ВВЕДЕНИЕ
В СВЯТООТЕЧЕСКОЕ
БОГОСЛОВИЕ
К оглавлению
Святитель Григорий Палама (1296-1359(7?) годы) принадлежит к
позднейшему византийскому периоду. Но для того чтобы должным образом оценить его
место в развитии богословской мысли, необходимо представлять себе основные тенденции,
царившие в богословии и философии того времени, тенденции, восходящие к незапамятным
временам раннего христианства. Речь идет о соотношении между богословием и античной
философией, о знакомой уже проблеме Афины - Иерусалим, которая с давних времен,
на протяжении всей византийской истории волновала, да и сейчас снова волнует умы.
В византийский период античное наследие хотя и изучалось, но
считалось опасным, а монашество в большинстве своем было в разной степени враждебно
классической культуре, считая ее пережитком язычества. С другой стороны, отцы-каппадокийцы
(в частности, Василий Великий) утверждали, что классическое образование полезно
для молодых людей. В средневековой Византии христианская мысль противопоставляла
себя античной философии, но интерес к последней все же сохранился, и обе традиции
продолжали сосуществовать, примером чего служат такие личности, как патриарх Фотий
и Иоанн Итал.
Основа конфликта состояла в том, что взгляд и понимание природы
божества в греческой философии были несовместимы с библейской интуицией. В то
же время христианское богословие успешно пользовалось целым рядом идей, заимствованных
у Платона. Поучительным примером искушения, которым греческая мысль грозила христианским
богословам, был Ориген, в учении которого обе традиции так и не нашли примирения.
Следует заметить, что строгой поляризации между "гуманистами"
и монашеством не было, хотя среди тех и других существовали радикальные группы.
Среди интеллигенции "гуманизм" спокойно уживался с христианством и, как правило,
приводил к богословскому консерватизму. Исповедуя христианство в его традиционных
формах и в то же время будучи ценителями классического наследия, такие люди, как,
например, Фотий и позднее Михаил Пселл, жили как бы в двух мирах, не делая никаких
попыток согласовать, связать их в едином мировоззрении.
Эта своеобразная "культурная шизофрения"30 особенно
характеризует период усиления Византии, длившийся до конца царствования Василия
II. С падением Константинополя в 1204 году византийскому интеллектуальному снобизму
пришел конец, и взоры волей-неволей обратились на Запад, который до тех пор греки
считали варварским и незаслуживающим никакого внимания. Восточное самодовольство
сделалось неуместным, и многие начали видеть в латинском Западе единственную надежду
на спасение. При этом представители византийской интеллигенции постепенно убедились
в том, что на Западе культура и просвещение уже начали в некоторых областях превосходить
их собственные.
В середине XIV века секретарь императора Николая Кантакузина
Димитрий Кидонис, выучив латынь, прочитал "Сумму против язычников" Фомы Аквината
и к собственному удивлению обнаружил, что западные мыслители были не только знакомы
с Аристотелем и греческой философией, но и успешно совмещали их с христианством.
Нужно заметить, что на Западе проблемы Афины - Иерусалим не существовало. В XI
веке благодаря арабским переводам был "открыт" и переведен на латынь Аристотель.
Начался расцвет схолас-тицизма, оплодотворение западной культуры классической
мыслью. В этот период часть византийской интеллигенции увлеклась западной культурой
и некоторые даже переехали на Запад и приняли католичество ("латинофроны", или
"латиномудрствующие").
Официальное отношение византийской Церкви к античной философии
можно охарактеризовать как неопределенно-подозрительное. В XI веке Иоанн Итал
был осужден синодом и судим как еретик за свои ори-генистские идеи. В результате
в так называемый "Синодик в неделю Православия" (литургический чин, совершаемый
в первое воскресенье Великого Поста) была включена анафема против Итала. Содержание
этой анафемы сводилось к тому, что читать греческих философов не возбраняется,
но верить им (особенно Платону) считается предосудительным.
После того как в 1261 году Константинополь был отвоеван у крестоносцев,
снова наступил расцвет греческого национализма и интереса к античности среди столичной
интеллигенции. Но вместе с тем оживилось и монашеское движение с его аскетическим
и вероучи-тельным радикализмом. Империя, ограниченная столицей и ее пригородами,
была чрезвычайно слаба в политическом отношении, и Церковь стала фактически намного
сильнее государственной власти. Византийский патриарх назначил митрополитов в
России, его признавали болгарская и сербская Церкви. При этом монашеское влияние
в Церкви преобладало, в то время как в Константинополе и Никее лишь кучка интеллигентных
снобов интересовалась Платоном, Аристотелем и древнегреческим наследием. Зато
монашество расцветает как никогда и распространяет свое влияние на жизнь империи
и далеко за ее пределами.
Монашеское движение того времени связано с понятием "исихазма".
Слово это происходит от греческого ησυχία (исихш),
означающего "тишина", "молчание". Первоначально исихастами назывались отшельники,
монахи, ведущие созерцательный образ жизни, в отличие от общежительного. Вся жизнь
исихастов была посвящена Иисусовой молитве. Идея постоянной "умной" молитвы, как
мы знаем, восходит к Евагрию Понтийско-му. К XIV веку традиция "умной" молитвы
была знакома не только отшельникам, но и считалась основным "деланием" во всех
монастырях и даже среди мирян. Существовало несколько "психосоматических" методов
(вероятно, восходивших к эпохе древнего христианства) для сосредоточения внимания
в умной молитве путем дисциплины дыхания. Один из этих методов неправильно приписывается
Симеону Новому Богослову, а другой -Никифору Исихасту ("Уединеннику") - итальянцу,
обратившемуся в Православие и ставшему афонским монахом (XIII век). С его именем
связаны споры о природе и назначении исихазма. В своем трактате Никифор предлагает
практические указания для достижения постоянной молитвы. Основным препятствием
для постоянной молитвы, утверждает он, является рассеяние: падший человеческий
дух привязан к внешним объектам, не имеющим ничего общего с образом Божиим в нас.
Поэтому первой задачей должно быть "собрание ума", объединение своего "я" в единое
целое. Для достижения этого можно пользоваться дыханием как постоянным элементом
нашего психосоматического бытия:
Ведомо тебе, что дыхание наше... есть естественный путь к сердцу.
Итак, собрав ум свой к себе, введи его в путь дыхания, коим воздух доходит до
сердца, и вместе с сим вдыхаемым воздухом понудь его сойти в сердце и там остаться...
Подобает же тебе при сем знать, что когда ум твой утвердится в сердце, то ему
не следует оставаться молчащим и праздным, но непрестанно творить молитву: "Господи,
Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!" - и никогда не умолкать.
("О трезвепии и храпении сердца")
Очевидно, что этот метод коренится в ветхозаветном понимании
крови как обиталища души. Человек рассматривается как нераздельное психофизическое
единство, в котором любое движение души неизбежно вызывает телесную реакцию. Имеются
и другие варианты этого метода, и все они основаны на связи между дыханием и молитвой,
на объединении разума и сердца. Согласованная с ритмом входов и выходов молитва
становится постоянной. Как уже отмечалось, нет основания думать, что метод дыхания
в молитве является нововведением этой эпохи. Он, по всей видимости, восходит к
древности и имеет параллели в разных религиях. Уже Иоанн Лествичник (VII век)
учил, что имя Иисуса должно "прилепиться" к дыханию молящегося.
Богословское обоснование исихазма было сделано святым Григорием
Паламой. Наличие фамилии - Па-лама - указывает на знатность его происхождения
(простые люди того времени различались лишь именами и прозвищами). Он был родом
из семьи беженцев из Малой Азии. Отец его был сенатором и очень набожным человеком.
Сохранились сведения, что он практиковал Иисусову молитву и иногда даже во время
заседаний сената погружался в нее. Рассказывают, что в одном таком случае император
Андроник II сказал: "Не беспокойте его, пусть молится".
Григорий Палама получил образование в Константинополе и завоевал
репутацию блестящего знатока Аристотеля. Этим опровергается распространенное убеждение,
что Восток интересовался только Платоном, а Запад - Аристотелем: по всей видимости,
такого четкого разграничения не существовало.
После смерти отца, когда Григорию было около 20 лет, все оставшиеся
члены семьи удалились жить в монастыри. Около 1315 года Григорий и его брат стали
монахами на Афоне, который к тому времени уже был крупным монашеским центром.
Впоследствии Григорий много странствовал из одного монастыря в другой: очевидно,
византийские монахи того времени не почитали необходимым принадлежать постоянно
к какой-то определенной общине. Любимым монастырем Паламы стала Великая Лавра
святого Афанасия. На короткий срок он сделался игуменом монастыря "Эсфигмен" и,
наконец, осел постоянно в скиту святого Саввы (около Великой Лавры), где жил отшельником
и где начал писать. Он вел жизнь "умеренного" исихаста, на ежедневные службы не
ходил, но и сакраментального общения с Церковью не прерывал, что опровергает предположения
о его принадлежности к мессалианству -еретической традиции, отрицающей
необходимость таинств.
Григорий Палама так бы и остался просто еще одним христианским
писателем, если бы ему не довелось вмешаться в полемику с Варлаамом Калабрийцем.
Вар-лаам был итальянским греком, который из приверженности истинной вере прибыл
из Италии в Константинополь (1329 год). Он был сложной личностью, принадлежа одновременно
двум культурам - восточной и западной. Его родным языком был греческий, но он
был также знаком и с латинским богословием своего времени. В интеллектуальной
жизни Запада тогда преобладали номинализм и реализм. Номинализм представляет
собой такой подход к действительности, при котором слова - всего лишь условные
обозначения, не имеющие отношения к сущности предмета. Реализм же утверждает,
что язык адекватен реальности, что "имена" не случайны, а действительно связаны
с обозначаемыми реалиями. В богословском контексте номина-листский подход может
существенно изменить смысл учения о богопознании. Он особенно связан с именем
Вильяма Оккама, критиковавшего "реалистическую" томистскую школу, распространенную
на Западе.
По приезде в Константинополь Варлаам, будучи человеком необычайным,
привлек всеобщее внимание и сделал молниеносную карьеру. Он подружился с Иоанном
Кантакузином, "Великим доместиком" (премьер-министром) и приближенным императора
Андроника III. С его помощью Варлаам стал профессором в Кон-стантинополе с узкой
специализацией толкователя псевдо-Дионисия Ареопагита.
В 1333 году в Константинополь прибыли два римских легата-доминиканца.
Один из них, венецианец по происхождению, был епископом Босфора Киммерийского
(как тогда называлась Керчь), в то время колонизированного итальянцами, куда епископ
и направлялся по назначению. Будучи проездом в Константинополе, легаты провели
совещание с греками о возможности соединения Церквей. Речь, как всегда, шла о
Filioque. Греческим представителем был назначен Варлаам. Он был энергичен, хорошо
знаком как с западным, так и с восточным менталитетом и культурными особенностями
- словом, как нельзя лучше подходил для диалога с латинянами. Еще одно немаловажное
удобство состояло в том, что он не занимал никакого официального положения в Церкви,
так что в случае недоразумений или затруднений от него всегда можно было отречься.
По случаю предстоящей дискуссии Варлаам опубликовал 21 короткий
трактат, в которых яростно нападал на Фому Аквинского. Фома в своих писаниях пользовался
Аристотелевым методом силлогизмов и, придерживаясь философского реализма, доказывал
возможность познания Бога. Варлаам же в своих трактатах призывал западных коллег
читать Дионисия, который доказывает, что человеку не дано знать Бога. В таком
же духе он отвергал силлогизмы своих оппонентов, заявляя, что нам ничего неизвестно
об исхож-дении Святого Духа вследствие невозможности бого-познания, и поэтому
следует просто подчиняться авторитету Церкви и Предания. Вдобавок Варлаам позволил
себе иронизировать над схоластическим методом доминиканцев, и те, оскорбленные,
уехали в Керчь.
Трактаты Варлаама продолжали циркулировать и в конце концов
попали на Афон, где их прочитал Григорий Палама. Около 1335 года Григорий написал
Вар-лааму чрезвычайно вежливое письмо. В этом письме он напоминал Варлааму о Боговоплощении
и, ссылаясь на афонских исихастов, говорил о непосредственном христианском опыте
богообщения. По мнению Григория, отрицание возможности богопознания, проповедовавшееся
Варлаамом, было наихудшей ересью.
Письмо Григория Паламы привело Варлаама в крайнее раздражение,
но в то же время возбудило его любопытство. Он решил лично познакомиться с исихазмом
и навестил местных исихастов в Фессалониках и Константинополе. То, что он увидел,
глубоко возмутило его гуманистический склад ума, взлелеянный греческой философией
и проникнутый духом классической культуры.
Они посвятили меня, - писал он, - в свои чудовищные и абсурдные
верования, описывать которые унизительно для человека, обладающего хоть каким-то
интеллектом или хоть малейшей каплей здравого смысла, -верования, являющиеся следствием
ошибочных убеждений и пылкого воображения. Они сообщили мне об удивительном разлучении
и воссоединении разума и души, о связи души с демоном, о различии между красным
и белым светом, о разумных входах и выходах, производимых ноздрями при дыхании,
о заслонах вокруг пупа и, наконец, о видении душой нашего Господа, каковое видение
осязаемым образом и в полной сердечной уверенности происходит внутри пупа.
(Послание 5, к Игнатию)
В этом описании трудно распознать, имеем ли мы дело с невежественным
искажением методов Никифора Исихаста или псевдо-Симеона или же с сатирой самого
Варлаама. Как бы то ни было, Варлаам принял свои открытия всерьез и отождествил
монахов-исихастов с мессалианами или же богомилами-еретиками, наводнявшими тогда
Балканские страны.
Последовавшая полемика между Варлаамом и Па-ламой сводилась
к вопросу о богопознании, христианской антропологии и духовной жизни. Замечательно,
что в этой полемике обе стороны ссылались на авторитет все того же псевдо-Дионисия.
В ответ на выпады Варлаама Григорий написал три трактата "В
защиту священно-безмолвствующих", то есть исихастов. Это были первые три из девяти
трактатов, посвященных этой теме и составлявших три триады, - в традиции Дионисия.
В полемическом пылу Варлаам обозвал исихастов όμφαλόψυχαι
(омфалопсихи), "пуподушники". Его обвинения монахов в мессалианиз-ме и
богомильстве могли иметь серьезные последствия, ибо он все еще был в фаворе в
Константинополе.
В 1339 году Варлаам был послан к папе римскому в Авиньон для
очередных переговоров о соединении Церквей и для запроса о крестовом походе против
турок. Папа требовал сначала соединения, а лишь потом обещал послать войско. Варлаам
просил посылки войска в обмен на обещание соединения. Тогда же он написал трактат,
в котором излагалась его программа соединения Церквей. Программа состояла в том,
что, поскольку об исхождении Святого Духа никому ничего неизвестно, следует выкинуть
Filioque из Символа веры, а рассуждения на эту тему оставить на совести богословов
-пусть думают, кому как нравится. Папа отверг программу Варлаама, сказав, что
римская Церковь уже решила вопрос об исхождении Святого Духа от Сына и что от
греков требуется одно: признать это решение. Варлаам уехал домой в Константинополь
с пустыми руками, не добившись ни войска, ни церковного единства. В Константинополе
он столкнулся с оппозицией монахов, которые тоже отрицали, что вопрос о Святой
Троице можно решить по-варлаамовски, то есть простой ссылкой на "незнание" Бога.
Тут можно заметить, что современная западная культура характеризуется
такой же "варлаамовской" мыслью. Отвергая понятие причастия божественной жизни,
доступного всем людям во Христе, христианский Запад в основном трактует христианскую
веру как зависящую от внешнего авторитета, что хорошо понял еще А. С. Хомяков.
Протестанты утверждают (или во всяком случае утверждали) формальный авторитет
буквы Писания. Реакцией на такой подход было установление незыблемого папского
авторитета. Обе стороны в равной степени чужды восточному опыту, основанному на
опыте самой Церкви, доступном всем ее членам и только ограждаемом, а не создаваемом
авторитетом Писания, епископов и соборов.
В результате спора Варлаам опубликовал свой последний трактат
- "Против мессалиан", а Григорий -свои три триады в защиту исихастов. В 1340 году
Па-лама уезжает из Салоник на Афон, где вместе со своими друзьями и единомышленниками
составляет "Свя-тогорский Томос". Этот документ в поддержку Пала-мы против Варлаама
был подписан всеми афонскими игуменами на нескольких языках.
В конце концов спор был представлен на рассмотрение собора,
который состоялся в Константинополе в 1341 году и осудил Варлаама (10 июня). Варлаам
немедленно покаялся и принес свои сожаления, которые, 1 однако, вряд ли были искренними,
ибо в тот же вечер он отплыл в Италию, где вскоре был рукоположен в [ епископы
папой римским. Не найдя применения своим богословским талантам, он впоследствии
преподавал греческий язык великому Петрарке.
Собор 1341 года подтвердил учение святого Григория Паламы о
возможности непосредственного знания Бога. Но это учение, которое предполагало
различение в Боге непознаваемой сущности и "нисходящих энергий", подверглось критике
со стороны некоторых византийских богословов - Григория Акиндина и Ни-кифора Григоры.
Как часто бывало, богословские споры оказались неотделимыми от борьбы политических
партий. Оказавшись в противном политическом лагере, Палама подвергся преследованиям
со стороны константинопольского патриарха Иоанна Калеки в течение гражданской
войны 1341-1347 годов. Критики его богословия получили поддержку правительства.
Но за победой Иоанна Кантакузина в 1347 году последовало торжество
паламитского богословия. Сам святитель Григорий был поставлен митрополитом Фес-салоникийским.
В 1351 году большой собор в Константинополе вынес определение, подробно излагая
его учение. После смерти Григория (1359) скоро последовало причтение его к лику
святых (1368).
Творения святителя Григория Паламы
1. "Слова аподиктические" ("доказательные") содержат обсуждение
проблемы Filioque.
2. Несколько писем к Варлааму и к более позднему оппоненту,
Акиндину, на тему Filioque, а также о вопросе богопознания.
3. Три триады (9 трактатов) "В защиту священно-безмолвствующих"
(исихастов) - это основной труд Паламы.
4. С этими триадами связан манифест афонских монахов, составленный
святителем Григорием, - так называемый "Святогорский Томос".
5. Трактаты на различные темы, среди которых наиболее важны
семь трактатов против Акиндина, содержащих полемику о божественных энергиях.
6. Трактаты, написанные против последнего оппонента, Никифора
Григоры (ок. 1355 г.).
7. Несколько сочинений духовного содержания, среди которых находим
жизнеописание святого Петра Афонского, знаменитого отшельника X века.
8. "Слова" ("гомилии"), содержащие проповеди на все 53 воскресенья
в году. Согласно существовавшему обычаю, епископы в конце жизни публиковали собрание
своих проповедей. "Слова" святителя Григория не содержат почти ничего, касающегося
спора об энергиях Божиих, отличаются живым стилем и свидетельствуют о Григории
как об ответственном епископе и хорошем пастыре.
Богословские взгляды святителя Григория
Григорий Палама стоит в одном ряду со всеми традиционными православными
богословами. Центральными для его мысли являются следующие два утверждения. Во-первых,
тварный характер мира, отличающий его от Бога именно своей тварностью, которая
выражается словом ^>ύσις (фисис), природа, естество.
Природа хотя и не божественна, но в силу своей "сотво-ренности" отражает божественный
замысел о мире и человеке. Во-вторых, природа проявляется в наиболее совершенном
виде только в общении с Богом. Именно поэтому совершенство явилось нам в виде
Богочеловека Христа. Но естественный тварный разум даже в падшем виде также обладает
доступом к Богу. Постулируя такую возможность, следует в то же время иметь в виду,
что исчерпывающее видение сущности Божией тварному разуму недоступно, -
он может познавать Бога лишь по аналогии или посредством отрицания, отбрасывая
все то, что не есть Бог.
В этом контексте Палама подробно обсуждает роль греческой философии
в христианской мысли. В общем и целом к греческой философии он относится недоброжелательно,
что проявляется в его полемике против Варлаама. Варлаам, так же как и Палама,
настаивал на невозможности познания Бога, но свои доводы он строил, пользуясь
Аристотелевой логикой: эта последняя неприменима к богопознанию, ибо у Аристотеля
всякое знание начинается с чувственного опыта. Конечно, и Палама признает, что
Бог непознаваем, но не из-за чувственности человеческого опыта, а по причине Своей
собственной абсолютной трансцендентности. Но, с другой стороны, Палама утверждает
возможность некой интуиции божественного через творение Божие, через окружающий
мир, где присутствуют божественные идеи, силы или энергии. Греческие философы,
по его мнению, "промахнулись" (интересно, что греческое άμαρτάνω
(амартано), грешить, как раз и означает "промахнуться"), гордость омрачила
их разум (см. Рим. 1, 21; 1 Кор. 1, 20): им дано было все необходимое для обладания
мудростью, но они не воспользовались сво-? им знанием по назначению. Святитель
Григорий считал, что христиане должны обращаться с греческой философией, как фармацевты
со змеями: сначала нужно их убить, затем препарировать, извлечь яд и приготовить
из него противоядие.
Не следует, однако, зачислять Паламу в ряды обскурантистов.
Нужно всегда иметь в виду, что его бо-гословствование не было систематическим,
- он писал полемические сочинения, а в контексте полемики некоторые преувеличения
вполне объяснимы и оправданы. Как уже отмечалось, в споре между Варлаамом и Па-ламой
большую роль играли писания псевдо-Дионисия Ареопагита, которого Варлаам считал
классическим примером совместимости богословия с греческой философией. Святитель
Григорий также ссылался на псевдо-Дионисия, но в несколько "христианизированном"
варианте.
Возникал вопрос: если греческая философия не может дать нам
видения Бога, то что же может дать его? Палама ссылался на опыт исихастов, опыт
постоянной молитвы, ведущий монахов к созерцанию божественного света, - опыт Церкви
во Христе и во Святом Духе, конечно, недоступный естественному падшему разуму.
В интерпретации Варлаама монахи были попросту невеждами, предававшимися бессмысленному
созерцанию собственных пупов, которое они выдавали за опыт бо-гообщения. Ничего
большего Варлаам в них не увидел. Выступая на стороне афонских монахов, Палама
защищал не просто один из способов молитвы, но целое мировоззрение. Для него защита
исихастов была в то же время утверждением возможности богопознания, возможности
еще в этой жизни видеть нерукотворный свет Преображения, о котором писал преподобный
Симеон Новый Богослов.
Начиналось это утверждение с антропологии. Для святителя Григория
Паламы, как и для святителя Ири-нея Лионского, и, можно сказать, для всей святоотеческой
традиции, человек представляет собой единство тела, души и духа. При этом дух
человека неотделим от жизни самого Бога - от Духа Святого. Если человек отказывается
от этого природного, естественного родства с Творцом, он сам подвергает себя смерти,
теряет свою человечность. В этом родстве человека с Богом через дух состоит смысл
и содержание "образа Божия" в человеке. Однако образ Божий не ограничивается лишь
одним духом. Христос явился нам во плоти, почтив тем самым и человеческое тело,
чтобы - по риторическому выражению Паламы - пристыдить ангелов, которые в противном
случае слишком бы возгордились. Ангелы - всего лишь вестники, тогда как человек
- венец и царь творения именно потому, что в нем сосредоточено все творение, включая
духовный и материальный мир. Душа человеческая не живет, как утверждали платоники,
в ожидании освобождения от рабства телу; напротив, душа любит тело и пребывает
с ним в неразрывном единстве. Помимо греха в человеческой жизни нет ничего дурного.
С приходом Христа даже смерть превратилась в блаженный покой, перестав быть ужасным
и бессмысленным концом.
Такой взгляд на человека как на единое целое, как на союз души
и тела, объясняет, почему согласно иси-хастам в молитве должно участвовать и тело,
- душа не может молиться одна. Мы в церкви также всегда имеем дело с материей
и с нашим телом: мы падаем! ниц, преклоняем колени, осеняем себя крестным зна-|
мением, целуем иконы и почитаем мощи святых угод-1 ников. Более того, в качестве
питания мы получаем Тело и Кровь Спасителя. Связь молитвы с дыханием -лишь выражение
общего положительного отношения к телу, постоянно подчеркиваемого Паламой в его
писаниях. Тело следует подавлять и ограничивать лишь тогда, когда оно восстает
против духа и стремится к независимости от него.
Как уже отмечалось, Палама считает сердце центром психосоматической
жизни человека. В этом он следует скорее традиции преподобного Макария Египетского,
нежели Евагрия или же святителя Григория Нисского, традиции, восходящей к библейской
физиологии человека. В библейском, ветхозаветном понимании жизнь нельзя свести
лишь к интеллектуальному существованию, ибо она сосредоточена в крови. Поэтому
сердце и представляет собой центр жизни человека. Конечно, нет нужды понимать
такую физиологию буквально, но основной смысл ее - что тело и душа составляют
единое целое - необходим для понимания смысла Боговоплощения. Христос в Воплощении
воспринял именно это единство, всего человека, его тело и душу. На этом основании
святитель Григорий строит свое учение о молитве сердца. Когда монах молится, помещая
свой ум в сердце, ему открывается сама божественная жизнь. То же самое происходит
при освящении нашего тела в причащении Таинствам:
В Своей несравненной любви к людям Сын Божий не просто соединил
Свою божественную Ипостась с нашей природой, облекшись живым телом и разумной
душой, дабы появиться на земле и жить с людьми (Вар. 3, 38), - о, несравненное
и прекрасное чудо! - Он также соединяется с человеческими ипостасями, сливаясь
с каждым верующим через причащение Его святому Телу. Ибо Он составляет с нами
одно тело, σύσσωμα (сиссомос, "со-телесен",
- Еф. 3, 6), превращая нас в храм целокупного Божества, - так как в Теле Христа
"обитает вся полнота Божества телесно" (Кол. 2, 9). В таком случае невозможно
Ему не просветить тех, кто достойным образом участвует в божественном сиянии Его
Тела внутри· нас, проливая сияние на их души, как некогда на тела апостолов на
Фаворе. Ибо, поскольку это Тело, источник благодатного света, в то время еще не
соединилось с нашим телом, оно сияло внешним образом на тех, кто был достоин приблизиться,
передавая свет их душам через очи разума. Но сегодня, соединившись с нами и обитая
внутри нас, оно освещает нашу душу изнутри.
("Триады", 1, 3, 38)
В этом отрывке с несомненной ясностью утверждается реальность
общения Христа с человеком в Теле Христовом. С момента Воплощения Бога не следует
искать вовне - Он находится внутри нас. Апостолы видели лишь внешний свет, ибо
Христос еще не умер и не восстал из мертвых, но после Воскресения мы все, все
без исключения, являемся самым реальным, живым образом, членами Его Тела, Церкви.
Это учение представляет собой основу всей христианской этики.
Со взглядами Григория Паламы связан целый ряд проблем - их соотношение
с неоплатонизмом, так как неоплатоники также говорили о внутреннем свете, а также
вопрос о связях между монахами-исихастами, от имени которых говорил Палама, и
мессалианством -ересью, отвергающей все учение Церкви о иерархии и таинствах
во имя личного мистического опыта. Именно в этой ереси упрекал исихастов Варлаам,
о чем речь уже шла выше. Несостоятельность этих упреков очевидна, ибо мессалиане
отрицали необходимость участия в таинствах, тогда как для святителя Григория таинства
составляли основу созерцательной жизни. Палама прямо пишет, что восприятие Христа
совершается через крещение и Евхаристию - таинства, представляющие основу и центр
всей церковной жизни, без которых Церковь перестает быть Церковью.
Неизбежным следствием христоцентрической антропологии и мистицизма
Григория Паламы явился положительный взгляд на историю, совершенно чуждьп языческому
эллинизму (включая неоплатонизм), дл$ которого всякое движение или изменение реальности
есть признак падения, тогда как красота и добро всегда воспринимаются в категориях
неподвижности. Для Паламы история, то есть движение и процесс, важна, так как
Христос явился в наш мир во времени, изменив отношения между человеком и Богом
и открыв человеку путь к истинному общению с Богом. Христос облекся человеческим
естеством и тем самым открыл каждому из нас возможность единства с Собой через
таинства. Наша жизнь в истории обращена в будущее и состоит в осуществлении всех
возможностей, данных нам Богом во Христе, для достижения спасения себя и всего
творения во Втором Пришествии. Но Второе Пришествие есть живая, уже совершающаяся
для христианина реальность в его сакраментальном и духовном опыте: будущее Царство
уже "внутри нас" (Лк. 17, 21), в ожидании полного обнаружения своей славы в последний
день. Эта эсхатологическая перспектива мысли святителя Григория объясняет терминологию
и образы, употребляемые исихастами. Они отождествляют божественную реальность,
являющуюся святым, со светом, который видели ученики Господа при Его Преображении
на Фаворе. Этот "Фаворский свет", свет Преображения, и есть "свет будущего века",
предвосхищение Царства Божия.
Помимо других претензий Варлаам обвинил пала-мизм в "навязывании
мистицизма", имея в виду харизматический аспект, присущий учению исихастов. И
в самом деле, восточному христианству в целом всегда было свойственно личное измерение
духовного опыта, в нем всегда подчеркивалось, что Христос пришел каждого из нас
спасти, а не учредить организацию. Однако сведение паламизма к одному лишь харизматическому
опыту есть искажение и обеднение этого богатого оттенками и утонченного учения.
К тому же, как мы знаем, Палама отнюдь не призывал всех стать исихастами, его
учение выходило за рамки руководства к духовной жизни. Скорее, оно было реакцией
на возникновение номинализма в христианстве, торжественным утверждением божественной
имманентности в истории и в человеческой личности.
***
Таким образом, сущность полемики между Варлаа-мом и Паламой сводилась к проблеме
богопознания. Варлаам утверждал, что человеку доступно лишь символическое представление
о Боге, а не реальное общение с Богом. Согласно учению святого Григория, реальное
общение и соединение человека с Богом, при котором Бог и человек причастны общей
жизни, возможно объективно, и основой для этого соединения служит ипостасное
единство человеческой и божественной природ во Христе. Фактически Палама защищает
христологию на уровне веры. Видение Бога возможно, когда божественная энергия
сообщается человеку, по-настоящему им усваивается. В этом состоит смысл спасения.
Сообщение божественной энергии происходит в таинствах крещения и Евхаристии, и
поэтому паламизм нельзя упрекнуть в мессалианстве.
Следуя преподобному Макарию Египетскому,
святитель Григорий понимает крещение как воскресение души, умершей в результате
грехопадения. После крещения личность начинает новую жизнь уже не одна, а со Христом.
Такое вполне реалистическое понимание крещения как начала новой жизни во Христе
исключает всякое сведение смысла таинств к одной лишь символике. Для Варлаама
Бог превыше света. Свет, который ученики Спасителя видели на Фаворе, - лишь символ
божественного присутствия, которым Христос воспользовался, чтобы "произвести впечатление"
на апостолов. Для Паламы такой подход был бы законным до Христа. В Ветхом Завете
мы видим лишь тени, символы, предвещающие реальность. Но Христос действительно,
а не символически вошел в историю' Фаворский свет был реальным божественным
светом, которым действительно сияло тело Спасителя.
Такой подход очень трудно совместить
с иерархиями псевдо-Дионисия: после прихода Христа нам не нужны ни посредники,
ни промежуточные инстанции для истинного общения с Богом. Палама разрешает эту
трудность следующим образом: иерархические триады отражают действительность, существовавшую
до Христа. Воплощение упразднило необходимость посредников. Архангел Гавриил,
принадлежащий к одному из низших ангельских чинов, был послан к Деве Марии с благой
Вестью именно в знак отмены всех ветхозаветных рангов и структур. Точно так же
и при Вознесении Христос привел в изумление всех ангелов - привыкшие к определенному
порядку, они вдруг увидели Человека, возносящегося превыше них во славу Отца.
В свете этого становится понятна
терминология святителя Григория. В употребляемых им терминах -"сущность", "энергия",
"природа" - нет ничего специфически христианского, все они восходят к Аристотелю.
Согласно Аристотелю, всякая природа проявляется через энергию. Поэтому не существует
предметов, не обладающих энергией, и, наоборот, при отсутствии энергии перестает
существовать предмет. Кроме того, у Аристотеля знание о предмете дается исключительно
посредством ощущения.
Святые Григорий Нисский и Максим
Исповедник тоже пользовались термином "энергия". Отстаивая кап-падокийское богословие,
Григорий Нисский отвергал обвинения в тритеизме на основании того, что три Лица
божественной Троицы обладают одной энергией, а потому в каждом божественном действии
участвуют все три вместе, а следовательно, есть лишь один Бог и одно Спасение.
Преподобный Максим Исповедник учил,
что во Христе присутствуют два естества и две энергии. В Нем человеческая и божественная
природы соединились ипостасно, но сохранили каждая свои свойства (энергию и волю).
Поэтому, соединяясь со Христом (то есть с Его единосущным нам человечеством),
мы причащаемся Его божественной энергии (но не Его божественной природе), пронизывающей
Его человеческую природу.
В таком же духе рассуждал и Григорий
Палама. Поскольку Спаситель обладает нетварной божественной природой, Он является
также источником нетвар-ных энергий, а потому и свет Фаворский, который
есть не что иное, как энергии Бога, также нетварен. Именно этот свет пронизывает
Его тварную человеческую природу и делается доступным нам потому, что "божественность",
то есть нетварность, есть "качество", способное передаваться от одной природы
к другой. В этом смысл традиционного понятия обожения: тварь, причащаясь
Богу, обретает "божественность", становится "нетварной", приобщается вечной жизни.
Отсюда Палама переходит к вопросу
о божественной благодати. Благодать не есть нечто внешнее по отношению к Богу,
она есть Сам Бог. В Воплощении Христа вследствие ипостасного единства человеческая
природа обрела божественность и нетварность - сущую природу Бога. Пребывая во
Христе, мы тоже обретаем нетварную природу по благодати.
Западная мысль, в частности томизм,
категорически возражает против концепции нетварной благодати. Согласно томистским
взглядам, наша природа всецело тварна, и ничего нетварного нам принадлежать не
может по определению. Мы не можем участвовать в божественной жизни, мистический
опыт нам недоступен, а Христос принес в наш мир лишь прощение грехов, "оправдание"
или своего рода амнистию. Святитель Григорий же, напротив, утверждает, что во
Христе нам открылась возможность божественной жизни.
Противники учения Паламы часто неправильно
приписывают ему утверждение о существовании как бы двух божеств, высшего и низшего,
познаваемого и непознаваемого. В действительности Палама говорил нечто совсем
другое, а именно, что
поскольку общение с Богом возможно
и поскольку в Своей сверхсущностной сущности Бог абсолютно выше всякого общения,
то между сущностью, в которой участвовать нельзя, и теми, кто участвует, существует
нечто, делающее участие в Боге возможным.
("Триады", 3, 2, 24)
Иными словами, святитель Григорий
утверждает антиномию двух логически несовместимых истин: во-первых, что Бог по
природе непознаваем, а во-вторых, что Откровение Божие в Иисусе Христе есть полное
Откровение, устанавливающее интимность и единство между Богом и человеком, описанные
святым Павлом как образ Тела, дающего человеку видение Бога "лицом к лицу". Для
Паламы это не означает "видеть божественную сущность". Сверхсущий Бог никоим образом
не может быть отождествлен ни с какой тварной идеей и менее всего с философской
идеей сущности. Бог есть личный Бог.
Когда Бог беседовал с Моисеем, Он
не сказал: "Я есмь сущность", но "Я есмь Сущий" (Исх. 3, 14). Ибо не Сущий исходит
из сущности, но сущность - из Сущего, так как Сущий объемлет в Себе целокупность
Бытия.
("Триады", 3, 2. Пар. 12)
Святитель Григорий настаивает, что
Бог не есть идея или сущность. Он - не энергия и не Бог философов. Он - личный
Бог. Он беседует с человеком. Моисей действительно слышал Его голос, он говорил
не с сущностью, не с философской абстракцией. Личный Бог делится Собою с нами
самым реальным образом, и это осуществляется через божественные энергии. Энергии,
жизнь, присутствие - какое бы название мы ни дали тому, что дает нам Бог, - все
они не есть сущность Бога, но через них нам сообщается вся полнота Его присутствия.
Когда Святой Дух сошел на апостолов в Пятидесятницу, это было реальное присутствие
Бога, а не абстрактной философской категории.
Энергии сообщаются личностям и сами
носят личный характер, принадлежа, по существу, личному Богу. Они как бы "ипостасируются"
в отдельных лицах. Когда мы почитаем святых, мы на самом деле чтим божественное
присутствие в том или ином праведнике. Отдельные лица в истории были названы "друзьями
Бога", и вообще люди могут действовать божественным образом, и поэтому в своем
ближнем мы можем видеть Христа.
Из всего этого следует, что даже
о спасении мы можем говорить лишь в личном смысле. Нельзя спасти вещи, культуру
или абстрактные идеи - спасены могут быть лишь люди, то есть личности, творящие
культуру, идеи и пр. Через людей спасаются природа и достижения цивилизации, ибо
человека невозможно изолировать от окружающей его среды, естественной и культурной,
от его собственного творчества. Мы освящаем воду, елей и даже пчел, но освящаем
их не самих по себе, а чтобы использовать их для человеческих нужд. В каком-то
смысле мы освящаем не воду, а наше пользование водой. Даже Евхаристия не может
служить ничем другим, кроме как пищей человеку. Поэтому Православию чужды западные
догматы о пресуществ-лении и поклонении Святым Дарам вне евхаристической трапезы.
Еще один интересный пример: говоря о крещении Византийской империи или же Руси,
мы должны принимать во внимание древний подход. Крещение принималось через личность
властителя, который олицетворял свою страну, страну же как таковую крестить нельзя.
Христианское понимание спасения
как события личного привело к десакрализации природы, разрушив восточный и античный
мифы о божественной природе элементов тварного бытия. Отныне все они устремлены
к человеку, который, осуществляя свое личное спасение, увлекает за собой все свои
взаимоотношения, все жизненные атрибуты, все, что связано с ним, - друзей, родственников,
таланты, творения своих рук и тому подобное. К примеру, можно думать, что Моцарт
будет спасен вместе со своею музыкой. С другой стороны, поскольку святой Савва
был сербом, он и спасется как серб, но это не значит, что благодаря ему спасется
вся сербская нация как целое.
Возвращаясь к западным возражениям
против не-тварной благодати, следует сказать, что они вытекают из схоластического
учения о "божественной простоте", понимаемой в чисто философских категориях. Оставляя
в стороне вопрос о правильности этой догмы, остановимся на вопросе о соотношении
между сущностью и энергией. Для Паламы - это два действительно различных понятия,
но из этого не следует, что множественность энергий свидетельствует о наличии
сложности в Боге. Бог не "разделен" на три Лица, так же как и нельзя сказать,
что три Лица божественной Троицы "составляют" Бога. Напротив, каждое божественное
Лицо содержит полноту Бога, и точно так же каждая божественная энергия есть Бог.
Бог не "состоит" из Красоты, Мудрости, Истины и так далее - Он есть Красота,
Мудрость, Истина, и в каждом из них раскрывается Его полнота.
Передача, сообщение энергий носят
относительный характер, выражающийся в том, что Бог наделяет разных людей различными
дарами. По выражению святителя Григория, Бог "умножает" Себя, становясь "всем
для всех" (1 Кор. 9, 22). Он не замкнут в философских категориях, но, умножаясь
Сам, умножает разнообразие творения.
Далее в своем учении Палама подчеркивает,
что божественная сущность есть причина энергий. Это означает, что Бог в Своей
сущности выше, чем Его энергии. На философские возражения западных богословов,
упрекавших Паламу в проповедовании "высшего" и "низшего" Божества и в отрицании
простоты божественного существования, Палама отвечал, что никакое умножение божественных
явлений или энергий не может изменить единства Бога, ибо Он - вне категорий целого
и частей и, оставаясь непостижимым в Своей сущности, полностью являет Себя в каждой
энергии как Бог Живой.
В заключение следует сказать несколько
слов о месте учения святителя Григория в истории культуры. Исторически паламизм
сложился в то время, когда в Европе началось Возрождение - период зарождения гуманизма
и неизбежно связанной с ним секуляризации культуры. В то время как на Востоке
снова расцветала святоотеческая мысль, направленная к синтезу человеческого и
божественного, западная мысль навсегда разделалась с Богом, поместив Его на небесах
и занявшись решением человеческих проблем в нашем мире без Него.
Всем известно, что современная европейская
цивилизация представляет собой результат развития западной культуры, что Возрождение,
Реформация и Контрреформация одержали триумфальную победу в истории западного
мира. В то же время паламизм, застыв навеки, не оказал совершенно никакого влияния
на западную жизнь, навсегда остался малопонятным, доступным лишь специалистам,
мистическим восточным учением. Очевидно, отрицать все достижения западной цивилизации
невозможно и лицемерно, ибо отказаться от них мы не в состоянии. В противном случае
нам пришлось бы перестать пользоваться телефонами, вычислительными машинами, автомобилями
и так далее и удалиться на Афон. Следует признать, что жизнь в средние века, по
нашим стандартам^ была не так уж удобна, что удобства нашего века не лишены некоторой
приятности и мы привыкли ими пользоваться без зазрения совести.
Но не очевидно ли всем нам, что
современная западная секуляризованная культура зашла в зловещий тупик, грозящий
ей неминуемой гибелью? И не очевидно ли также, что человек не находит в ней той
божественности, того живого Бога, жажда Которого не иссякает в его сердце? И тут
следует вспомнить, что учение святителя Григория Паламы отнюдь не отвергает положительного
значения "этого" мира, но дает богословский "ключ" к его пониманию, к пониманию
наших взаимоотношений с Богом. Без этого ключа нет конечного спасения человеку
и всему тварному бытию.
|
