Революция чувств

Ренессанс, Новое Время... Главное в нашем времени не научная или промышленная революции, главная революция — революция чувств. Конечно, чувства не были «изобретены», как иногда говорят историки, чтобы подчеркнуть новизну происшедшего. Но для человека принципиально не просто обладать чем-то биологически, но перевести это в слова. Что не облечено в слово, то не существует в строго антропологическом смысле слова.

Проще всего обнаружить различие эпох в живописи. Формально Леонардо, Микеланджело, Рафаэль это всего лишь подвариант готического искусства. Реалистичность не показатель. Кривелли гиперреалист, фотографист до немыслимой степени, но Кривелли — не Ренессанс, а гипер-готика.

Разница — в чувствах, нашедших себе зримое выражение. Может быть, ярче всего это видно в изображении не людей, а предметов и животных. Голландские натюрморты — буря чувств. Заяц Дюрера — сложнейшая комбинация чувств, в котором более страдающего Христа, чем в Христе Кривелли. Чёрный квадрат Малевича — сгусток чувственности.

1502 год. Альбрехт Дюрер.

1500 год. Карло Кривелли. Христос с орудиями страстей. Деталь.

Готика (и вся архаика) не мертва эмоционально, но аутична. Как у всякой архаики до Революции Чувств, у неё синдром Аспергера. Она лучше себя чувствует без демонстрации своих чувств и без созерцания чужих чувств. Бесчувственность своего рода имитация бессмертия. Не может умереть то, что не родилось. Каменное истуканство бессмертно. Плакат неприступнее Рафаэля.

Революция чувств нагляднее в живописи, но доказуемее в литературе. Правда, в литературе она разворачивалась медленнее, но Монтень, Шекспир и Толстой такие же её очевидные столпы как Леонардо, Микеланджело и Рафаэль. Современные психологи не могут объяснить отличия эмоций от чувств именно потому, что отличия эти лежат не в психологии как в биологической сфере, а в культуре. Чувство так же соотносится с эмоцией как хлеб с мукой, компьютер с арифмометром, свобода с рабством.

Революция чувств совершалась медленно и совершилась ещё далеко не для всех. Даже для Шекспира с Монтенем она совершилась не вполне. Всё только начинается, прежде всего, потому, что чувство это действие свободного человека, а свободы в мире — прежде всего, внутренней свободы, свободы от всякого коллективизма — ещё очень мало.

Революция чувств не означает, что человек начинает так же повелевать чувствами, как он повелевает словами. Человек начинает выражать эмоции — вот эти выражения и есть чувства. Чувство есть эмоция в диалоге, в общении — включая общение с самим собой. Поэтому эмоция может быть оценена как природный феномен, как этическое явление, а чувство — нет, потому что эмоция односторонняя, одномерная, а чувство — двумерное событие. При этом именно способность превращать переживания и эмоции в чувства освобождает человека из эгоизма и индивидуализма — и в то же время из коллективизма, который и продуцирует эгоизм как невротическую реакция, который состоит из индивидуализма, хотя ненавидит его и обвиняет как раз свободного человека в индивидуализме.

Чувство не подлежит нравственной оценке, в отличие от эмоции или переживания. Гнев — грех, гневливость — порок, а чувство гнева — это не грех и не порок, а высказывание, это весь человек, превратившийся в речь. Человек же как целое вне этики.

Революция чувств создаёт запрос на приватность, персоналистичность. Только тот, кто свои переживания превращает в чувства — явление диалогическое — обретает полноценную автономность, «самостояние». Происходит распределение сырой массы бытия на «я», «другой», «общение». Коллективизм этого страшно боится. Коллективизм считает, что обладает неким смыслом, удерживающим субъекта от самоубийства, но это фальшивый смысл. Смирительная рубашка коллективизма не спасает одиночку от самоубийства, а лишь делает самоубийство коллективным занятием, растянутым во времени.

Частное время, эпоха приватности порождает не только подлинный персонализм, но и подлинную общность — не принудительную стадность, а мерцающую (поскольку добровольную) плазму человечности.

Как абсурдны разговоры о смерти Бога, так абсурдны разговоры о смерти автора, о смерти литературы в её обычном понимании. «Модернизм» и был вовсе не модерным явлением, а остаточным эхом Средневековья. Умирает не автор-личность, умирает литература вполне готическая, в которой личность была подчинена канону. Монтень, Шекспир и Толстой — вот настоящие модернисты, и они совершенно не умерли. Постмодернизм — это результат освоения массовой культурой того, что совершили революционеры Ренессанса.