Зоя Масленикова
К оглавлению
Номер страницы после текста на ней.
Глава третья
Школьные годы
Школа
Осенью 1943 года Елена Семеновна с детьми вернулась в Москву на Серпуховку.
Но милиция отказывала в прописке, как это нередко случалось с людьми, возвращавшимися
из эвакуации. Нашелся такой выход поступить учиться Елена Семеновна зачислилась
на филфак. Педагогического института и в возрасте 35-ти лет стала студенткой.
А восьмилетний Алик пошел в школу. Подобно тому, как сын и мать одновременно крестились,
так и к учебе они приступили вместе. Началась новая полоса жизни
Это была голодная военная Москва. На многих улицах зияли развалины разбомбленных
домов, в квартире было холодно, на ночь тщательно маскировали окна, чтобы и лучик
света не вырвался на улицу. Транспорт работал с перебоями, в магазинах было
пусто, а если давали что-нибудь по карточкам, выстраивались тысячные хвосты. Становились
в них нередко с ночи, и какой-нибудь энтузиаст писал чернильным карандашом
на ладони номер очереди. Жизненным центром Москвы стали гигантские толкучки —
Тишинская, Преображенская, где голодные москвичи продавали рухлядь, военные
— американские консервы, а ловкачи — даже какие-то пирожки с подозрительной начинкой.
[на стр. 68 фото: [Алик Мень.] Фото В. Андреева]
Школа сразу показалась Алику чем-то отвратительным от грязного,
холодного кирпичного здания веяло унылым казарменным духом. Школа
была мужская — раздельное обучение сохранялось до окончания Аликом
десятилетки. Учителя были голодные, озлобленные и невежественные.
Но главное было нестерпимо скучно. В школе учили азбуке, а
Алик увлеченно слушал с мамой лекции в ее институте или читал запоем
в институтской библиотеке. В первом классе он прочитал «Фауста»
и «Божественную комедию». Обе книги стали любимыми
/69\
— «Фауст» на многие годы, а Данте — на всю жизнь. Он без конца
перечитывал их, размышлял над ними, доставал всевозможные переводы,
в том числе прозаический, ради того чтобы глубже проникнуть в их
смысл. Хотел выучить итальянский,
чтобы читать Данте, помешала только нехватка времени.
На школьных уроках он отключался. Подымет руку во время опроса
и задумается. А потом этой поднятой рукой чертит издали что-то на
потолке. Учительница не раз выгоняла его за это из класса.
Учился он плохо — школа была мукой, он смертельно томился от безделья.
В младших классах школы он раздобыл книжку «Изречения Конфуция»
и изучал их, запоминая многое наизусть. Только позже он узнал, что
это был сильно переработанный Конфуций, от которого не так
много осталось в книжке.
Он уже привык ценить время и напряженно трудиться: читать серьезные
книги, писать научно-популярные очерки, общаться с образованными
взрослыми людьми…
Сверстники казались ему сборищем питекантропов: район был трущобный,
и несчастные дети несли на себе следы дикости и развращенности среды.
Алик ненавидел школу: бездарные программы, тупых учителей, постоянно
навязываемую атеистическую идеологию. Ничто в жизни он никогда потом
так не ненавидел, как школу — для него это был чистый грабеж времени:
возможности учиться, думать, творить. Тем не менее он неплохо адаптировался,
в классе у него были со всеми хорошие отношения, и скоро его сделали
старостой. О втором и третьем классах, будучи взрослым человеком,
он ничего не мог вспомнить: полный провал.
В четвертом классе стало чуть веселее: начали изучать более интересные
предметы, географию, например. А главное — появилась хорошая
учительница, Анна Николаевна 3. Она была образованна, в отличие
от других учителей любила детей и общалась с ними помимо школы.
Алик стал получать пятерки и сделался отличником. Когда пришла пора
вступать в пионеры, ко всеобщему удивлению отличник и староста
класса уперся: Не хочу, да и только. «Мне это не надо», — твердил
он в ответ на все уговоры и настояния и каким-то чудом отбился.
Сошло с рук, и даже старостой его оставили. Дома у Анны Николаевны
было нечто вроде клуба, и уже старшеклассниками толклись у нее бывшие
ученики.
/70\
Алику было 12 лет, когда он пригласил Анну Николаевну в церковь.
И она пошла с ним и стала ходить регулярно. Это кажется невероятным,
но то были первые послевоенные годы, когда к Церкви сохранялось
еще сталинское отношение: в годы войны, ища у Церкви опору в патриотической
войне, Сталин открыл множество храмов и вернул к служению из лагерей
тысячи епископов и священников. Поэтому в те годы на посещение церкви
смотрели сквозь пальцы. Когда Сталин умер и Хрущев начал новое гонение
на Церковь, Анна Николаевна с грустью сказала Алику: «Я больше
не хочу». Он принял это безмолвно и с пониманием, как печальный
факт.
За всю школу у Алика было два приятеля. Оба не «книжники» (на «книжников»
ему не везло всю жизнь: не давались, и. все тут). Один в старших
классах имел какие-то дела с госбезопасностью и вскоре сошел
с ума. Стал нести бред, ахинею, рассказывал, например, что его возили
на самолете в Германию, общаться стало невозможно.
Второй был калека, в интеллектуальные интересы Алика не входил,
просто был «хорошим человеком».
На неизменно мрачном, черном фоне школы (кстати, школа немало содействовала
формированию общественно-политических настроений Алика) шла напряженная
духовная и умственная жизнь. Эти годы были отведены на выработку
цельного мировоззрения, в котором гармонично сочетались религия
и наука и которое вобрало в себя все современное знание и было
выражено в современных понятиях.
Церковь в детстве
Многие годы семья посещала только «катакомбную» церковь. В Лосиноостровской
в доме рыженькой веселой Верочки Корнеевой на втором этаже был устроен
тайный храм, где служил то о. Петр, то о. Иеракс.
Снова рассказывает Вера Яковлевна:
«После ареста о. Петра и о. Иеракса нам некуда было пойти исповедоваться
и причаститься…"
Шел 1945 год. Однажды, вернувшись с работы домой, я застала
Алика очень взволнованным. «Приходила Надежда Николаевна, — сказал
он, — она говорит, что получено письмо из
/71\
Сибири, подписали его епископ Афанасий*, о. Петр и о.
Иеракс. Нам можно теперь** ходить в церковь и причащаться.
Она просила, чтобы вы зашли к ней на работу, и она вам сама все
расскажет». После разговора с Н. Н. мы решили пойти в
церковь. Чтобы не обращать на себя внимания, сестра пошла в одну
церковь с Аликом как старшим, а я в другую с младшим братом.
Алик был поражен, увидев полный храм народу и услышав общее
пение Символа Веры. Ничего подобного он раньше не видел и не слышал…
[вверху стр. фото: Еп. Ковровский Афанасий Сахаров.]
В московских храмах началось оживление: появились хорошие проповедники,
в некоторых церквах проводились целые циклы бесед на определенные
темы, в одной даже велись специальные беседы с детьми. Беседы сопровождались
диапозитивами, иллюстрирующими тексты «Ветхого и Нового Заветов».
Ему было 11 лет, когда он впервые переступил порог официальной
церкви. Надо сказать, что в храме ему не очень пон-
* О. Серафим прежде говорил своим духовным
детям: «Пока жив владыка Афанасий, у вас есть свой епископ».
** То есть после избрания патриарха Алексия.
/72\
равилось. Смесь стилей, безвкусица поздних живописных икон, аляповатая
пышность украшений и облачений никак не соответствовали излюбленному
образу раннехристианской церкви да и скудной суровой обстановке
тайного храма в Лосинке.
Вся эта мишурная претенциозность оскорбляла и религиозное и эстетическое
чувство мальчика. Прошло несколько лет, пока он перестал, стоя на
службе, представлять себе, как он все тут переделает…
Несмотря на все видимые недостатки, церковь была для Алика Божиим
домом, святилищем, а огненное таинство Евхаристии опаляло его
душу невещественным пламенем. Мир небесный открывался мальчику с несомненной
реальностью и достоверностью, он знал, что принадлежит ему, а тут,
на земле, должен выполнить задачу, указанную ему Христом. В храме
он бывал почти каждый день: выходил с ранцем пораньше и забегал
до школы помолиться к Ивану-Воину. Там он особенно любил большое
резное распятие из темно-коричневого дерева. Он стоял перед ним
и разговаривал с Христом, открывая Ему одному свое сердце.
Что происходило между ними? Ясно одно; Господь укреплял в Алике
чувство предназначения, волю следовать за Ним и служить Ему всею
своею жизнью.
Часто Алик приходил в храм с маленьким Павликом, который был очень
привязан к старшему брату и, где мог, следовал за ним.
Допрос мамы и Веры Яковлевны
В 1946 году на «катакомбников» обрушилась кара. Забирали всех
подряд. В доме дивеевских монахинь, где укрывался покойный о. Серафим,
устроили обыск и нашли зарытый в подвале гроб. Вскоре монахинь забрали.
Были арестованы все знакомые «катакомбники»: Фудели, Мария Витальевна,
Вера Корнеева и многие другие.
А через несколько месяцев забрали Елену Семеновну и Веру Яковлевну.
Горе одиннадцатилетнего Алика не поддается описанию. Мать и
тетка были не только самыми родными, но и самыми духовно близкими
людьми, единственными на всем свете, с кем он делился своими
мыслями, переживаниями, планами и мечтами.
Всю ночь напролет Алик молился. Павлик тоже плакал и
/73\
молился, но уставал и засыпал, а Алик не смыкал глаз. И произошло
настоящее чудо на другой день мама и Верочка вернулись с Лубянки,
откуда почти никто не возвращался.
[вверху стр. фото: Вера Яковлевна Василевская
и Елена Семеновна Мень.]
Верочке попался какой-то очень человечный следователь. Он допрашивал
ее о церковных знакомствах. О. Серафим действительно никогда
не знакомил между собой своих духовных детей, и у сестер были основания
отказаться и никого не называть Верочкин следователь проникся к
ней симпатией и на прощание сказал.
— Жаль, что вы впутались в эту историю
— В какую историю? — не поняла Верочка.
— В эту нелегальную церковь.
Следователь Елены Семеновны был посуровее, но тоже, вопреки лубянским
нравам той поры, отпустил ее с миром.
Алик верил, что это возвращение было совершено по горячим, неотступным
молитвам всех знавших об аресте.
/74\
[фото: Дом на Серпуховской ул., где жила семья
Меней. Фото С.Бессмертного.]
Коммуналка на Серпуховке
Алик не любил Серпуховки. Это был трущобный район с вечными пьяными
скандалами, драками, поножовщиной. Квартира 14 дома 38 по
Большой Серпуховской была многолюдной, скандальной и пьяной. На
кухне вечный чад и перебранка хозяек, в единственной сырой уборной
мерзко пахло. Он спешил пройти поскорее через людную кухню и, сбросив
пальто в крохотном коридорчике, распахивал настежь дверь довольно
большой комнаты. Два окна ее выходили на тесный двор, к правому
окну примыкала высокая стена другого дома, и в комнате было темновато.
В ней они жили впятером мама, отец, Павлик и Алик Пятой была Голя.
У нее имелась собственная каморка неподалеку, из окна Меней видно
было окно Верочкиной комнатушки, а в окне лампа с голубым абажуром,
но она там только
/75\
ночевала, и то не всегда, а фактически была членом семьи. Алик страдал
от невозможности уединиться, от постоянной жизни на виду, от
того, что сосредоточиться на работе мешали домашние. Он пытался
выгородить уголки себе и Павлику. Но Павлика тянуло в общество.
Только Алик устроит его за ширмой, глянь, он уже сидит за общим
обеденным столом со своими уроками.
Новые знакомства
Когда Алику было одиннадцать лет, у него начались нелады с легкими,
реакция Манту была положительной. Голя тревожилась за него и забила
тревогу. Она определила Алика в санаторную группу при научно-исследовательском
институте дефектологии, где она работала. После школы дети приходили
туда, получали усиленное питание, гуляли, делали уроки и шли домой.
В конце войны еда была трудной проблемой, на Серпуховке питались
плохо, и Алик с удовольствием ходил в эту группу. Тем более,
что рядом на Якиманке была церковь Ивана-Воина, куда он заходил
ежедневно.
В этом детском санатории работала воспитательницей подруга Голи
по философскому факультету Татьяна Ивановна Куприянова, бывшая прихожанка
о. Алексея Мечева, вдова известного богослова-апологета Фиолетова.
Эта замечательная женщина вела у себя дома религиозный семинар,
и Алик стал его посещать.
Татьяна Ивановна регулярно собирала у себя молодежь и проводила
с ними занятия по символу веры, по священной истории. Беседы
часто принимали богословско-философский характер, переходили в общее
обсуждение, споры. Живой и смелый ум этой женщины делал еженедельные
занятия прекрасной школой и давал пищу уму Алика. Он был намного
моложе остальных участников кружка, но принимал в нем участие наравне
со всеми. И еще это был урок смелости: в страшные сталинские времена
одинокая женщина безбоязненно годами делала свое дело, тогда как
достаточно было кому-либо из участников обмолвиться неосторожным
словом, и последовала бы неминуемая кара.
В этом кружке Алик познакомился с небольшим кругом верующих. Часть
из них были дети духовенства. Но, как ни странно, друзей среди них
Алик не приобрел. Это был очень замкнутый мирок. Люди верили, молились,
постились, ходили
/76\
в церковь, но жили, как моллюски в створках: с гибнущим в неверии
миром они не вступали в контакт.
[вверху стр. фото: О. Борис Васильев.]
Тогда же он познакомился с Борисом Александровичем Васильевым.
Это был ученый-палеонтолог, он читал лекции по своему предмету в
университете. Мир доисторических ископаемых рептилий и млекопитающих
от «младых ногтей» манил к себе Алика, а к встрече с Борисом
Александровичем он был уже заядлым палеонтологом, и общий интерес
сразу сблизил маленького школьника и университетского преподавателя.
Завязалась дружба, длившаяся с перерывами до самой смерти Бориса
Александровича в 1977 году. Не одна палеонтология сближала
их: Борис Александрович был глубоко верующим человеком и тайным
священником катакомбной церкви. Позднее он станет духовником о.
Александра.
Снедаемая тревогой за здоровье Алика, Вера Яковлевна устроила его
на два зимних месяца в детский неврологический санаторий в
Сокольниках.
Послушаем, как об этом рассказывает сам Алик, и внимательней присмотримся
к этому характеру в отрочестве.
/77\
Мои воспоминания о санатории
Мень Алик
Глава I
Веселые ребята
Мы сошли к трамвая. Кругом стояли гордые сосны. Между ними была
трамвайная линия, а издали выглядывали домики, занесенные снегом.
Мы немножко смутились, потому что не знали, где находится санаторий.
Толя спросила, у одной женщины: «Где здесь дом № 21?» Она указала
на большой двухэтажный дом с красным плакатом. Г. сказала: «Вот
и санаторий». Он оказался как раз напротив трамвайной
остановки. Мы стали подходить к нему по узенькой тропинке.
На доме не было написано, что это санаторий, но по его виду было
заметно, что здесь находится детское учреждение. Только обойдя вокруг
всего дома, мы увидели небольшую доску, на которой была сделана
надпись: «Санаторий для нервных детей».
Мы открыли дверь. Оттуда повеяло теплом. Мы вошли. На скамейке
сидел большой мальчик со своей мамой. Мы сели рядом с ними.
На стене напротив висел большой портрет Максима Горького среди пионеров.
Г. спросила меня: «Хочешь есть?» Я кивнул головой и принялся
уплетать сухари и баранки. Я ел до тех пор, пока осталось только
три сухаря и маленький кусочек баранки.
Потом пришла сестра и повела нас в кабинет. Сестра проверила
и записала все, что со мной было, записала даже, какого цвета моя
одежда. Потом няня позвала меня в комнату, где стояли в ряд три
фарфоровых ванны. Я разделся, и меня окатили водой с головы до ног.
Мне дали другой костюм, я одел ботинки и стал на пол. Няня
взяла меня за руку и повела. Мы пошли по широкому коридору. Няня
привела меня в комнату, которая напоминала застекленную веранду.
Вокруг стояли столики, стулья, шкапы. За столом сидело много маленьких
ребят. Няня сказала: «Ребята, вот вам новенький». Я оглянулся и
увидел большого игрушечного медведя и собаку. Я сел на стул между
двумя мальчиками.
Надо вам сказать, что в то время, когда я был в передней, ребята
собирались на прогулку, а я сидел и рисовал. Ребята видели,
как я рисую, и стали просить меня нарисовать им — кто слона,
/78\
а кто лошадку. Ко мне подошел один мальчик и попросил у меня
рисунок слона. Г. спросила: «Как тебя зовут, мальчик?» — «Толя Новиков»,
— сказал он. Толя попросил нарисовать ему птичку и много разных
зверей. В группе все ребята выстроились в очередь, и я рисовал
каждому из них. Когда дошла очередь до маленького мальчика с волосами
черными, как уголь (его звали Витя Голубев), он сел рядом и сказал:
«Ну, а теперь займись со мной!» Он попросил меня нарисовать машины,
броненосцы и что-то еще.
Потом открылась дверь, няня внесла тарелки, и ребята сели за
стол. Я остался стоять. Вдруг какой-то голосок сказал мне: «Алик,
Алик, сядь со мной». — «Садись здесь, — сказала няня, — тебя Леша
зовет». Мы поужинали, нам прочитали две сказки, и мы пошли
спать.
Когда мы вошли в спальню, Таррик (так звали мальчика) бросился
к своей кроватке и, взявшись за обе ручки, начал вертеться, как
мельничное колесо, и кувыркаться через голову. Я засмеялся в подушку.
Таррик шепнул: «Витя, смотри-ка, Алик смеется». «Ему можно», — ответил
Витя. Так кончился мой первый вечер в санатории.
Глава II
Встреча
Я проснулся. В спальне было темно. Дверь в зал была открыта.
Оттуда шел яркий свет, и я мог свободно рассмотреть все
помещение. Это была небольшая комната, в которой стояли два шкапа.
На одном из них можно было видеть двух бурых медведей, на другом
— белого медведя и собаку. В углу стоял стол, за которым дети
ели и занимались, а над столом висел портрет Ленина в трехлетнем
возрасте. В другом углу на стене висела картина, которая сразу бросалась
в глаза. На ней был изображен мальчик в майке, который кормил гусей.
Я взглянул на окно. Сквозь закрытую занавеску можно было видеть
рассвет. Я повернулся на правый бок, стал думать о том,
как мне провести день, и незаметно заснул. Когда я проснулся,
было уже совсем светло. Таррик уже не спал и кувыркался на постели.
Ребята шептались. Слышно было, как часы пробили восемь. В спальню
вошла Е. М. Я ее сразу узнал. Она нисколько не изменилась,
только немного похудела. «Вставайте, ребята! А тебя как зовут?»
— обратилась она ко мне. — «Вы ведь меня знаете!» — сказал я. —
«Да я тебя в первый раз вижу!» — сказала Е. М. —
«Я ведь у Вас по ритмике
/79\
занимался», — напомнил я. — «Да это ты, Алик? Ну, одевайся
скорей». Я поднялся раньше всех и убрал свою постель. Мы построились
на умывание. Таррик бросился к умывальнику и начал брызгаться. После
умывания мы оделись и пошли завтракать.
Глава III
Наши педагоги
На смену Е. М. пришла А. Н. Ребята ее ужасно
боялись, так как она была чересчур строгой. «Вот и все наши педагоги?»
— спросил я у Вити. Витя хотел ответить, но Вова перебил его: «Еще Е. С.
есть, вот мировецкая! Она всегда прощает». Прошло немного времени,
и пришла Е. С. Она оказалась лучше всех педагогов. Ребята
любили ее за то, что она многое позволяла и никогда не злилась.
Аля ребят было вопросом жизни, кто из педагогов завтра дежурит.
Вечером ребята спрашивали друг друга: «Кто завтра дежурит?» — «А.
Н.» — ребята печалились. — «Кто завтра дежурит?» — «Е. М. « — ребята
радовались. — «Кто завтра дежурит?» — «Е. С. «
— ребята приходили в восторг и прыгали, как сумасшедшие.
Глава IV
Помещение
Из нашей группы дверь открывалась в спальню мальчиков и в спальню
девочек. В спальне девочек стоял шкап, куда няня складывала белье
и ночные халатики. Кроватки мальчиков были короткие с высокими спинками.
К. М. дал нам красивые картинки, мы расставили их на спинках
скамеек. Помещение санатория показалось мне не совсем обычным для
детского учреждения, и я долго не мог к нему привыкнуть.
Глава V
Наши ребята
Толя. Толя — маленький мальчик с немного кривыми ножками. Ходит
он в маленьких рваных валенках. Походка у Толи, как у танцующего
пьяного. Мне кажется, он делает ее такой нарочно. У Толи широкий
лоб, выпуклый, как у козленка, глаза узенькие и косые, нос торчит
кверху, губы надуты. Он всегда смеется, но уж когда обидится, то
будет плакать до тех пор, пока не сделают так, как ему хочется.
Его любимая игра: кружиться, взявшись с кем-нибудь за руки.
Однажды мы кружились с ним изо всех сил. В
/80\
конце концов я сел в какую-то лужу, а Толя стал надо мной смеяться.
При этом поза его была ужасно уморительной: он закидывал голову,
тыкал в меня пальцем, а другой рукой хлопал себя по груди, притоптывал
ногой и хохотал. Когда Толю спрашивают: «Как тебя зовут?» — он никогда
не скажет просто «Толя», но — «Толя Новиков».
Таррик. Мать Таррика — цирковая актриса, и Таррик умеет делать
все упражнения, какие делают в цирке. Ни один акробат не может
с ним сравниться. Он становится на руках на спинку кровати,
подымает ноги вверх и может оставаться в таком положении сколько
угодно. Когда он хорошо настроен, язык ворочается у него во рту,
а глаза делаются косыми от удовольствия. Он очень долго живет в
санатории. Мать не может держать его дома, так как она день
и ночь в цирке. Она очень боится, чтобы его к ней не отослали,
и старается делать для санатория все, что может. Таррик никогда
не ходит прямо, но всегда кривляясь и подпрыгивая. На голове
у него хохолок, как у петушка.
Витя. У Вити черные брови и черные волосы. Кожа темная, загорелая,
шоколадного цвета, как будто он только что вернулся из Крыма.
Шея у него вытянута, нос длинный и сплюснутый. Он ходит прихрамывающей
походкой. При разговоре он подбирает самые сложные слова на свете.
Он может вести себя хорошо, но иногда так разыграется, что с ним
трудно бывает справиться.
Эдик и Леша. Оба они немножко ненормальные. Они всегда держатся
вдвоем, отделяясь от всех остальных ребят, и о чем-то беседуют.
Трудно даже сказать что-либо о них, они просто больные дети.
Миша. Миша моложе всех, ему только шесть лет. Речь у него неясная,
когда он говорит, он шепелявит. Когда он поет, голосок его
звучит, как у молодого петушка. Миша очень слабенький мальчик.
Вова. Вова самый сильный и крепкий и в то же время самый плаксивый
из всех ребят. Голова его неправильной формы, скорее треугольная,
чем круглая. За обедом и завтраком с ним всегда бывают скандалы.
Он часто уклоняется от занятий для того, чтобы его в наказание лишили
прогулки. Вова очень не любит гулять.
Игорь «Лукьянчик» косоглазый, толстый и маленький. Мне кажется,
я встречал его раньше, до войны, в детском парке.
Шурик Ноздрин немножко похож на Толю, только у него нет
/81\
Шурик Ноздрин немножко похож на Толю, только у него нет такого
широкого улыбающегося рта, и он не похож на заморенного цыпленка.
Глаза у Шурика очень большие. Ходит он быстро. Когда я пришел в первый
раз и сел за стол, Шурик извивался, как змея, и делал какие-то жуткие
гримасы.
Шурик Усыпкин. У него громадная голова и маленькое тельце. Одна
нога у него сломана, и ее лечат кварцем. Весь он какой-то
пустой, ничего в нем нет интересного.
Боря худощавый длинноносый мальчик. Он чересчур подвижен и потому
плохо поправляется.
Наташа. Толстая-претолстая и очень капризная девочка.
Валя. Худощавая, как голодный волк, с длинным и острым носом.
Валя ничем не интересуется, за уроком она играет в куклы, а за столом
вертит в руках какое-то вышивание.
Нина — более спокойная и более живая, чем другие, девочка. Вот
как будто и все ребята, которых я застал в санатории в день
своего приезда. Потом из изолятора пришла другая Нина, которая оказалась
лучше всех мальчиков и всех девочек.
Глава VI
Прогулка
«Одевайтесь поскорей и стройтесь на прогулку», — сказала А. Н. Мы
вышли в переднюю и начали одеваться. Витя и Кена оделись последними.
Мы выбежали в сад. Повеяло свежим морозным воздухом. Позади дома
стояли большие широкие сани. Все мы взобрались на них, их подтолкнули,
и сани покатились с юры. Вдруг сани ударились о столб. Все ребята,
как горох, рассыпались в разные стороны. Я почувствовал, что озяб,
и попросил разрешения уйти домой.
Глава VI
Ночью
Перед сном нам читали главу из книги «Ребята и зверята». В спальне
погасили свет, и все заснули. Вдруг я вспомнил, что вечером
я чересчур смеялся и мне могли поставить черную отметку за поведение.
Меня охватил ужас. Тихонько я встал с постели и прокрался к листу
с отметками, убедившись, что против моего имени стояла красная
отметка, я вернулся обратно в спальню. Неслышно ступая лапками,
за мной пролез в спальню кот. Он
/82\
медленно перебирался от одной кроватки к другой и, наконец, исчез
в темноте. В это время скрипнула дверь. Не успев добраться до своей
постели, я бросился на постель Таррика. Он перевернулся во
сне и заворчал. Шагов не было слышно. Я перешел на свою кровать
и, когда вошла няня, был уже под одеялом.
Глава VIII
Беглец
Однажды во время прогулки я увидел мальчика из старшей группы,
который быстро шел, направляясь к ограде. Я катался на санках
и не обратил на него особенного внимания. Вдруг Нина вскрикнула
и побежала в раздевальню. Оттуда тотчас же выбежала тетя Маруся.
Она бросилась к воротам и нагнала беглеца в тот момент,
когда он собирался уже садиться в трамвай. Он сопротивлялся.
Тетя Маруся сказала: «Пойдем со мной, ты оденешь пальто и тогда
можешь ехать». В это время подоспел Коля, самый старший мальчик
в санатории, который был помощником педагогов. Он взял беглеца за
руку и повел к дому. Тетя Маруся шла рядом. Когда мальчика проводили
мимо нас, ребята закричали: «Фрица ведут!» Мальчик рассмеялся.
Глава IX
Концерт
Мы рисовали. Вдруг Толя отнял у меня карандаш. «Нельзя, отдай»,
— сказала А. Н. Толя надул губы и что-то пробормотал.
Когда карандаш был у него отобран, Толя нам задал концерт, который
не прекратился и во время обеда. Вошла Софья Захаровна.
Она очень любила Толю и, увидев его в таком состоянии, засмеялась.
Толя продолжал плакать и бил ногою об стол. «У него на ноге
нарыв будет», — пошутила С. 3. А. Н. ушла на конференцию.
Толя не унимался и продолжал плакать весь мертвый час. Много
раз устраивал он нам такие сцены, и все над ним смеялись.
Глава X
Гостинцы
Мы сели за стол. Один из мальчиков поглядел сквозь стеклянную
дверь и сказал: «М. С. гостинцы несет». М. С. внесла
на подносе свертки и тарелочки с гостинцами. По столу покатились
пряники, конфеты, баранки. Я прицелился и бросил через весь
стол пряник.
/83\
На столе он столкнулся с куском торта, который бросил другой
мальчик. Перестрелка продолжалась до тех пор, пока все гостинцы
не были съедены. Мы поиграли, поужинали и легли спать.
Глава XI
Выборы
Когда я встал после мертвого часа, я увидел новую девочку. «Из
изолятора», — сказал Толя. Ребята забрались на Фитину постель и
начали перешептываться. Девочку звали Нина. Она только что
переболела свинкой и пробыла много дней в изоляторе.
Как-то раз Е. М. сказала: «Завтра мы выберем старосту,
санитара и ответственных по спальным». Но дни шли, и никаких
выборов не было. Наконец, вечером начали выбирать. Ребята предлагали,
кого они хотели бы выбрать. Потом Е. М. спрашивала: «Кто
хочет, чтобы Алик был старостой?» Желающие поднимали руки. Е. М.
подсчитывала. Когда выборы окончились, я оказался выбранным в старосты,
а Нина в санитары. Ответственными по спальням были Нина Т.
у девочек и Вова у мальчиков.
Глава XII
Жестокое наказание
Шел мертвый час. Таррик, как всегда, кувыркался. Ребята ерзали
и скрипели кроватями, сначала перешептываясь, а потом начали кричать
и бегать по спальне. В спальне девочек была тишина. Пробило четыре
часа. А. Н. сказала: «Девочки, вставайте, а вы, мальчики, будете
продолжать лежать». «Или нет, — вдруг передумала А. Н.,
— вы сейчас встанете, но тотчас же после ужина пойдете спать». Мы
отправились ужинать. Но А. Н., желая придумать более жестокое
наказание, опять передумала: «Вы не пойдете спать и останетесь
сидеть за столом», — сказала она. Девочки пошли спать, а мы
остались сидеть. Сидя за столом, я уснул. Проснулся я
оттого, что Толя дернул меня за ухо. «Вставай, Алик, — сказал он.
— А. Н. позволяет идти спать». Я пошел в спальню и уснул
крепким сном.
Глава XIII
Смешинка
Когда мы садились за обед, Таррик все время на что-то дул. Это
была пушинка, которая носилась в воздухе. Я беседовал в это
время со своим соседом по столу, и пушинка, за которой охотился
/84\
Таррик, влетела мне в рот. «Смешинка в рот попала», — сказал
кто-то. После обеда ребята начали готовиться к вечеру самодеятельности.
Руководила всем Нина Козлова. Она очень суетилась и нервничала.
«Не лезьте ко мне, когда я распсихуюсь, — кричала она, — а то никакою
вечера не будет». «Подумаешь, какой псих», — сказал Вова. «Если
нам петрушку не покажут, то не нужно никакою вечера», — вставил
Толя. Я неожиданно рассмеялся. Лена схватила меня и увела в
спальню. Вскоре туда же был отправлен и Юра Спасенов. Он начал баловаться
и кувыркаться. «Все Е. С. скажу», — грозила Нина. А я
сидел и посмеивался. Нина увела меня в темный угол и посадила на
скамейку. Я подлез под скамейку. Но Нина была тут как тут и продолжала
сердиться. «И сердиться-то толком не умеют, а берутся», — подумал
я. Мне пришла в голову блестящая мысль: попугать наших артистов.
Я пробрался в комнату, где они переодевались, и залез под стол,
который был накрыт ' длинной скатертью. Вдруг одна девочка заметила
меня и испугалась, так как я пропищал, как петрушка. Не могу
вам передать, как мне было весело! «Все расскажу Е. С.
«, — опять сказала Нина, но меня уже не было. Я выбежал из-под
стола, уронив два стульчика. Мною других потешных историй произошло
в этот вечер. Я не могу всех их описать здесь. Виной всему
была маленькая смешинка, которая — случайно залетела
мне в рот во время обеда.
Глава XIV
Елка
Однажды во время прогулки мы заметили, как какой-то человек
внес в дом большую елку с обрубленной верхушкой. Я должен был
идти на процедуру, а когда вернулся, то все ребята были уже дома.
Толя бегал по залу и нечаянно опрокинул елку. Все засуетились,
окружили елку, с большим трудом ее подняли, и Толя едва из-под нее
выпутался. А. Н. сказала: «Не бегай здесь больше!» Мы готовили спектакль
«Спящая красавица» и почти каждый день устраивали репетиции.
Наконец, настал день генеральной репетиции. Костюмы мне ужасно понравились.
Когда репетиция окончилась, мне захотелось, чтобы ее повторили еще
раз, но мне сказали, что второй генеральной репетиции не бывает.
Глава XV
Спящая красавица
Нас повели в читальню и начали надевать нам костюмы. Особенно
хороши были боярышни с косичками, бантиками и
/85\
бусами. Нам, гномам, подвязали громадные белые бороды, сделали
широкие воротники, сложенные, как гармошка. Мы были в белых чулках
и костюмах из желтой, красной и зеленой марли. Мы вышли и встали
в хор. Посреди сцены поставили трон царицы. Возле нее села
царевна. Директор К. М. произнес речь. «Сейчас наши ребята
покажут вам свое искусство», — сказал он. Подняли занавес. Хор запел.
Царица на троне сидела и смотрела в зеркальце. Спектакль прошел
очень хорошо. Когда окончилось 3-е действие, все карлики в своих
костюмах стали за пианино. Мне дали в руки мешок с подарками. Е.
М. поставила меня на стол и отошла. Королевич повел всех вокруг
елки. Каждый, кто проходил мимо меня, получал подарок. Среди гостей
оказалась и моя мама. И маме я дал подарок. После раздачи подарков
мы долго плясали вокруг елки. Так прошел наш веселый праздник.
Глава XVI
Бой танков
В санатории была настольная игра «Бой танков». Игра была разрозненная,
многие части потерялись. Мне удалось восстановить эту игру,
и мы часто играли в нее с Юрой. Но вот к нам поступил мальчик,
которого звали Валей. Валя ходил в белой шубке, и за это его прозвали
«Белым Мишкой». «Белый Мишка» очень любил военные игры. Мы пробовали
играть с ним в «Бой танков», Валя был очень ловок в этом деле,
но и я не отставал. Так мы и кончали всегда
игру вничью, не победив друг друга.
Глава XVII
Ванна
Перед уроками нам дали 10 минут свободы. В то время, как
все ребята бегали, кричали и кувыркались, вошла Ф. А. Ее
ребята очень любили и тотчас же повисли на ней. «Когда меня возьмете?
Будете мне сегодня ванну делать?» — спрашивали ребята наперебой.
«А меня когда вызовете?» — закричала одна девочка. «Тебе, деточка,
К. М. еще ванны не выписал, — ласково ответила Ф. А.,
— когда К. М. напишет, я тебе буду ванну делать». Вдруг
вызвали меня. Я пошел в ванную комнату, разделся и лег в ванну.
Ванны — это одно из лучших воспоминаний моих о санатории. До того
приятно лежать в теплой ванне! Вначале мне казалось неудобно лежать,
я упирался руками, стараясь как-нибудь удержаться, но потом я привык
и лежал без поддержки. Когда мне
/86\
становилось скучновато лежать, я придумывал разные игры. Из своей
руки я делал зверей, указательный палец изображал морду с длинной
шеей, а средний и большой пальцы были передними ногами. Зверь карабкался
по краю ванны, как по крутому склону горы. Потом зверь как будто
нырял, и в этот момент он был очень похож на купающегося морского
льва. Я шлепал пальцами по воде, вокруг шли брызги и летели
пузыри. Время от времени я смотрел на песочные часы. Когда
весь песок пересыпался, я спросил: «Пора вставать?» Ф. А. сказала:
«Ты хорошо лежал, полежи еще». Я немного полежал, вышел из
ванны, вытерся и весь раскрасневшийся побежал в группу.
Глава XVIII
Цирк
К нам приехали цирковые артисты, чтобы показать нам свои номера.
Таррик спросил: «А моя мама здесь?» «Да, да, — ответила баба Дуня,
— здесь». Нас усадили на ковер, а старшие сели сзади на стульях.
Вышел незнакомый человек и громко сказал: «Здравствуйте, ребята,
мы хотим показать вам несколько наших цирковых номеров». Сыграли
марш. Потом вошел Рыжий. Он показал ряд смешных сценок. После этого
незнакомый человек объявил: «Наташа Рамазина пропляшет цыганский
танец». Рамазин — была фамилия Таррика. Баба Дуня не зря сказала,
что она здесь. Я пробрался через ряды ребят и дернул Таррика за
рукав. «Твоя мама?» — спросил я. «Угу», — не глядя,
пробурчал Таррик. Цирковые выступления в общем мне не очень понравились,
хотя акробаты ловко проделывали разные фокусы и очень уж забавен
был Рыжий.
Глава XIX
Отметки
Мне очень понравилось, как старшая группа организовала у себя
запись отметок: сон, стол, поведение. Я предложил Е. М.
завести такой же лист для нашей группы. Мне удалось сделать только
одну графу: поведение. Е. М. дала мне большой лист бумаги и разграфила
его. Сверху я написал большими буквами: «Поведение младшей
школьной группы». Затем я нарисовал несколько цветочков и записал
фамилии всех ребят в таком порядке: Писарев Вова, Божедомова Нина,
Адрианова Лена, Новиков Толя, Репин Юра, Мень Алик, Спасенов Юра
и др. Мы повесили лист над маленьким
/87\
столиком и каждый день отмечали поведение всех ребят цветными
карандашами. До сих пор у меня всегда была красная отметка.
Глава XX
Секрет
За несколько дней до елки Е. М. вызвала меня к себе
и сказала: «На елке ты будешь в костюме карлика раздавать гостям
подарки. Только никто не должен знать об этом заранее». Мне стало
не по себе. Я боялся, что у меня ничего не получится. Накануне вечера А. Н.
позвала меня наверх, и я вдвоем с одним мальчиком стал рисовать
картинки в подарок педагогам. Ребята то и дело заглядывали в комнату,
стараясь разузнать, в чем дело. «Нельзя, нельзя, это секрет»,
— говорила А. И. «А мы знаем», — дразнили ребята. «Ну,
знаете, так и молчите»,— отвечала А. И. Софья Захаровна
позвала меня на полдник. «Тебя ждут две шоколадные конфеты
и два мандарина», — сказала она. Я заканчивал рисование и когда
окончил, то спустился вниз и вбежал в группу с такой быстротой,
что Е. М. спросила: «Что с тобой, Алик?» На столе
лежали 2 мандарина и 2 шоколадные конфетки величиной с горошину.
Глава XXI
Гости
Мы ждали гостей — ребят из Лома художественного воспитания.
В назначенный час гости не явились. Послали их разыскивать. Что
же оказалось? Вместо нашего санатория они по ошибке попали
в соседний санаторий для детей с костным туберкулезом. Когда гости
пришли, Е. М. построила нас всех в ряд и сказала строго: «Ведите
себя тихо, если что — сразу вниз!» Но мы знали, что она только делает
вид, будто сердится, чтобы запугать ребят.
Наверху собрался весь санаторий: и педагоги, и дети, и нянечки.
Ребята из Дома художественною воспитания пели хором, потом девочки
танцевали балетные танцы — польку с мячом и т. п. Мне
их выступления понравились гораздо больше, чем цирк. Когда
мы вернулись в группу, Е. М. продолжила чтение книги о Ленине.
«В Париже есть выставка, на которой стоит бюст Ленина из бронзы».
В это время В. Л. подошла и что-то шепнула Е. М.
Я разобрал свою и Ленину фамилии, В. Л. говорила о том, что
меня и Лену хотят взять домой. Сердце у меня запрыгало, как
овечий хвостик. Я вышел, Е. М. с кем-то спорила: «Ну тогда я не знаю,
делайте, как хотите», — закончила она.
/88\
Глава XXII
Домой
Меня отвели к маме. Мама разговаривала с В. Л. о хлебной
карточке. Я улучил минутку и побежал обратно в группу.
Е. М. сказала: "Уезжаешь, Алик? Что ж ты у нас так мало пожил?"
Я попрощался и, как стрела, побежал к маме. Мы вышли из дверей санатория.
Я проходил мимо тех мест, где мы только вчера гуляли. Я думал
о том, что может быть не скоро их увижу. По дороге я обдумывал,
как я буду писать книгу о санатории и что у меня получится.
«Хорошо тебе здесь было?» — спросила мама. «В гостях хорошо,
а дома лучше», — ответил я.
Трамвайный вагон показался мне каким-то странным, ведь я не
ездил в трамвае больше 2-х месяцев! Когда мы доехали, мама
сказала: «Вот и наша остановка!» Мы вышли из трамвая и пошли
домой.
Так окончилось мое пребывание в санатории.
Пионерлагерь
Голе дважды удавалось устроить Алика (после пятого и после шестого
классов) в институтский пионерский лагерь на одну смену. Алик отлично
там себя чувствовал, хорошо адаптировался, как и всюду, заводил
множество приятелей.
Ходили купаться на речку, в лес по грибы, в дальние походы. Жизнь
на природе в новой обстановке была приятна Алику, он активно участвовал
во всех развлечениях и забавах. Иногда только скучал по своим занятиям,
по книгам. В лагере жили дети сотрудников института и глухонемые.
Алик мгновенно выучился азбуке глухонемых и разговаривал с ними
руками.
В этом лагере были неплохие воспитатели. Одна из них отлично рассказывала
сказки. Вечером после отбоя она приходила в их палату, где спало
с десяток мальчиков, и рассказывала жуткие истории про вампиров.
Дети любят слушать страшные рассказы, и Алику они тоже нравились.
Среди лагерных благ было питание: кормили гораздо сытнее, чем дома,
где в те суровые послевоенные годы жили впроголодь.
Но в лагере он проводил только месяц, а потом гостил в Правде»,
в доме у «Марэн», крестной его будущей духовной
/89\
дочери Елены Владимировны, где нашел католическую литературу и стал
ее с увлечением читать. И самое для него бесценное — подобные книги
оказались в Загорске у схиигуменьи Марии, духовной наставницы мамы
и тети и многих, многих других.
Года через три он пришел в Московский костел. Как ни странно,
он сразу почувствовал себя дома. Храм воспринимался как нечто цельное, проникнутое
единым замыслом. Все здесь сосредоточивало мысль на Боге, устремляло дух ввысь,
дышало присутствие незримых сил…
Ни баптистский молитвенный дом, ни синагога, куда мальчика повел
однажды отец, не шли ни в какое сравнение с католическим храмом.
В это же время он начал интересоваться оккультизмом и в доме матушки
Марии поглощал книги православных писателей на эту тему. Ему очень
хотелось стать свидетелем оккультных явлений: чтобы на его глазах
произошло что-нибудь необыкновенное — ну, например, кто-нибудь,
левитируя, поднялся бы в воздух вот в этой самой комнате. Духовным
его наставникам не пришлось бороться с этим увлечением: природное
здравомыслие взяло вверх, а приобретенные по этому вопросу
знания, которые он при случае пополнял, помогали ему впоследствии
понимать и обращать оккультистов, теософов, антропософов и йогов.
Маленький мыслитель
Алик решил для себя: художественную литературу буду читать на пенсии. Сейчас
надо изучать биологию, историю, философию, богословие. Правда, при его гигантской
способности к усвоению, он успевал читать и уйму прозы и поэзии, но
это как бы мимоходом, для разрядки.
Первое время главенствовала биология.
Сохранилась школьная тетрадка в клеточку из 50 страниц, озаглавленная
так: «Из жизни природы» (очерки). 1947 г. Москва».
Вот ее оглавление:
Вступление. 1 Самозащита и окраска. 2. Колонии и общества
животных. 3. Переселение 4. Взаимопомощь. 5. Великая любовь.
6. Превращение. 7. Ночная жизнь природы. 8. Четвероногие
/90\
летуны. 9. Птица в воде и рыба на суше. 10. Отважные путешественники.
11. Гнезда и логовища. 12. Птицы-мухи. 13. Как растения сеют.
14. Как растения поедают насекомых. 15. Заключение.
[вверху стр. фото: 1948 г. [Алик Мень.] Станция
Отдых. Фото Вл. Цуперфейна.]
Недописанным остался последний раздел и заключение.
Все поражает в этой тетрадке: и научная эрудиция двенадцатилетнего
мальчика, и философский подход к явлениям природы, и живая
любовь к ней, и наблюдательность, и прозрачный слог. Это готовая
прекрасная книжка о природе для детей, она именно задумана как целое
и композиционно уравновешена и гармонична. Живые картинки из
жизни животных перемежаются раздумьями о ее законах и обобщениями.
Вот как начинается эта тетрадка:
«Нас окружает прекрасный и интересный мир. Он незаметен для глаза
городского жителя, привыкшего видеть все в ярком и крупном виде.
Многое остается скрытым от внимания
/91\
человека. Но стоит пристальней присмотреться и глубже вникнуть в
жизнь природы, как перед нами откроется таинственный мир во всей
его красоте. Вы увидите маленьких паучков, которые неподвижно висят
целыми гроздьями, крепко сцепившись друг с другом. Мельчайших микробов
в капле росы, дрожащей на зеленом листе. Майских жуков, которые
с тихим жужжанием проносятся темным вечером над полями и рощами,
потонувшими в серо-фиолетовой мгле… Много животных представляют
для нас загадку. Но вдумайся хорошенько, и ты начнешь постепенно
понимать тайну этих загадочных существ».
Так мальчик приглашает нас в увлекательное путешествие в мир, где
он чувствует себя своим и отлично справляется с обязанностями
гида.
Но вот проходит всего год, Алику уже тринадцать Резко меняется
почерк — из детски округлого он становится почерком взрослого человека
И характер тетрадок меняется. В жизнь прочно входит интерес к истории,
особенно к истории Древнего Востока. Да это и понятно. С 12 лет
Алик по совету матери Марии ежедневно читает Библию. Он стремится
как можно глубже проникнуть в ее смысл и понимает, что без увязки
библейских событий с данными науки и, в частности, истории
не обойтись
Вот новая тетрадь, датированная 1948 годом. Называется она
«Дни творения» Приведем ее первые страницы. Эпиграф из Байрона:
«Блажен, кто дивные страницы пробегая
Священной книги, дух и смысл их разумел,
Молитву чистую пред нею повторяя,
Безмолвствуя, пред ней в слезах благоговел.»
И вот маленький мыслитель совершенно самостоятельно обнаруживает
и выявляет связь между библейским рассказом о сотворении мира и
данными науки о его эволюционном развитии Он пишет:
«Какой же мы можем сделать вывод из Библии и научных исследований?
1) Первоисточником миробытия является высшая разумная Сила, то
есть Бог.
2) Мир возник не сразу, а в течение определенного времени.
О втором свидетельствует как сама Библия, так и исследования геологических
пластов, которые даже дают приблизи-
/92\
тельное представление о тех промежутках времени, которые составили
дни творения».
И далее он рассматривает библейский «день» за «днем». Ссылаясь
на бл. Августина и других богословов, он объясняет, что под
небом и землей, сотворенными Богом в День Первый, подразумеваются
«неведомый духовный мир» и «первобытная материя».
Он знаком с теорией Канта—Лапласа, с отзывом Энгельса о ней и гипотезой
Джинса, с современными космогониями и кончает эту главу изумленной
восторженной хвалой Творцу
Далее следует День Второй и Третий (азойская эра), и Алик красочно
и динамично описывает происхождение и формирование земли из массы
расплавленного и газообразного вещества, связывая данные науки с Писанием.
Рассказывая о Дне Четвертом (протерозойская эра), он повествует
о том, как «в первых океанах, освещенных лучами
/93\
солнца, образовались сложные вещества, близкие к белкам. И прошло
очень много времени, пока из них — сложных органических веществ
— не возникли простейшие организмы. По его глубокому убеждению,
«Сложный процесс перехода от минеральных веществ к органическим
и переход от органических веществ к организмам не мог
произойти без участия Мирового Духа, держащего в Своих руках все
законы природы». И он разбирает историю теории самозарождения
жизни, начиная с Аристотеля.
Первый кризис
В 14 лет пришла трудная пора — Алик решал свое будущее. Надо
было выбрать путь. Он твердо знал одно: он посвятит свою жизнь
служению Богу. Но каким именно образом?
Перед ним лежало слишком много возможностей: наука, т. е. любимая
биология с ее неисчерпаемыми возможностями — зоологией,
палеонтологией, теорией эволюции; история Церкви, библеистика, история
Древнего Востока, история религий — все это влекло и звало
к себе мальчика. Вместе с тем он чувствовал в себе призвание
священника, его притягивало и настойчиво манило служение Церкви.
Он ясно ощущал в себе также и призвание к писательству. К этому
времени он успел написать множество стихов, большую поэму об апостоле
Павле, фантастический роман, пьесу из жизни ранних христиан, очерки
по истории Церкви и Древнего Востока, рассказы из жизни природы.
У него был уже восьмилетний опыт непрерывной писательской работы.
Искусство тоже манило к себе его артистическую натуру — так хотелось
рисовать и лепить, выжигать по дереву, писать иконы! Правда, Алик
скоро нашел, что в искусстве он только свойский гость, но и наука,
и писательство, и Церковь были равно родной стихией, где он плавал,
как рыба в воде.
Кризис длился месяца полтора. За это время Алик осмыслил и выбрал
дорогу. Он соединит в своей жизни все три пути и сольет их
в один. Он должен тщательно продумать, что именно будет писать,
и наметить план своих будущих работ. Когда все было решено, смута
кончилась, и пришла ясность. Задача была грандиозная, и человеку
невозможная. Но Алик знал, что если он будет делать то, что
в его силах, в остальном, то есть в том,
/94\
что вне его возможностей, будет помогать Бог. Разлившиеся воды устремились
в намеченное русло. Теперь нельзя было терять даром ни минуты. И
раньше Алик ценил время и много и жадно работал. Теперь предстояло
уплотнить до предела каждый час дня.
[вверху стр. - фото]
Пришлось вести аскетическую жизнь. Вечером ребята звали его в компанию,
под окнами звучали песни, смех, гитара, Алика влекло к товарищам.
Хотелось погулять и посмеяться с девочками, но он принуждал
себя сидеть над книгами, заставлял сосредоточиваться над историческими
текстами и работать, работать без устали, покрывая тетрадь за тетрадью
мелким неразборчивым почерком.
Пятнадцать лет
В пятнадцать лет пришло новое увлечение: философия. Скоро оно превратилось
в страсть. Любая философская книга вызывала жадный интерес. Алик
читал все подряд — и Платона, и Спинозу, и Декарта, и Гегеля,
и Канта, и философов нового времени — грыз том за томом. Он с наслаждением
упражнял свой ум в сложных построениях отвлеченной мысли, но, вместе
с тем, его жизненный инстинкт искал более всего мудрости, приложимой
к жизни, и самыми любимыми мыслителями стали не абстрагирующие философы,
а мудрецы-стоики: Сократ, Спиноза, Декарт. В эти годы он основательно
познакомился со всеми сколько-нибудь значительными философами. Не
изучал только Ницше, ибо считал его не философом, а скорее поэтом,
да и то довольно слабым.
В эти годы Алик часто ходил в Консерваторию — покупал абонементы
и с увлечением слушал музыку. Однажды он пришел с только что купленной
книгой о Гегеле. Он не утерпел и весь антракт читал ее в фойе. Когда
началось второе отделение, он сел на свое место в зале, но продолжал
читать книгу, не в силах от нее оторваться.
Соседи с недоумением смотрели на него: как можно читать на концерте!
А он читал запоем и одновременно с полным вниманием слушал
музыку. У него вообще стала развиваться способность заниматься несколькими
видами деятельности одновременно. В дальнейшем, в частности,
он будет слушать пластинки или радиопередачи, работая над своими
книгами.
С раннего детства Алик жадно читал Отцов Церкви. Совсем маленьким
мальчиком управлялся с огромными фолиантами Иоанна Златоуста. Читая
«Жития святых», быстро перестал искать там живые примеры для подражания.
Главным героем его был Христос, и любимейшей, центральной книгой
жизни — Евангелие. Он хотел осуществлять его на практике, но
подражать самому Христу ему и в голову не приходило. Это было
бы безумной дерзостью.
«Для многих людей этот возраст (15 лет), — писал впоследствии
о. Александр, — оказывается моментом, когда они заново открывают
то, о чем узнали от родных и учителей. Вещи, которые раньше принимались
на веру как отвлеченная теория, через живой личный опыт становятся
реальностью. Этот перелом охватывает огромный круг вопросов, и особенно
важен
/97\
он для веры. Станет ли она личным опытом, откроет ли человек ее
заново для себя, — вот что является главным. До тех пор, пока это
не произойдет, пока душа не встретит Бога на своем пути и не потянется
к Нему, религия остается для нее системой взглядов, принимаемой
в силу безотчетного доверия к авторитетам».
В пятнадцать лет Алик стал прислуживать в церкви Иоанна Предтечи
на Красной Пресне и делал это на протяжении восьми лет.
Алика увлекали биографии великих людей, особенно ученых. Он стал
собирать дореволюционную «павленковскую» серию «Жизнь замечательных
людей» и собрал большую часть из вышедших двухсот выпусков.
Вообще книги были его главной страстью, и про детство впоследствии
он будет вспоминать так в таком-то году я читал то-то и то-то, а
в таком-то — то-то и то-то. А еще он будет вспоминать о разных годах
своей жизни так: в таком-то году я написал такую-то или даже такие-то
книги.
И еще он начал собирать библиотеку. В те годы можно было дешево
купить в букинистических магазинах что угодно. Например, Алик приобрел
полное собрание сочинений Владимира Соловьева за 300 (после реформы —
30) рублей.
Книги восполняли отсутствие собеседников с достаточно широким кругом
интересов и должной начитанностью. Собеседниками, союзниками
или противниками Алика становились лучшие умы человечества всех
времен.
Но было бы неверно представлять себе Алика-школьника этаким книжным
червем, желтеющим над мудреными фолиантами. Как-то в Москву из Новосибирска
приехал мамин брат дядя Володя и в несколько уроков научил мальчика
аккомпанировать себе на гитаре.
Алик с самого младенчества вечно что-нибудь пел. Он был музыкален
и, когда вошел в возраст, стал обладателем звучного приятного баритона.
В церкви, где он прислуживал, он часто становился на клирос с певчими
и быстро запоминал гласы. А теперь у него была гитара, и, когда
он встречался с друзьями, он с ней не расставался. Репертуар его
быстро рос, и он безотказно пел для товарищей. Так и шли
они обычно куда-нибудь, в Парк культуры например, а в центре
мальчишеской группы шагал кудрявый темноволосый подросток с веселыми
озорными глазами и с гитарой за спиной.
/98\
[фото]
Один из его школьных друзей тех лет, Коля Буткевич, впоследствии
трагически погибший, посвятил тогда Алику стишок, в котором проглядывают
черты юного Александра Меня:
Тебе, который заново
пересказал отменно
борьбу тертуллианову,
ошибки Оригена,
кто вместе с философией
так пел под звон гитары,
кто так рисует профили,
чей стих так смел и ярок,
тебе, кто в ночь беззвездную,
как прежде, бодр и весел,
идет над мрачной бездною,
— Христос воскресе!
/99\
Вообще жил Алик в эти годы настолько многогранно, таким
широким фронтом, что трудно изобразить это в целостной картине.
Каждый день недели был расписан. В воскресенье — литургия в церкви
Иоанна Предтечи, где он прислуживал в алтаре, пел, читал. По пятницам
рисование с Ватагиным в Зоологическом музее, по вторникам занятия
с П. П. Смолиным в биологическом кружке при том самом
Педагогическом институте, где училась мама. Иногда он пропускал
в воскресенье церковь и шел в увлекательные загородные походы с
Петром Петровичем. Еженедельно занимался в богословском кружке.
Непрерывно читал книги по философии, богословию, биологии,
по истории, кроме того, постоянно писал и еще часто посещал Консерваторию.
К тому же Алик был общительным и компанейским парнем и немало времени
уходило на друзей.
Жить было страшно интересно, все его увлекало, интересовало, вызывало
творческий отклик, желание осмысливать, работать, создавать. Если
бы не школа, бездарно отнимавшая драгоценное время! Алик уплотнял
дни до предела, дорожил каждой минутой, а тут такая бесплодная трата
возможностей, убиение жизни!
Летние каникулы
Владимир Григорьевич был главным инженером большого предприятия.
Ему отвели участок под дачу на станции Отдых по Казанской железной
дороге и помогли построить дом. До войны Мени жили там летом. Затем
была война, эвакуация… На даче поселили соседа, с тем чтобы он за ней
присматривал. А он что-то там отремонтировал, переделал и объявил,
что дача принадлежит ему.
Лишь к 1950 году Мени восстановились в правах. Алик очень
любил просторный деревянный дом со множеством укромных закутков
и большой заросший сад. Какая отрада была после тесной, перенаселенной
комнаты на Серпуховке оказаться в Отдыхе. Жили там весело и дружно,
очень гостеприимно. Елена Семеновна умела обогреть и обласкать каждого
и неутомимо хлопотала за чайным столом, кормя голодные оравы
молодежи. Но Алику в школьные годы мало пришлось там жить.
После восьмого класса он отправился на заработки в Воронежский
заповедник, а после девятого — в Крымский.
/100\
[фото: На даче в Отдыхе]
На книги нужны были деньги. Оба эти лета он жил на подножном корму,
не тратя ни копейки из жалованья.
По окончании работ в Крыму ему пришла мысль навестить харьковскую
родню — дядю Лео и своих двоюродных братьев и сестер. Он не
стал расходоваться на поезд и добирался, голосуя, на попутках.
Все деньги шли на духовную и философскую литературу, которой тогда
были полны букинистические магазины.
Приокско-террасный заповедник
Наряду с Гоголевским бульваром этот заповедник был родиной Алика.
Нигде он так не любил землю, не чувствовал ее своей и себя
на ней своим, как в этих двух местах. Он ездил туда, начиная с пятнадцати
лет, при первой возможности: на
/101\
каникулы, на майские или ноябрьские праздники, просто на воскресенье
— работал с животными и жил с природой.
[вверху стр. фото: В Приокско-террасном заповеднике.
Фото О. Дробинского.]
Он бывал там в 1950 — 1955 годах.
Наедине с первозданной жизнью земли и с Богом приходили ему самые
важные, решающие идеи. Там впервые представился ему план многотомного
капитального труда по истории мировых религий, того самого, которому
он посвятит около двадцати лет и завершит на сорок пятом году своей
жизни.
В заповеднике он набросает план всего шеститомника, запишет основные
его идеи в кратком пока очерке.
Там он двадцатидвухлетним взрослым парнем гулял с 16-летней Л.
и пробивал в ней стену предрассудков. Несмотря на ее упорство, он
видел в ней тягу к духовному и насколько мог вспахал почву и бросил
туда семена. Всходы поднялись через 20 лет. Она разыскала священника
Александра Меня в Новой Деревне и попросила крестить ее.
/102\
Теософы
Как-то так случилось, что с самого детства Алик близко сталкивался
с теософами. Верочка училась в университете с Валентиной Сергеевной
Ежовой. В детстве она болела костным туберкулезом и на этом основании
получила право работать дома. По специальности она была дефектологом.
Это был почти гениальный человек. Она вела занятия с умственно отсталыми
детьми, с дебилами, идиотами, с такими, которые не вступали ни в
какой контакт с внешним миром. И достигала поразительных результатов.
Воспитанники ее становились социально приемлемыми людьми, могли
работать, учиться, были такие, кто кончал впоследствии университет!
Как жаль, что она не оставила записей и никто не изучал ее методов.
Впрочем, возможно, это был случай уникальной одаренности, которой
никого научить невозможно.
Валентина Сергеевна была теософкой. Алик часто навещал ее в школьные
годы, и иногда между ними завязывались такие жаркие споры о вере,
что только перья летели. В дебатах с умной, образованной женщиной
Алик оттачивал аргументацию, изучал психологию теософов, искал средства
убеждать…
Любовь к животным привела его еще к одному теософу. Зоологический
музей при Московском университете был Меккой для Алика. Переступив
его порог, он оказывался как бы в храме, где все говорило ему о
величии и премудрости Творца. Он без конца мог рассматривать
скелеты и чучела птиц, пресмыкающихся, рыб, мамонтов, обезьян,
и они говорили ему о боге столько же, сколько иконы в церкви. В
музее было множество ватагинских работ. Мальчик понимал, что в ватагинском
видении животных есть какая-то объединяющая их тайна, что он тоже,
как и Алик, видит их мистически, при всем при том, что знает как
ученый их строение, образ жизни, повадки…
У Ватагина в музее была своя комната, где он рисовал и лепил зверей.
И вот настал день, когда они познакомились. Прославленный анималист
оказался маленьким старичком с монгольским лицом и жидкой серой
бородкой. Ходил он в неизменной тюбетейке, прикрывая ею широкую
плешь. Алик был допущен в «святилище» — в ватагинскую комнату,
и ему было разрешено рисовать животных вместе с мэтром.
/103\
 /104\
Так началась странная дружба маститого старца с пятнадцатилетним
подростком,
Ватагин оказался теософом. На этот раз повзрослевший Алик не лез
в спор, он слушал рассказы художника с увлечением Главной была
не разность вер, а то, что их объединяло: чувство присутствия и
действия Бога в мире Остальное было не так важно — в атеистическом,
бездуховном мире Алик нашел человека, постигшего главное. Ватагин
считал, что Алику суждено быть художником Но мальчик знал о своем
пути иное…
Вот что написал сам о. Александр о Ватагине:
Работы этого анималиста, были мне дороги с раннею детства (иллюстрации
к «Маугли» и др.) Я видел, что он понимает, саму душу животного.
В его скульптурах и рисунках была та зоологическая мистика,
которая была мне родственна всегда. И еще я чувствовал (как потом
и подтвердилось), что он раскрывал образ животного «изнутри»
с помощью средств
/105\
древневосточного искусства, которым я увлекался. Впервые мы с
ним встретились в 1950 году. Меня поразила сначала его скромная
внешность: сухонький старичок с редкой бородкой, с дребезжащим
голоском, в тюбетейке (было в нем что-то и от Рериха). Это
казалось контрастом с той первобытной мощью, которая жила в его
творениях. Я стал еженедельно ходить к нему на уроки. Он писал картины
в Зоологическом музее на Герцена. С жадностью следил я за самим
процессом его работы. Это дало мне больше, чем любые слова и книги.
Он был простой, добрый, задушевный, какой-то детский. Было
сталинское время. Все друг друга боялись. Но он был со мной, пятнадцатилетним
мальчишкой, откровенен. Помню, с какой иронией он отзывался
о заказе написать орла в подарок Сталину от музея (помню и орла
этого). Рассказывал он мне много о своей жизни и понимании зверей.
Они его любили. Один раз даже на улице воробей сел к нему на руку.
Помню, он говорил, как похожи оказались новооткрытые мозаики Софии
на Врубелевские картины. Его мастерская была чудом. Все эти животные
были не только живы, но и казались одухотворенными (привела меня
туда впервые сестра академика Баландина). Он учил меня видеть в
фигуре животного основную конструкцию, скелет, лепку мускулатуры.
Я по четвергам рисовал скелеты вымерших тварей в палеонтологическом
музее, а в пятницу шел к нему. Он сам показывал мне, как делается
реконструкция. Во всем, что он делал и говорил, меня удивляла простота.
Позднее я узнал, что он увлекается теософией, и уже будучи священником,
я с ним говорил о вере. Он не был фанатиком, просто очень любил
Индию и охотно принимал все, что от нее исходит. Как-то он в недоумении
спросил меня: «А что будет в Царстве Божием?» Он имел в виду
свои произведения. Я высказал мнение, что все прекрасное, созданное
человеком, причастно духу и в каком-то смысле приобщено
бессмертию (эту мысль я нашел и у Д. Андреева). О Царстве Божием
мы говорили в связи с различием взгляда на мир и его динамику в
Индии и в Библии. Он слушал внимательно и не возражал. Догматиком
в теософии он не был. И не создавал своих концепций, как Рерих.
Школа рисования
Алик рисовал с самого детства. Рисовал все, что интересова-
/106\
ло. Рисовал сцены из священной истории, Страсти Христовы, распятие,
отцов Церкви и, конечно, всевозможных животных. Полтора года занятий
с Ватагиным дали ему почти профессиональные навыки. Обычно он делал
наброски животных в зоопарке, а потом отрабатывал детали в зоологическом
музее. В музее палеонтологии рисовал скелеты ископаемых чудовищ
и учился методам реконструкции.
Затем еще год он занимался рисунком у известного анималиста Трофимова. Пристрастился
он и к акварели. Когда летом 1951 года ездил
в Воронежский заповедник, где производил учет бобров и летучих мышей, он не расставался
с альбомом.
После девятого класса Алик работал в Крымском заповеднике. Здесь
он впервые стал пробовать писать акварелью пейзажи, но они выходили
не такими уверенными и выразительными, как звери.
В то лето он впервые увидел море. Тогда оно ему не понравилось:
зачем-то очень много воды, непонятно и скучно.
Лишь позднее он понял и полюбил море. И все же оставалось какое-то
недоверчивое отношение к нему, оно представлялось олицетворением
хаоса, бездны, родиной и вместилищем Левиафана…
Поэтому море Алик почти не рисовал.
Еще он любил делать наброски с живых людей. Сначала — школьных
товарищей, потом — институтских друзей. В Иркутске рисовал бурятов,
якутов, староверов, охотников, ссыльных, отсидевших срок преступников.
Когда Алик учился в десятом классе, в одном из московских Домов
культуры состоялась выставка его работ.
И, конечно же, он стал учиться иконописи. Он овладел ею настолько,
что в Иркутске занимался реставрацией больших храмовых икон. В одной
из иркутских церквей он должен был реставрировать образ Николая
Угодника. Это была плохая икона конца XVIII — начала XIX века. Большую
часть доски занимали пышные одеяния и огромная митра. Лицо было
незначительное и худенькое, а малюсенькие глазки под густыми бровями
и вовсе было трудно рассмотреть.
Алик смотрел-смотрел на образ и вдруг взялся за кисти. Быстро и
решительно он переписал всю икону.
А через несколько лет приехал к нему человек из Иркутска и вдруг
стал рассказывать: «Знаете, в храме в Иркутске есть образ
Николая Чудотворца. И вот, стоя перед ним, я понял,
/107\
каким должен быть христианин, — воином Христовым, борцом». Это был
тот самый святитель Мирликийский, которого написал Алик поверх старой
иконы.
[вверху стр. - фото]
И все же Алик всегда знал, что художником не будет. Еще в 14 лет
он твердо решил изучать биологию, но стать священником и писать
книги по истории Церкви и все, что нужно будет для дела Христова.
Однако привычка рисовать сохранилась на всю жизнь. Разговаривая
с людьми, если он знал, что чирканье карандашом их не обидит, он
быстро делал всевозможные наброски, покрывал ими целые листы за
несколько минут…
Детские фотографии
На снимке учеников второго класса унылые ряды нищенски одетых,
подавленных, несчастных детишек. У некоторых из
/109\
них лица малолетних преступников, на остальных выражение тупой покорности
и полного безразличия ко всему на свете. И резким контрастом
выделяется веселая мордочка Алика. Он ничем не похож на одноклассников:
доброе, живое, умное лицо, он активен, бодр, энергичен, смышлен,
увлечен чем-то своим. Лицо счастливого ребенка, и невольно думаешь
о маме и Верочке, отдавших ему столько любви, вдумчивого
внимания, забот.
Вот четырехлетний малыш склонился над Павликом в пеленках. Это
же выражение страстной нежности можно подметить и на снимках молодого
отца с дочерью и сыном, и на фотографиях священника с крещаемыми
младенцами… На всех снимках с Павликом так и светится любовь между
братьями.
Круглолицый жизнерадостный малыш превращался в худого, порой
мрачноватого подростка. Но это там, где на снимке Алик один. На
людях он по виду участвует в происходящем. Вот дачные забавы.
Мужчины и мальчики в майках изображают футбольную команду —
Алик кажется на первый взгляд таким же, как все. В дачных застольях
он принимает участие наравне со всеми. А если присмотреться, видно,
что он отсутствует — только внешней частью
существа откликается на происходящее, а внутри идет совсем другая
жизнь веры и мысли.
На групповых фотографиях Алик почти всегда в центре происходящего.
Даже когда он снят спящим на палубе парохода, друзья-студенты не
оставляют его в покое: один пытается разбудить, щекоча травинкой
нос, другой заливается смехом, разглядывая реакцию спящего, третий
— фотографирует.
Или он говорит о чем-то, и окружившие его юноши и девушки прямо-таки
вбирают его слова.
Сохранилась мутноватая любительская фотография пятнадцатилетнего
Алика. Это уже портрет молодого ученого. Снимок сделан где-то на
дачной мансарде. В строгом порядке на дощатом столе разложены стопы
книг. Алик писал, фотограф его оторвал, и лицо отражает продолжающуюся
работу мысли. Это время запойного увлечения философией.
Вот Алик в дядиной военной форме. Он быстро входит в образ — подтянутый,
молодцеватый солдатик. Не это ли переодевание подскажет Алику его
бессменную одежду студенческих лет: гимнастерку с ремнем, галифе,
сапоги?
Из простыни сооружен костюм бедуина: в руке ружье,
/110\
изломанная, хищная поза, на физиономии намалеваны усы и борода,
прообраз той растительности, которую Алик с двадцати лет будет неизменно
носить на лице. Фотографии наводят на мысль, что любые случайности,
мимолетные впечатления, увлечения и занятия оставляют глубокий след
и творчески используются в том грандиозном деле, которым станет
его жизнь.
Альбом детских фотографий завершает снимок шестнадцатилетнего юноши.
Худое, тонкое лицо, сдвинутые брови, мрачным огнем пылают глаза.
Лицо бойца, готовящегося к битве. Этот боец уже знает, с кем и за
что будет бороться… Но паства его никогда не увидит такого взгляда.
Даже когда он будет обличать с амвона ее маловерие и грехи почти
в пророческом гневе, за его спиной будет виден запрестольный лик
воскресшего Христа и отблеском той же любви к людям будет освещено
лицо проповедника.
Его прихожане подметят это сходство и будут говорить о нем друг
другу и самому батюшке.
Чтение и литературные занятия в школьные
годы
Кстати, вот часть перечня, составленного о. Александром для этой
книги. Интенсивность интеллектуальной жизни школьника феноменальна,
почти неправдоподобна. Приглядимся:
1947-48
Очерки о природе. Пьеса о Франциске Ассизском (читаю 1 его
древнее житие). Читаю: Брема и проч. зоологию, Дарвина, Достоевского
(без успеха). Конфуция (в переложении Буланже, толстовца) и массу
толстовских брошюр, к которым подхожу резко полемично. Ренан, «Жизнь
Иисуса». Но раньше прочел критику на него арх. Варлаама Ряшенцова,
впоследствии епископа-исповедника (1908, книга у меня до сих пор).
Изучаю историю Древнего Востока по книге Струве, а потом Тураева.
Очень много дала четырехтомная история Древнего Востока 3. Рагозиной
(дореволюционная). Семинар Н. Ю. Фиолетовой по раннехристианской
литературе у Б. А. Васильева. Семинар по Чехову у А. Е. Случевской,
первой жены мужа Елены Александровны, — не понравилось. Начинаю
библейскую историю,
/111\
поскольку прочитанная у м. Марии огромная книга Лопухина (3 тома,
конец века) устарела. Читаю о католических святых (Бернадетта,
Доминик), узнаю о св. Терезе. Книга о преподобном Сергии Радонежском
всегда сопровождает.
1949
Изучаю богословие по курсу П. Светлова, протоиерея.
Книга очень насыщенная идеями, литературой, критикой, полемикой.
Дала много. Обильный антисемитский материал книги пропустил мимо
ушей. Изучаю жизнь отцов Церкви по Фаррару. Читаю Григория Богослова
и Златоуста.
1950
Собираю биографическую библиотеку Павленкова. Это мой университет.
Особенно ценные книги о философах, увлекаюсь Спинозой и Декартом,
прихожу к выводу, что рациональное не всегда плохо. Всякий
грех иррационален в корнях. Спинозу начал с богословско-политического
трактата, который поколебал во мне теорию авторства Моисея
(взял ее из Толковой Библии, т. 1). В философию ввел меня в
50-м году Лопатин (его книга философских и критических очерков).
50-ый год. Первое посещение Киева. Владимирский собор впечатлил,
но чем-то и разочаровал (пестрота?), думал, он лучше (по репродукциям
росписей).
Тогда же изучал «Золотую ветвь» Фрэзера, которая много помогла
в «Магизме».
1951
Потом в Воронежском заповеднике изучал «Этику» Спинозы и письма.
Потом пошел Лейбниц и Платон. Платон был менее созвучен. К этому
времени уже был сделан первый набросок синтетического труда (о науке
и вере, о Библии, Ветхий и Новый Завет, Евангельская история, Церковь).
Читаю Добротолюбие. Большое погружение, но уже ощущение двойственности
(что-то соответствует, а что-то оторвано от нашей жизни). Посещаю
костел, баптистов, синагогу. Понравилось только в костеле.
Первая (неудачная) попытка читать Якова Беме. Экхарт. Первое
чтение Блока и символистов. Купил Соловьева, начал изучать.
Пока отдельные тома. Множество книг по истории Церкви и ветхозаветная
история Ренана и Киттеля. Пишу заново Библейскую историю (уже исследую
с большим материа-
/112\
лом). Постоянно изучаю антропологию и происхождение человека.
Феррар. Жизнь Христа — Гладков. Толкование Евангелия.
[вверху стр. - фото]
1953
Отцы, Отцы, Отцы. Подвижники и классические. Перевожу (увы,
наугад, с русского подстрочника) стихи Григория Богослова. Иногда
интуитивно угадываю размер (как выяснил потом). Последние стихи.
Ценил Гарнака, хотя и не разделял его взглядов. Прочел его «Историю
догматов» в 53-м году. Достоевского по-настоящему оценил в 53-м
году в 10-м классе. Прочел всего, залпом. Но «достоевщины»
как психологической атмосферы был всегда чужд (больше всего ценил
главы о Зосиме). В юности впечатлялся Нестеровым, хотя потом
понял, что не то.
Знал досконально Музей изобразительных искусств, очень часто
там бывал.
/113\ |
