ВВЕДЕНИЕ
В СВЯТООТЕЧЕСКОЕ
БОГОСЛОВИЕ
К оглавлению
Глава 1. Последствия Эфесского и Халкидонского соборов
(Дифизиты и монофизиты. Севир
Антиохийский)
Знаменитое вероопределение, выработанное Халкидонским собором,
оказалось несмотря на его сбалансированность неполным и на поверку никого не удовлетворило
вполне, создав в то же время новые затруднения. В формулировке ороса отразилось
стремление к компромиссу между враждующими партиями, но в результате каждая партия
давала ему свое одностороннее толкование, неприемлемое для противной стороны.
Исповедуя во Христе две природы, сходящиеся в одно Лицо и одну Ипостась,
собор, во имя верности учению святого Кирилла, в то же время восемь раз употребляет
выражение "один и тот же Христос" (в смысле "тот же самый"). Стремясь избежать
обвинения в нестори-анстве и сохранить верность кирилловской христологии, халкидонские
отцы, следуя каппадокийской терминологии, установили тождество между терминами
ипостась и лицо. Слово лицо употреблялось Несторием в "слабом"
смысле и допускало неоднозначное толкование. Термин же ипостась, которым
отцы-каппадокий-цы пользовались для обозначения Лиц пресвятой Троицы, до Халкидонского
собора употреблялся синонимично со словом "природа". Халкидонский орос раз и навсегда
установил различие между природой и ипостасью, тем самым исключив
употребление двусмысленного кирилловского выражения "одна природа". Однако простые
христиане плохо разбирались в терминологических тонкостях и не могли оценить по
достоинству примиренческие устремления собора. К тому же случилось так, что среди
защитников собора не оказалось ни одного крупного богослова, за исключением бывшего
противника святого Кирилла, Феодо-рита Киррского. В то же время среди противников
собора выступали блестящие мыслители, сумевшие четко сформулировать и обосновать
свою неудовлетворенность халкидонским вероопределением.
Среди сторонников Халкидона строгие дифизиты были особенно
довольны формулировкой о "двух природах". Не следует, однако, забывать, что и
Несторий, находившийся в ссылке, тоже выразил удовлетворение оросом, не усмотрев
в нем никакого несоответствия своим собственным взглядам. Согласие Нестория, несомненно,
покоилось на недоразумении. Отцы Халкидонского собора понимали выражения "одно
Лицо" и "одна Ипостась" в кирилловском смысле: ипостась Христа понималась как
предсуществующая ипостась второго Лица Святой Троицы, но недоразумение было все
же возможно, поскольку формально в оросе прямо не было сказано о том, что ипостась
Христа и есть предвечная ипостась Бога Слова. Вне зависимости от того, было это
упущение преднамеренным или нет, оно открывало несторианам, а также строгим дифизитам,
вроде блаженного Феодорита, возможность трактовать ипостась в смысле антиохийского
термина "лицо единения", выражающего конкретный богочеловеческий лик Иисуса, но
не Его лично-божественное достоинство. При этом игнорировалось утверждаемое оросом
различие между природой и ипостасью.
Именно это и приводило в раздражение монофизитов и давало им
повод отвергать Халкидонский собор. По существу, они и в самом деле имели для
этого некоторые основания, ибо многие апологеты Халкидона богословствовали в недвусмысленно
несторианском духе. Крайне сомнительной фигурой в их глазах-был также и Феодорит
Киррский, присутствие которого среди епископов, подписавших орос, не способствовало
популярности собора. Как мы помним, в свое время Феодорит написал опровержение
учения и анафем Кирилла, а до этого он резко возражал даже против решений Эфесско-го
собора. На Халкидонском соборе он провозгласил анафему против Нестория настолько
неохотно, что не оставил ни у кого впечатления искренности. Уже и после собора,
который он пережил на 15 лет (он умер в 466 году), Феодорит продолжал игнорировать
кирилловское учение о "теопасхизме" (ср. "Слово пострадало во плоти") в любой
его форме. По его мнению, и Воскресение Христа нужно понимать как Воскресение
Его тела, а не бессмертной души или бессмертного Божества. Смерть Христа состояла
в отделении бессмертной души от смертного тела, а Божество Его, связанное с душой
и телом, обеспечило их воссоединение в Воскресении. Отвечая на вопрос, кто же
страдал и умер, Феодорит говорил: человеческая природа - уступка, делавшаяся,
по-видимому, во имя единомыслия с Кириллом, но выдававшая непонимание идеи ипостасного
единства. Подобные взгляды главного представителя халкидонского богословия в середине
V века делали примирение с мо-нофизитами крайне затруднительным.
Константинопольская Церковь строго придерживалась решений Халкидонского
собора, в особенности из-за 28-го канона, поставившего константинопольский патриархат
на второе место после римского. Однако некоторые императоры того периода, в частности
Анастасий и Зинон, поддерживали монофизитов в надежде завоевать этим шаткую лояльность
Египта. Среди патриархов V-VI веков следует отметить Геннадия, формально поддерживавшего
Халкидонский собор, но толковавшего его в сугубо антиохийском духе. В 482 году
патриарх Акакий принял "Энотикон" Зинона, провозглашавший Никейский Символ веры
и анафемы святого Кирилла единственными критериями Православия, но умалчивавший
о Халкидоне. При патриархе Македонии (495-511 годы), когда обнаружилось, что имя
Акакия поминается в диптихах, Константинополь потерял поддержку Рима. Но Македонию,
являвшему собой пример твердой приверженности Халкидонско-му собору, приходилось
сражаться не только с римскими педантами, но и с монофизитским императором Анастасием,
а также с монофизитским большинством Сирии и Египта. Догматическая слабость его
позиции наглядно иллюстрируется дебатами о "Трисвятом".
"Трисвятое" впервые появляется в документах Халкидонского собора
в знакомой форме: "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас".
Монофизитский патриарх антиохийский Петр по прозванию Гнафей (сукновальщик) прибавил
к нему "распятый за нас" - выражение, взятое из Никейского Символа, которое, в
глазах Петра, по-видимому, акцентировало существенный аспект Кирилловской хри-стологии,
а именно: что Слово как единственный "субъект" во Христе является также и субъектом
смерти во плоти, которую Он воспринял. Несомненно, Петр понимал Трисвятое как
гимн воплощенному Слову, а следовательно, интерполированный вариант формально
был православным. Однако халкидониты были недовольны, ибо считали, что Трисвятое
относится к Троице: в этом случае добавление Петра относилось к Отцу и Духу и
провоцировало обвинение в "патрепас-сианстве" ("отцестрадании"), модализме и прочих
ересях. Возражения халкидонских богословов не ограничивались указанием на неоднозначность
интерполяции ввиду возможности троичного толкования гимна: наряду с этим мы опять
находим знакомые аргументы против теопасхизма как такового, столь популярные в
антиохийских кругах как до, так и после Эфесского собора и сильно отдающие несторианством.
В наше время все монофизиты пользуются интерполированной формой Трисвятого, тогда
как православные, дабы подчеркнуть свое православное понимание тимна, добавили
к нему слова "Пресвятая Троица, помилуй нас".
Можно заключить, что за отсутствием крупных богословов халкидонская
апологетика была неубедительной и страдала отсутствием воображения. Помимо Константинополя,
Халкидонский собор поддерживался Римом. В то же время на стороне монофизитов того
времени мы встречаем таких замечательных богословов, как патриарх антиохийский
Севир (512-518 годы), александриец Тимофей Элур (прозвище которого, Элур, значит
"кот") и сириец Филоксен Маббугский (епископ города Маббуга). Все трое единодушно
отвергали крайних монофизитов (Евтиха), однако равным образом протестовали против
двух природ во Христе:
Ни один человек, чье сердце расположено к здравой вере, не станет
проповедовать две природы или верить в них, ни до соединения, ни после оного,
ибо, когда бесплотное Слово Бога Отца было зачато в лоне Святой Девы, тогда же
от Ее плоти Он взял и тело известным лишь одному Ему образом. Оставаясь неизменным
как Бог, Он соединился с плотью, ибо до зачатия Бога Слова у Его плоти не было
ипостаси или сущности, которой можно было бы дать название какой бы то ни было
частной или отдельной природы, ибо природа не существует без ипостаси, ни ипостась
без Лица. Поэтому, если есть две природы, то должно быть два Лица, но если есть
два Лица, это значит, что есть два Христа.
(Тимофей Элур. "Против Халкидоиа")
В сущности утверждение Тимофея сводится к двум основным моментам:
во-первых, к возражению против наличия двух природ во Христе, ибо не два "существа"
соединились вместе, но Слово стало человеком: во-вторых, что человеческая природа
не может существовать вне ипостаси. Такую же логику мы обнаруживаем и у Филоксена
Маббугского:
По природе Он - Бог, и если Он стал тем, чем Он не был, то не
из человека Он стал Богом, но из Бога стал человеком, оставаясь, как и прежде,
Богом... Он стал, но остался неизменен, ибо Он остался тем, чем был ранее, даже
в своем "становлении".
(Филоксен Маббугский. "Три письма", 149, 133)
Рассуждения сходного толка мы находим и у Севи-ра Антиохийского.
Будучи убежденным кирилловцем, он признавал во Христе Бога и человека, но отказывался
говорить о двух природах, ибо для него в этом подразумевалось бы два Лица.
Отвергая халкидонскую терминологию, монофизиты ввели в употребление
свою собственную. Севир был вынужден говорить о "составной природе" Спасителя,
признавая наличие в Нем "двух сущностей". Севир, как и все монофизиты, предавал
термину "природа" - конкретный смысл "существа". Настаивая поэтому на единой природе
Христа, он в то же время соглашался с возможностью "интеллектуального" различения
в Нем двух природ и даже двух ипостасей или лиц. Таким образом, разумом мы познаем
во Христе две природы, но конкретно, в действительности, о "двух природах" говорить
нельзя, а двойственность можно различить лишь посредством "интеллектуального воображения".
Подводя итоги, можно сказать, что монофизиты были консервативны в духе богословия
святого Кирилла Александрийского. Халкидонский собор спас мир от оголтелого Евтиха,
но не выработал общеприемлемых положительных решений, что и послужило причиной
мощной монофизитской реакции. Халкидонскому оро-су предстояло дальнейшее развитие,
произошедшее при императоре Юстиниане. Но к этому времени примирение с монофизитским
населением Востока было уже невозможно - раскол зашел слишком далеко.
|
