ЮРИЙ МИЛОСЛАВСКИЙ

ЗАМЕТКИ ПУБЛИКАТОРА

http://rus-sky.org/history/library/articles/ruschur1.htm

Несчастие нашего времени то, что количество погрешностей и неосторожностей, накопленное не одним уже веком, едва ли не превышает силы и средства исправления.

Митр. Филарет (Дроздов)

Само по себе письмо Блаженнейшего Митрополита Антония (Храповицкого) первого предстоятеля Русской Православной Церкви Заграницею к его ближайшему, некогда, другу – митрополиту Сергию (Страгородскому), в особенных комментариях нужды, как нам представляется, не имеет. Помимо внесенных нами в корпус документа примечаний, мы позволим себе только обратить внимание на сам тон письма: если вспомнить, как отзывались о деяниях митр. Сергия и о нем самом российские иерархи, клирики и миряне, — из числа тех, кто не признавал выбранный им путь верным, — письмо тогда уже тяжко болевшего митр. Антония не может не показаться поистине мягко-увещательным. Как церковный писатель и пастырь, Владыка Антоний превосходно владел стилем обличительным, стилем праведного гнева. И если нет, – или почти нет, — глаголов бичующих в этом письме, таковой выбор манеры обращения к адресату нельзя счесть случайным. До последних дней земной своей жизни Владыка Антоний, по собственому его признанию, "не мог вырвать из сердца" того митр. Сергия, которого он помнил по прежним дням, на которого возлагал столько надежд. Кредит доверия, отпущенный митр. Антонием своему давнему другу, был весьма велик. Этим, отчасти, можно обяснить то, например, обстоятельство, что Заграничный Синод практически безоговорочно поддержал митр. Сергия в его споре о Местоблюстительстве с митр. Агафангелом (Преображенским). Положение начало меняться только вслед за появлением знаменитой "Декларации", очередная годовщина появления которой заставляет еще раз обратиться, — даже не к самому тексту ее, а месту ее и ее автора в истории Русской Церкви.

1. Публикация в 1927-м году, 16/29 июля, Послания (Декларации) тогдашнего и.о. Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) "Об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти", обыкновенно рассматривается в качестве некоей развилки в ходе повествования о событиях новейшей истории Русской Церкви. Но допустимо это лишь из соображений историографического удобства. Несмотря на особенную важность "воззвания" (как именовал Декларацию сам митр. Сергий), русская церковная история не "разламывается" на этом документе, ибо он не был ни первым, ни единственным в своем роде. В частности. Декларации сергиевской предшествовала во многом ей подобная, исходящая от Временного Высшего Церковного Совета (ВВЦС), созданного в год смерти Св. Патриарха Тихона, тотчас же после ареста Патриаршего Местоблюстителя митр. Петра (Полянского).

Образовавшая ВВЦС группа иерархов во главе с архиеп. Григорием (Яцковским), своим Посланием от 9 (22) декабря 1925 года в известном смысле предвосхитила методику, успешно примененную митр. Сергием для налаживания отношений с новою властью.

В Послании ВВЦС выражалась "вера в добрую волю Правительства СССР, в чистоту его намерений, в служении благу народа.". Чтобы преуспеть, митр. Сергию пришлось изыскивать не столько более сильные, но напротив того, более стертые, речения, фразеологемы. В результате Декларация 1927 г. в основной своей части (развернутое описание "происков зарубежных врагов" как первопричины всех неурядиц во взаимоотношениях Церкви и нового гражданского начальства) вообще выходит за пределы стилистики церковной, т.е. от Церкви исходящей, превращаясь в нейтральный образчик тогдашней агитационной словесности. В 1927 г. подобные сочинения "массовый" русский человек "номинативно" уже не воспринимал; непрерывно длящийся всеобщий грех клятвопреступления был, если позволительно так выразиться, самоотпущен, оправдан ходом жизни, устраиваться в которой допускалось любыми средствами, а тем паче — с помощью каких бы то ни было слов. В отличие от предшествующих документов, — мучительно-усложненных, тревожащих совесть верующих попытками совместить несовместимое, и самою своею сложностью побуждающих власти с подозрением в них вчитываться, — это была отписка. И все же Декларация вызывала негодование: ибо в ней, по выражению приснопамятного митр. Иоанна (Снычева) "митр. Сергий и Синод не только выразили свою полную лояльность.., но как бы и включили себя в самый организм Отечества...", или, точнее говоря — уведомляли о безоговорочном признании московским церковным центром нового государственного строя и порядка управления на территории бывшей Российской Империи.

Зато в прочих абзацах Декларации содержалось труднооспоримое — отмечалось, например, что падение исторической русской государственности не есть "случайное недоразумение"; ушедшему в эмиграцию духовенству давались небесполезные рекомендации: санкционировалось "размежевание" с Зарубежным Синодом, во обеспечение "от всяких неожиданностей из-за границы", — иначе говоря, признавалось разумным создание независимого от Москвы церковного центра. Кстати, в менее известном послании 1926 г. к митр. Евлогию (Георгиевскому), митр. Сергий высказался по этому поводу откровеннее: "...заграничные епископы должны создать для себя Центральный орган церковного управления...".

И наконец. Декларация, как и обращение ВВЦС, призывала церковный люд готовиться к созыву Второго Поместного Собора.

(Часто говорят, что подготовка к созыву Собора представлялась и архиеп. Григорию и митр. Сергию делом решающим; спорили лишь о том, кому дозволено будет этот Собор созвать. Но совокупное рассмотрение деяний митр. Сергия в 1926-27 гг. заставляет нас усомниться в правильности такого вывода. Похоже на то, что митр. Сергий, несмотря на все заверения, все же не спешил созывать пусть даже ограниченный, епископский Собор, совещание и под. Напомним, что архиеп. Григорий получил возможность проведения предсоборного съезда епископов, клира и мирян, которое и открылось 2/15 ноября 1927 г., т.е. после появления Декларации митр. Сергия. Не мог ли и Заместитель, если б того захотел, добиться разрешения собрать с тою же целью иерархов, клириков и пасомых?)

Вообще, все предпринятое митр. Сергием в те годы лучше понимается в сопоставлении с действиями ВВЦС. Так, архиеп. Григорий старался убедить власти не препятствовать созыву Собора, что ему как будто удалось. "...Они (сторонники ВВЦС — ЮМ) торопились как можно быстрее созвать Поместный Собор ... и на нем ... осудить деяния митр. Сергия, а его самого предать суду архиереев.", — писал митр. Иоанн (Снычев). Таким образом, митр. Сергий вынуждался к немедленным действиям.

Декларация 1927 г. и возникла как ultima ratio в полемике митр. Сергия с т.н. "григорианами", во взаимной их борьбе за преимущественное внимание гражданской власти. Подробности этой борьбы весьма небезынтересны; но даже краткое обсуждение возможных причин, по которым тогдашняя московская администрация в своих контактах со "староцерковниками" в конечном итоге отдала предпочтение ВЦУ (Синоду) митр. Сергия — перед ВВЦС архиеп. Григория, завело бы нас далеко в сторону от основной темы этих заметок. Во всяком случае, стандартная публицистическая формула, согласно которой 6-й секретный отдел ОГПУ во главе с Е.А. Тучковым "на рубеже 30-х сломил сопротивление митрополита Сергия Страгородского" — не выдерживает критики: ситуация была много сложнее.

Для нас значимость Декларации 1927 г. — и всего, так или иначе связанного с ее распубликованном, — состоит именно в том, что авторы и сторонники ее принадлежат к победившему крылу в основном, — общем и для сторонников, и для большинства противников Декларации — направлении русской церковной политики уходящего столетия; такое положение дел сохранилось и по сей день.

Вся толща материалов, имеющих касательство до новейшей истории Русской Православной Церкви, что увидели свет в России и за ее пределами с начала 30-х годов, — свидетельствует: и сторонниками, и противниками Декларации — она рассматривалась практически одинаково: либо как хитрая стратегема (для обеспечения "относительно сносного", — по выражению самого митр. Сергия, — существования Русской Церкви на достаточно длительное время), либо — как тактический ход. Несогласные полагали, что все компромиссы не приведут к желаемым результатам; иначе говоря, взгляд митр. Сергия на существующую действительность неверен, а значит — губителен для церковного устроения.

Но и те, и другие знали, о чем идет речь: — "Не таких обманывали, с НКВД справлялись, а этих колбасников обмануть нетрудно", — говаривал во время Второй Мировой Войны Экзарх Прибалтики митр. Сергий (Воскресенский), т.н. "Сергий-младший", ближайший сотрудник митр. Сергия (Страгородского).

"...Преосвященный Сергий ... подошел эмпирически к положению Церкви в окружающем мире и исходил тогда из существующей действительности, — вспоминал впоследствии Патр. Алексий I (Симанский), напомним — один из авторов текста "Декларации".

Подобный, — мы вслед за патр. Алексием (Симанским) продолжим именовать его "эмпирическим", — подход к вопросам отношения Церкви и государственной власти, вовсе не был результатом чрезвычайных обстоятельств 1917-1927 гг. Он же полагался некоторыми приложимым и к иным временам, — и к совершенно иной человеческой общности, — а именно к действующим лицам истории евангельской. Так, известный русский церковный историк епископ Кассиан (Безобразов), уже в эмиграции, в своем курсе лекций для студентов Православного Богословского Института в Париже (1935-1936 уч. годы) писал о последних днях земного служения Господа, — но разумея современное ему положение церковных дел в СССР: "Нужно признать, что первое впечатление, которое производит на нас образ Пилата в Евангелии — скорее симпатичное. ... Во всяком случае, в планы Евангелистов входило эту симпатию оттенить. ... С распространением христианства в Римской Империи, авторитетным представителям Церкви было небезразлично подчеркнуть, что официальный представитель Римской власти был убежден в политической лояльности Иисуса, ... показать читателям всю необоснованность политического обвинения".

Если представить, что для православного сознания позволительно допущение, будто св. Апостолы и Евангелисты ("авторитетные представители Церкви"), в видах налажения отношений с определенной государственной властью (еп. Кассиан называет это "апологетической заботой") могли несколько переосмыслить Богодухновенную Благую Весть ("оттенить", "подчеркнуть", "показать читателям" определенные обстоятельства аd hос, применительно к данному случаю), — то уж действия российских иерархов республиканского периода нашей истории, их методы взаимодействия с современной им действительностью, о чем несомненно знал и имел свое суждение еп. Кассиан, следует понимать как вполне, — или даже единственно – возможные?..

Епископы западных окраин Империи, — Сергий Финляндский и Антоний Волынский — уже на первых порах своего служения успели получить специфический общий навык работы; им не раз доводилось самостоятельно изыскивать средства защиты церковной организации от внешних воздействий, — словом, они вынуждались к ведению реальной церковной политики.

Возможно поэтому им было несколько легче осознать ситуацию, что сложилась после октября 1917 года – и каждый из них по-своему искал выхода из создавшейся ситуации.

Известно. что положение внутри Русской Православной Церкви особенно осложнилось в начале 20-х годов — после ареста Св. Патриарха Тихона и суда над митр. Петроградским Вениамином (Казанским).

В те дни, — май-июнь 1922 г., — большинство русского епископата уповало на возможность показать новоначальствующим "всю необоснованность политического обвинения", пользуясь терминологией еп. Кассиана (Безобразова). В частности, переход от "староцерковников" к "обновленцам" представлялся отличной демонстрацией лояльности. Достаточно взглянуть на списки хиротонисанных в 20-е годы епископов. Условно они распадаются на три потока: убитых, арестованных/сосланных и — отпавших в "обновленчество". Этот последний перечень — самый долгий.

Возведенные в епископский сан буквально на следующую неделю, либо месяц по хиротонии покидали Патриаршую Церковь ради признанного новою властью раскола.

В свете всего сказанного и следует понимать сакраментальную реплику одного из видных иерархов — митр. Арсения (Стадницкого). Когда в 20-х годах его собеседник сослался на обетование Христово о Церкви: "...и врата адовы не одолеют Ей", — Владыка с горечью отозвался: "Уже одолели".

Митр. Сергий также не питал надежд на то, что отношение администрации к Патриаршей Церкви само по себе изменится в сторону большей терпимости, или сама эта администрация станет иною, — и он не пожелал оставаться в стороне. Едва только в мае 1922 г. Св. Патриарх Тихон передал полномочия митр. Агафангелу (Преображенскому), в самый день официального провозглашения обновленческого ВЦУ (Введенский, Калиновский и др.), митр. Сергий вместе с двумя другими высшими тогдашними иерархами — архх. Евдокимом (Мещерским) Нижегородским и Серафимом (Мещеряковым) Костромским — признал каноничность этого учреждения. Но, видимо, убедясь, что создание "новой церкви" — есть лишь промежуточный этап, он спустя год покинул обновленчество. Быть может, митр. Сергий убедился, что в рамках этой изначально временной организации "справиться с НКВД" не представлялось возможным, — просто потому, что в его готовности к сотрудничеству, авторитете, энергии вскоре не будет никакой нужды.

2. "Несмотря на многие провалы и неудачи. Церковь смотрела — и не без оснований — на русскую государственность как на свое детище, связанное с ней неразрывными узами", — писал два с лишним десятилетия назад Лев Регельсон. Узы были разрублены — и то оружие, что разрубило их, почти тотчас же обрушилось на головы и "детища", и Матери. Все это верно. Но не следует, однако, рассматривать поведение русского епископата только в качестве панической инстинктивной реакции на внезапно возникший мощнейший раздражитель неведомого доселе свойства. К 1917 г. Русская Церковь накопила определенный опыт неприязненных взаимоотношений с государственною властью. Почти излишне напоминать о годах, когда "Синод был, — либо послушным слугой власти, не скрывавшей своих секуляризационных стремлений, — либо скорбным и молчаливым зрителем гонений, — писал В.Н. Ильин. — Особенно тяжело было во времена императриц Анны Иоанновны и Екатерины II. ...Темной и тяжелой была также первая половина XIX века. ...Можно даже сказать, — продолжает он, — что в этот период надломленная гнетом предыдущих царствований воля русской церковной администрации была окончательно сломлена.".

Нелегкою оказалась и вторая половина столетия. "Мы живем в век жестокого гонения на веру и Церковь под видом коварного об них попечения, — говорил в 1862 году (!) митрополит Киевский Арсений (Москвин). Сказанное может быть понято, если учесть, что при Императоре Александре II, в период Обер-Прокуратуры гр. Д.А. Толстого, за 1865-1875 гг. было закрыто более двух тысяч приходов. Наиболее жесткому цензурному давлению в 60-70-е годы XIX в. подвергались именно издания национально-религиозной ориентации, вроде "Маяка" и даже "Московских Ведомостей"; а праздничные службы на Светлое Христово Воскресение в дворцовой церкви при Императорах Николае Павловиче и Александре Николаевиче продолжались немногим более часа.

Справедливости ради добавим, что все упомянутое, разумеется, не было гонением на веру в том значении, какое мы вкладываем в это понятие, но лишь упорной, и по всей видимости, не всегда осознанной, "психологической" стратегией ограничения присутствия Церкви в наиболее существенных областях государственного бытия, — ибо само устроение этого бытия ориентировалось на человеческое – и потому не могло не тяготиться проповедью Христовою.

Общеизвестно, что в существе своем положение начало было по-настоящему меняться только в царствование Императора Александра Александровича, — всего за три с небольшим десятилетия до создания 6-го "ликвидационного" Отдела ОГПУ.

Но было уже поздно.

К этому времени выработался и особый тип синодального иерарха, и, главное, злокачественная, чуждая Святой Руси, инерция отношений между властью церковною и властью государственною: недоверие, подозрительность и ожесточенность стали взаимными. Синодальные архиереи в большинстве своем были, по словам Товарища Обер-Прокурора Св. Синода кн. Н.Д. Жевахова, "сановниками, горделивыми и высокомерными, абсолютно не допускавшими никаких возражений со стороны Обер-Прокуратуры... Малейшая попытка принять участие в разрешении того или иного дела встречала самое резкое противодействие...".

Синод как цельное учреждение — первым среди государственных ведомств нарушил присягу верности своему Государю.

26 февраля 1917 года Тов. Обер-Прокурора, "указав Синоду на происходящее, предложил его первенствующему члену митр. Киевскому Владимиру (Богоявленскому) выпустить воззвание к населению. ...Оно должно являться ...грозным предупреждением Церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару. ...Церковь не должна стоять в стороне от разыгрывающихся событий, и ...ее вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим".

— Это всегда так, — ответил Преосв. Владимир. — Когда мы не нужны, тогда нас не замечают; а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью. Предложение кн. Жевахова было отвергнуто, несмотря на все настояния. По мнению мемуариста, митр. Владимир (Богоявленский) "не отдавал себе отчета в том, что в действительности происходило, и его ответ явился ...самым заурядным явлением оппозиции Синода к Обер-Прокуратуре".

Скорее всего, так оно и было. Но с точки зрения того учения, которое содержит Православная Церковь, мы не можем не видеть в ответе митрополита более общего смысла, значимого и для жизни вечной.

Во всяком случае, новейший период русской церковной истории следует отсчитывать не с момента торжественного открытия Поместного Собора в Москве, а с того февральского дня в Санкт-Петербурге, когда эти слова были произнесены.

Едва ли не первым отозвался на перемены тогдашний епископ Тихвинский, викарий Новгородской епархии преосв. Алексий (Симанский), будущий Патриарх. "Получив в феврале (!? — ЮМ) весть об отречении Императора Николая II, епископ Алексий обращается к пастве с воззванием", в котором "православное духовенство города Новгорода" призывает благословение Божие "на созидательную работу нового строя" — читаем мы в семинарском учебнике прот. В. Цыпина.

4 марта 1917 года Синод приветствовал новое правительство в торжественном заседании с новым революционным обер-прокурором — В.И. Львовым. По его предложению Синод издал специальное послание, благословляющее новую свободную Россию: "...доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилил, чтобы ...облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни..." и т.п.

Сын В.И. Львова — впоследствии архиепископ РПЦЗ Нафанаил — вспоминал:

"Псаломщики старательно вставляли слова Временное Правительство всюду, где стояло слово царь, часто не разбираясь о каком царе идет речь. Так, в псалме читали: Господи, силою Твоею возвеслится...Временное Правительство".

"Выражаем непоколебимую, не за страх, а за совесть, верность и преданность Временному правительству", — говорилось в мартовской декларации московского съезда клириков и мирян.

Перечень примеров можно длить и длить.

Читая все это, невольно приходит на ум, что послеоктябрьская администрация имела некоторое право требовать от церковных властей своего — на основании прецедентов.

3. Бросается в глаза, сколь мало чисто-церковной оценки получили деяния митр. Сергия, — в сравнении с оценкою общественно-политической, нравственной и проч. "Эмпирик (прагматик)" — или "предатель"? — таков был насущный вопрос, которым задавались даже в тех случаях, когда говорилось о св. Канонах. Но приложимость "эмпирического подхода" к творящемуся в ограде церковной — как известно, сомнительна.

В самом деле, ловкий лазутчик, обманом пробирающийся в стан врагов, способный политик, настойчивостью и хитроумием приходящий к искомой власти — все это в церковном пространстве выглядит смешно и нелепо. Апостол Петр, трижды отрекшийся от Господа не "изменил" и не "струсил"; то, что известно о нем из Церковного Предания и Св. Писаний с достаточною ясностью и непротиворечимостыо объясняет его поведение в ту иерусалимскую ночь во дворе первосвященничьего дома. Ап. Петр. прокрался туда, "чтобы видеть конец", т.е. предпринять нечто ко спасению Учителя; он предполагал разузнать, куда поведут Его, где заключат; возможно, он надеялся выручить Господа из рук стражи силою, — и у него были свои серьезнейшие резоны "не драматизировать ситуацию" по пустякам. И когда какая-то вздорные лица набросились на него с визгливыми разоблачениями, Симон бар Иона не позволил себе во имя бессмысленного правдолюбия поставить под угрозу осуществление с таким трудом разработанного стратегического плана. Он не лгал и не отрекался; он действовал, чтобы спасти Христа, Сына Бога Живаго. И сказал: "не знаю, о чем ты говоришь". И так до трех раз, — покамест не вспомнил слова Учителя.

Итак, нераскаянный Петров грех? теплохладность маловера? — даже наиболее робкие старания взыскать церковный смысл событий мгновенно порождают проблематику, которой лишь безумец дерзнет касаться самовольно.

Но иначе и быть не может. Собор, во имя которого будто бы действовали и митр. Сергий и его оппоненты, где должно было разрешиться их несогласие, — Собор этот так никогда и не был созван. Мы разумеем Собор, как прежде говорили, неподобранный, с привлечением всех "юрисдикций" Русской Православной Соборной Церкви, во Отечестве и в рассеянии сущей, т.е. Второй Поместный Собор. Вне этого Собора истинное уразумение того, что происходило в Русской Церкви от момента последнего заседания Первого Поместного Собора и даже до сего дня — невозможно. Оно и не дается Господом, в чем мы убеждаемся ежечасно. По одному этому все предварительные до-соборные суждения, высказанные сторонниками и противниками митр. Сергия по справедливости должны быть вменены в ничто. Они не только приговорены к обычной человеческой неполноте. По грехам нашим созыв Второго Поместного Собора, без которого нам не двинуться с места, похоже, не близок. Это означает, что все без изъятия тварное составляющее Русской Православной Церкви продолжает пребывать в том состоянии полноты истощания, которой эта поместная Церковь достигла в уходящем XX столетии. Никакое т.н. "возрождение", катехизация, никакое развернутое храмостроительство или книгоиздательство и т.п. утешительная эмблематика не должна вводить в заблуждение.

"Полнота истощания предполагает полноту совершенства", — замечал приснопамятный арх. Софроний (Сахаров), разумея положение дел в Русской Церкви. Но даже и мысль о "полноте" нашего "истощания" и несовершенства — лукава и лицемерна, так как предполагает, будто мы очутились в некоем крайнем, наихудшем из возможных, положении. Следовательно, путь мыслим лишь только вверх. Но откуда в нас эта уверенность? — и не смещаемся ли мы все ниже и ниже, не достигнув покамест дна, которое еще только дожидается наших ступней? Не хуже быть не может, а все хуже и хуже. Пребывая так, о чем и о ком решаемся мы иметь суждение?