Хилари Беллок
Хилари Беллок (Hilaire Belloc, 1870 - 1953).
Его антисемитизм, Хей, 1950.
ЗЛОБНЫЙ ГЕНИЙ
“Садистские стишки” - одна из тех штучек, с которыми мы знакомимся в самом раннем возрасте. В отличие от классической сказки, прошедшей долгий путь от очага до телевидения, а также литературную обработку, и совершенно обесцветившейся, черный юмор виршей про то, как “девочка просит у мамы конфетку”, упрямо не желает выдыхаться, интуитивно понятен каждому уважающему себя человеку любого возраста и буквально передается из уст в уста. Кажется, так всегда было с незапамятных времен; между тем, перед нами сравнительно молодой жанр, и его основатель – один из известнейших журналистов и политиков Британской империи первой половины XX века.
Собственно, как поэт этот замечательный человек куда менее известен – возможно, из-за несколько чрезмерного, тяжеловесного романтизма и выраженной богословской подоплеки большей части своих сочинений. Поистине сокрушительную, всеобщую славу принесли ему именно поучительные стихотворения про непослушных детей (и не только про них). Например, про мальчика, который играл заряженным ружьем, направляя его на свою сестру (мечта любого мальчика, у которого когда-либо была сестра) и, несмотря на то, что был очень осторожен, все-таки ее пристрелил, за что был примерно отчитан своим отцом. Или про девочку, которая обожала хлопать дверьми, хотя все родные и близкие ужасно от этого страдали и просили ее так не делать, но она все хлопала и хлопала, за что в результате поплатилась жизнью. Или про мальчика, который был в целом совсем неплох, но так любил клянчить у старших деньги, что совершенно разорил семью и был вынужден работать в офисе пять дней в неделю, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Или еще того страшнее.
Возможно, вам покажется странным, что такая близкая и родная каждому русскому сердцу страшилка имеет чужеземные корни. Но ведь и вся так называемая русская песня, начиная с тридцатых годов прошедшего века - ни что иное по большей части, как наскоро переделанный американский фолк. И главный герой самого популярного на протяжении десятилетий детского журнала “Мурзилка” - на самом деле персонаж английского комикса полуторастолетней давности (изрядно разбавленный Зефирным Морячком – персонажем более молодого комикса американского). И даже – о, ужас! – сказки Пушкина, по которым молодым мамам всю дорогу предлагалось учить детей русскому языку и русской культуре, есть прямой перенос на русскую почву обыкновеннейших европейских сказок. Да еще и в самом их непрезентабельном варианте – во французской салонной отделке. И так далее.
Хилари (или, если быть совсем уж точными, Хилэр) Беллок сам по себе мало известен в России. Знают его, в основном, католики (быть таковым в России сейчас так же нелепо, как и в Англии сто лет назад) и те, кому знать положено – историки литературы и переводчики. Между тем в мире слава его, именно как изобретателя “садюшек”, гремит наравне со славою двух других великих певцов абсурда: Льюиса Кэрролла, автора бессмертной “Алисы”, и Эдварда Лира, короля лимериков. На родине героя его известность, если можно так выразиться, более разносторонняя.
КОМПАНИЯ
Беллока почитают как человека, чуть не единолично изменившего привычный взгляд среднего англичанина на собственную историю, переломив тем самым мощнейшую протестантско-буржуазную традицию, идущую напрямую от Кромвеля (а если назвать все вещи своими именами, то прямо-таки от незабвенного короля-душки Генриха VIII, известного сложными отношениями со своими шестью женами). Его ценят, как одного из ярчайших политических борцов своего времени; в этом именно качестве отдавал ему должное Черчилль. Беллок был одним из тех, кто прославил английскую журналистику на весь свет, и вновь, как и в старые времена, превратил ее в образец; более того, что немаловажно, он был другом чуть не всех великих людей, оставаясь при этом непримиримым идейным противником доброй половины из них. И мы здесь, как правило, впервые узнаем о Беллоке именно в этом качестве – как о лучшем друге более известных нам гениев изящной словесности.
Бывают ли друзья у Льва? И, если да – а это, скорее всего, так и есть – то какие они? Где живут, что поделывают, на кого похожи? Добрые они, или злые? Уж верно у царя зверей и друзья должны быть под стать его славе. Один хороший мальчик (нет-нет, не беспокойтесь; с ним-то как раз все в порядке), знавший великого Честертона с рождения, прозвал его Кротким Львом – и не только за сходство в размерах. А когда мы впервые раскрываем самый-самый первый роман Честертона “Наполеон Нотингхилльский”, опять-таки первое, что попадается нам на глаза – длинное стихотворение, посвященное Хилэру Беллоку. Был ли Беллок его лучшим другом? Любовь, отпущенная Честертону “мерой доброй и утрясенною”, позволяла ему иметь по крайней мере несколько лучших друзей. Беллок был, несомненно, одним из них.
Они очень много работали вместе в ту краткую свою пору, которую можно назвать счастливой, и еще долгие-долгие годы после этого – до самой смерти Честертона. Кажется, Бернард Шоу придумал для них гениальное определение “Честербеллок” - чудовищный двуглавый образ, достойный средневековых бестиариев наряду с драконом, единорогом и лемурами. “Все-таки, Беллок”,- сказал как-то Шоу,- “ваша голова самая ужасная. Вы слишком злобный даже на мой взгляд”. Но Беллок ведь и с Бернардом Шоу дружил, хотя взгляды у них всю жизнь были полярные. И с Гербертом Уэллсом, хотя фантастикой никогда не интересовался – он был для этого слишком заядлым реалистом средневековой, так сказать, выделки. И кажется, с Джоном Бьюкэном – основоположником жанра современного “шпионского” романа, автором “Тридцати девяти ступенек”. Были в этой компании настоящие аристократы крови, и простые аристократы духа, и безумно богатые люди, и совсем скромного достатка. Всех их объединяло, пожалуй, одно общее качество – они были очень живыми, что ли… И насколько вот эта живость сердечная наделяла их подчас общей судьбой, станет ясно немногим позже, когда мы перейдем, так сказать, к разбору полетов.
Беллок, за компанию с Уэллсом и Шоу, состоял в Фабианском обществе – организации, направленной на построение “капитализма с человеческим лицом” или, вернее, проповедовавшего “умеренный социализм”. Нечто подобное четвертью века позже в России пытался организовать Бухарин. Членами Фабианского общества, названного в честь римского военачальника Квинта Фабия Максима, были в то время очень многие талантливые люди, в их числе Беатрис и Сидни Уэбб, поэт и историк Руперт Брук, философ Арнольд Беннет – постоянный оппонент Честертона, и даже одна из известнейших дам-теософок Анни Безант. Друзья пристраивали тексты Беллока в Daily News и The Speaker; позднее он занял место литературного редактора Morning Post.
Когда Беллока познакомили с уже начинавшим в то время набирать силу Честертоном (дело было в кафе), он, будучи совершенно неизвестен, но по праву возраста (старше на четыре года), поприветствовал своего будущего друга и соратника в благодушной, покровительственной манере: “А вы, Честертон, совсем неплохо пишете…” Это было в самую точку, и в дальнейшем Беллок всю жизнь так и “присматривал” за младшеньким: в отличие от своего отчаянного друга, смирный, скромный, именно что кроткий Честертон, казалось, нуждался в постоянной заботе. Эта кротость нисколько не мешала ему призывать своих читателей обагрить мостовые кровью тиранов – как и большинству святых за всю историю христианства. Честертон вовсе не жаждал крови – он просто выполнял христианский долг, называя вещи своими именами. По словам одного очень умного молодого человека, “то, что мы принимаем у Честертона за приговор, на самом деле – диагноз”. Беллок, будучи поначалу куда более убежденным католиком, чем его царственный друг, кротостью вовсе не отличался.
МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК В ПЕСОЧЕК ИГРАЛ
Маленький Хилэр (совсем уж по-настоящему Илэр, и еще куча французских имен, одно из которых – Ренэ – так и не было переведено на английский) родился в Сен-Кло, недалеко от Парижа, в 1870 году. Его отец Луи Беллок женился на англичанке Бесси Райнер Паркс, внучке великого английского реформатора, ученого и богослова Джозефа Пристли, вынужденного в 1774 году покинуть остров по политическим причинам, одной из первых феминисток. Обо всем в одних стихах не скажешь, поэтому о более чем знаменитой предыстории Беллока придется попросту умолчать. Когда в двухлетнем возрасте Хилэр остался без отца – тот умер от солнечного удара, мама вернулась в Лондон, особого интереса к защите прав женщин более не проявляла, зато воспитала сына сознательным католиком. Его сестра, известная писательница Мэри Беллок-Лаундс, некоторое время считала себя активной суфражисткой, что прошло у нее еще быстрей, чем у матери, а сам Хилэр – настоящий католический мракобес – был самым ярым антифеминистом своего времени. На взаимоотношениях брата и сестры это никак не сказалось, так что не стоит считать вышеупомянутые стихи про ружье хоть в малой степени автобиографическими. Бесси умерла в 1925 году.
Завершив свое самое среднее образование в Бирмингеме, Беллок вернулся во Францию и отслужил срок в армии, что помогло ему впоследствии выработать более или менее общепринятый в мировой журналистской практике с тех пор и до сего дня стиль военных корреспонденций. Именно над этим стилем много позже издевался другой великий публицист – Норткот Паркинсон, автор “Закона Паркинсона”, именуя Беллока “артиллеристом невоенного призыва”. Позже, опять в Англии, Беллок учился в колледже Бэллиол, Оксфорд, но, в конечном счете, его академическая карьера сложилась не вполне удачно – в первую очередь из-за католицизма. Беллок отправился в Штаты с циклом лекций по религиозной истории, а в 1896 году издал первый сборник стихов, успеха не возымевший. Однако, именно с этого времени началась его слава, поскольку в том же году увидела свет “Книга зверей для плохих детей” (точнее, “бестиарий”, наподобие средневековых описаний странных и пугающих монстров, bestia, о которых мы уже говорили).
Беллок, впрочем, изображал вполне обычных животных, только живописал их в лучших традициях абсурдизма. Годом позже вышло не менее успешное продолжение – “Больше бестий для еще худших детей”. Чтобы общий стиль подачи материала был вам понятнее, приводим простой пример. В одном из стихов Беллок, не жалея негативных характеристик, рисует льва. Далее следует примерно вот что: “Тигр, с другой стороны, – трогательное пушистое создание, и станет очаровательным товарищем в играх для любого ребенка. А многодетные матери (при наличии здравого смысла) обнаружат, что тигр хорошо окупает все неприятности и расходы”.
Самому Беллоку еще предстояло стать многодетным отцом. Его жена Элоди – родом из Калифорнии – умерла в 1914 году, оставив Хилэру троих сыновей и двух дочек. Он не то, чтобы очень уж занимался их воспитанием, но и плохим отцом Беллока вряд ли можно было назвать. Беллок был из тех, кому любовь к детям не позволяет уделять много внимания педагогике. Впрочем, воспитал он их все-таки вполне сносно, что не принесло отцу радости: один из сыновей, Луи, остался на Великой войне – он был летчиком и сгорел в машине, атакуя немецкую транспортную колонну в августе 1918 года. Другой, Питер, подводник, погиб в 1942 году, уже в совсем другую эпоху.
Пока до всего этого было очень далеко, и книжки с ужасающими стихами Беллока продолжали выходить с завидным постоянством, блестяще иллюстрированные лучшим комическим графиком того времени Б.Т.Б. – под этими инициалами скрывался еще один из друзей Беллока, лорд Бэзил Т. Блэквуд, маркиз Дюффрен. Только его гению было под силу, скажем, повествование о мальчике, который всегда убегал от гувернантки и вот, в один прекрасный день, поступив по своему обыкновению в зоопарке, попался в лапы льву. “А ты бы хотел, чтобы ужасный лев последовательно отгрыз тебе…”,- далее перечисляются различные части детского тела и внутренние органы. “Ну, вот и Джиму (так звали мальчика) это не понравилось, и он выразил свое недовольство приличествующим случаю криком”.
Здесь удалось все-таки спасти голову ребенка, а лев был пристыжен и призван к порядку добрым сторожем; в других случаях дети уничтожались полностью, сгорев дотла в собственном доме или, скажем, разорванные взрывом на мелкие кусочки. Превосходя себя в описании анатомических подробностей, Беллок устами добродетельного героя одного из своих стихов рассказывает испуганному сыну историю об отважном прадедушке, который еще при генерале Брю потерял ногу под Ватерлоо, другую под Катр-Бра и третью в сражении у Линьи, и только потом уж был убит под Трафальгаром.
ОЧЕВИДЦЫ
В союзе с Честертоном, его младшим братом Сесилом, Шоу, Уэллсом и более чем известным военным журналистом и дипломатом (читай: шпионом) Морисом Бэрингом, сыном барона Рэвилстоука, богатого банкира, Бэллок стал издавать собственный политический еженедельник The Eye-Witness (”Очевидец”). К этому моменту он уже успел побывать членом Палаты общин от территориального округа, но недолго. Бэринг имел, без сомнения, больший опыт в политике; братья Честертоны позволяли себе говорить о политике все, что им приходило на ум, Бернард Шоу был знаком со многими политическими деятелями, Уэллс был очень политичен, и все они любили политические анекдоты. На этом основании “очевидцам” удавалось годами удерживать стотысячный тираж, выступая публично по самым острым вопросам и портя кровь многим своим современникам.
Это не мешало Беллоку получать удовольствие от жизни. Как-то раз – будучи уже членом парламента - со своим приятелем он отправился в пеший поход по Франции, в одной смене одежды и без денег, наподобие славных королей древности. Они обросли диким волосом, выбросили изношенные костюмы и переоделись в какие-то жуткие тряпки. В таком виде переплыв Ла-Манш “третьим классом”, друзья завалились к Честертонам, требуя пива и пожрать чего-нибудь. Присутствовавший при этом утонченный писатель-эмигрант из Америки Генри Джеймс, большой поклонник старых английских традиций, по наблюдению Честертона, шутки не оценил.
В 1912 году “очевидцы” спровоцировали небольшой правительственный кризис, разоблачив коррупцию в кабинете Герберта Асквита – крупный правительственный заказ на устройство беспроволочных телеграфных станций по всей Британской империи был отдан компании Маркони вроде бы за неплохие комиссионные начальником Почтового управления Гербертом Сэмюэлем. Его близким другом был президент компании Маркони Годфри Айзекс, чей брат сэр Руфус Айзекс, в свою очередь, занимал пост министра юстиции у Асквита. Вот такой получился замкнутый круг. Скандал состоялся, но факты коррупции (вот странно-то!) не подтвердились, и дело было закрыто. Таким образом, “очевидцы” прославились по всей Англии как наглые интриганы и, между прочим, нацисты. Сесил Честертон чудом избежал тюрьмы.
Насколько Беллок был антисемитом? Вопрос, скорее, состоит в том, насколько антисемитизм был важен для Беллока и его компаньонов, была ли эта простоватая концепция движущей силой творчества “очевидцев”. Если не слишком хорошо разбираться в политике и некоторых общественных направлениях того времени, можно и не понять, что Беллок был “против евреев”. Эту скользкую тему со свойственной ему прямотой затрагивает Честертон, говоря о “людях, живущих в Англии и ставящих себя при этом как иностранцы”. Еврейские капиталы были неотделимы в сознании “очевидцев” от германского милитаризма. Так же точно неотделимы в сознании большой части наших людей еврейские (латышские, польские, венгерские, но – главным образом – еврейские) профессиональные революционеры от немецких “запломбированных вагонов”.
Один из героев Честертона, впрочем, милосердно и прозорливо советует евреям “не очень-то жаться к немцам, как бы чего не вышло”. Влюбленным в свое отечество, свой английский народ “очевидцам” нелегко было привыкнуть к мысли, что этот самый возлюбленный народ, в общем-то, не отличается от любого другого народа по части повседневного скотства. Для объяснения мучительных провалов требовалось что-то внешнее, что-то со стороны, какой-то образ врага. “Дело Маркони” не столько обратило внимание на странную роль евреев в английской политике, сколь показало, что сама политика Англии постепенно перестает быть такой уж “английской”.
И нужно быть поистине святым, чтобы понять очень простую вещь: это твои собственные соотечественники, твои сестры и братья относятся к стране, как к чужой. Это не восточное равнодушие, а западное, рождающееся там, где Запад становится Востоком. Это твои собственные политики перестают быть англичанами. Да что там, они перестают быть христианами. Сэр Уинстон Черчилль прекрасно выразил национальную позицию по еврейскому вопросу, заметив: “У нас этой проблемы нет потому, что мы не считаем себя глупее евреев”. Но есть и старинная английская поговорка: “If we trade with the East, we’ll go west” (“начнем крутить дела с Востоком – кончимся”).
Можно сколько угодно порицать Беллока и его друзей за их удивительную склонность не замечать очевидного, видеть в Британской империи, в первую очередь, слегка сбившуюся с пути “добрую старую Англию”, в социальной проблематике нового времени – выдумки немецких евреев. В том-то и ужас, что живое, дышащее, движущееся общество нелегко втискивать в рамки классовой теории. Но, если не подходить к этому самому обществу с позиций Веры, Надежды, Любви - ничего, кроме социальных теорий, и не остается, а это нелегко. Поэтому, доказать свое право на особое мнение по национальному вопросу “очевидцы” могли только одним способом – ценой своей, а не чужой крови.
Сесил Честертон умер в госпитале во Франции; погиб, как вы уже знаете, Луи Беллок. Вместе с ним пошел в летчики Морис Бэринг, но ему повезло – он остался в живых. Фабианец Руперт Брук служил в морской пехоте, погиб в Греции. Не вернулся с войны и лорд Блэквуд, несмотря на весь свой аристократизм, убитый в звании лейтенанта, в чине “ваньки-взводного”. Позже на посту иллюстратора Беллока его сменил Николас Бентли, но стиль этих иллюстраций стал иным – более “взрослым”, что ли, как и стихи Беллока, утратившие некоторую долю первоначальной легкости. Но рядом с Б.Т.Б. в “интимном некрополе” Джона Бьюкэна These For Remembrance стоит и Раймонд Асквит (да-да, из тех самых продажных Асквитов), убитый на Сомме, в сентябре 1916 года. Он тоже был другом Беллока.
ПОСЛЕДНИЙ СОЮЗНИК
Беллок непрерывно печатал свои боевые корреспонденции в массовом еженедельнике Land and Water. По мнению современников, он был самым точным и честным автором за всю историю военной журналистики. Незадолго до гибели Бэзил Блэквуд успел сказать об этом Беллоку в письме своими словами, оставив ему нечто вроде завещания сохранить увиденное в памяти поколений. Так постепенно начал вырисовываться облик нового Беллока – исторического публициста. Мечте всей жизни “Честербеллока” - возрождению католицизма в Англии – не суждено было осуществиться. Может быть, это было и к лучшему, поскольку историю делают все-таки люди, а не идеи. Немного добра в том, чтобы через века осквернять гробницы былых осквернителей гробниц. А вот пошлейшую вещь на свете – историческую концепцию – в отличие от истории, порой не худо и пересмотреть. И в этом Беллоку сопутствовала удача, а может, и нечто большее.
Как и было сказано, Беллок прославился своими садистскими стишками, но писал он отнюдь не только такие стишки. Как уже опять-таки говорилось, большая часть его поэтических опытов не была приветливо встречена английскими читателями из-за некоторой перегруженности “католическими идеями”. Но ведь и Бэллиол колледж ему в свое время пришлось оставить все по той же причине, а уже после второй мировой войны этот самый колледж долго упрашивал Беллока принять степень почетного доктора. То же самое, впрочем, произошло и с политиками. Сэр Уинстон Черчилль изо всех сил порывался наградить Беллока орденом Почета. Так, может, и стихи его были не так уж плохи?
В одном из самых поразительных своих эссе “О Польше” Честертон дважды цитирует странноватые строфы, напоминающие средневековую литанию в честь Божьей Матери. Череда готических образов сменяет друг друга, словно перебираешь четки или, скорее, проходишь крестным путем по внутренней окружности храма, а где-то сбоку, на краю зрения и сознания, в свой черед загораются цветные стекла. Вот Дом Золотой, вот Башня из слоновой кости, Святыня Меча, какая-то Надежда почти побежденных. А это строки из стихотворения Беллока, обращенного к Святой Деве, какой Она видится Своим “очевидцам” в Ченстохове – Ballade to Our Lady of Czestochowa. И в одной из последних строк этой баллады, или литании, Беллок, будучи весьма низкого о себе мнения, называет Деву Марию своим “последним Союзником”.
Но он и сам был последним союзником Истины в стране, где несколько сот лет подряд история “отделения государства от церкви”, гнусная и кровавая (что мы, с нашим историческим опытом, легко можем представить себе) выворачивалась наизнанку в угоду тем, кто в свое время приколачивал свои гербы на ворота монастырей, переделывая их в родовые поместья. И в сознании народа какие-то невеселые религиозные и политические разборки каких-то баронов с какими-то настоятелями каких-то храмов привычно укладывались в успокоительное определение “темное дело”.
Уже давно просвещенная аристократия пережила несколько запоздалый интерес к богословским вопросам, а после и недолгую моду на католичество, уже за этой модой “не заметили” обращения в католицизм короля Эдварда. Но вот грянула и прошла Великая война, люди в массе своей увидели, как обесценивается жизнь и, может быть, что-то вспомнили на уровне, как бы теперь сказали, генетической памяти. И тут выскочил Беллок со своими статьями и выступлениями, и впервые за много лет повернул колесо английской исторической мельницы в сторону исторической правды. И эта самая правда всерьез начала проникать в сознание англичан, несколько подправляя привычную картину мира. Что очень кстати в нашу эпоху политкорректности.
А вообще-то Беллок был малоприятным человеком, что и говорить. Да ведь и жить ему было непросто. Когда умер Честертон, который с детства прихварывал, несмотря на свои львиные “шесть футов гения” (выражение его школьного учителя), а в последнее десятилетие болел непрерывно и очень тяжело, жена, пережившая его на несколько недель, постоянно вспоминала о том, как добра была к нему жизнь. А как она, собственно, была добра? Детей у них не было, а они мечтали о детях; здоровья тоже не было, не было и денег. Восторженные поклонники первую половину доброй жизни думали, что Честертон шутит, и очень смеялись, а после поняли, что он не шутил, и решили, что он спятил. Брат, самый близкий человек, погиб на войне. Обратить Англию в правоверие, уговорить сильных мира сего по капле выдавливать из себя рабов, выдать каждому английскому батраку “пол-акра и корову” - не получилось, не вышло. Но он верил, и жил, как верил; у него была любимая жена, был дом и еще несколько верных друзей; по жестким английским меркам, жизнь, “подлая с подлецами”, была добра к нему. Так же – по-английски – была она добра и к Беллоку.
С 1914 года и до самой своей смерти он носил траур по умершей жене. После второй войны остался один – друзья умерли, или были убиты. Когда в сорок втором году погиб второй сын – Питер, Беллока хватил удар. Он, в общем, оправился от этого, и даже продолжал работать, но за ним стали замечать какие-то странности. Беллок, что называется, заговаривался – постоянно беседовал с Элоди, мертвыми детьми, родственниками, “очевидцами”. Он безнадежно пережил свое время и, хотя слава его – живой легенды английской культуры – все прибавлялась, ему эта слава уже не прибавляла ничего. В последние годы он вновь сблизился с одной из своих дочек – Элизабет, давно оставившей семью; сохранилась их переписка, чем-то неуловимо напоминающая спиритические сеансы. Впрочем, последнее из писем датировано 1944 годом. Умер Беллок 16 июля 1953 года в Гилфорде, где, по странному совпадению, похоронен и Льюис Кэрролл – он был священником, а в местной часовне с витражей смотрят на прихожан Белый Кролик, Додо, Чеширский Кот – как, впрочем, и сама Алиса.
|
