|
Зоя Масленикова
К оглавлению
Номер страницы после текста на ней.
[на стр. 156 фото: Москва. [Александр] у церкви Ризоположения.
Фото О. Дробинского.]
Глава шестая
Молодой диакон
Рукоположение во диакона
Итак, с институтом было покончено Александру выдали вместо диплома
справку о том, что он прослушал пятилетний курс и отчислен
в марте 1958 года. С этой справкой и со своими тринадцатью
чемоданами книг Александр вернулся в Москву.
Рукоположение устроил Анатолий Васильевич Ведерников, редактор
«Журнала Московской Патриархии» (в просторечии ЖМП). С ним
Александру довелось знакомиться дважды. В первый раз, еще школьником,
Алик пришел к нему как к инспектору Московской Духовной семинарии.
Ему было 14 лет, он кончал седьмой класс и хотел узнать,
можно ли туда поступить. А. В. предложил прийти, когда ему
исполнится восемнадцать. Во второй раз он познакомился с ним
в студенческие годы, когда Ведерников был уже редактором ЖМП. Глеб
свел его с Катей Крашенинниковой (прототипом Симочки в романе Б. Л. Пастернака
«Доктор Живаго»), работавшей в ЖМП Через нее состоялось знакомство
с Наташей Соболевой, сотрудницей Патриархии, а та привела
Александра к Анатолию Васильевичу.
Теперь, узнав об исключении Меня из института перед самыми государственными
экзаменами, Анатолий Васильевич пошел к митрополиту Крутицкому и
Коломенскому Николаю и сказал ему, что есть один молодой человек,
уже готовый священник: знает службу, потому что много лет прислуживал
в храме, и имеет полное богословское образование.
Митрополит ответил, что полностью полагается на рекомендацию Анатолия
Васильевича и, даже не видя кандидата, дал распоряжение о рукоположении.
Уже после этого он принял Александра и был чрезвычайно любезен.
Он спросил его, не знает ли он иврита, — Александр не знал «Надо
бы вам его выучить, — сказал Владыка, — это
/157\
очень помогает пониманию Священного Писания. Я со студенческих лет
запомнил, как нам объясняли в академии. Из русского перевода
неясно, почему Господь, сотворив женщину, сказал «Она будет называться
женой, ибо взята от мужа». А если прочесть на иврите, все становится
ясно: «муж — иш, жена — ишша».
Еще раньше через Катю Александр был представлен архиепископу Макарию
(Даеву). Теперь Александр воспользовался этим знакомством и попросил
владыку Макария рукоположить его.
— Удобно ли отнимать вас у государства? Ведь все-таки вы
пять лет учились в институте.
— Государство само от меня отказалось, владыка. — И Александр
показал свою справку.
1 июня 1958 года, через два с половиной месяца после
отчисления из института, Александр был хиротонисан во диакона. Рукоположение
состоялось в храме Ризоположения на Донской улице Прошло оно очень
торжественно, храм был полон знакомых и друзей.
Александр глубоко пережил его как мистическое событие, но никакого
перелома в его жизни рукоположение не означало. Продолжался тот
же путь. Уже на последнем курсе он выполнял в институте лишь
необходимое — предметы изучались для него в основном
совершенно неинтересные, вроде бухгалтерского учета.
Он уже тогда был целиком погружен в те же дела, которые продолжал
диаконом и священником: изучал и писал книги, нужные людям,
ищущим духовного просвещения, и работал с людьми. Исповедником
он, собственно, стал еще со школьной скамьи. К нему всегда шли люди
за советом, рассказывали о своих мыслях и стремлениях, поисках
истины и сомнениях, внешних и внутренних трудностях, неурядицах,
срывах. Он никогда не вызывал на откровенность — это получалось
помимо его воли. Как-то сразу угадывалось, что он обладает знанием
чего-то высшего, и это впечатление подкреплялось его многосторонними
познаниями и быстро накопившимся опытом Кроме того, ему присуща
была некая врожденная мудрость: возвышенное и углубленное понимание
вещей в сочетании с житейской трезвостью и практичностью.
Людей влекли его открытость, терпение, а главное — любовь к человеку.
Тот, с кем он соприкасался в данный момент,
/158\
был для него всем, альфой и омегой, он становился как бы центром
его интересов, сердечной заинтересованности, внимания.
[вверху стр. фото: Диакон о. Александр.]
И он хотел и умел помочь. Как? Ответить на это однозначно нельзя,
ибо с каждым возникали свои особые, неповторимые отношения, всегда
это было творчество в самом высоком смысле слова, род самоотдачи
без потери себя, с полным самообладанием — всегда настолько,
насколько это было в интересах собеседника.
При этом Александр никогда не стремился «обращать». Он и слово
это не любил. Он ценил внутреннюю свободу человека как его высшее
достояние, как Божественный дар, и берег ее и лелеял. Важно
было прежде всего помочь человеку в его нужде, какова бы она ни
была.
Понятно, что к Александру шли люди, и с самого детства были такие,
кого он брал под свою опеку, кому постоянно служил и помогал. То
есть священнослужителем, слугой Хрис-
/159\
товым он ощутил себя очень рано, и все, чем он ни занимался, было
этим единым и неустанным служением.
Итак, перелома не было, произошло нечто естественное и необходимое.
Разве что внешних помех, казалось, стало меньше Но вступление на
путь церковного служения совпало с началом разнузданной хрущевской
антирелигиозной кампании. С применением грубого насилия закрывались
храмы, пресса ежедневно публиковала враждебные выпады против веры
и Церкви. Антирелигиозную литературу выпускали миллионными
тиражами.
Акулово
Ему предложили Акулово. Он съездил посмотреть. Все подходило: от
Москвы 35 минут на электричке, храм недалеко от станции,
но когда Александр увидел дом при храме в Акулове, где ему предстояло
жить, он ужаснулся. Как везти в эту полуразрушенную запущенную
хибару Наташу с дочкой? Что она скажет, увидев, в каких условиях
им придется начинать семейную жизнь? Как тут жить с грудным ребенком?
На помощь пришел Володя Рожков. Вдвоем они принялись за ремонт.
Александр был городским жителем, склонным к кабинетным занятиям,
но тут молодому диакону пришлось плотничать, малярничать, вставлять
стекла.
Скоро дом был неузнаваем. Конечно, он оставался очень тесным, сырым
и полутемным, но жить там было можно И тем не менее зимой стены
покрывались толстой ледяной коркой, а в остальное время
года сочились от сырости. Молодой диакон переехал в Акулово с женой
и дочкой.
Когда известие о рукоположении исключенного выпускника дошло до
института, разыгрался скандал. Получилось, что готового специалиста,
которому предстояло по крайней мере три года отработать на государственной
службе, толкнули в объятия Церкви.
Срочно вызвали в Иркутск Глеба, которого годом раньше завалили
на госэкзаменах. Правда, Глеб действительно манкировал занятиями
и знал мало, но других студентов, знавших не больше, на экзаменах
вытягивали, а про Глеба было известно, что он верующий, и его оставили
без диплома. Теперь Якунину предложили пересдать госэкзамены и вручили
диплом.
/160\
[на стр. 161 фото: Село Акулово. Церковь Покрова
Пресвятой Богородицы. 1960 г. Фото В. Андреева.]
Таинственным образом борьба с религией в стенах института шла только
на пользу гонимым. Александр выиграл пять лет: три года обязательной
работы по распределению молодых специалистов где-нибудь в глухом
заповеднике и еще два года учебы в семинарии.
Глеб же получил диплом и мог осмотреться и обдумать будущее принятие
сана, к которому, в отличие от Александра, он вовсе не
готовился с отроческих лет.
В Иркутск до института дошли слухи, что Мень стал священником,
купается в золоте, имеет свой дом и ездит на собственной машине.
На деле все было как раз наоборот. Жалованье диакону положили мизерное
— 100 рублей. На эти деньги надо было содержать семью,
покупать дрова и ремонтировать ветхий дом. Платить машинистке и
вовсе было нечем. На помощь пришел Анатолий Васильевич, который
дал возможность о. Александру печататься в ЖМП. В конце 1958 года
появилась его первая статья в журнале, затем последовали другие
— всего за четыре года было напечатано около сорока статей.
Гонорары помогали сводить концы с концами. Настоятель жил «с кружки»,
то есть у него не было установленного жалованья, и большая
часть церковных сборов попадала ему в руки. Получал он 800—900 рублей
в месяц. Лишь изредка, заметив, что диакон совсем обносился, он подкидывал
денег на покупку новых ботинок или брюк.
До о. Александра диаконом был милейший и интеллигентнейший старичок.
Ему настоятель платил и вовсе 50 рублей. Жизнь впроголодь в
сырой и холодной халупе доконала его, он тяжело заболел, не
смог оправиться и умер.
С первых дней служения молодой диакон понял, что делами в церкви
заправляет не столько настоятель, сколько его рыжеволосая пожилая
сестрица, сущая мегера. Заметив, что диакон пользуется любовью прихожан
и к нему постоянно приезжают почтенные гости из Москвы, она возревновала
и возненавидела его. Тысячью способов стремилась она отравить диакону
жизнь. Настоятель был у нее на поводу, и отношения складывались
тяжелые.
О. Сергий Орлов был высокочтимым протопопом. Высокий, благообразный,
с орлиным носом и окладистой бородой, он держался очень внушительно.
Когда-то он был учителем.
/162\
Он считался великим знатоком Типикона и устраивал пятичасовые службы
по монастырскому уставу (первые полгода у о. Александра каждый день
болела голова, потом он втянулся). Ему поручалось составлять годовые
служебные указания к церковному календарю. Дело, в общем, нехитрое
— о. Александр тоже составил как-то эти указания для заработка,
но многие смотрели на о. Сергия, как на оплот православия, видели
в нем образцового пастыря. У него имелись связи среди иерархов,
и в Акулове нередкими гостями были архипастыри. Приезжал владыка
Антоний, впоследствии митрополит Ленинградский и ректор Ленинградской
Духовной Академии. Владыка был высокий, черноволосый, носил золотые
очки. Он собирал картины. Поговорив с диаконом, он достал только
что вышедший альбом с репродукциями Нестерова и показал Александру
картину «Философы».
— Кто это? — спросил он.
— О. Павел Флоренский, — ответил диакон. В те
годы и о трудах-то Флоренского никто не слыхал, а не то
чтоб узнать его по репродукции портрета. Знал Александр и остальных
«философов». Все это произвело на архиерея такое впечатление,
что он сказал о. Сергию: «Этот будет вторым Флоренским».
Больше диакона не только не звали, когда приезжали именитые гости,
но грубо и демонстративно показывали, что он persona non grata.
О. Сергий восстанавливал иерархов против о. Александра, закладывал
основы для подозрительного и недоверчивого отношения к нему.
Обстановка в храме была настолько неприятная, что о. Александр
всячески удерживал Наташу от посещения служб. Она только-только
обратилась, делала первые шаги в церковной жизни, и не хватало,
чтобы она насмотрелась всякой злобы у себя под носом. Да и особенно
ходить в церковь ей было некогда с маленьким ребенком и нелегким
хозяйством в деревенском доме безо всяких удобств.
Но молодой диакон не горевал. Он был молод, здоров, вынослив, жизнь
била ключом. Он служил в церкви, помогал жене по дому, писал
статьи и книги и принимал множество людей.
Акуловские будни
Осенью о. Александр поступил заочно на третий курс
/163\
Ленинградской семинарии (в Московской в то время не было заочного
отделения).
Жизнь его была заполнена службами, требами. Настоятель охотно перепоручал
ему крестины, чтение проповедей и другие свои обязанности.
В ту пору много крестилось взрослых людей. Рядом было Одинцово
— довольно крупный центр с фабриками и заводами. Крестились рабочие
парни, фабричные девушки. О. Сергий поручал молодому диакону
готовить их к оглашению. После литургии он гулял с ними вокруг храма
полчаса, час или два, как удавалось, и объяснял им необходимое.
Затем шли в храм, и совершалось крещение. Так отрабатывались
и обкатывались методы катехизации взрослых.
Но в общем акуловский храм был гнездом типиконщины и фарисейства.
О. Александр в солнечную погоду носил темные очки и даже
служил в них панихиды на кладбище. В глазах местных старушек это
чуть ли не потрясало основы православия. О. Сергий, также
живший на территории церкви, носил и дома подрясник: и рясу.
О. Александр ходил в цветастой рубашке навыпуск. «Пусть привыкают»,
— отвечал он на придирки.
Хотя принятие сана не было переломом в жизни о. Александра, но
пора для него была самая радужная, несмотря на мрачную обстановку
в приходе (впрочем, и в этом не было для него ничего нового — он достаточно
уже насмотрелся на обрядоверие и фарисейство и в московских храмах,
и в монастырях, и в Иркутске).
Прежде всего глубокую радость приносила жизнь в храме, постоянное
участие в литургии. Во-вторых, теперь можно было заниматься своим
главным делом безраздельно, не теряя времени на те неинтересные
предметы, которые изучались на последнем курсе. Алик много писал.
Первой акуловской осенью он закончил большую работу (400 машинописных
листов) «О чем говорит и чему учит Библия». Эта книга явилась как
бы эмбрионом, из которого в дальнейшем вышло шесть томов серии «В поисках
Пути, Истины и Жизни». В ней содержалась значительная часть идей,
получивших свое развитие в последующих книгах.
Книгу читали Николай Евграфович Пестов и Анатолий
/164\
Эммануилович Краснов-Левитин и оставили в ней свои пометки. Оба
горячо одобрили эту работу.
[на стр. 165 фото: [О. Александр у храма
в] Акулово. 1960 г. Фото В. Андреева.]
Опыт катехизации и многократных устных пересказов Евангелия побудил
о. Александра вслед за книгой «О чем говорит и чему учит Библия»
тут же начать новый труд. Это был «Сын Человеческий», книга о Христе.
Он давно уже готовился к ней, можно сказать, с пятилетнего возраста.
С раннего детства он не расставался со Христом, ежедневно обращался
к Нему, думал о Нем, размышлял на евангельские темы. Еще в 14 лет
начал писать полухудожественную повесть о Христе, но прервал ее,
потому что встретился с необходимостью многое уяснить и пополнить
свои богословские и исторические знания.
В институте он задумал написать книгу о Христе, прибегнув к синтетическому
методу. Он хотел соединить свое видение и понимание живого Христа,
новейшие данные истории, археологии, библейской критики, литературного
анализа, изложить в ней основы христианского вероучения.
И вот настал черед давно задуманной книги. Эти несколько месяцев
в конце 1958 года, чем бы он ни занимался, он мысленно
работал над ней. Это было огромное счастье, и о. Александр жил в
состоянии особого подъема.
Гонорары за статьи в ЖМП дали возможность перепечатать «Сына Человеческого»,
и очень скоро книга получила распространение в самиздате.
Подобных книг в России не было. «Сын Человеческий» был написан
живым современным языком, очень доходчиво, и вместе с тем простота
изложения не умаляла глубины содержания. Христос-Человек в ней был
осязаем и реален, и с такой же убедительностью была показана Его
Божественность. Книгу читали в Иркутске, в Средней Азии, на Дальнем
Востоке.
Теперь он работал над вводной книгой грандиозно задуманного цикла
истории мировых религий. Этот том назывался «Истоки религии» и требовал
широкого охвата сложнейших философско-богословских проблем. О. Александр
читал горы книг, размышлял, делал выписки.
[вверху стр. 167 фото: А. Э. Краснов-Левитин.
1990 г. Фото С. Бессмертного.]
Праздники
Но в этих напряженных трудовых буднях были и праздники. К Меням
часто приезжали друзья по институту, друзья
/166\
детства, новые знакомые. А главными праздниками были четверги у
Анатолия Васильевича Ведерникова в Переделкине. Это были настоящие
пиршества и для ума, и для сердца. Вокруг редактора «Журнала Московской
Патриархии» собралось немало ярких, духовно одаренных людей. Здесь
о. Александра познакомили с о. Дмитрием Дудко, с Евгением
Бобковым, будущим старообрядческим священником (благочинным). Сюда
приезжали на целый день. Затевали оживленные диспуты на разные темы,
высказывались откровенно по самым животрепещущим проблемам
церковной и общественной жизни, обменивались мнениями, идеями, книгами.
Слушали музыку. Сын Анатолия Васильевича Николай Анатольевич и его
жена Нина Аркадьевна были консерваторцами, прекрасными пианистами,
Николай Анатольевич, будущий о. Николай, великолепно знал церковную
музыку и отлично пел. Он и сам сочинял музыку и виртуозно импровизировал
на любую заданную тему. О. Александр публиковал в «Журнале
Московской Патри-
/167\
архии» статьи по самым разным богословско-историческим проблемам.
Кое-что извлекал из своих написанных книг и переделывал для
публикации.
Редакция была родным домом для сотрудников журнала. За столом с
кипящим самоваром происходили интересные встречи, завязывались знакомства,
обсуждался широкий круг проблем.
Помещалась редакция в Новодевичьем, в башне, там, где потом находилась
приемная митрополита Крутицкого и Коломенского. В большой редакционной
комнате сотрудники и авторы гоняли чаи и вели увлекательные
разговоры. Обсуждали животрепещущие богословские, церковные, общехристианские
проблемы. Кипели мысли, разгорались споры. А в глубине
башни в своем кабинетике сидел Анатолий Васильевич и поочередно
принимал посетителей, которые шли к нему с самыми разными проблемами.
Однажды о. Александр встретился здесь с маленьким, живым и юрким
человеком. Появившись в редакции, он тут же овладел всеобщим
вниманием и стал увлеченно о чем-то рассказывать. Сразу стало интересно.
Это оказался Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин, религиозный
писатель. Они вышли из Новодевичьего вместе и допоздна бродили
вдвоем по улицам, не в силах прервать захватившего обоих
разговора. Возникла дружеская связь на всю жизнь. Анатолий Эммануилович
увлеченно рассказывал свою эпопею, которую позже описал в трехтомных
«Очерках по истории церковной смуты». Потом «Мануилыч» будет привозить
о. Александру свои статьи, читать его книги, приезжать к нему
домой чуть ли не сразу после очередной отсидки, а когда уедет, наконец,
из России, будет присылать толстенные письма, исписанные огромными
детскими буквами, о своем швейцарском житье-бытье, горьких раздумьях
и неодолимой тоске по родине.
Феликс
Однажды Глеб привез с собой в Акулово молодого человека. Звали
его Феликс, и был он лет на пять постарше отца диакона. Он
сразу повел себя как свой человек. Все понимал, с лету схватывал
мысли. Обладал умом, склонным к упорядочиванию любых сведений в
схемы, так сказать, к схемосозиданию, и при разговоре быстро возбуждался.
Оказалось, он жил в Ир-
/168\
кутске в одно время с Александром, слышал о нем и стал его разыскивать,
но тот уже уехал в Москву. Отец Феликса получил юридическое
образование до революции, а потом работал юристом в ЧК. Во время
чистки его репрессировали и расстреляли. Сам Феликс недавно вернулся
из лагерей. Там он поднабрался всякой всячины от солагерников. Кого
там только не было — и всевозможных сектантов, и теософов,
и священников, и профессоров богословия… Феликс рассказал, что,
сидя в одиночной камере, нарисовал на стене шестиконечную звезду
(Феликс — еврей с небольшой примесью немецкой крови по матери, в лагере
он выдавал себя за немца). Он часами глядел на эту звезду, и ему
стали открываться и смысл истории, и грядущие судьбы мира.
Он был уверен, что постиг тайны Книги Даниила и Апокалипсиса.
Он обнаружил связь их с исторической ситуацией того времени…
Близится конец света. Он ожидал, что найдет в о. Александре
склонную к подобному мистицизму душу. А тот слушал-слушал Феликса
и вдруг почувствовал к нему жалость. Он представил себе тягостное
безделье энергичного и живого ума в одиночной камере и напряженные
усилия мыслить систематически без книг и бумаги, размышлять на сложные
темы без должной подготовки.
А бесплодность этих невежественных концепций была очевидна. Феликс
уловил эту жалость и закрылся. Больше на эти темы он с о. Александром
не говорил.
Но Глеб им увлекся. Он познакомил Феликса с Наташей Соболевой,
и та представила его Анатолию Васильевичу Ведерникову. И вскоре
Феликс уже читал лекцию перед довольно обширной аудиторией у Анатолия
Васильевича. Говорил он прекрасно — с неподвижным лицом, низким,
монотонным, завораживающим голосом. Делал он доклад и у Бориса Александровича.
Он увлекал, умы разгорячались. Среди всего этого возбуждения и эсхатологических
разговоров один о. Александр хранил хладнокровие. Он тщательно
и всесторонне изучал и Книгу Даниила, и Апокалипсис, понимал
их, а кроме того, знал цену предсказаниям скорого конца света с
их помощью. Не было такой эпохи, в которую не находились бы
«пророки», истолковывающие современные им факты для подобных предсказаний.
У него бабки в приходе толковали в этом роде: Ленин — это по Апокалипсису
то, а Сталин — это то, значит, скоро конец света.
Феликс читал лекции по домам. У А. В. Ведерникова, у
Бо-
/169\
риса Александровича, у Наташи Соболевой (у последней он даже поселился
с женой и тещей, но кончилось это тем, что Наташа его возненавидела
и выгнала). Хотя центральной темой было толкование Книги Даниила
и Апокалипсиса в духе близкого конца света, но диапазон его
интересов и познаний был широк. Например, он сделал доклад
о пушкинском «Медном всаднике», доказывая, что в этой поэме Пушкин
выразил пророческое предвидение революции. Говорить он мог об очень
многом. Людей он завораживал, пленял, но обычно вскоре они с ненавистью
отворачивались. Они как бы подбрасывали его в восторге в воздух,
но забывали подхватить, а потом растаптывали ногами…
Несмотря на схематический склад ума, натурой он был очень страстной.
Он не был привержен какой-то одной идее — увлекался он поочередно
самыми разными и противоречивыми вещами, — но предавался им всякий
раз с неудержимым фанатизмом.
Однажды Феликс рассказал о. Александру, что встретился с приятелем
по лагерю Львом Кансоном и хочет привезти его в Акулово. В назначенный
день Лев приехал без Феликса — они почему-то не смогли встретиться.
Разговор вышел неожиданный.
— Вы знаете, что этот Феликс страшный человек? — спросил
Кансон.
— Страшный? Почему страшный?
— Потому что он подсадная утка и погубил множество
людей. Вы знаете, за что он сел?
— Да, в 1947 или 1948 году у них был религиозный
кружок, и их взяли.
— Взяли, потому что Феликс был наводчиком. В конце
войны он попал в армию, его зачислили в «СМЕРШ». Чтобы искупить
грехи отца, он должен был работать агентом.
— Но ведь и он сидел.
— Сидел, чтобы делать то же дело. Он подбивал людей
устраивать разные подпольные организации, и потом их расстреливали.
Когда наконец поняли, его хотели убить. Он клялся, что он ни при
чем. Тогда его решили испытать. Предложили убить, и не топором,
а ножом, так труднее, другого провокатора, которого
тогда же засекли. И он убил. Ему вкатили второй срок.
— Это бывает. Важно, что он такое сейчас.
Все это было странно. Не мог Феликс не понимать, как к нему относится
Лев, и все-таки сам показал ему дорогу к
/170\
о. Александру и в других местах с ним появляется.
При ближайшей встрече о. Александр прямо спросил: «Ты знаешь, что
о тебе Лев рассказывает?"
Феликс отпираться не стал.
— Не мог же я прийти к тебе и представиться: здрасьте, я то-то
и то-то.
Александр чутьем чувствовал, что Феликс искренен и рвется стать
священником без всяких дурных побуждений.
Из Иркутска Феликс привез молодую жену: она недавно окончила театральное
училище и играла роли травести в иркутском ТЮЗе.
— Я должна была или отвергнуть его, или принять вместе со всеми
его идеями и видениями, — говорила она о. Александру. Она действительно
приняла его таким, каков он есть…
Сначала Феликс работал монтером, потом, женившись и получив московскую
прописку, устроился алтарником. А вскоре стал добиваться рукоположения.
Он объехал семерых епископов в разных епархиях. Всюду происходило
одно и то же. Сначала его принимали с распростертыми объятиями,
а потом выставляли, иногда в весьма резкой форме. Собственно, один
Глеб Якунин остался ему верен.
На какое-то время Феликс осел в Ташкенте, где вокруг архиепископа
Гермогена собралась блестящая плеяда священников: о. Петр Рязанов,
о. Павел Адельгейм и другие.
Затем вернулся в Москву. Позднее, когда о. Александр был рукоположен
во священника, и получил приход в Алабине, и Феликс стал
его духовным сыном. О. Александр относился с трезвым холодком
к мистическим схемам Феликса, но не это послужило причиной его ухода.
Дело в том, что он оставил свою жену-травести и решил жениться
снова. Он привел свою новую избранницу к о. Александру. Это была
очень некрасивая женщина, старая дева. Когда Феликс спросил, понравилась
ли она, о. Александр откровенно признался, что совсем не понравилась.
Им жить, он ничего против не имел, но раз прямо спросили, надо отвечать.
Феликс перестал к нему ходить.
На вопрос: здорова ли у Феликса психика? — о. Александр отвечал:
— Мы показывали Феликса Дмитрию Евгеньевичу Мелихову (профессору-психиатру).
Он обследовал его и пришел к заключению, что болезни как
таковой нет, но тип в высшей степени истерический и параноидальный.
/171\
Еще о. Александр сказал: «Наверное нехорошо, что я вроде его осуждаю.
Но для меня он теперь не живой человек, а как бы литературный персонаж».
[вверху стр. фото: Николай Эшлиман.]
Николай Эшлиман
В те же диаконские годы о. Александр подружился с «вольным художником»
Николаем Эшлиманом. Предки этого крупного красивого человека были
выходцами из Шотландии, из рода Эшли. Семья была дворянская,
и Николай сохранил барские привычки. Эшлиман жил на Дмитровке
напротив Дома Союзов. Он был необыкновенно и многосторонне одарен.
Никогда не учась, стал живописцем, расписывал храмы. Прекрасно играл
на рояле, пел, обладал актерским даром имитации и, наконец, был
наделен редким красноречием. Его полуартистический-полубогемный
дом в самом центре Москвы с красавицей женой и красавцем ирландским
сеттером привлекал множество самых разных людей. Гово-
/172\
рили, что Николай Эшлиман второй в Москве повар-гурман. Он великолепно
готовил изысканнейшие блюда, раздобывал отличное вино и жил на широкую
ногу.
Что сблизило Александра с Николаем, почему подружились эти столь
разные люди? Наверно, каждого влекла к другому яркая талантливость,
незаурядность, сквозившая в каждом слове и жесте. Александр
был еще студентом 4-го курса, когда они встретились у диакона Сергея
Хохлова и затем у Володи Рожкова (студента Духовной Академии), в
ту пору Коля пел в церкви и расписывал храмы. Сблизила их культура,
и отрадно было встретить на общей церковной почве нахватанного в
мистической литературе, одаренного человека. Он всюду видел знаки,
знамения. Правда, был склонен и к мистификациям, как-то устроил
розыгрыш с «самовозгорающейся» лампадой.
Скоро они стали единомышленниками. Сблизились они настолько, что
между ними даже возникла какая-то телепатическая связь. Глеб был
третьим в этой «могучей кучке», а вскоре появился и четвертый, Феликс,
черный демон Коли Эшлимана.
Глеб, благополучно окончив Сельскохозяйственный институт, приехал
в Москву. У ребят был один приятель-собутыльник. Он недавно окончил
семинарию, но рукополагаться не стал. Его стихия была совсем
другая: он был делец-толкач. Работал по художественной части
в Патриархии, знал многих иерархов и как-то, узнав о желании
Глеба стать священником, обещал все устроить. Он действительно договорился
со знакомым епископом, и тот шито-крыто рукоположил Глеба.
А вскоре был хиротонисан и Николай Эшлиман.
Женя Бобков
Однажды в Акулово приехал высокий сухощавый юноша. Он разыскал
о. Александра.
— Здравствуйте, я Бобков. Вы про меня читали?
О. Александр читал. Этому громкому делу был посвящен большой
фельетон в одной центральной газете. Женя Бобков был сыном главы
московской старообрядческой общины и учился на юридическом
факультете Московского университета. Будучи глубоко верующим человеком,
он ходил в старообрядческую церковь и там прислуживал. Это обнаружили,
сфотографировали Женю с большой свечой в руках и придали делу
/173\
гласность. Женя был немедленно исключен из университета. Ни один
студент не вступился за него — таковы были нравы в столичном
университете. Когда собирались исключать из Иркутского института
Александра, обе охотоведческие группы, семьдесят человек, устроили
собрание и приняли решение объявить забастовку. Александру стоило
немалых трудов уговорить ребят отказаться от этого намерения. Все
как один пришли провожать его на вокзал. Существует снимок, сделанный
на перроне у поезда, где Александр, одетый уже как москвич,
в светлом пальто, в шляпе и полуботинках, стоит в большой толпе
охотоведов, которые отличаются от него сапогами и ушанками. Еще
недавно и он одевался, как они, а вот теперь уезжает в Москву. Александр
повернулся к объективу, а остальные ребята как-то очень серьезно
смотрят на него.
Но вернемся к молодому старообрядцу. С Женей Бобковым надолго завязалась
дружба. Он сумел окончить университет заочно и вскоре стал
диаконом в старообрядческой церкви. Через несколько лет он получил
сан пресвитера. Живой, деятельный и образованный старообрядец пришелся
по душе православному диакону.
Постоянными гостями в Акулове были Глеб Якунин, Анатолий Эммануилович
Краснов-Левитин, Николай Эшлиман. Когда удавалось, приезжали охотоведы,
кончившие институт и получившие назначения в самые разные края.
Голубые
Однажды к о. Александру пришел креститься человек, оказавшийся
гомосексуалистом. Диакон столкнулся с серьезной проблемой.
Он искал и нигде не находил ответа: насколько виноваты те из
этих людей, у кого этот порок врожденный? Как им помочь? Он вошел
в их среду. Многие из них были артистическими натурами — литераторы,
танцовщики. Они подвергались уголовному преследованию, но их ничто
не останавливало.
— Неужели тебе мало, что ты только что отсидел полтора года? —
спрашивал диакон. — Что же ты опять за это взялся?
Он научился различать действительно несчастных от природы людей
от тех, кто сознательно вовлекался в этот порок и вовлекал других.
Он видел, что полицейские меры против них необходимы. Они собирались
толпами у «Кубышки» — в сквере на пло-
/174\
щади Свердлова. О. Александру было глубоко их жаль, но средств
помочь им не было. Интерес к религии имел среди них преимущественно
эстетическое происхождение. Они подводили целое философское основание
под свой порок, цитировали наизусть Платона и Оскара Уайльда
и предавались страстям.
Но опыт общения с ними впоследствии неоднократно помогал о. Александру
в годы священства. Он знал, как с такими людьми разговаривать
и чего от них ждать.
О. Николай Голубцов
Многочисленные братья и сестры Голубцовы походили все на Достоевского.
Но более всех походил Николай. Отец их был профессором Московской
Духовной Академии, однако сана он не принимал. Один из братьев о. Николая
стал епископом, другой — священником, одна из сестер была монахиня.
Сам же о. Николай закончил Тимирязевскую сельскохозяйственную Академию,
был биологом и рукоположился лишь в 40 лет.
Человеком он был образованным, начитанным, хорошо знал богословие,
философию. Натуру имел творческую, писал богословские труды. Некоторые
его статьи публиковались в «Журнале Московской Патриархии».
Он сделался пастырем новообращенных интеллигентов. После смерти
Сталина стали происходить обращения, и о. Николай по всем своим
данным был для них в ту пору лучшим духовным наставником. Он сам
был интеллигентом и прекрасно понимал их. Был он свободен от всякого
ханжества, разговаривал живым современным языком без малейших следов
широко распространенной среди русского духовенства стилизации под
псевдомонастырский жаргон. Ничего елейного и деланного. Отличали
его трезвость, здравый ум, понимание современных условий жизни.
И люди шли к нему толпами. Он служил в церкви Ризоположения, что
на Донской улице, и в Малом Донском соборе — в обоих храмах
один причт. При них не было никакого подсобного помещения, и всю
свою работу с паствой о. Николай вел после службы на клиросе.
Отойдет обедня, а в церкви выстраивается длинная очередь людей,
ждущих беседы с о. Николаем.
И вот в 1953 году в этой очереди появился и Александр, то
ли еще десятиклассником, то ли уже первокурсником — он не мог припомнить
потом. Мать Мария к тому времени очень ослабела
/175\
и не могла больше вести духовное руководство. А все окружение Меней,
главным образом «маросеевцы», ходили к о. Николаю, в том числе и
Борис Александрович, будущий духовник Александра и Наташи Соболевой.
[вверху стр. фото: О. Николай Голубцов.]
Александр внимательно присматривался к методам о. Николая. Он давно
знал, что будет священником для новообращенных интеллигентов
Эта самая действенная и качественная часть общества, приходя в Церковь,
не встречала в те годы понимания и поддержки и оставалась без духовного
руководства. Подходящие для этой цели старые священники сошли на
нет, о. Всеволод Шпиллер только начинал разворачиваться после
эмиграции. Александр учился у о. Николая и впоследствии
считал его своим учителем. О. Николай не был проповедником.
Он вкладывал себя в индивидуальные беседы, в частную исповедь.
Сила его была в тех советах, которые он давал своим духовным детям,
и в том, как он сам осуществлял свою веру в жизни. Хотя паства
его была обширна, но в общем все друг друга знали. Однако глубокого
общинного единства не было, и со смертью о. Николая
/176\
возникшие между его детьми связи распались. Он крестил Андрея Синявского,
Светлану Аллилуеву. Светлана оставила в своих воспоминаниях портрет
о. Николая.
О. Николай оставался духовником о. Александра до самой своей
смерти в 1961 году. Он говорил ему: «Замучает тебя интеллигенция»
Сам он действительно умер в возрасте шестидесяти трех лет от переутомления.
Врачи настаивали после инфаркта на том, чтобы он ушел на покой,
но он не оставлял своего напряженного труда и умер от очередного
удара.
Таким образом, Александр пришел к нему в 18 лет, оставался
под его руководством все годы студенчества, диаконства и первый
год священства. О Николай давал ему ценные профессиональные советы.
Но никогда Александр не делился с ним своими замыслами, не рассказывал
о научной работе, не показывал своих книг. О. Николай был слишком
для этого загружен, а о. Александр слишком скромен. Он учился у
своего духовника, больше всматриваясь в него и наблюдая его пастырскую
работу, чем спрашивая и беседуя.
Отпевание было необычайно торжественным. В нем участвовало десять
или двенадцать священников, чьим духовником был о. Николай, и его
огромная паства.
Чтение и литературные занятия в годы диаконства
Уже дьяконом заканчиваю о Библии. Пишу очерк «Единство Церкви»,
прокатолический. Вычленяю из «Библии» (440 стр.) главы о Христе
и делаю «Сына Человеческого». Использую катехизические беседы, которые
каждое воскресенье по просьбе настоятеля вел с новокрещаемыми.
Начинаю учиться иконописи у Ведерниковых.
1959
Работаю над вторым вариантом «Сына Человеческого». Начинаю печататься
в «Журнале Московской Патриархии» (всего около 40 статей).
Основополагающие книги: Ельчанинов, «Записки священника», только
что вышли, и «Пастырство» Киприана Керна.
/177\
|
