Леонид Василенко

Мень о католичестве: комментарии. 1995.

За что ненавидят отца Александра Меня. 2000.

Посмертная травля отца Александра Меня.

"Христианство, друзья мои, только началось"

Предисловие к роману Ерохина о Мене, 1997.

История Русской Церкви. 2001.

ЗА ЧТО НЕНАВИДЯТ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

Оп.: НГ-религии, №18 (65), 2000.

СО ДНЯ гибели о. Александра прошло 10 лет, а ненависти к нему не стало меньше. В Москве и других городах то там, то здесь видишь, что в храмах беспрепятственно распространяют печатные издания с клеветой на погибшего свидетеля веры. А в официальных церковных журналах и газетах напечатать что-либо в защиту о. Меня, по-моему, просто невозможно.

От имени митрополита Ленинградского Антония (Мельникова), умершего в 1986 г., упорно распространяется политическое обвинение, что о. Александр Мень - "постовой" сионизма в православии. Для тех, кто жаждет крови, этого достаточно, чтобы решить, что прикровенная санкция на убийство есть. Но как теперь проверить, действительно ли это писал сам митрополит? Один иеромонах разъяснял, что раз убийство о. Александра совершено рано утром по дороге в храм, это означает, что Бог сам остановил мерзкого злодея, чтобы он не служил свою гнусную литургию, а если бы его убили позже, то, значит, за веру. "Диакон всея Руси" Андрей Кураев заявил, что о. Александр "униат, т.е. католик, исповедующий католическую доктрину", и что "он ушел вовремя". Значит, о. Меня вовремя убили.

Примеры можно продолжать. Они свидетельствуют о давней ненависти, о лжи и клевете, невежестве и зависти, об изменах Евангелию. Как-то я услышал примечательную фразу, приписываемую одному уважаемому архимандриту, которую воспроизвожу не точно, а по смыслу: "Всем православным стоять по местам и ничего не затевать". Я не проверял, был ли такой "приказ" в действительности. Если где-то и был, то ясно, что он не от Бога. Но говоривший фактически признал, что русское православие в "аварийном" состоянии, что он суеверно боится, как бы не стало еще хуже, как бы не случился раскол из-за того, что кто-то предпримет какие-то реформы. Никаких обновлений, даже если они от Духа Святого.

Этот разъедающий страх, неизжитые исторические корни которого где-то далеко в никонианских событиях и Смутном времени, а готовность силой устранять неугодных явно от иосифлянских благословений казнить тех, кого надо объявлять еретиками.

Отец Александр прекрасно видел, до какого морального и интеллектуального убожества, до каких преступлений иногда доходят религиозные люди, когда они проникаются подобными настроениями. Они именуют себя ревнителями православия, но потеряли право на то, чтобы их признавали подлинными христианами. Ясно, что о. Александр, творчески одаренный служитель слова Христова, проповедник с пророческой харизмой, отвергался ими как чужой. Тогда при его жизни они хотели, чтобы его не было, а теперь хотят, чтобы его имя исчезло из памяти Церкви.

Но о. Александр никогда не называл их лжебратьями, личными врагами, с которыми нужно вести борьбу до победного. Никого конкретно не клеймил, а говорил только о врагах Христовых, каковых сводил к трем категориям: беззаконный правитель, властолюбивый архиерей и фанатичный приверженец старины. Говорил также, что поддержку в Церкви часто получают фашисты. На требования тех, кто еще не обрел в Церкви евангельского духа или, что реже, сознательно изменил ему, он отвечал отказом. Отвечал делом своей жизни, не всегда идя на открытую полемику. И хранил верность принципам: "Ненавидеть грех, но не грешника" и "Отвечать на зло добром". Он терпимо и вдумчиво относился к тем людям, кто имел несчастье сделать неправильный выбор, поддался страху и уступил чьим-то ложным идеям и требованиям. Никогда и ни о ком он не говорил как о человеке, совершенно безнадежном для Христова спасения.

Таков жизненный путь и крест о. Александра: уметь быть терпимым к людям вопреки гнетущей атмосфере озлобления и нетерпимости, которая была и остается в стране и Церкви. Уметь быть именно христианином не только в обществе, но и Церкви. Следовать евангельскому идеалу, т.е. полностью отдавать себя на служение Богу и ближнему и любить православие. Отец Александр Мень самым серьезным образом любил православную традицию без декламаций, но с пониманием и ответственностью. Если сравнивать, с какой болью, с какими бунтарскими вспышками шли на примирение с православием Соловьев, Булгаков и Бердяев, то о. Александр с ранних лет принял его с удивительной простотой и доверием сердца. Верность РПЦ вопреки всем грехам, которые творят в ней люди, - вот к чему он призывал своих прихожан из года в год. Призывал, давая образец в своей жизни и труде. "Оставить можно только труп", - не уставал он говорить сомневающимся. Но Церковь жива, Христос ее не покинул, грехи человеческие не преодолеют силу Божию, поэтому никто не имеет морального права ее бросать, особенно в трудные времена.

Недавний переход в католичество ряда довольно известных православных священников и мирян о. Александр Мень не стал бы одобрять. Он отнесся бы с пониманием к тяжелой ситуации, в которую был поставлен каждый из них, не осудил бы (пусть всех рассудит Бог), но не повторил бы их шага. Не одобрил бы и межконфессиональное зависание многих из тех, кто настроен экуменически, потому что неясно, где же их основные церковные обязательства и в чем на них можно положиться. Отец Александр заплатил жизнью за верность православию, за свою глубокую веру в то, что в нем до сих живы и смогут возродиться духовные силы, способные преодолевать узость благочестия, отвечать на вызовы мира сего и завоевывать человеческие сердца для Христа. Следует помнить, что каждая Церковь проходила свои периоды упадка и потерь, и не надо горевать, что нам довелось жить в тяжелые дни русского православия. Но кто бы и где бы ни хоронил христианство, потом оказывалось, что в нем есть силы для воскресения.

Эти силы дает сам Христос. "Я с вами во все дни до скончания века" (Мф. 28, 20) - эти завершающие слова евангелиста Матфея о. Александр повторял очень часто. Они несут огромный освобождающий потенциал для того, кто примет Христа всем сердцем и увидит, что Христос продолжает присутствовать и действовать как в русском православии, так и во всех Церквах, которые ему верны. И такой человек полюбит не только свою Русскую Православную Церковь, но и Римско-Католическую, и другие христианские Церкви. Но свою будет любить особой любовью. Это любовь беспристрастная, "без эмоций", любовь ответственная и жертвенная. На христианском Востоке ее всегда обозначали словом "агапе", а на христианском Западе - словом "каритас".

Трагичен путь такой любви - любви к России и русскому православию. Многие издевались над ней многие годы и в Церкви, и вне нее, и при его жизни, и после его гибели. Но убить эту любовь они не смогли. Верность и любовь о. Александра к русскому православию выражалась, в частности, в том, что он принимал его исторически сложившуюся богослужебную форму вместе с церковнославянским языком. "И мы не должны смотреть на те формы, которые нас не устраивают, которые кажутся нам устаревшими, как на нечто дегенеративное или же как на пережиток минувших веков. Мы должны на это смотреть как на одну из форм духовности". Именно в этих формах достигали святости великие русские подвижники и свидетели веры, поэтому никто не вправе относиться с презрением к консервативности православия. Именно в рамках этих форм он смог убедительно свидетельствовать свою веру и осуществлять труд, примиряющий человеческие сердца с Богом.

Христианам не следует уклоняться с этого нелегкого пути Христова служения в духе трезвой любви, потому что такова воля Божия: быть и служить там, где трудно, где неизбежен риск. "Вы понимаете, сейчас дуют очень холодные ветры, сейчас мир становится другим, - говорил он тогда без всякой "перестроечной" эйфории, - и многим хотелось бы сделать свою веру теплым прибежищем - убежищем от этого бурного и неуютного мира. Может быть, в этом и есть что-то справедливое. И все-таки вера нужна нам не как опиум, но дана нам как сила жизни, сила борьбы и сила упования, а не как еще одно анестезирующее средство". Наступает, говорил он перед падением коммунистической империи, очень нелегкое время для нашей Церкви, когда все, что таилось в тени, выйдет на свет публичности и мы увидим, кто чего стоит. И результат будет плачевный: вместо свидетельства живой веры мы, как он выразился, "дадим такого петуха", что лучше бы и не выходить из тени. 10 лет спустя после его гибели мы вправе сказать, что он имел в виду, разумеется, не только православных обскурантов с националистическим уклоном, которые многое сделали для дискредитации православия в глазах общества, но и христианских демократов, которые многих оттолкнули от себя тем, что презирают как "совков" не только воинствующих демагогов, но и просто традиционных консервативных православных и тем более нецерковных людей.

Не случайно обычные и высокообразованные люди тянулись к о. Александру. Они видели в нем человека, совершенно необычного для тогдашней советской жизни. Многие хотели стать похожими на него, поражались чистоте и ясности его веры и приходили потрудиться вместе с ним для Бога и Церкви. Так же было и в древнем христианстве, о котором о. Александр любил вспоминать. Древние христиане были убедительны прежде всего в том, каковыми становились они сами и их взаимоотношения между собой. Они объединялись не в приходы, а в общины, живущие полнокровно. Бог действовал в атмосфере этих общин, во взаимоотношениях их участников. Был дух общности во Христе, который более всего и привлекал, дух полноты церковной жизни.

Но чтобы обрести такую общину, нужно, во-первых, выработать в себе чувство принадлежности общине, а во-вторых, постоянно вкладывать силы в ее созидание. Любовь к Богу и ближнему - это труд души, нелегкий труд и ответственность при условии сурового отношения к самому себе и бережного и ответственного отношения к другому человеку. Это труд в русле дисциплины церковного послушания. Пастырский труд о. Александра в том и состоял, чтобы сборище отовсюду пришедших травмированных и амбициозных людей, выросших в условиях хамского и циничного безбожия, приобретало облик христианской общины. Он боролся за то, чтобы дух общности во Христе ожил и вновь вернулся в нашу приходскую православную жизнь.

Пастырский труд о. Александра Меня глубоко традиционен, он уходит корнями в апостольское Предание и в наследие отцов Церкви. Традиционен прежде всего по своим задачам возвещать Слово Божие, свидетельствовать, что в нашей Церкви присутствует и активно действует Сам Христос и Святой Дух, катехизировать тех, кто откликается на возвещение и свидетельство, крестить и воцерковлять крестившихся, вести их по пути духовного возрастания, созидать живую общину из тех, кто достиг зрелости веры и готов брать ответственность за церковное служение.

Все ли удалось ему осуществить из сказанного? Скажем честно - нет. Община не получилась. Интеллигентская тусовка, замешенная на религиозном индивидуализме, часто брала свое, и все хорошее держалось в основном на личных отношениях с самим священником. Не сформировалось ядро общины, группа активных прихожан, глубоко преданных друг другу, о. Александру и Церкви, которая задавала бы основной тон. Уходивших от о. Александра и из РПЦ было немало. Заметное их число покинуло страну. Кое-кто политизировался. А были и просто предатели. Холодные ветры делали свое дело.

Означает ли это, что о. Александр Мень неудачник? Нет. Стоит вспомнить для сравнения, сколь огорчали апостола Павла созданные им общины в Коринфе, Галатии и других местах. И все же апостол сам дал положительный итог своей жизни, когда сидел в заключении перед казнью: "Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь" (2 Тим. 4, 7). Так же и о. Александр исполнил волю Божию в рамках своей жизненной задачи, он посеял семена слова Божия на ту почву, куда был послан, а урожай соберет Господь.

Христианство, друзья мои, только началось

Леонид Василенко

Христианство, друзья мои, только началось, оно - вселенская религия, для него тысяча лет, как один день. Это только начало, только первые шаги". Так говорил о. Александр Мень, неутомимый служитель Слова Божия, незадолго до своей гибели. Лучшее время православия, как и лучшее время вселенского христианства, считал он, - впереди, а не позади. И когда его спрашивали, чем же отличается современное понимание христианства от понимания первых веков, он отвечал: "Думаю, что особенно ничем: это вечно, это всегда. Если апостол Павел в I веке переживал близость с Ним, как будто он с Ним вместе погиб, умер и вместе с Ним воскрес, это доступно и современному человеку" (О. Александр Мень отвечает на вопросы. М., 1999).

Стоит сравнить эти светлые слова с тем, сколь невеселы бывают иногда речи очень уважаемых, серьёзных и глубоко верующих людей. Они говорят: всё, что следовало сказать, уже сказано, и ничего нового мы больше ни от кого не услышим; все действующие лица мировой истории уже определились, других не будет, сценарий предстоящих событий полностью готов, все роли расписаны, поэтому ясно, что будет происходить дальше... Но что это означает? А то, что христианство бессильно предложить миру что-то новое, что оно не в состоянии преобразить мир, потому что все устали, сердца духовно угасли и на благодать уже нет надежды...

Если бы юноша Варфоломей так же рассуждал в XIV веке, он никогда бы не стал преп. Сергием Радонежским - в его время было более чем достаточно поводов думать, что на Руси растоптано и загублено всё, что только можно было загубить. Не нужно совершать больших духовных прорывов, чтобы понять, что в духовном состоянии русских людей опереться уже не на что... Так заявил в XIX веке сумрачный, хотя по-своему искренний и преданный Церкви Константин Леонтьев. Но Сергий просто стал работать среди окружавшего безобразия и вопреки ему - он любил Россию и православие, во имя любви вступил в борьбу с унылым духом расслабленного благочестия и стал с полной самоотдачей служить Богу и ближнему. И его труд, молитва и подвиг принесли свои плоды. Вот какому примеру христианского отношения к жизни последовал о. Александр. Вера, не раз говорил он, дана нам как сила жизни, сила борьбы и сила упования. Своей работой он свидетельствовал, что путь к духовному преображению христианства не закрыт, как бы ни были плохи дела в стране, в Церквах и во всём мире.

Близким единомышленником о. Александра в этих вопросах стал во Франции о. Жак Лёв (о нём см. "ИиЖ", № 6, 1999), который за несколько лет до смерти (1999) сказал в одном интервью: "Мы живём на заре цивилизации, на заре христианской жизни, в первые её секунды. Нет никакого смысла в том, чтобы мир перестал существовать... И совершенно не обязательно, чтобы через миллион лет кардиналы оставались такими же, какие они сейчас, чтобы епархии были разделены, как сегодня. Не будем цепляться за те "великие" реалии, которые конечны... Через миллион лет либо христианство исчезнет с лица земли, либо мы будем повторять всё тот же Символ веры II века: "Верую в Бога Отца всемогущего и в Сына Его Единородного, Господа нашего! Верую в Духа Святого, святую вселенскую Церковь, в воскресение плоти. Аминь!" Этот Символ веры не говорит: "в апостольскую и римскую". Я верую в Церковь, которая сможет изменять свои человеческие формы, и надеюсь, что она их изменит".

Верую - значит каждый день своей жизни осуществляю на деле то, во что верую, оставаясь в Церкви Христовой. Этот Символ веры сохранился у коптов в песках Египта. Оба священника - и о. Александр Мень, и о. Жак Лёв - очень живо чувствовали глубокую духовную преемственность христианства ХХ века с первыми поколениями христиан.

Эта преемственность выражается в обострённом чувстве того, что Церковь - прежде всего народ Божий, особая община Христова, место, где Христос не только продолжает Своё присутствие на земле, но и активно действует среди тех, кто решил жить по Евангелию. Это особый народ, который принципиально отличается от древнего богоизбранного народа - народа обетования, Завета и Закона Моисеева. Второй Ватиканский Собор в своих документах возродил эту формулу (Церковь - народ Божий) и хорошо выразил её суть ("Свет народам", гл. II): вся Церковь - это община верующих, возглавляемая Христом, это народ Божий, питаемый от Чаши и возрастающий во Христе, пока в высшей радости не достигнет в Небесном Иерусалиме всей полноты вечной славы.

О. Мень отдавал должное тому, что этот Собор ориентирован на возрождение в католичестве духа церковности, духа братской общинности и на Евхаристию как источник духа подлинного братолюбия. Соборные формулировки были близки и дороги о. Меню: церковная община - это "народ святой, т. е. посвящённый Ему на служение", это особый организм, созданный из тех, кого искупил Христос, - Его тело, в котором Христос воплощается и действует. Здесь тайна нашего освобождения, "тайна присоединения к уделу Божию, где Бог действует", и "тайна несения на себе бремени" (Мень А. Домашние беседы о Христе и Церкви).

Замечательно свидетельствовал о народе Божием и о. Жак, когда проводил встречи Школы веры в Москве в 1980-1982 гг.: нет воли Божией, говорил он, на то, чтобы христианство было не церковной общиной, а чем-то другим. Но есть Слово Божие: "Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего" (Ин 15. 5). Апостол Павел тоже писал: "Если корень свят, то и ветви" (Рим 11. 16). Это означает, что каждый из нас - листок на апостольских ветвях древа Церкви. Каждый из нас живёт полнокровной духовной жизнью, когда не отрывается от древа, питается его соками и получает свет от солнца - Слова Божия. Но есть немалое искушение заявить: "Хочу сам наполняться светом от солнца, а другие листья и ветви, да и всё это корявое дерево меня не интересуют". Такой листок отвалится от дерева, засохнет и погибнет. "То же самое случится и с нами, - говорил о. Жак, - если мы оторвёмся от Церкви, от нашей общины или группы".

О. Александр Мень благословлял своих прихожан участвовать во встречах с о. Жаком. Редко кто умел так убедительно, как о. Жак, свидетельствовать, что жизнь христианина - это трудный баланс личностного духовного возрастания и глубокой вовлечённости в жизнь церковной общины. Его личное кредо - "В Иисусе Христе Бог возлюбил всех людей - и каждого человека - любовью личной и единственной". Христианское личностное развитие происходит не иначе, как на доброй почве правильно поставленной церковно-общинной жизни, где люди, чьи сердца захвачены и взращены Словом Божиим, приносят хорошие духовные плоды. Такие люди, встретив Христа и научившись служить Ему в общинах, способны сами становиться бессмертными семенами Слова. В их сердцах горит огонь Святого Духа. И если, к примеру, трое-четверо христиан достигли зрелости веры и жизни в своих общинах, они могут стать ядром новой общины в другом месте, передавать огонь Духа дальше. Именно общины, а не уединившиеся верующие, общины, где есть силы Слова и Духа, способны являть миру живое присутствие и действие Божие. А оно сможет реально помочь нашей больной стране и нашему больному миру.

Для России это особенно важно. Многие у нас склонны думать, что Бог открывает Свою волю только отдельным подвижникам и прозорливцам, ставшим на путь правды, - тем духоносным старцам, которые прошли суровый подвиг монашеского послушания и труда и смогли настолько смириться перед Богом, настолько умалить своё "я", что их душа стала прозрачной для передачи божественных велений духовно чутким сердцам. Очень важно, когда такие люди есть в Церкви, чтобы ищущая душа могла обратиться к ним в любой трудный момент жизни. К ним нужно относиться с искренней любовью, благоговением и доверием, они - действительно "соль земли", "люди Божии". И нет сомнений, что их полная самоотдача Богу приносит те самые прекрасные плоды, за которые их почитают православные христиане. В ХХ веке такими подвижниками были о. Таврион (Батозский), о. Серафим Вырицкий, о. Серафим (Тяпочкин), о. Алексей Мечёв и многие другие, чья официальная канонизация - вопрос уже недалёкого времени.

О. Александр воздал должное таким людям в своих многочисленных проповедях и духовных беседах, а некоторым прихожанам рекомендовал бывать у о. Тавриона и у о. Иоанна (Крестьянкина). Но всё же он настойчиво говорил и о другом идеале - о полнокровно живущей христианской общине, в которой воля, правда и любовь Божии открываются и осуществляются не менее убедительно, чем в жизни и в слове отдельных великих подвижников земли русской. Так было в древней Церкви, и это должно восстановиться в Церкви будущей. Ни Соловьёв, ни Бердяев, которых любил о. Александр, не говорили о полнокровно живущей христианской общине, когда возвещали о грядущей Вселенской Церкви Христовой, Церкви Св. Духа. Соловьёв создал образ старца Иоанна - мужественного свидетеля истины православия перед лицом антихриста, а Бердяев уважал святость Франциска Ассизского, отдавал должное о. Алексею Мечёву и называл преп. Серафима Саровского "великим творением Божиим".

Произошло это, вероятно, потому, что оба философа связывали преемственность Церквей XIX-XX вв. больше со Средними веками, чем с древней Церковью. Обмирщение приходской жизни в позднеантичную эпоху и в Средние века вынуждало тех, кто жаждал выйти на путь духовного возрастания, искать духовного руководства среди монахов, удалившихся от сложившихся поместных общин. И католичество нашло простое и ясное решение: пусть в большой Церкви появляются и действуют монашеские ордена как особые церковные объединения, имеющие целью жить по Евангелию. Это как бы "церкви в Церкви", говорил о. Мень, особые духовно обновлённые общины внутри огромного церковного организма, составленного из множества обычных приходов и епархий. В такие общины и вовлекались те, кто настойчиво искали путь Христов. Подобное решение не потеряло своего значения и в ХХ веке.

Но не только "церкви в Церкви", а вся Церковь должна, как это и было возвещено в древнехристианские времена, стать свидетельством Божьего присутствия и Его действия в мире. Апостол Пётр писал: "Вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий" (1 Петр 2. 9-10). В комментариях на Послание к Ефесянам, пока не опубликованных, о. Александр писал: "Церковь - это новый народ Божий, в нём исчезают все племенные различия; она есть также Тело Христово, в котором воплощается Сам Господь. Христос пришёл возродить и обновить творение, и это Его дело совершается в Церкви. Она есть не нечто неподвижное, но живой растущий организм. Сознание причастности к Церкви, пребывания в ней должно проявляться во всей жизни христианина, в его семейных и общественных отношениях. В Церкви каждый несёт свою долю ответственности за дело Божие, подобно воину, сражающемуся в рядах войска".

Древние христиане предпочитали называть себя учениками Христовыми - теми, кто пошёл вслед за Учителем по Его пути. Они не просто присоединялись к Церкви, чтобы числиться среди христиан, а брали на себя самые серьёзные обязательства под знаком вечности. К этому и призывает Слово Божие: "Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною" (Мк 8. 34). И мы тоже, решительно настаивал о. Александр, должны становиться учениками Христовыми, чтобы наше единство превратилось в народ Божий. Не просто делаться верующими, не просто участвовать в таинствах, соблюдать церковную дисциплину и быть послушными духовным наставникам, но быть верными в глубинах своих сердец. Ученики Христовы - те, кто полностью примирился с Богом и запечатлён Духом Святым, те, кто вместе идут Его путём и чьи взаимоотношения основаны на вечной и незыблемой духовной связи - Самом Христе. Как и сказано: "Кто пребывает во Мне, и Я в нём, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего" (Ин 15. 5). Община верных - не просто братство единомышленников, подобное многим другим чисто человеческим союзам, а "Тело Христово". Его ученики, когда они едины, обретают то духовное горение, которое оказывает серьёзное воздействие на многих. Они все вместе убедительно являют внешним живое присутствие Бога в Церкви.

"В сущности говоря, народ Божий может быть даже тогда, когда он насчитывает единицы; когда существует один приход, он уже есть Церковь, в нём есть всё: в нём есть Христос, Св. Писание и Таинства, которые и есть присутствие Христа. Если рассматривать не административно, не регионально, не организационно, не инстанционно, а реально. И так говорили и Отцы Церкви: каждая поместная церковь, т. е. каждое место, где совершается Литургия, - уже есть Церковь во всей полноте, такая, как она есть" (Мень А. Домашние беседы...). Здесь происходит общение учеников Христовых в вере, таинствах, молитве и взаимопомощи. И ныне мы должны вспомнить, а значит, восстановить, вернуть к жизни то, что изначально уже осуществилось в первохристианской общине: "Были и общие молитвы, и беседы, и чтение Слова Божия, и проповеди, и взаимопомощь, и совместный труд, но в центре всего стояла Трапеза Нового Завета... Они жили Им и в Нём. Не "память о великом Человеке", Которого больше нет, соединяла их, а Его реальное, таинственное присутствие. Обетование "Я с вами" не обмануло. Он воскрес, чтобы остаться с ними. На этой встрече с живым Сыном Человеческим, Который грядёт, но и Который уже здесь, среди людей, стояла отныне и будет всегда стоять Его Церковь, Церковь Нового Завета" (Мень А. Апостолы).

Любовь, деятельное добро, служение ближним - вот признаки подлинности веры учеников Христовых. Их братская любовь превосходит все остальные харизмы, она бессмертна. Они прекрасно понимают при этом, что основа церковного строя - это послушание в любви, строгость образа жизни, самая серьёзная ответственность каждого за всех других и за общину в целом. Вся жизнь верных принадлежит Богу, посвящается Ему как жертва.

Во времена апостола Павла примером подлинно христианской общины стала маленькая Филиппийская церковь. Она отличалась крепкой верой, была беззаветно предана апостолу и служила ему опорой и утешением. Здесь его всегда понимали и любили. Видя эту общину своих "соучастников в благодати", Павел чувствовал, что его служение не напрасно, сколь бы ни огорчали его коринфяне, галаты или колоссяне своими смутами, конфликтами, изменами Евангелию и кое-кто - сомнительной моралью. Подводя в тюрьме итог своей жизни, Павел писал с радостью и любовью: "Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне, будучи уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня

Иисуса Христа..." (Флп 1. 3-7). Филиппийскую церковь апостол считал своим даром Христу, а своё предстоящее страдание и мученическую смерть за веру - "как бы жертвенным возлиянием, добавленным к этому дару". Но это вовсе не означало того, что Павел успокаивался, - нет, отмечал о. Мень, Павел "считает себя и своих пасомых не достигшими совершенства, а лишь стремящимися к нему, пребывающими в пути" (из неопубликованных комментариев на Послание к Филиппийцам).

Ну, а в наше время - разве сегодняшнему русскому православию чужда общинность? Неизменная любовь православных к соборности побуждает думать, что "общинное" понимание соборности вполне допустимо. Об этом говорит свидетельство, связанное с пастырской деятельностью архимандрита Сергия (Савельева), который смог создать свою общину ещё до войны. Несмотря на гонения тех лет, община сохранилась, и в 40-е гг. о. Сергий, вернувшись в Москву после заключения и ссылки, обратился к Патриарху с просьбой официально признать общину. Его принимал протопресвитер Николай Колчицкий, управлявший делами Московской Патриархии. "Быль это или мистификация - вот вопрос, который стал перед ним" (Архим. Сергий (Савельев). Далёкий путь. М., 1998). О. Николай вовсе не отмахнулся, не откладывая поехал - причём не на служебной машине, а на пригородном поезде - в Фирсановку под Москвой, где располагалась община, и лично убедился: это правда. Конечно, в сталинские времена самое большее, что можно было предложить о. Сергию, - это служить в одном из недавно открывшихся храмов. В знак особого уважения и признания ему было предложено служить в Елоховском соборе.

Эта община, впрочем, не была миссионерской. О. Александр Мень был миссионером по духу, и для него ученичество Христово в общинах - это не только свидетельство веры и жизни по Евангелию, но и миссионерское служение. Когда он ставил вопрос, чего ожидает от нас Господь в предстоящее время, он говорил о вещах, близких по духу сказанному в декрете Второго Ватиканского Собора "Об апостольстве мирян". В этом декрете активные миряне, ученики и свидетели Христовы, были названы опорой священников и епископов, соучастниками их миссионерского труда, теми, кто призван повсюду участвовать в создании церковных общин и заботиться о нуждах народа Божия, рассеянного по всей земле. Но вот что характерно для о. Меня: согласно его пониманию, малые христианские общины миссионерствуют не как учителя, а как ученики Христовы. Они проповедуют, но не пропагандируют, они свидетельствуют, но не требуют признания своего авторитета над "совками", не превозносят себя как "глубоко верующих", они не предлагают новую христианскую идеологию, а являют живое присутствие Христово:

"Проповедь. Это значит, что мы должны найти общий язык с людьми нашего времени, не отождествляясь с ними полностью и не отгораживаясь от них стеной архаики. Это значит, что мы должны поставить - заново, свежо, как бы открывая впервые - все те вопросы, которые ставит перед нами Евангелие.

Свидетельство. Это значит, что мы должны решить - мы ещё не решили - жизненную задачу: найти свою позицию в жизни, своё место не в обычном смысле слова, а своё отношение ко всем жизненным проблемам.

И, наконец, Присутствие. Чтобы мы всё время учились молитве и чтобы углубляли в себе опыт таинств, чтобы наше свидетельство было не свидетельством об идеологии, а свидетельством о живом присутствии Бога в нас" (Мень А. Домашние беседы...).

Мень о католичестве: комментарии.

Оп.: «ТЕОЛОГИЯ» №5, 1993, МОСКВА, cтр 113-128.

Предлагаемые Вашему вниманию экклезиологические тезисы были написаны о. Александром Менем примерно в 1982 году в связи с тем, что некоторые из его прихожан заинтересовались документами II Ватиканского Собора, особенно по вопросам катехизации, апостолата мирян и социальной доктрины Церкви. В те годы казалось, что документы Собора пребывали вне поля зрения чуть ли не всей Русской Православной Церкви, но вскоре обнаружилось, что это не так, -просьбы достать их я слышал не раз. О. Александр специально никогда не писал обширных богословских работ по материалам Собора, но как служитель слова и библеист внимательно отнесся к конституции "О Божественном откровении", оценив положительно наметившуюся в ней тенденцию возврата к древнему Преданию в вопросах боговдохновенности Писания и общую установку на то, чтобы Библия действительно была опорой богословия, пастырства, катехизации и молитвенно-литургической жизни. Кроме того, в постановлении "Об экуменизме", в декрете "Об апостольстве мирян" и в ряде других документов выражены идеи, весьма созвучные тому, что не раз повторял о. Александр. Фрагменты из них будут привлечены далее для сопоставления.

Некоторые темы в его тезисах, относящиеся, например, к дисциплинарным вопросам, связанным с возможностью причащаться католикам у православных и православным у католиков, отражают положение дел в те годы и уже не соответствуют тому, что мы имеем сегодня. В последние годы его жизни со стороны Московской Патриархии были даны более жесткие, чем раньше, предписания на этот счет, продолжающие оставаться в силе. И о. Александр, при всей своей открытости к католикам, принимал такие указания как то, что следует исполнять без споров и критики. Но, подчеркивал он, в Православии есть все необходимые предпосылки для того, чтобы менять в будущем такую практику для достижения более полного общения.

"Западная Церковь, - говорил он однажды, - живет и действует, действует настолько смело и решительно, что не боится вводить свой корабль в самые узкие проливы, проводить его над самыми острыми камнями, вызывая самые резкие сотрясения своего корабля; только корабль, управляемый надежным кормчим, способен проходить через такие проливы" (1, с. 58). Этим он воздал должное всему, что было сделано католиками XX века для развития вверенных им духовных даров. И это сказал человек, который не упускал при случае напомнить слова Вячеслава Иванова о "пыли веков", осевшей на католичестве, и неизменно настаивал, что властолюбивый архиерей - такой же противник Христа, как и беззаконный правитель и фанатичный приверженец старины.

Фигуру архиерея, доходящего в своем безмерном властолюбии до сатанинской гордыни, многие на православном Востоке обычно ассоциировали с Папой или с каким-нибудь влиятельным сановником. Самый яркий пример такого рода дает Ф. М. Достоевский. Но таковые встречались и в средневековом православном мире, и в кальвинистских кругах. В страстной борьбе за чистоту русского Православия тоже есть мотив властолюбия и самоутверждения. Есть он и в псевдоправославном национализме, который еще в 1872 году был квалифицирован на Соборе в Константинополе как неприемлемый для Церкви филетизм. Стремление добиваться монархической централизации всего христианского мира вокруг Папы, конечно, было в Ватикане в Средние и более поздние века, вплоть до XIX века, и оно, считал Мень, вовсе не соответствовало замыслам Божиим. Промысел просто использовал распри человеческие для временного отдаления восточного Православия от Рима в целях сохранения хотя бы небольшого разнообразия видов благочестия в сумрачный средневековый период. Но уходят старые времена, а вместе с ними потеряли значение те причины раскола, которые имели культурно-исторический, этнический и политический характер, и теперь сами католики начали ценить по достоинству сохраненное на православном Востоке от апостольских времен духовное наследие, принимая его как ценнейшее богатство Вселенского Христианства. В постановлении II Ватиканского Собора "Об экуменизме" это выразилось так:

"...очень важно знать, почитать, хранить и развивать богатейшее литургическое и духовное наследие Востока для верного сохранения полноты христианского предания и для осуществления примирения восточных и западных христиан" (Об экуменизме, 15). Различие образа жизни, обычаев и традиций разных церквей, констатируется далее, "отнюдь не противоречит единству Церкви, но даже увеличивает ее красоту и немало способствует осуществлению ее призвания" (там же, 16). И в богословском выражении веры столь же допустимо, как сказано, "законное разнообразие", выражающееся в различных методах и подходах к исповеданию веры: "Поэтому неудивительно, что некоторые стороны откровенной тайны были более соответственно восприняты и изложены в лучшем свете одним, чем другим, так что различные богословские формулы следует нередко называть скорее дополняющими одни другие, чем противоположными. Что касается подлинных богословских преданий Востока, надо признать, что они как нельзя лучше укоренены в Священном Писании, развиваются и выражаются в литургической жизни, питаются живым апостольским преданием и творениями Восточных Отцов и духовных писателей, ведут к правильному укладу жизни и даже к полному созерцанию христианской истины" (там же, 17).

Признав столь важными для Церкви единство и разнообразие духовных традиций и харизм, католический мир сделал серьезный шаг для возвращения к принципу соборности, верность которому Православие худо-бедно все-таки сохраняло из века в век. В XIX веке в России о соборности много и живо писал А.С. Хомяков, идеи которого нашли свое выражение впоследствии в трудах философов, духовных писателей-мирян, священников и некоторых архиереев. А в древней Церкви единство в разнообразии было засвидетельствовано, разумеется, на Вселенских Соборах, в святоотеческом наследии и в литургической практике - в Слове, в Духе и в Святой Евхаристии. Была полнота общения в вере и любви, утраченная затем по обоюдной вине Востока и Запада, когда различия между традициями осмысливались уже не в духе любви, а в духе отчуждения - как их взаимная несовместимость. Чтобы восстановить единство, понадобится не только добрая воля самих христиан, не только любовь более глубокая и сильная, чем это было до сих пор в церковной жизни, но и особая милость Божия.

I Ватиканский Собор 1870 года православные христиане неизменно оценивали отрицательно, если рассматривать его итоги в плане взаимоотношения Православия и Католичества. Митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим писал, что "он углубил расхождение между Церковью на Востоке и Западе и, казалось, отодвинул в какую-то бесконечную, почти недостижимую даль возможность осуществления завета Христова о едином стаде" (2, с. 377). "Все думали, - отмечал и Мень, - что I Ватиканский Собор окончательно опорочит Западную Церковь в глазах всего мира", но произошло неожиданное для врагов Церкви: "Бог посылает католической Церкви таких пап, как Лев XIII, Пий X, Пий XI, которые сразу возвращают ей почти тот же авторитет, коим она обладала в Средние века" (1, с. 58). Они осуществили большую и трудную предварительную работу, чтобы сделать возможным II Ватиканский Собор. И он был воспринят духовно чуткими .православными как одно из самых замечательных и плодотворных явлений духовной жизни нашего времени. По словам Патриарха Константинопольского Афинагора I, это - Собор всехристианского значения, "невероятная мутация, чреватая огромным риском, огромным упованием" (3, с. 391). Благодаря этому Собору, продолжал он, "наши католические собратья вновь вернулись к Церкви как к евхаристической тайне, как к организму любви. Это провиденциальное приближение к православной экклезиологии, сближение, обновляющее подход к доктринальным проблемам. Любовь становится нашим общим критерием" (там же, с. 396-397).

II Ватиканский Собор привлекал симпатии и внимание о. Александра Меня не только своей смелостью и решительностью в постановке и решении многих проблем церковной жизни, борьбой за подлинную свободу духа в Церкви, но и своими основными принципами: во-первых, исторические грехи христиан Востока и Запада должны перестать быть решающими для формирования наших отношений в будущем - от них нужно освободиться через покаяние каждой из сторон и взаимное прощение; во-вторых, христиане должны стать открытыми ко всем проблемам современного мира и Церкви и, в-третьих, общей установкой на то, чтобы сочетать в церковной жизни единство и разнообразие. О. Мень отдавал должное тому, что Собор ориентировал на возрождение в Католичестве духа церковности, духа братской общинности и вновь подчеркнул, что именно Евхаристия становится источником духа подлинного братолюбия. В России ряд замечательных церковных деятелей еще в XIX веке много потрудились для возрождения подлинной общинности в приходской православной жизни, и Поместный Собор Православной Российской Церкви 1917 - 18 гг. не без содействия Духа решал ряд тех же вопросов, что и в Ватикане полвека спустя. О. Александр осознавал себя прямым наследником начатого тогда, нередко ссылался на это и надеялся ввести в этот труд и своих прихожан.

В Средние века не умели и не хотели примирять единство и разнообразие в церковной жизни, не особенно отдавая себе отчет в том, что единство евангельской истины вполне соотносимо с разнообразием возможностей человеческой культуры, стремящейся раскрыть, выразить и осуществить единую правду Нового Завета: "Многоразлична, как говорит Писание, Премудрость Божия, Пути должны быть многообразны" (1, с. 30). Но в истории Церкви одни христиане шли на раскол ради верности тому, что они унаследовали по традиции, а другие предпочитали унификацию всецерковной жизни и отсечение как неприемлемого всего, что унифицировать не удавалось. Средние века были "полосой церковных кризисов" (1, с. 12). Дух церковности и на Западе и на Востоке был сильно ослаблен и, если обратиться к Католической Церкви, то попытки его возрождения имели в основном лишь "очаговый" характер. Это делалось в монашеских орденах, которые становились тогда, по оценке о. Александра, чем-то вроде "Церкви в Церкви".

Нет спора, их обновляющее значение было огромным для средневекового Католичества. Но в XX веке возрождение духа церковности становится делом всей Церкви, а не только христианских братств в ней, и Собор выразил это весьма убедительно: вся Церковь - это община верующих, народ Божий, питаемый от Чаши и возрастающий во Христе, пока в высшей радости не достигнет в Небесном Иерусалиме всей полноты вечной славы. Такие формулировки были близки и дороги о. Меню: Церковь - "народ святой, т. е. посвященный Ему на служение", и в нем Христос воплощается и действует (1, с. 71-72). А братства или локальные общины? - Они могут быть очень даже хорошими, но есть тут, если судить по Москве, одно искушение: идите к нам, говорят их организаторы и энтузиасты, у нас хорошо и мы хорошие, а что там в большой Церкви - не наша забота. Там разные архиереи, но кто они для нас? - не лучше ли нам держаться от них подальше?

Для православных христиан такой соблазн опаснее, чем для католиков, из-за большей слабости иерархии и из-за сравнительно большей удаленности епископов от жизни приходов и общин. Восстановление общин и братств у нас происходит как-то спонтанно, снизу, нередко без серьезной архипастырской поддержки. Слишком часто сталкиваешься с тем, что для многих православных братств, общин и кругов значимы одни лишь священники или старцы в монастырях. Нередко, хотя и не всегда, это достойные люди, благодаря чему сложившееся ненормальное в церковном смысле положение дел многими воспринимается как что-то само собой разумеющееся. Но есть широко распространившиеся сомнительные политизирующие влияния, скрытые сепаратистские тенденции, что-то вроде протестантства, мотивированного вовсе не любовью к слову Божию, а амбициями лидеров или же коллективными предпочтениями, мифами и пр. Однако общины и братства нужны - приходская жизнь в духовном плане едва теплится. И сейчас нетрудно встретить активных, серьезных и достойных священников, которые такому соблазну, к сожалению, поддаются: "К архиереям надо относиться с пониманием и снисхождением: они не только немощные, но и больные. Когда больной бредит, на него не обижаются", - говорил, к примеру, о. Георгий Кочетков, уверенный, что только в его общине и делается то, что имеет будущее во всей Церкви (Новая Европа, М.-Seriate (Bergamo), N 1, с. 78).

Отношение мирянина или священника к архиерею как врача к больному клиенту - это, конечно, не сыновнее послушание, И если мы признаем, что путь духовного обновления Православия лежит через возврат к древнехристианским церковным идеалам, то нужно принять с верой и доверием древний принцип, который был определен еще св. Игнатием Антиохийским, св, Иринеем Лионским и др.: "Где епископ, там и Церковь". Он означает, что нет полноты церковной жизни, полноты благодати там, где нет епископов - прямых наследников апостолов. Церковь - это прежде всего евхаристическая община, возглавляемая епископом, и сама Евхаристия является связью с епископом - таков смысл работ прот, Николая Афанасьева, хорошо известных Отцам Собора. Православный, как и католик, убежден, подчеркивал Мень, в непреходящем значении иерархического принципа в Церкви. И оценивая результаты II Ватиканского Собора, он исходил из принципа органического единства евхаристичности и иерархичности Церкви, делая больший акцент на прежде всего евхаристической природе единства Церкви и сравнительно меньше и реже говоря о роли иерархии. На Соборе же иерархии придавалось больше значения.

Согласно вышеприведенным экклезиологическим тезисам о. Меня, нам выпало жить и трудиться в условиях временной неполноты учительского служения церковной иерархии на Востоке (тезис 10). Времена меняются, и Господь, как следует верить, приведет Православие к событиям, не менее значимым для Востока, чем II Ватиканский Собор для Запада. О. Александр Мень верил, что лучшее время Православия, как и лучшее время Вселенского Христианства, - впереди, а не позади. Но своя иерархия в трудном положении, в среде клира немало недостойных, а верующий народ всегда нуждается в наставлении, и в принципе нет ничего недопустимого для православного христианина с определенным вниманием прислушиваться к учительному слову, исходящему от активно действующей иерархии на Западе. Последняя не потеряла апостольского преемства и многое совершила за прошедшее столетие для восстановления авторитета всей Западной Церкви в целом, подорванного и историческими грехами самих христиан, и мощной антихристианской деятельностью.

Отметим, что о. Александр говорит только о том, чтобы "прислушиваться" к исходящим из Рима документам, но не более того. Здесь, на мой взгляд, нет вынужденного умолчания, недоговаривания, опасений. Есть ясное понимание, что и над ним самим, и над любым другим священником, монахом или мирянином есть в своей Церкви те, кому вверено главное -преемство, учительство и "право вязать и решить". Следовательно, последнее слово в вопросах веры и построения церковной жизни - не за священниками, старцами-монахами или же мирянами, пусть даже очень умными, образованными, духовно опытными и энергичными, а за епископами и соборами своей Церкви, в которую нас привел Господь, если, разумеется, это слово прочно укоренено в Св. Писании и Св. Предании и выдержано в духе максимальной пастырской ответственности.

В конце концов иерархия должна учить - учить в духе Евангелия, опираясь на Св. Писание и Св. Предание, учить верующий народ, чтобы правда Христова овладела его душой. Здесь есть историческая правота католической иерархии, правота самого принципа "учащей Церкви", если пользоваться традиционной терминологией Запада, пусть даже этот принцип далеко не всегда правильно осуществлялся - в ущерб той самой соборности, о которой православные любят напоминать. Над учительным служением православной иерархии издевались из века в век государственная власть, аристократия и образованное общество, да и в наше время этому конца не видно. И теперь трудно говорить людям, что никакое попрание учительного служения не могло отменить важности самого служения. В ответ на это я однажды услышал дикое заявление, что сам св. Сергий Радонежский не признавал иерархию. Это совершенно не соответствует истине, но сам факт подобных заявлений свидетельствует, что практически забыто, к чему обязывает нас принцип "Где епископ, там и Церковь". И все же, сколь бы ни казалось, что в России полностью похоронено достоинство иерархии, ему дано будет обрести новую жизнь, если Господь в ответ на духовную жажду и молитвы верных пошлет благодать для духовного обновления и возрождения жизни всей Церкви в целом.

Но есть в подоснове тезисов Меня и другое. О. Александр не раз и настойчиво высказывал свое продуманное и зрелое мнение: подходы, методы, рекомендации западных иерархов даются прежде всего для западных же христиан, прошедших вполне определенную вероучительную подготовку, воспринявших определенную внутрицерковную культуру и живущих в рамках сложившегося церковного распорядка согласно католической дисциплине, послушанию, с четко оформленным чувством церковности как таковой. Собор это констатировал столь же ясно: "Не всегда будет уместно принятые в одном народе формы пересаживать без рассуждений в другие" (Декрет "Об апостольстве мирян", 19). На Востоке - иное чувство церковности и, соответственно, иное восприятие того, что исходит от иерархов и адресуется верующему народу. Поэтому и документы, исходящие из Рима, воспринимаются наиболее внимательными из православных как ценные и важные, но не как бесспорные.

Весь верующий народ, согласно православному пониманию, является носителем церковной истины. Авторитетность принадлежит всецелой Церкви, и она имеет характер внутренней убедительности церковной правды. Эту сторону дела лучше выразил, пожалуй, Митрополит Антоний (Сурожекий), Авторитет в Церкви, писал он, - это "способность говорить такие слова, что при слышании их всякая душа дрогнет и во всякой душе откроется вечная глубина" (5, с. 76). Человек, если он предстает перед Богом, нуждается в пастырском слове, вводящем в Присутствие Божие, в слове, содействующем правильному построению отношений с Богом. Поэтому от священника в Православии редко когда ждут высшей теологической и философской подготовки, прекрасной образованности и учености. Напротив, это должен быть человек живой веры, имеющий опыт личного общения с Богом и благодатный дар примирять с Богом других людей, освобождать их в духовническом труде от гнета собственного "эго" и пробуждать в сердцах подлинную любовь к Богу и ближнему, Этот человек должен видеть других людей глазами Божией любви и иметь дар духовного водительства, чтобы содействовать всякой душе, ищущей путь к Царству Божию.

Авторитет без авторитаризма, авторитет всей Церкви в вопросах веры и истины - вокруг этого идет вековой спор Православия и Католичества. Там, где не от Бога насаждается авторитет, там же, настаивают православные, и опасность гордыни, превозношения над братьями, их унижения, а затем и ненависти. Христианин, писал Мень в своем личном кредо, "остерегается авторитаризма и патернализма, которые коренятся не в духе веры, а в чертах, присущих падшей человеческой природе" (6, с. 28). Отвергать авторитаризм - не значит отвергать дисциплину и порядок. Они нужны во всяком человеческом сообществе, и мы свободно, с пониманием и по совести принимаем их. Именно в этом смысле прежде всего и нужен Западной Церкви Папа, считал Мень, - как социологически понятный и необходимый центр Церкви организованной, дисциплинированной, с большой армией богословов, ученых и миссионеров, Но для православного христианина, находящегося вне католических структур, слово Папы важно в той мере, в какой в нем звучит слово Христово. Ибо на первом месте в Церкви - Христос, Дух Божий, Евангелие. Христос для того и создал Церковь, чтобы через нее остаться в мире и действовать. Все христиане посвящены Богу и служению Христову, независимо от сана и ранга, а функциональные различия между служениями уже вторичны. И если иерарх или группа иерархов принимает постановление или решение, не соответствующее духу Евангелия, "оно автоматически теряет свою силу, оно теряет свою внутреннюю благодатность, потому что оно не есть слово Христово, сказанное через пастыря или архипастыря - кого угодно. Это уже только их слово" (1, с. 65).

И все же есть у о. Александра Меня слова, которые найодят на мысль о том, что он готов был увидеть в Папе нечто большее, чем просто социально-организационно-необходимый центр: "если верят католики, что Бог действует через преемника Петра как главы апостолов, то Он так и действует" (1, с, 66), Сама форма этого устного высказывания в разговоре дома может произвести впечатление не лишенной определенного юмора. Но, с другой стороны, по вере и дается. И если православный верит, что ему нечто может быть дано Богом по молитве перед иконой, почему католик не вправе верить, что Папа унаследовал дело Петрово на его кафедре? А Петру было поручено многое: "Будь пастырем овец Моих" (Ин 21.17), и: "утверди братьев твоих" (Лк 22.32). Что бы ни говорили о Папе в антикатолических кругах в русском Православии, преемственная связь Папы по отношению к св. ап. Петру существует, и апостольская кафедра Рима сохранила свое особое значение для всего христианского мира. Есть, в конце концов, особая тайна во взаимоотношениях Бога и Папы. Есть тайна и в избрании самого апостола Петра. И совершенно очевиден факт того, что из всех кафедр, основанных непосредственно апостолами, осталась живой, активной и действенной только Римская кафедра. Но у о. Меня в его тезисах оставлен без внимания вопрос об "ex cathedra"; вместо разбора этого вопроса выражена общая неудовлетворенность теми вероучительными определениями, в которых католики представили свое понимание роли Папы, и прозвучала надежда, что будут сделаны шаги в сторону выработки форм, более приемлемых для Православия (тезис 9, г).

И это не только его личная неудовлетворенность и его личная надежда. Николай Арсеньев, известный православный мыслитель, живший за рубежом, присутствовал в качестве гостя на ряде заседаний Собора и увидел в его деятельности яркое свидетельство Церкви о прорыве Божием в мир, совершенном Его Сыном для спасения всех, свидетельство, по значению сопоставимое с тем, какое дала в свое время ранняя Церковь. Была на Соборе, писал он, вполне четкая тенденция к тому, чтобы придать должное значение столь дорогому для православных соборному началу в жизни Церкви. Однако "несомненным разочарованием для ряда католических богословов, настроенных "соборно", и еще большим разочарованием для православных (а также для англикан и верующих протестантов) явилось то, что в конце декрета о Церкви II Ватиканского Собора целиком вставлена вся формула о папской безошибочности, провозглашенная I Ватиканским Собором в 1870 году. [Речь идет, судя по всему, об известном месте догматического постановления "Свет народам", 25 - Л. В.] Нельзя было, конечно, ожидать отказа от этого ватиканского догмата 1870 года, но можно было ожидать (и многие надеялись на это), что это лишь недавно догматизированное учение Католической Церкви будет сформулировано другими словами в несколько смягченном виде, а главное, что будет изменено особенно неприемлемое для православных выражение "ex sese et non ex consensu Ecclesiae" - постановления Папы, произносимые "ex cathedra", "не подлежат исправлению" "сами по себе, а не с согласия Церкви". Эта последняя формула неудачна, по-видимому, и с католической точки зрения..." (7, с. 245).

Тем самым принцип соборности не был проведен достаточно последовательно. Православные давно ждут Папу без всех традиционных черт былого" папизма". И эта надежда начинает оправдываться. В апостольском послании Папы Иоанна Павла II "Свет с Востока" (май 1995 г.) есть слова: "Желающий быть первым - призван быть слугою всех, тогда из мужества его милосердия может возникнуть первенство любви. Молю Бога, дабы он прежде всего вдохновил меня и епископов Католической Церкви на конкретные свидетельства этой уверенности. Этого требует сама глубина природы Церкви. Каждый раз, когда мы совершаем Святую Евхаристию - это таинство общения, - в разделяемых нами Теле и Крови мы находим призыв к нашему единству. Как мы можем пользоваться полным доверием, если предстаем разделенными перед Святой Евхаристией, если неспособны быть соучастниками Самого Господа, Которого мы призваны возвещать миру? Будучи взаимно исключенными из евхаристического общения, мы ощущаем нашу нищету и необходимость прилагать все усилия, чтобы приблизить день, когда мы вместе сможем разделять единый хлеб и единую чашу" (Свет с Востока, 19).

Собор призвал католиков стать прежде всего духовно экуменичными, а. это означает чистоту жизни по Евангелию, "общение с Отцом, со Словом и с Духом Святым" (Об экуменизме, 7). Стать экуменически мыслящими и жить по Евангелию - эти слова относятся к ключевым в наследии о. Александра Меня (см. тезис 6 и др.). Собор однозначно заявил, что разделение Церквей, разделение христиан "явно противоречит воле Христа, является соблазном для мира и вредит самому святому делу - проповеди Евангелия всей твари" (Об экуменизме, 1). Есть священная тайна единства Церкви, к которой всем нужно относиться с благоговением. Собор поставил каждого из христиан на Востоке и на Западе в ситуацию выбора - либо содействовать примирению и восстановлению единства между учениками Христовыми, либо отказываться выполнять заповеданное Христом. То же самое сказано и в 1-м тезисе Меня. Именно экуменическим итогам Собора он придавал основное значение: ведь Собор провозгласил основным в отношениях с некатоликами принцип братского уважения и любви, соединив его с призывом к самим католикам делать все необходимое для достижения христианского совершенства в своей жизни и отдавать должное всему, что Дух Святой творит за видимыми границами Римско-Католической Церкви.

Собор связал задачи экуменизма со свидетельством о Христе по всей земле, с миссионерским служением всех христиан, независимо от того места, какое они занимают в Церкви как иерархически-структурном образовании. Само христианское призвание было определено на Соборе как призвание к апостольству, как причастность пророческому, священническому и царскому служению Самого Христа, Для осуществления такого служения нужно быть прежде всего по-человечески подготовленными - внутренне свободными, ответственными, понимающими, социально зрелыми, профессионально компетентными, умеющими жить и успешно действовать в рамках существующего мирского порядка, но сохранять при этом устойчивую ориентацию на евангельский идеал. Сам Господь поручает всем христианам апостольствовать, и для этого необходимо дополнить зрелость и мудрость человеческого действия благодатью веры и духовных даров." Любовь - душа всего апостольства", - сказано на Соборе (Об апостольстве мирян, 3). Личное стремление к святости и единению со Христом, духовное возрастание в жизни во Христе - без этого не будет успешного апостольского служения.

И когда о. Александр Мень ставил вопрос, чего ожидает от нас Господь в оставшееся время, он говорил о вещах, близких по духу сказанному в декрете "Об апостольстве мирян", декрете, где активные миряне, ученики и свидетели Христовы, были признаны опорой священников и епископов, соучастниками их миссионерского труда, теми, кто призывается повсюду участвовать в создании церковных общин и заботиться о нуждах Народа Божия, рассеянного по всей земле: "Проповедь. Это значит, что мы должны найти общий язык с людьми нашего времени, не отождествляясь с ними полностью и не отгораживаясь от них стеной архаики. Это значит, что мы должны поставить - заново, свежо, как бы открывая впервые -все те вопросы, которые ставит перед нами Евангелие.

Свидетельство. Это значит, что мы должны решить - мы еще не решили - жизненную задачу, найти свою позицию в жизни, свое место не в обычном смысле слова, а свое отношение ко всем жизненным проблемам.

И, наконец, Присутствие. Чтобы мы все время учились молитве и чтобы углубляли в себе опыт таинств, чтобы наше свидетельство было не свидетельством об идеологии, а свидетельством о живом присутствии Бога в нас" (1, с. 51),

Служить Христу и свидетельствовать о Христе - это о. Александр считал главным в наше время, И через возрождение апостольского служения Православие вновь обретет вселенское дыхание и явит миру полноту истины Христовой, полноту духовных даров, соборность как кафоличность, а значит - продолжит дело Христово на земле. Но и предстоятель Западной Церкви писал, что экуменическое мышление должно служить "восстановлению полного выражения кафоличности Церкви" (Папа Иоанн Павел II. Свет с Востока, 1) - той самой кафоличности, которой, по его признанию, не хватает ни одной из существующих церковных традиций. А для этого каждая из традиций пусть признает свою слабость и несамодостаточность, чтобы в духе смирения служить единству всех христиан. Пусть каждая из традиций признает любовь между христианами выше закона в любой, в том числе и своей собственной традиции, Найти силы для любви друг к другу, несмотря на любой перенесенный или нанесенный ущерб, - таков призыв Рима, обращенный с надеждой на отклик с Востока.

Наша основная задача теперь - расчищать те завалы из разного хлама, которые христиане нагромоздили друг против друга с той и с другой стороны, Собор взялся за этот труд и побудил католиков стать открытыми к христианам других Церквей и к проблемам современного мира.

Открытое христианство способно дать правильный ответ на призыв, обращенный ко всем церквам: "Врач, исцелися сам" (1, с. 26). Открытость ко всем ветрам - это признак духовной зрелости и силы, зрелое отношение к проблемам внутренним и внешним, решимость давать ответы на вызовы противников и мира. Положение, конечно, трудное: "...сейчас дуют очень холодные ветры, сейчас мир становится другим, и многим хотелось бы сделать веру теплым прибежищем - убежищем от этого бурного и неуютного мира. Может быть, в этом и есть что-то справедливое. И все-таки вера нужна нам не как опиум, но дана нам как сила жизни, сила борьбы и сила упования" (1, с. 29-30).

ЛИТЕРАТУРА

1. Мень А. Домашние беседы о Христе и Церкви. М.: Яхтсмен, 1995.

2. Никодим, Митр. Ленинградский и Новгородский. Иоанн XXIII, Папа Римский. kWien: Pro Oriente, 1984.

3. Клеман О. Беседы с Патриархом Афинагором. Брюссель: Жизнь с Богом, 1993.

4. О. Всеволод Рошко и о. Александр Мень. Переписка о западном и восточном христианстве. Вестник русского христианского движения. Париж, Н.-Й. k M., 1992, N 165, с. 44-73.

5. Антоний, Митр. Сурожский. О встрече. СПб.: Сатисъ, 1994.

6. Мень А. Культура и духовное восхождение. М.: Искусство, 1992.

7. Арсеньев Н. Единый поток Жизни: К проблеме единства христиан. Брюссель: Жизнь с Богом, 1993.

Посмертная травля отца Александра Меня

Опубликовано: Вестник Русского Христианского Движения № 180.

Леонид Иванович Василенко

Посмертная травля

отца Александра Меня

Опубликовано: Вестник Русского Христианского Движения № 180.

I. Под знаком террора

Под знаком террора

не может быть раскрыта правда.

Николай Бердяев

В ноябре 1998-го появилось «Православное книжное обозрение», в редакционном совете которого видим следующие лица: архимандрит Тихон (Шевкунов), прот. Димитрий Дудко, главный редактор В. Аверьянов. Авторы газеты удостоили погибшего о. Александра Меня серии демагогических статей. Первым помещено «Открытое письмо священнику Александру Меню» за подписью митрополита Ленинградского Антония (Мельникова), затем «О "наследии" прот. Александра Меня» прот. Димитрия Дудко, и ещё есть нечто без заголовка — от мирянина Н. Сардонникова. Одобрительно также подана старая грязная брошюра «О "наследии" прот. Александра Меня» (М.: Правило веры, 1993), где напечатали того, кто все ещё скрывается под именем «прот. Сергия Антиминсова», а также разный другой сомнительный материал. Патриаршее благословение нигде не обозначено — очевидно, редакционный совет и авторы в нём не нуждаются.

Указанная брошюра, изданная тогда «Правилом веры» вместе с газетой «Град Китеж», похоже, стала чем-то непререкаемо авторитетным, каноном для тех, кому нужно чернить имя погибшего. Например, украинская газета «Запорожье православное» в № 1 (17) за январь 1998 г. поместила краткий реферат этой брошюры прот. Димитрия Винника «Протоиерей Александр Мень: анализ творчества». Уважаемый украинский протоиерей воспроизвел многократно повторенную раньше ложь, что для о. Меня Библия — это всего лишь литературное произведение, что он — в действительности служитель Слова — противопоставляет науку Слову Божию, чтобы дискредитировать Его: «На наших глазах разворачивается разрушение Библии... Это уже по сути дела разрушение веры» и т. п. (с. 7).

Под конец автор пишет: «Пусть эта статья не покажется читателю попыткой опорочить невинно убиенного священника нашей Церкви. Он жил и умер православным христианином и активнейшим проповедником Слова Божия» (с. 7). Увы, содержание статьи идет вразрез с этим благим пожеланием. Автор вдобавок предлагает читателям «вознести свои молитвы об упокоении его души в селениях праведных». Нет, уж лучше это делать не вместе с такими авторами. Украинский автор мог бы здесь по-украински недоверчиво отнестись к тем «москалям», которые упорно, из года в год, распространяют свою клевету повсюду и явно ввели его в заблуждение. Уместно здесь напомнить и стихи Даниила Андреева:

Гневный град, соперник Рима,

Вероломная Москва!

Кровью жертв ненасытима!

Верой двойственной жива!

Суровые и неприятные слова. Проще всего от них отмахнуться. Разумнее сказать, что это всё было, но было также и другое — верность правде Божией вопреки всем, кто жаждал крови свидетелей Христовых. Москву нужно оценивать по тому лучшему, что в ней было (конечно, нельзя закрывать глаза на худшее). Поскольку указанная брошюра считается чем-то образцовым, придется и о ней сказать несколько слов. Она посвящена памяти Феликса Карелина и включает две публикации: «Протоиерей А. Мень как "комментатор" Священного Писания» за подписью указанного «прот. Сергия Антиминсова», и «О домостроительных пределах богоизбранности еврейского народа» Ф. Карелина. Брошюра продавалась во многих киосках православной литературы, надо полагать, с высокого благословения.

Разбирать её содержание здесь незачем. «Прот. Сергий Антиминсов» — псевдоним автора из Сергиева Посада, который уже два года публикует свою беззастенчивую халтуру и клевету без благословения епископата Русской Православной Церкви. Ходят слухи, что это — о. Исайя (Белов), ныне уже архимандрит. Ответ на его писания уже давался в «Русской Мысли» № 3942 за 1992 г. и в № 164 «Вестника РХД», а также в небольшой книге «Вокруг имени отца Александра» (М., 1993), подготовленной обществом «Культурное возрождение». Все сказанное было оставлено без внимания, а сами эти издания не предлагались верующим в православных храмах и киосках, кроме двух-трех мест. Заметим, не предлагались почти нигде в храмах и книги самого о. Александра, а вместо этого в разных епархиях, случалось, собирали священников, чтобы они послушали разъяснения важных лиц из Троице-Сергиевой Лавры о том, что Мень — это еретик и зловредный экуменист. Было ли на эту кампанию клеветы благословение архипастырей, мы, наверное, со временем узнаем.

Из опубликованных в ответ псевдо-Сергию материалов ясно, что этого закулисного «критика» нельзя считать ни компетентным специалистом, ни честным человеком. Статья Ф. Карелина — нечто другое. Для этого автора невыносима непреложность Божия избрания евреев, и он решил его по-своему ограничить. Ф. Карелин не постеснялся присвоить себе Божие право судить, кто из избранных должен быть отвергнут по причине неверности призванию. В результате — статья антисемитской направленности и с высокомерными поучениями духовного банкрота. Вся брошюра переполнена цитатами из Св. Писания, её авторы могут показаться людьми знающими, благочестивыми и ревнующими за верность Правде, но само это «благочестие» — агрессивно-наступательное, оно отдает запахом тления, в нем звучит какой-то угрюмый рев, требующий тупого послушания и принесения в жертву того, что свято и дорого сердцу.

О Феликсе Карелине следует немного сказать на основании свидетельств хорошо знавших его людей. Сын расстрелянного чекиста, он в годы войны работал в СМЕРШе, а после войны стал штатным провокатором и был заслан в группу богоискательской молодежи. Там он настолько увлекся религиозными вопросами, что покаялся и сам раскрыл себя как агента. Его неустойчивая и буйно увлекавшаяся натура не годилась для такой «работы». Всех, включая Феликса, однако, посадили. В лагере странностями своего поведения он возбудил подозрения других заключенных, и они предложили ему убить ранее раскрытого ими провокатора и этим доказать, что он — не стукач. В противном случае смертью грозили ему самому. Феликс стал убийцей и получил второй срок. После освобождения реабилитирован не был.

Ф. Карелин принёс много зла о. Александру и его приходу, а также покойному о. Николаю Эшлиману и ряду других священников и мирян. В 60-е годы Феликс создал в Москве ряд абсурдных ситуаций: он разгоряченно убеждал многих, что вот-вот поднимется весь православный мир и все изменится, увлекал на крайние и необдуманные действия — на неоправданную конфронтацию с церковной иерархией, на уход с приходской работы. Он же вовлек целую группу в панический отъезд из Москвы в Новый Афон (Абхазия) в ожидании скорых эсхатологических бедствий, отнесенных к вычисленному им дню снятия пятой печати. (Подробнее см.: О. Александр Мень. Воспоминания // Континент. 1996. № 2 (88). Однако в 70-е годы он переориентировался на русский православный национализм. Посмертная публикация этой статьи Феликса Карелина, написанной им ещё в 1978 году для нужд антисемитского самиздата, показывает, что православные «патриоты» по-прежнему считают его своим.

* * *

Редакция и авторы «Православного книжного обозрения» изобразили в своей газете что-то вроде «соборности» — тут и митрополит, и священник, и мирянин, и ещё кто-то на горизонте — и все заодно против Меня, убиенного за свидетельство Христово. Не соборность это, а солидарность во грехе. Почему? Нет правды, а есть ложь, осуждение и ненависть. Что мы видим в «Письме» за подписью митрополита? Политическое обвинение в том, что о. Мень — «постовой» сионизма в Православии. Обоснования — никакого, факты — не нужны, главное — оклеветать самоуверенным, не терпящем никаких возражений тоном и как можно крепче и наглее. В качестве «факта» предъявляется ложная идеологическая обработка автором старого интервью о. Меня (Вестник РХД. 1976. № 117), по поводу которого о. Меню по-советски приписано намерение если не включить Православие в иудаизм и сионизм, то открыть сионизму канал для проникновения и разложе-

ния его изнутри.

В сталинские времена такого обвинения было достаточно, чтобы поставить к стенке. Все подано в обычном стиле коммунистических идеологов и работников КГБ брежневских и более ранних времен. Тот, кому предъявлялись такие обвинения, уже никогда бы не отмылся в глазах обвинителей и исполнителей их приказов и был обречен — его не защитил бы ни закон, ни личная невиновность, ни поддержка общественности. И тот, кто расправился бы с таким «врагом», сделал бы, очевидно, правое дело — исполнил долг перед Родиной. Такое обвинение нужно оценить не иначе, как санкцию на убийство. А те, кто теперь публикуют его, тем самым предлагают православным стать солидарными с убийцами о. Александра Меня, а значит — быть совсем не христианами, а только по имени православными, каковы и сами обвинители. Бежать прочь от всего, что связано с именем о. Александра, как от чумы, отрекаться от него публично или на частной исповеди, присоединиться к хору тех, кто будет и дальше обливать грязью не только о. Меня, но и многих других, — вот что нам фактически предлагает газета. Будьте предателями, как бы говорят нам, и мы вас снисходительно примем — правда, как людей второго или третьего сорта.

Пастырским словом это свидетельство ненависти никак нельзя назвать. Да и писал, вероятнее всего, какой-нибудь оголтелый мирянин или просто нецерковный человек, оставшийся за кадром. То, что митрополит Антоний, случалось, ставил свою подпись под текстами, которые кто-то для него готовил,— вещь известная. И я думаю, что он позволил и здесь использовать свое имя. Письмо ведь ходило по рукам задолго до его смерти в 1986 г., и не слышно было, чтобы кто-либо, включая самого митрополита, возражал против такого понимания авторства этого письма.

Впрочем, некоторые не хотят так думать о митрополите и говорят, что его подпись поставили другие люди уже после его смерти. Я понимаю думающих так и хотел бы к ним присоединиться, но вот публикаторы не дают. Не случайно теперь письмо ассоциируется с именем этого митрополита. Публикаторы тем самым свидетельствуют, что ненависть к о. Александру Меню была давно не только среди мракобесов от монашества, мирян или рядового клира, но и среди некоторых иерархов нашей Церкви. А сейчас этой ненависти, надо полагать, стало ещё больше, и ненавидящие выступают открыто, привлекая на свою сторону и тех, кто раньше был от них в стороне.

Слава Богу, что есть возможность выбора, кому из иерархов верить. Есть известное пастырское слово митрополита Антония Сурожского, доброе об о. Александре. Есть слово и митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. Архиепископ Вологодский (ныне на покое) Михаил (Мудьюгин) недавно сказал на одной из радиостанций Санкт-Петербурга, что Церковь со временем канонизирует о. Александра Меня. Возблагодарим Бога, что есть иерархи, которые не унижают достоинства епископа.

«Требуется особая изощренность во лжи, чтобы и здесь (т. е. в Православии) вести разлагающую деятельность», — пишет автор этого письма. Ну что ж, идеологической техникой этой изощренности он сам вполне овладел. Беспринципность марксистской демагогии узнается сразу. Посмотрим, например, как этот автор обращается с ап. Павлом. Ал. Павел пострадал в свое время от иудеев-антихристиан, очевидно, намного больше, чем автор письма. Павел болел сердцем за свой народ и писал ясно: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. Ибо я Израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал» (Рим. 11: 1-2). Павел ссылается даже на свое собственное обращение из иудаизма в христианство, чтобы убедить: Израиль не отвергнут и его богоизбранность не отменена. Будь народ полностью отвергнут, не было бы и обращений в христианство из иудеев. Ведь воля Божия непреложна. И любить Бог может даже тех, к кому у автора письма нет ничего, кроме черной ненависти и злобы. Но сурова любовь Божия, весьма сурова и требовательна. И есть наказание Божие за неверность Его воле — но наказание во вразумление. У Павла нет скидок в оценке духовного состояния иудеев-антихристиан, но есть предупреждение неевреям: не превозноситесь над иудеями, иначе и вас ждет наказание.

Автор письма утверждает: «Известно, как на протяжении истории в определенных кругах Израиля ещё до пришествия Христа Спасителя начиналось, сперва духовно, поклонение дьяволу, а затем это поклонение князю тьмы стало вполне определенным и осознанным. Правда, такое сознательное дьяволопоклонение было и остается уделом весьма немногих особо посвященных духовных вождей и учителей Израиля» (с. 1). Такие обвинения надо подтверждать надежными фактами. Но их у автора нет. Есть, помимо демагогии, ссылки на известные новозаветные тексты: иудеи — «сборище сатанинское», «ваш отец диавол» и др. Ссылки эти, однако, говорят не о сатанинском культе, а о диавольском духе противления Богу среди иудеев-антихристиан, который, если он утвердился, вообще говоря, может обойтись и без такого культа, чтобы действовать антихристиански.

Автор письма сам приводит слова Христовы: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин.5:43). Но эти слова тоже не означают именно культа Сатаны. По смыслу слов, решительное и ни с чем не считающееся горделивое самоутверждение против Бога — это и есть антихристов дух. Гордец может и не поклоняться Сатане, а действовать только во имя свое, чтобы фактически совершать угодное Сатане. И совсем не обязательно быть для этого евреем: любой националист и антисемит тоже действует во имя свое, тоже противится Высшей правде, а значит, делает то, что угодно Сатане, не совершая при этом сатанинского культа. Ал. Павел обвинял иудеев в том, что свое законничество они поставили выше правды Божией (Рим. 10:3). И если внимательно посмотреть недавно вышедшую книгу св. Иоанна Златоуста «Против иудеев» (М.: Лодья, 1998), мы и там найдем упреки и обвинения иудеям-антихристианам, столь же суровые, как и у ап. Павла, ап. Иоанна и в речи первомученика Стефана, но я не нашел в этой книге обвинения в приверженности культу Сатаны в собственном смысле слова. Так что автор письма использует не названные им источники, которые не относятся к традиции апостолов и Отцов Церкви, и предлагает слепо верить своим источникам больше, чем церковным.

С точки зрения ряда нынешних христианских демократов всякий, кто говорит об антихристианстве иудаизма, рискует заработать клеймо «антисемита», «совка», «фашиста» или кого-то ещё. Было бы ошибкой утверждать, что все иудеи — антихристиане. Но возьмем недавнюю публикацию из демократической прессы за подписью члена «двадцатки» Московской еврейской религиозной общины Йошуа (Евгения) Розенцвейга «Последователи "мессианского иудаизма" — не евреи» (НГ-религии. 18.11.98. С. 13). Это—свидетельство какого-то безмерного презрения к евреям, принявшим крещение; «последние не имеют никакого права претендовать на то, чтобы называться евреями» (с. 13). Ну что ж, демократический плюрализм позволяет теперь иудею публично выражать презрение к еврею-христианину. Но христианин-нееврей, видя такое свидетельство ненависти, должен выбирать, с кем ему быть.

А вот ещё одно, сравнительно давнее свидетельство такого же презрения и ненависти. Натан Файнгольд в брошюрке «Диалог или миссионерство?» (Иерусалим, 1977) писал: «Судя по ряду признаков, советские неоиудеохристиане в Израиле используют стратегию дальнего прицела. Пользуясь индифферентностью и попустительством политического сионизма в нынешней администрации, прибегая к обману путем сокрытия фактов, скрывая свое христианство там, где считается это целесообразным, они "вкореняются" в израильское общество, посещают не только церковь, но и синагогу, и ... ждут своего часа. Понятно, что они обладают исключительными преимуществами перед обычными миссионерами: настораживает миссионерствующий поп, но как не довериться "еврею", которого в Йом-Кипур ты видел в синагоге?» (с. 45),

С именем о. Александра Меня данный автор связывает «патологический процесс крещения евреев, имеющий тенденцию к расширению» (с. 48). «Миссионерство представителей русской православной церкви, направленное на крещение евреев в СССР, черпает человеческий материал из огромного резерва ассимилированного, атеизированного еврейства, резерва, как бы специально подготовленного для церкви советской властью за 60 лет её существования. Таким образом, поиск объектов не составляет проблемы для миссионеров. Несомненно также, что за последние годы они приобрели немалый опыт обработки еврейского атеизированного сознания. Виртуозы, подобные священнику Александру Меню, не просто обращают, они воспитывают соратников, которые активно включаются в процесс обращения все новых еврейских душ, жаждущих веры» (с. 47).

Не похожи ли друг на друга оба этих автора — Натан Файнгольд и псевдомитрополит? Националистическая озабоченность, высокомерие, ненависть и презрение к служителю Христову и его свидетельству высшей правды, политические и демагогические обвинения, не имеющие фактического основания, а также требование принять, наконец, жесткие меры — все это делает их симметрично подобными друг другу, несмотря на все их резкое идеологическое взаимное противостояние. Таких, как Мень, надо брать на мушку — этот вывод сделает из близких себе по духу публикаций как русский нацист, как и воинствующий иудей-антихристианин. Ещё одна тема этого письма — нападки на Меня в связи с вопросом о деканонизации блаж. Евстратия постника и Гавриила. Но сам-то вопрос в каком состоянии? Их общецерковной официальной канонизации не было. А пока не было убедительного решения Церкви, могут быть разные мнения. Известно, к примеру, мнение Митрополита Московского Филарета, недавно канонизированного, об истории почитания мощей младенца Гавриила и о внесении его в «Словарь святых». 30 лет спустя после убийства его останки были, как известно, найдены и принесены поначалу в один церковный погреб, а затем перенесены архимандритом Казачинским в Слуцкий монастырь. «Но ни сия история, ни архимандрит Казачинский, ни церковный погреб не имеют права причитать к лику святых» (См.: Вестник РХД. 1992. № 166. С. 18).

Относительно блаженного Евстратия постника нужно сказать, что Киево-Печерский патерик описывает его кончину как мученичество за веру, как свидетельство Христово перед лицом врагов веры, одним из которых в этой истории оказался иудей, отличавшийся особенной жестокостью. Антисемитизма в изложении этой истории нет. Рядом помещен рассказ о черноризце Никоне, который пострадал в половецком плену, но ненависти к половцам в изложении тоже нет. Патерику я склонен в целом доверять. Но форма изложения этих историй относится скорее к благочестивым сказаниям, чем к исторически обоснованному рассмотрению. Те, кто отдает должное существующим нормам критического анализа текстов, оценят эти истории как недостаточно убедительные.

Как бы там ни было с исторической точностью наших знаний о святых и о тех, чья святость вызывает сомнения, особенно важен вопрос о духовном качестве их почитания. Если автор, вроде данного псевдомитрополита, соединяет свою защиту почитания с наглой клеветой в адрес того, кто сам погиб за свидетельство Христово, — никакого доверия к себе он вызвать не может. Такие люди не должны влиять на решения Церкви, кого считать святым, а кого нет.

О. Александру Меню приписано также и то, что он имел намерение организовать особую еврейско-христианскую церковь вне православия и внутри иудаизма. Быть может, на раннем этапе своей деятельности он мог думать о воспроизведении традиции древней общины св. Иакова, брата Господня, на земле Палестины, предполагая какие-то благоприятные возможности. Но процитируем зрелую, позднюю оценку самого о. Александра, чтобы исчерпать вопрос:

«Я не думаю, что такие опыты, какие предпринимал Иосиф Рабинович (основатель одной, существовавшей столетие назад, иудеохристианской общины. — Л. В.) и другие проповедники, имели смысл... Сейчас в Израиле люди верующие составляют меньшинство. Большинство людей вообще отпало от веры, живет в бездуховности. Мы должны считать добром, если этим людям не будет навязана какая-то официальная религия, как бывало в прошлые века, а будет открыт свободный путь выбора. Если они вернутся к иудаизму — хорошо, если они будут искать другие выходы — хорошо. Если они придут к христианству, они от этого не перестанут быть евреями, а только прочнее свяжутся со своей традицией. Но это будет уже традиция не в архаическом смысле, не в замкнуто-национальном, а в широком, всемирном, могучем, как сама основа Церкви». (Свящ. Александр Мень. Возможно ли иудеохристианство? // Континент. 1998. № 95. С. 268).

* * *

Сравнительно с этим письмом текст свящ. Димитрия Дудко производит не столь жуткое впечатление. Помнится, раньше он говорил хорошо об о. Мене. Например: «Отец Александр — истинно православный священник... Он поступал как апостол Павел: с эллинами говорил как эллин, с иудеем как иудей, с учеными как ученый, с простыми людьми как простой человек. Он был очень добрый. Когда церковные власти запрещали мне служить, он приглашал меня в свой храм, чтобы служить вместе с ним». (Вокруг имени отца Александра. М.: Культурное возрождение, 1993. С. 44). А теперь мы видим иное. Прежде всего, Мень, оказывается, рационалист. Он без конца проверяет религию наукой и пр. А раз так, то мы, православные, будем иррационалистами, апеллирующими просто к духовному опыту. Просто и ясно — да только соглашаться с этим можно лишь по невежеству. Литургию Мень служил, оказывается, так же быстро, как и католики, а вот проповедовал — долго. Для сравнения: будничная месса укладывается в полчаса, а Литургия св. Иоанна Златоуста — не меньше полутора часов, даже если служить быстро, а вот проповедь о. Александра редко когда была больше 12-15 мин. При венчании Мень, читаем в тексте у Дудко, по-протестански «требовал от бракосочетавшихся» каких-то обещаний Богу. Но ведь протестанты отвергли учение о таинствах и давным-давно не венчают, а обязательство любви, верности и супружеского уважения, надеюсь, и у о. Димитрия пока ещё не перестали брать на себя при венчании.

И ещё: «Последователи его (т. е. Меня) — Борисов, Кочетков и другие пошли ещё дальше: просто говоря, стали реформировать Церковь». Сам о. Александр Мень никаких реформ, как известно, не затевал. То, что он не так, как другие, проповедовал и свидетельствовал свою веру, — это ещё не реформа в собственном смысле слова. Отец Георгий Кочетков в одном из интервью подчеркнул, что не относит себя к последователям Меня. А протоиерей. Александр Борисов, если и считать его последователем, в своё время писал о желательности некоторых реформ, но сам к ним не приступал, уважая церковную дисциплину.

«Прогрессивных же "реформаторов" наших поддерживают западные богословы, такие как Мейендорф, Шмеман», — читаем дальше. Во-первых, это наши, светлые по духу православные богословы и священнослужители Церкви, свидетели веры; а, во-вторых, они давно умерли и не успели бы поддержать, (если бы, конечно захотели — что, впрочем, не очевидно). Например, на вопрос о реформе богослужебного языка о. Мейендорф однажды ответил: «Осторожно отношусь. Осторожно, но я думаю, что она в какой-то мере стоит. Думаю, что, бесспорно, она стоит». (Протопресвитер Иоанн Мейендорф. Православная Церковь в современном мире. Чтения памяти прот. Всеволода Шпиллера. М., 25-27 мая 1992. С. 26).

Все эти рассуждения автора можно было бы воспринимать с юмором, если бы не их конец, который сразу дает понять: здесь не до шуток. А именно, его заявление: «мы — духовные антисемиты». Допустим, появятся какие-нибудь непривлекательные субъекты и заявят: «мы — духовные русофобы», «мы — духовные антимоскали», «мы — духовные антитюрки», и тогда все будет ясно. Прибавляя слово «духовный» к любой дряни, получаем ту же самую дрянь в «духовной» упаковке, какими бы оговорками это ни сопровождалось. Совсем не до юмора, когда о. Димитрий фактически отрекается от о. Шмемана и о. Мейендорфа. Николай Бердяев упрекал в начале нашего века о. Павла Флоренского за то, что он отрекся от Алексея Хомякова, а ещё раньше многие другие отрекались от Владимира Соловьева. Ну, теперь ещё и публичное отречение от о. Мейендорфа, о. Шмемана и о. Меня. Да ещё и о. Валентин Асмус недавно фактически отрекся от матери Марии (Кузьминой-Караваевой). Сколько ещё будет отречений?

Приведем ещё характерные слова о. Димитрия из другой его публикации: «Сегодняшние коммунисты — не те, что были раньше. Те, скорее, числятся антикоммунистами. Коммунисты сейчас — патриоты, так называемые фашисты — тоже патриоты, любящие свой народ, отзывчивые к горю народному. Вот это главное, если посмотреть на все глазами жалости и любви. Все станет на свои места, и мы, русские и евреи, коммунисты и верующие, обнимемся как православные люди. Об этом говорю не только я, но и лидер коммунистов Зюганов, поэтому я так хорошо отношусь к нему. И потому он избрал меня своим доверенным лицом. Ведь это чудо: коммунист и священник заодно. Более того, и чекисты заодно, они даже просили прощения за то, что арестовали меня. И берут благословение». (Свящ. Димитрий Дудко. Причина всему — золотой телец. //Русь державная. 1999. № 1. С. 3).

Я могу понять, какие мысли и эмоции возникают у рядового человека по еврейскому вопросу, когда он видит, каково окружение Ельцина. Не исключено, что именно фашисты или национал-коммунисты возьмут в свои руки дело сохранения России как национальнополитического организма, если все прочие окажутся несостоятельны. Но как и какой ценой? Очевидно, восхваляемое о. Дудко единство осуществимо лишь на антихристианской основе. Не отрекаются ведь его доверенные лица ни от Ленина, ни от Сталина, да и от Гитлера — если указать на тех, кого Дудко вроде бы назвал своими доверенными лицами. Какое же тут Православие? И где же здесь пастырство? Приносить в жертву своим идолам чужие жизни, попирать и уничтожать все святое, доброе и прекрасное их учить не надо. Я не могу забыть, что мой отец воевал с фашистами, как и того, что среди моих родственников, как-то не рвавшихся в колхоз, погибли в те годы от рук коммунистов все мои дяди, а отец не погиб только потому, что ему вовремя кто-то сказал о предстоящем аресте. Фашизм, как и коммунизм, — это воинствующее неоязыческое антихристианство. Здесь — ситуация бескомпромиссного выбора. И понимают это также и некоторые авторы того же «Православного книжного обозрения». На с. 12 следующего, декабрьского, номера за 1998 г. под портретом архимандрита Иоанна (Крестьянкина) помещен довольно длинный ответ на вопрос: «Так совместимы или нет христианство и идеи коммунизма?», где можно прочитать, например, следующее: «Главная тайна советского времени — в том, что за словами о "социализме и коммунизме", о "власти рабочих и крестьян" скрывалось совсем иное— "борьба пентаграммы с крестом", ... извечное желание диавола властвовать над душами людей с целью обречь их на вечную гибель».

Согласимся со сказанным. И обратим внимание ещё вот на что. Главный редактор этого издания Виталий Аверьянов поместил в указанном декабрьском номере свою рецензию на книгу о. Димитрия «Преодоление соблазнов» (М.: Храм Успения Божией Матери, 1997), где отнес книгу к жанру «Опавших листьев» В. В. Розанова: «О. Димитрий не выстраивает какой бы то ни было единой смысловой системы, а как бы освещает целое с разных концов, дает проявиться разным сторонам одного и того же явления» (с. 3). Дескать, пастырски правильное решение — охватить отеческой любовью всех, кого только можно. Ну что ж, если это листья уже опавшие, то и относиться к ним можно не самым серьезным образом. Сам автор — вроде бы и вне этих листьев.

Как бы там ни было, ненависти к погибшему о. Александру Меню и желания втоптать его имя в грязь у о. Димитрия я не вижу. Но те, кто окружает о. Димитрия и с кем он связал себя на позднем этапе своего жизненного пути, хотят, конечно, своего. Так что всеохватывающая пастырская любовь здесь означает согласие отдавать таких, как Мень, а затем Мейендорфа и Шмемана на заклание идолам своего круга. Ну что ж, о. Мейендорф высказывался об о. Мене хорошо — и ему ещё не раз, наверное, припомнят его слова: «... Все, что я читал из произведений о. Александра Меня, мне очень нравилось. И я думаю, что он сыграл большую роль в приведении многих ко Христу. У Меня есть такое дарование говорить современному образованному человеку, приходящему в Церковь. Таких писателей больше нужно было бы иметь, ему это очень хорошо удавалось» (Протопресвитер Иоанн Мейендорф. Православная Церковь в современном мире... С. 23).

II. Без стыда

Мюллер вечен, потому что вечен сыск.

Юлиан Семенов

Диакон Андрей Кураев выпустил книгу «Оккультизм в Православии» (М.: Фонд "Благовест", 1998), где повторил нападки на о. Меня, ранее опубликованные им в газете «Радонеж» (№ 7-8 (51-52), апрель 1997). Уже не в первый раз он порочит имя погибшего. Раньше Д. Шу-шарин в «Независимой газете» от 18.03.93 опубликовал написанное Кураевым «Сомнительное православие отца». Ответы на нее были в свое время даны игуменом Иннокентием (Павловым) и другими. Кураев едва ли это не заметил, но внимания не удостоил. Когда возразить по существу нечего, можно и проигнорировать, выдавая себя за того, кто неизменно прав.

В новой его книге первой помещена глава «Александр Мень: потерявшийся миссионер». Нет чтобы прямо сказать — «убиенный миссионер». Так было бы честно. Но правда заменена на ложь. «Он ушёл вовремя», — пишет Кураев (с. 44). Иначе говоря, его вовремя убили. Значит, убийцы правы? «Честное обсуждение предполагает и честное обозначение своей позиции» (с. 38), — так подал себя Кураев; но приходит на ум другое — гнилые уста не скажут правды.

Возьмем, например, такое заявление: «писатель Александр Мень является униатом» (с. 38). «Если мы хотим определить конфессиональную позицию писателя Александра Меня, то вывод будет определенный: униат, т. е. католик, исповедующий католическую доктрину и при этом ценящий православный обряд. И здесь ни при чем справки из Московской Патриархии о том, что он — священник, рукоположенный православным архиереем, служивший в храме, принадлежащем Русской Церкви, и принимавший награды от Московского Патриарха (тем, кто представляет отца Александра как мученика, который подвергался травле со стороны "официальной Церкви", стоило бы помнить, что протоиерей Александр был награжден всеми священническими наградами, — в том числе и высшей: правом ношения митры). Писатель Мень — униат» (с. 37-38).

Чего здесь больше — лукавства или нахальства? Или желания подвести под анафему? Автор, выступивший под именем митрополита Антония (Мельникова), назвал Меня «постовым сионизма». Кураев, имея, надо думать, большой дар различения духов, выдает другой приговор: Мень как писатель — униат. Приговор обжалованию не подлежит. Никакие справки из Московской Патриархии не помогут. А уж если справки не помогут, то тем более не в счет десятки лет его служения в подмосковных деревенских храмах, в условиях весьма трудных. Такой судья, как Кураев, отметает все это прочь. Как священник, Мень уже убит, осталось доконать его как «писателя».

Но поставим вопрос: кто же в действительности является униатом по существу? — Тот, кто ушел из православия в католичество восточного обряда, тот, кто перестал считать нашу Православную Церковь Церковью в полном смысле этого слова. И тут стоит привести характерный пример. Был раньше один предатель — Владимир Никифоров, который в начале 80-х ушел в католичество, стал подпольным священником и предлагал некоторым идти следом. Условием присоединения к католичеству, согласно Никифорову, стало ритуальное произнесение во время мессы формулы: «Только в Римско-Католической Церкви — полнота Церкви Христа». Ясно, что это — формула отречения от Православия, непризнания Православия Церковью. Кое-кто такую формулу тогда повторил.

Не знаю, должны были или нет произносить такую формулу отречения недавно появившиеся униаты из московской полуправославной интеллигенции. ["Не знаю", - так можно было бы позвонить и спросить меня, именно обо мне идет речь. Но ненависть любит слухи и избегает прямо, лицо в лицо разговора. А я бы сказал: никакого отречения никто не совершал и не будет, и это вздорное подозрение, и вовсе это не "униатство", а то же самое полноценное православие, что у Василенко. Замечательно Василенко смыкнулся с Кураевым в обличении меня как "униата". И как легко, походя, бац - "полуправославные". Что бы это значило? Экая злость - со стороны человека, что забавно, который почаще моего, вполне открыто причащался у латинских католиков. И московским латинским католикам анти-униат Василенко куда ближе, чем православные, пытающиеся выявить свое единство с Римом; и статья ведь эта напечатана в католическом московском журнале. Прим. свящ. Якова Кротова, 2004 г.] Может, в мемуарах кто-нибудь когда-нибудь вспомнит. Никифоров организовал подпольную католическую общину, а затем всю её целиком заложил (да и многих других католиков и православных), как только за него взялись, и вот он тогда, как и теперь Кураев, охотно и широко заявлял, что Мень — это «католичество в православной упаковке». В том числе, говорят, и на допросах, т. е. помогал следователям правильно сориентироваться в этом туманном вопросе.

Кураев действует нахально — о. Александра Меня надо обвинить в том самом, чего он никогда не делал, — в униатстве. Рука убийцы уложила его в гроб, и Мень сам уже не ответит. Это Соловьев когда-то в ответ на такие обвинения сам писал архимандриту Антонию (Вадковскому): в католичество не перейду, а унию считаю вредной. Хулители Соловьева, однако, на это внимания не обращали.

А ведь, чтобы стать униатом, надо признать, как минимум, примат папы в католическом его понимании, а Православие — не Церковью, а чем-то несерьезным [Для интеллектуала, да еще вроде бы интересующегося богословием - поразительное по невежеству заявление, равнозначное тому, чтобы заявить, что и латинские католики полагают православие "не Церковью, а чем-то "несерьезным". А уж использование термина "униат" обнаруживает и вовсе незнакомство с правилами цивилизованной речи. См. подробнее о том, что такое единство православия и католичества - Прим. свящ. Я.Кротова, 2004 г.]. Но о. Александр Мень понимал дело по-другому: наша Церковь — это действительно Церковь, какими бы ни были грехи принадлежащих ей христиан в сане и без сана, а слово Папы для православного христианина может быть важно лишь в той мере, в какой в нем звучит слово Христово.

Ибо на первом месте в Церкви — Христос, Дух Божий, Евангелие. Если не звучит слово Христово в слове иерарха, тогда мы имеем дело только с его человеческим словом, которое и оценивается соответственно. Не разделял Мень веру в примат папы, в его непогрешимость. Но уважал того или иного папу как личность, как достойного иерарха и серьезного христианина. Никто не вправе никому запрещать уважать папу и вообще любить католиков, сотрудничать с ними в служении Христовом, в свидетельстве веры и высшей правды. В конце концов, даже Константин Леонтьев умел уважать папу, вовсе не изменяя при этом Православию.

Чего ещё требует Кураев? Не смейте считать о. Александра Меня мучеником из-за каких-то неприятностей с церковным начальством — награды по службе он получал. Вопрос о его убийстве за свидетельство веры Кураев проигнорировал полностью. И понятно, почему. Если признать мученичество за веру, за свидетельство Христово, за служение Слова, тогда всё написанное Кураевым — мерзость перед Богом. Поэтому, требует Кураев, не смейте считать его мучеником за веру — и тут у него тоже припасен кое-какой компрометирующий, как он это подаёт, материал.

На с. 41 он, например, приписывает Меню какую-то религиозную всеядность, полную неразборчивость в отношении нехристианских верований, а в обосновании цитирует, сокращая неподходящие для себя слова Меня: «Я верю, что в каждом великом учителе Бог как-то действует... Они все правы, значит прав и Он, сказавший о Себе: "Я и Отец одно"» (А. Мень. Быть христианином. М., 1994. С. 6).

Вот, смотрите, торжествует Кураев, как я разоблачил этого еврея с «национальной склонностью к диссидентству» (с. 36): Мень ставит христианство в один ряд с прочими религиями и признает истину христианства только лишь «между прочим», только лишь в рамках этого ряда. «Надо во что бы то ни стало показать, что те лучшие ценности, что есть в подсоветско-светской культуре, не чужды христианству и разделяются им. Достоинство личности, творчество, свобода, дерзновение — все это есть и в христианстве и по большому счету только там и может быть логически обосновано» (с. 41).

Да, чтит Мень достоинство личности, творчество, свободу и дерзновение. Кураев, конечно, не чтит, потому что по-хамски относится и к человеческому достоинству о. Александра Меня, и к его сану, и к его творчеству, и к не часто встречающейся теперь, но удивительно ярко выразившейся в его жизни духовной свободе. Получается ещё и так, по Кураеву, что эти ценности Мень поставил выше Христа, выше любви к Богу. Судит Кура-ев убойно, и если соглашаться с его претензиями, то и ап. Павел был глубоко не прав в том, как он держал речь перед своеобразной аудиторией афинского ареопага.

Но стоит только внимательнее посмотреть на указанный Кураевым опубликованный текст о. Александра Меня, как мы увидим на предыдущей странице главную его мысль, что христианство — совершенно уникально в ряду мировых религий, потому что дает ответ на все подлинные религиозные искания, на ту жажду истины, которая есть в религиях мира: «И вот среди них [указанных учителей] <есть> Единственный, который говорит от Своего Лица как от Лица Бога: "А Я говорю вам", или по Иоанну: "Я и Отец одно". Никто из великих учителей мировой религиозной мысли никогда ничего подобного не говорил. Таким образом, единственный случай в мировой истории, когда Бог открывает Себя через конкретного Человека в некоей абсолютной полноте, — это тот случай, который мы имеем в Евангелии» (с. 5).

Оклеветав Меня, Кураев критикует, и притом часто по делу, всякие магические обычаи и суеверия в народе, описанные как что-то нормальное теми, кто предлагает нам жизнеописания разных старцев и стариц. О канонизации таковых говорить, по меньшей мере, рано, особенно если полагаться на такие описания. Я не вижу особой нужды бесповоротно отрицать святость всех их, но признаю, что она просто не видна из таких книжек. Кураев также критикует то, что он оценил как беспринципную снисходительность в отношении к разным гностическим учениям и идеям, какая нередко встречается среди высокообразованных православных, иногда занимающих в Церкви заметные посты. Правда, когда видишь, как Кураев ведет полемику, не можешь не задуматься, а всегда ли он говорит правду?

Недобросовестность Кураева сразу видна, как только он называет ноосферу «оккультным словечком» и запросто относит разные экологические концепции к каббалистике. Ход прост. Искушенный в еврейском вопросе читатель тут же поймет недосказанное: вот они, жиды, и тут все наводнили. Впрочем, есть среди цитат, приводимых Кураевым, такие, что говорят сами за себя, без всякой нужды в комментариях Ку-раева, если, конечно, его цитирование корректно.

Для своей — в чем-то и полезной — критики Кураев использовал в качестве «паровоза» клевету на о. Александра Меня. Получается так. Кураев как бы говорит своей книгой: собратья и отцы, я понимаю, как всем нам противен этот еврей Мень, он мне и вам чужой, наше Православие надо очистить от его памяти, посмотрите же, как здорово я ради вас размалевал его физиономию. Я ведь его запросто пристроил в компанию тех интеллигентов, которые давно уже вывалились из Православия в какой-то сумрачный оккультизм, в «глухоту паучью». Давайте теперь и вы кое в чем уступите, — у некоторых из ваших по части двоеверия тоже ведь рыльце в пушку. Вот какую солидарность он ищет. И, на первый взгляд, не без риска — ведь за аналогичную критику суеверий в Православии тот, кто обозначил себя псевдонимом «прот. Сергий Антиминсов», не так уж давно в журнале «Москва» безбожно поносил акад. С. С. Аверинцева. И ни к какой ответственности за это никто из иерархов его не призвал. Но едва ли риск Кураева так уж велик.

От имени Православия, и никак не меньше, Кураев говорит тоном безапелляционным, высокомерным, тоном абсолютно безупречного учителя по отношению к Меню, кого он изображает нашкодившим мальчишкой. «Моя работа в принципе корпоративна», — писал он в указанной газете «Радонеж», — и она осуществляется в «постоянном и самом тесном контакте со всей массой православного духовенства». То, что есть корпоративный интерес, готов согласиться, а насчет «всей массы» — сомневаюсь, тем более, что «масса» — это совсем не соборность.

Кураев сурово учит трезвости, умению решительно говорить «нет», запросто проводит сравнения между миссионерами и еретиками, напоминает о голосе Предания, рассуждает о великих опасностях миссионерства (уж еретики-то, дескать, вовсю миссионерствовали, а понятливый читатель о прочем догадается), об особенностях современной аудитории и пр. Из рас-суждений Кураева вытекает, что Мень ни в чем не разобрался, неправильно проповедовал, «опьянялся модами века сего» (с. 45), не так, как надо, отвечал на заданные ему вопросы, сплошь и рядом делал грубые ошибки, очевидные и студенту семинарии, но «можно быть благодарным и за его ошибки». Не ясно только, почему же Мень был убит, если его покладистость не давала ему сил говорить, когда следует, твердое «нет».

Если автор думает убедить своих читателей в подлинной православности его статьи, то он ошибается. Но что делать? Все можно понять. В конце концов, Ку-раев — выходец из советской философской среды, для многих (хотя и не всех) представителей которой характерен тот демагогический давящий стиль, который он и воспроизвел на своих страницах. Не в этих ли кругах он научился ссылаться на «массы»? Он охотно упоминает Ленина как «авторитетнейшего российского демонолога» (с. 16) и демонстрирует, что ему не нравится, как Даниил Андреев написал о демонических инспирациях в деятельности Сталина.

Насколько прав сам Андреев — другой вопрос, и не к Кураеву же ходить за ответом. К Меню приведенный им пассаж из Андреева прямого отношения не имеет: цитировал Кураев только то, что Мень признал определенную долю правоты Андреева относительно существования небесного кремля, а не относительно Сталина и вовсе не по поводу теософских идей Андреева. Но симптоматично, что выпад против Андреева появился именно в связи со Сталиным. Уже есть люди, открыто заявляющие о себе как о «православных сталинистах», так что Кураеву ни к чему с ними ссориться.

«Сегодня у меня не меньший опыт публичных выступлений, чем у отца Александра» — требует почтения автор (в газете). Но возьмем несколько характерных мест из его статьи, показывающих, как легко погибшего свидетеля веры можно записать в лагерь гнусных колдунов и оккультистов, если принимать те нормы ведения дискуссии, какие предлагает миру Кураев. Преподаватели курсов нетрадиционной медицины, как он оскорбительно заявляет, — «всего лишь учителя оккультизма. И вот в такой ситуации православный священник, по сути, благословляет аудиторию: да, да, слушайтесь своих наставников, Церковь не возражает против того, что они вас обучают технике "парапсихологии". А в качестве защиты от "негативных полей" священник порекомендовал лишь "открытость"» (с. 17) и т. д.

Сделаем элементарное сравнение написанного Кураевым и сказанного Менем в его книге «Магия, оккультизм, христианство» (М.: Фонд имени Александра Меня, 1996). Речь в ней идет вовсе не о благословении оккультизма, а о тех видах риска, которые действительно хорошо известны не только в той аудитории, где выступал Мень, но и за её пределами. Мень дальше сам дает свой перечень некоторых видов риска (раздел «О духовном целительстве»), который стоит воспроизвести:

а) есть риск как для лечащего, так и для его пациента, при передаче духовной и душевной энергии;

б) риск в контактах с темными трансфизическими слоями;

в) риск от прямых контактов с демонами;

г) риск от идолопоклонства;

е) риск от праздного любопытства;

ж) соблазн массовости эффекта воздействия. Здесь можно спорить, все ли виды риска перечислены, не упущено ли что-нибудь, не сказано ли что-то слишком бегло. Но Кураев, проигнорировав сказанное Менем, безосновательно и вопреки словам самого Меня обвиняет его в том, что он одобряет разные цели-тельские шоу, «наполненные "святым смехом", "покоем в Духе" и исцелениями от веяния пиджака» (с. 16), и приглашает туда людей. Остается задать вопрос: а с честным ли способом ведения дискуссии мы имеем дело?

Но продолжим. «Лектор отбрасывает свой имидж, — лихо рассуждает дальше Кураев, — ему важно, чтобы о нем шла молва как о поборнике либерализма, творчества, свободы, терпимости, открытости, как о столпе "современного христианства"» (с 17). «Открытость» и «широта взглядов», легко переходящая в беспринципность, — вот, по Кураеву, и все, на что оказался способен Мень. Снова сравним, что у Меня, с тем, что у Кураева. Мень настаивает на следующем:

а) прежде всего, нетрадиционный целитель должен быть профессионалом-медиком; это означает, вопреки Кураеву, что он не шарлатан, не знахарь, не проходимец;

б) между таким целителем и его пациентом возникает духовная связь намного большая, чем у обычных хирургов и терапевтов с их больными, и это требует от целителя самой серьезной ответственности во всех отношениях, а особенно нравственной ответственности;

в) необходима непрестанная и интенсивная работа целителя над собой, «внутренний подвиг» (с. 149 книги Меня);

г) главное в подвиге — освобождение от ложного самоутверждения, от гордыни, труд в духе подлинной самоотдачи и служения Богу и ближнему, с постоянной проверкой совести;

д) необходимо противодействовать всяким темным влияниям, а для этого уметь их различать, зная, на что опереться в противодействии, и Церковь располагает здесь большим опытом, который не следует игнорировать;

е) Бог призывает каждого христианина, а особенно имеющего целительский дар, становиться «носителем любви и света Христова» (с. 155);

ж) нужно избрать своим учителем и образцом Самого Христа, Который Сам был целителем;

з) смиренно совершать целительский труд как «подлинное богослужение» (с. 156);

и) искать высшего духовного руководства и благодати.

Кураев всё это в лучшем случае не видит, а скорее просто игнорирует и пишет своё: «Крестного знамения, молитвы, хранения ума, исповеди, причастия и ознакомления с апостольскими правилами, в которых выражено отношение Церкви к знахарству, он не предписал этим "целителям"» (с. 17). Нам же ясно иное:

Мень увидел в своей аудитории серьезных профессионалов тех, кому Бог даровал особые силы, чтобы они отозвались на Его призыв и исполнили свое служение с полной самоотдачей и в духе Христовом. Кураев же увидел какой-то сброд колдунов, ведьм, знахарей, негодяев, с которыми разговаривать нужно жестко — с позиции силы, языком грязных обвинений, анафем, проклятий и пр.

Невозможно исключить, что в аудитории нетрадиционных медиков были люди, чей духовный выбор был весьма далек от того, какой предложил им лектор. Но нельзя обвинять в колдовстве всю аудиторию, как нельзя обвинять, например, в антисемитизме весь православный клир или в гомосексуализме все наше монашество и епископат из-за того, что среди их представителей немало одержимых такими страстями. Мень был убежден, что и целители, и астрологи не менее всех других людей нуждаются в том, чтобы донести до них слово Христово и помочь им полюбить Церковь. Для серьезной профессиональной работы им нужна, как выше сказано, благодать, нужны примирение с Богом, чистота помыслов и намерений, подвижничество и во-церковление.

Сказанное не означает, что Мень пренебрегал крестным знамением и всем прочим. Но что важнее — само крестное знамение или та постановка духовной жизни, в рамках которой оно и приобретает свое подлинное значение? Ведь от крестного знамения и от молитв не отказываются некоторые бабушки, которые хаживают в церкви и одновременно занимаются заговорами и пр.

Ещё один вопрос — отношение к астрологии. По тону статьи Кураева ясно, что всю эту астрологию следует считать мерзостью от начала и до конца, её нужно искоренять повсюду, куда только дотянется рука православного ревнителя, не стесняющегося в средствах. Ну что ж, Кураев известен своим предложением выбросить из Библии Книгу Есфирь. Это я слышал от игумена Игнатия (Крекшина), пока тот ещё был в Православии. По логике вещей, теперь Кураеву пора предложить выкинуть из Нового Завета повествование о трех волхвах, пришедших поклониться Младенцу Иисусу. Эти трое в Евангелии совсем не осуждаются, но они — явные астрологи («мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему» — Мф. 2: 2), что и подтверждает тропарь Рождества Христова: «звездам служащий звездою учахуся». Но если принять позицию Кураева и сделать из нее все выводы, то и тропарь тоже нужно выкинуть из Православия.

Конечно, речь здесь идет об астрологах, обратившихся ко Христу, а не упорствующих в заблуждениях и в противлении Ему. Могут возразить, что маловато астрологов, принявших Христа. Пожалуй, так, но есть же притча о потерявшейся овце, ради которой стоит приложить немалые усилия. И совсем плохо, когда разумный астролог советует кому-то креститься и воцер-ковиться, а священник, услышав, кто это посоветовал, гонит прочь из храма того, кто решил креститься. Об этом и написал однажды астролог Феликс Величко в журнале «Урания» («Печальная повесть о том, как батюшка Иван Иванович поссорился с астрологом Иваном Никифоровичем» — «Урания», 1995. № 5), а я соответствующим образом прокомментировал. Ф. Величко тогда, между прочим, написал: «Главная задача астрологии — помочь человеку познать себя, ощутить в себе искру Божию и осознанно служить орудием Бога, следовать Его предначертаниям» (с. 57). Кураеву до этих слов, очевидно, дела нет, как нет дела и до моих слов: «Ничто астрологическое и вообще космическое не должно стоять между Богом и человеком» (с. 58). В моих словах и в их контексте нет полного и безоговорочного согласия с процитированными весьма неплохими словами Величко, за которые этого автора нужно бы уважать.

Кураев процитировал эту мою давнюю статью, но с недопустимыми искажениями сути дела, соединив их с нападками на Меня. Позиция Меня проста: «Астрология возможна как наука» (с. 163); «астрология допустима, если она не притязает быть эрзац-религией» (с, 162); «астрология как псевдорелигия, конечно, является просто вредной» (с 163). Примеры недолжного использования астрологии при Гитлере и в других случаях Мень указал. Эту же позицию дифференцированного отношения к предмету разделяю и я, потому что в астрологии действительно есть немало вопросов, которые переводимы в план научных исследований, при всем том, что были и псевдорелигиозные направления, совершенно справедливо осужденные не только Церковью, но ещё и ветхозаветными пророками как идолопоклонство.

Кураев, человек философски образованный, должен бы уметь различать вопросы научные и вненауч-ные, как-никак приносил свою диссертацию на защиту в Институт философии РАН. Должен знать и то, что давно известно и астрологам, и многим не астрологам, а именно: для разумного человека астрологические прогнозы, как и всякие прочие прогнозы, — не предмет суеверия или ложного мистицизма, и нужно правильно понимать их возможности и границы. Они не являются жесткими предсказаниями, подавляющими человеческую душу и её свободу, а только описывают вероятностную предрасположенность к каким-то событиям в будущем. Знание астрологических прогнозов, как и всяких других, вовсе не лишает человека свободы воли. И то, что астрологические прогнозы нередко не исполняются, тоже хорошо известно всем, кто сколько-нибудь вникал в этот вопрос.

Другое дело, что к астрологии, как и к целительству, часто бывает суеверное отношение, и здесь именно христиане способны наилучшим образом давать нужные оценки. Есть и ещё один важный момент. Упоминаемый Кураевым Глоба, если верить тому, что о нем говорят разные люди, считает, что в ходе профессионализации астрологу нужно пройти через особые посвящения, надо полагать, космическим силам, может быть, зороастрийским Ахурам. (Выяснить эту деталь мне пока не удалось). В таком случае астрология Глобы — не научная и она для христиан неприемлема. Кураеву, разумеется, нужно уверить всех, что Мень во всем «оказывается единомышленником Глобы» (с. 26).

Кураев некорректен и здесь. Мень готов был согласиться с Глобой только в том, что «когда человек считает, что астрология связала его по рукам и ногам, что он уже детерминирован, что никуда не денешься, что выбора нет, вот тут начинается суеверие, начинается рабство» (с. 163 книги Меня). В этом Глоба, действительно, прав и нет ничего постыдного в том, чтобы согласиться с ним в этом вопросе, а вовсе не во всех других. Кураев наверняка изучал когда-то логику и должен был знать о существовании ошибок, возникающих при необоснованных обобщениях, а здесь как раз такой случай, когда согласие в чем-то частном вовсе не означает согласия в целом.

Если христианин действительно воцерковился, его духовная жизнь получает полную внутреннюю свободу от влияния каких-либо космических сил, в том числе и тех, которые попадают в поле зрения астрологии. Христианину не нужна астрология для определения своего жизненного пути, для спасения души и примирения с Богом, как не нужны физика, биология, философия, как не нужны стихи, романы, картины, автомашины, компьютеры и проч. Но все это может понадобиться многим людям, хотя и не всем, для разных видов служения. А Бог может и через красоту звездного неба, и через науку и искусство побудить человека обратить на Себя внимание и принять Его призыв.

Кураев мог бы присмотреться к названию моей статьи: «Вода крещения смывает печати звезд». Эти святоотеческие слова говорят об особом призвании христианина, о его свободе по отношению к космическим влияниям. Они означают, вместе с тем, что от астрологических зависимостей не свободны те, кто остается вне крещения и Церкви. Кураев цитирует мою статью с указанием заголовка, значит нельзя сказать, что он её не читал, но, не стесняясь, приписывает мне (и Меню) позицию, которую мы совсем не разделяем.

Кураев фактически отказывает Меню, мне и другим в праве думать иначе, чем он сам, бесстыдно изображая нас пособниками каких-то сомнительных знахарей. Опять нужно спросить, а с добросовестным ли отношением мы имеем дело? Пожалуй, нужно посчитать за честь, что мне довелось именно вместе с о. Александром Менем получить хулу в свой адрес от такого деятеля, как Кураев. Наверное, не один Кураев так будет делать. Но каждому человеку Бог даровал разум, чтобы мыслить и достигать зрелости веры. Имейте мужество думать своим умом, — призывал 200 лет назад Кант. Кураев в сущности лишает нас (от имени Православия!) права думать и давать оценки. Назовем это своим именем: религиозный обскурантизм псевдоправославного благочестия.

Недавно в Москве выпустили книгу Эриха Фромма «Догмат о Христе». Фромм — большой ум, видный психолог. Он раньше хорошо писал, что признаком добротности духовной жизни является радость. Но в этой книжке он сказал о христианстве как-то унижающе и с презрением: дескать, оно выросло из тех отрицательных эмоций, которые французы обозначают словом гехвепПтеШ, — из зависти, обид, чувства обделенности, из ненависти угнетенных и никому не нужных людей к тем, кто достиг успеха, из болезненной жажды взять свой кусок от пирогов на жизненном пиру и пр. Будем считать, что большой ум Фромма сделал большую ошибку. Такое бывает. Но когда видишь все, что написали обозреваемые авторы, приходит на ум мысль, а не хотят ли они подтвердить сказанное Фроммом? Та же мысль приходит на ум, когда слышишь западные разговоры о том, что от Православия к коммунизму очень легко перейти, если стать на почву антизападничества и национализма. Похоже, что антименевские демагоги решили поработать на пользу также и такого мнения. И если вспомнить «карловацкие» нападки на Московскую Патриархию как на «Церковь лукавнующих», то и тут получается, что все эти наши авторы как бы хотят делом подтвердить правоту таких оценок.

Кураев воздвиг идола своей ревности по чистоте Православия, но идолы требуют жертв. Кураев совершает публичное заклание имени Меня, сопровождает это идеологическим камланием и предлагает другим пасть ниц всей «массой» перед его идолом, хором благословить такое заклание. Идол потребует и других жертв, и кто знает, чем это кончится. Идеологический террор, который идет теперь в нашей Церкви с попустительства некоторых иерархов, обрушился не только на о. Александра Меня, но и на о. Георгия Кочеткова, игумена Мартирия (Багина). На очереди другие имена. Не будем исключать, что там, где сеют ненависть, там будут вытеснять или просто изгонять из Церкви, а изгнанных тут же обвинят в расколе. Ненависть и осуждение, как известно, равносильны также желанию смерти того, кого осуждают, презирают и ненавидят. Некоторые высокообразованные православные, вроде диакона Андрея Кураева, отдали себя на службу воинствующему невежеству, террору и ненависти. «Невежество — это сила», — сказал в свое время Орвелл. Эту силу надо уважать и ей служить — этому фактически учит православных Кураев. Но вспомним св. Александра Невского, которого о. Александр Мень чтил как покровителя: «не в силе Бог, а в правде». Есть и слово Господне: «Не сотвори себе кумира».

Святое Православие не погибнет, и Мень не перестанет быть свидетелем веры и служителем Слова Божия из-за того, что клевета идёт широко. Но нужно пройти через трудные дни и годы. Гонимый игумен Мартирий сказал недавно в одной из бесед по поводу распространившейся у нас ненависти к «инославным» христианам: «Мы духовно нездоровы», мы — «в глубочайшем духовном кризисе, который переживает сейчас Русская Церковь и некоторые иные Церкви. Но в любом случае будем оптимистами. Будем помнить о том, что Дух Христов должен восторжествовать в истинных последователях Христовых, и те слова, которые сказаны Господом [см. Ин. 13:33-34. — Л. В.], не могут быть проигнорированы Его учениками и будут осуществлены ими в виде любви ко всем христианам» Вестник Филокалии. 1999. № 1. С. 10-11).

Ненавидящие т. н. «инославных» ненавидят и настоящих православных. Быть на стороне гонимых, на стороне тех, кто служит Господу в духе высшей правды и любви Христовой, независимо от того, к какой Церкви они принадлежат, или быть на стороне гонителей — таков выбор.