См. также очерк  Маколея о Бэконе; справка о Б.

К Бэкону полностью применима характеристика, данная Ф. Энгельсом деятелям эпохи Возрождения, которые не стали еще рабами разделения труда: "Что особенно характерно для них, так это то, что они почти все живут в самой гуще интересов своего времени, принимают живое участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии ... Отсюда та полнота и сила характера, которые делают их цельными людьми" [2] Крупнейший политический деятель Англии первой четверти XVII в., юрист, лелеявший идею реформы средневекового права, философ, социальный мыслитель,. историк, литератор, публицист - вот далеко не полный перечень граней культурно-исторического феномена, имя которому - Бэкон. 

И все же потомкам он известен прежде всего как выдающийся философ-материалист и основоположник экспериментирующей науки. История, как это часто бывает, произвела строгий, но в конечном счете справедливый отбор, высветив в творческом наследии мыслителя и политика непреходящее и оставив в тени другие стороны его деятельности, многие из которых представлялись современникам (и действительно были) не менее важными. 

Новая вспышка исследовательского интереса к Бэкону, и прежде всего к Бэкону-философу, произошла в 60 - 70-х годах нашего века, после того как в 1961 г. было отмечено 400-летие со дня его рождения. В 1968 г. в США переиздано наиболее полное собрание сочинений Ф. Бэкона, впервые опубликованное в 50 - 70-х годах прошлого века его соотечественниками Дж. Спеддингом, Р. Эллисом и Д. Хитом [3]. В СССР двумя изданиями вышел двухтомник, включивший важнейшие философские труды Ф. Бэкона [4]. Закономерен интерес и к личности этого человека, жившего в эпоху перехода от средневековья к новому времени [5] 

Данный очерк далек от того, чтобы претендовать на роль всесторонней характеристики Фрэнсиса Бэкона. Он, скорее, - первый опыт, имеющий целью показать становление личности и идей Бэкона в сопряженности с конкретно-исторической обстановкой эпохи, очертить основные контуры его политической деятельности. По необходимости бегло говорится в нем о философских идеях Бэкона [6], подробнее освещаются вопросы парламентской и государственной деятельности философа, его литературные н исторические штудии, которые, с одной стороны, имеют самостоятельное значение для всех, кто интересуется английской историей XVI - XVII вв., а с другой - выполняют роль своего рода историко-политического комментария к философской теории Бэкона. Другими словами, это - опыт политической биографии философа. 

Детство Бэкона - он родился 22 января 1561 г. - прошло в лондонской резиденции отца Йорк-хаузе, на берегу Темзы, по соседству с дворцом королевы. Расположение Порк-хауза довольно точно отражало и то место, которое занимала семья Бэконов в придворной иерархии Елизаветы Тюдор. 

Отец Фрэнсиса Николас Бэкон являл собой типичный образец "новой знати", []пришедшей на смену старой родовитой аристократии и занявшей ключевые позиции в политической жизни тюдоровской Англии. Н. Бэкон сумел получить высокое по тому времени образование: он окончил колледж Корпус-Кристи в Кембридже со степенью бакалавра искусств, изучал право в лондонской юридической корпорации Грейз-Инн, а на досуге читал сочинения древнегреческих философов. Благодаря природной сметке, профессиональной хватке и умению держать себя с власть имущими, Н. Бэкон достиг весьма высоких ступеней на поприще юридической и государственной карьеры. В течение 20 лет он занимал должность лорда-хранителя печати, одну из наиболее высоких при елизаветинском дворе. Н. Бэкон пользовался расположением и дружбой всесильного советника королевы Уильяма Сесила, будущего лорда Бэрли, с которым к тому же находился и в родственных связях: оба были женаты на дочерях Энтонк Кука, бывшего при Генрихе VIII воспитателем наследного принца Эдуарда. 

Мать Фрэнсиса, урожденная Анна Кук, была образованнейшей женщиной своей эпохи. Она в совершенстве владела латынью, древнегреческим, итальянским и французским языками. Фанатичная пуританка, Анна Бэкон поддерживала личные контакты и переписку с ведущими теологами-кальвинистами Англии и континентальной Европы. Ей принадлежит перевод на английский язык ряда богословских трактатов. 

Атмосфера придворных интриг и политических схваток заполняла покои и залы Йорк-хауза. Кухня "большой политики" составляла содержание домашних бесед. Сопряженность личных дел, интересов, наклонностей с проблемами общегосударственными была одной из наиболее отличительных черт жизненного уклада Бэкона. "Бэкон изощрил свой ум общественными делами, - заметил А. И. Герцен, - он на людях выучился мыслить" [7]. 

Весной 1573 г., после завершения домашнего образования, 12-летний Фрэнсис и его брат Энтони, которому исполнилось 15, были отправлены в Кембридж, в Тринити-колледж. К этому времени твердыни средневековой университетской схоластики были в значительной степени поколеблены двумя поколениями английских гуманистов. Поколеблены, но не уничтожены. Университетское образование продолжало оставаться оторванным от действительных потребностей жизни. Много лет спустя Бэкон с горечью писал, что в Англии нет учебного заведения, где бы давалось образование, необходимое для государственной деятельности, где бы молодые люди "прежде всего изучали (помимо других наук) историю, новые языки, политические книги и трактаты, чтобы затем приступить к государственной службе более подготовленными и сведущими" [8] 

Именно здесь, в стенах Тринити-колледжа, Бэкон впервые осознал бесплодие схоластических штудий, освященных авторитетом Аристотеля [9], причесанного в соответствии с философскими вкусами самих схоластов. Это отрицательное отношение к средневековому аристотелизму Бэкон сохранил на всю жизнь. И, может быть, именно в эти годы впервые посетила его дерзновенная идея пересмотра всей системы человеческих знаний. Обучение в Тринити-колледже пришлось прервать из-за чумы, свирепствовавшей в Англии с лета 1574 г. В 1576 г. Фрэнсис и Энтони поступают в качестве студентов в Грейз-Инн. Но уже через несколько месяцев отец добивается зачисления 15-летнего Фрэнсиса в состав английского посольства во Франции. Жизнь в Париже, посещение Блуа, Тура, Пуатье, непосредственное участие в выполнении дипломатических поручений способствовали расширению кругозора юного дипломата. 

Внезапная смерть отца в феврале 1579 г. принуждает Бэкона вернуться на родину. Младший сын, он получил весьма скромное наследство. Пришлось всерьез задуматься о своем будущем. Без особого энтузиазма Фрэнсис вновь поступает в Грейз-Инн, где тщательно штудирует "общее право". Юридическая карьера его складывалась удачно. Уже в 1582 г. он получил адвокатский чин барристера, а четыре года спустя, в возрасте 25 лет, стал одним из руководителей коллегии барристеров. 

Но все эти успехи не удовлетворяли Бэкона. Если уж говорить о праве, то и в нем он хотел быть реформатором. Две страсти, противостоя и противореча друг другу, сливались в этом человеке - философия и политика, желание познать тайны мироздания, дать новое направление научным штудиям и страсть к высоким постам, богатству, известности, славе. Бэкон всю жизнь верил, что именно успех политической карьеры, власть и деньги дадут ему в руки ключи для осуществления первой и главной его мечты. "Вот почему, - признавался он впоследствии, - обратился я к политике и счел необходимым добиваться расположения влиятельных друзей" [10]. Но и это признание объясняет еще не все. В одном из своих сочинений Бэкон прямо осуждал тех античных философов, которые в угоду своему спокойствию удалялись от общественных дел. Быть в гуще жизни, непосредственно участвовать в политических делах - вот идеал, которому, по его мысли, должен следовать настоящий философ. 

В 1584 г. Бэкон был впервые избран в палату общин от Малкомба (графство Дорсет) и потом заседал в ней регулярно. Начало его парламентской деятельности совпало с резким обострением борьбы против католических заговоров в стране и за ее пределами, которая приняла характер борьбы за национальную самостоятельность страны перед лицом европейской католической реакции. Угроза иностранного вторжения способствовала временной консолидации разнородных социальных групп английского общества. Сведения о парламентской деятельности Бэкона в этот период крайне скудны. Его имя упоминается в парламентских документах 1584 г. и 1586 г. среди ораторов, выступавших по вопросу о суде над Марией Стюарт, а также в числе членов специального комитета, созданного в связи с обсуждением этого вопроса. 

Политическая позиция Бэкона в эти годы была выражена им четко и определенно. В "Письме-совете" королеве, написанном в середине 80-х годов, он отмечал, что Англии противостоят в Европе прежде всего два государства - Шотландия и Испания, и склонялся к мысли о целесообразности союза с Францией как важного гаранта против экспансионистских устремлений Испании [11]. 

Не прошел Бэкон в "Письме-совете" и других сочинениях этих лет и мимо религиозных распрей, которые приобретали все более острый и принципиальный характер, отражая растущие противоречия между различными классами английского общества. Реформация, проведенная в Англии в правление Генриха VI Ни Эдуарда VI и закрепленная в первые годы правления Елизаветы, все меньше удовлетворяла новые социальные группы: буржуазию и обуржуазившееся дворянство - джентри. Эта неудовлетворенность становилась тем сильнее, чем значительнее отступала подчиненная правительству англиканская церковь от идей кальвинизма. По существу, реформация оказалась половинчатой. Сохранялся епископат, церковное землевладение. Оставались без изменения многие элементы догматики и культа. В середине 60-х годов правительство взяло жесткий курс на установление полного единообразия в вопросах церковной организации и вероисповедания. Реакцией на этот курс и политику абсолюгизма в целом стал пуританизм. Буржуазный лозунг "дешевой церкви" нашел в Англии, сделавшей в XVI в. важный шаг по пути развития капиталистических отношений, благодатную почву. Вместе с тем официальному англиканству противостояла католическая оппозиция, подогревавшаяся из-за рубежа. 

Еще в стенах Кембриджа Бэкон имел возможность наблюдать за острой схваткой двух религиозно-политических партий. Одну из них составляли сторонники официального англиканства во главе с магистром Джоном Уитгифтом - будущим архиепископом Кентерберийским. Вторую, пуританскую партию, возглавлял Томас Картрайт - переводчик на английский язык "Книги Дисциплины", ставшей своего рода программой пуританской оппозиции 70-х годов XVI в. 

Казалось бы, эти обстоятельства, а также влияние матери, постоянно побуждавшей детей к углубленному восприятию теологических доктрин и тщательному соблюдению религиозных обрядов, должны были привести Бэкона к активному участию в этой борьбе. Однако у нас нет никаких данных, которые подтверждали бы такое предположение [12]. Вероятно, уже в Кембридже у Бэкона зародилось чувство неприятия религиозной распри, усилившееся во время пребывания во Франции, где еще хорошо помнили события Варфоломеевской ночи. Во всяком случае, проблемы религиозной. догматики и церковной организации редко привлекали его внимание сами по себе. Когда же он к ним обращался, тон его рассуждений оставался спокойным и деловым. И это - в век фанатичных, пылающих непримиримым гневом трактатов и проповедей, бичующих враждебные секты и вероучения! 

К религиозным проблемам Бэкон подходит с сугубо светской политической меркой, заботясь прежде всего о стабильности государственных дел. Ему чужды настроения пуритан, "движимых опрометчивой ненавистью ко всем церемониям и порядкам времен римской церкви (как если бы все они без различия были суеверными и грязными) и ведомых болезненным подражанием некоторым протестантским церквам". В то же время он считает эти настроения скорее обидными для церковных и светских властей, нежели враждебными. В английской реформации Бэкон выделяет три важных момента: "удержание внутри королевства значительных денежных средств, которые прежде стягивались в Рим", закрытие монастырей, освобождение английских королей от подчинения внешним политическим силам [13]. Своеобразная охранительная позиция в вопросах религии обусловила и его отношение к правительственным преследованиям папистов и пуритан. Он рекомендует прибегать к репрессиям против тех и других лишь в случае их публичных выступлений или других действий, наносящих вред государству. 

Гораздо больше, чем противоборство англикан, католиков и пуритан, Бэкона привлекали занятия философией, историей, искусством. Мировоззрение Бэкона изначально складывалось как светское в своей основе. Его молодость совпала с порой бурного цветения английской гуманистической культуры. Современниками Бэкона были выдающиеся поэты и драматурги, филологи и антикварии, мореплаватели и пираты, люди холодного ума и горячих страстей - Фрэнсис Дрейк и Уолтер Рэли, Томас Смит и Уильям Кемден, Джон Лили и Томас Нэш, Эдмунд Спенсер и Филипп Сидни, Роберт Грин и Томас Кид, Кристофер Марло и Уильям Шекспир... 

В молодости Бэкон увлекался театром. Еще в 1588 г. он участвовал в написании и постановке студентами Грейз-Инн спектакля-маски "Беды короля Артура" - первой обработки для английской сцены легенды о короле Артуре [14]. На рождество 1594 г. в Грейз-Инн была поставлена маска с латинским названием "Gesta Grayorum" ("Деяния грейитов"), одним из авторов ее являлся Бэкон. В эту же ночь в Грейз-Инн труппа лорда-камергера поставила "Комедию ошибок", которую шекспироведы обычно отождествляют с одноименной пьесой Шекспира [15]. Встреча двух гениев английской культуры знаменательна. По-своему символично, что именно в пьесе "Деяния грейитов" Бэкон впервые выразил идеи, позднее развитые им в философских работах и литературно-публицистических эссе. Один из персонажей пьесы - второй советник принца - провозглашает необходимость "покорения творений природы", "достижения, исследования и открытия всего, что есть сокрытого и тайного в мире" [16]. Ренессанс, любивший театр и сам остававшийся несколько театральным, как бы передавал полномочия претендовавшему на строгую стройность веку философов и математиков. Впервые высказанные в "Деяниях грейитов" и записках 90-х годов идеи Бэкона получили развитие .в последующих философских трудах и "Новой Атлантиде". 

Вероятно, уже в 80-е годы Бэкон отдает дань и серьезным занятиям философией. Именно тогда философия в Англии перестала быть достоянием "университетских умов". Наиболее просвещенные лондонские аристократы сделали ее почетной гостьей парадных залов своих дворцов. В 1583 - 1585 гг. в Англии жил Джордано Бруно, написавший здесь основные трактаты, излагающие принципы его философии. Мы не знаем, присутствовал ли Бэкон на диспутах с участием Ноланца. Трудно, однако, предположить, что пребывание Бруно в Лондоне, тот глубокий резонанс, который оно вызвало в мыслящих кругах английского общества, прошли мимо внимания Бэкона, тем более что сам он называл Бруно в числе "новаторов" философии. 

Именно в эти годы Бэкон написал первый и, к сожалению, несохранившийся философский трактат "Величайшее порождение времени", где с молодой энергией и отвагой выдвинул идею реформы всего человеческого знания и сформулировал понятие нового, индуктивного метода, которое, по словам издателя и крупнейшего знатока его философского наследия Эллиса, "определило характер всех его теорий", оставаясь их душой, животворящим началом [17]. Но потребовалось долгих 35 лет напряженной работы бэконовского интеллекта, прежде чем эта идея отлилась в чеканные афоризмы "Нового Органона", придав особый многозначительный смысл всему, что за эти годы вышло из-под его пера. 

К началу 90-х годов относится знакомство Бэкона с графом Эссексом, который вскоре становится его сановным покровителем. О характере их отношений написано немало страниц [18]. Интерес историков детерминирован финалом этой дружбы-патронажа - выступлением Бэкона в качестве обвинителя на процессе, приведшем Эссекса на плаху. Взаимоотношения молодого знатного вельможи, экстравагантного и блестящего баловня судьбы, и далекого от преуспеяния, привыкшего к долгам юриста нельзя считать чем-то исключительным для своего времени. Мы не случайно употребили выше формулу "дружба-патронаж"; она точно передает характер отношений Бэкона и Эссекса, вписанных в систему фаворитизма тюдоровской и стюартовской Англии. Двор Елизаветы представлял собой не только средоточие гуманистической культуры и образованности, но и арену тайных и явных интриг, взаимного шпионажа и доносов, коррупции и сервилизма. В одном из писем Энтони Бэкона приводится весьма популярное в те дни четверостишие, характеризующее нравы двора: 

Начиная с 1592 г. Бэкон составляет для Эссекса многочисленные проекты и предложения, которые последний от своего имени представляет королеве. Но надо отдать должное и графу. Он употребляет все свое влияние, чтобы обеспечить продвижения Бэкона по служебной лестнице. Однако его усилия не приносят никаких результатов. Бесплодными остаются и собственные попытки Бэкона заручиться поддержкой другой дворцовой партии, возглавлявшейся Бэрли. Высокопоставленный родственник оставался глух к просьбам племянника. Его куда больше волновала карьера собственного сына Роберта Сесила. 

Положение Бэкона резко осложнилось после парламентской сессии 1593 г., неожиданно выдвинувшей его на роль руководителя оппозиции в палате общин. Королева запросила от парламента субсидию, втрое превышавшую обычную. Запрос представил в палату Роберт Сесил. Лорды согласились с требованием королевы. Бэкон выступил против решения верхней палаты. По выражению Маколея, "отрывки бэконовской речи дышат духом Долгого парламента" [21]. Находя в стремлении лордов навязать палате общин совместное обсуждение размера субсидии прямое посягательство на традиционные права нижней палаты осуществлять контроль над ассигнованиями короне, Бэкон призвал ее членов отстаивать свои привилегии. Что касается самой субсидии, то он прямо заявил, что ее размеры превышают разумные нормы. Прежде чем вся сумма была бы выплачена, джентльменам пришлось бы продать всю серебряную, а фермерам - медную посуду [22]. Он предлагал растянуть выплату хотя бы на шесть. лет, - иначе, вызвав взрыв недовольства, бремя налога принесет короны больше вреда, чем пользы. 

Есть все основания считать, что речь Бэкона произвела необходимое впечатление на палату общин, тем более, что он был первоклассным оратором. Характеризуя его ораторские способности, драматург Бен Джонсон скажет впоследствии: "Никогда ни один человек не говорил глубже, весомей или допускал меньшую суетность, меньшую ветреность в своей речи... Каждый, кто слушал его, опасался лишь того, что речь. закончится" [23]. 

Но речь произвела впечатление не на одну только палату. Двор реагировал немедленно и, разумеется, резко отрицательно. Надежды на скорое достижение высоких должностей стали еще более иллюзорными. Когда год спустя Бэкон при поддержке Эссекса попытался добиться утверждения в должности генерального прокурора, при дворе вспомнили об инциденте с субсидией. Королева ждала не только извинений, но и гарантий на будущее. В письме к Бэрли Бэкон расточает пространные заверения в верноподданничестве. Что же до вопроса о субсидии, замечает Бэкон, то он полагал, что "разнообразие мнений в совете так же допустимо, как диссонанс в музыке, делающий ее более совершенной" [24]. Увы! Музыкальные вкусы начинающего политического деятеля и королевы явно не совпадали. 

После года проволочек королева назначила генеральным прокурором Эдварда Кока, занимавшего до этого пост генерального адвоката короны. В том, что выборы пал на Кока, помимо его возраста (он был на девять лет старше Бэкона) и опыта, могла сыграть свою роль и его позиция в последнем парламенте. В отличие от Бэкона будущий лидер судейской оппозиции абсолютизму предпочел тактике активного противодействия молчаливое выжидание. С этого времени зарождается враждебное противостояние Бэкона и Кока, ставшее "одним из постоянных факторов английской политической жизни на протяжении 30 лет" [25]. 

После неудачи с назначением на должность генерального прокурора Бэкон при покровительстве Эссекса пытается получить освободившееся место генерального адвоката, но и эти попытки оказываются тщетными. Впрочем, ходатайства Эссекса могли, как он сам признавался, сыграть и отрицательную роль [26]. Его отношения с Елизаветой к середине 90-х годов становились все более неровными. Поэтому дряхлеющая королева могла числить за Бэконом не только его собственные "грехи", но и переносить на него недовольство приевшимся фаворитом. 

Годы ожиданий и неустроенности, стесненное финансовое положение, внезапно свалившиеся болезни - все это, естественно, выбивало из колеи. Одно время Бэкон подумывал даже оставить службу и, вернувшись в Кембридж, целиком посвятить себя науке. Кто знает, может быть, потомки бы выиграли, прими Бэкон такое решение. Но он отгоняет эти мысли, вновь и вновь пытаясь смягчить неприязнь двора. 

Собравшийся в 1597 г. парламент открывает перед Бэконом возможность еще раз испытать свои качества политика. Англия переживала тяжелое время. Начиная с 1593 г. тянулась непрерывная цепочка голодных, неурожайных лет. Толпы бродяг и нищих, заполнявшие английские дороги, еще более увеличились после отмены в 1593 г. введенного в конце XV в. ограничения на огораживания общинных земель. С еще большей интенсивностью, чем раньше, "пахотная земля, которая не могла быть обработана без людей и слуг, обращалась в пастбище, легко охраняемое несколькими пастухами" [27]. Изгнанные с земли крестьяне пополняли армию бездомных бродяг, соединялись в отряды, нападавшие на хлебные обозы, склады, корабли. Драконовские меры правительства - в одном только графстве Сомерсет было казнено 40, заклеймлено 35, наказано плетьми 37 человек - не достигали эффекта [28]. Хмурое британское небо предвещало грозу. В этой обстановке правительство Елизаветы вынуждено было пойти на созыв парламента. 

Парламентские документы свидетельствуют, что депутат от Саутгемптона Фрэнсис Бэкон выступил инициатором двух биллей - об увеличении пахотных земель и о росте сельского населения. Билли предусматривали, что земли, обращенные в пастбища со времени вступления на престол королевы Елизаветы, должны стать снова пашнями. Таким образом в подновленном виде восстанавливался прежний курс Тюдоров на ограничение огораживаний. Эти предложения вполне отвечали настроениям правительства, стремившегося сохранить в английской деревне слой крепкого крестьянства - йоменри, которое являлось важным источником налоговых поступлений в королевскую казну, и одновременно снизить накал социальных конфликтов в стране. Бэкон прекрасно сознавал мотивы, волновавшие правительство, в первую очередь "упадок и снижение налогов и субсидий", связанный с обезлюдением деревень и церковных приходов. Разумеется, он и сам не мог оставаться равнодушным, наблюдая этот процесс. В конечном счете именно политические мотивы и определили его общее негативное отношение к огораживаниям. Бэкон, однако, понимал, что запрещение огораживаний неизбежно поведет к сужению сферы предпринимательской деятельности и будет означать "борьбу с природой и полезностью". Более подходящим он считал курс на "разумное" ограничение огораживаний. Образцом такого курса ему представлялась аграрная политика Генриха VII - основателя династии Тюдоров, кажущаяся эффективность которой на самом деле была лишь следствием того, что аграрный переворот в конце XV в. только начинался и его социальные, политические и повседневно-бытовые последствия еще не выявились столь остро и безжалостно, как столетие спустя. 

Солидаризируясь с тюдоровской политикой, Бэкон, по существу, пытался совместить несовместимое - развитие предпринимательства капиталистического типа и сохранение земельной собственности среднего крестьянства. Это противоречие убедительно вскрыто К. Марксом, который приводит следующее высказывание Бэкона: "В акте Генриха VII ... глубоким и достойным удивления было то, что он создавал земледельческие хозяйства и дворы определенной нормальной величины, т. е. удерживал за ними такое количество земли, при котором они могли давать подданных, достаточно обеспеченных и не находящихся в рабской зависимости, при котором, с другой стороны, плуг держали руки самого собственника, а не наемника". К. Маркс замечает, что Бэкон непреднамеренно выдал тайну бесплодности тюдоровского законодательства об огораживаниях: "Капиталистическая система, наоборот, требовала именно рабского положения народных масс, превращения их самих в наемников и превращения средств их труда в капитал" [29]. 

Однако бэконовское отношение к огораживаниям, решительное осуждение пауперизма и его последствий, не ограничивалось политическими соображениями, заботами о нуждах армии и королевской казны. Как и другие английские мыслители-гуманисты, Бэкон в решении важнейших социальных проблем английского общества исходил не только (а иногда и не столько) из узко практических, сиюминутных интересов имущих классов и сословий, но и из общегуманистических представлений о разумности социальной организации, проникнутых определенной долей сочувствия к положению народных масс. Английский гуманизм в лице Томаса Мора, Уильяма Шекспира, Фрэнсиса Бэкона сложил своеобразный гимн, прославляющий доблесть английского йоменри, его заслуги перед страной в дни войны и мира. Эта нравственная позиция Бэкона отчетливо проявилась и в парламенте 1597 г. Ему пришлось выдержать немалую борьбу, прежде чем предложенные им билли обрели силу закона. 

Уже сами названия биллей, внесенных другими членами парламента, резко отличались от бэконовских - "Об искоренении нищих", "О создании исправительных домов и наказании бродяг и упорных нищих", "О работах для бродяг". Представителей джентри и купечества мало волновали причины пауперизма. Для них было важнее узаконить новые кровавые репрессии против нищих и бродяг, рассеять призрак смут и восстаний. 

В 1597 г. в жизни Бэкона происходит и еще одно событие - он выпускает в свет свой первый литературный труд "Опыты и наставления нравственные и политические". В последующие годы "Опыты" переиздавались неоднократно. От издания к изданию увеличивалось их число, разнообразилась тематика, заметнее становился политический акцент. Издание 1597 г. состояло всего из 10 коротких эссе, которые, на первый взгляд, производят впечатление случайного, аморфного собрания с хаотической композицией. Сам автор в посвящении, адресованном брату, опасался, что "Опыты" "будут подобны... новым полупенсовым монетам, которые, хотя серебро в них и полноценно, очень уж мелки" [30]. 

Но действительно ли случайной была тематика "Опытов" 1597 г.? Фактически Бэкон рассматривает в них те же вопросы, которые волновали его все последние годы - пути и способы достижения высоких должностей, правила поведения в обществе и др. Об этом идет речь в опытах "Об искусстве беседы", "О мерах соблюдения приличий", "О приближенных и друзьях", "О просителях и ходатаях", "О почестях и известности". Проза жизни продиктовала и темы двух других опытов - "О расходах" и "О способах сохранить здоровье". 

"Опыты" - это маленький свод правил морали, почерпнутых "больше из опыта, нежели из книг" [31]. В них отчетливо проявляется гуманистический ренессансный характер этики Бэкона, отвергавшего пассивное созерцательное отношение к окружающему миру и считавшего, что счастье и благополучие может быть достигнуто благодаря собственной активности человека. Этот основополагающий принцип его этической концепции получает развитие в последующих изданиях "Опытов", в философских и политических трудах. Концепция Бэкона несет в себе оптимистический заряд веры в духовную мощь человека, способного одолеть все, даже страх смерти. Он считает, что "столь же естественно умереть, как и родиться" [32]. 

Этическое учение Бэкона наследует индивидуалистические черты гуманистической этики, усиленные социальной практикой буржуазии и нового дворянства эпохи первоначального накопления капитала. Мы находим в "Опытах" немало рассуждений о путях достижения власти и способах обогащения. И все же принцип личной инициативы и предпринимательства не имеет еще у Бэкона того узкоклассового, стяжательского характера, который придаст ему буржуазная философия утилитаризма впоследствии. Этическое учение Бэкона, при всей своей классовой ограниченности, отдает предпочтение общественному благу, долгу человека перед другими людьми. "Выбери разумную середину между любовью к себе и любовью к обществу, - читаем мы в "Опытах", - будь уверен в себе настолько, чтобы не быть вероломным по отношению к другим, особенно по отношению к королю и стране. Собственное "я" - жалкое средоточие для человеческой деятельности" 33]. 

Логически продолжая свое этическое учение, Бэкон выводит его за рамки отношений отдельных индивидов и распространяет на общественную жизнь в целом. Уже в издании 1597 г. появляются опыты "О партиях" и "Об искусстве переговоров", в которых Бэкон затрагивает сугубо политические проблемы. Число "политических" опытов резко увеличивается в издании 1612 г. Бэкон был знаком с "Опытами" Монтеня, впервые опубликованными в 1580 г., и испытал их влияние. Характер этого влияния, соотношение масштабов сделанного Монтенем и Бэконом хорошо показал А. И. Герцен. Во Франции XVI в., писал он, "образовалось особое, практически-философское воззрение на вещи... воззрение свободное, основанное на жизни, на самомышлении и на отчете о прожитых событиях, отчасти на усвоении, на долгом, живом изучении древних писателей; воззрение это стало просто и прямо смотреть на жизнь, из нее брало материалы и совет...Монтень был в некотором отношении предшественник Бэкона, а Бэкон - гений этого воззрения" [34]. 

Мышление Бэкона отличала одна не так уж часто встречающаяся черта - постоянство идей, выводов, концепций. Вглядываясь, скажем, в дополнения, которые он делал к новым изданиям "Опытов", трудно обнаружить швы между разновременными частями. В жизни дело обстояло иначе... 

Логика событий превратила бэконовского покровителя Эссекса из фаворитов Королевы в мятежника, а самого Бэкона из приближенного советника графа в его обвинителя на политическом процессе. В 1596 г. английская эскадра под командованием Эссекса разгромила испанский флот при Кадисе. Много лет спустя Бэкон вспоминал: "Эта экспедиция была подобна вспышке молнии. За 14 часов был разгромлен флот испанского короля и взят город" [35]. Победа при Кадисе знаменовала апогей популярности Эссекса не только при дворе, но и в народе. Именно в этот момент Бэкон предупреждал своего патрона о необходимости "отвлечь ее величество от впечатления военной славы". Однако с ростом популярности росли и амбиции Эссекса.. В 1597 г. он вместе с У. Рэли предпринял экспедицию к Азорским островам в надежде захватить грузы испанских кораблей, возвращавшихся из Америки; но просчеты Эссекса в руководстве экспедицией и его разногласия с Рэли обрекли английский флот на неудачу. Испанские корабли благополучно миновали английский заслон. Вчерашний герой Кадиса был встречен при дворе весьма прохладно. 

Напряженность в отношениях Эссекса с двором резко возросла в связи с событиями в Ирландии, где в 1595 г. вспыхнуло антианглийское восстание. Эссекс предпринял попытку решить ирландскую проблему. Позднее Бэкон писал, что он надеялся удержать графа от похода не только из-за риска потерять расположение королевы, но также и потому, что ирландцы, вероятно, столь же непокорны, как были непокорны в свое время галлы, бритты или германцы [36]. Сохранилось, однако, его письмо к Эссексу, где та же самая аргументация поставлена, что называется, с ног на голову. В письме Бэкон прямо призывает Эссекса к походу, пророча ему славу, подобную той,. которую снискали некогда римляне, "цивилизуя" варварские племена германцев и бриттов [37]. 

Но дело, конечно, не в том, какую позицию занимал в этом вопросе Бэкон. Ситуация в Ирландии складывалась для англичан весьма критически. Восстание охватило почти всю страну. С благословения папы готовилось вторжение в Ирландию испанских войск в помощь восставшим. Правительство Елизаветы приступило к снаряжению армии для отправки в Ирландию. Во главе ее весной 1599 г. и был поставлен Эссекс. Опасаясь столкновения с главными силами восставших, граф попытался вначале усмирить менее значительные группы. Однако эта тактика не оправдала себя. Напротив, в мелких стычках ирландцам удалось измотать армию Эссекса, который поспешил заключить мир с вождями восстания и в конце сентября возвратился в Лондон. Граф полагал, что мир в Ирландии, помноженный на его личную популярность, послужит достаточной гарантией его безопасности, но просчитался. При дворе его появление в столице расценили как стремление возглавить силы, оппозиционные правительству. Взятый под стражу Эссекс был лишен всех должностей и милостей при дворе. Последовало длительное судебное разбирательство, закончившееся оправданием графа, что, однако, не вернуло ему былого влияния. Королева не отвечала на его многочисленные письма и избегала встреч с ним. 

В первых числах февраля 1601 г. Эссекс вывел на улицу своих сторонников, обратившись одновременно за поддержкой к Сити. Сподвижники графа шли по Лондону, барабаня в окна горожан: "Подымайтесь! Англия куплена и перепродана испанцам!". После краткой стычки с войсками Эссекс был арестован и препровожден в Тауэр. Начался второй суд, теперь уже над бывшим графом. В состав судей был включен и Ф. Бэкон. 

Поколения буржуазных историографов полагали, что Бэкону следовало отказаться от столь сомнительного назначения. И, поскольку он не только не отказался, а, .напротив, выступил как один из активных обвинителей бывшего патрона, морали-зующие критики упрекают его в нечистоплотности, двурушничестве, предательстве. Действительно ли великий философ был своего рода нравственным монстром, лишенным извечных свойств нормальной человеческой натуры - расположения к друзьям, верности и добропорядочности? Мы еще вернемся к проблеме нравственных качеств Фрэнсиса Бэкона, когда будем вести речь о закате его политической карьеры. Здесь же отметим, что в течение всей жизни его окружал немногочисленный, но тесный круг друзей и единомышленников, которые оставили самые лестные отзывы о нем как о человеке. Среди близких Бэкону людей были драматург Бен Джонсон, врач Уильям Гарвей, будущий философ Томас Гоббс и другие. Долгие годы теплая и искренняя дружба связывала Бэкона с гуманистом и литератором Тоби Мэтью. Эта дружба не ослабла и после того, как Мэтью порвал с англиканством и перешел в католичество, чем весьма шокировал официальное английское общество. Надо ли пояснять, что в начале XVII в., во всяком случае сразу же после "порохового заговора" 1604 г., связи с католиками не поощрялись! 

Разумеется, в случае с Эссексом смелыми и альтруистскими действия Бэкона не назовешь. И все-таки следует задуматься над последствиями гипотетического отказа Бэкона участвовать в суде. В лучшем случае дело бы ограничилось заключением в Тауэр, в худшем - привлечением к суду в качестве соучастника мятежа. По силе характера Бэкон не походил ни на своего современника Джордано Бруно, ни на своего соотечественника Томаса Мора, которые предпочли смерть отречению от собственных убеждений. 

К тому же и с убеждениями дело обстояло не так просто. Бэкон, принципиально враждебный любой политической акции, способной вызвать смуту в стране, имел все основания расценивать действия бывшего покровителя как прямую угрозу государственной стабильности. "Дело было не в кучке людей, которая Вас сопровождала, - заявил Бэкон на суде, обращаясь к Эссексу, - а в помощи, которую Вы надеялись получить от Сити". Он напомнил, что в день баррикад в Париже герцог Гиз вышел на улицу всего с восемью сподвижниками, но нашел нужную поддержку в городе, и выразил удовлетворение тем, что Эссекс такой поддержки не получил [38]. 

Вопрос о реальном смысле и значении февральских событий 1601 г. и поныне нельзя считать окончательно решенным. Было ли выступление Эссекса и его сторонников одной из первых акций передовых дворянских кругов против абсолютистского режима, или его следует расценить как рецидив феодально-аристократической оппозиции? Скорее всего, в нем сочетались оба эти момента. В истории известны случаи, когда по мере вызревания социального кризиса наиболее чуткие к переменам представители господствующих классов и сословий, видя невозможность и неосуществимость "законных" реформ, встают на путь насильственного изменения наиболее одиозных форм существующего порядка и, вынужденно непоследовательные в своих действиях, оказываются не понятыми ни властями, ни народом. Эссекс был популярен в среде лондонских горожан, особенно пуритан. И тем не менее его выступление не вызвало никакого отклика. Он был признан виновным в государственной измене и приговорен к смертной казни. 

После этой казни Бэкон по поручению королевы пишет "Декларацию о преступлениях Эссекса". Прочитав ее, Елизавета сделала автору выговор: "Что это за "милорд" на каждой странице?! Вы не в состоянии забыть былого почтения к преступнику? Вычеркните все это. Пусть будет просто "Эссекс" или "бывший граф Эссекс"". 

Лондон еще оживленно обсуждал казнь мятежного графа, когда умер Энтони Бэкон. Фрэнсис тяжело переживал кончину старшего брата, с которым его связывало нечто большее, чем одни только родственные узы. Энтони нередко был его практическим наставником в житейских делах, поверенным в планах и мечтах. 

А вскоре Бэкону вместе со всей Англией пришлось стать свидетелем еще одной смерти. 24 марта 1603 г. умерла королева Елизавета. Ее смерть знаменовала собой конец целой эпохи английской истории - эпохи становления и расцвета феодально-абсолютистской монархии. Уже в последние годы правления королевы английский абсолютизм вступил в растянувшуюся на полвека полосу своего кризиса. С ее смертью угасла династия Тюдоров, правившая Англией более 100 лет. Перед кончиной Елизавета, потерявшая речь, знаками показала придворным, что назначает своим преемником шотландского короля Якова Стюарта. 

Что касается Бэкона, то он опасался лишь одного - как бы король, благоволивший в свое время к Эссексу и помиловавший всех участников мятежа, не поставил ему в вину поведение во время суда над графом. В 1604 г., стремясь заручиться расположением Якова I, Бэкон составляет так называемую "Апологию" - документ, призванный реабилитировать автора перед королем и друзьями казненного графа. "Все, что я сделал, - заявляет Бэкон, - ...было сделано по соображениям долга и служения королеве и государству" [39]. 

Неизвестно, так ли расценивал действия Бэкона Яков I. Во всяком случае, уже летом 1603 г. Бэкон, наконец, посвящается в рыцари. Это можно было бы считать значительным успехом, если бы не массовый характер, который приняло возведение в рыцарское достоинство при новом короле. За два месяца в рыцари было посвящено столько же людей, сколько за все последнее десятилетие правления Елизаветы. 

В первые годы царствования Якова Бэкон стремится заинтересовать его своими политическими и научными идеями. "Подобно тому как весна года - лучшее время для очищения и лечения тела природы, - пишет он, - так и весна королевского правления - наиболее подходящее время для очищения политического тела" [40] В 1605 г. Бэкон издал первое крупное философское произведение "Две книги о восстановлении наук" - принципиальный набросок завершенного 18 лет спустя труда "О достоинстве и приумножении наук". Первая книга посвящалась обоснованию выдающейся роли знания и наук во всех областях жизни, вторая содержала схему классификации наук и намечала пути их дальнейшего развития. 

Собственно философской части сочинения предшествовал обильный поток славословий в адрес Якова I, завершающийся следующим пассажем: "Поистине нелегко было бы найти за всю историю со времени рождения Христа хоть одного государя, которого можно было бы сравнить с вашим величеством по разнообразию и глубине познании в области наук как человеческих, так и божественных" [41] Нас не должны удивлять эти выдержанные в духе явного сервилизма комплименты, имеющие длительную, идущую со времени античности традицию и обычные для литературной практики гуманистов эпохи Возрождения. Их смысл не сводился только к "домогательству благосклонности", но и преследовал этические цели, метко вскрытые самим Бэконом: "Когда говорят людям, каковы они есть, им показывают, какими они должны быть" [42]. 

Однако идеи реформатора науки не были поняты королем. Перелистав как-то одно из сочинений Бэкона, Яков заметил, что оно, как Священное писание, превосходит все доступное пониманию. 

В 1604 г. в письме к Роберту Сесилу, занимавшему пост государственного секретаря, Бэкон писал: "Я возлагаю теперь все свои надежды исключительно на перо,. посредством которого я смогу сохранить память о своих заслугах в последующие времена" [43] Заявление это не лишено доли лукавства. Именно к 1604 г. относится активизация политической деятельности Бэкона. Создается впечатление, что две области человеческой деятельности - наука и политика - столь тесно сплетались в бэконовском сознании, что он мог с тем большей страстью отдаваться одной из них, чем сильнее был загружен в другой. Отсюда практицизм его научно-философских идей и возвышенная,. нередко отрешенная от сиюминутных потребностей направленность политических проектов. 

В первом парламенте Якова, созванном в 1604 г., имя Бэкона называлось в числе имен возможных кандидатов на пост спикера палаты общин. По давней традиции на этот пост избиралось лицо, предложенное короной, но в парламенте 1604 г. отлаженный механизм забуксовал. Депутаты встретили в штыки кандидатуру двора и назвали собственных кандидатов, среди которых Бэкон представлялся фигурой компромиссной, способной удовлетворить и палату, и королевский двор. Он не был связан с пуританской партией и имел репутацию человека, лояльного к короне. Однако двор употребил власть и в конечном счете добился утверждения собственного кандидата - некоего Эдварда Фелипса. В этих действиях королевской партии сказалось не столько отрицательное отношение лично к Бэкону, сколько стремление показать жесткость, с которой правительство намеревалось реагировать на любое проявление излишней самостоятельности парламента. 

В отношениях короны и парламента начинался новый этап. Палата общин все больше стремилась к положению действенного и постоянного фактора в политической жизни страны, подчеркивая законность и незыблемость своих прав. Этот мотив отчетливо прозвучал уже в самом начале работы первого парламента Якова. 20 июня 1604 г. был выработан документ "Апология палаты общин", который рассматривается советскими историками как программа политических и экономических требований нового дворянства и буржуазии [44]. Авторы "Апологии" заявляли: "В нашей стране нет другого занимающего столь высокое положение органа, который мог бы по положению и правам ставиться наравне с этой высокой палатой парламента, которая с согласия вашего величества издает законы для всех других органов государства, сама же не получает ни от какого другого органа ни законов, ни приказов" [45]. "Апология" фактически отрицала абсолютный и единоличный характер королевской власти как в гражданской, так и в духовной сфере и намечала мероприятия, долженствовавшие по своему объективному смыслу обеспечить право собственности на землю и неприкосновенность доходов от торгово-промышленной деятельности. 

Бэкон входил в комитет, который разрабатывал и обсуждал текст "Апологии". Oднако о степени его участия в этой работе можно судить лишь на основании косвенных данных. В дублинском Тринити-колледже хранится рукопись "Апологии" с надписью, свидетельствующей, что ее текст вручен королю комиссией в составе Ф. Бэкона, Э. Сэндиса, г. Крофтса и др. [46] Все же достоверность этого свидетельства сомнительна, хотя бы уже потому, что "Апология" не представлялась королю в официальном порядке и Бэкон был, по мнению Дж. Спеддинга, в числе тех, кто возражал против такого представления [47]. Конечно, король мог получить текст "Апологии" и в неофициальном порядке, но в таком случае лицо или группа лиц, вручавших ему документ, уже не обязательно являлись его главными составителями. 

Сравнение текста "Апологии" с парламентскими речами, письмами и политическими трактатами Бэкона этих лет позволяет предположить, что его идеи нашли отражение главным образом в той части, где идет речь об устранении разногласий в вопросах религии, а также в отдельных положениях, касающихся отмены наиболее одиозных феодальных повинностей. 

Один из первых европейских мыслителей, сделавших основой своей философской концепции идею бесконечного и неодолимого развития, Бэкон хорошо понимал, что ив государстве не может быть ничего раз и навсегда застывшего. Он лишь считал, что лучший способ ведения государственных дел - это сочетание старых начал, может быть и дурных, зато ладно пригнанных друг к другу, и нововведений, способных принести пользу государству и общему благу. 

"Упрямое пристрастие к раз установленному обычаю, - признавал Бэкон, - вносит не меньше смуты, чем новшество". Однако не следует, по его мнению, решаться на новые опыты в государстве, кроме случаев крайней необходимости или очевидной пользы. "Поэтому было бы хорошо, если бы люди в своих нововведениях следовали примеру самого времени, которое производит поистине великие перемены, но исподволь и едва заметно" [48]. 

Не случайно Бэкон довольно прохладно, если не враждебно, встречал покушения на принципы, которые он считал основополагающими для английского государства, прежде всего на систему взаимоотношений абсолютного монарха и парламента. Может быть, именно оппозиционность политическим формулам "Апологии" и стала причиной выступления Бэкона против ее официального представления королю. Этой своей позицией Бэкон поставил себя в один ряд. с теми членами палаты общин, кто по тем или иным причинам не хотел идти на прямое обострение отношений с короной и чья позиция свидетельствовала о еще не достаточно" широком характере парламентской оппозиции. 

При обсуждении в палате вопроса об англо-шотландской унии, которой добивался король, Бэкон выступил как убежденный сторонник объединения двух королевств. Он видел в англо-шотландской унии единственную реальную гарантию против многовековой вражды и кровавых междоусобиц двух стран. К тому же, полагал Бэкон, Англия, объединившись с Шотландией и подчинив Ирландию, превратилась бы в одну из сильнейших монархий мира [49]. По его мнению, к началу XVII в. уже можно было говорить о единстве территории двух соседних стран, которые не были разделены естественными границами, о близости языка и общности религиозной доктрины (при различиях в церковной организации); с воцарением Якова Стюарта на английском престоле обе страны имели к тому же одного суверена. 

Позицию Ф. Бэкона в вопросе об унии отличает последовательно гуманистическая тенденция. В парламентской речи 1607 г. он категорически отверг высказанный некоторыми депутатами взгляд на шотландцев как более отсталую в сравнении с англичанами нацию. Бэкон развивал стройную систему мероприятий, которые должны быть осуществлены в процессе унии, включая унификацию денежной системы, мер и весов, введение нового наименования страны, объединение (на пропорциональной основе) английского и шотландского парламентов [50]. 

Однако обсуждение вопроса об унии зашло в тупик. Представленные в английском парламенте социальные слои еще не решались на столь важный шаг. Английская аристократия не хотела делить своих привилегий с "захудалой" шотландской знатью. Буржуазия и новое дворянство опасались конкуренции шотландских купцов и предпринимателей. Эти опасения перевешивали в глазах членов парламента и стоящих за ними социальных сил возможные выгоды англо-шотландской унии. Уния осуществилась только столетие спустя. 

В это же время Бэкон включается и в обсуждение проблем, связанных с религиозными распрями между официальной англиканской церковью и пуританами. Сохранился его трактат 1603 г. "Об умиротворении и наставлении церкви", проникнутый духом неприятия религиозного фанатизма. Бэкон-политик считал, что в делах религии следует резко отличать разногласия в вопросах догматики от разногласий в вопросах ритуала, церковной иерархии. Если в первом случае надлежит руководствоваться принципом: "Кто не с нами, тот против нас", то во втором более уместен принцип: "Кто не против нас, тот с нами". Отмечая, что в области гражданских дел парламент регулярно принимает законы, призванные корректировать различные политические нормы, он выражает недоумение, почему эта практика не распространяется на церковные дела [51]. 

Политическая активность Бэкона усиливается с 1612 г., после смерти его кузена графа Солсбери. Бэкон не без оснований считал Солсбери одним из главных творцов королевской политики и потому возлагал на него основную долю ответственности за все ее неудачи и провалы. Наиболее острую критику Бэкона вызывало негативное отношение Солсбери к парламенту - недальновидный слепок с позиции самого короля. В 1612 г. Бэкон начинает длинную серию писем-советов королю, где пытается доказать важность сотрудничества короны и парламента. По крайней мере, по двум соображениям, одно из которых имеет в виду упрочение положения короны, а другое - "лучшее объединение сердец" подданных, "парламент остается древним и почетным лекарством" [52]. 

В первом же письме Бэкон предлагает конкретную помощь в подготовке к созыву очередного парламента, считая, что может успешно сыграть роль своеобразного посредника между ним и правительством: будучи "безупречным и безусловным роялистом", полагает Бэкон, он ни на один час не терял доверия нижней палаты. Ближайшие события, однако, показали, что положение Бэкона в палате общин было далеко не таким прочным, как ему казалось. 

В 1614 г. налата общин нового парламента попыталась преградить доступ в свои ряды королевским советникам и тем самым еще более противопоставить себя короне. Конкретно речь шла о королевском генеральном прокуроре Фрэнсисе Бэконе, только что получившем эту должность и избранном в палату от Ипсуича, Сент-Олбани и Кембриджского университета. Дебатируя вопрос о пребывании Бэкона в палате, депутаты подвергли резкой критике деятельность королевских чиновников вообще: "Глаза у них становятся слабыми, королевский паек застит им зрение" [53]. В конечном счете было вынесено компромиссное решение. Бэкон сохранял депутатские полномочия, но в будущем за генеральным прокурором отрицалось право быть членом палаты общин. Трудно судить, что в большей степени повлияло на решение депутатов - авторитет Бэкона н нижней палате или понятная робость первых шагов по пути оппозиции правительству, Скорее всего, действовали обе причины. 

Политической концепции Бэкона, сложившейся в основном в конце эпохи Тюдоров, близка и органична известная формула английского государственного права - "король в парламенте". Достаточно емкая и эластичная сама по себе, способная при необходимости удовлетворить и апологетов крайнего абсолютизма, и сторонников монархии конституционного типа, эта формула, употреблявшаяся несколькими поколениями английских юристов и политических мыслителей, обрела к концу XVI в. вполне определенный смысл, став литературным выражением практики тюдоровского абсолютизма, использовавшего для усиления своей власти парламент. 

"Король в парламенте" - это то, что, по мнению теоретиков английского абсолютизма, отличало их страну от Франции и других стран континента, составляло ее исключительность, служило гарантией от внутренних неурядиц и смут. Дядя Бэкона лорд Бэрли восклицал: "Чего только не в силах сделать король в парламенте - разве что чуда!", а его современник лондонский епископ Джон Эймлер, в бытность свою архидьяконом Стау, рассуждал следующим образом: "Правление Англии - это не просто монархия, как некоторые по недостаточному рассуждению полагают, и не просто олигархия или демократия, но правление, представляющее смесь всего этого... выражением, более того, существом чего является парламент, в котором вы можете обнаружить три эти состояния: короля или королеву, которые представляют монархию, знать, т. е. аристократию, горожан и рыцарей - демократию" [54]. Так политическая практика тюдоровской Англии подводилась под положения популярной в эпоху Возрождения теории "смешанного правления". 

Что касается Бэкона, то он вряд ли разделял (по крайней мере, столь безоговорочно) такой взгляд на государственный строй Англии. Но и он рассматривал парламент как материализованный символ народа, нации, своеобразный механизм, осуществляющий связь между королем и его подданными [55]. 

Свидетель растущего несогласия между короной и парламентом, Бэкон отчетливо сознавал, что, говоря словами шекспировского Гамлета, "век вывихнут". И стремясь "вправить сустав", он, как многие, обращал свой взгляд в прошлое, рисовавшееся "золотым веком" английского абсолютизма, эпохой гармонии и единства короны и подданных. Объективно такое обращение в прошлое питалось соками воспоминаний о том периоде, когда феодальная монархия Тюдоров имела еще достаточно обширный социальный резерв - от джентри и нарождающейся буржуазии до зажиточной части йоменов, нуждавшихся в сильной центральной власти, и представлялась символом интересов всей нации в целом. 

Таким образом, политическая доктрина Бэкона достраивалась в полном соответствии с фундаментом, заложенным в век Тюдоров, и чем больше она этому фундаменту соответствовала, тем больше приходила в противоречие с современным состоянием дел. 

Бэкон считал английское законодательство, касавшееся взаимоотношений государя и народа, "лучшим, справедливейшим в мире". "Суверенитет и свободы парламента, - отмечал он в парламентской речи 1610 г., - суть два основных элемента этого государства, которые, хотя один из них более активен, а другой более пассивен, не перечеркивают и не уничтожают, а усиливают и поддерживают друг друга" [56]. 

Но мы остановились бы на полдороге в постижении политической концепции Бэкона, если бы ограничились констатацией того только факта, что Бэкон как политик был приверженцем английского абсолютизма. И дело не только в том, что абсолютизм выступал в качестве конкретно-исторической формы реализации более широкой установки Бэкона (как, впрочем, и многих других мыслителей того времени) на национальное единство, оформленное в сильном централизованном государстве, - установки, допускавшей существование и других форм власти, например, республики [57]. 

Исходным теоретическим импульсом бэконовской концепции государственной власти стала гуманистическая идея могущественного и просвещенного правителя как гаранта поддержания здоровья в политическом теле, каким представлялось Бэкону государство. Переведенная на язык политических трактатов, эта идея превращалась в идею сотрудничества королевской власти с советом. "Хотя все короли именуются земными богами, - замечал Бэкон, - они бренны, как и люди; они могут быть детьми, стариками, больными, рассеянными". Государи не могут видеть все своими глазами, слышать все своими ушами и, следовательно, должны прибегать к содействию совета [58]. 

Как и все в учении Бэкона, эта идея наделена кровью и плотью исторической реальности, она лишена абстрактного философствования. Бэкон рассуждал о сильном государстве и сильном правителе, имея в виду не какое-то отвлеченное государство, а свою страну - Англию своего времени. В философских трактатах, литературных весе, парламентских речах и письмах королю с разной степенью конкретности, но всегда речь идет о судьбах английского государства, так же как в трудах Макиавелли - о судьбе его Италии. 

Идея сильной власти - сквозная во всей социологической концепции Бэкона. Все, что противоречит этой идее, что способно угрожать государственному могуществу, вызывает его резко негативное отношение, будь то сепаратизм феодальной знати, народные восстания или религиозные распри. И напротив, силы, способные, по его мнению, это могущество упрочить (а именно такой силой считал он парламент), находят в его лице решительного сторонника. 

Таким образом, проблема сотрудничества короля и парламента образует как бы сердцевину воззрений Бэкона на конкретные социально-политические проблемы современности. 

Анализ причин, вызывающих мятежи и гражданские войны, меры, обеспечивающие экономическое процветание и военную мощь государства, способы ведения войн, включая обоснование права на превентивные войны, принципы колониальной политики, вплоть до конкретных предложений по колонизации Ирландии и Виргинии, - вот далеко не полный перечень вопросов, которые находились в центре внимания Бэкона - парламентария, правительственного чиновника, политического писателя, философа. 

Бэкон высказал догадки о материальной основе народных восстаний и сделал вывод, что в конечном счете "средством предотвращения мятежей будет устранение всеми возможными способами их материальных причин - нужды и бедности" [59]. Внимательный наблюдатель и тонкий аналитик, он подметил расслоение класса феодалов, а также материальное оскудение и ослабление политических позиций феодальной знати, превратившейся в балласт, мешающий нормальному функционированию государственных механизмов. Однако, исходя из традиционного взгляда на государство как на единый политический организм, он не мог представить себе английскую монархию без этого сословия, хотя и считал, что в республиках дворянство перестает быть необходимым. Симпатии Бэкона на стороне обуржуазившегося нового дворянства, купечества и буржуазии, сосредоточивших в своих руках основные экономические рычаги общества. В "Памятке" 1614 г. он убеждал Якова, что финансовые вопросы предпочтительней урегулировать в нижней палате и "не пускаться в скучные дебаты с лордами больше, чем может потребовать случай" [60]. 

Стабильность и процветание государства находятся, по мысли Бэкона, в прямой зависимости от развития сельского хозяйства, ремесел, торговли. Бэкон отметил важную роль народонаселения в развитии национального богатства, указав, в частности, на необходимость поддерживать разумное соотношение между привилегированными сословиями и непосредственными производителями материальных благ. "Чрезмерное увеличение знати и других привилегированных групп в сравнении с народом быстро приведет государство к нужде; к этому же ведет и многочисленное духовенство" [61]. И, напротив, увеличение рабочих рук, занятых в хлебопашестве, ремеслах, горном деле, бесперебойное функционирование торговых путей служат надежными гарантиями государственного могущества. В противоречивых экономических ритмах эпохи Бэкон сумел уловить тенденцию, которой суждено было стать доминирующей, - он выступает сторонником интенсивной экономики, развития предпринимательского хозяйства буржуазного типа, противостоящего застою и рутине экономики феодальной, хотя и не отказывается вовсе от старых экономических форм и структур. 

Убеждая короля в необходимости созыва нового парламента, Бэкон подчеркивал, что монарх не должен при этом уподобляться торгующемуся купцу. Он предлагал вернуться к опыту парламентов прошлого, созывавшихся для рассмотрения не только финансовых проблем, но и других государственных дел. В частности, обсуждению будущего парламента могли быть предложены вопросы колонизации Ирландии и стимулирования торговли [62]. 

Однако эти рекомендации не были направлены на усиление самостоятельности парламента; и в этом главное отличие Бэкона от представителей формировавшейся в парламентах Якова I оппозиции абсолютизму. Заботясь о расширении компетенции парламента, в частности, сферы рассматривавшихся им вопросов, Бэкон пекся прежде всего об усилении позиций короны, полагая, что сотрудничество с парламентом позволит ей безболезненно проводить в жизнь необходимые решения. Поэтому в специальной записке он подробно рассматривает способы преградить доступ в палату наиболее оппозиционно настроенным депутатам предыдущего парламента и усилить в ней влияние королевской партии, погасить и ликвидировать оппозиционные выступления и недовольство общин. 

Бэкон верил или хотел верить, что оппозиции прежнего парламента больше не существует, поскольку проблемы, которые вызывали ее выступления в 1604 - 1610 гг., уже длительное время публично не обсуждались [63]. Однако его надежды не оправдались. 

Новый парламент, созванный в 1614 г., стал ареной резкой критики правительственной политики в целом. Характеризуя состав палаты общин, лорд-камергер презрительно заметил, что "многим депутатам было бы уместнее находиться среди орущих мальчишек, чем в этой ассамблее", а сама палата, по его мнению, "часто больше похожа на арену петушиного боя, чем на серьезный совет" [64]. Лорд-камергер явно принизил масштабы и характер парламентской дискуссии 1614 г. - одной из первых репетиций того боя, в который четверть века спустя вступит Долгий парламент. Разногласия между парламентом и короной оказались столь значительными, что ни один билль не получил королевской санкции. 

После двух месяцев работы парламент, названный современниками "Испорченным" или "Гнилым", был распущен. Раздраженный король публично разорвал представленные ему билли. Наиболее активные деятели парламентской оппозиции оказались заключенными в Тауэр. 

Однако обстановка была столь накаленной, что, распустив парламент, король как-то заметил в беседе с испанским послом Гондомаром: "Я надеюсь, Вы сообщаете новости своему господину в том виде, как излагаю их я, а не так, как болтают о них уличные сплетники. Палата общин - тело без головы. Члены палаты излагают свои мнения в непристойной манере. На их заседаниях не услышишь ничего, кроме криков, ругани и беспорядков. Я удивлен, что мои предшественники допустили существование такого института. Я чужеземец и, прибыв сюда, уже застал его, так что мне приходится мириться с тем, от чего я не могу избавиться" [65]. 

Выслушав эту тираду, испанский посол ответил: "Но ваше величество имеет возможность по своему усмотрению созывать и распускать парламент". Влияние происпанской партии при дворе становилось все более значительным. И оно способствовало росту антипарламентских настроений в окружении короля. Происпански настроенные советники не без основания опасались, что палата общин, где заметно усилились позиции пуритан, может потребовать от правительства решительного противодействия католической Испании в качестве условия финансовой поддержки короны. Поэтому роспуск второго парламента Якова был встречен испанской партией с нескрываемой радостью. 

Начался семилетний период беспарламентского правления Якова Стюарта. Не получив финансовой поддержки со стороны парламента, правительство прибегло к старому и непопулярному в массах методу денежных поборов, так называемым беневоленсам. Бэкон, не выступая прямо против решения правительства, считал необходимым, чтобы эти денежные сборы в полной мере отвечали своему названию, т. е. были добровольными "дарами, жертвами или приношениями" [66] и ни в коем случае не сопровождались насильственными мерами властей. Рекомендация Бэкона была попросту не намечена правительством. Бесчинства королевских сборщиков вызвали взрыв негодования в массах, особенно в Дареме, Уэстморленде, Стаффорде, Шропшире, Хертфордшире. 

Неудачный опыт беневоленса Якова I вспомнился Бэкону, когда он работал над "Историей Генриха VII". Сравнивая беневоленсы Эдуарда IV и Генриха VII, Бэкон подчеркивает, что первый, установленный самим королем, вызвал лишь недовольство в стране, а второй, введенный с согласия парламента, предоставил в руки короля солидную сумму [66a]. Политическая заданность этого сравнения очевидна уже потому, что беневоленсы Генриха VII начиная с 1491 г. были утверждены парламентом только в 1495 г. 

Беспарламентское правление неизбежно вело к усилению и без того могущественных личных советников и фаворитов короля. Высшие титулы раздавались десятками. Происходил процесс, который английский исследователь Л. Стоун назвал "инфляцией достоинства" [67]. 

Именно на этот период приходится пик политической карьеры Фрэнсиса Бэкона. Помимо фаворитов корона, естественно, нуждалась в способных и ученых министрах. Восхождение Бэкона по служебной и социальной лестнице делается все более стремительным. В июне 1616 г. он становится членом Тайного совета, в марте 1617 г. - лордом-хранителем большой печати (этот пост некогда занимал его отец), в январе 1618 г. - лордом-канцлером, а еще через полгода - пэром Англии с титулом барона Веруламского. 

Вступая в должность лорда-канцлера, Бэкон произнес традиционную речь, в которой не -ограничился обычным в таких случаях изложением задач своей деятельности на этом посту, но и выразил надежду, что при всей занятости служебными делами ему удастся сохранить "некоторую долю свободы для занятий искусствами и науками", и, как всегда, добавил, что именно к этим занятиям он от природы питал наибольшую склонность [68]. 

Но Бэкона тревожило, вероятно, и другое... Еще в 1612 г. в опыте "О высокой должности" он писал: "Возвышение - трудное дело: от одних тягот люди приходят к еще большим... к чести приходят через бесчестье; на высоком месте легко поскользнуться, а путь назад - не что иное, как падение или, по меньшей мере, закат, являющий собой грустное зрелище" [69]. За восемь десятилетий до Бэкона Томас Мор, вступая в должность лорда-канцлера, сказал почти те же самые слова: "Я считаю это кресло местом, полным опасностей и трудов и далеко не таким почетным. Чем выше положение, тем глубже падение... Если бы не милость короля, я считал бы свое место столь же приятным, сколь Дамоклу был приятен меч, висевший над его головой" [70]. 

А пока, сообразно новому положению и доходам, меняется и жизненный уклад философа на королевской службе. Новый пэр живет на широкую ногу. Роскошь и расточительство, которыми он окружил свой быт, удивляет даже видавших виды лондонских горожан. "Кто у нас король? Яков или Фрэнсис?" - этот вопрос, подобно модному анекдоту, быстро распространяется по столице. В Гортембери, оставшемся ему в наследство от брата, Бэкон держал 50, в Йорк-Хаусе 100 слуг. Склонность к аристократическому образу жизни была в характере Бэкона. В этом человеке удивительно сочетались могучий критический ум, способный ниспровергнуть все ценности мира, и страсть к изящной, полной пышного великолепия жизни сибарита и эпикурейца. 

"Высокая должность делает человека слугой трех господ, - писал он в опыте "О высокой должности", - слугой государя или государства, слугой людской молвы и слугой своего дела; он уже не хозяин ни себе, ни своим поступкам, ни своему времени" [71]. Все более тесная связь Бэкона с повседневной деятельностью правительства заставляет нас задаться вопросом о степени его влияния на правительственный курс и о степени его ответственности за те или иные правительственные акты. Как отмечает Левин, Бэкон, "кажется, связал себя по рукам и йогам выполнением королевских приказов" [72]. Именно в это время он сближается с входившим в силу королевским фаворитом, девонширским сквайром Джорджем Вильерсом, будущим герцогом Бекингемом, человеком, ставшим в 20-е годы олицетворением худших черт стюартовского абсолютизма. 

Хотел этого Бэкон или нет, но повседневная погруженность в кухню абсолютистской политики вынуждала его нередко отступать от собственных принципов. Как лорд-хранитель печати, а затем лорд-канцлер, Бэкон должен был участвовать в разбирательстве наиболее крупных дел, проходивших через королевские суды. Одно из них, дело пуританского священника Эдмонда Пичэма, привлекает особое внимание исследователей, поскольку в нем, как в капле воды, отразилась правительственная политика по отношению к пуританам. Сведения об участии Бэкона в деле Пичэма крайне скудны, но и в этом объеме они дают возможность представить некоторые моменты политической практики философа. 

В конце 1614 г. Пичэму было предъявлено обвинение в преступлении против государства на том основании, что в обнаруженных на его квартире бумагах содержалось резкое осуждение правительственной позиции не только в церковных, но также в политических и финансовых вопросах; в бумагах утверждалось, что такая политика правительства может привести к народному восстанию и, следовательно, к опасности для жизни монарха. Доставленный в Тауэр обвиняемый отказался отвечать на вопросы следователей, в числе которых был Бэкон. Пичэма подвергли пытке, однако и эта мера не продвинула следствие. Когда двор, желая добиться скорейшего вынесения обвинительного приговора, запросил мнение каждого из судей, Эдвард Кок, являвшийся в это время главным судьей королевской скамьи, после долгих колебаний заявил, что изъятые у Пичэма бумаги не дают оснований обвинять его в измене. Однако, стремясь и дальше оказывать давление на процесс, двор попытался исказить мнение авторитетнейшего юриста и форсировать вынесение обвинительного приговора. 

Выполнение этой миссии поручили Бэкону, который заявил: мнение Кока основано на том, что рукописи Пичэма не предназначались для публикации. Несмотря на уклончивость этого заявления, оно было понято как намек на то, что судьи должны исходить из конкретного содержания изъятых у Пичэма бумаг. В августе 1616 г. суд признал Пичэма виновным и приговорил к смерти. Однако казнь не состоялась, поскольку судьям пришлось все же констатировать: подсудимый не намеревался ни публиковать свои сочинения, ни излагать их идеи в проповедях. Пичэм был отправлен в замок Таунтон, где он содержался под стражей и спустя несколько месяцев скончался. 

На историческом повороте, который делала Англия в первые десятилетия XVII в., когда все новые и новые слои нации порывали с официальным англиканством и склонялись к различным направлениям пуританизма, Бэкон, защитник религиозной терпимости в теории, на практике сделал выбор в пользу официальной формы церковной организации и сделал это отнюдь не по соображениям религиозным, почти всегда игравшим в его жизни подчиненную роль, а по соображениям политическим, считая разделение функций между светскими и церковными властями одной из существенных гарантий стабильности государственных дел. Идеи, содержащиеся в рукописях Пичэма, расценивались Бэконом не только как враждебные устоям государства, но и как противоречащие непосредственному назначению религиозной организации, состоящему, по его мнению, в том, чтобы вооружиться "божественными установлениями" и не спускаться "до таких жестоких и омерзительных деяний, как убийство государей... ниспровержение государств" [73] или хотя бы до их теоретического обоснования. 

Однако независимо от соображений, которыми руководствовался Бэкон, объективно его позиция в деле Пичэма противостояла тому направлению, которое принимало общественное развитие Англии в первой четверти XVII в. Естественно поэтому, что она не прибавила ему славы в пуританско-буржуазных кругах английского общества, вряд ли забывших инцидент с Пичэмом ко времени роковой для Бэкона парламентской сессии 1621 г. 

Имя Бэкона фигурирует и в протоколах заседаний комиссии, созданной для суда над знаменитым "королевским корсаром" Уолтером Рэли. Ориентация короны на союз с Испанией требовала от Англии определенных авансов. Рэли, чье имя стало своего рода символом антииспанских настроений, казался испанской партии при дворе подходящей жертвой. Стремясь к скорейшей развязке, король отклонил даже предложение комиссии выслушать самого Рэли. В октябре 1618 г. Рэли был казнен. Под декларацией о казни Рэли стоит и подпись Бэкона. Общественное мнение не простило барону Веруламскому этой подписи. 

Бэкон отнюдь не был сторонником испанской ориентации. Слово "Испания" представлялось ему синонимом угрозы государственной самостоятельности Англии, ее политическим позициям в Европе и колониальным проектам в Америке. Это не мешало, однако, Бэкону поддерживать самые теплые отношения с испанским послом Гондомаром, которого он ценил как образованного и оригинального собеседника, по-видимому, мало беря в расчет, что именно окружение Гондомара служило средоточием и катализатором происпанских, прокатолических, проабсолютистских (в континентальном смысле этого слова) настроений в стране. Более того, политический конформизм Бэкона привел к молчаливой солидарности с выдвинутым Бекингемом и Яковом I планом женитьбы принца Карла на испанской инфанте. Исходя из принципа - нет худа без добра, Бэкон одно время высказывал мнение, что англо-испанский союз мог бы стать основой для борьбы европейских государств против турецкой опасности. Идея столь же смелая, сколь и не реалистичная. Не случайно с охлаждением происпанских настроений при дворе "антииспанизм" вновь берет верх в бэконовских размышлениях о положении дел в Европе. 

Достигнув высших государственных постов, Бэкон не приобрел чувства уверенности и спокойствия. Сохранилось большое число писем Бекингема лорду-канцлеру с ходатайствами за разного рода лиц, чьи дела проходили через канцелярию. Бэкон все более становился орудием Бекингема. 

Нельзя, однако, ставить знак равенства между политическими позициями королевского фаворита и лорда-канцлера. С одной стороны - политический деятель и философ,. серьезно озабоченный настоящим и будущим своей страны, с другой - корыстолюбивый и бездарный в политическом отношении временщик, один из представителей придворной камарильи, все более порывавшей с национальными интересами. И это принципиальное различие в подходе к государственным делам не замедлило сказаться, когда осенью 1620 г. началась подготовка к созыву нового парламента. 

Как и прежде, Яков шел на созыв парламента, подчиняясь острой необходимости, - тяжелое состояние казны еще более ухудшилось вследствие резкого обострения внешнеполитической обстановки. На континенте третий год продолжалась война, вошедшая в историю под названием Тридцатилетней. В вооруженное противоборство так или иначе оказались втянутыми многие государства Западной и Центральной Европы. К концу 1620 г. обозначились заметные успехи Габсбургов и их союзников, стремившихся к утверждению своего господства в Европе под лозунгом восстановления позиций католической церкви. Протестантские кантоны Швейцарии были заняты испанскими войсками. Во Франции правительство Людовика XIII готовилось к новой кампании против гугенотов. 

Английское купечество и предпринимательские слои, несмотря на географическую удаленность Британских островов от непосредственного театра военных действий, болезненно реагировали на неудачи протестантского лагеря, и не только из-за общности религии. С германскими княжествами, объединившимися в 1608 г. в Протестантскую унию, Англию связывали также торговые и политические интересы, подкрепленные династическими узами - дочь Якова Елизавета Стюарт была замужем за фактическим главой Протестантской унии, одним из наиболее влиятельных протестантских князей Фридрихом V Пфальцским, приходившимся к тому же племянником Морицу Оранскому. Крупнейшим поражением протестантских сил стал разгром чешского войска у Белой горы. Фридрих V, избранный за два года до этого чешским королем, бежал из Чехии, так и не получив никакой ощутимой поддержки от своего английского тестя. 

В этой ситуации английские протестанты не могли не опасаться за судьбу своей страны и свою собственную, тем более что в правительственной политике все отчетливее проявлялся отход от старого антииспанского курса времен Елизаветы. Характерно, что в марте 1621 г., когда уже шли заседания нового парламента, двор во главе с королем устроил пышную встречу испанскому послу Гондомару, вернувшемуся в Лондон после почти трехлетнего отсутствия. 

Уже отдав распоряжение о подготовке к созыву парламента, Яков не оставлял надежды решить свои финансовые проблемы помимо него. Правительство объявило о сборе беневоленса для помощи Пфальцу. Наследник престола пожертвовал 10 тыс. фунтов стерлингов. За ним последовали члены Тайного совета. Однако в стране решение о беневоленсе было воспринято с тревогой. В нем видели попытку пренебречь парламентом даже в таком традиционном вопросе, как сбор субсидий. Затея с беневоленсом не оправдала себя. Несмотря на широкую кампанию, за пределами столицы удалось собрать только 6 тыс. фунтов [74]. 

3 ноября Яков официально объявил о созыве очередного парламента. Все понимали, что главная проблема, которая незамедлительно будет поднята, - это проблема монопольных патентов. Впервые она оказалась в центре внимания палаты общин в последние годы правления Елизаветы. Уже тогда парламентарии выступили против практики раздачи короной монопольных патентов на производство и продажу различных товаров, утвердившейся в Англии во второй половине XVI в. Эта практика, вполне устраивавшая приближенных к королевскому двору финансистов, купцов и джентри, приходила в резкое противоречие с интересами более широких слоев буржуазии и нового дворянства. Борьба против монополий в парламентах Елизаветы достигла такого накала, что в 1601 г. корона вынуждена была пойти на аннулирование многих патентов. О мерах по ограничению числа монополий объявлял в 1603 г. и Яков. Однако в дальнейшем раздача монополий продолжалась. В парламенте 1601 г. Бэкон занял половинчатую позицию, предложив считать монопольными лишь те патенты, которые выданы одному лицу, и не считать таковыми патенты, принадлежащие группе лиц, т. е. компаниям и корпорациям [75]. Собственно, этими критериями и руководствовались правительства Елизаветы и Якова, проводя "ревизию" выданных ранее патентов, 

И вот теперь, накануне открытия нового парламента, правительство было вынуждено создать комиссию, которой вновь надлежало изучить все действовавшие патенты, В комиссию вошли Бэкон, судьи Генри Хобарт и Генри Монтегю, а также Эдвард Кок и спикер предыдущего парламента. Бэкон сознавал, что проблема монопольных патентов является столь острой, что буря в парламенте неминуема. Поэтому, рассуждал он, правительству следует предупредить такое развитие событий, взять "антимонопольную" инициативу в свои руки и незамедлительно ликвидировать патенты, наиболее ненавистные широким слоям купечества и промышленников. Кроме того, он предлагал предоставить возможность "некоторым влиятельным и осмотрительным джентльменам" внести в парламент предложения, направленные против ряда патентов, с тем чтобы король мог дать свое согласие на их ликвидацию. Эта осторожная бэконовская программа была рассчитана на заигрывание с парламентом. 

Однако и эта ограниченная программа натолкнулась на неожиданное сопротивление двора. Дело в том, что один из самых одиозных патентов - патент на содержание питейных заведений - принадлежал сводному брату Бекингема. В письме к королевскому фавориту Бэкон доверительно замечал, что этот патент, а также гостиничный патент Джиля Момпессона, "вызывают наибольшие толки не только среди простонародья и джентльменов, но даже и среди самих судей". Ссылаясь на свое расположение к королевскому фавориту и надеясь не столько на его государственный ум, сколько на житейский здравый смысл, Бэкон советовал герцогу ликвидировать патент брата [76]. Векингем категорически отверг предложение лорда-канцлера. Более того, именно в это время он заручился согласием двора на предоставление патента другому своему брату Кристоферу Вильерсу. Бэкону в качестве лорда-канцлера не оставалось ничего другого, как скрепить новый патент своей подписью. 

Тем не менее, выступая перед королевским советом в декабре 1620 г., Бэкон вновь обратил внимание на необходимость еще до открытия парламента ликвидировать наиболее одиозные монополии. Вопрос о монопольных патентах, рассуждал он, слишком опасен, чтобы представить его на обсуждение парламента. Однако другие члены совета полагали, что обсуждать эту проблему и тем более проводить какие бы то ни было реформы накануне созыва парламента слишком поздно, поскольку "общественному мнению это может показаться простой взяткой. И кто может поверить, что патенты не будут возвращены после того, как сессия завершится?" [77] 

Бэкон оказался в одиночестве. Его аргументация явно не произвела впечатления ни на короля, ни на членов Тайного совета и комиссии по созыву парламента. Можно только догадываться о мотивах, которыми они руководствовались. Одни, вероятно, не хотели идти против всесильного Бекингема, явно раздраженного предложениями Бэкона. Другие же, например Кок, считали более целесообразным отложить разбирательство до парламента, полагая, что там оно примет гораздо более радикальный характер. И эти предположения оправдались. Парламент пополнился новыми оппозиционно настроенными депутатами. "Прогнозы не столь хороши, как я надеялся", - сообщал Бэкон в ответ на запрос короля [78]. Избрание в парламент личных королевских советников, которое еще в 1614 г. вызвало резкое недовольство нижней палаты, мало что могло изменить, хотя число их увеличилось с четырех до восьми. 

Бэкон встречал сессию парламента в зените политической и литературной славы. Осенью 1620 г. он опубликовал свой главный философский труд "Новый Органон", содержащий учение о методе как основе философии и всякого научного знания. 

Публикация "Нового Органона" сама по себе являлась научным подвигом мыслителя, завершением многолетней, титанической работы. Окончательному тексту предшествовало, по меньшей мере, 12 вариантов [79]. 

"Новый Органон" вышел из печати за несколько месяцев до шестидесятилетия Бэкона, которое он отметил в кругу друзей и высшей знати королевства. Юбилей отмечался 22 января 1621 г. Торжества были пышными. Король пожаловал юбиляру титул виконта Сент-Олбанского. Поэт-лауреат Бен Джонсон посвятил новому виконту несколько напыщенные, но не лишенные искреннего чувства стихи. 

Казалось, ничто не предвещало той бури, которая разразится над головой лорда-канцлера Англии через несколько недель. Открытие парламентской сессии прошло без особых эксцессов. Депутаты с одобрением восприняли обещание короля устранить всякого рода злоупотребления, включая неумеренную практику раздачи монопольных патентов. На реверанс правительства палата ответила тем, что незамедлительно вотировала очередную субсидию. Однако после того, как началось конкретное обсуждение вопроса о монополиях, страсти разгорелись. В ходе тщательного расследования практики раздачи монопольных патентов всплыли злоупотребления во многих звеньях правительственного аппарата, в частности в канцлерском суде. 

14 марта члены комитета по расследованию злоупотреблений Кристофер Обри и Эдвард Эгертон представили в палату петицию, обвинявшую лорда-канцлера в том, что в течение нескольких лет он принимал денежные приношения. После дополнительного разбирательства в комитете Эгертон заявил в палате, что сведения о коррупции в канцлерском суде подтвердились. 

19 марта вопрос был вынесен на рассмотрение обеих палат. Полный список злоупотреблений, в которых обвинялся Бэкон, составил 20 пунктов. Суть обвинения, в конечном счете, сводилась к тому, что при разборе судебных дел он брал слишком большие подарки. Ирония судьбы! За два года до этого на процессе лорда-казначея Сеффока и его супруги Бэкон высмеял ссылку защиты на право судьи принимать "ксениа" - нечто вроде новогоднего подарка. "Нельзя же принимать новогодние подарки круглый год", - заметил он [80]. "Ваши руки, - говорил Бэкон, обращаясь к судьям, - и руки ваших рук (я имею в виду тех, кто вас окружает) должны быть чистыми и неподкупными" [81]. 

25 марта, до вынесения приговора, Бэкон отправил оправдательное письмо королю: "Я никогда не был, как это лучше всех знает ваше величество, автором каких-либо неумеренных советов и всегда стремился решать дела наиприятнейшим образом. Я не был корыстолюбивым притеснителем народа. Я не был высокомерным и нетерпимым в своих разговорах или обращении; я ... родился истинным патриотом... Что же касается взяток и даров, в которых меня обвиняют, то я надеюсь, что когда будет открыта книга моего сердца, в нем не найдут беспокойного источника развращенности, побуждающего брать вознаграждения, чтобы извратить правосудие; тем не менее, я могу быть нравственно неустойчивым и разделять злоупотребления времени" 82]. Что-что, а дух своего времени лорд-канцлер знал хорошо! 

Обвинение против Бэкона поддержала и палата лордов. Признав себя виновным, он отказался от защиты и 1 мая 1621 г. сдал большую печать, тем самым сложив с себя полномочия лорда-канцлера Англии. Вынесенный 3 мая приговор предусматривал заключение в Тауэр на срок, который определит король, с уплатой штрафа в 40 тыс. фунтов и последующим удалением от двора. Дистанция была определена со скрупулезной точностью - 12 миль. Бэкону запрещалось в будущем занимать государственные должности и заседать в парламенте. 

Новость о падении Бэкона потрясла Лондон. Флорентийский резидент в английской столице Сальветти доносил: "Ничего подобного не наблюдалось ни в одном другом парламенте. Будучи столь неожиданным, это тем более ужасно" [83]. 

Обвинение Бэкона во взяточничестве и крах его политической карьеры дали богатую пищу для трубадуров ханжеской буржуазной морали последующих столетий. Нередко обвинения строились с таким расчетом, чтобы тень их упала и на философское учение Бэкона. В поток морализующей критики внес весомую лепту и Маколей - автор едва ли не самого популярного в XIX в. биографического очерка, посвященного Бэкону. Читая эти обвинения в адрес Бэкона, невольно думаешь, что само понятие "взяточничество" появилось в Англии не раньше 1621 г. Увы! С точки зрения общества, в котором жил Бэкон, он не был ни чудовищным монстром, ни ангелом. 
В стюартовской Англии взяточничество, казнокрадство и коррупция стали неписанной нормой государственной жизни. До суда доходило лишь в тех случаях, когда наиболее ретивые лихоимцы хватали через край. Продавалось все и вся. Яков I весьма цинично заявил венецианскому послу: "Если бы я последовал примеру вашей республики и стал наказывать за взятки, то скоро у меня не осталось бы ни одного подданного" [84]. Многие министры и фавориты в обмен на определенного рода услуги получали плату от испанского посла. Очередное назначение лорда-казначея принесло Бекингему 20 тыс. ф. ст. Сам Яков получил 4 тыс. от предшественника Бэкона на посту генерального прокурора и 3 тыс. от претендента на пост лорда-канцлера. Добиваясь должности лорда-казначея, Монтегю заплатил королю 20 тыс. Рэли заплатил Бекингему 1500 ф. ст. за освобождение из Тауэра в 1617 г. 

Было бы наивным объяснять падение Бэкона его злоупотреблениями в суде или, вернее, только его злоупотреблениями в суде. Бэкон пал жертвой собственной политической иллюзии о возможности продлить сотрудничество короны и парламента в изменившихся условиях XVII в. Он попытался соединить лопнувшую цепь, соединявшую корону и парламент, восстановить государственный механизм в том виде, как он сложился при Тюдорах. В этом смысле Бэкон пытался восстановить распавшуюся "связь времен" и соединить "век нынешний и век минувший". 

Пока лорды занимались разбирательством дела Фрэнсиса Бэкона, в палате общин все громче раздавались голоса о необходимости коренной реформы всей судебной системы, в частности канцлерского суда. Общее мнение выразил Сэмюэл Сэндис: "Я хотел бы, чтобы мы не остановились на личности" [85]. 

Бэкон лучше многих будущих своих биографов понимал, что его падение было расплатой за слишком тесные роялистские связи. Полгода спустя в "Истории Генриха VII" он поставит точный диагноз случившемуся, заметив, что недовольство правительственной политикой часто направлялось против министров и советников короля, несправедливостью которых в народе склонны объяснять недостатки и провалы правительственного курса. 

В Тауэре Бэкон провел только несколько дней. Вскоре после освобождения из-под стражи он поселился в своем загородном имении Гортембери. Бывшему лорду-канцлеру трудно было свыкнуться с мыслью об отстраненности от государственных дел. И теперь, в загородном уединении, он ищет пути хотя бы косвенного влияния на политику английской короны. Удаленный от двора, он рассчитывает остаться королевским советником. Наиболее подходящей формой совета на расстоянии ему представляется составление отечественной истории. Через несколько дней после выхода из Тауэра Бэкон приступает []работе над "Историей Генриха VII", а уже весной 1622 г. "История" выходит в свет. В духе ренессансной традиции, рассматривавшей (иногда даже излишне прямолинейно) историю как наставницу жизни, Бэкон обращался к прошлому, надеясь найти в нем подтверждение своим политическим идеалам, извлечь из него уроки для настоящего и будущего. 

Работу Бэкона над "Историей Генриха VII" трудно представить вне той интеллектуальной атмосферы, которая сложилась в английском обществе в конце XVI - начале XVII в. Интерес к историческому прошлому в этот период характерен для всех слоев английского общества. Исторические хроники, литературные произведения, построенные на исторических (и псевдоисторических) сюжетах, были своего рода бестселлерами английского книжного рынка. Со страниц ученых трактатов университетских профессоров и антикваров история шагнула на подмостки сцены. Знакомство широких кругов английского общества с прошлым своей страны становилось одним из компонентов, формировавших национальное сознание, и само являлось следствием становления нации. 

Политический характер "Истории Генриха VII", который подчеркивал сам Бэкон, давший латинскому изданию подзаголовок "Труд воистину политический", сближает английского автора с представителями итальянской гуманистической историографии. Особенно большое влияние на Бэкона оказали Макиавелли и Гвиччардини. 

Бэконовская "История" как бы соединяет черты исторического исследования и сценической хроники. Сама история представляется Бэкону гигантской сценой, где разыгрывается грандиозная драма человеческих и государственных судеб. 

Обращение его именно ко времени Генриха VII не случайно. Это царствование служило для него, так же как для многих его предшественников и современников, вехой, с которой начинался новый период английской истории, начиналось, как он сам говорил, "наше время". 

В теоретическом плане Бэкон рассматривал историю как продукт деятельности индивидов: "История, собственно, имеет дело с индивидами, которые ограничены местом и временем" [86]. Эта дефиниция, разумеется, не означает, что история в представлении Бэкона должна быть сведена к жанру биографии. Хотя в центре "Истории Генриха VII" стоит фигура основателя династии Тюдоров, Бэкона интересует прежде всего не личность Генриха VII, а деятельность его как короля. 

В этом труде Бэкон рассматривает проблемы, интересовавшие его как государственного деятеля и мыслителя: государственная власть, законодательство, торговля, борьба с мятежами, войны. Степень охвата, почти невероятная для довольно небольшого сочинения, круг тем и проблем внутренней и внешней политики - от вопросов престолонаследия до открытия североамериканского материка - придают "Истории Генриха VII" характер цельного труда, посвященного истории Англии конца XV - начала XVI в. 

В истории Бэкон попытался найти подтверждение своей социально-политической концепции сильной власти, основанной на сотрудничестве государя и совета. В правлении Генриха VII Бэкон видел или хотел видеть если не идеальный, то все же заслуживающий внимания пример. Первый Тюдор умел, по мнению Бэкона, совместить королевскую прерогативу с правами парламента [87]. 

Выше уже говорилось о том, что к началу 20-х годов XVII в. идея сотрудничества короны и парламента в значительной степени изжила себя. Но именно те черты концепции Бэкона, которые в контексте политической борьбы его времени можно были бы квалифицировать скорее как консервативные, нежели как прогрессивные, обернулись в историческом произведении достоинством. При том состоянии исторических исследований, в каком они находились в начале XVII в., когда методики исторического познания попросту не существовало, единственным способом более или менее адекватного отражения исторического процесса являлось совпадение личных взглядов и симпатий историка с основными тенденциями развития. В данном случае некоторый архаизм политической концепции Бэкона, его приверженность политическим идеалам абсолютизма сыграли роль своеобразного коррелята, с чьей помощью события почти полуто-растолетней давности, когда абсолютизм находился еще на восходящей линии своего развития, предстали в их действительной исторической значимости. 

Разумеется, "Историю Генриха VII" нельзя считать точным выражением политического кредо и тем более социального идеала Бэкона. Как и в любом историческом произведении, политические проблемы присутствуют здесь в специфической конкретно-исторической форме. Политика говорит в ней голосом истории, и напротив, история зачастую рядится в одежды сиюминутной политики. 

Бэкон посвятил "Историю Генриха VII" королю, надеясь при этом, что король еще захочет вернуть его на государственную службу. Однако Яков и его окружение оставались глухи к просьбам Бэкона. Может быть, именно поэтому Бэкон прекращает работу над другими сочинениями на историческую тему - "Историей Генриха VIII" и "Историей Великобритании", - едва лишь начав их. "Такова моя судьба, - сетует он в письме к дочери Якова I, чешской королеве Елизавете, - что я никогда не имел и свободного времени, и почета, не имею я их и сейчас. Порой у меня был почет, но не было свободного времени, теперь есть свободное время, но нет почета" [88]. 

Постепенно Бэкон убеждался, что политический корабль, на котором он провел большую часть своей жизни, продолжает плавание без него. Начинать же все сначала было поздно. Однако и теперь оптимистический склад бэконовского характера взял верх над житейскими невзгодами, сожалениями об ушедшем, приступами отчаяния. Почти все свое время он отдает научным и философским штудиям. В октябре 1623 г. Бэкон издает трактат "О достоинстве и приумножении наук", представляющий собой перевод сочинения 1605 г. "Успех и преуспеяние наук", но значительно расширенный, так что сам автор рассматривал его как новую работу. "Я полагаю, что эта книга будет жить как гражданин мира", - писал он принцу Карлу [89]. 

Трактат "О достоинстве и приумножении наук", содержащий классификацию всех накопленных человечеством знаний, и "Новый Органон" должны были, по замыслу Бэкона, составить две первые части "Великого восстановления наук". В третьей части - "Естественной и экспериментальной истории" - он собирался дать систематизированное описания явлений и фактов окружающего мира, которые могли бы послужить основой для построения философской теории. Эту часть еще предстояло написать. Пока же был завершен лишь предварительный набросок "Естественной истории", появившийся в одном томе с "Новым Органоном". Четвертая часть, "Лестница разума", должна была включать примеры исследований и открытий, сделанных в соответствии с новым индуктивным методом. В пятую предполагалось включить описание наблюдений и открытий, сделанных старым умозрительным методом и еще требовавших дополнительной проверки. Шестая, последняя часть "Великого восстановления", ради которой, собственно, и создавались все предыдущие, мыслилась как всеобъемлющее и систематическое изложение знаний, выработанных на основе индуктивного метода. 

Бэконовская классификация наук стала своеобразной энциклопедией, а сам Бэкон может быть по праву назван в числе первых европейских энциклопедистов. Эту его роль признавали и французские энциклопедисты XVIII в. Один из творцов французской "Энциклопедии" Д'Аламбер отмечал: "Главным образом, мы обязаны канцлеру Бэкону энциклопедическим деревом" [90]. 

Не ограничиваясь расчленением всего человеческого знания на три большие группы - философию, историю и поэзию, - Бэкон дал подробнейший обзор каждой из этих групп, проанализировал их состояние, внутреннюю структуру, взаимосвязи и перспективы дальнейшего развития. Говоря, в частности, об исторических науках, Бэкон подчеркивал, что предметом их изучения являются и факты природы ("естественная история"), и деятельность людей ("гражданская история"). История для Бэкона - это фактологическая основа, фундамент философии и всего теоретического знания. 

Помимо привычной для его времени политической истории, гражданская история, считал Бэкон, должна также включать историю наук и искусств. Вслед за Валлой и Боденом и за полтора столетия до Вольтера Бэкон выдвигает весьма обширную программу работ в этой области исторического знания, без которой вся история мира выглядела бы как статуя ослепленного Полифема [91]. Важное место в бэконовской классификации занимает так называемая смешанная история, куда наряду с. историко-политическими трактатами входит и так называемая космографическая история, которая помимо изложения исторических событий включает описание страны, ее географического положения и природных ресурсов, климата и конфигурации небесного свода. 

Магистральной идеей философского учения Бэкона стала идея практической пользы знания. У Бэкона принцип полезности еще не разорвал связей с этическими максимами гуманизма. Полезность мыслилась не как символ эгоистических потребностей индивида, а как общая цель человечества, заключающаяся в расширении его власти над природой. Генетическое родство бэконовских принципов научного исследования с нормами гуманистической этики проявляется особенно ярко в одном из его афоризмов: "Поиск истины, который заключается в любовном ухаживании за ней, знание истины, т. е. ее присутствие, вера в истину, т. е. наслаждение ею, составляют благо человеческой природы" [92]. 

Как и гуманисты, Бэкон был знатоком античной культуры и философии. Сентенции, умозаключения, наблюдения, афоризмы древнегреческих и римских авторов нередко служили ему отправной точкой для собственных размышлений, построения собственных теорий. Но в отличие от большинства гуманистов Бэкон отнюдь не безоговорочен в своем пиетете перед античностью. По его убеждению, при сопоставлении прошлого с современностью необходимо соблюдать должную меру, чтобы не отбрасывать ии того, что правильно установлено древними, ни того нового, чего достигли современники [93]. Еще в 1609 г. Бэкон издал трактат "О мудрости древних", который, как и незаконченная работа "О принципах и началах", в форме аллегорической интерпретации древних мифов воздал должное материалистическим учениям прошлого. В то же время сам термин "возрождение наук" (у Бэкона "regeneratio scientiarum") в отличие от большинства гуманистов, трактовавших его прежде всего как возрождение наук античных, понимается Бэконом по-иному. Возрождение наук состоит для него в "пересмотре их в определенном порядке на основе опыта и в новом их построении" [94]. 

Провозглашая необходимость опытного знания, которое одно только и способно содействовать открытию причин и аксиом [95], Бэкон был весьма далек от примитивного понимания опыта, от сведения его к голому эмпиризму или "наивному сенсуализму" [96]. Не случайные данные непосредственного восприятия действительности, а специально организованные, "упорядоченные" эксперименты способны проложить дорогу "истинному", т. е. объективному знанию. Бэкон был, пожалуй, первым мыслителем своей эпохи, понявшим, какую громадную роль призван играть в процессе познания исследовательский метод. Об индуктивном методе Бэкона написаны сотни страниц. Подробно проанализированы его непреходящие достоинства и крупные изъяны, одни из которых объясняются полемическим азартом, другие - уровнем развития тогдашней науки. Сам Бэкон был далек от того, чтобы считать свой метод вершиной, после чего дальнейшее восхождение было бы ненужным. "Мы... не утверждаем, - писал он, - ... что к этому ничего нельзя прибавить: напротив ... искусство открытия может расти вместе с открытиями" [97]. Философ оставался верен старому девизу: "Истина - дочь времени, а не авторитета" [98]. 

Тем более знаменательно, что в теории Бэкона и поныне обнаруживаются новые идеи, которым ранее не придавалось значения и которые привлекли внимание современных философов в связи с успехами новейшей логики. Но, в конечном счете, такие прорывы в будущее характерны для многих оригинальных философских учений. Важнее другое. Бэконовская теория индукции как бы подвела философский фундамент под многочисленные труды экспериментаторов-практиков и стала теоретической базой для многих научных начинаний XVII - XVIII вв. Историки науки отмечают большое влияние идей Бэкона на создание в 1645 г., в разгар Английской буржуазной революции, философского колледжа, ставшего основой будущего Лондонского королевского общества. Учение об экспериментальном методе исследования вдохновляло деятельность Бойля и Ньютона. 

"Трудно указать в истории другой такой пример, - считает академик П. Л. Капица, - когда философ мог оказать такое большое влияние на ход развития естественных наук" [99]. Основатели первых европейских академий заявляли, что их деятельность была вдохновлена идеями Бэкона и при создании академий они опирались на бэконовский проект организации научных исследований в государственном масштабе, изложенный в его незаконченном сочинении "Новая Атлантида", над которым он работал в последние годы жизни [100]. 

"Новая Атлантида" повествует о вымышленном острове Бенсалем, расположенном в Тихом океане и не известном европейцам. Здесь достигнут невиданный в Европе уровень науки и техники благодаря деятельности некоего сообщества ученых - Дома Соломона, целью которого "является познание причин и тайных пружин всех вещей и расширение пределов человеческой власти до тех пор, пока все не станет для него возможным" 101]. Бенсалемиты умеют получать высокие и сверхвысокие температуры, прогнозировать погоду, землетрясения и болезни, создавать искусственный климат, оживлять животных и управлять их развитием, получать гарантированные урожаи путем (как мы сказали бы сейчас) мелиорации почвы. У них имеются приборы, напоминающие современные радио, телевидение и звукозапись, летательные аппараты, подводные лодки и многое другое. В соответствии с уровнем научно-технических достижений находится и жизненный уровень граждан Бенсалема, превосходящий современные Бэкону европейские образцы. 

В "Новой Атлантиде" подробно излагается разветвленная структура научно-исследовательской работы ученых Дома Соломона [102], которая, как и общая оценка целей его деятельности, полностью согласуется с бэконовской программой развития научных знаний. 

Можно только гадать, что должна была представлять собой "Новая Атлантида" в законченном виде. Ее первый издатель духовник Бэкона У. Раули утверждал, что в следующих разделах автор собирался дать изображение социального строя Бенсалема [103]. Если это свидетельство точно, остается лишь сожалеть о неосуществленности замысла Бэкона. Да и сделанное им заставляет усомниться в том, что идея сочинения, как считали многие исследователи, состояла только в пропаганде идеи научной кооперации и государственного субсидирования научных исследований при абсолютном равнодушии к проблеме общественного устройства. 

"Новую Атлантиду" делает утопией не вера в прогресс науки, а вера в ее абсолютную социальную мощь. Наука выступает в утопии Бэкона как единственный врачеватель язв и пороков общества и человека, как сила способная самостоятельно преобразовать общество, сделать его счастливым и процветающим, утвердить гуманистические принципы в отношениях между людьми. Главное отличие стюартовской Англии от Бенсалема очевидно. Если в последнем наука обладает исключительно социальными функциями, то в Англии начала XVII в. приходилось лишь мечтать об обществе, где науке принадлежит столь ответственная роль. 

В описании деятельности Дома Соломона нет никаких свидетельств его подчиненности каким бы то ни было государственным учреждениям. Напротив, даже королевская власть, сыгравшая определенную роль в прошлом бенсалемского общества, в "современном" Бенсалеме оттеснена на второй план. Дом Соломона выступает как главная,. если не единственная реальная сила в государстве. В его руках сосредоточена не только научная, но и производственная деятельность, а также внешние сношения, целиком подчиненные задачам дальнейшего развития бенсалемской науки. 

Наука приобретает руководящую роль в государственных делах, а власть и политика оказываются растворенными в науке. Такое решение проблемы власти в идеальном обществе - свидетельство глубокой оригинальности социологической концепции Бэкона. Его утопия представляет собой диалектически закономерный этап в развитии социального утопизма XVI - XVII вв. Обогащенная историческим опытом первоначального накопления и развития научных знаний, утопия Бэкона знаменует введение в утопическую мысль идеи развития, носителем которой является самосовершенствующийся механизм науки. 

Однако это принципиальное достижение было оплачено полным равнодушием к коммунистическому идеалу "Утопии" Томаса Мора, в частности, к идее общественной собственности. И все же на этом основании нельзя делать жесткий и однозначный вывод о буржуазном характере бэконовской утопии. Утопия - это всегда или почти всегда отрыв от повседневной практики того или иного класса, неизбежно влекущий за собой вторжение в сферу интересов других классов и социальных групп. Не является исключением в этом отношении и утопия Фрэнсиса Бэкона. Обгоняя непосредственные практические интересы буржуазии и обуржуазившегося нового дворянства, утопия Бэкона, как и все его мировоззрение, впитавшее живительные соки Возрождения, представляла собой стремление к более разумному устройству общества на основе внедрения в социальную практику расширяющихся знаний об окружающем мире. 

Идеи "Новой Атлантиды" вдохновляли многих деятелей Английской революции (от одного из лидеров Долгого парламента Джона Пима [104] до идеолога диггеров Джерарда Уинстэнли [105]), сумевших увидеть в сочинениях Бэкона, защитника политического статус-кво и главное - государственной стабильности, их глубокую внутреннюю приверженность идее развития и изменения. 

По свидетельству У. Раули, Бэкон прервал работу над "Новой Атлантидой", чтобы ускорить составление "Естественной истории". Стареющий философ спешил... Все чаще и чаще давали себя знать болезни. Летом 1624 и осенью 1625 г. он находился между жизнью и смертью. Несколько раз переделывает Бэкон текст завещания, проявляя особое беспокойство о судьбе своих рукописей. 

В марте 1626 г., совершая загородную прогулку в карете, Бэкон решил провести опыт по изучению влияния замораживания на сохранение пищевых качеств мяса. Набивая снегом тушку курицы, он, вероятно, простудился и, почувствовав недомогание, вынужден был остановиться в лондонском предместье Хайгейт в доме своего друга лорда Арундела. Хозяин некоторое время отсутствовал, и комната, которую отвели Бэкону, пропиталась сыростью и холодом. У больного развился острый бронхит. 9 апреля 1626 г. Бэкон скончался. Опыт, как успел сообщить он отсутствующему хозяину, удался. Это были последние слова, продиктованные великим философом. Несколько дней спустя Бэкон был похоронен в церкви св. Михаила в Сент-Олбани. 

Как показал Ф. Энгельс, материализм XVII в. (даже позднее, в эпоху Т. Гоббса) не мог стать и не стал учением революционной буржуазии и тем более широких народных масс. "Это новое учение не только приводило в ужас благочестивый средний класс, - оно в довершение всего объявило себя философией, единственно подходящей .для ученых и светски образованных людей, в противовес религии, которая достаточно хороша для необразованных масс, включая сюда и буржуазию... оно было ненавистно среднему классу не только за то, что являлось религиозной ересью, но и за то, что было связано с антибуржуазным политическим направлением" [106]. 

Тайна "противоречивости" Бэкона заключается в том, что в каждом конкретном случае язык политической практики отличен от языка политической теории и тем более от языка философского трактата. К тому же политическая практика, протекающая в исторически определенной социальной, политической, культурно-нравственной среде антагонистического общества, неизбежно деформирует "изначальные" теоретические построения мыслителя. В этом смысле социально-политическая доктрина Бэкона, сопряженная с его общефилософским учением, разделяя судьбу "Новой Атлантиды", выступает в виде своеобразной социально-философской утопии, неосуществимость которой в исторических условиях Англии первой четверти XVII в. доказывает, между прочим, и политическая деятельность ее творца. 

1 F.Bacon. The Works..., Vol. 7. New York, 1968, p. 539.  

2 К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 20, стр. 347.  

3 F.Bacon. The Works... Collect. and ed. by J.Spedding, R.L. Ellis and D.D. Heath, Vol. 1 - 14. New York, 1968.  

4 Ф.Бэкон. Сочинения, 2-е испр. и доп. изд. М., 1977-78.  

5 Только в последние годы за рубежом вышел ряд биографических работ о Бэконе. В их числе:  

• B. Bevan. The Real Francis Bacon. London, 1960;
• J. G. Growthe г. Francis Bacon, the First Statesman of Science. London, 1960;
• J.M.Patrick. Francis Bacon. London, 1961;
• F.H. Anderson. Francis Bacon, His Career and His Thought. New York, 1962;
• С.D. Вowen. Francis Bacon. The Temper of a Man. Boston - Toronto, 1963;
• A.W. Green. Sir Francis Bacon. New York, 1966;
• G. Escat. Bacon. Paris, 1968;
• В. Farrington. Francis Bacon. Pioneer of Planned Science. New York, 1969;
• D. Du Maurier. The Winding Stair. Francis Bacon, His Rise and Fall. London, 1976.

• В.В.Соколов. Очерки философии эпохи Возрождения. М., 1962;
• В. Ф.Асмус. Фрэнсис Бэкон. - B.Ф.Асмус. Избранные философские труды, т. 1. М., 1969;
• А.Л.Субботин. Бэкон. М., 1974;
• И. С. Нарcкий. Западноевропейская философия XVII в. М., 1974;
• Ю. П.Михаленко. Ф. Бэкон и его учение. М., 1975.

8 F.Bacon. Works..., Vol. I, p. 488.  

9 W. Вawlеу. The Life of Francis Bacon... - F.Bacon. Works..., Vol. 1, p. 4.  

10 F.Bacon. Works..., Vol. 2, p. 100.  

11 Ibid., Vol. 8, p. 52.  

12 По своим личным симпатиям Бэкон склонен был поддерживать дружеские отношения с приверженцами официального англиканства. Он, в частности, считал себя учеником Уитгифта, которого леди Бэкон называла "погибелью церкви". См. R.W. Church. Bacon. New York-London, 1902, p. 11.  

13 F.Bacon. Works..., Vol. 8, p. 159-160.  

14 A. W. Green. Sir Francis Bacon, p. 57-58.  

15 Cм., в частности: А.А.Аникст. Шекспир. М., 1964, стр. 146.  

16 F.Bacon. Works..., Vol. 8, p. 334.  

17 Ibid., Vol. I, p. 83.  

18 Наиболее полную сводку фактического материала см. Е. A. Abbot. Bacon and Essex. London, 1877.  

19 Цит. по: B. Bevan. The Real Francis Bacon, p. 80. (перевод автора статьи).  

20. У. Шекспир. Полн. собр. соч., т. 5. М., 1959, стр. 47.  

21 Маколей. Полн. собр. соч., т. III. СПб., 1862, стр. 22.  

22 F.Bacon. Works..., Vol. 8, р. 223.  

23 В. Вevan. The Real Francis Bacon, p. 56.  

24 F.Bacon. Works..., Vol. 8, p. 362.  

25 R. Zaller. The Parlament of 1621. Berkeley - Los Angeles-London, 1971, p. 54.  

26 L. Levinе. Francis Bacon. Washington - New York - London, 1970, p. 26.  

27 F.Bacon. Works..., Vol. 6, p. 93 - 94.  

28 В.В. Штокмар. Очерки по истории Англии XVI в. Л., 1957, стр. 15.  

29 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 732.  

30 F.Bacon. Works..., Vol. 6, p. 523.  

31 Эта оценка, данная Бэконом изданию 1612 г., полностью применима и к изданию 1597 г. F.Bacon. Works..., Vol. II, р. 340.  

32 Ibid., Vol. 6, p. 380.  

33 Ibid., р. 431 - 432.  

34 А. И. Герцен. Соч., т. III, стр. 250 - 251.  

35 F.Bacon. Works..., Vol. 14, p. 491.  

36 Ibid., Vol. 10, p. 146.  

37 Ibid., Vol. 9, p. 131.  

38 Ibid., р. 282.  

39 F.Bacon. The Works... Collect, and ed. by J. Spedding, R.L. Ellis and D.D. Heath, Vols 1 - 14. New York, 1968; Vol. 10, p. 141.  

40 Ibid., p. 106.  

41 Ibid., Vol. I, p. 101.  

42 Ibid., Vol. 6, p. 502.  

43 Ibid., Vol. 10, p. 80.  

44 Cм. В.М.Лавровский, M. А. Барг. Английская буржуазная революция XVII века. M., 1958, стр. 182.  

45 См. В.М.Лавровский. Сборник документов по истории Английской буржуазной революции XVII в. Под ред. M.А. Барга. M., 1973, стр. 68.  

46 W. Notestein. The House of Commons 1604 - 1610. New Haven - London, 1971, p. 135 - 136.  

47 F. Bacon. Works..., Vol. 10, p. 213.  

48 Ibid., Vol. 6, p. 433.  

49 Ibid., Vol. 10, p. 323.  

50 Ibid., p. 222 - 223.  

51 Ibid., р. 105.  

52 Ibid., Vol. II, р. 280.  

53 К.А. Кузнецов. Английская палата общин при Тюдорах и Стюартах. Одесса, 1915, стр. 172.  

54 Цит. по: R. Zaller. Parliament of 1621. Berkeley - Los Angeles - London, 1971, p. 2 - 3; G. R. EIton. The Tudor Constitution. London, 1960, p. 16.  

55 На деле даже палата общин представляла отнюдь не английский народ в целом, а лишь маленькую его часть. По выражению английского историка К. Хилла, "нижняя палата говорила от имени процветающего джентри и богатых купцов". - Ch. Нill. The Century of Revolution. 1603 - 1714. London, 1972, p. 48.  

56 F.Bacon. Works..., Vol. II, p. 177.  

57 Ibid., Vol. 6, p. 405.  

58 Ibid., Vol. I, p. 438.  

59 Ibid., Vol. 6, р. 410.  

60 Ibid., Vol. 12, p. 28.  

61 Ibid., Vol. 6, p. 410.  

62 Ibid., Vol. II, p. 372.  

63 Ibid., Vol. 4, р. 372.  

64 Цит. по: W. МcElweе. The Wisest Foolin Christendom. London, 1958, p. 210. Эта характеристика повторяется и в новейших работах западных авторов. См. Th. L. Моiг. The Added Parliament of 1614. Oxford, 1958, p. 168 - 169.  

65 Цит. по: В. Вevan. The Real Francis Bacon. London, 1960, p. 226.  

66 F.Bacon. Works..., Vol. 12, p. 81.  

66 Ibid., Vol. 6, p. 121.  

67 L. Stone. The Inflation of Honors 1558 - 1641. - "Past and Present", 1958, № 14, p. 57.  

68 B. Вevan. Op. cit., p. 256.  

69 F. Bacon. Works..., Vol. 6, p. 550.  

70 И.H. Осиновский. Томас Мор. М., 1978, стр. 88.  

71 F.Bacon. Works..., Vol. 6, p. 550.  

72 L. Levine. Francis Bacon. Washington - New York - London, 1970, p. 40.  

73 F. Васоn. Works..., Vol. 6, р. 384.  

74 R. Zаller. Op. cit., р. 19.  

75 F. Васon. Works..., Vol. 10, р. 27.  

76 Ibid., Vol. 14, p. 148 - 149.  

77 R. Zaller. Op. cit., p. 24; F. Вacon. Works..., vol. 14, p. 151 - 152.  

78 F. Bacon. Works..., Vol. 14, p. 152.  

79 Ibid., Vol. I, p. II.  

80 А.Н.Савин. Лекции по истории английской революции. М., 1937, стр. 113.  

81 F. Bacon. Works..., Vol. 13, p. 202.  

82 Ibid., Vol. 14, p. 225 - 226.  

83 R. Zaller. Op. cit., р. 84.  

84 B. Вevan. Op. cit., р. 268.  

85 R. Zaller. Op. cit., р. 90.  

86 F. Bacon. Works..., Vol. I, p. 494.  

87 Ibid., Vol. 6, p. 80.  

88 Ibid., Vol. 14, р. 365.  

89 Ibid., p. 436.  

90 Д'Аламбер. Очерк происхождения и развития наук.. - "Родоначальники позитивизма". СПб.. 1910, стр. 139. См. также: Б.М.Кедров. Классификация наук, т. 1. М., 1961, стр. 80 - 89.  

91 F. Bacon. Works..., Vol. I, p. 502.  

92 Ibid., Vol. 6, р. 378.  

93 Ibid., Vol. I, p. 160.  

94 Ibid., p. 202.  

95 Ibid., p. 203.  

96 А.Л. Субботин. Бэкон. M., 1974, стр. 82.  

97 F. Bacon. Works..., Vol. I, p. 223.  

98 Ibid., p. 191.  

99 П.Л. Капица. Выступление от имени Лондонского королевского общества; на торжественном заседании АН СССР в день 300-летия со дня рождения Исаака Ньютона. - "Природа", 1977, стр. 4.  

100 О влиянии идей Бэкона на организацию научных исследований в Европе XVII - XVIII вв. см.:  

• Ю.X. Копелевич. Возникновение научных академий. Л., 1974;
• S. B. Рenrosе. The Reputation and Influence of Fr. Bacon In XVII Century. New York, 1934;
• B.Farrington. Francis Bacon, Philosopher of Industrial Science. New York, 1949.

102 Ibid., p. 164 - 165.  

103 Ibid., p. 127.  

104 Ch. Hill. Intellectual Origins of the English Revolution. Oxford, 1965.  

105 O. Lutaud. Winstanley, son oeuvre et Ie radicalisme "Digger", t. 1. Lille, 1973.  

106 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, стр. 310 - 311.