Жозеф де Местр

РАССУЖДЕНИЯ О ФРАНЦИИ

По изданию: Местр Ж. де. Рассуждения о Франции
Пер. с фр.Г.А.Абрамова, Т.В.Шмачкова.
М.: РОССПЭН, 1997. Страницы этого издания указаны в скобках.

К оглавлению

Глава седьмая

Признаки ничтожества во французском Правлении

(стр.102 >) Законодатель подобен Создателю: он трудится не вечно; он производит на свет, а затем отдыхает. У всякого истинного законодателя есть своя Суббота, и прерывность - его отличительная черта; таким образом Овидий изрек истину первостатейную, когда сказал:

Если бы совершенство было уделом человеческой природы, то всякий законодатель выступал бы лишь единожды; хотя все наши произведения несовершенны и по мере повреждения политических учреждений Суверену приходится идти им на помощь с новыми законами, но все же человеческое законодательство приближается к своему образцу путем той прерывности, о которой я только что говорил. Отдых столь же его возвышает, что и первоначальное дело: чем больше оно совершает работы, тем более его произведение является человеческим, то есть непрочным.

Обратитесь к трудам трех национальных собраний Франции - какое необыкновенное количество законов!

Я сомневаюсь, что три рода Королей Франции произвели на свет собрание такой силы. Когда размышляешь об этом бесконечном количестве законов, то испытываешь поочередно два весьма различных чувства: первое есть восхищение или, по меньшей мере, удивление; вместе с г-ном Бёрком⁽³⁾ удивляешься тому, что эта нация, легкомыслие которой вошло в пословицу, породила столь упорных тружеников. Здание этих законов есть творение Атлантово, вид которого ошеломляет. Но удивление сразу же переходит в жалость, когда подумаешь о ничтожестве этих законов; и тогда видишь лишь детей, которые убиваются ради построения огромного карточного дома.

Почему столь много законов? - Потому что нет никакого законодателя.

Что сделали так называемые законодатели в течение шести лет? - Ничего; ибо разрушение не есть созидание.

Не устаешь от созерцания невероятного зрелища нации, наделившей себя тремя конституциями за пять лет⁽⁴⁾. Ни один законодатель не колебался; он говорит (стр.92 >) fiat^(1*) на свой лад, и махина движется. Несмотря на различные усилия, которые предприняли в этом смысле три собрания, дела шли все хуже и хуже, поскольку сочинению законодателей все более и более не хватало постоянного одобрения Нации.

Конституция 1791 года несомненно представляет собой прекрасный памятник безумству; необходимо, однако, признать, что этот памятник вызвал восторг Французов; и большинство нации с охотой, хотя и очень безрассудно, принесло присягу Нации, Закону и Королю. Французы до такой степени увлеклись той конституцией, что спустя много времени, когда вопрос о ней больше не стоял, довольно часто среди них слышались речи о том, что для возвращения к истинной монархии надо бы пройти через конституцию 1791 года. В сущности, это походило на то, как если бы сказали, что для возвращения из Азии в Европу надобно пройти через луну; но я говорю только о факте⁽⁵⁾

Конституция Кондорсе⁽⁶⁾ никогда не была подвергнута испытанию, она этого и не стоила; та конституция, которую ей предпочли и которая являлась делом (стр.93 >) рук нескольких головорезов⁽⁷⁾, нравилась, однако, им подобным, а фаланга ее почитателей благодаря Революции немалочисленна во Франции; таким образом, если все брать в расчет, за сегодняшней конституцией среди всех трех стояло наименьшее число заговорщиков. В первичных ассамблеях, которые ее принимали (судя по тому, что заявляют правители), многие их участники наивно написали: принято за неимением лучшего. Таково, действительно, общее настроение Нации. Она подчинилась из-за усталости, отчаявшись найти что-то лучшее: при переизбытке зол, ее удручающих, она поверила, что может перевести дух под этим чахлым деревцем; она предпочла дурную гавань бушующему морю; но нигде не было видно убежденности и сердечного согласия. Если бы эта конституция была создана для Французов, то благодаря непобедимой силе опыта она каждодневно приобретала бы новых сторонников: однако происходит как раз обратное; ежеминутно видны новые отступники от демократии: только равнодушием, только страхом держится трон Пентархов⁽⁸⁾; самые проницательные и самые беспристрастные путешественники, объездив Францию, единодушно заявляют: Это Республика без республиканцев.

Но если сила правителей вся целиком коренится в любви подданных, в чем столь много увещевали королей; если страх сам по себе есть недостаточное средство поддержания суверенитетов, то что же должны мы думать о французской Республике? (стр.94 >)

Откройте^(а) глаза и вы увидите, что она не живет^(б). Какой громадный аппарат! какое множество пружин и колес! как грохочут сталкивающиеся одна с другой части! какое великое множество людей, занимающихся устранением произведенного ущерба! Все возвещает о том, что природа не имеет никакого отношения к этим движениям; ибо первая черта ее творений есть мощь, к которой добавляется экономия средств: поскольку все размещается на своих местах, нет никаких сотрясений, никаких колыханий. Из-за слабости всех трений нет никакого шума, и это молчание величественно. Именно так в физической механике - полным равновесием, сбалансированностью и точной симметрией частей - достигается то, что сама торжественность движения предстает перед удовлетворенным глазом как покой. (стр.95 >)

Таким образом, суверенитет полностью отсутствует во Франции. Все искусственно, все насильственно, все предвещает, что подобный порядок вещей не может быть прочным^(в).

Современная философия одновременно слишком материальна и слишком самонадеянна, чтобы увидеть истинные пружины политического мира. Одно из ее безумий составляет вера в то, что какое-то собрание может учредить нацию; что конституция, то есть совокупность основных законов, которые годятся для нации и которые должны снабдить ее той или иной формой правления, представляет собой такое же произведение, как любое иное, требующее лишь ума, знаний и упражнений; что можно обучиться своему ремеслу основателя, и что люди, однажды это замыслив, могут сказать другим людям: соорудите нам правление, как говорят рабочему: соорудите нам пожарный насос или чулочновязальный станок.

Однако есть истина столь же доказуемая в своем роде, как теорема в математике: что никакое великое учреждение не является результатом обсуждения, что человеческим произведениям присуща бренность, соответствующая количеству людей, в них участвующих, и научному и рассудочному снаряжению, которое к ним применяется априори.

Писаная конституция, подобная той, которая правит сегодня Французами, является лишь автоматом, который имеет одни внешние формы жизни. Человек, предоставленный своим собственным силам, есть в (стр.96 >) лучшем случае изделие Вокансона⁽⁹⁾; чтобы быть Прометеем, надо вознестись на небеса; ибо законодатель не может себе подчинять ни силой, ни рассудком⁽¹⁰⁾.

Можно сказать сейчас, что опыт произведен; внимательность изменяет тем, кто говорит, что французская конституция идет вперед: конституцию принимают за правление. Последнее представляет собой весьма развитый деспотизм, который лишь слишком быстро шагает; но конституция существует разве что на бумаге. Ее соблюдают, ее нарушают в зависимости от интересов правителей⁽¹¹⁾; народ ни за что не считают, и оскорбления, которые его господа ему наносят, облекая в формы уважения, вполне способны излечить его от заблуждений.

Жизнь правления в некотором роде столь же реальна, как жизнь человека; ее чувствуешь или, лучше сказать, ее видишь, и никто не может ошибиться на этот счет. Я умоляю всех Французов, имеющих совесть, спросить себя, не пришлось ли им совершить известное насилие над собой, чтобы наделить своих представителей званием законодателей; не вызывает ли у них это церемониальное и куртуазное звание легкого напряжения, несколько напоминающего то, которое они испытывали, при старом порядке, когда им (стр.97 >) хотелось протитуловать Графом или Маркизом сына королевского секретаря?

Всякая честь идет от Бога, говорит старец Гомер⁽¹²⁾; он говорит как святой Павел, буквально его словами, не совершая, однако плагиата. Доподлинно, что от человека не зависит передача этого неизъяснимого свойства, называемого достоинством. Одному суверенитету по преимуществу принадлежит честь; именно из него, как из обширного водоема, она проливалась, будучи исчислена, взвешена, измерена, на сословия и на отдельных людей.

Я заметил, что одного члена законодательного корпуса, заявившего публично и письменно о своем РАНГЕ, подняли на смех газеты, ибо в действительности никакого ранга во Франции нет, а есть лишь власть, которая обязана единственно силе. Народ видит в одном депутате лишь семьсот пятидесятую часть⁽¹³⁾ власти, могущей причинить немало зла. Уважаемым депутат является отнюдь не потому, что он депутат, но потому, что он достоин уважения. Все, без сомнения, желали бы, чтобы была произнесена речь Г-на Симеона о разводе⁽¹⁴⁾, но все предпочитали бы, чтобы произнесена она была в легитимном собрании. Может быть, я заблуждаюсь, но та заработная плата, которую с помощью тщеславного неологизма называют жалованием, предупреждает, мне кажется, против французского представительства. В свободном, благодаря закону, и независимом, благодаря (стр.98 >) своему состоянию, англичанине, который приезжает в Лондон за свой счет, чтобы представлять Нацию, есть что-то внушительное. Но эти французские законодатели, взимающие с Нации пять или шесть миллионов ливров за то, что они наделяют ее законами; эти изготовители декретов, осуществляющие национальный суверенитет при условии получения восьми мириаграммов пшеницы в день⁽¹⁵⁾, живут за счет своей возможности законодательствовать; такие люди, по правде говоря, весьма мало впечатляют ум; и если спросить себя, чего же они стоят, то воображение не может удержаться от того, чтобы не оценивать их в пшенице.

В Англии эти две магические буквы - М.Р.⁽¹⁶⁾, присоединенные к самому безвестному имени, сразу же его возвышают и дают ему право на отличный брачный союз. Во Франции человек, который домогался бы места депутата для того, чтобы добиться заключения в свою пользу неравного брака, очевидно, просчитался бы весьма серьезно.

Ибо всякий представитель - любое, все равно какое орудие ложного суверенитета - может вызывать только любопытство либо страх.

Невероятная слабость одинокой человеческой власти такова, что она сама не может даже узаконить какое-либо платье. Сколько докладов было представлено Законодательному корпусу относительно одежды его членов? По меньшей мере три или четыре, но всегда напрасно. За границей продают изображения этих прекрасных костюмов, в то время как парижское мнение их не признает.

Обычная одежда, современница великого события, может быть узаконена этим событием; тогда черты, ее (стр.99 >) отличающие, избавляют ее от господства моды: в то время как другие одежды изменяются, эта остается все такой же, и уважение окружает ее навсегда. Примерно таким же образом создаются одеяния высших должностных лиц.

Для того, кто все подвергает рассмотрению, может быть любопытным наблюдение, согласно которому из всех революционных убранств единственно утвердились в какой-то степени перевязь и султан, принадлежащие кавалерии. Они продолжают существовать, хотя и поблекли, как те деревья, уже лишенные питательных соков, но еще не потерявшие красоты. Государственный чиновник, украшенный этими опозоренными знаками, немало походит на разбойника, блистающего в одеждах человека, только что им раздетого.

Я не знаю, хорошо ли я читаю, но везде я прочитываю ничтожество этого правления.

Пусть особое внимание будет обращено на следующее: именно победы Французов создали иллюзии относительно прочности их правления: блеск военных успехов ослепляет даже людей здравомыслящих, которые не замечают прежде всего того, до какой степени эти успехи не причастны к устойчивости Республики.

Нации одерживали победы при всевозможных правлениях: и даже революции, возбуждая умы, ведут к победам. Французам всегда будет сопутствовать успех в войне при твердом правлении, у которого достанет ума презирать их, восхваляя, и бросать их на врага как ядра, обещая им эпитафии в газетах.

Это Робеспьер по-прежнему выигрывает сейчас битвы, это его железный деспотизм ведет Французов к бойне и к победе. Властители Франции добились успехов, свидетелями которых мы являемся, потому лишь, что не жалели золота и крови и заставляли напрягать все силы. Нация в высшей степени отважная, возбуждаемая каким-либо фанатизмом и ведомая (стр.100 >) умелыми генералами, всегда будет победительницей, но дорого заплатит за свои завоевания. Разве конституция 1793 года получила печать долголетия благодаря трем годам побед, в центре которых она оказалась? Почему с конституцией 1795 года должно бы получиться иначе? и почему победа должна бы придать ей такой характер, который она не смогла сообщить другой?

Вообще, характер наций всегда остается неизменным. Барклай в шестнадцатом веке очень удачно обрисовал характер Французов в военном отношении: Это нация, говорит он, в высшей степени отважная и у себя дома представляющая непобедимую армаду; но когда она выступает за свои пределы, она уже не та. Отсюда происходит то, что ей никогда не удавалось сохранить свое владычество над чужими народами, и что только несчастье делает ее мощной⁽¹⁷⁾.

Никто не ощущает лучше меня, что нынешние обстоятельства необычайны, что мы, очень может быть, вовсе не увидим того, что всегда видели; но этот вопрос не относится к предмету моего труда. Мне достаточно указать на ложность следующего умозаключения: Республика победоносна; следовательно, она будет прочной. Если бы надо было непременно пророчествовать, то я скорее бы сказал: она жива благодаря войне; следовательно, мир ее похоронит.

Автор какой-нибудь физической системы несомненно аплодировал бы себе, если бы в его пользу говорили все данные природы. Я же могу привести в подтверждение моих размышлений все данные истории. Я добросовестно рассматриваю памятники, которые она нам предоставляет, и не усматриваю ничего благоприятствующего этой химерической системе (стр.101 >) обсуждения и политического строительства с помощью сделанных ранее умозаключений. Самое большое, что можно было бы сделать, это привести пример Америки; но я уже заранее ответил⁽¹⁸⁾, говоря, что не пришло время приводить ее пример. Я добавлю, однако, небольшую толику размышлений.

1. Английская Америка имела короля, но она его не видела; великолепие монархии было ей чуждо, и суверен был для нее подобен какой-то сверхъестественной силе, которая не воспринимается чувствами.

2. Она обладала демократическими началами, которые наличествуют в конституции метрополии.

3. Она обладала, сверх того, людьми, принесенными ей толпою ее первых поселенцев, урожденными посреди религиозных и политических потрясений, людьми, почти поголовно исполненными республиканским духом.

4. Используя эти начала, и по сходству с тремя властями, которые они унаследовала от предков. Американцы построили⁽¹⁹⁾, а отнюдь не уничтожили все до основания, как Французы.

Но все, что есть действительно нового в их конституции, все, что проистекает из совместного обсуждения, является самым хрупким в мире; невозможно было бы собрать большее количество признаков слабости и недействительности.

Я не только совершенно не верю в устойчивость американского правления, но и особые учреждения английской Америки не внушают мне никакого доверия. Например, города, охваченные весьма малопочтенной ревностью, не смогли условиться относительно места, где бы заседал Конгресс; ни один из них не (стр.102 >) захотел уступить эту честь другому. В результате было решено возвести новый город, который являлся бы резиденцией правителей. Было выбрано одно из самых удобных мест на берегу большой реки, установлено, что город будет называться Вашингтон⁽²⁰⁾, определено местоположение всех публичных зданий; едва приступили к осуществлению дела, а план царствующего города уже распространяется по всей Европе. По сути дела, здесь нет ничего, что выходило бы за пределы силы человеческой власти. Вполне можно построить город: однако в данном деле слишком много умысла, слишком много человеческой природы, и можно было бы с успехом поставить тысячу против одного, что город не построится, или что он не будет называться Вашингтоном, или что Конгресс не будет там находиться⁽²¹⁾. 

ПРИМЕЧАНИЯ  

(а). Перед этой фразой был следующий текст, зачеркнутый в рукописи:
"Своими собственными силами человек создает лишь автоматы, это Вокансон, подражающий творениям; чтобы быть Прометеем, надо вознестись на небеса".

(б). Здесь находится текст, зачеркнутый в рукописи:
"Как поддерживает себя французское правительство? - тюремными заключениями, обысками на дому, проводимыми Военными комиссиями, проскрипциями, всеми революционными мерами. Оно выдаст карточку, по которой разрешается есть хлеб. Оно кормит шестьсот тысяч жителей Парижа как птиц в клетке, и еду они получают, как из клюва, с кончика штыка. Пушки, направленные на галереи для гулянья, поддерживают в них порядок и веселье; в сем спектакле правительство есть все: это оно его представляет, это оно поет, это оно аплодирует. Его солдаты окружают зал и всегда готовы взять его приступом. Ночью ли, днем ли солдаты следят за гражданами, а другие солдаты смотрят за этими солдатами. Города находятся на военном положении, и Военные комиссии затмевают собой суды. Какой громадный аппарат! Посмотрите, сколько людей заняты тем, что приводят в движение этот манекен! Шарниры, которыми снабдили все его сочленения, делают манекен слабым вместо того, чтобы сделать его гибким. Брусья, продетые под мышками, держат его в стоячем положении. Он поворачивает голову, когда рука ею вертит. Он идет вперед, движимый внешней силой, которая заставляет его передвигать одну ногу за другой. Но именно все эти умножающиеся подпорки доказывают его ничтожество. В них не было бы нужды, если бы дух говорил ему: Иди!".

(в). Следующий текст был зачеркнут в рукописи:
"Наблюдатели, заблуждающиеся на этот счет, отдают дань традиции их века, смертный грех которого состоит в том что он разошелся с духовным миром. Если наша философия абсурдна, то потому, что она вся механистична".

1. Her., IV, 89.

"Прочности первый залог ~- положенья обратного отдых". - Овидий. Героини. IV, 89 (пер. с лат. Ф.Ф. Зелинского).

2. Этот подсчет, произведений во Франции, привела одна иностранная газета в феврале 1796 г. Это число - 15479 законов за менее чем шесть лет - мне уже казалось весьма правдивым, пока я не обнаружил среди моих записей утверждение одного весьма любезного журналиста, безусловно полагающего в своих блестящих листках (Котидьен за 30 ноября 1796 г., № 218), что французская Республика обладает двумя миллионами и несколькими сотнями тысяч напечатанных законов и миллионом восьмистами тысячами ненапечатанных законов. - Что касается меня, то я с этим согласен. (Прим. Ж. де М.)

3. В своих Размышлениях о революции во Франции, 1790.

4. Конституции 3 сентября 1791 г., 24 июня 1793 г. и 5 фрюктидора III года (22 августа 1795 г.).

5. Один умный человек, у которого имелись свои причины для того, чтобы хвалить эту конституцию, и который движим абсолютным желанием представить ее памятником запечатленного разума, соглашается, однако, что, если не говорить об ужасе, внушаемом двумя палатами и ограничением вето, она содержит еще много других анархических принципов (20 или 30, к примеру). Читайте "Взгляд на Французскую революцию друга порядка и законов", сочинение Г-на М...(2*) Гамбург, 1794, с.28 и 77. (Coup d'oeil sur la Revolution francaise, par un ami de l'ordre et des lois). Но то, что следует далее, более занимательно. Эта конституция, пишет автор, грешит не тем. что она содержит, но тем, что ей недостает. Там же, с.27. Само собой разумеется: конституция 1791 г. была бы совершенной, если бы она была создана: это Аполлон Бельведерский за вычетом статуи и пьедестала. (Прим. Ж. де М.)

6. 11 октября 1792 г. Конвент назначил Конституционный комитет в составе девяти членов. Именно Кондорсе был докладчиком по проекту конституции и ее вдохновителем.

7. После государственного переворота 31 мая 1793 г. против Бриссо и Жиронды восторжествовавшие монтаньяры добились включения в Конституционный комитет, созданный 11 октября 1792 г., пяти новых членов. Ими были Эро де Сешель, Рамель, Сен-Жюст, Матье и Кутон. Написал новую Конституцию II года Эро де Сешель. Он представил ее 11 июня Конвенту, проект был принят тринадцатью днями спустя, т.е. 24 июня 1793 г.

Напомним, что Кондорсе как жирондист был арестован и в тюрьме покончил с собой (Прим. пер.)

8. Пяти членов Директории.

9. Жак де Вокансон (1709-1782) был одним из величайших французских механиков. Он родился в Гренобле, где Местр мог его встретить. Бго автоматы, такие как Игрок на флейте, Игрок на тамбурине или Утка, сделали Вокансона знаменитым во всей Европе. Его изобретательный ум особенно хорошо развернулся в деле улучшения шелковых мануфактур и ткацких станков.

10. Руссо. Об общественном договоре, кн.II, гл.VII. Надо без устали наблюдать за этим человеком и застигать его каждый раз, когда он по рассеянности изрекает какую-либо истину. (Прим. Ж. де М.)

11. Члены Конвента с помощью Декрета о двух третях продлили свои полномочия законодателей: две трети депутатов, которых предстояло избрать, обязательно должны были состоять из выбывающих членов Конвента. Почти единственный в своем роде пример циничного презрения к обыкновениям в области конституционного права.

12. Илиада. 1, 178. (Прим. Ж. де М.)

"Всякая честь идет от Бога" - не совсем верный перевод полустишья.
Перевод Н.И. Гнедича: "Храбростью ты знаменит; но она дарование бога".

13. Согласно Конституции III года, общее число депутатов обоих Советов устанавливалось в 750 человек.

14. Депутат от департамента Буш-дю-Рон в Совете старейшин Симеон выразил свое отрицательное отношение к разводу 5 плювиоза V года (24 января 1797 г.).

15. Конституция III года установила размер годового жалования парламентариям в 3000 мириаграммов пшеницы.
Мириаграмм - вес в 10.000 граммов. {Прим. пер.)

16. Член Парламента - Member of Parliament {англ.).

17. Gens armis strenua indomitae intra se molis; at ubi in exteros exundat, statim impetus sui oblita: eo modo nec dui externum imperium tenuit, et sola in exitium sui potens. J.Barclaius, Icon. animanim, cap. III. (Прим. Ж. де М.)

18. См. выше, гл. IV.

19. Американская конституция 1787 г. заимствовала великие принципы английского либерализма; строгое разделение властей, двухпалатное пропорциональное представительство и т.д. Однако новым в ней было учреждение федерального устройства.

20. Целиком сочиненную федеральную столицу начали сооружал" в 1791 г. по планам "на французский манер", составленным архитектором Пьером Л'Анфаном. В 1800 г. правительство туда переселилось.

21. Жозеф де Местр смягчил впоследствии свое неосмотрительное предсказание. В собственный экземпляр "Рассуждений" (второе издание, 1797 г.) он вписал, будучи в Санкт-Петербурге, следующее замечание к этому абзацу: "Вашингтон есть город скорее обозначенный, чем построенный. Ему понадобится еще 50 лет, чтобы значить хоть что-нибудь". В издании 1821 г. это замечание отсутствует.

1*. Да совершится! (лат.).

2*. Г-н генерал де Монтескье. (Прим. Ж. де М.)