«Иисус сказал: Царствие Отца подобно человеку, у которого [хорошие] семена. Его враг пришел ночью, высеял плевел вместе с хорошими семенами. Человек не позволил им (служителям) вырвать плевел. Он сказал им: Не приходите, чтобы, вырывая плевел, вы не вырвали пшеницу вместе с ним! Ибо в день жатвы плевелы появятся, их вырвут и их сожгут» (евангелие Фомы, 57).
Казалось бы, какой гностицизм, если это в сжатой форме притча о сеятеле из Мф 13:24-30)?
Легко: давайте считать, что «царство Отца» это сообщество гностиков — позиция Валантасиса. Или что это о том, что гностик должен уметь лавировать среди врагов, сея разумное, доброе, вечное — позиция Кинга.
Главное, подальше от канонического понимания, оно запрещено категорически, аксиоматических. Гейтеркол одной фразой расправляется с самой мыслью о том, что семена — это Слово Божие: «В притче нет акцента на «сеянии доброго семени». Нету, и всё тут!
Тогда притча оказывается замаскированной теодицеей, отвечает на вопрос, откуда в мире зло. Он предлагает два объяснения. «Отец» — это просто человек, точнее, гностик. Есть избранные — «добрые семена», есть враги, есть плевелы — «не избранные». Пока всё перемешано, но в конце разберутся.
Но можно и ещё гностичнее: доброе семя это душа, которая в мире сем перемешана с материей. Это, кстати, очень древнее толкование, манихейское (Clement, Exc. 53.1; Epiphanius, Pan. 66.65).
Древнее-то древнее, а ведь натянутое.
Когда Гейтеркол задаётся вопрос, является ли «царство» человеком или «царство» это вся притча целиком, он проявляет не столько поразительную, сколько типичную глухоту к поэтике текста. Возможно, потому что канонических евангелий для него не существует, а ведь именно там «царство» постоянно сравнивается с каким-то действием, не с предметом и не с личностью. Царство — не частица, а волна, движение.
Очень «гностично» толковать «врага» как некоего демона или в целом как «падение космоса». Только зачем?
Самым важным и любопытным тут — и абсолютно незамеченным сторонниками «гностичности» Фомы — является слово «ночь». В евангелии Матфея время суток обозначено иначе: «когда люди спали». Через действие. Смысл один: вы там, ребята, повнимательнее! Откуда в мире зло, откуда в мире зло… Проспали Царство Небесное, вот откуда зло!
Ночь всегда ассоциируется с опасностью, такова биологическая основа метафоры. Сон делает человека беспомощным. В притче о мудрых девах действие тоже ведь ночью происходит, что абсолютно нетривиально. Ночью и масла купить негде. Образ ночи часто использовался Иисусом в притчах. Спать хочется? А вы не спите!
Это жестоко? Как можно не спать?
Это жестоко, если понимать это как некий абстрактный принцип. Не спи, мол, христианин, не поддавайся сну, ты времени заложник у вечности в плену. Но это же невозможно — не спать? Невозможно. К счастью, и не нужно. Искушения не толпятся жадною толпой у входа в душу. Они приходят импульсами, точечно. Кстати, реже всего ночью, просто потому, что человек спит, а злу нужен человек свежий, вменяемый, активный. Сонные тетери мировых войн не начинают и гулаги не сооружают. Просто у человека приступы ночной сонливости случаются как раз посреди бела дня, подымаются изнутри, дурманят, но это дурман от перебора, от активности, перешедшей в суетливость и хищность. И что тут делать? А ничего! Не следовать искушению, только и всего. Пусть себе растёт. Потому что не выйдет совсем устранить зло — пока, во всяком случае — не нанеся ущерба человеческой свободе. О свободе притча, о свободе. Учитесь быть свободными в мире, каков он есть. Чтобы затем быть свободными в раю — в мире, каким мы его себе и вообразить не можем, в мире без зла. Нам кажется, что в таком мире будет легче — нет, в нём труднее. Поэтому и из него можно выпасть, что уже имело место быть. Вот чтобы не повторилось, Бог не берёт нас за шкирку как котят, чтобы водрузить назад в рай, а вместе с нами, терпеливо, помогает вырасти каждому и всем вместе.
