Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

П. Прокофьев [Дмитрий Чижевский]

РЕЛИГИОЗНАЯ УТОПИЯ АЛ. А. ИВАНОВА

Прокофьев П. Религиозная утопия Ал. А. Иванова // Путь.— 1930.— № 24 (октябрь).— С. 41—57.

В течение последних 10-15 лет, главным образом историками искусства, несколько раз поднимался вопрос о своеобразных религиозно-философских воззрениях творца «Явления Христа народу». Из-за ставшего, почти что, традиционным образа Иванова, радикала-шестидесятника и реалиста-передвижника, поклонника Давида Штрауса и религиозного скептика, начал понемногу выступать иной облик художника, носившего в себе «что то мистическое» по выражению Тургенева, облик друга Гоголя, который воспринимала свою работу, как служение Богу — «заказыватель Бог, а не кто другой» (выражение Гоголя из письма к Иванову 28. XII. 47). Иванов стал представляться кой кому художником, воплотившим «русский религиозный идеал» (Бенуа, Машковцев). В самом деле — знакомство с «Жизнью Иисуса» Штрауса было только началом некоего тяжёлого кризиса в духовном развитии Иванова. Как понимал сам Иванов значение труда Штрауса и почему он решил посвятить всю свою дальнейшую художественную деятельность осуществлению грандиозного плана постройки храма, в прописи которого должна была быть воплощена штраусовская конструкция жизни Христа, остается до сих пор не совсем ясным. Во всяком случае, для Иванова идеи Штрау-

ca были ни коим образом не средством «антирелигиозной пропаганды», а наоборот — основой какой то своеобразной системы религиозного переживания, системы, правда, нам не совсем ясной в целом. Но ведь «штраусианство» Иванова было лишь позднейшим этапом его развитая; и в этот позднейший период продолжают действовать более ранние религиозные мотивы миросозерцания Иванова — его утопическое и своеобразно-славянофильское православие. Между тем, об этом раннем периоде религиозного развитая Иванова мы знаем совсем мало.

Религиозная эволюция Иванова и не может быть, конечно, понята без изучения до сих пор полностью неопубликованных рукописей Иванова (в Румянцевском музее). Для ранних годов Иванова огромное значение приобретает только что опубликованная неутомимым исследователем Иванова В. М. Зуммером (в свое время впервые основательно проработавшим вопрос о влияниях идей Штрауса в библейских и евангельских композициях Иванова*) рукопись А. А. Иванова, писанная им в марте 1847 года и озаглавленная: «Мысли при чтении Библии».**) Содержание этих мыслей представляет поразительную

___________________

*) См.: 1. Система Библейских композиций А. Иванова, «Искусство», 1914, NN 7-12; 2. О вере и храме А. Иванова, «Христианская мысль» 1918 и отдельно; позднейшая работа Зуммера об Иванове. 3. Проблематика художественного стиля А. Иванова.«Известия Азербайджанского Университета», 1925, 2-3; 4. Неизданные письма А. Иванова к Гоголю. Там же 1925, 4-5; 5. Книга Боткина как материал для биографии А. Иванова. «Мистецтво Знавство» Харьков 1928.

**) Статья В. М. Зуммера: «Эсхатология Ал. Иванова» в посвященном В. П. Б. по случаю 70-летия со дня рождения III-м томе «Ученых записок научно-исследовательской кафедры истории европейской культуры». Харьков 1929, стр. 387-409. На стр. 393-408 отпечатана полностью упомянутая рукопись Иванова, из которой до сих пор в работах об Иванове (А.П. Новицкого Опыт полной биографии Ал. Иванова. М. 1895; Н. И. Романова: Ал. Иванов… М. 1907; Н. I. Машковцева: Творческий путь Ал.Иванова «Аполлон» 1916, № 6-7) приводились лишь небольшие отрывки.

аналогию с целым рядом других утопических планов и программ христианской социальной реформы, возникших на славянской почве в те же годы — от Гоголя и Киевских Кирилло-Мефодиевских Братчиков (о которых за последние годы опубликован целый ряд новых и частью поразительно-интересных материалов, в особенности В.Маяковским в различных украинских изданиях) до Мицкевича и Куликовского.

Своеобразие Ивановской Утопии — в ее конкретности и непосредственности. Для Иванова ясны не только общие очертания того «царства Божия», которое должно наступить в России в ближайшие годы, в царствование императора Николая 1-го, но и детали организации жизни — одежда, формы жизни — по крайней мере, его самого — Ал. Иванова, призванного быть «художником Русским», который должен быть ближайшим сотрудником русского царя. Для Иванова мелочи его собственной жизни как то вплетаются в общий план построения царства Божия; он настолько непосредственно чувствует себя его пророком и провозвестником, что отдельные события своей жизни рассматривает как те или иные этапы на пути к царствию Божию. В этом смысле заметки Иванова напоминают стиль сектантских «пророков».

Приведем несколько наиболее характерных отрывков «Мыслей, приходящих при чтении Библии». Мы позволяем придать этим отрывкам несколько более «систематическое» расположение, чем то, какое имеется в самом оригинале.

По поводу коронации Николая 1-ого в 1826 году, тогда 20-летний Иванов написал «аллего-

рию» — «Благоденствие России под скипетром Николая 1-го». Через 10 лет он пишет «мы, обширное славянское племя, под владычеством Императора Николая остались последним народом, долженствующим под благодатным скипетром Монарха нашего решить Златой Век всего человечества» *). И так и позже — царствование Николая Павловича — критический поворотный момент в истории человечества: «при Московском юбилее (разумеется 10-летний юбилей коронации Николая Павловича в 1851 г.) пусть решится государь, вследствие кабалистического числа 7, заложить новый храм Спасителю, как результат всех верований, отданных на разбор последней нации на планете земле». «Мессия, которого ждут жиды, и второе пришествие, которому верят символические христиане, есть Русский Царь, Царь последнего народа, в залоге образования которого, положено: критика, самоотвержение и переимчивость. Это тогда сбудется, когда царь будет полный христианин, не по символам, а по внутреннему достоинству собственной своей души. Теперь же дело каждого избранного устраивать царя с вельможами к этому идеалу...» «В последнем народе нужно ждать царя Христоподобного, — и тогда будет все человечество наслаждаться благоденствием и сбудется программа царствия небесного, дарованного нам смертию Спасителя», — «решение златого века будет зависеть от царя над славянскими племенами, который совершенно будет равен Христу в высокой правильности в вере в Бога. И тогда сбудутся пророчества и будет едино стадо и един пастырь».

Россия призвана к этому осуществлению царства Божия, ибо «Россия — результат всех

___________________

*) В цитатах из Иванова исправляю его правописание- своеобразное, но последовательное.

народов, о сю пору существовавших. От нее должно ждать законов все человечество, вследствие как начнется повсеместное царство Небесное на нашей планете земле». «Седьмая часть планеты присуждена — силой Божественных откровений, под неограниченным правлением царя и законных помощников, с пособием избранных народа — установить вечный мир на земле». «Силы человечества должны выразиться во всей полноте в последнем народе»... «наконец, вызвал Бог на славу свою последний народ к образованию, народ, который он назвал от славы своей славянами. Это то разумел Исаия «во второй главе».

Иванов отличает Россию — государство и русское племя. В 40-х годах иностранцы (немцы) играли еще слишком видную роль в государственной жизни России, чтобы о них можно было умолчать. «Немецкий элемент, если только он не враждебно действует на русского, является нам как бы рука Провидения, чтобы вывести нас из сна и бездействия, которое мы получили во время слияния в одно целое могучее государство Российское посредством ига татарского. Не будем же мы озлобляться успехами немцев, преданных совершенно России. — Не будем враждовать и с теми братьями, что имеют в роду своем какие-нибудь замеси немецкие. — Здесь рука Божия хочет только помочь нашему переходному поведению сделается результатом всей планеты и восстановить царство небесное на земле, данное нам в Слове Сына Божия». «Приливы разных племен европейских, одушевленные сим новым и последним колоссом, восчувствовали свои силы трудиться и славить его пользы на разнородных своих инструментах. Что же будет, если и коренные жители ее из славянского племени двинутся к сорев-

нованию для ее прославления. — Пока примеров не много: Крылов и Кулибин. Будущие должны выйти, сильно озаренные светом Христовым и водворить в целом мире, как последние из народов планеты, идущих к образованию, царство небесное, данное человечеству самим его Создателем за 1846 лет». «Каждый русский должен отречься от себя и трудиться, сколько силы достанет, в пользу всего человечества, где более всего его поймут свои, как свежие люди, сохранившие первообразную целость нравов. Будет время, что человечество сознается, что без русских им нельзя достичь до общей цели — благоденствовать во веки веков». «Немцев сделать слугами настоящих русских и на этих основаниях делиться с ними откровением». — Иванов, живя заграницей, изменил свое отношение к европейской культуре, предпочел европейские «мирные и тихие занятия всем надутостям нашим»»; в «Мыслях» мы имеем уже попытку синтетической формулы примирения России и Европы.

Россия, по мнению Иванова уже созрела для Золотого Века — «Теперь мы находимся в том времени, когда, наконец, нация последнего народа в образовании дошла до духовного своего развития». Иванов верил, что Христоподобным Царём» суждено быть Николаю 1-му. Впрочем, «нужно, чтобы он много претерпел и был ниспровержен своим народом», чтобы он «попытал горьких искушений», так как «только страданиями постигаются великие и высокие истины». «Предсказаны войны и междоусобия». «Перед эпохой золотого века человечества, уныние людей так будет велико, как никогда еще не бывало и никогда более такого трудного периода в человечестве не будет» («очень похоже на наше настоящее положение общества» замечает Ива-

нов). «Но после этого уныния будет совершенное распадение нравственное. И все высокие добродетели пошатнутся в своих основаниях. Тогда увидят Царя в духе истины, который будет окружен большою духовною мощностью вельмож и великих людей по разным отраслям образования, что составят его славу. Он пошлет своих вельмож, чтобы собрать избранных, т.е. людей специально трудящихся о развитии способностей душ человеческих, со всех сторон света» («тут разумеются иностранные книги», замечает Иванов). «Когда вы увидите, что к этому все приближается, знайте, что Царь уже совершенно готов действовать в духе истины и уже находится в самом пункте. Что же касается до этого дня, то никто его не знает, наверное, — ни вельможи высоких умов и образования, ни сам Царь, но это одному известно Провидению».

Путь к Царству Божию для Иванова — через красоту и искусство, через творчество. «Красота спасает мир», мог бы он повторить с героем Достоевского. «Царь пошлет вельмож установить истинный порядок, и, таким образом устроится конец века забот, страданий и мучений удалением людей, мешающих истинному развитию образования, т.-е. мелких незаконных властителей, тогда Гении и Таланты вдруг осенят человечество своим могуществом». «При втором пришествии все отрасли ума человеческого, требующие глубокого мира и спокойствии, получат полное свое развитие, а в особенности живописцы исторические сделают чудеса неслыханные и по высоким мыслям и по точности изысканий и по величайшему вкусу в исполнении». — Не случайно названы здесь «живописцы исторические». Живопись — «образное богопознание». Еще в 1833 году намеченная Ивановым идея «храма вкусов» преобразуется теперь в мысль о

«храме царствию небесному» (осуществить эту мысль и намеревался сам Иванов). Живопись должна выделить из «вековых злоупотреблений» самое ядро, самую сущность христианского учения. В этом храме должны найти в полноте выражение творческие силы всего человечества, которое после создания храма «уже не будет иметь сил, чтобы производить, но будет жить в вечном мире». И Иванов записываешь в «Мыслях» — «Задать брату программу храма всемирного Спасителю — Это в Москве. — В том месте, где решилась судьба России речью Авраамия Палицына. Иконостас, вследствие собранных самых строгих исторических сведений, составлен будет совершенно во вкусе византийском, — живопись превосходна до безыменности художника. На стенах храма вмешивается история евангельская и библейская на фасаде — Внутренняя ограда храма украшена мозаическими изображениями всех важнейших происшествий нашей истории до сего времени. Наружная сторона ограды украшена всемирными эпохическими предметами, где входит и ужас раскола католического и его казнь в лютеранизме». — Здесь, пожалуй, предвосхищение Федоровской идеи «всемирной выставки». Но прежде всего — здесь, м. б. ключ к смыслу позднейшего проекта «штраусовскаго» храма Иванова. Штраусовский храм должен был, объединить в своей живописи (как это показывают сохранившиеся эскизы Иванова; часть их издана В. М. Зуммером — «О вере и храме...») библейскую и евангельскую историю с античной и восточной мифологией и сагой. Для Штрауса сближения священной истории с мифологией были средством очищения священной истории от мифологических элементов, для многих штраусиандев (и русских в том числе) — средством «разоблачения» евангельских рассказов, дока-

зательством их подложности. Для Иванова, как будто, сходство античной мифологии с евангельским рассказом было основою для сакрализации всего религиозного опыта человечества, да и всей истории человечества вообще. Для штраусианца-скептика мифы надлежало изгнать из храма веры (поскольку какой-то уголок для веры еще оставался). Иванов делает противоположный вывод — и мифология принимается в храм Спасителю. Не имея, конечно, ясного представления о философских течениях эпохи, Иванов, как будто, каким то внутренним чутьем воспринял Штрауса в духе «философии мифологии» Шеллинга. — Здесь, конечно, опубликование неизданных материалов даст больше оснований для определённого суждения.

Упомянув о плане Храма Спасителю, мы подошли к тому пункту воззрений Иванова, в котором его вера находила место для него самого и его художественного творчества.

Еще Николай Павлович будет христианским «Христоподобным Царём», который осуществить царство Божие на земле или сделает первые шаги к его осуществлению, то А. А. Иванов должен быть тем «художником русским» или «художником историческим», который призван через искусство руководить самим государем и судьбами России.

Иванов предвидел перед началом построения царства Божия наступления периода «великого уныния», ниспровержения Николая Павловича народом. В этот момент и готовится Иванов подействовать на государя, сообщить ему свои планы, открыть ему будущее России: «удивятся мне, если в разъяренный час Государя, я его не

только успокою, но и обрадую, как никогда, открыв ему тайну будущей России, которую он должен начать приводить к этой новой цели и славной, «благословенной».

«Сделаться жрецом будущей России» — так ощущает Иванов свое призвание. Он будет жрецом-художником. «Для того меня Бог и воспитывает ужасами несправедливого и утеснительного татарства, чтобы после действовать к совершенному его истреблению в мире художников что будет иметь влияние на всю Россию». От «развития способностей художников» зависит «вся эстетическая жизнь человечества, a, следовательно, и счастливая его будущность». Поэтому, как указываешь Зуммер, Иванов с 1832 года занять составлением проектов организации, жизни художников почти что в формах религиозного ордена, ставя целью «усовершенствование их как в нравственности, образовании, так и в Искусстве», стремясь сделать из каждого полного человека и художника». В этих проектах («Златой век художников русских», «Законы художникам») разработан с характерной для Иванова детализацией порядок работы и жизни художников. Они «служат, как левиты в храме Соломоновом», при выпуске учащихся из Академии «два профессора в чрезвычайном собрании читают по очереди 17 главу евангелия от Луки», — «Царство Божие внутри вас есть». — В «Мыслях» интерес Иванова сосредоточивается на его собственной роли — «жить милостивым подаянием и утешить Государя своими трудами в горестные его минуты, отказываясь от всех отличий и наград, надев в защиту сего армяк мужицкий с золотой медалью на шее». «Жить милостивым подаянием, опубликовав в газетах воззвание к оному и приставив кружку к дверям студии. — Про-

сить Государя, чтобы ничего не давал на мое содержание, и приглашать его в час горестный к новому открытию какой-либо композиции исполненной, давал чувствовать ее сначала теоретически, всегда намекая на главную основную цель: что Россия — результат всех народов, о сию пору существовавших...» «Художник русский: почетный гражданин, одет по-купечески. — Доступ свободный во дворец. Присутствует при всех разнообразных положениях Государя. — Ни в какие дела не мешается. В грузный или ярый час царя он составляет Гусли, т.е., рассказывает Государю какой-нибудь эпохический факт Библии и под конец представления словами со всеми обстоятельствами, исполнив часть литератора, — показываешь оконченный зеки з, который до сего времени держит в величайшем секрете. Таким образом, царь открываешь композицию для публики. — Таким образом смягчается нрав царя посредством искусства живописи и располагает его к благотворениям для своего народа. Художник живет милостивым подаянием, у него в доме стоит кружка. Государь не имеет права награждать или жаловать художника, но может войти, как частное лицо, в состав милостино-подаятелей». «Пророки имели целью любовь к отечеству во всей высоте ее развития. У нас, в последнем народе, власть Государя является неограниченною и, следовательно, более всего близкою к Божественной. — Государь у нас все». — Но он — человек и, следовательно, имеет и недостатки, которые ужасны для поданных. — Слито пустые места для блага общего должны пополнять люди гениальные. Художник, как более всех свободный, независимый и незаменяемый должен стараться поддерживать дух Государя своим Божеским вдохновением. И потому он

должен много упражняться в чтении и разборе Библии, дабы своей ученостью и выражением ее в картинах восхищать дух Государя, от довольства и восторга которого непосредственно зависит благоденствие всего отечества и даже человечества». «Этого рода исторический живописец — неужели не будет настолько же выше всех предшественников разных наций, во сколько век наш опытнее прошедших и во сколько Россия огромна и разнообразна в сравнении с другими державами». «Художник, исполненный христианского учения, глубоко изучивший весь быть древней Иудеи и там проверивший все путешествием, может быть то для Государя, что музыка, идущая перед полком: и, вместо забот и горя, подымается в лучшую минуту жизни с чудесными звуками».

Не только художник должен стоять рядом с Государем: «поэт славяно-русский должен быть более в духе азиатском, в виде пророка. — Он должен высказывать ярко недостатки и возвышать добродетели. — Художник его вторит». «У нас должно ждать людей христоподобных, т. е. тоже победивших духа тьмы и от духа Божия рожденных, но разным поприщам. Этого рода будут ученые русские, поэты, художники — и заключат те дорогу страданий, посредством которой достигнуть они этого состояния, дав всем другим нациям образец критики бесчестолюбной и самоотвержения в нравственности, и науке, и ремесле. И, таким образом, человечество будет вспоминать историю страданий, наслаждаясь настоящим своим положением во веки веков и славя Христа — —».

События европейской современности и своей личной жизни Иванов ощущает, как ступени

на пути к Царству Божию. Революция 1848 года потрясла Иванова до самой глубины его души. «Одно утешение — чтение Евангелия: тут все ясно и понятно, как и чему должно быть». Читая книгу Иова, Иванов записывает «смотря с библейской точки зрения, я не только мирюсь с моей участью и утешениями, но и еще совершенно верю, что в настоящую минуту непременно это нужно. Но не всем дано постигать Царствие Небесное». В набросках того же времени к Апокалипсису и Деяниям Зуммер видит доказательство, что Иванов воспринимал текущие события, как исполнение апокалиптических пророчеств («Эсхатология Ал. Иванова», стр. 389-390).

Так же точно и переживания личной жизни — столкновения с администрацией, интриги против Иванова его бывшей любовницы, борьба его с собственными «пороками» — все это находит непосредственное отражение в утопии Иванова. — Лишь изредка Иванов переживает слабые минуты, когда из под его пера выливаются такие строки: «Самая величайшая награда была бы для меня, если бы Ты, Господи, прекратил дни мои какой угодно смертью. Искушений тысячи, против которых нет сил устаивать», или — «о, Господи, подай мне сил отстоять мое уединение и в посте и в молитве блюсти мою душу в неизвестности. Да сохранит оно меня до самой смерти земной в мире и безмятежности». Но это только иногда. Обычно же для Иванова — отчетливое сознание своих пророческих задач, обычно для него направленный к себе и другим призывы к самосовершенствованию и неутомимому труду к строительству Царства Божия. «Нужно прежде сделаться крепким и полным в своем деле и нравственности, чтобы потом вести других, и в том и в другом, в дух крепости

и полноты, которой Бог сподобил приобщиться». «Выбрать людей, отличившихся талантом, честностью и правдодушием. — Пусть их правят. — А я буду вскрывать их затруднения». «Научи, подкрепи меня прочесть откровения Твои и пути, изложенные в Библии, дабы я мог совладать с окончанием моего труда настоящего. — Смирюсь и исправлюсь от пороков, сколь то позволить мое умозрение. Молю Тя, Господи, укажи мне их в глубине, невидимой простым умом. Господи, да подвижусь и сподоблюсь, наконец, достичь последней цели Русского Художника: верой и ученостью в слове и искусстве смягчать нрав Государя для блага моего отечества». «Нужно сделаться постоянным сторожем спокойствия собственного. В глубоком спокойствии только можно найти всеместную гармонию в мире, замечать пути Божии». «Сам Бог подтверждает, что из настоящего поколения художников русских в Риме ничего нельзя мне сделать. И потому решительно должно углубиться в самого себя всеми силами, чтобы окончить труд сколь можно совершеннее и скорее».

Основная черта Царствия Небесного — вечный мир между людьми и между народами. «Великий Эгоист погибнет, а расположенный к любви к человечеству спасется». «Всем порочным страстям человеческим предсказывается конец — — — . Когда будет такое перерождение в человечестве из гнусных пороков к святой и беспорочной духовной жизни; то не нужно будет прибегать к законам, людьми установленным, но они будут руководимы внутренним голосом совести, и одного слова будет достаточно, чтобы возыметь новую веру друг к другу». «И тогда будет совершенная кончина века, т.-е. что человечество перестанет жить так, как оно жило до сих пор, — беспрестанно угнетая

друг друга и тесня (нации). Оно совершенно убедится, что такое условие ему было дано только на время, чтобы оно успело заселить все земли, разбежавшись в разныя стороны, — но что дальнейшие успехи образования зависят совершенно от прочности лица, который предчувствовал первый Спаситель рода человеческого в своей душе».

«Мысли» показывают, что это стремление к «миру», «спокойствию» вырастало изличных переживаний Иванова. Из личных же переживаний — борьбы со страстями («нужно отказаться от прелюбодеяния») вырастает и особенное заострение мыслей Иванова против плотской любви; отдельные места напоминают Федорова: «Для тех, что будут достойны этого трудного переходного времени из века царства страстей человеческих в святой век благодати и Истины, — они не будут выходить замуж и жениться; потому что дела их будут бессмертны, и, будучи детьми перерождения, они будут детьми Божьими». «В тайном разговоре с Богом я рассуждал, какая участь ждет тех, что достойны будут трудного перехода последнего народа в ряду образований... Они не женятся, и замуж не будут выходить, как обыкновенные люди, (но яко Ангелы Божии), и каждое действие их жизни будет заслуживать названия Детей Божиих».

«Тайный разговор с Богом» Иванова носил на себе черты экстатического переживания — «Задумавшись и подписав эти слова, я вдруг почувствовал трепет от какого-то обморочного падения. — Вышел к слугам — и все в трепете завидели мое лицо».

Во всем, что мы теперь знаем о вере Иванова и о его утопии Царства Божия на земле есть,

несомненно, нечто, психологически паталогическое, a религиозно-соблазнительное. Армяк и золотая медаль на шее, кружка у дверей студии, преклонение перед «образованием» и «ученостью» (позже открывшее душу Иванова влиянием Штрауса), Царь-Мессия (при том царь — Николай Павлович) — во всем этом, пожалуй, можно услышать ноты, созвучные атеистическому утопизму Ленина или Петра Верховенского. Но все же остается фактом — поразительная внутренняя устойчивость духа, с которою Иванов на протяжении десятилетий, в полном одиночестве, ни с кем не делясь своими мыслями (не знаем, что знал об утопии Иванова, напр., Гоголь), снова и снова обрабатываешь ту же систему мыслей — «золотой век», «законы художникам», «храм», соединяющий в себе все духовное творчество всего человечества и его завершающий — все в новых и новых вариантах — постоянная тема Иванова. В этой устойчивости, в этом упорстве духа, может быть тоже нечто родственное по духу русским радикалам и революционерам. Но в этом какая-то великая вера, не знающая сомнений и колебаний. И в беглых, написанных таким странным, иногда примитивным и почти канцелярским стилем, иногда — почти библейским и почти пророческим, заметках Иванова намечен целый ряд мотивов, типичных для русской мысли — идеи синтетической культуры, идеи центрального положения красоты в системе ценностей, идеи русского призвания (сходно с мыслями Достоевского) и т. д. — намечен, отчасти едва ли не впервые. И что самое замечательное — по объему не малое, по художественной ценности весьма значительное, обнимающее почти три десятилетия художественное творчество Иванова все и без остатка, так или иначе, связано с его религиозной утопией, ею определено в последних истоках.

Иванову, однако, не пришлось выступить со своими идеями ни перед русским обществом, ни перед русским царем. Призывы его «Падем ниц перед Россией. — Соотечественники, трудитесь во славу Божию. — Покайтесь, приблизилось Царствие Небесное» — остались в его архиве. Русские художники в Риме Иванова не удовлетворяли. Николай Павлович скончался прежде, чем картина Иванова была готова. Собираясь с картиною в 1858 году в Петербург, Иванов излагает свои мысли о «будущем периоде художников» в письме к вел. кн. Марии Николаевне и надеется «иметь счастье говорить обо всем этом лично» с ней. Аудиенция эта состоялась. Но, очевидно, ожидаемого сочувствия Иванов не встретил. Картина его имела, правда, шумный успех, но Иванов должен был убедиться, что этот успех ни в какой степени не был связан с пониманием его идей. Своеобразная теория религиозного познания через красоту (намеченная Ивановым также в «Мыслях») потерпела крушение. А, может быть, Иванов пришел и к выводу, что картина его не является тем истинным произведением «религиозно-исторической» живописи, создать которое он стремился. Иванов внезапно умер (от холеры, как сообщают биографы. В. М. Зуммер склонен, однако, думать, что неудачами Иванова объясняется «тайна его смерти».) И для истории русской культуры так характерно, что его религиозный облик начал раскрываться перед нами только через 60 лет после его смерти. «Начал раскрываться», — ибо и теперь опубликованы только первые отрывки из его рукописного наследия. Но уже и эти фрагменты рисуют нам, как глубоко трагическую, своеобразную и по своему значительную фигуру в истории русской религиозности.

П. Прокофьев.