Я читаю Льюиса с 1975 года, благо был знаком с Натальей Леонидовной и брал у неё подлинники, перепечатывал её переводы, переводил (но у Натальи Леонидовны лучше, мягко говоря). Написал его биографию как предисловие к его первому трехтомнику в начале 90-х — Наталье Леонидовне понравилось. Но с середины 90-х он стал нравиться мне всё меньше — и ей тоже, но не буду прятаться за чужим авторитетом.
Отчасти это относится и к Честертону. Но у Честертона, помимо римо-католической апологетики, есть множество других великолепных текстов — не только беллетристических, но и эссе, но и его политических статей, в которых он разоблачал жадность и глупость богачей. В России, кстати, последние совсем не известны (тексты, не богачи), тогда как в США благодаря Дороти Дэй они легли в основу живого по сей день идейного движения.
У Льюиса я теперь, пожалуй, почти в каждом большом и малом произведении вижу именно отсвет пошлости — следовательно, и неправоты. Я имею в виду под пошлостью не сексуальность в неуместном контексте, как это было принято сто лет назад, а агрессивность — но ведь агрессивность питается неверно направленной сексуальностью, хотя и не сводится к ней.
В качестве примера — вся «Нарния». Вся! Видел однажды замечательную на неё пародию — кажется, британскую, где в каждой сцене добавили потоки крови. Добрые бобры и кентавры чуть что — за меч, стреляют от бедра, враги падают кругом со стонами. Христос с окровавленными клыками оглашает вселенную победным воем. Вот у Толкина нет этого наслаждения силой Божией, у него Фродо мучается тем, что убил, а Льюис получает удовольствие. И я считаю популярность «Нарнии» в России проявлением нашей милитаризованной психики. Да и из Толкина у нас умудрились позаимствовать только махание мечами.
Еще резче я бы сказал о романах, где все вертится вокруг высмеивания университетских профессоров — они и хищные, и злобные, и сатанопоклонники… И вновь — у Толкина мы этого не найдём. А Льюис выплеснул всю злость, которую накопил на коллег.
И это пронизывает, к сожалению, всё его творчество — постоянный привкус ресентимента. Тот же привкус — и у Кураева, с которым мы с Натальей Леонидовной часто сравнивали Льюиса. Отнюдь не для того, чтобы похвалить Кураева. Конечно, у Кураева этот ресентимент не привкус, а основная нота, тогда как собственно христианство у Кураева — десятая часть. Поэтому Льюиса я все-таки могу рекомендовать новоначальным, а Кураева — нет.
Единственная книга Льюиса, где этого привкуса нет — «Просто христианство». Но, скажем, «Расторжение брака» — красиво, но ведь по сути неверно. Глубоко фундаменталистское произведение, призванное оправдать ложную теологию. Мол, «она сама себя высекла!» Которые в аду, сами виноваты, Бог ничего с этим поделать не может! Конечно, это никоим образом не новация Льюиса, но что простительно Данте, то в ХХ столетии — визитная карточка реакции и фундаментализма. А фундаментализм, с моей точки зрения, прежде всего пошлость. Он лжет, повторяя то, что не следует повторять, он нарушает пропорции и старательно обходит некоторый нерв христианства. Он так же опошляет христианство, как это делают современные борцы за «семейные ценности», обличители «потребительского общества» и «цивилизации смерти». Крестовые походы с инквизицией у них цивилизация жизни, а пацифизм — цивилизация смерти! Да, Честертон защищал «новое средневековье», отчего даже приблизился на опасное расстояние к фашизму, но Честертон молниеносно отшатнулся от фашизма, как только прозвучал крик первого избитого еврея. А Льюис очень равнодушен к чужим стонам, он представляет ту худшую ипостась британскости, которая стоически переносит чужие несчастья.
Вот вспомнилось эссе Льюиса о православии, написанное после того, как он побывал на богослужении общины в Оксфорде. Ему понравилось, что у православных все крестятся и кланяются вразнобой. Есть такое дело — ну и что? Это же форма, не более, не суть. И у нас могут креститься вразнобой, но быть абсолютно фалангистами и клонами Путина, а могут креститься одновременно, а быть разнообразными внутри.
Я понимаю, почему Льюис нравился отцу Александру Шмеману, в шутку называвшего его святым отцом. Но Шмеману и Солженицын нравился, как и всем нам. Однако, теперь-то мы видим цену Солженицыну — третьестепенный реакционный публицист, несравнимый с Шаламовым как по художественному таланту, так и по нравственной чистоте. А высылка, непечатание, заключение, — это всё внелитературные обстоятельства, очень важные для современников, но ничтожные для будущих поколений, которые оценивают текст и только текст. Так что в 1989-м году я с трепетом купил на уличном лотке первое издание «Архипелага», имковское, а в 1999-м году выбросил его в мусорную урну. Льюиса — не выброшу, отдам неофиту, но дома держать не буду.
