Марианна Вехова

Умерла 16 февраля 2013 г. О ней мемуар Покровской, 2013.

ВСЕИСЦЕЛЯЮЩЕЕ СЛОВО

Оп. в кн.: Памяти протоиерея Александра Меня. М.: Рудомино, 1991 г. Номер страницы после текста на ней.

"Не трава, и не пластырь врачевали их, - но Твое, Господи, всеисцеляющее слово".

(Прем. 16.14.)

Это было в 1969 или 70 году. Я училась на Высших курсах сценаристов и режиссеров, и режиссер Михаил Калик привез нам свой фильм "Любить", который он только что снял и судьба которого внушала ему опасения из-за неприятия киношных чиновников. Он надеялся, что обсуждение на Курсах будет ему чем-то полезно.

Фильм состоял из четырех новелл о любви. В промежутках были вставлены интервью: со студентами на Ленинских горах, с прохожими на улице Горького, с московскими интеллектуалами и со священником. Прохожие и студенты отвечали на вопросы о любви кто как мог; интеллектуалы, утопая в табачных облаках на фоне кольчуг и секир, поблескивая лысинами и очками, изощрялись в сложных и остроумных построениях. А молодой, очень красивый, совсем не такой, как в книгах писателей XIX века, и не такой, конечно, каким нарисовала бы атеистическая пропаганда; судя по речи и манерам, — хорошо воспитанный и с большой эрудицией священник говорил такие глубокие, совершенно неожиданные, нигде прежде мною не слышанные вещи, что я боялась перевести дыхание — пропустить хоть слово. Он ходил в развевающейся черной рясе между кустов цветущей жимолости. Фоном было небо с легкими белыми облаками, быстро летящими над черными кудрями необыкновенного батюшки...

Я подумала: "Этот человек живет где-то близко, наверное, в Загорске, ходит по одной со мной земле... Если бы с ним поговорить, все мои проблемы разрешились бы, я бы поняла, как мне жить, что главное... Но где же его искать? Ехать в Загорск и заглядывать в лица всем встреченным священникам?" К режиссеру Калику я не могла подойти с вопросом, его окружила плотная толпа, и я стеснялась прилюдно спросить: "Где найти мне священника, который говорил о любви? "..

Через год я попала в костно-туберкулезную больницу, пролежала там пять месяцев. Там я познакомилась с христианками — простыми женщинами, верующими так иск-

185

ренне и по-детски, что их вера меня глубоко тронула. Они мне дали прочитать Евангелие. Чтение меня потрясло. Я не сомневалась, что все, что здесь написано — БЫЛО на самом деле, что это — не книга, а запись воспоминаний. Мне стало ясно, что я хочу быть со Христом.

Уйдя из больницы, я крестилась.

У меня не было не только духовного руководителя, не было даже человека рядом, который мог бы связно ответить на простой богословский вопрос. К кому я могла обратиться? Я стала просить помочь мне Святителя Николая. Его образок подарила мне однажды незнакомая слепая крестьянка. И я привыкла разговаривать с ним, даже мысленно обсуждала с ним разные свои проблемы. Обстоятельства складывались потом так, что я получала как бы ответ на все мои вопросы, а просьбы выполнялись неукоснительно, к моему величайшему изумлению. Так я стала считать Святителя Николая своим покровителем, полюбила его, у меня возникло ощущение, что я его знаю. И вот, на просьбу найти мне духовного руководителя я получила такой отклик: неожиданно попала в дом к своей дальней родственнице, с которой не была знакома прежде, и в ее семейном альбоме вдруг обнаружила фотографию того священника, которого видела три года тому назад в фильме "Любить" и встретить которого так мечтала...

Моя родственница оказалась прихожанкой отца Александра!

И вот я в маленькой церкви в Новой Деревне. Отец Александр взглянул на меня во время службы пристально. Тогда приход был еще невелик, и он сразу замечал новые лица. Он оказался таким же, как в фильме. Очень живое, одухотворенное лицо. Очарование таланта, красоты, ума, доброты... О его высокой духовности я тогда не могла догадываться, но она светилась в его взгляде, звучала в его глубоком и сильном голосе, в нем не было суеты, ничего мелкого, второстепенного. Именно о таком руководителе я мечтала. Сколько искала по церквам! Но один казался елейным, другой — дремучим, третий священник говорил косноязычно, сухо, как чиновник, четвертый был слишком властен, пятый — груб с людьми...

Мне сразу понравилось, что двигался отец Александр стремительно, речь его заражала энергией даже вялых людей. Человека, который становился прихожанином отца Александра, отец не старался обаять, очаровать, хотя сделать это ему ничего не стоило. Он просто сразу начинал этого нового прихожанина любить, деликатно участвовать в его жизни, помогать расти духовно.

186

Но бывали случаи, когда в прихожанине, в которого отец уже вложил много труда, с которым возился, занимался, на которого возлагал надежды как на ученика и помощника, вдруг просыпался "эдипов комплекс", и он начинал враждебно относиться к отцу, уходил от него и поносил публично. Прибивались люди, плавающие как щепки, по поверхности всяких знаний и мод. Им "труд упорный был тошен", и они уплывали. Возникали и исчезали те, кому нужен был другой руководитель, с другими качествами...

Сразу, как окончится в церкви служба, я шла в маленький церковный домик. Там были два микроскопических кабинета для священников, где они могли бы передохнуг» перед службой или переночевать, и небольшая комната для певчих с длинным столом, похожая на маленькую монастырскую трапезную. В этой комнате прихожане, ожидающие, когда отец Александр сможет с ними поговорить, могли попить чаю. Здесь все и знакомились, обменивались книгами.

Некоторые ожидающие сидели на стульях, кое-как приткнутых в крошечной прихожей. Это были самые подавленные, хмурые... Те, кто запутался в своих проблемах, тяжело перенес удары судьбы или утратил веру в сбои силы, йе смог найти места в жизни, призвания... Да мало ли у нас болезней души?

Смятый, несчастный человек скрывался за дверью, которую распахивала перед ним рука отца Александра в широком черном рукаве — дверь надежды...

Через некоторое время из этой же двери выходил совсем другой — выпрямившийся, с улыбкой тот, кто горевал только что вот на этом стуле в прихожей, сжавшись в комочек...

Узнав, что я не исповедовалась перед крещением и совершенно невежественна в вопросах веры, отец сразу взялся за мое образование, не только богословское, но и общее. Сколько редких книг из его библиотеки кочевало в моей хозяйственной сумке! Сколько я узнала и,обсудила с ним вещей, о которых прежде не имела представления или располагала искаженными сведениями...

Сначала он мне предложил исповедоваться за жизнь — приезжать и рассказывать в хронологическом порядке. Но как только я стала пред иконой заунывным благочестивым голосом излагать свою печальную историю, он сказал: "Э, нет, так дело не пойдет. Садитесь в кресло и рассказывайте мне все по порядку просто как... другу. Это заменит нам долгое знакомство".

Я обрадовалась, что он уже считает меня своим другом и тут же с энтузиазмом приступила к делу. Эта "тысяча и

187

одна" беседа продолжалась два года! Мое повествование доползло только до моих двадцати лет. Оказалось, что в мою жизнь так много вместилось, а он умел так замечательно слушать, что каждая наша встреча помогала мне понять не только себя, оценить не только мои собственные испытания, но и узнать отца Александра, войти и в его мир. Мы оказались почти ровесниками. Он слушал, что было со мной и рассказывал, что в это время происходило в его жизни. Я повествовала об особенно драматических ситуациях, в которые попадала, когда я была на краю гибели и чудом избегала смерти или калечества, а он переживал, жалел меня и даже задерживал дыхание, слушая, и повторял: "Это Бог спас! Это Бог не допустил..." И прежде сложный и запутанный для меня вопрос о роли провидения в судьбе человека он мне объяснял очень постепенно, сообразуясь с уровнем моего понимания.

Первым делом он подарил мне молитвенник. Я спросила: "А зачем молиться чужими словами? Ведь Бог знает, что я его люблю. И главную молитву "Отче наш" много раз в день повторяю, а так предпочитаю разговаривать с Богом своими словами". Он сказал, что молитвы написаны великими поэтами, которые имели великий духовный опыт. В них вложен не только талант, ум, вдохновение, любовь к Богу, но еще и многое ЗНАНИЕ, которое мне предстоит постигать шаг за шагом. "А вы знаете, как действует СЛОВО на человека", — заключил он.

Я жадно училась, читала, спрашивала. И однажды отец строго сказал: "Теперь вы продвинуты, пора брать группу, готовить к крещению". Я очень удивилась: "Неужели я — продвинулась?" Мне казалось, что я все топчусь, что мое невежество — непреодолимо, наивность не уменьшается, разве я уже могу что-то сказать людям? Но он судил по-другому...

В 1973 году, когда мы с ним познакомились, я жила в Щиповском переулке, недалеко от Большой Серпуховской улицы. Оказалось, на этой же улице жила мама отца Александра, Елена Семеновна. В первый же наш разговор он дал мне ее адрес и попросил зайти к ней.

Меня всегда поражало, как Елена Семеновна встречала приходящих к ней людей. Открывает дверь, и ее чудесное, ясное лицо в полутьме освещается доброй улыбкой... Так нежно, так любяще мне улыбалась только моя бабушка, которая меня вырастила. Раскрывалась не просто дверь в квартиру, раскрывалась навстречу душа.

— Мариночка пришла! — говорила Елена Семеновна, и я чувствовала, что мой приход — подарок, радость, и сама я —

188

в радость... Она первыми же словами при встрече, интонацей, улыбкой, обращением утверждала в человеке его значительность...

Из полутемной прихожей, как это всегда бывает в коммуналках, где соседи ревниво следят за расходом электричества, мы входили в большую светлую комнату, в которой каждая вещь знала отца Александра маленьким, видела, как он рос...

Я расспрашивала Елену Семеновну, каким был в детстве отец Александр. Очень было интересно узнавать, как в нем формировалось отношение к людям, к разным идеям, быту и устремленность к духовному развитию... К сожалению, я не догадалась тогда сразу все записывать. Поэтому не могу ручаться за точность изложения событий. Может быть тут и путаница, и неправильная расстановка акцентов, и смещение последовательности событий. Но все же я приведу несколько рассказов Елены Семеновны, тех, что меня поразили особенно.

Двоюродная сестра Елены Семеновны Вера Яковлевна, которая окажет на отца Александра большое влияние, когда он подрастет, в то время (в 1935 году) очень мучилась проблемой, не будет ли акт ее крещения предательством веры отцов и дедов — иудаизма. В начале нашего века считалось, что быть "выкрестом" — значит приспосабливаться к доминирующему большинству. Пожалуй, такое представление дожило и до наших дней — конца XX века. Вера Яковлевна любила Христа, но не решалась стать членом православной церкви. Правда, церковь в то время уже была гонимой, подпольной, креститься стало опасно, почти смертельно. Тем более — взрослому человеку, да еще — педагогу! Вера Яковлевна была логопедом. Учитель — работник "идеологического фронта", для него принадлежность к церкви недопустима. Тем более Вере Яковлевне хотелось быть со Христом, вопреки всем соображениям собственной безопасности.

Елена Семеновна с восьмимесячным Аликом на руках стояла в комнате, и вот входит Вера и начинает говорить о своих сомнениях. Вдруг Алик запрыгал на руках у матери, засмеялся и стал дергать крестик у нее на шее. Она поняла, что он не просто так его теребит, что у него какая-то цель и надо дать крестик ему в руки. Она сняла и дала ему крестик. Он расправил цепочку и потянулся к Вере. Она подошла ближе, он надел на нее крестик и радостно заулыбался.

— Ну вот, все сомнения разрешил! — сказала растроганная Вера. — Он меня благословил, и я послушаюсь...

Однажды пятилетний Алик пришел домой сияющий с прогулки и сказал маме, что Бог услышал его молитву. Он

189

катался с горки на санках, но прибежали большие мальчишки, грубо отняли санки и умчались куда-то. Он поплакал и стал молиться об обидчиках. И вдруг они снова появились перед ним, вернули санки и даже покатали его.

Елена Семеновна рассказывала мне, что, когда мужа арестовали, она осталась с четырехлетним Александром и двухлетним Павлом, и старший сын стал ее помощником и советчиком. Она спрашивала его мнение в затруднительных бытовых ситуациях, и он давал очень разумные советы.

Когда у меня появился ребенок, я вспомнила рассказ Елены Семеновны и попробовала советоваться с четырехлетней дочкой. Оказывается, ребенок действительно может давать дельные советы, у него уже есть здравый смысл, и он не утопает в проблеме, видит ее в другом масштабе... Если ребенок становится советчиком и другом, он быстрее внутренне созревает...

В комнате на Большой Серпуховке жили пять человек: отец, мать, сестра матери Вера и два мальчика. Никто не мог уединиться. Все были на глазах друг у друга. Вера Яковлевна сказала Александру, когда ему исполнилось десять лет, что жизнь не делится на детскую и взрослую. Она — едина, и что не успел в детстве, никогда не наверстаешь, что надо ставить перед собой серьезные задачи уже в детстве и стараться их разрешать по возможности как можно раньше.

Тогда Александр отгородил ширмой свою кровать с тумбочкой, набитой книгами, с вечера он приготавливал себе то, что должен проработать из книг и статей на следующий день, ложился спать в девять вечера, какие бы гости или интересные радиопередачи ни искушали его. Он просыпался в пять утра и, пока все спали, в тишине занимался. Вот исток его огромного интеллектуального багажа... За три часа утренних сосредоточенных занятий он успевал очень много. В 13 лет прочел Канта... Ведь он хотел быть и писателем, и миссионером, и антропологом, и художником, и священником. Его интересовала астрономия, он изучал биологию и ходил в зоопарк рисовать животных. Ему хотелось установить, как развивалось религиозное и научное сознание человека^Уже в пятнадцать лет он начал писать книгу "Сын Человеческий" — о Христе, в котором все сходится, как в фокусе...

В Новой Деревне летом Елена Семеновна обычно снимала крошечную комнатку с верандочкой в доме тети Паши недалеко от церкви. Паша была очень бедная и больная, но сердечная, добрая. Она ласково встречала всех нас — целые толпы, приходившие к Елене Семеновне попить чаю и поговорить после воскресной обедни. Лето посвящалось на-

190

стоящему служению людям. Я никогда не замечала ни признака утомления или раздражения у Елены Семеновны и Паши. Они были открыты каждому. Паша деликатно уходила, чтобы не мешать "умным" разговорам. Люди приезжали в Новую Деревню издалека — из разных районов Москвы, из других городов. Приходили усталые и голодные. Размещались кое-как вокруг стола-и чувствовали себя родственниками, собравшимися вместе и соскучившимися друг по другу. Такие теплые, участливые были разговоры, такие интересные рассказы! В церковном домике для певчих мы не могли себе позволить быть откровенными, потому что знали, что за отцом следят, всех нас берут на заметку, и, наверное, в домике где-то вмонтированы подслушивающие устройства. Отец Александр интересовал зловещий КГБ, так как был слишком ярок, талантлив и общителен для серого общества, которое коммунисты стремились создать. Всякий талантливый, да еще смелый, да еще честный человек автоматически становился социально опасен. Слежка была плотная, все ее ощущали. И так как мы не хотели кому-нибудь навредить болтовней, старались в домике говорить иносказательно или писать на бумаге то, что подслушивающие нас могли использовать против кого-нибудь. А у Елены Семеновны можно было называть вещи своими именами и говорить откровенно. Эта непривычная нам возможность быть открытыми придавала особую прелесть нашему общению.

Освободившись от дел, приходил отец Александр, стремительный, бодрый, веселый, и сразу все приходило в движение, мирная идиллия перестраивалась на деловой лад. Отец и здесь уединялся на верандочке с теми, кто хотел что-либо сказать ему или что-то обсудить тет-а-тет. Остальные ждали своей очереди. Отец умел каждого любить особо. Когда он переводил взгляд с лица на лицо за столом, было завораживающе интересно следить за его живой мимикой.

Отцовский портфель был для многих чудесным дед-морозовским, полным подарков мешком, потому что всегда в нем было что-нибудь очень нужное, интересное, важное для каждого — и как только отец Александр помнил, что кому нужно? Содержимое портфеля перекочевывало в наши руки, а наши рукописи, книги, письма-исповеди исчезали в волшебном чреве этого портфеля.

Отец Александр умел приходящих к нему преображать — зажигать энергией, радостью. Я видела его усталым, расстроенным. Но тогда я старалась его развеселить, отвлечь. Так делали многие. И он сразу откликался. Стряхивал с себя горечь или утомление и устремлялся навстречу человеку...

191

Когда, Елена Семеновна умерла, она продолжала принимать прихожан отца Александра... на могиле.

Репрессии и наблюдение за отцом и за нами усилились, отцу запретили принимать нас в его кабинетике, нам запретили собираться в комнате для певчих. И в любую погоду шеренга нуждающихся в общении с отцом тянулась за ним к кладбищу. То по раскисшей, то по ледяной, заснеженной, то по покрытой жаркой пылью незабываемой дороге шли мы за ним, собирались у бедной ограды под рябиной и елкой, и Елена Семеновна, молодая, красивая, добрая, слушала нас и улыбалась нам с фотографии...

Отец Александр был всего на три года старше меня, но я его воспринимала как настоящего отца — бесконечно терпеливого, мудрого, любящего. Он меня вытаскивал из моих проблем и заблуждений, вникал в мои горести, недоумения... Я тоже старалась быть ему хоть чем-то полезной и боялась огорчить его.

Однажды, знакомя меня с человеком, которому нужна была моя помощь, он сказал о нем (за глаза, конечно, он был деликатный!): "Я его очень люблю. Смотрю на него, и сердце кровью обливается ".

Сколько раз у него обливалось кровью сердце, когда он принимал исповеди у оскорбленных жен, у мужчин, которых предали, у детей, обделенных вниманием родителей, жаждущих любви, у раздавленных болезнью, бедностью, житейскими тяготами, ложью...

Годы шли, и его темные кудри все белели, белели...

Бесконечно издевался над отцом КГБ, изнурял допросами, претензиями, провокациями, шантажом, изводил слежкой.

Бывало, что у отца опускались руки, но приходили новые и новые люди, и он все начинал сначала: нянчился, учил, пестовал, укреплял, утешал, спасал...

Я его спрашивала: "А если попадешь в такую ситуацию, что тебя изводят те, от кого невозможно уйти, как в себе погасить неприязнь, желание отомстить, как не попасться в ловушки обиды?" Он сказал: "Надо думать не об обидчике, а... об Иисусе Христе. Как только мысль об обидчике прокралась в голову, гнать ее. Чаще смотреть на облака, на звезды, устанавливать в себе такую тишину, как там, в вышине. А на обстоятельства смотреть как бы издали и сверху, словно вы умерли и просматриваете свою жизнь из другого мира... Нельзя погружаться в конфликты".

Он любил мир, созданный Господом; людей, деревья, травы, животных... На одной лекции по биологии он рассказал детям, как однажды во время панихиды на столик, где

192

стояла кутья и лежали пряники и булки для поминания, залез мышонок и уставился глазами-бусинами на горящие свечи, замер от страха, слушая пение. Отец боялся, что служанка заметит мышонка и прогонит. Он любовался бархатной шубкой мышонка, его позой и думал, что это живое существо, сотворенное Господом, прекраснее всего, созданного руками человека: подсвечников, лампадок, фигурных решеток на окне...

На каком-то праздничном обеде у нас дома, когда за столом сидело много гостей с отцом Александром во главе, наша семилетняя девочка спросила: "А я встречу собаку Чапу после смерти? Куда улетела ее душа? У нее была душа! Она была добрая, послушная, она всех любила! Так жалко, что она умерла..."

Все засмеялись. Но отец Александр ответил серьезно, без тени улыбки, с сочувствием: "На этот счет существует две точки зрения. Первая: у животных есть душа, но нет духа, и эта душа возвращается после смерти собаки в общую со-бачность" — как бы в некую собачью идею, из которой она и происходила. Вторая: мы одухотворяем все, что любим. И животные приобретают индивидуальность, благодаря нашей любви. Тогда, после нашей смерти, все те, в кого мы вкладывали часть себя, устремляются к нам... Мне лично эта версия ближе. Я хотел бы, чтобы после моей смерти мои любимые собаки встретили меня, весело размахивая хвостами..."

Он любил радоваться и радовать других, любил делать подарки. На день рождения моей дочки летом на дачном участке возле Новой Деревни обычно устраивался спектакль, и отец приходил в гости с подарком.

Я помню каждый его визит, но расскажу только один эпизод.

Отцовский прихожанин, ставший нашим другом, Володя Ерохин поставил балет "Стрекоза и муравей" собственного сочинения в один из наших праздников. Разряженные дети кружились в танце по двору. На траве лежали в живописных позах собаки разных размеров. Нежно пели скрипка и флейта. Моя дочка, перемазанная шоколадом, в короне, съехавшей набекрень, старательно танцевала, поглядывая на отца Александра. А он, нарядный, элегантный, в светлом костюме, подмигивал ей и указывал пальцем на ыпую коробку с куклой, лежащую перед ним на столе, го очень веселило выражение лица девочки, разрываемой жаждой поскорее броситься к коробке, достать куклу и желанием красиво протанцевать свою партию, не споткнуться собаку, не наступить на ногу партнерше... Он заразительно смеялся, у него в глазах бегали веселые искорки.

193

Недавно он мне приснился. Как будто пришел ко мне в гости, сел в кресло, и мы с ним стали весело разговаривать, и он смеялся, в глазах вспыхивали те самые искорки, и он был молодой, не измученный, не седой, темные волосы блестели, он легко двигался и излучал радость...

Семнадцать лет моей жизни было связано с ним! Он познакомил меня с моим мужем, обвенчал, он крестил ребенка, освятил мой дом, служил панихиды по моим родственникам, он меня соборовал, когда я болела, он вникал в мои работы, редактировал, благословлял, приезжал в гости, принимал у себя дома, разрешал сомнения, исповедовал, поддерживал, давал деньги взаймы и не принимал долг, он меня причащал...

Я с ним простилась, когда его опускали в землю, но я слушаю его голос на пленках, и он присутствует в моей жизни так же ощутимо, как прежде. Я его слышу, вижу на фотографиях, вспоминаю, встречаю во снах, читаю его статьи и книги... Только я скучаю по его улыбке, стремительной походке, по его материальному присутствию...

Было одно страшное лето, когда казалось: вот-вот мы его потеряем. Его без конца, чуть ли не каждый день вызывали в КГБ. Иногда вызов приходил из Патриархии, но встречал его там какой-нибудь чин с Лубянки. Прошло несколько обысков в церковном домике и в доме отца в Семхозе. Напряжение нарастало. И у нас складывалось впечатление, что так просто это все не сойдет на нет, что-то плохое случится...

Однажды, в жаркий день, когда прошла литургия, требы, состоялись встречи у могилы Елены Семеновны, и все разошлись, я сидела на даче с ребенком, и вдруг мне стало тяжело от мысли, что ОНИ дождались, когда все разойдутся, отец останется один, приедут, арестуют его и увезут, как это у НИХ принято! Они стремятся совершать свои злодейства без свидетелей. От этих тревог я не могла усидеть в тишине и покое, тоска меня точила, и я побежала к церкви. Было душно, как перед грозой, пыльно, над травой висела мгла. У магазина наискосок от церкви стоял большой военный грузовик, и солдаты кого-то молча ждали в кузове.

"Это за ним!" — испугалась я окончательно и припустила что есть духу к церкви.

Возле нее было пусто, тихо. Среди двора стоял отец и улыбался мне.

Я сказала: "Я так боялась, что вас забрали! Они ведь могут организовать покушение, "несчастный случай"... Страшно оставлять вас одного".

"Как раз пока они меня пасут, не надо ничего опасаться, — сказал отец. — Им невыгодно сейчас меня убирать".

В то тяжелое время я писала большую повесть о старике, который прожил бестолковую бесплодную жизнь, и перед самой смертью ему открылась духовная жизнь, и он в нее погрузился, стал открывать все новые и новые ее воз-ложности и глубины... Эту вещь невозможно было напечатать, даже писать ее было опасно. Но отец Александр говорил: "Пишите, не думайте пока о судьбе своей работы. Я шал много блестящих людей, которые рассказывали друг цругу сюжеты задуманных вещей, идеи статей, исследова-шй. Они надеялись, что, может быть, когда-нибудь придет время и они смогут все записать... Но их жизнь окончилась, где все эти замечательные замыслы? Слова растаяли в эздухе... А Солженицын, у которого вообще не было никакой надежды увидеть свои труды изданными, которого :юду подстерегала опасность, сидел и скрипел пером, не-:мотря на слежку, угрозы жизни... И разве это не чудо, не яаграда, что его идеи живы, книги читаются, и он может ра-гать свободно?.." И вот прошло шесть лет.

В сентябрьское восресное утро я ходила с приехавшими ко мне неверующими гостями в лес. Возвращались мимо церкви, и гостям захотелось рассмотреть поближе маленькую деревянную церковь. Мы вошли за ограду. Почему-то около церкви было непривычно пусто. Казалось, что ветер летет по земле, день словно нахмурился. Заплаканные женщины сидели на скамьях. Я закричала:

— Что случилось? - Мне ответили:

— Отца убили.

Вот и совершилась эта потеря, когда ее никто не ждал, эгда казалось, что дышится легче.

Осознавать эту потерю все больнее и больнее. Почему-то время не лечит...

Марина Вехова

194

ВЕСЕЛАЯ ДУША

(ПАМЯТИ ПРОТОИЕРЕЯ АЛЕКСАНДРА МЕНЯ)

Марианна Вехова

(литератор, христианский педагог)

"...Душа его весела. И даже сейчас, если я не глядел на его лицо, а он, как всегда, не опускал головы, держал её очень прямо, меня поражали некоторые оттенки его голоса. Несмотря на всю удручённость, нельзя сказать, чтобы голос его был печальным: в нём сохранялся какой-то почти неуловимый трепет, дуновение внутренней радости, такой глубинной, что ничто не могло её замутить, подобно спокойной толще океанских вод, неподвластной ураганам".

Это написал в книге "Дневник сельского священника" Жорж Бернанос о священнике, который умел понимать, жалеть и любить людей.

Ничего нет труднее, чем, понимая, - жалеть и любить...

Эта книга вышла в 1988 году, отец Александр купил её, прочёл и раза три повторил мне:

- Достаньте. Прочтите. Вам это нужно.

И вот только сейчас, в 2000 году, эта книга сама пришла мне в руки. Я начала читать, и многое в самом отце Александре, священнике, которого мы, его прихожане, называли просто отцом, раскрылось по-другому.

Характеристика весёлой души и внутренней радости как будто списаны с отца.

Федотов говорил, что от русских святых пахнет сосновой стружкой. Отец Александр не рубил сосен, не сооружал часовен. Но свежий, бодрящий запах сосновой стружки - это тоже присущее ему качество.

Дух детства и радости даёт возможность Церкви и её служителям принять на себя наши тяготы. Бернанос это глубоко понимает:

"...Господь Бог возложил на Церковь обязанность поддерживать... дух детства, эту непосредственность, эту свежесть. Язычество не было врагом природы, но только христианство её возвеличивает, одушевляет, подымает до уровня человека, до уровня его мечты... Церковь владеет радостью - всей той частью радости, которая отведена нашей юдоли скорби".

Священники Бернаноса служат среди бедняков в сельской провинции Франции. Но французские бедняки-крестьяне и провинциальные аристократы и лавочники необыкновенно похожи на нас, бедняков-интеллигентов города Москвы и Подмосковья 60- 80-х годов. Те же амбиции, только несколько другой окраски, то же упрямство и нежелание отказаться от привычных стереотипов поведения, те же мелкие обманы себя, компромиссы, жёсткость в суждении о ближних... Одни у нас болячки, одна мы семья - человеки. И с нами нелегко.

"Я сыт по горло разглагольствованиями о простоте сельских жителей. Я сам крестьянский сын и склонен скорее думать, что они чудовищно сложны, - пишет в своём дневнике юный священник, герой книги Жоржа Бернаноса. - Крестьянин любит себя редко, и если он проявляет такое жестокое равнодушие к тем, кто любит его, дело вовсе не в том, что он не верит в это чувство, -- он скорее пренебрегает им. Он, конечно, не слишком старается побороть собственные недостатки или пороки. Но вместе с тем и не питает никаких иллюзий на этот счёт -- он сжился с ними, притерпелся к ним, считая заведомо неисправимыми, и на протяжении всей жизни стремится только удержать в узде этих бесполезных и дорогостоящих зверей... нередко аппетит этих чудовищ, таимых от окружающих... с годами растёт всё больше, постаревшему человеку становится так трудно вынести себя самого, что ему нестерпимо выражение симпатии со стороны..."

А мы, не крестьяне, но не менее сложные, вдобавок - в какой-то мере просвещённые, стараемся обычно не замечать своих чудовищ или обелять их, маскировать, даже -- защищать, приводя доводы, скрывающие опасную правду.

"Как наивны люди, полагающие, что святое таинство позволяет нам полностью проникнуть в тайну души!" - пишет дальше юный кюре. И объясняет: "Происходит медленная кристаллизация ничтожных обманов, уловок, недоговорённостей. Этот панцирь облекает совесть, сохраняя до известной степени её форму... К чему же сводится тогда покаяние? Оно еле затрагивает поверхность совести. Не смею сказать, что внутри она разлагается, скорее - каменеет".

Только одно может предотвратить окаменение совести и кристаллизацию обманов и уловок - исполнение важнейших заповедей: любви к Богу и любви к ближнему, как к самому себе.

Вот уж чего мы совсем не умели, так это возлюбить себя самого! Поэтому и любовь к ближнему была у нас больной, очень часто - тяжёлой для любимых. Отец Александр пытался научить любить и ценить себя как образ Божий.

Я нашла несколько писем отца Александра к моему мужу и записи моих впечатлений от исповеди, от общения с отцом, и снова почувствовала, какая это радость, что он был так долго в нашей жизни, врос в неё; и сейчас, десять лет спустя после его гибели, нет дня, чтобы мы его не вспоминали по тем или иным поводам.

"Благодаря отцу, глядя из хвоста очереди, как он принимает исповеди, я поняла, что любовь - многообразна! Она принимает особую форму, образ при взгляде на каждого любимого, хотя и исходит из одного источника. Отец любит нас почти всех, и всех - по-разному. И Бог любит так? Каждого - соответственно его индивидуальной природе? Значит, для каждого из нас в огромном сердце Бога есть своё помещение, которое не занять никому другому и которое останется пустым, если мы не захотим туда войти?..

Как по-разному отец обнимает плечи каждого исповедника, как по-разному заглядывает в лицо (о, этот контакт: глаза в глаза!). Тут и вопрос, и надежда, и печаль, и нежность, и радость... И его рука в широком рукаве рясы плавно взлетает, опускаясь на плечо человека, как крыло: "Простри крыло Твое на рабу твою..." "В тени крыл Твоих укрой меня... " "Как птица собирает птенцов своих под крылья"..."

Июль 1976 года.

Отец Александр любил весь свой приход.

Герой Жоржа Бернаноса пишет в своём дневнике: "Мой приход! Слово, которое невозможно произнести без... порыва любви... Мой приход... живая частица нетленной Церкви, а не какая-нибудь административная фикция. Но я хотел бы, чтобы Господь отверз мне глаза и уши, дал увидеть лицо моего прихода, услышать его голос. Не слишком ли многого я прошу? Его лицо! Его взгляд! Это, должно быть, мягкий, печальный, терпеливый взгляд... И не взгляд ли это всего христианского мира, всех приходов или даже... возможно, всего рода человеческого? Тот, что узрел Господь с высоты креста".

Приход сельского священника из книги состоял из нескольких деревень, одна была в трёх километрах от церкви, другая - в пяти. И батюшку изматывали эти километры, хождение занимало много времени и отнимало силы.

Отец Александр имел огромный приход, разбросанный по простору огромного города и пригородов. Сколько его времени и сил поглощали визиты к прихожанам и исполнения треб!

"Сегодня, 20 апреля 1976 года, отец Александр освящал нашу квартиру! Эта удивительная, таинственная процедура превратила нашу ячейку в муравейнике на 1,5 тысячи муравьёв в маленькую крепость, способную выдержать натиск врага рода человеческого и принять тех, кто одержим духовным голодом и духовной жаждой. Я теперь отношусь к нашей бедной квартирке с трепетом, она наполнилась счастьем, покоем, здесь так хорошо работается!

От нас отец поехал к Волгиным - они живут в двух-трёх кварталах от нас. Между нами - моря хлябей и грязей. Отец вскочил на подножку проезжающего мимо в нужную сторону самосвала, и мы смотрели, как он удаляется, держась за открытое окно кабины и улыбаясь шоферу, как развеваются на встречном ветру фалды его светлого весеннего пиджака, а пузатый портфель в отставленной руке летит над мутными, взбаламученными водами; а ведь у отца ещё несколько визитов в разных концах Москвы. Когда же он вернётся домой? И будет ли в состоянии работать за столом? А завтра с утра - служба..."

"Когда отец Александр приезжает в гости или на требы, вместе с ним в квартиру словно входит какой-то ветер, простор. В отце столько радостной энергии, столько молодости, ясности, что он заряжает нас, как батарейки... Живой аккумулятор!"

Июль 1978 года.

"Когда я крестилась, незнакомый старенький священник сказал мне:

- Ты привыкла считать себя одинокой и привыкла справляться со своими бедами сама. Знай, что теперь ты не одна. У тебя есть Отец, Который любит тебя и примет на себя все твои горести, только ты обращайся к Нему!..

Так я и стала цепляться за плащ Иисуса Христа, беспрестанно молила: "Не оставь меня, не отвергни, мои родители погибли, будь моим Отцом и моей Матерью! И научи меня, как стать такой, какой Ты хотел бы меня видеть!""

Как я поражена была, когда мне дали на ночь почитать (запрещённую книгу!) "Псалтирь", и я нашла эти слова, которые за четыре тысячи лет до меня вопил человек в беде: "Ибо отец мой и мать моя оставили меня; но Господь примет меня. Научи меня, Господи, пути Твоему, и наставь меня на стезю правды..."

Отец Александр так и учил нас - прибегать к Богу со всеми нашими проблемами: бездомностью, безденежьем, одиночеством, бескрылостью, душевным холодом и сухостью, смятением и страхом...

Благословляя нас с мужем начать мучительный квартирный процесс с районным исполкомом, он посоветовал сначала отслужить молебен св. Трифону у его чудотворной иконы в церкви возле Рижского вокзала.

- Святой Трифон принял на себя ходатайство о наших домашних трудностях, - объяснил отец. - Святые продолжают и после смерти заниматься теми вещами, которые у них хорошо получались при жизни, то есть и за гробом они осуществляют свои призвания.

И действительно, Христос вместе со святыми устраивали наши дела: подкидывали работу, сдвигали очередь на жильё и располагали к нам сердца чиновников, посылали нам женихов и невест, помогали не умереть при родах и благополучно перенести болезни и операции... Началась жизнь, полная чудес, полная открытий и радостных (хотя и опасных в то время) трудов.

Здесь всё строилось по другим, неведомым мне законам. Как нежен и заботлив, как бережен был невидимый Небесный Отец! Он никогда не отталкивал: "Сейчас мне некогда, приходи через десять минут..." Его радовало даже просто доброе намерение, печалила даже злая моя мысль, не проявленный внешне срыв... И Он сразу давал мне знать об этом, не пугая и ни к чему не принуждая.

Отец Александр объяснял это тем, что Богу дорога наша свобода. Без свободы мы не можем развиваться, крепнуть, понимать себя.

Сельский священник Жоржа Бернаноса сокрушался: "Слушая нас, слишком часто можно подумать, что мы проповедуем какого-то бога спиритуалистов, верховное существо, не знаю, что там ещё, во всяком случае, нечто, вовсе непохожее на Господа нашего, познанного нами как нашего чудесного живого друга, Который сострадает нашим горестям, сопереживает нашим радостям, разделит нашу агонию и примет нас в свои объятия, на грудь свою".

Однажды отец Александр попросил меня заключить фиктивный брак с прихожанином, не москвичом, от которого ушла жена с ребёнком. Он очень страдает и хочет уехать из Москвы, но ему нужна работа именно в Москве - из-за редкой специальности, нужен наш приход, храм, среда... Ему нельзя всё это потерять. Он не справится с одиночеством в горе.

- Он стоял на Пасху там, в уголке, я на него поглядывал, и у меня сердце обливалось кровью, - так сказал отец, и я сразу решила, что это хороший человек и я должна ему помочь, раз у отца сердце обливается кровью!

Я подумала, что отца надо слушаться, потому что его житейский и пастырский опыт огромны, а я частенько не ориентируюсь в простых вещах.

- Вы поможете друг другу решить все свои проблемы, - заключил отец, записывая мне телефон "жениха".

Вот что позже он написал моему (в течение года - фиктивному) мужу в ответ на жалобу, что всё так трудно, мучительно, сложно в отношениях с ушедшей женой и ребёнком, которого он лишился, но не перестал любить:

"Дорогой М.! Я с волнением, но без удивления прочёл Ваше письмо. Так и представлял себе Вашу внутреннюю ситуацию. Всегда буду рад, если напишете. Это очень важно. Мне будет легче молиться за Вас. Вы совершенно правы, говоря, что всё было хотя и больно, но полезно. Разумеется, "корни" любви не так-то легко отмирают. А у вас обнаружилось большое несходство, которое, может быть, и можно было чем-то уравновесить... Но что говорить о прошлом. Вернуть время первого полёта уже невозможно. Но его нельзя было бы вернуть, даже если бы всё было благополучно. Жизнь - как рост дерева, как смена: семя, растение, завязь, цветок, плод. Для каждого периода - своё очарование. Это возможно, однако, при взаимной скоординированности. А у вас она не вышла, и вы просто разошлись (внутренне), а всё прочее - лишь последствия. Да, на смену романтическому периоду приходит период прозы. Но она должна быть оживотворена и окрылена. Быт, устойчивое, ритмичное существование прекрасны лишь тогда, когда под этими жёсткими конструкциями к ипит пламя. Это-то и даёт нам вера. Она раскрывает прекрасное в обыденном, она даёт сознание близости необыкновенного, и тогда обыкновенное перестаёт быть серым. Каждая молитва, каждое чтение Евангелия или вдохновляющей книги, каждая беседа такого рода - есть взмах крыльев, который не даёт душе ползти, как ящерица, по земле. Если на нашу тёмную дорогу падает отблеск неба, она перестаёт быть тёмной. В этом весь секрет земного путешествия.

Шрамы дают о себе знать, и это ещё будет болеть (как вообще память о любви), но нужно смотреть вперёд. Не давайте душе опускаться. Следите за её походкой, чтобы она не легла, не поползла. И тогда в будущем Вы избежите надвигающейся тени, той тени, которая разрушила Ваше первое здание. От души желаю Вам сил. Храни Вас Бог. Ваш А.".

Там ещё была приписка о враче, которого отец искал для меня! (У меня была ползучая пневмония). Он искал нам не только друзей, невест и женихов, но и врачей, репетиторов, редакторов, издателей, юристов, консультантов, и не перечесть всех, - искал, как любящий отец, встревоженный проблемами и болезнями детей... Как только успевал?

Приведу длинное письмо отца Александра моему мужу в то время, когда мы с ним наконец подружились, решая проблемы друг друга, и муж боялся, что дружба перерастёт в более нежные отношения, к которым был не готов. И ещё он опасался стать узким специалистом в науке, сухим и опустошённым, так как занятия наукой требуют всего человека, всех сил, всего времени, всего внимания. Что остаётся для самообразования и для духовного роста?

"Дорогой М.! Очень рад, что Вы мне написали. Действительно иногда бывает, что мало времени - поговорить. Но Вы не должны думать, что мне интересно только с так наз(ываемыми) "интересными" людьми. Каждый человек интересен. И дело даже не в том, что я священник, а объективно это - так.

Вопрос, который Вы ставите, очень важный. Многих он мучит и полного разрешения ещё не получил. Опасность одностороннего развития личности угрожает всем тем, кто занимается проблемами, которые требуют ВСЕГО человека. Необходимо это просто помнить и стараться как-то регулировать себя. Но дело даже не в этом (это достигается строгим контролем над упорядоченностью времени и занятий), а в том, чтобы сделать свою работу не убивающей человека, а обогащающей. У меня есть книга (...переведённая с франц.), не очень сильная, но касающаяся этого вопроса. Весь секрет в том, чтобы одухотворить, освятить своё дело, понимать его как "служение". Постигая те или иные закономерности мира (будь то физика, биология, математика), мы как бы проникаем в замыслы Божии, в тот план, по которому создан мир. И если это ощущение будет жить в подсознании, оно поможет найти иной подход к работе. Все пути ведут к Вечному. Если помнить об этом, то напряжённая работа ума не будет пустой и изматывающей понапрасну разум.

Вторая проблема... Служение Богу имеет бесчисленные формы. А главное - реставрировать в себе затемнённый образ и подобие Божие. С нас спросится не то, что витает в мечтах, а то, на что мы поставлены: будь Вы водитель автобуса, продавец, учитель, врач, учёный или священник. Недаром ведь Христос был плотником. Этим Он освятил всякий честный человеческий труд. Недовольство собой - здоровый и хороший признак. Там, где начинается самодовольство, кончается движение вперёд и в этике, и в работе.

И, наконец, о браке. К. глубоко не права, говоря, что в браке любовь не нужна (здесь сказались её трудности в домашней жизни!). Любовь есть, напротив, - почти всегда единственный и основной фундамент для совместной жизни. "Сильна, как смерть, любовь", - говорит Писание. Любовь к женщине - высший вид естественной любви. Ап. Павел сравнивает её с жертвенной любовью Христа к Церкви. Любовь - это выход за пределы "себя" и "открытие" другого Я как своего собственного, дополняющего, что создаёт некую полноту единого цельного Человека. К сожалению, на деле это не всегда бывает так, но таков идеал..."

Следующие строки посвящены мне, но я это пропущу, начну с "проблемы", как удержаться на уровне дружбы и не рассматривать другого человека с потребительской точки зрения. Деликатный отец пишет об этом тепло и чисто:

"...Вы должны быть очень осторожным и тактичным (знаю, что это нелегко!), чтобы удержаться на уровне дружбы. Здесь роль должны играть не соображения: потянет ли, сможет ли, - а только любовь. Есть женщины, которые не только семью тянут, но и мужа, а любви нет; значит, нет ничего, только пустая оболочка, видимость. Если же есть любовь - всё устраивается. Она обладает силой покрывать, смягчать, нейтрализовать очень большие трудности..."

Дальше отец Александр рассказывает о своей семейной жизни, я не решаюсь это приводить, так как он оговаривается: "между нами, конечно". Он рассказывает, почему его брак - счастливый. И заключает: "Отец Александр Ельчанинов утверждает даже, что истинная любовь только и начинается в браке, когда люди вместе делят трудности и радости, а не просто "флиртуют"".

Вот записочка отца Александра в трудные дни, когда мы похоронили мою бабушку, которая пролежала полгода со сломанной ногой, и мой муж помогал мне за ней ухаживать:

"Дорогие Марина и Миша! Период испытаний (этот) прошёл, и вы его выдержали. Проводили её в путь, как могли, как были в силах. (...) Будем надеяться, что теперь вы сможете отдать свои силы трудам и друг другу. В мире так мало тепла и взаимного понимания, что беречь это надо больше всех сокровищ. Это я вам и желаю. И остаюсь всегда ваш А.".

Приведу ещё одно из новогодних поздравлений, потому что оно тоже на эту тему - ценности семьи:

"Дорогие Миша и Марина! Поздравляю вас с праздником! Пусть Новый год принесёт вам новые прекрасные, дорогие и бесконечные, и светлые открытия друг друга и Высшего. С любовью. Ваш всегда пр. А. Мень".

Вернусь к книге Жоржа Бернаноса. Он, от лица своего героя, пишет о молитве (которой отец Александр учил нас неукоснительно и постоянно и собственным примером и через книги). Герой отвечает объяснениям атеистов, что молитва - это самовнушение, грёза, опиум: "Странное греженье, чудной опиум! Ведь он не только не замыкает личность на себе самой, изолируя её от окружающих, но, напротив, наделяет чувством общечеловеческой солидарности, духом всеохватывающего милосердия... Увы! Люди верят психиатрам, пренебрегая единодушным свидетельством святых; напрасно они заверяют, что молитвенное самоуглубление не сравнимо ни с чем и что, в то время как всякая другая попытка самопознания лишь приоткрывает нам постепенно нашу собственную сложность, молитва ведёт к внезапному и всеобъемлющему озарению, когда перед внутренним взором разверзается лазурь".

М.ВЕХОВА

"ЛЮБИТ ЛИ БОГ МЕНЯ?.."

С отцом Александром я познакомилась в зимний будний день 1973 года. В церкви было немного народу, и он сразу заметил новое лицо, несколько раз я встретилась с ним взглядом. Глаза у него были удивительно живые и проницательные.

И вот я сижу в кресле у стола в его крошечном кабинетике в доме возле церкви. Здесь он принимает после службы и треб всех, жаждущих с ним поговорить.

Очередь на встречу с отцом Александром состояла из понурых молчаливых людей, которые выходили после беседы из кабинета преображенными: печаль и напряжение словно смывались с них, даже походка делалась другой, словно в человека влили энергию, радость, решимость жить деятельно, бодро...

Усевшись в кресло, я сразу же высыпала на отца Александра ворох вопросов, которые казались мне неразрешимыми и мучали меня: о смысле жизни, страданий, о том, что такое грех и почему зло так могущественно и - неужели это правда, что Бог, Творец мира любит меня, именно меня - маленький атом в огромном теле челове- чества...

Он обстоятельно, без малейшей тени нетерпения или скуки отвечал на все мои наивные недоумения.

Через некоторое время я убедилась, что девять из десяти человек, только что пришедших к вере, задают одни и те же вопросы, словно все проходят через одну и ту же дверь, спотыкаются об один и тот же порог... И каждому отец Александр, не торопясь, не раздражаясь, в сотый, в тысячный раз все объясняет, с искренним вниманием выслушивает многократно слышанные им признания и сомнения...Отец Александр знал, что человек не из праздного любопытства задает свои вопросы, что людей действительно мучают эти вопросы и сомнения, что им больно и страшно, что они с тревогой ищут новые жизненные ориентиры.

То же самое происходило на многолюдных вечерах, где отец Александр выступал перед большими аудиториями. Обычно он только 20 минут говорил по теме, объявленной в афише, и потом два часа отвечал на вопросы. Это были все те же вопросы, их непременно задавали каждый раз, и он, по-возможности подробно, терпеливо и доброжелательно снова и снова все растолковывал, находил самые понятные, простые жизненные примеры, как это делал Сам Иисус Христос, говоривший с неучеными людьми, с рыбаками, пастухами, крестьянами. (Поэтому в Евангелиях так много образов пшеничного поля, тока, загона для овец, виноградника, рыбацких сетей...).

Иисус в проповедях и общениях с людьми полагался не на искушенность умов, а на мудрость сердец. Точно так же поступал отец Александр. И каждый, сидящий в зале, чувствовал, что именно ему отвечает отец Александр, именно на него смотрит, стучится именно в его сердце.

Чем же так притягивал к себе людей отец Александр? Каким секретом он владел? Этот секрет - христианство. Все мы, выросшие в среде гордецов-атеистов, претендующих на роль спасителей челове- чества от бедности и горя, смотрели с изумлением на христианина, который так много знал, так много понимал, но был кроток, терпелив, великодушен и внимателен к каждому, даже косноязычному, запутавшемуся, скучному для окружающих... Он умел обнять челове- ка своей любовью и исцелить от отчаяния.

Я надеюсь, дорогие читатели, что вы почувствуете тепло этой любви даже в этих кратких ответах отца Александра на вопросы слушателей, которые публикуются ниже, надеюсь также, что вы найдете в них и утешение для себя и опору.

Письмо отца Александра МЕНЯ М.Веховой в июне 1974 года.

Дорогая Марианна!

Вы, сами того не зная, повторили в чем-то путь всего рода человеческого: смутные догадки, природа, туманный мистицизм, Ветхий Завет и наконц - явление Отца во Христе. Это самый органичный путь. То, что мы называем Богом, есть настолько бесконечная и неисследимая Бездна, что невольно зажмуриваются глаза. Он всюду и во всем. И свет солнца - Его улыбка, и обстоятельства жизни - Его вопрос к нам: как мы поступим? Но живым и личностным Он становится тогда, когда смотрит на нас человеческим Лицом, Лицом Иисуса. Его свобода и мир, огонь и полное доверие Бога, Его жертвенная любовь - все это - откровение о Боге, откровение Бога. Он Сам жил в Ветхом Завете, принимал Его целиком, но восполнил это Откровение, явив людям Себя.В сущности, на Нем исполнилось обетование (обещание) пророков, что Бог будет со своим народом. И Его народ теперь не только старый, избранный, предназначенный Ему на служение, но и все верующие в Него становятся "новым Израилем" (одно из названий церкви).

Что касается христианских исповеданий (это уже по-поводу другого Вашего письма), то разгадка их в сущности, проста. Это варианты христианства, порожденные вариантами культур - психологий. Лютеранство родилось в североевропейских странах, как реакция на средиземноморский тип его. А в высшем плане все едино, как цвета спектра. Разделение - временный факт.

О притче о талантах: дар Божий не есть мертвый груз, реликвия, которую нужно хранить, а нечто, нуждающееся в преумножении. То есть для Христа важна активность человека. "Не человек для субботы, а суббота для человека" - это значит, что суббота Богу не нужна, она нужна людям, дана как заповедь, которая давала людям отдых и время для молитвы. А обрядоверы делали из нее культ. Что касается отрывка из Послания к Евреям 4, 9, то смысл всего его (6 - 9) сводится к тому, что суббота есть прообраз высшего покоя в грядущем Царстве. Она нужна еще как предварение полноты жизни в Боге.

Желаю Вам постепенно восходить по ступеням духовного познания и жизни.

Всегда пишите на мой адрес, который Вы знаете.

Храни Вас Бог.

Ваш пр. А.Мень.

Я его спросила: "Что делать, когда не работается, все из рук валится, одолевает сонливость, тупость, а "лукавые дни" - летят?..

Он посоветовал: "Делайте любую техническую работу. Всегда есть, что надо перепечатаь, вычитать, разобрать... Все равно надо эту работу делать и никто ее за вас не сделает...

"Обвенчаться - вовсе не значит приковаться друг к другу цепью",- сказал он.

Еще о браке: - Надо быть идеальной женой! Узнать, что для него - идеал семейной жизни и стремиться этот идеал осуществить.

"Женщина должна быть радостью для глаз! Нельзя выглядеть неухоженной, неинтересной. Надо согревать сердца членов семьи и своей бодростью, и любовью, и добротой и... одеждой, прической, внешней привлекательностью. "

"Надо изо всех сил стараться не втягиваться в конфликты. Поднимайтесь над конфликтной ситуацией, пострайтесь быть вне ее, хотя это трудно. Смотрите на себя как бы издалека, словно вы умерли, и вам показывают эпизоды вашей жизни. Тогда вы будете воспринимать себя отстраненно, что и требуется, чтобы не втянуться в ссору или спор."

"Любовь супругов - не постоянная величина. Ко мне приходят супруги и жалуются, что любовь ослабела или совсем ушла, стала не такой, как была в начале. Но ведь это естественно. Даже ток меняет напряжение, и человеческая психика не выдерживает постоянного напряжения. Чувства идут как-бы по синусоиде. Периоды спада надо спокойно пережидать, не застревать на них и не делать из спада трагедию."

Он меня сам сосватал после того, как я пожаловалась, что одиночество меня сильно угнетает. Мне было 35 лет, когда я с ним познакомилась (с отцом!), и я была одинока.

Он сначала возразил:

- Зачем вам замуж, если у вас есть талант? Можно спокойно сидеть и работать...

Но через некоторое время сказал: - Я теперь вижу, что вам нужен семейный опыт, чтобы двигаться дальше.

И сосватал меня.

Это было так.

Я приехала к нему на третий день Пасхи 1974 г. Был будний день, народу пришло немного, он быстро освободился, и мы пошли к станции. Отец был очень усталый, бледный, сказалось напряжение Великого Поста.

На ближайшем к церкви перекрестке он вдруг, внимательно посмотрел на меня, стукнул себя по голове и засмеялся:

- Как это мне сразу в голову не пришло? Вас же надо познакомить с Мишей Сергеевым! Он очень хороший человек! От него ушла жена с ребенком, ему так тяжело, что у меня сердце кровью обливается, когда я на него смотрю. У него редкая специальность, работу он может найти только в Москве, вы его спасете: выходите за него замуж фиктивно,пропишите, он вам с бабушкой поможет, с ремонтом, словом - начнете решать проблемы друг друга. А там видно будет.

Глаза у него были при этом ужасно хитрые. И он неожиданно для меня подпрыгнул на одной ноге и закружился так, что полы пиджака разлетелись, как крылья. Он стал мальчишкой, который придумал что-то, что его забавляет и радует.

Конечно, я сразу поддалась этой радости и послушно записала телефон неведомого мне Миши Сергеева. Я решила, что житейский и духовный опыт отца Александра настолько превосходит мой, что я должна его беспрекословно слушаться.

А он все посмеивался, сиял, с него слетела усталость, я подпрыгивала рядом с ним, и денек был хорош, мы смеялись и острили всю дорогу. Он очень любил смеяться, чем стимулировал желание сказать ему что-нибудь смешное.

Вернувшись в Москву, я тут же позвонила Мише Сергееву и сказала:

- Я ваша невеста от отца Александра.

Мы с незнакомцем посмеялись в телефонную трубку, встретились, и вот... уже прожили вместе больше двадцати лет.

Зашли с отцом вместе в его кабинет после службы и треб, я его ждала, как он велел.

Черненькая Маруся в платочке вносит тарелку с едой, хлеб, поставила и вышла.

Он подвигает тарелку мне. Я:

- Уже два часа дня, а Вы до сих пор ничего не ели. Поешьте спокойно, я выйду и подожду.

Отец:

- Мне нельзя есть! Я чаю выпью. Если поем, не смогу работать. А вы тоже не обедали и не завтракали, так что - приступайте.

Я:

- Да я хлеба пожевала!

Отец:

- А теперь котлету съешьте, яйцо... Ну, как дела идут, рассказывайте.

Дела писательские

Спрашиваю отца: - Как быть? Все, что я пишу и даже задумываю, непубликабельно в СССР. Пересылать на Запад? И опасно для семьи, не только для меня, и кому нужна проза без политики? Мои старики, крестьянки, дети, собиратели икон, странные юноши, собаки ... Все они - жители именно нашего пространства, нет смысла отрывать их от почвы...

Он ответил:

- Берите пример с Солженицына. Для него писание книг было опасным занятием и совершенно безнадежным в отношении публикации. Но он сидел, скрипел пером, работал упорно. Мог ли он предположить, что все для него так хорошо в конце-концов обернется, что он сможет все осуществить, все, что себе назначил?

Я написала драму о человеке, котрый пролежал в психушке тридцать лет, и к нему вернулась память, он приезжает в родную деревню к брату...

Отец предложил мне приехать в Семхоз с рукописью.

Взял рукопись, посмотрел в конец: 72 страницы.

Он мне говорит:

- Я очень быстро читаю, вы не думайте, что невнимательно. Это такой метод быстрого чтения, все правильно воспринимается и запоминается.

Начал читать быстро, но вдруг вошел в текст, как в помещение, где все надо разглядеть. Стал в нужных местах смеяться, хмыкать, качать головой, кивать, сочувствовать.

Читал больше двух часов!

Закрыл, сказал:

- Это настоящая, зрелая вещь. Пойдемте чай пить и поговорим.

Поднялись, чтобы идти на кухню.

Но вдруг он посмотрел мне в глаза и предложил: - Давайте, я посвящу вас в мастера.

Он подвел меня к иконам, я встала на колени, он надел на себя облачение, зажег свечи, взял Евангелие и провел обряд посвящения в мастера! Я почувствовала себя облеченной доверием и особой ответственностью, и, конечно, очень счастливой.

А когда я уходила, он дал мне читать том критических статей Иннокентия Анненского.

Он вообще не мог отпустить человека с пустыми руками из своего дома, обязательно что-нибудь дарил или давал читать, как моя бабушка...

Я уходила от него всегда жужжа от счастья, как сытая пчела...

Написав повесть о детстве "Бумажные маки", я первым делом принесла ее отцу.

А он переезжал из одного помещения в церковном домике в другое, он был завален бумагами, рукописями, и мою папку с "Маками" потерял. Как виновато он на меня смотрел, как просил простить его!

Я сказала, чтобы он не переживал, у меня сохранились черновики, я все восстановлю. Принялась за работу и переделала весь текст.

Я была рада, что он потерял прежний вариант, который я теперь считала совсем никуда не годным за исключением некоторых фрагментов.

Дала отцу новый вариант и сказала, что рада, что он не читал потерянную рукопись, что утрата ее была - к благу.

Он прочел "Бумажные маки" и так "отрецензировал": "Ну, Марианна! Да, Марианна!"

Это он сказал мне в залитом летним солнцем церковном дворе, пробегая мимо меня, окруженный бегущими вместе с ним людьми и осаждаемый теми, кто хотел с ним перемолвиться словом. Он остановился, и все люди куда-то вдруг делись, он положил мне руки на плечи и сказал те слова, что я привела выше, с ударением сказал, с чувством. Я не успела рот открыть, чтобы ответить, да и не знала, что отвечать. И он умчался.

Он меня пригласил в свой кабинет в среду (5 сентября 1990 года!), чтобы обсудить судьбу моей рукописи. Сказал, что ее надо печать именно в России. Перечислил некоторых своих знакомых издателей, потом сказал, что лучше было бы, если бы меня "открыл", как автора, какой-нибудь известный авторитетный критик, что он об этом еще подумает.

Его ждал народ, я ушла.

А через 4 дня его не стало...

Его вдова Наталья Федоровна сказала, что у него на столе лежала раскрытой моя рукопись...

Отец был совершенно замечательным редактором с редким чутьем стиля и слова. Он мне отредактировал повесть "Большая медведица". Предложил другое начало, сам придумал, какую сцену дать в начале, сделал несколько ценных замечаний по тексту и одобрил концовку, из-за которой эту вещь невозможно было опубликовать, концовка очень возмущала и раздражала редакторов, которым я показывала повесть.

Он читал все мои рассказы для детей и сделал мне самый ценный в моей жизни комплимент, сказав, что даже в этих вещицах чувствуется дыхание тайны и бездны, которая всегда рядом и готова все поглотить. Отец признался, что это свойство он любит у Диккенса и рад, что оно есть у меня. Особенно он это видел в маленьком рассказе "Корова Белка".

Как он по-детски обрадовался, засиял, когда я ему сказала, что наконец нашла, как построить книгу о докторе Гаазе для детей что поняла принцип, по которому смогу писать для детей о святых, об их сложнейших размышлениях и труднопостигаемых мирским созна- нием подвигах... Он меня радостно поздравил.

Это благодаря отцу я смогла доделать повесть "Бумажные маки". Ее я начала писать в 1972 году по совету И.А. Саца, члена редколлегии "Нового мира" при Твардовском. И.А. просил меня рассказать ему о моей жизни и, выслушав несколько рассказов, попросил записать их. У меня получилось несколько законченных фрагментов, но целиком вещь не складывалась, все распадалось, не хватало какого-то стержня. И.А., который был совершенно замечательным редактором сокрушался, что моя вещь не получается. Но он понял, почему: "Не хватает одного: мировоззрения, - сказал он. - У вас совсем нет никакого мировоззрения! А только оно может организовать весь хаос, который в сердце и в голове у человека... Попробуйте, почитайте "Капитал". Учение Маркса может стать фундаментом судьбы.

Я еще слишком хорошо помнила студенческие страдания на философских семинарах, когда мы "проходили" это учение, пытаясь как можно удачнее подтасовать живые события общественного развития, чтобы втиснуть их в заданные рамки. Я не могла даже в руки взять "Капитал"... Когда И.А. изучал его, он был юношей, романтиком, с сердцем, полным доверия к бородатому кумиру...

И вот, познакомившись с отцом Александром, я ему стала рассказывать о себе,т.к. он предложил это сделать вместо "исповеди за жизнь". Он назвал мои рассказы "Тысяча и одна день и ночь", и растянулось это повествование на несколько лет. Так как я оказалась почти что ровесницей его, мы стали сопоставлять, что когда с кем из нас происходило. Получалась интересная физиономия времени, и отец предложил мне мою часть записать на бумаге. Тут я вспомнила свою неудачную попытку, раскопала фрагменты, и в конце-концов, все начало складываться, как куски мозаики, в некую картину. Оказывается, за время общения с отцом Александром, Церковью, Библией, книгами, которые отец давал мне читать, с прихожанами,- во все это время у меня незаметно для меня самой сложилось мировоззрение...

О мистике

Я не склонна к видениям, предчувствиям, общениям с невидимым миром. Поэтому каждое странное событие, которое все-таки со мной происходило, меня несказанно удивляло.

Конечно, я рассказывала об этом моем опыте моему духовному отцу. А он соответственно на мои рассказы реагировал.

Однажды меня посетило привидение.

Это было в 1970 году. Тогда я читала Соловьева, Бердяева, Джемса, но считала себя неверующей.

Я переехала с окраины в центр из коммуналки с удобствами в коммуналку без оных, зато из крошечной каморки в большую комнату с высоким потолком (как потом оказалось, по соседству с мамой отца Александра!). Однажды я проснулась в 4 утра, когда еще не рассвело, окно у меня в ногах было темносерым, чуть светлее еще темных стен. Меня разбудило ощущение, что на меня кто-то прис- тально смотрит. Я открыла глаза и увидела большую мужскую фигуру с широкими плечами, крупной продолговатой головой. Он или оно стояло в ногах у меня, на фоне окна, деталей я никаких не видела, только плотное серое - темнее окна, но светлее стен - существо стояло и, склонив голову, явно рассматривало меня. Я села на диване, нашарила под подушкой очки и надела. Стоящий в ногах не шевельнулся, все так же стоял, склонив ко мне голову. Я не испытывала ни страха, ни оцепенения, только сильное изумление: как он, такой большой, умещается между диваном и стеной, кто он и почему так на меня смотрит?

Машинально, не сознавая, что я делаю (неверующая!), я подняла руку и перекрестила его. И он медленно словно растворился в стене, все так же продолжая смотреть на меня.

Вот эту историю я рассказала отцу,когда с ним познакомилась, в 1973 году. Он выслушал ее серьезно и говорит: - Может быть, кто-то жил здесь прежде и чем-то связан с этим местом. Бывает, что душа умершего нигде не находит пристанища, тоскует и все время возвращается туда, где остались люди, которых умерший при жизни любил...

Я спросила соседей, кто жил в моей комнате до меня и не умер ли кто-нибудь здесь, на своей постели.

Оказалось, в моей комнате жила семья, глава которой, еврей, был очень запуган, он только и дышал своей семьей, всего себя посвятил жене и дочери, он всего боялся, боялся контактов с другими людьми и жил очень замкнуто. Он умер от сердечного приступа на кровати, которая стояла на том месте, где я поставила свой диванчик...

Я спросила отца Александра, был ли у него опыт общения с какими-нибудь духами, видел ли он привидения.

Он мне рассказал о встрече с давно умершей родственницей, которую он любил. (В.Я. была тогда жива, однажды я сопровождала отца, когда он ехал к ней в больницу, мы расстались у ворот больницы).

Однажды он после службы и треб перед вечерней, усталый, прилег на диване в своем крошечном кабинете. Служба кончалась в будни в 10.30, 11, потом - беспрерывно - требы: молебны, отпевание покойников, соборование и причащение больных и умирающих, крещение, венчание, а также - беседы с прихожанами, - все это занимало не мене 3 - 4 часов. Так что, прилечь он смог, пример- но, в 4 часа дня. А всенощная летом начиналась в 5.

Он читал лежа, а потом отложил книгу и стал думать о всякой всячине, мысли бродили свободно, и он вспомнил свою умершую тетю и почувствовал, что его любовь к ней не изменилась, что смерть ничего не отняла... И вдруг он услышал издалека идуущий нежный звон. На стене напротив его лица показалась маленькая светящаяся серебристым светом точка, она отделилась от стены и поплыла по комнате по направлению к противоположной стене, увеличиваясь в размерах и покачиваясь. Она была величиной с теннисный мяч, когда проплывала мимо его лица, и он почувствовал тепло... А потом серебристый шарик уменьшился в точку на стене и пропал, и звон прекратился, а осталась радость и нежность...

У меня умирала бабушка, которая меня вырастила. Я ее очень любила. Умирание продолжалось три года, и все это время я просила Господа оставить ее еще пожить... Как только я отвлекалась надолго (на час-два) от молитвы, бабушке становилось хуже, словно я держала ее жизнь в руках, а когда руки ослабевали, жизнь таяла. Молитва была неперывной. Я чувствовала себя аппаратом, поддерживающим функции организма больного человека. Регресс организма замедлялся.

Я перестала молиться, когда бабушка была в таком состоянии, что жизнь ее уже только мучала: пролежни, беспамятство...

И она умерла.

А потом я стала умирать: чахла, беспрерывно простужалась, а главное - меня изводила острая боль в области солнечного сплетения, словно мне сунули туда нож, и я чувствую его и во сне и наяву. Врачи сказали мне, что это- нервное и не поддается лечению: "Пейте болеутоляющие."

Я приехала к отцу, поплакалась. Он меня привел в кабинет, поставил под иконы, сел и протянул руки так, что я оказалась между его ладонями, как между двух пластин электродов. Он очень сосредоточенно молился, я чувствовала, как от одной его ладони к другой через меня идет поток тепла. И боль моя стала таять. Он ее словно растопил, боль ушла...

- Ну как? - спросил отец.

- Больше не болит. - сказала я удивленно. - А что это было?

- Это вы надорвались на молитве. - объяснил отец. - Вот, спортсмен, который поднимает тяжести, долго тренируется, постепенно добавляет гири, привыкает к увеличению веса... Если бы он сразу поднял рекордный вес, без тренировок, он бы надорвался. Так и с молитвой. К ней надо привыкать постепенно, не взваливать на себя сразу бремя непрерывной молитвы. Это труд, и труд непростой...

И он отметил в моем молитвеннике утренние и вечерние обязательные молитвы, а Христову молитву разрешил читать в течение дня только один круг по четкам.

И попросил меня никому не рассказывать, что он меня вылечил.

Боль с тех пор не возвращалась.

Я решилась рассказать об этом только после его смерти.

Еще раз отец меня вылечил - от опухоли в груди. Меня направили к онкологу на пункцию. Я пошла к отцу, сказала, что боюсь делать пункцию, вдруг это вмешательство подстегнет развитие опухоли, нарушит какое-то равновесие...

Отец провел мне соборование в пустой церкви после службы и треб.

И не понадобилось делать пункцию, все рассосалось.

Я рассказала отцу сон: Как будто я вошла в какую-то незнакомую церковь. Огни были там потушены, пусто и темно. Только в правом приделе горели свечи, худой молоденький священник что-то говорил и пел, он был в черной одежде. Перед ним стояло много молодых женщин в черном, они теснили друг-друга и протягивали священнику какие-то коробки, по размеру - коробки из-под обуви.

- Что тут происходит? - спросила я бабку у свечного ящика.

- Младенцев нерожденных отпевают. - ответила бабка.

- И мне сюда надо придти, - сказала я, повесив голову. Мне было очень грустно во сне.

Отец внимательно выслушал рассказ и нахмурился. Он ничего не сказал, только посмотрел на меня почему-то с жалостью. Перевел разговор на другое.

Через некоторое время выснилось, что я беременна, а еще через некоторое время мой ребенок умер.

Когда я выписалась из больницы и пришла к отцу в церковь, он сачала прочел очищающие молитвы, только потом допустил меня к причастию.

- Как неожиданно все случилось... - пожаловалась я на исповеди.

- Я ждал этого. - сказал отец.- Помните тот сон?..

- Значит, все-таки снам можно верить? - спросила я отца. - А в Премудростях в нескольких местах написано, что снам верить - плохо.

- Сны бывают от Бога, от впечатлений жизни, от бесов. Бывают сны - предостережения, чтобы человек эмоционально подготовился к какому-то удару. Когда сон - от Бога - это сразу чувствуется: покой, радость, душевный подъем бывает после пробуждения...

Однажды я на каком-то совещании познакомилась со странной женщиной. Она сама подошла ко мне и сказала, что если я хочу, чтобы мои способности развивались, росли, если хочу новых ощущений и глубокого познания тайн мира, то мне надо попробовать выходить в астрал и путешествовать в Космосе. Она сказала также, что чувствует, что у меня какие-то необыкновенные мистические способности.

Я отвечала, что у меня нет мистических способностей и что мне не нужны новые ощущения, обычных хватает. Но женщина стала меня буквально преследовать, раздобыла мой телефон и адрес и уговари- вала всячески хоть раз попробовать выйти с ней вместе в астрал. Наконец, я ей сказала, что должна спросить разрешения у своего духовного руководителя, без консультации с ним я на такое дело не пойду.

Отец Александр просил этой женщине передать, что он мне не советует заниматься мистическими опытами, потому что это опасно, как опасно плыть в океане на надувной лодке без компаса, без паруса и весел, отдаваясь течениям и не зная, какие таятся в бездне под твоей лодкой драконы... Он посмеялся:

- Зачем путешествовать в астрале? Мы еще там набудемся, надоест! Это все равно, как читать книжку, пропуская середину, торопиться заглянуть в конец. Все равно ведь дойдешь до конца, зачем же пропускать середину? Так можно пропустить что-то интересное и важное.

Отец дал мне для перепечатки (размножение для Самиздата) переводы статей Жака Маритена, он хотел, чтобы я собирала всего переведенного Маритена у себя и давала читать нуждающимся - библиотека Маритена. Он мне подчеркнул мысль в статье "Метафизика и мистика" о том, что "не для познания созерцают святые, а для любви. И любят они не ради того, чтобы любить, а ради любви к Тому, Которого любят. (...) Их конечная цель не в том, чтобы услаждать свой интеллект и свою природу - это значило бы оставаться в себе - цель их творить волю Другого, содействовать благу Благого"...

Когда моя бабушка лежала больная, я начала писать книгу о ее жизни. И через некоторое время обнаружила странную закономерность: я пишу, а она слабеет, словно ее жизненные силы перемещаются в текст! Я испугалась и помчалась к отцу спрашивать, не чудится ли мне, что моя писанина перекачивает в себя последние силы умирающего человека, как насос...

Он ответил, что лучше не писать эту книгу пока бабушка жива, потому что с нами, бывает, происходят необъяснимые, таинственные вещи, механизм которых для нашего понимания недоступен. Лучше мне остановиться.

Я так и сделала.

Бабушке стало лучше!

Перед смертью бабушка, когда возвращалась из беспамятства, рассказывала мне очень яркие эпизоды из своего детства. Она думала, что это с ней происходило каким-то образом сейчас и не могла связать пригрезившееся с настоящим реальным. Потом она словно возвращалась из будущего и требовала мне показать ей мою дочку, которую я принесла из роддома, восхищалась разумными глазами этого младенца. И не верила мне, что что никакого младенца нет. Даже сердилась и плакала, говорила:

- Но я же видела, ты мне сама показала девочку... Ты вот там стояла и Миша рядом...

Отец объяснил мне, что умирающие путешествуют во времени. Они возвращаются в прошлое, попадают в будущее, поэтому бывает, что и предсказывают будущее...

Через год после смерти бабушки я действительно пришла из роддома с дочкой и встала на том месте, которое она мне показывала, я попросила душу бабушки, если она здесь, благословить правнучку.

СОН ОБ УБИТОМ ОТЦЕ

От травы и от листьев - стеклянный дым.

Там отец стоит один за окном.

По лицу стекают струи воды -

Это мы так много плачем о нем.

Весь поселок - от елей до старых дач

Ощущение чуда утратил вдруг.

И осеннего грома сухой удар

По бревну раскатился и вмиг потух...

Но отец улыбнулся, вглядясь в стекло,

А войти не хочет - стоит в дожде.

Сколько дней без него как в песок стекло,

Не найти следов этих дней нигде.

Как болит душа!

Как тоска жива!

Прикоснуться снова к его руке...

Умирает плоть,

Но живут слова,

Созревает плод

Даже на песке.

Октябрь 1990 г.

Дело в том, что мы десять лет снимали дачу недалеко от церкви в Новой Деревне - в поселке архитекторов. Отец у нас бывал, чай пил, присутствовал на спектаклях, которые мы устраивали для окрестной детворы в день рождения нашей дочери ежегодно.

У нас были замечательные посиделки с отцом, очень сердечные, с интересными разговорами.

Разговор о душе собаки я уже пересказала в статье "Всеисцеляющее слово"

Отец говорил, стоя на пороге нашего крошечного домика под старой елью, что любит молиться в лесу или в саду, тогда приходит ощущение, что природа - храм Божий. Что зеленая ветка в раме окна лучше всех прекрасных изделий человеческого гения: картин, икон, вещей...

Приходя к нам, он садился в большое кресло в комнате, если шел дождь, или на стул на веранде и первым делом раскрывал свой пузатый портфель. Он извлекал из недр портфеля что-нибудь съедобное и выкладывал на стол. Обычно это были приношения любящих его прихожанок: варенье, пироги или купленные в магазине по его заказу лакомства: пряники, конфеты, плюшки. Многие из пришедших с ним и гостивших у нас людей не могли себе позволить купить что-нибудь вкусное из-за безденежья, и для них это был настоящий пир. Да еще с приправой остроумных, глубоких отцовских реплик...

Вот он сидит на веранде и смотрит, как под окном прохаживаются две девчушки: трехлетняя Тамара, босая, в трусах, с торчащим тугим животиком, на голове - пух, и двух с половинойлетняя Александра в гороховом платице, кудрявая. Они о чем-то рассуждают, жестикулируя.

Отец показывает на Тамару и говорит, посмеиваясь: - Эта будет философ. На мордашке - глубокое раздумье. А ее подруга - лидер.

Лукавая, что-то она задумала организовать интересное.

Те же девицы через три года на день рождения Тамары 29 июня 1985 (тяжелом для нас всех) году устроили концерт из мелких сценок. Показывают сценку: "Анюта! Что, барыня? Я тута!" Тамаре очень нравится, сидя на переврнутом ведре, изображать барыню. Она - в моей юбке, ей- до пят, в бабушкиной фетровой шляпе с вуалеткой и перышком. Командует сварливым голосом. Александра - тоже в юбке до пят, в платочке, с энтузиазмом, бестолково выполняет капризные приказы "барыни" .

Отец сидит за длинным столом с другими гостями и потешается. Сценка с барыней его насмешила, он спрашивает:

- Это что-то из прошлого века?

Солнце, сосновые иголки на земле, пахнет смолой.

Хозяева дачи смотрят издали на наш концерт и на отца - с почтением.

Он красив в своем светлосером костюме, веселится от души. Подарил Тамаре немецкую куклу-невесту в белом платье, Тамара сияет от счастья, носится, прижав куклу к сердцу. Отцу явно приятно сделать человека таким счастливым. Он тоже сияет.

Однажды я его ждала в церкви. Он только что отпел покойника, и родственница этого покойника сунула в карман отцовской рясы свернутую красненькую - 10 рублей. И ушла. Отец оглянулся, поискал глазами и увидел в углу совсем маленькую, сгорбленную старушку. Она поймала его взгляд и засеменила к нему, сложив ковшиком ладошки:"Благословите, батюшка". Он ее благословил и спросил (я стояла совсем рядом, поэтому услышала):

- Ну как, не удалось спрятать пенсию? Отнял сын?

- Отнял, батюшка.

- Да что же ты не спрятала у какой-нибудь подружки? Ведь мы уговаривались.

- А как я спрячу, он ведь сын... Еще убьет спьяну... Он ведь ждал, когда пенсия придет.

- Как же ты теперь, без денег?

- Без денег, батюшка...

- На вот тебе десяточку, только сыну не показывай, тихонько у подружки поешь, что купишь...

- Не покажу, батюшка, он сразу отберет...

Отец сделал мне выговор, что я не наряжаюсь, хожу в одном и том же, неинтересном костюме. "

- Так можно разонравиться мужу! - предупредил он. - Мужчины любят глазами. И стремятся к новому. Надо менять свой облик. Покрасить волосы в...- он прищурился и критически поглядел на меня, склонив к плечу голову, - в рыжий цвет. С черными глазами будет неплохо...И косметику надо употреблять. Косметика из дурнушек делает красавиц. А вам ведь совсем немного надо подкрасить лицо, чтобы не быть такой бледной...

Он мне вдруг всучил 1000 (тысячу!) рублей, чтобы я купила себе красивое платье! Я сказала: - Когда же я смогу вам вернуть такую сумму? Он ответил: - Не думайте об этом. Когда опубликуете свои "взрослые" вещи, получите гонорар, тогда и вернете.

Я пришла к его маме в эффектном костюме, который смоделировала, сшила и связала сама. Отец у нее сидел, пил чай. Он сразу среагировал на мой наряд. Обрадовался и воскликнул:

- Так держать! Нельзя христианке ходить в серой, бесформенной хламиде, поджав губы. Пусть от вас радость исходит, сияйте!

Вот я пишу о нем и чувствую, как я его люблю, и какая эта любовь живая... И маму его, Елену Семеновну, люблю. Были у нас с ней дивные дела!

Моей бабушке исполнилось 79 лет, и мы с Еленой Семеновной повели ее в храм Ильи Обыденского причащать. Она от смущения посмеивалась и ежилась, жаловалась, что все забыла, пятьдесят лет не была в церкви!

А священник, отец Владимир оказался "свой брат" - бывший зэк, 10 лет пробыл в лагерях, да еще в "наших" местах - в Коми! Он так сердечно принял мою бабушку, а Елена Семеновна так радовалась и сияла, что я не могла себе представить, что знаю Елену Семеновну всего несколько месяцев, а отца Владимира только что увидела. Они были совершенно близкие люди, родные, "свои"... Елену Семеновну очень тронуло, что внучка бабушку в церковь возвращает, бывшая комсомолка, журналистка, сама пришла к Богу, и бабушку привела. Обычно все происходило наоборот.

Письмо Х.Х. о.А.

Дорогой отец Александр!

Приведу сначала несколько ключевых цитат из вашего письма.

"Старинное правило не молиться с инославными теперь повсеместно оставлено.(...) Католическая Церковь оставила метод прозелитизма и одновременно предприняла ряд шагов по сближению (аннулировала отлучительные грамоты, разрешила причащаться у православных, допустила почитание православных святых и т.д.). ...Некоторые лица порывают с Православной Церковью. ...Их мотивы и аргументы? Первый из них ...кризис православия. ...Но Церковь - это сами верующие, и если они видят в ней угасание Духа, они должны чувствовать себя за это в ответе, а не "выплескивать вместе с водой ребенка". ...Полосы кризиса потрясали все Церкви и общины. ...Нравственные соображения не позволяли порывать с (Православной) Церковью в трудные периоды. ...Человек, бросающий свою церковную общину (ссылаясь на личные вкусы, на прочитанное в книгах, на недостатки церковные и пр.), является, пусть и невольным, но врагом дела Христова".

Как я решаю этот вопрос для себя? Может быть, вскоре я смогу дать лучший ответ, но обстоятельства требуют ответа уже сейчас, и вот - попытка дать гармоничное решение.

Кто я? Христианин. Какой конфессии? На этот вопрос можно было бы ответить двояко. Я - православный с некоторыми оговорками, которые вкратце сводятся к следующему: почти все авторитеты (для меня!) - вне Православной Церкви, а в ней - только принятие Таинств. Вы - исключение, но нельзя же удовлетвориться Церковью, состоящей из одного Вашего прихода или еще нескольких, изолированных? Остается выбрать второй ответ: я - католик.

Конечно, сказавши это, я должен с полной ответственностью постараться стать верным членом Вселенской Церкви, живущим ее проблемами и решениями (это еще предстоит сделать, и эта задача совсем не кажется мне легкой).

Однако, живя в России, исконно православной стране, и обретя веру в лоне Православной Церкви, я не хочу порывать с Ней. Скажу сильнее: мне будет очень тяжело, если понадобится выбрать только одно.

Конечно, Вы правы, субъективно мои искания были порождены нынешним кризисом православия. Но я думаю, что кризис был постоянным состоянием иерархии Православной Церкви с момента Ее отделения от престола Св.Петра, постоянным состоянием ее "магистериума", породившем раздробленность, упадок авторитета ее служителей, подчинение государству в Визанитии и в России.

Думаю, что расцвет Православной Церкви невозможен без решения этих вопросов, а их невозможно решить, не придя, в сущности, к тем же положениям, которые выработаны в Католической Церкви к настоящему времени, т.е. не воссоединившись с ней де-факто. Это касательно аргументов моего решения. Итак, вопрос сводится к выбору высшего апостольского авторитета, критерия истинности этого или иного учения. Мне, как ученому по-профессии, без этого трудно.

Тем не менее я хочу, если Вы позволите, дорогой отец Александр, (и если вообще есть такая возможность) остаться членом Вашей православной церковной общины и Вашим духовным сыном. Последнее для меня особенно важно. Таким образом я хотел бы остаться с Православной Церковью в Ее трудное время. Мне кажется, что "другая сторона" не только одобрит мое желание, но даже будет настаивать на сохранении единства. Впрочем, я не силен в религиозном законодательстве, и может быть, мое решение никуда не годится. Поживем-увидим. Итак, я прошу Вас разрешить сохранять статус-кво. Обещаю трудиться как и прежде на нашей общей христианской ниве. Обещаю не заниматься специально пропагандой, не переманивать людей. Но прошу разрешения говорить в некоторых обстоятельствах, что я католик, и иногда рассеивать заблуждения относително католической доктрины. Разумеется, я не буду специально провоцировать диспуты на эту тему.

Мне кажется, что нас мало, противников - много, дело - общее. Давайте работать, а не делиться!

Если у нас возникнет еще и католическая община, то я хотел бы быть членом обоих общин. Своих детей я хочу воспитать в том же духе любви и причастности к делу Христову в обеих конфессиях. Если люди будут приходить через меня к Богу, им будет, разумеется, предоставлена возможность выбора конфессии и общины.

Искренне любящий Вас ваш духовный сын

Май 1984 г. Х.Х.

На Х.Х. очень влиял В. Н[икифоро]в, который приводил его в восторг и соблазнл своей эрудицией, блеском ума, энергией ума, организаторскими способностями и т.д. В. ревновал "своих", т.е., захваченных им в свою орбиту, очарованных им людей к о.А. Он их потихоньку отодвигал от отца... Это все происходило неосознанно, инстинктивно. В. вовсе не был интриганом, он просто-напросто - самовыражался, не отдавая себе в этом отчета. Маленькие, слабогрудые мужчины с блестящим умом, памятью, талантами очень часто "берут реванш", стараясь пленить сильных, здоровых, самостоятельных мужей и руководить ими. Да еще - в обществе, где талантливый и оригинально мыслящий человек - социально опасный тип по-определению, где применения своим дарам найти почти невозможно...

Х.Х. в конце-концов совсем "выпал в осадок" по выражению отца, т.е. потерял церковь, и отец очень о нем горевал и называл этого человека "жертвой" В....

Отец был (для меня) ревнителем Церкви, примером того, как надо любить и чтить церковь. Он огорчался попыткам многих пылких неофитов приспособить церковь, как некое магическое учреждение для удобства и безопасности своей жизни. Он говорил, что нельзя искать в храме духовного самоуслаждения, комфорта, воспринимать его, как зонтик или бронежилет (защиту от ударов жизни) или - даже -капище: Я приношу Тебе, Господи, в жертву Мое время, Мой отдых, Мои удовольствия, а Ты за это дай Мне... В храме мы встречаемся с Богом, вот его функция, а в каких одеждах наша душа является на "брачный пир" и каковы пос- ледствия нашей неготовности - это уже наши личные проблемы...

Я ему жаловалась, что в храме у меня мысли разбегаются, как тараканы, сонливость нападает, слабость, а иногда - раздражительность, немощь, я начинаю маяться.

Он советовал переупрямливать эти состояния.

Тараканьи бега преращаются, если упрямо не давать мыслям ускользать, сосредоточиться на том, что поют, говорят - можно следить по молитвеннику за ходом службы.

От сонливости и слабости освобождает перемена ритма дыхания, перемена позы. Можно встать на колени, если ноги не держат, потом - встать, присесть на лавку, только стараться не упускать происходящее, участвовать в нем. Когда научишься вниманию, усвоишь логику службы, ее эмоциональную и философскую суть, скука будет преодолена.

Кроме того, очень помогает постичь красоту службы знание происходящегно и привычка к молитве. Эта привычка вырабатывается домашним исполнением молитвенных правил.

Так и оказалось! Когда я привыкла дома читать утренние и вечерние правила, я вдруг обнаружила, что перестала утомляться в храме, даже, казалось иногда, что-то слишком быстро прошла служба, хорошо бы еще послушать...

Отец советовал молиться, идя к автобусной остановке, в магазин, на работу, в автобусе, в лифте, в очереди... Действительно, это, оказывается - способ освятить всю свою жизнь! В очереди - не устаешь и не сердишься от того, что теряешь время: время не потеряно, если было посвящено молитве. Молитва помогает даже многое приобрести: свободу, душевный покой, радость... Даже конфликты в транспорте или в очереди вдруг рассасываются, если стоишь и молишься про себя. Чудеса!

Отец Александр радовался, когда я ему рассказывала про эти мои маленькие открытия. Он говорил, что хорошо, когда в нашей молитвенной жизни участвуют деревья, облака, птицы, пробегающие мимо дети, звезды...

Идешь по скрипучему снежку от станции к храму в Новой Деревне утром, когда еще темно, и чувствуешь что отец рад, он слышит наши шаги, рад, что мы встали в темноте в разных районах Москвы и долго ехали, и идем к нему, к храму...

Но он остергал от стремления получать духовные наслаждения, от жажды духовного комфорта! Это случается, когда человек привыкает ходить в один храм, где ему всегда хорошо. Отец советовал ходить в храмы, в которых служат неприятные нам священники: грубые, крикливые, властолюбивые и т.д. В таком храме надо найти человека, который искренне молится, и присоединиться к нему, потому что: "Где двое или трое..." Горячая молитва нужна не только людям, нужна храмам, в которых тоже частенько кипят страсти...Их то- же можно и нужно отмаливать...

Для духовного роста нужно постоянное преодоление множества сопротивлений в себе.

Отец Александр говорил, что самая прекрасная и нужная победа - это победа над собой. Над своей ленью, расхлябанностью, властолюбием, саможалением и т.п.... И это - самая трудная победа.

Особенно отец рекомендовал стремиться к этим победам в посты, когда усиливается давление соблазнов и сопротивление нашего внутреннего зверинца. Соблазны и нападения маскируются. Порой, кажутся совсем невинными, а результат, если прохлопаешь момент - плачевен и трудно исправим.

Услышав это, я как-то на исповеди ему призналась, что если мне попадается хорошая фантастическая книга, я - пропала. Все дела стоят, все идет прахом, а я не могу оторваться от книги, пока не до- читаю. Он ко мне наклонился, сделал квадратные глаза и страшным шопотом сказал: "Я тоже! Давайте дадим друг другу обещание весь пост не прикасаться к таким книгам, даже если они сами прилетят на наш стол, и рука потянется их открыть... Велеть руке остановиться!"

Исповеди были не только в храме за загородочкой, где обычно стоит правый хор. Отец был под плотным наблюдением КГБ, он опасался, что эта организация не побрезгует и в храме поставить подслушивающие уст- ройства, что нарушит тайну исповеди и даст КГБ какие-то поводы шантажировать людей.

Довольно часто исповеди произносились на дорожке вокруг храма: вот бочка с водой, вот завалинка, вот крыльцо, и опять - бочка с дождями и дождиками, выпавшисми за то время, что мы не виделись... Вот в бочке плавает желтый лист... А вот - кружок льда... Горка снега на льду... И взгляд отца искоса - вдумчивый, слушающий. И его спокойный голос.

Он объяснял мне, что все мы, люди, стремимся к анархии, не любим дисциплину. А без нее - нельзя. Чтение правил, регулярное присутствие в храме дисциплинирует. Без дисциплины ничего не достигнешь, все будет вечно разваливаться: и работа, и семья, не говоря уж о духовном продвижении...

На жалобы, что времени ни на что вечно не хватает он отвечал советом прохронометрировать мой день: пунктуально отмечать на что было сколько времени истрачено. Столько-то на разговоры по телефону, столько-то на стояние перед зеркалом, столько-то на уборку, на чтение газет, листание журналов и т.п. Когде передо мною будет подробная картина всей моей деятельности в течение дня, я смогу корректировать ее: второстепенное сокращать или убирать, главное не упускать...

Но он предупреждал, что я не должна стремиться к "подвигам": сразу, скачком себя исправлять. Будут отступления, падения, взлеты, - все надо принимать, не обольщаться, двигаться - хоть ползком, но - вперед!

Как часто я слышала от него эти слова: вперед! мужайтесь! двигайтесь! О беспорядке в доме, когда я жаловалась, как трудно поддерживать порядок: все расползается, размножается, выходит из-под контроля, нехватает времени, рук, сил, - на эти жалобы он отвечал, что порядок в доме свидетельствует о том, что у хозяев гармония в душе.

Неорганизованное пространство и терпимость к грязи, запущенности - это знак, что и внутри не все здорово... Я приезжала к нему в Семхоз, когда он приглашал, и, бывало, заставала его за протиранием пола влажной тряпкой, намотанной на щетку, за стряпней, - все он делал заразительно вкусно! Мне сразу тоже хотелось мыть пол и стряпать, (я действительно произошла от обезьяны). Но он не разрешал ему помогать, предлагал сесть и побеседовать с ним, пока он трудится. Все у него было в порядке на столе и в комнате... Все груды книг, бумаг, вырезанных из журналов картинок для иллюстрирования рукописных текстов... Он мне дарил рукописные свои книги с картинками. В сущности, я по ним училась. Его книги были главными учебниками для меня, потому что в них все очень хорошо, логично, понятно организовано, все легко запоминается или усваивается так крепко, что потом и не вспоминаешь источник своего знания...

Он любил переплетать эти книги в красивые тряпочки. Иногда сам покупал ткани, специально зайдя в магазин, чтобы переплести ту или иную рукопись для подарка. У него был специальный знакомый переплетчик, который с удовольствием делал эту работу.

Как говорит Федотов, от русских святых пахнет сосновой стружкой. Хотя отец Александр не сооружал часовень, не рубил деревья в лесу, он был из этого племени людей, которые умели радоваться работе и за- ражать других своим усердием, он был полон благодатной радости...

Кротов:

Из устных разговоров с Веховой:

- однажды было собрание, где Никифоров, пригласив о.А., вел себя так, что собрал вокруг себя всех присутствующих, А. сидел почти в одиночестве.