«Иисус сказал: То, что ты услышишь твоим ухом, возвещай это другому уху с ваших кровель. Ибо никто не зажигает светильника (и) не ставит его под сосуд и никто не ставит его в тайное место, но ставит его на подставку для светильника, чтобы все, кто входит и выходит, видели его свет» (евангелие Фомы, 33).
Два афоризма, которые есть и у синоптиков. Скорее всего, подобраны по сходству темы — необходимость проповеди. У Луки подборка полнее и стройнее: (1) нет ничего тайного, что не сделалось бы явным (2) что скажете в темноте, будет услышано на свету (3) что скажете в доме, будет провозглашено с крыши дома (4) не бойтесь убивающих тело (12:2-5), (6) про птиц, о которых Бог заботится), (7) говорите обо Мне людям, я скажу Богу о вас.
Логика Луки понятна: проповедь дело опасное, могут и убить, но не будете проповедовать — Бог вас накажет вечной гибелью.
У Матфея эта подборка встроена в монолог о посылании учеников на проповедь: (1) вас за проповедь арестуют, но и Меня арестуют (2) что Я говорю в темноте, вы говорите на свету (3) что слышите (очевидно, от Иисуса) на ухо, проповедуйте с крыши (4) не бойтесь (5) птицы (10:25-32). Затем те же 6 и 7 пункты, что у Луки.
Существенное отличие Матфея от Луки в том, кто говорит в темноте. У Матфея — Иисус, у Луки — ученики. Логичнее Матфей, потому что Иисус и у Луки тоже в конце говорит о Себе как о проповеднике, первичном источнике проповеди.
Фома следует за Матфеем. Текст Фомы явно вторичен и испорчен — появляется какое-то «другое ухо», что текстологи единодушно признаю опиской.
Есть тут гностицизм? Гейтеркол полагает, что ученики тут — избранные, носители света, просветлённые благодаря знанию, которое им сообщено. Но ведь проповедовать это уже преодоление эзотеризма! В канонических евангелиях всё очень логично: Иисус посылает учеников (явно не слишком этим довольных) на проповедь. Как Свидетелей Иеговы. Парами. Они боятся, Он не разубеждает, а соглашается: а как же! Могут и побить! И убить могут, друзья Мои… Но и Меня… Да не бойтесь смерти, бойтесь невоскресения.
У Фомы о риске, страхе — ничего. Нет и про птиц, и про возможное наказание за стеснительность, за отказ проповедовать. Но это делает текст менее логичным и ясным. Тут так: либо это какой-то очень древний вариант, для которого собственно история Распятия и Воскресения была настолько самоочевидной, что её просто не записывали, либо это вариант отредактированный так, чтобы Христа было поменьше. В любом случае, увидеть здесь элитарность, призыв быть светоносными означает помещать изречение в контекст, который тут отсутствует.
«Вера от слышания, а слышание от слова Божия» (Рим 10:17) Первый проповедник веры — Бог. Не люди. И главная проповедь Бога — не с горы и не в долине, а в темноте, в одиночестве, когда всё кажется заснувшим смертным сном. Во тьме. Да хотя бы за стенкой что-то шумело. Бог звучит в ухе так, что очевидно — это не внешний звук. И если с тинитом — звоном в уже — человек идёт к врачу и говорит: «Я больной, вылечите!», то с голосом Божьим в ухе человек идёт на улицу, в интернет, и орёт: «Я выздоровел, я понял!» Обезьяна может говорить, если исследователи попросят, а может не говорить. Человек же есть обезьяна, которая не может не говорить. Обезьяна — фитиль без воска и масла. Человек — фитиль в горючей среде, и эта среда — Сам Бог. Светит — Он, а мы лишь обугливающийся шнурок, но какое же счастье быть фитилём в Боге, а не — по выражению Маяковского — прогорклым лампадным маслом. Кстати, у Луки весь этот монолог как раз начинается с обличения Иисусом религиозных лицемеров, которые не хотят быть фитилями и ведут себя как свечи, делая Бога лишним.
