А. В. Муравьев

ИНВЕКТИВЫ ГРИГОРИЯ БОГОСЛОВА ПРОТИВ

ЮЛИАНА КАК ИСТОЧНИК ПО

РАННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Оп.: Византийские очерки. М., 1996.

Святитель Григорий Богослов был почти ровесником Юлиана Отступника. Он родился в 329/330 г. в г. Арианзе в Малой Азии (юго-запад Каппадокии) в семье сначала сектанта-ипсистария, а затем - епископа, тоже Григория. В юности он мечтал о карьере ритора, но жизнь его сложилась по-другому. Ему довелось войти в историю в качестве одной из самых ярких фигур истории ранней Византии. Епископ Назианза, занимавший даже некоторое время Константинопольскую патриаршую кафедру, пламенный и даровитый богослов, он сыграл одну из ключевых ролей в подготовке II Вселенского Собора. Богословская интуиция каппадокий-цев легла в основу православной триадологии, и заслуга Григория здесь трудно оценима . Вместе со своим задушевным другом св. Василием, будущим митрополитом Кесарии Каппадокийской, он получил отличное риторическое и философское образование. Православная традиция чтит его как одного из самых великих отцов Церкви. Для нашего настоящего исследования интерес к его фигуре определяется прежде всего тем, что он стал одним из первых обвинителей Юлиана в истории IV в н. э. Во всей дальнейшей византийской традиции именно Григорий был самым пламенным борцом с императором-отступником. Скончался он в 390 г. Мы попытаемся оценить его вклад в осмысление византийской политической мыслью катаклизма, потрясшего Римскую империю в 361-363 гг. , его причин и последствий.

В двух речах, написанных сразу по смерти Юлиана горий принимает на себя задачу дать развернутую критику покойного императора, воздвигнуть ему στήλη, то есть пригвоздить его навечно к позорному столбу '. По большому счету его задач} надо считать выполненной, но лишь отчасти. Надо, прежде всего• оговориться, что эти две инвективы были написаны для чтений

образованной публики и получили, судя по всему, некоторое хождение среди нее. Однако в памяти византийцев отложились лишь фрагменты этого «позорного столба», что и понятно - ведь _в народное сознание они попадали в основном через посредство агиографии, любимого чтения византийцев . Впрочем, в том, что касается не отдельных сюжетов, передача которых зависела от очень многих и сложных причин, а самого отношения к фигуре императора-отступника, эти две речи сыграли самую существенную роль.

Пожалуй, не будет преувеличением назвать центральной мыслью Григория - утрату царской легитимности Юлианом в результате его отступничества и последовавших за ним злых деяний. В своей XXI речи Григорий выражается прямо, од πρώτος χριστιανών βασιλέων κατά Χριστοί) μανει?... και διωγμόν έννοα των πώποτε γενομένων άπανΟρωπότατον, δσω το πιθανόν τη τυοανν'ιδι μίξας•. Здесь мы встречаем слово τυραννίς-, ключевое, на наш взгляд, для оценки Григорием Юлиана. Это слово и однокоренные ему употребляются Григорием для политической характеристики Юлиана весьма часто и в инвективах. Если посмотреть на его употребление в позднеримскую эпоху, нам будет видна определенная его эволюция. Как известно, сам термин τύραννος• известен в греческом языке с глубокой древности, и, вне зависимости от его возможной этимологии, отсылал скорее к способу, каким получена высшая государственная власть, чем к форме ее осуществления . Однако в эллинистический период акцент начинает смещаться в сторону отрицательной семантики, не переставая при этом относиться по преимуществу к способу получения власти. В римское время, именно в эпоху домината, моральная и даже религиозная семантика этого понятия приобретает все большее значение. Разумеется, есть некоторая разница между христианским узусом, который более тяготеет к религиозному содержанию, и языческим, который ставит акцент на стороне моральной. К примеру в «Scriptores Historiae Augustae» и в некоторых близких памятниках среди черт тирана выделяются «deorum impietas», «неуважение к семье», «самовластная жестокость», «развратность», «финансовые злоупотребления», «пьянство», «общая неумеренность» . Как отмечает М. Ку-тулука, в ранневизантийских текстах «термин "тиран" обозначает

См.: Georgii Monachi Chronicon / Ed. С de Boor. Leipzig 1904. P. 539-548. См.:   Uddell H. G.  Scott Я A  Greek-English   Lexicon. Oxford,   1890;   Labarbe J. L'apparition de ia notion de tyrarmie dans la Grece archaique // Antiquite classique. 1971. T. 40. Jerphagnon L. Que le tyran est contre-nature. Sur quelques cliches de l'historiographie romaine   //   La   Tyrannic Actes   de   colloque. Cahiers   de   philosophic   politique   et juridique. 1984. T. 6. P. 42-47.

77

76

тип властителя, вне зависимости от того, в каких обстоятельствах он взошел на трон... Для них (византийских мыслителей -А. М. ) Царь-РскяХеб? - сообразно своему поведению, тому, какими правилами он руководствуется в использовании власти, -может являться императором или тираном» . В византийской литературе слово τύραννος• противопоставляется царскому достоинству не только благого, христианского царя, но и царскому достоинству самого Христа . В константиновскую эпоху определение и уточнение оппозиции «царь - тиран» было проведено с ясностью у Евсевия Кесарийского, который считается автором знаменитой концепции царской власти, как изображения (είκών) власти Бога '. Евсевий объясняет, что всякое настоящее государство связано с определенной религией, a Imperium Romanum связано внутренне и внешне с христианством, так что христианство - судьба Империи . Империя есть изображение Царствия Отца Небесного, и Империя - христианская, ибо государь ее -христианин. Однако здесь надо заметить, что Евсевий, по существу, не может быть назван изобретателем этого учения. Идея о божественном предназначении Империи, как справедливо отмечает И. Мейендорф, в то время многими рассматривалась как сама собою разумеющаяся . Как известно, сам Константин назвал себя επίσκοπος- των έκτος•, что может указывать на ранневизантий-ское понимание императора как харизматической фигуры, ответственной непосредственно за обращение Империи во всей полноте в христианство ". С другой стороны, именно император принимает на себя образ того «друга Божия», которого так беззаветно искала душа раннего византийца '. Ведь и обращение Империи к христианству при Константине есть акт сознательный и именно апостольский акт императора, лично приводящего империю к победе духовной     - именно поэтому такие личности,

как Константин, св. Владимир Киевский, почитаются в православной традиции как «равноапостольные». Император-нехристианин, согласно этой идее (выраженной также и Евсевием), -есть уже по определению узурпатор, нелегитимный правитель, тиран. Он неизбежно жестоко угнетает своих подданных, рабствуя демонам, повинуясь собственным страстям . Тиран (у Евсевия это уже термин) находится в рабстве у демонов, и даже действуя с целью принесения пользы государству, вредит ему. Тиран есть непременно гонитель христиан и как таковой - враг Церкви. Таким образом, тирания по самой своей сути противостоит христианской Империи. Причина этого противостояния -в разном отношении их к христианству. Борьба между христианским императором и тираном есть религиозная война, в смысле борьбы между Богом и демонами . Любопытно, что византийцы именовали тиранами императоров-иконоборцев . Вышеуказанное, на наш взгляд, позволяет считать, что понятия «тиран» и «тирания» применялись уже в константиновскую эпоху в смысле вполне конкретных специальных терминов и не были просто расхожим ругательным словечком. Св. Василий Великий дает почти каноническое определение тирана: «нечестивый (δυσσεβής- - читай нехристианин или еретик ~ А. М. ) царь уже более не царь, но тиран»

В инвективах Григория это слово применяется к Юлиану вполне терминологично. Связь со старой идеей о тиране как узурпаторе власти видна в подчеркивании Назианзином обстоятельств получения власти Юлианом . Григорий даже настаивает на том, что Отступник действительно был узурпатором. Как известно, тот действительно подготовил и спланировал свое провозглашение войском во время галльского похода в Париже (Лютеция) вопреки закону при здравствующем Констанции ²⁰. Впрочем, внезапно заболевший Констанций, уже выступивший в поход для усмирения бунтовщика, назначил его сво-

Koutoulouka   Л/. La  tyrannic   dans   la  philosophic   byzantine   du   Xle   siecle  //   La Tyrannic. P. 54-55.

Lampe G. W. H. A Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1991. P. 1421. Farina R. L'Irapero e l'imperatore cristiano nel Eusebio di Cesarea. Zurich, 1966. P. 107 sq. Euseb. Caes. De Vita Const.

Meyendor/'fJ Unite de I'Empire et divisions des Chretiens. P.. 1993. P. 46. Эта фраза содержится в биографии Константина, написанной Евсевием. Тот же Евсевий сравнивает императора, созывающего собор, с  «общим епископом» (ο\α τις- koh'os" επίσκοπος). См.: Euseb. Caes. De vita Const. I. 44. Brown P. The Making of Late Antiquity. Cambridge (Mass. ), 1978. P. 10-26. Сравн. в этой связи слова Η. Бэйнса:  «I cannot help feeling that far more influential  in  fixing  the beliefs of East Rome was the faith  of Constantine himself. For here was no theory learned from another but rather a conviction

rooted   and   grounded   in   a   personal   experience»   (Baynes N. H. Byzantine

Studies, L., 1960. P. 49). ¹⁵     Farina R. Op. cit. P. 224-226. '⁶     Ibid. P. 231-232.

Мейендорф И. Φ. Флорентийский собор: причины исторической неудачи

// ВВ. 1991. Т. 52. С. 85. ⁸     Bas. Caesar. Horn. 12. 2 // PG. Т. XXI. Col. 389 В.

19

Ж. Бернарди добавляет к этому «списку претензий» также совращение и ожесточение населения империи (Greg. Naz. Discours4-5. ). Miiller-Seidel    I. Die    Usurpation    Julians    der    Abtriinnigen    im    Lichte    seiner Germanenpolitik // Historishe Zeitschrift. 1955. An. 10. Bd. 180. S. 225-244.

79

им преемником, так что надлежащая проформа передачи власти была соблюдена. Однако Григорий судит не столько результат, сколько намерение, и в этом он как христианин и пастырь безусловно последователен.

Таким образом, правление Юлиана определяется Григорием как «тирания», а сам он как «тиран» . Надо отметить, что вся история воцарения и краткого правления Юлиана видится Григорию не только как «чудесная», но и в высшей степени промы слительная и поучительная. Вследствие своего промыслительного характера она весьма трудна для истолкования. Четвертая речь заключает в себе мотив празднества, ликования по случаю избавления Империи (именно Империи, а не только Церкви) от тира нии Юлиана. Это повреждение в жизни государства вызвано общим грехом " , грехом отступничества, массовой апостасии, казавшейся немыслимой в христианском царстве. Григорий повторяет несколько раз, что преследования Юлиана страшны не своей массовостью (по сути речь шла о единичных случаях произвола ретивых чиновников), но изощренным коварством в расхищении паствы Христовой. Методы, которые применял для этого Юлиан, основывались на знании им изнутри жизни христиан в Империи. Именно поэтому Григорий называет Церковь «овдовевшей»"' , а это уже почти политическое обвинение. Объяснение такой позиции мы отчасти находим в странном на взгляд многих исследователей восхвалении покойного Констанция и его правления. К. Морескини, например, склонен видеть здесь «полемичес кую деформацию реальности в угоду памфлетическим нуждам» . Тот же ученый, впрочем, предлагает понимать противо поставление Юлиана и Констанция как риторический σύγκρι,σκ, где некоторое излишество как в превозношении, так и в поношении есть не более чем риторический прием °. Среди высших добродетелей Констанция как царя Григорий называет сугубое желание видеть христиан множащимися и возрастающими, это стремление он ставит выше всех прочих добродетелей государя, военно-политических успехов, справедливого правления (то κοινοί' εύνομούμενον),   финансового  благосостояния,   славы,   возвышения

В самом начале IV речи (первой инвективы) Григорий, ставя гибель тирана   (ή   τοϋ   τυράννου   κατάλυσι?)   в   библейский   контекст,   называет   его «царем аморейским» и «ассирийцем» (Greg. Naz. IV. 1). Ibid. IV. 14: ού γαρ ώς δίκαιοι παρεδόΟημεν... άλλ'ώ? άμαρτάνοιτεί κατεκρίΟημει. Ibid. IV. 16: ή χηρά χΟέ? καΐ  πρώην...  και  άνανδρο? εκκλησία. Moreschini  С. L'opera e  la  personality  dell'imperatore Giuliano nelle  due 'Invectivae' di Gregorio Nazianzeno // Forma Futuri. Torino, 1975. P. 410. Ibid. P. 419.

паря Империи ромеев над прочими владыками . «Он (sc. Кон-станций)... отчетливо сознавал, что империя ромеев возрастает одновременно с христианством (τοις- χριστιανών πράγμασι τα Ρωμαί-αιν συνηύξησε) ', что империя начинается с пришествия Христа, до этого монархия не могла установиться», - пишет Григорий ² . Юлиану в речах Григория противопоставлен также его 0окойный брат Галл, отнюдь не отличавшийся нравом кроткого Авеля, с которым его сравнивает Григорий , и следующий за Юлианом кесарь Иовиан. Говоря о нем, что тот был «επιφανής- τά те άλλα και την εϋσέβειαν», Григорий признает его достойным принять «тиранию» из рук Юлиана ' . Употребленное здесь понятие τυραννίς• явно поставило комментатора в тупик, и он никак не стал объяснять этого странного употребления слова . В переводе, однако, он пошел, как нам представляется, по неверному пути, переведя его как «pouvoir absolu». Ж. Бернарди, как кажется, не учел особенностей взглядов Григория на сущность тирании, ибо в результате тиранического правления Юлиана сама христианская империя совершает апостасию, и ей требуется пройти через покаяние, чтобы очиститься от скверны. В империи грехом отступничества заболевает и государственная власть, которая подвергается неизбежной деформации. Во второй главе мы остановимся на том, что потребовалось предпринять Иовиану, чтобы власть императора вновь стала изображением власти Господа в Царствии Божием.

Тирания начинается для Юлиана с акта узурпации высшей государственной власти, вопреки установившимся в империи формам преемства власти ³². Среди таких форм, гарантирующих легитимность преемства власти, Назианзин называет: χρόνο? -принцип наследования высшей власти, как, например, в случае с самим Констанцием; ψήφο? βασιλέως- - выбор государя через соправительство, как в схеме Диоклетиана, и συγκλήτου βουλή -решение сената. Попытки самого Юлиана продемонстрировать

Greg. Naz. IV. 37.

Ibid. Сравн.: Euseb. Caes. Hist. Eccl. IV. 26. 7. Greg. Naz. IV. 37.

Moreschini C. Op. cit. P. 418. not. 7.

Greg. Naz. V. 15: το Λδος αληθώς- τυραννίδοί άξιο?. Комментарий Бернарди: Gregoire de Nazianze. P. 321. not. 3.

Это выражение   правильно  надо  бы  перевести  как   «достойный  принять высшую власть, искаженную тиранией». Слово τυραννί? всегда имело отрицательное  значение. См.:   Liddell Η. G.,   Scott R. A   Greek-English   Lexicon. P. 1590; Lampe G. W. H. A Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1991. P. 1421. Greg. Naz. IV. 46.

81

80

единство императора и сената путем декларации нельзя рассматривать как возвращение сенату его прежних полномочий. Однако случай Юлиана действительно представляет собою некоторую юридическую проблему: он был провозглашен галльскими легионами, но не был признан живым императором, что позволяет числить его бунтовщиком и узурпатором. Любопытно, что именно Констанцию Григорий ставит в упрек выбор Юлиана преемником

Дальнейшая политика Юлиана, направленная против христиан, которая и составляет основную сущность тирании (деспотизм), оценивается Григорием как безусловно идущая во вред и на подрыв государства. Всю деятельность Юлиана положительного свойства, вроде бы направленную к укреплению государства, как то «приемлемая организация почтовой службы, облегчение бремени налогов, выборность магистратур, борьба с воровством, и прочие, поражающие воображение меры, должные принести пользу государству (τω κοινω)» , Григорий сопоставляет с другой деятельностью:

Восстания в народах и городах, разбитые родовые связи, нестроения в жилищах, разорванные браки, что, как кажется, всегда есть следствие зла, и было в сильнейшей степени таковым; что же все это добавило славы ему самому (sc. Юлиану - А. М. ) или укрепило государство   ^J?

Несколько ранее Назианзин прямо говорит, что в условиях, когда христиане составляют значительную часть населения Им перии, открытая антихристианская политика есть прямая угроза государству (ουδέ ν έτερον ην ή την'Ρωμαίων παρασαλεύειν αρχήν και τω kolvuj παντι κινδυνεύειν ' ). Деспотические антихристианские действия Юлиана проявляются:

1)     в насильственном изменении наименования (официального) «христиане» на «галилеяне» ³⁷;

2)     в произвольном обращении с символами государства (отмена лабарума и введение языческой государственной символики    );

3)           в изгнании христиан с «дворцовых» должностей (μεταποιεί μέν τα βασίλεια) и «чистка» в рядах высшего военного командования (ΰποποιέί δέ то στρατιωτικόν     );

4)           в применении всевозможного коварства в совращении христиан (попытка хитростью ввести изображения демонов [т. е. языческих богов - А М.] в почитаемые изображения императора , в приказе солдатам бросать фимиам на языческий алтарь для того, чтобы получить плату в день выдачи жалования ), планах лишить христиан права защищать свои права в судебном порядке    ;

5)           в открытых актах насилия, как в случае с растерзанием доброчестных девственниц (παρθένους• άγνάς^-) ' или с издевательством над священником Марком из Аретусы ⁴⁴;

6)           в издании «школьного эдикта», запрещавшего христианам преподавать античную литературу и риторику, что вполне естественно воспринималось христианами как попытка лишить их культуры и образования, то есть τυραννία τοΰ λόγου   "\

Об этом эдикте следует сказать особо. Именно его издание 17 июня 362 г. вызвало настоящую бурю возмущения среди христиан и дало им понять, что за них взялись надолго и всерьез. Для Григория мера преступления закона кроется не столько в самом факте запрета христианам преподавать риторику, сколько в узурпации культурного наследия. Несмотря на отрицательное отношение к религиозной стороне античного наследия, Григорий, так же как и другие каппадокийцы, считал это наследие своим и склонен был рассматривать «школьный эдикт» как акт нарушения закона, попрания прав граждан, которые со времени миланского эдикта пользовались всеми правами граждан Империи ' . И именно в силу того, что акт издания этого закона есть действие не правовое, а противоправное, император, издающий такой закон, - не царь более, но тиран . Григорий даже призывает (разумеется риторически) Юлиана вступить в ораторский диспут

82

Moreschini С. Op. cit. Р. 417.

Greg. Naz. IV. 75.

Ibid.

Ibid. IV. 74.

Ibid. IV. 76. Некоторыми учеными на основании слова νομοΟΐτήσας даж^е

высказывалось  мнение  об  издании  специального  закона  об  изменений

именования христиан, см.: Kurmann A. Gregor von Nazianz... S. 259.

Greg. Naz. IV. 66.

Ibid. IV. 64.

Ibid. IV. 80-81.

Ibid. IV. 84.

Ibid. IV. 96.

Ibid. IV. 87.

Ibid. IV. 89-90.

Ibid. IV. 5-6.

Pelikan J. Christianity and Classical Culture. New Haven; L., 1993. P. 176.

Greg. Naz. IV. 6; 100.

83

и доказать, что слово «то έλληνίζαν» имеет значение прежде всего религиозное    . Сам Григорий ставит этому веские возражения.

Поведение Юлиана как государя характеризуется как «слишком мальчишеское», «легкомысленное», «недостойное государя   ' » Григорий говорит о попрании Юлианом всех норм права, называя его «беззаконным законодателем» ° .

Особо надо сказать об одном важном обосновании, ставящем тиранию Юлиана в разряд прямых политических и законодательно оформленных действий. Григорий считает политику натравливания язычников на христиан гораздо более опасной и коварной, чем прямые эдикты императоров-гонителей прежних времен. Обоснование этого факта Григорий видит в том, что воля царя в Империи является неписаным законом и требует к себе ответственного отношения ' . Царь, самовластно и деспотически распоряжающийся жизнью и смертью своих подданных, руководствуясь при этом лишь собственными желаниями, есть нарушитель закона, как преступающий его и не оправдывающий меру ответственности. Юлиан и правда не издавал эдикта против христиан, но он поощрял преследователей христиан, что, по мнению Григория, много хуже. С другой стороны, известные меры, принимавшиеся Отступником для поощрения иудеев (прежде всего неудачно закончившаяся попытка восстановления иерусалимского Храма), также есть проявление этой политики лицемерного разрушения порядка в Империи.

В целом тирания имеет в качестве конститутивных признаков не только открытое насилие по отношению к христианам и, тем самым, вред в отношении государства, но и неразумную внешнюю политику (прежде всего имелась в виду Персидская кампания). Об этой последней надо сказать особо. Григорий, разумеется, не мог не знать о долговременном стратегическом интересе Империи на Востоке ° . Осуждение военной кампании формулируется Григорием в связи с общей направленностью деятельности Юлиана. Отступник избрал для начала войны самый неблагоприятный момент, когда развязанное им гонение значительно дестабилизировало внутреннюю обстановку в Им-

перии ". Понятно, что поражение ромеев в войне и сама смерть Юлиана по мысли Григория не были случайностью. Персы, как говорит Григорий, излечили его от помешательства ° . Вообще говоря, симпатия Григория к персам, весьма затрудняющая исследователей григориевых речей '', на наш взгляд объясняется довольно просто: когда Назианзин утверждает, что если бы не поражение от персов и не смерть в войне самого императора, то армию ждало бы полное уничтожение ^d , он хочет сказать лишь, что персы выполнили промыслительную роль разрушения замыслов тирана. Никакой особой симпатии к персидской державе как противнику ромеев Григорий, разумеется, не испытывал. Этот пассаж обусловлен помимо требований концептуального характера еще и риторической пропорцией, о которой мы уже говорили в связи с Констанцием. Пагубное помрачение сознания государя, истово предавшегося искоренению христианства и разного рода гаданиям^ не позволило ему как следует подготовить Персидский поход '". Кроме того, у Григория прослеживается мотив гордыни и тщеславия Юлиана, толкнувших его на начало кампании ° . В политическом искусстве, по мнению Григория, необходимо различать понятия «храбрость» и «безрассудство» ' . В основе Персидского похода было именно последнее, ибо тиран, опирающийся лишь на свои чувства, не может быть хорошим политиком. В организации и проведении кампании Юлиан больше полагался на гадания и всякого рода мантику, чем на реальное положение дел ' . Унизительные условия мира 363 г. , подчеркивает Назианзин, есть лишь следствие тирании, и за них Иовиан никоим образом не может быть ответствен . Однако поражение в войне - величайший позор для государства, и оно может быть целиком списано на счет Юлиана, своим грехом и своей политикой доведшего государство до потери части территории.

Однако тирания Юлиана проявляется не только в актах насилия и неразумия, хотя среди признаков тирании эти - опре-

84

Ibid. IV. 104-105.

Ibid. IV. 75, 61.

Ibid. IV. 97.

Ibid. IV. 61;  93:  το   γαρ   βούλεσΟαι   βασιλέως   άγραφο?   έστι   νόμος   τώ   κρ'^;

συι-ηγορούμίνος     και     πολύ__ γζ     των     γρατττώΐ¹     ισχυρότερος,     των     δυι-ασ'

βοηθούμενων.

Dodgeon Ν. Η., Lieu S. Ν. С The Roman Eastern Frontier and the Pets

Wars A. D. 226-363. L. : N. Y., 1994. P. 1-4; 231.

Greg. Naz. V. 8; Сравн.; Moreschini С. Op. cit. P. 422.

Greg. Naz. IV. 48.

Moreschini С Op. cit. P. 420.

Greg. Naz. V. 15.

Ibid. IV. 74: το ημέτεροι-  μέϊζον και  περισπουδαστοτΕρον ώστε  λήρον και  παιδιάν

αύτω το κατά Πέρσας- νομίζίο-Οαι. См. также: Ibid. IV. 83, 86; V. 8, 9, 11.

Ibid. XXI. 32.

Ibid. V. 8.

Ibid. V. 9.

Ibid. V. 15.

85

деляющие. Немалую роль играет также и этическая оценка кесаря. Впрочем, дело здесь не столько, или не только, в том, хорош или плох Юлиан с нравственной стороны, сколько в нарушении им определенного decorum'a, то есть норм поведения византийского государя. Разумеется, Григорий восстает против попыток обеления и чуть ли не обожествления Юлиана, что имело место прежде всего у образованных язычников вроде Ли-вания, и специально предупреждает всякую попытку выставить покойного тирана как «ήδυν καΐ φιλάνθρωττον» . Более того, жестокость и коварство императора заставляло краснеть его приближенных . Григорий упоминает о гаданиях и всяческой мантике, которых стыдился сам Юлиан, пытаясь скрыть их от людей. Хитрость и лицемерие, с каким Юлиан проводил свои меры в жизнь, Григорий оценивает как «πόρρω βασιλική? μεγάλο πρεπείας•» . Жестокое и непредсказуемое обращение с посетителями двора также есть нарушение decorum'a. Его поведение было настолько смехотворно и нелепо, что даже иностранцы, попадавшие во дворец, не могли удержаться от смеха °. Прежде всего таким недостойным императора поведением оказывается его приверженность мантике, обильным жертвоприношениям и колдовству. Конечно, помимо нелепости и чрезмерности, проявлявшихся в поведении тирана, его усердие в пропаганде и восстановлении разного рода магических практик, прежде всего неоплатонизированной теургии, уже само по себе представляло угрозу духовному климату Империи ^(,<i. Знаменитое описание внешности Юлиана в 23 главе V речи просто пронизано насквозь мыслью, что такой человек не может быть государем.

Хотя две речи Григория и писались для назидания всей читающей публики, и на это указывает почти гомилетическая концовка V-ой речи с призывом к покаянию и прославлению Бога, однако цель Григория - вынести формальный приговор тирану, создать в памяти читателей, если так можно выразиться, юридический прецедент. Ранневизантийская политическая теория устами св. Григория Богослова вырабатывала противоядие от тирании. При этом любопытно, что критерии оценки сущности государственной власти весьма определенны: к примеру, Констанций, несмотря на его покровительство арианам и весьма серьезные злоупотребления властью на местах, о которых мы читаем у Аммиана Марцеллина, не считается у Григория тираном. Тиран

для Григория - это прежде всего царь, допускающий искажение власти в результате отступничества от правой веры, разрывающий само средостение Империи, связь с христианством, и лишающий государство сотериологической перспективы. Григорий, как и Евсевий, не изобретает нового учения и не вводит новых понятий. Та система взглядов, которую мы попытались вычленить в основе его критики, была нормальным и регулярным представлением его эпохи, с той разницей, что именно ему пришлось выразить ее в прямой форме. Если Евсевий говорил о тирании в основном ретроспективно или как о теоретической возможности, то Григорий указал на форму действительного воплощения этой тирании в жизни Империи. Мы не склонны говорить о каком-то особом влиянии «политического эллинизма» Ев-севия на Григория, как это делает Ф. Дворник , но скорее надо вести разговор об общей парадигме восприятия форм и характера высшей власти в Империи и у питомца Памфила, и у константинопольского патриарха.

Ibid. IV. 94.

Ibid. IV. 97.

Ibid. IV. 110.

Ibid. V. 22.

Moreschini С. Op. cit. P. 426.

Dvornik F. Early Christian and Byzantine Political Philosophy. Washington, 1966 (DOS. IX). Vol. II. P. 695.

86