Зоя Масленикова
К оглавлению
Номер страницы после текста на ней.
Год 1979
2 января
Стояли лютые морозы. Газ, которым отапливается церковь (и мой дом
тоже), еле сочился. В храме настолько холодно, что в нем установили
на кирпичах «сухожарку», маленькую железную печурку, а трубу вывели
в форточку.
Сейчас морозы отпустили до -24°, но зато поднялся ветер. Готовлю
свой маленький подарок к Твоему Дню Рождения, Господи: кончаю
редактировать VI том*.
Уединение в преддверии праздника: как-будто Ты нарочно отрезал
меня на эти дни от мира.
4 января
Полчаса назад закончила редактирование VI тома. Прервалось оно
два года назад в декабре 1976 года из-за первого кровоизлияния
в глаз. И вот за две с половиной недели удалось
* «На пороге Нового Завета».
/423\
провернуть более 300 страниц.
[на стр. 424 фото: 1979 г. Фото С. Руковой.]
Это первая правка новой книги, процесс чрезвычайно трудоемкий.
Хорошо еще, что передо мной потрудилась Е. Б.: поправила
стиль, почистила. Я устала до такой степени, когда провоцируется
болевая атака во всем теле, похожая на сильный приступ ревматизма.
Вчера начала просачиваться кровь в глаз, но Господь внял моей мольбе
и остановил начинавшееся кровоизлияние.
И все же я счастлива. Это не просто очередная книга о. Александра,
а завершение его грандиозной серии о путях человечества ко
Христу. Я счастлива, Боже, что Ты позволил мне участвовать в этом
гигантском труде во славу Твою.
В наставлении на Рождественский пост о. Александр пишет:
«Четвертая декада. ВОЛХВЫ. Они принесли дары Тебе. Что я делаю
для Тебя? Может ли радовать Тебя моя жизнь? Есть ли в ней служение,
угодное Тебе? Сделать что-нибудь… в знак рождественского дара Христу».
Господи, прими эту работу как мой маленький подарок к Твоему Рождеству.
И, если можно, дай выйти из этого утомления без серьезных последствий
для здоровья.
Какое это счастье — усталость во имя Твое! Благодарю Тебя за эту
радость.
8 января
В Рождественский Сочельник, причащаясь, я очень молилась о Даше.
Весь день у меня были люди, а вечером с теми, кто остался на
праздничную Всенощную, пошла в храм и опять молилась о дочери.
Она появилась во время елеопомазания. Подошла она к о. Александру
последней, что-то шепнула, он ответил и кивнул.
Это не принято делать. Поэтому я спросила ее: что-нибудь случилось?
— Да, — ответила она.
После службы ко мне опять пришли люди. Мы устроили праздничный
стол, молились вместе.
Пока были гости, Даша ходила к о. Александру. Когда все ушли, она
попросила выслушать ее до конца, не перебивая ни одним
словом. Оказалось, ей надо уехать из Москвы на год. Выбрала она
Дальний Восток. Видимо, она права. Она получила благословение и
согласие о. Александра на отъезд прежде, чем я узнала о ее решении.
Но мне пришлось собрать все свое
/425\
мужество, чтобы принять эту новость
Я представила ее одну на чужбине. Ответила согласием, но боль и
тоска были очень острые. Утром за Рождественской литургией
Даша исповедалась и причастилась.
После службы опять дом был полон гостей. Днем о. Александр показал
нам диафильм «Свет миру», сделанный им из кадров Дзефереллиевского
фильма об Иисусе Потом еще зашел на минутку, принес денег для
Даши (у меня не было ни копейки) и предложил в качестве варианта
Среднюю Азию. Он, как и я, считает, что лучше поехать туда, где
есть знакомые. Даше эта мысль понравилась.
А потом мы остались вдвоем и разговаривали до девяти вечера, когда
она уехала в Москву.
Праздник, а мне так тяжело и больно. Мысль о предстоящей разлуке
и тревога за Дашу причиняли страдания.
Утром пошла в церковь. Был праздник Собора Пресвятой Богородицы.
Я стояла перед ее образом у Царских Врат, молилась Ей и Сыну
Ее о Даше и плакала.
О. Александр произнес проповедь, имевшую ко мне прямое отношение.
Думаю, и адресованную отчасти ко мне (я была единственной
из образованной части его прихода). Он говорил о радости. О
том, что все наши скорби пройдут, а радость о Боге останется; в
жизни много трудного, но все это идет на строительство Божиего замысла
о нас, и потому нам сказано: «Непрестанно молитесь, о всем благодарите».
В словах его было понимание того, что я переживаю, мягкий упрек
и ободрение.
21 января
Менее недели назад, пятнадцатого января, умерла Елена Семеновна.
Но об этом позже. До того дня все шло очень тяжко, по нарастающей
А после ее смерти наступил перелом и дела стали налаживаться. Кажется,
Даша не уедет. Появились новые ученики. Принесла деньги задолжавшая
ученица. Нашлись люди, которым я нужна и могу помочь, и так далее
Я подумала, что это по молитвам Елены Семеновны.
Итак, 16-го было очень тяжело на душе, и я скверно себя чувствовала
Но чуть не силой заставила себя пойти в лес на лыжах. В мое
отсутствие пришла хозяйка дома выбрасывать картошку, замерзшую в
подполе во время мороза.
/427\
[на стр. 428 фото: Могилы Е. С. Мень
и В. Я. Василевской. Фото С. Бессмертного.]
О, ангел осени, в этюд,
туда, где клены стройным рядом,
как маки красные, цветут,
ты ввел ребенка с ясным взглядом.
Мне мальчик руку подает,
его глаза кого-то ищут.
Меня задумчиво ведет
он на янтарное кладбище.
До неба ель, и первый ряд.
Две неразлучные подруги
здесь под надгробьями лежат
и переплетены их руки.
Стоим недвижно, до тех пор
пока в их голосах нестрогих
не прозвучит как бы укор:
«Иди домой, готовь уроки».
(За облаком поют хорал).
Он говорит с полуусмешкой:
«Я совершеннолетним стал
и сдал экзамены успешно».
Взглянула — юноша со мной.
Но с видом нежным и лукавым
он говорит: «Пойду домой,
уроки ждут, вы снова правы».
По озими туда идем,
где за оградой кроны рдеют
и меж деревьев дом — не дом?
(У юноши виски седеют).
Да это деревянный храм!
На грядках уцелели астры…
Он кланяется образам
и говорит: «Благословенно царство».
/428\
А на столе я нашла записку о. Александра: «Мама умерла вчера (15-го).
Отпевать будем завтра сразу после обедни».
Всего за четыре дня до того я была у Елены Семеновны в Москве (это
был мой первый выезд в город после кровоизлияния в конце октября).
Я попробовала облегчить ей боль руками, однако эффект был слабый
и нестойкий. Она радовалась моему приходу, была нежна, с любовью
целовала на прощанье. Хотя была плоха, но в полном сознании, живая,
мужественная, бесконечно добрая…
И вот ее сын пришел ко мне с этой вестью и не застал.
Я отправилась в церковь, думая, что, может быть, ее привезли туда.
Но нет, храм был закрыт. В церковном домике мне сказали, что
о. Александр уехал за продуктами для поминок и должен вернуться.
Действительно, он вскоре подъехал с зятем. Мы обнялись.
Тот мир, с которым он принял смерть горячо и нежно любимой мамы,
показался мне свидетельством необычайной высоты духа.
Рассказал, что мать умерла у него на руках. Он прочитал отходную
и вместе с врачом держал руку на ее пульсе, который все слабел и
вскоре остановился. Но сама кончина очень трудна — он воочию наблюдал
борьбу, схватку смерти и жизни. Как я поняла, он видел что-то мистическое.
Сказал, что целых три года были подарены ей после больницы, при
выходе из которой ей обещали один месяц жизни.
В день похорон батюшка попросил меня съездить в Москву за продуктами
для поминок. Поэтому я не была на литургии и вернулась, когда
люди выходили из храма после отпевания. Похороны пришлось задержать,
пока не выкопают в промерзлой земле могилу. Я положила земной поклон
перед заколоченным гробом и поцеловала лежащую на нем иконку.
Так я и не видела мою дорогую Елену Семеновну мертвой — пусть останется
для меня живой.
Господи, упокой душу новопреставленной Елены, возьми ее на Свои
пажити, прости ей все прегрешения вольные и невольные.
Елена Семеновна, дорогая наша общая мама, молитесь Христу о нас,
овцах вашего сына. Я уже знаю, что молитва ваша сильна и угодна
Господу.
/429\
О. Александр собрал «семью», которую, по его замыслу, я должна
была вести. В нее входило несколько человек не первой молодости.
Я умолила его начать работу самому. Собирались в моем деревенском
доме. Он считал, что людей должно объединять общее дело, и придумал
нам такое занятие: каждую встречу он брал какую-то тему, имевшую
важное значение для осмысления веры современными интеллигентными
христианами.
Вот темы, на которые мы размышляли: Вера и знание; Церковь: единство
в многообразии; «Мы» и «они»; Прогресс и научно-техническая революция:
надежда или опасность?; Этика веры; Искусство и религия; Проблема
зла; Вселенское и родное; Обряд и Дух. Форма и вера; Дух и плоть;
Мера компромисса.
Отец ставил перед нами проблему, намечал ее главные аспекты, а
дома каждый из нас писал «сочинение на заданную тему». Встреча
начиналась с того, что мы читали вслух и обсуждали наши «домашние
работы». Отец жадно слушал и подавал краткие реплики.
Так составилась целая книга, как мне кажется, не лишенная интереса.
Мы ведь все находились под сильным влиянием отцовой мысли, и наши
статьи так или иначе отражают его взгляды на те важнейшие проблемы,
над которыми он много размышлял сам, но не успел высказаться.
Но свободного времени у отца становилось все меньше, встречаться
с нами ему было все труднее. Тогда решили перенести работу в Москву
и продолжить дело без него. Отец посоветовал изучать богослужение
по его книге «Таинство, Слово и образ», попутно мы пытались
писать жития некоторых святых по своему выбору.
30 января
Три дня назад о. Александр спросил меня на исповеди:
— Какой камень давит вас сейчас?
Я опять сетовала на мои неудачи с людьми. Обняв меня, о. Александр
сказал:
— Если бы вокруг нас были молодцы, мы бы с вами возгордились:
каких, мол, орлов вырастили!
— Не возгордились бы, — мрачно буркнула я.
— Возгордились бы, возгордились непременно, — говорил он
с ласковой усмешкой.
/430\
16 февраля
Недели две назад я шла по Москве, объятая страхом за Дашу, в ужасе
перед новой реальной угрозой слепоты. И вдруг пришло принятие
этих возможностей, полное доверие и покой. В этом полагании
на Бога оказалась та точка опоры, от которой перевернулся для
меня весь мир.
Дома я прочитала брошюрку «Духовное детство», оставленную приезжавшими
к отцу католическими монахинями из «Братства младших сестер и братьев
Иисусовых». В ней были прекрасно и свежо выражены те самые
чувства и мысли, которые помогли мне побороть страх.
О. Александр передал мне белый чайник и чашки его новопреставленной
мамы, а с ними как бы часть ее функций: безотказно и гостеприимно
всех привечать, кормить и поить.
Вчера был наш престольный праздник. Служил митрополит Крутицкий
и Коломенский Ювеналий. Народу было битком, непривычная служба казалась театрализованной.
После литургии в домике было устроено праздничное застолье с обильным возлиянием.
Через пять-шесть часов о. Александр зашел ко мне с несколькими
прихожанами. За одиннадцать с лишним лет знакомства второй раз видела
его под действием вина (впервые — на его именинах, когда над ним
нависла страшная угроза). Он становится неотразимо милым, веселым,
озорным. Внешне он сохраняет полное самообладание, просто раскрепощается
его потребность любить и радоваться.
Стоя напротив шеренги из четырех мужчин, обнял меня, поглядел с
нежностью, широко махнул в их сторону рукой и сказал:
— Их нет, они дематериализовались!
И действительно, возникло чувство близости, которое я тут же со
своей трезвой головой перевела в шутку:
— Недурной способ обращаться с паствой — решает массу проблем.
— Вы думаете, главная проблема в том, чтобы паству аннигилировать?
— Ну, хотя бы временно и частично.
Прорвалась и на мгновенье блеснула одна из затаенных граней его
богатой натуры.
/431\
25 июня
Еще на Троицу, сидя на опушке леса у костра, после молитв несколько
прихожан решили пойти через две недели в Радонеж. Но тогда никто
не вспомнил, что это «день всех святых, в земле Российской просиявших».
Вчера мы отправились после литургии в Новой Деревне. От платформы
«55-й километр» шли шесть-семь верст полями и широкой просекой.
Места эти полны неизъяснимой прелести. С высокого песчаного
крутояра над речкой Ворей открывалась ее долина, леса и луга в расцвете
щедрого лета. Изумрудное поле пшеницы, сбегающее к речке, казалось
морским дном. Облака на голубейшем небе были чисты и легки, как
лебединые крылья.
Сторожиха церкви-музея тетя Поля, моя старая знакомая, открыла
для нас храм, дала побыть там в волю и разрешила подняться
на колокольню.
На древнем земляном валу мы зажгли свечу перед иконой преподобного
Сергия.
Каждый молился по очереди вслух, свободно, от себя.
Я молилась о том, чтобы земля Русская не оскудела святыми, в которых
она так нуждается, чтобы из молодой поросли христиан вышли истинные
угодники Божий.
Все были полны тихой радости.
О. Александр ощущал особую мистическую связь с преподобным
Сергием Радонежским. И действительно, в ареале преподобного
происходили важнейшие события его жизни. Его крестили младенцем
в Сергиевом Посаде, там же в шестилетнем возрасте он впервые
исповедался священнику «катакомбной» Церкви архимандриту о. Серафиму
Батюкову. Годы эвакуации во время второй мировой войны прошли
вблизи Троице-Сергиевой Лавры.
Он ездил туда к матери Марии, ставшей позже духовной наставницей
семьи Меней.
Учился о. Александр в Московской Духовной Академии, находящейся
в Сергиевом Посаде. В 1964 году поселился с семьей в
Семхозе, в четырех километрах от Посада, и из окон его кабинета
были видны лаврские купола. Он очень часто ездил в Лавру, работал
в библиотеке Академии и всегда заходил в Троицкий собор приложиться
к мощам преподобного Сергия.
И рядом с Лаврой, у ворот своего семхозского дома при-
/432\
нял мученическую кончину. Батюшка живо ощущал воздействие великого
русского святого на всю эту округу, воспринимал его как своего
наставника, покровителя и защитника. Он и своих прихожан
учил относиться к преподобному Сергию с такой же благоговейной
любовью.
В особо тяжких обстоятельствах я ездила в Троицкий собор, молилась
острой молитвой преподобному и. неизменно получала помощь.
26 июня
Я поняла секрет воздействия о. Александра на людей. Он всегда заряжен
любовью. Как исповедник он знает нашу порочность, но, пренебрегая
ею, обращается с нами как с любимыми и по сути своей святыми, и
это создает вокруг него непередаваемо радостную и легкую атмосферу.
Наверно, человечески это бывает ему иногда трудно, но он почти
постоянно на прямом проводе с Господом, и из этого Источника
наполняется той самой любовью, которая так нужна и так дефицитна
в мире.
Я бы думала, что такое чудо невозможно, если б у меня перед глазами
на протяжении двенадцати лет не было о. Александра с его любовью
к Богу и к нам.
Сейчас я только подумала об отце — и ощутила как бы некий приводной
ремень, работающий между нами.
27 июня
Сегодня около двух часов читала Игнатия Лайолу, подаренного батюшкой,
хотелось бы проделать эти духовные упражнения, пока он в отпуске.
2 июля
Позавчера исповедовалась. О. Александр сказал:
— У вас есть все — взлеты, радость, восторг, все, что нужно,
кроме одного: нет мира. Того мира, который дается свыше. Это очень
высокое состояние. Молитесь о нем.
— Но какие усилия я сама должна делать, чтобы его обрести?
— Никаких. Это приходит как дар. Пусть хоть иногда, на мгновения,
но очень важно его ощутить.
Вчера провела около трех часов наедине с о. Александром. По пути
на станцию обсуждали приходские дела, а в электричке он продолжал
рассказывать мне свою жизнь. Это происхо-
/433\
дит уже в третий раз, все так же по пути к его дому, и каждый раз
он рассказывает все подробнее и увлеченнее. Чувствуется, что никогда
прежде этого не делал и ему самому интересно.
Шел проливной дождь, мы долго стояли под зонтами на дорожке недалеко
от его дома, и он продолжал досказывать важный эпизод его внутренней
биографии. Я очень рада такому доверию. Надо знать его обычную сдержанность,
даже закрытость в том, что касается его личной жизни, чтобы оценить
этот знак дружбы.
Я наполнена его воспоминаниями и сегодня начну их записывать. Жаль,
что не записала немедленно первые два рассказа. Ну, да ничего. Если
что забуду, надеюсь, он не откажется напомнить.
Я ему не говорила ясно о намерении написать о нем книгу, когда-то
только намекнула. Но он, возможно, догадывается.
Господи, да будет это во славу Твою. Ты сотворил этого удивительного
человека, Твоего воина, пахаря, друга — и да будет
служить людям надеждой и светильником его образ, когда нас не станет.
Книга будет нужна и тем, кто его любит, и тем, кто будет изучать
историю христианства в России, и тем, кто его не знает, но
ищет Путь.
9 июля
В понедельник записала часть рассказа о. Александра.
В среду после церкви были гости, в том числе о. Александр. Гости
ушли, а он остался. Я лепила, потом пошла его провожать — он продолжал
свою автобиографическую повесть.
В пятницу — церковь, потом люди у меня. В промежутках чтение: о.
Александр дал груду книг о псалмах, надо проработать, к тому
же для предстоящей встречи с «детьми» должна написать статью о религии
и искусстве.
В субботу утром — церковь, разговор с настоятелем.
В воскресенье — церковь, потом прощальный разговор с о. Александром.
Он дал мне вычитать исправленный текст I тома* — работа
на весь месяц его отпуска. Короткий отдых за чтением и опять
общение до ночи.
Итак, видно, что слишком много посещений церкви. Избежать этого
нелегко — я часто бываю нужна о. Александру, и то, что я «под
рукой», ему удобно. Но основные
* «Истоки религии»
/434\
разговоры происходят у меня дома или когда я его провожаю. Хорошо,
что отец так нагрузил работой! Однако и в работе нужна аскеза. Обычно,
редактируя его книги, я увлекалась до изнеможения.
Кстати, вот еще одно из условий внутреннего мира: внешняя упорядоченность
жизни.
17 июля
За восемь дней отредактировала 100 страниц «Истоков».
20 августа
Каждое лето тоска по Крыму, где я родилась и выросла, усиливается
до навязчивости. Кроме того, скучаю по батюшке во время его
отпуска.
Я знала, что, когда он отдыхает в Коктебеле, там проводит отпуск
уйма его прихожан и просто знакомых, но сама всегда стеснялась
ездить без приглашения.
В последний раз была в Крыму шесть лет назад — одновременно с ним
— и поселилась с его и моей дочками совсем в другом месте,
в Кастрополе.
И вот 8-го июля он уехал, а через две недели обстоятельства
сложились так, что я беспрепятственно, собравшись в один день, вылетела в
Крым на самолете
Это были две очень счастливые недели. Я не была в Коктебеле лет
пятнадцать и, хотя сама сагитировала батюшку и его жену туда впервые
поехать, даже забыла, насколько это прекрасное место!
Я отлично чувствовала себя, плавала, ходила в горы, добиралась
до далекой Сердоликовой бухты. Общалась с Пастернаками, обрела
новых знакомых. Почти ежедневно батюшка приглашал в гости, в путешествия,
в кино… Там оказалось около тридцати наших прихожан!
Никаких серьезных разговоров мы не вели, но мне важно было соединить
в сердце то, что ему так дорого, родину и духовника.
Однако, пожалуй, лучше всего было возвращение. Он ехал домой один
и предложил мне билет своего брата, оставшегося в Коктебеле.
Из двадцати четырех часов пути мы спали восемь, а остальное время
стояли в коридоре купейного вагона у окна, и
/435\
о. Александр рассказывал о себе. В Коктебеле мы всегда общались
на людях и этих разговоров не вели. В поезде я даже несколько
раз спрашивала, не устал ли, но он увлекся и за сутки рассказывал
шестнадцать часов, даже ели мы что-то наспех, стоя в коридоре.
И сейчас, дома, эти рассказы продолжаются Я понемногу записываю
их. Если кто-нибудь по моим материалам напишет его биографию,
это будет удивительная книга об участии Бога в судьбе посвятившего
Ему себя человека О мужестве, вере, почти нечеловеческом трудолюбии,
о верности, твердой надежде, о любви. Все в его жизни
при ее внешней простоте кажется чудом.
Сейчас две недели в Крыму представляются мне цветной вставкой в
черно-белый фильм. Концентрация праздничности была так велика, что
даже захотелось домой — насытилась.
На основе коктебельских впечатлений уже в Новой Деревне я написала
от имени Ирнаба (Ироничного Наблюдателя) юмористический рассказ
«Вождь на отдыхе (Заметки натуралиста)». Вот фрагмент из этого
сочинения.
I
В день отъезда Вождя в Северном Полушарии испортилась погода.
День за днем лили слезы облака, и популяция захирела.
Одни глотали антидепрессанты, другие пили горькую, третьи подались
в адвентисты седьмого дня, а все, кто только мог, мчались
вслед за Вождем на дирижаблях, собаках и велосипедах.
Когда Ирнаб объявил, что профессиональный долг требует его немедленного
отбытия в летнюю резиденцию Вождя, те бледнолицые, которые в силу
непреодолимых препятствий оставались на местах, дружно испустили
завистливый вздох Подгоняемый им, как ветром, самолет домчался
до заветного Зурбагана на полтора часа раньше положенного
срока.
2
Получив накануне телепатограмму от Ирнаба, Вождь дал указание обеспечить новоприбывающего
жильем. Столь суровый приказ в силах был исполнить только Дьякр*, более
всех продвинутый в познании высших миров и достигший третьей степени просветления.
Но даже и он смог снять.
* Диакр (фр.) — диакон. Имеется
в виду о. Александр Борисов, имевший тогда сан дьякона.
/437\
комнату на троих для двоих (местный финансовый термин)
лишь со следующего дня.
Краснокожие отвели очередного конкурента на каменный парапет,
место вечернего сбора резервации, и уселись рядом с Ирнабом в
мрачном молчании.
Наступила темнота, и тут по рядам ожидающих прошла дрожь: во
мраке засветилась мощная аура Предводителя, шествовавшего посреди
мостовой в сопровождении Брата и Дьякра. Почетный эскорт держался
на положенном расстоянии.
Вождь был камуфляжно облачен в рябенькую рубашку неопределенного
цвета с засученными рукавами и видавшие виды шорты, на загорелых
ногах красовалось нечто в прежнем воплощении именовавшееся сандалиями.
Через плечо мужественно свисало сырое купальное полотенце. Знаменитую
голову венчал абхазский головной убор, представлявший собой круглую
шапочку из некогда белого войлока с короткими полями.
Вождь хмуро взглянул на пополнение воинства и коротко сказал:
«Пошли». Ирнаб поднялся и зачарованно пошел за Вождем, ступая
след в след.
3
Запутывая следы, Вождь долго петлял по темным зурбаганским улочкам,
наконец остановился у какой-то калитки и развязал бумажный
шпагат, который преграждал вход на участок грабителям, бродячим
собакам и резервантам.
На пороге сидела седовласая туземка* и лепила из зеленой
глины голову краснокожего Вождя. Это была хозяйка дома. В данный
момент она отделывала ассирийскую бороду, которая выглядела как
стройные ряды уменьшающихся книзу пуговиц…
Ирнаб, привыкший угадывать мысли Вождя прежде, чем они придут
ему в голову, сообразил, что здесь ему и ночевать…
Он понял, что его разбудило: в голове звучали знакомые позывные,
а потом последовал текст телепатограммы: «Сбор в девять ноль-ноль
на пристани»…
Резервация была в сборе. При включенном дневном сознании Вождь
выглядел просто добрым отцом многодетного семейства…
С длинным рулоном билетов в руках он помогал матросу считать
у трапа головы резервантов. Дело было непростое, поскольку голов
было много. Тогда Вождю пришла в голову очередная гениальная идея.
«Не двигаться!» — дал он коман-
* Скульптор Арендт лепила в Коктебеле портрет
о. Александра.
/438\
ду, и все замерли… Мудрое решение Вождя упростило задачу,
и погрузка резервации завершилась успешно, хотя
и обеспокоила капитана чрезмерной осадкой катера…
Ну, и так далее.
31 августа
Дни предельно заполнены: храм, люди, беседы с о. Александром, запись
его рассказов. Он приносит мне свои детские и юношеские писания,
переписку, главы начатого и брошенного романа из времени Диоклетиана.
Сколько ни узнаю его, все больше удивляюсь. Это гениально одаренный
человек. Что я смущаюсь — просто гений.
И какой поразительной чистоты и внутренней красоты!
В одном из писем к Владимиру Леви он сказал о себе: «Если бывает
мистика, повенчанная со здравомыслием, то это и есть моя жизнь»
(цитирую по памяти). Я всегда и во всем ощущаю его богоизбранность
и свободный, живой, естественный отклик на нее каждым дыханием.
Помоги мне, Господи, справиться с нелегким делом: правдиво и ясно
передать людям облик этого апостола нашего времени.
Я знаю, как он одинок. Всегда на свету, на людях, открыт им — и
все-таки одинок.
В Церкви почти нет единомышленников, в окружении нет даже приблизительно
интеллектуально равных. Те, кому он мог бы открыть что-то личное,
интимное, неизменно уходят. Столько людей добивались его дружбы,
он отдавал им себя, но сокровенную свою глубину держал прочно закрытой.
К самой глубине и я доступа не имею, однако у него есть теперь
желание делиться замыслами, мыслями, событиями текущей жизни.
Раньше на вопрос: «Ну, как вы жили эти дни, что делали?» — я нередко
получала ответ: «Не помню». То есть он не мог сразу вычленить
из потока дел, мыслей, событий, проносящихся за несколько дней,
то, чем мог бы поделиться со мной.
А теперь все иначе. Вот позавчера он стал объяснить, почему не
смог прийти.
— Ну, это ничего, я с миром жду, — отвечала я.
— Да я сам очень хотел прийти, никак не мог вырваться. Не
подъедете ли со мной? Да? Тогда садитесь в машину (его ждало
такси).
И сходу сообщил, что задумал новую работу. — Слушаю
/439\
вас. Я вас слушаю, — протянула я на басах. Он озорно улыбнулся и
стал рассказывать, что ночью у него было озарение.
— Ночью порядочные люди спят, — буркнула я.
Он рассказал, что задумал словарь церковных и духовных терминов.
— Надоело, что все плавают в элементарных понятиях.
Например, что такое духовник, что такое старец.
— Более того, — сказала я, — один и тот же человек на протяжении
своей духовной жизни дает разные определения в зависимости от своих
внутренних или даже внешних нужд.
В электричке он развил замысел, рассказал, чем был занят. Мы обсудили
дела А. С., было решено, что она возьмет академический
отпуск в институте (у нее грудной ребенок и нервы никуда, слезы,
срывы), решили вставить в слайд-фильм о деве Марии, рассказ о Пятидесятнице
и проч.
Он отдал мне букет белых гладиолусов и астр от Плащаницы Пресвятой
Богородицы. В одиннадцатом часу ночи я взяла в Пушкино такси
и поехала с этим букетом в Новую Деревню передать А. С.
мнение батюшки об академическом отпуске, а то утром она уехала
бы со всем своим скарбом в Москву. Вот капелька моей нынешней жизни.
6 сентября
Когда только ему удается, о. Александр продолжает свои рассказы
и приносит разные материалы. Например, записи о его развитии от
года до двух лет, которые очень квалифицированно вела его тетушка.
Поразительно, насколько ярко уже тогда проявлялись в нем черты,
определяющие его характер и склонности!
Мы оба вдохновляемся и зажигаемся во время наших разговоров. Так,
например, он рассказывает мне историю «Протоколов сиониских
мудрецов». Я говорю: об этом надо написать — и объясняю, почему.
А он через день уже приносит готовый текст. На следующий день возвращаю
его в отредактированном виде.
Стоило попросить его написать, когда он читал главные книги своей
жизни и когда писал свои, и уже при ближайшей встрече он принес
список.
Сначала его слегка смущало внимание к его биографии, но я сказала,
что любая судьба — это вертикальный срез исторических, социальных,
культурных пластов, а в его судь-
/440\
бе особенно видно действие руки Божией. На самом деле я его воспринимаю,
ценю и люблю более всего как чудо Божиего творчества.
14 сентября 1979 г.
Дорогой отец!
Вдогонку к нашему сегодняшнему разговору.
Когда я начала Вас расспрашивать о прошлых годах, меня вел живой
человеческий интерес к Вам. Сначала просто: как Вы жили, когда
я Вас не знала? Потом: как Вы сложились как писатель, мыслитель,
священник, характер? Позже я поняла, что это еще и часть истории,
в частности, каких-то аспектов истории современной РПЦ.
Но теперь все это отступило на второй план перед главным интересом.
Хотите Вы того или нет, тот тип духовности, который Вы представляете
— а) совершенно (или почти совсем? — но не думаю) в РПЦ сейчас отсутствует;
б) что-то сходное — но не совсем — можно найти, по-видимому, лишь
в классический период патристики, да и то — раз—два — и обчелся;
в) и это наиболее евангельский тип, т. е. очень близкий
к первоисточнику и потому не только современный, но и перспективный.
Не смущайтесь от такой оценки. Я смотрю на это просто и по-деловому.
Господь затеял возвращение к Нему какой-то прослойки населения,
ну, пусть в Москве (но не только, кому, как не Вам, это знать).
И этому делу надо всячески содействовать. Кого-то Он должен был
выбрать проводником Своей мысли? И если Вы оказались пригодны
для Его цели по сумме данных и верно уловили, что требуется,
так что же делать? Людям нужны не только идеи, но образцы, модели,
в которых эти идеи выражаются. А тут вполне подходящий случай: не
придуманное из головы, а органическое, убедительнейшее воплощение
идеи в личности, которая этой идеей живет, как дышит.
Более того (не пугайтесь!), идея эта важна не для одной РПЦ. Соблазн
спиритуализма, бегства от служения миру, презрения к нему, культ
невежества, обрядоверие, сектантская узость, всяческая ущербность,
культивирование неполноценности, эксплуатация стихии подсознательного,
недоверие к разумному началу — все это не есть, как Вам отлично
известно, изобретение РПЦ в советский период — явления эти древни,
как мир.
И вот в борьбе с этим можно (и я уверена — необходимо) привести
такой веский аргумент: показать, что подлинная духовность, глубокая
христианская вера и мистическая жизнь не только не требуют как жертвы
(или даже условия!) ущербности, но наоборот: сам мир, наука, искусство,
любовь, свобода, природа — все это может служить для славы Божией.
/441\
Я думаю, что в Вашей новой работе «Лики святых» это будет одной
из тем? Я бы очень этого хотела. И все же уверена, что Вы найдете
выразителей лишь разных отдельных аспектов этой идеи.
Я вот как понимаю Ваш тип духовности: стремление к наибольшей органической
полноте, соединению в жизни мистического и реального плана
и творческое соработничество Богу во всех формах живой современной
жизни — не отделенность от нее, а естественная принадлежность ей.
Принадлежность, но не зависимость — при постоянном примате
духовного начала. Нет, чего-то главного я не сказала, но я надеюсь,
Вы давно поняли, что я хочу сказать.
Memento mori. Надо думать о тех, кто останется. Необходимо зафиксировать
и передать им этот пока уникальный опыт. Он, может, и останется
уникальным в своей полноте. Но это путь, причем верный. В России,
по-видимому, его никто не знает, во всяком случае — никто этого
знания не проявляет сейчас, кроме Вас. Чего, Вы думаете, люди так
к Вам тянутся? Конечно, Вы греете, как печка, заряжаете севшие
батареи, лечите, выправляете вывихи и пр. и пр. Но еще
они инстинктивно чувствуют (некоторые, по крайней мере), что где-то
тут собака зарыта, что тут им светит такой выход, какого нигде больше
не найти.
Попробуйте изложить все это абстрактно на бумаге — да умники набросятся
с тысячами возражений, вопросов, недоумений. Прежде всего, скажут:
практически это невозможно. А вот те, кто видит Вас (не все, но многие),
чувствуют: так правильно. Значит, надо показать им, и особенно
тем, кто не может и не сможет потом увидеть Вас, что все это не
теории, что так можно и должно жить в Боге. Показать в книге, но и рассказать
при этом о главных идеях…
Вот куда меня занесло. Если Вы не согласны, скажите, я тут же заткнусь,
потому что поверю. Но сейчас, наедине с этим листком я убеждена,
что наткнулась случайно (какие там случайности!) на что-то объективно
важное. Помимо всего прочего нужно и нечто вроде Вашего личного
credo. T. е. как Вы понимаете и претворяете задачу христианства
в сегодняшнем мире вообще и Вашу в частности. Ну, насколько
это возможно и целесообразно выразить… Может, Господь меня и на
свет-то произвел только затем, чтобы я это дело сделала или хотя-бы
как-то ему посодействовала. Потому что объективных данных у меня
для такой работы нет (ни таланта, ни уменья). Но это дело
второстепенное. Надо бы, так и редактировать Ваши книги научилась
(ведь четырехлетний редакторский опыт в ТАССе на практическом материале
— все, что было у меня за душой, когда я начинала). Разве
я могла себе представить, что когда-нибудь напишу «Дух дышит»?
/442\
Откуда что взялось. А может, Вы раскачаетесь и какие-то главы (самые
важные) сами напишите? Или даже всю книгу?
Но она должна быть. Я откуда-то это знаю. И никаким будущим или
посторонним биографам это дело перепоручать нельзя. Или Вы, или
я, или вместе. Ведь на горизонте, кажется, никого больше нет?
Если б Вы не были так устойчивы и так трезвы, я бы никогда в такое
щекотливое дело не влезла. Но Вы так умеете не думать о себе,
когда речь идет о вопросах первостепенной важности. Тут нужна высокая
степень самоотстранения, как ни странно. И конечно, снисходя к человеческой
слабости читателя, лучше, все же, чтобы явным, формальным автором
не Вы были (что не исключает чисто авторских — Ваших — глав).
Не выбрасывайте письма. Возможно, мне полезно будет перечитать
его в ходе работы.
З. М.
Кредо о. Александра
Вы просите меня изложить мое кредо. Хотя кредо каждого христианина
и, разумеется, священника, уже выражено в Символе веры, вопрос Ваш
вполне законный. Христианство неисчерпаемо. Уже в апостольское время
мы находим целую гамму типов Христианства, дополняющих друг друга.
Итак, если выразиться кратко, для меня вера, которую я исповедую,
есть Христианство как динамическая сила, объемлющая все стороны
жизни, открытая ко всему, что создал Бог в природе и человеке.
Я воспринимаю его не столько как религию, которая существовала в
течение двадцати столетий минувшего, а как Путь в грядущее.
— Оно имеет средоточие своей веры во Христе, Им измеряет
и оценивает все (Откр. 1, 8).
— Оно знает, что приход на землю Богочеловека
не был односторонним божественным актом, а призывом к человеку ответить
на любовь Божию (Откр. 3, 20).
— Оно познает присутствие и действие Христа в Церкви,
а также в жизни вообще, даже в самых простых, обыденных ее
проявлениях (см. притчи Господни, в частности, Мф. 6,28—29);
— знает, что достоинство личности, ценность жизни
и творчества оправдываются тем, что человек является творением Божиим
(Пс. 8);
— видит в вере не теоретическое убеждение, а доверие к
Богу (Рим. 4, 3);
/443\
— не требует ощутимых знамений (Мк. 8, 11—12), памятуя
о том, что творение — чудо (Пс. 18,2);
— оно внимает Слову Божию, которое запечатлено в Писании,
но остерегается буквально толковать каждую строку Библии, особенно
Ветхого Завета (Рим. 7,6);
— верит, что один и тот же Бог открывался в обоих Заветах,
однако открывался постепенно, в соответствии с уровнем человеческого
сознания (Евр. 1,1);
— различает грань, отделяющую Предание (дух веры и учения) от
«преданий», среди которых есть немало фольклорных и преходящих наслоений
на религиозной жизни (Мк. 7, 8; Кол. 2, 8).
— Оно верит, что Церковь живет и возрастает
силой Христовой (Мф 16, 18; 28, 20);
— верит, что Христос являет Себя в таинствах Церкви, в
ее освящении мира, в ее учительстве и в делах служения
(1 Кор. 11,26; Мф. 18,20,19—20; Рим. 6,11; Мф. 18,18; Лк. 10,16),
но знает, что ни одна из этих сторон церковной жизни не является
самодостаточной, ибо Христос пришел и как Спаситель, и как Целитель,
и как Наставник;
— чтит обрядовые формы благочестия, не забывая ни
на мгновение, что они вторичны в сравнении с любовью к
Богу и людям (Мф 23, 23-24; Мк 12, 28-31);
— верит в значение иерархического и канонического принципа
в Церкви, видя в них свойство структуры деятельного организма, имеющего
практическое призвание на земле (1 Кор. 11,27—30);
— знает, что богослужебные и канонические уставы менялись
на протяжении веков и в будущем не смогут (и не должны)
оставаться абсолютно неизменными (Ин. 3, 8; 2Кор. 3,6,17). Это же
относится и к богословскому толкованию истин веры, которое
имело долгую историю, фазы раскрытия и углубления (так Отцы Церкви
и Соборы вводили в обиход новые понятия, которых нет в Писании).
— Оно не боится критически смотреть на прошлое Церкви,
следуя примеру учителей Ветхого Завета и Св. Отцов;
— расценивает все бесчеловечные эксцессы христианского
прошлого (и настоящего): казни еретиков и т. п. как измену
евангельскому духу и фактическое отпадение от Церкви (Лк 9, 51-55);
— знает, что противники Христа (беззаконный правитель,
властолюбивый архиерей, фанатичный приверженец старины) не принадлежат
только евангельской эпохе, а возрождаются в любое
/444\
время, под разными обличиями (Мф. 16, 6);
— остерегается авторитаризма и патернализма, которые
коренятся не в духе веры, а в чертах, присущих человеческой
падшей природе (Мф. 20, 25—27; 23, 8—12);
— исповедует свободу как один из важнейших законов духа,
рассматривая при этом грех как форму рабства (2Кор. 3, 17; Ин. 8,
32; Рим. 6, 17).
— Оно верит в возможность стяжания человеком Духа Божия,
но чтобы отличить это стяжание от болезненной экзальтации («прелести»),
судит по «плодам духа» (Гал. 5, 22);
— вслед за ап. Павлом смотрит на человеческое тело как
на храм Духа (1Кор. 6, 19), хотя и несовершенный в силу
падшего состояния природы; признает необходимость попечения о нем
(1 Тим. 5, 23), если оно не переходит в «культ плоти»;
— в соответствии с соборными решениями смотрит на брак
и на монашество как на«равночестные», если только монашество не
принимается под влиянием честолюбия и других греховных мотивов;
— отказывается объяснять зло в человеке
только его несовершенством или «пережитками звериной природы»,
а верит в реальность метафизического зла (Ин. 8, 44).
— Оно переживает разделение христиан как общий грех и
нарушение воли Христовой (Ин. 10, 16), веря, что в будущем
грех этот преодолеется, но не на путях превозношения, гордыни, самодовольства
и ненависти, а в духе братской любви, без которой призвание
христиан не может быть осуществлено (Мф. 5, 23-24);
— открыто всему ценному, что содержится в христианских
исповеданиях и нехристианских верованиях (Ин. 3, 8; 4, 23—24);
— не отвергает добра, даже если оно исходит от людей
безрелигиозных, но отвергает насилие, диктат, ненависть, даже если
они прикрываются именем Христовым (Мф. 7, 21; Мк. 9, 40; Мф 21,
28-31);
— рассматривает все прекрасное, творческое, доброе как
принадлежащее Богу, как сокровенное действие благодати
Христовой;
— считает, что зараженность той или иной сферы грехом
не может служить поводом для ее отвержения. Напротив, борьба за
утверждение Царства Божия должна вестись в средоточии жизни.
— Оно «аскетично» не столько тенденцией бегства от мира,
сколько духом самоотвержения, борьбой с «рабством плоти»,
/445\
признанием господства непреходящих ценностей (Мф. 16, 24);
— видит возможность реализовать христианское призвание
человека во всем: в молитве, труде, созидании, действенном служении
и нравственной дисциплине;
— верит в святость человеческой любви, если она соединена
с ответственностью, верит в святость семьи и брака (Быт.
2, 18, 23-24; Мф. 19, 5);
— признает естественной и оправданной любовью к отечеству
и отечественной культуре, памятуя, однако, что духовное выше национального
(Евр. 13, 14; Гал. 3, 28; Кол. 3, 11).
— Оно ценит национальные облики церквей как конкретные,
индивидуальные воплощения человеческого духа и богочеловеческой
тайны. Однако это не заслоняет вселенского характера Церкви;
— оно относится к многовековому культурному творчеству
Церкви не как к ошибке, а как к реализации даров Божиих.
— Оно не считает разум и науку врагами веры. Просвещенное
духом веры знание углубляет наше представление о величии Творца
(Пс. 103; 3 Цар. 4, 33; Пс. 88, 6);
— отвергает попытки найти в Писании или у Отцов Церкви
естественно-научные сведения, пригодные для всех времен;
— рассматривает научное исследование Библии и церковной
истории как важное средство для уяснения смысла Откровения и реальных
обстоятельств св. истории;
— открыто ко всем проблемам мира, полагая, что любая из
них может быть оценена и осмыслена в свете веры;
— утверждает с апостолом, что свидетельство веры в мире
есть прежде всего свидетельство служения и действенной любви
(1Кор. 13);
— смотрит на общественную жизнь, как на одну из
сфер приложения евангельских принципов;
— признает гражданский долг человека (Рим. 13, 1), поскольку
он не противоречит требованиям веры (Деян. 4, 19);
— не объявляет ту или иную систему правления специфически
христианской. Ценность системы измеряется тем, что она дает человеку:
целесообразностью и гуманностью;
— считает отделение Церкви от государства оптимальной
ситуацией для веры и усматривает опасность в самой идее
«государственной религии»;
— верит в историю как поступательный процесс, который
через испытания, катастрофы и борьбу восходит к грядущему сверхисторическому
Царству Божию;
/446\
— относится сдержанно к концепции «неудавшейся истории»,
то есть к убеждению, что правда Божия потерпела на земле полное
поражение (против этого говорит Откр. 20, 1—6);
— верит, что когда бы ни наступил последний Суд
миру, человек призван трудиться на благо других, созидая царство
добра, Град Божий; — верит, что Суд уже начался с того момента,
когда Христос вышел на проповедь (Ин. 3, 19; 12, 31);
— смотрит на посмертное состояние души человека как на
временное и несовершенное, которое в грядущем восполнится всеобщим
воскресением и преображением (Дан. 7, 13; Ин. 5, 28; Рим.
8, 11; Откр. 20, 11 — 15);
— знает, что Царство Божие, которое грядет, уже сегодня
может воцариться «внутри нас» (Мк. 17, 21; 9, 27).
Думаю, что в этом Вы не найдете ничего нового, а просто одно
из преломлений Христианства изначального, древнего и, по слову Златоуста,«присно
обновляющегося».
Прот. Александр Мень
О. Александр про свой духовный опыт
Ответить на Ваш вопрос и рассказать о том, что называется
духовным опытом и путем, мне не легко, и не потому, что Вы застали меня
врасплох, а по той причине, что я всегда избегал говорить о подобных вещах в личном
плане. Что-то останавливало. Назовите это замкнутостью, скрытностью или как угодно,
но эта черта — свойственная мне во все времена жизни. Кроме того, я обычно
остерегаюсь «раскрываться» по трем соображениям. Во-первых, есть нечто, так
сказать, духовно-интимное во встрече души с Богом, что не терпит чужого глаза;
во-вторых, при злоупотреблении священными словами что-то стирается и теряется
(намек всегда сильнее); в-третьих, даже большим мастерам слова редко удается найти
соответствующие выражения для невыразимого. Один писатель метко заметил, что куда
легче поведать об аде, чем о рае…
Но все же, уступая Вашей просьбе и аргументам, попробую коснуться
некоторых аспектов.
Начну с того, что я плохо понимаю резкое деление на «светское»
и «религиозное». Для меня это термины в высшей степени условные.
Хотя в детстве мне объясняли, что есть «особенные» предметы и темы,
но это скорей вытекало из условий жизни среди чуждых по духу
людей. Постепенно это деление почти
/447\
потеряла смысл, поскольку все стало на свой лад «особенным».
Любая сторона жизни, любая проблема и переживание оказались
непосредственно связанными с Высшим.
Жить так, чтобы «религия» оставалась каким-то изолированным
сектором, стало немыслимым. Поэтому я часто говорю, что для
меня нет, например, «светской литературы». Всякая хорошая литература
— художественная, философская, научная — описывающая природу, общество,
познание и человеческие страсти, повествует нам об одном, о «едином
на потребу». И вообще нет жизни «самой по себе», которая могла
бы быть независимой от веры. С юных лет все для меня вращалось
вокруг главного Центра. Отсекать что-либо (кроме греха) кажется
мне неблагодарностью к Богу, неоправданным ущерблением, обеднением
христианства, которое призвано пронизывать жизнь и даровать «жизнь
с избытком».
Мне всегда хотелось быть христианином не «при свечах», а при
ярком солнечном свете. Меня не привлекала духовность, питающаяся
ночным сознанием, имеющая оккультный привкус (хотя и под православной
оболочкой). Я всегда ощущал, что «вне» Бога — смерть, рядом с Ним
и перед Ним — жизнь. Он говорил со мной всегда и всюду. Собственно,
это редко выражалось в каких-то «знамениях», да я и не искал их.
Все было знамением: события, встречи, книги, люди. Именно поэтому
я мог и любил молиться, где угодно, чувствуя присутствие Божие в самой,
казалось бы, неподходящей обстановке. Помню, однажды такое чувство
особенно сильно вспыхнуло во мне, когда сидел в саду напротив Большого
театра (и таких случаев было много).
Но если уж говорить о каких-то моментах особого подъема, то
они связаны с Евхаристией, природой и творчеством. Впрочем,
для меня эти три элемента нераздельны. Литургию всегда переживаю
космически и как высшее осуществление даров, данных человеку
(то есть творчества и благодати).
О природе я упомянул не случайно. Созерцание ее с детства стало
моей «теологиа прима». В лес или палеонтологический музей я
входил, словно в храм. И до сих пор ветка с листьями или летящая
птица значат для меня больше сотни икон.
Тем не менее мне никогда не был свойственен пантеизм как тип
религиозной психологии. Бог явственно воспринимался личностно, как
Тот, Кто обращен ко мне. Во многом это связано с тем, что первые
сознательные уроки веры (в пять лет) я получил, знакомясь с Евангелием.
С тех пор я обрел во Христе
/448\
Бога, ведущего с нами непрерывный диалог.
Хотя я дорожил ровным светом и боялся всякой экзальтации и аффектации,
в какой-то момент пришло и то, что можно назвать «обращением». Это
было где-то на рубеже детства и юности, когда я очень остро пережил
бессмысленность и разрушимость мира. Тогда я исписывал тетрадки
мрачнейшими стихами, которые диктовались не пессимизмом характера,
а открытием «правды жизни», какой она предстает, если выносят высший
Смысл «за скобки». И тогда явился Христос. Явился внутренне, но
с той силой, какую не назовешь иначе, чем силой спасения.
Тогда же (это было больше тридцати лет назад) я услышал зов,
призывающий на служение, и дал обет верности этому призванию.
С тех пор оно определяло все мои интересы, контакты и занятия.
Вместе с этим пришло решение стать священником. Это самое большее,
что я могу рассказать…
Неисчислимое количество раз я узнавал Руку, ведущую меня. Ее
действие проявлялось даже в мелочах. Это напоминало камни мозаики,
ложащиеся на заранее приготовленный рисунок. А над всем — если
выражаться выспренним языком — светила звезда призвания.
«Храмовое благочестие» вошло в меня органически, лет с 12-ти,
но оно никогда не казалось мне всеобъемлющей формой христианства
(хотя одно время я бывал в церкви ежедневно, а с 15 лет
стал прислуживать в алтаре). Я воспринимал его как часть (притом
вспомогательную) того огромного мира, который включает в себя вера.
Как-то в школьные годы одна знакомая, зайдя к нам и увидя меня
сидящим за книгой по антропологии, заметила: «Ты все этим занят»;
она имела в виду религиозные, богословские темы. Хотя книга была
«светской», но эта женщина хорошо меня знала и понимала, «откуда
дует ветер»…
Занятия естествознанием (начавшиеся очень рано) воспринимались
мной как приобщение к тайнам Божиим, к реальности Его замыслов.
Изучая препараты или наблюдая в микроскоп жизнь инфузорий, я как
бы присутствовал при некой мистерии. Это осталось навсегда.
То же было и с историей, интерес к которой пробудило чтение
Священного Писания. Мне была дорога каждая черта, которая могла
пролить свет на библейские события. Отсюда любовь к древнему Востоку
и Риму, служившим фоном священной истории.
/449\
Не меньше волновала меня и история Церкви, в которой я искал
реальных путей и способов осуществления евангельского идеала. Прочтя
в детстве Жития, я понял, что в них много декоративного, легендарного,
не связанного с действительностью. Это привело к поиску подлинных
источников, который стимулировался чтением неоконченной рукописи
о. С. Мансурова (я познакомился с ней году в 50-м, теперь
она опубликована в «Богословских трудах»).
Еще раз повторю: все вращалось вокруг одного стержня. Я не желал
«оглядываться назад, поскольку рука уже лежала на плуге. Бог помогал
мне явным и неприметным образом. В багаж для будущей работы шло
все: занятия искусством, наукой, литературой, общественные дела.
Даже трудности и испытания оказывались про мыслительными.
Хотя со стороны могло показаться, что молодой человек просто
имеет большой диапазон интересов, но на деле они были подчинены
единой цели. Некоторые юноши в этом возрасте, живя церковной жизнью,
нередко склонны отрясать прах всего «светского». Быть может, и я переболел
такой болезнью, но не помню этого. Помню лишь проникнутость идеей «освящения»
мира. «Опрощенчество» церковного нигилизма казалось никак не соответствующим
широте и свободе Евангелия.
Многие наставники моей юности были связаны с Оптиной пустынью
и с «маросейским» приходом отцов Мечевых. В этой традиции больше
всего меня привлекала открытость к миру и его проблемам. Настойчивый
голос твердил мне, что если люди уходят в себя, не несут свидетельства,
глухи к окружающему, — они изменяют христианскому призванию. Я узнал
силу молитвы, но узнал также, что сила эта дается для того, чтобы
употреблять ее, действуя «в миру».
Принятие сана (в 1958 году) не переживалось мной как переломный
момент, а было органическим продолжением пути. Новым стала Литургия…
С теневыми сторонами церковной жизни наших дней я столкнулся
рано, но они меня не «соблазняли». Я принимал их как упрек,
обращенный ко всем нам. Как побуждение трудиться. Харизмы «обличительства»
у меня никогда не было. Однако обывательское, бытовое, обрядовое
православие огорчало. Стилизация, елейность, «вещание», полугипнотические
приемы иных людей представлялись мне недостойным фарсом или потворством
«старушечьей» психологии, желанию укрыться от свободы и ответственности.
/450\
Было бы ошибкой думать, что меня миновал соблазн «закрытого»,
самоуспокоенного христианства, обитающего в «келье под елью», что
мои установки целиком продиктованы характером. Напротив, мне не раз
приходилось преодолевать себя, повинуясь внутреннему зову.
Мне неоднократно была явлена реальность светлых и темных сил,
но при этом я оставался чужд «мистического», или, точнее, оккультного
любопытства.
Я слишком хорошо сознаю, что служу только орудием, что все успешное
— от Бога. Но, пожалуй, нет для человека большей радости, чем быть
инструментом в Его руках, соучастником Его замыслов.
Прот. А. Мень
Я снова в «своем» доме на Центральной после трехмесячного перерыва.
По состоянию здоровья можно было бы попробовать уже жить в Москве.
Но на вопрос: где я полезней? — о. Александр без колебаний отвечал:
«Здесь, конечно», и дело было решено. Предстоит третья зима в деревне.
Мне стало легко с людьми. От о. Александра я заряжаюсь его терпением,
снисхождением к слабостям, любовью. И каким-то полным отсутствием
собственнических посягательств. Он оставляет их совершенно
свободными, даже когда дарит им так много своей души.
В Новой Деревне одновременно произошло два страшных несчастья
— через два дома от меня муж зарубил топором жену и повесился,
оставив двух детей школьного возраста. И в тот же день совсем
неподалеку повесился молодой парень-алкоголик. Это случилось в
отсутствии батюшки (священники служат у нас, чередуясь, по неделям).
О. С. запретил мне даже молиться о них в храме. Я все-таки
усиленно молилась за несчастных и переживала ужасные веши.
24 сентября
Я дала о. Александру прочесть последние записи, связанные с двумя
несчастными самоубийцами. Он читал, возвращался к каким-то местам,
задавал вопросы. Потом сказал:
— Вы сделали все, что могли: сострадали, каялись, молились. Но
вы правы, делать это мы, действительно, можем, лишь
/451\
оставаясь на твердой почве. Взять на себя такие грехи в том смысле,
в каком взял их Христос, нам не по силам, — слишком слабы, куда
нам. А молиться в церкви можно о самых страшных грешниках. Этот
вопрос изучался, и это, конечно, так. Запрет отпевать таких людей
носит скорее педагогический, профилактический характер. Но это
не первый случай, когда с молящимся за таких людей происходит
нечто тяжелое. Вы правильно сделали, что вырулили на твердое основание.
Сходить в их ад нам не нужно.
Я рассказала о. Александру, какой мертвой, пустой оболочкой представилась
мне душа убийцы-самоубийцы, когда я молилась о нем: если есть что
спасти, спаси!
— Это и есть смерть вторая, — сказал он.
После разговора с батюшкой я сразу же восстановилась. Опять радость,
энергия, свет пронизывают мое существование.
2 октября
День рождения
В воскресенье перегруженный донельзя о. Александр несколько раз
передавал мне разные бумаги. В этом рассеянном состоянии вдруг вручил
чудесную французскую книгу и еле слышно пробормотал: «A present».
Я переспросила, он ответил, улыбаясь:
— Вы правильно расслышали.
То же было и в прошлом году перед днем рождения. Значит, при всей
загруженности помнит.
11 октября
Даже неловко было на исповеди — сейчас такой период, что грехи
приходится выискивать: вроде того, что не приютила привязавшуюся
полубродячую собаку. Но мне все равно не разрешили бы хозяева дома.
О. Александр все понял, сказал, чтобы я берегла это состояние,
а жизнь моя действительно устроена так, что искушений мало.
23 октября
А вот вчера рассердилась на А. Р. Хоть словами и не выразила,
но она должна была почувствовать. И сейчас зла на нее. Заболел о.
Александр, приехал вчера с огромным трудом.
Надо понимать, — если он говорит: «Совсем плохо, еле
/452\
Дорогая Зоя Афанасьевна!
Я поздравляю Вас и благодарю Бога за эти года,
когда мы трудились вместе (внутренне и внешне). Пусть ничто доброе
не стоит на месте, а постоянно хоть по [капельке] продвигается.
P. S. В воскресенье я задержался долго. А
на обратном пути не оказалось 2 коп., чтобы позвонить. Но помнил,
что вы там все…
Посылаю еще кусочек.
/453\
держусь на ногах, это воспаление легких или плеврит, высокая температура,
ничего не соображаю, надо лежать», — то это значит: опасность!
Я впервые в жизни слышу от него такие слова. Хоть он не раз болел,
и даже воспалением легких, но все переносил на ногах, служил с высокой
температурой и никогда не жаловался.
И вот я все это говорю А. Р. и прошу отложить обсуждение
достаточно общих проблем, с которыми она приехала, но она идет
на таран и битый час пристает к нему с вопросами. По неволе
плохо думаешь о таких христианах. Понял же другой человек ситуацию,
спросил только, когда приехать, и ушел.
Но главное, чтобы батюшка вылежал и поправился. А он хочет завтра
опять приехать — его черед служить.
12 ноября
Мир — вот название тому состоянию, которое я сейчас испытываю.
Вот во что вылились поиски правильной позиции перед Тобой, Господи!
Мир этот — Твой чистейший дар, нечто природно мне совершенно не свойственное.
И какое это дивное состояние! Покой этот динамичен, я ни минуты
не остаюсь без дела. Рождают его абсолютное доверие к Тебе и Твое
принятие этого доверия. Полная свобода от страхов, лихорадки,
рывков. Жизнь стала очень плавной — как широкая река с мощным течением.
Не об этом ли состоянии говорил о. Александр, когда советовал мне
молиться о даровании внутреннего мира?
14 ноября
Болею, лежу, редактирую «Таинство, Слово и образ», немного читаю
— все с тем же миром в душе.
22 ноября
Переживаю кризис моего отношения к Русской Православной Церкви.
Живя рядом с храмом, я на многое насмотрелась. Как только хватает
сил у о. Александра!
— Разница между нами та, — сказал он мне позавчера, — что я живу
без иллюзий. Я иду по пустыне, и если вдруг встретится крохотный
живой росток, радуюсь и удивляюсь. И никаких видимых результатов
не жду. А вы романтик.
Но ясно одно. Если бы РПЦ вообще никуда не годилась (а я
/454\
этого не думаю!), даже и тогда строить сейчас в России можно только
в ее рамках. Укрепи мою верность, Господи!
6 декабря
Я поговорила с отцом о посещающих меня мыслях насчет возвращения
в Москву. Он решительно отверг их.
— Вы нужны здесь, участвуете в жизни прихода. Ваш дом — мой
опорный пункт. Я уже не говорю о себе, — сказал он.
Потом мы говорили о другом. Расставаясь, я сказала:
— Разговор разрешил сомнения.
— Нет, я не хотел бы вас отпускать. Мы условились о следующей
встрече.
— Конечно, если опять обстоятельства не помешают,
— добавил он.
— Да знаю я. С вами железное терпение нужно.
— Это со мной-то? Что же мне говорить о «популяции»*?
— Ну, вы назвались груздем.
— И вы назвались.
— Когда это? Вы имеете в виду мистические переживания на
этот счет?
— Нет. Когда связали свою судьбу с приходом.
Я села за стол и написала все, что думаю о современной Церкви,
об ее идеальном состоянии и вытекающих отсюда задачах. Они
оказались те же: работать с людьми, подымая их духовный уровень,
обращая их к евангельскому завету. Вот что получилось.
Церковь реальная
В настоящее время Церковь Христова далека от того образа, по которому
она была создана.
Ее терзают разделения.
Она несвободна.
Учение Христа проповедуется преимущественно словом, а не делом.
Руководят ею иерархи, нередко служащие себе или властям в корыстных
целях.
В РПЦ:
Активные миряне не имеют возможности участвовать в церковной жизни.
Пастыри, как правило, этому не содействуют.
Отсутствуют все формы духовного просвещения мирян, кроме
* То есть о приходе.
/455\
проповедей священников на богослужении. Нет катехизации и духовной
литературы.
Всякое творческое отношение к религиозным целям и проблемам пресекается
в зародыше как в духовенстве, так и в миру.
Церковь не осуществляет своей благотворительной миссии.
Миряне ничем, кроме богослужения, не объединяются, и все формы
объединения запрещены.
Монашество как институт фактически уничтожено, а сохранившиеся
остатки служат целям карьеризма, либо являются государственным музеем
для иностранцев, либо убежищем от служения миру (исключения
подтверждают правило).
Все эти пороки Церкви Христовой не есть лишь порождение новейшего
времени, а, как видно из Посланий апостолов и из писаний ранних
Отцов Церкви, были плевелами, посеянными врагом почти одновременно
с пшеницей.
На протяжении двух тысячелетий на теле Церкви Христовой наросли
полипы приспособленчества, карьеризма, корыстолюбия, лживости.
Сейчас я попробую представить себе идеальную структуру Церкви,
а затем сформулировать для себя стоящие перед ней задачи с тем,
чтобы найти свое место в Церкви.
Церковь идеальная
Церковь полностью отделена от государства и независима от него.
Ее первичной основой является не иерархия, а община, объединяющаяся
по разным признакам: территориальному, профессиональному, по общности
религиозных интересов или форме служения и т. д.
Община устраивает свою церковь вместе с необходимыми помещениями
для своих собраний и религиозной деятельности и избирает себе
пастыря. Она может выдвинуть и лицо недуховное и направить
его в семинарию или прямо к епископу для рукоположения, если это
лицо достаточно подготовлено.
Община избирает также дьяконов, дьяконис, катехизаторов, ктиторов
и т. д.
Община имеет добровольную кассу. Расходы определяются на общем
собрании, перед которым отчитывается кассир.
Община живет творческим осуществлением заветов Христа. Признается
свобода и за литургическим творчеством.
Наряду с традиционными формами могут существовать храмы с нововведениями
(проповедью мирян и женщин, с богослужением в центре храма,
с введением различной музыки, новых молитв и т. д.). Незыблем
лишь Евхаристический канон.
/456\
Пастыри одной епархии избирают из своей среды епископа, рукополагаемого
на срок. Он играет роль пастыря для священников.
Совет епископов данной территориальной единицы избирает из своей
среды на срок архиепископа, исполняющего роль пастыря для епископов.
Архиепископы сами избирают себе викариев для административной деятельности.
Совет архиепископов избирает на срок пастыря поместной Церкви —
патриарха, а также административные коллегиальные органы с четко
ограниченными функциями.
Поместные патриархи избирают на срок Вселенского Патриарха. При
этом независимость поместных церквей сохраняется.
Пастыри, епископы, архиепископы, патриарх могут быть женатыми или
неженатыми, избираться как из мирян, так и из монахов.
Все эти саны есть не привилегия, а исключительно формы служения.
Все члены Церкви от мирянина до патриарха равны. Пастыри
живут личным трудом, община их не содержит. Епископы, архиепископы,
патриархи получают скромное жалование и не имеют никаких материальных
преимуществ. Нормой для всех пастырских состояний, Вселенского Патриарха
включая, является строгая умеренность в личном быту.
Наряду с массовыми общинными формами церковной жизни должны существовать:
а) Мирские ордена
б) Монашеские ордена
Мирские ордена существуют для людей, сознательно желающих служить
Богу в миру. Уставы и призвания могут быть самыми разными.
Могут существовать, например, миссионерские, проповеднические, харизматические
ордена, ордена служения больным, одиноким, бедным, ордена подражания
великим святым и т. д. Поощряются различные виды религиозного
творчества, вытекающие из учения Христа. Наличие разнообразных мирских
орденов в значительной мере устранило бы потребность в сектах,
расширив формы и виды церковной жизни.
Члены орденов по желанию могут поселяться совместно, обобществлять
имущество и т. д.
Руководство выборное.
Монашеские ордена существуют для людей, желающих посвятить себя
аскезе и молитве, а также для желающих пройти школу аскезы, молитвы,
духовного очищения и возрастания.
В монастыри принимаются все желающие, если они соблюдают устав,
и на любой срок.
Существуют монастыри за счет личного труда монахов. У монастырей
может быть «специализация» по различным аспектам
/457\
духовной жизни.
Итак, исходя из этого можно представить себе последовательные этапы
приближения к этим далеким целям.
Необходимо развивать формы общинной жизни. Искать объединения,
выбирать наставников, дьяконов, дьяконис, катехизаторов.
Учиться сообща и на деле исполнять заповеди Христа, вместе молиться,
изучать Новый Завет.
Оказывать братскую помощь друг другу в любых трудностях.
Общины могут специализироваться на разных видах служения, просить
о послании харизматических даров и т. п.
Члены общины участвуют в традиционной церковной жизни, но выносят
ее и за стены храмов. Они деятельны, творчески активны, ищут новые
формы служения. Основа пребывания в общине — согласие ее членов
(первоначально достаточно трех человек) реально служить Христу и
осуществлять такое служение совместно. Руководителем становится
наиболее способный и ревностный. Он избирается на срок.
Таким образом вместо безгласной, безымянной, разобщенной и бесформенной
массы верующих возникнут действенные «низы».
Если верующие будут сплочены, они станут силой, составляющей основу
истинной Церкви Христовой.
11 декабря
Сейчас тихое утро. Кончился снегопад, я одна в своем занесенном
снегом доме.
Вчера здесь был о. Александр. Он полон мыслями о предстоящей книге
об апостолах и говорил со мной о проблемах и концепциях. Уже
составил план книги, работает над библиографией и написал первую
рабочую страничку.
Я счастлива, что он обсуждает со мной книгу и при мне думает вслух.
Так было, когда писались «Вестники Царства Божия». Трудно представить
что-нибудь увлекательней, чем это вхождение в творческую лабораторию
большого мыслителя, ученого, богослова, писателя.
Мы с ним собирались прогуляться пешком к станции, а потом я проводила
бы его до дома. Но тут за ним приехали, чтобы везти его в Москву.
Одеваясь, он медленно повторял:
— Терпение, терпение, терпение. Спокойствие и терпение.
— Сеанс аутотренинга? — спросила я с улыбкой.
— Да ведь поздно уже. Я рассчитывал приехать домой пораньше.
И отоспаться надо.
Теперь я часто буду писать о нем ради будущих исследова-
/458\
телей его жизни и творчества. И может быть ради агиографии, кто
знает? Через три недели двенадцать лет, как мы знакомы.
|
