Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Тихон Полнер

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ КНЯЗЯ ГЕОРГИЯ ЕВГЕНЬЕВИЧА ЛЬВОВА

К оглавлению

 

Глава третья

ЯПОНСКАЯ ВОЙНА

1

Конец марта 1904 года. Длинная комната тульской губернской управы, похожая больше на коридор, чем на комнату. В середине тянется простой стол, покрытый старой клеенкой. В глубине, у стены, противоположной входу, — небольшой нарядный письменный стол, водворенный сюда прежним председателем. Сейчас стол этот в полном пренебрежении. Князь Львов ютится на стуле около конца большого общего стола. Низко склонясь, князь внимательно просматривает приносимые бумаги и ассигновки. Быстро подписывает большинство из них. Над некоторыми задумывается, предлагает вопросы, откладывает в сторону. Служащие следуют почти непрерывною вереницей. Они входят, не стучась в дверь, и направляются в очередь к председателю. Самые разнообразные вопросы земского хозяйства сменяют друг друга. Сегодня особенно хлопотливое утро: князь Львов только что вернулся в Тулу из поездки в Москву и Петербург.

Интенсивная работа не мешает князю беседовать с заведующим статистическим отделением, который сидит тут же.

— В Питере — волокита. Опять не добился «графика». То торопили, у меня все готово, персонал изнывает от скуки, а у них нет места шести вагонам в эшелоне!..

— Вы, наверное, использовали поездку... Выхлопотали еще что-нибудь для отрядов?

— Не очень-то используешь... В Москве бранятся: постановлено ничего не брать даром от Креста, а у меня почти все снаряжение

90

уже забрано... Зато у меня койка обошлась земству меньше ста пятидесяти, а в Москве 350!... говорят, в Харькове — до 400.

— Когда же надеетесь отправить отряды ?

— Ничего неизвестно. В Питере — бестолочь. Толку не добьешься. Войны никто не ждал... кроме Плеве. Этот сияет; рассчитывает на победы — для внутреннего употребления. Говорит: дело ясное — арифметика: 135 миллионов больше 50; стало, рано или поздно будут победы, а с победами придет внутреннее успокоение, исчезнет недовольство — можно будет расправиться с «микробом общественного скандала»... *

— А вы не боитесь, что задержки с отъездом используют и Плеве вас совсем не пустит на войну?

— Очень просто. От этого все станется. Да мы решили, в крайнем случае — прямо к государю...

— Поможет?

Князь неопределенно поднимает плечи.

— А что в Москве?

—Да вот возлагают на меня тяжелую работу: посылают в Маньчжурию объединять отряды.:.

—Едете?

—Нельзя не ехать. Месяца два-два с половиною загублю. Не знаю, что выйдет: еду в бучу...

—Возьмите меня с собою!

Князь с сомнением смотрит в глаза собеседнику.

—Что же вы там будете делать? На войне ни статистики, ни оценочных работ...

—Почему же все только оценочные... У Глеба Успенского, помните, молодуха получает с барина заработанный двугривенный, собираясь идти в город на новую жизнь... — Что же ты будешь там делать? — Что придется... я все могу!.. Так же и мне позвольте вам ответить... Говоря серьезно, жить здесь, вдали от военных дел, становится невыносимо. Разработку материалов я кончил. Второй том выходит на днях. В течение двух недель могу уложить в порядке весь материал в ящики. Публика распущена. Делать абсолютно нечего, и я сегодня хотел говорить с вами об отставке.

—Уже не знаю... надо подумать...

91

На другой день рано утром князь бежал в управу с толстым портфелем под мышкой. Он очень торопился, думал свои думы и почти столкнулся на узком тротуаре с заведующим статистическим отделением.

— Это вы? Здравствуйте! Вот что: вы вчера говорили... это в шутку или серьезно?

— Насчет поездки? Совершенно серьезно.

— Ведь без вознаграждения... И под каким соусом?

— Ну секретаря, бухгалтера... как хотите.

— Так я надумал: едем! готовьтесь!

6 мая князь Г. Е. Львов с Т. И. Полнером выехали из Москвы с экспрессом на Иркутск.

Затормозить окончательно выезд земских отрядов на войну не удалось. Между 17 апреля и 21 мая отряды (числом 21) двинулись на Дальний Восток восемью эшелонами. Первыми князю Львову удалось протолкнуть два тульских отряда. Но за апрель месяц общеземской организации пришлось отбиваться от бурного натиска Плеве. Выборное начало вообще, а земство в особенности были у правительства давно не в чести. Особенно боялись в Петербурге объединения земств. А земские люди при всяком удобном случае пытались соединенными силами отстаивать и свои законные права, и завоеванные на практике позиции. Начавшаяся война давала повод к объединению. Граф Воронцов-Дашков, назначенный председателем Исполнительной комиссии Красного Креста, в конце февраля обратился с воззванием к земствам и городским думам, приглашая их помочь Красному Кресту. Условия работы «под флагом Красного Креста» выставлены весьма льготные: циркуляр предусматривал для местных самоуправлений полную хозяйственную самостоятельность в деле помощи больным и раненым. Д.Н. Шипов (председатель московской губернской управы) — один из наиболее ревностных сторонников земского объединения — снесся с губернскими управами, предлагая совместно обсудить и организовать земскую помощь на войне. Со всех сторон получились сочувственные отклики. Многие земские собрания сделали значитель-

92

ные ассигновки. В начале марта в краснокрестную Исполнительную комиссию подано заявление представителей 19 земств о желании участвовать в создании этапных врачебно-продовольственных отрядов на войне — при условии объединенной работы в общеземской организации. Земцы просили гр. Воронцова-Дашкова доложить о созданной ими организации Исполнительной комиссии и вместе с решением последней сообщить о состоявшемся объединении всем губернским и уездным земствам.

Исполнительная комиссия приняла эту организацию, но осторожно, воздерживаясь от каких-либо самостоятельных действий, признали, что постановления губернских собраний, вошедшие в законную силу, представляют губернским управам достаточные полномочия для организации взаимодействия земств между собою.

Плеве был поставлен перед совершившимся фактом. Но министр внутренних дел вовсе не намерен был сдаваться. Уже в апреле месяце московская земская управа получила через губернатора ряд весьма ехидных вопросов о действиях ее по объединению земств. Ответы должны были дать материал для репрессий, а быть может, и для привлечения к суду. Выбранный на новое трехлетие председателем управы Д.Н. Шипов был не утвержден, как «лицо, создавшее себе положение самозванного представителя всероссийского земства». Всем губернаторам разослан циркуляр с требованием ни в каком случае не допускать дальнейшего присоединения земств к общеземской организации. На местах начались гонения. Доклады об ассигновках в общеземскую кассу снимались с очереди, проскочившие постановления опротестовывались и отменялись. Основанием таких мер стереотипно выдвигалось одно: «На точном основании ст. 3 Положения о земских учреждениях, круг действий этих учреждений ограничивается пределами губернии или уезда, каждому из сих учреждений подведомственных, а потому общеземская по империи организация дела помощи больным и раненым воинам должна быть признана стоящею в прямом противоречии с требованием закона»...

Некоторые земства пытались бороться. В разъяснении ст. 3 имеется указание, что всякие земские ассигнования, выходящие из круга местных нужд, могут быть исполнены лишь с высочайшего соизволения. Делая ассигновки, некоторые собрания обращались

93

через министра двора к царю с ходатайством о высочайшем соизволении на присоединение к общеземской организации. Николай II неизменно благодарил за щедрый дар, а местный губернатор по приказу министра не допускал исполнения принятого постановления. Окончательно объединиться успели только 13 земств. Но прошел слух, что и организованные уже отряды не будут допущены в армию. Тогда решено было обратиться лично и непосредственно к государю. Миссия была возложена на князя Львова, который через родственницу-фрейлину начал хлопоты об аудиенции. Свидание состоялось 27 апреля. Князь был принят ласково. Он явился, как главноуполномоченный общеземской организации, отъезжающий на войну с земскими отрядами. Он усиленно жаловался на стеснения, которые терпит в последнее время земское самоуправление, и, в частности, на гонения, которым подвергается общеземская организация. Царь молчал. Тогда князь Львов просил его высказать свой взгляд на предприятие общеземской организации.

— Не хотелось бы тайно и крадучись ехать на такое дело, — говорил главноуполномоченный.

Николай II, казалось, был тронут. Он обнял князя, перекрестил его, поцеловал и заговорил о полном сочувствии своем предпринятому земствами делу.

— Вы разрешите передать ваши слова моим товарищам?

— Да, да, конечно! И передайте персоналу отрядов мое напутственное благословение и пожелание всяческого успеха в вашем святом деле человеколюбия...

Уходя, князь просил разрешения телеграфировать государю непосредственно с театра военных действий...

Гонения, конечно, продолжались. Но слова царя преданы широкой огласке и задержать отряды оказалось неудобным.

В 1854 г. великая княгиня Елена Павловна при содействии знаменитого Пирогова создала первую у нас общину сестер милосердия, вербуя в нее представительниц высшего общества. Сестры появились в военных госпиталях Севастополя и очень скоро приобрели в них значительное влияние.

94

В своей знаменитой книге Пирогов рассказывает, что «в крымскую войну 1854 года сами военачальники приветствовали общину как надежное средство к уменьшению господствовавших тогда недостатков и злоупотреблений военно-врачебной администрации. Старшие сестры общины сделались мало-помалу надсмотрщицами и контролершами в военных госпиталях над действиями смотрителей, комиссаров и даже главных врачей»...

Позднее, после Женевской конвенции, организовано Общество Красного Креста, которое проявило уже значительную деятельность во время турецкой кампании 1877—78 гг. Насколько можно судить из фактов, приводимых Пироговым, между Красным Крестом и военно-санитарной организацией того времени не было единения. Приходя на помощь раненым, Красный Крест желал сохранить полную самостоятельность и не только расходовать свои средства независимо от военного ведомства, но и контролировать до известной степени деятельность последнего. В ответ на это госпитали Красного Креста, как общее правило, не были вовсе допущены на театр военных действий и остались по сю сторону Дуная — в глубоком тылу армии.

Молодые, неокрепшие земства 1877 года не могли еще думать о создании самостоятельной помощи больным и раненым. В то время их участие в этой работе, ограничилось значительными пожертвованиями в кассу Красного Креста.

Иначе обстояло дело в 1904 году. Бюрократизация Общества Красного Креста ни для кого не оставалась тайною. Недоверие к правительству и его органам достигло, казалось, высших пределов. Деятели Красного Креста сами это чувствовали. В одном из журналов «Наблюдательного Комитета» Красного Креста (сентябрь-октябрь 1904 г.) сказано между прочим: «В самом начале русско-японской войны русское общество, чувствуя непреодолимую потребность принести жертвы для предотвращения последствий, вызываемых войною, вместе с тем выказывало сильное недоверие к Обществу Российского Красного Креста... В повсеместном недоверии этом приходилось убеждаться всюду: и в правительственных учреждениях, и в общественных собраниях, и у частных лиц: везде на просьбы о пожертвованиях получался один и тот же ответ: "Куда хотите — только не в Красный Крест". Недоверие это крайне вредно отозвалось на притоке в Красный Крест пожертвований...»

95

Причины такого недоверия, по мнению Комитета, вызваны главным образом непредставлением отчета одним из главноуполномоченных за время китайской карательной экспедиции 1900 г. Это наивно. Едва ли многие знали о факте; едва ли многие прочли бы отчет, если бы он был опубликован своевременно; едва ли чтение печатного отчета способно победить укоренившееся недоверие. Причины, конечно, лежали глубже. Даже в центре Общество Красного Креста состояло из чиновников, которые внесли в его обиход свои приемы работы. Но в Петербурге эти черты затушевывались участием частных лиц (впрочем, лишь формальным) и высоким положением поставленных во главе учреждений чиновников. В провинции (которою собственно и жил Красный Крест) дело сосредоточивалось в руках местной администрации и полиции. Своеобразные приемы сбора «добровольных» пожертвований были у всех на виду. Бюрократическое ведение дела и презрение к общественному началу проявлялись во всей обнаженности. Люди, группировавшиеся около местных комитетов и беспрекословно исполнявшие веления своего начальства, были всем достаточно известны. Какого же доверия к своей работе ждал при таких условиях Красный Крест?

За долгое время работы земства привыкли сами распоряжаться своими средствами. Выработавшиеся при этом традиции сильно отличались от порядков, установившихся в правительственных учреждениях. В 1877 г. Красный Крест обнаружил настойчивое желание сохранить свою хозяйственную самостоятельность. Такое же стремление проявилось теперь в земских учреждениях. Но им приходилось уже отстаивать свою независимость не только от военно-санитарного начальства, но и от самого Общества Красного Креста.

Так постепенно с ростом общества менялись формы участия его в деле помощи больным и раненым. Неизменным оставалось лишь желание внести «душу живу» в работу на поле брани и самим присутствием своим смягчить установившуюся казенную рутину.

Громадный опыт Пирогова, вынесенный им из трех весьма различных по обстановке кампаний (севастопольской, французско-германской и русско-турецкой), привел его к убеждению, что деятельность общественной помощи на войне должна сводиться к созданию выдвижных лазаретов с собственными легкими помещениями и, главным образом, — в устройстве этапных и пита-

96

тельных пунктов. Эти мысли были подхвачены общеземской организацией, которая так и строила снаряжение отрядов.

В идее врачебно-питательный пункт при военном этапе является лишь одним звеном в длинной цепи таких же учреждений, протянувшейся от передовых позиций до железнодорожной станции. Продвигаясь вперед, войска открывают новые и новые этапы, увеличивая их линию. Этапы естественным образом сортируют больных и раненых: они принимают на лечение тех из них, которые не могут без серьезного вреда двигаться дальше; они дают приют легко больным, раненым и усталым, которые через несколько дней могут вернуться в воинскую часть; они кормят следующие мимо транспорты больных и раненых и во время коротких стоянок оказывают посильную помощь переменой повязок, лекарствами, врачебным советом. Такова идея. Но беспорядок, сутолока, сюрпризы войны редко дают возможность осуществить стройно и .отчетливо любой план, придуманный в кабинете.

В начале войны нашим войскам ставилась задача задержать возможно дольше наступление японцев, чтобы дать время для подвоза войск из центральной России. Но вместе с тем командующий должен был постоянно поддерживать мысль о возможности в каждый данный момент перехода в наступление. Войска и военачальники не выходили из крайне напряженного состояния. Никто не мог предсказать, что произойдет в ближайшие дни. Трудно было говорить о выдвижении вперед медицинских отрядов. Напротив, даже военные этапы снимались при первой тревоге, вывозя что оказывалось возможным и сжигая все остальное.

На основании петербургского соглашения земские отряды были поставлены в полную формальную зависимость от властей военных, санитарных и краснокрестных. Земским отрядам предшествовала слава, о которой позаботилось министерство внутренних дел: своевременно кому следует указано на возможность со стороны земского персонала политической пропаганды в войсках. Ни в Петербурге, ни в армии, казалось, у земцев не было благожелателей. К тому же численно земские отряды представляли совершенно ничтожную величину.

Какие же средства находились в руках главноуполномоченно-го общеземской организации, чтобы заставить считаться с земством

97

и обеспечить земским отрядам благоприятные условия работы ? Конкуренция и контроль общественных работников, конечно, нисколько никому не улыбались. При таких условиях судьба земских отрядов зависела в значительной степени отличных свойств главноуполномоченного, так как в бюрократической среде, в которую он вступал, кроме протекции, еще и личные отношения играли первенствующую роль. А лично князь Львов в те времена был мало кому известен.

Земские отряды добрались до Харбина между 15 мая и 22 июня. Армия князя Львова состояла из 360 человек. Большинство персонала отрядов отправилось на войну по идейным соображениям. Врачи, фельдшерицы, сестры рвались на работу. Но к формам этой работы высшие представители медицинского персонала относились вовсе не безразлично. Дисциплина отсутствовала совершенно. Уже во время долгого пути, и в особенности по мере прибытия в Харбин, усиленно обсуждались вопросы о коллегиальном строе общеземской организации, о периодических съездах представителей, о «конституции» отдельных отрядов. Во всех подобных свободолюбивых мечтах никакой роли не уделялось главе организации — глав-ноуполномоченному; ему предстояло, таким образом, завоевывать положение в собственной своей армии. Выбор уполномоченных отдельных отрядов не всегда был удачен и на этих естественных помощников своих главноуполномоченный не мог положиться. В Москве никаких точных указаний на полномочия князя Львова никому дано не было.

Прав был князь Львов, говоря «еду в бучу». Все зависело от его такта и талантов, от его умения ладить с людьми и ориентироваться в новых, сложных обстоятельствах. Но земцы (и в особенности Д.Н. Шипов) знали, кого посылают на войну.

В Харбине князь Львов появился 21 мая. Тульские отряды доехали к 15 мая и ввиду ожидавшихся ожесточенных боев на юге немедленно вызваны были в Дашичао. Там им предложено было спешно развернуть в казарме пограничной стражи госпиталь на 200 кроватей. Так смеялись обстоятельства над московскими предположениями. Земские отряды организованы для обслужива-

98

ния этапов по грунтовым дорогам: снаряжение рассчитано в двух отрядах на 50 кроватей, которые в крайнем случае могут развернуться на сто; вместо этого туляки сразу приступили к открытию лазарета на 200 кроватей; к нему впоследствии обращены были требования, предъявляемые обычно к стационарным учреждениям,

Харбин производил на приезжих удручающее впечатление. Пять лет назад на этом месте расположена была ничтожная и грязная китайская деревушка около ханшинного (водочного) завода. Железнодорожное золото быстро превратило деревушку в крупное населенное место с 70 тысячами жителей. Лучшая часть города («Новый Харбин») спешно застраивалась массою казенных зданий, поражавших своей роскошью и кричащим декадентским стилем. Леса еще окружали многие постройки. Делались попытки мостить кое-где улицы, попадались деревянные тротуары, фонари примитивного устройства. Но преобладающими впечатлениями оставались: невылазная грязь в период дождей, отвратительная, удушливая желтая пыль летом и зимою, антисанитарное состояние улиц, вонь и нечистоты.

Еще в половине апреля в Харбин приехали молодые уполномоченные общеземской организации для передовых разведок. В то время, после битвы при Тюренчене (17—18 апреля), на театре войны создалось положение, которое повторялось затем после каждого крупного сражения: царила неуверенность в завтрашнем дне.

Молодые уполномоченные решили, что сколько-нибудь надежную базу для земских отрядов рискованно основывать южнее Харбина. С большими трудностями удалось нанять здесь обширное владение — очень запущенное, но тем не менее сослужившее организации большую службу и во время приезда отрядов, и позднее — после их отступления. Менее удачным оказалось второе начинание. Вместе с уполномоченным дворянской организации (Павлом Дмитриевичем Долгоруковым) решено подготовиться к участию в эвакуации раненых по грунтовым дорогам. Объявлен конкурс на приспособление для того местных перевозочных средств. К легкой арбе, на которой в городе китайцы перевозили небольшие тяжести, приноровлена высокая рама с двумя подвешенными койками. Заготовка такого транспорта потребовала бесконечных хлопот, а между тем легкие арбы исправно кувыркались в горах и отнюдь не могли слу-

99

жить для перевозки больных и раненых. Вся эта затея приостановлена князем Львовым, по ознакомлении им на местах с условиями работы. В половине июня он послал в Харбин такое характерное письмо: «Арбы оказались совершенно неподходящими для дорог, о которых никто не имеет представления. Эти пригодятся для хозяйственных нужд в отрядах, до которых их нужно довезти порожними, если они дойдут целыми. Поэтому я телеграфировал вам и прошу остановить дальнейшую работу их, а то деньги затратим даром. Носилки на том же основании не потребуются, но их можно употребить без арб, хотя для переноски нужно особое устройство. Те, которые сделаны уже, мы используем, но дальше делать не стоит. Вообще, не зная точно местных условий, никаких общих мер принимать нельзя. На это все наталкиваются и делают крупные ошибки. Неведение, с чем имеешь дело, — основание всех наших ошибок и военных, и краснокрестных»...

Осмотрев в Харбине дворянский и краснокрестные лазареты, князь Львов уже 22 мая выехал в Ляоян. Здесь познакомился он с начальником санитарной части армии. Генералу Ф.Ф. Трепову было в то время, вероятно, за пятьдесят. Благообразное лицо с седой бородкой клином и большими висячими усами. Быстрота в движениях, суетливость, всегдашняя готовность налететь, распечь, накричать. Полное отсутствие подготовки к руководству санитарным делом. Но доброе сердце и горячее желание облегчить участь больных и раненых. Таков был человек, от которого в конце концов зависела участь земских отрядов и их работа. Он полагал, что земские отряды можно будет выдвигать по мере их прибытия даже на юг и на восток от Ляояна. Впрочем, он советовал князю возможно скорее повидаться с «камергером» Александровским, с которым земцам придется непосредственно иметь дело.

Управление Красного Креста расположилось в деревне Пейа, в двух верстах от Ляояна. Но Александровский выехал на юг. Князь Львов в тот же вечер двинулся вдогонку, остановившись на несколько часов лишь в Дашичао, где тульские отряды в полной готовности уже ждали раненых. На 115 версте от Ляояна, в Гайджоу, пришлось остановиться: поезд не пускали дальше. В помещении начальника воинского отряда царило величайшее возбуждение: днем японская канонерка обстреляла берег: ночью ожидалась высадка. Почти не-

100

прерывно являлись донесения с разных пунктов, получались и рассылались в громадном количестве телеграммы, генерал казался весьма озабоченным, но любезно пригласил князя Львова и Т.Н. Полнера к общему ужину. О дальнейшем сказать ничего не мог и предлагал выждать до утра событий. Не желая стеснять озабоченных военных, земцы, после ужина, решительно отказались от ночлега, вышли на полотно дороги и залегли на одной из открытых платформ в составе поезда, который должен был утром отойти на юг.

Была чудесная, теплая, тихая ночь. Яркие южные звезды играли лучами удивительной красоты. Возбуждение и тревога вахвати-ли и земцев: в ожидании бомбардировки, а быть может, и высадки неприятеля, впервые ощутили они близость войны... Казалось, начинается «настоящее». Обменялись несколькими фразами. Но, несмотря на возбуждение, усталость брала свое. Во сне они слышали глухие, отдаленные удары пушечных выстрелов и готовились к высадке японцев.

—Не будет ли который из вас князь Львов?.. — говорил кто-то, «деликатно» расталкивая спящих.

—А?.. что ? что такое ? кому я нужен ? — восклицал князь Львов, протирая глаза.

—Так что его превосходительство, главноуполномоченный Красного Креста, приказала беспременно разыскать ваше сиятельство, — говорил санитар в форменной франтоватой одежде, наводя свет своего фонаря и недоверчиво косясь на князя.

—А где он?

— Тут, на соседней путе, вагонов десять пройти — не больше.

Отдаленные выстрелы глухо звучали через довольно ровные промежутки времени.

— А это что?.. неприятель? — спрашивали земцы, слезая и следуя за санитаром.

— Помилуй Бог!..

— А кто же стреляет? Вот, вот опять... слышите?

— Никак нет! Это кобыла у нас беспокойная... аглицкой породы... переездов не обожает... так в стенку вагона нет-нет да и тюкнет ножкой. А окромя того ничего не предвидится...

Земцы переглянулись. «Настоящее» было еще далеко,

— Как же главноуполномоченный узнал, что я тут?

101

— По прибытии к командующему посылали за вестями, оттуда и стало известно... а Сергей Васильевич и говорит мне: ступай, разыщи князя беспременно. А то как бы не разъехаться... Вот сюда,
пожалуйте, по лесенке вверх.

Земцы стояли перед некрашенной приставной лесенкой товарного вагона, тускло освещенного внутри висячей лампой.

— Кто там? Это вы, князь? — раздался из вагона сочный, заспанный баритон. — Пожалуйте! Пожалуйте! Милости просим! Рад познакомиться. Уж вы извините... встречаемся по-походному.

В товарном вагоне на двух складных кроватях лежали С.В. Александровский и Е.С. Боткин — старший врач Красного Креста. В стороне около примуса суетился санитар.

После взаимных представлений Александровский предложил пришедшим чаю и сделал вид, что намерен уступить князю свою кровать. Земцы, отказавшись и от чаю и от кроватей, растянулись на полу вагона, подбросив под головы свои накидки.

Александровский аппетитно укладывал снова на постели свое холеное, полное тело.

— Ну так давайте досыпать ночь. О делах завтра. Утро вечера мудренее. Мы сейчас получили телеграмму и утром возвращаемся в Вофангоу. По-видимому, там будет работа. Ведь вы никуда не спешите, князь?

— До разговора с вами — никуда.

— Ну так едем вместе. А по пути завтра потолкуем. Спокойной ночи,господа!

На другой день по дороге в Вофангоу состоялся ряд совещаний. Александровский смотрел на военные наши обстоятельства довольно оптимистично. Об оставлении Ляояна в данный момент не могло быть и речи. Возможно энергичное наступление русской армии на восток и юг. Земские отряды могут приступить к обслуживанию этапов немедленно по прибытии, избрав Ляоян базою своих действий. По мере расширения военных операций будут открываться новые и новые этапы, в ожидании которых земские отряды, сразу не нашедшие места, останутся в Харбине или Ляояне в свернутом виде. Базою всей земской деятельности и местом пребывания глав-ноуполномоченного должен быть, несомненно, Ляоян, где необходимо выстроить обширное помещение для склада, обзавестись обо-

102

зом для неизбежного участия в эвакуации по грунтовым дорогам. Самое лучшее немедленно объехать восточные дороги в направлении Фын-хуан-чена, чтобы заблаговременно условиться с начальниками воинских частей и своими глазами видеть обстановку, в которой придется работать отрядам.

Александровский произвел прекрасное первое впечатление. Предубеждений против земской работы не было заметно. По-видимому, хорошее знание местных условий, ясность, твердость и определенность предложений. Сам он выглядел умным, светским и благожелательным человеком. Созерцая его холеную иерсону, умевшую при всяких условиях брать от жизни все, что она может дать, князь не раз вспоминал Стиву Облонского из «Анны Карениной» Толстого. Позднее в эти первые впечатления пришлось внести значительные поправки. Доброжелательство Александровского не шло так далеко, чтобы выдвигать особенно рьяно на первые места конкурирующую силу. Но ему приходилось считаться с обстоятельствами. Он не пользовался твердой поддержкой Исполнительной комиссии в Петербурге. Пресса, мало сочувствовавшая вообще Крепу, вела против ставленника его на войне ожесточенную кампанию. Изнутри его пыталась взорвать ловкая интрига подчиненных. Многие обвинения, по-видимому, были несправедливы. Так, Александровского часто и много упрекали в «швырянии» лазаретами, совершенно излишнем снятии их и передвижении с места на место, в отсутствии плана работы, в суетливости и нервничаний. Но для правильной оценки деятельности главноуполномоченного Красного Креста необходимо знать обстановку, в которой она протекала. Александровскому предстояло или держать лазареты свернутыми в ожидании выяснения событий, или пытаться всюду следовать за метавшимися частями армии, ждать и подкарауливать нужду в помощи и спешно направлять лазареты в ту сторону, где в них, казалось, в данный момент встречалась наибольшая потребность. Он выбрал второй способ действия, и едва ли можно бранить его за это...

Были, конечно, и другие основания нападок. Ползли темные слухи о задержке отчетов, о неправильностях в расходовании денег, о неразрешенных из Петербурга займах...

Как бы то ни было, Александровский чрезвычайно нуждался в поддержке. Быстро присмотревшись к князю Львову, он решил, что

103

судьба посылает ему нужного человека. Все другие соображения отошли на второй план. Александровский решил быть приятным князю и оказать земцам наибольшую возможную предупредительность. Позднее он всячески старался сблизиться с земским главноуполномоченным, посвящал его в свои дела и часто обращался за советом. В Вофангоу ожидалось крупное столкновение. Александровский уговаривал князя остаться, чтобы «посмотреть сражение вблизи». Но такие соблазны не существовали для Георгия Евгеньевича. Он приехал не наблюдать войну, а работать. В ближайшие дни должны были прибыть земские отряды. Предстояло спешно приготовить для них места. И накануне сражения под Вофангоу Георгий Евгеньевич возвратился в Ляоян.

Первого июня князь Львов двинулся верхом на восток в объезд местностей, указанных Александровским для земских этапов. Князя сопровождали: харьковский уполномоченный Н.Н. Ковалевский, только что прибывший в Ляоян, Т.И. Полнер и три санитара. Этот первый объезд был организован по указаниям Красного Креста, на его лошадях, с вещами на спине вьючного мула, с почтительными санитарами для всяческих услуг. Все это в дороге оказалось весьма непрактичным, излишним, стеснительным. Лошади были плохи; неприспособленные седла очень скоро набили им плечи; мул никак не желал нести небольшого вьюка и время от времени со злобным визгом катался по земле; о почтительных санитарах все время приходилось в пути всячески заботиться; костюмы земцев мало соответствовали и погоде, и продолжительной верховой езде. Ко всем мелким дорожным неудачам Георгий Евгеньевич относился совершенно равнодушно, всецело занятый предстоявшей задачей. Новый спутник его, Н.Н. Ковалевский, оказался живым, умным и темпераментным человеком, встречавшим с большим малороссийским юмором невзгоды плохо обдуманного и неподготовленного путешествия. То был известный и влиятельный харьковский земец лет пятидесяти, который сразу сошелся со своими спутниками.

Путь лежал через китайский Ляоян, уже в раннюю утреннюю пору полный движения и шума. Вдоль улиц тянулись бесконечные

104

ряды всевозможных мастерских и лавок со своеобразными, чрезвычайно вычурными расписными столбами, заменявшими вывески. Между ними сновало огромное количество пеших и конных китайцев. Попадались нарядные всадники на великолепных стройных мулах и многочисленные «фудутунки» — китайские каретки, езда в которых требует большой сноровки. Бесконечное количество груженых арб и войсковых повозок, наши обозные, не умеющие управляться с китайскими животными, офицеры верхом и на рикшах, группы пеших солдат, приторговывавших себе разные вещи... Все это скучилось на улицах, создавая невообразимую кутерьму и путаницу.

За городом начиналась широкая колесная дорога, езда по которой в наступившую жару оказалась очень мучительной. Тянувшиеся в обе стороны обозы поднимали облака едкой, желтой пыли. Укрыться было некуда, так как дорога пролегала по совершенно ровной, голой и безлесной местности, а буйные всходы гаоляна, достигшие в других местах значительной высоты, под городом были скошены или вытоптаны войсками. Вдоль пути тянулась земляная насыпь для полевой железной дороги, сооружавшейся русскими в восточном направлении. Тысячи почти совершенно голых китайцев в небольших корзиночках на коромыслах таскали, приседая на ходу, горсточки земли и таким способом воздвигали это многоверстное сооружение.

Часто Георгий Евгеньевич останавливал свою лошадь, в течение нескольких минут наблюдал муравьиное действо, развертывавшееся перед глазами, и говорил своим спутникам:

— Неужели не ясно, что трудовая гиря — лучшая для измерения и характеристики народа? Пустите сюда несколько десятков наших рязанских копачей — они своим микулинским трудом в месяц сделают то, над чем тысячи этих муравьев будут ковыряться год... А тем временем придут японцы и захватят все сооружение... Эх, смотреть тошно!..

— Вы забываете, князь, — возражал с улыбкой Ковалевский, — что вашим «микулам» платят сдельно, с куба... Да и харч идет им другой. Со щепотки риса не очень-то размахнешься...

— Нет, это уж порода такая. Нет работника лучше нашего мужика!

105

Верстах в 12 от города кончается Ляоянская котловина и появляются горы. Среди них много отдельных конусообразных остроконечных возвышенностей («сопок»). С основания до самой вершины маньчжурские горы введены в сельскохозяйственный оборот: обработанные поля и копошащихся на них китайцев можно было рассмотреть в сильный бинокль на таких высотах, которые казались совершенно неприступными. Дороги на перевалах разделаны плохо: обозы с трудом брали каменистые подъемы.

К вечеру караван князя Львова добрался до Лянь-шань-гуана. Ночевали в палатках Евгениевской общины Красного Креста. На другой день, проехав еще 22 версты, добрались до штаба восточного отряда. Командующий (граф Келлер) принял земцев любезно, но из его осторожных речей казалось ясным, что он не рассчитывал удержаться на занятых позициях.

— Трудно предсказать, — говорил он, — что произойдет в течение полутора-двух недель до прибытия земских отрядов. Но во всяком случае, дальше по тракту на Фын-хуан-чен они не понадобятся...

Таким образом, первая серия намеченных этапов сильно сокращалась. Ехать дальше не имело смысла. И земцы, чтобы не возвращаться по тому же пути, решили перебраться горами на другой из указанных трактов. Приходилось преодолевать все большие и большие препятствия; стремительные речки с изменчивыми и ненадежными бродами, скользким и каменистым дном попадались все чаще; горы становились выше; перевалы труднее. Зато во все стороны развертывались великолепные виды, и дневной жар в лесистых горах чувствовался не так болезненно. С одного тракта на другой вела узкая тропа, извивавшаяся то по одну, то по другую сторону быстрой горной речки. Постоянные переезды вброд были крайне утомительны: лошади еле удерживались на острых и скользких камнях. Кое-где узкое ущелье, в котором протекала речка, расширялось, появлялись мельницы и поселки, но остановиться и отдохнуть было негде; вся местность выжжена казацким карательным отрядом «за укрывательство хунгузов». Впрочем, вдали, на горных полях можно было видеть китайцев, которые и после разгрома не уходили и продолжали работы.

Вечером под проливным дождем удалось, наконец, достичь тракта Саймадзы-Ляоян. Путешественники были утешены в перенесен-

106

ных невзгодах казаками, которые помогли им просушить промокшее до последней нитки платье и угостили совершенно исключительным по вкусу куриным бульоном. Проголодавшиеся путешественники с наслаждением вкушали предложенные деликатесы, хотя происхождение громадного количества кур, сваленных в огромный артельный котел, вызывало немалые сомнения: по-видимому, эти куры тоже виноваты были в «укрывательстве хунгузов»... Командующего отрядом (генерала Грекова) удалось догнать в пути. Беседа с ним тоже принесла ряд разочарований. Сделав 200 верст верхом, князь Львов вернулся в Ляоян с весьма незначительными результатами: на восток от Ляояна можно было разместить не более четырех-пяти земских отрядов.

Свидания с начальствующими лицами и первые объезды указанных ими местностей — дали ряд ценных практических выводов. Решительного противодействия и вражды земцы не встретили в армии. Работу отрядов, по-видимому, можно было наладить. Но надлежало забыть о стройных московских планах и предположениях. Предстояло служить армии везде, где в этом чувствовалась нужда в данный момент, и, применяясь к обстоятельствам, менять характер работы. Большинство отрядов, по-видимому, можно разместить вокруг Ляояна. Но у земцев пока нет особенных друзей и покровителей в армии. Активной помощи ждать неоткуда. Военное положение крайне неопределенно и ненадежно. За событиями необходимо следить изо дня в день.

Вести всю эту нервную, ежедневную работу из Харбина, конечно, не представлялось ни малейшей возможности. Пока что место главноуполномоченного было в Ляояне. Предстояло устроить здесь земский угол, так как дальнейшее использование гостеприимства Красного Креста крайне стесняло обе стороны — и гостей, и хозяев. Но где искать помещений? Обширный русский поселок вокруг ляоянской станции был совершенно забит и переполнен всевозможными учреждениями и лицами, имевшими отношение к железной дороге. Китайский Ляоян отстоял слишком далеко от станции и представлял невыносимые гигиенические условия. Оставались окрестные деревни. В одной из них — той самой Пейа, где устроился

107

Красный Крест, удалось приискать усадьбу с двумя дворами и тремя фанзами. В этой местности китайцы живут в каменных избах под крышами из соломы гаоляна. В передней стене такого дома, на высоте аршина от земли, начинаются оконные рамы с частым деревянным переплетом, заклеенным папиросной или просмоленной бумагою. Рамы подходят почти под крышу и занимают всю стену. Полы земляные, потолков нет. Дома китайцы все свое время проводят на «канах» — кирпичных боровах, тянущихся вдоль стен. Печная топка и труба выведены наружу. Когда печь топится, из всех щелей небрежно содержимых кан ползет дым, осаживаясь в виде отвратительной копоти на внутренней части крыши. Каны и стены убраны массою грязных, прокопченных, вонючих безделушек и тряпья. Котел для варки пищи находится в сенях, разделяющих фанзу на две половины. Вокруг жилища гниют удобрения, которые тщательно сохраняются. Задний двор (для скотины) обнесен полуразвалившейся глинобитной оградою, передний двор (более чистый) — стеною из камня. Бедные китайцы в высшей степени нечистоплотны, и это отражается на состоянии их жилищ. Подысканная князем Львовым усадьба оказалась прочно занятой хозяевами. Предстояло или реквизировать помещение, или сойтись с хозяевами мирно. Кн. Львов предпочел, конечно, последнее. Задача нелегкая. На канах восседал с семьею лишь Ли-бен-зин. Его совладелец (Ли-пен-хау) исчез бесследно, как только начались переговоры. Ли-бен-зин не шел решительно ни на какие уступки, ссылаясь на скупость таинственного Ли-пен-хау. Последний неожиданно появился лишь в тот момент, когда все условия Ли-бен-зина были приняты. Так китайцы оборонялись от русского зажима. По заключении форменного условия китайцы выселились, и работа закипела. Нетронутыми можно было оставить только наружные стены и часть крыши: все остальное пришлось сломать и сделать вновь. «Земская фанза» состояла из двух комнат. Полы сделаны из нового кирпича, каны сломаны и выброшены, грязь и копоть крыши скрыты от глаз белыми бумажными потолками, поставлены три железные печи, в рамы вставлены стекла. Мебель составляли четыре кровати, три белых дощатых стола и полдюжины табуреток. В помещении стало чисто, светло и весело. Возня с питанием отпала, так как князь Львов условился с поваром Александровского: за два рубля в день в столо-

108

вой Красного Креста предоставлялся полный пансион для персонала общеземской организации и ее гостей.

В ближайшие же дни пришлось познакомиться с главными руководителями Восточно-Китайской дороги. И здесь князь Львов начал свои завоевания. Уже 12 июня ему удалось выхлопотать для нужд прибывающих земских отрядов два железнодорожных помещения. Одно из них — для устройства склада, старое депо, — громадное, с виду в высшей степени солидно построенное здание, с рельсами, по которым кладь прямо в вагонах доставлялась внутрь. Другое здание, новое депо, еще более внушительное на вй*д, было решено отвести для тех земских отрядов, которые не удастся сразу двинуть на этапы. Лес для настилки полов и кое-каких переделок оказалось возможным выпросить даром у инженеров — железнодорожных подрядчиков. Эти великолепные здания причинили впоследствии много хлопот: когда начался период дождей, крйши и старого, и нового зданий текли, как решето, и персонал земских отрядов сильно пострадал от потоков воды.

Отряды не могли обойтись без перевозочных средств. Для их хозяйственных нужд решено использовать тот обоз, который готовился в Харбине для перевозки раненых. Около сотни китайских лошадок, закупленных земцами, стояло на станции Яомынь (152 версты южнее Харбина), на попечении отряда Пограничной стражи. Князь Львов дал приказание погрузить их с назначением в Ляоян. Этот первый случай пользования Маньчжурской дорогой многому научил представителей организации. Надо заметить, что князю Львову удалось очень быстро сойтись с высшими представителями железнодорожной администрации и всецело завоевать их расположение: во всех он встречал среди них полную готовность оказать помощь, предупредительность и любезность. Но железною дорогою распоряжалось много конкурировавших хозяев, и часто любезная помощь одних совершенно нейтрализовалась противодействием других. Беспорядок везде царил образцовый. Низшие агенты службы вели «свою линию» и не проявляли ни малейшего желания из-за войны отказываться от установленных практикой «безгрешных доходов». При выгрузке лошадей в Ляояне предстояло впервые осмыслить утвердившиеся порядки. В течение целого дня вагоны с лошадьми «маневрировали». Их приходилось разыс-

109

кивать среди тысяч товарных груженых и пустых вагонов, заполнивших пути станции. Вот, наконец, лошади — в полутора верстах от вокзала. Но подать к платформе вагоны нельзя без соответственного письменного распоряжения. Приходится стремглав бежать в товарную контору. Бесконечное ожидание в удрученной толпе просителей. Наконец, приказ в руках. Но в том месте, где стояли вагоны, их нет уже и в помине. Вся игра начинается снова. Но вот, благодаря какой-то счастливой случайности, вагоны оказываются у платформы. Крик, шум, нанятые по часам солдаты тащат сходни... А в это время кто-то уже махнул флажком, и вагоны медленно отходят в неведомую даль. Бесконечные жалобы высшему станционному и военному начальству, просьбы, мольбы, брань — ничто не действует: вагоны продолжают свои эволюции; нанятые для разгрузки и отвода лошадей солдаты просят отпустить их в лагерь... Солнце садится... Наконец, неопытные земцы понимают. Но кому и сколько? После ряда трагикомических недоразумений дело оказывается крайне несложным: сцепщику по 3 р. с вагона; дальнейшее распределение денег он принимает на себя. Деньги вручены; вагоны поданы, лошади разгружены в течение получаса, а изможденные, расстроенные, покрытые потом, пылью и грязью лица распорядителей служат предметом самого теплого, добродушного внимания агентов железной дороги...

Земцы пробовали бороться и возмущаться. Праздное занятие: маета, потеря времени, сил и — в полном смысле — здоровья, без малейших практических результатов. Это было неотвратимо, как дождь или жара. Приходилось покориться. И надо сказать, что эти три рубля с вагона, которые приходилось платить при нагрузке и разгрузке, избавили земства от многих серьезных убытков...

В течение второй половины мая и всего июня земские отряды прибывали на театр войны, не без величайших усилий размещались на восток и юг от Ляояна и приступали к работе. Только запоздавшим москвичам пришлось устроиться далеко на севере (в 123 верстах южнее Харбина), да черниговцам (в 152 верстах — в Яомы-ни). Отряды развернули сразу, вместо предположенных в Москве 525 коек — 1340.

по

Японцы начали общее согласованное наступление на Ляоян 8 июня. Наступление это совершалось томительно медленно, с необыкновенною, непривычною для русского человека методичностью, выдержкой и осторожностью. 150—200 верст от мест высадки или от Ялу до Ляояна японские войска сделали в 100 с лишним дней. Можно ли было предвидеть такую медлительность во время развития военных действий? В течение июня, июля и половины августа каждый день ожидалось наступление решительных событий. Никто не знал, где именно они разыграются. Никто не знал также, насколько русский главнокомандующий склонен принять решительный бой в данной стадии кампании. Оставить Ляоян готовились несколько раз. Несколько раз издавались запрещения принимать грузы с севера. Несколько раз предлагалось не развертывать новых госпиталей южнее определенной черты. Эти распоряжения скоро отменялись. Но кто мог поручиться, что завтра то или иное движение противника не заставит военные власти вернуться к оставленным предположениям? При оборонительной тактике приходилось ждать всего и ко всему готовиться. Казалось, два противника задумались над шахматной доской: один взвешивает все возможности и медлит обнаружить свои наступательные планы, другой с величайшим нетерпением ждет хода, чтобы ответить на него определенными мероприятиями. Сколько времени продлится это напряженное состояние? День, два или месяц? Это знали только японцы. Но, когда они, наконец, шевелились, в наших войсках начиналась лихорадочная, нервная работа, следовали быстрые передвижения войск, распространялись тревожные слухи о предстоящем бое, с десятками тысяч раненых; госпитали получали предписания эвакуировать всех больных, экстренно свернуться и отправить все имущество на север, готовить перевязочные пункты. Но проходили дни за днями, японцы не двигались, и мало-помалу лишенные имущества, кроватей, приспособлений, опустошенные лазареты снова наполнялись больными. Надолго ли? Кто мог на это ответить? При таких условиях приходилось непрестанно следить на месте за ходом военных действий и быть в постоянной готовности снять земский отряд, передвинуть его, найти ему новое

111

место или отстоять его работу на опасном пункте от чрезмерно спешных и суетливых распоряжений военно-санитарной администрации.

Оставить отряды нельзя было ни на один день. К тому же они непрерывно нуждались в чем-нибудь и обращались за помощью к главнокомандующему. И только совершенно исключительные отношения, быстро установившиеся у князя Львова со всевозможными начальствами, выручали земцев из затруднений. Н.Н. Ковалевский писал впоследствии: «Все переговоры со всевозможными высшими властями всецело принял на себя и вел с блестящим тактом, уменьем и энергией кн. Львов; без его деятельной помощи земские отряды были бы в очень затруднительном положении. Не зная местных условий и той обстановки, которая создалась на войне, трудно представить себе, какую массу времени и хлопот отнимало здесь самое пустячное дело. В Маньчжурии по линии железной дороги все нити сходятся в одних руках — у правления железной дороги: нужно ли вам помещение для госпиталя, нужны ли дрова, нужны ли доски или даже только гвоздь, чтобы прибить доску, — вы должны обратиться и обо всем хлопотать у железной дороги, начиная от верхних чинов ее и кончая низшими; как-то притом большею частью бывает разрешение высшего чина не значит еще, что дело сделано — надо найти соответствующего низшего агента и надо заручиться его благосклонностью; иначе он при выдаче гвоздей поставит вам бесчисленное множество препон, которые затормозят вашу работу. Князь Львов в этом отношении, как и в других более серьезных делах, оказал нам неоцененные услуги: как только обнаруживалась для отряда какая-либо потребность, князь сейчас же садился на своего рыжего иноходца и ехал хлопотать»1.

Князь в конце концов оказался у всех на виду и сделался общим любимцем. По-видимому, начало его значению положило непосредственное обращение к Николаю II. Осмотревшись, князь послал прямо царю обширную телеграмму, в которой излагал свои наблюдения. Ответа и предложения писать дальше не последовало; по-

1 Ковалевский Н.Н. С земскими отрядами на Дальнем Востоке. Русская мысль. 1905. Кн. VII.

112

видимому, после аудиенции Плеве сумел возбудить в царе и недоверие, и нерасположение. Но уже самый факт непосредственных сношений с государем не мог остаться неизвестным военным и другим властям и заставил их считаться с земским главноуполномочен-ным. При личных сношениях он, по обыкновению, завоевывал все сердца: необычайная скромность, бросавшаяся в глаза простота жизни, неутомимость в передвижениях, ласковость и ровность в сношениях с самыми разнообразными людьми, умение вызывать у них лучшие инстинкты — все это делало его непреодолимым и обаятельным...

Позднее работа земских отрядов, не знавших отказов в помощи и часто принимавших во время боя вместо двадцати пяти штатных по шестьсот и более раненых, еще более утвердила в армии положение общеземской организации. С убийством Плеве резко изменились настроения даже и в правящих кругах Петербурга.

Куропаткин сначала принял князя любезно, но сдержанно. Позднее, познакомившись ближе и с ним самим, и с работою земских отрядов, он сделался одним из лучших доброжелателей общеземской организации. Дело доходило до того, что он сам обращался иногда к князю за советом и помощью. Несмотря на свое номинальное всемогущество, командующий армией часто ничего не мог поделать на практике с волокитой железной дороги. И были случаи, когда Куропаткин просил князя Львова о частном посредничестве. Князь ехал к железнодорожникам и убеждал их. Зато, когда дороге нужно было добиться чего-нибудь от военных властей, князь Львов снова являлся в роли частного ходатая, посредника и умиротворителя...

Через два месяца в армии хорошо знали и общеземскую организацию, и ее главу.

— «Помню, — рассказывает очевидец, — раз в вагоне я слышал, как горячий полковник громко негодовал на свое начальство. Он кричал сердито товарищам: "Да, не на того напали... я дальше пойду! Я самому князю Львову буду жаловаться..."»

Помимо всяческих хлопот, главноуполномоченному приходилось иногда экстренно выезжать в отдельные отряды для налаживания расклеившихся внутренних отношений. В двух случаях такие поездки вызваны очень острыми и серьезными осложнениями.

113

Не все власти понимали, что князь Львов лишь представлял общеземскую организацию. К нему часто обращались с просьбами и требованиями чисто практического характера. Вот, например, на рассвете в земскую фанзу принесена телеграмма: заготовить завтрак на целый теплушечный поезд раненых. Телеграмма по обыкновению запоздала; поезд ожидался через два часа. Во чтобы то ни стало, нужно достать большие массы белого хлеба, яиц, чаю, сахару... а лавки в городе и на станции еще не открывались. К счастью, запоздал и поезд, и после бешеного проявления энергии со стороны князя Львова и его немногочисленных сожителей в земской фанзе поезд удалось-таки снабдить всем необходимым.

В другой раз генерал-майор Езерский (инспектор госпиталей, бывший иркутский полицмейстер) требовал у князя Львова глубоких и мелких тарелок для летучего отряда, не имевшего ни малейшего отношения к общеземской организации. Приходилось хлопотать в складе Красного Креста о тарелках для собственного его отряда. Однажды в два часа ночи в земскую фанзу явился вестовой, настойчиво требовавший князя Львова, чтобы вручить ему лично, под расписку, спешный и срочный пакет. В пакете оказалась такая бумага:

Спешное. Полевое Военно-госпитальное Управление Маньчжурской армии

Г. Уполномоченному Харьковского Земства

Князю Львову. 16 июля 1904 г. № 2324. Г. Ляоян.

Покорнейше прошу Ваше Сиятельство не отказать предоставить 2—3 пуда персидского порошку для покойницких подведомственных мне военно-врачебных заведений.

Инспектор Госпиталей Генерал-майор Езерский.

Самых разнообразных обращений со всех сторон было множество, и на большинство из них приходилось так или иначе откликаться.

114

Треволнения Ляоянского сражения пережиты князем Львовым вблизи. По мере наступления неприятеля с востока и юга стягивались к Ляояну земские отряды. Некоторые из них работали до последней минуты. Уходили уже с последними цепями, когда можно было видеть простым глазом спускавшихся с гор японцев. Большинство отрядов двинуло на север. Разместившись по линии железной дороги, они уже ждали раненых. Часть отрядов задержалась в Ляо-яне. В диспозиции от 16 августа между прочим сказано: «Рлавный перевязочный пункт — у железнодорожной станции Ляоян». В работе этого пункта приняли большое участие земские отряды. Князь Львов не отходил от них, оказывал им всяческое содействие и всецело переживал с ними эти тяжелые дни.

Уже 16 вечером палатки, походные кухни, перевязочный материал, посуда и личное имущество персонала перевезены к вокзалу. Здесь в пользование отрядов предоставлена часть большого двухэтажного дома, в котором помещалась ранее железнодорожная больница. Обширный перев'язочный пункт решено устроить в садике, раскинувшемся между вокзалом и каменной церковью. Вечером садик кажется растревоженным муравейником: везде суетятся люди, готовясь к завтрашнему дню. Спешно шоссируются тянущиеся по обе стороны дороги, расставляются фонари, вырубается часть деревьев. Между клумбами роскошных георгинов разбиваются в три ряда громадные военные шатры и более скромные земские палатки. В них на землю набрасываются китайские циновки и сверху матрацы. Врачи следят за установкою операционных столов. В здании железнодорожной больницы подготовляется перевязочный материал. В нескольких шагах от садика, через дорогу, вырастает земский питательный пункт: в шатрах устанавливаются огромные котлы («фугельзанги») и деревянная мебель; подвозятся дрова, вода, мясо, хлеб, консервы. Везде снует прислуга военных госпиталей, мелькают белые платки сестер, слышатся малороссийские возгласы неугомонных харьковских санитаров... За питательным пунктом из циновок устраивается часовня для тел усопших.

Наступает теплая, лунная ночь, полная ожиданий и беспокойства.

115

Первые выстрелы поднимают всех на ноги. Чуть брезжит свет: сырое склизкое утро; моросит мелкий дождь. Канонада разрастается. На всех балконах и крышах толпы людей, жадными глазами всматривающихся вдаль... Но бой еще далеко. Видны лишь смутные очертания гор, осыпаемых неприятельскими снарядами. В воздухе всюду — то тут, то там — появляются аккуратные белые облачка шрапнели: они становятся, как по команде, друг подле ДРУ-га — восемь в ряд, вспыхивают огнем и медленно расползаются. В бинокль можно видеть места, где попадают неприятельские снаряды: кажется, они ищут наших батарей и в бессильной злобе вьются вокруг них, роя землю и поднимая пыль. Наша артиллерия отвечает по всей линии частым огнем. Дождь прекращается. Поднимается ветерок. Картина заволакивается пылью и дымом. Временами целые сопки окутываются белой вуалью и снова медленно открываются для взора. Со всех сторон откуда-то вырываются острые и прямые снопы пламени — рыжие, отвратительные при свете дня. Большой воздушный шар неподвижно стоит над городом.

Первая партия раненых прибывает около четырех часов дня в двуколках и фурах. Эту партию в сто человек быстро распределяют по палаткам. Но за нею следует вторая, третья... Слышится непрерывный лязг колес, отчетливо выделяющийся на фоне выстрелов... Подъезжают большие партии, тянутся отдельные фуры и двуколки. Начальник санитарной части или кто-нибудь из его помощников беспрерывно требуют носилок. Длинные вереницы санитаров движутся со своей ношей по дорожкам сада. Слышатся стоны, мольбы, протяжное всхлипыванье. Раненые прибывают без шапок, в рваном и грязном белье; у некоторых совершенно обнажена верхняя часть туловища; белеет только наскоро наложенная повязка. Но переодевать их некогда. Необходимо как можно скорее уложить, осмотреть, переменить повязку, напоить чаем или накормить, если больной может есть. В этой сутолоке врачи ухитряются делать несложные операции. Темнеет. Зажигаются фонари. В земских палатках слабо мерцают керосин и свечи, в военных шатрах — яркий белый свет ацетиленовых ламп. Полы палаток подняты. На тесно положенных тюфяках видны под простынями ряды раненых. Длинные белые фигуры сестер бесшумно движутся меж-

116

ду ними с кружками чаю или лекарствами. В операционных и перевязочных мелькают тени врачей. В 10 часов вечера прекращается канонада, но раненые продолжают прибывать всю ночь. Персонал разбивается на смены: часть уходит на шесть часов спать, остальные продолжают работать. Ночью происходит эвакуация, и почти все раненые, прибывшие за день, вывозятся на север.

На следующий день снова не умолкающая пальба — с четырех часов утра и до поздней ночи. Снова бесконечная вереница повозок, полных искалеченными людьми. Нет больше места для раненых. Их приходится класть наружу, в траве и цветах — около палаток. День жаркий и душный. Печет солнце. В стороне у ограды воздвигается большой навес из циновок, под который размещают легко раненых прямо на земле, без тюфяков и подушек. Из покойницкой доносится церковное пение: три священника отпевают усопших. Для офицеров достали откуда-то белые гробы: солдат заворачивают в циновки и кладут на арбы. Похоронное шествие медленно движется мимо палаток. А канонада все не смолкает. Она становится бешеной. Стреляют уже беспрерывно. К массе раскатистых ударных звуков обычных орудий присоединяется протяжный рев каких-то чудовищ. Этот непрерывный двухдневный грохот действует на сознание подавляюще. Растет чувство отчужденности и одиночества: где-то там, вдали развертывается драма, в которой нет тебе места. И только жертвы ее — бессильные, раздавленные, выброшенные из борьбы проходят перед глазами непрерывно, кровавою вереницей... А тем временем с востока медленно ползет иссиня-черная туча. По-видимому, она хочет вмешаться и прекратить безумное дело. Набежавший ветер гонит облака пыли. Сверкает молния, гремит гром, падают первые крупные капли дождя. В ответ мелькают бешеные огни, и яростная канонада не смолкает ни на минуту. Наступает нечто невообразимое. Южная ночная тьма. Льет тропический дождь. Гигантские молнии раскалывают небо... А со всех сторон из пушек рвется пламя, и грохот выстрелов сливается и спорит с раскатами грома. Как раз в это время войска получают приказание оставить позиции. Они тащат крепостные орудия и медленно отступают... Дождь прекращается. На черном небе сверкают яркие звезды. Мало-помалу стихает грохот орудий. Но на этот раз враг не медлит. В темноте он приближается

117

к окопам и по всему фронту часа два-три слышится частая, непрерывная сухая трескотня ружей и пулеметов. Охотники подползают к укреплениям и перерезывают проволочные заграждения. За ними врываются в окопы наступающие японские войска, но застают там лишь ничтожную горсть русских, быстро отходящих к Ляояну.

Гроза и дождь ставят в невозможное положение перевязочный пункт; всех раненых приходится быстро внести под кров палаток; проходы заставляются носилками; получается сплошная масса человеческих тел, и в темноте трудно даже ориентироваться в их положении; доступ к ним врачей и сестер становится почти невозможным. А между тем с прекращением дождя снова слышится лязг двуколок и крики выбивающихся из сил погонщиков. Снова слышатся требования носилок. Князь Львов разыскивает ключи от церкви, открывает ее и самовольно ведет туда первую партию носильщиков. Зажигаются восковые свечи, и скоро все здание наполняется ранеными. «Начальство» пробует протестовать, но смиряется перед совершившимся фактом. Ночью опять идет эвакуация; принимаются новые раненые. Работа в шатрах и палатках беспрерывно продолжается прежним темпом до самого утра.

19 августа — прекрасное, солнечное утро. Полная тишина. Нигде ни одного выстрела. Работа перевязочного пункта кончена. Военные госпитали давно уже сдали на поезда всех пациентов и уехали на своих фурах. Земскими отрядами также получен приказ эвакуировать спешно всех раненых, складываться и уезжать. Перед отправкою последней партии у входа в садик останавливается группа всадников. Встречающий князь Львов узнает еще издали штандарт командующего. Генерал Куропаткин слезает с коня и обходит палатки, здороваясь с солдатами и благодаря за храбрую службу; в ответ слышатся слабые возгласы распростертых на земле людей. Лицо командующего сумрачно, его глаза строго смотрят куда-то вдаль. Садясь на коня, Куропаткин говорит князю Львову: «К полудню, вероятно, здесь будут ложиться неприятельские снаряды: постарайтесь избежать паники». Раненых удается посадить в вагон только к 12 часам дня. Палатки и имущество свернуты, уложены и перевезены на платформу, указанную железнодорожным начальством: сюда должны подать поезд. Князь с Полнером уезжают ук-

118

ладываться в деревню Пейа. Но вот уже почти три часа, а поезда все нет. Вдруг над головами ожидающего персонала раздается шипящий звук: кажется, что низко по земле откуда-го пущена ракета. Несколько мгновений и на железнодорожном пути, совсем близко, разрывается снаряд. За первым выстрелом следует второй, третий... Неприятель начал бомбардировку вокзала. А поезд все не подходит. Он стоит в некотором отдалении от платформы, на четвертом пути, и видно, как машинист волнуется и мечется по паровозу. Ковалевский спешит посадить свой персонал в вагоны. Множество посторонних врачей и сестер бегут с ними. Свистят гранаты. Одна их них падает и разрывается около самой платформы. Другая вертится перед паровозом. Третья падает и разрывается около вагона, в который спешат садиться врачи и сестры. Одна из сестер харьковских отрядов вдруг смолкает и с изменившимся лицом падает на землю. Ее подхватывают на руки и вносят в вагон. У нее перебита кость ноги. Ранен также врач. Это событие производит подавляющее впечатление. В несколько мгновений все присутствующие заполняют поезд, и он спешно отходит на север, оставляя за собою вокзал и площадь обстрела...

В земской фанзе укладывались, когда появился санитар с известием, что «на вокзале убило земскую сестру и доктора». Князь Львов и Полнер седлают лошадей и быстро едут к вокзалу. Скоро вокруг начинают рваться снаряды. На вокзале уже полное безлюдье. Очевидно, последние поезда ушли. Князь поворачивает лошадь и молча едет домой. В саду, около вокзала, земский обоз, работавший для перевязочного пункта, уныло стоит на привязях. Очевидно, китайцы-обозные разбежались. Несколько лошадей валяются с вывороченными внутренностями. Полнер спешит домой сбивать артель добровольцев из санитаров и китайцев, чтобы ехать на выручку. За три рубля с головы находятся охотники. Но на пороге фанзы появляется князь. Резко и внушительно он говорит:

— Вы — взрослый человек и сами можете делать какие угодно нелепости. Но сманивать людей деньгами и подвергать их жизни опасности.. Я вам это запрещаю...

И он сердито скрывается в фанзе.

Все имущество общеземской организации уложено на арбы, приготовлены упряжки и седла, коням задан корм. Взволнованных

119

китайцев, уже завязывающих свои узелки и готовых бежать без оглядки, удалось подбодрить и успокоить, обещав взять с собою. Наступила ночь. В опустевшей, покинутой жителями деревне Пейа стали рваться снаряды.

— Нам здесь больше делать нечего! — сказал князь Львов. Двумя партиями земцы двинулись в путь.

Стояла черная, непроницаемая тьма. Время от времени слышался свист снаряда; проходило несколько страшных мгновений ожидания, и резкий ударный звук показывал место разрыва. Вокруг в темной дали слышались взрывы воспламенявшихся патронов и сухая трескотня ружей. Горел вокзал, зажженный неприятельскими снарядами, и громадное зарево стояло ярким красным пятном в черноте ночного неба. Навстречу земскому обозу бешено мчалась куда-то артиллерия...

8

На другой день земцы добрались до станции Янтай, соединившись по дороге с частями тульского и орловского отрядов, выехавших из Ляояна также на лошадях. Они стали лагерем в поле, невдалеке от лазарета воронежского отряда. Часть последнего работала в это время в янтайских каменноугольных копях, обслуживая злополучный отряд генерала Орлова. Давно приказано снять перевязочный пункт «ввиду приближения японцев». Но кругом лежало 200 человек и раненые все прибывали. С величайшим напряжением, при помощи уходивших казаков, удалось нагрузить последний поезд и добраться до Янтая — к главным силам отряда. Но и здесь уже объявлен приказ немедленно двигаться на север. Приказы были. Но не было ни поездов, ни распорядителей. Начальство отсутствовало. В течение целого дня один за другим тянулись из Ляояна товарные поезда, переполненные ранеными. Тянулись со всех сторон раненые и по грунтовым дорогам. Земские врачи непрерывно перевязывали и кормили.

Ждать дольше распоряжений санитарных властей казалось невозможным. Князь Львов принял на себя командные функции. Найдя полное сочувствие и помощь в инженерах, находившихся на станции (среди них был известный писатель Н. Гарин), князь

120

начал самовольно составлять теплушечные поезда и, нагружая их ранеными, отправлять с земским персоналом на север. Условия перевозки, как всегда после боев, были ужасные. Оставалось надеяться, что земский персонал, со всегдашней своей оборотливостью, сумеет по дороге перевязать, накормить и обслужить пациентов. Когда грузился пятый из таких экспромтных поездов, на станции Янтай появился начальник санитарной части армии. Между ним и князем Львовым произошло крупное объяснение. К чести генерала, нужно сказать, что он не только не обиделся, но еще впоследствии сам говорил подчиненным князя, не без некоторого удивления:

— А?.. Что ваш князь-то мне сказал? Вы, говорит, беретесь заведовать санитарной частью армии, а я не взял бы вас приказчиком в свое имение!..

Все больные воронежского лазарета размещены в товарных вагонах, прицепленных к поезду, пришедшему из янтайских копей. Имущество отряда, лошади и вещи общеземской организации погружены в тот же поезд. С ним выехали в 4 часа утра 21 августа воронежский персонал и представители общеземской организации. Поезд вез 660 больных и раненых. Необходимо было перевязать (иногда по несколько раз) 450 раненых, сдать заразных и очень тяжелых в попадавшиеся по линии лазареты. В первые 24 часа умерло 12 человек. В поезде, как всегда, не было кухни и кормить больных приходилось на питательных пунктах — в Мукдене (курский земский отряд); в Тьелине (ярославский); в Каюане (богородицкий отряд гр. Бобринской); в Яомыни и Лошагоу (черниговский и московский земские отряды). Заботы о питании больных и раненых приняли на себя представители общеземской организации. Всем делом непосредственно руководил князь Львов. Поезд прибыл в Харбин 25 августа в 8 часов утра. Четыре с половиной дня он простоял на запасном пути, и больных приняли в лазареты только 29 августа. Все это время земские врачи ухаживали за ними, а общеземский питательный пункт на вокзале кормил множество поездов, стоявших с ранеными на запасных путях.

К концу августа в Харбине собралось десять земских отрядов — всего около 170 человек персонала. Предстояло обдумать и наладить дальнейшую их деятельность.

121

Отступление от Ляояна имело громадное моральное значение. В успех кампании искренне никто более не верил. Об оставлении без боя Мукдена и Тьелина говорилось совершенно определенно. Многие выражали самые серьезные опасения за Харбин. Но все же казалось, что медлительные японцы едва ли в состоянии будут быстро совершить переход в 500 с лишком верст. А всякое промедление с их стороны должно было дать русской армии время оправиться и наметить новые пункты сопротивления. При таких условиях сдача Харбина в ближайшем будущем и без серьезных боев представлялась маловероятной. Выдвигать снова вперед отряды, при полной неопределенности положения, казалось невозможным. Между тем медлить с вопросом о месте дальнейшей работы не приходилось. Немногочисленные здания, еще оставшиеся свободными, быстро захватывались отступавшими краснокрестными лазаретами. Земские отряды рисковали остаться на зиму без крова. После интенсивной, полной тревог работы на передовых позициях персонал нуждался в относительном отдыхе и более покойной стационарной деятельности. Снаряжение отступивших отрядов требовало приведения в порядок и значительного пополнения. Все, казалось, говорило за то, чтобы расположить отряды на зимовку в Харбине. Ляоянские дни показали, что в моменты напряженной эвакуации в городе не хватает госпитальных коек. По всем этим мотивам князь Львов решил предложить одиннадцати земским отрядам развернуться в Харбине. В случае нужды на этапы мог выехать рвавшийся вперед черниговский и московский персонал. Разыскивая свободные помещения, князь Львов через несколько дней открыл целый город громадных зданий — железнодорожных мастерских, частью уже законченных, частью строившихся. В ближайшем будущем не предполагалось оборудовать их машинами, и здания должны были простоять зиму пустыми. Мастерские расположены за чертой города по другую сторону железнодорожного пути, в довольно пустынном месте. Около громадных зданий мастерских — двухэтажный дом с квартирами для персонала. К мастерским тянется железнодорожная ветка. Осмотр помещений дал противоречивые результаты: харьковские врачи высказались против устройства здесь лазарета, находя местность нездоровою, а здания — не вполне просохшими; врачи других отрядов мирились с

122

найденными помещениями. Князь Львов добился согласия железной дороги, персонал тульского, орловского и воронежского отрядов переселился в дом мастерских и приступил к открытию обширных лазаретов.

Здесь единственный раз за все время князю Львову пришлось выдержать личный конфликт с одним из представителей земства. Во главе воронежских отрядов стояла весьма энергичная, но в высокой степени самовластная дама. Прибыв в Харбин, она не согласилась с князем Львовым относительно необходимости работы в этом городе и признала распоряжение об устройстве лазарета в мастерских нарушением прав уполномоченного воронежского земства. Князь Львов предложил принять все сделанные расходы на счет общеземской организации и передать лазарет другому земству. Но воинственная дама, ввиду постоянных и длительных недоразумений с персоналом своих отрядов, сложила полномочия и уехала в Россию. Харьковцы уже к 31 августа развернули госпиталь на 300 кроватей — в палатках, на площади, почти напротив общеземского дома. Здесь проработали они до первого снега.

Приближавшиеся холода заставили думать о приведении громадных мастерских в отапливаемое состояние. По просьбе князя Львова, уже к 1 сентября була составлена железною дорогою смета работ в этих целях. Переделки разрешены с тем, что они будуг произведены самой железной дорогой, которая поставит весь необходимый материал и, по выезде лазаретов, приведет все в прежний вид. Безвозвратные расходы, падавшие на земства, составляли 30 тыс. рублей. Затрата — огромная. Тем более что не могло быть уверенности в пребывании отрядов на месте в течение всей зимы. Помощь трем земствам вызвала бы справедливые требования со стороны всех остальных: ведь им тоже предстояли серьезные затраты по устройству на зиму. Наконец, расходы подобного рода вовсе не были предусмотрены первоначальными планами объединившихся земств: никто не думал в Москве о стационарной деятельности в больших, неподвижных лазаретах. Для приспособления или постройки крупных зданий вовсе не существовало ассигновок...

Но колебание и нерешительность всегда были совершенно не в характере князя Львова. Он сразу подписал соглашение, и дорого стоившая работа началась немедленно.

123

...Раннее сентябрьское утро. Чуть брезжит свет. В дверь комнаты настойчивый, но осторожный стук.

— Ну, кого Бог жалует? — говорит князь Львов, просыпаясь.— Войдите! Войдите же! Что зря стучать!

Дверь приотворяется. В нее с трудом просовывается китаец и, улыбаясь, подает телеграммы.

В крошечной комнате — три кровати. На средней—лежит князь Львов; по бокам, у стен, — Н.Н. Ковалевский и Т.Н. Полнер.

— Ну, ступай, Ходя! Вот тебе расписки.

Китаец снова с величайшим трудом тянет на себя дверь, упирающуюся в кровать, и выскальзывает в щелочку.

Князь просматривает телеграммы и большую часть их бросает на спящего Полнера: очевидно, требуется «исполнение».

Каждый вечер в маленькую комнату, которая днем служит и канцелярией, и бухгалтерией, и кассой общеземской организации, вносят три кровати и превращают ее в спальню. Земское здание в Харбине сверху донизу набито харьковским персоналом. Больше спать негде.

Н.Н. Ковалевский недовольно высовывает нос из-под одеяла.

— Что? Опять зовут?

— Да еще как! Две телеграммы...

— Вот, подумаешь, маленькие! Сами управиться не могут...

— Не очень-то управишься: к собранию готовятся. Как за другого хозяйничать? Отпустили до июля... а у нас что? Сентябрь месяц!

— Собрание... собрание... будь я на вашем месте, стал бы я думать о собрании!..

— Что так?

— Приедете, что прикажете собранию, то и сделает.

— Вот как? Это почему же?

— Как почему? Ведь вы, князь, возвратитесь триумфатором. Каждый грамотный знает теперь князя Львова. Возьмите любую газету... что-нибудь о земской организации всегда найдется. А где об организации, там и о князе Львове.

— Вы преувеличиваете.

124

— Какое там! Так уж вышло! Хотим мы или не хотим, стоим или не стоим того, но мы — единственное светлое пятно в этой темной, никому не нужной, всем постылой картине. Дело наше маленькое, чуть заметное... и делаем мы его не лучше других, иной раз и хуже... А резонанс в России такой, что только будто бы и свету в окошке, что в общеземской организации. И вот мы вчера вечером болтали: правильно ли мы делаем, что держим вас здесь насильно?

— Давно пора задуматься.

— Нет, в самом деле: в России, несомненно, творится что-то глубоко серьезное. Все спят и видят перемены. И перемены будут. Здешние неудачи не могут не всколыхнуть там все окончательно. Войну завели и ведут чиновники. И ненависть к ним все нарастает. Будь они золотые, будь они — бриллиантовые, — а по нынешним временам никому уже они не нужны. Теперь подавай выборных общественных деятелей... Мы не лучше и не хуже Креста, но нас раздувают невольно и почти безгранично: выходит так, что на фоне этой гнилой чиновничьей бойни мы одни и жертвуем собой, и добиваемся успехов... И, быть может, нет сейчас в русском обществе более популярного имени, чем князь Львов.

— Ну вот еще! -

— А если так, нужно использовать накопленную вами силу не здесь, а в России, в самом пекле политических событий... И нам здесь, быть может, действительно, надо принести себя временно в жертву и обойтись как-нибудь без вас...

— Все это очень спорно — что вы говорите. Посадят вам какого-нибудь Горемыкина или другого Плеве... Разве их в Питере мало? Вот вам и перемены! Но дело не в том. Ехать давно пора. И в Туле правы: нельзя председателю затеять ряд дел, да и скрыться на полгода. Хочешь работать на войне — выходи в отставку! Всякому терпению бывает конец. И на мой взгляд, нечего мне здесь задерживаться: первый этап войны кончен; японцы теперь будут отсиживаться, духу набирать. Их все равно не пересидишь и не дождешься. А на первое время все отряды пристроены. Стало, принимайте дела, а меня отпустите в Тулу. Сколько времени прошу!

— Кто меня выбирал?

— Это неважно. Пошлем сейчас телеграмму, и через несколько дней будете выбраны. Ну, согласны?

125

— Месяц я еще пробуду здесь и провожусь с зимними квартирами для харьковских отрядов. Если будет избрание, на месяц готов взять обузу на себя. Главное: не хватает духу держать вас здесь дольше. Как-нибудь управимся: сделаем не так блестяще, похуже... Вы правы: мы здесь надолго на мертвой точке... Зато вы там взовьетесь орлом...

— Итак, по рукам?

— Что с вами делать! Только поскорей присылайте главноупол-номоченного: помните, я жду месяц. Да в России оборудуйте земский соборчик — хоть какой-нибудь, хоть плохонький!

—- За это не ручаюсь. Но откладывать — нечего. Еду! И князь энергично принялся одеваться.

— А пока — в Мукден, к Куропаткину, прощаться!

10

Отношение командующего к земским отрядам давно уже отдавало почти нежностью. А.Н. Куропаткин утверждал, что он почти земец, так как отец его был председателем земской управы. С князем Львовым Куропаткин сошелся очень близко. При частых посещениях земских отрядов командующий убедился в простом, практичном и дешевом уходе земцев за больными. Земские лазареты часто уступали по внешности краснокрестным. Но за некоторою хаотичностью внешнего распорядка Куропаткин умел рассмотреть и большую сердечность, и выдержанную работу без отказа. Мало-помалу создались такие отношения, что просьбы князя Львова исполнялись почти механически.

Последнее свидание Георгия Евгеньевича с командующим было, как всегда, очень сердечно. По обыкновению, Куропаткин говорил много лестного по адресу земских отрядов. Князь Львов жаловался на значительные расходы. В Москве думали о летних этапах в палатках. Подходят холода, и вместо этапных лазаретов приходится думать о зимних стационарных госпиталях. Приспособления на зиму помещений требуют значительных, непредусмотренных расходов. Если продолжение работы земских отрядов, и при отсутствии этапов, признается желательным, быть может, военное ведомство придет к земцам на помощь. Князь Львов рассказал о предстоящих

126

расходах на приспособление харбинских мастерских. Куропаткин сейчас же пошел навстречу и приказал немедленно выдать 50 тысяч рублей в подотчетное распоряжение князя Львова для приспособления зимних помещений и устройства землянок частям Пограничной стражи, которые уступят свои казармы под земские лазареты. Так просто и легко был разрешен этот вопрос.

Главнокомандующий вообще расспрашивал о состоянии финансов земских отрядов. Узнав о том, что прошлогодние ассигнования 14 земств подходят к концу, а дальнейшие присоединения земств к общеземской организации были приостановлены министром внутренних дел Плеве, генерал Куропаткин счел справедливым и своевременным, ввиду приближения очередных земских собраний, засвидетельствовать перед всей Россией о значении для армии работы общеземской организации. В официальной телеграмме на имя министра внутренних дел он свидетельствовал «о полезной и самоотверженной деятельности врачебно-санитарных отрядов при Маньчжурской армии, снаряженных на средства 14 земств внутренних губерний, и высказал пожелание об усилении этих отрядов». Такой телеграммы, при изменившихся в Петербурге условиях, оказалось достаточно, чтобы снять все запреты Плеве. И ко второму году войны большинство земств свободно примкнуло к общеземской организации.

Прощаясь, главнокомандующий обнял и расцеловал гостя. В последнюю минуту Куропаткин поздравил князя с «монаршею милостью» и передал ему коробочку с орденом.

Князь дошел до двери и вернулся.

— Позвольте обратиться к вам с просьбою... для дела, которому я служу, лучше, чтобы я приехал в Россию без этого... Разрешите благодарить вас и вернуть вам вашу награду.

Куропаткин подумал.

— Хорошо, князь, я вас понимаю. Но пусть это останется между нами...

17 сентября князь Львов выехал из Харбина в Россию. Вскоре на имя главы организации, Д.Н. Шилова, полетела следующая телеграмма:

— «Просим вас передать князю Львову горячую нашу признательность за все, что сделано им на Дальнем Востоке для земского

127

дела. Находясь во главе трудного, ответственного, обширного предприятия, он не отказывал отдельным отрядам в самых мелких хлопотах, заполнивших целиком многие дни его пребывания здесь. Но не в этой утомительной практической деятельности значение его работы. Он сумел выделить здесь земские начинания, зорко следя, чтобы земцы заняли наиболее ответственные и трудные места по возможности в передовой линии войск. Мы рады, что работа наша вызвала сочувственный отзыв представителей объединившихся земств в Москве, но сознаем вполне, что личные достоинства князя Львова, как человека и общественного деятеля, помогли земским отрядам спокойно работать, устранили предубеждения и создали надлежащее отношение к этому земскому начинанию. Твердо и определенно окрашенные убеждения, горячая вера в жизнеспособность общественного начала, спартанская простота и нетребовательность личной жизни, чарующая приветливость обращения, блестящий политический такт и огромная трудоспособность князя Львова привлекли здесь всех, даже чуждых земству людей и заставили их относиться с уважением к учреждению, выдвинувшему такого избранника. Мы надеемся, что наступающие благоприятные условия внутренней жизни России дадут князю Львову возможность достойно использовать в общественной деятельности проявленные здесь дарования и просим передать ему наше горячее пожелание развить эту деятельность возможно шире во славу русского земства и русского общества». Подписали: уполномоченные, врачи и сестры всех земских отрядов, работающих на Дальнем Востоке, и сотрудники князя Львова по общеземской организации.

Ковалевский был прав: князь Львов вернулся в Россию триумфатором.

Общеземская организация с почетом вышла из испытания. Количественно она сделала больше, чем ждали от нее самые оптимистические предположения. Каковы бы ни были недостатки земских отрядов, их работа вызвала всеобщие похвалы и оставила теплое воспоминание у людей, которым приходилось пользоваться услугами земских деятелей. В высшей степени важно было даже самое присутствие на войне и энергичная работа независимых обществен-

128

ных деятелей: она заставляла подтянуться, возбуждала соревнование и невольно как бы осуществляла неофициальный контроль над казенными военно-медицинскими учреждениями.

Впоследствии, прощаясь с общеземской организацией, главнокомандующий Н.П. Линевич, человек прямой и чуждый всяких условностей, говорил Д.Н. Шипову: «Приехав сюда, вы увидели в земских лазаретах большое число больных и раненых и видели рядом хорошо обставленные лазареты военно-санитарного ведомства почти пустыми. Я хочу отметить, чем это обусловливалось, В военно-санитарных лазаретах солдат всегда чувствовал себя только солдатом, а в земских отрядах он чувствовал себя не только солдатом, но и сознавал себя человеком. Вот почему солдаты всегда стремились и желали быть помещенными в земские лазареты. За такого рода отношение к больным и раненым воинам прошу вас передать мою особенную благодарность всему медицинскому и служебному персоналу земских отрядов».

Таковы были реальные, истинные заслуги. Приподнятые общественные настроения политического момента прославили и преувеличили эти заслуги до крайности.

Князь Львов был главным организатором земских успехов среди неудач непопулярной войны. При возвращении в Россию он сделался одним из героев русского общества. Земские собрания 1904 года закрепили хвалу ему в своих постановлениях. И со времени японской кампании имя князя Г.Е. Львова стало широкоизвестным и популярным не только в земских кругах.