги купить архиерейство, или же для того, чтобы, нажив деньги, сбросить с себя игуменство, жениться, переехать на жительство в большой город, вроде Афин, и заняться какой-либо свободной профессией.⁷¹⁰

Есть русская пословица: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Она приложима и к греческому духовенству, священникам. Так как священники находятся в Турции в податном состоянии по отношению к епископам, т. е. несут разнообразные и нелегкие повинности,⁷¹¹ то естественно, что они должны изобретать разные способы и удовлетворить архиерея, и обеспечить свое личное положение. При подобных обстоятельствах очень разборчивым в способах добывания копейки быть невозможно. В Греции существовала строго определенная такса, сообразно которой взимались деньги за совершение всех церковных треб. Особенно выгодную статью дохода составляли долгие и строгие посты. Если пасомый, исповедываясь перед духовником, объявлял, что он в том или другом отношении нарушил пост, то духовный отец прощал ему грех только под условием известной платы за нарушение церковных предписаний. Говорят, что священники имели списки, в которых точно обозначалось: за какую сумму денег мог быть отпущен тот или иной грех. Вообще о материальном состоянии священников иногда приходится читать такое замечание: доходы священников прямо пропорциональны порочности пасомых.⁷¹² Так, по крайней мере, было в старые времена. Едва ли нужно прибавлять, что священники из-за прибыли не гнушались никаким житейским занятием, обещавшим им выгоду и доход.

Один старинный немецкий историк, Гейнекциус, говорит: «Не существует такого народа, который имел бы больше любви и уважения к своей Церкви, как греки». Эта любовь и уважение к Церкви выражаются у греков очевиднее всего в их почтении к духовенству. Историк Рико говорит, что «уважение греков к духовенству можно назвать фундаментом и опорой их Церкви». А известный нам греческий писатель Элладий прибавляет, что «они охотнее сами помрут от голода, чем позволят претерпевать недостатки своей Церкви и духовенству».⁷¹³ Такое отношение греко-восточных христиан к своему духовенству объясняется главным образом тем, что духовного сословия, как понимают его русские, там нет, а все степени церковной иерархии и церковно-служительские звания доступны на Востоке каждому, без различия сословий и общественного положения. Знание грамоты, умение читать, писать и петь по нотной богослужебной книге, окончание курса в народной или церковно-приходской школе, диплом об окончании курса в гимназии — вот что открывает путь для молодых людей ко вступлению в клир, позволяет им становиться диаконами, священниками, а со временем, благодаря личным дарованиям и заслугам, достигать высших иерархических степеней. Одним словом, там все приходское духовенство «избирательное», а потому духовного юношества там не было, нет и (вероятно) не будет.⁷¹⁴

Народ с особенным почтением относится к высшему духовенству — архиереям. Наш паломник Арсений Суханов с истинным удовольствием рассказывал о следующем явлении, которое ему привелось наблюдать. Если богослужение совершал сам патриарх, то по его окончании он первый выходил из церкви; в противном же случае первым выходил отсюда служивший иерей или игумен. «А преж патриарха, — замечает Арсений, — ни из церкви, ни от церкви отнюдь никто не пойдет... преж служащего иерею отнюдь никто не пойдет из церкви ни из иноков, ни мирских людей; и тако творят везде у греков». Вслед за патриархом из церкви выходили священники «и прочии вси по ряду», а затем и миряне, все поклонялись малым поклоном патриарху и становились по его сторонам. Когда же все выходили, патриарх отправлялся в свои келии и, взойдя на лестницу, обращался лицом к народу и «осенял рукою на весь мир»; только уже после этого посетители церкви и службы расходились по своим домам.⁷¹⁵

В частных сношениях с архиереями народ отличался и отличается крайней к ним внимательностью и предупредительностью. Вот прежде всего свидетельство из XVII в. Когда известный патриарх Антиохийский Макарий, возвращаясь из России, достиг побережья Черного моря в Малой Азии, то был встречен здесь народом с замечательным вниманием и любовью, несмотря на то, что это было за пределами его патриархата. Например, когда Макарий и его многочисленная свита остановилась в городе Эносе, то путникам этим «ни разу не пришлось покупать чего-либо на рынке, ибо женщины и мужчины наперебой приносили им обеденные припасы — хлеб, разного рода кушанья, одно за другим, водку и вино и другие напитки, и все это в таком количестве и столь похвальных качеств, что превосходило всякое описание. Все они, днем ли, ночью ли, были готовы к услугам Макария и его спутников». То же повторилось, когда этот же патриарх потом приехал в один из значительнейших городов, принадлежащих к его патриархату, — в Алеппо. «Собрались все с большой торжественностью, чтобы выразить честь патриарху, которого они наперерыв, один перед другим угощали обедом и ужином, условившись между собой, что, когда он пообедает в одном месте, ужинать будет в другом, и так горячо добивались чести принять его, что иногда случалось, что двое или трое в одно время готовили угощение. Не менее многочисленны были их подарки и милостыни».⁷¹⁶ А вот и свидетельство из второй половины XIX в. Посещая архиерея, «архонты» (т. е. сановные лица) почтительно целуют руку архиерея, низко ему кланяются, подают ему туфли, беспрестанно говорят: «Отче святый». А если сановный посетитель застает владыку предающимся отдыху на софе, то поправляет ему одеяло на ногах, с поспешностью принимает из рук его чубук, не давая времени прислужнику принять последний, когда архиерей сделает лишь одно движение...⁷¹⁷

Но, без сомнения, важнее всего — покорность и послушание, какое обнаруживает христианский народ на Востоке, распоряжениям и требованиям, исходящим от «архиерейской» власти. Преосв. Порфирий пишет: «Восточное духовенство сумело приучить православных мирян к покорности ему. Вот тому доказательства. По тесным обстоятельствам времени цареградские патриархи повелели читать тихомолком в алтаре моления об оглашенных, дабы сократить литургию; и никто не прекословил им. А Вселенский же патриарх Герман в 1843 г. предписал всем своим архиереям, напротив, громко сказывать ектеньи об оглашенных; и все единодушно отвечали: "Да будет". В том же году греческие служебные Минеи были исправлены так, что целые речения прежние заменены в них новыми, будто бы лучшими; и оттого никакого раскола, даже никакого волнения не было в клире и народе. Вся тяжесть взносов (на церковно-общественные и архиерейские нужды) падает на народ, но он безропотно несет ее (ради блага своих душ), исполняя свой долг. Пойдите вы, владыка, постучитесь в двери русаков, составляющих вашу паству, и попросите себе годового подаяния или подарка. Получите? Дается вам? Нет. Почему же?» Вслед за этим наш писатель присовокупляет: «Во всех патриархатах священники избираются из среды народа, а потому народ слушает тех, которых сам поставил своими вождями, а вожди эти, пользуясь народным доверием к себе, имеют ту смелость, какой не имеем мы».⁷¹⁸

Разумеется, мы не можем ожидать того, чтобы и приходское духовенство пользовалось бы таким же почтением и встречало бы такое же послушание со стороны народа, как сами архиереи. Некоторые греческие архиереи, по-видимому, не совсем довольны отношениями паствы к приходскому духовенству, находя, что первая недостаточно послушна голосу своих непосредственных пастырей. Так, от иного архиерея после того, как им совершен объезд его епархии, можно услышать такие речи: «Всякое путешествие поучительно чем-нибудь. Видел и я нечто полезное, видел людей (т. е. священников), которые пасли овец, и других людей (опять же священников), которые за свиньями смотрели. Думал я, какая благодать пасти кротких овечек! Все они вместе, все согласны, куда бежит одна, бегут и другие. Пастырю доброму радость. Совсем иное дело свиньи. Пасти свиней — это мука; с утра выгнали их вместе, а к вечеру уже и собрать их нельзя; они все разбежались по роще. Тогда что должен делать бедный пастух? Он расщепляет небольшую палочку, ловит одну свинью и ущемляет ей ухо. Услышав только визг этой свиньи, вся остальная скотина сбегается в ту сторону».⁷¹⁹ Понятно, что хочет сказать этими словами архиерей. Он хочет сказать, что строгое наказание какого-либо грешника священником возбуждает гвалт и неудовольствие со стороны других греховодников. Так! Но все же архиерей не отвергает того факта, что иногда ревностный пастырь может поучить зазнавшегося человека. А это очень важно! Возможно ли, например, у нас схватить за ухо «свинью»? Нам кажется, что нет оснований серьезно жаловаться на недостаток послушания там, где возможны такие случаи, как тот, какой мы сейчас расскажем и какой отмечен на страницах греческой Кормчей книги. «Один умный духовник таким способом врачевал бесчувственного скотоложника: "Вот ты, грешник, — говорил он ему, — приобрел себе новое родство с телицей (δάμαλις) и сделался сам, подобно ей, неразумным животным. Итак, в течение месяца каждый вечер заключайся в ее хлеве и там, среди припадающих к земле, как животное, возлагай на свой хребет ярмо своего осла и в таком виде со слезами проси у Бога отпущения твоего страшного греха". Поступая таким образом, — заключает рассказ Кормчая, — этот несчастный пришел в чувство и исправился».² Рассматриваемая книга при этом хвалит строгость и находчивость духовника.

В нравах народа сохранилось много следов старозаветной простоты и некоторой грубоватости. Укажем хоть некоторые черты народных нравов. Семейная жизнь греков в значительной мере напоминает таковую же жизнь нашего простонародья. Муж не обнаруживает своей нежности к жене, хотя бы и крепко любил ее: в обращении с ней он почти всегда принимает суровый вид. Такой муж обыкновенно говорит о себе: «Я деспот (владыка) дома, в семье я хочу быть гордым аристократом». Жена отличается покорностью мужу, служит ему, она не сядет в его присутствии, пока он не скажет ей: «Сядь». Жена не вмешивается в управление хозяйством и часто совсем не видит того загородного сада, какой принадлежит их дому. В знак подчинения мужу обыкновенно невесты целуют руку у своих женихов (а не наоборот). Положение женщины в семье поэтому иногда бывает очень тяжело. А развод для замужней женщины устроить очень трудно, потому что развод не в обычае. Самое верное средство для женщины добиться развода, это объявить перед архиереем, что если ее не разведут с мужем, то она обратится в турецкую веру. Этот аргумент оказывает свое действие. Кстати, нужно сказать, что к этому же аргументу иногда прибегают и мужчины, если желают избежать какого-либо наказания, налагаемого на виновного архиерейским или народно-общественным судом.⁷²⁰ Но еще тяжелее замужнего положения вдовья доля женщины. Вдова в греческом обществе истинно несчастное существо. Все вдовы обязательно должны носить очень долгое время одни лишь черные цвета, почти не выходить из дому, не посещать даже церквей. Участь молодых вдов еще может перемениться к лучшему от нового замужества; но пожилые вдовы, по крайней мере в Эпире, осуждены общественным мнением до гроба носить один черный цвет и не покидать жилища своего ни в каком случае: ни для дружеского пира, ни для свадьбы близкого, ни для молитвы, ни для простой прогулки, разве только для посещения больного и умирающего. «Что вдова? — рассуждают иногда гречанки. — Вдова разве человек? Тихо пойдет по улице, люди скажут: "Она нарочно так ломается", скоро пойдет, люди скажут: "Она мужа хочет, за мужем бежит". Да, и так дело противное, и этак дело худое. Несчастье!» Если встречаются хулители такого бессердечного отношения к вдовам, то защитники обычая замечают им в ответ: «Нужно хранить народное, народное — святыня».⁷²¹

Дети у греков приучаются не только к подчинению родителям, но и к почтительности старших возрастом. Дети редко едят вместе с родителями, и если когда это случится, то никогда не едят из одного блюда с ними, если они не взрослые. По большей части они знают мать, и что она им даст, то и едят. Им не дозволяется много говорить за столом, и обыкновенно они молчат, если только не имеют сказать чего-либо необходимого. Когда присутствуют за обедом родители или гости, то, поднося ко рту первый стакан вина (которого и детям дают немного), произносят молитву: «Молитвами Святых Отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь» и прибавляют: «Благородие твое да сохранит Господь Бог на многие и добрые лета. Аминь». Если же за столом находится лицо духовное, то говорят (вместо «благородие») «священство твое», если епископ — «святыню твою», если митрополит — «всесвященство твое», а если патриарх — «архиерейство твое, владыко».⁷²² Эти молитвы имеют обычай говорить не только дети, но и другие сидящие за столом, ибо греки пьют не все разом (как делает скот, по замечанию нашего источника), но чаша начинает ходить от первого и по порядку доходит до последнего. Дети и юноши отпивают из первого стакана не прежде, как перецеловав по порядку руки у всех сидящих. Не позволяется им выходить из-за стола, прежде чем будут прочитаны молитвы; если нет гостей за обедом, греки недолго остаются за столом. Те дети, которые обедают не вместе с родителями, располагаются в другой комнате, находящейся поблизости; однако и они не освобождаются от вышеуказанных обязанностей.⁷²³ В некоторых торжественных случаях иногда за пиршеством провозглашается тост... за Православие! Приблизительно в таких словах: «Да здравствует Православие! Пусть оно идет вперед, развивается на погибель всем врагам своим!» Затем чарочка идет по столику.⁷²⁴ Но возвращаемся к греческим детям. Если дети идут или, точнее, бегут из школы домой и на дороге встретят почтенного человека или таковую же женщину, то целуют их руки; это же делают и дома, приходя из школы и принимая благословение от родителей. Юноши, занимающиеся играми на улице, если увидят проходящего старца или известного человека, то приветствуют его по обычаю древних лакедемонян: если сидят, то встают, а если играют, то приостанавливаются, пока те не пройдут. (Это делают и вообще все греки.) Если же дети увидят, что идет духовное лицо, то приветствуют его словами: «Прости, владыко», а оно отвечает: «Благословение Бога моего с вами» или: «Бог простит вас». (Интересно, что если, в свою очередь, духовное лицо заходит в чей-нибудь дом, то оно обменивается теми же самыми приветствиями с хозяином, но только в обратном порядке.) Дети греков не чуждаются игр и с турецкими детьми, причем в случае ссор и вообще взаимных обид, столь обычных между детьми, турки благоразумно говорят: «Они дети, пусть играют».⁷²⁵ Детям греков все спускается, лишь бы они не глумились над верой своих повелителей.⁷²⁶

Из народных обычаев заслуживает упоминания обычай побратимства. Греки, желающие сделаться побратимами, призывают священника, который читает над ними молитву, после чего они перевязываются кушаком вместе и клянутся друг другу в вечной дружбе и согласии. И эта клятва не остается без последствий. Если один из побратимов терпел обиду и не мог постоять за себя то другой из побратимов считал долгом чести разделаться, как следует, с обидчиком: дело в этом случае принимает характер даже кровавой мести.⁷²⁷ Конечно, это грубо, но так.

Нравственная жизнь греков стоит на обычном уровне христианских народов. Из недостатков их в этом отношении можно отметить их жадность к деньгам. О греках говорят, что когда кто из них «заспорит о деньгах, то хоть сам король иди — не обратит внимания и не будет интересоваться им; он смотрит, как бы свои полпиастра выиграть», т. е. не потерять.⁷²⁸

В ряду явлений нравственного характера с особым вниманием мы должны указать на благотворительность греко-восточных христиан, которой они отличаются, начиная от иерархов и кончая самым простым православным человеком. Весьма любопытно то, что пишет по этому поводу писатель, сторонний для нас, немец Гейнекций. Вот его слова: «Обычай, существовавший в древней Церкви, собирать за богослужением деньги в пользу неимущих, сохраняется и ныне в Греческой церкви (писано в начале XVIII в. — А. Л). Несмотря на скудость, какую греки претерпевают, находясь под игом турок, нужно отдать им великую честь за то, что они не забывают бедных и своей благотворительностью очень пристыжают западных христиан. Мы могли бы привести самые замечательные свидетельства в доказательство наших слов, но в этом, — говорит автор, — нет надобности. Удовольствуемся лишь словами достохвального мужа Томаса Смита. Последний пишет: «Их (греков) молитва за утренним богослужением сопровождается благотворительностью на пользу неимущих, причем они делают почти более, чем сколько позволяет им делать их скудость; эта благотворительность простирается на тех, кто вследствие какого-либо несчастья впал в нищету и имеет письмо от патриарха, приглашающее верующих к пожертвованию». При этом случае Смит с удивлением указывает на то, что милостыня христиан распространяется даже и на их поработителей — турок». Приводя эти слова Смита, наш автор замечает: легко понять, как велико должно быть щедролюбие греков к своим беднякам.⁷²⁹ Может быть, кто-нибудь подумает, что так было прежде, а теперь стало не так; но это несправедливая мысль. Греки настоящего времени не получают ни гроша из какого-либо казначейства и, однако же, в каждом селе и городе содержат приходские училища и гимназии, а в больших городах — Константинополе, Александрии, Смирне — больницы и богадельни; содержат свое многочисленное духовенство.⁷³⁰ И все это путем общественной благотворительности, при посредстве христианской милостыни. — На христианском Востоке очень развит тот вид благотворительности, который проявляется в странноприимстве, столь свойственном восточным странам. Читайте известные многотомные «Странствования» нашего знаменитого паломника Григоровича-Барского, и вы найдете здесь весьма много поучительного в указанном отношении. Барский путешествовал по Востоку с 1723 по 1747 г., без копейки в кармане, и, однако же, более 20 лет имел и кров, и дом, и одежду, и пищу, и карманные деньги; мало того, проходил курс наук в двух лучших греческих школах того времени — Венецианской и Патмосской. С какой благодарностью вспоминает он об этих школах! Правда, жилось ему в этих школах нелегко, но это не мешает ему писать о времени, проведенном в них, как о лучшем времени своей жизни. Приходилось ли кому-либо встречать подобного же рода воспоминания, вышедшие из-под пера тех сербов, болгаров, арабов, эфиопов, которые так комфортабельно воспитываются в наших русских школах? Нет. Да это и неудивительно. Они смотрят на Россию, как на дойную корову, и более занимаются слежением за модой в платье, чем воспитанием благородных чувств у себя. Но обратимся к Барскому. Почитаем хоть немного его удивительный дневник. Вот он добрался до Яффы. Заплатил деньги за перевозку с корабля на берег. Здесь его пригласили поместиться в метохе или «странноприимнице иерусалимской», в которой уже находились ранее его прибывшие богатые купцы, благородные люди и духовные особы. Метох этот был построен Иерусалимским патриархом Хрисанфом «угождения ради христиан, путешествующих тамо» и стоил много трудов и денег. Здание было так прекрасно устроено и расположено, что все хвалили и благодарили названного патриарха. Оно имело вид монастыря, в котором было много келий и домов «к препочиванию странных». В каждой келии помещалось по 3-4 человека. Барский вступил сюда на правах нищего, но имел не только прекрасное помещение, а и нескудный стол.⁷³¹ Но вот Барский во св. граде. Путников во множестве встретили жители Иерусалима. Сейчас же монахи всех путников, мужчин и женщин, отвели в главный патриарший монастырь. За отсутствием патриарха архиерей-епитроп приказал дать всем «гостинные келии к упокоению — и бисть тако». После того как они здесь немного заснули, их пригласили за трапезу и накормили по причине пятничного дня постными блюдами и маслинами, а кроме того, монахи угостили из своих рук вином всех, кто желал этого напитка. После трапезы богомольцам показали весь монастырь, «строение зело лепое и расположение премудрое». На другой день происходил умилительный чин омовения ног всем странникам, духовным и мирским, и даже женщинам, растрогавший Барского до слез. Всех богомольцев пригласили в какую-то «умывальницу», здесь они чинно расселись, певец запел стихиру «умиленным гласом», появилось шестеро монахов с большим тазом, теплой благовонной водой, полотенцем; началось омывание ног. Оно происходило так: по очереди подходили к каждому паломнику, двое монахов подставляли медный таз, третий поливал воду, четвертый брал в руки правую ногу паломника, мыл ее с мылом, и когда еще другой монах отирал ее «лентием», омывавший «лобизаше» ногу и целовал также голову омытого, если это монах, затем омывалась левая нога, но без лобзания. Все это было проделано и с Барским, хотя он сидел «на последнем месте». Потом еще другой монах окропил духами правую руку каждого богомольца, после того как они все предварительно вымыли руки чистой водой; богомольцы прикладывали свою надушенную руку к лицу и таким образом сообщали и ему благоухание. Но это еще не все. Всем подали по чашке кофе, и когда паломники пили его, патриарший наместник держал к ним речь, сообразную с целями богомольцев. Наконец пригласили их за трапезу, угостили хорошим обедом ради субботы «и чествоваху довольно вином». Мы насытились, замечает Барский, во славу Божию и благодарили Бога. Это происходило 1 октября, которое на Востоке нигде не считается праздником.⁷³² Но так хорошо и внимательно принимали Барского не в одной Палестине, этом сосредоточии паломничества, а и в других местах Востока. Он задумал посетить Дамаск, резиденцию Антиохийского патриарха, и привел в исполнение свое намерение; наш паломник остался доволен этим посещением. В Дамаске ему бросился в глаза «многолепно созданный» патриарший дом, в котором, за отсутствием хозяина, проживал тогда патриарший наместник с монахами. И какова же была радость Барского, когда ему в этом красивом помещении и отвели квартиру. «Прият и аз бих, яко странен и пребих во дворе патриаршем седмицу едину, пищию и питием довольствуем и постелю к спанию имий», — замечает Барский.⁷³³ Но вот он попадает на остров Хиос, ничем не известный в церковном отношении и мало посещаемый паломниками, но и здесь он нашел гостеприимство и немало такого, на что он и рассчитывать не мог. На Хиосе с ним произошло следующее. Спутник Барского, тоже русский, какой-то отец Рувим, внезапно и тяжко захворал. Положение Барского с больным спутником было печально. Но оказалось, что христианская благотворительность предусмотрела возможность подобных несчастных случайностей. На Хиосе была устроена «греческая странноприимница», в которой имел право помещаться всякий заболевший путник православной веры, находя здесь пропитание и врачевание впредь до полного выздоровления. Приняли в странноприимницу и болящего Рувима, но он, к сожалению Барского, не поправился, а умер. На похороны явилось пятнадцать священников, отпевание совершено «с великим надгробным пением», останки почившего погребены были в склепе («под спудом») одной прекрасной церкви в честь св. Виктора. После покойного остались деньги, с которыми поступили так. Половину их смотрители странноприимницы отдали местным священникам на помин души почившего да еще с добавлением денег от себя лично, а другую половину «мне, — говорит Барский, — дадоша, нужди ради подорожной». Мало того, ему позволили оставаться и кормиться в вышеуказанной больнице до времени отъезда его с острова, «да не погублю оние денги купуючи яству, но да сохраню на путь», причем ему было обещано выхлопотать даровой проезд на корабле. Но и этим дело не ограничилось по части благотворительности. Один местный молодой купец (Маврокордатос), заметив, что Барский одет очень плохо, одел его, да еще как одел: «от глави до ногу одеждою новою, яко ничтоже на себе прежняго не имех, кроме сандалии».⁷³⁴ Но довольно. Вправе ли мы были бы желать и ожидать большего? — Приведем еще одно свидетельство. Русский инок Парфений, совершивший паломничество в Турецкой земле около середины XIX в., посетил и Болгарию, и вот какое впечатление вынес он касательно страннолюбия жителей. «Народ здесь столь добрый и страннолюбивый, что во всем моем путешествии не случалось еще видеть таковых; мы от самого Мачина по всему Дунаю до Рущука, как у родных в гостях гостили, вперебой каждый нас к себе желал, и не знали, чем нас угощать. И пастыри их, христолюбивые священники, часто нас от своих овец уводили к себе и угощали нас неизреченно». В некоторых болгарских церквах ктиторы позволяли ему обходить присутствующих за богослужением с блюдом, и он набирал «милостыню довольну».⁷³⁵

В заключение упомянем о двух следующих фактах из области нравов восточных христиан. Греческие разбойники (православные христиане) поймали раз еврея и обобрали; затем приказали ему сказать: «Верую во единого Бога Отца», еврей охотно повиновался; затем приказали ему сказать еще: «и в Сына», но он уперся, тогда ему отрубили ухо — еврей повиновался; но не удовольствовавшись и этим, разбойники потребовали, чтобы он прибавил: «и в Духа Святаго», истязуемый опять отказался, тогда ему отрезали другое ухо — еврей исполнил требование. Когда все это кончилось, греческие разбойники сказали: «Вот мы спасли (?) его, но он может отречься», а потому ради вечного спасения его души его пристрелили.⁷³⁶ Другой факт. Некоторые из греков, не только юноши, но и взрослые, отправляясь в день Пасхи в церковь, приносят за пазухой яйца и сыр, и лишь только услышат пение: «Христос воскресе», то и другое спешат отправить себе в рот.⁷³⁷ О чем свидетельствуют, на что указуют эти факты? Они свидетельствуют и указуют, что нравы греко-восточного народа не отличаются той чистотой, какая требуется христианскими правилами; но осуждать его за это мы не имеем права, когда подобное же встречаем в быту всех православных народов нашего времени.