Амёба это человекоминимум. Она напоминает лужу, которая остаётся от злых сказочных волшебниц. Лужа, но живая, лужа, но кушающая, передвигающаяся. Точнее, переползающая, но тем страшнее. Такая лужа оставалась от ужасного Терминатора, и она воскресала!
Амёба в портретной галереи человечества — первый предок. Амёбы ведь первые эукариоты. Похоже на Иуду Искариота, но прямо наоборот, амёбы положительные персонажи. Они первыми обзавелись кариотами, а «кариот» — это «ядро». Доброе ядро — ведь «эу» это хорошо всем знакомое «ев» в евангелии (благая весть), эвкалипте (отличные бутоны) и даже у Ефимов — «ефтимов», «благожелательных».
Ядро хорошо тем, что позволяет амёбам плодиться и размножаться. Куда тем ксероксам! Представьте себе ксерокс, который пожужжит-пожужжит, сжуёт тонну бумаги и разделяется на два абсолютно одинаковых ксерокса.
Правда, встаёт вопрос, зачем нужен ксерокс, который может ксерокопировать только ксерокс же. Но ведь огромный шаг вперёд от ксерокса, который способен только разваливаться на две вообще не читаемые и не читающие части?
Благодаря митозу — а это удвоение и есть клеточный митоз — мы существуем. Клетки, когда делятся, превращаются в копии самих себя, а не в прихотливую слизь.
Общение начинается со способности человека раздвоиться, увидеть в другом самого себя. «Ближнего своего» — именно об этом, видимо, ведь это описано формулой «возлюби ближнего своего как самого себя». Я ближний тому, кто видит во мне равного себе и готов обратиться ко мне как к равному. Тут пропасть между ребёнком и взрослым. С ребёнком обращаются не как с равным, ребёнок обращается с мамой и папой не как с равными. По-разному обращаются, но — это неравные отношения. Коммуникация начинается там, где начинается равенство. Не всегда математическое, даже всегда не математическое равенство, но всегда человеческое.
Общение на равных есть дружба, только дружба это далеко не лучшее из возможных видов общения. Не случайно же «друг» происходит от слова, обозначавшего воинов, сражающихся бок о бок. Есть упоение в бою, а есть общение в бою, до боя, после боя... Чем такое общение нехорошо? Общаются люди проверенные, испытанные, доверяющие друг другу как одна амёба доверяет другой! Да, только вот женщины, к примеру, не участвуют в этом общении, война дело мужское. У женщин свои дружбы, у мужчин свои.
Равенство оказывается ловушкой для общения. Общение на равных это бег по кругу. Круг может быть разного диаметра, хоть с комнату, хоть со стадион, хоть с галактику, результат один: общение с равными укрепляет равенство. Утешает равных. Ободряет. Вдохновляет! Неравенство — враг человека, французы не идиоты. Они, правда, имели в виду равенство перед законом, так ведь к этому и сводится человеческое равенство. Речь же не идёт о равенстве людей, как любят подковыривать особо умные энтузиаста неравенства, диктатур, иерархий и прочих деспотий. Речь идёт о равенстве законов. Один закон для мужчин и женщин: те и другие имеют право голосовать.
Люди разные, а законы равные. Прокруст во имя равенства калечил людей, растягивая или обрубая их по своему прокрустову ложу, нормально же ради людей подравнивать законы. Это называется «фора»: если инвалид имеет право голосовать, то в законе должно быть заложено, что ему надо помочь с голосованием — слепому дать особо отпечатанный бюллетень, безногому в коляске — устроить пандус или привезти бюллетень на дом. Неравные средства для достижения равенства как цели.
Голосование, однако, это очень своеобразное общение. Необходимое, жизненно важное, но очень примитивное и грубое. Как топор — дом им построишь, а карандаш им не заточишь.
Дружеское общение не случайно зарождается в переломном возрасте: друзья — это первые равные. Родители чудесно, но родители не равны детям, друзей же выбирают равных. Конечно, иногда бывает, что родители становятся друзьями, но именно «становятся», преображаются, преодолевая биологическое неравенство, из-за которого общение между родителями и детьми всегда сверху вниз. Зарождается дружба, а потом — вжухх, и любовь...
Амёбы это замечательное достижение науки и техники. Амёбы даже умеют жертвовать собой ради коллектива. Они и коллективы умеют создавать. Настоящие амёбные комки. В этом смысле человек весь состоит из комков разных клеток-евкариотов. Откуда же разность берётся? В какой момент ксерокс порождает не ксерокс, а книгу? в какой момент дружеский трындёж сменяется полноценным разговором — научной дискуссией, любовным щебетом?
Цену общения надо узнавать у половых клеток. Эти клетки — не воспроизводят точную копию себя. Они делятся с хрустом, так что получаются половинные наборы. Вот и вся любовь — она же половое размножение. Встречаются два инвалида, и каждый в другом находит восполнение. Никто не воскресает — зато появляется некто новый.
Так на уровне ниже пупка, так и на уровне выше пупков. Любовь — это сумма неравенств. Это не два плюс два, не один плюс один, это синус и галактика, роза и голубизна. Есть равенство — возможна дружба, необходима дружба, а любви не выйдет. Белым по белому не пишут. Другу нормально утешать друга, говоря «и со мной такое было» — для любящего это преступление, любовь видит единственность всего, что происходит с любимым. Пожар, рождение, ограбление, воскресение, — это общие категории, пригодные для дружеского разговора, любовь же знает, что сколько людей, столько и пожаров, да ещё на триллион умножить, потому что пожар один, а в душе человеческой этот пожар будет храниться и переживаться бесконечно и разнообразно.
Дружба пытается создать искусственный интеллект — такой, чтобы по записочкам из-за ширмы нельзя было понять, живой друг пишет или компьютерный. Любовь предупреждает, что искусственную любовь создать невозможно, потому что любовь начинается там, где заканчивается предсказуемость, ожидаемость, надежда на верность и неизменность, и где начинается общение во всей его красе — с творческими выбросами нового, с воскресениями и воскрешениями, осуждениями и прощениями, общение как буря, натиск и ещё немножечко бестолкового тепла и жаркого растолковывания друг другу загадки мира и таинства человечности.