Записано 22 мая 1991 года Я.Кротовым
С отцом Александром я впервые познакомилась весной 1966 года. Я услышала о нем от Жени Барабанова и два месяца ездила в Тарасовку, присматривалась к нему, и весной 1966 года, наконец, мы познакомились. А в 1967 году мы уже там сняли дачу - точнее, в деревне Мурашки. На Богоявление 1968 года там крестился Сережа Хоружий. В 1970, 1971, 1974 мы снимали дачу в Новой Деревне, а в 1976 уже снимали дачу в Семхозе. Такое тесное соседство продолжалось до 1980 года, а потом из-за болезни Левы у нас такая возможность снимать дачу исчезла. В 1968 году отец предложил мне заняться иконописанием. Это была его идея, его инициатива, он дал мне краски, коробочку с флакончиками, которыми пользовался сам, когда писал иконы. "Даже если только через пятнадцать лет ты напишешь хорошую икону, -говорил он, - считай, что все удачно". В Семхозе висело несколько его иконочек: Иоанн Предтеча, у Наташи - странная, худая, бледная высокая женщина, жившая по соседству с Еленой Семеновной на Серпуховке и за ней ухаживавшая - она забрала картину маслом, написанную отцом, видение
пророку Иезекиилю. Его учила писать Марья Николаевна Соколова, которая знала его еще с тех пор, когда они в Семхозе жили во время войны с Еленой Семеновной. И как раз в тот день, когда он благословил меня писать иконы, к нему приехал Солженицын - в Тарасовку. Он стоял на службе, и после службы отец мне говорит: "А это знаешь кто - Солженицын!". Это был ноябрь 1967 года, вскоре после ноябрьских праздников, в субботу. В этом году у нас в Перово была тусовка 7 или 8 ноября: отец приезжал и служил панихиду. Он всегда старался - и в другие годы - на ноябрьские праздники служить где-нилубдь на квартиру панихиду по погибшим в лагерях. В 1967 году это было у нас.
Как-то сразу же получилось так, что мы стали на "ты".
Он был ведь молоденький в 1966 году. Он меня спровоцировал на это.
В каких-то кружках вокруг него я не участвовала - я была вся в детях, и круга общения с прихожанами у меня не получилось, хотя, конечно, надо было бы. У меня образовалась какая-то "школа" - бесконечные ученики. Разве что Наташа Ермакова... Перовский дом - отец нарисовал как-то карикатуру: ковчег, из которого выглядываем мы, Миша Меерсон - он (ковчег) существовал до 1973 года, до лета 73. Круг друзей, связанных с отцом - мы все-таки дружили отдельно. Меерсон у нас просто жил, ему негде было жить. А потом я его выставила - за его политические игры, у нас жил рядом Красин. Я без конца рожала, у меня дети маленькие, а Мишка со всякой нелегальщиной туда-сюда шастал - от Витьки к нам, от нас к Витьке. А отец протоиерей говорил: "У меня хватает проблем без политики. Я не хочу". И я Мишке сказал: "Мы тебя любим, но если тебе необходима эта крутня - селись отдельно". Это было году в 71. Аня уже родилась, зимой 70-71. Регельсон, как ни странно, сейчас мне понравился, какой он сейчас. У них свои с Женей Барабановым разборки - но там было столько личного...Впрочем, их личные страсти проходили уже после ухода от оА.
Мама умерла 8 июля 1978 года в Семхозе. Они с о А были знакомы уже больше 10 лет, и брат мой покойный у него крестился - в 67 году. Брат Петр - умер в декабре 77 года. Мама по натуре, по воспитанию была глубоко религиозным человеком, но потом у нее это все перешло в чисто религиозное оправдание большевизма - она была беспартийная большевичка с соответствующими лозунгами: лес рубят - щепки летят... Потом, когда погиб брат, когда стало ясно, что его наркомания добром не кончится, она стала пытаться обращаться уже к Богу - внутренне, или сходит свечку поставит, а потом в 77 году летом у нее был тяжелый инсульт, ее парализовала и она здесь лежала, и мы ожидали, что она умрет вот-вот. И потом она потеряла сознание и в октябре она лежала без сознания больше месяца, больше месяца она не ела, не пила, лежала еле
дышащим трупом. Я решила, что конец близок и попросила отца приехать и ее пособоровать и причастить. Нет! когда она заболела, ее парализовала, она попала в больницу - я приехала их Семхоза, пришла к ней палату - и первое, что она мне сказал: ты с отцом Александром? Привези, привези мне отца Александра. И он к ней через пару дней съездил. Тогда она вообще первый раз причастилась - в больнице. После этого мы ее забрали домой, она потеряла сознание. И после того как она месяц лежала без сознания, без еды, без воды, на глазах высыхала, я приехала к отцу и говорю: Ты знаешь, вроде мама умирает. Приезжай, причасти, пособоруй, посмотри. Он приехал, она лежит с полным отсутствие сознания, он к ней подошел, подержал ладони над ее головой, повернулся и с удивлением мне сказал: "Ты знаешь, она не умирает! Ей конечно очень плохо, но она не умирает. Я не знаю, что будето дальше, но вот сейчсас она не умирает". Он даже не стал ее соборовать, причастил и уехал. Прошло еще дней десять, она все в таком же состоянии, ни ест, ни пьет. И я думала, что уж теперь-то она наверно умирает. А в это время я делала работу для отца Владимира Рожкова, он на Рижской служил, и я как-то раз ему говорю: Я завтра не могу, я завтра еду за отцом Александром, чтобы он маму пособоровал." И он говорит: А что тебе ехать за отцом Александром! Я сейчас поеду и пособорую. И я пришла в некоторый ужас, потому что к отцу Владимиру мы относились, мягко говоря, скептически. Но он очень как-то энергично собрался, вскочил в машину, и мы поехали. И он ее соборовал. А к вечеру мама вдруг открывает совершенно ясные глаза, будто просыпается и говорит: Я что-то проголодалась. Это был для меня совершенный гром среди ясного неба, - с таким совершенно чистым сознанием. И стала оживать. Так что посрамилась я, все мы как-то считаем что таинство зависит от священника, что лучше "хороший батюшка".
Мама стала духовно оживать. Паралич конечно не прошел. И мы радовались, что она выкарабкивается. И вдруг в декабре, когда она уже подавала какие-то определенные надежды на выздоровление - погибает мой брат и мы ей об этом сообщаем. И после этого она прожила еще полгода, у нее было еще несколько инсультов, и на девятый день после смерти брата отец у нас служил панихиду, и у мамы во время панихиды вдруг стали двигаться ноги. Мы взяли ее летом на дачу в Семхоз, там у нее был инсульт - ей стало плохо, отец прибежал и сказал: "Да, теперь она действительно умирает". Они каждый день разговаривали, он с ней сидел, она причащалась. Пришел, посмотрел, тоже вот так же подержал руку - "Да, говорит, теперь она действительно умирает. И ты знаешь, она сейчас в очень хорошем духовном сосоянии. Я тебя умоляю: выкинь ты все эти шприцы, оставь ее в покое и дать ей умереть спокойно. Она очень хорошо умирает". Он ее причастил, и через неделю она умерла. Для отца такое состояние близоти к смерти. - он его определял по другому, совсем не по медицинским каким-то моментам. Тогда, осенью, он меня конечно поразил.
Причем мы вызывали скорую помощь и врача, он приходил в раздражение: чего вы хотите, ну затянулась агония.
А отец сказал, что ... Мой брат изжил свою жизнь, ему отказали - у него была последняя надежда на выезд. Он был наркоманом, все его друзья наркоманы, уехавшие как-то адаптировались и все живы; все оставшиеся - погибли. И я как-то воскликнула: Ну почему она не умерла осенью, а как-то ей Господь дал пережить вот эти жуткие полгода, эту смерть сына - Ничего ты не понимешь, -говорит отец, она ведь за эти полгода молиться научилась. Для неё эти полгода важнее, чем вся прожитая жизнь. Она только и прожила, что вот эти полгода -Господь по благодати, чудом - чудом она осталась жива - надо ей, надо ей было пережить эту смерть /сына/. У брата отношения с отцом не сложились - и как они могли сложиться, надо было выбирать. Отношения с отцом поддерживал фотограф Вадик Тарасов, он жил по моему в Хотькове, из той же компании моего брата, только он пил. Вот Вадик старался держаться, и с отцом отношения поддерживал. Он умер в 35 лет от инфаркта. Он для отца много делал, много всяких фотоматериалов. И никто об этом не знал. Костя еще такой Белозерский... не удержался у отца, такой пьющий человек.
Батюшка крестил не всех моих детей. Женю и Аню крестил Акинфиев. Но это было как-то непринципиально. Николку они крестили вдоем с отцом Николаем Ведерниковым в 72-м, в августе или в сентябре (он родился в конце мая). А Илью я крестила сама, потому что из роддома мне его выдали умирающего, и я поняла, что он запросто может умереть, и я его крестила. А потом батюшка его второй раз, хихикая, что не обязательно окунать. Тут как раз крестили Нонниной сестры кого-то из детей. Я говорю: ну тебе, что, жалко что ли,ну макни. Рубашечку оденешь ему крестильную. И окрестил, хотя конечно мог и отказаться. А крестный у него Саша Геронимус, теперь священник, из хризостомовского набора, он служит под Белгородом. Тогда-то он был мирянин, и казалось совершенно невероятным ему стать священником - мало того, что еврей, так еще и кандидат наук.
Например, у Димы не сложились отношения с отцом - это такой уж несчастный случай в нашей жизни. Он сошелся с человеком памятниковой ориентации, причем не лозкнговой (? Не удалось расшифровать, ЛП), не внешне, а именно с человеком внутренних антисемитских убеждений. На пропаганду-то Дима не купился бы, на дешевку, а тут сработало. Потом он понял.
Мы венчались в 1967 году, в Тарасовке. На похоронах батюшка, отпевая, тему слова своего мало варьирует. А на венчании он всегда говорит очень важные и новые вещи. Я обратила внимание сейчас, когда венчался Петя Ермаков - сын Наташи Ермаковой, и через пару месяцев моя дочка. Пете с Женей отец
построил свою речь на том, что Петя всю жизнь провел в этом храме, что он в хэтом храме крестился, вэтом храме рос, и в этом же храме он их венчает. А Ане с мужем он говорил о том, что надо в страдании находить радость, - на тему "радость и страдание - одно". А нам с Левой на венчании он говорил на тему претворения воды в вино в Кане Галилейской. Каждый раз он брал совершенно новый ракурс. Нам он говорил, что наша жизнь будет таким трудом, прозой, которые могут претвориться в вино только каким-то духовным усилием. А Ане он говорил о том, что она должна быть готова к страданиям, должна учиться находить в них радость. Он к проповедям-то бывало и готовился. Не всегда, но готовился. Но часто менял. Что-то просматривал - Лосского посмотрит, или Златоуста, или Бердяева. А на венчаниях и на отпеваниях он говорил совершенно экспромтом. На венчании Ани мы его и видели последний раз.
О жизни в Семхозе лучше расскажет Нонна Борисова.
Мы-то совпали по времени с Надежой Яковлевной - в 76, с ней там много общались. А к отцу так, забегали. Но там, конечно, все лето был хоровод, довольно утомительный для хозяев.
Рассерженным отец иногда бывал, раздраженным - никогда. Один раз я видела его разгневанным - когда он лупцевал Мишку, тогда еще школьника, пришедшего пьяным домой.
- эти слова записаны на память, магнитофон был отключен по просьбе Кс.
Отец протоиерей - гениальный педагог. Совершенно не понимаю, как он вырастил таких кретинов.
Сказанное им западало потому, что всегда было частью системы. Он давал сразу какие-то системные знания, а не ... Он всегда знал, кто на что способен.
Он категорически против был моего отъезда. Кошмар: я еду против его благословения. Настолько, что за полгода до смерти, зимой, он мне сказал: "Ну пусть Лева едет, а ты оставайсмя". Я даже возмутилась: "Ну что ты говоришь, ерунду какую-то . Как это - Лева поедет, а я остануьсь.Бред какой-то". - Нет, говорит он, тебе настолько там нечего делать и настолько тебе там будет плохо...А сейчас, весной, я опять с этой темой приехала - спрашиваю, ну что делать? Он сел за стол, обхватил голову руками, помолчал и говорит: "Ну не вижу я тебя там, понимаешь? я тебя там не вижу". Но были случаи, когда он людей отпускал - жалея. Мишка тоже как-то уехал против его благословения. Он ведь и сам подумывал уехать: в 75, 76 годах. Он для себя, такое человеческое решение принял - уехать. Это он мне рассказывал сам. Просто
потому, что здесь его скрутят, посадят, парализуют. И, говорит: "Знаешь, я стал молиться, и - мне сказали "нет"! Мне было сказано нет. Мне пришлось подчиниться. "Мне было сказано нет" - это его фраза. И он перестал на эту тему думать.
Никифоров мне был несимпатичен.
А эти отъездные идеи - они значительно раньше. То ли 70, то ли 71 - когда его тягали целый год. Он чуть ли не 18 раз был на допросах. Он тогда рассказывал: "Допрашивали меня два героя - то ли Шилкин, то ли Белов, оба". Всю зиму, говорит, провел на Лубянке с Шилкиным и Беловым.
Проблемами иконописи мы должны были с ним заняться. На сентябрь мы назначали увидеться, чтобы он написал статью для сборника статей "Изографа", куда должны были написать и о Анатолий Волгин, и Саша Копировский. То я ему говорила, что надо поговорить об иконописи, то он мне говорил, что надо говорить. Но эти последние два года, когда он начал выступать и ездить, он был в таком замоте... что не хотелось его дергать, он дорвался до трибуны, был счастлив. А нужное было бы дело. Ведь богословия иконы нету. Мы как-то втроем с ним и о. Анатолием говорили о том, что это очень важно и нужно именно сейчас, когда многие начинают писать, когда большая нужда.
Когда я пыталась ему ябедничать на Мишкино диссидентство, говорила: "Ну что это, получается каша, путается Божий дар с яичницей, нужна ли такая смесь. Он был категорически против. Ведь Красин и Якир рвались с ним познакомиться. Мишка тут шустрился ужасно, что когда отец у нас будет, чтобы пришел Витя Красин. А отец наотрез отказался знакомиться. И произнес такую фразу: ну что такое диссидент - это же паразитизм, как вши в шевелюре. Шевелюру сбреешь - куда вшам деваться? Это паразитический способ бытия. Любые "анти" с христианством...
Он так лихорадочно сейчас использовал каждый день и говорил: "Скоро кончится, это ненадолго, надо спешить". У меня всю эту зиму были навязчивые, страшные предчувствия, что его убьют. Я говорила об этом. Я знала, что его убьют. Я знала об этом всю зиму. Начиная с декабря у меня стал нарастать страх. Весной я приехала в деревню. Наташе Ермаковой я говорила - убьют отца. Но никто этого всерьез не принимал. А 12 июля, когда я к нему приехала, на диване вальяжно сидел Андрей Бессмертный, только что вернувшийся из Парижа, я ему говорю : Андрей надо какие-то меры принимать - отца убьют. Андрюша на меня покосился, ухмыльнулся, он мне даже ничего не ответил., идиотке такой. У меня не было конкретного ощущения - кто его убьет. Я ему об этом сказала на исповеди. - тебя убьют. Он говорит: Я готов. Я делаю все, что я
обязан делать. Он даже как-то машинально, автоматически, мгновенно сразу ответил - Я готов.
А надо было просто Как эти мальчики афганцы - но он не хотел.
оА ассистировал Диме в 82 на Левины именины 3 марта, первые после операции. Дима подготовил подарок отцу - лекцию, а поскольку палеонтологию была страстью отца то он с удовольствием ему ассистировал.
Помогал он всегда практически - нужен был педагог, он искал педагога, нужен был врач - искал врача, как это было с Димой7
У Левы операция была в октябре 81 года.
Поэтому в 82 и были бурные именины.
Русским языком он владел на редкость - у моего Димы еще такой дар точного слова. Поэтому я всегда точно запоминала его слова. Это одно из его качеств педагога - абсолютно необходимое -
Я ему однажды сказал: хочешь я буду записывать твои бно мо (? Не удалось расшифровать, ЛП) - не надо, грит он.
Отец был рад поводу выставить Карелина
Приход был очень текуч - да, это естественно так, как у меня с учениками - кто-то остается, а 80 процентов протекает и исчезает это нормально при установке не отказывать никому. Есть масса священников, которые с порога отшивают, видя непереспективность, а отец так никогда не делал.
