Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Тихон Полнер

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ КНЯЗЯ ГЕОРГИЯ ЕВГЕНЬЕВИЧА ЛЬВОВА

К оглавлению

 

Глава восьмая

В ТЮРЬМЕ

13 июля близкие увезли князя Львова из Петрограда — прямо в санаторию на станцию Химки — близ Москвы. Вылежавшись, поправившись и собравшись с силами, Георгий Евгеньевич снова посетил старцев Оптиной Пустыни. О чем беседовал он с ними на этот раз? В точности мы не знаем. По-видимому, однако, речь снова зашла об осуществлении его давнишней мечты. Но еще раз старец послал его в мир, найдя недостаточным очищение его пережитыми страданиями. Вместе с тем старец поддержал князя некоторыми оптимистическими заверениями о будущности России и предсказал, что видит его не в последний раз1.

Вернувшись в Москву в августе, во время Государственного совещания, князь Львов решил совершенно устраниться от политики.

Большевистский переворот окончательно укрепил его в этом решении. Свирепый лик большевистского восстания испугал князя. Он знал, что, попадись он в руки большевистским лидерам, они не пощадят его. Идти же на бесполезное мученичество — у него не было никаких побуждений. Он переменил имя, отпустил бороду и уехал в Сибирь. Поселившись в Тюмени, он делал большие поездки, изучая народную жизнь Западной Сибири и ее естественные ресурсы. Казалось, скоро наступит время и необходимость приняться, как следует, за разработку последних. К тому же надо было жить

1 Предсказание это не оправдалось; о нем говорил мне сам Георгий Евгеньевич.

375

чем-нибудь. По-видимому, на случай затяжки большевистской заварухи существовал план создать обширное торгово-промышленное предприятие в Сибири. Князя Львова уговаривали принять в нем участие.

Но у него зрели в голове другие планы.

С тех пор как большевики начали вооружать германских и венгерских пленных и с их помощью захватывать Сибирь, а в Брест-Литовске открылись переговоры о мире с Германией, князя Львова поманила мысль обратиться за помощью в Америку. Личность Вильсона всегда чрезвычайно импонировала князю: в идеалистически настроенном президенте Соединенных Штатов он надеялся найти и затронуть человеческие струны и сочувствие к России. Германо-советскому засилию мечтал он противопоставить свободную и бескорыстную помощь американского народа. Предприятие еще смутно рисовалось в его уме: нужно было добраться через объятую гражданской войной Сибирь до Владивостока. Нужны были средства и полномочия... Но уже тогда порешил он выписать из Москвы двух ближайших своих сотрудников по Земскому союзу. Пользуясь проездом одного надежного земца, он передал ему тряпочку, которую тот зашил в свое платье. На тряпочке этой князь крупными буквами начертал приглашение В.В. Вырубову и Т.И. Полнеру пробраться в Сибирь, чтобы предпринять дальше совместную поездку.

Тряпочка благополучно нашла в Москве сотрудников князя, и они принялись за подготовку дальнего путешествия...

Но внезапно планы князя Львова были прерваны. 28 февраля 1918 г. его арестовали.

Георгий Евгеньевич не раз при мне рассказывал о пребывании своем в большевистской тюрьме. Тогда же (осенью 1918 года) я тщательно записал этот рассказ. Князь его проверил, дополнил и, так сказать, утвердил. Благодаря этой случайности, дальнейшие события могут быть изложены словами самого князя.

«В конце февраля 1918 года, — говорил он, — меня схватили в Тюмени. Толпа матросов и рабочих явилась встряхнуть старую сибирскую жизнь и завести новые порядки. Во главе стоял восемнадцатилетний большевистский комиссар — Запкус. Началось с контрибуции—довольно увесистой, кончилось арестами и расстрелами. Для острастки в одной Тюмени он расстрелял без суда 32 че-

376

ловека и вывесил прокламацию с обещанием в дальнейшем расстреливать всех врагов коммунистической революции "в два счета"...

Для нас события развивались быстро. В отряде начались споры. Ссорились из-за меня. Матросы хотели везти меня в Кронштадт — заложником революции. Рабочие требовали передачи всех арестованных Екатеринбургскому совету солдатских и рабочих депутатов. Запкус попался в каких-то нечистых делах и очутился в тюрьме. Отряд распался. Рабочие и солдаты повезли меня и моих товарищей в Екатеринбург. В пути было трудное время. Мы жили в атмосфере убийств. У нас на глазах тащили людей из вагонов, ставили "к дровам" и расстреливали. На первых порах с нами обращались грубо, пугали, грозили. По несколько раз в день нас выводили на станциях к толпе раздраженных рабочих. Начиналось всегда с оскорблений и криков: на нас вымещали пережитые неправды. Каждый раз, выходя и слыша издевательские и злобные возгласы, мы не знали, вернемся ли в вагон... Скрепя сердце я снимал шапку, кланялся низко, желал им счастья в новой жизни, и разговор завязывался. В общем это были все те же добрые и умные русские люди, хотя и возбужденные пропагандой. Их "классовая ненависть" привита была весьма поверхностно и ассоциировалась с пережитыми в прежнее время невзгодами. Но доброе сердце брало свое: во время беседы злоба исчезла, лица принимали человеческое выражение, появлялись улыбки и, расходясь, они снимали шапки и желали мне удачи...

Мы пробыли в вагоне около недели. Скоро и стража наша изменила свое отношение. Они приходили ко мне и подолгу беседовали на политические и социальные темы. Потом они стали приглашать нас к себе — попить вместе чайку и покалякать. Угрозы и ругань прекратились. Перестали и выводить к толпе. В Екатеринбурге, оставаясь в вагонах, мы пользовались всякими льготами: гуляли на воздухе, сколько хотели, получали газеты, имели свидания с родными, которые приехали за нами из Тюмени. Когда наша дружба со стражей дошла до ведома местного совета, приказано было перевести нас в тюрьму. Тюрьмы Екатеринбурга были переполнены. С нами томились в заключении в одном здании полторы тысячи человек. Жить в таких условиях казалось невозможным. А каждый день прибывали новые и новые узники... Наконец, нас перевели в другое, совершенно неприспособленное помещение. Там мы нашли

377

трех заключенных. Но скоро число их возросло до 55. Во главе трех смотрителей поставлен был начальником тюрьмы большевик — столяр с петербургской фортепьянной фабрики Беккера. С удовольствием вспоминаю этого человека. Голова его, правда, переполнена была сверхрадикальными идеями, а уста источали целый поток иностранных слов в комбинациях неожиданных и странных. Но все это оставило нетронутым его золотое сердце. Это был идеалист чистой воды. Он уже устал от крови и большевистского террора. Он жаждал покоя и мира — мира общего, всесветного. Этот человек не имел понятия о деревне и ее жизни, но всецело был поглощен мечтою вернуться на родину и приняться вплотную за обработку земли. Мы сошлись на этом: я рассказывал ему о жизни в деревне, о сельском хозяйстве, о домашних животных и птицах; он поверял мне свои революционные сомнения и советовался о том, как установить порядок в тюрьме. Но что мог он сделать? Ежедневно ему командировали сменную стражу — двенадцать человек военнопленных — немцев и австрийцев, которые каждый день заводили свои порядки в тюрьме и высокомерно требовали их выполнения. Эти вновь испеченные большевики держали себя вызывающе и не желали подчиняться комиссару. В тюрьме царили хаос и бессмысленная жестокость. Старый тюремный устав был отброшен, никаких новых установлений не создано. Наконец комиссар упросил меня написать новые правила тюремного распорядка. Я набросал ряд положений (главным образом — гигиенических), необходимых и неизбежных во всяком общежитии. Столяр был в восторге и немедленно представил проект "нового тюремного устава" в Совет солдатских и рабочих депутатов. Начались бесконечные прения. Не знаю, закончились ли они после выхода моего из тюрьмы. Но мы не ожидали утверждения и сразу ввели новый распорядок в жизнь.

Вечные ссоры между военнопленной стражей и комиссаром и взаимные жалобы побудили "министров" сделать распоряжение о наряде к нам, вместо немцев и австрийцев, русской и латышской стражи, с которою мы быстро успели сговориться.

Неприспособленное здание тюрьмы утопало в грязи и пыли. Два раза в неделю я мыл пол моей комнаты и тщательно вытирал тряпкою стены, двери, окно... В "новых правилах" содержались простые требования чистоты, указания, как бороться с вшами и клопами,

378

как топить печи, как содержать отхожие места... Для всего этого, конечно, нужно было только немного практических знаний жизни и здравого смысла. Но ни того, ни другого большевики не могли предъявить... Хуже всего обстояло дело с пищей. На каждого заключенного отпускалось в день по рублю. Стража должна была на эти деньги закупать провизию и доставлять в тюрьму. Но что можно было купить на рубль, когда фунт хлеба стоил два рубля, а все остальные продукты еще дороже? О горячей пище рядовому заключенному нечего было и мечтать. Я и двое моих друзей жили на своих харчах, получая пищу от наших близких, переехавших в Екатеринбург. Большинство же заключенных голодало в буквальном смысле слова. Вокруг нас томилась самая разнообразная публика: князь Долгорукий, сопровождавший царя в Тобольск, епископ Гермоген и несколько священников с ним, офицеры, студенты, социалисты, враждебные коммунизму, уголовные...Помню еще двух придворных лакеев, оставшихся верными царской семье... Большинство этих людей погибло: одних пристрелили, других потопили (епископ Гермоген) через две недели после моего выхода из тюрьмы. На Екатеринбург надвигались чехословаки, и большевики заранее приняли свои меры. Прохаживаясь по двору во время прогулки, я заметил раз два больших котла, в которых, по-видимому, отваривали когда-то белье. Мы вмазали их при помощи нашего начальника тюрьмы, и я выступил с предложением давать каждому заключенному за его рубль 1,5 тарелки горячих мясных щей. Тюрьма отнеслась к предложению недоверчиво. Я послал на свой счет за провизией. Когда я надел передник, тюрьма пришла в движение. Всем разрешено было в этот день участвовать в деле. Одни носили воду, другие кололи дрова, третьи топили печь; многие помогали самой стряпне, но я твердо держал власть в руках и вел лично все дело. Я поручил купить шесть фунтов мяса по три рубля, 13 фунтов капусты по рублю, 0,5 ф. масла на четыре рубля, муки, соли, лаврового листа и перцу на два рубля. При общем участии и внимании я начал с приправы, поджаривая лук с маслом. Капуста варилась отдельно. Я вырезал жилы из мяса, бил его скалкою и резал на мелкие кусочки. Когда капуста сварилась с мясом, я подлил приправу. Дело простое — как видите, но за каждым моим движением следило множество глаз. Это нервировало меня самого, и редко в жизни я ждал

379

успеха своего дела с таким нетерпением. Триумф был полный: щи вышли на славу и получили наименование "премьерских щей", а я до самого выхода из тюрьмы остался бесспорным главным поваром и руководителем кухни. Рыночные цены менялись, конечно, но в среднем стоимость продуктов колебалась от 48 до 53 рублей, и почти все время я мог из рубля возвращать своим товарищам по несколько копеек. Успех "премьерских щей" превзошел все ожидания. Наши смотрители вошли в артель. Начальник тюрьмы перестал обедать дома и ел с нами. Стража тоже втянулась в это дело и становилась все добрее. По городу пошли рассказы о "премьерских щах". "Министры", допрашивавшие меня, проявляли большую вежливость. Смешно сказать, но мои кулинарные таланты создали мне совсем особое положение в тюрьме. Я гордился этим и радовался, потому что затевал новое дело — с моей точки зрения, гораздо более важное. Прогулки наши были кратки. Между тем наступала весна, и казалось важным в гигиеническом отношении дать заключенным возможность проводить больше времени на воздухе. Мне хотелось соединить это с приятным трудом, и я задумал заняться огородом. После долгих хлопот нашего комиссара мы получили одну грядку. Вторую, третью и четвертую мы вскопали и засеяли самовольно. Когда "министры" поставлены были перед совершившимся фактом, они "пересмотрели решение", а я занял огородом не только наш, но и соседний двор. Мы сняли и вынесли верхний слой глины, натащили в тачках и на носилках хорошего чернозема из окрестностей, унавозили грядки из заброшенного коровника. Как китайцы, копались мы целые дни на огороде, работая двумя лопатами, найденными на дворе, а по большей части руками. Начальник тюрьмы (столяр-большевик) сиял, глядя на наши труды. Он притащил ко мне шестилетнюю дочку свою Таничку, и милый ребенок доверчиво положил свою ручонку в мою руку. Таничка немедленно приняла участие в нашей работе, вымазалась вся в земле и ни за что не хотела уходить от "дедушки". И потом, при восторженном одобрении отца, она участвовала во всех наших работах и забавляла нас своим непрерывным лепетом...

Семена доставили с воли мои близкие. Мы сеяли редьку, хрен, репу, горох, бобы, морковь, свеклу, картофель, капусту, лук. Ни одно мое начинание на воле не принесло таких блестящих результатов. Огород дал чудесные всходы. В августе, через два месяца но выходе

380

на свободу, я вернулся в Екатеринбург, который был уже в руках чехословаков. Я заехал в тюрьму. Меня встретили радостно те же смотрители. Начальника не было; мне рассказывали, что он не выдержал окружавшей его крови и застрелился. В тюрьме, на наших местах, сидели большевики. И великолепно разросшийся огород разнообразил их пищу.

В тюрьме я пробыл три месяца. Моя жизнь и свобода зависели от Екатеринбургской "чека". В это почтенное учреждение входили все "министры" Уральского "правительства". Во главе его стоял довольно свирепый, по-видимому, человек — зубной врач Голещекин, именовавший себя "военным министром"; говорят, впоследствии именно он расстрелял без суда царскую семью. "Министром юстиции" был Поляков — студент юрист, не окончивший курса, левый эсер, примкнувший к большевикам. Заместителем председателя был Войков, как говорили, родственник Ленина. Пост "министра внутренних дел" занимал Чуткаев — мелкий земский служащий. Ни законов, ни границ власти этих людей над населением не существовало. "Чрезвычайная комиссия для борьбы с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией" ("чека") не стеснена в своих действиях никакими "буржуазными предрассудками", никакими формальностями. В принципе ею должна руководить лишь "революционная совесть". Ясно само собою,*что, при таких условиях, каждый поступок каждого человека мог быть подведен либо под контрреволюцию, либо под саботаж советских начинаний, либо под спекуляцию. Запкус вышел со своими матросами на охоту и сразу напал, как он думал, на хорошую дичь. Он арестовал меня по обвинению в том, что я участвовал в организации во Владивостоке контрреволюционного "правительства береговой полосы". Обвинение казалось нелепым даже моим судьям. Его отбросили. Но надо было указать мне мою вину, о чем я неизменно настаивал на допросах. Мои взгляды были известны. Всю жизнь я боролся со злоупотреблениями бюрократии и самодержавия. Теперь, по собственному почину, я отошел от всякой политической деятельности и не мог быть ни в какой мере страшен большевикам. Мои друзья усердно хлопотали в Москве, и им удалось понудить Ленина послать телеграмму в Екатеринбург с предложением либо предъявить мне определенное обвинение, либо выпустить меня на свободу. Все было спокойно в Екате-

381

ринбурге в то время, никто не угрожал большевикам и, казалось, не было резонов просто вывести меня "к стенке". Мои судьи, по-видимому, очень хотели найти приличный повод к обвинению и инсценировать процесс. Но на допросах они не знали, о чем меня спрашивать. А я неизменно пытался подойти к их совести. Я говорил им: "Запкус поставил вас в затруднительное положение. Мне неприятно видеть, как вы боретесь с собственной совестью. Ведь, в конце концов, все это — одна болтовня, и для вас неизбежно освободить меня, если вы хотите, даже с вашей собственной точки зрения, поступать справедливо". Они сердились, грозно заявляли, что моя вина доказана тяжкими уликами, имеющимися в их руках, и что я не уйду от заслуженного наказания. А я все твердил свое. Дважды в неделю я посылал письма родным. Письма, конечно, вскрывались в "чека". И комиссары неизменно читали в них грустные размышления о людях, которые стараются в моем деле подавить голос совести и чувство справедливости. Мне кажется, такое поведение производило на комиссаров известное воздействие и подготовляло мое освобождение. Постепенно я начал настаивать на предъявлении мне, наконец, определенного обвинения и позволял даже себе слегка высмеивать своих судей. Наконец, обвинение формулировано и предъявлено мне. Я обвинялся в работе на контрреволюционное сообщество, имевшее целью объединить в Сибири противников коммунистической власти. Обвинительный акт свидетельствовал, что ни самое общество, ни его непосредственные участники не могли быть обнаружены. Обвинения самим обвинителям казались столь слабыми и необоснованными, что они склонились на наши настояния и решили выпустить нас на свободу (меня и арестованных вместе со мною — земца Н.С. Лопухина и земского хирурга князя Голицына). К моменту суда мы обязаны были вернуться в Екатеринбург. Выйдя на свободу, мы выехали из города, не теряя ни минуты.

Я верю в человеческую душу. Во всех, даже самых жестоких сердцах живут человеческие чувства и совесть. Страсти могут затемнить на время эти чувства, но умейте подойти к ним, и зверь снова станет человеком».

Должен сказать, что, по наведенным справкам, далеко не все происходило так просто и гладко, как казалось уже на свободе самому Георгию Евгеньевичу.

382

Мы хлопотали, конечно, в Москве самым усиленным образом. И один из большевизанствующих адвокатов, якобы друг Ленина, утверждал, что ему удалось видеть диктатора, говорить с ним о князе Львове и убедить его отправить в Екатеринбург телеграмму, о которой шла речь выше. Мы известили об этом Георгия Евгеньевича. Но была ли, в действительности, послана такая телеграмма — остается под сомнением: все наши розыски следов ее остались тщетными. Быть может, телеграмма эта — плод фантазии адвоката или одно из невыполненных обещаний Ленина. К тому же такое обращение центра имело в то время мало значения: на местах правители чувствовали себя совершенно независимыми и подчас демонстративно игнорировали Москву. Систематический террор еще не начался, и Дзержинский не приступил еще к своим кровавым подвигам. Но по всей России образовались уже чека, «вино власти» бросилось в головы местных узурпаторов, и со всех концов России уже шли слухи о насилиях и убийствах. И в Екатеринбурге Голо-щекин уже проявлял свои садистские наклонности. В тюрьме было тревожно... До такой степени тревожно, что наступил момент, когда князь Львов, Н.С. Лопухин и князь Голицын решили рискнуть жизнью и организовать побег. Дело зашло так далеко, что Георгий Евгеньевич написал об этом одному из екатеринбургских знакомых, прося приготовить на определенное число убежище на троих. Этот знакомый поставлен был в ужасное положение. Он был убежден, что предприятие не может удаться; провал его означал расстрел всех троих заключенных; а Георгий Евгеньевич писал, что отсутствие ответа принято будет ими за согласие участвовать в организации побега. К счастью, удалось вовремя передать письмо, убедившее заключенных отказаться от опасного плана. Рассказ об этом я слышал не от Георгия Евгеньевича, а от екатеринбургского его контрагента. Последний передавал мне также, что едва ли вера Георгия Евгеньевича в человеческую душу могла найти подтверждение в поступках екатеринбургских правителей. Если бы он пробыл в тюрьме двумя неделями больше, то, несомненно, не остался бы в живых. С самым освобождением трех узников дело обстояло гораздо сложнее, чем думал князь Львов. Некоторые основания для подозрений у судей все-таки были. Лелея свой план о поездке в Америку, Георгий Евгеньевич просил одного знакомого молодого

383

человека, направлявшегося из Тюмени в Омск и далее, сообщить ему, свободен ли путь от большевиков. Молодой человек, гордый высоким доверием, написал матери, что едет с весьма важным поручением от князя Львова. Письмо попало в руки большевиков и являлось главным основанием их подозрения.

Но внутри «правительства» происходила довольно свирепая борьба. Поляков уже смотрел в сторону. Вскоре после освобождения трех узников он уехал в Москву, участвовал в съезде и восстании левых эсеров и сам попал надолго в тюрьму. Отношение этого человека к Георгию Евгеньевичу отличалось двойственностью: с одной стороны, он очень не прочь был засудить бывшего первого министра, а с другой — хотел казаться настоящим юристом и доказать обвинение по всем правилам юриспруденции, к которой он успел только прикоснуться. К тому же и он, и Чукаев имели в прошлом некоторое отношение к Земскому союзу и не могли отрешиться от того пиетета, которым имя Георгия Евгеньевича пользовалось в этой организации.

Как бы то ни было, освобождение состоялось. Но комиссары не решились сообщить о нем Совету солдатских депутатов. Последним было доложено, что узники переведены в тюрьму Алапаевского завода.

Сверх того, чека проявила в этом деле какую-то странную растерянность. Немедленно вслед за отъездом узников из Екатеринбурга в Тюмень дан был телеграфный приказ о новом их аресте. Но князя Львова успели предупредить. Не заезжая в Тюмень, он пробыл некоторое время в окрестностях. Затем он двинулся на Ишим, по слухам, освобожденный чехословаками. В пути его ждало опасное приключение. Отряд мадьяр на 90 подводах отступал спешно. Князь Львов со своими спутниками едва успел спрятаться от них в тайге. Жуткие минуты пришлось пережить во время этого путешествия. Прибыв благополучно в Омск, князь Львов узнал, что двигаться дальше на Владивосток немыслимо. Прожив некоторое время в окрестностях Омска, князь выжидал результатов уже начавшегося очищения западной Сибири от большевиков. В июле он вернулся в освобожденную Тюмень, прожил там некоторое время, в августе, как мы знаем, побывал в освобожденном Екатеринбурге и посетил тюрьму, где, с серьезною опасностью для жизни, провел когда-то три месяца.

Глава девятая

ДИПЛОМАТИЯ

1

Мысль искать спасения России у Вильсона мало-помалу совершенно овладела князем Львовым. Президент Соединенных Штатов казался душою родственною. Его чистейший идеализм представлялся бесспорным. Человек, «работавший на весь мир, а не для одной Америки» и отказавшийся разговаривать с «провиденциальным» Вильгельмом, внушал невольное почтение. У князя Львова давно уже с Америкой связывались совсем особые мысли и надежды. Он думал, что оздоровление России может начаться только из Сибири и что только через нее, обратившись не на запад, а на восток, можно установить новые связи с союзниками. Он ждал, что именно Америка внесет новые начала в жизнь всех народов на земном шаре. Ему казалось, что мировая война — не простое столкновение эгоистических интересов народов, а результат мировоззрений, которые отживают свой век. На смену их должно прийти новое, более широкое миропонимание, на котором и будет зиждиться дальнейший прогресс общечеловеческой семьи. Для «молодого света», вслед за накоплением экономической мощи, несомненно, настал период создания мощи духовной. Когда Америка, «вдохновленная высокими идеями Вильсона», вступила в мировую войну, князь почувствовал необычайную радость, ибо ощутил, что дело идет уже не об узких экономических вопросах, а о моральных перспективах будущей жизни народов. Старый свет тяжко развязывается со старыми формами жизни, но совлечь старые одежды и надеть новые

385

должен помочь ему его сильный, освобожденный от старых пут, свободный сын. Величайшее счастье для человечества, что в Америке нашелся человек, сумевший взять в руки не палку, как то было бы соответственным старым приемам жизни, а камертон, по которому строятся духовные струны народов и который вызвал такой чудный хор лучших и чистых нот американского народа. Величайшее счастье Америки, что в такой момент ее президент сумел объединить и поднять ее на такую моральную высоту. Переживаемая всемирная драма, несомненно, приведет к новой эре духовного совершенствования людей, и после понесенных страданий человечество найдет новые пути духовного прогресса и организует жизнь на началах свободного развития своих духовных сил одной дружной семьей1. Уже в начале марта 1919 года князь Львов собирался попытаться проехать во Владивосток. Для путешествия в Америку нужны были значительные средства. С детства Георгий Евгеньевич привык крайне бережно относиться к личным своим средствам. Но для открывавшихся американских перспектив он все же решился, на свой собственный страх и риск, занять у одного местного промышленника и общественного деятеля 30 000 рублей. Все было готово для поездки в Америку. Но в конце февраля, как мы знаем, Георгий Евгеньевич попал в большевистскую тюрьму, где его продержали три месяца. Выйдя на свободу, он скрывался от большевиков около пяти недель и часть этого времени провел в Омске. Здесь планы его встретили полное сочувствие. Сибирское правительство понимало, что недружные и неопределенные действия союзников в значительной степени зависят от точки зрения на интервенцию Америки и Вильсона. России открыты были в свое время значительные кредиты в Америке для закупки военного снаряжения. Кредиты эти закрыты после большевистского переворота. Казалось чрезвычайно важным попытаться снять это запрещение и добыть уже изготовленное снаряжение и оружие. Князю предложили специальный поезд до Владивостока, денежные средства на дальнейшее путешествие, полномочия от Сибирского правительства. Как раз в это время (в половине сентября 1918 года) в Уфу добрались, после долгих

1 Эти крайне идеалистические воззрения изложены князем Львовым 12 октября 1918 г. в письме к Чарльзу Крэну.

386

скитаний по «Большевизии», вызванные когда-то князем Львовым В.В. Вырубов и Т.И. Полнер. Соединившись в Омске, все трое двинулись вместе в долгий путь. Экстренный поезд сопровождала чехословацкая военная охрана. В Сибири только что закончился один из первых актов гражданской войны: большевики были разбиты; спешно исправлялись взорванные ими мосты и туннели, чинилось железнодорожное полотно, и никто не знал, наверное, можно ли проехать линию Омск — Владивосток. Экстренный поезд шел медленно, осторожно, местами переправляясь через реки по наскоро наведенным понтонным мостам. Кое-где еще оставались'больше-вистские гнезда. Существовали еще и удельные княжества, независимые и полувраждебные Омску. В Чите, например, засел «атаман» Семенов, который намеревался задержать князя. Настроение было тревожное...

В Уфе шло Государственное совещание, и с великими потугами высиживалась всероссийская власть Директории.

Накануне отъезда князь Львов получил в Омске бумагу за подписью Н.Д. Авксентьева, в которой на него и на члена Учредительного собрания эсера Е.Е. Колосова возлагалось поручение приветствовать от Государственного совещания «помощь союзных войск, пришедших во исполнение торжественной декларации английского, американского, французского и японского правительств не ради каких-либо территориальных компенсаций и завоеваний и не ради вмешательства во внутренние дела России, а исключительно во имя союзного договора с целью освобождения России от ига общего врага и восстановления восточного фронта...»

Это поручение взволновало князя Львова. Благодаря по прямому проводу Государственное совещание за доверие, Георгий Евгеньевич поспешил в деликатной форме сразу же отгородить свое частное предприятие от всякой партийной нагрузки. Он понимал, что дело не в «мандатах» непризнанного (и даже еще не образовавшегося) правительства, а исключительно в старых связях, личном доверии, единоличном такте и единоличной ответственности.

Он говорил, что «опасался и опасается возможности сложных форм исполнения намеченной им для себя в Америке миссии — в роде, например, коалиционных действий нескольких лиц. Можно еще вдвоем выполнить миссию приветствия, но нельзя иначе как

387

одному выдержать длинную линию ответственной политической работы...»

Н.Д. Авксентьев его совершенно успокоил.

В пути надвинулись первые разочарования. Князь видел во Владивостоке и Токио всех союзных послов и подолгу беседовал с каждым. Никакого общего плана у союзников не имелось в наличности. К России и русским делам каждое союзное правительство относилось по-своему. У англичан мало сил и средств свободных; они готовы дать людей, но в большом сомнении относительно оружия и снаряжения: как бы все это не попало, в конце концов, в руки большевиков. У французов ничего нет, кроме денег, но помощь денежную они обещают. В новом японском кабинете по вопросу об интервенции нет единодушия и происходит борьба. Оружие и снаряжение есть налицо, но пока отказывают во всем.

Несомненно, действия союзников (и особенно Японии) зависят целиком от Америки, которая до сих пор определенно против не только интервенции, но и вообще всякой помощи. Дальше поддержки чехословаков американцы идти не желают. Пусть Россия устраивает сама свои внутренние дела: вмешательство здесь принципиально недопустимо. Информированы они о положении России хуже всех. Конечно, на скорый мир еще трудно рассчитывать. Но во всяком случае приближение его, несомненно, и можно при этом опасаться, что острота интереса к восточному фронту, а с ним вместе и к России ослабеет, и тогда добиться чего-либо у союзников будет еще труднее. Однако и при изменившихся условиях необходимо будет воздействовать на Америку. Ее роль будет громадна, а на конгрессе мира ее голос будет решающим. И надо добиться, чтобы Россия на конгрессе не была забыта и пренебрежена. А пока на всех союзников действуют крайне отрицательно требования признания правительства всероссийским, так сказать, в кредит. Формальное признание они ставят на последнюю очередь; надо дать сперва доказательства делового управления, авторитета для русских, выявить моральную силу... А то союзники счет потеряли, сколько правительств того же требовали... Где гарантии, что последнее является поистине всероссийским? С этими разговорами союзников надо примириться в полной уверенности, что совместная деловая работа скоро приведет и к формальному признанию...

388

В Америке уже имеются готовое оружие и снаряжение, созданное в счет предоставленных когда-то России кредитов. От Америки, в конце концов, зависит вся помощь и деятельность остальных союзников. Грешно не воспользоваться доказанным идеалистическим расположением к России Вильсона. Надо спешить в Америку и работать там долго и упорно на пользу России...

Таковы впечатления князя от встреч и разговоров по дороге во Владивосток и Токио, — В Америку! как можно скорее в Америку1...

Но американское правительство отнюдь не проявляло нетерпения видеть князя Львова в Вашингтоне. На телеграфный, срочный запрос американского консула из Владивостока ответа не было. Виза не приходила. Князь Львов волновался, посылал частные телеграммы знакомым вашингтонским чиновникам, недоумевал, сердился. Наконец, 3 октября он не выдержал и выехал навстречу визы, в Иокогаму. Прошло еще несколько дней энергичной работы в Японии... Наконец, американский консул во Владивостоке получил инструкции из Вашингтона: правительство выражало пожелание, чтобы князь Львов, если возможно, ограничил свою свиту одним секретарем. Очевидно, в Вашингтоне опасались прибытия депутации одного из непризнанных русских правительств...

После новых телеграфных переговоров виза была получена, и 18 октября князь и его спутники могли сесть в Иокогаме на голландский пароход, направлявшийся через Тихий океан в Сан-Франциско.

Перламутровая, своеобразная и своеобычная Япония обратила на себя весьма мало внимания князя Львова. Он загорелся деловой лихорадкой и вел бесконечные разговоры с русским послом, посещал японских министров, крупных государственных и общественных деятелей, выдающихся промышленников. Раз только принял он приглашение на автомобильную поездку внутрь страны. При этом, как всегда, князя привлекали не столько красоты природы и древние памятники, сколько современные условия жизни и работы «японского мужика». Вспоминается сцена: стоя в автомобиле, князь долго рассматривал рисовые поля, на которых, по колено в грязи и воде, копошились старые и молодые японцы... рядом тяну-

1 Письма из Токио омскому правительству.

389

лась деревня; князь захотел осмотреть японское хозяйство и, не дождавшись конца приседаний, поклонов, натянутых улыбок старого хозяина-японца, быстро обежал надворные постройки...

— В избе электрическое освещение, — бормотал он, — а во дворе — всего ничего: ни живности, ни струмента... хоть шаром покати...

Японского хозяйства князь не одобрил и вспоминал по этому случаю «дом — полную чашу» русского зажиточного крестьянина...

Переезд через Тихий океан взял 18 дней — с одной лишь остановкой на островке Гонолулу. День пребывания на этой прекрасной «жемчужине» восхитил даже спешившего в Вашингтон князя; но и здесь, на Гонолулу, он интересовался больше всего полями сахарного тростника и ананасовыми плантациями...

Но вот, наконец, и Сан-Франциско. Здесь ждал приехавший специально встречать князя А.Н. Авинов — один из представителей Земского союза в Америке.

В Чикаго Самуэль Харпер собирался перехватить князя и чествовать его банкетом. Но Георгий Евгеньевич определенно не желал беседовать с репортерами, налетевшими на него со всех сторон, а тем более выступать на публичном банкете — до свидания с президентом. Вся мысль, вся энергия князя сосредоточились на свидании с Вильсоном — этим самым могущественным человеком в мире, от которого, казалось, зависели судьбы России. Князь боялся, что всякие посредники, всякие промежуточные инстанции могут ворваться между Вильсоном и им и испортить дело. Он приехал к Вильсону. Он хотел говорить только с ним. Прячась от репортеров, он отказался от банкета в Чикаго и, чтобы избавиться от дальнейших встреч и помех, двинулся немедленно южным путем в Вашингтон — через Аризону, Техас и Нью-Орлеан. В столицу Соединенных Штатов русские путники прибыли 15 ноября.

Встреча русского посла (посла Временного правительства) Б.А. Бахметьева — не оставляла желать ничего лучшего. Но и он, и американцы, близкие к Министерству иностранных дел, не ждали многого от свидания князя Львова с Вильсоном. Существовали установившиеся точки зрения, существовали длительные влияния на пре-

390

зидента, которые едва ли могли быть преодолимы сразу. Политическое положение за время поездки князя сильно изменилось. Германия проиграла войну, Вильгельм бежал, наступило перемирие, союзники готовились к конференции. Восточный (русский) фронт потерял значение. При таких условиях поднять волю союзников к непопулярной в Америке интервенции не оставалось никакой надежды... Но об отступлении без боя для князя, конечно, не могло быть речи. К тому же он верил в идеализм Вильсона и, безусловно, надеялся путем личного, интимного сближения повлиять на его душу.

Аудиенция испрошена через посольство уже 16 ноября и сейчас же назначена Вильсоном на 4 72 часа 21 ноября.

До встречи оставалось 4—5 дней. Готовясь к ней, князь вел беседы со многими видными американцами, чтобы осветить себе положение и личность президента. Отзывы получались однообразные. Все в один голос даже не советовали возбуждать вопроса,об интервенции, так как помощь американцев в Сибири была лишь помощью чехословакам — и то во время войны. По отношению к Вильсону в тот момент не существовало никаких разногласий: «Никогда ни один монарх не пользовался таким авторитетом в столь обширном государстве; влияние его распространяется не только на политику, но и на всю духовную область (величайшая государственная деятельность, какую знбл мир). Вильсон работает не для одной Америки, а для всего мира; американский народ понимает это и одобряет всецело...»

Такие разговоры волновали... Хотелось как можно продуктивнее использовать встречу с могущественным идеалистом, проявившим уже открыто столько симпатий к России... Георгий Евгеньевич сел и написал президенту письмо, в котором, несмотря на все предупреждения, совершенно откровенно высказывал свое отношение к интервенции. Демократ русский требовал от «вождя всемирной демократии» братской помощи во время болезни и кризиса союзницы. Автор письма исповедовал веру в пришествие новых форм жизни народов дружною семьею после подавления бронированного кулака Германии. Он верил и в участие своей родины, после выздоровления, в этой светлой жизни будущего. «Но процесс образования новой жизни, — писал князь Львов, — проходит в неизбежной борьбе освобождающейся демократии не только со ста-

391

рыми отжившими формами жизни, но и с фанатизмом новых химерических идей, которые не менее разрушительны, чем старые препятствия ее развития». Он считал себя призванным «определить границы истинной правды народной между старой и новой тиранией». Россия опасно больна. Без вмешательства друзей со стороны она не поправится, а между тем благородная помощь чехослова-ков показала, с какими незначительными силами можно восстановить в России государственность. Кроме интервенции, князь Львов говорит в своем письме об участии России в мирной конференции. Он утверждает, что «национальная совесть торжествующих не может быть спокойна, пока не будут найдены способы привлечения России к общему торжеству и способы международного обсуждения с ее участием будущей ее жизни в предстоящей общей работе духовного развития человечества...»

Письмо красноречиво, но довольно длинно: оно занимает по-английски шесть машинных страниц большого формата. Были приняты некоторые меры, чтобы оно попало в руки Вильсона. Но прочел ли он его? Сколько-нибудь крупные американцы не читают сами обращенных к ним писем: для этого есть у них секретари, которые, зная хозяина, должны понимать сами, что подлежит докладу и что предназначено для погребения в корзине. Президент республики в момент наивысшего напряжения своей деятельности едва ли имел возможность и время лично просматривать поступавшую к нему корреспонденцию... Как бы то ни было, судьба письма князя Львова осталась невыясненной: при свидании о нем не было речи. Но в день, назначенный для аудиенции, президент выразил русскому послу желание, чтобы тот присутствовал при свидании. Это взволновало князя: очевидно, Вильсон вовсе не желал придавать неизбежному для него разговору интимного характера.

В 4 Ч2 часа дня князь встречен в Белом доме знаменитою виль-соновскою улыбкою — расплывчатой и мало что говорящею. После взаимных приветствий князь с благодарностью упомянул о шестом пункте вильсоновских условий мира.

— Каковы практические пути для его осуществления? — спросил президент.

— Я полагаю, — отвечал князь, — перед нами четыре существенных, неотложных задачи: во-первых, приближается момент, когда

392

судьбы всех наций мира будут разрешаться на конгрессе; на нем должны быть представлены и интересы России; во-вторых, необходимо подумать о судьбе 1 500 000 русских военнопленных, у которых нет защитников; в-третьих, надвигается опасность голода; хлеб есть только в Америке и России; урожайные районы последней могли бы прокормить не только те местности страны, на которые надвигается голод, но и значительную часть Европы: для этого, однако, необходима борьба с анархией, то есть, в-четвертых, требуется активная, энергичная помощь России извне, со стороны союзников.

— Вопрос о представительстве русских интересов, — заметил Вильсон, — весьма важен, но нельзя скрывать, что он представляет большие трудности. Как конструировать всероссийское представительство при различии интересов отдельных частей бывшей империи? К тому же центр России — в руках большевиков. Но, во всяком случае, русский голос должен быть услышан... Вопрос о русском представительстве будет мною поставлен первым при начале конференции. Но мой ум остается открытым: я не знаю, как, каким путем и в каком виде сложится это представительство. Вы говорили об урожае... Но крестьяне, конечно, будут противиться всякой реквизиции?

— Для того чтобы овладеть хлебом, нужно прежде всего подавить анархию и победить большевизм. Он не имеет уже моральных корней в народе, но большевики захватили оружие, деньги и держатся силою. Союзники должны напрячь свои силы, чтобы нанести сокрушительный удар большевикам.

— Мы ревностно стараемся помочь России. Наших войск было в Сибири 6000 человек; теперь прибыло туда еще 6000. Но мы не хотим вмешиваться во внутренние дела России. Мы опасаемся, чтобы наше вооруженное вмешательство не было встречено в России как недружелюбный акт.

— К сожалению, эта истинная помощь России оказывается в недостаточных размерах. Американские войска встречены в Сибири с особенным доверием, радостью и надеждами...

— Мы ревностно делаем все, что можем, но нам трудно делать больше. Переброска войск в Сибирь затруднительна. Весь тоннаж, которым мы располагаем, занят войсками, возвращающимися на родину.

393

— Большевизм представляет общую опасность, и решительный удар ему должен быть нанесен соединенною помощью союзников.

— Я хотел бы иметь больше времени для беседы с Вами. Если бы я знал, что Вы коснетесь стольких важных вопросов, я бы к ним подготовился и иначе распределил свое время...

— Не назначите ли Вы мне время для продолжения беседы?

— К сожалению, не могу. Я очень занят до отъезда во Францию, где пробуду около шести недель. Позвольте Вас приветствовать от имени Соединенных Штатов.

— До свидания, г. президент.

Так кончилась эта встреча, от которой князь Львов ждал столь многого. С глубоким разочарованием он чувствовал, что не добился почти ничего. Сердечная связь, взаимное понимание, общность идеалов — не были установлены; все потонуло в стереотипной широкой «вильсоновской» улыбке... Для этого не стоило ехать вокруг земного шара! Сближение не удалось. Это было ясно. Президент, в сущности, ничего не сказал и ничего не обещал. Князь Львов, перед отъездом Вильсона в Европу, послал ему небольшое письмо, в котором напоминал еще раз о судьбе русских военнопленных в Германии и, толкуя по-своему неясные слова президента о представительстве России на мирной конференции, указывал на генерала Алексеева, который «жив и имеет первый право защищать интересы России: имя его почитается большинством русских людей: он стал бы говорить от лица четырех миллионов русских солдат, погибших на войне за общее дело союзников».

Один «друг» президента сам вызвался узнать, какое впечатление произвел князь. На другой день после аудиенции он должен был говорить с Вильсоном по телефону и воспользовался этим.

— Вы виделись с князем Львовым? — спросил он. -Да.

— Ну, какое впечатление он произвел на вас?

— У него замечательной красоты борода. Вы обратили на это внимание?

Вот все, чего «друг» президента мог от него добиться. Беседа продолжалась каких-нибудь 15 — 20 минут. Она велась через переводчика. Иные результаты этого официального приема

394

были бы чудом. Но князь Львов надеялся на чудо. И он был серьезно огорчен.

А между тем для поведения Вильсона имелись основания.

Мы знаем теперь, что президент был, действительно, искренним идеалистом и настоящим демократом. Русский вопрос, конечно, вовсе не являлся для него новостью. Еще 8 июля 1918 года Вильсон писал: «Я потею кровью над вопросом о том, что следует и что можно сделать в России. Это что-то такое, что ускользает, как ртуть, при каждом прикосновении». Некоторые из советников склоняли его к приятию большевизма. Борьба русских партий отталкивала. Он ждал и жаждал волеизъявления русского народа и был решительным, принципиальным противником вооруженной интервенции. «Ум и сердце его оставались открытыми» перед русским вопросом. Но президент боялся случайных русских влияний. Он вовсе не был убежден, что князь Львов, действительно, понимает и представляет волю русского народа. Он остался холоден к визиту, уклонился от разговоров по существу и осторожно не связал себя никакими заявлениями или обещаниями.

Президент уехал. За ним потянулись наиболее видные его сотрудники. А между тем князь еще почти не приступал к практическому выполнению данных ему в Омске поручений.

Несмотря ни на что, он считал себя обязанным добиваться помощи, «стучаться во все двери».

Он посетил между прочим проф. Т. Г. Масарика, который собирался к отъезду из Вашингтона. По слухам, этот истинный друг России был близок Вильсону и пользовался одно время значительным влиянием на президента.

Но разговоры с доктором Т. Г. Масариком мало дали князю Львову. Глава чешского национального комитета твердо стоял на одном: русские политические партии должны прежде всего между собой сговориться. Нет оснований исключать из этого сговора большевиков. Они не хуже других русских интеллигентов. Надо сговориться и создать сообща национальный комитет, который может добиться всеобщего признания на родине, а, стало быть, и за границей. Другого выхода для России нет: примирение всех враждующих партий и создание национального комитета...

В Министерстве финансов князя приняли три товарища министра. Они желали знать о положении дел в России, о том, чем ей

395

можно помочь. Георгий Евгеньевич выступил с довольно решительными жалобами на союзников: они всячески поощряли восстание против большевиков в отдельных городах, но не поддержали их материально вовремя, и восстания были свирепо подавлены; представители союзников формально обещали признать всероссийское правительство определенного состава, а когда была избрана в Уфе директория, она не могла добиться признания: союзники обещали действенную помощь интервенции чехословаков, но оказанная помощь (особенно американская) совершенно недостаточна... Выслушивая эти жалобы, товарищи министры уклонялись от обсуждения по существу, отсылая для этого своего собеседника в Министерство иностранных дел. Когда князь перешел к вопросу о помощи — денежной и снаряжением — омскому правительству, хотя бы за счет открытых когда-то России кредитов, оказалось, что помощь эта, к сожалению, совершенно невозможна в данное время: в России нет признанного Америкой правительства; кто может подписать от имени русского народа долговые обязательства? К тому же кредиты отпущены Конгрессом на помощь России во время войны; война окончена, и теперь необходимо новое, специальное постановление Конгресса для использования оставшихся кредитов на помощь России.

Князь повторил свои жалобы и свои ходатайства в Министерстве иностранных дел. Но товарищ министра Полк выражал большие сомнения в том, чтобы посол Соединенных Штатов мог участвовать в обещаниях союзников. Во всяком случае — посол Френсис никогда не получал от американского правительства соответствующих полномочий... Использовать кредиты, открытые России на время войны, конечно, невозможно... — тем более что нет в России признанного Америкой правительства... — Признать омское правительство всероссийским? — Пока нет оснований: оно не доказало еще своей силы и прочности...

— Получается заколдованный круг, — говорил князь. — Чтобы стать сильным и прочным, Омску необходима деятельная помощь союзников и, в особенности, Америки... Но помогать Омску вы соглашаетесь лишь с того момента, когда он убедит вас в своей силе и прочности...

Американские чиновники были очень любезны. На словах они готовы были на всяческую помощь России...

396

Американское общество чествовало князя Львова торжественными банкетами: президент Колумбийского университета Бетлер собрал для этого иностранных послов, американских ученых, знаменитых адвокатов и журналистов. Произносились торжественные речи в честь России, ее культуры, в честь русского народа...

М-р Бертранд — председатель русско-американской торговой палаты, со своей стороны, чествовал великолепным банкетом президента Временного русского правительства. Сенатор Рут, миллиардер-промышленник Мак-Кормик и многие другие влиятельные представители американского общества снова говорили сочувственные России речи... Депутация американских евреев запрашивала князя, «на какую чашу политических весов положить им свое сочувствие новой России?..»

Но все это не подвигало хлопот князя ни на шаг, несмотря на самое энергичное содействие Б.А. Бахметьева и русского посольства.

Наконец, в последний день ноября князь мог подвести некоторые итоги своего двухнедельного пребывания в Вашингтоне.

Он телеграфировал в Омск: «Выяснилось, что до большевистского переворота России открыт основной кредит в 450 миллионов долларов и добавочный — на железнодорожное снабжение — 150 миллионов. Использовано всего около 200 миллионов. Остальные суммы не отпущены ввиду большевистского переворота. Посольство и его финансовые заготовительные отделы вынуждены были приступить к ликвидации заказов, сделанных соответственно обещаниям Америки и отпущенным средствам. Ликвидация почти закончена. В счет имущества, полученного от ликвидации, выслано чехам сто тысяч винтовок, сто пулеметов, 22 полевых орудия, 4,5 миллиона ружейных патронов, 150 тысяч башмаков, 611 кип подошвенной кожи. Высылается вам: сто тысяч винтовок; 200 тысяч башмаков; железнодорожное снаряжение; на 3,5 миллиарда напечатанных здесь кредитных билетов. Дальнейшие заказы или закупки снаряжения, а также ассигнования сумм в распоряжение всероссийского правительства связаны с вопросом признания его союзниками. Для преодоления возникающих отсюда затруднений пытаемся вместе с посольством сделать здесь все возможное. Выясняется, однако, что решение центральных вопросов, касающихся

397

России, переносится в Европу с отъездом на конференцию наиболее влиятельных членов здешнего правительства. Здесь складывается благоприятное отношение к участию России в мирной конференции в тех или иных формах. Выдвигалась между прочим неофициально и моя кандидатура. Однако связанные с представительством России вопросы остаются пока открытыми. Соответственно обстоятельствам считаю необходимым перенести свою работу на пользу России в Европу, где возможно разрешить и многие вопросы снабжения. Выезжаю в скором времени в Лондон. До отъезда сделаю все возможное в данных условиях здесь для омского правительства...»

Переезд в Европу, действительно, диктовался обстоятельствами. Но роль князя в среде полномочных союзных дипломатов? На идеалиста Вильсона он мечтал воздействовать частным образом, как человек на человека. Но как добиваться голоса России на мирной конференции? Он сознавал, что говорить от имени России, представлять ее интересы — ни полномочий, ни прав не имеет. Правда, «полномочных» в этом смысле людей — вообще в то время не существовало и не могло быть. Князь Львов был убежден, что ему «понятны и известны народные чаяния». Но мало верить в такие вещи самому; надо убедить в них других...

Между тем упускать момент казалось невозможным: необходимо было немедленно сделать все возможное, чтобы добиться полноправного участия России на мирной конференции. Князь Львов, как мы видели, выдвинул в качестве бесспорной кандидатуры генерала М.В. Алексеева. Наш посолв соединенных Штатах (Б.А. Бахметьев) назвал рядом с Алексеевым — князя Львова. «Эти два лица, — писал Б.А.Бахметьев в Париж, — олицетворяя собой символ национальной России, организовали бы вокруг себя необходимое русское представительство. Из доверительных разговоров с американцами имею полное основание полагать, что эти лица имели бы у союзников серьезные шансы на успех».

Посол Временного правительства в Париже (В.А. Маклаков) довольно вяло реагировал на эти планы. В полноправное участие Рос-

398

сии на конференции он, по-видимому, мало верил. Что же касается справок и сведений о России, которые могли понадобиться союзникам, а также защиты интересов России в подготовительных комиссиях, то все это, казалось, могло быть сделано персоналом парижского посольства и другими наличными в столице Франции русскими силами.

Князь Львов колебался. Но второго декабря он получил от Омского правительства Колчака телеграмму с просьбою ехать в Париж и обсудить там с русским посольством возможность участия в конференции представителей России. Начатые хлопоты о пбмощи, о снаряжении требовали, во всяком случае, настойчивой работы среди союзников. Еще раз Г.Е. уверил себя, что «отсутствующие всегда не правы...» И — совершенно безоружный — двинулся в начале декабря в Европу.

В Лондоне пробыл князь Львов недолго — с 14 по 21 декабря. Оставаться здесь дольше не имело смысла: Ллойд-Джордж и Бонар Лоу уже выехали в Париж готовиться к мирной конференции. По сведениям русского поверенного в делах (К.Д. Набокова), общего плана по отношению к России у союзников не существовало. Надежд на деятельную и дружную помощь против большевиков, на признание омского правительства, на полноправное участие в конференции — весьма мало. Чувствуется даже как будто желание иметь по отношению к России полную свободу и решать судьбы ее самостоятельно, без вмешательства полномочных русских людей. Князь сдался не сразу. Он пробовал «стучаться во все двери». Везде он говорил о несогласованности и недостаточности союзнической помощи, о грядущих опасностях для прочного мира германо-большевизма, о невозможности для союзников — по моральным и практическим соображениям — решать на конференции судьбы России без участия ее полномочных представителей...

Все эти соображения встречались англичанами весьма холодно. Так Эзме Говард, заведующий русским отделом в министерстве иностранных дел, в конце концов указал, что великобританское правительство считается с общественным мнением и не может пренебрегать настойчивыми выступлениями Labour Party; при таких условиях расширение интервенции в Россию — невозможно...

399

Не всегда англичане встречали князя любезно и вполне корректно. В этом отношении весьма характерна беседа его с лордом Гардингом, товарищем министра иностранных дел.

Встреченный весьма холодно, князь спросил: — Располагаете ли вы достаточным временем, чтобы подробно выслушать о положении дел в России, или я должен говорить вкратце?

— Я внимательно и с интересом вас выслушаю, но должен сказать, что мы превосходно обо всем осведомлены.

Такого рода повторные и столь же категорические заявления отбивали всякую охоту продолжать информацию...

— Но знаете ли вы, что все сделанное союзниками недостаточно? Что нельзя ограничиваться вредными для дела полумерами?

— Не хотите ли вы сказать, что при таких условиях лучше было бы, чтобы союзники вовсе не начинали помощи?

— Я хочу только сказать, что надо напрячь все старания; иначе впоследствии придется мобилизовать гораздо большие силы...

— Все возможное делается. Так, мы направили в Россию снаряжение на 100 тысяч солдат.

— Но ведь это совершенно недостаточно.

— Нет. Это очень существенная поддержка... Вы требуете усиления помощи, но забываете, что война кончена, что войска вовсе не желают втягиваться в новую войну.

— Война не окончена. Начинается новая ее фаза борьбы с германизмом и близким ему большевизмом. На карту поставлены все результаты победы над Германией.

— Вы говорите о новой борьбе, о необходимости продолжения войны. Но вы не должны упускать из виду, что ведь Россия начала войну и втянула в эту войну весь свет.

— Как? Вы заявляете, что Россия виновна в начале войны, что она зажгла всесветный пожар?!

— Я хочу лишь отметить, в какой последовательности державы вступали в борьбу и напомнить, что Россия — первая вышла из войны... Никаких особых оснований для требований у России нет. И я должен вам категорически заявить, что новых войск в Россию союзники не пошлют.

— Это окончательное решение?

400

— Да. Другое дело — материальная помощь. Но людей союзники больше не пошлют.

— Вы увидите, что вам еще придется посылать вооруженную силу в Россию.

— Посмотрим.

— Этого не избегнуть. Этого требует борьба с всесветной опасностью. Если вы теперь этого не сделаете, в будущем вам придется каяться.

— Увидим.

Подобные разговоры приводили в отчаяние. Здесь, в Лондоне о полноправном участии в конференции не стоило и разговаривать. С такими вопросами холодно отсылали в Париж — к самой конференции.

Перед отъездом Георгию Евгеньевичу и его спутникам пришлось принять участие в завтраке, данном русской колонией Лондона в честь двух проезжавших премьеров — графа Коковцова и князя Львова. Оба представителя России — старой и новой — сидели рядом. Говорились речи, причем большинство присутствовавших не удержалось от того, чтобы не нападать жестоко на великобританское правительство за поведение его по отношению к России. Князь ограничился несколькими прочувствованными словами о русском народе и о вере своей в светлое будущее России. На исходе завтрака слова попросил профессор Перс. Сильный английский акцент придавал особенную выразительность русской речи этого патентованного друга России.

— Вы много бранили здесь английское правительство, — ска
зал он. — И мне не очень обидно было это слышать. Мы сами лю
бим покритиковать и побранить его при случае. Утешаем себя тем,
что, прогони мы одних дураков — придут другие, еще худшие. Но
позвольте мне, доказавшему на деле мою дружбу и любовь к Рос
сии, спросить вас: что же вы, русские образованные люди, сделали
сами, чтобы заставить союзников относиться к вам с уважением?
Вы продолжаете ссориться и торговаться из-за всяких пустяков, и
русская беда, кажется, ничему вас не научила... Когда же вы забу
дете ваши разногласия и объединитесь для спасения родины? Ведь
только тогда и союзники станут иначе разговаривать с вами...

401

23 декабря князь Львов начал свою работу в Париже. В ближайшие же дни (в первый день Рождества) он ухитрился полтора часа проговорить с Пишоном, несколько позднее виделся с Клемансо. Французы оказались гораздо любезнее англичан. По главным вопросам (интервенции, признания всероссийского правительства, участия в конференции) в Париже, по-видимому, не установилось еще никаких окончательных решений. Пишон старался обнадежить и успокоить. Он уверял, что все формальные препятствия идут от Вильсона, которого надо «уломать общими силами». Для этого, между прочим, весьма полезно князю повидать друга Вильсона — полковника Гауса. По вопросу об интервенции уверял, что секретно решено занять союзными войсками Киев и Харьков; о Москве придется думать позднее...

В беседах этих князь неизменно повторял и развивал те же аргументы, которыми пользовался он в Вашингтоне и Лондоне. Везде считал он, между прочим, необходимо особенно настаивать на опасности вторжения в Сибирь 60.000 японцев, которые, под союзным флагом, ведут свою собственную политику вдоль железнодорожной линии: «они несут большие деньги на концах своих штыков», скупают все, что попадается по дороге и систематически внедряются в Россию со своими экономическими интересами... Эти заявления — очень настойчивые и энергичные — производили впечатление на союзников. Вильсон счел даже необходимым остановить князя: Япония—дружественная держава, и политика ее правительства вполне соответствует общим видам союзников, местные отклонения энергично подавляются... Тоже приблизительно отвечали князю и в Лондоне. Клемансо не был так сдержан: на рассказ князя об японцах — он сорвал с головы свою шелковую ермолку и с величайшим негодованием хватил ею об пол. Надо думать, что настойчивые указания князя все же насторожили союзников и заставили их принять в Сибири те или другие меры.

Свидание с «другом Вильсона» (полковником Гаусом) носило почти комический характер. Говорил один князь Львов. По обычной своей схеме он развернул обширную картину положения России. С одушевлением говорил о признании омского правительства,

402

о помощи ему, об интервенции, о планах японцев, о полноправном участии представителей России на конференции... «Полковник», нахохлившись, слушал и упорно молчал. Изредка он извлекал из себя мало понятные звуки — не то слова, не то междометия, которые можно было толковать по желанию... Припертый к стене прямыми, в упор поставленными вопросами князя, он вынужден был в двух-трех случаях отвечать членораздельными звуками. Так, он нашел возможным согласиться, что вопрос о признании всероссийского правительства и об участии в конференции «отчасти связаны». О самом участии он ничего не мог сказать «авторитетно», но вопрос поставлен и, вероятно, разрешится в том смысле, что «русские люди должны представлять русские интересы...» Полковник, очевидно, не желал говорить. Князь Львов так от него ничего и не добился.

Среди множества других посещений и бесед особенное значение имел завтрак у Ллойд-Джорджа в присутствии Бонара Лоу. Этого свидания князю Львову удалось добиться не сразу. Оно произошло сравнительно поздно — 16 января 1919 года. Почтенные джентльмены не поверили осведомленности князя и подвергли его весьма продолжительному перекрестному допросу. Ллойд-Джордж возражал. Он не соглашался с информацией князя о падении морального авторитета большевиков, обютношении к ним крестьянства...

— Я должен признать, — сказал он, — что тут есть что-то необъяснимое: большевистское правительство держится у власти более года — в стране, где, по вашим словам, у него нет ни морального авторитета, ни поддержки широких крестьянских масс; армии противников, по вашим же словам, почти одинаковы; если все это так, надо отнести большевиков к разряду правителей самых ловких и искусных, какие где бы то ни было и когда бы то ни было существовали...

Мистер Бонар Лоу еще менее склонен был верить князю. Обмен мнениями не привел ни к чему: англичане утверждали, что армия большевиков гораздо солиднее, чем думает князь (они называли 800 000 штыков вместо указанных князем 250 000); крестьянство, по их сведениям, держится за захваченные земли, боится водворения правопорядка в России, не доверяет вновь образовавшимся правительствам и склонно поддерживать большевиков, которые, в

403

противность своим доктринам, оставляют мужику владение землею на правах частной собственности.,.

В конце разговора последовал неожиданный «coup d'Etat». Бонар Лоу предложилЛлойд-Джорджу познакомить князя Львова с «планом».

Этот «план», впервые выплывший тогда на свет Божий, состоял в пресловутом «Принкипо». Но в то время об острове еще не было речи.

— Мы не хотим вмешиваться во внутренние дела России, — говорил Ллойд-Джордж. — Мы не знаем и не можем разбираться, в каком движении выражается народная воля, где кончается одно насилие и начинается другое. Вы говорите нам, что сибирское правительство Колчака стоит на почве национального демократического строительства государственной власти. Но, может быть, за Колчаком стоят крайние правые группы. Ведь он оказался у власти после военного переворота. Возможно, он является представителем реакции... Во всяком случае, действительная подкладка всех этих сил, утвердившихся на определенных территориях, нам не ясна. Нам же необходимо считаться в своих действиях с общественным мнением в наших странах. Общественное мнение Англии и Америки не только требует не посылать в Россию новых войск, но настаивает на отозвании наличных... Широким общественным кругам должно быть ясным, что именно мы поддерживаем своим вооруженным вмешательством. Мы с вами знаем, что такое большевизм. Знает цену ему и такой человек, как Гендерсон, с которым вчера говорил Бонар Лоу, но ведь общественное мнение слагается и из мнения тех кругов, которые не разбираются в большевизме или даже сочувствуют ему. Для того, чтобы русский вопрос приобрел ясность, для того, чтобы наша политика была убедительна для английского и американского общественного мнения и чтобы мы имели твердые основания для дальнейших действий, — предполагается осуществить следующий план. Мы предполагаем вызвать представителей от местных правительств, достаточно сложившихся, чтобы контролировать определенные территории России, — в том числе и от большевиков. Эти представители вызываются исключительно для того, чтобы дать возможность великим державам опросить вызванных лиц и составить себе ясное представление о

1 Государственный переворот (фр.) 404

соотношениях этих групп, основаниях их политики и методах действий. Опрос будет происходить в неформальном собрании представителей великих держав, человека по два от каждой. Это будет как бы состязанием сторон, нечто в роде суда, процесса («trial»)... Мы рассчитываем, что на это приглашение большевики не пойдут и тем сразу докажут свою неправоту... Мы спросим — представителей отдельных русских правительств, на что опирается их власть, стремятся ли они bona fide1 выразить народную волю?.. Раз правительственные группы выразят твердые и искренние намерения осуществить начала народной воли, великие державы, со своей стороньт, создадут практические гарантии для осуществления этих начал...

Застигнутый врасплох, князь пробовал уклониться. Он предлагал обратиться с запросом к новому органу, образовавшемуся в Париже — к русскому «политическому совещанию», работавшему под его, князя Львова, председательством... Но осведомившись о составе «политического совещания», Ллойд-Джордж заявил категорически: — Я хотел бы слышать ваше личное мнение.

Что было отвечать?

Национальное русское чувство глубоко возмущалось самым призывом русских враждующих между собою сторон на суд всенародных мудрецов, якобы совершенно беспристрастных и бесстрастных...

Тут было не только полное и обидное недоверие к заявлениям представителей антибольшевистских правительств. Тут была высокомерная претензия разгадать истинные желания русского народа, допрашивая рядом правых и виноватых, заведомых фальсификаторов Третьего интернационала и борцов против его засилия... Но князь Львов понимал, что тут было еще и нечто худшее. На высотах идеалистических мечтаний Вильсона международный суд над Россией не являл ничего ужасного. Но в практической обстановке тогдашнего состояния России и международных отношений, какие фиоритуры могли бы разыграть на этом предприятии политики в роде Ллойд-Джорджа и других великолепных сынов «коварного Альбиона»? Всего этого, конечно, нельзя было сказать в лицо почтенным английским джентльменам, и князь Львов представил возражения, подобные тем, с какими выступали впоследствии отдельные русские правительства.

1 Добросовестно (лат.). — Ред.

405

— Приглашая и большевиков, — говорил он, — вы явно их под
держиваете. Это — форма признания их фактической правитель
ственной власти. Вы усиливаете их. Вы должны выслушать те прави
тельства и организации, которым дороги национальные демократи
ческие принципы, те правительства, которые выражают подлинную
волю и симпатии народа вне террора большевистской диктатуры...
Ставить тех и других на одну доску, считаться с теми и другими, как
с равнозначащими величинами, — немыслимо... И как можете вы, в
лучшем случае, гарантировать свободное изъявление народной воли,
которое, как и все, что вы хотите, охотно обещают вам большевики?
Народная воля может свободно выражаться лишь там, где нет такой
тирании, какую установили в России большевики.

Эти возражения приняты крайне холодно.

— Мы не хотим никого уравнивать, — сказал Ллойд-Джордж. — Мы хотим лишь спросить и выслушать. И я высказал уже предложение, что большевики либо не приедут вовсе, либо откажутся гарантировать возможность проявления действительной свободной народной воли вне всякого насилия и давления.

— Откладывается ли вопрос об участии русских представителей, в той или иной форме, в работах конференции — до осуществления подобного плана?

— Да, ни о каком участии русских не может быть и речи, пока мы не получим необходимой информации. И указанный план, казалось бы, лучше всего дает возможность ориентироваться. Я очень извиняюсь. Я должен спешить на конференцию. Я уже запаздываю на заседание. Я чрезвычайно рад, что имел возможность с вами познакомиться. До свиданья...1

Так рухнула последняя надежда, за которую цеплялся князь Львов: оказывалось невозможным добиться равноправного участия России в мирной конференции!.. Принять же «суд», выступить тя-

1 Содержание бесед князя Львова с американскими и европейскими государственными людьми в 1918 — 1919 годах приводятся в печати впервые на основании записей, сделанных в то время, по моей просьбе, самим Георгием Евгеньевичем и его переводчиком А.Н. Авиновым.

406

жущимися сторонами наравне с предателями России казалось невозможным не только по моральным мотивам, не только потому, что тактика большевиков была беспредельно свободна от всяких «буржуазных предрассудков» и тягаться с ними в этой области перед наивными американцами совершенно не представлялось возможным. Князь Львов знал, что процедура «суда» может открыть перед всем миром такую бездну разногласий даже в антибольшевистском лагере, которая обнаружит справедливость мнения о России Т.Г. Масарика, который сказал: «Знаю слабые стороны большевиков, но одновременно знаю и слабые стороны остальных партий: они не лучше и не способнее...»

Были у князя Львова и другие сомнения — гораздо более глубокие. Он не был уверен в том, что октябрьский переворот есть дело рук только кучки авантюристов. Он готов был признать большевизм — русским движением. И не то, чтобы он усомнился в столь почитаемой им душе русского народа. Но Россия, по его представлению, была больна, и для того чтобы оправиться и опомниться, чтобы «очиститься в испытаниях», — необходимы были время, тягостные переживания, встряска.

Вот что писал он всего за три месяца перед этим: «Политическая неразвитость принесла свои ужасные плоды в эту войну и разрушила до основания всю внешнюю организацию жизни, но духовные силы русского народа остались живы и обещают расцвет в новых свободных политических условиях. Я не могу останавливаться долго на моих верованиях, не имея возможности в письме детально подкреплять их, но я уверяю Вас, что эти верования основаны не на простом оптимизме, а на истинном знании русского человека. Меня не смущают уродливые проявления русской революции. Они ужасны, но, зная, как они вызваны, зная, как вся деятельность немцев и их товарищей большевиков, совершенно чуждых лучшей стороне жизни русского народа, была основана на развитии низших инстинктов, на аппетитах и полном пренебрежении этических начал, я не могу счесть эти дикие проявления буйной необузданной молодой жизни, искусно развращенной, истинным выражением его духовного существа. Под влиянием развращающего педагога юноша быстро проявляет живущие в нем плохие наклонности, но при надлежащем воспитании они исчезают. Гру-

407

бое и дикое пирование за столом, покрытом социалистической скатертью, быстро опьянило молодой организм, но угар от крепкого хмеля проходит, разум и сердце проясняются. Поддельные, искаженные идеи социализма, питавшие низшие инстинкты, а не ум и сердце, потускнели, массы почувствовали грубый обман и поняли, что их поили не ценным искристым вином, а отравой. Большинство теперь разочаровано, многие возмущены: правда, многие легкомысленно довольны легко полученными материальными благами, но и они чувствуют, что полученное неправдой — не устойчиво и не надежно, В общем большевизм изжит, он не нашел почвы даже в самых низах и держится только грубым насилием, оружием, террором и грабежом...

Но мало, конечно, одних верований в хорошие, живые силы русского народа. Надо признать в нем и громадные его недостатки. В этом смысле опыт пережитого есть недостаточно еще оцененный вклад в нашу жизнь. Как ни тяжел опыт, но, как всякий опыт, его не заменит никакое теоретическое, отвлеченное мышление. В жизни государства, как и в жизни отдельного человека, это главный воспитательный фактор. И мы, русские, должны признать, что опыт, испытанный нами, обнаружил такие наши недостатки, которые нельзя забывать никогда и которые должно иметь в виду будущее государственное управление. Буйство натуры, некоторая архаичность ее, разгул, отсутствие всякой внутренней дисциплины, податливость влияниям, шаткость и быстрота смены идей, их неустойчивость, — все это нельзя объяснить одной молодостью. Это черты характера, живущие рядом со светлыми его чертами. Нельзя отрицать, что большевизм уловил эти черты и успел основать на них свою работу очень искусно. Он нашел настоящую почву для своих семян. Почва эта русская, и большевизм есть явление русской природы. Наличность этих черт требует особого внимания к себе, и ее нельзя упускать из вида, особенно в настоящее время полной анархии и хаоса в стране. Именно они требуют и взывают к интервенции. Водворение порядка, организация лучших сил в России — возможны только в присутствии организованной армии...»1

1 Из письма к Крэну от 12 октября 1918 года. (Токио). 408

Коллегия, на которую ссылался в разговоре с Ллойд-Джорджем князь Львов, было создавшееся в Париже в начале января 1919 года Русское Политическое совещание. Оно возникло из естественного обмена мыслей русских послов, оставшихся в союзных центрах — без правительства и общего руководства. Все понимали, что для России надвигались вопросы исключительной важности: предложение и развитие помощи союзников возникшим русским антибольшевистским правительствам, объединение их между*собою, признание одного из них всероссийским и, в связи с этим, полноправное участие России в мирной конференции... Ядро будущего русского представительства в Париже, таким образом, естественно и само собою складывалось из коллегии русских послов Временного правительства. Возник вопрос о придании этой коллегии более общественного характера и о возглавлении ее, в таком случае, бывшим председателем Временного правительства. Предстояло затем наладить правильное взаимодействие с существовавшими русскими правительствами и получить от них соответствующие полномочия.

«Идея, — писал Н.В. Чайковский, — о создании в Париже объединенного Русского правительства — наподобие Чехословацкого и Польского Национальных Комитетов — не была ни предложена, ни отстаиваема никем из представителей русской общественности. Она совершенно не имела почвы. Было несомненно, что национальное русское правительство может быть создано только в России»1.

Для представительства северного (архангельского) правительства согласился приехать Н.В. Чайковский. Он прибыл в Париж 5 февраля 1919 года и вступил в состав Политического совещания.

С представительством Омского и Южно-Русского правительства дело наладилось сложнее.

В конце октября (1918) в Екатеринодар прибыл бывший министр иностранных дел Сазонов и занял пост начальника управления иностранных делв Особомсовещании. А.И. Деникин рассказывает: «Воп-

1 Мельгунов СП. Н.В. Чайковский в годы гражданской войны. Париж, 1929. 106.

409

рос замещения этой должности имел большое значение для Юга, ввиду общего стремления к объединению российского представительства на предстоящей мирной конференции. Мы жили иллюзиями, что голос наш будет там услышан. Я поручил представительство Юга в Париже единолично Сазонову»1. В середине декабря С.Д. Сазонов уехал в Париж. В начале января 1919 г. адмирал Колчак назначил Сазонова министром иностранных дел Омского правительства и, таким образом, в его лице объединено было представительство Юга и Востока. Но, приехав в Париж, Сазонов застал там уже существующее представительство, говорившее от имени России, не признанное в этом качестве союзниками, и, в частности, французским правительством, но персонально находившееся с ним в некоторых сношениях. Это было так называемое «Русское политическое совещание в Париже» во главе с кн. Львовым. «Приезд Сазонова был встречен весьма не сочувственно: в парижских проболыпевистских газетах, под влиянием русских левых кругов, появились статьи по адресу "небитого царского министра" и "нежеланного гостя". Клемансо уклонился от приема Сазонова: члены Политического совещания стали настойчиво убеждать его, что имя его одиозно для французской демократии, что изолированное выступление его невозможно, так как с ним никто из правящих кругов разговаривать не станет... И Сазонов уступил без борьбы, войдя рядовым членом в состав Политического совещания, о чем я узнал много позднее. В первых числах января состоялся обмен телеграммами Сазонова и Маклакова с Омском, в результате которого адм. Колчак писал мне: "Согласно этим телеграммам, я от себя и от имени правительства, образовавшегося на территории Сибири и Урала, уполномочил представительство России (на мирной конференции) в составе: кн. Львова, Сазонова, Маклакова и Чайковского. Полагаю, что вы не разойдетесь со мною в этом важном вопросе". Я не противоречил...»2

От Дона и Кубани в Политическое совещание должны были войти особые делегации, направленные с мест. Но прибыв в Париж, делегации эти на соединенном совещании постановили: «Вступление в со-

апреля. 410

'Деникин А.И. Очерки Русской смуты. Т. IV. С. 236—238. 2 Письмо адмирала Колчака, полученное А.И. Деникиным в марте или начале эля.

став Совещания связало бы делегации в их выступлениях и переговорах с союзниками или с другими государственными образованиями; с другой стороны,—не дало бы практически полезных результатов, ибо, по собранным сведениям, к Совещанию со стороны демократических сфер установилось отрицательное отношение, а в сферах правительственных к голосу Совещания совершенно не прислушиваются»1.

Донцы вскоре вернулись домой: из состава кубанской делегации вышел, подав протест против ее решения, Н.С. Долгополов (врач), а Быч со своими тремя товарищами остался надолго в Париже, примкнув к наиболее непримиримым и враждебным России самостийным организациям.

Русское Политическое совещание в Париже образовалось из следующих лиц: посла во Франции — Маклакова, посла в Вашингтоне — Бахметьева, посла в Риме — Гирса, посла в Мадриде — Стаховича, посла в Берне — Ефремова, посла в Лондоне — Набокова, посла в Стокгольме — Гулькевича; бывшего посла во Франции — Извольского; к послам присоединились: Н.В. Чайковский — глава и представитель архангельского правительства; Сазонов—представитель омского и екатеринодарского правительств и «представители общественности»: шлиссельбуржец Иванов, Савинков, Коновалов, Струве, Титов, Долгополов. Председательствовал в этом пестром составе князь Г.Е. Львов. «Совещание» выделило из своей среды «Делегацию» —четырех членов, полномочных представителей существовавших антибольшевистских правительств: князь Г.Е.Львова, В.А. Маклакова, Н.В. Чайковского и С.Д. Сазонова. Предполагалось, что эти четыре лица будут представлять Россию перед мирной конференцией.

Около Политического совещания и в комиссиях его производилась большая подготовительная работа. К ней привлечены были все выдающиеся русские специалисты, находившиеся в то время в Париже. «Не было ни одного жизненного вопроса, на который так или иначе не откликнулось бы совещание. Среди обстоятельных докладов, представленных Мирной Конференцией, немало таких, которые навсегда сохранят свою историческую ценность»2.

1 Деникин АИ. Указ. соч. Т. IV. С. 238.

2 Мелыунов СП. Указ. соч. С. 123. Автор имел возможность познакомиться с
частью этих докладов в архиве Н.В. Чайковского.

411

При Совещании состояли «отдел печати, пропаганды и агитации, телеграфное агентство "Унион" (Бурцев, Савинков), субсидируемая газета ("Общее дело" Бурцева)».

Приведенные выше выдержки из труда генерала А.И. Деникина с очевидностью свидетельствуют о шаткости положения Политического совещания и чрезвычайных трудностях, которые ему предстояло преодолеть.

Создалось оно, в сущности, самовольно. Оно встречено отдельными правительствами, работавшими на территории России, — с разною степенью сочувствия. Но вначале все они понимали важность надвигавшегося момента: необходимо было добиться полноправного представительства России на Мирной Конференции. Когда союзники выдвинули проект мирных переговоров с большевиками на острове Принкипо1, — надежда на это значительно поблекла, и отношение к Политическому совещанию некоторых русских правительств стало почти равнодушным. У «Совещания» остался один путь проникновения в состав Мирной Конференции: воссоединение всех антибольшевистских правительств около сильнейшего — омского, признание его союзниками — всероссийским и допущение на Конференцию его представителей. Этим путем и пошло Политическое совещание. Но тут очень скоро обнаружилась масса трений.

Вскоре после своего приезда в Париж Чайковский писал на Юг В.А. Мякотину: «Ни у союзных правительств, ни у Мирной Конференции, ни у здешней демократии Совещание не пользуется ни признанием, ни престижем отчасти из-за политического или экономического прошлого многих из членов (Сазонов, Маклаков, Коновалов, Третьяков, многие послы царского режима), отчасти же из-за омского coup d'etat и подмоченной репутации самих правительств, пославших и уполномочивших этих представителей. Одним словом, я застал здесь уныние...»2

1 В дневнике Чайковского по этому поводу имеется такая запись под 12 фев
раля: «Завтракал с Френсисом. Принкипо — сделано это, чтобы хоть что-нибудь
сделать, так как ни одного солдата ни Франция, ни Англия, ни Соединенные Шта
ты дать не могут. Вильсон подавлен и не знает, что делать». (Мельгунов СП. Цит.
соч. С. 112.).

2 Там же.

412

Левые эмигрантские группы не простили адмиралу Колчаку переворота 18 ноября 1918 года. Среди них все более утверждалась формула: «ни Ленин, ни Колчак». Отсюда вытекало противление признанию союзниками омского правительства и старания всячески дискредитировать Политическое совещание, стремившееся к такому признанию. Левые русские группы вели энергичную пропаганду и в значительной степени добились успеха: среди левых кругов союзников все более утверждалось мнение, что «логическим последствием Политического совещания должна быть реставрация прошлого». Союзные правительства вынуждены были прислушиваться к левому общественному мнению и, желая избежать обвинений в насаждении реакции в России, вяло реагировали на домогательства Совещания. К тому же не все союзные правительства охвачены были особенным желанием восстанавливать единую и сильную Россию. Многим разруха в России и ее распадение были на руку. Это сказывалось особенно на отношении союзных правительств к самостийным национальным организациям, стремившимся всячески к полной политической независимости от России.

Политическое совещание одолевало союзные правительства своими домогательствами. Союзники отбивались различными отговорками. Между прочим намекали на тайные реакционные замыслы русских генеральских правительств. Приходилось, чтобы парировать эти намеки и обвинения, неоднократно выступать с политическими декларациями и побуждать к тому же русские антибольшевистские правительства. Систематическое давление из Парижа, в целях демократизации омского и екатеринодарского правительств, принималось не всегда благодушно в России: оно производило иногда впечатление претензий на руководство и потому вызывало раздражение.

Две главные задачи, поставленные Политическим совещанием, — добиться признания омского правительства всероссийским и полноправное участие представителей России на Мирной Конференции — не были разрешены благоприятно. Шансы адмирала Колчака поднимались во время его военных успехов и падали при неудачах.

Но оставаясь объективным, невозможно все-таки утверждать, что работа Политического совещания протекала совершенно бесплодно.

413

В значительной степени благодаря Совещанию и его стараниями осуществлено признание правительства Колчака всероссийским — со стороны архангельского правительства, главнокомандующего вооруженными силами Юга России генерала Деникина и командующего Северо-западным корпусом генерала Юденича. По этому вопросу Совещанием велись не только письменные, весьма энергичные сношения, но командирована даже на Юг России специальная миссия в составе генерала Щербачева, Аджемо-ва и Вырубова.

Политическое совещание всеми доступными ему средствами и способами защищало перед Мирной Конференцией интересы России — единой и великой1.

Представители Политического совещания и состоявших при нем органов настойчивыми хлопотами добились посылки на юг России значительных запасов военного снаряжения, санитарно-медицин-ского имущества и транспортов товаров. Это, вместе с героическим порывом армии, имело своим результатом полное изменение обстановки на юге России и дало возможность русским национальным силам совершенно оправиться и перейти в наступление, которое в течение летнего периода (1919 года) дало блестящие результаты и привело к освобождению от большевиков южной России2.

С вопросом о походах генерала Юденича на Петроград связан был целый ряд действий и хлопот Политического совещания.

Неудачи генерала Юденича остро поставили вопрос об отношении антибольшевистских элементов к «самоопределению» национальностей, составляющих прежде Россию. Политическое совещание усиленно выдвигало в будущем устройстве России принципы автономии и федерации, но решительно настаивало на том, что никакой вопрос об отделении от России, а также об установлении форм будущих отношений России к отдельным народностям, принадлежавшим прежде к составу Российского государства, не может быть разрешен окончательно без соответствующего постановления будущего Всероссийского Учредительного собрания. Но даже и та-

1 См.: Отчет Н.В. Чайковского архангельскому правительству о деятельности
Политического совещания,

2 Там же.

414

кая постановка вопроса не удовлетворяла те национальности, которые всеми мерами старались сейчас же начать свое совершенно самостоятельное от России политическое существование. Вследствие этого, в лимитрофах (Литве, Эстонии, Латвии и даже в Польше и Финляндии) царило недоверие к борцам за будущую единую и сильную Россию. А такое отношение чрезвычайно мешало успеху противобольшевистских армий. Еще более отрицательно относилось Совещание к антирусской озлобленной проповеди различных самостийных национальных групп. Оно считало ее результатом в большинстве случаев «близорукого политиканства известных весьма узких кругов и горячо протестовало против навязывания народным массам различных национальностей вожделений, каких они, в сущности, не имеют и иметь не желают»1.

Чайковский рассказывает, что для борьбы с подобными течениями было основано особое « Совещание народностей, стремящихся к воссоединению с Россией». В «совещании» этом, под председательством Чайковского, участвовали представители многих национальностей; от Великороссии вошли в него, кроме Чайковского, князь Львов, Б.В. Савинков.

В первоначальном своем виде русское Политическое совещание в Париже просуществовало приблизительно полгода. К июню уже закончился процесс 'объединения русских антибольшевистских правительств и подчинения их Верховному правителю адмиралу Колчаку.

Политическое совещание сочло законченной задачу свою служить временным суррогатом официального представительства русской единой государственной власти. 5 июня 1919 года оно прекратило свою деятельность, оставив на страже общерусских интересов Делегацию, состоявшую, как указано выше, из князя Львова, Чайковского, Сазонова и Маклакова.

Об этом, поставлен в известность адмирал Колчак, который признал правильным такое решение, утвердил Делегацию в составе пяти членов (к перечисленным лицам присоединен Савинков) и формально официально возложил на Делегацию представительство России перед Мирной Конференцией и предварительную разра-

1 См.: Отчет Н.В. Чайковского архангельскому правительству...

415

ботку всех вопросов, связанных с предстоящим заключением Россией мира с центральными державами и их союзниками.

Что же касается объединения в руках Делегации наблюдения и руководства деятельностью прочих органов русского заграничного представительства (дипломатического, военного и экономического), то Верховным правителем было решено сохранить эти функции непосредственно за правительством. Все русские заграничные представители всех ведомств должны сноситься и получать инструкции непосредственно от подлежащих ведомств.

В ответ на это решение Делегация еще раз телеграфировала Верховному правителю, приводя новые доводы и прося пересмотреть вопрос. Но получила тот же ответ. Решение это и было принято к исполнению.

Такая постановка вопроса была убийственна. Ограничение работы Делегации пределами защиты интересов России перед Мирной Конференцией, когда Делегация в работах конференции непосредственного участия не принимала, делало ее фикцией. В сущности, такое решение Омска являлось актом недоверия (или малого доверия) к Делегации и выдвижения на первый план самостоятельной дипломатической деятельности бывшего царского министра иностранных дел С.Д. Сазонова. Между тем ни союзные правительства, ни заграничное общественное мнение, ни сама Делегация — не могли относиться к Сазонову доверительно.

Чайковский Юсентября 1919 года писал на Юг А.А. Титову: «Пока Политическое совещание заседало, Сазонов молчал, но теперь, когда Совещания нет и осталась только Политическая Делегация из четырех (а теперь и из пяти с назначением в нее Савинкова Колчаком), он выпустил когти и решил проглотить ее своим министерством. Произошел конфликт, и теперь решается вопрос о том, кто останется здесь — мы (трое + Маклаков) или он с Маклаковым. Посылается в Омск решительная телеграмма... Нам за все это (т. е. за политику Сазонова) приходится отвечать, не имея возможности помешать ему в его министерских распоряжениях... Получается нечто совсем и недопустимое, и непереносимое. Поэтому, несмотря на тяжелое положение у Колчака, решаемся поставить ему ультиматум...»1

1 Мельгунов СП. Указ. соч. С. 134. 416

«Ультиматум» не был принят. Колчак выразил полное доверие Сазонову, но вместе с тем и пожелание, чтобы Делегация осталась при установленных им функциях и в прежнем составе... Все осталось по-старому — до конца.

Из приведенного очерка видна та обстановка, в которой пришлось работать за границей князю Г.Е. Львову.

Вильсоновская, «новая» Америка и сам вождь ее представились Георгию Евгеньевичу несомненным якорем спасения для больной России. Вступление Америки в войну и декларации Вильсона казались бескорыстными актами, направленными к спасению и обновлению Старого света. В них звучала любовь к России, деликатные поползновения защитить ее интересы и не дать хищникам Европы воспользоваться ее временной слабостью. В уме рисовались грандиозные картины духовной близости Америки и России и спасения ими сообща дряхлой Европы... Практическая Америка, накопившая деловыми приемами несметные богатства и взалкавшая духовных ценностей, бывших у нее до той поры на втором плане... И смиренная, долготерпеливая, но трудолюбивая Россия — бедная материальными благами, но богатая дарованными ей свыше духовными ценностями и талантами — миротворчеством, смиренством, любовью к людям, божеской правдой... Какой союз! Какие перспективы для совместного спасения человечества!..

От коллективных попыток возрождения России, создания всероссийского правительства, борьбы против большевиков князь Львов стоял далеко. Возня с партийным доктринерством набила ему оскомину. Со свойственным ему анархизмом он мечтал и надеялся по-своему, самостоятельно, в одиночку — спасти Россию. В Вильсоне видел он родственную, идеалистически настроенную душу. Только бы добраться до этого замечательного человека... С глазу на глаз он откроет ему душу русского народа, русскую правду... И, быть может, им вдвоем — союзу Америки и России — суждено совершить великое и возродить дряхлеющее человечество...

Он готовился к этой поездке, никого не спрашивая, на свой страх и риск. Он знал силу своего влияния на людей и не сомне-

417

вался, что легко и прочно сойдется с демократом и идеалистом Вильсоном.

Сразу ему не удалось ничего сделать. Тюрьма и смертная опасность преградили дорогу. Но все три месяца тюремного сидения обдумывал он, лелеял и укреплял свой план. Освободившись, он серьезно и деловито принялся за его осуществление. Это была карта, на которую с большим подъемом, с громадными надеждами — ставил он спасение и возрождение России...

Карта эта оказалась безжалостно и решительно битою.

В своем оптимистическом порыве князь Львов не рассчитал слишком многого. Когда он добрался до Вашингтона, война окончилась и перемирие было заключено. Мировая обстановка изменилась. Речь могла идти уже не о подавлении грубой и наглой силы немецкого кулака. Заботы о восстановлении восточного фронта отпали. Вопрос шел о вмешательстве в междоусобную войну внутри России. Все, кому верил Вильсон, остерегали его от оказания помощи антибольшевистским партиям. На расстоянии кое-что в большевизме даже манило. Кругом президента к «новым людям» многие относились с любопытством, почти с сочувствием. «Салонный большевизм» процветал в то время в Америке. «Идеализм» Вильсона шел дальше благонамеренных попыток первого состава Временного правительства. В демократизм князя Львова Вильсон не очень-то верил. Никаких оснований предполагать, что князь Львов знает и понимает душу русского народа — у Вильсона не было. Случилось так, что князь Львов для чего-то явился в Соединенные Штаты и пожелал видеть президента. Отказать в аудиенции не было причин. И Вильсон пожертвовал 15 — 20 минутами своего времени, чтобы принять визит князя в официальной обстановке, в присутствии русского посла. Георгий Евгеньевич не говорил по-английски. Ему пришлось объясняться через переводчика. При таких условиях его личное воздействие на Вильсона не могло быть сколько-нибудь значительным. Люди свиделись и разошлись. Ни в письме князя Львова, ни в его личных объяснениях ничто, по-видимому, не остановило на себе серьезного внимания президента. И он продолжал «.потеть кровью» над русским вопросом в кругу прежних своих советников.

Этим, в сущности, и закончилось личное начинание Львова, начинание, от которого он так много ждал и на которое так надеялся...

418

Эта полная неудача заставила бы сложить руки всякого другого. Но князь Львов считал себя обязанным продолжать работу. В Европе его ждал ряд новых разочарований.

Он добросовестно «стучался во все двери». Но интересы России здесь, в Европе, мало кого занимали. Все увлеклись дележом добычи и обезвреживанием идеалистических тенденций Вильсона. В этих занятиях обойтись без России казалось много удобнее. Для отвода моральных доводов князя, конечно, находились слова и отговорки. Он грозил опасностью распространения большевизма. Ему плохо верили, а на всякий случай измышляли идею буферных государств, которые, за счет России, могли препятствовать проникновению заразы в Европу...

Организация Политического совещания в Париже и подготовка к участию России в Мирной Конференции потребовали, конечно, значительной работы и энергии. Но и здесь дело шло не столько о творчестве, сколько о преодолении всевозможных трений. Политическое совещание сложилось из прихотливого сочетания людей царского и революционного режимов. Оно стремилось представлять антибольшевистскую Россию. Необходимо было связать себя с действовавшими на территории России антибольшевистскими правительствами. Омск признал Совещание. Генерал А.И. Деникин «не возражал». Оба правительства прислали, однако, в качестве своего человека, общего министра иностранных дел — С.Д. Сазонова. «Ум» Вильсона «был открыт» для вопроса об участии России в конференции... но в какой форме могло состояться это участие? Чтобы отделаться от такого вопроса, Вильсону подсказали план «суда» над русскими партиями, а потом и конгресса на острове Принкипо. Русские отказались, и доступ на конференцию был для них закрыт. Престиж Политического совещания, в силу такого поворота дела, сильно упал и в Омске, и в Екатеринодаре. В Париже оставалось только добиваться объединения русских антибольшевистских правительств, признания самого сильного из них (омского), материальной помощи со стороны союзников. Для успеха в этой работе требовались определенные программные декларации русских правительств, устраняющие обвинения в реакционности, и — соответствующие действия. Без представлений об этих требованиях Политическое совещание обойтись не могло. Но такие пред-

419

ставления вызывали недовольство на местах, в России, где ревниво относились ко всяким попыткам «руководства» из Парижа. В Политическом совещании и Делегации князь Львов не мог проявить своих практических талантов. Ни понимания, ни сочувствия, ни доверия со стороны добровольческих генералов он не чувствовал. Им ближе были слуги царского режима — такие люди, как Кривошеий, Извольский, Сазонов... Мы видели, что в столкновении левых элементов Совещания с Сазоновым — они (а вместе с ними и князь) терпели решительные поражения. Обстановка для русской дипломатической работы в Западной Европе того времени сложилась исключительно трудная. Да и весьма многое в международных отношениях, в дипломатии было совершенно чуждым и духу Георгия Евгеньевича, и его подготовке. При таких условиях работа протекала вяло, изо дня в день, и давала весьма малое удовлетворение. Только иногда вспыхивала ярким огнем прежняя инициатива князя Львова. Так было, например, в вопросе о слиянии русских антибольшевистских правительств и о подчинении их омскому. В деле этом Георгий Евгеньевич проявил большую личную настойчивость — вплоть до посылки на Юг России специальной экспедиции. И в состоявшемся объединении правительств, несомненно, сыграла некоторую роль эта инициатива князя Львова.

Глава десятая

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ



1

Успехи большевиков на колчаковском и деникинском фронтах понижали, разумеется, значение парижской Делегации. Дело ее и даже самый смысл существования сходили постепенно на нет. Правительство генерала Врангеля выдвинуло своих людей в качестве представителей перед союзниками. Делегация умирала. Князь Львов оказывался не у дел. Правда, надвигались новые заботы: русские беженцы нуждались в помощи. Но Георгий Евгеньевич устал. Его тяготили злоба и ненависть, которые он чувствовал в известных слоях эмигрантской среды. Люди, ушибленные революцией, не могли простить ему ни участия во Временном правительстве, ни его постоянного тяготения к «левым». Около этого времени он говорил в одном письме: «Казалось бы, тут-то и выступить общественности. Но, с одной стороны, остатки правительства, в руках коего нити, всячески отстраняют ее, а с другой, и сама она ничего не стоит: всего боится — и ответственности, и замарать свои священные имена, и, сохраняя свою непорочную чистоту, равнодушно смотрит, как погибают свои»...

Близкие люди знали, что овладевшая князем апатия — чисто временная усталость. С инициативой выступил В. В. Вырубов. Несколько организаций Земского союза из Сибири и с Юга прислали ему полномочия. Около апреля 1920 года ему удалось получить из остатков государственных средств значительную сумму денег на трудовую помощь беженцам. Вместе с А. А. Титовым, уполномоченным Союза городов, он открыл в Париже бюро труда, для развития деятельности которого

421

пригласил на службу нескольких русских инженеров. Это маленькое дело его инициаторы хотели возглавить князем Г.Е. Львовым. Они знали: когда сгустится, обострится беженская нужда и раздастся призывный крик о помощи, князь Львов не выдержит.

Но князь Львов не торопился. Он не хотел браться за дело один. Ему казалось необходимым мобилизовать «общественность». На повторные призывы он предложил создать благотворительное общество — нечто подобное прежнему «Земгору», объединив в нем старых земцев и горожан с представителями самоуправления новой формации 1917 года. На стороне первых был опыт и навыки давнишних общественных работников; на стороне вторых — избрание на основах всеобщего голосования.

Так возникло Объединение земских и городских деятелей во Франции. Последовал ряд совещаний, на которых вырабатывался устав и в июне 1920 года общество организовалось и выбрало князя Г.Е. Львова своим председателем. Это новое общество создалось не без трений. Крайние элементы, конечно, отсутствовали. Но и умеренные группы объединялись не очень охотно: более правые косились на партийных социалистических деятелей, волею всеобщего голосования попавших в земское и городское самоуправление; а социалисты должны были преодолеть свои навыки, вступая в совместную работу с представителями «буржуазии». Некоторых из них смущало и происхождение денег, на которые приходилось работать: к правительству генерала Врангеля социалисты относились совершенно отрицательно.

В общем «Объединение» слагалось все же с явным уклоном влево. Впрочем, в основание соглашения положена была категорически оговоренная аполитичность предстоящей благотворительной работы.

Состав «Объединения» колебался, но в среднем оно числило до ста членов. Князь Львов председательствовал в довольно частых заседаниях совета и более редких — общих собраниях. Его роль сводилась, главным образом, к обычному для него миротворчеству. Его имя и «левый» состав руководящих органов нового общества вызывали в правой эмигрантской среде нападки, интриги, противодействие. Эти настроения не могли не отражаться и внутри самого «Объединения». Вариться в соку обездоленных, озлобленных и, в общем, глубоко не-

422

счастных эмигрантов было нелегко. Все время приходилось воспринимать враждебные настроения и парировать удары.

Текущей практической работы в «Объединении» князь Львов не вел, хотя во всех трудных случаях сотрудники пользовались, конечно, его опытом.

Практическая работа выполнялась, по уставу, особым органом из трех лиц. Работа эта отлилась в формы весьма сложные.

Охотников заниматься благотворительностью, то есть получать и раздавать в той или иной форме — безвозвратные пособия нуждающимся беженцам — оказалось великое множество. Несколько труднее представлялась организация медицинской и культурно-просветительной помощи. Все же нашлось немало старых и новых обществ, имевших практические навыки в обоих этих областях. Но главные распорядители довольно значительными средствами, уделенными правительством Врангеля на нужды русской /эмиграции, ставили себе другие задачи. Им хотелось избежать, по возможности, безвозвратной растраты отпущенных казенных средств и обратить преимущественное внимание на создание и поддержание трудовых беженских организаций. Содействие именно трудовым начинаниям беженцев только и могло обеспечить их существование. Создание самоокупающихся промышленных торговых предприятий — крупных и меАких — могло не только обеспечить получивших ссуды беженцев, но и обратить затраченные казенные средства в оборотный капитал, который путем возврата ассигнованных в ссуду средств подлежал постоянному восстановлению.

Так думали не только отдельные представители правительства генерала Врангеля, но и образованный ими в конце июля 1920 года «Главный русский комитет по делам о беженцах». Этот Комитет учрежден в Лондоне, под председательством графа П.Н. Игнатьева и состоял из представителей дипломатического, военного и финансового ведомств и Российского Общества Красного Креста. В состав комитета приглашены: Ф.И. Иванов (бывший член Государственного совета), бывшие министры (П.Л. Барк и А.А. Риттих), председатель лондонской торгово-промышленной группы В.И. Воробьев и генерал Д.В. Яковлев.

Состав Комитета обеспечивает его умеренно правые устремления и сочувствие бюрократическим организациям, подобным старому Обществу Красного Креста.

423

Но теоретически вполне разумные рассуждения Комитета натолкнулись на значительные трудности. Большинство организаций, близких по духу Комитету, мало занимались сложною трудовою помощью, предпочитая благотворительную, медицинскую или культурно-просветительную.

Поэтому, когда уполномоченные В.В. Вырубов и А.А. Титов обратились за денежною помощью к представителям правительства генерала Врангеля, отказа не последовало, но лишь при условии представить сметы на организацию трудовой помощи беженцам во Франции. По представлении таковых смет отпущены значительные средства на первое время с обещанием дальнейших ассигнований.

Таким образом, деятельность «Объединения» заранее ограничена была, главным образом, трудовою помощью. Принимая на себя выдвинутые задания, «Объединение» не скрывало от себя трудностей, которые предстояло преодолеть. В первом же докладе, им рассмотренном, находим такие замечания: «Устраивать в чужой стране, в незнакомых условиях измученных, неприспособленных русских интеллигентов на чуждый им физический труд — задача неблагодарная, подчас — неисполнимая. В ее выполнении будет, конечно, много дефектов, много неудач и разочарований. Мы вперед заявляем, что будем счастливы, если удастся устроить одну треть из обратившихся к нам за помощью».

Надо сказать, что расчеты работы строились в надежде на ежемесячные ассигнования Лондонским Комитетом в пределах намечавшихся смет. Между тем удалось получить лишь 3/8 сметных предположений. Затем всякие ассигнования прекратились: Лондонский Комитет истощил свои ресурсы. В своем обширном первом годовом отчете Исполнительный комитет и Совет «Объединения» писали Общему собранию.

«Переходя к выводам из опыта предшествующей деятельности, приходится констатировать самые серьезные разочарования почти на всех ее путях. Правда, так или иначе оказана трудовая помощь более чем 66 проц. общего числа обращавшихся, хотя инициаторы дела, как мы видели, заявляли, что сочли бы себя счастливыми, устроив одну треть ищущих труда. Они не скрывали от себя и Собрания всей сложности дела. И тем не менее действительность превзошла все опасения. В сущности, испробованы все почти виды тру-

424

довой помощи: посредничество по приисканию работы, собственный строительный подряд, устройство своих крупных промышленных предприятий, выдача ссуд на мелкие предприятия, профессиональное обучение. Все это стоило крайне дорого и дало на практике ничтожные по сравнению с затраченными средствами результаты. В этой сложной работе не было возможности обойтись без создания своих собственных предприятий. Организация и правильная постановка предприятий в чужой стране требуют долгого времени, сосредоточенного, систематического труда и особливых талантов. Доходность этих предприятий находится« вечной зависимости от целого ряда случайностей, которых нельзя предвидеть. Сверх того, полезность этих начинаний с точки зрения трудовой помощи стоит часто в прямом противоречии с их доходностью. К тому же нельзя умолчать о горьком опыте всех наших коммерческо-благотворительных организаций: требования к ним работающих лиц чрезвычайно высоки, а отношение к материальному успеху дела — совершенно равнодушное. В распоряжении руководителя учреждения трудовой помощи нет тех приемов, которыми добивается работы промышленник; нет и его коммерческой гибкости. Лица, руководившие делом, охотно и всецело признают и свои ошибки, и свое неумение приспособиться к новым и исключительно трудным условиям. Но есть и объективные данные, делающие в настоящее время трудовую помощь беженцам во Франции очень дорогою и почти безнадежною; конкурировать филантропическими трудовыми начинаниями с коммерческими предприятиями — еще труднее. И почти совершенно невыполнимою является эта задача в периоды таких исключительных промышленных кризисов, какой переживала Европа во второй половине 1920 и во весь 1921 год».

Приходилось сокращать работу и ликвидировать дорогостоящие крупные предприятия. А между тем надвигалась новая беда. Падение Крыма повлекло за собою массовую эвакуацию. В Константинополь в течение двух суток прибыло 132 тысячи беженцев. 7 декабря 1920 года князь Львов писал Е.А. Родичевой: «С крымскими беженцами творятся ужасы, до сих пор качаются на волнах и кри-

42S

чат всему свету: "хлеба", но одни не слышат — залили уши золотом, другие слышат и злорадствуют, прости им всем Господи!..» Шла усиленная борьба бережливых французов против бесконечной выдачи пайка русским беженцам. У них самих жестокий промышленный кризис выбросил 700 тысяч рабочих на улицу. Разгорались и пререкания между остатками врангелевского правительства и французами относительно права распоряжения имуществом, вывезенным эвакуацией из Крыма. Французы заявляли категорически, что окончат помощь к 1 января 1921 года, и предложили образовать общественный русский беспартийный благотворительный комитет. О том же говорили в кругу русских дипломатических представителей прежних правительств. Лондонский «Главный русский Комитет по делам о беженцах» не удовлетворял: состав его представлял исключительно дореволюционную Россию. Между тем в Константинополе оказались после эвакуации представители Земского и Городского союзов, работавшие на Юге России. Сам собою напрашивался план создания беспартийного благотворительного Комитета из представителей различных организаций, создавшихся и работавших на развалинах Земского и Городского союзов. Такой план удовлетворял пожеланиям французов. Русские дипломатические представители, у которых на руках оставались еще довольно значительные казенные средства, готовы были помочь беженцам через аполитический благотворительный Комитет. Совещание послов, стремившееся всячески достигнуть столь трудно достижимого объединения представителей русской общественности, постановило даже, что в случае образования проектируемого Комитета, все ассигнования послов на нужды беженцев пойдут исключительно через посредство такого центрального Земско-Городского Комитета.

Князь Львов вместе с Советом местной французской организации помощи беженцам («Объединения земских и городских деятелей во Франции») взял на себя почин в создании намеченной центральной организации. В конце декабря 1920 года, за подписью князя Львова разосланы приглашения прислать в Париж своих делегатов всем центральным органам Земского и Городского союзов, независимо от времени их образования, представительствам Земского и Городского союзов в Англии, Америке и Швеции, а также и объединениям земских и городских деятелей за границей. Приглаше-

426

ния сопровождались проектом «Положения о Российском Земско-Городском Комитете». Откликнулись все приглашенные организации, кроме представительства Земского союза в Америке. Каждая из присланных делегаций, независимо от числа ее членов, должна была пользоваться лишь одним голосом; но в действительности достигнуто по всем вопросам единогласие. В январе 1921 года совещание съехавшихся делегатов обсудило и приняло общие положения устава «Российского Земско-Городского Комитета помощи российским гражданам за границей», определило число членов Комитета (30 — 36) и произвело выборы, считаясь с личными*свой-ствами избираемых лиц. В состав Комитета вошли преимущественно бывшие главные руководители и наиболее активные работники всероссийских Земского и Городского союзов, а также земских и городских учреждений добольшевистской России, вне зависимости от их политических воззрений. При этом в качестве основного руководящего начала было установлено, что Комитет является учреждением аполитическим, преследующим исключительно гуманитарные задачи — оказания всякого рода помощи всем без различия нуждающимся русским гражданам за границей1.

Объединение состоялось около имени князя Г.Е. Львова, и в последующие годы он неизменно, до самой своей кончины, избирался председателем обеих организаций — местной, французской («Объединения земских и городских деятелей во франции») и — центральной, для всех стран, куда проникли русские беженцы («Российского Земско-Городского Комитета помощи российским гражданам за границей»).

Задачи первого («Объединения») значительно сузились после опыта первого года и с исчезновением тех ассигновок на трудовую помощь, которые обещаны были (и частью отпущены) лондонским Русским Комитетом попечения о беженцах. Трудовая помощь оставалась и в последующие годы, но главным образом в форме бюро труда — для приискания работы нуждающимся беженцам. Дорого стоившие и не окупавшие себя собственные предприятия (деревообделочную фабрику, типографию, железобетонные работы, мас-

1 Первый годовой отчет Земско-Городского Комитета. Бюллетень. № 9—10. С. 5-6.

427

терские — трикотажную, электромонтажную, столярную, пере-плетно-картонажную и др.) пришлось постепенно ликвидировать. С другой стороны, чисто благотворительная и просветительная помощь — более простая и легкая — значительно расширилась.

Князь Львов, как мы знаем, не вел в «Объединении» непосредственной практической работы. На нем лежало общее руководство. Он не отказывал в нем до самого конца. Не ограничиваясь председа-тельствованием в общих собраниях «Объединения» и заседаниях его Совета, он следил и за повседневными затруднениями, которых оказывалось немало и на второй год деятельности. Весь тяжелый период внезапного безденежья и вынужденной ликвидации собственных предприятий — особенно трудной ввиду наступившего жесткого промышленного кризиса — князь провел на своем посту, оказывая всяческую помощь советом и делом непосредственным работникам. Через Земско-Городской комитет стремился привлечь средства в кассу «Объединения» и предпринимал даже личные сборы на его нужды. Так, например, благодаря личному авторитету князя и его настойчивым хлопотам, удалось привлечь пожертвования на создание в Париже детского сада, который прекрасно функционировал во все последующие годы.

Но главное внимание князя и главные его заботы сосредоточивались с 1921 года на деятельности Земгора («Земско-Городского Комитета помощи российским гражданам за границей»). Задачи этого учреждения сводились к привлечению средств на помощь беженцам и распределению их между многочисленными организациями, работавшими в разных странах по оказанию этой помощи. Распределение средств соединялось, конечно, с возможным объединением работы и контролем над отчетностью.

Самая трудная часть работы — приискание средств — всецело легла на плечи князя Георгия Евгеньевича. И тут, как всегда в своеобразной правой среде русской эмиграции, политика играла далеко не последнюю роль. На первых порах совещание послов, удрученное исключительными бедствиями нахлынувших сразу в Константинополь беженцев врангелевской эвакуации, отпустило ЗемскоТородскому Комитету большие средства (за 1921 год — до 600 тысяч долларов). На эти деньги оказана первая помощь в Константинополе. Работали временные главные комитеты Земского и

428

Городского союзов. Помощь эта носила самый разнообразный характер и распространялась на приискание работы, продовольствие, снабжение одеждой, обувью и жилищами, лечение, обучение, благотворительность. Рядом работали многочисленные международные организации (главным образом американские), привлеченные действительно вопиющей нуждою в Константинополе. Все понимали совершенную необходимость как можно скорее разрядить скопившиеся в Константинополе массы. Расселению готова была помочь Лига Наций. Но намечавшиеся вначале проекты колонизации далеких южноамериканских стран и африканских колоний отпали после первых опытов: такие переселения стоили чрезвычайно дорого, а условия труда и жизни в намеченных местах оказались совершенно неудовлетворительными. Ввиду этого, главные усилия благотворительных организаций (и Лиги Наций в том числе) свелись к расселению русских беженцев в балканских странах. Но Сербия и Болгария, разоренные войною, требовали обеспечения хотя бы ближайшего будущего переселяемых к ним беженцев. По делу этому князь Львов (вместе с членом Исполнительного органа Земгора В.Ф. Зеелером) предпринял в мае-июне 1921 года специальную поездку в Белград. Пробыв в столице Сербии более недели, они смогли, однако, лишь весьма мало повлиять на хитроумную и более чем осторожную политику престарелого Пашича. Вместе с тем во время поездки этой выяснились для представителей Земгора чрезвычайно правые настроения уже проникших в Белград русских беженцев. Отзвуки борьбы с большевиками, подчеркнутые последними несчастьями, заставляли участников белой борьбы относиться ко всему, что связано было с революцией, повышенно враждебно. И князю Львову пришлось убедиться с горечью, что в этой среде имя его далеко не пользуется тем престижем, к которому он привык: и он сам, и социалистические элементы Земгора вызывали среди военных Добровольческой армии подозрительность, раздражение, подчас даже ненависть...

Средства, находившиеся в распоряжении Финансового совета послов, не были, конечно, безграничны. Они быстро таяли. Князь Львов участвовал в совете и защищал в нем всячески сметы Земгора. Но с течением времени послы все более отходили от первоначального своего намерения — вести помощь беженцам исключи-

429

тельно через Земско-Городской комитет. Другие благотворительные организации напирали и во имя беспристрастия требовали не ограничиваться помощью одному «левому» Земгору.

Первое крупное понижение отпуска средств Финансовым советом относится ко второй половине 1922 г.

В 1921 году отпущено было, как мы знаем, до 600 тысяч долларов; за весь 1922 год Земгор получил от послов менее 200 000 долларов. Приходилось думать о сокращении деятельности. Еще первый, обширный отчет Земгора за 1921 год, учитывая области работы, подлежащие сокращению, сообщал: «Наибольшего внимания и напряжения сил требует культурно-просветительная помощь детям. Это единственный род помощи, который до сих пор не потерпел сокращений. Детям принадлежит будущее, их воспитание и образование вызывают во всех наибольшие симпатии и сочувствие. Иностранные организации и правительства охотно отпускают средства на подготовку культурных сил и поддержание русского юношества. Затраченные Земско-Городским комитетом средства на просвещение юношества наиболее продуктивны — они привлекают средства со стороны...»1

Когда наметилась неизбежная необходимость значительных сокращений, естественно, Земгор в план дальнейших работ выдвинул кулыурно-просветительную деятельность и значительно сжал трудовую, благотворительную, медико-санитарную помощь. Этими именно областями работы ведал главным образом Земский союз. В смете на 1923 год намечалась ликвидация многих его учреждений. Такая перспектива, конечно, не улыбалась деятелям Временного Комитета Земского союза. Последовала острая и чрезвычайно болезненная борьба, закончившаяся выходом из Земгора организаций Земского союза. Вслед за ними ушел и уполномоченный Комитета в Берлине, склонявшийся к сосредоточению своей работы под флагом общества Красного Креста. При этом протестантам удалось добиться получения дальнейших ассигнований непосред-

1 Бюллетень. № 9—10. С. 129. Замечательный по своей обстоятельности сводный отчет Земгора о деятельности его организаций за 1921 год в разных частях мира занимает 130 печатных страниц мелкого шрифта и дает обстоятельную картину положения беженского дела за отчетный период.

430

ственно от Финансового совета послов в размере последнего отпуска из кассы Земгора.

С 1923 года ЗемскоТородскому комитету приходится вести отчаянную борьбу из-за размеров казенных ассигнований и жить под постоянною угрозою их окончательного прекращения. В 1923 году еще удалось получить 85,5 тысяч долларов; в 1924 году уже только 40,5 тысячи, а на 1925 год ассигновано уже только 12,5 тысячи. Часто обстоятельства грозили ликвидацией дела. Но князь Львов не сдавался. Уже в начале 1923 года ему удалось привлечь к делу средства из совершенно новых источников. И Сербия, и Болгария, й Чехословакия оказывали в меру сил помощь русским беженцам и их учреждениям, находившимся в пределах каждого из этих государств. С Чехословакией у Земгора были некоторые счеты: во время гражданской войны в Сибири чехи реквизировали значительное количество автомобилей Земского и Городского союзов. Расписки предъявлены были в Праге еще в 1921 году. Началась бесконечная переписка, причем права наследства парижского Земгора не очень-то признавались Прагой.

Князь Г.Е. Львов в начале 1923 года решил подойти к делу совсем с другой стороны. В личных беседах с некоторыми государственными людьми молодой республики, и совершенно отказываясь от юридических претензий Земгора, он сумел убедить собеседников в необходимости выйти за пределы своей страны в помощи, оказываемой русской молодежи, и поддержать культурно просветительные начинания Земгора и в других государствах. Так создалась новая крупная дотация, возраставшая в последующие годы и дававшая возможность не только сохранить, но даже и расширить культурно-просветительные учреждения Земгора.

Это дало новый толчок к начавшемуся уже постепенному сосредоточению работы Земско-Городского комитета именно на школьном деле и на заботах о русских детях. В 1921 году на эту статью расходовалось всего 21,4 процента общего бюджета, в 1922 году — 50,8 процента, в 1923 — 78,1 процент, в 1924 г. — 83,4 процента, а на 1925 г. назначено уже 91,1 процент1.

1 The Educational Work of the Russian Zemstvos and Towns Relief Committee abroad. P. 12.

431

Уход Земского союза — крайне тягостный и неприятный сам по себе — осложнился еще серьезными разногласиями в сведении денежных счетов. Земский союз не принял предложенного третейского суда для урегулирования денежных взаимоотношений с Земгором. Вместо этого, глава Временного Комитета Земского союза обвинил князя Г.Е. Львова в бесхозяйственном расходовании общественных денег и предложил ему третейский суд по этому вопросу. Но Георгий Евгеньевич отнесся с полным презрением к расставленным ему сетям, и оба третейских суда не состоялись.

По поводу всех этих обвинений и грызни князь Львов писал одному другу от 5 ноября 1923 года: «Конечно, во время поднятой на меня кампании я не раз вспоминал о Вас и слышал Ваш голос: "не поддавайся!" Только зная, что правда имеет таких защитников, как Вы, можно выдержать натиск лжи и зла. Я знал, что я не одинок, и не "поддался". Сейчас это уже более или менее — в прошлом. Кампания провалилась, потерпев неожиданное поражение от своей же братии, которая выдвинула те же обвинения, но уже не дутые, а обоснованные против нападавших на меня. У меня было много толкачей, требовавших нападения с моей стороны, тем более что у меня было много обвинительного материала, но я противник такой грызни и знаю, что лучшая защита — это укрепление того дела, которое вызывает нападения специфического характера. Слава Богу, это удалось, и я добился полной независимости и обеспеченности нашего дела. Получаю средства от чехословацкого правительства, и школы наши (а их 57 в 14 странах) спасены. 5000 с лишком детей могут отныне быть спокойны. Их не подкопают, они окончат свое образование и воспитание».

Уже в Объединении земских и городских деятелей во второй половине 1920 года при начавшихся денежных затруднениях возникла мысль о поездке за океан для сбора пожертвований в «богатой» и «щедрой» стране миллиардеров. Тогда эти предположения пришлось оставить: из Америки писали, что всемирный промышленный кризис захватил чрезвычайно болезненно и Соединенные Штаты; местные излюбленные организации отказывались от обыч-

432

ных всенародных сборов («драйв») и значительно сокращали деятельность; американские доброжелатели предупреждали, что дорогостоящая поездка почти, наверное, не даст никаких результатов.

Во второй половине 1921 года и в среде исполнительного органа Земско-Городского Комитета заговорили о поездке в Америку — в целях нащупать имевшиеся там возможности. При этом вспоминали, что в National City Bank в Нью-Йорке имелись в депозите значительные суммы Земского союза, положенные во время войны для оплаты заказов в Америке... Эти мысли совпали с тем, что надумал, сидя в St.-Cloud князь Г.Е. Львов во время своей болезни.»10 сентября 1921 года князь писал Ф.И. Родичеву: «Хочу сказать Вам, что, сидя в St.-Cloud и обозревая события с некоторого отдаления, я решил, что они идут неуклонно, подвигая нас со всеми русскими вопросами к Америке. Мы подошли к решительному пункту. Пережили период с Антантой, потеряли надежды на бессильную и злобно эгоистическую Европу, вертимся здесь, как чужие собаки в чужой стае, каждая норовит укусить. Нас не поняли и не могут, не умеют понять. По всем линиям — политической, экономической, гуманитарной — уяснила себе положение Америка, в ней же больше и физических возможностей. Я решил спешить ехать в Америку. Внес сей вопрос в Земгоре и получил одобрение. Остается техническая подготовка, которая довольно сложна, особенно в денежном отношении, но надеюсь достигнуть исполнения к началу октября. Поеду с Т.И. Полнером. Задач много крупных, ответственных. Приехать оттуда с носом — значит погубить возможность дальнейшей работы. Создать там реальную почву для работы значит открыть громадные перспективы. Однако ход событий указует так поступить, и я поеду...»

Князь Львов прибыл в Нью-Йорк 21 октября. Сейчас же он стал развивать кипучую и изумительную деятельность. Выяснилось, что действительно, в National City Bank в Нью-Йорке на счету Земского союза лежит 261 тысяча долларов. Сверх того, в Казначействе Соединенных Штатов хранятся 11 тысяч фунтов стерлингов, принадлежащих Земскому союзу. В конце 1917 года отправлены были на пароходах «Пауни» и «Вологда» 24 грузовика, заказанные Земским союзом и полностью оплаченные им в Нью-Йорке. Ввиду большевистского переворота грузовики пересланы из Белого моря в Англию и проданы там распоряжением английского правительства

433

вместе с другими русскими грузами. Вырученные от продажи грузовиков 11 тысяч фунтов стерлингов переданы американскому представителю в Лондоне. Просьба уполномоченного Земского союза г. Полякова о выдаче ему этих денег не была удовлетворена впредь до представления им, Поляковым, новой доверенности от Земского союза — специально оговаривающей право его на получение именно этих денег. Такой доверенности, после большевистского переворота, конечно, получить было нельзя.

К деньгам, лежавшим в National City Bank, тянулись руки со всех сторон — и большевистские, и эмигрантские, и американские.

Деньги лежали грузно и крепко. Вне доказательства юридических наследственных прав парижского Земгора, не было никакой надежды получить их на нужды беженцев. Опытные американские юристы качали головами и глубокомысленно произносили: fifty — fifty. Под этим они разумели лишь половину шансов на успех. Всякие попытки доказать юридически права парижского Земгора на деньги доболыпевистского Земского союза признавались явно безнадежными. Но не исключалась возможность вмешательства в дело «моральных факторов», то есть желания оказать помощь русским беженцам. С этой точки зрения, подход казался легче к правительству, чем к банку. Началась четырехмесячная возня с чиновниками, адвокатами и именитыми юристами. С поразительной настойчивостью, изо дня в день князь вел бесконечные разговоры со множеством лиц. Он перевидал до 200 человек, со многими беседовал по несколько раз; у многих добивался свиданий обходными путями, сложной подготовкой. Доставлялись и представлялись рекомендательные письма, сочинялись меморандумы и деловые бумаги. Все это крайне осложнялось тем обстоятельством, что действовать приходилось через переводчика. Тем не менее на словах везде оказывалась полная победа: князь очаровывал собеседников и с каждым днем этой тонкой и утомительной работы приходил все в больший восторг от Америки и американцев. Между тем дело двигалось медленно. Ведомства довольно медлительно сносились между собою. Адвокаты и юрисконсульты сплетались в прихотливые сочетания... Наконец, все это окончилось тем, что очевидно было для всякого юриста с самого начала: все инстанции признали, что правопреемственность парижского благотворительного общества (как бы оно ни называлось) от

434

выбранного в добольшевистской России земствами органа юридически установлена быть не может. К концу четвертого месяца в канцеляриях Вашингтона дело о выдаче князю Львову лежавших в Казначействе 11 тысяч фунтов стерлингов окончательно направлено к отказу. Но тут появился deus ex machina1. Один из плененных князем собеседников написал о деле президенту Гардингу. И из Белого дома последовало частное письмо на имя м-ра Вардеворта — главного казначея. Президент писал, что ему было бы приятно, если бы найдены были способы передать лежавшие в казначействе деньги через князя Львова на русских беженцев. Способы, конечно, были найдены, и князь Львов одержал полную победу. С этим прецедентом он бросился в National City Bank. Но здесь дело оказалось еще сложнее. В самый разгар убеждения юрисконсультов банка последним получено два протеста против выдачи денег князю Львову. Один из них подписан князем Щербатовым — «председателем.объединения русских земств и городских управлений во Франции». Это «объединение» создалось в Париже среди «правых» земцев и горожан для конкуренции с «левым» объединением, в котором председательствовал князь Львов, и для того, чтобы, по возможности, парализовать его работу. Князь Щербатов телеграфировал банку: «Решительно протестую против выдачи князю Львову денег, принадлежащих русскому Земству, — письмо следует». Другой протест шел от Бразоля, председателя «Русского Национального Общества в Америке» и представителя русских монархических организаций в Берлине. Прилагая в переводе протест 220 земских деятелей, живущих в Сербии и якобы представляющих 34 земства, «против самозваной и вредной для беженцев деятельности Земгора и особенно его председателя», Бразоль в решительных и резких выражениях предупреждал банк, что выдача князю Львову земских денег, которых он добивается лично для себя, грозит Банку серьезными осложнениями и процессом со стороны настоящих земских работников, коих князь Львов никоим образом не является представителем.

Этими протестами National City Bank воспользовался, чтобы отказать князю, которому он заявил: «Банк сердца не имеет и не может считаться с нуждою русских беженцев». Георгий Евгенье-

1 Неожиданная развязка, букв, «бог из машины» (лат.).

435

вич, однако, не успокоился и продолжал кампанию. Тогда Банк предложил ему добиться судебного решения в свою пользу. Русские интересы требовали не раздувать в то время русского вопроса в конгрессе и печати. Поэтому князю советовали начинать процесс лишь в том случае, если Банк заранее примирится с решением суда в первой инстанции. На соответствующие настояния Банк в конце концов ответил: «По вопросу, вами возбужденному, мы цитируем следующий ответ нашего юрисконсультского отдела: Мы не предполагаем, чтобы суд приказал выдать деньги, хотя он и установит, конечно, что деньги принадлежат законному собственнику. Если таковой будет указан, Банк, конечно, должен будет выдать деньги. Но для такого решения истец должен доказать, что он в настоящее время имеет право на получение исковой суммы. Вероятно, для князя Львова будет очень трудно установить это право с полною очевидностью».

За время пребывания в Америке князь Львов сошелся с Хувером. Этот флегматичный и довольно сумрачный министр пользовался репутацией «самого умного человека в Америке». С ним князь Львов мог говорить без переводчика (Хувер знал французский язык), и чары князя Львова как человека не миновали будущего президента. Хувер между прочим посоветовал князю Львову, в интересах русских беженцев, обратить внимание на некоторые благотворительные фонды в Америке. Но длительные хлопоты Георгия Евгеньевича перед администрацией фондов «Common-wealth», Рокфеллера и Карнеги, не увенчались успехом. Также бесплодными оказались многократные посещения Американского Красного Креста. Общества христианских молодых людей и т. д. Целую эпопею представляют настойчивые попытки князя пробиться к отдельным миллиардерам, прославившим Америку своей благотворительностью. В результате сложных усилий в руки Георгия Евгеньевича поступило лишь одно пожертвование в 50 000 франков.

Перед отъездом князь был принят Гардингом. Он благодарил президента Соединенных Штатов от имени Земско-Городского комитета за помощь голодающей России и за помощь беженцам выдачею хранившихся в Американском Казначействе 11 тысяч фунтов стерлингов. В получасовой беседе президент говорил о любви и симпатиях американцев к русскому народу. Он сказал, что свободное время посвящает изучению русской истории и, чем больше

436

знакомится с бедствиями, пережитыми в прежнее время нашей страной, тем более верит в ее Воскресение. Он уверял, что Америка никогда не забудет услуг, оказанных ей русским флотом во время междоусобной войны. «Теперь — сказал он, — Россия, изжившая большевизм, приносит всему миру неоценимую жертву, за которую мы должны быть вечно ей признательны».

Пятимесячная поездка в Америку двух делегатов не стоила комитету ни одного франка. Князь привез с собою более 55 тысяч долларов чистых.

Было бы долго останавливаться подробно на замечательно интенсивной работе князя Львова в Америке...1 Но вот отзыв (в частном письме) стороннего наблюдателя — секретаря Русского посольства в Вашингтоне — М.М. Карповича: «Приезду князя Львова и долгому здесь пребыванию мы были искренно рады. С Б.А. (послом Бахметьевым) у него от начала до конца были самые теплые дружеские отношения. Князь имел здесь, несомненно, очень большой успех. То, что не получил всех денег, на которые рассчитывал, — ничего не значит. Деньги здесь доставать неимоверно трудно. Даже Хуверу с этими трудностями приходится считаться. Но на всех американцев, с которыми он здесь виделся, князь произвел самое лучшее, скажу — чарующее впечатление. Тем самым завязаны связи, которые еще очень и очень могут пригодиться. И это капитал, значение которого трудно переоценить».

Сам Георгий Евгеньевич остался чрезвычайно доволен Америкой и своей поездкой. Вскоре после возвращения в Париж он писал об Америке два письма, которые так характерны для тогдашних его настроений, что следует использовать их здесь с возможною полнотою.

«...Работал я в Америке очень усиленно, но сделал очень мало в денежном смысле. Лично сам в сущности отдохнул в свежей здоровой морально атмосфере. Главным приобретением своим считаю дружеские связи с Хувером и американским правительством вообще и многочисленные такие же связи во всех американских кругах. Симпатии к России там сильны и все растут. То, что творит Америка в России, несравненно больше того, что кажется из Европы. Они сами

1 См. «Доклад князя Львова о поездке его и Т.И. Полнера в Америку, прочитанный в заседании Общего собрания Земско-Городского комитета 7 апреля 1922 г.» в Приложениях к отчету за 1921 г. // Бюллетень. № 9—10. С. 1—11.

437

с трудом объясняют, откуда такая любовь и интерес к России, но они неподдельны и всеобщи. Устремленность в Россию самая напряженная. Руководители движения ясно представляют себе предстоящие им в России задачи и готовятся к ним. Общее отношение к Европе отрицательное. В сознании их сложилось, что единственная страна, в которую можно верить, которая в ближайшем будущем кажется ближе всех к ним, это — Россия. С нею вместе придется Америке исправлять и спасать положение Европы. Колоссальная мощь, чистые помышления, моральные мотивы, здоровые интересы и организаторский гений чувствуется там на каждом шагу. АРА1 в России не только спасает миллионы людей, а подготовляет самую надежную базу для кооперации. Американский флаг развевается повсюду в голодных губерниях, в Москве и Петрограде. Без нее ничего там сделать уже нельзя. Она стала "кормилец-батюшка". В ее руках уже полностью железные дороги. На Волге никаких "комиссаров" уже нет. Никаких сношений ее с властью почти не имеется — работа идет без всякого ее участия. Всего-то там 125 человек администрации. Работа ее производится русскими, и все американцы в восторге от их организаторских способностей; нигде, говорят, в Европе так не работалось. Вообще оценить Американский Relief нет возможности. Плоды его скажутся в неожиданных размерах и формах, и европейцы прозревают только, когда уже дело будет сделано, а может быть, и тогда останутся слепы. Рассказать американские впечатления в письме нельзя. Скажу только, что не только укрепился в убеждении, я не сомневаюсь, что Америка спасет положение, что она истинный и честный друг наш, что она не сойдет со своего пути и что ей самой нужна Россия... Поверьте, скоро воскреснет Россия — нигде в этом так не убеждаешься, как в Америке. Она верит этому сильнее русских, и эмигрантов-братогрызцев за то не любят, что они не верят и смотрят в зад. На другой день приезда из Америки я почувствовал, что попал в ядовитую, спертую атмосферу. Убили Набокова, готовы убить еще кого-нибудь... Когда же Господь образумит их — умопов-режденных? Теперь среди строителей Вавилона один любовью воодушевленный может быть спасителем общим...»

1 Сокр. от American Relief Administration — американская организация помощи России. — Ред.

438

Этим письмом об Америке князь Львов не довольствуется. Через два дня почти по тому же адресу он отправляет второе письмо, в котором развивает те же мысли.

«Только побывав в Америке, можно почувствовать ее силу и значение. Европа перед ней — точно старая, рассевшаяся баржа, застрявшая в глухом затоне, ее затягивает тиной в стоячей воде, а американская река жизни стремительно несется рядом, мимо нее. Она вся — порыв к строительству новой жизни. Она действенна, и дела ее одухотворены высокими идеями. Она ценит идеи, претворяемые в жизнь, и ценит работу, поскольку она претворяет идеи в жизнь. Там ценятся дела, а словесность не любят. Быстрота действий поразительная. Все спешат работать и действовать. Коллегиальных обсуждений нет. Демократизм считается с автократизмом. Личная ответственность сильнее и строже и не покрывается коллегиями. Заслуженное доверие является колоссальной силой. Такие фигуры, как Элиа Рут, пользуются непререкаемым авторитетом — он сильнее власти. Но раз не заслужил доверия, то погиб и подняться не дадут. Честность ценится дороже всего. Мораль строгая руководит всем и выравнивает дорогу — всем и частным лицам, и государству. Основные руководящие идеи — христианские, но именуются они не христианские, а моральные. Лицемерие не терпится, ценится дело. Практическая мораль, осуществленная, как они говорят, акция морали — это творчество, это достойная работа, а работа без претворения морали в жизнь — это суета бесплодная. Правда, справедливость, добро, личное достоинство, честность, все эти понятия — не банальные ветоши, как здесь, а высшие ценности жизни. Это чувствуется непосредственно, когда входишь в их жизнь. Отсюда и их международная политика, и их гуманитарная деятельность, и их отношение к России. Мир, производительный труд, добро, улучшение общих условий для всех, ибо тогда только нам может быть хорошо, когда всем хорошо, — вот доминирующие ноты деловой жизни Америки — простые, примитивные, но глубоко сознанные и не мертвые, а действующие. Из всего этого я вынес глубокую уверенность, что будущее принадлежит им с нами. Ожи-

1 Первое письмо отправлено Е.А. Родичевой 14 апреля 1922 года: второе — Ф.И. Родичеву — 16 апреля того же года,

439

вотворить Россию им ничего не стоит материально, перенять у них организаторский гений нам легко, они утверждают, что у нас его больше, чем у них, техника это дело легкое. Русские техники в американских условиях считаются первыми. Такие инженеры, как Хувер, Packard, считают, что восстановление железных дорог легче, чем предпринятая ими работа в Техасе. К такому делу они приспособлены, и если подумать, что они сейчас сорганизовали в России и в каких масштабах, так приложение их капиталов к России даст сказочные эффекты. А они говорят — пропорционально наша гражданская война была столь же разрушительна, как и ваша, а разве участники ее поверили бы в то время, что сделает Америка то, чего она сейчас достигла. Они утверждают, что Россия имеет все данные, чтобы удивить мир быстротою своего возрождения больше, чем удивила своим падением, и что она заслужила всеобщей помощи за то, что всех спасла, и потому, что всем нужна. Да, от американцев веет силой, бодростью и энергией, готовой направиться всем на помощь, но России, прежде всего. Русские для них ближе всех к сердцу. И как сравнишь ее с Европой, Боже мой, как она затерялась, как заблудшая овца, а наши заблудшие эмигранты в ней в такой густой тине погрязли, что им оттуда никогда не выскочить. Пропали! От злобы, эгоизма пропали. Не осталось в них нашего русского братолюбия, далеки они от американского альтруизма и нет им места в работе, где руководствуют любовь, общее благо и добро... Я в Америке Хуверу и другим предсказывал на нынешнее лето — в июне или июле — если не падение большевистской власти, то возможность уже работы по восстановлению экономической жизни России и указывал на необходимость готовиться им к этому. Они очень готовятся и когда допытывались, как же произойдет и когда свержение большевиков по моему чувству, — я отвечал твердо: в июле на почве голода и Relief а будет падение, а не свержение, и новая власть не вступит без санкций АРА».

13 лет назад, знакомясь впервые и мимоходом с жителями Нью-Йорка, князь нашел, что «через бритые, сухие фигуры их — с вечной жвачкою во рту — не просвечивают души, духовные интересы большинства, по-видимому, в железных сундуках банков...»

Теперь, напротив, в его глазах именно духовные «моральные» интересы являются у американцев доминирующими.

440

Позднейшее увлечение Георгия Евгеньевича Америкой, так ярко вылившееся в двух приведенных письмах, также неосновательно, как и первые отталкивающие впечатления 1909 года. Среди американцев, конечно, есть достаточное количество отдельных сердечных людей. Но психология народа, преобладающие движущие идеи масс очень далеки от изображения князя Львова. Здесь опять еще раз сказался его безудержный оптимизм и способность видеть только одну сторону медали.

Массовые устремления американского народа приобретают устойчивость и силу тогда лишь, когда в них, наряду с высокими моральными побуждениями, обнаруживается со всею очевидностью самая прозаическая, оцениваемая на доллар, выгода. Это прекрасно учитывал «самый умный человек в Америке»—Хувер, когда предлагал конгрессу ассигновать 30 миллионов долларов на помощь голодающим русским детям. Высоко гуманный путь соединился с единственно приемлемым для Америки способом поддержать разоренных фермеров, которые не знали, куда сбыть свой хлеб, и торговый флот, который погибал от малого количества хлебных перевозок. Но идеалистические замыслы Вильсона, не соединенные ни с какою чисто американскою выгодою, в конце концов потерпели полное фиаско.

Судя по описаниям князя Львова, Соединенные Штаты идут быстрыми шагами мимо Европы, к установлению в своей стране земного рая, то есть положения, «когда всем одинаково хорошо, ибо только тогда и нам будет хорошо».

Увы! И в Америке, как повсюду, далеко не все обстоит благополучно...

В начале 1920 года князь Львов написал сказку под названием «Мужики». Она напечатана во втором выпуске парижского журнала «Грядущая Россия». Первая часть написана великолепным тульским народным говором и изображает лютый пожар в большом русском селе. Соседи не захотели и не сумели потушить пожара. Но разоренные мужики «не обронили своего духа», и перед ними уже открываются перспективы возрождения.

Во второй части князь Львов обращается с несколькими словами к народам, «смятенным мировым пожаром».

— «На что же вы надеетесь?.. Разве у вас своего горючего мало, что каждую минуту готово заняться от всякой малой искры? Разве у

441

вас все спокойно, все довольны? Разве у вас не идет внутренняя война, не клокочет возмущение, негодование, обида, ненависть и злоба? Разве не прорываются у вас самих повсюду огненные языки?..

Нет на земле мира. Возмущение человеческого духа усилилось. Несправедливость, обида, накопленная веками, углубилась. Ненависть, злоба и месть разгорелись жарче. Никакая сила их не сломит...

Примирить голодного с сытым можно только, накормив его. И пока сытый не посадит голодного за стол и не разделит с ним трапезы, обида не утолится, источник ее не иссякнет и возмущение, буйство и война не прекратятся».

Можно ли относить эти слова и предостережения только к Европе?

Если отрешиться от временного увлечения князя Львова, — те же предостережения надо отнести и к Америке... И к Америке — быть может, больше, чем к Европе,

Князю Львову не удалось использовать для нужд русских беженцев того «морального» капитала, который он завоевал во время пребывания своего в Соединенных Штатах в 1921 — 1922 годах. В то время перед американцами открывались широкие перспективы скорого падения большевиков и работы по воссозданию России. В этой последней задаче соединились, несомненно, и хорошие пуританские чувства, и долларовые интересы. Энтузиазм был обеспечен. Если бы предсказания князя Львова оправдались в то время, и большевики, действительно, пали в июне или июле 1922 года, Америка, несомненно, ринулась бы на работу над возрождением нашей родины. Работа эта, конечно, обошлась бы нам дорого. Но экономическое и техническое возрождение России при помощи американского капитала и американского гения могло совершиться с головокружительной быстротой.

Но падение большевиков не совершилось. Оптимизм князя Львова оказался праздными мечтами. Практичные американцы мало-помалу прекратили свои приготовления. Русские беженцы интересовали их сравнительно очень мало. Тут были только хорошие пуританские слова и чувства, но не было в перспективе никаких земных интересов.

Впрочем, князю Львову через три года пришлось еще раз пересечь Атлантический океан и побывать в Америке. На этот раз та-

442

ких надежд и энтузиазма в нем она не возбудила. Поездка предпринята в величайшей тайне: по-видимому, князь хотел оградить себя от вмешательства и противодействия, подобных тем, которые пришлось перенести от братогрызцев-эмигрантов в 1922 году. Насколько можно судить по рассказу самого Георгия Евгеньевича, дело сводилось к следующему.

В конце 1924 года одна американская фирма обратилась в Париж к князю Львову с предложением проехать, за ее счет, в Нью-Йорк, чтобы лично засвидетельствовать в суде, что товар, отправленный ею во время войны в Москву, был получен и не оплачен Земским союзом и что у бывшего председателя последнего нет возражений против оплаты счетов фирмы из земских средств, хранившихся в National City Bank — в Нью-Йорке. В виде компенсации за беспокойство фирма готова была пожертвовать парижскому Земгору на русских беженцев известный процент с исковой суммы.

Из предприятия фирмы ничего не вышло, хотя князь принял предложение и выехал в Америку — вместе с Н.В. Макеевым, бывшим после революции 1917 года председателем Земского союза.

Однажды летом 1921 года по всему Земгору скользнула весть: «Князю плохо!» В этот день Георгий Евгеньевич приехал, по обыкновению, около одиннадцати часов и, не заходя ни к кому из сотрудников, пробежал наверх, в свой кабинет. Через несколько минут что-то случилось. Когда осторожно вошли в комнату, князь сидел, низко склонив голову на сложенные на столе руки. Он узнал вошедших. Жалкая, виноватая улыбка раздвинула его губы. Он как бы извинялся за переполох и старался овладеть собою. Послали за доктором. В комнату натащили диванных подушек. В импровизированную на полу постель бережно уложили князя. К голове прикладывали компрессы и лед... Приехавший русский доктор одобрил принятые меры и озаботился перевозкой князя на его квартиру (6, Rue de Seze). Он советовал князю полный и продолжительный отдых, — если возможно, за городом и, когда наступит улучшение, — работу в саду или огороде на открытом воздухе. Близкие Георгия Евгеньевича жили это лето в St.-Cloud, и его перевезли туда. На даче он занял верхнюю пустую

443

комнату, где спал на полу, не желая никого беспокоить и ничего не менять в налаженной жизни. Здесь пробыл он месяц, работая на огороде и набираясь сил. Ему старались дать полный покой и не тревожили его никакими делами. Редким посетителям, допускавшимся к нему, он высказывал пренебрежение к своей болезни...

— Что тут говорить?., слава Богу, ускочил на этот раз от кондрашки... только и всего...

Через месяц болезнь прошла, казалось, бесследно. Вынужденное одиночество принесло, как мы видели, мысли об Америке, где он и пробыл, работая чрезвычайно энергично, пять месяцев.

Ближайшие три года переживались князем Львовым довольно тягостно. Среди эмигрантов — «братогрызцев», людей, ушибленных революцией, — он натыкался часто на глухую злобу. За всегдашний уклон влево, за союз и дружбу с некоторыми «левыми» — его ненавидели больше, чем самих «левых». Под него подкапывались с аппетитом, клеветали с наслаждением. На нем вымещались невзгоды, которые принесла этим людям революция. А он был виноват только в том, что не решился устраниться от попыток спасти Россию. Его обливали ненавистью извне. Но и в самом Земгоре, в текущей, ежедневной работе он не был избавлен от длительной и весьма острой неприязненной кампании. Все это переживалось очень болезненно. Но не эти дрязги составляли главную боль его сердца. Любовь к России и русскому народу, вера в их скорое возрождение не покидали его ни на минуту. Оправдываясь в этой вере и в этой любви, князь Львов еще в 1918 году писал одному иностранцу: «Я вовсе не склонен к беспочвенному мечтательному идеализму. Я практический работник по преимуществу, но практическая работа имеет для меня цену, если она достигает духовных и моральных результатов...» И, конечно, говоря вообще, князь был свободен от мечтательного сентиментализма. Но он всегда оставался непоколебимым и неисправимым оптимистом. И там, где он любил, он верил, безусловно — как бы ни противоречила действительность его чаяниям. Он любил Россию и душу русского мужика. И все эксцессы революции не могли заглушить этой любви и связанной с нею веры. В 1918 году, говоря о русском народе, нельзя было умолчать совершенно об его недостатках. И князь Львов мимоходом признает их. Но «все это прошло или проходит» и не может поколебать

444

ни любви Георгия Евгеньевича, ни его веры в конечное и скорое торжество «истинного духовного существа» русского народа.

Однако торжество это не приходило. В 1922 году на назойливые вопросы американцев, он еще с верою предсказывал, что конец большевизма — близок, не позже июня или июля. И произойдет это без всяких новых кровавых потрясений: на почве голода, большевистской несостоятельности и американской помощи — произойдет не свержение, а падение большевиков и мирное водворение новой власти над очищенным в горниле страданий и опомнившимся народом.

Когда и эти ожидания не осуществились, он замкнулся в себе, затосковал и со скептиками перестал вообще говорить о возрождении России. Он мог говорить об этом только с верующими в близкое Христово Воскресение в душе русского народа. И все кругом для него потускнело. На лоне «прекрасной Франции» он чувствовал себя, как Садко у морского царя...

«Что пользы мне в том, что сокровищ полны подводные эти хоромы? Увидеть бы мне хотя б зелень сосны, прилечь хоть на ворох соломы...»

Все кругом было невыносимо плохо по сравнению с Россией... В тоске по родине и по душе «простого рабочего народа» он натягивал на себя синий рабочий костюм и в буквальном смысле слова «уходил» из Парижа... Шелдень и два, и три, и четыре... останавливался на фермах, помогал французам убирать урожай и пытался между тем проникнуть в тайники их психологии1.

Такие суррогаты не утоляли. Тоска по мужику все разгоралась...

Наружно он мало изменился. Но с каждым днем все глубже замыкался в самом себе, все реже казался беззаботным. Занятия в Земгоре мало тяготили его. Он понимал, что поддержать, в меру сил, беженцев и русскую школу на чужбине — надо, и, со своей стороны, делал все возможное для снабжения Земгора деньгами. Его заботы, как мы видели, увенчались успехом. Первое принципиальное согласие надо было укрепить и оформить. И князь Львов неоднократно посещал Прагу и вел длительные переговоры с чехословацким правительством2.

1 Так в одном письме 1923 года он говорит, что прошел за четыре дня 132 ки
лометра.

2 За 1923 год ему пришлось побывать в Праге четыре раза.

445

Смиренство, «желанность» (доброжелательство), миротворчество — остались, по-прежнему, любимыми его качествами. Он охотно хлопотал за друзей, которые не могли сами устроиться, и, если хлопоты эти имели шансы на успех, писал: «Радуюсь, что мог пригодиться еще хоть на такое дело...» В Земгоре он стремился всячески избежать малейших осложнений: в конце концов, стоило ли ссориться из-за всяких пустяков?!.. Больше всего боялся он всяких скандалов и историй. Эта уступчивость, доходящая в своем безразличии до слабости и безличия, удивляла более волевых товарищей его работы и заставляла их считать его чуть ли не святым.

Но святым он не был. Мелкие житейские заботы и суета практической деятельности по-прежнему одолевали его. Сидеть без дела, по натуре своей, он не мог; недаром любовь к труду считал он одною из основных добродетелей русского человека.

В свободные часы он постоянно мастерил что-нибудь: кожаные портфельчики, бумажники, кошельки...

Когда пришлось очистить дешевую квартиру с мебелью, которую занимал он на rue de Seze, он решил выбраться в предместье Парижа и разыскал в Boulonge sur Seine несколько комнат. Местность кругом была неважная — рабочий, грязноватый, шумный квартал, но дом, где он поселился, новый и со всеми удобствами. Пришлось, однако, целиком меблировать квартиру, и тут оказалось полное раздолье его практической деловитости: не торопясь, у старьевщиков подбирал он за гроши подержанные, иногда поломанные вещи и с величайшим удовольствием, собственноручно возился над их реставрацией, чинил, отделывал, красил... Для своих ремесленных упражнений князь завел себе даже станочек с электрическим двигателем... Он настойчиво практиковался также на пишущей машинке, которую привез из Америки в 1922 году.

В последние годы Георгий Евгеньевич жаловался на денежные затруднения: он жил в Париже сам-четверть и скромного земгорского жалования не всегда хватало. Он пытался прирабатывать. И между прочим вошел в соглашение с проф. И.Г. Виноградовым относительно редактирования в противовоенном издании Карнеги томов о русском самоуправлении во время великой войны. Но над этим делом ему уже почти не довелось поработать.

446

Еще в 1921 — 1922 годах в Америке он пробовал писать о русском земстве. Но уклоняясь от напечатания его статьи, как недостаточно «актуальной», редакции журналов предлагали князю написать свои воспоминания. Тогда Георгий Евгеньевич отвечал на это отказом. Но с тем же из года в год приставали к нему письменно и устно его близкие. От этих советов отмахивался он довольно решительно.

— Не могу я этого, — говорил он. — Разве уже только нужда под горло подойдет... тогда попробую.

Но мало-помалу он привык к самой мысли. И в величайшем секрете ото всех посторонних, — попробовал... и увлекся. План был такой: записать начерно все, что он помнил, и затем выбрать из этого материала и отделать то, что могло бы интересовать кинематографические мозги американских редакторов и издателей. Им нужны были, конечно, «покрепче» поданные воспоминания о революции и премьерстве князя. А он начал со своего детства. И бытовые картины русской деревни в эпоху после освобождения крестьян, русской природы и жизни русского народа так увлекли автора, что он совершенно забыл и об американцах, и об их советах. Не торопясь, тепло и радостно вспоминая, погружался он в картины русской деревенской жизни. Снова мог он безболезненно пробираться мыслью в чертоги своей души,народной и выносил на свет Божий всю несказанную ее прелесть.

Любовь и ласка, с которыми он это делал, не оставили места для воспоминаний о недостатках народных, об эксцессах революции, о тех пороках, которые признавал он, хотя и очень неохотно, еще в 1918 году. Великая любовь все освящает. Из-под пера Георгия Евгеньевича вышли обворожительные картины. К тому же, когда он хотел, то мог становиться мастером русского слова. Чудесные воспоминания доведены лишь до университетского времени. Они обнимают, таким образом, детство и отрочество. Жизнь маленького князя Львова проходит в них на фоне русской природы, русской деревни и души русского народа. Эти «записки оптимиста», как называет сам Георгий Евгеньевич свое произведение, — прекрасны, хотя подчас полны наивности. Он успел написать около десяти печатных листов. Очень жаль, что до сей поры они не напечатаны1.

1 См.: Львов Г.Е., кн. Воспоминания. М., Русский путь, 1998,

447

Домашняя жизнь князя Львова за последние годы его существования довольно живо описана в статье Е.М. Ельцовой: уже не раз приходилось ссылаться на эту работу1.

Жизнь эта, по-прежнему, более чем скромная. Единственной прислугой князя и его семейных дел был казак-эмигрант Захар, который умел не только соблюдать экономию и разыскивать в Париже еще редкие в то время русские продукты — но и петь русские крестьянские песни... Временами князь не отказывал себе в горестном наслаждении: вдвоем с Захаром уходили они пешком за город и там, вспоминая Россию, напевали на два голоса старинные русские песни...

За обедом на столе князя часто появлялись те же блюда, которым он отдавал предпочтение когда-то в Туле: квас, капуста, щи, каша, редька в сметане...

Описывая комнату князя, которая служила ему и мастерской, и кабинетом, и спальней, Е.М. Ельцова говорит между прочим:

«Картинки по стенам, большею частью хорошие литографии, в самодельных рамках, изображали все такое знакомое, близкое, от чего сжималось сердце: "Бабушкин сад" Поленова, снежная равнина и темное грозное небо метели, околица, гуси и закуривающий мужик в полушубке; "Московский дворик" с яркой травой, с тревожным весенним небом, колокольней и деревянным домом под плакучей березой, — где когда-то жил... Троицкая Лавра зимой...»

В этом примерном перечне г-жа Ельцова забыла одну картинку, которая висела в простенке между кушеткой — постелью князя и его импровизированным письменным столиком. То была акварель Оптиной Пустыни, написанная на память, по его просьбе, родственницей и другом Е.П. Писаревой...

Келья в Оптиной Пустыни — одинокая, но веселая, на фоне чисто русского пейзажа... А почти рядом полочка — с четырьмя-пятью книгами, среди которых творения Ефрема Сирина и Феофана Исповедника2... Да, очевидно, и эта мечта не была забыта... Покой и отдых от практических дел и врачевание душ человеческих, смяг-

1 Современные записки. № 25. С. 279—287.

2 Ошибка автора. Очевидно, Затворника. — Ред.

448

чение неизбывного горя, осушение слез, восстановление возможности жить и воли к жизни...

Не осуществившаяся, далекая мечта!..

Но не был ли прав старец, неоднократно усылавший Георгия Евгеньевича в мир и не считавший его деятельную, практическую натуру готовою к полному самоотречению?..

В той же комнате висел образ благоверного Феодора, князя Ярославского, святого предка Георгия Евгеньевича. Но в те отдаленные времена святость была ближе и давалась легче. Защита населения от Золотой Орды требовала дел. За удачу в таких делах, связанную с благочестивою, скромною жизнью, князь легко мог обратиться в святого. И этому не мешали приемы борьбы, которые практиковались в те времена среди смышленых великороссов вообще и среди ярославцев в особенности: в защите от татарина все средства казались хорошими: и открытый бой с оружием в руках, и хитрость, обход лукавого врага, и сдержанность, скрытность, облеченные во внешнюю ласковость и доброжелательство...

В наши времена к святым предъявляются иные требования. Старца Зосиму Достоевского трудно представить себе орудующим в области практических дел и всего, что с ними неизбежно связано. А без них, как мы знаем, не мог бы прожить, по натуре своей, князь
Львов.

Во время последней поездки в Америку Георгий Евгеньевич, по-видимому, претерпел второй приступ своей болезни. Его спутник, Н.В. Макеев был поражен и испуган припадком, приключившимся с Георгием Евгеньевичем на обратном пути, в каюте океанского парохода. Совершенно неожиданно князь впал в полусон-полузабытье и не приходил в себя более 24 часов.

По возвращении в Париж князь весьма мало обращал внимание на болезнь, хотя короткие припадки полузабытья случались с ним несколько раз, даже на улице, даже в метро. Иногда он жаловался на то, что чувствует в голове как бы какие-то пустоты. По вечерам он быстро утомлялся, а на ночь принимал иногда веронал. И все же в то время ничего особенного, катастрофического в состоянии его здоровья окружающими замечено не было.

449

Шестого марта (1925 года) он был в Земгоре, отсидел там все время по положению и в шестом часу вернулся домой частью пешком, частью в метро — вместе с К.Р. Кровопусковым, который жил в одном доме с ним (1, rue Carnot). На углу они расстались. Георгий Евгеньевич зашел в аптеку запастись вероналом на ночь, а Константин Романович прямо поднялся к себе.

Георгий Евгеньевич очень скоро вернулся домой. В столовой, рядом с его комнатой, накрывали на стол. Князь вошел в кабинет, оставив стеклянную дверь к себе в комнату открытой. Он снял ботинки, надел легкие домашние туфли, развязал шнурочек, служивший ему галстуком, расстегнул мягкий воротник рубашки и прилег на кушетку-кровать отдохнуть до обеда, как привык делать ежедневно...

Минут через десять его пришли звать к обеду. Князь не отозвался. Он лежал неподвижно на спине. Глаза его были открыты. Лицо не подавало ни малейших признаков страдания. Спокойное, доброе, приветливое выражение осталось на нем... Засветилось ли оно навстречу откровениям надвигавшейся смерти?.. Или в полудремотном состоянии посетил его снова любимый сон, так часто связывавшийся с воспоминаниями светлого детства?

И снова видел он зеленый луг, сверкающий серебряной росой под подымающимся утром солнцем... И казалось ему, что то была «его собственная луговина, природная, самодельная... Вольный ласкающий ветер заносил в нее всякие семена, и на луговине его жизни всходили они и цвели разными цветами. Был тут и бурьян, стрекучая крапива и репей, но они никогда... никогда не заглушали совсем посева мягкой муравы...»

Именной указатель

Авинов А.Н. 390, 406

Авксентьев Н.Д. 387, 388

Аджемов М.С. 414

Аксаков И. С. 29

Аксаков К.С. 29

Аксаков СТ. 8

Александр I 30

Александр II 29, 30, 48, 248 .

Александр III 48, 57, 130

Александра Федоровна,

императрица 322, 324 Александровский СВ. 100, 102

104 Алексеев М.В., генерал 332, 340,

354, 394, 398
Алексей, затворник 89 ι

Алексей Николаевич, цесаревич

320, 330, 338, 339 Амвросий Оптинский 89 Анастасия, великая княгиня

288 Анатолий Оптинский 89 Андерсен Г.Х. 19 Анна Ильинична 15 Арбузов Ф.Е. 79,81 Астров Н.И. 238 - 240, 243, 279,

320, 323, 325 АтаваС (псевд. С.Н.

Терпигорева) 20

Баранова Е.П. 44 Барк П.Л. 423

Бахметьев Б.А. 390, 397, 398, 411, 437

Башкировы 69, 70 Белинский В. Г. 29 Белоконский И.П. 137 Бертранд 397 Бетлер 397 Бинасик 364 Бибикова А. А. 201 Блерио (Bleriot) Л. 213 ; Бобринская СА. Бобринская Ю.А. 73 Бобринские, семья 159 Бобринский В.А. 70, 73, 154, 155,

158, 159, 196, 197,201 Богданов Б.О. 364 Боткин Е.С. 102 Бразоль 435 БраилкоЛ.А. 18 Брусилов А.А. 264, 316 Брянский В.Д. 244 Булла 169

БулыгинА.Г. 143, 144 Бунин И.А. 39 Бурцев В.Л. 412 Буслаев Ф.И. 19 Быч4П Бьюкенен (Buchanan) Дж.-У. 313,

353

Вардеворт 435 Васильчиков А.И. 200, 209 Вересаев В.В. (псевд. В.В.

Смидовича) 180 Веригин П.В. 222, 226 - 229 ВеселовскийБ.Б. 248

451

Вильгельм II 385, 391 Вильсон (Wilson) Т.-В. 376, 385,

386, 389-395, 398, 402, 405,

412,417-419,441 Винавер М.М. 168, 169, 171 - 173,

175 Виноградов И. Г. 446 Витте СЮ. 82, 137, 143, 144, 149-

156, 193 Войков П.Л. 381 Воробьев В.И. 423 Воронцов-Вельяминов И.А. 180 Воронцов-Дашков И.И. 92, 93 Врангель П.Н. 421-424 ВуичЭ.И. 155 Вырубов В.В. III, IV, 5, 6, 253, 265,

272, 273, 376, 387, 414, 421, 424 Вырубов Н.В. IV

Габричевский Г.Н. 193

Гаврила 19, 20

Гардинг, лорд 400

Гардинг (Harding) У., президент

США 435, 436 Гарин Н. (псевд. Н.Г.

Михайловского) 120 Гауе 402

Гаярин Ф.И. 79, 85 ГейденПА. 147, 173, 176, 178, 179 Гендерсон (Henderson) А. 404 Герасимов П.В. 328 Гермоген, епископ 379 Герценштейн М.Я. 173, 175 Гвоздев, тульский дворянин 153 Гире М.И. 411 Говард Э. 399 Гоголь Е.В. (Лиза), младшая

сестра Н.В. Гоголя 8 Гоголь Н.В. 8 Годнев И.В. 363 Голицын 382, 383 Голицын В.М. 243 Голицын М.В. 70, 75, 138

Голицын Н.Д. 329

Головин Ф.А. 141, 147, 151, 152,

188 Голощекин И. 381, 383 Гольдман М.И., см. Либер М.И. Горемыкин И.Л. 73, 125, 166- 168,

176,283,314,324 Греков 107 Грузинов А.Е. 251 Гулькевич К.Н. 411 Гурлянд316 Гувер (Хувер, Hoover) Г.К. 436,

473, 440, 441 Гучков А.И. 176, 178, 179, 316,325,

326, 328, 330, 340, 342, 343, 349,

365, 366 Гучков Н.И. 239 - 241, 243, 244

Давыдов Н.В. 43 Деникин А. И. 409 - 412, 414, 419 Джонс 219-221 Джордж (George) Г. 199 Дзержинский ф.Э. 383 Долгополов НС. 411 Долгорукий 379 Долгорукий P.M. 70 Долгоруков 325, 329 Долгоруков Павел Дмитриевич

99, 137, 138, 147 Долгоруков Петр Дмитриевич

137, 138, 174 Достоевский Ф.М. 449

Евтей 17

ЕзерскийФ.В. 114

Елена Павловна, великая княгиня

94 Елизавета Федоровна, великая

княгиня 281, 286, 288 Ельцова Е.М. (Ельцова К.) 27, 54,

57, 58, 62, 368, 448 Ермолай 21 Ермолов А.С. 144

452

Ефрем Сирин 448 Ефремов И.Η. 325, 411 Жилярди Д. 8 Жилинский И.И. 83

ЗаболотныйД.К. 193 Запкус 376, 377, 381,382 Захар 448 Зеелер В.Ф. 429 Зеленый 10 Зиновьев Н. А. 61 — 63

Иван, слуга Лопатина 61 Иван, слуга Р.А. Писарева 46 Иван Никитич 20 Иванов 411 Иванов Н.И. 332, 340 Иванов Ф.И. 423 Игнатьев П.Н. 325, 423 Извольский А.П. 166, 167, 170,

172,178,411,420 Иоанн Грозный 318 Иоллос 173

Кокошкинф.ф. 141, 145, 148, 151,

152, 171, 172, 184, 328, 329, 351 Колосов Е.Е. 387 Колчак А.В. 399, 404, 410, 413-

417 КониА.Ф. 178 Коновалов А.И. 325, 328, 329, 349,

350,367,411,412 Корнилов Л.Г. 364 КорфП.Л. 147 Кочергин 256 Кошелев А.И. 29

Кривошеин А.В. 315, 325, 326, 420 Кровопусков К.Р. 450 Крыжановский СЕ. 182 Крэн Ч. 386, 408 Ксения Александровна, великая

княгиня 286 Кузьмин-Караваев В. Д. 169,312 КуропаткинА.Н. 113, 118, 126,

127, 187,315,368 Кускова Е.Д. 328, 329 Кшесинская М.ф. 350

«Калинин», см. также

Протопопов 316 Карнеги 436, 446 Карпович М.М. 437 Кассо Л.А. 246 Катуар Л.Л. 245 Келлер 106 Керенский Α. ф. 329, 336, 337, 351,

359, 362 - 367, 370, 371, 373, 374 Кизеветтер А.А. 59, 181 Киреевские, братья 29 КишкинН.М. 243, 321 Клемансо Ж. 402, 410 Ковалевский Н.Н. 105, 105, 112,

119, 124, 128, 147 Козлов 167 Козлов Н.М. 234 Коковцов В.Н. 143, 144, 178,234,

235, 401

Ленин В.И. 332, 351, 361, 381, 383,

413 Ли-бен-зин 108 Либер (Гольдман) М.И. 364 Ли-пен-хау 108 ЛивенА.А. 150 Лиза, см. Гоголь Е.В. ЛиневичН.П. 129 Ллойд-Джордж Д. 399, 403 - 406 Лопатин М. 27, 57 Лопатин В.М. 27, 28, 54, 58, 61 Лопатины 27 Лопухин Н.С. 79, 80, 85, 157, 158,

382, 383 Лопухин С.А. 43, 44, 57, 178 Лопухины 44 Лорис-Меликов М.Т. 48 Лоу Б. 399, 403, 404 ЛутугинЛ.И. 328, 329

453

Львов А.Е. 32, 33, 43, 69

Львов В.В. 30

Львов В.Е. 73

Львов В.Н. 325, 363

Львов B.C. 7

Львов ЕВ. 8, 9, 10, 12, 13, 19, 29,

31,41 Львов Н.Н. 147, 148, 166, 170, 173,

176, 178, 179,249 Львов СВ. 7 Львов СЕ. 65, 245 Львовы, род 7, 25, 68 Любенков Л.В. 70 Любенков В.Л. 79, 80

Макаров А.А. 234, 244 Мак-Кормик 397 Макеев Н.В. 443, 449 Маклаков Н.А. 244, 284, 321, 324 Маклаков В.А. 319, 325, 328, 398,

410,411,412,415,416 Малахей 19 Мануйлов А.А. 178, 328 МанухинС.С. 144 Масарик Т.Г. 395, 407 Маслов С Н. 253,311 Меллер-Закомельский В.В. 311, 334 Мелыунов СП. 325, 326, 328, 329,

409,411,412,416 Меньшиков Л.П. 196 Милица Николаевна, великая

княгиня 288 Милюков П.Н. 161, 164- 167, 173,

174, 316, 318, 325, 328, 330, 332,

333, 336, 338, 339, 341-343,

349-351,356,361-366 Милютин Д.А. 48 Минай 15 Михаил Александрович, великий

князь 320, 330 - 332, 338 - 341,

343, 344, 353 Мосолов Ф.А. 30 Мосолова В.А. 8 — 12

Муравьев Н.В. 57, 143 Муромцев СА. 145, 148, 163- 167,

173-175 Мышецкий 70, 71,73 Мякотин В.А. 412

Набоков В.Д. 175, 328, 333, 336, 343-346, 348, 349, 363, 399, 411,438

Наумов 131

Некрасов Н.В. 325, 342, 363

Нектарий Оптинский 89

Никитин А. И. 147

Никола Угодник 20, 89

Николай II94,112, 144, 150, 165, 166, 254, 281, 317, 318, 320, 322-324, 329, 331, 332, 340-342, 344, 354

Николай Николаевич, великий князь 155,302,314

Нилов, адмирал 329

Новиков И. И. («Иван Рыжий») 160, 161

Новосильцев Ю.А. 147

Нольде Б.Э. 343

Оболенский 155

Оболенский В.А. 162

Оленина А. А. 170

Олсуфьев Д.А. 21 - 23, 25 - 27, 47,

54, 55, 368, 369 Олсуфьева 27 Олсуфьевы 26, 27 Ольденбургский, принц 256, 263,

272, 284, 285, 299, 300 Орлов 120 Островский А.Н. 30

Павел I, император 318

Павлов 181

Паисий Величковский 89

Пашич Н. 429

Перс 401

Петр Великий 22, 318

454

Петражицкий Л.И. 173 Петрункевич ИИ. 141, 147, 148,

151,172, 188 Пешехонов А.В. 366 Пирогов Н.И. 94 - 96 Писарев Р.А. 44, 45, 47-49, 69, 70,

73, 138, 183 Писарева Е.П. 448 Писаревы 45, 47 Пишон С. 402 Плеве В.К. 61,77-79, 91-93, 112,

113, 125, 127, 133, 136, 139, 140,

186 Плеве, фон 293, 294 Победоносцев К.П. 48, 143 Поленов В.Д. 448 Поливанов Л.И. 21, 23 - 25 Поливанов А.А. 316, 325 Полк 396 Полнер Т.И. III, IV, 6, 92, 101, 104,

118, 119, 124, 176, 198, 205, 376,

387, 433, 437, 457 Поляков А.И. 71, 72, 74 Поляков 381, 384 Поляков, уполномоченный земского союза в Нью-Йорке 434 Прокопович С.Н. 329 Протопопов А.Д. 305, 306, 315,

316, 329 Пугачев Е. 352 Пушкин А. С. 56

Раевская П.И. 8, 9 Разин С. 352 Распутин Г.Е. 314, 324 РедигерА.ф. 178 Рейхенбах 8 РиттихА.А. 423 Рихтер Н.Ф. 232, 251 Родичев Ф.И. 147, 433, 439 Родичева Е.А. 425, 439 Родзянко М.В. 317, 325, 326, 331, 332, 337, 340, 342

Рокфеллер Д.Д. 436 Романовы 353 Ростовцев Я.И. 9, 10 Рут Э. 397, 439 РябушинскийП.П. 325, 329

Савинков Б.В. 411, 412, 415, 416

Савич Н.В. 325

Сазонов С.Д. 314, 409-412, 415-

417,419,420 Самарин 316 Самарин Ю.Ф. 29 Самарины 131 Сатин 26 Святополк-Мирский П.Д. 78, 140,

142, 143 Семенов Г.М. 387 Серафим Саровский 89 Сергей Александрович, великий

князь 143, 144 Сергий Радонежский 89 СипягинД.С. 136 Скобелев М.И. 353, 364, 366, 367 Смидович В.В., см. Вересаев В.В. Смирнов С. 322 Соколов 364 Соловьев B.C. 28 Сольский 143 Спарро Р.П. 83 Станкевич В.Б. 332, 360 СтаховичМ.А. 173, 176, 178, 179,

411 Стеклов (Нахамкес) Ю.М. 361 Столыпин П.А. 166-170, 175-

182, 185, 199, 200, 209, 231, 233,

234,246,319 Струве 411 Струве П.Б. 138 Струве Н.Б. 216 Сухомлинов В.А. 324 Сухотин 64 Сычевский 207, 208

455

Татаринов B.B. 158, 159, 163, 346 Татьяна Николаевна, великая

княжна 290 Терещенко М.И. 363, 366 Терпигорев С.Н., см. Атава С. Тимашев А.Е. 56 Тимирязев В.И. 178 Титов А.А. 411,416, 421,424 Тиханович 329 Толстой Д.А. 22, 56 Толстой Л.Н. 10, 17, 28-30, 39, 43,

61-63, 103, 132, 199 ТреповФ.Ф. 100 Трепов Дм.Ф. 165, 166 Трескин 28, 29, 31 Третьяков С.Н. 328, 412 Трошин С. 50 Трубецкие, семья 54 Трубецкой П.Н. 54, 55, 131 Трубецкой С.Н. 147 Трубецкой Е.Н. 178 Трубецкой Г.Н. 328 Трубников Ю.А. III Тургенев И.С. 28, 29, 252 Тэффи Н.А. 364

Унтербергер 203, 208, 210 Успенский Г.И. 91

Федор, князь 7, 449 Федоров М.М. 178 Федоров М.П. 147 Феофан Исповедник 448 Филипповский В.Н. 364 Фредерике В.Б. 178, 341 Френсис 396, 412 Фриш В. 143

Церетели И.Г. 360, 366

Чаадаев П.Я. 29

Чайковский Н.В. 409-412, 414-

416 Чаплыгин С.А. 245 Челноков М.В. 186-188, 245, 276,

305,312,321-323 Чернов В.М. 366, 367, 369, 370 Чехов А.П. 39 Чупрова Е.А. 18 Чуткаев (Чукаев) 381, 384 ЧухнинГ.П. 167 Чхеидзе Н.С. 336, 339, 340, 353,

364

ШауфусН.К. 178

Шаховский Д.И. 147

Шингарев А.И. 181, 249, 325, 328

Шипов Д.Н. 92, 93, 98, 127, 129-138, 140-142, 145, 146, 150, 152, 156, 166-168, 170, 176-180, 183, 185-189, 193, 194, 201,233,239,243

Шкурка 9

Шлиппе В.К. 63, 64, 72 - 74, 78

Шлиппе Ф.В. 251, 253, 254

Шнауберт Б.Н. 80

Штюрмер Б.В. 315

Шульгин В.В. 319, 330, 336, 337, 339-343

Щегловитов И.Г. 179, 324 Щепкин Н.Н. 148 Щепкин Д.М. 311,358 Щербатов 285, 435 ЩербачевДГ. 411

Харпер С. 390

Хмелев Н.Н. 141, 186, 188, 271

Хомяков А. С. 9, 29

Хвостов А.А. 153

Хувер Г.К., см. Гувер Г.К.

Юденич Н.Н. 414

Яковлев Д.В. 423 Янушкевич Н.Н. 314 Яхонтов А.Н. 315

Об авторе

Полнер Тихон Иванович (1864—1935),

журналист, публицист, историк, статистик,

литературовед, издатель, мемуарист.

В 1919 г. эмигрировал в Париж,

В 1920 г. основал и возглавил издательство «Русская земля».

Член Комитета помощи русским писателям и ученым

во Франции,

Соредактор журналов

«Голос минувшего на чужой стороне» (1926—1928),

«Борьба за Россию» (1926—1931).

Автор книги «Лев Толстой и его жена. История одной любви»

Умер в Париже.

СОДЕРЖАНИЕ

ЮЛ. Трубников. Наследие князя Львова: Земгор в 2001 году..... I

Вместо предисловия ................................................. 5

Глава первая. ОСНОВА ......................................................................................... 7

Глава вдорая.ПЕРВЫЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ..................................... .... 43

Глава третья.ЯПОНСКАЯ ВОИНА ................................................................. 90

Глава четвертая.ПОЛИТИКА ........................................................................... .. 130

Глава пяшая.ОБЩЕЗЕМСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ..................................... .. 186

Глава шестая.ЗЕМСКИЙ СОЮЗ ..................................................................... .. 250

Глава седьмая. В РЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО .................... .. 324

Глава восьмая.?, ТЮРЬМЕ ............................................................................... . 375

Глава девятая. ДИПЛОМАТИЯ .................................................................... .. 385

Глава аесятая.ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ .............................................................. .. 421

Именной указатель .............................................................................................. 451

Об авторе ................................................................................................................ 457

Форзац:

Поповка, имение кн. Львовых в Тульской губернии

Фотография из архива Дома-музея М.И. Цветаевой (Москва)

Нахзац:

Спальня-кабинет кн. Львова в доме под Парижем, где он умер

Фотография из собрания Н.В. Вырубова (Париж)

Полнер Т.И.

Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова: Личность. Взгляды. Условия деятельности / Вступ. ст. Ю.А. Трубников. — М.: Русский путь, 2001. — 464 с, ил.

ISBN 5-85887-112-7

Книга Т.И. Полнера, впервые издающаяся в России, представляет биографию видного русского земского деятеля, премьера Временного правительства князя Георгия Евгеньевича Львова (1861 — 1925). Вышедшие в 1998 году в издательстве «Русский путь» воспоминания князя Львова охватывали лишь его детство и юность. В настоящей книге автор, долголетний сотрудник и друг князя, пишет о многообразной деятельности Г.Е. Львова по улучшению условий жизни крестьян, о его неутомимой заботе о раненых во время Русско-японской войны, о политической карьере человека, по сути своей далекого от политики, но необыкновенно близко к сердцу принимавшего судьбу народа.

ББК 63.3(2)6-8

Тихон Иванович Полнер

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ КНЯЗЯ ГЕОРГИЯ ЕВГЕНЬЕВИЧА ЛЬВОВА Личность. Взгляды. Условия деятельности

Редактор А.В. Громов-Колли

Корректор З.В. Белолуцкая

Технический редактор Л.А. Фирсова

ЛР№ 040399 от 03.03.98

Подписано в печать 01.10.01. Формат 60x90/16

Тираж 2000 экз.

ЗАО «Издательство "Русский путь"»

109004, Москва, ул. Нижняя Радищевская, д. 2, стр. 1

Тел.: (095) 915-10-47

Отпечатано в типографии НИИ «Геодезия» 141260, Красноармейск, ул. Центральная, д. 16

ISBN 5-85887-112-7