Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Норберт Элиас

О ПРОЦЕССЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

К оглавлению

Глава VI. О сморкании

I. Примеры

А. XIII в. Из «De le zinquanta cortexie da tavola» Бонвичино да Рива

a) Предписание благородным мужам

La desetena apresso si è: quando tu stranude, Over ch 'el te prende la tosse, guarda con tu làvori In oltra parte te volze, ed è cortexia inpensa, Azô che dra sariva no zesse sor la mensa.

Если ты сморкаешься или кашляешь, то отвернись, чтобы ничего не попало на стол.

b) Предписание пажам или слугам

Рох la trentena è questa: zaschun cortese donzello Che se vore mondà lo naxo, con li drapi se faza bello; Chi mangia, over chi menestra, no de ‘sofià con le die; Con li drapi da pey se monda vostra cortexia1).

N.B. Пример «b» не вполне ясен. Разумеется, представленное в нем правило специально предназначено для людей, прислуживающих за столом. Один комментатор, Угуччионе Пизано, пишет: «Donnizelli et Domicellae dicuntur quando pulchri juvenes magnatum sunt sicut servientes...2)». Этим «Donnizelli», как правило, не было разрешено находиться за столом вместе с рыцарями, а если это и позволялось, они должны были сидеть на более низком стуле. Специально для них, т.е. для своего рода пажей, но все же занимающих социально более низкую позицию, говорится в 31-й «куртезии»: «Всякий куртуазный «donzel», который хочет высморкаться, должен воспользоваться платком; когда он ест или прислуживает, он не должен сморкаться в пальцы. Куртуазно использовать тряпицу».

XV в. B.  Из «Ein spruch der ze tische kêrt»

323 Swer in daz tischlach sniuzet sich. Daz stât niht wol, sicherlich3).

С. Из «S’ensuivent les contenances de la table»

XXXIII

 

Enfant se ton nez est morveux. Ne le torche de la main nue, De quoy ta viande est tenue. Le fait est vilain et honteux.

Не сморкайся в ту же руку, в которой ты держишь мясо.

N.B. Согласно примечаниям издателя, учтивость заключается в том, чтобы сморкаться пальцами левой руки, если ешь правой и берешь ею мясо с общего блюда (The Babees Book. T. 2. P. 14).

D. Из «Moeurs intimes du passé» Аугустина Кабане

(Paris, 1910, Serie I, p.101)

Au quinzième siècle, on se mouchait encore dans les doigts et les sculpteurs de l’époque n’ont pas craint de reproduire ce geste, passablement réaliste, dans leur monuments.

Среди рыцарей, «plourans» y гроба Филиппа Храброго в Дижоне, мы видим одного из них, сморкающегося в мантию, и другого, сморкающегося в пальцы.

XVI в. E. 1530 Из «De civilitate morum puerilium» Эразма Роттердамского

(гл. I)

Pileo aut veste emungi, rusticanum, bracchio cubitove, salsamentariorum, nec multo civilius id manu fieri, si mox pituitam vesti illinas. Strophiolis excipere narium recrementa, decorum; idque paulisper averso corpore, si qui adsint honoratiores.

Si quid in solum dejectum est emuncto duobus digitis naso, mox pede proterendum est4).

Или в схолии к этому месту:

Inter mucum et pituitam parum differentiae est, nisi quod mucum erassiores, pituitam fluidas magis sordes interpretantur. Strophium et strophiolum, sudarium et sudariolum, linteum et linteolum confundunt passim Latini scriptores5).

F. 1558 Из «Галатео» Джованни Делла Каза, архиепископа Бенневентcкого

(цит. по пятиязычному изданию, Женева, 1609)

Р. 72. Тебе не следует предлагать другому свой платок, если он у тебя хорошенько не отстиран... (non offerirai il suo moccichino...)

P. 44. Неприлично также после того, как ты очистил нос, разглядывать платок, словно у тебя из головы могли выпасть жемчужины и рубины.

Р. 618. А что о тебе говорить... если ты свой носовой платок засовываешь себе в рот?

G. Из «Moeurs intimes du passé» Аугустина Кабане

(Paris, 1910, Seriel)

a) Престижность платка

N.B. Подобно вилке, chaise percée и т.п., платок был поначалу дорогостоящим предметом роскоши.

Р. 103. Martial d’Auvergne, les «Arrêts d’amour»:

...à fin qu’elle l’eut en mémoire, il s’advisa de luy faire faire un des plus beaux et riches mouchoirs, où son nom estoit en lettres entrelacées, le plus gentement du monde, car il estoit attaché à un beau cueur d’or, et franges de menues pensées6’.

N.B. Этот платок предназначался для того, чтобы дама носила его на поясе рядом с ключами.

b)

Р. 168. 1594 Henry IV demandait à son valet de chambre combien il avait de chemises et celui-ci répondait: Une douzaine, Sire, encore i en a-t—il de déschirées. Et de mouchoirs, dit le roi, est-ce pas huit que j’ai? Il n’i en a pour ceste heure que cinq, dit-il. (Lestoil, Journal d’Henri IV)7'.

В 1599 г. в описи имущества умершей подруги Генриха IV мы находим запись:

«Cinq mouchoirs d’ouvrage d’or, d’argent et soye, prisez cent escuz8)».

c)

P. 102. Au seizième siècle, dit Monteil, en France comme partout, le petit peuple se mouche sans mouchoirs: mais, dans la bourgeoisie, il est reçu qu ‘on se mouche avec la manche. Quant aux gens riches, ils portent dans la poche un mouchoir; aussi, pour dire qu’un homme a de la fortune, on dit qu ‘il ne se mouche pas avec la manche9).

Конец XVII в.

(Верх утонченности. Первые достижения воспитания и ограничения аффектов)

H. 1672 Из « Nouveau traité de Civilité» Антуана Де Куртэна

Р. 134 (за столом) Se moucher avec son mouchoir à découvert et sans se couvrir de sa serviette, en essuyer la sueur du visage... sont des saletez à faire soulever le coeur à tout le monde.

............................

Il faut éviter de bâiller, de se moucher et de cracher. Si on y est obligé en des lieux que l’on tient proprement, il faut le faire dans son mouchoir, en se détournant le visage et se couvrant de sa main gauche, et ne point regarder après dans son mouchoir10).

I. 1694 Из «Dictionnaire étymologique de la langue française» Менажа

Mouchoir à moucher

Comme ce mot de moucher donne une vilaine image, les dames devroient plutost appeler ce mouchoir, de poche, comme on dir mouchoir de cou, que mouchoir à moucher11).

N.B. Словосочетание «mouchoir de poche», «карманный платок», используется в качестве более приличного выражения — слово, ранее использовавшееся для обозначения ставших неприятными отправлений, вытесняется.

XVIII в. J. 1714 Из анонимной «Civilité française»

(Liège)

N.B. Здесь становится очевидной растущая дистанция между взрослыми и детьми. Только детям дозволяется, по крайней мере в средних слоях, вести себя так, как это было принято среди взрослых в Средние века.

Р. 41. Gardez-vous bien de vous moucher avec les doigts ou sur la manche comme les enfans, mais servez-vous de votre mouchoir et ne regardez pas dedans après vous être mouché12).

К. 1729 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля

(Rouen, p. 23)

Du nez et de la manière de se moucher et d’éternuer

Il est très mal honneste de foüiller incessamant dans les narines avec le doigt, et il est encore bien plus insuportable de porter ensuite dans la bouche ce qu’on a tirè hors des narines...

Il est vilain de se moucher avec la main nuë, en la passant dessous le Nez, ou de se moucher sur sa manche, ou sur ses habits. C’est une chose très contraire à la Bienséance, de se moucher avec deux doigts, et puis jeter l’ordure à terre, et d’essuier ensuite ses doigts avec ses habits; on sçait combien il est mal séant de voir de telles mal-propretés sur des habits, qui doivent toujours être très propres, quelques pauvres qu’ils soient.

Il y en a quelque-uns qui mettent un doigt contre le Nez, et qui ensuite en soufflant du Nez, poussent à terre l’ordure qui est dedans; ceux qui en usent ainsi sont des gens qui ne sçavent ce que c’est d’honnêteté.

Il faut toujours se servir de son mouchoir pour se moucher, et jamais d’autre chose, et en le faisant se couvrir ordinairement le Visage de son chapeau13a).

N.B. Это хороший пример того, как это сочинение служило средством распространения придворных манер.

On doit éviter en se mouchant de faire du bruit avec le Nez... Avant que de se moucher, il est indécent d’estre longtems à tirer son mouchoir: с ‘est manquer de respect à l’égard des personnes avec qui on est, de le déplier en différends endroits, pour voir de quel côté on se mouchera; il faut tirer son mouchoir de sa poche, sans qu’il paroisee, et se moucher promptement, de manièr qu’on ne puisse presque pas ester aperçú des autres.

On doit bien se garder, aprés qu’on s’est mouché, de regarder dans son mouchoir; mais il est à propos de le plier aussitôt, et le remettre dans sa poche13b).

L. 1774 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля

(P. 14)

N.B. Глава теперь сокращена и называется просто «Du nez».

Tout mouvement volontaire du nez, soit avec la main, soit autrement, est indécent et puérile; porter les doigts dans les narines est une malpropreté qui revolte, et en y touchant trop souvent, il arrive, qu’il s’y forme des incommodités, dont on se ressent longtemps14).

N.B. Это обоснование отсутствует в прежних изданиях, что показывает, как постепенно в качестве инструмента «кондиционирования» начинают использоваться ссылки на вредность для здоровья, нередко становясь на место ссылок на необходимость проявлять почтительность к вышестоящим.

Les enfants sont assez dans l’usage de tomber dans ce défaut; les parents doivent les en corriger avec soin.

Il faut observer, en se mouchant, toutes les règles de la Bienséance et de la properté15).

N.B. Все детали здесь опускаются — расширяется «завеса молчания». Подразумевается, что все эти частности уже знакомы взрослым и соблюдаются в семьях. В прежних изданиях такой предпосылки явно не было.

M. 1797 Из «Le voyageur de Paris» де ла Месанжера

(Т. II, р. 95)

N.B. Здесь лучше, чем в предшествующих примерах, датируемых XVIII в., показана молодежь, принадлежащая к «хорошему обществу».

On faisait un art de moucher il y a quelques années. L’un imitait le son de la trompette, l’autre le jurement du chat; le point de perfection consistait à ne faire ni trop de bruit ni trop peu16).

II. Некоторые мысли о процитированных текстах о сморкании
1

В средневековом обществе чаще всего сморкались в руку и в то же время руками ели. Отсюда — неизбежные особые предписания касательно сморкания за столом. В согласии с правилами учтивости или куртуазности, сморкаться следовало левой рукой, тогда как правой брали мясо с блюда. Но действие этого правила распространялось лишь на поведение за столом. Причиной его была исключительно внимательность по отношению к другим. Поначалу совершенно отсутствовало неприятное ощущение, связанное с тем, что таким образом можно испачкать пальцы. Сегодня уже сама мысль об этом неприятна.

Примеры вновь отчетливо показывают, насколько медленно развивались кажущиеся простейшими инструменты цивилизации. В известной степени они демонстрируют и особые общественные и душевные предпосылки, необходимые для того, чтобы в общее употребление вошел столь простой инструмент. Подобно вилке, носовой платок приходит из Италии, а затем получает широкое распространение — поначалу в силу его престижности. Дамы подвешивают на пояс богато украшенные дорогие платки. Молодые «снобы» эпохи Возрождения выставляют свои платки, обвязывают ими рот. Поскольку платки дороги, то сначала даже в высшем слое они встречаются не часто. На исходе XVI в. у Генриха IV было пять платков (пример «G(b)»). To, что человек сморкается не в руку и не в рукав, а в носовой платок, считается признаком богатства (пример «G(c)»). Только у Людовика XIV появляется богатая коллекция платков, и именно в его время употребление платка становится общепринятым — по крайней мере, в придворном обществе.

2

Как и в других случаях, в данном вопросе переходная ситуация также ясно представлена у Эразма. У него мы находим слова: по-настоящему прилично пользоваться платком; людям хорошего положения пристало сморкаться в платок. Но он добавляет: если высморкался в два пальца, то разотри ногой упавшее на землю. Употребление платка известно, но оно еще не получило распространения даже в высшем слое, для которого, собственно, и писал Эразм.

Два века спустя ситуация меняется. Носовой платок стал употребляться всеми, — по крайней мере, всеми людьми с претензией на «хорошее поведение». Но еще сохраняется и сморкание в руку. Правда, оно стало считаться «дурной привычкой», чем-то низким и вульгарным. Мы с удовольствием читаем у Ла Салля (примеры «H», «J», «К», «L») о различии между неким совсем подлым (vilain) способом сморкаться в руку и чуть лучшей манерой — сморканием в два пальца, являющимся, впрочем, «très contraire à la Bienséance».

Вместе с распространением носового платка все чаще упоминается новая «дурная привычка», сопровождающая «хорошую». Запрещается разглядывать свой носовой платок после того, как в него высморкались (примеры «F», «H», «J», «К», «L»). Может даже показаться, что в данной форме находят некую лазейку влечения, подвергнутые регулированию и сдерживанию в результате введения в употребление носового платка. Во всяком случае, здесь заметны тенденции, сегодня заявляющие о себе разве что в подсознательном, в сновидениях — т.е. в сфере, которая даже при вхождении в сознание остается «за кулисами». Речь идет об интересе к телесным испражнениям; на ранних ступенях исторического процесса он был менее прикрыт и более заметен, а сегодня «обычно» наблюдается только у детей.

Как и в других случаях, в позднем издании Ла Салля из предписаний исчезает большая часть подробностей, содержавшихся в ранних изданиях. Употребление носового платка при сморкании стало общим и само собой разумеющимся обычаем. Уже нет нужды входить в подробности, теперь стесняются говорить о тех деталях, что ранее прямо и без всякого стеснения обсуждались Ла Саллем. Сильнее, чем раньше, подчеркивается, что ковыряние в носу представляет собой дурную привычку у детей. Как и в случае других детских привычек, вместо ссылок на социальные причины запрета (или наряду с ними) появляются предупреждения о вредности для здоровья частого повторения таких действий. Эти ссылки становятся инструментом- «кондиционирования». Мы уже и на других примерах видели изменение способа «кондиционирования». Вплоть до этого времени привычки в высшем слое мирян оценивались почти исключительно в зависимости от отношения к ним других людей; они подлежали запрету, поскольку досаждали другим, могли быть им в тягость, показывали «отсутствие респекта». Теперь осуждаются сами привычки, а не то, как одни люди предстают перед глазами других. Это ведет к более радикальному вытеснению социально нежелательных влечений. Следование этим влечением выступает в качестве формы поведения, жестко соотнесенной с неприятными чувствами страха, стыда, вины, причем даже тогда, когда действие совершается без свидетелей. Многое из того, что называется нами «моралью» или «моральными причинами» и используется как средство «кондиционирования» детей, приспособления их к некоему социальному стандарту, с функциональной точки зрения родственно представлениям о «гигиене» и «гигиеническим причинам». Моделирование, осуществляемое с помощью таких средств, нацелено на превращение социально желательного поведения в автоматическое самопринуждение; в сознании индивида данное принуждение предстает как его собственное побуждение, отвечающее его заботам о своем здоровье или о своем человеческом достоинстве. Иначе говоря, оно выступает как поведение, желаемое им самим. Лишь с появлением такого способа закрепления привычек, т.е. господствующего в буржуазных слоях способа «кондиционирования», получают отчетливую форму конфликты между социально необоримыми силами влечений и схемами социальных требований. Эти конфликты превращаются в центральный пункт психологических теорий новейшего времени, в первую очередь, психоаналитической теории. Быть может, «неврозы» существовали всегда, но то, что сегодня наблюдается в качестве «неврозов», представляет собой определенную, исторически возникшую форму душевных конфликтов, которая требует психогенетического и социогенетического объяснения.

3

Указание на механизмы вытеснения содержится уже в процитированных стихах Бонвичино да Рива (пример «А»), Разница между тем, что ожидается от рыцарей и господ, и тем, что требуется от «Donnizelli» (пажей или слуг), заставляет вспомнить о социальном феномене, подкрепляемом множеством свидетельств. Господам неприятен вид того, что делают прислуживающие им подданные, и они оказывают давление на тех, кто в их непосредственном окружении имеет более низкий статус. Это способствует вытеснению и преодолению таких поведенческих форм, хотя самим господам еще не вполне удается предписываемое ими поведение. В стихе, обращенном к господам, говорится просто: когда сморкаешься, отвернись, чтобы ничего не попало на стол. Об употреблении носового платка пока нет упоминаний. Вряд ли следует думать, что его использование уже стало в этом обществе настолько самоочевидным, что не заслуживает упоминания в сочинении о хороших манерах. Прислуге, однако, прямо предписывается: если хочешь высморкаться, то используй не пальцы, но тряпицу. Эту интерпретацию данных двух стихов нельзя считать абсолютно достоверной. Но характерен сам факт: одни и те же отправления расцениваются как неприятные и непочтительные, если их осуществляют нижестоящие, и не вызывают стыда, когда речь идет о самих вышестоящих. Этот факт получает свое истинное значение при трансформации общества в направлении абсолютизма, т.е. когда при королевском дворе аристократия со всей своей иерархией сама превратилась в прислуживающий и зависимый слой. Об этом на первый взгляд парадоксальном феномене социально зависимого высшего слоя мы еще поговорим в иной связи. Пока что нам достаточно указать, что социальная зависимость и ее структура оказывают решающее воздействие на строение и схему ограничения аффектов. В приведенных примерах мы находим немало свидетельств того, что вместе с ростом зависимости высшего слоя усиливаются и ограничения. Не случайно, что «верх утонченности» или «деликатность» (причем не только в способе сморкания) достигается на той фазе развития, когда зависимость высшего слоя аристократии является максимальной, т.е. в период правления Людовика XIV (примеры «Н» и «I»).

Наличием этого зависимого высшего слоя объясняется также двойственность манер и инструментов цивилизации, по крайней мере на фазе их возникновения: они оказывают давление и требуют отказа от определенных форм поведения, но в то же самое время они сохраняют значение оружия, направленного против нижестоящих, будучи средствами социальной дистинкции. Носовой платок, вилка, тарелка и т.п. поначалу представляют собой предметы роскоши, наделенные ценностью социального престижа (пример «G»).

Социальная зависимость, характерная для следующего по времени высшего слоя, буржуазии, конечно, отличается по своему характеру от зависимости, в которой находилась придворная аристократия: первая является еще более значительной и обладает еще большей принудительной силой.

Доныне исследователи мало обращали внимания на удивительный феномен «работающего» высшего слоя. Почему они работают? Почему подчиняются этому принуждению, если они, как говорится, «властвуют», и над ними нет начальника, требовавшего бы от них этого?

Отвечая на этот вопрос, нам пришлось бы далеко уйти от нашей темы. Во всяком случае, понятна параллель с тем, что говорилось нами ранее о трансформации инструментов «кондиционирования» и моделирования. На придворно-аристократической фазе необходимость сдерживать стремления и аффекты обосновывалась прежде всего почтительностью, респектом по отношению к другим людям, в первую очередь к вышестоящим. На следующей фазе то, что принуждает к отказу от влечений, к их регулированию и контролю, в значительно меньшей мере репрезентируется определенными личностями. Иными словами, в первом приближении и без различения нюансов можно утверждать, что к сдерживанию и регулированию аффектов и влечений непосредственное отношение имеют менее заметные и безличные силы социальной взаимосвязанности, разделения труда, рынка конкуренции. Им соответствуют вышеупомянутые способы обоснования и «кондиционирования», предполагающие, что социально желательное поведение рассматривается индивидом как нечто ему присущее, как ero собственные внутренние побуждения, как продукт ero собственного желания. Это относится и к тому регулированию влечений, которое требуется для «работы»; это относится и ко всей схеме моделирования влечений в буржуазном индустриальном обществе. Разумеется, есть отличия между схемой преодоления аффектов (определяющей, какие из них сдерживаются, а какие нет, и какие нужно регулировать и трансформировать) на этой фазе и схемой, действовавшей на предыдущей, придворно-аристократической фазе. В одних случаях, когда это соответствует иного рода нуждам, буржуазное общество сильнее ограничивает влечения, в других — оно просто перенимает и перерабатывает аристократические ограничения. Влечения трансформируются в соответствии с изменившейся социальной ситуацией. Сильнее, чем ранее, проступают различные элементы, присущие разным национальным схемам подавления аффектов. Но в обоих случаях, и в придворно-аристократическом, и в буржуазном обществе XIX и ХХ вв., речь идет о высших слоях общества, взаимосвязанных в социальном отношении наиболее тесно. Нам еще следует показать, что возрастающая взаимосвязь высших слоев вообще играет центральную роль двигателя цивилизации.

 
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова