Сергей Гессен

О ПЯТИЛЕТКЕ И ПРОБЛЕМЕ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ АВТАРКИИ

Гессен С. О пятилетке и проблеме хозяйственной автаркии // Новый град. №5. 1932.

Единомышленники по «Новому Граду» уже неоднократно имели случай высказать свое отношение к евразийству, от которого нас решительно отделяет его поспешная готовность пожертвовать свободой ради идеократии. В оправдании политической свободы и разработке новых форм свободного и в этом смысле демократического строя, соответствующего пореволюционной ситуации, мы видим лаже одну из главных задач «Нового Града». Разумеется, мы не можем согласиться с напечатанной в настоящем номере статьей П. Н. Савицкого, которая даже среди работ этого блестящего, но всегда в плену своей идеологии пребывающего автора, выделяется своей евразийской заостренностью. Но она хороша уже тем, что ставит вопросы со всей возможной резкостью, вызывая несогласных с ним на столь же точные и определенные ответы.

Вопросы, вызываемые статьей П. Н. Савицкого сводятся в основе своей к следующим двум: 1. Является ли пятилетка «организацией промышленного подъема», обусловленного всем предыдущим экономическим развитием России, укладывающимся в органическую схему ее национального экономического роста и доказывающим фактическую самодостаточность России, как особого хозяйственного мира? 2. Может ли политика хозяйственной автаркии, проводимая сейчас большевиками, быть признана правильной, как с точки зрения национальных интересов России, так и с точки зрения положительного социального идеала? От решения обоих этих основных вопросов зависит уже решение и всех остальных, поднимаемых статей II. Савиц-

кого как, например, вопрос о преодолении конъюнктуры, о государственно-частной системе хозяйства и т. д.

Обращаясь к первому вопросу, мы должны сказать, что еще три года тому назад евразийцы не были одиноки в своем отношении к пятилетке, как к положительному фактору русского экономического развития. Не только иностранные экономисты, но и некоторые русские экономисты демократического лагеря эмиграции были склонны до третьего «решающего» года пятилетки утверждать и «органичность» пятилетнего плана и независимость организуемого им промышленного подъема России от капиталистического хозяйства, в частности от мирового кризиса. Пятилетка, говорили они, измышлена не большевиками, а русскими спецами, включившими в нее предположения, еще задолго до революции разрабатывавшиеся русскими инженерами и экономистами. Если она будет осуществлена не на все 100 процентов, а только на 50 или даже на 40, то все же она будет означать решительный шаг вперед на пути русского экономического роста, и при том такой шаг, необходимость которого предвиделась и требовалась русскими хозяйственными деятелями до революции. Даже когда мировой хозяйственный кризис уже совершенно обозначился, те же самые русские экономисты из демократического лагеря не утратили своего оптимизма по отношению к пятилетке. Каким образом кризис капиталистического хозяйства, говорили они, сможет отразиться на строительстве пятилетки, протекающей в условиях независимого от него социалистического хозяйственного строя?

Если чем-либо евразийский подход к делу отличается от этих взглядов, то только своим метафизическим обоснованием. Нет нужды, что метафизическое обоснование П. Н. Савицким своей евразийской точки зрения рядится в эмпирические ризы диаграммы и статистической схемы. На примере хотя бы марксизма мы видим, что, чем элементарнее метафизика, тем охотнее она принимает видимость эмпирии, в особенности той яко бы бесспорной эмпирии, которая дается статистической схемой. От этого она не перестает быть метафизикой, в данном случае метафизикой «организационной идеи», заменившей в евразий-

стве метафизику «производственных отношений». От нас скрыты ее автором теспособы вычисления отдельных показателей, да и самые показатели, сравнение которых привело его к установлению им того, что он называет «ритмом русского экономического развития», и мы не можем вслед за ним проверить правильность утверждаемого им чередования семилетних периодов подъема и десятилетних периодов депрессии. Укажем только, что, если даже такой факт, как мировая война, который и евразийцы вряд ли решатся причислить к фактам имманентного хозяйственного развития России-Евразии, оказался не в состоянии, хотя бы только на один год, сдвинуть ритм экономического развития России, то одно из двух: или ритм развития есть метафизическая сущность, по отношению к которой бессильны все факты эмпирической действительности, или подлинный ритм развития не укладывается в схему семи-десятилетнего чередования. Впрочем, самое причисление лет войны к годам промышленного подъема свидетельствует о метафизическом подходе к вопросу: П. Н. Савицкий, очевидно, считает, что увеличение выплавки стали и чугуна есть какой-то абсолютный показатель, независимо от того, идет ли выплавляемый металл на снаряды или на увеличение промышленная оборудования страны.

Если отвлечься от всей этой эзотерической метафизики организационной идеи, то в евразийском отношении к пятилетке остается бесспорной некоторая доля истины. Первоначальный пятилетний план, как он был задуман и начат исполнением «правой оппозицией», впоследствии разгромленной Сталиным, в значительной своей части вытекал из потребностей страны, продолжая русское дореволюционное экономическое развитие, и постольку был и организацией очередного промышленного подъема. Столь же бесспорно, однако, что экономическая политика Сталина, задавшаяся безумной целью индустриализировать страну на основе столь же планомерного и систематического разрушения рынка, сковала этот подъем, преждевременно задушила его, и при том в срок, значительно более короткий, чем это полагалось бы по схеме нашего автора. Если бы П. Н. Савицкий продолжил свои вычисления до настоящего

«завершающего» года пятилетки, то, думается, он принужден был бы признать, что депрессия началась уже в 1932 г., т.-е. за год до положенного ей, согласно «ритму русского экономического развития», срока. Утверждение его, что «строительство еще не приостановлено», «депрессия не началась», «промышленный подъем продолжается», противоречит всем данным советской статистики, и никакими статистическими манипуляциями этого факта отменить нельзя.

Существенен поэтому не вопрос о сроках, а другой, действительно, основной вопрос о том, в какой мере советское плановое хозяйство хоть в какой бы то ни было малой и искаженной степени является зародышем новой хозяйственной системы, преодолевающей вырождающуюся на Западе систему капитализма и соответствующей национальным особенностям России. На этот вопрос евразийцы дают двусмысленный и соблазнительный ответ. Ими отвергаются только «методы коммунистического действия», но, по-видимому, не самая цель, которой, в силу «уловки истории», коммунисты бессознательно руководствуются. Между тем статья П. Н. Савицкого сама дает данные в пользу противоположного вывода. В «преодолении конъюнктуры», т.-е. сменяющих друг друга волн подъема и депрессии, справедливо видит П. Савицкий отличительную черту подлинного планового хозяйства. Советское же хозяйство эпохи пятилетки не только не выпрямило конъюнктурной кривой капиталистического хозяйства, но, напротив, чрезвычайно усугубило ее кривизну. Форсировав до крайности подъем, оно подготовило почву для депрессии, размеры которой, в силу крайнего исчерпания всех резервов, самим П. Савицким предвидятся как необычайные. Этим лишний раз подтверждается защищаемое нами положение, что советское хозяйство отличается от капиталистического лишь тем, что все отрицательные начала последнего находят в нем свое крайнее выражение (см. нашу статью в № 4 «Нового Града»). Коммунизм — это есть капитализм в своей самой безудержной и беззастенчивой форме. Монополия внешней торговли, которой советское хозяйство отрезано от мирового, есть не что иное, как крайнее выражение той уродливой автаркии, которая есть факт современ-

ного капиталистического хозяйства и один из самых ярких симптомов его вырождения. И потому эта автаркия менее всего означает самодостаточность советского хозяйства, его социалистическую независимость, от мирового капитализма.

Тем самым, с другой стороны, дается также и ответ на вопрос об «удаче» пятилетки. Как строительство новой хозяйственной системы, пятилетка явно не удалась. Удалась ли она, и насколько процентов, просто как хозяйственное строительство? В этом вопросе П. Н. Савицкий склонен занимать оптимистическую позицию. Не впадает ли он в данном случае в соблазн смешения техники и хозяйства, смешения столь же понятного в устах иностранного инженера, сколь недопустимого в устах русского экономиста? Вопрос заключается не в том, какая часть предположенной пятилетки окажется к концу 1932 года технически осуществленной, а какая часть основанных за время пятилетки хозяйственных предприятий переживет наступивший уже период депрессии. Если депрессия будет такова, какой ее ожидает П. Савицкий, если даже просто будет продолжаться нынешнее состояние, и большинство советских предприятий окажутся через некоторое время лишенными своих капиталов, то они должны будут прекратить работу, несмотря на все совершенство своего технического оборудования. Чтобы пустить их в ход, придется обратиться все к тому же иностранному капиталу, освобождение от которого составляло замысел и raison d'être пятилетки. В этом смысле можно сказать уже сейчас, что пятилетка рухнула вся целиком, если даже и окажется верным, что некоторый процент технических сооружений, принадлежащих нынешним советским предприятиям, перейдет в наследство к новым предприятиям, который с помощью иностранного капитала придется основывать на развалинах рухнувших предприятий советских.

Таким образом ложны и губительны не только методы проведения пятилетки, но ее метод, метод индустриализации страны через уничтожение покупательной силы населения, т.-е. через разрушение рынка. Поэтому никак нельзя согласиться с П. Н. Савицким, что большевики бессознательно, против своей воли, делают национальное дело. Единственно, что правиль-

но в пятилетке — это ее замысел индустриализации страны. Но, думается, вряд ли найдется хотя бы одно эмигрантское течение, которое не признавало бы этой правды пятилетки. Даже самые рьяные защитники «мирового хозяйства» и «естественного» разделения труда между аграрными и промышленными странами, вряд ли будут оспаривать необходимость индустриализации России, значит, и тех мер протекционизма, без которых она, при нынешней исторической ситуации невозможна. С другой стороны, и П. Н. Савицкий вряд ли будет оспаривать и неизбежность широкого использования индустриализируемой Россией иностранных капиталов, в особенности, если методы советской индустриализации представляются ему самому неприемлемыми. Участие России в мировом хозяйстве является при этих условиях фактом, который в течение еще долгого периода времени будет по необходимости определять экономическое развитие России.

Какой же смысл в таком случае может иметь идея хозяйственной автаркии Евразии? Надо сказать, что из всех мыслей, составляющих евразийское учение, идея хозяйственной автаркии наименее евразийская. Сейчас это одна из наиболее интернациональных мыслей, выдвигаемая во всех странах национальными политическими группировками. В Германии идея хозяйственной автаркии защищается национал-социалистами, в Италии — фашистами, в Англии — консерваторами, в Польше — идеологами национального блока, поддерживающими диктатуру Пилсудского. Этим мы отнюдь не хотим умалить оригинальности евразийцев, которым, по-видимому, принадлежит приоритет нового обоснования этой мысли и обстановке послевоенного времени. Идея хозяйственной автаркии бесспорно важная и существенная идея, она должна быть обсуждена по существу, и при обсуждении ее надлежит отрешиться от всех тех эмоций, которые вызываются у демократических течений тем обстоятельством, что ее монополизировали сейчас националисты и диктатурщики всех стран. Прежде всего, надо сказать, что

хозяйственная автаркия не есть сейчас только нечто желаемое, в осуществлении чего право-левые приверженцы диктатуры усматривают путь к преодолению капитализма. Хозяйственная автаркия есть, увы, факт современной действительности, громко заявляющий о своем существовании и каждодневно увеличивающийся в своей подрывной, разрушительной силе. Таможенные валютные и всякого рода другие заставы, которыми даже самые мелкие государства отгородились сейчас друг от друга, каждодневно усиливая строгость ввозных и вывозных запрещений и высоту таможенных ставок, есть мыслимый предел автаркии. Крайним доктринерством было бы, однако, считать (как это делают некоторые публицисты демократическая лагеря нашей эмиграции), что эта уже существующая ныне автаркия есть только плод политического национализма. Как государство вмешивается в хозяйственную жизнь капиталистических стран против своей воли, будучи принужденным к вмешательству силою обстоятельств, так и неистовствующая сейчас автаркия вызывается глубокими сдвигами внутри мирового хозяйства, и трудно найти сейчас хоть одну политическую партию, как бы демократично и фритредерски ни была составлена ее программа, которая не приложила бы своих рук к созданию нынешнего положения. Судьба английских трудовиков и английских либералов, без участия которых в национальном правительстве не могла бы никогда «перевернуться новая страница экономической истории Англии», в этом отношении достаточно показательна. Никакими выкриками по адресу националистического интернационала нельзя отменить того факта, что автаркия есть симптом распада мирового хозяйства прежнего капиталистического стиля, и что распад этот обусловлен глубокими сдвигами внутри капиталистическая рынка. Идеология свободной торговли имела глубокий смысл тогда, когда Европа была как бы громадным промышленным городом на теле мирового капиталистическая рынка, и когда возможности горизонтального расширения этого рынка были практически неограниченными. Правда, даже и тогда — в эпоху не утратившего своей ликвидности капитала (см. нашу статью в № 3 «Нового Града») — идеология свободной торговли была внутри Европы

естественной идеологией тех стран, которые ранее других успели индустриализироваться. Ныне, когда заморские страны создали свою промышленность, и когда горизонтальное расширение достигло своего предела, видеть в свободной торговле панацею от всех бед — значит закрывать глаза на очевиднейшие факты современной действительности. Европа должна как-то перестроить свое хозяйство, чтобы выйти из настоящего кризиса, среди многообразных причин которого упомянутые сдвиги в мировом хозяйстве составляют одну из существенных его слагаемых. Дальнейшее расширение рынка, невозможное впредь в горизонтальном направлении, неизбежно должно будет принять направление вертикальное, т.-е. путь поднятия покупательной силы внутри отдельных стран, приобщение к рынку не отдаленных заморских селений, а новых и новых пластов населения внутри страны. Что это возможно лишь путем упорной и значительной реорганизации промышленных стран Европы, хотя и реорганизации их на совершению новых принципах внесения в запущенную деревню начал городской культуры, — об этом справедливо говорят новейшие аграрные программы германской и австрийской социал-демократии, также как и английской рабочей партии (см. мою статью в № 36 «Современных Записок).

Бесспорно, путь этот потребует большого творческого усилия и больших жертв со стороны всех слоев населения. Он потребует реорганизации не только хозяйства, но и других сторон общественной жизни, в частности школы, особенно сельской. Весь сложный комплекс проблем, связанных с вертикальным расширением рынка, должен быть, наконец, поставлен. Если наши консерваторы из демократического лагеря его не ставят, то они этим не спасают демократии, а ее дискредитируют и губят. Проблема не перестает быть проблемой от того, что ее увидели и поставили политические противники демократии, что, например, проблема реаграризации страны и реформы сельской школы поставлена хотя бы в Германии кругом редакции «DieTat». Как бы ни были велики жертвы на этом пути, они ничто в сравнении с тем, что бы ожидало крестьянские страны Европы, если бы, в результате неожиданного торжества доктрине-

ров свободной торговли, Америке, и Австралии было позволено затопит, своей пшеницей европейский рынок (срв. статью Н. Долинского в № 48 «Современных Записок», в которой дана яркая характеристика аграрной революции в Америке и Австралии, приведшая в течение нескольких лет к снижению себестоимости производства в этих странах вдвое). Впрочем, доктрина свободной торговли есть сейчас утопия, не меньшая, чем рецидив классического либерализма, предлагаемый экономистами типа Мизеса. Ни один ответственный политическийдеятель, как бы сильны ни были либерализм и демократизм отвлеченно принимаемой им программы, просто не найдет в себе мужества проводить ее реально в жизнь. Доктрина свободной торговли есть сейчас не столько программа, сколько лицемерный отказ от какой-либо практической программы.

Настоящая творческая программа не может сейчас быть ни политикой автаркии в ее нынешнем виде, ни политикой ее отвлеченного отрицания. Мировое хозяйство сейчас разрушено, и этот факт стабилизированной экономической войны всех против всех приобретает особенно зловещий вид на фоне успехов техники, продолжающей неустанно преодолевать границы пространства и дающей современному человечеству в руки все внешние средства для установления всеобщего сотрудничества. Примитивная связь отвлеченной механической конкуренции сейчас явно уже недостаточна для того, чтобы служить спайкой мирового хозяйства. Органическое же единство слишком сложно, чтобы могло быть осуществлено сразу. Единственный путь, который намечается сам собою, есть путь региональных соглашений, путь образования больших «материковых» экономических систем, осуществляющих внутри себя начало относительной хозяйственной автаркии. Британская Империя, Америка, Французская Империя, Средняя Европа и т. п. крупные объединения являются необходимыми предварительными этапами на пути к отдаленному еще сейчас идеалу нового мирового хозяйства. В экономической области еще более, чем в области политической, отвлеченное единство может оказаться губительным. Даже самые рьяные защитники Лиги Наций признают сейчас необходимость перестройки ее наоснове «международного

регионализма», справедливо полагая, что отвлеченное равенство ее нынешнего строения есть одна из главных причин ее слабости (срв. книгу Г. Гурвича «Letempspresentetl'idéedudroitsocial», 1931, II, гл. 3, § 1). В хозяйственной области повторение ошибок отвлеченной демократии является особенно недопустимым. Выработка конкретных форм органической демократии, — демократии, соответствующей пореволюционной ситуации, является здесь вопросом столь же настоятельным, сколь и ответственным.

Как ни представлятьсебе в деталях этот материковый экономический регионализм, одно не подлежит уже сейчас никакому сомнению: Россия в пределах нынешнего СССР (возможно, со включением некоторых лимитрофных стран) является, как и Британская Империя и как Америка, естественной экономической системой будущего «материкового» хозяйства, вырастающего на развалинах хозяйства мирового. Утверждая хозяйственную автаркию Евразии, евразийцы защищают позицию, гораздо более прочную, чем позиция германских национал-социалистов или польских автаркистов. В особенности, если принять во внимание, что П. Н. Савицкий понимает автаркию не как абсолютную самодостаточность, а как относительную независимость данной экономической системы от других материковых систем.

В своей статье П. Н. Савицкий связывает идею автаркии с идеей планового хозяйства. Что устойчивость планового хозяйства предполагает большую независимость его от внешнего рынка, — это бесспорно. Верно также и то, что плановое хозяйство должно будет покоиться в первую очередь на расширении рынка в вертикальном направлении, т.-е. на развитии покупательной силы собственная населения. И в этом отношении подлинное плановое хозяйство является полной противоположностью хозяйства советского, жертвующего внутренним рынком ради рынка внешнего. Лишнее подтверждение нашей тезы, что советское хозяйство есть не плановое хозяйство, а крайний предел вырождения хозяйства капиталистического (срв. нашу статью в № 3 и 4 «Нового Града»), В теориях автаркии эти чисто экономический соображения отступают обыкновенно на задний план перед соображениями политическими. Требуя

автаркии, немецкие национал-социалисты прямо заявляют, что автаркия должна обеспечить независимость Германии на случай войны. Тот же политический привкус слышен и в программе фашистов и польских пилсудчиков, так же как и в сталинской теории социализма в одной стране, Автаркия мыслится во всех этик случаях, как орудие великодержавности и империализма. Вместо объективации хозяйства, освобождения его от политики, мы имеем здесь, напротив, замысел подчинить хозяйство целям государства, существо которого усматривается в его «естественном» стремлении к расширению своей мощи. В этом отношении евразийцы не составляют исключения: для них хозяйственная автаркия вытекает из «организационной идеи», носителем которой является государство, а не из задачи «преодоления конъюнктуры», т.-е. возмещения хозяйству, утратившему свой автономизм, его устойчивости путем его внутренней организации. Последний замысел подлинная плановая хозяйства заключается в его объективации, в исключении из хозяйственных отношений начал произвола, превращающих собственность из орудия производства в орудие классового и политического господства. Такова задача плановая хозяйства внутри каждой отдельной страны, и таковой же она только и может быть вовне, во взаимных отношениях между отдельными странами. Автаркия в смысле подчинения хозяйства государству, превращения его в простое орудие власти и великодержавной политики государства, представляет собой прямую противоположность плановому хозяйству, которое в полной мере может быть осуществлено лишь на путях мира, а не войны, т.-е. на путях ограничения суверенности отдельных государств хозяйственным международным правом. Как внутри отдельного государства плановое хозяйство достигается не вмешательством государства, как властного союза, а пронизанием хозяйства социальным правом и подчинением государства последнему (его «демократизацией»), точно так же и устойчивость планового хозяйства во вне обеспечивается не государственной монополией внешней торговли, превращающей последнюю в орудие великодержавности, а международными соглашениями, руководимыми чисто хозяйственными мотивами, т.-е. имеющими це-

лью своей наилучшее обеспечение и согласование интересов потребителей и производителей различных стран.

Уже из этих беглых соображений явствует и наше отношение к «государственно-частной системе хозяйства» евразийцев. Что такое «государственно-частная система» П. Н. Савицкого Это есть система, «которая во главу угла ставит общее дело, но на служение ему привлекает также и частные интересы хозяйствующих лиц». Этим она отличается от капиталистического строя, в котором «во главе угла стоят частные интересы», только ограниченные «общим делом», представленным государством. Этой перемены ударения, по мнению П. Н. Савицкого, достаточно для того, чтобы преодолеть противоположность капитализма-коммунизма. Как будто простая рядоположность двух начал достаточна для того, чтобы дать нечто большее, чем эклектический «взаимный плагиат» между ними. Одно из двух: или государственно-частная система означает право государства вмешиваться в хозяйственную жизнь, — тогда это тот же «поздний капитализм». Или она означает абсолютное верховенство в хозяйственной жизни государства, по своему усмотрению устанавливающего объем «частно-хозяйственного сектора», — тогда это тот же Нэп, только открытый и честный, лишенный своего характера ловушки и провокации. Вместо произвола отдельного лица, евразийская «государственно-частная система» устанавливает произвол государства, орудием которого и должна служить хозяйственная автаркия. Произвол от этого не перестает быть произволом, и не удивительно, что евразийство ищет выхода в идеократии, т.-е. в передаче всей полноты государственной и хозяйственной власти в руки лиц, добрая воля и компетентность которых гарантируется не их заслугами, опытом и знаниями, а исповеданием ими некоторой системы догматов. Вместо объективизации хозяйства, достижимой лишь через исключение из него начала власти и господства, мы имеем здесь обожествление власти, тот же империализм, составляющий существо современного — одинаково капиталистического и коммунистического — язычества.

С. Гессен.