«Как написано у пророков: вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мк 1:2).
Эта фраза в евангелии от Марка — вторая по счёту, у Матфея и Луки — почти что в середине текста. Точнее, у Марка многие историки считают эту фразу слитной с самой первой: «Евангелие прозвучало как написано у Исайи: вот, я посылаю». Кстати, у Марка именно «Исайи», хотя цитата из другого пророка. Ошибка из тех, которые подтверждают подлинность древнего текста — фальсификатор бы удосужился проверить. А тут вдохновение, главное бы успеть сказать, проверять недосуг, подумаешь, имя перепутано…
Слово «путь» в тогдашнем языке такое же важное, как «вероучение», «догмат», «религия», «вера» в языке современном. Только в европейской культуре слово «путь» ещё в древности стушевалось, оказалось погребено под более сложной и разветвлённой системой описания религиозной жизни. В ХХ веке европейцы радостно восторгались тому, как у китайских древних мудрецов хорошо — «путь Неба»! Не какое-то тяжеловесное «ве-ро-у-че-ни-е». Так ведь «путь Неба» это совершенно в духе Иисуса — «Я — путь». «Царство небесное» — это ровно то же, что «воздушный замок».
Есть в русском языке неопрятная калька с английского: «дорожная карта». Этот оборот сменил наскучившее «подробный план». Неуклюжее выражение — грамотнее было бы сказать «карта маршрута». Но слово «дорога», видимо, языку дороже. «Путевой лист». Если это выражение помогает продвигаться к миру — ну и ладушки.
Этот путь — отнюдь не радиус, ведущий к центру. Такое сравнение очень популярно у многих людей, для которых вера начинается с духовности и духовностью заканчивается. Ещё, может, немножко мистики — или множко. Путь, каким его видел Иисус, это, скорее, центр, движущийся к окружности. Не люди к Богу, Бог к людям. Путь загаженный, путь в завалах и ухабах. «Духовность», «мистика» при таком взгляде — это не что-то неосязаемое, это бульдозер. Таков Иоанн Предтеча — он расчищает путь Иисусу, сметая всё, что перед ним. Кто не спрятался — Иоанн не виноват.
В отличие от бульдозериста, Иоанн не кричит «расступись!», он кричит «покайтесь!» Это, скорее, призыв лечь под бульдозер, чтобы потом встать новым человеком. Путь Иисуса состоит из покаявшихся людей, как мощёная дорога — из булыжников. Что общего у покаяния с мистикой и духовностью? А что между ними разного? Если мистика и духовность не ведут к покаянию, то они и не мистика, и не духовность, а пустая трата времени. Если покаяние не ведёт к мистике и духовности, то это просто комплекс неполноценности.
Что такое мистика и духовность? К догматам и религии они относятся как содержание к форме, а вот к вере — как форма к содержанию. Страшная проблема Средних веков — что мистика и духовность считались уделом немногих, что было нормально веровать, никогда в жизни не пережив таинственной («мистика» — от греческого «тайна») встречи с Богом не как с Творцом, а как с Тем, Кто Рядом, Кто движется в твою жизнь, заполняет её. Духовность — ответ на мистику, послевкусие (а иногда похмелье) мистического опыта, попытка его осмыслить и законсервировать. Законсервировать в лучшем смысле слова.
Явления очень похожие, но достаточно указать одно различие, чтобы стала ясна несводимость их друг ко другу: мистика не читает книг, разве что пишет, духовность предпочитает именно читать. В этом смысле мистика и духовность соотносятся как своё и чужое, внутреннее и внешнее. Иоанн Предтеча — безусловный мистик, а вот его слушатели — люди духовности. Он говорит, они вслушиваются (духовность вслушивается, душевность слушает, дьявольская разница). Мистик вошёл в темную тишину и оттуда гудит как колокол — словно Царь-колокол установили на царь-паровоз — а духовность вслушивается и соображает, куда едет поезд.
Мистика — вдохновлена Богом, духовность — вдохновляется мистикой. Библия боговдохновенна, всевозможные набожные книги в лучшем случае — духовны, и в сравнении с Библией самые великие мистики всего лишь передовики духовности. Только надо понимать, что «Библия» — эта не буквы Библии, как «дух» — это не воздух.
Иоанн Предтеча готовит будущее, но не знает его. Это вообще характерно для настоящих пророков, библейских пророков. Они не предвещают будущего, они предвещают Того, Кто в будущем. Они не описывает Его, они тормошат тех, кто с Ним должен встретиться. Это и есть «приготовить путь Богу». Сам Иоанн не знает, кому готовит путь — он ждёт. Он знает, что Тот будет неописуем — но, когда Иисус приходит, он узнает Его. Не потому, что они родственники, кузены, ровесники — вопреки этому. Только мистик способен узнать в брате («братом» в ту эпоху, да и позже, называли и двоюродных братьев) кого-то великого, кому недостоин ботинки чистить.
Когда Иоанн описывает Машиаха как обладателя этих самых ботинок — это хороший пример того, что называется «апофатическое богословие». Описание Бога через отрицание: не такой, не такой, не такой. Не что-то, а ничто, не кто-то, а никто, не свет, а отсутствие света, и так далее. Есть и «катафатическое богословие», описание Бога по Его свойствам — для Иоанна это, прежде всего, описание Машиаха как грозного судьи. Общего у двух богословий то, что они оперируют символами и аллегориями. Что делать — ведь Бог иной. Так что, когда Иоанн говорит, что у Мессии в руке лопата — это не столько богословие, сколько бого-аллегория.
Когда современный человек читает Евангелие, его могут утомить чудеса. Неужели было нельзя обойтись без них? Как бы Воскресение Христово переварить, а тут ещё надо переварить короба с умноженным хлебом и жутко пахнущими вялеными рыбами?
Евангелисты не называют чудеса чудесами, они называют их «знаки». Дорожные знаки, понятное дело. Понятно, почему чудеса такие разные? Путь один, да пешеходы разные, каждому своё чудо. Одному воскрешение брата из мёртвых знак, другому знак — невозможность воскресить брата. Какие-то чудеса для всех — которые описаны в Евангелии уж точно, но абсолютное большинство чудес совершаются лично, персонально для тебя, любимого, и не смей никому о них рассказывать — как не смей переставлять дорожный указатель. Тебе был поворот направо, а другому решительно в другую сторону. В конце концов, главное чудо — это сам человек, для всех указатель, а для Бога — путь.
