«Царство Божие приблизилось» — это ведь о вторжении Бога. Началась война Бога с... С кем? Или с чем?
Невозможно сказать, потому что война — это анти-Божье. Война это торжество всего антибожьего и античеловеческого. Война есть извращение творческого действия Бога. Бог создал Свой мир — война разрушает Божий мир, чтобы сделать Божий мир своим. Война — вот что такое рука, протянутая к запретному плоду.
Бог творит мир свободным от Бога. Абсолютно независимый, суверенный, как угодно, но мир, который может жить свободно от Бога и из этой свободы быть Божьим. В этом суть любви: создать пространство свободы, в котором только и возможно любить.
Гибель человека в превращении мира в царство несвободы, в попытке основывать любовь на лишении свободы, жертвой свободой. От чего спасать человека? Да от веры в то, что любовь проявляется в расставании со свободой ради другого. Это идея взаимной оккупации, обоюдного добровольного завоевания.
Спасение есть вторжение Бога. Выход Бога из Бога. Выход невероятный, невозможный, поскольку Бог несоизмерим с творением. Вторжение без спросу, но не без подготовки. Тысячелетняя история «подготовки спасения», «домостроительства спасения» это история кропотливой и вдумчивой подготовки вторжения.
Иисус — прокси Божие в мире человеческом. Вера ощущала спасение как помощь в мире времени, а оказалось спасение — в завоевании вечностью. Жертва этого вторжения одна — Господь Иисус Христос. Вторгшийся, убитый, воскресший и продолжающий наступать и гибнуть ежедневно.
Бог воюет не как чудовища, готовые убить всех, выжечь всё, лишь бы заполучить изуродованную кровопролитием землю, ставшую их «территорией».
Бог щадит каждого, кроме Себя. Бог поддерживает, хотя эта поддержка оборачивается против Него. Равнодушием к Нему , игнорированием не только Его, но самой возможности истины и вечности. От Бога хотят малого: не будь! Дай спокойно дожить до смерти, чтобы выключилось сознание и стало ничего.
Бог сопротивляется как может, а может Он лишь Духом вдыхать стремление к вечности, к истинности, к человечности. Всеобщей, не частной. Он вдыхает — мы отплёвываемся, утираемся и продолжаем царапать мироздание своими заботами. Иногда, на сытый желудок, покачивая стаканчик с дорогим виски, интересуемся, где же Бог в этом мире. Когда нам страшно и больно, когда у нас страшно болеет и умирает кто-то, таких вопросов не задают. А надо бы — чтобы и в страхе, и в боли быть не частью территории, а глотком Бога в этом задыхающемся от бесчеловечности мире.
