О ПРОЦЕССЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
К оглавлению
Глава VIII. О поведении в спальне
I. Примеры
А. XV в. Из «Stans puer ad mensam», английского свода правил, относящегося ко времени между 1463 и 1483 гг.
(A Book of Precedence. London, 1869. P. 63.)
215 And if that it forten so by nyght or Any tyme
That you schall lye with Any man that is better than you
Spyre hym what syde of the bedd that most best will ples hym,
And lye you on thi tother syde, for that is thi prow;
Ne go you not to bede before bot thi better cause the,
For that is no curtasy, thus seys doctour paler.
Если тебе пришлось разделить постель с человеком более высокого положения, то спроси его, какую сторону он бы предпочел. Не ложись в постель, пока не скажет более высокородный; иначе это не было бы куртуазно, как говорит доктор Палер.
223 And when you arte in thi bed, this is curtasy,
Stryght downe that you lye with fote and hond.
When ze haue talkyd what ze wyll, byd hym gode nyght in hye
For that is gret curtasy so schall thou understand.
Ляг в постель, вытянись прямо и скажи доброй ночи.
N.B. Чтобы облегчить понимание текстов, мы отказались здесь от точной передачи староанглийского письма. Филологически точно они воспроизведены в «A Book of Precedence».
В. 1530 Из «De civilitate morum puerilium» Эразма Роттердамского
(kap. XII, de cubiculo)
Sive cum exuis te, sive cum surgis, memor verecundiae, cave ne quid nudes aliorum oculis quod mos et natura tectum esse voluit.
Si cum sodali lectum habeas communem, quietus jaceto, neque corporis jactatione vel te ipsum nudes, vel sodali detractis palliis sis molestus1).
С. 1555 Из «Des bonnes moeurs et honnestes contenances» Пьера Броэ
(Lyon)
Et quand viendra que tu seras au lit
Après soupper pour prendre le délit
d’humain repos aucques plaisant some
si auprès de toi est couché quelque home
Tien doucement tous tes membres à droyt
Alonge toy, et garde à son endroyt
de le facher alors aucunement
pour te mouvoyr ou tourner rudement
par toy ne soyent ces membres descouvers
te remuant ou faisant tours divers;
Et si tu sens qu ‘il soit ja someillé
Fay que par toy il ne soyt esueillé2).
D. 1729 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля
(Rouen)
P. 55. On doit... ne se deshabiller, ni coucher devant personne; l’on doit surtout, à moins qu’on ne soit engagé dans le Mariage, ne pas se coucher devant aucune personne d’autre sexe.
Il est encore bien moins permis à des personnes de sexe différent, de coucher dans un mesme lit, quand ce ne serait que des Enfants fort jeunes...
Lorsque par une nécessité indispensable, on est contraint dans un voïage de coucher avec quelque autre de mesme séxe, il n’est pas bienséant de s’en aprocher si fort, qu’on puisse non seulement incommoder l’un l’autre, mais mesme se toucher; et il l’est encore moins de mettre ses jambes entre celles de la personne avec qui on est couché...
Il est aussi très indécent et peu honnète, de s’amuser à causer, à badiner...
Lorsqu’on sort du lit, il ne faut pas le laisser découvert ni mettre son bonnet de nuit sur quelque siége, ou en quelqu’autre endroit d’où il puisse étre aperçú3).
E. 1774 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля
P. 31. C’est un étrange abus de faire coucher des personnes de différents sexes dans une même chambre; et si la nécessité y oblige, il faut bien faire ensorte que les lits soient séparés, et que la pudeur ne souffre en rien de ce mélange. Une grande indigence peut seule excuser cet usage...
...Lorsq’on se trouve forcé de couche avec une personne de même sexe, ce qui arrive rarement, il faut s’y tenir dans une modestie sévere et vigilante....
.......................................................
Dès que l’on est éveillé, et que l’on à pris un temps suffisant pour le repos, il faut sortir du lit avec la modestie convenable, et ne jamais y rester à tenir des conversations ou vaquer à d’autres affaires... rien n’annonce plus sensiblement la paresse et la légéreté; le lit est destiné au repos du corps et non à toute autre chose4’.
II. Некоторые мысли о процитированных текстах
1
Спальная комната стала одной из самых «приватных» и «интимных» областей человеческой жизни. Подобно другим телесным отправлениям, «процедура сна» также постепенно переместилась «за кулисы» социального общения. Единственным легитимным, общественно санкционированным анклавом для этой функции — равно как для многих других — остается малая семья. Ее видимые и невидимые стены скрывают от взгляда других людей самое «приватное» и самое «интимное», то непреодолимо «животное», что входит в существование человека.
В средневековом обществе эта функция не была в такой степени приватизирована и обособлена от общественной жизни. Было чем-то совершенно обычным принимать гостей в комнате, где стояли кровати, причем сами кровати украшались, так как они, в качестве предметов престижа, обладали собственной ценностью. Было обычным то, что в одной комнате ночевало много людей; в высших слоях было принято, чтобы слуга спал в той же комнате, что и господин, а госпожа разделяла спальню со служанкой или служанками. В домах представителей прочих слоев в одной комнате часто спали мужчины и женщины1, а иной раз и оставшиеся у них на ночь гости2.
2
Тот, кто не спал прямо в одежде, раздевался донага. Миряне чаще всего спали голыми, члены монашеских орденов, в зависимости от строгости устава, — либо полностью одетыми, либо совершенно нагими. Правила ордена св. Бенедикта (отчасти восходящие к VI в.) предписывали членам ордена спать одетыми, даже не снимая пояса3. Согласно уставу клюнийского ордена XII в. — ордена богатого, могущественного и менее аскетичного, — монахи спали обнаженными. Цистерцианцы в своем реформаторском пыле вернулись к старым бенедиктинским правилам. В уставах орденов того времени нигде не говорится о ночном белье. Мы не находим никаких упоминаний о нем ни в эпосе, ни в рисунках, оставленных нам свидетелями-мирянами того времени. Это относится и к женщинам. Если кто-то ложился спать в дневной рубахе, то это бросалось в глаза, вызывало подозрения в том, что он хочет скрыть какое-то телесное уродство. Зачем же еще прикрывать тело? Чаще всего именно это и было причиной использования ночью одежды. В «Романе о фиалке» мы читаем, например, как служанка с удивлением спрашивает свою госпожу, почему она ложится в кровать в рубашке, а та объясняет, что из-за родимого пятна4.
Такая непринужденность в обнажении своего тела, свидетельствующая о существовавшей в те времена границе стыда, хорошо видна также на примере бань и связанных с ними нравов. Позже не раз с удивлением отмечали, что рыцарю в бане прислуживали женщины; они же часто приносили ему в постель питье. В городах часто наблюдалось, что перед тем, как идти в баню, раздевались дома и шли нагишом. «Сколько раз мы видели, — пишет наблюдатель, — как муж выходит из дома в одних подштанниках и идет в баню по переулку, сопровождаемый своей обнаженной женой и нагими детьми... Сколько раз видел я совершенно обнаженных девиц десяти, двенадцати, четырнадцати, шестнадцати и восемнадцати лет, совсем нагих или едва прикрытых каким-то рваньем либо драными полотенцами, как говорится в сих землях: прикрыв только срам и задницу. Так они прямо днем и ходят с банными принадлежностями в руках по длинным переулкам. А рядом идут уже совсем нагишом мальчишки двенадцати, четырнадцати, шестнадцати лет...»5.
Такая непринужденность постепенно исчезает на протяжении XVI в., а затем и вовсе сходит на нет в XVII, XVIII и XIX вв., сначала в высших слоях, затем и в низших. Но до тех пор жизненные формы предполагали незначительную дистанцированность индивида от созерцания обнаженного тела, по крайней мере, в соответствующих местах. Это считалось чем-то само собой разумеющимся, в отличие от первой фазы Нового времени. В заметках о Германии мы можем прочитать: «Удивление вызывает то, что нагота была повседневным явлением вплоть до XVI в. Всякий полностью обнажался перед тем, как идти спать, и ничем не прикрывал себя в бане»6. Разумеется, это относится не только к Германии. Люди менее стеснительно относились к своему телу, как и ко многим телесным отправлениям; можно сказать, что они относились к ним по-детски. Нравы спальни демонстрируют это не меньше, чем банные обычаи.
3
Специальное ночное белье появляется примерно в то же время, что и вилка или носовой платок. Как и другие «орудия цивилизации», оно очень медленно пролагает свой путь по Европе. Как и они, ночное белье представляет собой символ той радикальной трансформации, которую претерпевали в это время люди. Растет их чувствительность ко всему, что может войти в соприкосновение с их телом. Стыдливость проникает в поведение, ранее не связанное с таким чувством. Описанный еще в Библии психический процесс: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги», т.е. смещение границы стыда, сдвиг в сдерживании влечений, повторяется, как это не раз случалось в истории. Непосредственность, с которой люди обнажались перед другими, исчезает наряду с отсутствием стеснительности при удовлетворении прочих своих нужд на глазах у других. В общественной жизни вид обнаженного тела перестал быть чем-то само собой разумеющимся. Это сопровождалось возрождением традиции его художественного изображения в искусстве: созерцание обнаженного тела в значительно большей степени переходит в мир сновидений и мечтаний. Если воспользоваться терминами Шиллера, то, что было «наивным» на предшествующей фазе, теперь стало «сентиментальным».
В придворном обществе Франции утреннее пробуждение и отход ко сну, по крайней мере у высших персон, становятся событиями публичной жизни, а потому ночная рубашка (как и любое платье, предназначенное для показа другим) украшается. Теперь она служит представительским целям. Перемены происходят здесь вместе с социальным подъемом более широких слоев. Все связанное с тем, как человек встает с постели или ложится в нее, приобретает интимный характер, исключается из поля зрения посторонних и делается достоянием малой семьи.
Послевоенные поколения и относящиеся к этому времени книги о хороших манерах с известной иронией (иной раз и с содроганием) отзываются о том периоде, когда подобное отношение к таким проявлениям «постельной жизни», как сон, одевание и раздевание, с особой строгостью исключались из общественной жизни. Даже говорить о них не полагалось в силу довольно суровых запретов. В одной английской книге о манерах, вышедшей в свет в 1936 г.7, говорится — пусть с некоторым преувеличением, но с достаточными основаниями — следующее: «During the Genteel Era before the War, camping was the only way by which respectable writers might approach the subject of sleep. In those days ladies and gentlemen did not go to bed at night — they retired. How they did it was nobody’s business. An author who thought differently would have found himself excluded from the circulating library1)». Начиная с войны, здесь также произошло известное ослабление запретов и движение в противоположном направлении. Очевидно, это связано с растущей социальной мобильностью, с распространением спорта, туризма, путешествий, со сравнительно ранним обособлением молодых людей, начинающих жить вне семьи. Переход от ночной рубашки к пижаме, т.е. к костюму более «социальному», можно считать симптомом этих перемен. В этом случае речь также не идет о возврате к прошлому, т.е. к уменьшению чувствительности и стыдливости, к раскованности и неупорядоченности влечений, но о появлении более свободной формы, в достаточной мере соответствующей и нашему продвинутому стандарту стыдливости, и специфическим ситуациям современной общественной жизни. «Церемония сна» теперь не настолько интимна и обнесена стенами, как на предшествующей фазе. Возникло значительное число ситуаций, когда, отходя ко сну, одеваясь или раздеваясь, человек оказывается перед глазами других. Вследствие этого ночное или нижнее белье преобразуется таким образом, чтобы носящий его не «стыдился», когда его увидят другие. На предшествующей фазе ночное белье связывалось с чувствами стыда именно из-за своей неоформленности. Его можно было видеть только в узком семейном кругу. Ночная рубашка XIX в. знаменует собой эпоху, когда, с одной стороны, чувствительность и стыдливость, вызываемые обнажением собственного тела, зашли столь далеко, что следовало целиком скрывать все его части даже в семейном кругу. С другой стороны, ночная рубашка представляет собой реквизит той эпохи, когда «интимное» и «приватное» не были сколько-нибудь обусловлены социальными формами именно в силу своей исключительной обособленности от общественной жизни. Характерной для общества XIX в., а в немалой мере и для нашего времени, является своеобразная связь между перенесенной вовнутрь и сделавшейся внутренним принуждением чувствительностью и моралью, с одной стороны, и «неоформленностью интимного» — с другой8.
4
Приведенные примеры дают представление о том, как происходили эти процессы «интимизации» и приватизации «процедуры сна», ее исключения из публичной сферы. Они показывают, как предписания, даваемые молодым людям, вместе со сдвигом границы стыда приобретали подчеркнуто морализаторский характер. В Средневековье (пример «А») требуемая от молодого человека скромность в основном обусловливалась отношением к другим, обосновывалась необходимостью проявлять почтение к «лучшим» людям, т.е. занимающим более высокое социальное положение: «Если тебе пришлось делить постель с лучшим человеком, то спроси его, какую сторону он предпочитает, и не ложись в постель, пока он тебе о том не скажет, ибо иначе было бы не куртуазно». В свободном переводе французских стихов Пьера Броэ на немецкий, осуществленном Иоганном Сульпицием, господствует тот же подход: «Не трогай своего соседа, пока он спит; смотри, чтоб он из-за тебя не проснулся» и т.д. У Эразма звучит, скорее, моральное правило, требующее определенного поведения не ради другого, но ради «самого себя»: «Когда ты раздеваешься или одеваешься, думай о приличии». Но мысль об общественных нравах, о мнении других все же преобладает. Контраст с более поздними временами особенно заметен, если вспомнить, что предписания, вроде тех, что давал доктор Палер (пример «А»), адресовались людям, которые ложились спать обнаженными. Чужие друг другу, не связанные какими-либо семейными или домашними узами люди спокойно разделяли одну постель, и, судя по тому, как обсуждается это вопрос, еще во времена Эразма это считалось само собой разумеющимся и ни в коей мере не предосудительным.
Приводимые цитаты из сочинений XVIII в. непосредственно не продолжают ту же традицию, поскольку предписания обращены уже не только и не столько к высшему слою. Но к тому времени уже и в других слоях не считалось чем-то самоочевидным, что молодой человек делит постель с кем-то другим: «Если тебе во время путешествия по необходимости приходится делить постель с другим лицом, то не приличествует не только к нему приближаться, поскольку можно помешать ему спать, но и его касаться» (Ла Салль, пример «D»). Далее мы читаем: «Не следует ни раздеваться, ни ложиться в постель на глазах у другого».
В издании 1774 г. опять исключены все детали. Тон также делается более резким: «Если ты вынужден делить постель с лицом того же пола, что иной раз случается», то «il faut se tenir dans une modestie sevère et vigilante2’» (пример «Е»). Это уже тон морального требования. Основания предписания не проговариваются, они становятся неприятными для взрослых. Ребенок же по угрожающему тону должен почувствовать, что данная ситуация связана с опасностью. Чем больше взрослые принимают свои чувства неприятного и постыдного за «естественные», а цивилизованную скованность влечений — за нечто само собой разумеющееся, тем непонятнее для них факт, что ребенок «от природы» не ведает об этих чувствах. Дети принудительно «подгоняются» к этому порогу чувствительности взрослых, но они неизбежно нарушают социальные табу, поскольку еще к ним не приспособились. Они нарушают границы стыдливости взрослых и вступают в опасную зону собственных аффектов, а с некоторыми из аффектов не так-то легко справиться. Взрослые не объясняют им своих требований к поведению, да они и не в состоянии их объяснить. Сам взрослый «кондиционирован» так, что он более или менее автоматически выбирает формы поведения, отвечающие социальному стандарту. Любое другое поведение, любое нарушение запретов или правил его общества означает для него опасность обесценения того самоконтроля, которому он сам себя подвергает. В характерном эмоциональном тоне, в агрессивности, в выражающей угрозу суровости, столь часто сопровождающих моральные требования, находит выражение ощущение той опасности, что несет с собой любое нарушение запретов. Нарушение данных требований ведет к утрате динамичного равновесия всех тех, для кого стандартное поведение в обществе стало чуть ли не «второй натурой». Этот тон, эта суровость представляют собой симптомы страха, появляющегося у них при малейшей угрозе, направленной на структуру их влечений, равно как и на их социальное существование, на порядок их социальной жизни.
Вместе со сдвигом границы стыда и ростом дистанции между взрослыми и детьми возникает целый ряд специфических конфликтов между взрослыми, равно как между взрослыми и детьми, плохо подготовленными к «кондиционированию». Этим объясняется и немалое число особенностей структуры цивилизованного общества, поскольку в его основании лежит изменившаяся ситуация. Сама она была сравнительно поздно осознана обществом, прежде всего узкой профессиональной группой, занятой воспитанием. Лишь со временем, вместе с наступлением «века ребенка», эта увеличившаяся дистанция между ребенком и взрослым попадает в поле внимания, а за ребенком признается право вести себя не так, как должен взрослый. В семейный круг начинают внедряться соответствующие советы и предписания. Но в течение долгого предшествующего периода и на детей распространялись суровые, перегруженные моральными запретами предписания. И сегодня еще нельзя сказать, что они исчезли.
Примеры поведения в спальне дают нам некоторое представление о том, как медленно продвигалась вперед данная тенденция в рамках светского воспитания и как она постепенно достигла своей окончательной формы.
Вряд ли нужно еще раз подробно говорить о направленности этого развития. Так же как и в случае еды, здесь постепенно растет стена, воздвигаемая между людьми. Это стена стеснительности, регулирования аффектов, которая с помощью «кондиционирования» устанавливается между их телами. Все более неприятные чувства связываются с необходимостью делить постель с другими (за исключением тех, кто принадлежит к семейному кругу), т.е. с посторонними. Там, где не царит нужда, даже в рамках семьи становится обычным иметь для каждого ее члена отдельную кровать, а в средних и высших слоях — и отдельную спальню. Дети с самого раннего возраста приучаются к такой дистанции от других, к изоляции, меняющей их привычки и опыт. Если посмотреть, насколько самоочевидным казалось в Средние века то, что люди спали в одной кровати с посторонними, что взрослые и дети делили одну постель, то мы можем оценить глубокое изменение межчеловеческих отношений и поведения, затронувшее весь порядок жизни. Тогда мы увидим и то, что вплоть до последней по времени фазы процесса цивилизации постель и тело совсем не считались зонами психической опасности.
Примечания
1 См.: Rudeck W. Geschichte der öffentlichen Sittlichkeit. Jena, 1887. S. 397.
2 Wright Th. The Home of other Days. L., 1871. P. 269.
3 Jöckler O. Askese und Mönchstum. Frankfurt, 1897. S. 364.
4 См.: Wright Th. Ор. cit.; Cabanès. Moeurs intimes du temps passé. Ор. cit. Ser. 2. P. 166. Ср. также: Zappert G. Über das Badewesen in mittelalterlicher und späterer Zeit // Archiv für österreichischen Geschichtsquellen. Wien, 1859. Bd. 21.0 роли кровати в домашнем хозяйстве см.: Coulton G.G. Social Life in Britain. Cambridge, 1919, P. 386, где коротко и ясно говорится о малом числе кроватей и о самоочевидности того, что одна кровать предназначалась для многих людей.
5 Bauer M. Das Liebesleben in deutschen Vergangenheit. В., 1924. S. 208.
6 Rudeck W. Ор. cit. S. 399.
7 Houpton Dr., Balliol A. Bed Manners. L., 1936. P. 93. 8 Конечно, было предостаточно возражений против пижамного костюма. По своей аргументации представляет интерес следующее американское свидетельство («The People», 26.07.1936):
«Strong men wear no pyjamas. They wear night-shirts and disdain men, who wear such effeminate things as pyjamas. Theodore Roosevelt wore nightshirts. So did Washington, Lincoln, Napoleon, Nero and many other famous men.
These arguments in favour of the night-shirt as against pyjamas are advanced by Dr. Davis, of Ottawa, who has formed a club of night-shirt wearers. The club has a branch in Montreal and a strong group in New York. Its aim is to re-popularise the night-shirt as sign of real manhood». («Сильные мужчины не носят пижамы. У них в ходу ночные рубашки, и они презирают тех мужчин, которые надевают пижамы, столь распространенные среди женщин. Теодор Рузвельт носил ночную рубашку. Так же поступали и Вашингтон, и Линкольн, и Наполеон, и Нерон, и многие другие знаменитые мужи. Подобные аргументы в пользу ночных рубашек и против пижам выдвигаются ныне д-ром Дэвисом из Оттавы, создавшим клуб любителей ночных рубашек. У клуба есть отделение в Монреале, а также сильная группа поддержки в Нью-Йорке. Целью его деятельности является популяризация ночной рубашки как признака настоящей мужественности». — А. Р.) Это явно говорит о широте распространения пижамного костюма за короткое время после войны.
Очевидно и то, что с какого-то времени женщины стали все реже носить пижамы. На ее место становится некий дериват длинного вечернего платья, что выражает сходные социальные тенденции, а именно, реакцию против «уподобления женщин мужчинам», равно как тенденцию социального отличия и, наконец, простую потребность в гармонии между вечерним и ночным платьем. Именно здесь хорошо заметно отличие между ночной сорочкой новой формы и ночной рубашкой прошлого, в связи с которой речь выше шла о «неоформленности интимного».«Ночная рубашка» наших дней более напоминает платье.
